ЧУЖЕСТРАНЕЦЪ.
ЧУЖЕСТРАНЕЦЪ.
Разсказъ Густава Янсона.
Съ шведскаго.
Чужестранец, Янсон Густав, Год: 1916
Время на прочтение: 50 минут(ы)
Былъ субботній вечеръ въ сентябр. Почти все населеніе Дьюпиэса собралось на пароходной пристани и около нея. На самомъ конц пристани стоялъ Эманъ и смотрлъ на приближавшійся пароходъ, который уже просвистлъ въ пролив у маяка. Жена Эмана сидла на берегу на камн возл старухи Вестергренъ, которая стояла, широко разставивъ ноги, и опиралась своей широкой спиной о стволъ ольхи. Дочери старухи стояли невдалек и смотрли, какъ ихъ дти играли съ отпрысками Эмана. Лниво навалившись на заборъ, стояли братья Эстерманъ и Андерсонъ и вяло разговаривали, каждая короткая фраза прерывалась долгимъ молчаніемъ. На пристани другъ возл друга стояли торпаръ Андерсона и Эльфрида, работница Нордовъ. Они оба молчали, но время отъ времени Эльфрида фыркала, какъ бы приглашая торпара сказать что-нибудь. И тотъ каждый разъ широко ухмылялся на ея фырканье, обнажая два ряда желтыхъ тупыхъ зубовъ, но продолжалъ упорно молчать. Въ нкоторомъ отдаленіи въ полномъ одиночеств сидлъ старый Бетуландеръ на большомъ камн. Онъ былъ совсмъ сдой, тощій и изможденный и напоминалъ собою наполовину ощипанную птицу.
Весь мсяцъ погода стояла на рдкость прекрасная. Благодаря этому, люди были настроены пріятно, глаза у нихъ были ясные и они смотрли бодро и открыто. На время были забыты вс тягости и заботы, и они отдавались миру и покою предпраздничнаго вечера.
Пароходъ обогнулъ мысъ и причалилъ къ пристани. Эманъ пришвартовалъ канатъ, а Бернгардъ поспшилъ принять почту. Уже два дня островъ не имлъ никакихъ сношеній съ остальнымъ міромъ. Дачники разъхались, и пароходъ приставалъ къ Дьюпиэсу только въ случа необходимости. Команда спшила въ эти короткіе осенніе дни добраться до конечной станціи до наступленія темноты, и жители острова находили это вполн естественнымъ и понятнымъ. Тмъ не мене они все-таки желали, чтобы по субботамъ въ этомъ отношеніи длалось исключеніе. Вотъ потому-то въ этотъ день они и собрались на пристани,— каждому хотлось посмотрть, пошелъ ли капитанъ навстрчу ихъ невысказанному желанію. Когда пароходъ обогнулъ мысъ и направился къ пристани, у многихъ изъ собравшихся на лиц появилась улыбка, вс увидали въ появленіи парохода какъ бы общаніе, что онъ всю осень будетъ причаливать къ пристани по субботамъ. Однако никто не ожидалъ, что съ парохода будутъ спущены сходни. А потому, когда ихъ стали спускать, вс съ любопытствомъ подошли поближе. На носовой части палубы поднялась съ мшка какая-то фигура. Это былъ небольшого роста человкъ, взвалившій себ на спину какой-то странный предметъ, вначал принятый зрителями за шкапъ. Потомъ человкъ поднялъ небольшой продолговатый ящикъ и неувренными шагами сталъ переходить по сходнямъ на пристань.
Съ перваго же взгляда вс увидали, что это чужестранецъ. Его смуглое красивое лицо обрамляли изсиня-черные локоны, падавшіе до самыхъ плечъ. Широкополая шляпа была повязана ярко-зеленой лентой. Человкъ этотъ хромалъ, но онъ легко несъ свою ношу.
— Шарманщикъ, — объявилъ вполголоса Бернгардъ Эстерманъ.— Чего ему здсь понадобилось?
Обитатели Дьюпиэса обмнялись взглядами. Двое, трое насмшливо улыбнулись, и ихъ улыбки вызвали еще нсколько такихъ же улыбокъ. Случалось раньше, что въ самый разгаръ лта на остров появлялся шарманщикъ, ходившій съ одного двора на другой, по никто не запомнилъ, чтобы въ такое позднее время когда-нибудь прізжали эти тунеядцы.
Эманъ зло ухмыльнулся и высказалъ то, что и вс остальные думали:
— Ну, этотъ пожаловалъ сюда слишкомъ поздно!
Андерсонъ неодобрительно покачалъ головой и пошелъ домой. Эманъ послдовалъ его примру. Проходя мимо жены, онъ бросилъ коротко:— Идемъ, что ли! Старуха Вестергренъ засмялась и пошла къ дочерямъ. Маршъ домой!— скомандовала она внучатамъ, и т съ веселымъ визгомъ бросились бжать вверхъ по пригорку. Торпаръ повернулся къ Эльфрид и спросилъ, идетъ ли она. Да, тутъ стоять больше нечего,— отвтила она и пошла съ торпаромъ. Братья Эстерманъ обмнялись взглядами и тоже молча направились домой.
Чужестранецъ остался на пристани въ полномъ одиночеств. Онъ стоялъ и смотрлъ вслдъ удалявшимся. Когда онъ сходилъ на пристань, на его лиц появилась вкрадчивая и заискивающая улыбка. Эта улыбка не сходила съ его лица и теперь, когда онъ смотрлъ вслдъ уходившимъ. Онъ поудобне приладилъ на спин шарманку, взялъ въ руку длинный ящикъ, оказавшійся грубо сколоченной клткой, и заковылялъ по дорог. Случайно онъ попалъ на этотъ островъ, въ негостепріимств котораго онъ сейчасъ же убдился, а теперь необходимо было какъ можно лучше использовать пребываніе на немъ и затмъ поскоре убраться при первой же возможности. Онъ не чувствовалъ ни недовольства, ни досады, погода была прекрасная, а пость чего-нибудь онъ, конечно, найдетъ на этомъ остров.
Старый Бетуландеръ только теперь всталъ съ камня, на которомъ онъ сидлъ. Чужестранецъ окинулъ его быстрымъ испытующимъ взоромъ, дотронулся до своей шляпы и мягко произнесъ:— Buon giorno!
Бетуландеръ вздрогнулъ и тутъ только замтилъ, что не одинъ.
— Господи помилуй!— произнесъ онъ растерянно. Онъ сидлъ на камн и рисовалъ себ такъ отчетливо, что матросъ, стоявшій на носу, передалъ ему завернутую въ бумагу бутылку, что нсколько минутъ отдавался этому пріятному сознанію, забывъ все на свт. И вдругъ жестокая дйствительность пробудила его отъ сладкихъ грезъ, И все рушилось. Нтъ, не все, потому что передъ нимъ стоялъ человкъ, котораго онъ никогда раньше не видалъ. Бетуландеръ съ удивленіемъ осматривалъ чужестранца. Онъ видлъ только два большихъ черныхъ глаза и кроваво-красныя губы. Ничего нельзя было сказать — этотъ странный человкъ былъ очень красивъ, но… гм! Бетуландеръ сталъ внимательне осматривать его, чтобы найти, чего ему нехватало. А, вотъ оно что! Одна нога была у него короче другой, а лвая рука… Господи помилуй!— удивился опять Бетуландеръ. Лвая рука была такая маленькая и слабенькая, что она ни на что не годилась. Это была дтская ручка, принадлежавшая калк.
— Плохо,— сказалъ Бетуландеръ, многозначительно показавъ на руку чужестранца.
Чужестранецъ радостно улыбнулся и кивнулъ головой. Эта короткая маленькая рука была большимъ преимуществомъ, которое онъ очень цнилъ. Онъ родился въ стран, гд нищенство было дозволеннымъ промысломъ, и такой бросающійся въ глаза физическій недостатокъ былъ для него доходной статьей. Благодаря этому недостатку его существованіе было обезпечено. И онъ смялся долго и радостно.
Бетуландеръ понялъ, что его состраданіе въ данномъ случа было неумстно, и онъ грустно улыбнулся и тоже кивнулъ головой, такъ какъ и тотъ кивалъ.
Шарманщикъ заговорилъ. Въ продолженіе доброй минуты слова быстро, одно за другимъ, слетали съ его губъ. А такъ какъ онъ скоро сообразилъ, что тотъ, къ кому онъ обращался, не понимаетъ его, то сталъ иллюстрировать свои слова энергичными жестами.
— Strada?— повторилъ Бетуландеръ безсмысленно, слыша, что это слово то и дло произноситъ незнакомецъ.— Да-а-а… да-а-а,— произнесъ онъ какъ-то неопредленно и заморгалъ глазами, точно подбодряя его.
Незнакомецъ показалъ на дорогу и описалъ рукою кругъ въ воздух, какъ бы обводя мысленно весь островъ, и при этомъ незнакомая рчь такъ и лилась изъ его устъ.
— Да-а-а, да-а-а,— кивалъ Бетуландеръ.
— Grazie!— сказалъ незнакомецъ съ улыбкой и сталъ подниматься на пригорокъ.
— Да-а-а,— продолжалъ Бетуландеръ, идя за нимъ. Ему было интересно посмотрть, что предприметъ этотъ чужестранецъ, заброшенный на ихъ островъ. Это все-таки хоть не надолго заняло его мысли.
Взойдя на пригорокъ, шарманщикъ остановился и осмотрлся кругомъ. Повидимому, небольшія избы на фон тихаго вечера не дали полета его фантазіи. Но вдь онъ могъ исполнять свою работу въ какой-угодно обстановк. Посл минутнаго размышленія онъ направился къ двору Эмана, чтобы начать съ самаго начала.
Бетуландеръ сдлалъ маленькій крюкъ и завернулъ къ братьямъ Эстерманъ. Когда Бернгардъ вышелъ къ нему, онъ кивнулъ головой на шарманщика и сказалъ:
— Sprechen duts, разумется.
— Что такое?— спросилъ ничего не понявшій Бернгардъ.
— Да онъ, должно быть, нмецъ или что-нибудь въ этомъ род,— и Бетуландеръ указалъ большимъ пальцемъ на югъ, какъ бы подчеркивая, что чужестранецъ появился именно оттуда.— Я поболталъ съ нимъ немного.
— Вотъ какъ… Хотлъ бы я знать, чего такому понадобилось здсь въ эту пору?
— Да, да, и вправду, чего ему понадобилось?— Съ минуту Бетуландеръ стоялъ и неопредленно смотрлъ передъ собой, и вдругъ у него пронеслось въ голов, какъ и часто раньше, что у него нтъ ничего общаго съ этими невжественными мужиками.— Прощай!— сказалъ онъ коротко, направляясь дальше.
Между тмъ чужестранецъ поровнялся со дворомъ Эмана. Онъ зашелъ туда, подперъ шарманку приспособленной для этого палкой и сталъ вертть ручку. Раздался вальсъ изъ ‘Нищаго студента’. Видно было, что самъ шарманщикъ наслаждается своей музыкой.
Въ окн избы показался Эманъ и ободряюще кивнулъ непрошенному гостю. Повидимому, онъ хотлъ поощрить его. Между нимъ и итальянцемъ произошла мимическая сцена. Итальянецъ заискивающе улыбался и знаками приглашалъ посмотрть клтку съ птицей, а также ящикъ подъ клткой. Тамъ у него были карточки съ гаданьемъ, и пріученная къ этому птица вынимала клювомъ по одной карточк для желающихъ.
— Десять эре,— сказалъ итальянецъ на ломаномъ шведскомъ язык.
— Къ чорту ихъ! Давай лучше музыку!— крикнулъ Эманъ, показавъ на шарманку и смясь.
Итальянецъ повозился съ какими-то кнопками и клапанами, и заигралъ ‘Марсельезу’. Эта пьеса была очень популярна и пользовалась большимъ успхомъ, а потому она была очень поношена,— нсколько тоновъ совершенно отсутствовали, а въ нкоторыхъ пассажахъ слышались только хрипъ и сипнье. Но это не мшало Эману наслаждаться музыкой, и онъ даже выразилъ свое удовольствіе, сказавъ въ открытое окно:— Чертовски веселая псня!
Его трое дтей маршировали по двору въ тактъ музык, и имъ было очень весело. Жена его вышла на дворъ и стала внимательно разсматривать клтку съ птицей. Ее разбирало любопытство, и она жестоко боролась съ собой. Купить ей карточку съ гаданьемъ или лучше приберечь эти деньги? Итальянецъ соблазнительно улыбался ей, и она не выдержала и сунула уже руку въ карманъ юбки.
— Брось это!— крикнулъ ей мужъ въ окно.
Она быстро вынула руку изъ кармана, повернулась и вошла въ домъ.
Итальянецъ разочарованно посмотрлъ ей вслдъ и заигралъ ‘Рождественскую псню’.
Дти перестали маршировать, выстроились въ рядъ передъ клткой и съ любопытствомъ смотрли на птицу, недоумвая, живая она или игрушечная. Старшій мальчикъ хотлъ уже было просунуть сквозь прутья клтки палецъ, чтобы разршить этотъ вопросъ, но потомъ испугался, что птица его укуситъ. Онъ нехотя убралъ палецъ и сказалъ:— Поймай меня!— У итальянца явилось предчувствіе, что здсь ему нечего ожидать, и онъ сдлалъ видъ, будто собирается кончать игру. Но тутъ Эманъ сунулъ руку въ карманъ, какъ бы собираясь вынуть кошелекъ.
— Играй, играй себ!— подбодрилъ онъ шарманщика.— Да съиграй что-нибудь позабористе. А я послушаю!
Шарманка испустила тяжкій вздохъ и заиграла попурри изъ какой-то оперетки. Итальянецъ не питалъ уже больше никакихъ надеждъ. Онъ усплъ пріобрсти извстный опытъ въ распознаваніи людей и понялъ, что Эманъ представляетъ собою типъ такихъ людей, которые не любятъ давать. Когда шарманка кончила играть попурри, онъ остановился и съ минуту подождалъ.
— Э, да все это дрянь какая-то!— замтилъ Эманъ съ презрніемъ, вынимая изъ кармана руку.— Нтъ, сыграй-ка что-нибудь другое!
Итальянецъ не понялъ словъ, но по тону онъ догадался, что никакой надежды на получку больше нтъ. Онъ взвалилъ шарманку на спину, слегка дотронулся до шляпы и пошелъ въ гору къ двору братьевъ Эстерманъ.
Эманъ насмшливо захихикалъ ему въ спину, его жена тоже засмялась, выглянувъ изъ окна кухни.
Бернгардъ все еще стоялъ на крыльц посл того, какъ ушелъ Бетуландеръ. Онъ видлъ приближавшагося итальянца и мысленно ршалъ вопросъ, дать ему что-нибудь или нтъ. Стукъ открываемаго окна оторвалъ его отъ этихъ размышленій, а вслдъ за тмъ раздался рзкій голосъ Александра:
— Чего ты тамъ торчишь? Войди же!
Бернгардъ повернулся, вошелъ въ домъ и заперъ за собой дверь.
На этомъ двор шарманщикъ не доигралъ даже первой пьесы и ушелъ. Немного спустя онъ отворилъ калитку Андерсона и хотлъ войти во дворъ. Но его уже поджидалъ на крыльц самъ Андерсонъ, крикнувшій ему:
— Чего теб здсь понадобилось, братецъ? Проваливай-ка, голубчикъ, по добру, по здорову. Мы тутъ другимъ дломъ заняты и намъ не до этой нечисти! Да, да, проваливай-ка, проваливай!
Итальянецъ пятясь вышелъ изъ калитки и съ минуту стоялъ на дорог въ нершительности. Онъ покосился было на избу старухи Вестергренъ, но ни вншность этого жилища, ни его положеніе не общали ничего хорошаго. Онъ вздернулъ повыше на спину шарманку и зашагалъ по направленію къ Хэланъ.
Тамъ онъ зашелъ на дворъ и сыгралъ дв-три пьесы. Однако, никто не появился ни на крыльц, ни въ окнахъ. Онъ оглянулся по сторонамъ и посмотрлъ на болотистые луга и на запущенные лса и грустно покачалъ головой. Онъ понялъ, что судьба забросила его въ очень бдную мстность и что эта поздка будетъ неудачна. О хорошемъ заработк, который сулили ему его земляки въ Стокгольм, не могло быть и рчи. Да онъ и не разсчитывалъ больше на какой бы то ни было заработокъ и желалъ только, чтобы у него хватило денегъ прожить какъ-нибудь эту недлю на остров и затмъ заплатить на пароход за обратный билетъ. Онъ былъ бы радъ, если бы благополучно убрался отсюда… Какъ знать, можетъ быть, ему еще повезетъ и ему удастся выпросить себ даровой проздъ на пароход. Что же, въ этомъ не было ничего невозможнаго. Эта мысль нсколько утшила его, а такъ какъ онъ привыкъ ко всмъ превратностямъ судьбы, то снова покорно взвалилъ себ на спину шарманку и пошелъ дальше. Все было бы хорошо, если бы онъ только зналъ, куда ему итти. Къ этимъ людямъ, тамъ на мыс, онъ не хотлъ больше возвращаться. Они презирали его, это онъ хорошо понялъ, а у него было свое самолюбіе. Онъ остановился и въ нершительности смотрлъ по сторонамъ, не зная, куда лучше итти, чтобы поскоре дойти до какого-нибудь человческаго жилья.
На дорог показался человкъ, направлявшійся прямо на него. Итальянецъ узналъ его, это былъ тотъ самый крестьянинъ, который обманомъ заставилъ его сыграть еще дв пьесы и ввелъ въ заблужденіе, сунувъ руку въ карманъ. Въ эту минуту шарманщику очень захотлось быть сильнымъ и смлымъ и повстрчать этого человка въ лсу одинъ на одинъ. Но онъ былъ калкой, и съ этимъ ужъ ничего нельзя было подлать. Ему оставалось только проглотитъ обиду и вжливо спросить о дорог. Онъ заговорилъ по-итальянски и Эманъ слушалъ его съ напряженіемъ, стараясь понять, чего онъ хочетъ.
— Да-а,— сказалъ онъ наконецъ, указывая налво.— Но туда довольно таки далеко.
— Non а destra?— спросилъ итальянецъ для врности, тоже показывая пальцемъ. Слва сквозь рдкія деревья сверкала вода, и онъ съ полнымъ основаніемъ ршилъ, что дорога внутрь острова сворачиваетъ вправо. Однако Эманъ такъ энергично трясъ головой, что онъ отказался отъ своего предположенія и ршилъ, что мстный житель лучше его знаетъ, куда именно надо итти.
— Grazie tanti!— сказалъ онъ приподнимая шляпу.
— Налво!— повторилъ Эманъ еще разъ.
Итальянецъ былъ увренъ, что ошибки не могло быть. Повидимому, человкъ, указывавшій ему дорогу, былъ вовсе не такой дурной, какъ это ему сначала показалось. Иначе онъ не пошелъ бы за нимъ, чтобы показать, куда надо итти. Ну, а то, что онъ былъ скупъ, этого нельзя было ставить ему въ вину. Вдь и южане были тоже скупы, и въ этомъ отношеніи у нихъ было нчто общее, и итальянецъ цнилъ и понималъ это качество. Ему стало даже казаться, что онъ долженъ извиниться передъ крестьяниномъ. А потому онъ еще разъ съ благодарной улыбкой приподнялъ шляпу и заковылялъ по дорог. Пройдя шаговъ пятьдесятъ, онъ оглянулся и замтилъ, что къ Эману подошелъ кто-то. ‘Да, да,— подумалъ онъ,— эти сверяне неповоротливы и скупы на слова, но они охотно помогаютъ бдному иностранцу, если только имъ это ничего не стоитъ… такъ и у меня на родин’. И онъ снова снялъ шляпу и помахалъ ею. Одинъ изъ стоявшихъ на дорог тоже сталъ ему махать шляпой. Этотъ привтъ чужого человка согрлъ итальянца, и на его лиц появилась широкая улыбка, обнажившая изсиня-блые зубы, которые сверкнули въ надвигавшихся сумеркахъ.
Къ Эману на дорог подошелъ Бернгардъ Эстерманъ. Онъ видлъ, какъ тотъ вышелъ на дорогу, и, какъ-то безотчетно, пошелъ вслдъ за нимъ. Пока шарманщикъ разговаривалъ съ Эманомъ, Эстерманъ держался въ сторон, но какъ только итальянецъ удалился, онъ подошелъ къ Эману.
— Онъ что-нибудь говорилъ?— спросилъ онъ лниво.
— Должно быть, онъ спрашивалъ насчетъ дороги,— отвтилъ равнодушно Эманъ. Но вслдъ затмъ онъ фыркнулъ и плутовски зажмурилъ глаза.
Бернгардъ съ удивленіемъ посмотрлъ на него. Однако Эману хотлось насладиться своей тайной и онъ не сразу отвтилъ на его нмой вопросъ. Наконецъ, онъ произнесъ, прерывая свои слова фырканьемъ и какъ бы приглашая и Эстермана присоединиться къ его веселью:
— Я показалъ ему дорогу въ Хатенъ…
— Вотъ какъ, — отвтилъ Бернгардъ раздумчиво.— Все-таки жаль такъ издваться надъ бднымъ парнемъ. Черезъ полчаса стемнетъ, и тогда онъ будетъ спотыкаться о камни и корни на незнакомой дорог, да еще и свалится со своей шарманкой. Такому и до смерти зашибиться недолго.
— Не бда! Кто ему мшаетъ остановиться и переночевать въ кустахъ?— замтилъ Эманъ небрежнымъ тономъ.
— Что за чортъ!— Бернгардъ возмущался все больше и больше.— Для чужого человка, который не знаетъ дороги, потребуется по крайней мр два часа, чтобы дойти до Мортенсоновъ… Да еще въ темнот!
— Такъ онъ можетъ заночевать на пути,— говорю я.
— Ночью будетъ морозъ, это уже чувствуется… Нтъ, я побгу за парнемъ…
— Ты съ ума спятилъ, что ли, Бернгардъ?— спросилъ Эманъ рзко.
Нтъ, Бернгардъ еще не спятилъ съ ума, а потому онъ не двинулся съ мста. Въ эту минуту шарманщикъ обернулся въ послдній разъ и снова замахалъ шляпой. Бернгардъ тоже замахалъ шляпой и сталъ длать ему знаки, чтобы онъ свернулъ на дорогу вправо отъ перекрестка, мимо котораго онъ только что прошелъ. Но итальянецъ не понялъ его знаковъ и продолжалъ итти по лвой дорог. Тогда Бернгардъ выругался и не длалъ больше попытокъ вывести его изъ заблужденія.
— И какого чорта понадобилось здсь этому прощалыг?— сказалъ Эманъ.
— Ну, не бда, для такого не новость пройти и милю, и дв по пустякамъ. Пусть себ шагаетъ.
— Что же, меня это не касается,— замтилъ Бернгардъ.
— Ну, я уберусь во-свояси,— продолжалъ Эманъ.— А ночью-то и вправду будетъ морозъ, какъ ты сказалъ.
Съ минуту Бернгардъ смотрлъ на пустую дорогу и потомъ пробормоталъ:
— Такъ одурачить несчастнаго! Чортъ возьми!
— Есть о комъ безпокоиться!— фыркнулъ Эманъ презрительно.— Брось ты ныть надъ нимъ!
Они повернули и пошли по краямъ дороги по направленію къ Дьюпиэсу.
Между тмъ шарманщикъ шелъ все впередъ по лвой дорог. Онъ замтилъ дорогу, которая отдлялась на перекрестк вправо. Но об дороги казались совершенно одинаковыми, и такъ какъ ему сказано было, что надо придерживаться лвой дороги, то онъ продолжалъ свой путь въ указанномъ направленіи. Ему ни на мгновеніе не могла прійти въ голову мысль, что его обманули. Онъ шелъ безъ передышки ровнымъ шагомъ, слегка прискакивая на-ходу и не спуская со спины шарманки. Палку, служившую подставкой для шарманки во время игры, онъ держалъ въ одной рук, а въ другой онъ несъ клтку съ птицей. Ремни равномрно поскрипывали при каждомъ его шаг.
Черезъ полчаса стало почти совсмъ темно. Итальянецъ на минуту остановился и сталъ осматриваться по сторонамъ. По одну сторону дороги тянулась изгородь, по другую стной стоялъ темный лсъ. Шарманщику показалась вся эта мстность очень мрачной въ надвигавшихся сумеркахъ и онъ съ удивленіемъ спрашивалъ себя, скоро ли будетъ конецъ этой дорог. Было холодно, но онъ не зябъ. Зато онъ почувствовалъ усталость и сталъ раздумывать о маленькомъ отдых. Однако онъ не ршился тратить на это время, такъ какъ скоро лсъ долженъ былъ погрузиться въ полный мракъ и ему хотлось поскоре очутиться подъ крышей. Онъ зналъ, что тьма принесетъ съ собой и холодъ.
И онъ снова пошелъ впередъ, стараясь шагать шире. Но теперь онъ шелъ, боле склонившись впередъ, потому что усталость давала себя чувствовать. Боле короткая нога была слабе другой, а дорога въ лсу была неровная. Онъ пробормоталъ нсколько словъ на своемъ язык. Это были слова утшенія и надежды на то, что скоро онъ увидитъ огонекъ.
На слдующемъ поворот онъ снова остановился. Нигд не было видно и признаковъ человческаго жилья.
— Poveretto Angelo!— произнесъ онъ жалобно. Ему еще не приходило въ голову, что надъ нимъ зло насмялись. Онъ потеръ рукой больную ногу и повторилъ:— Poveretto Angelo!— и снова заковылялъ дальше. Онъ утшалъ себя тмъ, что дорога оказалась нсколько длинне, чмъ онъ думалъ, а потому надо было только скоре итти впередъ.
Стало совсмъ темно. Дорогу можно было различить только, какъ узкую проску въ лсу. Къ довершенію всего поднялся втеръ. Итальянцу стало жутко отъ шума деревьевъ и свиста втра въ втвяхъ. Онъ опять остановился. Посл послдней остановки онъ шелъ быстро и безъ малйшей передышки цлый часъ, и теперь его охватило сомнніе, стоило ли итти дальше. Онъ старался воскресить въ своей памяти выраженіе лица того грубаго крестьянина, который показалъ ему дорогу. Онъ вдругъ вспомнилъ, что тотъ какъ-то зло ухмылялся, когда смотрлъ на него изъ окна. Или, быть можетъ, ему это только показалось?— Si, si, Angelo,— пробормоталъ онъ, покачивая головой. Возможно ли предположить, чтобы человкъ съ такимъ злымъ лицомъ безпокоился для чужого?— No, е роі no!—воскликнулъ итальянецъ, и поблднлъ отъ гнва, когда дошелъ до этого вывода. Въ слдующее мгновеніе онъ разразился цлымъ потокомъ бранныхъ словъ. Онъ скрежеталъ зубами отъ безсильной злобы, тяжело дышалъ,. шиплъ и дико вращалъ глазами. Но минуту спустя онъ вдругъ сталъ спокойнымъ и холоднымъ, какъ ледъ.— Cane!— крикнулъ онъ.
Въ это мгновеніе налетлъ сильный порывъ втра. Втви заскрипли и зашумли, на землю посыпались листья и хвоя. Итальянца охватилъ безотчетный страхъ. Мракъ, одиночество, холодъ — все соединилось точно нарочно для того, чтобы нагнать на него ужасъ. Что это за непріятный край? Деревья тутъ черныя, а не зеленыя, какъ у него на родин. Ели здсь мрачне кладбищенскихъ кипарисовъ. И этотъ мракъ, вчный мракъ! Солнце скупо свтитъ днемъ, а ночью нтъ даже звздъ, только темныя тучи, тяжелыя и сердитыя, проносятся надъ верхушками деревьевъ.
— Poveretto Angelo!— повторилъ опять итальянецъ, и на этотъ разъ въ его голос послышались слезы.
Однако не было смысла стоять на дорог и зябнуть. Ему оставалось только ршить, куда итти: впередъ или назадъ? Посл короткаго раздумья онъ ршилъ, что каждая дорога куда-нибудь да ведетъ. Лучше итти впередъ, рискуя даже окончательно натрудить себ больную ногу, чмъ возвращаться къ тмъ людямъ, которые такъ жестоко обошлись съ нимъ.
Онъ съ трудомъ поплелся дальше, утшая себя тмъ, что лсъ кончился. По сторонамъ дороги простирались обширныя поля и стало даже свтле. Ну, а по сосдству съ полями должно было быть и человческое жилье.
Немного спустя онъ дйствительно различилъ во мрак силуэты избы. Онъ съ облегченіемъ вздохнулъ и подумалъ, что, можетъ быть, былъ несправедливъ къ крестьянину, указавшему ему эту дорогу.
Минутъ пять спустя онъ уже стоялъ на крыльц, счастливый и довольный тмъ, что скоро отдохнетъ и отогрется. Но въ слдующее же мгновеніе онъ бросился обратно по заросшей тропинк. Шарманка съ силой ударилась о подгнившій столбъ въ тсной калитк и точно застонала.
Итальянецъ бжалъ по кочкамъ и пнямъ въ паническомъ ужас. Шарманка подпрыгивала у него на спин, палка била его по боку, а птица въ клтк трепыхалась и жалобно попискивала при толчкахъ. Наконецъ, шарманщикъ споткнулся о корень и растянулся плашмя на земл. Шарманка придавила его всей своей тяжестью, клтка съ птицей покатилась куда-то. Онъ замеръ, боясь пошевельнуться или застонать. Но внутри его громко вопіяло: ‘Тебя безсовстно обманули, Анджело! Крестьянинъ насмялся надъ тобой и нарочно завлекъ тебя къ этому покинутому всми дому! А ты поврилъ этому негодяю, потому что самъ ты добрый и честный’.
Въ лсу стоялъ шумъ и трескъ, а кругомъ тснился непроглядный мракъ. Итальянецъ хорошо зналъ, что духи и привиднія всегда водятся въ покинутыхъ и полуразрушенныхъ домахъ. И ночью они особенно опасны, это было извстно каждому ребенку у него на родин. Онъ затаилъ дыханье и сталъ прислушиваться, не раздадутся ли позади него шаги, и онъ весь съежился съ тихимъ стономъ.
Пролежавъ такъ нсколько минутъ и не услыша ничего особеннаго, онъ немного успокоился. Можетъ быть, этотъ домъ только недавно еще покинули люди. А можетъ быть, только случайно, именно въ этотъ вечеръ, никого не было дома. Крестьянинъ съ злыми насмшливыми глазами, наврное, зналъ это и нарочно заманилъ туда доврчиваго чужестранца, чтобы потшиться надъ нимъ. Такъ какъ ничего особеннаго не случилось, то итальянецъ ршилъ, что никакой непосредственной опасности ему не грозитъ. Онъ съ трудомъ поднялся и поправилъ шарманку, которая все время висла у него на спин. Правой рукой онъ крпко обхватилъ палку. Врне было имть наготов хоть какое-нибудь оружіе. Съ минуту онъ стоялъ, наклонившись впередъ и прислушиваясь. Раздавался только обычный шумъ лса да трескъ сучьевъ, ломавшихся подъ напоромъ втра. Собравшись съ духомъ, итальянецъ сдлалъ нсколько шаговъ. Онъ не замтилъ, въ какую сторону бжалъ отъ пустой избы, и теперь онъ не зналъ, куда ему итти. Но не все ли равно, впередъ или назадъ, лишь бы только уйти подальше отъ этого ужаснаго мста. Испуская стоны и тяжко вздыхая, онъ сталъ пробираться въ темнот, вытянувъ передъ собой палку. Раза два онъ натолкнулся на стволъ дерева, разъ въ кустарник что-то затрещало. Онъ сворачивалъ въ сторону и останавливался, чтобы немного оріентироваться.
Черезъ нсколько времени онъ замтилъ, что его короткая нога болитъ. Оказалось, что онъ ударился колномъ о камень или о корень. Онъ не стоналъ больше и не плакалъ, онъ только крпко стиснулъ свои блые зубы. Какъ-то безотчетно онъ поднялъ лвую руку. Она была пуста, клтка съ птицей осталась гд-нибудь на дорог. Онъ остановился и оперся сложенными руками о палку. Его обманули и онъ расшибся и потерплъ убытокъ! И вдругъ въ его мозгу пронеслась яркая и отчетливая мысль: онъ долженъ отомстить! Это его непремнный долгъ, иначе у него никогда больше не будетъ ни одной спокойной минуты. Ибо онъ хорошо зналъ самого себя и зналъ, что простить этого онъ не могъ. Правда, никто не зналъ о томъ, что ему пришлось претерпть, но съ его стороны было бы подло увильнуть отъ мести подъ этимъ предлогомъ. Онъ обязанъ былъ отомстить, вотъ и все.
На лиц итальянца появилась злая усмшка. Разумется, не могло быть и рчи о томъ, чтобы онъ мстилъ именно тому человку, который обманулъ его, человку съ злыми глазами и тяжелыми кулаками, это было бы слишкомъ опасно. Этотъ былъ слишкомъ силенъ и безпощадно жестокъ. Но вдь тутъ были другіе, не вс же сверяне сильны и опасны. Напримръ, женщины и дти. Если бы ему удалось причинить зло какой-нибудь женщин или какому-нибудь ребенку, онъ считалъ бы себя отмщеннымъ и расквитался бы съ ними всми.
Спокойно и почти безъ раздраженія итальянецъ пошелъ дальше. Онъ надялся набрести на какую-нибудь лачугу съ сномъ и тамъ заночевать. А если онъ не найдетъ лачужки, то сядетъ подъ деревомъ и дождется разсвта. Мысль о мести будетъ согрвать его.
Вдругъ онъ остановился, какъ вкопанный, и вытянулъ шею. Ему показалось, что между втвями мерцаетъ огонекъ. Да, да, это дйствительно свтъ, и на склон горы онъ увидалъ очертанія человческаго жилья…
Когда въ дверь раздался стукъ, Хансъ Мортенсонъ поднялъ голову и сказалъ:
— Неужели кто-нибудь бродитъ въ такую позднюю пору? Пойди, посмотри, Фія, кто тамъ?
Дочь встала и отворила дверь.
Сни освтились, и въ дверяхъ показалась фигура человка съ какой-то ношей на спин.
— Buona sera!— сказалъ чужестранецъ мягкимъ голосомъ.
— Это еще кто такой?— Хансъ Мортенсонъ всталъ и направился къ двери.
Итальянецъ вошелъ въ избу на свтъ и въ тепло. Все его лицо сіяло, и онъ нсколько разъ поклонился, разражаясь цлымъ потокомъ непонятныхъ словъ по адресу присутствующихъ. И прежде чмъ пятеро человкъ, сидвшихъ за кухоннымъ столомъ хоть что-нибудь сообразили, онъ уже составилъ о нихъ мнніе. Отъ его вниманія не ускользнули низкіе лбы и маленькіе честные глаза. Онъ замтилъ также широкія спины и громадные кулаки. Онъ восхищался ими и въ то же время презиралъ ихъ. по какъ бы то ни было, они были сильне его и могли отказать ему въ ночлег.
— Да это шарманщикъ,— сказала хозяйка Каринъ, когда чужестранецъ, наконецъ, пересталъ говорить.
— Господи помилуй!— удивилась дочь.
Отецъ и братья молчали, но пристально смотрли по направленію къ двери.
Итальянецъ опустилъ на полъ шарманку и весь поникъ, стараясь сдлаться совсмъ маленькимъ и незамтнымъ. Онъ показалъ на свое разбитое колно, протянулъ впередъ маленькую недоразвившуюся руку, изобразилъ на лиц полную безпомощность и тяжко вздохнулъ.
— Онъ упалъ и расшибся, бдняга!— сказала Каринъ.
Хансъ Мортенсонъ и его сыновья молча кивнули. Они также замтили на плать незнакомца слды грязи.
— Ты переночевать, что ли, хочешь?— спросила Каринъ итальянца.
Тотъ понялъ ее и закивалъ въ отвтъ головой. Онъ сообразилъ, что ему выгодне всего притвориться несчастнымъ и безпомощнымъ. И онъ опять весь поникъ, стараясь движеніями и выраженіемъ лица дать понять, что онъ весь во власти хозяевъ избы и находится въ полной зависимости отъ ихъ милосердія.
— Что же, мы можемъ пустить его переночевать въ кухн на полу,— ршила Каринъ добродушно.
Хансъ Мортенсонъ молча кивнулъ головой въ знакъ согласія, а сыновья снова взяли въ руки жестяныя ложки, которыя они отложили, когда вошелъ незнакомецъ.
Каринъ показала большимъ пальцемъ на уголъ у очага, и итальянецъ пошелъ туда и слъ.
Вся семья услась за столъ и продолжала прерванный ужинъ.
— Пожалуй, не грхъ было бы дать ему ложку каши,— сказала Каринъ немного спустя.
Хансъ Мортенсонъ опять молча кивнулъ головой. Сыновья продолжали сть, какъ будто ничего не случилось.
— Фія!— приказала мать.
Дочь подошла къ угловому шкапу и вынула тарелку и ложку. Потомъ она наложила въ тарелку хорошую порцію овсяной каши, воткнула въ середину ложку стоймя и протянула тарелку незнакомцу. Она не взглянула даже на него, когда онъ бралъ отъ нея тарелку или когда она наливала ему въ кашу молока изъ кувшина. Но глаза итальянца съ интересомъ остановились на ней. Сперва въ нихъ появилось выраженіе изумленія. Повидимому, онъ спрашивалъ себя, врить ли ему своимъ глазамъ и могла ли дйствительно существовать такая женщина-великанъ. И вслдъ за этимъ онъ сдлался необыкновенно ласковымъ и заискивающимъ. Не было никакого сомннія въ томъ, что передъ нимъ стояла масса самаго великолпнаго женскаго тла, какое онъ когда-либо видлъ. Двушк было пятнадцать, самое большее шестнадцать лтъ, но она была уже совершенно сформирована. Грудь, высокая и упругая, красиво обрисовывалась подъ рубашкой, голыя руки были круглы и полны и съ ямками на локтяхъ, а ея бедра годились бы для матери, родившей дюжину здоровыхъ, крупныхъ дтей. Но красивой ее нельзя было назвать. Глаза у нея были маленькіе и безцвтные, кожа была грубая и въ веснушкахъ, а волосы жесткіе. Однако итальянецъ не замтилъ этого. Его привело въ восторгъ это громадное, здоровое тло. Онъ смотрлъ на двушку, зажмуривъ глаза, и наклонился впередъ, чтобы вдыхать ароматъ этого молодого женскаго тла и тмъ увеличить наслажденіе, которое онъ испытывалъ отъ этого зрлища.
Фія не обратила на это никакого вниманія и спокойно вернулась къ столу. Итальянецъ забылъ о своемъ голод, любуясь ея широкой спиной. Потомъ онъ сталъ глубоко вдыхать воздухъ, стараясь уловить остатки аромата этой большой женщины-ребенка. Пахло скотнымъ дворомъ и коровами, но чувствительный носъ итальянца уловилъ еще нчто другое, и онъ испустилъ звукъ, напоминавшій урчаніе кота.
Семья Мортенсоновъ окончила ужинъ.
Итальянецъ поспшилъ кончить сть вмст съ остальными. Когда Фія встала, чтобы убрать со стола, онъ тоже всталъ.
— Grazie, mille grazie!— сказалъ онъ мягко, протягивая Фіи руку. Она немного удивилась, но приняла его руку и крпко пожала ее.
— Господи, онъ, должно быть, думаетъ, что это я угощала его!— сказала она и въ первый разъ посмотрла на гостя. Она увидала пару глазъ, изъ которыхъ на нее сыпался цлый фейерверкъ искръ, обдавшихъ ее горячей волной. Она смутилась и высвободила свою руку изъ его руки, точно впившейся въ нее.— Господи!— повторила она, отходя отъ него.
Ни отецъ, ни братья не подняли даже головъ.
— Mille grazie!— сказалъ опять итальянецъ, и его мягкій голосъ прозвучалъ въ ушахъ Фіи словно псня.
Она съ удивленіемъ разсматривала его исподтишка. У него были большіе и сіяющіе глаза, губы у него были красныя, какъ кровь, а зубы сверкали между ними, словно жемчугъ. Ничего подобнаго она еще никогда не видала. Невольно она перевела свой взглядъ на братьевъ и безсознательно пожала плечами.
Итальянецъ наблюдалъ за ней, и улыбка его стала еще нжне, если только это было возможно.
Фія почувствовала, что что-то произошло, но первое ея ощущеніе было непріятно. Во всемъ этомъ было что-то волнующее и недозволенное, а потому она отвернулась отъ чужестранца и не смотрла на него больше, пока оставалась въ кухн.
— Ну, пора ложиться, — сказалъ Хансъ Мортенсонъ.— Завтра будетъ хлопотливый день и придется работать во-всю. Каринъ, скажи этому парню, что онъ можетъ переночевать у насъ.
И уходя онъ не пожелалъ спокойной ночи и не повернулъ даже головы въ ту сторону, гд стоялъ въ ожиданіи чужестранецъ.
Сыновья вышли вслдъ за отцомъ, молчаливые и неповоротливые, во всемъ подражая отцу.
Мать и дочь повозились еще немного въ кухн. Он перемыли и прибрали посуду, и посл этого Каринъ знаками дала понять итальянцу, что онъ можетъ остаться.
Онъ уже раньше понялъ это и смиренно поблагодарилъ ее. Каждый разъ, когда къ нему поворачивалась хозяйка, онъ длался жалкимъ и безпомощнымъ, всецло зависящимъ отъ милости другихъ. И дйствительно, онъ производилъ впечатлніе такого слабаго и несчастнаго, что ни одна женщина не могла бы не питать къ нему состраданія. Однако Фія ни разу не посмотрла въ его сторону. Онъ просто-напросто не существовалъ для нея. Тогда онъ повсилъ голову и сталъ громко вздыхать. И это не помогло. Она была точно изъ камня, эта большая, полнокровная женщина. Онъ опять тяжко вздохнулъ, на этотъ разъ съ горя по своей трагической участи. Конечно, онъ калка, ни на что негодный человкъ! Напрасно было стараться пробудить состраданіе въ этой сильной, великолпной двушк съ ея опьяняющимъ, животнымъ благоуханіемъ. Опечаленный итальянецъ свернулся въ клубочекъ въ углу и внутренно желалъ, чтобы поскоре наступило утро и чтобы онъ могъ уйти отсюда.
— Спокойной ночи!— сказала Каринъ.
— Buona sera!— отвтилъ итальянецъ мелодичнымъ голосомъ.
Фія, къ которой собственно и относилось послднее привтствіе, не обратила на это никакого вниманія и вышла изъ кухни. Каринъ затворила дверь на крючокъ, взяла свчу и вышла вслдъ за дочерью.
Итальянецъ остался одинъ. Онъ печально поникъ головой. Однако, несмотря на свое огорченіе, онъ не забылъ собрать въ кучу уголья на очаг. Такъ тепло дольше сохранялось, а для него физическое благополучіе было важне всего остального. Онъ услся у самаго очага и подобралъ колни подъ самый подбородокъ. Теперь ему было хорошо и онъ сталъ даже свтле смотрть впередъ. Мысли о мести были забыты. Онъ улыбался самому себ и мечталъ объ Италіи. Вотъ это была страна! А та, въ которую его теперь закинула судьба… холодъ, сырость и суровые люди! Правда, суровые люди встрчались повсюду, но эти неповоротливые сверяне, всегда такіе прямые и рзкіе, отличались отъ всхъ другихъ людей. Они твердо полагались на свою силу, когда надо, наносили врный ударъ, а потомъ длали видъ, будто ничего и не случилось. И вмст съ тмъ они были несообразительны и…
Скрипнула дверь, и въ темнот послышались крадущіеся шаги. При слабомъ свт тлвшихъ еще углей итальянецъ различилъ въ темнот крупную фигуру двушки, она была босикомъ и несла на рук шаль.
— Ночью, пожалуй, будетъ холодно,— сказала она тихо и какъ бы извиняясь.— Вотъ, возьми мою шаль и укройся ею.
Итальянецъ не понялъ словъ, но когда она протянула ему шаль, онъ догадался, зачмъ она пришла. Мягкимъ кошачьимъ движеніемъ онъ взялъ ея руку и поцловалъ ее.
— Фу!— воскликнула Фія съ презрніемъ.— Это еще что за фокусы!
Она повернулась къ нему спиной и вышла такъ же тихо, какъ и вошла.
— Mille grazie!— пробормоталъ итальянецъ и хотлъ еще сказать что-то, но услыхалъ, какъ затворилась дверь. Онъ пожалъ плечами и звнулъ. Вотъ и это такъ походило на сверянъ! войти крадучись, дать теплую шаль и при этомъ чуть ли не извиняться за свое благодяніе! Онъ презрительно усмхнулся и закутался въ шаль. Немного спустя онъ уже спалъ сладкимъ сномъ въ своемъ углу.
Когда онъ проснулся на слдующее утро, онъ почувствовалъ, что его больная нога онмла и ныла. Но это у него и раньше бывало, и онъ хотлъ уже поблагодарить хозяевъ и уйти. Но вдругъ ему пришла въ голову соблазнительная мысль передохнуть денекъ. Это было бы такъ пріятно! Онъ не зналъ ничего лучше отдыха. И сейчасъ же ему показалось, что нога окончательно онмла и даже не двигается. Когда Каринъ вошла въ кухню, чтобы развести огонь на очаг, онъ заплакалъ и захныкалъ, словно капризный ребенокъ.
— Господи, что съ нимъ случилось?— спросила Каринъ равнодушно.
Итальянецъ показалъ на свою ногу, покачалъ головой, и на лиц его появилось такое страдальческое выраженіе, что оно тронуло бы самое жестокосердое существо на свт.
— Ей-Богу, парень реветъ! Во всю свою жизнь не видала и не слыхала ничего такого!— воскликнула изумленная Каринъ.— Фія,— крикнула она въ каморку безпомощнымъ голосомъ.
Дочь вошла полуодтая, продолжая заплетать свою косу.
— Парень-то этотъ, должно быть, заболлъ,— сказала мать.
— Господи!— воскликнула Фія, но она проявила еще больше равнодушія, чмъ мать.
Отъ этого страданія итальянца усилились. Онъ даже и самъ не зналъ, гд именно у него заболло, но такъ какъ онъ раньше показывалъ на ногу, то естественно, что сильне заболла нога. Онъ опять сталъ показывать на ногу, и глаза его молили о состраданіи.
— Если онъ боленъ, то онъ не можетъ уйти отсюда, — замтила Фія.
Каринъ подумала съ минуту.
— Что же, придется, видно, оставить его до обда, а тамъ посмотримъ,— сказала она, наконецъ.
На этомъ он и покончили. Однако итальянецъ не былъ еще увренъ въ томъ, что его оставили, и продолжалъ хныкать.
— Чего ты? Мы тебя не выгоняемъ, — проговорила Каринъ съ нкоторымъ раздраженіемъ.
Тогда итальянецъ притихъ. По тону Каринъ онъ понялъ, что лучше прекратить хныканье.
Когда Хансъ Мортенсонъ и его оба сына пришли въ кухню пить кофе, прежде чмъ отправляться на работу, Каринъ сообщила имъ о болзни чужестранца. никто изъ нихъ не обмолвился ни однимъ словомъ, они даже не повернули головъ къ углу за очагомъ. Молча, хлюпая губами, напились они кофе и, ни единымъ взглядомъ или движеніемъ не обнаруживъ, что знаютъ о присутствіи въ кухн чужого, вышли на дворъ.
— Дай ему немного кофе, и пусть его пока сидитъ здсь, — сказалъ жен Мортенсонъ, остановясь въ дверяхъ.
Итальянецъ внимательно наблюдалъ за ними изъ-подъ полуопущенныхъ вкъ. Онъ вообразилъ себ, что холодность и безучастность этихъ странныхъ людей происходитъ не отъ ихъ застнчивости, а отъ ихъ презрительнаго отношенія къ нему. Онъ былъ глубоко оскорбленъ этимъ, потому что сознавалъ, что долгъ каждаго человка — проявлять по отношенію къ страдающимъ доброту и сочувствіе. Его вдругъ охватилъ гнвъ, но онъ ничмъ не проявлялъ своихъ чувствъ, — вдь каждый изъ этихъ рослыхъ, сильныхъ мужчинъ могъ бы легко до смерти исколотить въ открытой борьб дюжины такихъ, какъ онъ. И онъ догадывался, что эти люди бьютъ жестоко и долго, если ихъ раздразнить. А потому онъ только слегка склонилъ голову на-бокъ, когда они ушли.
Онъ принялъ чашку кофе изъ рукъ Фіи и поблагодарилъ ее выразительнымъ взглядомъ своихъ лучистыхъ глазъ.
— Господи Іисусе Христе, какъ онъ пялитъ глаза!— воскликнула она съ раздраженіемъ.
— А ты не смотри на него!— посовтовала Каринъ коротко.
Итальянецъ слышалъ восклицаніе Фіи и по тону догадался, что оно должно было означать. Но онъ былъ тонкій наблюдатель, и отъ него не ускользнула легкая дрожь въ голос Фіи. Онъ улыбнулся самодовольно и, когда Каринъ отвернулась, онъ многозначительно подмигнулъ Фіи и сдлалъ смшную гримасу, которая невольно заставила ее улыбнуться. Это создало между ними тайное взаимное пониманіе, и посл этого итальянецъ то и дло бросалъ въ сторону Фіи краснорчивые взгляды.
Время отъ времени она улыбалась, потому что находила эту необычайную игру очень забавной. Кром того, этотъ чужой человкъ, скромно сидвшій въ углу за очагомъ, восхищался ею,— это было такъ очевидно, что даже эта наивная двушка не могла ошибиться,— и это льстило ей. До сихъ поръ ей никогда не приходилось быть предметомъ восхищенія, а это было такъ пріятно.
Какъ только засіяло солнце, итальянецъ заковылялъ на пригорокъ. Ему захотлось хоть чмъ-нибудь проявить свою благодарность, и онъ взялъ шарманку и ршилъ угостить своихъ благодтелей музыкой.
Фія догадалась о его намреніи и сла на крылечк съ чашкой картофеля, который она должна была вычистить.
Итальянецъ подперъ шарманку палкой и сталъ вертть ручку. Шляпа его была живописно сдвинута на-бокъ, черные локоны красивыми кольцами спускались на лобъ и на виски, а большіе черные глаза сіяли и сверкали. Если бы не его недостатки, которые, впрочемъ, не всегда бросались въ глаза, его можно было бы назвать красавцемъ, и онъ зналъ это. Когда раздался вальсъ изъ ‘Нищаго студента’ онъ сталъ мысленно слагать свою поэму, героемъ которой былъ онъ самъ. Онъ — сердцедъ, передъ которымъ не можетъ устоять ни одна женщина. Онъ знаетъ вс ихъ слабости, вс слабости этихъ обворожительныхъ созданій, которыхъ всегда могъ побдить сильный и беззастнчивый. Неужели же ему не побдить… ему, который на заднихъ дворахъ подъ кухонными окнами собиралъ богатыя жатвы мдныхъ монетъ. И этими дарами онъ былъ гораздо больше обязанъ своимъ прекраснымъ глазамъ, чмъ музык. Онъ зналъ свою силу и всегда обводилъ глазами ряды оконъ. И сейчасъ же являлось множество почитательницъ, о, он находились даже въ пятомъ этаж! И множество служанокъ бгали въ людскую, вынимали кошельки, заворачивали монету въ пять эре въ кусочекъ газетной бумаги и бросали ее на дворъ. О, Анджело Нукара былъ побдителемъ надъ всми побдителями.
Вальсъ замеръ, и затмъ раздались звуки марсельезы, а ее смнила ‘Рождественская псня’.
— И охота теб сидть тутъ и слушать всякую дребедень!— сказала Каринъ, высовывая въ дверь голову.
‘Рождественская псня’ оборвалась долгимъ стономъ. Настроеніе было испорчено, и итальянецъ очнулся отъ своихъ грезъ. Онъ увидалъ, что стоитъ на пустынномъ двор передъ маленькой красной избушкой. Повсюду кругомъ виднлся мрачный лсъ. Стояла срая осень…
— Poveretto Angelo!— произнесъ онъ тихо.
А впрочемъ, не все исчезло, женщина была тутъ! Онъ улыбнулся, и его глаза искали ея глазъ.
Фія сидла со сложенными руками и смотрла прямо передъ собой. Когда звуки шарманки замерли, она посмотрла на итальянца. Выраженіе его лица поразило ее.
— Господи помилуй!— вырвалось у нея невольно.
Но съ его лица сошло уже печальное выраженіе и оно просіяло. Тогда и она улыбнулась.
— Будетъ сегодня картошка вычищена или нтъ?— крикнула Каринъ раздражительно.
Фія взяла чашку и ножъ и вошла въ домъ. Но въ дверяхъ она обернулась и встртила неотступно слдившіе за ней глаза итальянца прямымъ и увреннымъ взоромъ.
Итальянецъ засмялся тихо и самовлюбленно. Да, онъ продолжалъ оставаться все тмъ же покорителемъ женскихъ сердецъ. Довольный самимъ собой и всмъ свтомъ, онъ проковылялъ къ камню и услся на немъ. Хорошо было сидть на солнышк и ничего не длать. Онъ такъ и просидлъ на этомъ мст въ теченіе нсколькихъ часовъ въ какой-то полудрем.
Каринъ, время отъ времени выглядывавшая въ окно, недовольно покачала головой. Подъ конецъ она не могла уже больше молчать.
— Правда, этотъ несчастный почти ни на что негоденъ, а все-таки онъ могъ бы заняться чмъ-нибудь полезнымъ, — проговорила она.
— А зачмъ ему это?— спросила Фія съ оттнкомъ задора.— Вдь онъ калка.
— А ты лучше не мшкала бы съ обдомъ!— замтила Каринъ, не обращая вниманія на слова дочери.— Мужчины скоро будутъ здсь.
И дйствительно, немного спустя въ сняхъ раздались тяжелые шаги, и Хансъ Мортенсонъ вошелъ въ избу въ сопровожденіи обоихъ сыновей. Отецъ кивнулъ головой. Мортенъ, младшій изъ сыновей, не говоря ни слова, поставилъ на столъ какой-то предметъ, напоминавшій маленькую деревянную клтку.
Каринъ и Фія стали осматривать ее.
— Да въ ней, кажется, птица?— сказала мать.
— Дохлая,— отвтилъ Мортенъ односложно.
Каринъ и Фія стали вертть клтку и, наконецъ, открыли въ дн ящикъ, который можно было выдвигать. Въ ящик лежала пачка тоненькихъ конвертовъ, на которыхъ было написано: ‘Счастье’.
— Да это, наврное, шарманщикъ потерялъ, — предположила Каринъ, указывая на окно.
Ни отецъ, ни сыновья не посмотрли въ ту сторону и молча принялись за ду, которую Фія только что поставила на столъ.
Немного спустя Фія взяла клтку и вышла съ ней на дворъ.
Никто изъ находившихся въ изб ничмъ не показалъ, что догадывается, куда она пошла.
Шарманщикъ все еще сидлъ на томъ же камн возл шарманки и грлся на солнышк. Когда Фія подала ему клтку, у него на глазахъ выступили слезы. Его единственный товарищъ и спутникъ умеръ! И онъ заплакалъ, какъ дитя. Онъ отворилъ клтку, вынулъ мертвую птицу и прижалъ ее къ своему сердцу.
— Poveretto,— сказалъ онъ тихо и оезпомощно посмотрлъ на Фію.
И у нея также на глазахъ выступили слезы.
Увидя это, итальянецъ улыбнулся ей благодарной улыбкой и протянулъ ей руку.
Сперва Фія не поняла, чего онъ хочетъ, но потомъ протянула ему правую руку, и итальянецъ крпко пожалъ ее.
— Будешь ты сть или нтъ?— крикнула Каринъ, появляясь на крыльц.
Фія вздрогнула и растерянно осмотрлась по сторонамъ.
— Конечно, буду,— отвтила она, входя въ домъ.
Итальянецъ остался сидть на камн. Мягкимъ движеніемъ руки онъ согналъ съ лица злую усмшку. Потомъ онъ погрузился въ раздумье. Благоразумно ли съ его стороны оставаться еще здсь? Онъ попытался двигать ногами, точно шагая и точно предоставляя ногамъ ршить этотъ вопросъ. Лвая нога болла, но не очень сильно. Во время ходьбы боль, по всей вроятности, пройдетъ. Пожалуй, лучше отправляться дальше. Эти рослые, косолапые крестьяне, не удостоившіе его ни единымъ взглядомъ, наводили на него страхъ своимъ леденящимъ молчаніемъ и своими угловатыми движеніями. Вдругъ его взглядъ снова упалъ на клтку. Кровь сразу бросилась ему въ голову. Неужели ему такъ и не удастся отомстить хоть на комъ-нибудь изъ этого тупого племени? Неужели не удастся?
На крыльц появилась Фія съ тарелкой въ рукахъ. Надъ тарелкой поднимался паръ.
Мысли итальянца тотчасъ же приняли другое направленіе. Онъ улыбнулся ей. Она была великолпна, эта молодая, сильная женщина! Когда онъ Думалъ о томъ, какъ легко она могла бы поднять такого, какъ онъ, у него перехватывало дыханіе. Онъ засмялся и обнажилъ свои блые зубы.
Фія поставила тарелку на шарманку, и онъ воспользовался этимъ случаемъ, чтобы насладиться ея ароматомъ, и наклонился къ ней. Пряный смшанный запахъ навоза, скота и пота, который она всюду носила съ собой, опьянялъ его. Какъ только онъ почувствовалъ этотъ запахъ, онъ сейчасъ же составилъ себ планъ дйствія.
— Poveretto Angelo!— простоналъ онъ, и онъ показалъ на свою ногу. Потомъ онъ разразился цлымъ потокомъ непонятныхъ словъ.
Фія сочувственно кивала головой, она понимала, что онъ жалуется. Ея состраданіе, пробужденное уже раньше, стало еще сильне и превратилось въ чувство нжности. У нея явилось странное сознаніе отвтственности за этого несчастнаго калку, на котораго т сильные мужчины, тамъ въ изб, смотрли съ холоднымъ презрніемъ.
— Ты можешь жить здсь, сколько хочешь,— пообщала она итальянцу.
Тотъ посмотрлъ на нея прищуренными глазами, но такъ какъ онъ еще не былъ вполн увренъ въ томъ, что его не тронутъ, то продолжалъ стонать.
— Un mal inveechiato, da anni ed anni!
Фія старалась утшить его улыбкой. Инстинктивно она понимала, что ея улыбка радуетъ его.
— Оставайся спокойно!— сказала она, похлопывая его по голов, совсмъ такъ же, какъ она хлопала телятъ или котятъ, когда ласкала ихъ.
— Mille grazie!— сказалъ къ улыбкой итальянецъ. Казалось, _ будто онъ усплъ забыть вс горести и непріятности, когда, наконецъ, повернулся къ тарелк.
Фію охватилъ безотчетный страхъ, но она не проявила ничмъ своихъ чувствъ, когда вошла въ избу.
Отецъ и братья встали изъ-за стола, взяли свои шапки и, громко стуча тяжелыми сапогами, вышли изъ кухни. Молча, слдуя другъ за другомъ, прошли они черезъ дворъ на поле. Итальянецъ покосился на нихъ. Ни одинъ изъ нихъ не посмотрлъ въ его сторону.
До самыхъ сумерекъ итальянецъ просидлъ на двор, не отдавая себ отчета въ томъ, чего онъ собственно ждетъ. Онъ началъ было снова играть на шарманк, какъ бы желая убдиться, какое впечатлніе это произведетъ. Но, проигравъ дв пьесы и увидя, что ни дочь, ни мать не появляются на крыльц, онъ поставилъ шарманку на землю и не игралъ больше. Наконецъ, онъ взвалилъ шарманку себ на спину и прихрамывая вошелъ въ избу.
Фія была одна въ кухн. Онъ многозначительно улыбнулся ей и опустилъ на полъ въ углу шарманку, небрежно и легко, словно онъ былъ сильный мужчина. Посл этого онъ началъ позировать. Сначала онъ принялъ позу la Apollo de Belvedere — по фотографіи, которую онъ видлъ на выставк въ окн, потомъ онъ изобразилъ статую одного южнаго національнаго героя и сталъ ожидать, какое впечатлніе это произведетъ.
— Фу!— сказала съ раздраженіемъ Фія, поворачивая ему спину.
Итальянецъ не зналъ, сердиться ему или огорчаться такимъ результатомъ своихъ стараній. Онъ ршилъ изобразить гнвъ и принялъ мужественную позу, сложилъ руки на груди и грозно сдвинулъ брови.
Фія покосилась на него черезъ плечо и расхохоталась.
Въ первую минуту итальянецъ былъ озадаченъ и его даже охватило нчто врод злобы на молодую двушку. Потомъ на его лиц появилась хитрая улыбка, а вслдъ затмъ онъ началъ хныкать и стонать, словно маленькій ребенокъ.
— Ахъ, ты бдненькій! Теб больно?— спросила Фія ласково.
Итальянецъ понялъ, что напалъ на врное средство.
— Poveretto Angelo!— прохныкалъ онъ.
Слушаясь добраго безотчетнаго побужденія, Фія подошла къ нему съ нжнымъ выраженіемъ на лиц.
— Господи, до чего онъ маленькій и слабенькій!— сказала она, ласково проводя рукой по его голов.— Совсмъ мальчишка!
И въ голос ея было столько материнской нжности, что итальянецъ закрылъ глаза и замурлыкалъ, словно котъ. Когда Фія, движимая лишь мимолетнымъ желаніемъ утшить несчастнаго, отняла свою руку, онъ поймалъ ее и снова положилъ себ на голову, пробормотавъ что-то неразборчивое.
— Господи,— воскликнула Фія съ удивленіемъ,— неужели теб это такъ нравится?
Съ минуту она стояла неподвижно, держа руку у него на голов. Но потомъ она быстрымъ движеніемъ отняла ее. Вдь это глупыя нжности, а въ Эстерхаген къ этому не привыкли.
Какъ только она сдлала движеніе, собираясь отойти отъ него, итальянецъ открылъ глаза и посмотрлъ на нее въ упоръ долгимъ, жгучимъ взоромъ.
Секунды дв Фія стояла не двигаясь, растерянная и пораженная. Сердце такъ и колотилось у нея въ груди, а горло сдавила судорога, словно къ нему подступили рыданія. Испуганная нахлынувшими на нее чувствами и въ то же время счастливая, она позволила итальянцу обнять себя за талію. Она знала, что это доставитъ ему удовольствіе, и ей хотлось, чтобы его глаза еще разъ обожгли ее.
На крыльц раздались тяжелые шаги. Однимъ прыжкомъ Фія очутилась у очага и подложила нсколько полньевъ, которыя тотчасъ же загорлись яркимъ пламенемъ.
Хансъ Мортенсонъ и оба его сына вошли въ кухню, повсили на гвозди свои шапки и услись за столъ. Услыша, что они пришли, въ кухню вошла изъ смежной комнаты и Каринъ. Фія поставила на столъ тарелки и наполнила ихъ кашей изъ котла.
— Что, этотъ тамъ долго еще собирается оставаться?— спросилъ Хансъ Мортенсонъ, показывая пальцемъ въ уголъ, гд сидлъ итальянецъ.
Каринъ вопросительно посмотрла на дочь.
— Онъ боленъ и едва двигается,— тихо отвтила Фія.
Хансъ Мортенсонъ посмотрлъ на сыновей, но на ихъ лицахъ не дрогнулъ ни одинъ мускулъ.
— Эту ночь — ужъ такъ и быть. А потомъ — конецъ.
Хансъ Мортенсонъ отдалъ приказаніе, и посл этого онъ не думалъ больше о незваномъ гост.
Итальянецъ понялъ, что говорятъ о немъ, и прислушивался съ напряженіемъ. Безстрастныя лица мужчинъ не говорили ему ничего, да и ршительный тонъ отца тоже не помогъ ему отгадать, что онъ сказалъ.
Тмъ не мене онъ ршилъ, что положеніе его не ухудшится, если онъ тихо постонетъ.
Услыша его стоны, Хансъ Мортенсонъ отодвинулъ свою тарелку, чисто-начисто вылизалъ свою ложку, какъ и всегда, и всталъ изъ-за стола. Не глядя въ уголъ, гд сидлъ съежившись итальянецъ, онъ вышелъ изъ кухни. Сыновья послдовали за нимъ. Можно было подумать, что они слпы и глухи.
— Скажи ему, чтобы онъ сидлъ тихо,— обратилась Каринъ къ дочери.
— Да вдь онъ боленъ… и потомъ…
— Знаю, знаю!