НИКОЛАЙ АЛЕКСЕВИЧЪ НЕКРАСОВЪ.
Подъ редакціей Вс. С. Солоньева.
Изданіе учрежденной по Высочайшему повелнію Постоянной Коммисіи народныхъ чтеній.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія М. Акинфіева и И. Леонтьева, Бассейная, 14.
1900.
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/nekr01.jpg)
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/nekr02.jpg)
Николай Алексевичъ Некрасовъ.
Николай Алексевичъ Некрасовъ принадлежитъ къ числу самыхъ извстныхъ русскихъ писателей. Писалъ онъ очень много и если бы собрать все имъ написанное, то составилось бы не меньше десятка книгъ весьма большого размра, но самъ Некрасовъ считалъ, что многія его сочиненія ему не удались и потому не заботился собирать и сохранять ихъ. Такъ писать разсказы и статейки, какъ писалъ Некрасовъ, могутъ многіе, а такъ слагать звучныя псни, какъ онъ слагалъ ихъ, доступно лишь рдкимъ избранникамъ, надленнымъ отъ Бога особымъ даромъ.
Николай Алексевичъ Некрасовъ родился въ 1821 году, 22 ноября. Онъ происходилъ изъ дворянскаго рода, который когда-то былъ богатъ, но въ послдствіи обднлъ. Отецъ Николая Алексевича, Алексй Сергевичъ, служилъ въ арміи. Исполняя обязанности адъютанта, онъ, по долгу службы, постоянно находился въ разъздахъ. Во время своихъ странствованій, Алексй Сергевичъ познакомился съ семьею польскаго помщика Закревскаго. Молодому офицеру полюбилась старшая дочь Закревскаго и, несмотря на противодйствіе ея родителей, не хотвшихъ, что-бы она выходила замужъ за русскаго, онъ женился на ней.
Вскор посл женитьбы Алексй Сергевичъ покинулъ службу, вышелъ въ отставку и поселился въ своемъ родовомъ имніи, сельц Греншев, ярославской губерніи и узда.
Николай Алексевичъ, будущій знаменитый поэтъ, родился еще во время походной жизни отца, гд-то въ подольской губерніи, но дтскіе годы его протекали уже въ Грешнев.
Когда настала пора учить мальчика, къ нему пригласили изъ Ярославля семинариста, который и подготовилъ Николая Алексевича къ поступленію въ ярославскую гимназію.
Отецъ Некрасова былъ человкъ суроваго, даже крутого нрава. Его вс боялись, боялся и будущій поэтъ. Наоборотъ, мать отличалась крайнею добротою, была очень ласкова съ дтьми и Николай Алексевичъ ее любилъ всми силами души. Любовь къ матери не ослабвала въ немъ въ теченіи всей жизни. Онъ благоговйно чтилъ ея память и это глубокое, возвышенное чувство къ матери составляетъ самую привлекательную сторону характера Николая Алексевича.
Поступивъ въ ярославскую гимназію, одиннадцатилтній Некрасовъ почувствовалъ себя на свобод. Тутъ не было и помина о строгостяхъ, къ которымъ онъ привыкъ въ дом отца. Мало по малу Некрасовъ сталъ баловаться, ученье его шло довольно плохо и, пробывъ въ гимназіи шесть лтъ, онъ долженъ былъ ее покинуть.
Тогда отецъ ршилъ, что слдуетъ отправить юношу въ Петербургъ и отдать въ дворянскій полкъ (ныншній кадетскій корпусъ), откуда онъ выйдетъ офицеромъ и будетъ служить царю и отечеству, какъ служили его предки.
Однако, дло произошло иначе. Пріхавъ въ Петербургъ, Некрасовъ случайно встртился съ однимъ своимъ гимназическимъ товарищемъ, который былъ уже въ университет. Товарищъ сталъ убждать Николая Алексевича бросить мысль о военной служб и поступить въ университетъ. Въ конц концовъ Некрасовъ его послушался и началъ готовиться къ университетскому экзамену.
Отецъ, узнавъ о самовольномъ ршеніи сына, пришелъ въ большой гнвъ и объявилъ, что не будетъ давать ему ни копйки и не станетъ заботиться о немъ, если онъ не исполнитъ его воли, т. е. не опредлится въ военное учебное заведеніе.
Не смотря на угрозу, Некрасовъ не подчинился требованію отца и сдлалъ попытку поступить въ университетъ. Попытка вышла неудачной. Экзамена Николай Алексевичъ не выдержалъ и потому ему пришлось записаться вольнослушателемъ, т. е. въ число лицъ, которыя хотя и допускаются въ университетъ для изученія преподаваемыхъ тамъ наукъ, но не пользуются тми правами, которыми пользуются студенты, выдержавшіе экзаменъ.
Между тмъ, лишившись помощи со стороны отца, Некрасов терплъ большую нужду. Случалось такъ, что ему и сть было нечего, и пріютиться негд.
Въ такомъ тяжеломъ положеніи Николай Алексевичъ, не могъ пренебрегать никакой работой, лишь-бы она давала средства къ существованію. Его литературныя способности въ то время уже начали обнаруживаться и понятно, что онъ охотно бралъ работу по этой части, предлагаемую ему издателями книгъ и журналовъ.
Трудиться Николай Алексевичъ умлъ, умлъ и съ деньгами обращаться. Пробившись тяжелымъ трудомъ нсколько лтъ, покинувъ университетъ (гд ужь тутъ было думать объ, экзаменахъ, объ усиленныхъ занятіяхъ!) онъ мало по малу сталъ высвобождаться изъ тисковъ нужды. Къ этому времени относится его знакомство съ тогдашними извстными писателями, съумвшими оцнить природное дарованіе молодого поэта и помогшими ему выйти на широкую дорогу.
Не легко достался Некрасову первый успхъ, за то начавъ преуспвать, онъ преуспвалъ до конца жизни. Его стихотворенія доставили ему громкую извстность, а изданіе журналовъ, которое онъ предпринималъ съ большимъ умньемъ, обогатило его.
Однако годы лишеній оставили неизгладимый слдъ на здоровь поэта. Въ 1875 году обнаружились ясные признаки того недуга, который свелъ Некрасова въ могилу. Ни леченіе заграницей, ни усилія лучшихъ докторовъ — ничто не помогло, и 27 декабря 1877 года, на пятьдесятъ седьмомъ году жизни, Николай Алексевичъ скончался посл многихъ мсяцевъ ужасныхъ страданій.
О людяхъ, щедро одаренныхъ природой и съумвшихъ воспользоваться этими дарами для завоеванія себ славы и виднаго положенія, обыкновенно судятъ вкривь и вкось, и трудно разобраться, сколько въ людскихъ толкахъ правды и сколько лжи. Зависть къ чужому успху длаетъ людей злыми и мстительными. Они ни надъ чмъ не задумываются, лишь-бы унизить человка, поднявшагося выше ихъ, и забросать грязью имя, черезчуръ громкое.
У Некрасова, какъ у поэта въ высшей степени одареннаго и человка, достигшаго очень большихъ успховъ, было, разумется, много завистниковъ и враговъ. Они и при жизни его, и посл смерти распускали про него самые дурные слухи, и теперь мудрено распознать,— что выдумано недоброжелателями Некрасова и въ чемъ есть доля правды.
Несомннно одно, что Николай Алексевичъ любилъ славу и богатство и ради достиженія ихъ нердко поступалъ вопреки своимъ настоящимъ понятіямъ и прирожденнымъ склонностямъ. Онъ сходился съ людьми, не внушавшими ему сочувствія и расположенія, единственно потому, что считалъ ихъ полезными для себя. Ему не претило соглашаться, опять таки ради той или иной выгоды, съ мнніями, въ душ имъ нераздляемыми.
Конечно, эта расчетливая уступчивость и покладливость, эта погоня за извстностью и богатствомъ, не взирая ни на что, должны быть поставлены въ. упрекъ знаменитому писателю. Но тутъ чрезвычайно важно знать, какъ онъ самъ относился къ своимъ слабостямъ, осуждалъ себя или оправдывалъ, мучила его совсть или вншній блескъ ослплялъ и усыплялъ его душу?
На эти вопросы самъ Некрасовъ отвчаетъ въ нкоторыхъ своихъ стихотвореніяхъ. Онъ говоритъ о ‘годахъ гнетущихъ впечатлній’, т. е. о годахъ своей невеселой юности, оставившихъ въ немъ ‘неизгладимый слдъ’. Въ мучительной борьб прошла его молодость и ‘долгая буря’ поселила въ душ его ‘привычки рабской тишины’, иначе сказать, малодушной уступчивости и склонности ладить со всми.
Сознаніе своей грховности, своихъ ошибокъ и заблужденій поэтъ излилъ въ лучшихъ строфахъ замчательнаго стихотворенія Рыцарь на часъ. Въ этомъ стихотвореніи онъ мысленно переносится въ родное село, гд прошло его дтство, гд умерла и похоронена его обожаемая мать. И вотъ, онъ видитъ себя въ родномъ краю:
Въ сторон отъ большихъ городовъ,
Посреди безконечныхъ луговъ,
За селомъ, на гор невысокой,
Вся бла, вся видна при лун,
Церковь старая чудится мн
И на блой церковной стн
Отражается крестъ одинокій.
Да! я вижу тебя, Божій домъ!
Вижу надписи вдоль по карнизу,
И апостола Павла съ мечемъ,
Облаченнаго въ свтлую ризу.
Поднимается сторожъ старикъ
На свою колокольню — руину,
На тни онъ огромно — великъ:
Пополамъ перескъ всю равнину.
Поднимись!— и медлительно бей,
Чтобы слышалось долго гуденье!
Въ тишин деревенскихъ ночей
Этихъ звуковъ властительно пнье:
Если есть въ околодк больной,
Онъ при нихъ встрепенется душой
И, считая внимательно звуки,
Позабудетъ на мигъ свои муки,
Одинокій ли путникъ ночной
Ихъ заслышитъ — бодре шагаетъ,
Ихъ заботливый пахарь считаетъ
И, крестомъ оснись въ полусн,
Проситъ Бога о вёдренномъ дн.
Звукъ за звукомъ, гудя, прокатился,
Насчиталъ я двнадцать часовъ.
Съ колокольни старикъ возвратился,
Слышу шумъ его звонкихъ шаговъ,
Вижу тнь его, слъ на ступени,
Дремлетъ, голову свсивъ въ колни.
Онъ въ мохнатую шапку одтъ,
Въ балахон убогомъ и темномъ…
Все, чего не видалъ столько лтъ,
Отъ чего я пространствомъ огромнымъ
Отдленъ — все живетъ предо мной,
Все такъ ярко рисуется взору,
Что не врится мн въ эту пору,
Что-бъ не могъ я увидть и той,
Чья душа здсь незримо витаетъ,
Кто подъ этимъ крестомъ почиваетъ…
Повидайся со мною, родимая,
Появись легкой тнью на мигъ!
Всю ты жизнь прожила нелюбимая,
Всю ты жизнь прожила для другихъ…
Неужели за годы страданія,
Тотъ, Кто столько тобою былъ чтимъ,
Не пошлетъ теб радость свиданія
Съ погибающимъ сыномъ твоимъ?
Я кручину мою многолтнюю
На родимую грудь изолью,
Я теб мою псню послднюю,
Мою горькую псню спою.
О, прости! То не пснь утшенія,
Я заставлю страдать тебя вновь,
Но я гибну и ради спасенія
Я твою призываю любовь!
Я пою теб пснь покаянія,
Что-бы кроткія очи твои
Смыли жаркой слезою страданія
Вс позорныя пятна мои.
Чтобы силу свободную, гордую,
Что въ мою заложила ты грудь,
Укрпила ты волею твердою
И на правый наставила путь
Да, я вижу тебя, блднолицую,
И на судъ твой себя отдаю…..
Мн не страшны друзей сожалнія,
Не обидно враговъ торжество,—
Изреки только слово прощенія,
Ты, чистйшей любви божество!
Что враги? Пусть клевещутъ язвительнй,
Я пощады у нихъ не прошу:
Не придумать имъ казни мучительнй
Той, которую въ сердц ношу!
Что друзья? Наши силы неровныя:
Я ни въ чемъ середины не зналъ,
Что обходятъ они, хладнокровные,
Я на все безразсудно дерзалъ,
Я не думалъ, что молодость шумная.
Что кипучая сила пройдетъ
И влекла меня жажда безумная.
Жажда жизни — впередъ, и впередъ!
Увлекаемъ безславною битвою,
Сколько разъ я надъ бездной стоялъ,
Поднимался твоею молитвою,
Снова падалъ — и вовсе упалъ!
Выводи на дорогу тернистую!
Разучился ходить я по ней,
Погрузился я въ тину нечистую
Мелкихъ помысловъ, мелкихъ страстей…
Это настоящая исповдь измученной, страдающей души человка, который сознаетъ, что онъ самъ виновникъ своихъ мученій и. страданій. Его не страшатъ сожалнія друзей и не обижаетъ торжество враговъ. Онъ даже, какъ будто, находитъ себ оправданіе передъ ними, потому что былъ смле ихъ, потому что молодая сила жизни кипла въ немъ могучимъ клюнемъ, но эти оправданія — не извиненіе. Онъ знаетъ, что давно сбился съ праваго пути, давно утратилъ твердую волю, погрузился въ тину ‘мелкихъ помысловъ, мелкихъ страстей’. Онъ палъ низко, можетъ быть безвозвратно? Нтъ, не безвозвратно, потому что въ его душ живетъ яркое сознаніе грха, потому что онъ не разучился каяться, потому что онъ ищетъ помощи не въ чемъ либо вншнемъ, суетномъ, а въ святой молитв матери.
Это порывъ высокій, вдохновленный, свидтельствующій о томъ, что если поэтъ и зарывалъ порученный ему талантъ, то все же не зарылъ его окончательно.
Здсь нужно сказать, что вообще чувство къ матери внушало Некрасову глубокія и величавыя настроенія. Оно же поддерживало въ немъ внутреннюю религіозность, которую онъ малодушно скрывалъ отъ иныхъ своихъ друзей — и которая все-таки прорывалась въ его стихахъ съ замчательною силою. Лучшимъ доказательствомъ этому является стихотвореніе Тишина, рисующее, вмст съ религіозностью Некрасова, и его искреннюю любовь къ родин.
Все рожь кругомъ, какъ степь живая,
Ни замковъ, ни морей, ни горъ…
Спасибо, сторона родная,
За твой врачующій просторъ!
За дальнимъ Средиземнымъ моремъ,
Подъ небомъ ярче твоего,
Искалъ я примиренья съ горемъ
И не нашелъ я ничего!….
И нын жадно повряю
Мечту любимую мою,
И въ умиленьи посылаю
Всему привтъ… Я узнаю
Суровость ркъ, всегда готовыхъ
Съ грозою выдержать войну,
И ровный шумъ лсовъ сосновыхъ,
И деревенекъ тишину,
И нивъ широкіе размры…
Храмъ Божій на гор мелькнулъ
И дтски чистымъ чувствомъ вры
Внезапно на душу пахнулъ.
Нтъ отрицанья, нтъ сомннья,
И шепчетъ голосъ неземной:
‘Лови минуту умиленья,
Войди съ открытою душой!
Какъ ни тепло чужое море,
Какъ ни красна чужая даль,
Не ей поправить наше горе,
Размыкать русскую печаль!….
Войди! Христосъ наложитъ руки
И сниметъ волею святой
Съ души оковы, съ сердца муки
И язвы съ совсти больной’…
Я внялъ… я дтски умилился…
И долго я рыдалъ и бился
О плиты старыя челомъ,
Что-бы простилъ, что-бъ заступился,
Что-бъ оснилъ меня крестомъ
Богъ угнетенныхъ, Богъ скорбящихъ,
Богъ поколній, предстоящихъ
Предъ этимъ скуднымъ алтаремъ!
Какъ въ стихотвореніи Рыцарь на часъ, гд поэтъ обращается къ матери, открываетъ передъ нею изболвшую душу и молитъ о помощи, такъ и въ приведенныхъ строфахъ вы слышите громкій и искренній голосъ человка, ищущаго отрады и успокоенія тамъ, гд ихъ ищутъ вс простыя, безхитростныя сердца. Здсь въ Некрасов необыкновенно ясно сказался русскій человкъ и мы должны это хорошенько запомнить, потому что тогда намъ будутъ вполн понятны и близки его стихотворенія, въ которыхъ онъ изображаетъ дорогія каждому изъ насъ картины русской природы и жизни, озаряя ихъ свтомъ любви къ родной сторон и теплымъ, истинно христіанскимъ чувствомъ.
Именно въ этихъ стихотвореніяхъ и заключается да сторона дарованія Некрасова, которая даетъ ему право на названіе русскаго народнаго поэта.
Некрасовъ горячо любилъ русскую природу, заключающую въ своемъ кажущемся однообразіи необыкновенную прелесть и красоту.
…Родной, любимый видъ!
Тамъ зелень ярче изумруда,
Нжне шелковыхъ ковровъ
И какъ серебряныя блюда
На ровной скатерти луговъ
Стоятъ озера!.. ночью темной
Мы миновали лугъ поемный
И вотъ ужь демъ цлый день
Между зелеными стнами
Густыхъ березъ. Люблю ихъ тнь
И путь усыпанный листами!
Здсь бгъ коня неслышно тихъ,
Легко въ ихъ сырости пріятной,
И ветъ на душу отъ нихъ
Какой-то глушью благодатной.
Скорй туда — въ родную глушь!..
Поэтъ одухотворяетъ изображаемыя имъ картины природы чувствомъ человка, отчего он становятся еще краше и производятъ еще боле сильное впечатлніе.
Вотъ среди опустлыхъ полей, позднею осенью, тянется несжатая полоска. ‘Грустную думу наводитъ она’ —
Кажется, шепчутъ колосья другъ другу:
‘Скучно намъ слушать осеннюю вьюгу,
‘Скучно склоняться до самой земли,
‘Тучныя зерна купая въ пыли!
‘Насъ, что ни ночь, раззоряютъ станицы
‘Всякой пролетной прожорливой птицы,
‘Заяцъ насъ топчетъ и буря насъ бьетъ…
‘Гд же нашъ пахарь? Чего еще ждетъ?
‘Или мы хуже другихъ уродились?
‘Или, не дружно цвли — колосились?
‘Нтъ, мы не хуже другихъ — и давно
‘Въ насъ налилось и созрло зерно.
‘Не для того-же пахалъ онъ и сялъ,
‘Что-бы насъ втеръ холодный развялъ? ‘
Конечно, это не колосья шепчутъ, это проносятся въ голов человка думы при вид несжатой полосы, оставленной щ’ добычу осенней бур, прожорливой птиц, торопливому зайцу. И слышится въ уныломъ свист втра печальный отвтъ:
Вашему пахарю моченьки нтъ.
Зналъ для чего и пахалъ онъ, и сялъ,
Да, не по силамъ работу затялъ,
Плохо бдняг — не стъ и не пьетъ,
Червь ему сердце больное сосетъ,
Руки, что вывели, борозды эти,
Высохли въ щепку, повисли, какъ плети,
Очи потускли и голосъ пропалъ,
Что, о заунывную псню пвалъ,
Какъ, на соху налегая рукою,
Пахарь задумчиво шелъ полосою.
Такимъ же грустнымъ настроеніемъ, хотя и переданнымъ иначе, проникнута картина рубки лса. Жалко лса,! Сколько тутъ было кудрявыхъ березъ…
Тамъ изъ-за старой, нахмуренной ели
Красные гроздья калины глядли,
Тамъ, поднимался дубокъ молодой.
Птицы царили въ вершин лсной,
По низу всякіе зври таились…
Вдругъ, мужики съ топорами явились —
Лсъ зазвенлъ, застоналъ, затрещалъ.
Заяцъ послушалъ — и вонъ побжалъ..
Въ темную нору забилась лисица,
Машетъ крыломъ осторожне птица,
Въ недоумньи тащатъ муравьи
Что ни попало, въ жилища свои,
Съ пснями трудъ человка спорился:
Словно подкошенъ, осинникъ валился,
Съ трескомъ ломали сухой березнякъ,
Корчили съ корнемъ упорный дубнякъ,
Старую сосну сперва подрубали,
Посл арканомъ ее нагибали
И, поваливши, плясали на ней,
Что-бы къ земл прилегла поплотнй.
Такъ, побдивъ посл долгаго боя,
Врагъ уже мертваго топчетъ героя.
Много тутъ было печальныхъ картинъ:
Стономъ стонали верхушки осинъ,
Изъ перерубленной старой березы
