Что такое научная философія? *).
Что такое научная философія? *).
*) Русская Мысль, кн. I.
IV.
V.
В. Лесевичъ.
(Продолженіе слдуетъ).
‘Русская Мысль’, кн.II, 1888
Что такое научная философия?, Лесевич Владимир Викторович, Год: 1888
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Въ Англіи существуютъ ортодоксальные послдователи Ог. Конта (Гаррисонъ и др.), но имена ихъ не имютъ не только европейскаго значенія. Но и въ самой Англіи лишены вліянія. Изъ числа же мыслителей вліятельныхъ можно было считать контистомъ разв Дж. Г. Льюиса, ране выхода въ свтъ его Problems of Life Mind. Съ выходомъ же въ свтъ этого сочиненія стало совершенно ясно, что Льюисъ вполн освободился отъ вліянія Ог. Конта и, каково бы тамъ ни было значеніе его чисто-индивидуальныхъ свойствъ, не особенно, впрочемъ, блестящихъ, слилъ свой голосъ съ общимъ хоромъ того научно-философскаго направленія, которое мы относимъ къ контовскому позитивизму, какъ цлое къ части, и перенесъ центръ тяжести своихъ изысканій въ область теоріи познанія и смежной съ нею психологіи, не теряя изъ вида связи всякой теоріи съ жизнью. Затмъ, позитивисты не могутъ уже назвать ни одного имени, равнозначнаго имени Льюиса, и не могутъ похваляться имъ какъ именемъ позитивиста чистой воды, тогда какъ въ числ противниковъ Контовой доктрины числится такой ученый, какъ Гекели. Рзкій приговоръ надъ узкимъ позитивизмомъ, произнесенный въ свое время Гёксли, произвелъ на приверженцевъ Конта большое впечатлніе. Съ тхъ поръ для всякаго контиста, не считающаго себя pour un homme absurde, впечатлніе это могло только подняться, такъ какъ взаимное отношеніе роста научной философіи и Контовскаго позитивизма постоянно оставались обратно пропорціональными. Припомнимъ при этомъ случа, что Гёксли настаивалъ на отрицаніи всякой научной стоимости тхъ частей Курса Конта, которыя могутъ считаться специфически-позитивными. Онъ даже находилъ въ нихъ многое противорчащее духу истинной науки. Мнніе это, высказанное мимоходомъ въ эдинбургской рчи Гёксли (1868), было обстоятельно изложено и подкрплено доказательствами въ отдльной стать, посвященной изслдованію ‘научнаго содержанія позитивизма’, напечатанной въ Fortnightly Review 1869 г. {См. T. H. Huxley: ‘Reden und Aufstzen naturwissenschaftlichen, pdagogischen und philosophischen Inhalts’. Deutsche autorisirte Ausgabe. Berl., 1879.}.
Не слдуетъ упускать изъ вида при этомъ, что Гёксли цлымъ рядомъ статей и рчей, и въ особенности жизнью, завоевалъ себ весьма видное мсто въ ряду представителей научной философіи не только въ Англіи, но и въ Европ. Онъ съ особенною силой указываетъ на разграниченіе науки и метафизики и отстаиваетъ то самоотреченіе, ту резигнацію, которая должна составлять характерную черту всякой трезвой мысли. Эта послдняя черта, какъ одинъ изъ главныхъ отличительныхъ признаковъ ‘новой’, какъ ее иногда называютъ, философіи, сдлался для многихъ, по природ своей особенно склонныхъ къ ассоціаціямъ по созвучію, великимъ камнемъ преткновенія. Въ самомъ дл, для такого рода мыслителей существуетъ дорожка, по которой отъ ‘самоограниченія’ до ‘ограниченности’ — одинъ шагъ. Самоотреченіе, резигнація, границы познанія,— все это для нихъ, выросшихъ и состарвшихся на сказаніяхъ о всякаго рода ‘щучьихъ веленіяхъ’, звучитъ дико. Если ужь Тэну случилось возвести конюха Санчо въ позитивисты, то почему бы, въ самомъ дл, не признать позитивистомъ Санчева осла? Оселъ ограниченъ,— ergo, онъ позитивистъ! Это такъ мтко, такъ глубокомысленно, такъ дко и, главное, такъ сокрушительно для этихъ ненавистныхъ ‘истовъ’! Какое торжество! Лежа въ своемъ гробу, ликуетъ, конечно, сама покойная бабушка — старая Химера.
Въ ряду именъ, которыми блещетъ научная философія въ Англіи и которое по праву можетъ быть поставлено съ почтеннымъ именемъ Гёксли, мы можемъ назвать имя старйшаго изъ поборниковъ научнаго метода и непримиримйшаго противника всякаго пустомыслія и суемудрія, талантливаго и честнаго Генри Маудсли, пользующагося и у насъ не малою извстностью. Трудно преувеличить достоинства этого ученаго, богатство его познаній, искусство и блескъ его изложенія. Прибавимъ еще, что Маудсли, освщая вопросы своими спеціальными психіатрическими свдніями, придаетъ имъ такую окраску, которая, вскрывая самую глубокую основу изучаемаго явленія, превращаетъ ршеніе вопроса въ жестокую я дкую сатиру, заостренную мткимъ, удачнымъ словцомъ. Онъ не разъ уже очерчивалъ врными штрихами несостоятельность метафизическаго умонастроенія, но въ послдней своей книг ршительно превзошелъ себя… Сколько жизни, сколько правды въ обрисовк и, въ то же время, какая каррикатура!
Начнемъ съ коротенькаго наброска, характеризующаго увлеченіе метафизикой, сдланнаго Маудсли въ его курс психологіи: ‘Въ настоящее время,— говорить онъ,— къ метафизик, вообще говоря, относятся неблагосклонно и совершенно уврены, что она не приносить никакой пользы. Общее убжденіе заключается въ томъ, что она пользуется значеніемъ науки только у тхъ, которые несутъ обязательства поступать такимъ образомъ, которые не руководствуются указаніемъ запросовъ жизни, но, занимая оффиціальныя каедры, поглощены преподаваніемъ, или же имютъ другой родъ занятій такого рода, который представляетъ мало случаевъ для усидчивыхъ наблюденій и много досуга для самосозерцанія. Есть еще мнніе, что метафизикой увлекается пылкая молодежь, которая претерпваетъ метафизическіе приступы точно такъ же, какъ дти — корь, пріобртая чрезъ то, къ счастью для нихъ, неуязвимость по отношенію къ этому патологическому состоянію на всю остальную жизнь. Утверждаютъ, наконецъ, что метафизика поражаетъ дятельные и способные умы тхъ философовъ, которымъ не удалось пройти школу научнаго изслдованія природы и которые поэтому не научились подчинять своего разума сил фактовъ и привыкли жить въ боле или мене идеальномъ мір мыслей’ {The Physhology of Mind. Third edition. London, 1876, p. 13.}.
Въ своей новой книг, вышедшей въ прошедшемъ году, Маудсли посвящаетъ одну главу метафизик и, доказывая сродство ея метода съ методомъ теологическимъ, противуполагаетъ ихъ методу научному. Онъ говоритъ, что интуитивный путь познаванія обыкновенно примняется къ длу тмъ успшне, чмъ свободне умъ метафизика отъ благодтельнаго вліянія положительнаго познанія природы и жизненнаго опыта и чмъ боле онъ привыкъ къ экстатическому самопогруженію и безсодержательному мышленію. Нтъ ничего удивительнаго, что теологи и метафизики всегда находились въ тсномъ союз и до настоящаго времени всегда разсчитываютъ другъ на друга въ оборонительной и наступательной войн. На ихъ не-счастіе, однако-жь, союзъ этотъ былъ всегда союзомъ неизмнно-безплоднаго сожительства.
Всякая система, теологическая или метафизическая, — говоритъ Маудсли, — не охватывая явленій дйствительности, не имя фактическаго содержанія, будь она наивозвышеннйшая и наиспиритуальнйшая въ мір, должна быть признана стоящею вн живаго организма истиннаго познанія, не можетъ считаться неотъемлемою его частью. Для правильной ея оцнки надо принимать во вниманіе не одни только согласующіеся съ нею факты, но и т, которые идутъ съ нею въ разрзъ. Пусть она будетъ результатомъ интуитивнаго познанія, плодомъ чистйшаго и выработаннйшаго искусства умозрительныхъ построеній,— все же никто не можетъ обезпечить ее отъ тяжелой необходимости проврки, ни благія намренія, ни величіе замысла, ни приверженность адептовъ. Все это не можетъ возмстить ея несостоятельности въ томъ случа, если она окажется безсильною выдержать испытаніе.
Прочное основаніе плодотворныхъ идеаловъ и здраваго умственнаго развитія заключается не въ бгств изъ ндръ природы, не въ экстаз перенапряженнаго идеализма, но въ широкомъ взаимодйствіи съ природой, съ человческою природой во всхъ ея видахъ, особенностяхъ и отношеніяхъ. Стараніе стимулировать и возбуждать какую бы то ни было отдльно взятую сторону умственной дятельности сверхъ возможной достижимости и дале требованій, обусловливаемыхъ соотносительными явленіями, вншней природы, — стараніе придать избранной сторон умственной дятельности независимое значеніе обнаруживаетъ, конечно, направленіе, идущее въ разрзъ трезвому и спасительному методу, благодаря которому выработалось нчто прочное въ прошедшемъ и вырабатывается въ настоящемъ. Умозрительный философъ, не накопившій соотвтственнаго запаса положительнаго опыта и выдумывающій системы міра въ своемъ кабинет, большею частью предается, очевидно, мало чмъ лучшему занятію* сравнительно съ поэтомъ стараго времени, придумывавшимъ остроумныя объясненія естественныхъ явленій посредствомъ миовъ. Такой философъ, обнаруживаетъ признаки психелепсіи, которая ведетъ къ преувеличенію значенія самосознанія, но не поддерживаетъ въ равной мр силу и здоровье ума {Henry Maudsley. ‘Natural causes and supernatural seemings’. London, 1886. Part, m, Section VIII.}.
Другой весьма талантливый и разнообразный писатель, Лесли Стивенъ, не разъ останавливался надъ характеристикой того умонастроенія, которое мы разумемъ подъ названіемъ научно-философскаго, или позитивнаго, и которое онъ считаетъ по преимуществу англійскимъ, причемъ онъ занимался и вопросомъ разграниченія присущихъ этому умонастроенію воззрній отъ метафизическихъ.
Лесли Стивенъ видитъ въ философіи Юма поворотный пунктъ въ исторіи мысли и утверждаетъ, что направленіе, данное англійской философіи этимъ мыслителемъ, получитъ боле справедливую оцнку, когда будетъ, признано ничтожество тхъ заоблачныхъ построеній, которыя оно разрушило. Этотъ процессъ можетъ совершаться, впрочемъ, весьма медленно, такъ какъ исторія мысли идетъ путемъ борьбы и предполагаетъ разрушительную работу, соотвтствующую созидательной. Такимъ образомъ, ходъ развитія мысли представляетъ постепенное освобожденіе разума отъ ошибокъ, неизбжно возникшихъ въ эпоху первобытныхъ, ребяческихъ попытокъ умозрнія. Ученія, которыя сперва представлялись простыми выраженіями непосредственнаго наблюденія, оказались содержащими гипотетическій элементъ. Этотъ элементъ и исчезаетъ мало-по-малу подъ вліяніемъ изученія дйствительности. Это изученіе успло уже достигнуть въ нкоторыхъ областяхъ значенія научнаго познанія. Оно можетъ уже считаться систематическимъ укладомъ истинъ совершенно установившихся. Истины эти достоврны и взаимно согласованы. Первичныя аксіомы уже обладаютъ устойчивостью, недосягаемою для скептицизма, такъ что если какое-нибудь явленіе оказывается не согласующимся съ установленными истинами, то мы должны приписать несогласіе это не несостоятельности научныхъ теорій, я недостаточности даннаго наблюденія, пропуску какого-нибудь производящаго пертурбацію элемента. Всякое же новое, достодолжно веденное наблюденіе непремнно должно дать въ результат открытіе, вполн сливающееся съ установленною научною системой, оно и санкціонируетъ ее, и санкціонируется ею, въ одно и то же время. Мы можемъ породить наши основоначала подъ какое-нибудь высшее обобщеніе, но мы не можемъ подвергать измненію которую-либо изъ основныхъ истинъ. Мы можемъ смотрть на науки математическія какъ на типъ гармонически развивающагося знанія. Если бы разумъ переходилъ отъ извстнаго къ неизвстному — такъ, какъ это совершалось въ математик, если бы при каждомъ новомъ поступательномъ движеніи операціонный базисъ оставался Твердо-неизмннымъ,— вся исторія умозрнія имла бы одинъ и тотъ же типичный характеръ. Исторія показываетъ, однако же, что дло шло иначе. Ране выработки положительнаго знанія? шли догадки, не всегда согласныя съ истиной и всегда не легко устранимыя. Для успшнаго движенія познанія дале впередъ необходимо, какъ требовалъ еще Беркли, разсять пыль, взбитую нами же самими, убрать лса, которые служили для возведенія зданія, и убдиться, что лса эти не составляютъ необходимой части постройки,— словомъ сказать, возвести всю нашу умственную дятельность до самосознанія и разрушить заблужденія, и до сихъ поръ служащія обманчивою опорой всякой логической процедуры. Это дло — здравой метафизики, ее Лесли Стивенъ отождествляетъ съ теоріей познанія. Теорія познанія, какъ заявляетъ онъ, должна остерегаться прибгать въ объясненію познанія терминами, заимствованными вн области самаго познанія. Идя но этой стез, здравая метафизика или теорія познанія станетъ въ разрзъ съ ‘такъ называемою онтологіей’, мысль о состоятельности которой давно уже пора бросить. ‘Онтологія’ — это безплодная область, населенная призрачными химерами, чистйшими тнями, небытіемъ, прикрытымъ словесными хитросплетеніями, не свойственными жизни даже настолько, чтобы возможно было назвать ихъ ложными. Нельзя же, въ самомъ дл, допуститъ, для кого бы то ни было, способность выжать изъ своего разума объясненіе конечныхъ причинъ всхъ вообще вещей. Прямая аргументація противъ такихъ системъ не мене убдительна, чмъ ничтожество предполагаемыхъ заключеній. Защитники онтологіи всегда доказываютъ что-либо при помощи безконечной затраты логическихъ доводовъ, но если и допустить, что имъ и удалось что-нибудь доказать, то тотъ же часъ придется убдиться въ безполезности такой уступки: на дл окажется, что мы не подвинулись ни на шагъ впередъ. ‘И если въ такихъ словахъ звучитъ дерзость,— говоритъ Стивенъ,— то я все же скажу, что только такое сужденіе и можетъ согласоваться съ подобающимъ философу уваженіемъ. Въ самомъ дл, если я остановлюсь надъ обширными системами, поддерживаемыми самыми знаменитыми мыслителями, и оцню ихъ неустойчивость, ихъ безнадежную неспособность выдерживать критику и разршать дйствительныя затрудненія, то мн останется только придти къ заключенію, что авторы ихъ были или безумными,— что ужь будетъ чрезвычайною дерзостью,— или что они брались за ршеніе задачъ, переходящихъ за предлы того, что доступно для разума. Величайшій атлетъ оказывается, вдь, безсильнымъ, если вздумаетъ устранить отъ себя свою собственную тнь’. По этой причин, всякій, ведущій научное изслдованіе,— будь то область той или этой науки, этики, напримръ, какъ-то и иметъ мсто у Лесли Стивена,— не иметъ никакой надобности переступать границъ науки и искать въ трансцендентной области ршенія своихъ вопросовъ. Сохраненіе прочной почвы дйствительности должно быть для него всего дороже, на ней долженъ онъ возводить свое зданіе, предоставляя -метафизику полную свободу добираться до слона и до черепахи {Leslie Stephen:’History of english thought in the eighteenth Century’. In two volumes, 1881, и его же: ‘The science of ethics’. London, 1882, passim.}.
Имя въ виду по возможности полне прослдить за характеристикой научной философіи и отграниченіе ея области отъ области метафизики у англійскихъ новйшихъ писателей, намъ нельзя пропустить и извстнйшаго изъ современныхъ англійскихъ психологовъ научной школы — Джемса Сёлли. Его монографія ‘объ иллюзіяхъ’ можетъ составить драгоцнную главу въ научной теоріи познанія и представляетъ достойный pendant упомянутой выше книг Маудсли ‘о естественной причин и сверхъестественныхъ кажимостяхъ’. Сёлли, какъ и перечисленные выше писатели, считаетъ интуитивное познаніе мнимымъ, безсодержательнымъ, и видитъ въ опыт единственный источникъ познанія дйствительнаго, прочнаго, устойчиваго. По вопросу объ объем и содержаніи наукъ онъ держится того мннія, что вс изучаемые факты какъ вншняго, такъ и внутренняго міра распредляются между отдльными, самостоятельными научными дисциплинами, въ число которыхъ Сёлли включаетъ и психологію. Подъ психологіей онъ разуметъ при этомъ науку, изслдующую процессъ познаванія съ одной только его субъективной стороны. Что же касается стороны объективной, т.-е. вопроса о томъ, насколько познаніе истинно или состоятельно, то этотъ вопросъ, по мысли Сёлли, вдаетъ уже не психологія, а философія, или теорія познанія, которая заключаетъ въ себ и логику {James Sully: ‘Illusions. А psychological study’. London, 1881, p. 296, и его же: ‘Outline of psychology’. London, 1884, p. 16.}.
Принявъ во вниманіе изложенные нами факты, нельзя будетъ не согласиться съ Александромъ Мэномъ, что англичане разумютъ подъ позитивизмомъ не сводъ ученія (corps de doctrine), а методъ. Методъ этотъ, по мннію Мэна, можно разсматривать какъ энергическій протестъ противъ ложной и безплодной метафизики, такъ долго имвшей власть надъ умами и досел еще не лишившейся своихъ поклонниковъ. Смшеніе этого ‘позитивизма’ съ ‘системою’ Ог. Конта — не только ошибка, но дерзость: позитивный методъ восходитъ къ тому времени, когда первый, достодолжно констатированный фактъ былъ отчетливо воспринятъ и врно обслдованъ, тогда какъ приложеніе позитивнаго метода, сдланное Контомъ, почти вполн возникло чуть не вчера и можетъ завтра же быть уличено въ несостоятельности. ‘Мы не можемъ достаточно сильно протестовать,— говорить Мэнъ,— противъ зловредной тенденціи, прицпляющей къ великому философскому теченію ярлычокъ одного человка и похваляющейся вслдъ затмъ, что теченіе это всецло имъ схвачено и усвоено’ {Revue philosophique 1876, Т. II. Alexandr Main: ‘Le positivisme anglais et le systè,me de Comte’, pp. 280—284.}.
Мэнъ не оставляетъ безъ осужденія тотъ позитивизмъ, который не даетъ мста чувству и, по словамъ Мэна, едва ли подымается выше точки замерзанія. Вслдъ за Льюисомъ, Мэнъ вооружается противъ всхъ исключительныхъ отрицаній и обременительныхъ ограниченій, онъ вполн симпатизируетъ безпрепятственности самыхъ высшихъ умозрній. По его мннію, истинно-позитивный методъ не оправдываетъ такой замкнутости и замурованномъ.
Мы еще будемъ имть случай взглянуть ближе на т условія, при которыхъ самыя высшія умозрнія возможны и осуществимы, а теперь замтимъ только, что у нкоторыхъ англійскихъ писателей протестъ противъ резигнаціи, могущей, впрочемъ, какъ то и само собою разумется, имть свои крайности, мтитъ только на провозъ стараго груза подъ новымъ флагомъ. Поскольку поправка Мэна соотвтствуетъ именно этой сторон дйствительнаго положенія вещей, постольку надо признать, что англійскій позитивизмъ стоитъ ниже того уровня, на который онъ былъ поставленъ Локкомъ и въ особенности Юмомъ. Уже у Милля есть опасныя оговорки, но есть писатели, которыхъ только потому и нельзя включить въ число позитивныхъ, что въ этомъ направленіи они идутъ слишкомъ ужъ далеко.
Говоря объ этихъ писателяхъ, мы не имемъ, однако же, въ виду Герберта Спенсера, сопричисляемаго въ позитивной школ только по недоразумнію. Еще Милль выражалъ удивленіе, встрчая со стороны Макъ-Коша увреніе, будто Спенсеръ повиненъ въ заимствованіяхъ у него, Милля {Mill: ‘Examination’ etc., примчаніе, стр. 273—274.}, въ настоящее же время просто смшно принимать мистико-метафизическое построеніе Спенсера за позитивное. Когда мы уяснимъ въ слдующихъ главахъ основныя положенія научной философіи, намъ станетъ совершенно ясно, почему въ основоначалахъ философіи Спенсера,— блещущей, впрочемъ, отдльными глубокими и мткими истинами,— можно видть повтореніе по-кантовскихъ натурфилософскихъ пареній и на какомъ основаній приложимо въ Спенсеру прозваніе его ‘англійскимъ Гегелемъ’. Для насъ выяснятся тогда какъ его скачки и противорчія, такъ и заднія мысли далеко не научнаго пошиба и вс вообще ‘блдные призраки мыслей въ царств тней’, какъ называетъ умозрнія Спенсера неутомимый преслдователь его — Малькольмъ Гёзри {Подробне о Гёзри въ нашихъ Этюдахъ и очеркахъ, стр. 344—364.}.
Какъ ни значительно вліяніе Спенсера и какъ ни глубоки въ извстной сред мотивы этого вліянія {См., между прочимъ, E. Dhring’e: ‘Kritische Geschichte der Philosophie’, S. 531—537.}, оно, конечно, идетъ все же таки въ сторон отъ трезвыхъ научно-философскихъ работъ, и можно съ увренностью утверждать, что пока на страж англійскаго позитивнаго движенія стоятъ такіе люди, какъ Гёксли, Маудсли, Лесли Стивенъ, Сёлли, дальнйшее успшное развитіе этого движенія вполн обезпечено.
‘Если бы кто-нибудь спросилъ меня,— сказалъ весьма внушительно Гёксли въ своей эдинбургской рчи,— какая политика господствуетъ у жителей луны, и. я отвтилъ бы, что ничего о томъ не знаю, что ни мн, ни кому-либо другому ничего объ этомъ предмет и не можетъ быть извстно, и что поэтому я прошу не докучать мн подобными вопросами, то вопрошавшій не имлъ бы права, конечно, почесть меня за скептика. Напротивъ того, отвтомъ своимъ я бы показалъ, что я просто-на-просто откровененъ и честенъ и знаю цну времени. Сильный и тонкій умъ Юма ставитъ множество проблеммъ, естественнымъ образомъ интересующихъ насъ, и затмъ показываетъ, что он по содержанію своему имютъ то же значеніе, что и вопросы о лунной политик, что они по природ своей не подлежатъ отвту, и поэтому не заслуживаютъ вниманія людей, которымъ приходится, живя на свт, длать свое дло’. И Юмъ оканчиваетъ одинъ изъ своихъ Опытовъ такими словаки: ‘возьмемъ въ руки какое-нибудь теологическое или мистико-схоластическое произведеніе и спросимъ: содержитъ ли оно какое-нибудь изслдованіе о количеств или числ? Нтъ. Содержитъ ли какое-нибудь опытное изслдованіе эмпирическихъ фактовъ? Нтъ. Ну, такъ бросимъ же книгу въ огонь, такъ какъ въ ней ничего иного, кром софистики и обмана, и быть не можетъ’ {Huxley, о. c., S. 137.}.
Сдланный нами краткій обзоръ англійскаго научно-философскаго движенія ясно показалъ, что для противниковъ позитивизма здсь представляется гораздо боле сложная задача, нежели полемика съ тезисами Контовой системы: закономъ трехъ состояній и т. п. Здсь центръ тяжести всякой полемики долженъ быть перенесенъ съ критики доктрины на критику метода и имть дло какъ съ общею постановкой вопроса о сведеніи понятія философіи къ рамкамъ отдльной науки — теоріи познанія, такъ и о частныхъ вопросахъ, этою наукой охватываемыхъ, начиная съ вопроса объ отграниченія ея отъ метафизики и оканчивай ролью иллюзій и галлюцинацій, какъ факторовъ, играющихъ не послднюю роль въ равнаго рода фантасмагоріяхъ. Словомъ, сокрушителямъ позитивизма и реставраторамъ химеръ хлопотъ здсь наберется много и, ниспровернувъ ‘законъ трехъ состояній’, они могутъ остаться при полной увренности, что ‘дла’ своего они еще вовсе и не начинали.
Но, быть можетъ, Контовскій позитивизмъ свилъ себ гд-нибудь гнздо, изъ котораго можетъ съ надеждою на успхъ угрожать спокойствію столь недолюбливающихъ его любомудровъ, такъ что побда и одолніе этого супостата все же таки можетъ сулить нчто плодотворное? Прямаго указанія у самихъ любомудровъ на такого рода скрытыя козни и происки позитивизма не имется, собранныя же нами свднія не дали никакихъ треножныхъ для гг. метафизиковъ результатовъ.
Вдь, не Португалія же, въ самомъ дл, можетъ серьезно лишать ихъ покоя? Сколько намъ извстно, только здсь и процвлъ Контовскій позитивизмъ, благодаря энергической дятельности неутомимаго Теофила Брага. Онъ, своими многочисленными сочиненіями и изданіями, усердно насаждаетъ въ своемъ отечеств Контовскій позитивизмъ, а съ 1879 года онъ, совмстно съ Джуліо Маттосъ, сталъ во глав цлой группы позитивистовъ и основалъ спеціально для пропаганды позитивизма журналъ, сотрудники котораго, кром цлаго ряда самыхъ разнообразныхъ статей, выпустили въ свтъ и нсколько книгъ, проникнутыхъ Контовымъ ученіемъ {‘О Positivismo’. Revista de philosophie diridida por Theophilo Braga e Julio de Mottos.— Th. Braga: ‘Traos geraes de phflosophia positiva’. Lisboa, 1881.— Его же: ‘Sistema de Sociologie’. 1886.— Teixeira Bastos: Comte e о positivisme’. Lisboa, 1881.— Его же: ‘Ensaios sobre a evolno de humanidade’.— J. P. Oliveira Martins:,Systeme dos mythos religioses’. Lisboa, 1882.— Его же: ‘Elementes de anthropologie’, и др.}. На бду позитивизма, все это дале Португаліи и Бразиліи не пошло, и кром одной статьи Т. Брага въ итальянскомъ философскомъ журнал (Морселли), едва ли португальская, мысль и приходила даже въ непосредственное соприкосновеніе съ обще-европейскимъ умственнымъ движеніемъ. О Португаліи, слдовательно, можно говорить только, что называется, для счета.
Въ сосдней Португаліи Испаніи, гд еще такъ могущественна старая метафизика и гд особеннымъ вліяніемъ пользовалась философія Краузе, позитивизмъ Конта, сколько намъ извстно, не имлъ большаго распространенія. Кром лекцій Эстасенъ-и-Вортады, читанныхъ въ Барселон въ 1877 году и вышедшихъ потомъ отдльныхъ томикомъ, мы не замчали ни одного сколько-нибудь выдающагося проявленія позитивныхъ вліяній. Въ текущемъ же году появилась небольшая книжечка Октавіо Лоиса, которая отвергаетъ Конта, какъ основателя позитивизма, и противупоставляетъ его ученію обще-европейскій позитивизмъ, представителемъ котораго считаетъ едва ли не всхъ ученыхъ, какіе только извстны автору: тутъ Дарвинъ, Спенсеръ, Клодъ Бернаръ, Гэккель, Фехнеръ, Вундтъ, Литтре, Гекели, Ренанъ, Льюисъ, Ришё, Бэнъ, Герценъ, Маисъ Мюллеръ, Дельбёфъ, Теофиль Брага и проч.,— и вс именно въ томъ порядк, въ которомъ мы ихъ выписали. Здсь, очевидно, хоть и ведется хозяйство безъ большаго порядка, все же оно не даетъ ни малйшихъ указаній на процвтаніе позитивизма, и такъ, на развитіе его, хотя бы на испанской почв, нтъ нигд и намека {Pedro Estasn y Cortada: ‘El Positivisme’ o sistema de las ciencims ecperimentalea’. Barcelona, 1877 — Octavio Lois: ‘Lo accecible у lo inaccecible. Estudios populres de Filosofia positiviste’. Madrid, 1886.}.
Ране, чмъ перейдемъ къ Германіи, намъ остается сказать нсколько словъ объ Италіи.
Въ Италіи ученію Конта совсмъ не удалось пустить корней. При первыхъ слухахъ о немъ, еще въ 60-хъ годахъ, ему противупоставили уже то широкое научное теченіе, которое дйствительно и поглотило догматизирующій контизмъ. Такъ поступилъ извстный историкъ Виллари {Pascuale Villari: ‘Saggi di storia, di critica e di politica’. Firenze, 1868.}. Затмъ, нашлись такіе, которые хотя въ общемъ и симпатизировали Конту, но длали, въ то же время, оговорки, отнимавшія у выраженія симпатій всякое реальное 8паченіе. Оговорки эти мтили противъ одного изъ краеугольныхъ принциповъ Контовой доктрины — закона трехъ состояній — и пытались ни боле, ни мене, какъ отстоять значеніе старыхъ метафизическихъ проблеммъ. Професс. Анджулли, явившійся представителемъ такого взгляда на позитивизмъ, и теперь издаетъ журналъ, въ которомъ проводить свои взгляды {А Angiulli:‘La filosofia e la ricerca positiva. Quistioni di filosofia contemporania’. Napoli, 1869. Bassegna critica, 1881—87.}. Наконецъ, можно указать въ Италіи и на сравнительно-значительное распространеніе позитивизма, но этотъ позитивизмъ иметъ съ позитивизмомъ Конта только одно общее названіе. Этотъ позитивизмъ, или какъ его чаще называютъ — ‘научная философія’, исходитъ изъ той мысли, что невозможность — или, какъ выражается Ог. Контъ, химеричность — всеобщаго объясненія всхъ явленій однимъ закономъ нын преодолна: съ Контовскимъ единствомъ метода стоитъ теперь рядомъ философскій фазисъ единства ученія, найденный въ эволюціонизм. Спенсеръ, какъ великій философъ эволюціонной теоріи, получаетъ у итальянскихъ позитивистовъ очень большое значеніе, причемъ нкоторые изъ нихъ стоятъ за метэмпирику Льюиса и имютъ другія особенности, но о Конт почти-что не вспоминаютъ и идутъ совершенно особымъ, совершенно независимымъ отъ его вліянія путемъ {E. Monctti: ‘La filosofia monistica in Italia. (Bivista di filosofia scientifica)’. Gennaio, 1887.}.
Все, изложенное нами выше, приводитъ къ тому общему заключенію, что, умалчивая пока о Германіи, о которой рчь еще впереди, мы встрчаемъ Контовскій позитивизмъ или мерцающимъ гд-то вдали отъ европейскихъ центровъ и вліятельныхъ философскихъ группъ, или влачащимъ стертое существованіе. Параллельно такому паденію Контовой доктрины замчается во многихъ мстахъ боле или мене успшное и пока недостаточно опредлившееся и объединившееся научно-философское Движеніе, достигшее сравнительно высшей стадіи зрлости только на родин Локка и Юма.
Теперь намъ пора перейти къ разсмотрнію движенія, совершающагося въ этомъ же направленіи въ Германіи. Сперва мы остановимся на краткомъ обзор оцнки Контовскаго позитивизма въ этой стран, а затмъ приступимъ къ ближайшему ознакомленію съ воззрніями главныхъ представителей чисто-нмецкаго позитивизма. У нихъ, какъ то и было уже замчено выше, мы найдемъ и самое опредленное, полное и ясное ршеніе нашего основнаго вопроса.
Въ Германіи, гордой своею славною философскою традиціей, позитивизмъ Конта, какъ то и само собою разумется, не могъ утвердиться и найти авторитетныхъ сторонниковъ. Къ нему, правда, очень сочувственно отнеслись нкоторые видные представители нмецкой философіи: Ланге, Дюрингъ, Герингъ, Эйкенъ, но между его послдователями нтъ громкихъ именъ. Если назвать мало извстныхъ писателей — Твестена и Ширингера, то ими и исчерпается все число адептовъ, которыхъ Конту удалось найти въ стран философовъ. Теперь можно сказать съ увренностью, что самый благопріятный для позитивизма моментъ уже пережить Германіей, хотя нельзя не признать, что моментъ этотъ прошелъ не безъ косвеннаго воздйствія на нмецкую мысль: и онъ несомннно привходилъ въ тотъ комплексъ вліяній, которыя все боле и боле влекли умы къ иде научности въ области философіи. Самый терминъ остался даже у нкоторыхъ писателей новой школы, хотя писатели эти и развивали свои воззрнія [совершенно независимо отъ е системы’ Ог. Конта и вн всякой связи съ нею.?
Не надо упускать изъ вида, что именно въ то время, когда статьи Милля и Спенсера выводили философію Ог. Конта изъ той неизвстности, въ которой она находилась, въ Германіи происходилъ знаменитый ‘поворотъ къ Канту’, оказавшій на эволюцію нмецкой философской мысли въ послднее время такое могущественное вліяніе, что даже противники трансцендентальной философіи не остались вн ея сферы дйствія, и даже въ полемик съ нею обнаруживали тотъ несомннный фактъ, что ране преодолнія основныхъ тезисовъ Канта они проходили его школу, и проходили не безъ пользы для вновь выработанныхъ ими воззрній.
Въ теченіе періода, длившагося около десяти лтъ, посл выхода въ свтъ извстнаго сочиненія Либмана Kant und die Epigonen (1865), вліянія Канта не избгло ни одно философское направленіе и,— по словамъ Файнингера,— не было даже возможности писать о философіи, не касаясь значенія основныхъ принциповъ Канта и не истолковывая такъ или иначе значенія ‘поворота’ къ нему {Dr. Н. Vaihinger: ‘Conimentаr za Kаnti Kritik der reinen Vernunft’. I Bаnd. Stattgart, 1881 — 82. 13 and 14.}.
Не рискуя впасть въ преувеличеніе, можно утверждать, что не существуетъ философской теорія, которая стояла бы къ обыденному мышленію въ такой рзкой противуположности, какъ философія Канта. Здсь отъ самаго корня уже начинается отклоненіе отъ обычнаго воззрнія, и не подлежитъ сомннію, что усвоеніе Кантовой точки зрнія служитъ прекрасною школой проврки привычныхъ взглядовъ и превосходнымъ упражненіемъ способности освобожденія и отршенія отъ рутины. Схватывая лишь основную черту Кантова критицизма, можно сказать, что черту эту слдуетъ видть въ ршеніи Кантомъ вопроса о томъ, отражается ли вншнее бытіе,— будь то міръ реальный, или міръ идей,— въ сознаніи нашемъ, какъ въ зеркал, или же состоянія нашего сознанія суть только явленія, относящіяся къ вншнему міру не какъ отраженія въ объектамъ отражаемымъ, а какъ слдствіе въ причин. Изъ этого положенія вытекло уже и знаменитое Кантовское a priori. Дятельность сознанія, свободная отъ чисто-пассивной роли отражательнаго зеркала, представлялась по Канту самостоятельною, обладающею своими опредленными формами, въ формы эти и выливались т дйствія, причины которыхъ, какъ замчено выше, слдуетъ относить къ міру вншнихъ объектовъ.
Отсюда же проистекаетъ и извстный Кантовскій ‘коперниканизмъ’, высказанный Кантомъ въ столько разъ затмъ повторенной парадоксальной форм, что не познаніе наше соображается съ предметами, а предметы съ познаніемъ, и что, слдовательно, о предметахъ мы знаемъ только то, что сами влагаемъ въ нихъ. Въ общей связи этихъ воззрній и заключается высшій пунктъ Кантовой философіи, выражающейся въ вопрос: какимъ образомъ возможна природа?
Съ этой, такъ называемой трансцендентальной, точки зрнія, опытъ въ широкомъ смысл (противуполагаемый опыту въ тсномъ смысл или эксперименту) не являлся уже какъ процессъ пассивнаго отраженія, но какъ взаимодйствіе міра внутренняго и міра вншняго,— взаимодйствіе, обусловливающее воспріятія и дающее содержаніе мышленію извн и облекающее это содержаніе въ извстныя формы, присущія нашему ‘я’. Этимъ взаимодйствіемъ и совершается построеніе природы въ нашемъ сознаніи, чрезъ его посредство она становится возможною.
Положенія Канта, сдлавшіяся основами теоріи познанія или теоріею опыта, стали обязательными для изученія всякаго философа, особенно же со времени упомянутаго выше ‘поворота’. Изученіе это, въ свою очередь, такъ глубоко вндрило въ умы значеніе теоріи познанія въ философской систем, что всякой философіи, отвергающей или не выработавшей ее, неизбжно приходилось считаться неполною и несостоятельною. Собственно Кантову теорію ложно было принижать условно, критиковать, или даже совсмъ отвергать,— въ послднее десятилтіе многіе нмецкіе мыслители и преодолли ее окончательно,— но не видлось и не видится возможности преодолть самый принципъ, ставящій теорію познанія во главу угла, не видлось и не видится возможности противупоставлять одно догматическое положеніе другому и, оперируя съ элементами познанія, оставлять самое познаніе безъ изученія и наивно орудовать понятіями, какъ бы вещами. Нечего и говорить, что прошедшіе школу Канта смотрли свысока на ученіе Ог. Конта, считали ее одною изъ формъ наивнаго реализма и не обнаруживали никакого желанія видть его процвтаніе на почв, вспаханной критическою философіей.
Такъ было десять, пятнадцать лтъ тому назадъ, но и теперь, когда ‘поворотъ къ Канту’, увлекавшій нмцевъ въ семидесятыхъ годахъ, можетъ уже считаться пережитымъ {Vierteljahrsschrift fur wiss. Philos., 87. II Heft, S. 204.}, воззрніе на значеніе теоріи познанія для философіи нисколько не ослабло и не рдкостью стало и сведеніе всей философіи къ теоріи познанія {Ernst Laase: ‘Kante Analogien der Erfahrung’. Berlin, 1876. S. 2.— Hans Vaihinger: ‘Hartmann, Dhring und Lange’. Iserlohn, 1876, S. 30.— W. Wundt: ‘Logik’. Stuttgart, 1883. II-er Band., S. 619.}. Оцнка ‘системы’ Конта не могла, конечно, миновать этой точки зрнія, какъ опорнаго пункта, а затмъ уже никакое безпристрастіе, никакое благорасположеніе, никакая симпатія самого критика къ личности Конта и его ученію не могли предотвратить окончательнаго вердикта и найти для доктрины Конта мсто срер живыхъ проявленій дятельности современной философской мысли.
Лучшимъ выраженіемъ такого именно отношенія нмецкой философской критики къ систем Конта можетъ служить статья Эйкена, появившаяся въ сборник, изданномъ въ настоящемъ году по случаю чествованія пятидесятилтняго юбилея Целлера.
Эйкенъ отдаетъ полную дань справедливости ‘духовной сил человка’, поставившаго себ такую цль, какую поставилъ Ог. Контъ въ своей систем позитивной философіи. По мннію Эйкена, не найдется человка, который могъ бы равнодушно отнестись къ усиліямъ создать строй идей, охватывающій вс отрасли познанія въ однородное цлое и, такимъ образомъ, вдвигающій философію въ самое русло жизни. Но, восхваляя глубоко-жизненное значеніе стремленій Ог. Конта, Эйкенъ находить, однако же, что позитивная система не достигла предположенной творцомъ ея цли, что ей не удалось охватить всей шири живой дйствительности и коснуться самыхъ жгучихъ вопросовъ сложной борьбы, совершающейся въ современномъ общественномъ стро. По мннію Эйкена, человческое сознаніе и т различныя его состоянія, которыя обусловливаются столкновеніями, наполняющими общественную и политическую жизнь, оставлены Контомъ почти совершенно въ тни {Cp. Dhring: ‘Kritische Geschichte der Nationalkonomie and des Sodalismae’. 1876. S. 256.}. Его глаза слишкомъ устремлены на вншнюю сторону жизни, на всякаго рода регуляризацію, но въ душу человческую онъ заглядываетъ мало, недостаточно заботится о ея тревогахъ и волненіяхъ. Эйкенъ находитъ дйствительную жизнь гораздо боле богатою и подвижною, чмъ она представлена въ систем Ог. Конта, а потому и отвергаетъ возможность для нея плодотворной жизненной роли, хотя признаетъ, въ то же время, что боле широкому и глубокому позитивизму будущаго придется, однако же, сохранить полное уваженіе къ нравственной сил и цлямъ такого мыслителя, какъ Ог. Контъ.
Если мы станемъ искать у Эйкена объясненія тхъ блужданій мысли и недосказанностей, которыя онъ отмчаетъ у Конта, то только и найдемъ ихъ въ указаніи на отсутствіе въ позитивной доктрин теоріи познанія, которая должна преподать правило и сообщить направленіе предоставленному всякимъ случайностямъ мышленію. При всей важности такой оріентировки, теорію познанія слдуетъ считать во всхъ отношеніяхъ важною частью современной философіи,— боле того, надо признать ее средоточіемъ этой послдней, главнымъ объектомъ всхъ споровъ. Она можетъ быть развита здсь больше, тамъ — меньше, но совсмъ отсутствовать она ни въ какомъ случа не можетъ. Не отсутствуетъ она совершенно и у Конта. Но то, что вкрадывается тайкомъ и дйствуетъ вопреки сознательному намренію автора, не подымется до полнаго обладанія всми своими правами. По этой причин,— заключаетъ Эйкенъ,— Ог. Контъ не поднялся до той высоты, на которую поставлена проблема эта въ новйшее время, особенно же со временъ Канта. Тогда какъ время требуетъ критической постановки, система Конта осталась въ основныхъ чертахъ своихъ догматическою.
Наконецъ, Эйкенъ длаетъ еще одно замчаніе: онъ требуетъ, чтобы истинный позитивизмъ, ‘позитивизмъ будущаго’, отршился отъ непосредственнаго опыта и поднялся до высшихъ обобщеній. Какъ слдуетъ намъ отнестись къ такому требованію: не слдуетъ ли усмотрть въ немъ нкоторое притязаніе метафизики? Едва ли,— отвтимъ мы на этотъ вопросъ,— такъ какъ Эйкенъ признаетъ, что ‘философія не допускаетъ теперь возможности полета нашего познанія за предлы нашего бытія и перемщенія въ глубь вещей иного міра. Если прежде и существовала метафизика такого рода, то она уже пала’. И такъ, у Эйкена мы можемъ констатировать то же различеніе истинной и ложной^нетафизики, которое мы замтили у нкоторыхъ англійскихъ философовъ и которое идетъ традиціонно еще отъ Юма. Такъ какъ споръ можетъ идти, во всякомъ случа, не о словахъ, то для характеристики понятія Эйкена о ложной метафизик отмтимъ, что онъ открываетъ ее у самого Ог. Конта и тмъ особенно сильно вскрываетъ послдствія некритичности его системы. Эйкенъ указываетъ, что, по иде Ог. Конта, законъ трехъ состояній получаетъ свое дйственное научное значеніе только подъ условіемъ признать за нимъ боле чмъ простое эмпирическое обобщеніе, боле чмъ простой общій фактъ (simple fait gnral), и дале, законъ этотъ долженъ строить главныя свойства отдльныхъ эпохъ почти а priori, и, наконецъ, Эйкенъ указываетъ еще и на ту мысль Ог. Конта, что мы должны понимать такіе народы, какъ греческій и римскій, не какъ случайныя и частныя общественныя группы, но какъ необходимыя общія положенія (Comte: ‘Cours’, IV, 466, V, 274). При встрч съ такими взглядами,— говорить Эйкенъ,— не приходитъ ли намъ на мысль скоре Гегель, нежели Ог. Контъ? {В. Eucken: ‘Zar Wrdigung Comte’s und des Positivismus. (Philosophische Aufstze). Ed. Zeller zu seinem fnfzigjhrigen Doctor-Jubilum gewidmet’. Leipz., 1887.}.
Послднее замчаніе — не единственное въ нмецкой философской литератур. Уже боле десяти лтъ назадъ Робертъ Циммерманъ сближалъ построенія Конта съ метафизическими системами по-кантовской эпохи. Въ новйшее время такое же сближеніе сдлалъ и представитель нмецкаго позитивизма Эрнстъ Лаасъ {Robert Zimmermann: ‘Hont und die Positive Philosophie’. Wien, 1874, S. 36.— Laase: ‘Idealismus und Positivismus’, I. S. 183.}.
Такова судьба Контовой доктрины въ Германіи. Ее расхвалили, но не приняли, и отпустили съ отмткой, долженствующей свидтельствовать, что позитивизмъ этотъ не подхортъ подъ имъ же самимъ установленное мрило. Для полноты фактической стороны вопроса объ отношеніи нмецкой критики къ ученію Ог. Конта, слдуетъ отмтить еще, что Лаасъ считаетъ основныя положенія Конта ‘отчасти справедливыми’, а К. Герингъ, не высказываясь по вопросу о классификаціи наукъ, въ общемъ одобряетъ законъ трехъ состояній, находя, однако же, что онъ не охватываетъ всего разнообразія соотносящихся фактовъ и не соотвтствуетъ нкоторымъ изъ нихъ {Laase, ibid.— C. Oring: ‘System der kritischen Philosophie’. Leipz., 1875. И Theil, S. 10—12.}.
Затмъ, прямое и непосредственное отношеніе стоющей нашего вниманія нмецкой философской критики системы Конта можетъ считаться исчерпаннымъ. Вмст съ тмъ заканчивается и наше обозрніе соотношеній, существующихъ между позитивизмомъ Ог. Конта и научно-философскимъ движеніемъ или позитивизмомъ въ широкомъ смысл. Теперь мы уже исключительно займемся этимъ послднимъ. ‘Новый позитивизмъ’ извстнымъ образомъ примыкаетъ къ позитивизму англійскому, но у него есть не мало особенностей, къ характеристик которыхъ намъ и предстоитъ перейти. Онъ, наконецъ, представляетъ и выходъ изъ тхъ положеній, съ которыми мы познакомились при обозрніи англійскаго позитивизма, къ дйствительному новому к важному обобщенію, о которомъ мы поговоримъ въ заключительныхъ главахъ нашей статьи.
Пока еще мы успли намтить только самые общіе контуры того поля, которое намъ придется изучать по частямъ, не избгая иногда и нкоторыхъ подробностей, но и теперь уже, какъ намъ думается, выяснилось въ достаточной мр, что ратоборцы, избравшіе на всей шири указываемаго нами поля одну только узенькую и боковую полоску, совсмъ напрасно утаптываютъ ее своими Россинантами и втун ломаютъ копья во славу дамы ихъ сердца, прекрасной Метафизики. На самомъ дл, нашимъ ‘Caballeros and an tes’ открывается весьма Широкое и просторное поприще. Смемъ надяться, что чувство собственнаго достоинства послужить достаточнымъ стимуломъ для достодолжнаго приложенія ихъ энергіи. Дло, вдь, самое простое: унять волненія страсти, перестать занимать насъ нисколько намъ не интересными собственными ихъ особами, перечитать все, что надлежитъ, а затмъ уже можно и писать. Безъ соблюденія этихъ условій придется, вдь, навсегда оставаться подъ очарованіемъ ‘бальзама возрожденія’ и никогда не освободиться изъ объятій той или иной старой химеры.