Часы досуга, Байрон Джордж Гордон, Год: 1807 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Юношескимъ произведеніямъ Байрона, извстнымъ подъ названіемъ ‘Часовъ досуга’,— хотя это заглавіе они получили не сразу,— выпала на долю довольно печальная и далеко не вполн заслуженная ими судьба. Въ пору ихъ появленія они были встрчены значительною частью критики или очень сурово, или довольно равнодушно, многимъ они показались любительскими упражненіями неопытнаго и недостаточно самостоятельнаго дебютанта, жаждущаго въ то же время посвятить читателей во вс подробности своей личной жизни, привязанностей, дружескихъ отношеній,— считая все это безусловно интереснымъ для всхъ {Было, впрочемъ, и нсколько благопріятныхъ отзывовъ о книг,— наприм. въ журнал ‘The Critical Review’.}. Проблески несомнннаго дарованія, поэтическаго чувства, искренности, неподдльной грусти какъ-то ускользали отъ вниманія ‘строгихъ цнителей и судей’ того времени, испортившихъ юнош-поэту столько крови. Но, съ другой стороны эти же нападки косвенно содйствовали тому, что молодой поэтъ съ еще большею настойчивостью, энергіей и увлеченіемъ отдался литературной дятельности, желая посрамить и блистательно опровергнуть не въ мру придирчивую критику. Въ оправданіе тхъ, кто такъ враждебно отнесся къ раннимъ опытамъ великаго поэта, можно только привести то, что отнюдь не легко было тогда же предугадать дальнйшую эволюцію таланта Байрона, основываясь на этомъ сборник юношескихъ стихотвореній. Здсь много слабыхъ вещей, хотя, наряду съ этимъ, въ немъ уже попадаются чисто байроновскіе мотивы, которые заслуживали бы совершенно другой оцнки. Разбирать ‘Часы досуга’ ретроспективно, конечно, гораздо легче, разъ мы знаемъ, какое направленіе принялъ дале талантъ поэта, какіе мотивы съ теченіемъ времени одержали верхъ въ его творчеств, мы безъ особеннаго труда можемъ, изучая его юношескіе опыты, отмтить, между прочимъ, первые проблески того, что съ годами развилось и достигло пышнаго расцвта. Теперь то ясно, что даже ранніе шаги Байрона на литературномъ поприщ уже находились въ извстной связи съ тмъ, что ему предстояло создать, были весьма интересною, хотя и не вполн удавшеюся, быть можетъ, попыткою будущаго геніальнаго поэта выбиться на свою настоящую дорогу. Для того, чтобы въ эпоху появленія ‘Часовъ досуга’ уже понять, какія дарованія таились въ автор этихъ нсколькихъ стихотвореній, преимущественно субъективнаго, даже интимнаго характера, въ значительной степени связанныхъ съ различными деталями школьной жизни, нужно было обладать большою прозорливостью.

Какъ бы то ни было, несмотря на то, что отдльныя замчанія первыхъ критиковъ ‘Часовъ досуга’ были справедливы,— въ общемъ юношескія вещи Байрона, несомннно, были разобраны слишкомъ сурово. У критики не было никакого желанія поддержать молодого писателя, выдлить все то, что отличало его книжку отъ такихъ же сборниковъ стихотвореній, выпускавшихся въ ту пору дюжинными, лишенными настоящаго дарованія авторами, дать ему благожелательные совты и указанія. Отчасти въ этомъ случа былъ виноватъ самъ поэтъ, длавшій видъ, что онъ выпускаетъ первое и послднее собраніе своихъ стихотвореній, желавшій себя изобразить дилетантомъ, который только случайно вступилъ на литературное поприще и готовъ теперь проститься со своею музою навсегда, чтобы заняться какимъ нибудь дломъ. По справедливому замчанію одного изъ біографовъ Байрона, это заявленіе поэта объ его нежеланіи заниматься и въ будущемъ литературною дятельностью,— заявленіе, высказанное сгоряча, впослдствіи неоднократно имъ повторявшееся,— должно было отбить даже у наиболе расположенныхъ критиковъ охоту предаваться гаданіямъ относительно его будущаго. Не хотлось думать о томъ, что можетъ выработаться изъ поэтическаго творчества человка, повидимому, стремившагося быть только случайнымъ, мимолетнымъ гостемъ въ области литературы и не смотрвшаго особенно серьезно на свои поэтическіе опыты. Но если суровое или равнодушное отношеніе къ ‘Часамъ досуга’, какое обнаруживала критика безъ малаго сто лтъ тому назадъ, можетъ быть все же если не оправдано, то объяснено тми или другими обстоятельствами,— то въ наши дни юношескій сборникъ Байрона, казалось, долженъ былъ бы дождаться вполн справедливой и объективной оцнки. Теперь мы имемъ возможность сравнивать ранніе опыты поэта съ боле зрлыми его созданіями, отмчать связь между отдльными эпизодами его біографіи и нкоторыми изъ его ‘juvenilia’, или то вліяніе, какое на него оказывали писатели старшаго поколнія. Наконецъ, мы въ состояніи оцнить по достоинству художественныя красоты нкоторыхъ вещей, которыя, безспорно, поднимаются выше общаго уровня ‘Часовъ досуга’ и предвщаютъ, хотя бы въ главныхъ чертахъ, т созданія Байрона, на которыхъ основывается его міровая слава. Но, странное дло! Несмотря на то, что существуетъ рядъ прекрасныхъ работъ о Байрон, излагающихъ его жизнь или анализирующихъ его творчество,— и значеніе его главныхъ вещей, казалось бы, прочно установлено,— для ‘Часовъ досуга’ все еще не вполн настала пора справедливой, свободной отъ всего предвзятаго и шаблоннаго оцнки!.. Сравненіе съ лучшими поэмами Байрона, которыя, конечно, стоятъ неизмримо выше, заставило многихъ современныхъ критиковъ и историковъ литературы быть несправедливыми по отношенію къ злополучнымъ ‘Hours of idleness’. Они обречены такимъ образомъ, даже по прошествіи длиннаго ряда лтъ посл ихъ появленія, все еще оставаться въ пренебреженіи, — какъ будто это не были созданія того же поэта, который написалъ ‘Чайльдъ Гарольда’, ‘Донъ Жуана’, ‘Манфреда’.

Многія сужденія объ юношескомъ сборник Байрона, конечно, повторяются въ наши дни просто по традиціи, какъ бы съ чужого голоса, и не подвергаются должной проврк или пересмотру. Но любопытно, что мы ихъ встрчаемъ иногда въ очень солидныхъ, обстоятельныхъ работахъ, отнюдь не основанныхъ только на готовыхъ чужихъ мнніяхъ и приговорахъ. Такъ, Эльце, въ своей извстнйшей книг о Байрон, высказываетъ тотъ взглядъ, что ‘Часы досуга’ отнюдь не предвщаютъ генія поэта, что поэтическій горизонтъ ихъ ограниченъ внутренними и вншними явленіями школьнаго міра, что они несравненно ниже юношескихъ произведеній Попа, и т. д. Это не мшаетъ, правда, Зльце признать извстное значеніе юношескихъ вещей Байрона для исторіи постепенной эволюціи его дарованія {‘Lord Byron’, von Karl Elze, Berlin, 1886, стр 77—78.}. Во многихъ другихъ книгахъ о Байрон мы встрчаемъ не мене рзкіе и категорическіе отзывы о ‘Часахъ досуга’. Укажемъ для примра на новйшій біографическій очеркъ проф. Кеппеля,— изъ серіи ‘Geisteshelden’, — гд попадаются, между прочимъ, слдующія строки: ‘Общій эстетическій приговоръ надъ этими juvenilia Байрона не будетъ слишкомъ строгимъ, если мы скажемъ, что ни одно изъ этихъ стихотвореній не предвщаетъ будущаго значенія ихъ автора, что вс эти ранніе опыты, конечно, очень цнные для біографа или историка литературы, могли бы быть вычеркнуты изъ его творчества безъ всякаго ущерба для его славы’ {‘Lord Byron’, von Emil Koeppel, Berlin 1903, стр. 17.}.

Странно было бы, конечно, впадать и въ противоположную крайность, превознося ранніе поэтическіе опыты Байрона, ставя ихъ наравн съ тмъ, что онъ впослдствіи подарилъ человчеству наиболе сильнаго, высокаго, благороднаго, самобытнаго, находя непремнно въ каждомъ изъ нихъ какія-то особенныя красоты. Постараемся лишь вполн объективно и спокойно разобрать содержаніе ‘Часовъ досуга’, ихъ значеніе, какъ матеріала для біографіи поэта, художественныя достоинства нкоторыхъ стихотвореній, ихъ связь съ позднйшимъ періодомъ творчества Байрона.

Названіемъ ‘Часы досуга’ принято вообще обозначать самый ранній сборникъ стихотвореній Байрона, съ котораго ведетъ свое начало исторія его поэтическаго творчества. Собственно, въ этомъ случа допускается нкоторая неточность: первая книжка стиховъ, выпущенная Байрономъ и по своему содержанію предвщавшая ‘Часы досуга’, которые имютъ съ нею девятнадцать общихъ стихотвореній, еще не носила этого заглавія. Она названа была поэтомъ ‘Fugitive pieces’ и была выпущена безъ имени автора въ очень ограниченномъ числ экземпляровъ, только подъ двумя стихотвореніями стояла подпись Байронъ. Впослдствіи это изданіе было уничтожено авторомъ, и два уцлвшихъ экземпляра составляютъ библіографическую рдкость. Въ начал 1807 г. появилось, опять безъ обозначенія имени автора, второе изданіе его стихотворныхъ опытовъ, названное имъ ‘Стихотворенія на различные случаи’ (Poems on varions occasions) и выпущенное въ количеств ста экземпляровъ. Въ составъ этой книги вошли вс стихотворенія изъ перваго сборника, за исключеніемъ двухъ,— причемъ къ нимъ прибавлено было двнадцать новыхъ вещей. Наконецъ, въ 1807 г. вышелъ въ свтъ сборникъ ‘Часы досуга, собраніе стихотвореній оригинальныхъ и переводныхъ’ (Hours of Idleness, а series of poems original and translated). Здсь мы находимъ только тридцать девять вещей, причемъ лишь двадцать семь взяты были изъ двухъ предыдущихъ сборниковъ, а остальныя напечатаны были въ первый разъ. Эта книга была уже надписана именемъ ‘Джорджа Гордона, лорда Байрона, несовершеннолтняго’. Но и эта редакція не была окончательною, въ слдующемъ 1808 г. появилось второе изданіе ‘Часовъ досуга’, носящее, однако, другое заглавіе (‘Оригинальныя и переводныя стихотворенія’) и по составу своему далеко не однородное съ первымъ, достаточно сказать, что въ него вошло пять новыхъ вещей, а число перепечатокъ изъ первыхъ двухъ сборниковъ уменьшилось {См. предисловіе библіографическаго характера, предпосланное ‘Часамъ досуга’ въ изданіи Кольриджа, т. I (1898), стр. XI—XIII. Ср. также Алекся Веселовскаго, ‘Байронъ , стр. 25 26.— Свднія о подготовк ‘Часовъ досуга’ къ печати, продаж изданія и пр можно найти въ письмахъ Байрона, напр., къ Риджу, г-ж Инготъ и др.}.

Нужно замтить, наконецъ, что рядъ стихотвореній, написанныхъ Байрономъ въ ту же раннюю пору, почему-то не былъ имъ включенъ ни въ одинъ изъ его юношескихъ сборниковъ, нкоторыя стихотворенія были, напр., напечатаны только въ 1830 или 1832 г., посл смерти поэта (‘L’amitiй est l’amour sans ailes’, ‘Прощаніе’, ‘Къ моему сыну’ и нк. др.), иныя были имъ написаны уже посл появленія четвертой редакціи его juvenilia и поэтому не вошли въ нее, но по общему характеру ничмъ не отличаются отъ тхъ, которыя мы находимъ въ ‘Часахъ досуга’. Въ настоящее время принято ради удобства обозначать именемъ ‘Часовъ досуга’ вс вообще юношескія стихотворенія Байрона, какъ появившіяся въ четырехъ его сборникахъ, такъ и посмертныя,— хотя въ новйшемъ и лучшемъ изданіи сочиненій Байрона (подъ ред. Кольриджа) эти стихотворенія все же расположены нарочно въ хронологическомъ порядк, съ дленіемъ на ‘Fugitive pieces’, ‘Poems on various occasions’ и т. д.,— чтобы можно было прослдить исторію возникновенія перваго цикла поэтическихъ произведеній Байрона {Порядка изданія Кольриджа и Протеро придерживается и настоящее изданіе. Въ изд. Гербеля изъ ‘Часовъ Досуга’ взято лишь нсколько стихотвореній. Ред.}. Въ дальнйшемъ, говоря о ‘Часахъ досуга’, мы также будемъ все время имть въ виду все, что поэтъ написалъ въ самые молодые годы, хотя бы иныя вещи были напечатаны только посл его смерти.

Анализируя содержаніе ‘Часовъ досуга’, нельзя, разумется, не замтить тотчасъ же, что нкоторыя стихотворенія начинающаго поэта теперь не могутъ представить для насъ интереса по существу, да и въ пору ихъ появленія не давали настоящаго понятія о внутреннемъ мір юноши. Къ числу ихъ принадлежатъ, между прочимъ, и различные стихотворные переводы изъ древнихъ авторовъ, вышедшіе изъ-подъ пера Байрона въ школьные годы. Среди вполн оригинальныхъ или только навянныхъ знакомствомъ съ тми или другими авторами произведеній мы находимъ вдругъ переводы {Эти прямые переводы, само собою разумется, не включены въ настоящее изданіе, но мы дали переводы подражаній Байрона древннмъ. Ред.} изъ Эврипида, Эсхила (отрывокъ изъ ‘Скованнаго Прометея’), Катулла (‘Ad Lesbiam’, ‘Lugete Veneres Cupidinesque’, Тибулла, Горація, Анакреона (оды 1, 3, 5), Виргилія (большой отрывокъ изъ девятой псни ‘Энеиды’). Подобные переводы, очень мало дающіе, конечно, даже если обратить вниманіе на выборъ отдльныхъ вещей, для характеристики молодого Байрона, представляютъ, однако, нкоторый интересъ, знакомя насъ съ его школьными занятіями и выясняя степень его начитанности въ сфер античныхъ литературъ. Вопросъ объ отношеніи Байрона къ римской и греческой словесности въ пору его пребыванія въ школ Гарро неоднократно затрагивался въ его біографіяхъ и характеристикахъ {См., напр., Frank Allan Millidge,’Byrons Beziehungen zu seinen Lehrern und Schulkameraden, und deren Einfluss auf seine litterariscbe Tдtigkeitt’ (1903, стр. 16—18).}. Что особенной склонности къ изученію древнихъ авторовъ у него не было, и что познанія, имъ пріобртенныя въ этой области, были не слишкомъ обширны, это не подлежитъ сомннію! Немаловажную роль сыграла въ данномъ случа необходимость изучать сочиненія классиковъ, прежде всего,— какъ извстный грамматическій матеріалъ, занимаясь боле формою, чмъ внутреннимъ содержаніемъ… Это естественно, должно было отбить у юнаго Байрона значительную долю интереса къ латинскимъ и греческимъ писателямъ, которыхъ къ тому же успшно прививали школьникамъ, въ ущербъ родной словесности, отнюдь не занимавшей подобающаго ей мста. Не слдуетъ, однако, преувеличивать несочувственнаго отношенія мальчика къ творчеству лучшихъ представителей античныхъ литературъ и его недостаточнаго знакомства съ нимъ, — какъ это было сдлано нкоторыми изслдователями. Относительно ‘Прометея’ Эсхила у насъ есть, напримръ, свидтельство самого Байрона, удостовряющаго, что онъ увлекался этою пьесою, которая въ Гарро читалась три раза въ годъ. Иногда утверждали, что въ частности къ латинскимъ писателямъ Байронъ относился очень холодно и враждебно, но если трудность стихотворнаго размра дйствительно приводила иногда мальчика въ отчаяніе, то, съ другой стороны, въ позднйшихъ письмахъ Байрона старательными изслдователями найдено было сорокъ цитатъ изъ латинскихъ авторовъ или ссылокъ на нихъ. Замтимъ кстати, что для опредленія степени знакомства поэта съ античными литературами имютъ значеніе не только переводы, включенные въ ‘Часы досуга’, но и эпиграфы къ нкоторымъ стихотвореніямъ изъ Платона (къ ‘Эпитафіи любимому другу’), Горація, Анакреона.

‘Часы досуга’ заключаютъ въ себ, однако, матеріалъ и для ршенія боле общаго и боле интереснаго вопроса — о степени начитанности молодого Байрона и о томъ направленіи, какое принимали въ ту пору его литературные вкусы {Этому вопросу посвящено спеціальное изслдованіе, полное фактовъ, хотя и очень сухое по форм: Ludvig Fuhrmann ‘Die Belesenheit des jungen Byron’ (1903).}. Вмст съ его письмами, относящимся къ тому же времени, юношескія стихотворенія его содержатъ въ себ много весьма цнныхъ указаній. Яснаго, цльнаго, опредленнаго впечатлнія мы, правда, не получаемъ,— но это происходитъ оттого, что самъ Байронъ въ эту пору еще колебался между различными теченіями и оттнками, могъ одновременно увлекаться писателями, у которыхъ было въ сущности очень мало общаго. Въ одномъ изъ самыхъ раннихъ его произведеній, входившихъ еще въ составъ ‘Fugittve Pieces’, есть упоминаніе о Шекспир и его героин — Джульетт, а послдній куплетъ стихотворенія ‘Къ М.’ (1806) навянъ тремя шекспировскими стихами. Стихотвореніе ‘Къ женщин’ заканчивается строкою, взятою изъ ‘Діаны’ Монтемайора, ‘Стансы къ одной дам’ лишній разъ указываютъ на знакомство Байрона съ творчествомъ Камоэнса, произведеніями котораго онъ въ ту пору зачитывался. Въ первомъ куплет стихотворенія ‘Granta’ упоминается о Лесаж и его ‘Хромоногомъ бс’. Носящее романтическую окраску стихотвореніе ‘Oscar of Alva’ представляетъ собою обработку мотива, взятаго изъ ‘Духовидца’ Шиллера, а одно мсто въ немъ нсколько навяно опять Шекспиромъ,— именно его ‘Макбетомъ’. Знакомство съ поэмами Макферсона заставило Байрона написать ‘Смерть Кальмара и Орлы, подражаніе Оссіану Макферсона’ и перевести ‘Обращеніе Оссіана къ солнцу’.

Въ ‘Монолог барда’ (1806), говоря о враждебномъ отношеніи, какое встрчаютъ его первые опыты, Байронъ утшается воспоминаніемъ о цломъ ряд другихъ, боле извстныхъ, составившихъ себ имя писателей, которымъ также приходилось многое выносить со стороны несправедливыхъ, придирчивыхъ критиковъ: онъ вспоминаетъ о Поп, Гре, Драйден. Прибавимъ, что изъ Грея взятъ эпиграфъ къ извстному юношескому стихотворенію Байрона ‘Слеза’, сверхъ того, по справедливому замчанію Кеппеля, то стихотвореніе, въ которомъ юный поэтъ прощается со своимъ любимымъ деревомъ на кладбищ въ Гарро, напоминаетъ ‘Сельское кладбище’ Грея, а другое стихотвореніе, въ которомъ описывается общій видъ на Гарро, можетъ быть сопоставлено съ ‘Ode on а distant prospect of Eton College’, того же Грэя {Кеппель 1. с, стр. 16.}. Съ другой стороны, ‘Молитва природы’ Байрона носитъ нкоторые слды вліянія ‘Всеобщей молитвы’ (Universal prayer) Попа, которымъ увлекался начинающій поэтъ. Вс эти факты производятъ впечатлніе чего то довольно разнороднаго, смшаннаго, слишкомъ пестраго,— но для исторіи постепенной эволюціи таланта и литературныхъ симпатій Байрона они все же весьма цнны.

Значеніе ‘Часовъ досуга’, какъ біографическаго матеріала, несомннно значительно. Нельзя, конечно, приписать все то, что Байронъ говоритъ о своемъ дтств и школьныхъ годахъ, безъ всякихъ оговорокъ, безъ сопоставленія съ другими показаніями, вообще безъ должной проврки, но несомннно, что многія подробности его жизни въ эту раннюю пору отразились весьма ярко въ его первыхъ опытахъ. Нужно только имть въ виду, что на извстномъ отдаленіи, какъ это часто случается, многое стало казаться Байрону гораздо боле привлекательнымъ, отраднымъ, безмятежнымъ… Въ такихъ стихотвореніяхъ, какъ ‘Я хотлъ бы быть снова беззаботнымъ ребенкомъ’, навсегда промелькнувшее дтство изображается, напр., счастливою порою, о которой можно вспоминать только съ искреннимъ сожалніемъ. Между тмъ мы знаемъ, что въ дйствительности дтство поэта отнюдь не было такимъ безмятежнымъ и онъ далеко не былъ доволенъ своей судьбою въ эту пору, когда дтскія впечатлнія еще не отошли въ область воспоминаній о невозвратномъ, и потому именно — вдвойн миломъ прошломъ. Какъ бы то ни было, въ ‘Часахъ досуга’ отразились многія детали, относящіяся къ дтскимъ годамъ поэта, начиная съ общаго характера тхъ мстностей, гд ему приходилось бывать или жить подолгу. Съ неподдльною любовью говоритъ поэтъ о тхъ пейзажахъ, которые ему приходилось видть въ дтств, о живописныхъ горахъ, по которымъ онъ блуждалъ, еще не зная тревогъ и невзгодъ жизни (‘Lachin y Gair’ и др.). Два стихотворенія посвящены Ньюстэдскому аббатству, сыгравшему замтную роль въ жизни поэта, молодые годы котораго были тсно связаны съ этимъ древнимъ монастыремъ, перестроеннымъ затмъ въ замокъ, но всею своею вншностью неизмнно напоминавшимъ объ отдаленномъ прошломъ. Въ одномъ изъ нихъ — ‘При разставаніи съ Ньюстэдскимъ аббатствомъ’ (1803) поэтъ упоминаетъ, между прочимъ, о своихъ предкахъ — крестоносцахъ, хотя на участіе представителей его рода въ крестовыхъ походахъ въ исторіи нтъ никакихъ указаній. Обширную (боле 150 стиховъ) ‘Эллегію, посвященную Ньюстэдскому аббатству’ Кольриджъ сопоставляетъ съ однимъ письмомъ молодого Байрона къ матери (1809), гд также говорится о Ньюстэд.

Всего больше матеріала даютъ ‘Часы досуга’ для ознакомленія съ ученическими годами Байрона, съ его пребываніемъ въ Гарро. Нельзя не замтить, что и здсь дло не обошлось безъ нкоторой идеализаціи и пріукрашенія заднимъ числомъ. Мы знаемъ, напримръ, что вначал школа Гарро отнюдь не производила на Байрона особенно благопріятнаго впечатлнія,— даже больше: онъ долго не могъ съ нею свыкнуться и вполн освоиться въ ея стнахъ. Если же полагаться на позднйшія стихотворенія изъ цикла ‘Часы досуга’, съ ихъ ретроспективною оцнкою школьныхъ лтъ, можно подумать что это была исключительно пора веселыхъ продлокъ, шалостей, идеальнаго товарищества, ничмъ не стсняемыхъ молодыхъ порывовъ. Отдльныя указанія на нкоторыя тневыя стороны этого ‘золотого вка’ почти не могутъ ослабить общаго впечатлнія. Между тмъ тотъ же поэтъ, коснувшись въ двухъ случахъ Кэмбриджа и своего пребыванія въ Trinity College, нашелъ только отрицательныя стороны въ англійскомъ университетскомъ мір и не скрылъ своего несочувственнаго отношенія къ общему духу высшихъ учебныхъ заведеній {Этотъ отзывъ о Кэмбридж можно сопоставить съ тмъ. что Байронъ говорилъ въ ту же пору объ университетской жизни въ своихъ письмахъ (къ Август Байронъ, Джону Гэнсону и друг.).}. Во всякомъ случа изъ ‘Часовъ досуга’ можно узнать много интересныхъ данныхъ, — иногда лишь подтверждающихъ, правда, то, что намъ извстно изъ другихъ источниковъ,— для характеристики образа жизни, товарищескихъ отношеній, симпатій и антипатій мальчика, такъ какъ, несмотря на отмченную выше подрисовку, въ основ воспоминаній поэта лежали все же подлинные факты.

Очень ясно и рельефно выступаетъ, напр., въ раннихъ юношескихъ стихотвореніяхъ сочувствіе Байрона руководителю школы въ Гарро, д-ру Друри, котораго онъ обозначалъ нарочно псевдонимомъ Probus, тогда какъ для его преемника, Бэтлера, онъ подыскалъ псевдонимъ Pomposus. Въ стихотвореніи ‘На перемну учителей въ большой публичной школ’ (1805) поэтъ очень опредленно выражаетъ свою скорбь и негодованіе по случаю замны Друри — Бэтлеромъ, какъ ему казалось, грозившей полнымъ упадкомъ школы, въ которую прежній педагогъ вложилъ столько труда и знаній. Совершенно такъ же въ обширномъ стихотвореніи ‘Дтскія воспоминанія’, которое представляетъ выдающійся интересъ, какъ біографическій матеріалъ, поэтъ даетъ весьма нелестную характеристику Бэтлера, изображая его типомъ сухого и напыщеннаго педанта, который достоинъ молчаливаго презрнія. Эта оцнка, несомннно, была слишкомъ сурова и пристрастна, и объяснялась главнымъ образомъ тою симпатіей, какую мальчикъ питалъ къ Друри, которому онъ навсегда остался благодаренъ за его теплое, полное участія и ласки отношеніе. Впослдствіи самъ Байронъ созналъ свою ошибку, примирился съ Бэтлеромъ и хотлъ замнить во второмъ изданіи ‘Часовъ досуга’,— еслибы оно вышло въ свтъ, — относящіяся къ нему строки совершенно другими… {Изд. Кольриджа, стр. 88, прим., Elze l. с, стр. 40.} Но юношескія стихотворенія вполн точно передаютъ взглядъ юнаго Байрона,— все равно, справедливый или неосновательный,— на одного изъ педагоговъ, съ которымъ ему пришлось имть дло въ Гарро {Объ отношеніи Байрона къ Друри и Бэтлеру — см. Millidga, l. с. III, 1, Elze, стр. 37-41.}.

Отъ противопоставленія двухъ руководителей школы, любимаго и антипатичнаго, перейдемъ теперь къ нкоторымъ другимъ отголоскамъ школьныхъ лтъ, сохранившимся въ ‘Часахъ досуга’. Поэту представлялось иногда, что онъ положительно не въ состояніи воспть или описать вс свтлые отрадные эпизоды, какіе были связаны съ его пребываніемъ въ Гарро. Въ ‘Дтскихъ воспоминаніяхъ’, посвятивъ школьной жизни боле 360 стиховъ, онъ все же скорбитъ о томъ, что тема его не исчерпана, много друзей оставлено имъ безъ вниманія, иныя сцены школьнаго быта такъ и не были имъ воспты. Въ томъ же стихотвореніи онъ вспоминаетъ о ‘веселомъ отряд’ товарищей, который избралъ его своимъ вождемъ и послушно исполнялъ его приказанія, всегда обращаясь къ нему первому за совтомъ и видя въ немъ свою послднюю опору. Весьма интересны указанія на успхъ, выпадавшій на долю молодого Байрона, когда онъ выступалъ въ стнахъ школы въ роли декламатора, произносящаго съ воодушевленіемъ и паосомъ отрывки изъ тхъ или другихъ драмъ. Поэтъ вспоминаетъ о томъ, какъ онъ декламировалъ, напр., монологъ Занги надъ трупомъ сраженнаго имъ Алонзо — изъ пьесы Юнга ‘Месть’ (The revenge) или потрясающій монологъ короля Лира, ‘лишеннаго своими дочерьми королевства и разсудка’ (обращеніе къ бур). Въ обоихъ этихъ случаяхъ знаки одобренія были настолько единодушны, что молодой дебютантъ, какъ онъ самъ въ этомъ сознается, готовъ былъ вообразить себя выдающимся декламаторомъ, соперникомъ Генри Моссопа, лучшаго исполнителя роли Занги, или вторымъ Гаррикомъ.

Дружескія отношенія занимаютъ особенно видное мсто среди тхъ мотивовъ, которые были разработаны Байрономъ въ юношескомъ цикл его стихотвореній. Этому, конечно, нельзя удивляться. Въ ту пору дружба была окружена въ глазахъ Байрона особенно свтлымъ ореоломъ, она еще казалась чмъ то возвышеннымъ, идеальнымъ, безкорыстнымъ,— хотя въ отдльныхъ мизантропическихъ выходкахъ и тогда не было недостатка. Извстно его любимое опредленіе дружбы, ставшее заглавіемъ одного изъ его юношескихъ стихотвореній: ‘L’amiti est l’amour sans ailes’,— дружба, это — любовь безъ крыльевъ. Что-то восторженное, пылкое, страстное всегда примшивалось къ дружескимъ чувствамъ мальчика, который самъ вполн сознавалъ этотъ неукротимый и слишкомъ экспансивный характеръ своей дружбы. По справедливому замчанію Эльце, немаловажную роль играло въ этомъ случа желаніе молодого Байрона выступать въ роли покровителя и защитника своихъ друзей, проявлять свое великодушіе, благородство, смлость… Недаромъ онъ всегда любилъ дружиться съ мальчиками, которые были моложе его годами и слдовательно скоре нуждались въ покровительств и помощи. Иныя дружескія связи впослдствіи ослабли и не играли роли въ жизни поэта, другія, наоборотъ, долго оставались неизмнными и косвенно заставляли Байрона еще боле идеализировать, на извстномъ отдаленіи, свои ученическіе годы. Любопытно отмтить, съ другой стороны, что нкоторые изъ школьныхъ товарищей поэта умерли очень молодыми: Лонгъ въ 1809-мъ году, Вингфильдъ — въ 1811-мъ, Татерсалль — въ 1812-мъ и т. д. причемъ иные изъ нихъ стали жертвами какого либо несчастнаго случая (паденія съ лошади, кораблекрушенія, эпидемической болзни). Очень немногіе изъ нихъ, притомъ — не самые близкіе къ Байрону, врод, напр., Роберта Пиля, составили себ впослдствіи крупное, выдающееся имя {О друзьяхъ и товарищахъ Байрона и ихъ позднйшей судьб — см. у Millidge, III, 2.}. Но даже имена тхъ товарищей поэта, которые не совершили съ теченіемъ времени ничего особенно замтнаго или полезнаго для общества, сохранились въ памяти потомства,— или по крайней мр тхъ лицъ, которыя интересуются творчествомъ Байрона и изучаютъ его,— исключительно благодаря тому, что въ ‘Часахъ досуга’ поэтъ воздвигнулъ нерукотворный памятникъ, между прочимъ, и дружескимъ отношеніямъ, скрашивавшимъ ему школьные годы.

Въ ‘Дтскихъ воспоминаніяхъ’ передъ нами проходитъ цлая портретная галлерея товарищей и друзей Байрона, которыхъ онъ нарочно обозначилъ псевдонимами, преимущественно ~ въ античномъ дух,— подъ стать къ ‘Пробусу’ и ‘Помпозусу’ въ сфер педагогики. Весьма характерно для Байрона то, что онъ долго не могъ ршить, кому изъ своихъ друзей отдать предпочтеніе, кого признать самымъ близкимъ и симпатичнымъ. Въ названномъ выше стихотвореніи мы находимъ обращеніе къ ‘Алонзо’, лучшему, самому дорогому изъ моихъ друзей, причемъ подъ Алонзо подразумвается лордъ Клэръ, съ которымъ Байронъ дйствительно былъ очень близокъ, причемъ эта близость не прекратилась и впослдствіи, но когда то же самое стихотвореніе еще входило въ составъ ‘Poems on varions occasions’, т же сочувственныя, даже прямо восторженныя строки относились къ Іоанну,— псевдонимъ, которымъ поэтъ обозначалъ вовсе не Клэра, а другого своего друга, Вингфильда!.. За ‘Алонзо’ слдуютъ другіе силуэты друзей,— Davus (Татерсалль), котораго авторъ благодаритъ за спасеніе его жизни, Lycus (графъ Клэръ), Euryalus (графъ Делавэрръ), Cleon (Эдуардъ Ноэль Лонгъ).

Съ именами этихъ лицъ, уже не скрытыми античнымъ псевдонимомъ, намъ приходится встрчаться и въ дальнйшихъ стихотвореніяхъ изъ ‘Часовъ досуга’. Такъ, отдльное посланіе посвящено графу Делавэрру, причемъ поэтъ вспоминаетъ, какъ дороги они были другъ для друга: Делавэрръ любилъ его, какъ брата, и встрчалъ съ его стороны такую же любовь, онъ зналъ, что душа, сердце, все существованіе Байрона, еслибы представилась какая либо опасность, были всецло въ распоряженіи его друга, что ни годы, ни разлука не могли измнить его чувствъ, какъ человка, всецло преданнаго только любви и дружб… Это стихотвореніе весьма типично для творчества молодого Байрона и оттняетъ тотъ восторженный, неуравновшенный, пылкій характеръ, какой, какъ мы знаемъ, нердко принимало въ его душ столь спокойное и сдержанное у другихъ чувство дружбы. Въ другомъ стихотвореніи, — съ эпиграфомъ изъ Горація, — Байронъ обращается съ дружескими рчами къ Лонгу, котораго онъ всегда высоко ставилъ за чистоту и благородство его души, и опять вспоминаетъ промелькнувшіе дни ранней молодости, пригрезившейся ему ночною порою, когда все кругомъ объято было сномъ.

Упомянемъ также о стихотвореніи ‘Къ герцогу Дорсету’ (1805), гд поэтъ, вспоминая снова, передъ отъздомъ изъ Гарро, объ ученическихъ годахъ, о той пор, когда они съ Дорсетомъ часто проводили время вмст, причемъ послдній, какъ младшій, въ силу школьнаго обычая, находился у него въ извстномъ подчиненіи,— вмст съ тмъ даетъ ему совты, относящіеся къ будущему, убждаетъ его никогда не прислушиваться къ голосу лести, не обращать вниманія на ‘молодыхъ паразитовъ’, которые такъ и льнутъ къ богатымъ и знатнымъ людямъ, даже если это ихъ товарищи, и стараются вліять на нихъ въ самую дурную сторону, побуждая ихъ не заниматься слишкомъ много книгами, не утруждать себя, какъ это длаютъ простые смертные, не допускать, чтобы кто либо разбиралъ и строго оцнивалъ ихъ поступки. Любопытно, что это стихотвореніе довольно характерное для міросозерцанія и житейскихъ взглядовъ молодого Байрона, не попало, по свидтельству самого поэта, въ руки Дорсета. Оно вначал оставалось не напечатаннымъ и было включено только въ четвертую редакцію юношескихъ стихотвореній (1808), когда авторъ случайно нашелъ его въ своихъ бумагахъ. Наконецъ, графу Клэру посвящено въ ‘Часахъ досуга’ особое стихотвореніе, съ эпиграфомъ: ‘tu semper amoris sis memor, et cari comitis ne abscedat imago’, нкоторыя строфы его носятъ необыкновенно восторженный и нжный характеръ, такъ, въ одномъ случа поэтъ выражаетъ пожеланіе, чтобы жизненный путь его друга былъ усыпанъ розами, чтобы его слезы всегда были только слезами радости, и т. д.

Таковъ былъ Байронъ въ эпоху созданія и появленія ‘Часовъ досуга’, какъ пвецъ нсколько мечтательной, бурной, неуравновшенной, но зато вполн искренней и неподдльной дружбы… Еще интересне вопросъ о томъ, какъ въ эту раннюю пору онъ уже выступалъ во многихъ случаяхъ въ роли поэта любви и страсти,— онъ, который впослдствіи долженъ былъ такъ много любить и такъ ярко, поэтично, пламенно изливать подчасъ все то, что испытываетъ любящее или охваченное страстью сердце. Извстно, что сердечная жизнь началась для Байрона очень рано, когда онъ былъ еще ребенкомъ, и въ продолженіе его ученическихъ лтъ влюбленность играла большую роль въ его личной жизни. Увлеченіе Мэри Дэфъ (въ Абердин) смнилось поклоненіемъ Маргарит Паркеръ, которой Байронъ посвятилъ свои первые стихи, настолько она вдохновила и очаровала его, а за двумя этими юными женскими образами показывается третій, оставившій еще боле яркій слдъ въ біографіи поэта и въ исторіи его творчества — Мэри Чавортъ, имя которой тсно связано съ эпохою его пребыванія въ Гарро {См. письмо Байрона къ матери (сентябрь 1803 г.), а также письмо послдней къ Генсону оно и оказывается на дл относящееся къ той же пор и затрагивающее вопросъ о любви поэта къ Мэри.}. Въ виду того субъективнаго колорита, какой носятъ ‘Часы досуга’, можно было бы a priori предположить, что любовныя стихотворенія, съ разнообразною окраскою, займутъ въ нихъ очень видное мсто. Такъ просматривая ‘Часы досуга’, мы находимъ въ нихъ прежде всего рядъ стихотвореній, озаглавленныхъ ‘Къ Каролин’, ‘Къ Эмм’, ‘Къ Мэри’, ‘Къ Лесбіи’, ‘Къ Анн’, ‘Къ Элиз’, ‘Къ Гарріэтъ’, и т. п., наконецъ просто — ‘Къ женщин’, ‘Къ одной дам’. Намъ попадаются здсь и стихотворенія, затрагивающія общіе вопросы, опять — связанные съ любовью и страстью: ‘Первый поцлуй любви’, ‘Послднее прости любви’.

Не вс эти вещи одинаковаго достоинства, нкоторыя изъ нихъ представляютъ собою только довольно несовершенные опыты молодого дебютанта, желающаго попробовать свои силы въ эротическомъ жанр, повдать, если не міру, то по крайней мр заинтересованнымъ въ этомъ лицамъ, о томъ, что онъ испыталъ и выстрадалъ, беззавтно отдаваясь чувству любви… Кое гд сказывается недостатокъ самобытности, склонность повторять, за неимніемъ собственныхъ, вполн самостоятельно придуманныхъ образовъ, сравненій, эпитетовъ, то, что было вычитано изъ книгъ соотвтствующаго содержанія — напр., античныхъ — и показалось достойнымъ заимствованія. Иногда насъ не вполн удовлетворитъ, наконецъ, и самая вншняя форма стиха, который въ подобныхъ случаяхъ хотлось бы видть боле музыкальнымъ и гибкимъ, какъ и римы — боле богатыми. Но это замчаніе относится далеко не ко всмъ эротическимъ произведеніямъ юнаго Байрона, въ нкоторыхъ изъ нихъ сказывается искреннее чувство, поэтично выраженное, мстами уже подернутое едва уловимою дымкою грусти…

Изъ всей этой категоріи стихотвореній слдуетъ выдлять, напримръ, еще очень несовершенную по форм (такъ что авторъ счелъ нужнымъ оговорить или объяснить въ особомъ примчаніи ея включеніе въ ‘Fugitive pieces’), но весьма правдивую и прочувствованную элегію на смерть Маргариты Паркеръ, озаглавленную ‘На кончину молодой двушки, двоюродной сестры автора, которая была очень дорога ему’. Здсь отражается непритворная скорбь мальчика Байрона (элегія написана была въ 1802 году) при мысли о томъ, что молодая, красивая, изящная двушка стала добычей смерти, была похищена ‘царемъ ужаса’, не знающимъ состраданія и жалости. Напрасно старается авторъ утшить себя мыслями о томъ, что любимое имъ существо находится теперь въ блаженной обители, среди лучезарнаго сіянія, ангельскихъ хоровъ и вчныхъ радостей… Могила Mapгариты все же вызываетъ у него скорбь и тоску, слезы выступаютъ у него на глазахъ, его сердце не можетъ такъ скоро забыть ту, къ которой оно было привязано.

Рано или поздно, время должно было, однако, взять свое, молодая душа не могла долго оставаться безъ привязанности и любви,— особенно такая пылкая и страстная душа, какая была у юнаго Байрона! Отъ элегіи на смерть Маргариты Паркеръ мы теперь должны перейти къ стихотвореніямъ, навяннымъ любовью къ Мэри Чавортъ, временно овладвшею всми мыслями, ощущеніями и порывами молодого поэта, который серьезно думалъ о томъ, чтобы сдлать Мэри своею женою. Портреты Мэри (приложенные къ настоящему тому) даютъ извстное представленіе о красот и изяществ ея лица, хотя,— по справедливому замчанію новйшаго біографа Байрона,— конечно, не могутъ вполн передать и объяснить намъ того обаянія, какое она производила на своего поклонника, всецло отдавшагося одно время своему чувству. Стихотворенія, посвященныя Мэри,— тмъ боле, если ихъ сопоставить съ другими свдніями, находящимися въ нашемъ распоряженіи,— опредленно свидтельствуютъ о томъ, что въ данномъ случа мы имемъ дло съ чмъ то боле серьезнымъ и глубокимъ, чмъ т мимолетныя увлеченія, которыя отразились въ многочисленныхъ зротическихъ вещицахъ, вошедшихъ въ ‘Часы досуга’. Вмст съ большинствомъ біографовъ поэта, нельзя не высказать предположенія, что его жизнь сложилась бы, вроятно, совершенно по другому, и его характеръ вылился бы въ иную форму, еслибы Мэри Чавортъ не отвергла любви ‘хромоногаго мальчика’, къ которому она чувствовала только чисто братское расположеніе, не допуская и мысли о чемъ либо боле глубокомъ и захватывающемъ, хотя и польщенная его поклоненіемъ {Самъ Байронъ высказывалъ подобную мысль значительно поздне этой поры, незадолго до смерти (1822 г ). ‘Если-бы я женился на ней, быть можетъ, вся моя жизнь сложилась бы по другому’.}. Замужество Мэри было одною изъ первыхъ серьезныхъ драмъ въ жизни Байрона, напускное спокойствіе, съ какимъ онъ выслушалъ извстіе объ этомъ событіи изъ устъ своей матери, совтовавшей ему предварительно .вынуть носовой платокъ, такъ какъ онъ можетъ ему понадобиться’, не иметъ серьезнаго значенія и не передаетъ того, что происходило въ это время въ душ юноши…Печальная развязка отнюдь не шаблоннаго романа молодого Байрона производитъ тмъ боле удручающее впечатлніе, что дальнйшая жизнь Мэри, отвергнувшей Байрона, чтобы устроить свою судьбу по другому, сложилась очень неудачно: семейный разладъ, отсутствіе всякаго духовного единенія супруговъ, потомъ душевная болзнь, сравнительно ранняя смерть (но уже посл кончины Байрона),— вотъ что выпало ей на долю. Но, подобно тому, какъ имена самыхъ близкихъ друзей Байрона не забыты до сихъ поръ, имя Мэри Чавортъ знакомо всмъ, кто интересуется жизнью и творчествомъ поэта, особенно благодаря тмъ стихотвореніямъ изъ ‘Часовъ досуга’, въ которыхъ увковченъ ея чарующій образъ {Ср. EIze, стр.36—37, 47—51,А.Веселовскій, ‘Байронъ’, стр. 17—18, 27.}.

Байронъ вспоминаетъ о Мэри въ двухъ строфахъ изъ стихотворенія ‘Слеза’, вообще носящаго грустную, пессимистическую окраску. Здсь мы узнаемъ, что любимая двушка для него потеряна навсегда, что пропало то время, когда она отвчала слезою участія на его пламенные обты, она принадлежитъ другому — и онъ долженъ со вздохомъ отказаться отъ того, что уже считалъ своимъ, продолжая все же искренно желать ей счастья и относиться къ ней съ уваженіемъ. Еще боле замчательно въ данномъ случа стихотвореніе ‘Къ одной дам’ (въ позднйшей редакціи: ‘Къ—‘), носящее чисто автобіографическій характеръ. Характерны уже самыя первыя слова: ‘О, еслибы моя судьба была связана съ твоею’… Словно предугадывая то, что онъ долженъ былъ сказать впослдствіи, испытавъ длинный рядъ разочарованій и невзгодъ, поэтъ представляетъ себ, каковъ онъ былъ бы, еслибы возл него находилась горячо имъ любимая женщина, способная благотворно вліять на него. Онъ избгнулъ бы многихъ заблужденій, неразумныхъ шаговъ, былъ бы лучше, нравственне и чище душою. Вдь когда то ‘моя душа была чиста подобно твоей’… Тогда миръ его души еще не былъ нарушенъ, отчаяніе еще не закрадывалось въ нее. Но посл того, какъ Мэри стала женою другого, онъ точно переродился, — только не къ лучшему! Онъ началъ искать забвенія, чтобы заглушить скорбь сердца и, какъ онъ выражается въ порыв откровенности, постараться найти во многихъ то, что когда то онъ думалъ найти въ ней одной. Вс т наслажденія, которымъ онъ теперь отдается, чтобы не думать и не вспоминать постоянно о своемъ гор, были бы ему чужды, еслибы Мэри не отвергла его, потому что онъ искренно хотлъ испытать спокойныя семейныя радости… При всемъ томъ, ради любимой женщины, поэтъ соглашается относиться безъ ненависти къ своему счастливому сопернику.

Дв маленькія вещицы, относящіяся къ 1805—6 годамъ, отражаютъ въ очень сжатой, но все-же яркой и характерной форм ту же скорбь осиротвшаго поэта. Первая изъ нихъ представляетъ собою ‘Отрывокъ’ — (второй) его обращеніе къ тмъ мстамъ, врод Эннсли, которыя еще такъ недавно были ему дороги, потому что улыбка Мэри длала ихъ подобными небеснымъ обителямъ,— а теперь кажутся ему суровыми и непривтливыми! Вторая, озаглавленная ‘Воспоминаніе’, еще любопытне: здсь поэтъ прощается съ любовью, надеждою, радостью, говоритъ, что счастье его покинуло,— и сожалетъ только о томъ, что не можетъ отршиться и отъ воспоминаній… Въ 1807 г. Байронъ снова вспоминаетъ о Мэри въ одной изъ строфъ стихотворенія ‘The adieu’ (Прощаніе), а къ 1808-му относится замчательное и по содержанію, и по форм, стихотвореніе. ‘Итакъ, ты счастлива’, интересное и въ чисто психологическомъ отношеніи, какъ любопытный ‘человческій документъ’, дающій намъ возможность заглянуть въ самую глубину потрясеннаго и страдающаго сердца. Посл извстнаго промежутка, поэтъ увидлъ ту двушку, которую онъ любилъ, уже замужнею женщиною, матерью, говорилъ съ ея мужемъ, ласкалъ ея ребенка и невольно отдался мыслямъ о томъ, что могло бы быть, еслибы сбылись его мечты. Недаромъ онъ такъ боялся этой минуты, волновался, ожидая этого свиданія, но онъ все же взялъ себя въ руки, съ наружнымъ спокойствіемъ вынесъ устремленный на него пристальный взглядъ Мэри,— и только безмолвное, вчно застывшее, чуждое всего мятежнаго отчаяніе отразилось на его лиц… Наконецъ, въ 1809 г, поэтъ пишетъ свои ‘Стансы, къ одной дам, при отъзд изъ Англіи’, которые мстами можно сопоставить съ прощаніемъ Чайльдъ-Гарольда. Здсь опять говорится объ одиночеств и душевномъ сиротств, о жажд забвенія, которая заставила поэта мечтать объ отъзд изъ родныхъ краевъ, гд все ему слишкомъ напоминало о прекрасной, но оттолкнувшей его двушк. Тщетно старался онъ утшиться или разсяться,— ‘потому что я могу любить только одну!’… Не забудемъ, что семь лтъ спустя, въ 1816 году, Байронъ написалъ въ Швейцаріи стихотвореніе ‘Сонъ’, возсоздающее заново исторію его несчастной любви.

Нкоторыя изъ стихотвореній, относящихся къ Мэри Чавортъ, принадлежатъ къ наиболе красивымъ по форм и поэтичнымъ произведеніямъ, какія только можно найти въ ‘Часахъ досуга’. Нельзя вообще достаточно протестовать противъ мннія, будто въ юношескомъ цикл Байрона попадаются только весьма несовершенныя, не вполн отдланныя вещи, которыя не имютъ никакой связи съ зрлыми произведеніями поэта. Во многихъ случаяхъ эта связь опредленно бросается намъ въ глаза, иногда то или другое стихотвореніе является какъ бы эмбріономъ или первымъ наброскомъ другого, боле поздняго и поэтому боле зрлаго произведенія. Въ примрахъ недостатка не будетъ. Сатирическое, мстами — очень рзкое стихотвореніе ‘Мысли, внушенныя экзаменомъ въ коллэдж’ предвщаетъ позднйшія сатирическія нападки Байрона, начиная съ ‘Англійскихъ бардовъ’. Эльце сопоставилъ выходки юнаго Байрона противъ Кэмбриджа съ тмъ, что мы встрчаемъ впослдствіи по этой части въ его поэм ‘Беппо’. Въ стихотвореніи, посвященномъ Бичеру (1806 г.), уже отражается, быть можетъ, нсколько преждевременное, еще не вполн пережитое и перечувствованное, но все же — замчательно характерное для Байрона гордое разочарованіе, которое должно было впослдствіи стать отличительною чертою его творчества. Поэтъ говоритъ здсь о томъ, что онъ ‘не хочетъ спускаться въ міръ, который онъ презираетъ’, преклоняться передъ надменными, привтствовать глупцовъ, только благодарность потомства и громкая слава какого нибудь Фокса еще могли бы привлечь его! ‘Мн немного лтъ,— между тмъ, я уже чувствую, что этотъ міръ не для меня’, восклицаетъ поэтъ въ стихотвореніи ‘Я хотлъ бы быть снова беззаботнымъ ребенкомъ’, онъ уже испытываетъ желаніе бжать отъ людей, жалуется на непрочность дружбы и любви, съ ужасомъ вспоминаетъ о томъ, какъ неприкрашенная дйствительность смнила собою мечты и фантастическія грезы, показавъ ихъ несостоятельность.

Чисто байроновскіе мотивы звучатъ въ ‘Молитв природы’, о которой мы упоминали выше, ‘Отецъ свта, великій небесный Богъ,— такъ начинается эта своеобразная молитва,— слышишь ли Ты возгласы отчаянія?’ Въ слдующей строф мы читаемъ: ‘Отецъ свта, къ Теб я взываю! Ты видишь, какъ мрачна моя душа!’ Любопытно, что эти строки были почти дословно повторены поэтомъ въ другомъ стихотвореніи, также весьма грустномъ по общему тону — ‘Прощаніе’. Разочарованіемъ дышить и стихотвореніе ‘Къ—‘, полное рзкихъ выходокъ противъ женщинъ (‘я не скажу, чтобы у васъ не было души, — нтъ она у васъ есть, и очень темная’ и т. д.) и заканчивающееся словами: ‘Женщина! можетъ быть, у тебя есть душа,— но гд же скрыли демоны твое сердце?!’ Здсь можно было бы вспомнить и дышащую мизантропіей ‘Эпитафію Нью-фаундлэндской собак’, и необыкновенно поэтичное стихотвореніе ‘Такъ плакать ты будешь, когда я умру’, и отмченные выше ‘Стансы къ одной дам’, съ ихъ гарольдовскимъ пессимизмомъ. Въ общемъ, юношескія произведенія Байрона, уступая, конечно, его лучшимъ, наиболе зрлымъ и сильнымъ вещамъ, все же подготовляютъ насъ къ славной и плодотворной пор его литературной дятельности и служатъ переходомъ къ ней.

Юрій Веселовскій.

0x01 graphic

ЧАСЫ ДОСУГА.

Сборникъ оригинальныхъ и переводныхъ стиховъ.

Virginibus puerisque canto.— Horat, lib. III, od. I.

‘ , Homer. Iliad. X. 249.

He whistled as he went, for want of thought. Dryden.

——

ФРЕДЕРИКУ, ГЕРЦОГУ КАРЛЭЙЛЮ.

Рыцарю Подвязки и пр. и пр. посвящаетъ второе изданіе стиховъ благодарный ему воспитанникъ и преданный родственникъ

Авторъ.

Предисловіе.

Выпуская въ свтъ нижеслдующій сборникъ, я долженъ бороться съ трудностями, выпадающими на долю всхъ пишущихъ стихи, и кром того еще, быть можетъ, буду обвиненъ въ дерзости за то, что я навязываю свои чувства міру, когда несомннно могъ бы въ моемъ возраст сдлать нчто боле полезное.

Эти стихи — плодъ досуга юноши, которому недавно минуло девятнадцать лтъ. Такъ какъ въ нихъ ясно сказывается юношеская незрлость, то быть можетъ лишнее упоминать о возраст автора. Нкоторые стихи были написаны во время болзни и вызваны упадкомъ духа, подъ вліяніемъ болзни написаны въ особенности ‘Отроческія воспоминанія’. Это обстоятельство хотя и не можетъ вызвать похвалъ, но по меньшей мр можетъ смягчить рзкость осужденія. Значительная часть настоящихъ стиховъ была напечатана не для продажи, а въ ограниченномъ числ экземпляровъ, для моихъ друзей — по ихъ просьб. Я знаю, что пристрастныя и часто несправедливыя похвалы кружка друзей не могутъ служить мркой для оцнки поэтическаго дарованія, но для того, чтобы многое совершить, нужно на многое отважиться, и я поэтому поставилъ на карту мои чувства и мою репутацію, выпуская въ свтъ эту книжку. ‘Я перешагнулъ Рубиконъ’, и восторжествую или паду — какъ ршитъ жребій. Въ послднемъ случа я не буду роптать, ибо, хотя меня и тревожитъ судьба этихъ изліяній, я не возлагаю на нихъ большихъ надеждъ. Возможно, что смлость моя была велика, а заслуги ничтожны, потому что, какъ говоритъ Коуперъ,— .совершенно иное дло нравиться друзьямъ, расположеннымъ въ нашу пользу, чмъ написать то, что понравится всякому, т, которые не имютъ никакого отношенія къ автору и даже не знаютъ его, наврное будутъ придираться и отыскивать въ немъ недостатки’. Я впрочемъ не вполн согласенъ съ этимъ: напротивъ того, я увренъ, что издаваемыя мною мелочи не встртятъ несправедливаго отношенія. Если въ нихъ есть что-нибудь хорошее, это будетъ охотно признано, ихъ многочисленные недостатки, съ другой стороны, не могутъ разсчитывать на снисхожденіе, въ которомъ отказываютъ боле зрлымъ писателямъ, боле установившимся и безконечно боле искуснымъ, чмъ я.

Я не стремился къ исключительной оригинальности, но и не подражалъ какому-нибудь опредленному образцу: въ сборник есть нсколько переводовъ, многіе изъ которыхъ скоре передлки. Въ оригинальныхъ стихотвореніяхъ могутъ иногда встртиться совпаденія съ авторами, произведенія которыхъ я часто читалъ, но я не совершалъ намренныхъ плагіатовъ. Создать нчто совершенно новое въ эпоху, столь обильную поэтами, было бы геркулесовскимъ подвигомъ, такъ какъ вс сюжеты разработаны и почти исчерпаны. Но поэзія не составляетъ моего главнаго призванія, только желаніе разсяться въ грустные часы болзни или заполнить чмъ-нибудь часы досуга побудило меня свершить этотъ ‘грхъ’, чего же можно ожидать отъ такой мало общающей музы? Внокъ, который я теперь сплетаю — конечно, очень скромный — останется единственнымъ, я никогда не буду пытаться замнять его падающіе листья новыми, или сорвать хотя бы еще одну только добавочную втку въ рощахъ, гд я въ лучшемъ случа, только непрошенный гость. Хотя я и привыкъ въ юности безпечно бродить по шотландскимъ горамъ, но въ позднйшіе годы я не вдыхалъ столь чистаго воздуха и не жилъ на высотахъ, поэтому я не могу соперничать съ истинными пвцами, которые пользовались этими благами. Но они пріобрли громкую славу, а нкоторые даже не меньшую матеріальную выгоду своими произведеніями. Я же искуплю мою необдуманность тмъ, что наврное не достигну славы, и по всей вроятности извлеку лишь весьма мало выгоды изъ моихъ стиховъ. Я предоставляю другимъ ‘virum solitare per ora’ и обращаюсь къ тмъ немногимъ, которые терпливо прослушаютъ мое ‘dulce est dissipere in loco’. Знаменитымъ поэтамъ я предоставляю безъ всякой зависти надежду на безсмертіе, а самъ удовлетворюсь не особенно блестящей перспективой — т.е. тмъ, что меня причислятъ къ толп ‘пишущихъ джентельмэновъ знатнаго происхожденія’. Пусть мои читатели ршатъ, можно ли будетъ прибавить къ этому ‘пишущихъ легко’, и удостоюсь ли я чести быть названнымъ посл смерти въ ‘Catalogue of Royal and noble Authors’. — Эта книга сослужила большую службу англійскому царству: многія длинныя, звучныя и древнія имена были извлечены ею изъ мрака неизвстности въ который, къ сожалнію, погружены нкоторыя объемистыя произведенія ихъ знатныхъ носителей. Я выпускаю въ свтъ эту первую и послднюю литературную попытку съ нкоторымъ страхомъ и очень слабыми надеждами. Юное честолюбіе толкаетъ иногда на еще боле преступныя и столь же нелпыя дянія. Многихъ моихъ сверстниковъ содержаніе сборника быть можетъ заинтересуетъ. Надюсь, по крайней мр, что его найдутъ безвреднымъ. Въ высшей степени сомнительно, въ виду моего положенія и моихъ жизненныхъ цлей, чтобы я вторично навязывалъ мои произведенія , публик, даже если — что едва-ли можетъ случиться — ко мн отнесутся на этотъ разъ благосклонно, все же это не соблазнитъ меня совершить въ будущемъ такой же проступокъ. По поводу поэзіи одного моего знатнаго родственника д-ръ Джонсонъ писалъ слдующее.— ‘Если аристократъ выступаетъ, какъ писатель, то онъ по крайней мр заслуживаетъ признанія своихъ достоинствъ’. Слова эти не имютъ вса у тхъ, которые критикуютъ устно,— а тмъ боле въ печати. Но если бы это и не было такъ, все-же я не хотлъ бы пользоваться подобной привилегіей, я предпочелъ бы самую рзкую критику, скрываясь подъ псевдонимомъ, почестямъ, отдаваемымъ только титулу.

0x01 graphic

НА PAЗCTABAHIE СЪ НЬЮСТЭДТСКИМЪ АББАТСТВОМЪ.

(On leavlng Newstead Abbey)

‘Зачмъ воздвигаешь ты чертогъ, сынъ крылатыхъ дней? Сегодня ты глядишь съ твоей башни, но пройдеть немного лтъ, налетить втеръ пустыни и завоетъ въ опустломъ двор’. Оссіанъ.

Ньюстэдтъ,въ башняхъ твоихъ свищетъ втеръ глухой,

Домъ отцовъ, ты пришелъ въ разрушенье!

Лишь омела въ садахъ да репейникъ сдой

Пышныхъ розъ заглушаютъ цвтенье,

Отъ бароновъ, водившихъ вассаловъ на бой

Изъ Европы въ поля Палестины,

Лишь остались гербы да щиты, что порой

Треплетъ втръ, оглашая равнины.

Старый Робертъ замолкъ, не споетъ больше онъ

Намъ подъ арфу воинственныхъ псенъ,

У стны Аскалонской спитъ Джонъ Гористонъ,

Смертный одръ менестреля такъ тсенъ.

При Кресси спитъ и Павелъ съ Губертомъ, они

За Эдварда и Англію пали.

Васъ оплакала родина, предки мои,

И преданія васъ воспвали.

Вмст съ Рупертомъ четверо братьевъ въ бою

Смло отдали жизнь при Марстон

За права короля, за отчизну свою

И за врность законной корон.

Тни храбрыхъ! Потомокъ вамъ шлетъ свой привтъ,

Отчій домъ навсегда покидая!

Сохранитъ онъ въ душ память вашихъ побдъ

Вдалек отъ родимаго края.

Свтлый взоръ при разлук затмится слезой,—

Но не страха,— слезой сожалнья,

детъ вдаль онъ, горя постоянной мечтой

Удостоиться съ вами сравненья.

Не унизитъ потомокъ вашъ доблестный родъ

Ни позорнымъ поступкомъ, ни страхомъ…

Онъ, какъ вы, будетъ жить, и какъ вы, онъ умретъ,

И смшаетъ свой прахъ съ вашимъ прахомъ!

В. Мазуркевичъ.

КЪ Э—.

(То Е-).

Пускай глупцы съ неодобреньемъ

Надъ нашей дружбою острятъ.

Почту я доблесть уваженьемъ

Скорй, чмъ пышность и развратъ!

И если такъ судьба ршила,

Что я рожденъ тебя знатнй,—

Не въ знатномъ род, другъ мой, сила,

Цнне кладъ въ груди твоей.

Союзъ живой для насъ пріятенъ,

Онъ не унизитъ честь мою,

Хоть мой достойный другъ не знатенъ,

Не меньше я его люблю.

С. Ильинъ.

НА СМЕРТЬ КУЗИНЫ АВТОРА, ДОРОГОЙ ЕГО СЕРДЦУ.

(On the death of а young lady, Cousin to the author, and very dear to him).

Стихъ втерокъ… не тронетъ тишь ночную,

Зефиръ въ лсахъ не шевелитъ листы,

Я на могилу вновь иду родную,

Я Маргарит вновь несу цвты…

Тамъ прахъ ея печальный холодетъ,

А жизнь давно-ль ключомъ кипла въ ней…

Царь тьмы теперь добычею владетъ,

Ничто его не избжитъ когтей.

Когда-бъ знавалъ царь грозный сожалнье,

Когда-бъ ршенье рокъ мнялъ свое,

Печальное здсь не звучало-бъ пнье,

И муза здсь не славила-бъ ее…

Не нужно слезъ. Ея душа святая

Въ сіянь дня небеснаго паритъ,

И ангелы ее по стогнамъ рая

Ведутъ туда, гд радость лишь царитъ.

Судить-ли намъ благое Провиднье?

Роптать-ли намъ въ безуміи своемъ?

Нтъ, никогда! Прочь, дерзкое сомннье,

Я въ прахъ готовъ упасть передъ Творцомъ!

Но образъ живъ ея души кристальной,

Не умерли прелестныя черты,

Она — родникъ моей слезы хрустальной,

О ней мои вс лучшія мечты…

С. Ильинъ.

КЪ Д—

(То D).

Когда я прижималъ тебя къ груди своей,

Любви и счастья полнъ и примиренъ съ судьбою,

Я думалъ: только смерть насъ разлучитъ съ тобою,

Но вотъ разлучены мы завистью людей!

Пускай тебя навкъ, прелестное созданье,

Отторгла злоба ихъ отъ сердца моего,

Но, врь, имъ не изгнать твой образъ изъ него,

Пока не палъ твой другъ подъ бременемъ страданья!

И если мертвецы пріютъ покинутъ свой

И къ вчной жизни прахъ изъ тлнья возродится,

Опять чело мое на грудь твою склонится:

Нтъ рая для меня, гд нтъ тебя со мной!

А. Плещеевъ.

0x01 graphic

КАРОЛИН.

(То Caroline).

Ужели ты вришь, что могъ я взирать

На слезы твои безъ волненья

И вздохамъ твоимъ безучастно внимать,

Глубокимъ и полнымъ значенья?

Ты горькія, жгучія слезы лила

Любви и надежды разбитой —

Но грудь моя также тснима была

Такой же тоской ядовитой,

И чужды мы были всхъ мыслей другихъ,

Уста въ поцлу сливались,

И слезы мои незамтно въ твоихъ

Обильныхъ слезахъ растворялись.

Но щекъ моихъ пламень тебя не обжогъ,

Ты ихъ охлаждала слезами,

Языкъ твой назвать мое имя не могъ,

Его ты сказала очами…

Напрасно ты такъ изнываешь душой!

Забудемъ вс прежнія грезы,

Вдь память о нихъ принесетъ намъ съ тобой

Одн безконечныя слезы.

Прощай же, должны мы другъ другу сказать,

Оставь о быломъ сожалнье,

О счастьи минувшемъ оставь вспоминать,

Забыть все — вотъ наше спасенье!…

Н. Брянскій.

КАРОЛИН.

(То Caroline).

Ты говоришь: люблю, но взора твоего

Вполн спокойно выраженье,

Ты говоришь: люблю, но отчего

Въ теб и тни нтъ волненья?

Ахъ, еслибы огнемъ пылала грудь твоя,

То было бъ счастья намъ порукой,

Была бъ ты счастлива со мной, какъ счастливъ я,

Какъ я, терзалась бы разлукой.

Когда встрчаюсь я съ тобой, — огнемъ любви

Мое лицо тотчасъ пылаетъ,

Но у тебя, мой другъ, волненья нтъ въ крови,

Твой взоръ на мой не отвчаетъ.

Про страсть мн говоритъ одинъ лишь голосъ твой,

Мое онъ имя шепчетъ нжно,—

Но все же любишь ты любовью не такой,

Какъ я — безумно и мятежно.

Твои уста всегда покрыты словно льдомъ,

И, отвчая на лобзанья,

Отвтнымъ не горятъ они огнемъ,

Не дышатъ нгою желанья.

Ужели только словъ достойна страсть моя?

Ихъ звукъ пустой меня тревожитъ!

Я съ болью чувствую, такая, какъ твоя —

Любовь правдивой быть не можетъ!

Встрчаешь ты меня холодностью очей,

Ты не вздохнешь, со мной прощаясь,—

О, какъ любовь моя отлична отъ твоей,

Какъ я страдаю, разставаясь!

Душа моя полна тобой, одной тобой,

Весь день лишь ты въ воображеньи,

Когда жъ забудусь сномъ, то вновь передъ собой

Твой образъ вижу въ сновидньи.

Тогда уста твои, мой другъ, не холодны,

Они огнемъ любви пылаютъ,

Прильнувъ къ устамъ моимъ, желанія полны,

Мн поцлуй мой возвращаютъ…

О, еслибъ этотъ мигъ еще продлиться могъ!

Увы! обманутъ я мечтою…

Чу! голосъ твой! ахъ нтъ, то легкій втерокъ

Колышетъ сонною листвою.

Когда же наяву, любовію томимъ,

Тебя съ восторгомъ обнимаю,

То чувствую, увы, что я къ устамъ моимъ

Холодный мраморъ прижимаю!

Но если, холодомъ сковавъ твои уста,

Ты счастье мн всей жизни губишь —

Ты, можетъ быть, разумна и чиста,

Пусть такъ!..— но ты меня не любишь!..

Н. Брянскій.

ЭММ.

(То Emma).

О Эмма! близокъ часъ разлуки,

Пора сказать мечтамъ прости,

Еще одной, послдней муки

Мы гнетъ должны перенести.

Да, страшенъ этотъ мигъ жестокій,

Судьба велитъ разстаться намъ,

И вы, мой ангелъ свтлоокій,

Умчитесь къ дальнимъ берегамъ.

Мы знали счастье, дорогая,

Мы сохранимъ его привтъ,

О старомъ замк вспоминая,

Пріют отроческихъ лтъ,—

Гд разстилались передъ нами

Долина, паркъ и гладь озеръ,

Отъ нихъ наполненный слезами

Мы оторвать не въ силахъ взоръ.

Вотъ т мста, гд мы играли,

Гд вы, въ тни деревъ густой,

На грудь мн голову склоняли,

Насытясь рзвой бготней,

Гд, страстью нжною волнуемъ,

Съ васъ мухъ сгонять я забывалъ,

Но самъ къ ихъ смлымъ поцлуямъ

Я зависть тайную питалъ.

А вотъ и онъ челнокъ нашъ скорый,

Мы въ немъ носились по водамъ,

Вотъ кленъ могучій, на который

Взбирался я въ угоду вамъ.

Т дни прошли, увяла радость,

И паркъ и замокъ опустлъ…

Гд нашихъ встрчъ веселыхъ сладость?

Ихъ свтлый геній отлетлъ…

Какъ тяжела моя утрата

Пойметъ лишь тотъ, кто пережилъ,

Когда теряешь безъ возврата

Все то, что пламенно любилъ.

Не въ силахъ я Тотъ мигъ печальный

Безъ горькихъ слезъ перенести,

Въ немъ, какъ любви аккордъ прощальный,

Звучитъ послднее прости.

Н. Брянскій.

СТАНСЫ,

написанныя въ ‘Письмахъ итальянской монахини и

англичанина Ж. Ж. Руссо, основанныхъ на фактахъ’.

(Lines, written in ‘Letters of an Italian Nun and an

english gentlemen, by J. J. Rousseau: founded on facts’).

‘Прочь, изощренное искусство!

Лги тмъ, кто слпо вритъ въ чувство,

Осмй тоску сердечныхъ ранъ,

Они-жъ оплачутъ твой обманъ’.

Отвтъ на предыдущее, обращенный къ миссъ:

О, два милая, напрасно

Такъ осмотрительно и страстно

Ты бдишь надъ женскою душой!

Коварной лести изощренья —

Плодъ твоего воображенья

И призракъ, созданный тобой!

Кто восхищенными очами

Въ прелестный ликъ хоть разъ взглянулъ,

Тотъ льстивой рчи похвалами,

Поврь, тебя не обманулъ!

Взгляни хоть въ зеркало подол:

Въ немъ отраженъ тотъ идеалъ,

Что будитъ зависть въ вашемъ пол,

Отъ насъ-же требуетъ похвалъ.

Тотъ, кто воздастъ чистосердечно

Твоей крас хвалу и честь,

Воздастъ лишь должное, конечно,

Онъ скажетъ правду, а не лесть!

В. Мазуркевичъ.

НА ПЕРЕМНУ ДИРЕКТОРА ОБЩЕСТВЕННОЙ ШКОЛЫ.

(On а change of Masters at a great public school).

Гд, Ида, слава та, которой ты блистала

Въ т дни, когда рчамъ ты Пробуса внимала?

Когда могучій Римъ въ безславьи низко палъ,

На мсто Цезаря онъ варвара призвалъ,—

Съ тобой такая же теперь метаморфоза:

На мсто Пробуса сажаешь ты Помпоза.

Съ душою узкою и съ узкимъ же умомъ

Помпозъ гнететъ тебя надзоромъ, какъ ярмомъ.

Гражданскихъ доблестей и тни не имя,

Онъ типъ тщеславнаго, пустого лицедя.

Съ шумихой глупыхъ словъ онъ много правилъ ввелъ,

Еще неслыханныхъ среди англійскихъ школъ.

Онъ педантизмъ призналъ системой просвщенья,

И правитъ, самъ себ давая одобренья…

Но жребій роковой, постигшій древній Римъ,

О Ида, долженъ быть отнын и твоимъ:

Отъ всхъ твоихъ наукъ, взамнъ ихъ процвтанья,

Теб останется, увы, одно названье!..

Н. Брянскій.

ЭПИТАФІЯ ДРУГУ,

(Epitaph on а beloved friend).

‘ ‘ — Laertius.

О другъ, любимый другъ, навки дорогой!

Какъ много тщетныхъ слезъ мы лили надъ тобой,

Какими стонами теб мы отвчали

На твой предсмертный вздохъ, исполненный печали!

Когда бы слезъ потокъ смерть удержать съумлъ,

А стонъ нашъ — притупить всю ярость смертныхъ стрлъ,

Когда-бы Красота тирана — смерть смягчила,

А юность — призракъ злой отъ жертвы отвратила,—

Ты, гордость всхъ друзей, ты жилъ бы до сихъ поръ

И радовалъ собой страдающій мой взоръ!

О, если кроткій духъ твой безъ земного страха

Еще витаетъ здсь, вблизи нмого праха,—

Въ моей душ прочтетъ такую скорбь твой взоръ,

Которую-бъ не смогъ изобразить скульпторъ.

Не мраморъ надъ твоей могилой роковою —

Живыя статуи рыдаютъ надъ тобою

И не притворная склоняется Печаль,

Нтъ, Горю самому погибшей жизни жаль.

Пусть плачетъ твой отецъ надъ угасаньемъ рода,—

Моя печаль сильнй и тяжелй невзгода.

Не ты утшишь грусть родительскихъ сдинъ,

Но всеже у отца остался младшій сынъ,

А кто-жъ въ моей душ тебя, мой другъ, замнитъ,

Кто дружбой новою былую обезцнитъ.

Современемъ отецъ отъ слезъ осушитъ взглядъ,

Утшится въ твоей кончин младшій братъ,

Для всхъ былая скорбь покажется далекой,

Останется моя лишь дружба одинокой!

В. Мазуркевичъ.

ОТРЫВОКЪ.

(А Fragment).

Когда помчится духъ мой ввысь, въ чертогъ отцовъ,

Услышавъ радостно ихъ долгожданный зовъ,

И будетъ пролетать мой призракъ чрезъ поляны,

Иль по откосамъ горъ спускаться сквозь туманы,

Пускай надгробныхъ урнъ не видитъ тнь моя,

Гласящихъ, что земл здсь предана земля,

Ни списка длъ моихъ, ни хартіи похвальной,

Лишь имя быть должно мн надписью прощальной!

Коль именемъ моимъ не буду славенъ я,

Пускай другихъ наградъ не знаетъ жизнь моя!

Пусть лишь оно твердитъ о мст погребенья —

Въ немъ иль безсмертіе, иль вчный мракъ забвенья!

В. Мазуркевичъ.

КАРОЛИН.

(То Caroline)

Когда-же скорбь мою могила успокоитъ,

И духъ мой отъ земли направитъ свой полетъ?!

Жизнь въ настоящемъ — адъ, грядущее-жъ удвоитъ

Всю горечь прошлаго ярмомъ дневныхъ заботъ.

Въ устахъ проклятій нтъ, изъ глазъ не льются слезы,

Я не прогналъ враговъ блаженства моего.

О жалкая душа, ты можешь безъ угрозы

Лишь стовать въ тоск безсилья своего!

Но если-бы мой взоръ сверкалъ огнемъ кровавымъ

И съ устъ лился потокъ неукротимыхъ словъ,

Я-бъ молніи металъ въ лицо врагамъ неправымъ

И гнву-бъ языка дать волю былъ готовъ!

Теперь-же тщетно все! И жалобы, и муки

Мучителей моихъ утшить бы могли,

При вид нашихъ слезъ въ послдній часъ разлуки

Ихъ злобныя сердца восторгомъ бы цвли!

Но если-бъ даже мы смирилися покорно —

Ликующимъ лучомъ жизнь больше не блеснетъ:

Любовь не принесетъ утхи благотворной,

Надежда умерла,— одна боязнь живетъ!

Когда-жъ они меня схоронятъ, дорогая?!

Любви и дружбы нтъ!.. Лишь горе безъ конца…

Но если обниму опять въ гробу тебя я,

Быть можетъ, тамъ они не тронутъ мертвеца!

В. Мазуркевичъ.

0x01 graphic

КАРОЛИН.

(То Caroline).

Не подумай, что страстнымъ признаньямъ въ отвтъ

Я скажу, что любви я не врю твоей,

Лишь взгляну на тебя — и сомннія нтъ,

Такъ правдивъ этотъ блескъ твоихъ ясныхъ очей.

Но, любя, не могу не страдать я душой,

Что, какъ листьямъ, увянуть любви суждено,

Что промчатся года — будемъ плакать съ тобой

Мы о юности нашей, минувшей давно.

Что настанетъ пора — и каштановыхъ косъ

Втерку не придется ласкать на теб,

И серебряный цвтъ пордвшихъ волосъ

Намъ напомнитъ объ общей печальной судьб.

Вотъ о чемъ я грущу, дорогая моя,

Не дерзая на Бога душою роптать,

Что настанетъ твой часъ, — и лишусь я тебя,

Что на свт всему суждено умирать.

Такъ пойми же причину волненій моихъ,

Недоврчивый другъ мой! Тебя я люблю,

Нтъ сомнній на сердц моемъ никакихъ,

Каждый взглядъ твой, улыбку — я жадно ловлю,

Но настанетъ чередъ роковой и для насъ,

И горвшія пылкой любовью сердца

Будутъ спать на кладбищ, пока трубный гласъ

Не разбудитъ всхъ мертвыхъ по вол Творца.

О, такъ выпьемъ же чашу блаженства до дна,

Пока льется оно къ намъ кипучей струей,

Будемъ пить, пока чаша благая полна

Дивнымъ нектаромъ нашей любви молодой!

Н. Брянскій.

ПРИ ВИД ИЗДАЛИ ДЕРЕВНИ И ШКОЛЫ ВЪ ГАРРОУ-НА-ХОЛМ.

(On а distant yiew, of the village and scbool of Harrow-on the-Hill).

Oh mihi praeteritos referat si Juppiter annos!

Vergilius.

O дтства картины! Съ любовью и мукой

Васъ вижу, и съ ныншнимъ горько сравнить

Былое! Здсь умъ озарился наукой,

Здсь дружба зажглась, чтобъ недолгою быть,

Здсь образы ваши мн вызвать пріятно,

Товарищи-други веселья и бдъ,

Здсь память о васъ возстаетъ благодатно

И въ сердц живетъ, хоть надежды ужъ нтъ.

Вотъ горы, гд спортомъ мы тшились славно,

Рка, гд мы плавали, лугъ, гд дрались,

Вотъ школа, куда колокольчикъ исправно

Сзывалъ насъ, чтобъ вновь мы за книжки взялись.

Вотъ мсто, гд я, по часамъ размышляя,

На камн могильномъ сидлъ вечеркомъ,

Вотъ горка, гд я, вкругъ погоста гуляя,

Слдилъ за прощальнымъ заката лучомъ.

Вотъ вновь эта зала, народомъ обильна,

Гд я, въ роли Занги, Алонзо топталъ,

Гд хлопали мн такъ усердно, такъ сильно,

Что Моссопа славу затмить я мечталъ.

Здсь, бшеный Лиръ, дочерей проклиная,

Гремлъ я, утративъ разсудокъ и тронъ,

И гордъ былъ, въ своемъ самомнньи мечтая,

Что Гаррикъ великій во мн повторенъ.

Сны юности, какъ мн васъ жаль! Вы безцнны!

Увянетъ ли память о милыхъ годахъ?

Покинутъ я, грустенъ, но вы незабвенны:

Пусть радости ваши цвтутъ хоть въ мечтахъ.

Я памятью къ Ид взываю все чаще,

Пусть тни грядущаго Рокъ развернетъ —

Темно впереди, но тмъ ярче, тмъ слаще

Лучъ прошлаго въ сердц печальномъ блеснетъ.

Но еслибъ средь лтъ, уносящихъ стремленьемъ,

Рокъ новую радость узнать мн судилъ,—

Ее испытавъ, я скажу съ умиленьемъ:

‘Такъ было въ т дни, какъ ребенкомъ я былъ’.

Н. Холодковскій.

МЫСЛИ, ВНУШЕННЫЯ ЭКЗАМЕНОМЪ ВЪ КОЛЛЕДЖЪ.

(Thougths suggested by o College examination).

Среди коллегъ величіемъ блистая,

На кресл Магнусъ съ важностью сидитъ,

Какъ нкій богъ, студентовъ юныхъ стая

На ментора съ тревогою глядитъ,

Безмолвствуетъ толпа головъ поникшихъ,

Его лишь голосъ потрясаетъ залъ,

Браня глупцовъ несчастныхъ, непостигшихъ

Великихъ математики началъ.

Блаженъ юнецъ! Онъ объ Эвклид слышитъ,

Но свдній почти лишенъ другихъ,

По англійски двухъ строчекъ не напишетъ,

А греческій скандуетъ бойко стихъ,

Не знаетъ онъ, какъ кровью истекали

Отцы его въ усобиц родной,

Какъ велъ Эдвардъ полки въ блестящей стали,

Какъ Генрихъ стиснулъ Францію пятой,

Онъ удивленъ при слов Magna Charta,

Но скажетъ вамъ, какъ управлялась Спарта,

Ликурга мудрость онъ прославитъ вамъ,

А Блэкстонъ спитъ подъ толстымъ слоемъ пыли,

Онъ греческихъ не мало знаетъ драмъ,

А объ Эвонскомъ бард вс забыли.

Да, таковы юнцы, которыхъ ждутъ

Чины, медали, должности, награды,

Иные жъ взять, пожалуй, были-бъ рады

За краснорчье призъ,— когда дадутъ.

Но знайте, что серебряной той чаши

Оратору простому не добыть,—

Не потому, чтобъ надо было быть

Витіей, чтобъ главы плнились наши:

Стиль Туллія иль Демосена пылъ

Тутъ совершенно-бъ безполезенъ былъ.

Намъ ясности и пылкости не надо:

Вдь рчью мы не убждать хотимъ,

Такой успхъ другимъ мы отдадимъ,

Кому въ томъ есть и гордость, и отрада,

Стремясь себ лишь нравиться самимъ,

Мы не хотимъ увлечь людское стадо.

Рчь тмъ серьезнй, чмъ невнятнй звукъ,

То взвизгнемъ мы порой, то взвоемъ вдругъ,

Красивымъ жестамъ подражать опасно,

Декана тмъ обидимъ мы напрасно,

Нтъ, аспирантъ недвижно долженъ врать

И ни съ кого примра въ томъ не брать.

Кто о завтномъ кубк мыслью занятъ,

Тотъ стой столбомъ и вверхъ смотрть не смй,

Затмъ болтай безъ устали, скорй —

О чемъ нибудь: вдь кто-же слушать станетъ?

Мели живй: поспшность тутъ не грхъ,

Кто всхъ быстрй трещитъ, тотъ лучше всхъ,

Кто въ краткій срокъ всхъ больше мелетъ вздора,

Тотъ болтунамъ пріятнй всхъ, безъ спора.

Сыны науки, за столь славный трудъ,

Лниво въ кущахъ Гранты проживаютъ.

На брег Кэма мирно почиваютъ,

Живутъ безвстно и въ забвеньи мрутъ,

Настолько жъ тупы, какъ изображенья,

Висящія въ ихъ залахъ по стнамъ,—

Они дошли, глупцы, до убжденья,

Что знанья вс засли только тамъ,

Въ манерахъ грубы, въ пошлыхъ формахъ точны

И къ новому въ своемъ презрньи прочны,—

Бэнтлея, Брунка, Порсона отчетъ

Они одобрятъ безъ большихъ заботъ

О тхъ стихахъ, что критики предметомъ

Явились: имъ и горя нтъ объ этомъ!

Они тщеславны, тяжелы, какъ эль,

Съ больнымъ умомъ, съ противными рчами,

Невдомы имъ дружбы смыслъ и цль,

Но все-жъ они чувствительны сердцами,

Когда велитъ имъ церковь или власть,

И въ ханжество всегда готовы впасть.

Могучимъ лордамъ льстятъ они безбожно,—

Будь это Питтъ иль Пэтти въ данный часъ,—

Они предъ нимъ гнутъ спину каждый разъ,

Какъ только митру получить имъ можно,

Но чуть лишь лордъ немилостью сметенъ,—

Бгутъ къ другому, кмъ онъ замщенъ.

Вотъ кто хранитъ сокровища науки!

Вотъ ихъ дла, вотъ плата за ихъ штуки!

И кажется, что мы не погршимъ,

Сказавъ: по плат имъ цна самимъ.

Н. Холодковскій.

0x01 graphic

КЪ МЭРИ,

ПРИ ПОЛУЧЕНІИ ЕЯ ПОРТРЕТА.

(To Mary, on receiving her picture).

Твоей красы здсь отблескъ смутный,-

Хотя художникъ мастеръ былъ,—

Изъ сердца гонитъ страхъ минутный,

Велитъ, чтобъ врилъ я и жилъ.

Для золотыхъ кудрей, волною

Надъ блымъ вьющихся челомъ,

Для щечекъ, созданныхъ красою,

Для устъ,— я сталъ красы рабомъ.

Твой взоръ,— о, нтъ! Лазурно-влажный

Блескъ этихъ ласковыхъ очей

Попытк мастера отважной

Недостижимъ въ крас своей.

Я вижу цвтъ ихъ несравненный,

Но гд тотъ лучъ, что, нги полнъ,

Мн въ нихъ сіялъ мечтой блаженной,

Какъ свтъ луны въ лазури волнъ?

Портретъ безжизненный, безгласный,

Ты больше всхъ живыхъ мн милъ

Красавицъ,— кром той прекрасной,

Кмъ мн на грудь положенъ былъ.

Даря тебя, она скорбла,

Измны страхъ ее терзалъ,—

Напрасно: даръ ея всецло

Моимъ всмъ чувствамъ стражемъ сталъ.

Въ поток дней и лтъ, чаруя,

Пусть онъ бодритъ мечты мои,

И въ смертный часъ отдамъ ему я

Послдній, нжный взоръ любви!

Н. Холодковскій.

НА СМЕРТЬ МИСТЕРА ФОКСА

(On the death of Mr. Fox).

Въ газет ‘Morning Post’ появился слдующій непристойный экспромтъ:

Враговъ страны смерть Фокса безпокоитъ,

А Питта смерть была пріятна имъ,

Пусть Смыслъ и Правда чувства т раскроютъ,—

Мы-жъ должное заслугамъ воздадимъ.

На это авторъ послалъ въ ‘Morning Chronicle’ слдующій отвтъ:

О гадина! Ты ядовитымъ зубомъ

И мертваго язвишь, въ стремленьи грубомъ

Ко лжи! Враговъ страны скорбятъ сердца,

Плненныя величьемъ мертвеца,

А языки лжецовъ клеймятъ лукаво

Того, чье имя увнчала слава!

Питтъ умеръ въ цвт мощи, въ блеск силъ,

Хоть неуспхъ закатъ его мрачилъ,—

И жалости росистыми крылами

Онъ былъ покрытъ, въ комъ благородство есть,

Тотъ воевать не станетъ съ мертвецами.

Друзья, воздавъ хвалу ему и честь,

Простились съ нимъ въ печали, со слезами,

И вс его ошибки, вмст съ нимъ,

Покоятся подъ кровомъ гробовымъ.

Онъ палъ, какъ Атласъ: надорвались плечи

Подъ бременемъ борьбы противорчій,

И вотъ явился Фоксъ, какъ Геркулесъ,

И съ нимъ нашъ строй разрушенный воскресъ,

Но палъ и онъ, кому свой жребій бритты

Вручили,— вновь надежды вс разбиты,

И не одинъ великій нашъ народъ

Печаленъ: вся Европа скорбь несетъ.

‘Пусть Смыслъ и Правда чувства т раскроютъ’,

Чтобъ честь воздать тому, кто чести стоитъ!

Такъ пусть же злая Клевета молчитъ,

Пусть мужа государственнаго дло

Не омрачаетъ! Фоксъ, кого такъ чтитъ

Весь міръ и чье безжизненное тло

Во мраморной гробниц мирно спитъ,

Оплакано друзьями и врагами,—

Фоксъ, чей талантъ враги признали сами,

Въ исторіи британской заблеститъ,

Какъ патріотъ, не мене, чмъ Питтъ!

И Питта, только Питта, чтитъ хвалою

Лишь Зависть, подъ личиной чести злою!

Н. Холодковскій.

Дам, которая подарила автору локонъ своихъ

волосъ, переплетенныхъ съ его собственными

и назначила ему декабрьскую ночь для свиданія въ саду.

(То а lady, who presented to the author а

lock of hair braided with his own, and appointed

а night in December to meet hlm in the garden).

Вашъ локонъ, нжно перевитъ

Съ моимъ,— насъ крпче съединитъ,

Чмъ вс пустыя словопренья

И клятвъ надутыхъ увренья.

Любовь крпка въ насъ, измнить

Ни въ чемъ не могутъ это чувство

Ни срокъ, ни мсто, ни искусство,

Зачмъ же намъ судьбу винить,

На что намъ вздохи, плачъ кручины,

Пустая ревность безъ причины,

Причудъ и праздныхъ словъ обманъ,—

Чтобъ только былъ у насъ романъ?

Къ чему, какъ лэди Плакса, горе

Изобртать и слезъ лить море?

Къ чему избранникъ вашъ, застывъ,

Томиться будетъ, еле живъ,

Въ саду, въ ночь зимнюю? Едва ли

Удачно мсто вы избрали.

Съ тхъ поръ, положимъ, какъ Шекспиръ

Увлекъ своимъ разсказомъ міръ,—

Съ тхъ поръ, какъ пылкая Джульетта

Для встрчи своего предмета

Избрала садъ,— для нжныхъ встрчъ

Удобнй мстъ не представлялось,

Но если бъ Муза вдохновлялась,

Когда предъ ней топилась печь,

Иль нашъ поэтъ писалъ бы драму

На Рождеств, въ большой морозъ,

И къ намъ любовника и даму

Въ британскій холодъ перенесъ,—

Онъ далъ бы имъ, изъ состраданья,

Иное мсто для свиданья.

Въ Италіи, не спорю: тамъ

Тепло довольно по ночамъ

И ночью тамъ мечтать отраднй,

Но здсь, на свер, прохладнй

Сама любовь, а потому

На этотъ разъ отъ подражанья

Умстно было бъ воздержанье,

Пріятнй сердцу моему

При солнц было бы свиданье,

А если ночью,— на дому.

При ледяной такой погод

Тамъ ласки слаще на свобод,

Всхъ рощъ аркадскихъ, что мечтамъ

Рисуются, пріятнй тамъ!

И если страстію своею

Я угодить вамъ не съумю,—

Тогда ближайшую всю ночь

Насквозь промерзнуть я не прочь,

Свой смхъ навкъ тогда забуду

И проклинать свой жребій буду.

Н. Холодковскій.

ПРЕКРАСНОМУ КВАКЕРУ.

(То а beautiful Quaker).

Лишь разъ мы встртились съ тобой,

Но я той встрчи не забуду,

Безъ новой встрчи, ангелъ мой,

Твою красу я помнить буду.

Я не скажу, что я влюбленъ,

Но чувство съ волей не согласно,

И, думой о теб смущенъ,

Тебя забыть стремлюсь напрасно.

Я подавляю вздохъ, но вновь

Другой родится непремнно,

Быть можетъ, это не любовь.

Но мн та встрча — незабвенна!

Молчали мы, краснорчивъ

Былъ только взоръ, хотя безгласенъ…

Языкъ бываетъ часто лживъ

И съ нашимъ чувствомъ несогласенъ,

Уста измну шлютъ, грша,

И слово съ сердцемъ рдко дружно,

Въ глазахъ же свтится душа,

Имъ фальши сдержанной не нужно.

Когда нашъ взоръ намъ все открылъ

И чувства вс понять заставилъ,

Насъ духъ внутри не осудилъ,

Скажу скорй,— ‘духъ нами правилъ’!

Я чувство подавилъ въ себ,

Но ты его — я врю — знаешь,

И, какъ я помню о теб,

Такъ обо мн ты вспоминаешь.

Что до меня, то образъ твой

И днемъ и ночью предо мною:

Во снахъ — съ улыбкою живой,

Въ мечтахъ — когда глаза открою.

Я въ грезахъ сладостныхъ тону,

Часы летятъ, минутъ короче,

И лучъ Авроры я кляну,

И я желалъ бы вчной ночи.

Что бъ ни сулила мн судьба,—

Бда ль иль радость ждетъ повсюду,

Влечетъ любовь, грозитъ борьба,—

Твой образъ ввкъ я не забуду.

Ахъ, не сойтись ужъ намъ съ тобой,

Не говорить ужъ взглядомъ взгляду!

Могу лишь жаркою мольбой

Излить душевную я страду:

‘Хранима будь навкъ отъ зла,

Мой милый квакеръ, небесами!

Миръ, радость, честь и похвала

Да будутъ дней твоихъ внцами!

Пусть тотъ счастливецъ, съ кмъ, любя,

Ты заключишь союзъ священный,

Вседневно радуетъ тебя,

Какъ мужъ, любовникъ неизмнный!

Пусть скорбь вовкъ тебя не ждетъ,

Пусть горе вчно не тревожитъ,

Которымъ тяжко страждетъ тотъ,

Кто позабыть тебя не можетъ!

Н. Холодковскій.

КЪ ЛЕСБІИ.

(То Lesbia).

Разстались, Лесбія моя,

Съ тобою мы, и страсть остыла,

Ты пишешь, что не тотъ ужъ я,

А ты — врна. Но въ томъ ли сила?

Твой лобъ — все такъ же гладокъ онъ,

Я также юношей остался

Съ тхъ поръ, какъ робко былъ влюбленъ

И, осмлвъ, въ любви признался.

Шестнадцать лтъ лишь было намъ!

Съ тхъ поръ прошли два долгихъ года,

Я отдаюсь инымъ мечтамъ

И въ даль влечетъ меня свобода.

Да, да! во всемъ — моя вина,

Одинъ измнникъ я,— не спорю,

Твоя грудь милая врна,

Лишь мой капризъ — причина горю!

Другъ! Врю врности твоей,

Далекъ отъ ревности позорной!

Чиста была страсть юныхъ дней,

Въ ней нтъ слда измны черной!

И я не ложно былъ влюбленъ,

О, я любилъ чистосердечно!

И хоть умчался дивный сонъ,

Но чтить тебя я буду вчно.

Ужъ не сойтись въ бесдк намъ,

Скитанье мн миле стало,

Но старше, крпче насъ сердцамъ

Однообразье досаждало.

Румянецъ щекъ твоихъ цвтетъ

Красою дивной, несравнимой,

И взоръ твой молніи куетъ

Для битвъ любви непобдимой,

Сильна краса твоя! Предъ ней

Судьбина многихъ пасть принудитъ,

Быть можетъ, будутъ т врнй,

Но врядъ ли страсть ихъ жарче будетъ.

Н. Холодковскій.

КЪ ЖЕНЩИН.

(То woman).

О женщина! Весь опытъ мой

Твердитъ, что всякій, кто судьбою

Сведенъ съ коварною тобою,—

Въ тебя влюбленъ съ минуты той.

Пусть опытъ учитъ не тревожно,

Что ты всегда клянешься ложно:

Твоей красою вдохновленъ,—

Я все забылъ, я вмигъ влюбленъ!

Воспоминанье — даръ прекрасный

Для тхъ, кому надежда льститъ,

Кто наслаждался въ нг страстной,

Но, какъ проклятье, тяготитъ

Оно того, кто чуждъ надежд,

Въ комъ больше нтъ любви, какъ прежде.

О женщина, прекрасный лжецъ,

Юнцовъ доврчивыхъ ловецъ!

Какъ бьется пульсъ, когда впервые

Мы встртимъ блескъ лазурныхъ глазъ,

Иль глазки черные, живые,

Лучомъ любви плняютъ насъ!

Какъ всмъ мы клятвамъ вримъ скоро,

Какъ принимаемъ ихъ безъ спора,

Навки видя въ нихъ оплотъ,—

А въ тотъ же день измна ждетъ!

И тщетно мудрость вковая,

Веля не врить налегк,

Гласитъ, что ‘женщина, давая

Обты, пишетъ на песк’.

Н. Холодковскій.

СЛУЧАЙНЫЙ ПРОЛОГЪ,

составленный авторомъ передъ постановкою

на сцен частнаго театра пьесы ‘Колесо фортуны’.

(An occasional prologue).

Извстно всмъ,что вкъ нашъ утонченный

Изгналъ со сцены фарсъ безцеремонный,

Нтъ вкуса къ грубымъ шуткамъ съ этихъ поръ

И авторовъ тхъ шутокъ ждетъ позоръ.

Рядъ чистыхъ сценъ мы здсь вамъ представляемъ

И Красоту краснть не заставляемъ,

И наша Муза скромно напередъ,

Хотя не славы,— снисхожденья ждетъ.

Но не одной ей страшно ваше мннье,

Другимъ еще нужне снисхожденье.

Вдь ‘ветерановъ Росція’ здсь нтъ,

Которымъ сталъ привыченъ рампы свтъ,

Ни Кэмбль, ни Кукъ не встанутъ передъ вами,

Не будетъ Сиддонсъ умилять слезами:

Зародышей-актеровъ здсь дебютъ

И новую вамъ драму поднесутъ!

Едва расправивъ крылья, какъ актеры,

Мы просимъ насъ щадить: птенцы безперы,

И если въ первый, робкій свой полетъ

Они падутъ,— навкъ ихъ гибель ждетъ.

Здсь не одинъ трусишка, полнъ тревоги,

Надется услышать судъ вашъ строгій,—

Вся ‘дйствующихъ лицъ’ семья дрожитъ

И ожидаетъ, что судьба ршитъ,

Не торгаши мы: платы намъ не надо,

Апплодисменты — вотъ намъ вся награда,

Для нихъ любой ‘герой’ стараться радъ

И ‘героини’ ради нихъ дрожатъ.

Къ послднимъ, врно, судъ помягче будетъ:

Кто жь слабый полъ безжалостно осудитъ?

Кому Краса и Юность — врный щитъ,

Тхъ и строжайшій цензоръ пощадитъ.

Но если мы вамъ угодить не властны

И наши вс усилія напрасны —

То, если жалость есть въ груди у васъ,

Не одобряйте, но простите насъ.

Н. Холодковскій.

0x01 graphic

КЪ ЭЛИЗ.

(То Eliza).

О, Элиза! Не глупъ ли законъ мусульманъ,

Что всхъ женщинъ лишаетъ онъ жизни загробной?

На тебя бы взглянули: забыли-бъ коранъ,

Отреклись-бы вс вмигъ отъ доктрины подобной.

Будь пророкъ ихъ не вовсе разсудка лишенъ,

Никогда не изгналъ бы онъ женщинъ изъ рая,

Въ неб гурій не сталъ бы выдумывать онъ:

Все бы женщинамъ отдалъ,— отъ края до края.

Но и этого мало казалось ему,

Что душ онъ изъ васъ приказалъ удалиться,

Онъ по нскольку женъ мужу далъ одному!

Пусть душъ нтъ,— такъ и быть, но зачмъ же длиться?

Этой врой нельзя никому угодить:

Мужу трудно, а женамъ обидне смерти,

Хоть пословицей можно бъ ее подтвердить,

Что ‘вс женщины — ангелы, жены-же — черти’.

Эту истину намъ и Писанье твердитъ.

Новобрачные! Слушайте, благоговя,

Что Евангелье вамъ въ искупленье сулитъ

Во второй и двадцатой глав отъ Матея:

На земл намъ довольно страданій отъ женъ,

Чтобъ еще и на неб намъ мучиться, тамъ ужъ

(Такъ вщаетъ апостолъ священный законъ)

Браковъ нтъ и никто не выходитъ тамъ замужъ.

И мы вправ сказать: если въ рай бы попасть

Удалось со святыми ихъ женамъ — всмъ хоромъ,

И забрали бы жены, какъ въ жизни, всю власть,—

Все бы небо подпало семейнымъ раздорамъ.

Столько было бы споровъ, тревогъ и заботъ,

Что — со мной согласятся Матей, Маркъ и Павелъ,—

Тутъ одно было-бъ средство: всеобщій разводъ,

Чтобы общій мятежъ не нарушилъ всхъ правилъ.

Да, разводъ для супруговъ — желанный конецъ,

Но мужчин безъ женщины жить невозможно.

Мы, вс цпи порвавъ, не стсняя сердецъ,

Будемъ вчно любить васъ, безъ узъ, но не ложно.

Пусть глупцы и мерзавцы твердятъ свой разсказъ,

Что души у васъ нтъ: будь хоть вы съ тмъ согласны,—

Не поврю! Такъ много небеснаго въ васъ,

Что безъ васъ весь увялъ бы садъ рая прекрасный!

Н. Холодковскій.

СЛЕЗА. (The Tear).

О lachrymarum font, tenero aacroa

Ducentium ortut ex animo, quater

Felix! in imo qui scatentem

Pectore te, pia Nyropha, sensit.

Grap.

Если Дружба манитъ

Иль Любовь насъ плнитъ

И намъ Искренность смотритъ въ глаза,—

Могутъ ложью увлечь

И улыбка, и рчь,

Но знакъ врный пріязни — слеза.

Часто злобу иль страхъ

На фальшивыхъ устахъ

Прикрываетъ улыбки краса,

Пусть грудь нжно вздохнетъ,

Взоръ любовью блеснетъ

И слеза въ немъ сверкнетъ, какъ роса.

Милосердія жаръ,

Смертныхъ сладостный даръ,

Очищаетъ отъ варварства насъ,

Въ сердц чувство горитъ

И, гд милость царитъ,—

Исторгаются слезы изъ глазъ.

Тотъ, кто плыть принужденъ,

Какъ помчитъ аквилонъ,

По гребнямъ Атлантическихъ водъ,—

Наклоняясь къ волн,

Чуя смерть въ глубин,—

Блестки слезъ въ синей влаг найдетъ.

Ради славы солдатъ

Жизнью жертвовать радъ,

Твердъ и смлъ предъ военной грозой,

Но когда врагъ сраженъ,—

Радъ поднять его онъ

И кропитъ его раны слезой.

Если жъ кончивъ походъ,

Гордо къ милой придетъ,

Бросивъ мечъ, обагренный въ крови,—

Нтъ награды славнй,

Какъ съ прекрасныхъ очей

Снять, цлуя, слезинку любви.

Милый кровъ, гд текли

Годы дтства мои,

Отъ любви до любви гд я росъ,—

Я, покинувъ тебя

Оглянулся, скорбя,—

Но твой шпицъ былъ чуть виденъ сквозь слезъ.

Ужъ не шлю я привтъ

Милой Мэри,— о нтъ,—

Милой Мэри, кого такъ любилъ,—

Но я помню тотъ садъ,

Гд ловилъ ея взглядъ,

Гд слезой ея взысканъ я былъ.

Хоть другому она

Навсегда отдана,

Миръ ей! Буду всегда ее чтить.

Отъ обманчивыхъ сновъ

Я отречься готовъ

И, въ слезахъ, ей измну простить.

Дорогіе друзья!

Какъ покинулъ васъ я,—

Я судьбину молилъ объ одномъ:

Если вновь встрчу васъ,—

Пусть въ тотъ радостный часъ,

Какъ въ прощальный, слезу мы прольемъ.

Если-жъ духъ бдный мой

Улетитъ въ міръ иной,

И засну я въ гробу, въ тишин,—

Вы, бродя въ тхъ мстахъ,

Гд тлть будетъ мой прахъ,

Уроните слезу обо мн.

И пускай мавзолей

Надъ могилой моей

Суетой не плняетъ глаза,

Славы я не ищу

И хвалы не хочу,

Все, что нужно мн,— только слеза.

Н. Холодковскій.

Отвтъ на нкоторыя стихотворенія Дж. М. Б. Пигота — эсквайра

относительно жестокости его возлюбленной.

Зачмъ, Пиготъ, въ отчаянномъ волнень

На эту дву ропщете? Пройдетъ

Хоть цлый годъ, но вздохъ вашъ и моленье

Холодную кокетку не пройметъ.

Вы научить любви ее хотите,—

Такъ втреннымъ кажитесь передъ ней:

Она нахмуритъ брови, но уйдите,

И улыбнется. О, тогда смлй

Ее цлуйте! Таково притворство

Красавицъ, вс он убждены,

Что поклоненье — долгъ нашъ. Ихъ упорство

Колеблется, когда мы холодны.

Таите боль и цпи удлиняйте.

Пусть думаетъ, что гордость вамъ не жаль.

Тогда кокетка ваша, такъ и знайте,

Отвтитъ благосклонно на печаль.

Но если все-жъ изъ ложнаго порыва

Она страданья ваши осметъ,

Уйдите прочь. Другой отдайтесь живо

И надъ кокеткой смйтесь въ свой чередъ,

Что до меня,— я двадцать ихъ иль бол

Боготворю. Но и плненный, все жъ

Я ихъ бы всхъ оставилъ поневол,

Будь на нее характеръ ихъ похожъ.

Довольно вздоховъ! Слушайте совтъ:

Прорвитесь сквозь утонченную стку,—

Довольно слезъ! Пути иного нтъ,

Какъ бросить и забыть свою кокетку.

И прежде, чмъ погибнете вполн,

Разбейте эту сумрачную клтку,

Чтобъ не пришлось въ сердечной глубин

Вамъ проклинать бездушную кокетку.

А. едеровъ.

ГРАНТА.

(Попурри).

(Granta. А medley).

Когда бъ Лесажа хитрый демонъ

Моимъ желаньямъ могъ помочь,—

Меня бъ вознесъ надъ домомъ всмъ онъ

На шпицъ Маріи въ эту ночь.

Раскрывъ вс крыши старой Гранты,

Онъ могъ бы въ залахъ показать,

Какъ спятъ и видятъ тамъ педанты

За голосъ — лугъ иль лавку взять.

И Пальмерстона бы, и Пэтти

Увидлъ я въ числ ловцовъ,

Влекущихъ въ выборныя сти

Какъ можно больше голосовъ.

Вотъ избиратели вс кучей

Лежатъ, толпа усыплена,

Имъ благочестье — щитъ могучій

И совсть ихъ не будитъ сна.

Лордъ Г.— тотъ быть спокоенъ можетъ,

Не глупы парни: ясно имъ,

Что къ производству онъ предложитъ

Ихъ одного лишь за другимъ.

Вс знаютъ: выгодныхъ мстечекъ

Большой у канцлера запасъ,

‘Вотъ мн бы’ — мыслигъ человчекъ

И ухмыляется сейчасъ.

Но ночь бжитъ, сномъ безмятежнымъ

Пусть спятъ себ лнтяи тамъ,

Я обращусь къ твоимъ прилежнымъ,

О alma mater, сыновьямъ.

Ища наградъ колледжа честно,

Вотъ кандидатъ долбитъ урокъ,

Полночный часъ, въ каморк тсно,

Онъ рано всталъ и поздно легъ.

Сомннья нтъ: цной стараній

Онъ вс награды заслужилъ,

Для безполезныхъ разныхъ знаній

Потратилъ онъ не мало силъ,

Онъ стихъ аттическій скандуетъ,

Не зная отдыха,— хоть плачь,

Подъ тяжкимъ бременемъ тоскуетъ

Математическихъ задачъ,

То вздоромъ Силя умъ свой мучитъ,

То въ треугольникъ углубленъ,

Обдовъ сносныхъ не получить,

Въ латыни-жъ варварской силенъ.

Для исторической-же Музы

За то всегда онъ глухъ весьма:

Ему квадратъ гипотенузы

Важнй ученаго письма.

А впрочемъ онъ одинъ лишь, бдный,

Страдаетъ отъ такихъ трудовъ,

Зато вдвойн забавы вредны

Другихъ — отчаянныхъ головъ.

Пиры ихъ взору нестерпимы,

Развратъ съ позоромъ слитъ вполн,

Игра и пьянство тамъ любимы,

И разумъ топится въ вин.

Иное дло — методисты:

Реформы на ум у нихъ,

Они поютъ, смиренны, чисты,

И молятъ за грхи другихъ.

Одно у нихъ пришло въ забвенье:

Что гордость духа, лишній пылъ —

Все ихъ хваленое смиренье

Лишаютъ большей части силъ.

Но вотъ ужъ утро… Отвращая

Отъ нихъ свой взоръ, что вижу я?

Въ одеждахъ, блыхъ поспшая,

Чрезъ лугъ бжитъ людей семья,

Часовни колоколъ ихъ рьяно

Зоветъ… Вотъ смолкъ онъ… Въ тишин

Небесной пснью звукъ органа

Волнами стелется ко мн,

И вмст съ нимъ несется звучно

Трель королевскаго пвца:

Но эту псню слушать скучно,

Кто разъ прослушалъ до конца.

Нашъ хоръ, — онъ ниже снисхожденья:

Изъ новичковъ составленъ онъ

И стоитъ только осужденья,

Какъ гршныхъ карканье воронъ.

Когда бъ Давидъ услышалъ пнья

Своихъ псалмовъ въ такихъ устахъ,—

Псалмы бъ онъ отнялъ, безъ сомннья,

И разорвалъ бы ихъ въ сердцахъ.

Евреямъ плннымъ на Евфрат

Тирановъ власть велла пть

О безконечной ихъ утрат

И о бд своей скорбть.

О, еслибъ бъ такъ они запли,—

Со страха-ль, умъ ли бъ подсказалъ,—

Они бъ легко достигли цли:

Самъ чортъ ихъ слушать бы не сталъ!

Но что жъ пишу я? Скучно стало…

Кой чортъ начнетъ меня читать?

Перо скрипитъ, чернилъ ужъ мало…

Конечно, мн пора кончать.

Прощай же. Гранта! Налеталась,

Какъ Клеофасъ, душа моя,

Отъ темы Муза отказалась,

Усталъ читатель,— да и я.

Н. Холодковскій.

ВЗДЫХАЮЩЕМУ СТРЕФОНУ.

(To the sighing strephon).

Прощенья у васъ хоть тысячу разъ

За римы молю, изливаюсь.

Изъ дружбы одной я духъ вашъ больной

Старался разсять и каюсь.

Съ тхъ поръ, какъ она вамъ такъ предана,

Мн ваше безумье не горе.

Въ ней прелесть мечты, алтарь красоты,

Я чту ее съ врой во взор,

Но долженъ сказать, что трудно узнать

Изъ римъ вашихъ образъ завидный.

Я такъ васъ жаллъ: вашъ духъ такъ горлъ

Предъ скрытностью этой обидной.

Уста ея вамъ волшебный бальзамъ,

Ея поцлуй васъ мгновенно

Вознесъ до небесъ, весь міръ въ немъ исчезъ.

Ничто мой совтъ — несомннно.

‘Когда я брожу, любви не служу’,

Сказали вы. Это понятно.

И я въ старину любилъ не одну,

Но мн перемна пріятна.

Я вамъ предлагать не стану плнять

Красавицъ, какъ пишутъ въ роман.

Улыбка мн льститъ, но сумрачный видъ

Мн то же, что буря въ стакан.

Покуда въ крови — огонь, для любви

Я врагъ платонизма упорный.

Безумнымъ меня считала-бъ твоя

Любовница,— выводъ безспорный.

Всхъ женщинъ забыть, одну лишь любить,

Ей сердце отдать во владнье,

О ней лишь вздыхать, ее лишь ласкать…

Но это другимъ оскорбленье.

Теперь, о, Стрефонъ, послдній поклонъ.

Любовь ваша вся безтолкова,

Но, правда,— чиста: она вдь влита

Въ одно только праздное слово.

А. едоровъ.

0x01 graphic

СЕРДОЛИКЪ

(The Cornelian).

Не блескомъ милъ мн сердоликъ!

Одинъ лишь разъ сверкалъ онъ ярокъ,

И рдетъ скромно, словно ликъ

Того, кто мн вручилъ подарокъ.

Но пусть смются надо мной,

За дружбу подчинюсь злословью:

Люблю я все же даръ простой

За то, что онъ врученъ съ любовью!

Тотъ, кто дарилъ, потупилъ взоръ,

Боясь, что дара не приму я,

Но я сказалъ, что съ этихъ поръ

Его до смерти сохраню я!

И я залогъ любви поднесъ

Къ очамъ — и лучъ блеснулъ на камн,

Какъ блещетъ онъ на капляхъ росъ…

И съ этихъ поръ мила слеза мн!

Мой другъ! хвалиться ты не могъ

Богатствомъ или знатной долей,—

Но дружбы истинной цвтокъ

Взростаетъ не въ садахъ, а въ пол!

Ахъ, не глухихъ теплицъ цвты

Благоуханны и красивы,

Есть больше дикой красоты

Въ цвтахъ луговъ, въ цвтахъ вдоль нивы!

И еслибъ не была слпой

Фортуна, еслибъ помогала

Она природ,— предъ тобой

Она дары бы расточала.

А еслибъ взоръ ея прозрлъ

И глубь души твоей смиренной,

Ты получилъ бы міръ въ удлъ,

Затмъ что стоишь ты вселенной!

Валерій Брюсовъ.

КЪ М—.

(To M—).

Когда бъ твой взоръ, взамнъ огней,

Свтился кроткою красою,—

Не жегъ бы онъ сердца людей,

Но грлъ любовью неземною!

Ты такъ небесно хороша,

Но подъ твоимъ палящимъ взглядомъ

Тобой плненная душа

Отравлена сомннья ядомъ.

Когда бы небеса могли,

Красой плненныя твоею,

Тебя похитить у земли —

Они назвали бы своею!

И вотъ, всмъ ангеламъ на страхъ,

Природы творческая сила

Въ твоихъ божественныхъ очахъ

Сонмъ яркихъ молній затаила.

Твой взоръ всхъ духовъ устрашитъ

Своимъ полуденнымъ сверканьемъ,

Онъ всхъ красой обворожитъ,

Но кто рискнетъ любви признаньемъ?

Коль Береники волоса

Блестятъ, какъ неба украшенье,

Они тебя на небеса

Во вкъ не пустятъ, безъ сомннья.

Когда бъ глаза твои въ лучахъ

На небосвод засверкали,

То даже солнце въ небесахъ

Померкло бы въ лазурной дали!…

Н. Брянскй.

СТРОКИ, ОБРАЩЕННЫЯ КЪ МОЛОДОЙ ЛЭДИ.

(Lines, adressed to а young lady).

(Въ то время, когда авторъ разряжалъ свои пистолеты

въ саду, дв лэди, проходившія поблизости, были

испуганы свистомъ пули, пролетвшей около нихъ.

Одной изъ нихъ и были написаны стансы,

появившіеся на другое утро на свтъ).

Красавица! Сомннья нтъ,— свинецъ,

Свиствшій надъ твоею головою,

Несущій дивнымъ прелестямъ конецъ,

Наполнилъ грудь тревогою живою.

Самъ демонъ, врно, видлъ какъ нибудь

Твою красу и съ завистью тлетворной

Онъ измнилъ свинца невинный путь

И на тебя рукой направилъ черной.

Да, въ этотъ часъ, едва не роковой,

Повиновалась пуля кознямъ ада,

Но небеса послали втеръ свой,

И смерть умчалась въ сторону изъ сада.

Но, можетъ быть, слеза, сверкнувъ въ глазахъ,

На грудь твою скатилась каплей чистой.

Я безъ вины виновенъ тмъ, что страхъ

Ея исторгъ изъ келіи лучистой.

О, милая! Скажи, какъ искупить

Невольную обиду? Обвиненный

Твоей красой, не знаю, какъ мн быть

И кары жду, колнопреклоненный.

Когда-бъ я могъ исполнить долгъ судьбы

Твой приговоръ я встртилъ бы въ надежд,

Что ты возьмешь то сердце безъ борьбы,

Которое къ теб рвалось и прежде.

Еще ничтожнй искупленье — стать

Твоимъ рабомъ, дышать одной тобою

И вн тебя ни счастія не знать,

Ни радостей, дарованныхъ судьбою.

Но ты отвергнешь, можетъ быть, теперь

Моей вины невольной искупленье.

Такъ избери иное и, поврь,

Будь это смерть,— легко повиновенье.

Жестокая, что хочешь мн назначь,

Перенесу я молча наказанье.

Но лишь одно, одно лишь слово спрячь,—

Пусть будетъ все, но только не изгнанье.

А. едоровъ.

ПОДРАЖАНІЕ ТИБУЛЛУ.

(Imilation to Tibulns).

‘Sulpicia ad Cerinthum’— Hb. 4.

Серинъ жестокій! Ты-ль неврнымъ сердцемъ радъ

Мученьямъ безъ числа, что грудь мою язвятъ.

Увы! Стремилась я лишь муку утишить,

Чтобъ снова для любви и для тебя мн жить.

Но плакать надъ судьбой я больше не должна,

И ненависть твою излчитъ смерть одна.

Александръ Блокъ.

ПОДРАЖАНІЕ КАТУЛЛУ.

Елен.

(Imitated from Catullus. To Ellen).

О, только-бъ огонь этихъ глазъ цловать,—

Я тысячи разъ не усталъ бы желать!

Всегда погружать мои губы въ ихъ свтъ,

Въ# одномъ поцлу прошло бы сто лтъ!

Но разв душа утомится, любя?

Все льнулъ бы къ теб, цловалъ бы тебя.

Ничто бъ не могло губъ отъ губъ оторвать,

Мы все бъ цловались опять и опять,

И пусть поцлуямъ не будетъ числа,

Какъ зернамъ на нив, гд жатва спла.

И мысль о разлук не стоитъ труда:

Могу-ль измнить?— Никогда,— никогда!

Александръ Блокъ.

КЪ М. С. Г.

To M.S. G.

Когда гляжу я на уста твои,

Я страстно жажду поцлуя,

Но я гоню желанія мои,

Нтъ, нтъ, тебя не оскорблю я!

Мечтаю ли я о груди твоей,

Объ этой ткани блоснжной,

Я вмигъ кладу предлъ мечт моей,

Мечт коварной и мятежной.

Живитъ надеждой блескъ очей твоихъ,

Но вдругъ душа полна боязнью,

И я скрываю пламя чувствъ моихъ

И трепещу, какъ передъ казнью.

Да, я таилъ любовь мою, но ты

Ее твоимъ открыла взглядомъ,

И мн ль раскрыть теб мои мечты,

Чтобъ рай души твоей сталъ адомъ?

Нтъ, никогда не мыслимъ нашъ союзъ

Я о внц мечтать не смю,

Но лишь цной священныхъ этихъ узъ,

Мой другъ, могла бъ ты стать моею.

Такъ пусть ничто твой не смущаетъ взоръ,

Мой тайный пламень загашу я…

И самъ себ я вынесъ приговоръ,

На пылъ преступный негодуя.

Ужель купить я счастіе ршусь

Цною твоего покоя?

Я отъ мечты тщеславной откажусь,

Я уступлю тебя безъ боя!..

Не для меня устамъ твоимъ цвсти,

До дна я выпью скорби чашу:

Я шлю теб послднее прости

И тмъ спасу невинность нашу!

Не для меня и нжныхъ чувствъ твоихъ,

И ласкъ безцнныхъ упоенье,—

Упрекъ во всемъ я снесъ бы изъ-за нихъ,

Но не упрекъ въ твоемъ паденьи!..

Пусть будутъ помыслы твои чисты,

Пусть ты не слышишь порицаній,

Пусть мукъ любви во вкъ не знаешь ты,

Пусть я несу весь гнетъ страданій!..

Н. Брянскій.

СТАНСЫ.

(При посылк поэмы Камоэнса).

(Stanzas to а lady, with the Poems of Camoens).

Дитя мое, тебя, быть можетъ, тронетъ

Залогъ святого чувства моего:

Онъ о любви поетъ, а кто-же гонитъ

И презираетъ псни волшебство!

Кто, кром низкой зависти и старыхъ

Отцвтшихъ двъ, жеманницъ и ханжей,

Воспитанныхъ въ условьяхъ лживо-ярыхъ

И обреченныхъ вянуть безъ страстей.

Дитя мое, прочти-же со вниманьемъ!

Ты никогда не станешь имъ близка.

Не обойдешь ты свтлымъ состраданьемъ

Несчастнаго поэта-бдняка.

Поэтъ онъ Божьей милостью. Пусть пламя

Побдное любви его въ борьб

Тебя спасетъ, какъ царственное знамя,

Но оградитъ отъ сходства съ нимъ въ судьб.

А. едоровъ.

КЪ М. С. Г.

(То M. S. G).

Если вижу во сн, что я вами любимъ,—

Не сердитесь, простите за сонъ,

Та любовь — лишь во сн, сонъ умчится какъ дымъ,—

И я плачу, что счастья лишенъ.

О Морфей! Захвати же меня въ свою мочь,

Сладость нги, забвенье мн дай!

Если то же увижу, что въ прошлую ночь,—

Что за рай ждетъ меня, что за рай!

Говорятъ, сонъ — братъ смерти, что онъ бытію

Тамъ, за гробомъ, подобенъ, какъ братъ,

Если сонъ мой — подобье блаженства въ раю,—

О, какъ жизнь я отдать буду радъ!

Но не хмурьтесь, мой другъ, и не морщите лба:

Я не слишкомъ блаженъ,— не скажу,

Ужъ за сонъ тотъ меня покарала судьба:

Вдь на счастье я только гляжу!

Хоть порой вы во сн улыбались бы мн,—

Я довольно наказанъ, мой другъ:

Пробудится безъ васъ, увидавъ васъ во сн,—

Это, врьте мн, мука изъ мукъ.

Н. Холодковскій.

ПЕРВЫЙ ПОЦЛУЙ ЛЮБВИ.

(The first Kiss of love).

А барбитонъ струнами

Звучитъ мн про Эрота.

Анакреонъ.

Мн сладкихъ обмановъ романа не надо,

Прочь вымыселъ! Тщетно души не волнуй!

О, дайте мн лучъ упоеннаго взгляда

И первый стыдливый любви поцлуй!

Поэтъ, воспвающій рощу и поле!

Спши,— вдохновенье свое уврачуй!

Стихи твои хлынутъ потокомъ на вол,

Лишь вкусишь ты первый любви поцлуй!

Не бойся, что Фебъ отвратитъ свои взоры,

О помощи музъ не жалй, не тоскуй.

Что Фебъ музагетъ! что парнасскіе хоры!

Замнитъ ихъ первый любви поцлуй!

Не надо мн мертвыхъ созданій искусства!

О, свтъ лицемрный, кляни и ликуй!

Я жду вдохновенья, гд вырвалось чувство,

Гд слышится первый любви поцлуй!

Созданья мечты, гд пастушки тоскуютъ,

Гд дремлютъ стада у задумчивыхъ струй,

Быть можетъ, плнятъ, но души не взволнуютъ,—

Дороже мн первый любви поцлуй!

О, кто говоритъ: человкъ, искупая

Грхъ праотца, вчно рыдай и горюй!

Нтъ! цлъ уголокъ недоступнаго рая:

Онъ тамъ, гд есть первый любви поцлуй!

Пусть старость мн кровь безпощадно остудитъ,

Ты, память былого, мн сердце чаруй!

И лучшимъ сокровищемъ памяти будетъ —

Онъ — первый стыдливый любви поцлуй!

Валерій Брюсовъ.

ОТРОЧЕСКІЯ ВОСПОМИНАНЬЯ

(Childish Recollections).

‘Что это было все я не могу не помнить,

И было дорого такъ сердцу моему’.

Макбетъ.

Когда недугъ медлительный томитъ

И въ жилахъ кровь страданьемъ леденитъ,

Когда здоровье, тая съ каждымъ днемъ,

Уносится весеннимъ втеркомъ,—

Тогда и умъ, болзненно стсненъ

Не только мукамъ тла обреченъ:

Нтъ! Призраки ужасные толпой

Его страшатъ развязкой роковой,

И онъ за жизнь готовъ вести борьбу,

Хоть нтъ надеждъ предотвратить судьбу.

Но облегчаетъ дивной силой васъ

Воспоминанье въ этотъ грозный часы

Зоветъ т дни, когда кипла кровь,

И съ Красотой плняла насъ Любовь,

Иль нарисуетъ вамъ еще живй

Картину свтлыхъ, отроческихъ дней…

Какъ въ лтнюю грозу проглянетъ вдругъ

Сквозь пологъ тучъ неясный солнца кругъ

И тускло надъ равниною блеститъ

И дождевыя капли золотитъ,—

Такъ въ дни, когда грядущее темно,

Былое вновь во мн озарено

Воспоминанья солнцемъ, въ немъ ужъ нтъ

Живого блеска прежнихъ юныхъ лтъ,

Все жъ надъ умомъ оно царитъ моимъ,

Сливая настоящее съ былымъ.

Упорной, неотвязчивой мечтой

Все та же мысль овладваетъ мной,

И образы фантазіи встаютъ

И властно такъ въ свой міръ меня зовутъ,

Стремясь къ тмъ днямъ далекимъ унести,

Которымъ я давно сказалъ: прости!

Вотъ т мста> гд вдохновлялся я,

Утраченные мной навкъ, друзья.

Иныхъ такъ рано въ вчность рокъ унесъ,

Ихъ вспоминать не въ силахъ я безъ слезъ,

Иные, съ врой въ блескъ и мощь наукъ,

Себя замкнули въ этотъ тсный кругъ

И, состязуясь въ ревности своей,

Уже достигли высшихъ степеней…

Такъ образы несмтные толпой

Мн оживляютъ взоръ усталый мой.

О Ида! ты,— науки свтлый храмъ!

Я былъ въ теб когда-то свтелъ самъ!

Я вижу ясно твой высокій шпицъ,

Я снова тамъ, въ кругу знакомыхъ лицъ.

Какъ живо все! Я слышу, какъ сейчасъ,

Весь этотъ шумъ ребяческихъ проказъ,

Среди аллей, въ тни деревъ густыхъ,

Я вижу вновь товарищей моихъ,

Мста былыхъ мечтаній и бесдъ,

Друзей, враговъ минувшихъ школьныхъ лтъ,

Забылъ я рознь, но дружбы не забылъ…

Привтъ друзьямъ, враговъ же — я простилъ.

Дни юности, дни дружбы золотой!

Любя другихъ, я счастливъ былъ тобой!…

Вы, узы дружбы свтлыхъ юныхъ лтъ,

Когда въ душ слда притворства нтъ,

И каждый сердца юнаго порывъ

Не знаетъ лжи, свободенъ и правдивъ,

Когда скрывать невдомо сердцамъ

Къ друзьямъ любовь и ненависть къ врагамъ…

Да, чуждые всей мудрости отцовъ,

Не знали мы блестящихъ, лживыхъ словъ,

Вдь юнош, въ комъ живъ душевный жаръ,

Невдомъ лицемрья тонкій даръ,

Когда жъ пора стать мужемъ, наконецъ,

Ему внушитъ заботливый отецъ

Всю мудрость лжи, какъ надо скрытнымъ быть,

Умть молчать, пріятно говорить,

Со старшими согласнымъ быть во всемъ…

За эту ложь награда ждетъ потомъ!

Кто жъ не согласенъ мысль свою сдержать,

Чтобы карьер тмъ не помшать?

Хоть чувствуетъ неправду сердцемъ онъ

И духъ его глубоко возмущенъ.

Прочь эту тему! Жаломъ колкихъ словъ

Не мн срывать личину лжи съ льстецовъ,

Другимъ пвцамъ оставимъ ядъ сатиръ,

Мою же пснь иной плняетъ міръ.

Одинъ лишь разъ въ ней вспыхнулъ злобный жаръ,

Врагу въ отвтъ готовился ударъ,

Когда жъ тотъ врагъ изъ страха иль стыда,—

Не знаю я,— но скрылся навсегда,

Предупрежденный другомъ, можетъ быть,

Я тотчасъ же ршилъ ему простить,

Мой слабый врагъ мн только жалокъ былъ,

И злобу я невольно позабылъ.

Подвергнутъ былъ еще удараиъ лозъ

Въ моихъ стихахъ невдомый Помпозъ.

Нашъ выскочка мн страха не внушалъ

Но палку самъ пусть чувствуетъ капралъ

Еще порой, въ избытк юныхъ силъ,

Надъ слабостями Гранты я шутилъ.

Но это я давно усплъ забыть,

И больше мн не суждено гршить:

Навкъ умолкнетъ вскор пснь моя,

И мирнымъ сномъ усну въ могил я.

Привтъ теб, веселый нашъ кружокъ.

Я, лидеръ твой, тобой гордиться могъ,

Мои продлки ты со мной длилъ,

Я былъ твой другъ и твой совтчикъ былъ,

Не страшны были рзвости твоей

Ни мантія, ни хмурый взглядъ очей

Педанта-выскочки, который къ намъ

Вошелъ невждой грубымъ въ Иды храмъ-

Взамнъ того, кто былъ всему душой,

Минувшихъ лтъ наставникъ дорогой.

О Пробусъ, гордость Иды!… Ахъ, зачмъ

Ты для нея теперь на вки нмъ?

Мы съ нимъ читали древнихъ мастеровъ,

Онъ страхъ внушалъ и вмст съ тмъ любовь,

И вотъ, свершивъ свой долгій, честный трудъ,

Онъ отдохнуть нашелъ себ пріютъ.

Теперь сидитъ на каедр Помпозъ…

Ахъ, вновь его я имя произнесъ!

Презрнье молча, пусть его клеймитъ,

Пусть будетъ всми онъ навкъ забытъ,

Я больше имъ мой стихъ не оскверню,

Ему вполн я отдалъ дань мою.

Среди тнистыхъ вязовъ и ракитъ

Прекрасной Иды зданіе стоитъ,

Съ любовью смотритъ свтлый храмъ наукъ

На снь лсовъ, на ширь полей вокругъ,

Какъ въ нихъ рзвится, шумный и живой,

Въ свободный часъ питомцевъ юныхъ рой.

Разсыпавшись къ любимымъ уголкамъ,

Рядъ разныхъ игръ вмигъ затваютъ тамъ.

Вотъ т бгутъ… кто первый? кто быстрй?..

И, не страшась полуденныхъ лучей

Съ веселымъ крикомъ, красны какъ кумачъ,

Ударомъ ногъ швыряютъ кверху мячъ,

А эти вс уйти туда спшатъ,

Гд воды Бренты свтлыя журчатъ,

Иныя ищутъ тнь густыхъ втвей,

Чтобы спастись отъ солнечныхъ лучей,

Вонъ т завидли издалека

Идущаго вдоль нивы простака

И рядъ остротъ пускаютъ парню вслдъ,

И никому отъ нихъ пощады нтъ,

Случалось такъ, что на мстахъ проказъ

Слагалась даже лтопись не разъ:

‘Здсь съ парнями былъ принятъ нами бой,

Онъ выигранъ жестокой былъ цной,

Здсь нашъ отрядъ числомъ былъ побжденъ,

Здсь жаркій бой былъ вновь возобновленъ’.

И вотъ, въ разгаръ веселья шалуновъ,

Звучитъ вдали вдругъ колокола зовъ,

Такъ незамтно часъ забавъ пройдетъ,

Наука вновь въ свой мирный храмъ зоветъ.

Нтъ громкихъ фразъ на пышныхъ плитахъ тамъ,

Лишь записи чернютъ по стнамъ,

Смотрите, здсь глубоко рядъ именъ

Питомцевъ всхъ на вкъ запечатлнъ,

Отцамъ и дтямъ мсто здсь дано,

Однимъ — недавно, для другихъ — равно,

Ихъ имена жить долго будутъ тутъ,

Когда отецъ и сынъ давно умрутъ,

Быть можетъ эта надпись для иныхъ —

Единственный надгробный камень ихъ,

Межъ тмъ какъ поростутъ въ земл чужой

Могилы ихъ безвстныя травой…

Вотъ рядъ именъ столь близкихъ съ юныхъ дней:

Мое и всхъ былыхъ моихъ друзей…

Еще смшатъ проказы наши тхъ,

Кто, въ свой чередъ здсь замстилъ насъ всхъ,

Кто былъ порядку строго подчиненъ,

Кому начальства голосъ былъ законъ,

И кто теперь порядокъ тотъ ведетъ,

Забравъ бразды правленья въ свой чередъ.

Но иногда, подъ стоны зимнихъ вьюгъ,

Они проказы наши вспомнятъ вдругъ:

‘Такъ вотъ какая въ наши времена

Велась съ юнцами этими война!

Разъ на стну вдругъ вздумали взлзать,—

Ничмъ нельзя ихъ было удержать!..

Здсь Пробусъ, помнимъ, рознялъ драчуновъ,

А здсь сказалъ привтъ прощальныхъ словъ…

Разъ ночью вдругъ они ушли гулять,

И не ршился ихъ Помпозъ искать…’

Есть срокъ всему, о нихъ,какъ и о насъ,

По именамъ лишь вспомнятъ въ поздній часъ,

Еще немного лтъ — и въ тьм временъ

О нашемъ царств миъ похороненъ…

Кидаю я послдній долгій взглядъ

На то, что было много лтъ назадъ…

Друзья, васъ нтъ! Но слышу я вашъ кликъ

И плачу я, хоть плакат не привыкъ,

Въ блестящемъ мір пошлой суеты,

Среди забавъ и шумной пустоты

Лишь одного забвенья я искалъ

(Все что, утратилъ, то забыть желалъ).

Напрасно все! Когда, среди суетъ,

Какой нибудь товарищъ школьныхъ лтъ

Со иной о прежней дружб говорилъ,

Я сердцемъ вновь веселый отрокъ былъ!

Я забывалъ весь шумный, пышный кругъ,

Когда былъ найденъ дтства милый другъ.

Красы улыбки — (мн-ль, увы, не знать

Какъ сердцемъ сил страсти уступать!)

Красы улыбки, полныя огня,

Едва въ тотъ часъ могли плнять меня:

Я съ другомъ былъ! Съ взволнованной душой

Я рощи Иды видлъ предъ собой,

Я видлъ вновь себя въ кругу друзей,

Въ тни густой знакомыхъ мн аллей…

Такъ прежнихъ чувствъ душа моя полна,

Такъ дружбою любовь побждена.

Но почему съ волненьемъ столь живымъ

Я обращаюсь къ школьнымъ днямъ моимъ?

Ужель меня въ восторгъ такой привелъ

Обычный дтства свтлый ореолъ?

Нтъ, сердце такъ трепещетъ потому,

Что дружба дорога вдвойн тому,

Кто, не найдя любви въ земл родной,

Скитальцемъ сталъ навкъ въ стран чужой.

О Ида! свтлый лучъ въ моей судьб!

Мой домъ, мой міръ, мой рай — въ одной теб!

Суровой смертью я еще съ пеленъ

Отцовской нжной ласки былъ лишенъ.

Ужель наставникъ можетъ замнить

Любовь отца и имъ ребенку быть?

Иль то, что съ дтскихъ лтъ я могъ быть гордъ,

Узнавъ, что я — богатый, знатный лордъ?

Ахъ, дружбу брата зналъ ли въ дтств я?

Сестра меня ласкала ли, любя?

Какъ безотрадно-грустенъ отдыхъ мой!

Не вижу я нигд души родной!..

И вотъ, какъ часто въ мимолетномъ сн

Улыбки близкихъ грезятся вдругъ мн,

Я ихъ спшу прижать къ груди моей

Я слышу много ласковыхъ рчей,

Я въ радости глаза мои открылъ,—

Но то, увы, не брата голосъ былъ…

Отшельникъ средь толпы — я одинокъ,

Хотя кругомъ кипитъ людской потокъ,

На дождь внковъ вокругъ меня гляжу,

Но для себя цвтка не нахожу…

Что жъ длать мн? Въ толп чужой искать

Себ друзей — иль одному вздыхать?

И я спшу, чтобъ облегчить мн грудь,

Питомцамъ Иды руку протянуть.

Алонзо! лучшій изъ моихъ друзей!

Могу гордиться дружбою твоей!

Не мн прославить дружбою тебя.

Могу прославить ею лишь себя!

Ты въ юности такъ много общалъ,

И, если ты надежды оправдалъ,

Ты долженъ быть поэтами восптъ,

И славу тмъ создастъ себ поэтъ.

Сердечный другъ и первый въ списк тхъ,

Кто далъ мн столько счастья и утхъ!

О, какъ наука насъ къ себ влекла!

Какъ наша жажда знанія росла!

И въ часъ досуга, съ преданной душой,

Везд всегда ты вмст былъ со мной.

Бросать ли мячъ — ты мой помощникъ былъ,

И туторъ нашъ насъ вмст находилъ,

Съ тобой въ союз въ крикетъ я игралъ,

Иль ловлю рыбы вмст затвалъ,

Бывало, прыгнувъ въ воду на скаку,

Переплывалъ съ тобою я рку,

И, неизмнно дружные во всемъ,

Какъ близнецы, являлись мы вдвоемъ.

Ты не забытъ, веселый мальчикъ мой,

О Давусъ, встникъ радости живой!

Ты — первый нашъ проказникъ и шутникъ,

Каламбуристъ столь острый на языкъ!

Какъ, помню я, ты нравиться хотлъ,

И какъ при томъ застнчиво роблъ!

Однако въ мигъ опасный, роковой

Ты сердцемъ былъ безтрепетный герой,

Не шуточный примръ тобой былъ данъ:

Въ одной изъ свалокъ кто-то изъ крестьянъ,

Схвативъ ружье, убить меня хотлъ,

Былъ страшный мигъ — онъ взялъ ужъ на прицлъ,

(Межъ тмъ съ другимъ я занятъ былъ борьбой

И не видалъ угрозы роковой).

Тутъ вырвался у всхъ невольный крикъ

Но ты безстрашно бросился — и въ мигъ,

Схвативъ ружье, ударъ остановилъ

И дикаря на землю повалилъ.

Чмъ я могу за подвигъ отплатить?

Ужель въ стихахъ тебя благодарить?

О, если я забуду подвигъ тотъ,

Пусть это сердце кровью истечетъ!..

Ты многаго могъ ждать бы отъ меня,

О Ликусъ! Ты — свтлй и краше дня!

Коль дань отдать достоинствамъ твоимъ,

Мой стихъ бы полонъ былъ тобой однимъ!

Ты проявлялъ, смиряя преній шумъ,

Спартанца мощь, Аинянина умъ,

И, если даръ тотъ расцвтетъ въ теб,

То лавръ твоей готовится судьб.

Коль умъ высокій знаньемъ окрыленъ

Какъ много общать намъ долженъ онъ!

Когда раздастся смлый голосъ твой,

Какъ будутъ пэры жалки предъ тобой!

Свободный умъ, источникъ свтлыхъ силъ,

Съ душою честной ты соединилъ.

А Эвріалъ ужели мной забытъ?

Въ немъ древнихъ, славныхъ предковъ кровь кипитъ.

Хоть разойтись со мной пришлось ему,

Но все жъ онъ дорог сердцу моему,

Оно трепещетъ, вспомнивши о немъ,

И вновь согрто дружескимъ огнемъ.

Вдь нашей ссор зависть лишь виной,

Онъ помирится, прежній другъ, со мной!

Ты — красоты высокій идеалъ,

Какъ сердца чистотой ты насъ плнялъ!

Но не теб въ палатахъ возсдать,

Иль славы въ бранныхъ подвигахъ искать,

Оставивъ ихъ въ удлъ земнымъ сердцамъ,

Душою ты стремишься къ небесамъ.

Ты при дворахъ, конечно, могъ блистать,

Но твой языкъ не знаетъ слова: лгать,

Потокъ привтствій, вычурный поклонъ,

Весь царедворца лживо-льстивый тонъ —

Въ теб негодованье лишь зажжетъ,

И блескъ двора тебя не привлечетъ.

Семейнымъ счастьемъ будешь ты согртъ,

Гд лишь любовь, гд ненависти нтъ,

Ты — всмъ примръ, друзьямъ — ты идеалъ,

Лишь рабъ тщеславья лучшаго бъ искалъ.

Вотъ и Клеонъ стоитъ передо мной

Съ его открытой, честною душой,

Она свтла, нтъ пятнышка на ней,

Онъ былъ одинъ изъ преданныхъ друзей.

Въ одинъ и тотъ же день вошли мы въ классъ,

Работа тсно связывала насъ,

И вмст мы курсъ кончили наукъ,

Въ успхахъ былъ соперникъ мн мой другъ,

Но намъ пришлось ихъ поровну длить,

Мы не могли другъ друга побдить,

Когда мы рчь держали, дружно залъ

Обоимъ намъ всегда рукоплескалъ.

Какъ независтливъ честный былъ Клеонъ!

Свой лавръ длить со мной готовъ былъ онъ,

Но, сознаюсь, мн сердце говоритъ,

Что лишь ему тотъ лавръ принадлежитъ.

Друзья мои! О призракъ юныхъ дней!

Послдній вздохъ фантазіи моей

Т дни спшитъ съ любовью начертать,

Которыхъ мн ужъ больше не видать.

Воспоминанье! ты еще живешь!

Ты утшенье въ горести даешь!

Передо мной вся юность расцвла,

И дтскій лавръ вкругъ моего чела,

Вотъ Пробусъ хвалитъ мн мой первый стихъ,

Я первымъ сталъ средь сверстниковъ моихъ,

Вотъ первой рчи памятный успхъ…

Я Пробусу обязанъ больше всхъ!

Какой я благодарностью пылалъ

Къ нему въ тотъ мигъ! О слав какъ мечталъ!

Коль мн ее стяжала пснь моя,

То лишь ему обязанъ этимъ я.

О, если бъ я моею лирой могъ

Подняться выше этихъ блдныхъ строкъ,

Ему бы я отдалъ души порывъ!

Пусть сгибнетъ пснь, но онъ въ ней будетъ живъ!

Но для чего ему ненужный стихъ?

Ему ль искать похвалъ себ пустыхъ?

Сынами Иды онъ благословленъ,

И въ каждомъ сердц встртитъ отзвукъ онъ,

Онъ этимъ высшихъ почестей достигъ,

Къ чему жъ тогда толпы продажной кликъ?..

Не кончилъ я моихъ любимыхъ грезъ,

Послднихъ словъ еще не произнесъ,

Я многихъ не назвалъ еще друзей

И не восплъ такъ много дтскихъ дней…

Но пусть замолкнетъ отзвукъ дней былыхъ,

Послдній мой, столь милый сердцу стихъ!

Умолкну я.. О, какъ отрадно мн

Мечтать о дняхъ минувшихъ въ тишин!

Пуста и мрачна будущность моя,

Могу мечтать о прошломъ только я,

Да, лишь къ нему стремлюсь моей душой,

Оно стоитъ, какъ призракъ, предо мной.

О Ида! свточъ средь житейскихъ волнъ!

Правь, гордо правь впередъ твой быстрый челнъ!

Пусть чтитъ тебя питомецъ юный твой

И плачетъ, разставаяся съ тобой,

Быть можетъ въ жизни, въ дни суровыхъ грезъ,

Ему не лить нжне этихъ слезъ!…

Вы, для кого ужъ близокъ мракъ могилъ,

Остатокъ жалкій прежнихъ юныхъ силъ.

Вы, чьи друзья, какъ рой цвтовъ весны,

Давно осенней бурей сметены,—

Вы вспомните о юности своей,

Когда не знали жизненныхъ цпей!

Скажите мн, ужель ея привтъ

Вамъ не затмитъ послдующихъ лтъ?

Ужель тщеславье дать способно вамъ

Такой благой, цлительный бальзамъ?

Богатствами ль для мотовъ-сыновей,

Улыбкою ль привтной королей,

Добытымъ ли убійствами внкомъ,

Иль блескомъ звздъ, иль золотымъ шитьемъ

(Игрушками для стариковъ-дтей)

Замните вы чары юныхъ дней?

О нтъ! Раскрывъ дрожащею рукой

Страницы книги жизни прожитой,

Глядите вы на мрачные листы,

Гд только дни младенчества чисты,

Гд яркость чувствъ скрывалъ покровъ стыда,

Гд съ правдой вы простились навсегда,—

И строки т, съ сердечною тоской,

Пятнаете раскаянья слезой…

Благословите жъ дивный свитокъ тотъ,

Гд въ строкахъ утро свтъ отрадный льетъ,

Гд Истины для васъ открытъ былъ храмъ,

Гд Дружба улыбалась юнымъ днямъ…

Н. Брянскій.

0x01 graphic

Отвтъ на прекрасную поэму, написанную Монгомери, авторомъ ‘Швейцарскаго странника’ и озаглавлеиную ‘Общій жребій’.

(Answer to а beautiful poem, written by Montgomery, author of’The wanderer of Switzerland’ etc, entitled ‘The Common Lotu.)

Ты правъ, Монгомри, рукъ людскихъ

Созданье—Летой поглотится,

Но есть избранники, о нихъ

Навки память сохранится.

Пусть неизвстно, гд рожденъ

Герой-боецъ, но нашимъ взорамъ

Его дла изъ тьмы временъ

Сіяютъ яркимъ метеоромъ.

Пусть время вс слды сотретъ

Его утхъ, его страданья,

Все жъ имя славное живетъ

И не утратитъ обаянья.

Борца, поэта бренный прахъ

Взятъ будетъ общею могилой,

Но слава ихъ въ людскихъ сердцахъ

Воскреснетъ съ творческою силой.

Взоръ полный жизни перейдетъ

Въ застывшій взоръ оцпеннья,

Краса и мужество умретъ

И сгинетъ въ пропасти забвенья.

Лишь взоръ поэта будетъ лить

Намъ вчный свтъ любви, сіяя,

Въ стихахъ Петрарки будетъ жить

Лауры тнь, не умирая.

Свершаетъ время свой полетъ,

Сметая царства чередою,

Но лавръ поэта все цвтетъ

Неувядающей красою.

Да, всхъ сразитъ лихой недугъ,

Всхъ ждетъ покой оцпеннья,

И старъ, и младъ, и врагъ, и другъ —

Вс будутъ, вс — добычей тлнья.

Всего дни жизни сочтены,

Падутъ и камни вковые,

Отъ гордыхъ храмовъ старины

Стоятъ развалины нмыя.

Но если есть всему чередъ,

Но если мраморъ здсь не вченъ,—

Безсмертія заслужитъ тотъ,

Кто искрой божеской отмченъ.

Не говори жъ, что жребій всхъ —

Волной поглотится суровой,

То участь многихъ, но не тхъ,

Кто смерти разорвалъ оковы.

Н. Брянскій

Строки, адресованныя Дж. Т. Бичеру въ отвтъ на его совтъ автору чаще посщать общество.

(Lines, adressed to tbe Rev. I. T. Bкcher, on tris adrising the auttior to mix more with society).

Милый Бичеръ! Вы дали мн мудрый совтъ

Быть въ общеньи съ людскою толпою.

Но мой умъ съ одиночествомъ свыкся… А свтъ

Презираю я всею душою.

Пусть на подвигъ война иль сенатъ позовутъ,—

Честолюбье мой духъ растревожитъ,

Лишь когда испытанія дтства пройдутъ,

Стану славить я родъ мой, быть можетъ.

Тамъ незримо бурлитъ въ тайникахъ глубины

Пламя Этны въ пылающей страсти,

Но прорвались потоки, грозны и страшны,—

И смирить ихъ нтъ силы, нтъ власти.

Такъ бурлитъ жажда славы въ груди у меня,

Чтобъ она средь потомковъ окрпла,

Чтобъ, какъ фениксъ, взлетая на крыльяхъ огня,

Возродился я снова изъ пепла,

Много-бъ снесъ я тревогъ, чтобъ прославить себя

Жизнью Фокса иль смертью Чатама,

Не была ихъ кончина концомъ бытія,

Блещетъ слава ихъ въ очи намъ прямо.

Для чего-же сходиться мн съ модной толпой,

Преклонясь- предъ ея вожаками,

Славословить нелпость трусливой душой

И завязывать дружбу съ глупцами?!

Испыталъ я и сладость и горечь любви,

Рано искренней дружб поврилъ,

Осуждаютъ матроны порывы мои

И узналъ я, что другъ лицемрилъ.

Что богатство?! Оно уничтожится въ день

По желанью тирана иль Рока,

Что мн титулъ — могущества лживая тнь,

Только славы я жажду глубоко!

Чуждъ я лжи, не умю еще до сихъ поръ

Правду я покрывать лакомъ моды,

Такъ зачмъ-же терпть ненавистный надзоръ

И на глупость растрачивать годы.

В. Мазуркевичъ.

ЛЮБВИ ПОСЛДНЕЕ ПРОЩАНЬЕ.

(Loves last adieu).

, ‘ — Anacreon.

Цвты любви цвтутъ и красятъ жизни садъ,

Средь сорныхъ травъ цвтутъ они до увяданья,

Но время ихъ сожнетъ, вс листья облетятъ,

Ихъ оборветъ любви послднее прощанье.

Напрасно ласками смиряемъ мы печаль

И врность сохранять приносимъ общанье,

Случайность навсегда умчать насъ можетъ вдаль

И смерть шепнетъ любви послднее прощанье.

Надежда насъ живитъ, спокойствіемъ дыша,

И говоритъ: ‘опять настанетъ часъ свиданья’,

Утшится на мигъ печальная душа

Отъ горечи любви послдняго прощанья.

Взгляните,— вотъ чета! Любовью сплетены

Ей розы счастія въ восторгахъ и сіянь,

Но мигъ пришелъ… и вотъ,— он охлаждены

Морозами любви послдняго прощанья,

О, лэди милая! Ужель вы не могли-бъ

Смягчить свою тоску, унять свои .страданья?!

Но что-же спрашивать?! Разсудокъ вашъ погибъ,

Ставъ жертвою любви послдняго прощанья.

Кто этотъ мизантропъ, бгущій отъ людей

Изъ городовъ въ лса, чтобъ тамъ свои стенанья

Пересказать втрамъ, ловя среди степей

Вс отзвуки любви послдняго прощанья.

Смнила ненависть теперь былую страсть,

И сердце, знавшее мятежныя желанья,

Злорадно думаетъ, какъ сбросить эту власть

И прошептать любви послднее прощанье.

Завидуетъ оно одвшимъ сердце въ сталь,

Не знающимъ утхъ, но также и страданья,

Кто скуки чуждъ, кого не трогаетъ печаль

И не страшитъ любви послднее прощанье.

Проходитъ молодость, жизнь улетаетъ съ ней,

И меркнутъ на любовь былыя упованья,

Уносится оно на крыльяхъ прежнихъ дней

Подъ саваномъ любви послдняго прощанья.

Астрея говоритъ, что каждый свтлый мигъ

Мы искупить должны цною покаянья,

Кто алтаря любви, блаженствуя, достигъ,

Познаетъ грусть любви послдняго прощанья.

Тотъ, кто склонялся ницъ предъ этимъ алтаремъ

Пускай наложитъ тамъ, какъ знакъ воспоминанья,

Миртъ — благодатный даръ за радости въ быломъ,—

И кипарисъ — любви послднее прощанье.

В. Мазуркевичъ.

Отвтъ на нсколько изящныхъ стиховъ, присланныхъ автору другомъ, жаловавшимся, что одно изъ его описаній было слишкомъ страстно написано.

(Answer to some elegant verses sent by а friend to the author, complaining that one of his descriptions was rather too warmly drawn).

Когда-бъ старушка, миссъ, иль врагъ, иль даже попъ

Меня за новое изданье осудили,

Эхидны-жъ добрыя работу разбранили,

Могу-ли я дерзнуть щолчокъ дать муз въ лобъ?

Аnstеy, New Bath guide, p 169.

Чистосердечіе заставило меня

Хвалить, о, Бичеръ, стихъ, что, истину цня,

Сливаетъ критика съ своимъ надежнымъ другомъ.

Правдивъ вашъ приговоръ и строгъ онъ по заслугамъ.

Я, нерадивый, самъ причиной золъ такихъ.

За звуки дикіе, за путаницу ихъ

Прошу прощенія, надюсь, не напрасно.

Иной разъ мудрецы теряются ужасно,—

Легко-ли юнош внушенья сердца смять?

При осторожности не трудно обуздать

Волненія души, но тяжелй проврить.

Когда горячій умъ любовь спшитъ измрить,

Хромая сдержанность далеко отстаетъ,

Напрасно хилый фатъ спшитъ ея полетъ

Ускорить. Молодой и старый, побжденный

И побдитель,— вс въ цпи идутъ скрпленной.

Пусть, кто избгъ ея, осудитъ этотъ стихъ,

Пусть, чья душа цпей гнушалася такихъ,

Несчастной жертв шлетъ пустыя порицанья.

Какъ ненавижу я ихъ псенъ завыванье,

Толпу протянутыхъ за пошлой римой рукъ

И въ ледяныхъ стихахъ пустое эхо мукъ,

Невдомыхъ для нихъ, назойливыхъ для міра.

Священный Геликонъ мой — молодость, а лира —

Все сердце. Истина вотъ муза. Умъ двицъ

Я не могу смутить. Среди моихъ страницъ

Соблазнъ неопытнымъ я не внушу преступно.

И двушка, чья грудь лукавству недоступна,

Чьи свтлыя мечты въ улыбк разлиты,

Чей взоръ кокетства чуждъ и пошлой суеты,

При добродтели — не строгая безбожно,

Она, которую изящество надежно

Ведетъ къ могуществу, моимъ стихомъ она

Не будетъ никогда преступно смущена.

Но нимфа, въ чьей груди желаніе всецло

Огнемъ грховнымъ жжетъ и растравляетъ тло,

Падетъ и безъ стей, которыхъ не нашла,

Хотя-бы никогда ни строчки не прочла.

Что до меня, хочу я угодить немногимъ,

Чьи души вврены природы чувствамъ строгимъ,

Пусть дтскій стихъ щадятъ и не отвергнутъ вновь

И римы легкія и легкую любовь.

Въ безчувственной толп я не желаю славы,

Рукоплесканья ихъ я вовсе не цню

Насмшки ихъ и судъ презрніемъ казню.

А. едоровъ.

ЭЛЕГІЯ НА НЮСТЕДСКОЕ АББАТСТВО.

(Elegy on Newstead Abbey).

Это голосъ тхъ лтъ, что прошли, они стремятся

предо мной со всми своими дяніями.

Оссіанъ.

Полуупавшій, прежде пышный храмъ!

Алтарь святой! монарха покаянье!

Гробница рыцарей, монаховъ, дамъ,

Чьи тни бродятъ здсь въ ночномъ сіянь.

Твои зубцы привтствую, Нюстедъ!

Прекраснй ты, чмъ зданья жизни новой,

И своды залъ твоихъ на ярость лтъ

Глядятъ съ презрньемъ, гордо и сурово.

Врны вождямъ, съ крестами на плечахъ,

Здсь не толпятся латники рядами,

Не шумятъ безпечно на пирахъ,—

Безсмертный сонмъ!— за круглыми столами!

Волшебный взоръ мечты, въ дали вковъ,

Увидлъ бы движенье ихъ дружины,

Въ которой каждый — умереть готовъ

И, какъ паломникъ, жаждетъ Палестины.

Но нтъ! не здсь отчизна тхъ вождей,

Не здсь лежатъ ихъ земли родовыя:

Въ теб скрывались отъ дневныхъ лучей,

Ища спокойствія, сердца больныя.

Отвергнувъ міръ, молился здсь монахъ

Въ угрюмой кельи, подъ покровомъ тни,

Кровавый грхъ здсь пряталъ тайный страхъ,

Невинность шла сюда отъ притсненій.

Король тебя воздвигъ въ краю глухомъ.

Гд шервудцы блуждали, словно зври,

И вотъ въ теб, подъ чернымъ клобукомъ,

Нашли спасенье жертвы суеврій.

Гд, влажный плащъ надъ перстью неживой,

Теперь трава струитъ росу въ печали,

Тамъ иноки, свершая подвигъ свой,

Лишь для молитвы голосъ возвышали.

Гд свой неврный летъ нетопыри

Теперь стремятъ сквозь сумраки ночные,

Вечерню хоръ гласилъ въ часы зари,

Иль утренній канонъ святой Маріи!

Года смняли годы, вкъ — вка,

Аббатъ — аббата, мирно жило братство.

Его хранила вры снь, пока

Король не посягнулъ на святотатство.

Былъ храмъ воздвигнутъ Генрихомъ святымъ,

Чтобъ жили тамъ отшельники въ поко.

Но даръ былъ отнятъ Генрихомъ другимъ,

И смолкло вры пніе святое.

Напрасны просьбы и слова угрозъ,

Онъ гонитъ ихъ отъ стараго порога

Блуждать по міру, средь житейскихъ грозъ,

Безъ друга, безъ пріюта,— кром Бога!

Чу! своды залъ твоихъ, въ отвтъ звуча,

На зовъ военной музыки трепещутъ,

И, встники владычества меча,

Высоко на стнахъ знамена плещутъ.

Шагъ часового, смны гулъ глухой,

Веселье пира, звонъ кольчуги бранной,

Гуднье трубъ и барабановъ бой

Слились въ напвъ тревоги безпрестанной.

Аббатство прежде, нын крпость ты,

Окружена кольцомъ полковъ неврныхъ.

Войны орудья съ грозной высоты

Нависли, гибель ся въ ливняхъ срныхъ.

Напрасно все! Пусть врагъ не разъ отбитъ,—

Передъ коварствомъ уступаетъ смлый,

Защитниковъ — мятежный сонмъ тснитъ,

Развивъ надъ ними стягъ свой закоптлый.

Не безъ борьбы сдается имъ баронъ,

Тла враговъ пятнаютъ долъ кровавый,

Непобжденный мечъ сжимаетъ онъ.

И есть еще предъ нимъ дни новой славы.

Когда герой уже готовъ снести

Свой новый лавръ въ желанную могилу,—

Слетаетъ добрый геній, чтобъ спасти

Монарху — друга, упованье, силу!

Влечетъ изъ счъ неравныхъ, чтобъ опять

Въ иныхъ поляхъ отбилъ онъ приступъ злобный,

Чтобъ онъ повелъ къ достойнымъ битвамъ рать,

Въ которой палъ Фалкландъ богоподобный.

Ты, бдный замокъ, преданъ грабежамъ!

Какъ реквіемъ звучатъ сраженныхъ стоны,

До неба всходитъ новый иміамъ

И кроютъ груды жертвъ долъ обагренный.

Какъ призраки, чудовищны, блдны,

Лежатъ убитые въ трав священной.

Гд всадники и кони сплетены,

Грабителей блуждаетъ полкъ презрнный.

Истлвшій прахъ исторгнутъ изъ гробовъ,

Давно травой, густой и шумной, скрытыхъ:

Не пощадятъ покоя мертвецовъ

Разбойники, ища богатствъ зарытыхъ.

Замолкла арфа, голосъ лиры стихъ,

Вовкъ рукой не двинетъ минстрель блдный,

Онъ не зажжетъ дрожащихъ струнъ своихъ,

Онъ не споетъ, какъ славенъ лавръ побдный.

Шумъ боя смолкъ. Убійцы, наконецъ,

Ушли, добычей — сыты въ полной мр.

Молчанье вновь надло свой внецъ,

И черный Ужасъ охраняетъ двери.

Здсь Разореніе содержитъ мрачный дворъ,

И что за челядь славитъ власть царицы!

Слетаясь спать въ покинутый соборъ,

Зловщій гимнъ кричатъ ночныя птицы.

Но вотъ исчезъ анархіи туманъ

Въ лучахъ зари съ родного небосвода,

И въ адъ, ему родимый, палъ тиранъ,

И смерть злодя празднуетъ природа.

Гроза привтствуетъ предсмертный стонъ,

Встрчаетъ вихрь послднее дыханье,

Принявъ постыдный гробъ, что ей врученъ,

Сама земля дрожитъ въ негодовань.

Законный кормчій снова у руля

И челнъ страны ведетъ въ спокойномъ мор.

Вражды утихшей раны исцля,

Надежда вновь бодритъ улыбкой горе.

Изъ разоренныхъ гнздъ, крича, летятъ

Жильцы, занявшіе пустыя кельи.

Опять свой ленъ принявъ, владлецъ радъ,

За днями горести — полнй веселье!

Вассаловъ сонмъ въ привтливыхъ стнахъ

Пируетъ вновь,встрчая господина.

Забыли женщины тоску и страхъ,

Посвомъ пышно убрана долина.

Разноситъ эхо псни вдоль дорогъ,

Листвой богатой боръ веселый пышенъ.

И чу! въ поляхъ взываетъ звонкій рогъ,

И окликъ ловчаго по втру слышенъ.

Луга подъ топотомъ дрожатъ весь день…

О, сколько страховъ! радостей! заботы!

Спасенья ищетъ въ озер олень…

И славитъ громкій крикъ конецъ охоты!

Счастливый вкъ, ты долгимъ быть не могъ,

Когда лишь травля ддовъ забавляла!

Они, презрвъ блистательный порокъ,

Веселья много знали, горя — мало!

Отца смняетъ сынъ. День ото дня

Всмъ Смерть грозитъ неумолимой дланью,

Ужъ новый всадникъ горячитъ коня,

Толпа другая гонится за ланью.

Нюстедъ! какъ грустны нын дни твои!

Какъ видъ твоихъ раскрытыхъ сводовъ страшенъ!

Юнйшій и послдній изъ семьи

Теперь владтель этихъ старыхъ башенъ.

Онъ видитъ ветхость срыхъ стнъ твоихъ,

Глядитъ на кельи, гд гуляютъ грозы,

На славныя гробницы дней былыхъ,

Глядитъ на все, глядитъ, чтобъ лились слезы!

Но слезы т не жалость будитъ въ немъ:

Исторгло ихъ изъ сердца уваженье!

Любовь, Надежда, Гордость — какъ огнемъ,

Сжигаютъ грудь и не даютъ забвенья.

Ты для него дороже всхъ дворцовъ

И гротовъ прихотливыхъ. Одиноко

Бродя межъ мшистыхъ плитъ твоихъ гробовъ,

Не хочетъ онъ роптать на волю Рока.

Сквозь тучи можетъ солнце просіять,

Тебя зажечь лучемъ полдневнымъ снова.

Часъ славы можетъ стать твоимъ опять,

Грядущій день — сравняться съ днемъ былого!

Валерій Брюсовъ.

ГЕОРГУ, ГРАФУ ДЕЛАВАРУ.

(То George, Earl Delaware).

О да, я признаюсь, мысъ вами близки были,

Связь мимолетная для дтскихъ лтъ — вчна,

Намъ чувства братскія сердца соединили,

И намъ была любовь взаимная дана.

Но краткій мигъ смететъ, что создано годами,—

Такъ дружбы легкая непостоянна власть:

Какъ Страсть, она шумитъ воздушными крылами,

Но гаснетъ въ мигъ одинъ, когда не гаснетъ Страсть.

По Ид нкогда бродили мы весною,

И, помню, юныхъ дней блаженны были сны.

Какъ твердь была ясна надъ нашей головою!

Но бури хмурыхъ зимъ теперь намъ суждены.

И память милая, соединясь съ печалью,

Намъ дтство воскрешать не будетъ съ этихъ поръ,

Пусть гордость закалитъ мн сердце твердой сталью,

Что было мило мн,— отнын мой позоръ.

Но избранныхъ моихъ, я, другъ, не унижаю,—

Я васъ, попрежнему, я долженъ уважать,—

Насъ случай раздлилъ, но тотъ же случай, знаю,

Заставитъ васъ назадъ обтъ неврный взять.

Остывшую любовь во мн не смнитъ злоба.

И жалобную боль я въ сердце не впущу:

Спокойно мыслю я,— что мы неправы оба,

И вамъ легко простить,— какъ я легко прощу.

Вы знали — жизнь моя всегда горячей кровью

На первый вашъ призывъ откликнуться ждала,

Вы знали, что душа, вспоенная любовью,

Пространства и года преодолть могла.

Вы знали,— но къ чему напрасно вспоминая,

Разорванную цпь стараться удержать!

Вамъ поздно, надъ былымъ печально поникая,

О друг прежнихъ лтъ томительно вздыхать.

Разстанемся,— я жду, мы вновь сойдемся вмст,

Пусть время и печаль соединятъ насъ вновь,

Я требую отъ васъ — одной защиты чести:

Пусть распрю разршитъ прошедшая любовь.

Александръ Блокъ.

ДАMЕТЪ.

(Damoetas).

Безправный, какъ дитя, и мальчикъ по лтамъ,

Душою преданный убійственнымъ страстямъ,

Не вдая стыда, не вря въ добродтель,

Обмана бсъ и лжи сочувственный свидтель,

Искусный лицемръ отъ самыхъ раннихъ дней,

Измнчивый, какъ вихрь на вольности полей,

Обманщикъ скромныхъ двъ, друзей неосторожныхъ,

Отъ школьныхъ лтъ знатокъ условій свта ложныхъ,—

Даметъ извдалъ путь порока до конца

И прежде остальныхъ достигъ его внца:

Но страсти, до сихъ поръ терзая сердце, властно

Велятъ ему вкушать подонки чаши страстной,

Пронизанъ похотью, онъ цпь за цпью рветъ

И въ чаш прежнихъ нгъ свою погибель пьетъ.

Александръ Блокъ.

ПОСВЯЩАЕТСЯ МЭРІОНЪ.

(To Marion).

Что ты, Мэріонъ, такъ грустна?

Или жизнью смущена?

Гнвъ нахмуренныхъ бровей

Не къ лицу крас твоей.

Не любовью ты больна,

Нтъ, ты сердцемъ холодна.

Вдь любовь — печаль въ слезахъ,

Смхъ, иль ямки на щекахъ,

Или склонъ рсницы томной,—

Ей противенъ холодъ темный.

Будь же свтлой какъ была

Всмъ попрежнему мила,

А въ снгахъ твоей зимы

Холодны, бездушны мы.

Хочешь врности покорной —

Улыбайся, хоть притворно.

Суждено ль — и въ грустный часъ

Прятать прелесть этихъ глазъ?

Что ни скажешь,— все напрасно:

Ихъ лучей игра прекрасна,

Губы… но, чиста, скромна,

Муза пть ихъ не должна:

Она краснетъ, хмуритъ брови,

Велитъ бжать твоей любови,

Вотъ разсудокъ принесла,

Сердце во-время спасла.

Такъ одно сказать могу

(Чтобъ ни думалъ я — солгу):

Губы нжныя таятъ

Не одной насмшки ядъ.

Такъ, въ совтахъ безпристрастныхъ

Утшеній нтъ опасныхъ,

Пснь моя къ теб проста,

Лесть не просится въ уста,

Я, какъ братъ, учить обязанъ,

Сердцемъ я съ другими связанъ,

Обману ли я тебя,

Сразу дюжину любя?

Такъ, прости! Прими безъ гнва

Мой совтъ немилый, два,

А чтобъ не былъ мн въ упрекъ

Мой докучливый урокъ,

Опишу теб черты

Властной женской красоты:

Какъ ни сладостна для насъ

Алость губъ, лазурность глазъ,

Какъ бы локонъ завитой

Ни прельщалъ насъ красотой,

Все же это плнъ мгновенный,—

Какъ насъ свяжетъ неизмнно

Легкій очеркъ красоты?

Нтъ въ немъ строгой полноты.

Но открыть ли, что насъ свяжетъ,

Что пажамъ васъ чтить прикажетъ

Королевами всего?

Сердце,— больше ничего.

Александръ Блокъ.

0x01 graphic

ОСКАРЪ АЛЬВСКІЙ.

(Oscar of Alva).

Луна плыветъ на небесахъ,

Сребрится берегъ Лоры,

Въ туманныхъ, дикихъ красотахъ

Вдали чернютъ горы.

Умолкло все, окрестность спитъ.

Промчалось время боевъ:

Въ чертогахъ Альвы не гремитъ

Оружіе героевъ.

Какъ часто звздные лучи

Изъ тучъ, въ часы ночные,

Сребрили копья и мечи

И панцыри стальные,

Когда, презрвши тишину,

Пылая духомъ мести,

Они летли на войну

Искать трофеевъ чести!

Какъ часто въ бездны этихъ скалъ,

Вками освященныхъ,

Воитель мощный увлекалъ

Героевъ побжденныхъ!

Быстре сыпало тогда

Свой блескъ свтило ночи,

И муки смерти навсегда

Смежали храбрыхъ очи.

Въ послдній разъ на милый свтъ

Изъ тьмы они взирали,

Въ послдній разъ лун привтъ,

Вздыхая, посылали:

Они любили — имъ луна

Бывала утшеньемъ,

Они погибли — имъ она

Отрадой и мученьемъ.

Исчезла слава прежнихъ лтъ —

И сильные владыки,

И замокъ Альва, храмъ побдъ —

Добыча павилики.

Въ забвеньи сладостныхъ пвцовъ

И воиновъ чертоги,

И бродятъ лани вкругъ зубцовъ

И серны быстроноги.

Въ тяжелыхъ шлемахъ и щитахъ

Героевъ знаменитыхъ,

Въ пыли висящихъ на стнахъ

И лаврами обвитыхъ,

Гнздится дикая сова

И втръ пустынный свищетъ,

На пол битвъ растетъ трава

И вепрь свирпый рыщетъ.

О, древній Альва! миръ теб,

Ничтожности свидтель!

Со славой отдалъ долгъ судьб

Послдній твой владтель.

Погасъ его могучій родъ:

Нтъ ужаса народовъ!

И звукъ мечей не потрясетъ

Твоихъ желзныхъ сводовъ.

Когда зажгутся небеса,

Разстелются туманы,

И громъ, и вихри, и гроза

Взбунтуютъ океаны,

Какой-то голосъ роковой,

Какъ бури завыванье,

Иль голосъ тни гробовой,

Твое колеблетъ зданье.

Оскаръ! вотъ, чу! твой мдный щитъ,

Воюющій съ громами,

Носясь по воздуху звучитъ

Надъ альвскими стнами!

Вотъ твой колеблется шеломъ

На тни раздраженной,

Какъ ночью черною, крыломъ

Орлинымъ осненной.

Ходили чаши по рукамъ

Въ рожденіе Оскара,

Взвивался пламень къ облакамъ

Веселаго пожара:

Владыка Альвы ликовалъ

Въ кругу своихъ героевъ,

И бардъ избранный воспвалъ

И громъ, и вихри боевъ.

Ловецъ пернатою стрлой

Разилъ въ стремнинахъ ланей,

И рогъ гремящій, боевой

Сзывалъ питомцевъ браней.

Призывный рогъ плнялъ ихъ слухъ,

И арфы золотыя

Восторгомъ зажигали духъ,

Какъ двы молодыя.

‘О, будь невинное дитя’,

Пророчилъ старый воинъ,

‘Могучъ безтрепетенъ, какъ я,

Будь Ангуса достоинъ!

Да будутъ двы прославлять

Копье и мечъ Оскара!

Да будетъ злобный трепетать

Оскарова удара!’

Проходитъ годъ — и снова пиръ:

У Ангуса два сына,

И веселъ онъ при звук лиръ,

И радостна дружина.

Копье ли учатъ ихъ метать —

Ихъ дикій вепрь трепещетъ,

Стрлу ли мткую пускать —

Никто врнй не мещетъ.

Еще младенцы по лтамъ —

Они въ рядахъ героевъ:

По грознымъ, пагубнымъ мечамъ

Ихъ знаютъ въ вихр боевъ.

Кто первый грянулъ на враговъ?

Чьихъ странъ герои эти?

То цвтъ Морвеновыхъ сыновъ,

То Ангусовы дти.

Черне вранова крыла,

Съ небрежной красотою,

Вокругъ Оскарова чела

Власы вились волною,

Ихъ втръ вздымалъ на раменахъ

Угрюмаго Аллана.

Оскаръ былъ — мсяцъ въ облакахъ,

Алланъ — какъ тнь тумана.

Оскаръ съ безтрепетной душой

Чуждался зла и мести.

Всегда волнуемый тоской,

Алланъ былъ склоненъ къ мести.

Оскаръ, какъ искренность, не зналъ

Притворствовать искусства,

Алланъ въ душ своей скрывалъ

Завистливыя чувства.

Съ блестящей утренней звздой

Въ лазури небосклона

Равнялась гордой красотой

Царица Сутганнона.

И не одинъ герой искалъ

Супругомъ быть прекрасной —

И къ дв милой запылалъ

Оскаръ любовью страстной.

Кеннетъ и царственный внецъ —

Приданымъ къ сочетанью,

И, въ дум радостной, отецъ

Внималъ его желанью,

Ему пріятенъ былъ союзъ

Съ колномъ Гленнальвона:

Онъ мнилъ посредствомъ брачныхъ узъ

Соединить два трона.

Я слышу рокоты роговъ

И свадебные клики,—

То сонмы старцевъ и пвцовъ

Ликуютъ вкругъ владыки.

Персты летаютъ по струнамъ,

Пылаетъ дубъ столтній,

И ходитъ быстро по рукамъ

Стаканъ отцовъ завтный.

Въ одеждахъ пышныхъ и цвтныхъ

Герои собралися,

И въ Альв псни двъ младыхъ

И цитры раздалися.

Кипитъ въ сердцахъ восторгъ живой:

Вс пьютъ веселья сладость —

И Мора въ ткани золотой

Таитъ невольно радость.

Но гд Оскаръ? Ужъ меркнетъ день,

Клубятся въ неб тучи,

Покрыла лсъ и горы тнь:

Приди, ловецъ могучій!

Луна ліетъ дрожащій свтъ

Изъ облака тумана,

Невста ждетъ — и нтъ ихъ, нтъ

Оскара и Аллана.

Пришелъ Алланъ, съ невстой слъ

И въ думу погрузился.

И вотъ отецъ его узрлъ:

— ‘Куда Оскаръ сокрылся?

Гд были вы во тьм ночной?’

— ‘Гоняя лютыхъ вепрей,

Давно разстался онъ со мной

Въ кустахъ дремучихъ дебрей.

Гроза реветъ, быть можетъ, онъ

Зашелъ далеко въ горы:

Ему пріятнй звря стонъ

Руки прелестной Моры?’

— ‘Мой сынъ! любезный мой Оскаръ!’

Вскричалъ отецъ унылый:

‘Гд ты? гд ты? какой ударъ

И мн, и Мор милой!

Скорй, о воины-друзья,

Искать его спшите!

Не возражать! Въ тревог я…

Оскара приведите!

Ступай, Алланъ — ищи его,

Пройди лса, долины!

Отдайте сына моего,

Мн врныя дружины!’

Въ смятеньи все. ‘Оскаръ, Оскаръ!’

Взываютъ звроловы,

И грозно вторитъ имъ ударъ

Въ поднебесьи громовый.

‘Оскаръ!’ отвтствуютъ лса,

‘Оскаръ!’ грохочутъ волны,

И воютъ буря и гроза —

И вс опять безмолвны.

Денница гонитъ мракъ ночной,

Сводъ неба прояснился.

Проходитъ день, прошелъ другой —

Оскаръ не возвратился.

Приди, Оскаръ! невста ждетъ,

Ждутъ двы молодыя!

И нтъ его — и Ангусъ рветъ

Власы свои сдые.

— ‘Оскаръ! предметъ моей любви!

Оскаръ, мой свтлый геній!

Ужели ты съ лица земли

Спустился въ царство тней?

О, гд ты, сына моего

Убійца потаенный?

Открой его, открой его,

Властитель надъ вселенной!

Быть можетъ, жертва злобы, онъ

Лежитъ безъ погребенья —

И трупъ героя обреченъ

Зврямъ на расхищенье,

Быть можетъ, змй въ его костяхъ

Блющихъ таится,

И на скал Оскаровъ прахъ

Луною серебрится.

Не съ честью онъ, не въ битв палъ,

Но отъ руки поносной:

Сразилъ могучаго кинжалъ —

Не мечъ побдоносный.

Никто слезой не ороситъ

Оскаровой могилы

И славы холмъ не поститъ

Въ часъ полночи унылой.

‘Оскаръ, Оскаръ! смежилъ ли ты

Плнительные взоры?

Правдивы ль Ангуса мечты

И Вышнему укоры?

Погибъ ли ты, сынъ милый мой,

Души моей отрада?

Сдружися, смерть, сдружись со мной,

Небесъ благихъ награда!’

Такъ старецъ, мучимый тоской,

Излилъ свое волненье —

И чуждъ души его покой,

И чуждо утшенье.

Повсюду горестный влачитъ

Губительное бремя,

И рдко духъ его живитъ

Цлительное время.

‘Оскаръ мой живъ!’ онъ льститъ себя

Надеждою пріятной

И снова мнитъ: ‘Несчастенъ я,—

Погибъ онъ невозвратно!’

Какъ Звзды яркія во мгл

То меркнутъ, то пылаютъ,—

Печаль съ отрадой на чел

У Ангуса сіяютъ.

Бгутъ за днемъ другіе дни

Чредою постоянной,

И кроютъ будущность они

Завсою туманной.

Плыветъ луна, проходитъ годъ —

‘Оскаръ не возвратится!’

И рже старецъ слезы льетъ,

И мене крушится.

Оскара нтъ, Алланъ при немъ:

Онъ дней его опора

И тайнымъ, пламеннымъ огнемъ

Къ нему пылаетъ Мора.

Подобный брату красотой

И — двъ очарованье

Привлекъ онъ Моры молодой

Летучее вниманье.

— ‘Оскара нтъ, Оскаръ убитъ —

И ждать его напрасно’,

Стыдливо два говоритъ,

Сгарая нгой страстной:

‘Когда жъ онъ живъ, то, можетъ быть,

Я — жертвою обмана…

Люблю его, клянусь любить

Прекраснаго Аллана!’

— ‘Алланъ и Мора! годъ одинъ’,

Имъ старецъ отвчаетъ:

‘Продлите годъ: погибшій сынъ

Мн сердце сокрушаетъ!

Чрезъ годъ и ваши и мои

Исполнятся желанья:

Я самъ назначу день любви

И бракосочетанья’.

Проходитъ годъ. Ночная тнь

Туманитъ лсъ и горы —

И вотъ насталъ желанный день

Для юноши и Моры.

Пышне на неб блеститъ

Свтило золотое,

Быстрй во взорахъ ихъ горитъ

Веселіе живое.

Я слышу рокоты роговъ

И свадебные клики:

То сонмы старцевъ и пвцовъ

Ликуютъ вкругъ владыки.

Персты летаютъ по струнамъ,

Пылаетъ дубъ столтній

И ходитъ быстро по рукамъ

Стаканъ отцовъ завтный.

Въ одеждахъ пышныхъ и цвтныхъ

Герои собралися,

И въ Альв псни двъ младыхъ

И цитры раздалися.

Забыта горесть прежнихъ дней:

Вс пьютъ блаженства сладость —

И, средь торжественныхъ огней,

Таитъ невста радость.

Но кто сей мужъ? Невольный страхъ

Черты его вселяютъ:

Вражда и месть въ его очахъ,

Какъ молніи, сверкаютъ.

Незнаемъ онъ, не Альвы сынъ,

Свирпый и угрюмый…

И слъ отъ всхъ вдали одинъ,

Исполненъ тяжкой думы.

Окрестъ раменъ его обвитъ

Плащъ черный и широкій,

Перо багровое снитъ

Шеломъ его высокій.

Слова его — какъ гулъ вдали.

Какъ громъ передъ грозою,

Едва касается земли

Онъ легкою стопою.

Ужъ полночь. Гости за столомъ,

Живе арфы звуки,

И кубокъ съ ддовскимъ виномъ

Изъ рукъ летаетъ въ руки.

Желаютъ счастья молодымъ,

Поють во славу Моры,

Стремятся радостные къ нимъ

Привтствія и взоры.

И вдругъ, какъ бурная волна,

Воспрянулъ неизвстный —

И воцарилась тишина,

И трепетъ повсемстный.

Умолкъ веселый шумъ рчей

И свадебные клики,

И страхъ проникъ въ сердца гостей,

И Моры, и владыми.

— ‘Старикъ’, сказалъ онъ: ‘вкругъ тебя,

Какъ звзды вкругъ тумана,

Пируютъ врные друзья

И славятъ бракъ Аллана,

Я пилъ за здравіе его —

Счастливаго супруга:

Пей ты за здравье моего

Товарища и друга.

Скажи мн, старецъ, для чего

Оскаръ не раздляетъ

Веселья брата своего?

Зачмъ не поминаетъ

Никто о доблестномъ ловц?

Гд Альвы украшенье?

Зачмъ не здсь онъ — при отц?

Рши мое сомннье!’

—‘Оскаръ гд?’ Ангусъ отвчалъ,

И сердце въ немъ забилось,

И въ золотой его бокалъ

Слеза изъ глазъ скатилась.

‘Давно, мой другъ, Оскара нтъ!

Гд онъ — никто не знаетъ,

Лишь онъ одинъ на склон лтъ

Меня не утшаетъ’.

— ‘Лишь онъ одинъ тебя забылъ?’

Съ улыбкою ужасной

Свирпый воинъ возразилъ:

‘А можетъ быть напрасно

Ты плачешь каждый день о немъ —

И намъ бы о геро

Бесдовать, какъ о живомъ,

Въ пиру, при шумномъ ро.

Наполни кубокъ свой виномъ —

И пусть онъ переходитъ

Изъ рукъ въ другія за столомъ:

Оскара онъ приводитъ

На память любящимъ его.

Итакъ, провозглашаю:

За здравье друга моего

Оскара выпиваю!’

— ‘Я пью’, отвтствуетъ старикъ,

‘За здравіе Оскара!’

И загремлъ всеобщій кликъ:

‘За здравіе Оскара!’

— ‘Оскаръ въ душ моей живетъ’,

Сказалъ старикъ, ‘какъ прежде,

И если живъ онъ, то придетъ:

Я врю сей надежд!’

— ‘Придетъ иль нтъ — но что жъ Алланъ

Не пьетъ вина со мною,

И держитъ полный свой стаканъ

Дрожащею рукою?

И отчего, Оскаровъ братъ,

Въ лиц твоемъ смущенье?

Иль ты не можешь и не радъ

Исполнить предложенье?

Какой тебя волнуетъ страхъ?

Мы пили — не робли?’

И быстро розы на щекахъ

Аллана помертвли.

Течетъ съ лица холодный потъ,

На всхъ взоръ дикій мещетъ,

Къ устамъ подноситъ и не пьетъ —

И въ ужас трепещетъ.

— ‘Чего не пьешь, Алланъ?— И такъ

Любви весьма не лестной

Ты показалъ намъ явный знакъ!’

Воскликнулъ неизвстный.

‘Я вижу — хочешь честь воздать

Геройскому ты праху,

Но на чел твоемъ печать

Не радости, а страха’.

Алланъ неврною рукой,

Предъ воиномъ грозящимъ,

Подноситъ кубокъ круговой

Къ устамъ своимъ дрожащимъ.

— ‘Я пью’, сказалъ, ‘за моего

Любезнаго Оскара!’

И кубокъ палъ изъ рукъ его,

Какъ будто отъ удара.

— ‘Я слышу голосъ: это онъ —

Братоубійца злобный!’

Раздался вдругъ протяжный стонъ

И вопль громоподобный.

‘Убійца мой!’ отозвалось

По всмъ концамъ собранья,

И съ страшнымъ гуломъ потряслось

Стремительно все зданье.

Померкъ румяный свтъ огней,

Загрохотали громы,

И сталъ незримъ въ кругу гостей

Чудесный незнакомый,

И отвратительный фантомъ,

Въ молчаніи суровомъ,

Предсталъ, одянный плащомъ

Широкимъ и багровымъ.

Изъ подъ полы огромный мечъ,

Кинжалъ и рогъ блистаютъ,

И перья чудныя до плечъ

Съ шелома упадаютъ,

Зіяетъ рана на его

Груди окровавленной,

И страшны блдное чело

И взоръ окамененной.

Съ привтомъ хладнымъ и нмымъ

На старца онъ взираетъ,

И, взоръ осклабивъ, передъ нимъ

Колно преклоняетъ,

И грозно кажетъ на груди

Запекшуюся рану

Безъ чувствъ простертому, среди

Друзей своихъ, Аллану.

Вновь громы въ мрачныхъ облакахъ

Надъ Альвой загремли:

Щиты и латы на стнахъ

Протяжно зазвенли —

И тнь въ ужасной красот,

Одянная тучей,

Взвилась и скрылась въ высот,

Какъ метеоръ летучій.

Разстроенъ пиръ, соборъ гостей

Умолкъ, безмолвенъ въ страх.

Но кто — не Ангусъ ли — кто сей,

Поверженный во прах?

Нтъ, дни владыки спасены:

Онъ жить не перестанетъ,

Но дни Аллана сочтены:

Онъ боле не встанетъ.

Безъ погребенья брошенъ былъ

Убійцей трупъ Оскара,

И втръ власы его носилъ

Въ долин Глентанара.

Не въ битв жизнь окончилъ онъ,

Не мощною рукою,

Внчанный славой, пораженъ,

Но братнею стрлою.

Какъ въ лтній зной увядшій цвтъ.

Онъ палъ, войны питомецъ

Ему и памятника нтъ.

Ужасный незнакомецъ,

Никмъ неузнанный, исчезъ.

Другое привиднье,

Какъ было признано — съ небесъ

Оскарово явленье.

Прошли твои златые дни,

Невста гроба, Мора!

Не узрятъ боле они

Имъ пагубнаго взора.

Живи, сндаема тоской,

Печальна и уныла!

Взгляни сюда: сей холмъ крутой —

Алланова могила!

Какіе барды воспоютъ

На арф громогласной

И позднимъ лтамъ предадутъ

Конецъ его ужасный?

Какой возвышенный пвецъ

Возвышенныхъ дяній

Возложитъ риторскій внецъ

На урну злодяній?

Пади внокъ поэта въ прахъ!

Ты — не награда злоб:

Одно добро живетъ въ вкахъ.

Порокъ истлетъ въ гроб.

Напрасно жалости злодй

У менестреля проситъ:

Проклятье брата и людей

Мольбы его разноситъ.

А. Полежаевъ.

ЛАКИНЪ-И-ГЭРЪ.

(Lachyn-y-Gair).

Прочь, мирные парки, гд преданы нгамъ

Межъ розъ отдыхаютъ поклонники моды!

Мн дайте утесы, покрытые снгомъ,

Священны они для любви и свободы!

Люблю Каледоніи хмурыя скалы,

Гд молній бушуетъ стихійный пожаръ,

Гд, пнясь, реветъ водопадъ одичалый:

Суровый и мрачный люблю Локъ-на-Гаръ!

Ахъ, въ дтскіе годы тамъ часто блуждалъ я,

Въ шотландскомъ плащ и шотландскомъ берет,

Героевъ, погибшихъ давно, вспоминалъ я,

Межъ сосенъ сдыхъ, въ вечерющемъ свт.

Пока не затеплются звзды ночныя,

Пока не закатится солнечный шаръ,

Блуждалъ, вспоминая легенды былыя,

Разсказы о дтяхъ твоихъ, Локъ-на-Гаръ!

‘О тни умершихъ! не ваши-ль призывы

Сквозь бурю звучали мн хоромъ незримымъ?’

Я врю, что души геройскія живы

И съ втромъ летаютъ надъ краемъ родимымъ.

Царитъ здсь Зима въ ледяной колесниц,

Морозный туманъ разстилая, какъ паръ,

И праддовъ тни восходятъ къ цариц —

Почить въ грозовыхъ облакахъ Локъ-на-Гаръ!

‘Несчастные воины! разв видній,

Пророчащихъ гибель вамъ, вы не видали?’

Да! вамъ суждено было пасть въ Кулоден,

И смерть вашу лавры побдъ не внчали!

Но все же вы счастливы! Пали вы съ кланомъ,

Могильный вашъ сонъ охраняетъ Брэмаръ,

Волынки васъ славятъ по весямъ и станамъ!

И вторишь ихъ пнію ты, Локъ-на-Гаръ!

Давно я покинулъ тебя, и не скоро

Вернусь на тропы величаваго склона,

Лишенъ ты цвтовъ, не плняешь ты взора,

И все жъ мн милй, чмъ поля Альбіона!

Ихъ мирныя прелести сердцу несносны:

Въ зіяющихъ пропастяхъ больше есть чаръ!

Люблю я утесы, потоки и сосны,

Угрюмый и грозный люблю Локъ-на-Гаръ!

Валерій Брюсовъ.

КЪ МУЗ ВЫМЫСЛА.

(То Romance).

Царица сновъ и дтской сказки,

Ребяческихъ веселій мать,

Привыкшая въ воздушной пляск

Дтей послушныхъ увлекать!

Я чуждъ твоихъ очарованій,

Я цпи юности разбилъ,

Страну волшебную мечтаній

На царство Истины смнилъ!

Проститься не легко со снами,

Гд жилъ я двственной душой,

Гд нимфы мнятся божествами,

А взгляды ихъ какъ лучъ святой!

Гд властвуетъ Воображенье,

Все въ краски дивныя одвъ,

Въ улыбкахъ женщинъ — нтъ умнья,

И пустоты — въ тщеславьи двъ!

Но знаю: ты лишь имя! Надо

Сойти изъ облачныхъ дворцовъ,

Не врить въ друга какъ въ Пилада!

Не видть въ женщинахъ боговъ!

Признать, что чуждъ мн лучъ небесный,

Гд эльфы водятъ легкій кругъ,

Что двы лживы, какъ прелестны,

Что занятъ лишь собой нашъ другъ.

Стыжусь, съ раскаяньемъ правдивымъ,

Что прежде чтилъ твой скиптръ изъ розъ.

Я нын глухъ къ твоимъ призывамъ

И не парю на крыльяхъ грезъ!

Глупецъ! любилъ я взоръ блестящій

И думалъ: правда скрыта тамъ!

Ловилъ я вздохъ мимолетящій,

И врилъ дланнымъ слезамъ.

Наскучивъ этой ложью черствой,

Твой пышный покидаю тронъ.

Въ твоемъ дворц царитъ Притворство

И въ немъ Чувствительность — законъ!

Она способна вылить море —

Надъ вымыслами — слезъ пустыхъ,

Забывъ дйствительное горе,

Рыдать у алтарей твоихъ!

Сочувствіе, въ одежд черной

И кипарисомъ убрано,

Съ тобой пусть плачетъ непритворно

За всхъ кровь сердца льетъ онъ!

Зови поплакать надъ утратой

Дріадъ: ихъ пастушокъ ушолъ.

Какъ вы, и онъ пылалъ когда-то,

Теперь же презрлъ твой престолъ.

О нимфы! вы безъ затрудненья

Готовы плакать обо всемъ,

Горть въ порывахъ изступленья,

Воображаемымъ огнемъ!

Оплачете-ль меня печально,

Покинувшаго милый кругъ?

Не вправ-ль псни ждать прощальной

Я, юный бардъ, вашъ бывшій другъ?

Чу! близятся мгновенья Рока…

Прощай, прощай, безпечный родъ!

Я вижу пропасть недалеко,

Въ которой васъ погибель ждетъ.

Васъ властно гонитъ вихрь унылый,

Шумитъ забвенія вода,

И вы съ царицей легкокрылой

Должны погибнуть навсегда!

Валерій Брюсовъ.

СМЕРТЬ КАЛЬМАРА И ОРЛЫ.

ПОДРАЖАНІЕ ОССІАНУ МАКФЕРСОНА.

(The death of Calmar ond Orla).

Благодатны дни юности. Старость любитъ возвращаться памятью къ нимъ сквозь туманъ времени. Старецъ вспоминаетъ въ сумеркахъ о солнечныхъ часахъ утра. Онъ поднимаетъ копье дрожащей рукой и говоритъ: ‘Не такъ слаба была моя рука, когда я обнажалъ клинокъ передъ лицомъ моихъ отцовъ’. Исчезло племя героевъ. Но слава ихъ воскресаетъ въ звукахъ арфъ. Души ихъ носятся на крыльяхъ втровъ. Они слышатъ звуки сквозь стоны бурь и радуются въ своихъ облачныхъ замкахъ. Такъ и Кальмаръ. Срый камень отмчаетъ его тсное жилище. Онъ глядитъ внизъ съ высоты несущихся бурь, онъ обвивается вихрями и несется на горныхъ втрахъ.

Въ Морвен жилъ вождь — гроза для Фингала. Шаги его по полю были отмчены кровавыми слдами, Сыны Лохлина бжали отъ его гнвнаго меча, но кротокъ былъ взоръ Кальмара, мягко струились его свтлые кудри, подобные метеору ночи. Не о дв вздыхала его душа: вс помыслы его отданы были дружб — темноволосому Орл, покорителю героевъ. Равны были ихъ копья въ бою, но грозенъ и гордъ былъ Орла — и только съ Кальмаромъ онъ былъ нженъ. Они жили вдвоемъ въ пещер ойтонской.

Изъ Лохлина Сваранъ пустился по синимъ волнамъ. Сыны Эрина подчинились его власти. Фингалъ поднялъ своихъ вождей на битву. Ихъ судна покрыли океанъ. Ихъ полчища толпились на зеленыхъ холмахъ. Они пришли на помощь Эрину.

Ночь наступила облачная. Мракъ окутывалъ арміи, только пылающіе дубы свтились въ долин. Сыны Лохлина спали: имъ снилась кровь, Имъ грезится, что едва они поднимутъ копья, и Фингалъ бжитъ. Не то было съ воинами изъ Морвена. На сторожевомъ посту стоялъ Орла. Кальмаръ стоялъ подл него. Въ рукахъ они держали копья. Фингалъ призвалъ своихъ вождей: они стали вокругъ него. Король сталъ посредин. Кудри его были сдые, но сильна была рука короля. Старость не ослабила его мощи. ‘Сыны Морвена’, сказалъ герой, ‘завтра мы сразимся съ врагомъ. Но гд Кутулинъ, оплотъ Эрина? Онъ отдыхаетъ въ замк Тура и не знаетъ о нашемъ приближеніи. Кто быстро направится черезъ Лохлинъ къ герою и призоветъ вождя къ оружію? Путь ведетъ мимо копій враговъ. Но у меня много героевъ, подобныхъ громамъ войны. Скажите, вожди, кто пойдетъ?’ ‘Сынъ Тренмора, да будетъ это дло моимъ’, сказалъ темноволосый Орла, ‘только моимъ. Что мн смерть? Я люблю сонъ мощныхъ витязей, но опасность не велика. Сыны Лохлина спятъ. Я пойду къ Кутулину, котораго носятъ на кресл. Если я паду, пусть заговоритъ пснь бардовъ обо мн — и похорони меня у струй Любара’. — ‘Неужели ты хочешь пасть одинъ?’ возразилъ свтлокудрый Кальмаръ. .Неужели ты хочешь оставить своего друга? Вождь ойтонскій — рука моя не слаба въ бою. Могъ ли бы я видть твою смерть и не поднять копье? Нтъ, Орла. Мы вмст охотились на дикихъ козъ,— пойдемъ же вмст по пути опасностей. Мы жили вмст въ пещер ойтонской,— раздлимъ же и узкое жилище на берегахъ Любара’. ‘Кальмаръ’, сказалъ вождь ойтонскій, .зачмъ твоимъ свтлымъ кудрямъ покрываться пылью Эрина? Дай мн пасть одному. Мой отецъ живетъ въ своемъ облачномъ замк: онъ обрадуется своему сыну. Но синеокая Мора готовитъ пиръ для своего сына въ Морвен. Она прислушивается къ шагамъ охотника на полян и думаетъ, что это шаги Кальмара. Не слдуетъ, чтобы онъ сказалъ: ‘Кальмаръ палъ отъ копья сына Лохлина, онъ умеръ вмст съ суровымъ Орлой, вождемъ съ мрачнымъ лицомъ. Не слдуетъ, чтобы слезы затуманили голубые глаза Моры. Не нужно, чтобы она посылала проклятія Орл, погубившему Кальмара. Живи, Кальмаръ. Живи, чтобы поставить на моей могил мшистый камень поросшій мхомъ, живи, чтобы отомстить за меня, проливъ кровь Лохлина. Присоединись къ пнію бардовъ надъ моей могилой. Сладостно будетъ замогильное пніе Орл изъ устъ Кальмара. Мой духъ улыбнется, внимая славословію’. ‘Орла’, отвтилъ сынъ Моры. ‘Разв я бы могъ пть похоронную пснь моему другу? Разв я могъ бы пть и разносить по втру твою славу? Нтъ, сердце мое говорило бы только вздохами — слабы и надломлены звуки скорби. Орла, души наши вмст будутъ слышать надгробныя псни. Одно и то же облако покроетъ насъ въ вышин и барды объединятъ имена Орлы и Кальмара’.

Они вышли изъ круга вождей. Ихъ шаги направляются къ войску Лохлина. Умирающее пламя дубовъ мерцаетъ въ ночи. Сверная звзда указываетъ путь къ Туру. Сваранъ, король, отдыхаетъ на своемъ уединенномъ холм. Здсь войско смшано. Воины хмурятся во сн. Они подложили щиты подъ головы. Ихъ копья блестятъ кучками на разстояніи. Огни потухаютъ, зола разсивается въ дым. Все смолкло — только буря стонетъ на утесахъ вверху. Легко пробираются герои черезъ ряды спящихъ. Полпути уже сдлано, какъ вдругъ Матонъ, отдыхающій на своемъ щит, останавливаетъ на себ взоръ Орлы. Глаза Орлы горятъ огнемъ и сверкаютъ въ темнот. Его копье поднято.— ‘Почему ты наклонилъ голову, вождь ойтонскій? — спрашиваетъ свтлокудрый Кальмаръ — Мы въ самой средин вражескаго стана. Разв теперь время медлить?’ — ‘Теперь время свершить месть,— отвчаетъ Орла съ пасмурнымъ челомъ. — ‘Матонъ изъ Лохлина спитъ, видишь его копье? Остріе его потускнло отъ крови моего отца. Кровь Матона должна дымиться на моемъ копь. Но убить ли мн его спящимъ, скажи, сынъ Моры? Нтъ. Я хочу, чтобы онъ почувствовалъ свою рану: мою славу я не хочу добыть кровью спящаго. Встань, Матонъ, поднимись. Тебя зоветъ сынъ Конны. Твоя жизнь принадлежитъ ему, встань, чтобы сразиться съ нимъ’. Матонъ воспрянулъ отъ сна — но разв онъ поднялся одинъ? Нтъ. Собравшіеся со всхъ сторонъ вожди бросаются на поляну.— ‘Бги, Кальмаръ, бги — сказалъ темнокудрый Орла.— Матонъ принадлежитъ мн. Я умру съ радостью: но весь Лохлинъ столпился вокругъ насъ. Бги во мрак ночи’. Орла поворачивается. Шлемъ Матона расколотъ, его щитъ падаетъ съ руки: онъ содрагается, обливаясь кровью, и скатывается къ корнямъ сверкающаго дуба. Струмонъ видитъ, какъ онъ палъ, и въ немъ вспыхиваетъ гнвъ. Мечъ его сверкаетъ надъ головой Орлы — но копье пронзаетъ ему глазъ. Его мозгъ выливается изъ раны и дымитъ на копь Кальмара. Какъ волны океана мчатся на два мощныхъ сверныхъ судна, такъ кинулись воины Лохлина на вождей. Какъ сверныя судна, разрзая волны и покрывая ихъ пной, гордо идутъ впередъ, такъ поднимаются вожди морвенскіе на разбросанныя силы Лохлина. Бряцаніе оружія дошло до ушей Фингала. Онъ ударяетъ въ свой щитъ. Сыновья его собираются толпой вокругъ него. Со всхъ сторонъ несутся люди на поляну. Радостно спшитъ вооруженный Оскаръ — потрясая копьемъ. Орлиное крыло Филана разввается по втру. Страшенъ звонъ смерти’ Много вдовъ будетъ въ Лохлин. Морвенъ одерживаетъ верхъ.

Утро мерцаетъ на холмахъ. Живыхъ враговъ не видно, но много спящихъ лежатъ угрюмые на Эрин. Втеръ съ океана развваетъ ихъ кудри, но они не просыпаются. Коршуны кричатъ надъ своей добычей.

Чьи свтлыя кудри развваются на груди одного изъ вождей? Яркія, какъ золото чужестранцевъ, он переплетаются съ темными волосами его друга. Это Кальмаръ: онъ лежитъ на груди Орлы. Ихъ кровь течетъ одной струей. Мраченъ взглядъ угрюмаго Орлы. Онъ еще дышитъ, око его еще пламенетъ. Оно глядитъ въ лицо смерти не смыкаясь. Его рука въ рук Кальмара: но Кальмаръ еще живъ, хотя слабъ.—‘Встань,— сказалъ король,— встань сынъ Моры. Мое дло исцлять раны героевъ. Кальмаръ еще будетъ прыгать на холмахъ Морвена’.

— ‘Никогда боле Кальмаръ не будетъ охотиться въ Морвен вмст съ Орлой,— сказалъ герой.— Что для меня охота, когда я одинъ? Кто раздлитъ трофеи битвъ съ Кальмаромъ? Орла почилъ. Суровая была у тебя душа, Орла, но ко мн она была нжна, какъ утренняя роса. Для другихъ твой взоръ сверкалъ какъ молнія,— для меня онъ былъ какъ серебряный лучъ ночного свта. Отдайте мой мечъ синеокой Мор, пусть онъ виситъ въ моемъ пустынномъ зал. Кровь на немъ есть — но онъ не могъ спасти Орлу. Положите меня рядомъ съ моимъ другомъ. Пусть запоютъ псню, когда мракъ покроетъ меня’.

Ихъ обоихъ положили у струй Любара. Четыре срыхъ камня отмчаютъ жилище Орлы и Кальмара. Когда Сварана связали, наши судна поднялись на синія волны, втеръ помчалъ ихъ къ Морвену, барды завели псню:

Чей образъ поднимается изъ грохота тучъ? Чей мрачный духъ сверкаетъ на красныхъ потокахъ бурь? Голосъ его грохочетъ среди громовъ. Это Орла, темный вождь ойтонскій. Онъ не имлъ равныхъ себ въ бою. Миръ твоей душ, Орла. Твоя слава не исчезнетъ. И твоя тоже, Кальмаръ. Ты былъ прекрасенъ, сынъ синеокой Моры,— но не безвреденъ былъ твой мечъ. Онъ виситъ въ твоей пещер. Духи Лохлина съ крикомъ носятся вокругъ его клинка. Слушай твою хвалу, Кальмаръ. Ее поютъ голоса мощныхъ властителей. Имя твое повторяетъ эхо въ Морвен. Распусти свои прекрасные кудри, сынъ Моры. Раскидай ихъ по своду радуги и улыбнись сквозь слезы бури’.

Зин. Венгерова.

Къ Эдварду Ноэлю Лонгу, эскваіру.

(То Edward Noel Long, Esq.).

Nil ego contulerim jocundo sanus amico.

Horatius.

Мой милый Лонгъ! Въ уединеньи,

Когда вокругъ во сн затихъ

Весь міръ,— встаютъ въ воображеньи

Дни нашихъ радостей былыхъ.

Такъ посреди грозящей бури,

Когда намъ тучи свтъ мрачатъ

И искажаютъ блескъ лазури,—

Небесной радуг я радъ,

Я радъ въ ней видть миръ грядущій

И знакъ конца войны гнетущей.

Хоть въ настоящемъ — лишь печаль,

Я все надюсь, что вернутся

Т дни, умчавшіеся въ даль,

И если даже вдругъ ворвутся

Въ спокойный міръ моей души,

Въ меланхолической тиши,

Боязнь и страхъ съ грозой своею,

Чтобъ перервать златые сны

Моей душевной глубины,—

Врага гоню я силой всею

И все мечту свою лелю!

Хоть больше намъ не суждено

Внимать, какъ было то давно,

Сухихъ педантовъ поученьямъ

Въ долин Гранты, иль блуждать

По рощамъ Иды и мечтать,

Отдавшись радостнымъ видньямъ,—

Хотя на розовыхъ крылахъ

Умчалась Юность, и съ годами,

Неся грозу, въ своихъ правахъ

Возстало Мужество предъ нами,—

Но все еще надежда есть,

Что будетъ намъ и радость цвсть.

Хочу я врить, что, свершая

Ширококрылый свой полетъ,

Намъ Время, сердце утшая,

Весны росинки принесетъ,

Но если острою косою

Оно подржетъ т цвты,

Которыхъ пышною красою

Веселой юности мечты

Свои бесдки украшали,

Гд радость свтлая живетъ,—

И если старость къ намъ придетъ,

Неся угрозы и печали,

Контроль холодный наложивъ

На каждый нашъ души порывъ,—

Застудитъ слезы сожалнья,

Симпатій вздохи заглушитъ

И вс несчастья, вс мученья

Спокойно видть мн велитъ,

Свое лишь горе ощущая,—

О, пусть не буду никогда я

Способенъ, втренность забывъ,

Смирять сочувствія приливъ,

Чужое горе забывая!

Пусть буду я, какъ въ т года,

Когда ты зналъ меня,— къ которымъ

Воспоминанья нжнымъ взоромъ

Мы обращаемся всегда,—

Несдержанъ, буенъ, дикъ, какъ львенокъ,

Хоть старъ, но сердцемъ все жъ ребенокъ!

Воздушныхъ призраковъ семья

Меня далече, другъ, умчала,

Но для тебя все тотъ же я,

Все тотъ, какимъ я былъ сначала.

Да, я несчастенъ былъ не разъ,

Свтъ прежнихъ радостей мн гасъ,—

Но прочь часы моей печали!

Вашъ мракъ прошелъ, его ужъ нтъ,

Я, ради счастья дтскихъ лтъ,

Забуду все, чмъ вы терзали!

Такъ, если зимній вихрь утихъ

И спитъ въ глухой пещер съ миромъ,—

Мы ужъ не помнимъ бдъ своихъ

И сладко дремлемъ подъ зефиромъ.

Въ т дни я часто о любви

Пвалъ, подъ звуки лиры сладкой,

Изсякли темы т мои,—

Я только вздохи шлю украдкой,

Нимфъ прежнихъ нтъ: Э. — ужъ жена,

А К. — ужъ мать, и (о судьбина!)

Другому Мэри отдана,

Одна вздыхаетъ Каролина,

А Коры взоръ,— хоть общалъ

Любовь мн, но отъ взора Коры

Я, право, во-время бжалъ:

Вдь всмъ ея сверкали взоры.

Хоть солнце всмъ сіяетъ намъ

Животворящими лучами,

И т же солнца — взоры дамъ,—

Но пусть привтными очами

Он сіяютъ одному:

Полуднемъ сердце не согрто,

Коль солнце шлетъ весну и лто

Другимъ настолько жъ, какъ ему,

Тутъ гаснетъ прежнее желанье

И страсть сама — одно названье.

Когда огонь почти погасъ,

То все, что прежде раздувало

И силу пламени давало,—

Лишь тушитъ искры вс какъ разъ,

Такъ и любовь (припомнить могутъ

Не мало юношей и двъ),

Когда порывы изнемогутъ,

Подъ пепломъ гаснетъ, ослабвъ.

Ужъ полночь. Сумракъ небо кроетъ,

Межъ тучъ скрывается луна,—

Ее описывать не стоитъ:

Стократъ воспта ужъ она,

Что жъ мн топтать дорожку эту,

Путь торный каждому поэту?

Но прежде, чмъ тройной свой кругъ

Пройдетъ сребристая лампада,

Гоня полночный мракъ вокругъ,—

Съ тобой мы свидимся, мой другъ,

И будетъ намъ съ тобой отрада,

И мы увидимъ лунный ликъ

Надъ мирнымъ мстомъ, гд возникъ

Союзъ нашъ врный съ малолтства,

И вс сберутся други дтства

Веселой праздничной толпой,

И въ смх, межъ бесдъ сердечныхъ

О временахъ былыхъ, безпечныхъ,

Часы промчатся чередой,

И будутъ литься мощно, живо

Потоки думъ безъ перерыва,

Пока, узрвъ во мгл востокъ,

Не поблднетъ лунный рогъ.

Н. Холодковскій.

КЪ ЛЭДИ.

(To a lady).

Когда бъ была слита съ твоей судьба моя,

Въ чемъ былъ залогъ мн данъ тобою,—

О, не творилъ тогда моихъ безумствъ бы я,

Спокоенъ былъ бы я душою!

Теб обязанъ я грхами юныхъ дней,

Теб — всеобщимъ осужденьемъ,

Чмъ вызванъ мой порокъ — не знаетъ судъ людей,—

Онъ вызванъ — клятвопреступленьемъ!

Вдь помыслы мои вс были такъ чисты.

Я побждалъ страстей истому,

Но данный мн обтъ сама забыла ты,

Онъ данъ тобой теперь другому.

Я могъ бы отравить покой его души,

Похитить счастье поцлуя,—

Нтъ, пусть соперникъ мой блаженствуетъ въ тиши,

Изъ-за тебя его щажу я!

Съ тхъ поръ, какъ я навкъ утратилъ образъ твой,

Во мн нтъ требованій строгихъ,

И то, что я искалъ тогда въ теб одной,

Теперь стремлюсь найти во многихъ.

Прощай же навсегда, обманчивый кумиръ!

Напрасны были бъ сожалнья,

Мн память о теб не дастъ душевный миръ,

Лишь гордость дастъ покой забвенья!

Вся эта трата чувствъ и лучшихъ юныхъ дней,

Безумныхъ оргій призракъ блдный,

Весь этотъ чадъ любви и страхи матерей —

Все, все исчезло бы безслдно,

Когда бы только ты, мой другъ, была моей!..

Я бъ не горлъ, изнеможенный

Огнемъ мучительныхъ, болзненныхъ страстей,

Но цвлъ бы, счастьемъ упоенный.

Я нкогда плненъ былъ сельской тишиной,

Кругомъ природа улыбалась,

И сердце, что жило во мн одной тобой,

Обмана низкаго гнушалось.

Теперь я радостей ищу себ иныхъ,

Я избгаю размышленья,

Среди развратниковъ и глупыхъ и пустыхъ

Я побдить стремлюсь мученья.

Но мысли о теб и здсь не заглушить,

Напрасно все мое старанье…

О, и въ моихъ врагахъ я могъ бы пробудить

Къ моей потер состраданье!..

Н. Брянскій.

КОГДА Я КАКЪ ГОРЕЦЪ.

(When I roved а young hlghlander).

Когда я, какъ горецъ, бродилъ по вершинамъ,

О Морвенъ, топталъ твою снжную высь,

И мимо потоки сбгали къ долинамъ,

И тучи внизу подо мною неслись,—

Въ душ, не отравленной знаньями, смлой,

Суровой, какъ горъ мн родные хребты,

Одно только чувство упорно горло:

О, милая Мэри, мн помнилась — ты!

Любви въ эти дни я не зналъ и названья…

Ребенка ли сердцу испытывать страсть?

Но снова въ груди моей то же страданье,

И чувствамъ былымъ отдаюсь я во власть!

Любилъ свои хмурыя скалы тогда я,

Къ иной красот не стремились мечты,

Я жилъ, упоенъ, ничего не желая,

Чисты были грезы, и въ нихъ была — ты!

На зар я вставалъ и съ собакой вс дни я

Со скалы на скалу между горъ кочевалъ,

Или грудью боролся я съ волнами Дія,

А пастушій рожокъ издалека взывалъ.

Когда жъ я дремалъ за случайнымъ порогомъ,

Твой образъ, о Мэри, слеталъ съ высоты,

И духъ мой въ восторг склонялся предъ Богомъ,

И къ первой молитв влекла меня — ты!

Я покинулъ мой домъ и виднье уплыло,

И горы исчезли и юности нтъ,

И, въ род послдній, я вяну уныло:

Все счастье мн — память промчавшихся лтъ!

Пусть роскошне жизнь, но не весело жить мн,

И больше я знаю въ быломъ красоты,

Хоть погибли надежды, но ихъ не забыть мн,

Хоть и холодно сердце, но все же въ немъ — ты!

Увижу ли холмъ я, до тучъ возстающій,

Вспоминаю — Кольбинъ, великана межъ горъ,

Увижу ли взоръ я лазурный, зовущій,

Вспоминаю, о Мэри, твой благостный взоръ!

Мн встртятся ль локоны съ яснымъ отливомъ,

Вспоминаю твои неземныя черты:

Золотистыя кудри надъ ликомъ стыдливымъ,

Эти кудри, какими владешь лишь — ты!

Быть можетъ, опять дни свиданья настанутъ,

И горы, одтыя снжнымъ плащемъ,

Все т же, какъ прежде, предъ взорами встанутъ,—

Но встртитъ ли Мэри меня, какъ въ быломъ?

О нтъ! Такъ разстанусь я съ Морвеномъ снова!

Прощайте навкъ снговые хребты!

Я въ долинахъ родныхъ не найду себ крова:

Мн родина, Мэри, тамъ только, гд — ты!

Валерій Брюсовъ.

ГЕРЦОГУ ДОРСЕТУ.

(То the duke of Dorset).

Дорсетъ, который въ юности со мною

Вс тропки въ рощахъ Иды исходилъ,

Кому, защитникъ, преданный душою

Я больше другомъ, чмъ тираномъ былъ,

Хотя обычай грубый въ нашей школ

Тебя моей всецло вврилъ вол,—

Ты, чей удлъ черезъ немного лтъ —

И даръ богатствъ,и власти пышный цвтъ,—

Ты и теперь ужъ именемъ прославленъ:

Немного ниже трона ты поставленъ.

Но это пусть не соблазнитъ тебя

Презрть науку иль бжать контроля,

Хотя бы воспитатели, любя

Покой и лнь, во всемъ теб мирволя,

Боясь обидть знатнаго сынка,

Чья власть въ грядущемъ будетъ велика,—

На герцогскія шалости смотрли

Сквозь пальцы и бранить тебя не смли.

Когда же юныхъ паразитовъ рой,

Которымъ былъ не ты,— кумиръ златой

(И въ юности, на самомъ дней разсвт,

Готовы льстить рабы дрянные эти),—

Когда они внушать теб начнутъ,

Что почести одн тебя лишь ждутъ,

Что ты къ величью избранъ отъ рожденья,

Что лишь глупцы корпятъ въ тискахъ ученья

Надъ книгами, что благородный духъ

Къ морали общей можетъ быть и глухъ,—

Не врь: они влекутъ на путь позора,

Честь имени ты съ ними сгубишь скоро!

Нтъ, обратись къ немногимъ тмъ друзьямъ,

Которыхъ въ Ид ты узналъ сызмала,

Иль, если даже не найдешь и тамъ

Такихъ, чья смлость правду бы сказала

И осудить дурное все дерзала,—

Спроси свое ты сердце: пусть гласитъ

Оно, какъ твой совтникъ и свидтель,

Оно теб, мой мальчикъ, врный щитъ,

И врю,— въ немъ таится добродтель.

Да, за тобою долго я слдилъ,

Но рокъ зоветъ: я осужденъ къ уходу…

Въ твоей душ я силы находилъ,

Которыя, созрвъ, людскому роду

Благословеньемъ были-бъ. Ахъ, я самъ

Дикъ по природ, слишкомъ гордъ, упрямъ,

Я безразсудства, точно, сынъ любимый,

Но если такъ во многомъ гршенъ я,—

Пусть это все падетъ лишь на меня,

Пусть я одинъ паду, неукротимый,

Но все-жъ цнить умю я вполн

Т доблести, которыхъ нтъ во мн.

Достаточно ль — межъ прочими сынами

Могущества, на краткій часъ блеснуть,

Какъ метеоръ, украсивъ именами

Страницы пэрства, жизненный свой путь

Отмтивъ только спесью передъ нами?

Такому общій жребій рокъ сулитъ,

При жизни знатенъ, а въ гробу забытъ,

Не отличенъ отъ смертнаго простого

Ничмъ, какъ только камнемъ гробовымъ

Съ гербомъ полуразрушеннымъ надъ нимъ,

Да свиткомъ геральдическимъ, чье слово

Напыщенно, но пусто. Такъ спитъ лордъ,

Безвстенъ, нмъ, хоть именемъ онъ гордъ,

Такъ мирно спятъ могилы средь забвенья,

А въ нихъ — тла, безумства, прегршенья

Тхъ, чей отмченъ въ лтописяхъ родъ,

Хоть запись ту едва ли кто прочтетъ.

Хотлъ бы я, хоть въ будущемъ далекомъ,

Пророческимъ тебя увидть окомъ

Межъ мудрецовъ и добрыхъ, въ ихъ сред,

Хотлъ бы, чтобъ въ успх неустанномъ

Талантомъ ты блисталъ, не только саномъ,

И чтобъ ты былъ прославленный везд,

Порокомъ не запятнанъ ни единымъ,

Фортуны не любимцемъ — лучшимъ сыномъ!

Взоръ обрати въ анналы прежнихъ лтъ:

Блистателенъ твоихъ тамъ предковъ слдъ.

Одинъ, хоть царедворецъ былъ извстный,

Жилъ, какъ достойный человкъ и честный,

И,— о хвала!— подвинулъ онъ впередъ

Родную драму, твой прославивъ родъ.

Другой умомъ межъ всей былъ славенъ знати,—

И при двор, и въ войск, и въ сенат,

Въ бою отважный, Музъ любимецъ, онъ

Во всхъ длахъ былъ блескомъ окруженъ.

Средь мишуры сверкалъ онъ величаво,—

Всхъ принцевъ — гордость, всхъ поэтовъ — слава.

Такихъ великихъ предковъ ты имлъ,

Храни же славу ихъ великихъ длъ,

Старайся унаслдовать, по праву,

Не только имя предковъ, но и славу!

Но близокъ часъ, дни краткіе бгутъ.

И я покину тсный тотъ пріютъ,

Гд радости я видлъ и печали,

Мн бой часовъ гласитъ, что надо мн

Покинуть кровъ, гд душу въ тишин

Надежда, миръ и дружба утшали,

Надежда пестрой радугой цвла,

Минутъ летящихъ крылья золотила,

Душевный миръ тревога не мутила

О дняхъ грядущихъ, полныхъ бдъ и зла,

А дружба дтства,— о, зачмъ такъ кратко

Дано любить, когда такъ любятъ сладко!

Прости, прости!.. Но полно,— силы нтъ

Всмъ милымъ сценамъ посылать привтъ.

Изгнанникъ такъ, отчизну покидая,

Привтствуетъ тотъ берегъ, гд онъ росъ,

И землю даль скрываетъ голубая,

И взоръ нмой печаленъ, но безъ слезъ,

Прощай, Дорсетъ. Не жду участья къ горю

Въ душ, столь юной, какъ твоя,— о, нтъ!

Въ теб ужъ завтра, чуть лишь встртишь зорю,

Моей сотрется памяти весь слдъ.

Быть можетъ, мы въ грядущемъ, въ полной мр

Созрвъ, съ тобой въ одной сойдемся сфер,

Въ сенат, въ преньяхъ, наряду съ тобой

Подамъ и я, быть можетъ, голосъ свой,

И мы сидть съ тобою будемъ рядомъ,

Встрчаясь лишь холоднымъ, чуждымъ взглядомъ,

И буду я теб ни врагъ, ни другъ,

Твоихъ не зная радостей и мукъ,

Не предаюсь я радостной надежд

Съ тобою вспомнить все, что было прежде,

Не буду снова близокъ я съ тобой

И лишь въ толп услышу голосъ твой,

Но, если чувствъ своихъ я не умю

Иль, можетъ быть, не долженъ утаить,

То,— до конца дай псню мн излить,—

Надюсь я, увренность лелю,

Что ангелъ твой хранитель вознесетъ

Тебя во слав, какъ высокъ твой родъ.

Н. Холодковскій.

ГРАФУ КЛЭРУ

(То the earl of Clare).

Tu semper amoris

Sis modmor et cari comitls ne abscedat imago.

Valeriue Flaccus.

Когда, o другъ моей весны,

Бродили мы, любви полны

Другъ къ другу всей душой,—

Блаженство было намъ дано,

Какое рдко суждено

Въ юдоли намъ земной.

И память самая тхъ дней

Всхъ прочихъ радостей милй,

Когда т дни — вдали,

Отрадна даже скорбь по нимъ,

Когда, вздохнувъ, мы говоримъ:

Увы, т дни — прошли!

Ахъ, вспоминать велитъ печаль,

Чего ужъ нтъ, чего намъ жаль,

Чего такъ дорогъ слдъ…

Кругъ свтлый юности свершенъ,

И сръ вечерней жизни сонъ,

И не сойтись намъ — нтъ!…

Какъ часто общій ключъ даетъ

Для двухъ ручьевъ одинъ исходъ,—

Вотще съединены,

Они, сейчасъ же расходясь,

Журча, бгутъ, теряя связь,

Вплоть до морской волны.

Такъ нашей жизни два ручья

Хоть были близки,— ихъ струя,

Раздльно все жъ течетъ,

Свтла ль, мутна ль, тиха ль, быстра ль,—

Она туда стремится въ даль,

Гд смерть, какъ море, ждетъ.

Желаньемъ каждымъ мы съ тобой

Длились, каждою мечтой,—

Но разошлись пути:

Деревни ты не хочешь знать,

Ты хочешь при двор блистать,

Въ анналахъ модъ цвсти,

Я жъ трачу время на любовь,

О ней пою все вновь и вновь,

Разставшися съ умомъ:

По мннью критиковъ, поэтъ,

Когда влюбленъ онъ,— глупъ, и нтъ

Ни капли мысли въ немъ.

Бдняжка Литтль, любви пвецъ,

Изруганъ критикой въ конецъ:

Ему укоровъ тьма!

Любви науку славилъ онъ

И вотъ — кричатъ, что онъ лишенъ

Морали и ума.

И все жъ, хвалитель красоты,

Любимецъ музъ пвучій,— ты

Не бойся бдъ своихъ!

Поврь, стихи твои прочтутъ,

Когда хулители умрутъ

И вс забудутъ ихъ,

Но я цню судей иныхъ,

Бранящихъ рзко скверный стихъ

И всхъ плохихъ писакъ,

Хоть, можетъ быть, я первый самъ

Для ихъ сарказмовъ поводъ дамъ,—

Я имъ не смертный врагъ.

Они, быть можетъ, правы въ томъ,

Что обрываютъ лирный громъ

Строптиваго юнца:

Кто вреденъ въ девятнадцать лтъ,

Тотъ къ тридцати,— сомннья нтъ,—

Напортитъ безъ конца!

Но долженъ я, Клэръ милый мой,

Къ теб вернуться: предъ тобой

Я, право, виноватъ,

Меня фантазіи полетъ

То здсь, то тамъ парить влечетъ,—

Я отступленьямъ радъ.

Я для тебя желалъ всегда,

Чтобъ при двор ты былъ — звзда,

Любимецъ короля,

И, если благороденъ тронъ,

Тебя всегда оцнитъ онъ,

Приблизиться веля.

Но дворъ опасностью богатъ,

Вокругъ соперники кишатъ —

Святыми будь хранимъ!

Дари любовь и свой союзъ

Лишь тмъ, кто стоитъ этихъ узъ,—

Не близкимъ лишь роднымъ.

Ни на моментъ не уклонись

Съ дороги Правды, не стремись

Къ соблазнамъ, чистъ живи,

По розамъ путь свой продолжай,

Изъ слезъ — лишь слезы счастья знай,

Улыбки — лишь любви.

О, если хочешь вчно быть

Счастливымъ, вчно сохранить

Всхъ доблестей черты,—

Будь чистъ во вс свои года,

Какимъ тебя я зналъ всегда,

Каковъ и нын ты!

И, хоть на склон дней моихъ

Себ хвалы за звучный стихъ

Я пожелать бы могъ,—

Но ближе мн судьба твоя:

Поэта славу бъ отдалъ я,

Чтобъ былъ я здсь — пророкъ!

Н. Холодковскій.

ХОЧУ Я БЫТЬ РЕБЕНКОМЪ ВОЛЬНЫМЪ.

(I would I were а careless chlld).

Хочу я быть ребенкомъ вольнымъ

И снова жить въ родныхъ горахъ,

Скитаться по лсамъ раздольнымъ,

Качаться на морскихъ волнахъ.

Не сжиться мн душой свободной

Съ саксонской пышной суетой!

Миле мн — надъ зыбью водной

Утесъ, въ который бьетъ прибой!

Судьба! возьми назадъ щедроты

И титулъ, что въ вкахъ звучитъ!

Жить межъ рабовъ — мн нтъ охоты,

Ихъ руки пожимать мн стыдъ!

Верни мн край мой одичалый,

Гд зналъ я грезы раннихъ лтъ,

Гд реву Океана — скалы

Шлютъ свой безтрепетный отвтъ!

О! я не старъ! Но міръ, безспорно,

Былъ сотворенъ не для меня!

Зачмъ же скрыты тнью черной

Примты рокового дня?

Мн прежде снился сонъ прекрасный,

Виднье дивной красоты…

Дйствительность! ты рчью властной

Разогнала мои мечты.

Кто былъ мн другъ — въ краю далекомъ,

Кого любилъ — тхъ нтъ со мной.

Уныло въ сердц одинокомъ,

Когда надеждъ исчезнетъ рой!

Порой надъ чашами веселья

Забудусь я на краткій срокъ…

Но что мгновенный бредъ похмелья!

Я сердцемъ, сердцемъ — одинокъ!

Какъ глупо слушать разсужденья,

О, не друзей и не враговъ!

Тхъ, кто по прихоти рожденья

Сталъ сотоварищемъ пировъ.

Верните мн друзей завтныхъ,

Длившихъ трепетъ юныхъ думъ,

И брошу оргій доразсвтныхъ

Я блескъ пустой и праздный шумъ.

А женщина!— Тебя считалъ я

Надеждой! утшеньемъ! всмъ!

Какимъ же мертвымъ камнемъ сталъ я,

Когда твой ликъ для сердца нмъ!

Дары судьбы, ея пристрастья,

Весь этотъ праздникъ безъ конца

Я отдалъ бы за каплю счастья,

Что знаютъ чистыя сердца!

Я изнемогъ отъ мукъ веселья,

Мн ненавистенъ родъ людской,

И жаждетъ грудь моя ущелья,

Гд мгла нависнетъ надъ душой!

Когда бъ я могъ, расправивъ крылья,

Какъ голубь къ радостямъ гнзда,

Умчаться въ небо безъ усилья,

Прочь, прочь отъ жизни — навсегда!

Валерій Брюсовъ.

Строки, написанныя подъ вязомъ на кладбищ въ Гарроу.

(Lines written beneath an elm in the churchyard of Harrow).

Мста родимыя! Здсь втви вздоховъ полны,

Съ безоблачныхъ небесъ струятся втра волны:

Я мыслю, одинокъ, о томъ, какъ здсь бродилъ

По дерну свжему я съ тмъ, кого любилъ,

И съ тми, кто сейчасъ, какъ я,— за синей далью —

Быть можетъ, вспоминалъ прошедшее съ печалью:

О, только бъ видть васъ, извилины холмовъ!

Любить безмрно васъ я все еще готовъ,

Плакучій вязъ! Ложась подъ твой шатеръ укромный,

Я часто размышлялъ въ часъ сумеречно-скромный,

Но старой памяти, склоняюсь подъ тобой,

Но, ахъ! уже мечты бывалой нтъ со мной:

И втви, простонавъ подъ втромъ — предъ ненастьемъ —

Зовутъ меня вздохнуть надъ отсіявшимъ счастьемъ,

И шепчутъ, мнится мн, дрожащіе листы:

‘Помедли, отдохни, прости, мой другъ, и ты!’

Но охладитъ судьба души моей волненье,

Заботамъ и страстямъ пошлетъ успокоенье,

Такъ часто думалъ я,— пусть близкій смертный часъ

Судьба мн усладитъ, когда огонь погасъ,

И въ келью тсную, иль въ узкую могилу —

Хочу я сердце скрыть, что медлить здсь любило,

Съ мечтою страстной мн отрадно умирать,

Въ излюбленныхъ мстахъ мн сладко почивать,

Уснуть навки тамъ, гд вс мечты кипли,

На вчный отдыхъ лечь у дтской колыбели,

Навки отдохнуть подъ пологомъ втвей,

Подъ дерномъ, гд, рзвясь, вставало утро дней,

Окутаться землей на родин мн милой,

Смшаться съ нею тамъ, гд грусть моя бродила,

И пусть благословятъ — знакомые листы,

Пусть плачутъ надо мной — друзья моей мечты,

О, только т, кто былъ мн дорогъ въ дни былые,—

И пусть меня во вкъ не вспомнятъ остальные.

Александръ Блокъ.

ОТРЫВОКЪ.

(Fragment).

(Написанъ вскор посл замужества миссъ Чавортъ).

Безплодныя мста, гд былъ я сердцемъ молодъ,

Аннслейскіе холмы!

Бушуя, васъ одлъ косматой тнью холодъ

Бунтующей зимы!

Нтъ прежнихъ свтлыхъ мстъ, гд сердце такъ любило

Часами отдыхать

Вамъ небомъ для меня въ улыбк Мэри милой

Уже не заблистать.

Александръ Блокъ.

ВОСПОМИНАНІЕ,

(Remembrance).

Конецъ! Все это сномъ лишь было,

Луча надежды больше нтъ…

Жизнь рдко счастье мн дарила,

Подъ зимнимъ дуновеньемъ бдъ

Померкъ, поблекъ ея разсвтъ.

Любовь, веселье, упованье —

Шлю вамъ ‘прости’ всмъ вамъ равно!

О, еслибъ было мн дано

Прибавить: и воспоминанье.

Н. Щербина

0x01 graphic

Къ лэди, подарившей автору бархатную ленту, которой были связаны ея косы.

(То а lady, who presented the author with the velvet band which bound her tresses).

Ты съ прядью кудрей золотистыхъ

Мн ленту въ даръ преподнесла,

Чтобъ чувствъ любви благихъ и чистыхъ

Она залогомъ мн была.

О, этой лентой голубою

Съ тобой я связанъ навсегда

И, какъ съ реликвіей святою,

Съ ней не разстанусь никогда,

Не такъ звукъ сладкій поцлуя

Мн дорогъ нжныхъ устъ твоихъ:

Въ немъ длить блаженство не могу я,

Восторгъ блеснулъ — и вмигъ затихъ…

Но лента — мн воспоминанье

Навкъ о счастьи сохранить,

Былыхъ цвтовъ благоуханье

Мн съ нею память воскресить.

Н. Брянскій.

КУЧК НЕВЕЛИКОДУШНЫХЪ КРИТИКОВЪ.

(То а knot of ungenerous critics).

Бранись, бранись, ватага злая!

Для васъ не плъ вдь никогда я.

Раскрылась Злость: давай бранить

Стихи, которыхъ оцнить

Она не можетъ! Ей сродни вы,—

Зовите жъ злобные мотивы

На помощь жалу, что насквозь

Съ душою вашею срослось!

Надежды юности давите,

Насколько вашихъ хватитъ силъ,

Душою лживою кривите,

Но Правды голосъ не зовите:

Кто ей пвцомъ природнымъ былъ,

Того казнить она не будетъ,

Жреца поддержитъ своего

Хоть за намренья его,

А васъ отвергнетъ и осудитъ!

Ко Лжи ступайте: польщена,

На пестрый свой алтарь моленье

Принявъ, какъ жрицамъ, вамъ она

Пошлетъ свое благословенье.

Смотрите: вотъ она стоитъ

Съ волшебнымъ зеркаломъ, въ которомъ

Рядъ образовъ, мняя видъ,

Проходитъ передъ нашимъ взоромъ,

Склонясь, примите талисманъ:

Онъ вамъ поможетъ плесть обманъ,

Блестящій даръ, онъ вамъ умстенъ:

Пусть будетъ публик извстенъ!

Чтобъ не случилася бда,

У всхъ злой ликъ прикрытъ личиной

(А Правда, мой оплотъ единый,

Бды не труситъ никогда).

‘Вотъ имя двы въ искаженьи,

А вотъ — поэта гршный пылъ,

Какъ фосфоръ, тлетъ онъ въ томленьи,

Но быстро гаснетъ, хоть грозилъ’.

А Правда молвитъ, ‘вздоръ, нимало

Не страшно! Пусть кометы видъ

Васъ, двы, праздно не страшитъ,

Вдь это — зеркало скандала,

Блестящій этотъ метеоръ

Обманомъ лишь пугаетъ взоръ,

Приблизьтесь, троньте,— остается

Холоднымъ онъ, блеститъ, не жжется’.

И мигомъ зеркала ужъ нтъ,

Поблекъ обмана блескъ и цвтъ,

А слуги Лжи предъ Правдой, грозно

Возставшею, бгутъ, но поздно:

Итуріилово копье,

Поднявъ, велитъ лицо свое

Врагамъ она открыть, забрало,

Срывая съ нихъ, чтобъ ихъ предать

Позору. Что же намъ предстало?

Пока сбираются бжать,—

Вс видъ свой приняли природный,

И вотъ, какъ вождь толпы негодной,

Предъ нами женщина одна

Стоитъ, дородна и полна,

Ужасной яростью пылая,

Зоветъ ко мщенію она,

Почтенный возрастъ свой желая

Отъ искушеній уберечь,

Она, приличье забывая,

Ведетъ несдержанную рчь.

Какое дтище родное

Хранить должна она, какъ мать,

И чью невинность охранять?

Иль горе, можетъ быть, большое

Ей въ томъ, что юноша иной

Утратитъ миръ свой и покой?

Чмъ ей любовный стихъ опасенъ?

Ея года прошли: любовь

Ея ужъ не коснется вновь

И страхъ ея совсмъ напрасенъ,

Не прилетитъ Амуръ, увы,

Чтобъ виться вкругъ ея главы.

Ея ужъ солнце близъ заката

И меркнетъ, тучами объято,

Стремился съ пснею моей

Я къ тмъ, кто чувствуетъ,— не къ ней.

Отдльный стихъ мой безтолково

Схвативъ, не дочитавъ притомъ

Она непрошеннымъ судомъ

Сейчасъ казнитъ меня сурово.

Да! За единый стихъ поэтъ

Ужъ осужденъ,— пощады нтъ!

Хотя меня она не знаетъ,

Едва увидвъ, проклинаетъ.

Безмрной гордостью рожденъ,

Подобный судъ — что значитъ онъ?

Умомъ обиженной матрон

Судить умстно ль въ этомъ тон?

А остальной толпы составъ,

Цензурнымъ ражемъ воспылавъ,

Во всемъ ей вренъ и покоренъ,

Правдивъ ли судъ ея иль вздоренъ.

Какъ сталь пера мн отточить,

Чтобъ эту банду проучить,

Что, словъ своихъ сказать не смя,

Ей вторитъ, правды не жаля?

Бранись, бранись, бездушный сбродъ,

Ея внушеньямъ поддаваясь

И за щитомъ ея скрываясь:

Кто что посялъ, то пожнетъ!

Напрасно терній на дорогу

Вы мн спшите накидать:

Я благодарность вамъ воздать

Обязанъ, вы мн на подмогу

Явились, брань такихъ, какъ вы,

Усилитъ только шумъ молвы,

Заблещетъ ярче солнце славы,

Затмитъ свтъ критики лукавый,

Разгонитъ зависти весь мракъ!

Впередъ смлй,— вашъ каждый шагъ

Полезенъ мн: чмъ злоба жарче,

Тмъ краски вс сіяютъ ярче.

Да! Трудъ напрасенъ вашъ вполн,ъ

Успха вамъ онъ не доставитъ.

И только лишь меня прославитъ.

Цензура — вамъ, а слава — мн!

Н. Холодковскій.

МОНОЛОГЪ ПОЭТА ВЪ-ДЕРЕВН.

(Soliloquy of a bard in the country).

Ужъ полночь бьетъ, заснуло все кругомъ,

Римачъ лишь бдный со своимъ перомъ

Не спитъ, онъ кличетъ Музъ поочередно,

Но Музы, какъ вс женщины, порой

Капризны. Вотъ, девятую безплодно

Позвавъ къ себ, онъ говоритъ съ тоской:

‘Къ чему мой трудъ? Зачмъ мн изливаться

То въ эпос, то съ лирой бсноваться?

Пусть кое кто похвалитъ мой напвъ,—

Но каркнетъ вдругъ цензура старыхъ двъ.

Къ чему болтать, коль слушать васъ не станутъ,

Писать, когда въ забвенье строчки канутъ?

Пусть двушки иль юноши прочтутъ,—

Въ любой деревн критикъ тутъ, какъ тутъ!

Но съ этимъ Муза скромная мирится,

Пусть пэры пишутъ и стишки плетутъ,

Въ помщикахъ пусть критика ярится,

Пускай мальчишки о любви поютъ,

Матроны жъ гнвный изрекаютъ судъ,

И если бдный попикъ въ общемъ хор

Патрону вторитъ, силясь удружить,—

Мирюсь и съ тмъ: невелико тутъ горе,

Попамъ, какъ прочимъ людямъ, надо жить.

Пусть онъ бранится: въ немъ гласитъ не злоба

Не добродтель,— тощая утроба,

Въ рукахъ патрона хлбъ его всегда:

Не подадутъ,— попу совсмъ бда.

Что жъ до матронъ,— люблю я полъ прекрасный

Настолько, что стерплю и судъ пристрастный,

Пусть льютъ потоки гнва своего,

Хотя не знаютъ сердца моего,

Пусть за одинъ нескромный стихъ мн строго

Кричатъ, что Вильмотъ нравственнй былъ много.

Въ такой войн ни биться, ни бжать

Я не могу, чтобъ дамъ не обижать,

За ними поле битвы: я слабю,

На Красоту я рукъ поднять не смю!

Но если зоркій лкарь мечетъ громъ,

Живя однимъ скандаломъ и враньемъ,

Дневныхъ событій встникъ повсемстный,

Искусный враль и выдумщикъ извстный,

Кормящійся за ложь съ чужихъ столовъ,—

Когда онъ, этотъ С., моихъ стиховъ

Не прочитавъ, кричитъ, меня ругая,

Съ апломбомъ наглымъ фатовъ-пошляковъ,

Что стихъ хорошъ, но въ немъ мораль плохая,—

Ужель за Правду я не отомщу,

Ужель его съ обда отпущу

Безъ наказанья? Это слишкомъ будетъ!

Пускай онъ прежде хоть прочтетъ, чмъ судитъ!

Нтъ, пощажу: чтобъ такъ я унижалъ

Перо свое? Вдь кормъ ему — скандалъ,

За хлбъ и платье. лжетъ онъ, лицемритъ,

Его лкарствъ боятся, сплетнямъ — врятъ,

Чмъ вреденъ онъ? Пускай бранитъ и лжетъ,

Пусть стъ себ, хотя бъ на мой же счетъ.

Союзникъ тхъ, кто правды не жалетъ

И своего сужденья не иметъ,

Отъ нихъ хвалу онъ можетъ получить,

Все можетъ длать,— только не лчить.

Хоть онъ костюмъ Галена гордо носитъ,

Но паціентовъ меньше у него,

Чмъ лтъ ему, иль вовсе никого,

Пусть лучше вовсе практику онъ броситъ,

Успховъ онъ не длалъ весь свой вкъ,

Какъ медикъ, юнъ, хоть старъ, какъ человкъ.

Довольно жъ! Лкарь, дамы, попъ — въ союз

По силамъ вс моей вредите Муз,

Глумясь надъ скромной пснею моей,

Надъ юношей: побды нтъ славнй!

Пусть здсь и тамъ неопытныя двы

Хвалить готовы струнъ моихъ напвы,

Ихъ слушать вновь и вновь, пусть здсь и тамъ

Я нравился чувствительнымъ сердцамъ,

Пусть люди вкуса, люди жизни честной

Мой первый опытъ похвалою лестной

Почтили,— вашей санкціи мн нтъ,

Протекціи у васъ лишенъ поэтъ!

Чье жъ одобренье славу мн присудитъ?

Чей голосъ мн, увы, закономъ будетъ?

Защиты нтъ, и я погибъ вполн:

Несчастной жертв, нтъ спасенья мн!

Такъ Керль и Деннисъ Попа погубили,

Такъ Грэй и Мэзонъ жертвой Лойда были,

Такъ отъ руки Мельбурна Драйденъ палъ,

Такъ сгину я, въ сравненьи съ ними малъ,

Такъ Фабій палъ и съ нимъ на пол чести

Не мало знатныхъ римлянъ пали вмст’.

Н. Холодковскій.

L’amiti est l’amour sans ailes.

Къ чему скорбть больной душою,

Что молодость ушла?

Еще дни радости со мною,

Любовь не умерла.

И въ глубин былыхъ скитаній,

Среди святыхъ воспоминаній —

Восторгъ небесный я вкусилъ,

Несите-жь, втры золотые,

Туда, гд плось мн впервые:

‘Союзъ друзей — Любовь безъ крылъ!’

Въ мимолетящихъ лтъ поток

Моимъ былъ каждый мигъ!

Его и въ туч слезъ глубокихъ

И въ свт я постигъ,

И что бъ судьба мн ни судила,—

Душа былое возлюбила,

И мыслью страстной я судилъ:

О, Дружба! чистая отрада!

Міровъ блаженныхъ мн не надо:

‘Союзъ друзей—Любовь безъ крылъ!’

Гд тисы втви чуть колышатъ,

Подъ втромъ наклонясь,—

Душа съ могилы чутко слышитъ

Ея простой разсказъ,

Вокругъ нея рзвится младость,

Пока звонокъ, спугнувшій радость,

Изъ школьныхъ стнъ не прозвонилъ,

А я, средь этихъ мстъ печальныхъ,

Все узнаю въ слезахъ прощальныхъ:

‘Союзъ друзей — Любовь безъ крылъ!’

Передъ твоими алтарями,

Любовь, я далъ обтъ!

Я твой былъ — сердцемъ и мечтами,—

Но стертъ ихъ легкій слдъ:

Твои, какъ втеръ, быстры крылья,

И я, склонясь надъ дольней пылью,

Одну лишь ревность уловилъ.

Прочь! Улетай, призракъ влекущій!

Ты постишь мой часъ грядущій,

Быть можетъ, лишь безъ этихъ крылъ!

О, шпили дальнихъ колоколенъ!

Какъ сладко васъ встрчать!

Здсь я пылать, какъ прежде, воленъ,

Здсь я — дитя опять.

Аллея вязовъ, холмъ зеленый,

Иду, восторгомъ упоенный,—

И внчикъ — каждый цвтъ открылъ,

И вновь, какъ встарь, при ясной встрч,

Мой милый другъ мн шепчетъ рчи:

‘Союзъ друзей — Любовь безъ крылъ!’

Мой Ликусъ! Слезъ не лей напрасныхъ,

Врна теб любовь,

Она лишь грезитъ въ снахъ прекрасныхъ,

Она проснется вновь.

Недолго, другъ, намъ быть въ разлук,

Какъ будетъ сладко жать намъ руки!

Моихъ надеждъ какъ жарокъ пылъ!

Когда сердца такъ страстно юны,—

Одно поютъ разлуки струны:

‘Союзъ друзей — Любовь безъ крылъ!’

Я сил горькихъ заблужденій

Предаться не хотлъ.

Нтъ,— я далекъ отъ угнетеній

И жалкаго презрлъ.

И тмъ, кто въ дтств былъ мн вренъ,

Какъ братъ, душой нелицемренъ,—

Сердечный жаръ я возвратилъ.

И, если жизнь не прекратится,

Тобой лишь будетъ сердце биться,

О, Дружба! нашъ союзъ безъ крылъ!

Друзья! душою благородной

И жизнью — съ вами я!

Мы вс — въ одной любви свободной —

Единая семья!

Пусть королямъ подъ маской лживой,

Въ одежд пестрой и красивой —

Языкъ медовый Лесть точилъ,

Мы, окруженные врагами,

Друзья, забудемъ ли, что съ нами —

‘Союзъ друзей — Любовь безъ крылъ!’

Пусть барды вымыслы слагаютъ

Пвучей старин,

Меня Любовь и Дружба знаютъ,

Мн лавры не нужны:

Все, все, чего бжала Слава

Стезей волшебной и лукавой,—

Не мыслью — сердцемъ я открылъ,

И пусть въ душ простой и юной

Простую пснь рождаютъ струны:

‘Союзъ друзей — Любовь безъ крылъ!’

Александръ Блокъ.

МОЛИТВА ПРИРОДЫ.

(The prayer of Nature).

O Царь небесный! Отче свта!

Услышь отчаянный мой зовъ:

Вина — возможна ль безъ отвта?

Мольба — спасенье ль отъ грховъ?

О Боже свта! Непривтно,

Темно въ душевной глубин,

Теб и пташки смерть замтна:

За грхъ не дай же сгинуть мн!

Мн храмъ не нуженъ секты новой,—

Ищу лишь правды! Признаю

Твой всемогущій судъ суровый:

Прости жъ грхъ юности, молю!

Ханжи пусть строятъ храмъ огромный,

Пусть суевры имъ кадятъ,

Пускай жрецы для власти темной

Обманъ мистическій твердятъ,

Ужель въ готическомъ собор

Творецъ быть можетъ заключенъ?

Твой храмъ — сіянье дня, а море,

Земля и небо — вотъ твой тронъ!

Повинны ль люди адской мести

За то, что ихъ обрядъ — иной?

Ужель за одного — вс вмст

Погибнутъ въ бур роковой?

Ужели тотъ достоинъ рая,

Кто братьевъ аду осудилъ

За то, что вра ихъ — иная,

Что имъ уставъ нестрогій милъ?

Ужель, въ угоду смутнымъ взглядамъ,

Пойдемъ мы къ казни иль къ внцу?

Ужель извстно жалкимъ гадамъ

Все, что угодно ихъ Творцу?

Кто для себя лишь жилъ, безпечный,

Въ грхи вседневно погруженъ,—

Ужель достоинъ жизни вчной

И будетъ врою спасенъ?

Отецъ! Я не ищу пророка,

Законъ въ природ вижу я,

Я слабъ и малъ, въ стяхъ порока,

Но я молюсь: услышь меня!

Ты звздъ теченьемъ управляешь.

И путь имъ кажешь сквозь эиръ,

Стихій боренье ты смиряешь,

Твой перстъ земной нашъ видитъ міръ,

Ты, кто веллъ мн жить въ юдоли,.

Кто можетъ взять отсель меня,—

Перстомъ своей могучей воли

Руководи меня, храня!

Тебя, Господь, Тебя зову я!

Привольно ль, тяжко ль будетъ мн,

Паду ль, возстану ль я, ликуя,—

Теб ввряюсь я вполн!

И если праху прахъ оставивъ,

Душа на крыльяхъ возлетитъ,—

Какую пснь, тебя прославивъ,

Мой слабый голосъ возгласитъ!

Но еслибъ смерть душ велла

Совмстно съ плотью жизнь отдать

Молюсь, пока трепещетъ тло,

Хотя бъ изъ мертвыхъ мн не встать.

О Боже! пснію смиренной

Тебя за милость славлю я

И врю, что изъ жизни тлнной

Къ теб придетъ душа моя!

Н. Холодковскій.

PIGNUS AMORIS.

(Залогъ любви).

Не можетъ счастье длиться вчно,—

Таковъ небесъ законъ святой,

Но мн всего милй сердечно

Картины радости былой.

Лишь ради нихъ, леля свято,

Храню вещицу эту я,

Какъ память друга, что когда то

Любилъ меня — лишь для меня.

Въ ней есть, что рдко видть можно,

Что бъ ни твердили вс вокругъ:

Залогъ, гласящій мн неложно,

Что у меня былъ врный другъ.

Пусть много лтъ ушло,— мн станетъ.

Любимый даръ еще милй,

И вотъ слеза мой взоръ туманитъ,

Какъ очи памяти моей.

Смясь, сухая Старость спроситъ,

Откуда чувствъ такой приливъ,—

Но камень въ насъ напрасно броситъ:

Союзъ нашъ юнъ былъ и правдивъ.

Одно есть время въ жизни — младость,

Когда услада есть безъ зла,

Когда невинна наша радость

И жизнь безгршно весела.

Пусть тмъ, въ комъ нтъ любви сердечной,

Смшна чувствительность моя,

За то пойметъ меня, конечно,

Кто такъ же чувствовалъ, какъ я.

Итакъ, носить, леля свято,

Я буду милый талисманъ,

И та любовь пусть будетъ плата

За то, что онъ съ любовью данъ.

Н. Холодковскій.

О, ЭТОТЪ ЛОКОНЪ ЗОЛОТИСТЫЙ.

(А woman’s hair).

О, этотъ локонъ золотистый,

Что дорогъ такъ моимъ мечтамъ,

Клянусь косой твоей волнистой,

За цлый міръ я не отдамъ!..

Нтъ, нтъ! хоть локоны другіе

Твоихъ волосъ еще милй

Блистаютъ, ярко золотые

Какъ снопъ полуденныхъ лучей.

Н. Брянскій.

СТАНСЫ КЪ ДЖЕССИ.

(Stanzas to Jessy).

Есть жизни нить, съ моей глубоко

Соединенная навкъ,—

И даже ножъ Судьбы жестокой

Ихъ только вмст бы разскъ.

Есть образъ, чьей крас дивиться

Очамъ такъ любо день деньской,

Что посл онъ всю ночь имъ снится,

Во сн возсозданный душой.

Есть голосъ, нжный и любимый,

Который такъ меня плнилъ,

Что, если бъ пли серафимы,

Ихъ хоръ его бъ не замнилъ.

Есть щечки, чей румянецъ страстно

Любовной нгою горитъ,

Чья блдность громко, хоть безгласно,

О ней въ разлук говоритъ.

Есть губки, чьимъ лобзаньемъ рьянымъ

Я осчастливленъ первый былъ,

Которымъ, пламенно румянымъ,

Вдвойн лобзаньями платилъ.

Есть грудь, на чьей подушк зыбкой

Дремалъ я, голову склоня,

Есть ротикъ — для меня съ улыбкой,

Глаза съ слезой — лишь для меня.

Два сердца есть, что бьются ладно

Всегда другъ другу въ унисонъ,

И вторитъ пульсу пульсъ отрадно

И вмст встртятъ вчный сонъ.

Есть дв души, чьи два теченья

Слились, спокойна ихъ волна,

И, разлучась,— нтъ, разлученья

Имъ нтъ: т дв души — одна!

Н. Холодковскій

ПРОЩАНЬЕ.

(The Adieu).

(Написано подъ впечатлніемъ, что автору предстиитъ скоро умереть).

Прости, мой холмъ, гд цвлъ въ игр

Румянецъ дтскихъ щекъ,

Гд школа рзвой дтвор

Внушаетъ свой урокъ!

Вы, каждый другъ иль врагъ тхъ лтъ

Участникъ радостей иль бдъ,—

Проститесь вс со мной!

Ужъ мн не бгать по лсамъ,—

Уйду я въ келью, чьимъ жильцамъ

Не виденъ свтъ дневной.

Прощай и ты, сдой чертогъ,

Чьи башни высоки,

Гд черенъ цвтъ ученыхъ тогъ

И блденъ ликъ тоски,

И вы^ товарищи въ пирахъ,

Кто жилъ въ классическихъ стнахъ,

Гд зеленъ Кэма брегъ,—

Пока я въ памяти у васъ,

Простите. Знаю, близокъ часъ:

Забудете на вкъ!..

Простите, горы милыхъ странъ,

Отрада юныхъ лтъ,

Гд Лохнагаръ, какъ великанъ,

Стоитъ, въ снга одтъ!

Ахъ, для чего такъ рано я

Покинулъ милые края,

Чтобъ жить межъ гордецовъ,—

Покинулъ горы, брегъ и долъ,

И милый сверъ, и ушелъ

На югъ, подъ чуждый кровъ?

Ты, замокъ предковъ! Нтъ, лишенъ

Тебя не буду я!

Здсь прозвучитъ прощальный звонъ,

Могила здсь моя!

Здсь плъ несмлый мой языкъ,

Какъ ты былъ славенъ и великъ,—

Та пснь со мной уснетъ,

Но лира струны сохранитъ

И тихимъ стономъ зазвенитъ,

Когда Эолъ дохнетъ.

Поля, лежащія окрестъ!

Примите отъ меня

Привтъ прощальный! Милыхъ мстъ

Забыть не въ силахъ я.

Ручья прозрачнаго потокъ,

Когда я въ бг рзвыхъ ногъ

Въ полдневный зной спшилъ

И прыгалъ въ волны съ высоты,—

Меня ужъ не омоешь ты,—

И нтъ тхъ юныхъ силъ!

Забыть могу ли образъ тотъ,

Любимый всей душой?

Пусть цпи горъ, пусть бездны водъ

Межъ родиной и мной,—

Твоя, о Мэри, красота

Мн вчно свтитъ, какъ мечта

Чарующей любви!

Пока есть жизнь въ моихъ устахъ,

Пока не сталъ я тлнъ и прахъ,—

Въ груди моей живи!

И ты, мой другъ, чью нжность я

Всмъ сердцемъ оцнилъ!

Какъ дорога любовь твоя,—

Сказать — нтъ словъ, нтъ силъ.

На сердц даръ ношу я твой,

Ты окропилъ его слезой,—

Изъ перловъ перлъ она!

Не знатенъ ты, но мн, клянусь,

Душою равенъ: нашъ союзъ

Осудитъ Спесь одна.

Увы, все грустно, все темно!

И призракамъ любви

Вновь оживить не суждено

Восторгъ и пылъ въ крови.

И даже грезъ о слав нтъ,

Не буду ими я согртъ,

Внца не жду себ,

Безславенъ краткій вкъ мой былъ,

Во прахъ склонюсь я, слабъ и хилъ,

Покорствуя судьб.

О Слава, божество мое!

Кто вознесенъ тобой,

Тому и Смерти злой копье

Притупитъ пламень твой!

Меня-жъ къ себ зоветъ она,

А я безвстенъ, жизнь темна,—

Пустой и краткій сонъ,

Въ толп, въ ничтожеств я жилъ,

Надежды въ саванъ схоронилъ

И Лет обреченъ.

Когда въ земл сокроюсь я

И ляжетъ надо мной

Тотъ дернъ, который я, дитя,

Рзвясь, топталъ ногой,—

Лишь тучи ночи, дождь и градъ

Слезами жалости почтятъ

Печальный мой пріютъ,

Никто изъ смертныхъ не придетъ,

Слезъ о безвстномъ не прольетъ,

Чей гробъ зароютъ тутъ.

Забудь сей міръ, духъ бурный мой,

И къ Небу устремись!

То путь единый и прямой,

Чтобъ отъ грховъ спастись.

Чуждаясь сектъ и ханжества,

Склонись къ престолу Божества,

Отъ сердца полноты!

Всесильный благъ и справедливъ,

Молись: Онъ слышитъ твой призывъ,

Какъ ни ничтоженъ ты.

Отецъ, намъ давшій Свтъ! Изъ тьмы

Мольбу къ Теб я шлю!

Передъ Тобой — какъ пташки мы,

Спаси меня, молю!

Ты водишь звздъ великій хоръ,

Стихій смиряешь грозный споръ,

Твоя одежда — твердь!

Словамъ мольбы моей внемли,

Прости грхи мн и пошли

Спокойную мн смерть.

Н. Холодковскій.

КЪ……..

(То—).

О, я васъ знаю, хитрый родъ

Лукавыхъ дочекъ рзвой Евы!

Пусть ревность мучитъ насъ, грызетъ,—

Намъ не поможете нигд вы!

Любовь иль жалость вамъ чужда,

Вамъ пламя чувства неизвстно,

Одно тщеславье васъ всегда

Влечетъ и водитъ повсемстно.

Вы не бездушны, но у васъ

Душа черна, ея забота —

Устроитъ хитростей запасъ,

Чтобъ простаковъ увлечь въ тенета.

Но вамъ не вврюсь я душой:

Игрушка сердца не привяжетъ,

Я отъ одной пойду къ другой,

Мняя васъ, какъ прихоть скажетъ.

Я бъ былъ дитя, когда бъ вздыхалъ,

Что женскій умъ меня дурачитъ.

Но если Богъ вамъ душу далъ,—

Гд-жъ ваше сердце дьяволъ прячетъ?

Н. Холодковскій.

ГЛАЗА МИССЪ А. Г.

(On the eyes of Miss А. — H.).

Прелестный взоръ ея очей

Какъ въ неб солнышко сіяетъ

И щедрый свтъ своихъ лучей

Равно повсюду разливаетъ.

Пусть вс сомннья замолчатъ

Предъ тихой радостью привта.

Всегда намъ этотъ ясный взглядъ

Несетъ чарующее лто.

С. Ильинъ.

КЪ ТЩЕСЛАВНОЙ ЛЭДИ.

(To a vain lady).

Другимъ охотно ты всегда

Смыслъ рчи тайной повряешь.

Зачмъ? Смотри, придетъ бда,

Ты слезы горькія узнаешь.

Когда-жъ гроза надъ головой

Вдругъ грянетъ — будутъ за глазами

Враги смяться надъ тобой

И надъ тщеславными рчами.

Грозитъ теб печаль и срамъ.

Ты такъ легко не довряйся

Своихъ поклонниковъ словамъ

И яда лести опасайся.

Ты всмъ готова повторять

Весь вздоръ, что шепчутъ лицемры.

Чтобъ миръ души не потерять,

Не придавай рчамъ ихъ вры.

Когда ты средь подругъ своихъ

Передаешь слова влюбленныхъ,

Не видишь разв ты у нихъ

Въ глазахъ улыбокъ затаенныхъ?

Не повторяй ихъ никогда,

Себя посмшищемъ не длай,

Кто-жъ можетъ вспомнить безъ стыда

О фразахъ лести неумлой!

Вс будутъ вправ презирать

Тщеславье двы легковрной,

Что помшало ей понять

Прозрачность шутки лицемрной.

Рчей фальшивыхъ звонъ пустой

Передаешь ты въ восхищеньи…

Ужель болтливости мужской

Ты придаешь всегда значенье?

Такъ образумься хоть теперь.

Не ревность мною руководитъ:

Гд есть тщеславье, тамъ, поврь,

Любовь пріюта не находитъ.

С. Ильинъ.

КЪ АНН.

(To Anne).

Я такъ жестоко былъ обиженъ вами.

Казалось, гнвъ мой уничтожитъ васъ,—

Но при свиданьи весь мой пылъ погасъ.

Власть женщины смется надъ сердцами.

Я презирать хотлъ васъ всей душой,

Но пережить не могъ и дня разлуки,

Увидлъ васъ — и вс сомннья муки

Прогнали вы улыбкою одной.

Я клятву далъ, въ пылу негодованья,

Ужъ никогда вамъ впредь не доврять.

Увидлъ васъ — и вновь готовъ рыдать,

Къ вамъ вновь летятъ мои мечты, желанья.

Моя душа борьбой истомлена,

Я становлюсь смиренно на колни

И лишь молю не думать объ измн,

Пока моя любовь къ вамъ такъ нжна.

С. Ильинъ.

ВСЕ О СЕБ

(Письмо Дж. L Бичеру).

(Egotism. A letter to J. T. Becher).

Назначь мн завтра рокъ кончину

(Авось длиннй срокъ дней моихъ),—

Скажу, что радость и кручину

Я видлъ за десятерыхъ.

Я жилъ, какъ вс живутъ обычно,

Пожалуй, даже веселй,

И, доведись мн жить вторично,—

Я то же длалъ бы, ей-ей.

А, впрочемъ, есть и исключенья:

Хоть больно въ томъ сознаться мн,—

Я, несмотря на увренья,

Не разъ обманутъ былъ вполн.

На судъ мамашъ высокомрный

Попавъ, я посланъ прямо въ адъ,

По мннью жъ дочекъ,— ‘онъ хоть скверный,

Но — дебютанта не бранятъ’.

Любилъ я многихъ: это знаютъ

Не мало дамъ, да и стихи

Мои о томъ напоминаютъ

(Иные видятъ въ нихъ грхи).

Толпой старухъ (морали славной,

Коль врить слухамъ, трибуналъ)

Я взятъ подъ слдствіе недавно,

Какъ жаль, что я ихъ не призналъ!

Голубоглазыхъ двухъ лишь ласки

Я зналъ (вдь въ этомъ нтъ вины),

У прочихъ кари были глазки,

Вс были, впрочемъ, недурны.

Но здсь всмъ скромнымъ описаньямъ

Конецъ, о злоб жъ умолчу:

Всего надежнй, вдь, молчаньемъ

Я любопытство излчу.

Друзей я съ сотню зналъ, охотно

Любой знакомый лзъ въ друзья,

Тотъ лгалъ, тотъ грабилъ безотчетно:

Какъ другъ, имъ выгоденъ былъ я.

Я въ школ, какъ другія дти,

Свой умъ не слишкомъ просвтилъ:

Романъ увлекъ ребенка въ сти

И здравый смыслъ во мн смутилъ.

Въ стяхъ искусныхъ ухищренья,

Почти изъ страсти къ нимъ, я росъ,

И все жъ остатокъ размышленья

Мальчишку вылчилъ отъ грезъ.

Клянусь, скорй я, устрашенный,

Лишусь всей радости земной,

Чмъ вновь пойду въ ту сть, спасенный

Оттуда небомъ и судьбой.

Друзей почтенныхъ и надежныхъ

Я все жъ имю и цню,

И ради всхъ богатствъ возможныхъ

Я дружб ихъ не измню.

Какъ пастырь, Бичеръ, ты сомннья

Мои, подумавъ, разрши:

Поститься ль мн за прегршенья,

Молиться ль, просто для души?

Конечно, гршникъ я мятежный,

Хоть и не столь большой руки,

Но все жъ безъ женской ласки нжной

Я скоро умеръ бы съ тоски.

Что губки дамъ — для поцлуя,—

Философъ можетъ подтвердить,

Клянусь любовью, не могу я

Безъ нихъ въ стран проклятой жить!

Скажи, другъ Бичеръ, что прощенью

Я подлежу, — иль пропадать

Придется мн: вдь искушенью

Не въ силахъ я противостать!

Н. Холодковскій.

0x01 graphic

КЪ АНН.

(То Anne).

Не говорите, что жестокій рокъ

Предназначаетъ мн разлуку съ вами:

На муки-бъ онъ всю жизнь мою обрекъ,

Всегда-бъ лишь къ вамъ стремился я мечтами.

Одной лишь вамъ дана на свт власть

Суровостью убить восторгъ мой чистый,

Разбить мечты, разсять въ сердц страсть

И вызвать вновь одной улыбкой быстрой.

Какъ дубъ съ плющемъ природой сплетены,

Чтобъ дружно встртить бури грозной силу,

Любовь и жизнь во мн обречены,

Чтобъ встртить вмст радость и могилу.

Такъ не пугайте-же, что рокъ слпой

Въ тиши готовитъ мн разлуку съ вами.

Пока горитъ въ груди огонь живой,

Лишь къ вамъ стремлюсь я легкими мечтами.

С. Ильинъ.

АВТОРУ СОНЕТА, НАЧИНАЮЩАГОСЯ

СЛОВАМИ: ‘МОЙ СТИХЪ ПЕЧАЛЕНЪ’.

(To the author of а sonnet, be inning ‘Sad

is my verse, you say, and yet no tear’).

Хотя сонетъ твой, безъ сомннья,

Скорй печаленъ, чмъ уменъ,

Но разв слезы сожалнья

У насъ способенъ вызвать онъ?

Мое сочувствіе сильне

Къ себ другой бднякъ влечетъ,

Чья скорбь горитъ еще больне:

Кто на бду твой стихъ прочтетъ.

О, этотъ стихъ безъ чаръ едва-ли

Возможно вновь перечитать.

Въ немъ больше смха, чмъ печали,

Ума-же вовсе не сыскать.

Коль хочешь ты, чтобъ намъ страданье

Заледенило въ жилахъ кровь,

То дай скоре общанье

Свои стихи прочесть намъ вновь.

С. Ильинъ.

ПО ПОВОДУ НАХОДКИ ВЕРА.

(On finding a fan).

При этомъ встарь въ душ моей

Воскресла-бъ снова страсть былая,

А нын — мракъ и холодъ въ ней,

Моя душа теперь иная.

Большое пламя втерокъ

Еще сильне раздуваетъ,

Но чуть замтный огонекъ

Его дыханье убиваетъ.

Вотъ такъ и съ пламенемъ любви:

Вс знаютъ, кто хоть разъ былъ молодъ,

Какъ безъ надеждъ огонь въ крови

Вдругъ переходитъ въ смерти холодъ.

И если-бы еще могла

Любовь изъ искры возродиться,

То ужъ погасшая зола

Огнемъ былымъ не загорится.

Когда-же снова, какъ и встарь,

Нежданно сердце запылаетъ,

То, помня прежнее, алтарь

Оно иной ужъ выбираетъ.

С. Ильинъ.

ПРОЩАНІЕ СЪ МУЗОЙ.

(Farewell to the muse).

Прости навкъ, прекрасная богиня,

Прелестное созданіе мечты!

Лети, мой гимнъ, на крыльяхъ втра нын,

Въ послдній разъ меня услышишь ты.

Въ груди моей давно погасла радость,

Вс струны тамъ давно ужъ порвались…

Какъ твой полетъ моя любила младость!

Теперь мои надежды унеслись.

И вс герои робкихъ пснопній

Ужъ не вернутся боле назадъ,

Ужъ нтъ вокругъ меня толпы видній,

Во тьм ничьи мн взоры не горятъ.

Коль наслажденья чаша опустла,

Что радость жизни можетъ возвратить?

И если въ милой чувство охладло,

Что пснь любви поможетъ мн продлить?

Она-бъ теперь осталась безъ отвта…

Могу ли пть о прежней страсти я

И о минувшей радости привта,

Коль ‘та радость больше не моя?

Могу-ль я пть о дружб благородной —

Хоть лучшей темы псн не найти —

И посвящать друзьямъ свой гимнъ свободный,

Коль ихъ не встрчу на пути?

Иль воспвать мн грозныя сраженья,

Дла отцовъ и славу прежнихъ дней?

Но слабъ мой голосъ, робко вдохновенье,

Здсь надо лиру громче и смлй.

Лети-жъ по втру, говоръ струнъ незвучныхъ,

Замолкни, лиры простодушной гласъ!

Простите ей печаль напвовъ скучныхъ:

Она звенитъ теперь въ послдній разъ.

Заглохнутъ звуки псни сиротливой,

Огня былого нтъ въ моей крови.

Считалъ бы я свою судьбу счастливой,

Когда-бъ послднимъ былъ мой первый гимнъ любви.

Прости, о Муза! Хоть не часто лиру

Настраивалъ я слабою рукой,

Но, можетъ быть, отрадно будетъ міру

Въ послдній разъ услышать голосъ мой.

С. Ильинъ.

НЬЮСТЭДСКОМУ ДУБУ.

(To an pak at Newstead).

Когда сажалъ тебя я дтскою рукою,

Я думалъ, какъ твой стволъ меня переживетъ,

Какъ въ ширь раскинешься ты темною листвою,

Какъ юный плющъ тебя гирляндой обовьетъ.

Такъ отлетвшихъ дней младенческія грезы

Леляли твой ростъ въ земл моихъ отцовъ-

О, пусть теперь изъ глазъ сильне льются слезы

Надъ гибелью твоей средь зелени луговъ.

Тебя покинулъ я. Тотъ день былъ днемъ несчастья…

Надъ замкомъ съ этихъ поръ чужой пришлецъ царитъ.

Мой возрастъ юнъ. Я не имю власти,

Пришельца же рука твой ростъ не укрпитъ.

Лишь небольшой уходъ — и сила молодая

Зазеленла бы въ твоей вершин вновь,

Вс раны на кор чудесно заживляя…

Но въ чуждомъ сердц спитъ забота и любовь.

Дубокъ мой дорогой! Не поникай втвями:

Земля небесный кругъ двухъ разъ не совершитъ,

Какъ вновь твой господинъ привычными руками

Увядшую листву и корни освжитъ.

Воспрянь, завтный дубъ! Надъ сорною травою

Высоко вознесись вершиною своей.

Вдь сокъ еще течетъ въ ствол живой струею,

Такъ воскреси же вновь красу своихъ втвей.

Столтія пускай промчатся надъ тобою,

Пока въ могил прахъ мой будетъ истлвать.

Ты твердо устоишь предъ вихремъ и грозою

И будетъ солнца лучъ съ листвой твоей играть.

И здсь, гд твой шатеръ раскинулся зелёный,

Пусть кости отдохнутъ уставшія мои.

Ты намъ прохладу дашь своей густой короной,

Коль посидть придетъ сюда глава семьи.

Порою онъ придетъ къ теб съ дтьми своими

И шопотомъ шаги замедлить имъ велитъ.

Въ ихъ памяти живой мое воскреснетъ имя

И тихая печаль могилу оснитъ.

Они промолвятъ: здсь, на утр жизни бурной,

Быть можетъ пснь слагалъ задумчивый поэтъ.

Пускай онъ мирно спитъ, пока въ дали лазурной

Сверкающаго дня не засіяетъ свтъ.

С. Ильинъ.

НА ПОСЩЕНІЕ ГАРРО.

(On revisitlng Harrow).

Здсь надпись встарь плняла взоры,

Какъ cимволъ Дружбы молодой.

Она жестокаго Раздора

Была зачеркнута рукой.

Но уничтожить все до слова

Слпая вспышка не могла,

И, разъ вернувшись, Дружба снова

Значенье буквъ разобрала.

Возстановило Сожалнье

Черты ихъ вновь своимъ рзцомъ,

И тихо нжное Прощенье

Поцловало ихъ потомъ.

Он зажглись красою новой,

Какъ вдругъ, Надежд вопреки,

Рукою Гордости суровой

Вновь стерты буквы той строки.

С. Ильинъ.

КЪ МОЕМУ СЫНУ.

(То my son).

И ленъ кудрей, и блескъ въ глазахъ,—

Все мать въ теб напоминаетъ,

Улыбка, ямки на щекахъ

Мн счастьемъ душу наполняютъ.

Картины радости былой

Вновь вижу я, малютка мой.

Лепечешь имя ты отца…

Твоимъ не будетъ это имя,

Но искуплю я до конца

Свой грхъ заботами своими,

И призракъ двы молодой

Проститъ меня, малютка мой.

Надъ ней давно растетъ трава,

Чужая грудь тебя вскормила

И равнодушная молва

Твое рожденье заклеймила…

Что намъ до нихъ? Всегда съ тобой

Всмъ сердцемъ я, малютка мой!

Иль мн бжать священныхъ правъ

По вол свта прихотливой?

Браните-жъ мой порочный нравъ!

Дитя любви моей счастливой,

Залогъ блаженства дорогой,

Люблю тебя, малютка мой,

Потомъ, когда ужъ я пройду

Свой путь земной наполовину,

Въ теб одномъ заразъ найду

Я брата милаго и сына.

Я буду мыслью жить одной,

Чтобъ ты былъ счастливъ, крошка мой!

Хоть молодъ я, но чувства пылъ

Живая юность не остудитъ.

Хотя бъ тебя я не любилъ,

Въ теб жить образъ милый будетъ,

И я не брошу, мальчикъ мой,

Залога страсти молодой.

С. Ильинъ.

ВОПРОСЫ КАЗУИСТАМЪ.

(Queries to Casuists).

‘Любовь есть грхъ!’ — твердитъ намъ хоръ ханжей,

Изъ вка въ вкъ твердятъ они про это,

Но вдь любовь — источникъ жизни всей:

Скажите, безъ любви что жъ было бъ это?

Доказываютъ съ жаромъ вкривь и вкось,

Хотя легко и опровергнуть это,

Но Гименей съ Венерой землю брось —

Скажите, кто откликнулся бъ на это?

В. С. Лихачовъ.

РОМАНСЪ.

(Song).

Нжнй струись, дыханье ночи,

Шепчи тихонько надъ водой:

Дрема смежила Фанни очи,

A ей такъ надобенъ покой!

Иль пой Эоломъ, похищая

Напвъ у брезжащихъ свтилъ, —

Чтобъ онъ, ей чуткій слухъ лаская,

Въ видньяхъ душу усыпилъ.

Пусть, втерокъ, твой вздохъ утонетъ

Въ глубокомъ сумрак втвей,

Крыло зефира пусть не тронетъ

Ея каштановыхъ кудрей.

Ночного вянія стужу

Отъ блоснжныхъ вждъ умчи:

Лишь утру вызвать дай наружу

Подъ ними скрытые лучи.

Уста и очи, да витаютъ

Надъ вами сонмы свтлыхъ грезъ:

Уста пусть вздоховъ нс узнаютъ,

Пусть не узнаютъ очи слезъ!

В. С. Лихачовъ.

КЪ ГАРРІЭТЪ.

(To Harriet).

Гарріэтъ! Въ томъ нтъ сомннья,—

Каждой двушк при чтень

Осторожной надо быть.

Съ старыхъ двъ примръ брать можно:

Не мшаетъ осторожно

Поступать и говорить.

Но скажу, однако, смло,

Что могло-бы это дло

Много лучше обстоять,

Если-бъ въ поискахъ морали

Дамы двушкамъ внушали

Осторожнй и писать.

В. Мазуркевичъ.

БЫЛА ПОРА…ЧТО ГОВОРИТЬ О НЕЙ…

(There was a time, I need not name).

Была пора.. Что говорить о ней…

Она не можетъ быть забыта…

Моя душа стремилася къ твоей,

И чувство съ чувствомъ было слито.

Съ минуты той, когда твои уста

Въ отвтъ шепнули мн признанье,

Меня томила грустная мечта,

Нераздленное страданье.

Съ тхъ поръ запала въ сердце мысль о томъ,

Что поцлуй твой лицемрилъ,

И что любовь промчалась краткимъ сномъ,

Которому я страстно врилъ.

Но легче все-жъ теперь душ моей,

Когда услышалъ отъ тебя я,

Что дорожишь ты счастьемъ прошлыхъ дней,

Воспоминанья сохраняя.

О да, жестокая, но дорогая мн,

Меня ты не полюбишь снова,

Но сладостно сознаніе вдвойн,

Что не забыла ты былого.

Сознаньемъ тмъ душа моя горда,

Страданье сердца онмло…

Не любишь ты… Но все-жъ былъ мигъ, когда

Моею ты была всецло.

В. Мазуркевичъ.

ТАКЪ СЛЕЗЫ ТЫ ПРОЛЬЕШЬ…

(And wilt thon weep when I an low).

Такъ слезы ты прольешь, когда меня не будетъ?

О, женщина! обтъ свой милый повтори!

Но если онъ печаль въ душ твоей разбудитъ:

Мн счастье дорого твое — не говори.

Я цловалъ, сдержавши вздохъ невольный

О томъ, что на отца онъ походилъ,

Но у него твой взглядъ — и мн довольно

Ужъ этого, чтобъ я его любилъ.

Прощай! пока ты счастлива, ни слова

Судьб въ укоръ не посылаю я.

Но жить гд ты… Нтъ, Мэри, нтъ! иль снова

Проснется страсть мятежная моя.

Глупецъ! я думалъ, юныхъ увлеченій

Пылъ истребятъ и гордость и года:

И что жъ: теперь надежды нтъ и тни —

А сердце такъ-же бьется, какъ тогда.

Мы свидлись. Ты знаешь, безъ волненья

Встрчать не могъ я взоровъ дорогихъ:

Но въ этотъ мигъ ни слово, ни движенье

Не выдали сокрытыхъ мукъ моихъ.

Ты пристально въ лицо мн посмотрла,

Но каменнымъ казалося оно.

Быть можетъ, лишь прочесть ты въ немъ успла

Спокойствіе отчаянья одно.

Воспоминанье — прочь! Скорй разсйся

Рай свтлыхъ сновъ, сновъ юности моей!

Гд жъ Лета? пусть они погибнутъ въ ней!

О, сердце, замолчи или разбейся!

А. Плещеевъ.

НАДПИСЬ НА МОГИЛ НЬЮФАУНДЛЭНДСКОЙ СОБАКИ.

(Inscription on the monument of а Newfoundland dog).

Когда надменный Крезъ, безславный, но вельможный,

Заснетъ послднимъ сномъ подъ мраморной плитой,

Услужливый рзецъ кудрявой похвалой

Внчаетъ прахъ его ненужный и ничтожный,

И приглашаетъ всхъ роскошный мавзолей

Почтить усопшаго слезою лицемрной.

А бдный добрый песъ, привтливый и врный,

Самоотверженный, нжнйшій изъ друзей,

Всю жизнь отдавшій намъ — безвстнымъ погибаетъ,

Забвенье ждетъ его и здсь и въ небесахъ,

Гд жалкій человкъ, одушевленный прахъ,

Пріема пышнаго по праву ожидаетъ.

О, человкъ! Смшной и извращенный родъ.

Раздутый гордостьюобъятый ослпленьемъ!

Ты — масса, гд одно ничтожество живетъ,

Кто разъ узналъ тебя — бжитъ тебя съ презрньемъ,

Твои слова — обманъ, твоя улыбка — ядъ,

Фразистая любовь — безстыдство и развратъ.

Природы вчной царь, внецъ и перлъ творенья,

Ты, пребывающій въ безумномъ ослпленьи,

Ты, гордый разумомъ, — передъ любымъ скотомъ

Краснть бы долженъ ты, горя нмымъ стыдомъ.

Не преклоняйтесь же съ печалью лицемрной

Надъ этой урною, въ ней нту никого,

Надъ кмъ бы плакать вамъ, лежитъ тутъ другъ мой врный:

Я одного лишь зналъ — здсь тлетъ прахъ его.

Ф. Червинскій.

СТАНСЫ.

Посвящается лэди, спросившей меня, зачмъ я весной покидаю Англію.

(То а lady, on being asked my reason for quitting England in the srping).

Когда окинулъ кущи рая

Прощальнымъ взоромъ человкъ,

Картины счастья вспоминая,

Онъ проклялъ свой грядущій вкъ.

Потомъ, блуждая въ отдалень,

Покорно крестъ онъ свой сносилъ,

Порой, скорбя о наслаждень,

Въ труд онъ отдыхъ находилъ.

О, Мэри! Вдаль я убгаю

Отъ чаръ всесильной красоты.

Я близъ тебя сильнй страдаю,

Леля прежнія мечты.

Я удалюсь, чтобъ искушенье

Меня коснуться не могло:

Эдема чистое виднье

Всегда-бъ мечту мою влекло.

С. Ильинъ.

0x01 graphic

МЭРИ ЧАВОРТЪ.
(Mary Chawort).

НАПОЛНИМЪ ОПЯТЬ НАШИ КУБКИ!..

ПСНЯ.

(Fill the goblet again. А song).

Наполнимъ опять наши кубки виномъ,

Восторгъ озаряетъ мн душу огнемъ.

Что-жъ, пьемъ! Кто не пьетъ?.. Жизнь — измнчивый кругъ,

Одно лишь вино не обманетъ, какъ другъ.

Я многое пережилъ въ жизни моей,

Я грлся въ сіянь сверкавшихъ очей,

Любилъ,— кто не любитъ,— и жгучая власть

Въ груди пробуждала блаженство и страсть.

Въ дни юности въ сердц дышала весна,

Я грезилъ, что дружба мн будетъ врна,

Друзей кто не знаетъ, — ошибся я въ нихъ,

Вино! Ты куда постоянне ихъ!

Возлюбленной сердце похитилъ другой,

Измнчива дружба, какъ солнце зимой…

Вино, ты старешь,— кто-жъ нтъ? — но притомъ

Растутъ совершенства въ теб съ каждымъ днемъ.

Когда предъ возлюбленной склонитъ другой

Колни, пылаемъ мы ревностью злой.

Но кто не ревнивъ?.. У вина-же, ей-ей,

Чмъ больше поклонниковъ, тмъ веселй.

Пусть юность промчится съ ея суетой,

Въ вин подъ конецъ обртемъ мы покой,

Повривъ,— не правда-ль,— сдой старин,

Что истина скрыта въ бокал на дн.

Когда-то былъ ящикъ Пандоры раскрытъ,

Съ тхъ поръ надъ землею несчастье царитъ,

Надежда,— не такъ-ли,— намъ въ гор дана,

Но нтъ намъ нужды въ ней за чашей вина.

Привтъ винограду! Пусть лто пройдетъ,—

Подъ старость онъ все-же веселье несетъ,—

Умремъ мы,— да кто-жъ не умретъ? — но и тамъ

Пусть въ неб льетъ Геба струю твою намъ.

В. Мазуркевичъ.

СТАНСЫ,

написанные при оставленіи Англіи.

(Stanzas to a lady, on leaving England).

Готово! Втерокъ подулъ,

Корабль мой парусъ развернулъ,

Крпчая, втеръ мачту гнетъ

И псню громкую поетъ.

Покинуть долженъ я страну,

Гд я любилъ, любилъ одну.

Но еслибъ могъ я быть, чмъ былъ,

И видть то, чмъ взоръ мой жилъ,

Прильнуть, припасть къ груди одной,—

То не разстался бъ со страной,

Черезъ морскую глубину

Не поплылъ бы, любя одну.

Давно не видлъ я тхъ глазъ,

Гд черпалъ радость столько разъ,

Но тщетно ихъ хочу забыть,

О нихъ не думать, разлюбить:

Хоть я изъ Англіи бгу,

Но лишь одну любить могу.

Какъ безъ подруги голубокъ,

Я грустнымъ сердцемъ одинокъ,

Вокругъ себя съ тоской гляжу,

Но милыхъ лицъ не нахожу

Въ толп, куда я ни взгляну:

Могу любить я лишь одну.

И поплыву я по волнамъ

Къ чужимъ, далекимъ берегамъ,

И буду плавать безъ конца,

Пока прекраснаго лица

Не позабуду… Мн ль забыть?

Я буду вкъ одну любить!

Послдній нищій, тамъ иль тутъ,

Находитъ ласковый пріютъ,

Любви иль дружбы теплый свтъ,

Но у меня подруги нтъ,

Моя любовь пошла ко дну,—

Но все же я люблю одну.

Въ какой бы ни былъ я стран,

Никто не станетъ обо мн

Лить слезъ, и не вздохнешь и ты,

Разбившая мои мечты,

О чемъ я горько вспомяну,

Любя тебя, тебя одну.

Воспоминанье горькихъ дней

Сердца, что мягче и слабй,

Способно горемъ сокрушить,

Мое жъ — ударъ не могъ разбить,

Оно живетъ, какъ въ старину,

И вправду любитъ лишь одну.

Никто не знаетъ — кто она,

Мн дорогая, та одна,

Что вынесла любовь моя,

То знаешь ты, да знаю я

И чувствую всю глубину

Моей любви, любя одну.

Не разъ другихъ я узъ искалъ,

Другихъ красавицъ я встрчалъ,

Пытался столько жъ ихъ любить,

Но чаръ не могъ я побдить,

Мшавшихъ чувствовать къ другой

Хоть тнь того, что къ той одной.

Отрадно бъ для души моей

Въ послдній разъ проститься съ ней,

Но слезы увидать боюсь

Въ ея глазахъ, и я стремлюсь,

Бросая все, чрезъ глубину…

Но все жъ люблю, люблю одну!

Д. Михаловскій.

0x01 graphic

ЧАСЫ ДОСУГА.

На разставаніе съ Ньюстэдскимъ аббатствомъ (1803).

Стр. 439. Отъ бароновъ, водившихъ вассаловъ на бой

Изъ Европы въ поля Палестины.

Въ числ предковъ Байрона не было крестоносцевъ. Муръ предполагаетъ, что эта легенда обязана своимъ происхожденіемъ остаткамъ старинныхъ фресокъ въ Ньюстэд, изображающихъ, повидимому, христіанскихъ и сарацинскихъ воиновъ, но фрески эти, по всей вроятности, были написаны задолго до перехода аббатства во владніе Байроновъ.

У стны Аскалонской спитъ Джонъ Гористонъ.

Замокъ Гористонъ, въ Дербишир,— старинное родовое помстье Байроновъ.

Вмст съ Рупертомъ четверо братьевъ съ бою

Смло отдали жизнь при Марстон.

Сраженіе у Марстонскихъ болотъ, гд были разбиты приверженцы Карла I. Рудортъ родственникъ Карла I, впослдствіи, при Карл II, командовавшій флотомъ.

И за врность законной корон.

Сэръ Николасъ Байронъ, правнукъ сэра Джона Байрона-Малаго, отличился въ междоусобной войн. Онъ былъ губернаторомъ Карлейля, а впослдствіи — губернаторомъ Честера. Его племянникъ и законный наслдникъ, сэръ Джонъ Байронъ изъ Клейтона, кавалеръ ордена Бани (1599—1652), былъ возведенъ въ званіе пэра, съ титуломъ барона Байрона Рочдэльскаго, посл сраженія при Ньюбери, 36 октября 1643 г. Онъ занималъ послдовательно должности помощника коменданта Тоуэра, губернатора Честера, а посл изгнанія королевской фамиліи изъ Англіи — губернатора въ герцогств Іоркскомъ. Онъ умеръ бездтнымъ, и наслдникомъ его сталъ младшій братъ, Ричардъ, второй лордъ Байронъ, отъ котораго и происходилъ нашъ поэтъ. Пятеро младшихъ братьевъ, какъ сказано въ надписи на памятники Ричарда въ капелл Гокналлъ Торкардъ, ‘врно служили королю Карлу I во время междоусобной войны, много пострадали за свою врность и лишились всего своего имущества’.

Стр. 440.

Къ Э.— (ноябрь 1802).

Это былъ, по словамъ Мура, ровесникъ Байрона, сынъ одного изъ ньюстэдскихъ фермеровъ’

На смерть кузины автора (1802).

‘Авторъ проситъ читателя отнестись къ этому стихотворенію снисходительне, чмъ во всхъ прочихъ пьесамъ, вошедшимъ въ этотъ сборникъ, оно написано раньше всхъ остальныхъ, когда автору было всего 14 лтъ, и было его первымъ опытомъ, поэтому онъ и ршился представить это произведеніе снисходительному вниманію своихъ друзей, не длая въ немъ никакихъ поправокъ или дополненій’. (Прим. 1-го изд.).

‘Мой первый поэтическій опытъ относися къ 1800 году Это было изліяніе страсти къ моей кузин Маргарит Паркэръ (дочери и внучк двухъ адмираловъ Паркеровъ), бывшей однимъ изъ прелестнйшихъ мимолетныхъ существъ. Я давно забылъ эти стихи, но мн трудно будетъ забыть ее — ея темные глава, длинныя рсницы, совсмъ греческій складъ лица и всей ея фигуры. Мн было тогда лтъ двнадцать, она была немного старше меня — пожалуй, на годъ. Годъ или два спустя она умерла — вслдствіе паденія и ушиба спины, вызвавшаго сухотку. Я ничего не зналъ объ ея болзни, будучи въ Гарроу и въ деревн до самой ея смерти. Нсколько лтъ спустя, я написалъ на ея смерть элегію, довольно глупую’. (Дневникъ Байрона, No 21 г.).

Къ Д.— (февраль 1803).

Джорджъ Джонъ, 5-й графъ Делаваръ. ‘Мн здсь очень хорошо и удобно’, писалъ Байронъ изъ Гарроу, 25 октября 1804 г. Друзей у меня не много, но вс на подборъ. Въ числ главныхъ назову лорда Делавара: онъ очень милъ и очень друженъ со мной’. Въ другомъ письм, 2 ноября того же года, онъ писалъ: ‘Лордъ Делаваръ гораздо меня моложе, но онъ — добродушнйшій, милйшій, славный малый. Ко всему этому онъ обладаетъ еще однимъ качествомъ (важнымъ въ глазахъ женщинъ): онъ замчательно красивъ собой. Делаваръ со мною находится въ нкоторомъ родств, такъ какъ одинъ изъ моихъ предковъ, во времена Карла I, женился на одной двиц изъ ихъ фамиліи’.

Этимъ предкомъ былъ первый лордъ Байронъ, женатый на дочери третьяго лорда Делавара, Цециліи, вдов Франсиса Байндлова. Младшій его братъ, Робертъ, также былъ женатъ на (Люси) Делаваръ.

Стр. 443.

Стансы (1804).

Книга, названная въ англійскомъ изданіи ‘переводомъ съ французскаго сочиненія Ж. Ж. Руссо’, напечатана была въ Лондон въ 1784 г. и представляетъ не больше, какъ литературный подлогъ.

На перемну директора.

Д-ръ Дрэри (называемый здсь ‘Пробусомъ’) въ март 1605 г. оставилъ Гарроускую школу, его преемникомъ сдлался д-ръ Ботлеръ (‘Помпозъ’). Байронъ, въ одной изъ своихъ записныхъ книжекъ, говорятъ, что Дрэри былъ ‘лучшимъ и добрйшимъ’ изъ всхъ его друзей, и что онъ чтилъ его, какъ отца. Съ Ботлеромь поэтъ примирялся передъ отъздомъ, въ 1809 г.въ Грецію. ‘Я относился къ нему несправедливо, и потомъ объ этомъ жаллъ’, написалъ онъ въ своемъ ‘Дневник’.

Эпитафія другу.

Написана въ Гарроу, въ 1803 г., и исправлена впослдствіи.

Отрывокъ (1803).

Въ своемъ завщаніи, написанномъ въ 1811 г., Байронъ говоритъ, что на его могил ‘не должно быть никакихъ надписей, кром его имени и возраста’. Въ іюн 1819 г. онъ писалъ Муррею: ‘Нкоторыя надгробія на кладбищ Чертозы, въ Феррар, понравились мн больше пышныхъ монументовъ Болоньи. Вотъ, напримръ: ‘Martini Luigi implora pace’. Можно ли себ представить что-либо боле трогательное? Я надюсь, что т, кто переживетъ меня, увидятъ на моей могил только эти два слова, не больше’.

Каролин.

Эти два стихотворенія къ Каролин, какъ и два предыдущія къ ней же, написаны въ 1805 г.

Стр. 447.

При вид издали деревни и школы въ Гарроу (1806).

‘Мои школьные друзья были друзьями страстными (потому что и самъ я всегда былъ такимъ), но не знаю, кто изъ нихъ сохранялъ до сигъ поръ такое же ко мн отношеніе. Правда, нкоторые изъ нихъ уже похищены смертью’. Дневникъ 1821 г. Въ своемъ ‘Дневник’ поэтъ вспоминаетъ и о спортивныхъ играхъ на лугу, и о могильномъ холм, который его товарищи прозвали ‘могилой Байрона’, потому что онъ просиживалъ на этомъ холм цлые часы, и о своихъ упражненіяхъ въ декламаціи, для которыхъ онъ всегда выбиралъ самые сильные трагическіе монологи, какъ, напр., рчь Занги надъ трупомъ Алонзо, или обращеніе Лира къ бур, мечтая ‘затмить славу Мосоппа’, одного изъ современниковъ Гаррика, образцоваго исполнителя роли Занги въ трагедіи Юнга ‘Месть’.

Стр. 448.

Мысли, внушенныя экзаменомъ въ колледж (1806).

‘Здсь нтъ никакой мысли, направленной противъ лица, описаннаго подъ именемъ Магнуса. Онъ представленъ лишь исполняющимъ неизбжную обязанность своего званія. Притомъ, нападеніе на него могло бы нанести ударъ только мн же самому, такъ какъ этотъ джентльмэнъ въ настоящее время столько же отличается своимъ краснорчіемъ и достоинствомъ, съ какимъ онъ исполняетъ свои обязанности, сколько въ боле молодые годы отличался остроуміемъ и веселостью’. (Прим. Байрона).

Это былъ д-ръ Вильямъ Лофтъ Мансель, назначенный Питтомъ, въ 1798 г., магистромъ Тринити-колледжа и впослдствіи бывшій епископомъ въ Бристол.

Стр. 448. Бентлея, Брунка, Порсона отчетъ.

Порсонъ — ‘въ настоящее время профессоръ греческаго языка въ Тринити-колледж, въ Кэмбридж, ученый, умъ и творенія котораго оправдываютъ оказываемое ему вниманіе’. (Прим. Байрона).

‘Я видалъ Порсона въ Кэмбридж, въ зал нашего колледжа, а также и въ частныхъ домахъ, хотя рдко, но ни разу не встрчалъ его иначе, какъ пьянымъ’, писалъ впослдствіи Байронъ Муррею (20 февраля 1818 г).

Будь это Питтъ илъ Петти въ данный часъ.

‘Съ тхъ поръ, какъ написаны эти строки, лордъ Генри Петти потерялъ свое мсто, а потомъ (я чуть было не написалъ: вслдствіе этого!) лишился и чести быть представителемъ университета. Фактъ, столь очевидный, не требуетъ комментарія>. (Прим. Байрона).

Стр. 449.

Къ Мери, при полученіи ея портрета.

‘Все, что я могу припомнить объ этой Мери’, говоритъ Муръ, ‘заключается въ томъ, что она принадлежала къ низшему, а можетъ быть и двусмысленному классу общества, и что у нея были длинные свтло-русые волосы. Локонъ этихъ волосъ, а также и ея портретъ поэтъ показывалъ своимъ друзьямъ’.

На смерть мистера Фомса.

Четверостишіе, приведенное въ начал, было напечатано въ ‘Morning Post’ 26 сентября 1806 г., а стихотвореніе Байрона написано въ Соутвелл, въ октябр того же года.

Дам, которая подарила автору локонъ своихъ волосъ.

Относится къ той же ‘Мери’.

‘Нкоторые цломудренные читатели обвиняли автора этого стихотворенія за то, что онъ упомянулъ здсь имя одной особы (Джуліи Ликрофтъ), отъ которой онъ находился въ то время за нсколько сотъ миль, и вотъ, бдная Джульетта, которая уже такъ давно почиваетъ въ ‘могил общей Капулетти’, превратилась, благодаря маленькому измненію въ жизни, въ англійскую барышню, которая прогуливается въ декабр мсяц въ саду, въ деревн, гд авторъ никогда не бывалъ зимой. Вотъ какова нравственная чистота нкоторыхъ проницательныхъ критиковъ! Мы посовтовали бы этимъ либеральнымъ цнителямъ вкуса и судьямъ приличія почитать немножко Шекспира’.

‘Узнавъ о томъ, что это стихотвореніе вызвало строгія и неделикатныя порицанія, я прошу позволенія отвтить на нихъ цитатою изъ прекрасной книги Kappa: ‘Иностранецъ во Франціи’:— ‘Въ то время, какъ мы разсматривали большую картину, на которой, среди прочихъ фигуръ, былъ изображенъ во весь ростъ ничмъ не прикрытый воинъ, одна дама, благочестиваго вида и, кажется, уже достигшая безнадежнаго возраста, внимательно осмотрвъ все подробности въ лорнетъ, замтила своей компаньонк, что эта картина очень неприлична. Г-жа С. шепнула мн на ухо, что ‘неприличіе’ заключалось именно въ этомъ замчаніи’. Прим. Байрона.

Стр. 451.

Прекрасному квакеру (1806).

Въ 1-мъ изданія было примчаніе, ‘котораго авторъ увидлъ въ Гарроугэт’.

Къ Лесбіи (1806)·

Первоначально было озаглавлено: ‘Къ Юліи’. Относится къ Джуліи Ликрофтъ, см. выше.

Стр. 452.

Къ женщин.

‘Послдній стихъ — почти буквальный переводъ испанской пословицы’. (Прим. Байрона).

Случайный прологъ.

‘Я игралъ Пенроддока въ ‘Колес Фортуны’ и Тристрама Фиккля въ ‘Вертопрах’, три раза сряду, въ частныхъ театрикахъ въ Соутвелл, въ 1806 году,— и съ большимъ успхомъ. Случайный прологъ для нашего любительскаго спектакля былъ также сочиненъ мною’. (Дневникъ). Этотъ прологъ былъ ихъ сочиненъ въ дорог. Садясь въ экипажъ иъ Честерфильд, онъ сказалъ своему спутнику: ‘Ну, Пиготъ, теперь я примусь за прологъ къ нашему спектаклю’, и прежде, чмъ они успли дохать до Мэнсфилъда, стихи были уже готовы. (Замтка миссъ Пиготъ).

Къ Элиз.

Написано 9 октября 1806 г. и относится къ миссъ Елизавет Пиготъ.

Слеза.

Написано 26 октября 1806 г.

Стр. 455.

Отвтъ на нкоторыя стихотворенія Д. М. Б. Пигота.

27 октября 1806.

Гранта.

28 октября 1806.— Греческій эпиграфъ значитъ: ‘Сражайся серебряными копьями (т. е. подкупомъ)— и ты во всемъ побдишь’. Упоминаемый въ 5-мъ куплет ‘лордъ Г.’ — по всей вроятности, лордъ Генри Петти, одержавшій въ 1806 г. побду надъ Пальмерстономъ на выборахъ члена палаты общинъ отъ Кэмбриджскаго университета.

Стр.456.

То вздоромъ Силя умъ свой мучитъ…

‘Сочиненіе Силя о греческомъ стихосложеніи написано съ большимъ талантомъ и остроуміемъ, но не отличается тою точностью, какой слдовало бы ожидать въ столь трудномъ предмет’. (Прим. Байрона).

Въ латыни онъ варварской силенъ.

‘Школьная латынь принадлежитъ къ собачьей nopoд и не весьма вразумительна’. (Прим. Байрона)

Ему квадратъ гипотенузы

Важнй ученаго письма.

‘Открытіе Пиагора, что въ прямоугольномъ треугольник квадратъ гипотенузы равенъ сумм квадратовъ катетовъ’. (Прим. Байрона).

Въ одеждахъ блыхъ, поспшая,

Чрезъ лугъ бжитъ людей семья.

‘Въ праздничные дни студенты ходятъ въ церковь въ стихаряхъ’. (Прим. Байрона).

Вздыхающему Страфому.

Относится къ Джону Пиготу.

Стр. 457.

Сердоликъ.

‘Сердоликъ былъ подаренъ ему его другомъ Эдльстономъ, который былъ тогда въ Камбридж пвчимъ, а потомъ — приказчикомъ въ одномъ изъ лондонскихъ торговыхъ доновъ. Ихъ знакомство началось съ того, что Байронъ спасъ утопавшаго Эдльстона. Эдльстонъ умеръ отъ чахотки въ ма 1811 г.’. (Прим. Гарнесса).

Стр. 458.

Къ М. . .

Помта въ рукописи: ‘Пятница, 7 ноября’.

Строки, обращенныя къ молодой лэди.

Описанное здсь происшествіе случилось въ Соутвелл, а лэди, къ которой обращается авторъ, была миссъ Гоусонъ, дочь мстнаго пастора, вышедшая лотомъ за пастора Джексона. Она умерла въ Рождество 1821 г. и похоронена въ церкви Гокналлъ Торкарда. (Кольриджъ).

Стр. 460.

Первый поцлуй любви.

Помтка въ рукописи: ‘Декабря 23, 1806’.

Отроческія воспоминанія.

Стр. 461.

Подвергнутъ былъ еще ударамъ лозъ

Въ моихъ стихахъ невдомый Помпозъ,

Нашъ выскочка мн страха не внушалъ,

Но палку самъ пусть чувствуетъ капралъ.

‘Помпозъ’ — д-ръ Вотлеръ, см. выше, стр. XXXVI: ‘На перемну директора’. Впослдствіи, подготовляя новое изданіе ‘Часовъ досуга’, Байронъ хотлъ замнить эти стихи слдующими:

‘Я грубый образъ нкогда чертилъ

И сходство въ немъ напрасно видть мнилъ,

Съ теченьемъ лтъ ошибку я свою

Теперь, конечно, ясно сознаю.

Посл удаленія д-ра Дрэри на вакантное мсто явилось трое кандидатовъ: Маркъ Дрэри, Ивенсъ и Ботлеръ. Школа раздлилась на партіи, Уайльдмэнъ стоялъ во глав сторонниковъ Дрэря, а Байронъ держался въ сторон. Тогда одинъ изъ товарищей, желая привлечь его въ свою партію, сказалъ Уайльдмэну: ‘Я знаю, Байронъ къ намъ не пристанетъ, потому что не захочетъ быть вторымъ, но если ты уступишь ему лидерство, то онъ, наврное, будетъ нашъ’. Уайльдмэнъ такъ и сдлалъ, и Байронъ сталъ во глав ‘дрэристовъ’. Вотъ почему онъ и говоритъ, обращаясь къ своему кружку:

Я, лидеръ твой, тобой гордиться могъ.

Къ стиху: ‘О Пробусъ, гордость Иды!’ Байрономъ сдлано было примчаніе: ‘Д-ръ Дрэри’. Этотъ способнйшій и прекраснйшій человкъ оставилъ свою должность въ март 1805 г., пробывъ въ Гарроу 35 лтъ, изъ которыхъ послднія 20 — директоромъ. Эту обязанность онъ исполнялъ съ честью для себя и съ пользою для обширнаго учебнаго заведенія, во глав котораго онъ стоялъ. Похвалы здсь излишни, такъ какъ безполезно было бы перечислять т его качества, которыя ни въ комъ не возбуждали сомннія. Освободившееся съ его уходомъ мсто сдлалось предметомъ сильной борьбы между тремя соискателями. Объ этомъ я могу только сказать:

Si mea cum vestris valuissent vota, Pelasgi,

Non foret ambiguus tanti certaminis haeres.

Ему вполн и отдалъ дань свою.

Здсь заключается намекъ на одно лицо, описанное въ прежнемъ частномъ изданіи, предназначенномъ для немногихъ друзей. Это описаніе, вмст съ нкоторыми другими стихотвореніями, исключено изъ настоящаго тома. Привлекать вниманіе публики къ ничтожеству — значило бы навлечь на себя справедливый упрекъ, а другая причина, хотя и не одинаковаго значенія, видна изъ слдующихъ стиховъ Попа:

Способенъ ли понять сатиру Споръ?

На муху кто подниметъ ли топоръ?’ (Прим. Байрона).

Стр. 462.

Быть можетъ, эта надпись для иныхъ —

Единственный надгробный камень ихъ.

Медвинъ разсказываетъ, что во время возмущенія учениковъ въ Гарроу Байронъ спасъ школьную залу отъ поджога, указавъ ученикамъ на написанныя на стнахъ имена ихъ отцовъ и ддовъ.

Ничмъ нельзя ихъ было удержатъ.

Описывая впослдствіи обычное препровожденіе времени въ Гарроу, Байронъ говорятъ: ‘постоянная игра въ крикетъ, катанье на лодкахъ, шумъ, бготня и всевозможныя продлки… Однажды онъ сорвалъ занавси съ оконъ въ зал и на вопросъ Ботлера о причин этой дерзости отвчалъ: ‘Он затемняютъ комнату’.

Стр. 463.

Алонзо! Лучшій изъ моихъ друзей.

Лордъ Клэръ.

О, Давусъ, встникъ радости живой!

Джонъ-Сесиль Таттерсалль, впослдствіи пасторъ церкви Христа въ Оксфорд, ум. 1812.

О, Ликусъ! Ты свтлй и краше дня!

Джонъ Фитцъ-Гиббонъ, второй графъ Клеръ (1792—1851), бывшій впослдствіи губернаторомъ въ Бомбе’. ‘Я всегда любилъ его больше всхъ вещей мужского рода на земл’,— говоритъ Байронъ. ‘Когда я слышу слово: ‘Клэръ’,— у меня еще и теперь бьется сердце, я всегда буду писать это слово съ чувствами 1803—4—5 годовъ’. Въ бумагахъ поэта сохранилось одно письмо Клэра, съ упреками, написанное въ школ, на свободномъ листк этого письма Байронъ приписалъ: ‘Это и еще другое письмо писано въ Гарроу моимъ тогдашнимъ я, надюсь, всегдашнимъ любимымъ другомъ, лордомъ Клэромъ, когда мы оба были еще школьниками, оно написано вслдствіе какого-то дтскаго недоразумнія — перваго и послдняго между вами. Недоразумніе длилось не долго, и я храню это письмо только затмъ, чтобы показать его Клэру и вмст съ нимъ посмяться, вспоминая нашу первую и послднюю ссору’. Съ Клэромъ Байронъ потомъ случайно встртился въ Италіи, въ 1821 г.

А Эвріалъ ужели мной забытъ?

Джоржъ-Джонъ, пятый графъ Делаваръ, см. выше.

Стр. 464.

Вотъ и Клеонъ стоитъ передо мной.

Эдуардъ-Ноэль Лонгъ, утонувшій вмст съ своимъ полкомъ въ 1809 г. при кораблекрушеніи на пути въ Лиссабонъ.

Вотъ первой рчи памятный успхъ.

Въ Гарроу ученики, между прочимъ. должны были произносить публичныя рчи. ‘Я всегда отличался боле качествами оратора, нежели поэта’, говоритъ Байронъ въ своемъ ‘Дневник’, ‘и мой великодушный правитель, д-ръ Дрэри, былъ убжденъ, что я сдлаюсь ораторомъ, такъ какъ у меня была и легкость рчи, и пріятный голосъ, и ораторскій жаръ, и способность къ декламаціи. Я помню, что моя первая рчь вызвала со стороны удивленнаго д-ра Дрэри необычныя (онъ былъ на это скупъ) и неожиданныя похвалы передъ всей аудиторіей’.

Отвтъ на прекрасную поэму (1806).

Джемсъ Монтгомери (1671—1854), авторъ многихъ поэмъ и гимновъ.

Стр. 465.

Пусть неизвстно, гд рожденъ

Герой-боецъ…

‘Здсь говорится не объ опредленномъ какомъ-либо геро: подвиги Баярда, Немура,Эдуарда Чернаго Принца, а въ боле новое время — слава Мальборо, Фридриха Великаго, Карла Шведскаго и др. извстны каждому читателю историческихъ сочиненій, но весьма немногіе изъ поклонниковъ этихъ героевъ точно знаютъ мсто ихъ рожденія’. (Байронъ).

Стр. 466.

Строки адресованныя Дж. Т. Бичеру (1806).

Пасторъ Джонъ-Томасъ Бичеръ познакомился съ Байрономъ въ Соутвелл. Поэтъ прислалъ ему экземпляръ перваго изданія своихъ стихотвореній я, выслушавъ ею замчанія относительно неумстности нкоторыхъ изъ нихъ, сжегъ все изданіе, кром двухъ-трехъ экземпляровъ. Бичеръ просматривалъ также, ране печатанія, сборникъ ‘Стиховъ на разные случаи’, изданный Байрономъ въ 1807 г. Вся жизнь этого почтеннаго человка была посвящена заботамъ о бдныхъ и дламъ благотворительности.

Стр. 468.

Отвтъ на нсколько изящныхъ стиховъ.

Помтка въ рукописи: ’26 ноября 1806 г.’.

Стр. 469.

Элегія на Ньюстэдское аббатство.

‘Такъ какъ одно стихотвореніе на эту тему уже напечатано, то авторъ первоначально не имлъ намренія печатать слдующей. Оно включено въ сборникъ по настоянію нкоторыхъ друзей’. (Прим. Байрона).

Стр. 470.

Въ которой палъ Фалкландъ богоподобный.

‘Лордъ Байронъ и его братъ сэръ Вильямъ занимали высокія мста въ королевской арміи. Первый былъ главнокомандующимъ въ Ирландіи, помощникомъ коменданта Тоуэра и опекунонъ Джемса, герцога Іоркскаго, впослдствіи злополучнаго Іакова II, другой принималъ участіе во многихъ событіяхъ своего времееи. Люціусъ Кэри, лордъ-виконтъ Фалкландъ, одинъ изъ лучшихъ людей своего вка, былъ убитъ въ сраженіи при Ньюбери, въ рядахъ кавалерійскаго лорда Байрона полка’. (Прим. Байрона).

Гроза привтствуетъ предсмертный стонъ.

‘Это — историческій фактъ. Въ моментъ смерти (или при погребеніи) Кромвеля разразилась сильная гроза, вызвавшая продолжительные споры между его сторонниками и противниками, об стороны объяснили ее указаніемъ свыше, но было ли это указаніе одобреніемъ или осужденіемъ,— оставимъ ршать этотъ вопросъ тогдашнимъ казуистамъ. Я воспользовался этимъ происшествіемъ сообразно духу своего стихотворенія’. (Байронъ).

Стр. 472.

Даметъ.

Муръ, повидимому, думалъ, что въ этихъ стихахъ Байронъ изобразилъ самого себя. Но,хотя поэтъ и любилъ рисовать себя въ мрачныхъ краскахъ, однако, онъ едва ли назвалъ бы себя ‘лицемромъ’. Врне предположить, что ‘Даметъ’ написанъ на одного изъ товарищей или знакомыхъ Байрона. (Кольриджъ).

Посвящается Мэріонъ.

Написано 10 января 1807 г. и относится къ миссъ Герріэтъ Мальтби, которая, при встрч съ Байрономъ, по совту бывшей съ нею дамы, держала себя ‘холодно, молчаливо и сдержанно’, между тмъ какъ на самомъ дл иногда была очень веселой, живой и кокетливой’ (Примчаніе миссъ Пиготъ),

Оскаръ Альвскій.

‘Сюжетъ этой баллады заимствованъ изъ исторіи Іеронимо и Лоренци въ первой части Шиллерова ‘Духовидца’ {См. Шиллерь подъ ред. Венгерова т. III, стр. 357—364.}. Въ ней есть также нкоторое сходство съ одной сценой III дйствія ‘Макбета’. (Байронъ).

Стр. 478.

Лакинъ-и-Гэръ.

‘Лакинъ-и-Геръ’, или, какъ произносятъ на мст, Локъ-на-Гаръ,— гора, горделиво возвышающаяся въ сверной Шотландіи, близъ Инверколда. Одинъ изъ нашихъ современныхъ путешественниковъ говоритъ, что это, кажется, самая высокая гора во всей Великобританіи. Такъ кто или нтъ, но несомннно, что она самая величественная и живописная среди нашихъ ‘Каледонскихъ Альповъ’. Видъ ея мрачный, но на вершин лежатъ вчные снга. Близъ Локъ-на-Гара я провелъ нсколько лтъ своей ранней молодости, и слдующее стихотвореніе внушено воспоминаніемъ объ этомъ времени’. (Байронъ).

Стр.480.

Смерть Кальнара и Орлы.

‘Необходимо замтить, что эта исторія, хотя и съ значительно измненной развязкой, заимствована изъ разсказа ‘Энеиды’ пснь IX о Низ и Эвріал, также переведеннаго авторомъ’. (Байронъ),

‘Я опасаюсь, что послднее изданіе Лэнга совершенно устранило всякія предположенія о томъ, что Макферсоновскій Оссіанъ есть переводъ цлаго ряда вполн законченныхъ поэмъ, но хотя подлогъ и обнаруженъ, однако, за этимъ произведеніемъ остается все-таки неоспоримая заслуга, невзирая даже на его недостатки, особенно на замчаемую въ нкоторыхъ частяхъ напыщенность и изысканную витіеватость. Поклонники оригинала простятъ мн это слабое подражаніе, внушенное пристрастіемъ къ ихъ любимому писателю’. (Байронъ).

Стр. 483.

Къ лэди.

Относится къ миссисъ Чавортъ Местеръ. ‘Мы встрчались украдкой’, писалъ Байронъ въ 1821 г. ‘Мстомъ нашихъ свиданій была калитка, соединявшая паркъ моей матери съ паркомъ Чаворта. Весь пылъ страсти былъ на моей сторон. Я былъ серьезенъ, а она легкомысленна. Она смотрла на меня, какъ на своего младшаго брата и относилась ко мн шутливо, какъ къ мальчику, впрочемъ, подарила мн свой портретъ, что вызвало съ моей стороны стихи. Если бы я на ней женился, можетъ быть, и вся моя жизнь сложилась бы совсмъ не такъ’. Ср. выше біографію Байрона.

Стр. 484.

Когда я какъ горецъ.

‘Морвенъ высокая гора въ Эбердиншир. ‘Снжная высь’ — выраженіе, часто встрчающееся у Оссіана’. (Байронъ).

Стр. 481.

И тучи внизу подо мною неслись.

‘Это не покажется страннымъ тому, кто привыкъ къ горамъ. Взойдя на вершину Бэнъ-э-Виса, Бэнъ-и-Бурда и т. п., нердко можно увидть надъ долиною тучи, изъ которыхъ льется дождь, а иногда сверкаетъ и молнія, между тмъ какъ зритель смотритъ на грозу сверху, въ совершенной отъ нея безопасности’. (Байронъ)

Вспоминаю Кольбинъ, великана межъ горъ.

(Слдуетъ читать: ‘Кольблинъ’). ‘Кольблинъ — гора на окраин шотландскаго плоскогорья, недалеко отъ развалинъ Ля-Кэстля’. (Байронъ).

Герцогу Дорсету (1805).

‘Пересматривая своя бумаги съ цлью выбрать нсколько стихотвореній для пополненія настоящаго второго изданія, я нашелъ эти стихи, совсмъ мною забытые. Они написаны лтомъ 1805 г., незадолго до моего отъзда изъ Гарроу и относятся къ одному школьному товарищу высокаго происхожденія, который часто бывалъ моимъ спутникомъ въ прогулкахъ по окрестностямъ. Но онъ никогда не видалъ этихъ стиховъ и, вроятно, никогда ихъ не увидитъ. Такъ какъ, перечитавъ ихъ я нашелъ, что они не хуже прочихъ, помщаемыхъ въ этомъ сборник, то я печатаю ихъ теперь въ первый разъ, съ нкоторыми поправками’ (Байронъ).

Хотя обычай грубый въ нашей школ

Тебя моей всецло вврилъ вол.

‘Во всякомъ общественномъ учебномъ заведеніи младшіе ученики должны всецло подчиняться старшимъ, пока сами не перейдутъ въ высшій классъ. Отъ этого искуса не избавляетъ никакое высокое общественное положеніе, но, пройдя этотъ періодъ, младшіе становятся старшими и, въ свою очередь, начинаютъ командовать’. (Байронъ).

Хотя бы воспитатели, любя

Покой и лнь…

‘Я не длаю здсь никакихъ намековъ, хотя бы и самыхъ отдаленныхъ. Я говорю лишь вообще, что воспитатели нердко обнаруживаютъ подобную слабость’. (Байронъ)

Стр. 485. …. Подвинулъ онъ впередъ

Родную драму, твой прославивъ родъ.

Томасъ Секвиллъ, лордъ Бокгорстъ (р. 1527), авторъ трагедіи ‘Горбодукъ’, получившій въ 1604 г. титулъ графа Дорсета.

Всхъ принцевъ грдостъ, всхъ поэтовъ слава.

‘Чарльзъ Сэквиллъ, графъ Дорсетъ (1637—1706), считавшійся самымъ совершеннымъ джентльмэномъ своего времени, одинаково отличался какъ при развратномъ двор Карла II, такъ и въ мрачное царствованіе Вильгельма III. Онъ весьма храбро сражался въ морскомъ бою съ голландцами въ 1665 г., а наканун этого дня сочинилъ свою знаменитую псню ‘Ко всмъ красавицамъ страны’. Его личность прекрасно описана Драйденомъ, Попомъ, Прайоромъ и Конгривомъ’. (Прим. Байрона).

Графу Клэру (1807).

Стр. 486.

Бдняжка Литтлъ, любви гонецъ,

Изруганъ критикой въ конецъ.

‘Эти стихи написаны вскор посл появленія въ одномъ сверномъ журнал строгой критики на новая сочиненія британскаго Анакреона’. (Байронъ).

(Байронъ иметъ въ виду статью ‘Эдинбургскаго Обозрнія о ‘Посланіяхъ, одахъ и другихъ стихотвореніяхъ’ Томаса Литтля.

Я имъ не смертный врагъ.

‘Одинъ поэтъ (horresco referens) вызвалъ своего критика (Джеффри) на смертный бой. Если это войдетъ въ обычай, то нашимъ періодическимъ хулителямъ придется купаться въ рк Стикс: какимъ-же инымъ способомъ могли бы они обезопасить себя отъ многочисленной толпы ожесточенныхъ писателей?’ (Байронъ).

Какимъ тебя я зналъ всегда,

Каковъ и нын ты.

‘Изъ всхъ моихъ знакомыхъ Клэръ всего мене измнился въ тхъ прекрасныхъ качествахъ, которыя такъ сильно привязали меня къ нему въ ученическіе годы. Я считалъ почти невозможнымъ существованіе въ обществ (или, какъ говорится, въ свт) человка, въ которомъ было бы такъ мало порочныхъ задатковъ. Я говорю не только по личному опыту, но на основаніи всего, слышаннаго мною о немъ отъ другихъ во время моего отсутствія на дальнее разстояніе’. (Байронъ).

Стр. 287.

Строки, написанныя подъ вязомъ на кладбищ въ Гарроу.

Написано 2 сентября 1807 г. Посл смерти своей дочери Аллегры, въ апрл 1822 г., Байронъ отослалъ ея останки въ Англію, чтобы похоронить ихъ въ Гарроу, гд, какъ онъ писалъ тогда Муру, онъ и самъ когда-то желалъ быть похороненнымъ. ‘Тамъ есть одно мсто на кладбищ, около тропинки, на вершин холма, обращеннаго къ Виндзору, подъ большимъ деревомъ находится могила(Пича или Пичей), гд я просиживалъ, бывало, по цлымъ часамъ, когда былъ еще мальчикомъ. Это было мое любимое мсто. Но такъ какъ я желаю поставить доску въ ея память, то лучше похоронить тло въ церкви’. Въ церкви Аллегра и похоронена, но никакой памятной доски тамъ нтъ.

Стр. 488.

Отрывокъ.— Воспоминаніе.

Первое стихотвореніе написано въ 1805, а второе — въ 1806 г., въ печати же явилось только въ 1832 г.

Къ лэди, подарившей автору бархатную ленту.

Написано въ 1806 году.

Кучк невеликодушныхъ критиковъ.

Написано 1 декабря 1806 г., а напечатано впервые въ I том изд. Кольриджа-Протеро (1898). Это стихотвореніе вызвано рзкими нападками на Байрона со стороны нкоторыхъ Соутвелльскихъ дамъ, о которыхъ онъ писалъ Пиготу, 13 января 1807 г.: ‘Злополучные стихи къ моей бдной Мери обратили на себя нкоторое вниманіе пожилыхъ лэди. Я не включилъ его въ этотъ сборникъ, такъ какъ меня и безъ того уже ославили распутнйшимъ изъ гршниковъ,— ‘молодымъ мавромъ’.

Стр. 490.

Монологъ поэта въ деревн.

Написано въ декабр 1806 г., а напечатано впервые въ изд. Кольриджа-Протеро (1898).

Стр. 491.

Кричатъ, что Вильмотъ нравственнй былъ много.

Джонъ Вильмотъ, графъ Рочестеръ (1617—1680). Сборникъ его стихотвореній былъ изданъ въ годъ его смерти.

Такъ Грэй и Мэсонъ жертвой Лойда были.

Такъ отъ руки Мельбурна Драйденъ палъ.

Робертъ Ллойдъ (1733—1761) пародировалъ оды Грэя и Мэсона. Лука Мельбурнъ (ум. 1720) издалъ въ 1698 г. ‘Замчанія на Драйденова Виргилія’, съ жестокими нападками на Драйдена.

Стр. 492.

L’Amiti est l’Amour sans ailes.

Написано 29 декабря 1806 г., а напечатано впервые въ 1882 г. ‘Ликусъ’ — лордъ Клеръ, см. выше.

Молитва природы.

Написано 29 декабря 1806 г.,а напечатано въ 1830 г.

Plgnus Amoris (1806).

Напечатано впервые въ изд. Кольриджа-Протеро, 1898.

Стансы къ Джесси.

Это стихотвореніе было напечатано при жизни Байрона нсколько разъ, но Байронъ никогда не признавалъ его своимъ и не включалъ въ собранія своихъ произведеній. Подлинность его, однако, не подлежитъ сомннію.

Прощанье (1807).

Стр. 495.

Тебя, о Мери, красота.

Мери Чавортъ.

Къ —

Написано въ январ 1807 г.

Стр. 490·

Глаза миссъ А. Г.

Написано 14 января 1807 г. и относится въ миссъ Анн Гоусонъ.

Къ тщеславной лэди.

Написано 15 января 1807 г. Относится къ той же особ.

Къ Анн.

16 января 1807 г.— Къ ней же.

Стр. 496.

Все о себ.

Напечатано впервые въ изданіи Кольриджа: Протеро, 1898 г. Въ рукописи есть приписка ‘Это написано между часомъ и двумя по-полуночи. Я не перечитывалъ я не переправлялъ. Вашъ Байронъ’.

Стр.498.

Къ Анн (1807).

Миссъ Анн Гоусонъ. Напечатано только въ 1832 г.

Автору сонета.

Написано 8 марта 1807 г., а напечатано только въ 1832 г.

По поводу находки вера (1807)

Миссъ Анн Гоуоонъ. Напечатано впервые въ 1832 г.

Стр. 499.

Прощаніе съ музой (1807).

Напечатано впервые въ 1882 г.

Ньюстэдскому дубу (1807).

Впервые напечатано въ 1832 г. Въ рукописи не иметъ заглавія, но на бломъ лист вслдъ за стихотвореніемъ написано: ‘Къ дубу въ саду Ньюстэдскаго аббатства, посаженному авторомъ, на 9-мъ году своей жизни, когда онъ въ послдній разъ тамъ былъ, это дерево находилось въ плохомъ, но не безнадежномъ состояніи’.

Стр. 500.

На посщеніе Гарроу (сентябрь 1807).

‘За нсколько лтъ передъ тмъ, одинъ изъ друзей автора, находясь въ Гарроу, вырзалъ въ одномъ мст, на память, имена ихъ обоихъ, присоединивъ къ нихъ нсколько строкъ. Впослдствіи, считая себя чмъ то обиженнымъ со стороны этого друга, авторъ уничтожилъ эту непрочную надпись. Въ 1807 г., при новомъ посщеніи Гарроу, онъ написалъ эти стихи’. (Муръ).

Къ моему сыну (1807).

Вызвано, можетъ быть, воспоминаніемъ о дйствительномъ событіи. Ср. ‘Донъ-Жуанъ’, п. XVI, ст. LXI (стр. 417). Байронъ говорилъ своей жен, что у него есть два незаконныхъ сына, о которыхъ онъ долженъ заботиться. (Кольриджъ). Стихотвореніе впервые напечатано Муронъ въ 1830 г.

Стр. 501.

Вопросы казуистамъ.

Напечатано впервые въ изд. Кольриджа-Протеро, 1898 г.

Романсъ.

Напечатано тамъ же. Въ рукописи помчено: ’23 сентября 1808′.

Къ Гарріетъ.

Напечатано тамъ же.

Была пора…

Написано въ 1808 г., а напечатано Гобгоузомъ въ 1809 г.

Тамъ слезы ты прольешь…

Въ рукописи помчено: ’12 августа 1808′.

Не вспоминай…

Въ рукописи помчено: ’13 августа 1806′.

Къ молодому другу.

Въ рукописи помчено: ’20 августа 1808′.

Надпись на кубк изъ черепа.

Въ рукописи помчено: ‘Ньюстедское аббатство, 1808’. Объ этомъ кубк Байронъ разсказывалъ Медвину слдующее: ‘Садовникъ, копая гряды, нашелъ черепъ, принадлежавшій вроятно какому нибудь монаху аббатства, жившему ране упраздненія монастырей. Замтивъ, что онъ отличается крупными размраки и вполн хорошо сохранился, мн пришла въ голову причудливая мысль сдлать изъ него пиршественную чашу. Я отослалъ его въ городъ, и онъ вернулся оттуда очень хорошо отполированнымъ и покрытымъ крапинками на манеръ черепахи.

Ты счастлива…

Въ рукописи помчено: ‘2 ноября 1808’. Написано посл обда въ Аннесли съ г. и Мэри Чавортъ-Мэстерсъ.

Стр. 504.

Надпись на могил Ньюфаундлендской собаки.

Въ рукописи помчено: ‘Ньюстэдское аббатство, 30 октября 1808’. Эта могила находится въ Ньюстэдскомъ саду. (См. рис. выше, стр. 625). Стихотворной надписи предшествуетъ другая, въ проз: ‘Здсь погребены останки существа, обладавшаго красотою безъ тщеславія, силою безъ наглости, мужествомъ безъ ярости и всми добродтелями человка безъ его пороковъ. Эта похвала, которая была бы неслыханною лестью, если бы она была надписана надъ прахомъ человческимъ, есть лишь справедливая дань памяти Ботсвэна, собаки, родившейся въ Ньюфаундленд въ ма 1803 года и скончавшейся въ Ньюстэдскомъ аббатств 18 ноября 1808 г.’. Байронъ сообщилъ своему другу Годжсону о смерти своего любимца въ слдующихъ выраженіяхъ: ‘Ботскэнъ умеръ! Онъ испустилъ духъ въ состояніи безумія, 18-го числа, посл тяжкихъ страданій, но до конца сохранивъ свои прекрасныя качества и не пытаясь причинять непріятность кому-либо изъ окружающихъ. Теперь я потерялъ всхъ, за исключеніемъ старика Муррея’. Въ завщаніи, написанномъ въ 1811 г.,поэтъ выразилъ желаніе быть похороненнымъ въ одномъ склеп съ своей собакой, тамъ же долженъ былъ быть похороненъ и его старый слуга, Джо Муррей. Въ отсутствіе Байрона, одинъ поститель, которому Муррей показывалъ эту могилу, сказалъ: ‘Ну, вотъ, старина, и ты ляжешь тутъ лтъ черезъ двадцать’.— ‘Мн это извстно, сэръ’, отвчалъ старикъ: ‘конечно, если лордъ вернется сюда, то я хотлъ бы лечь рядомъ съ нимъ, но мн не хотлось бы лежатъ одному съ собакой’.

Стансы.

Въ рукописи помчено: ‘2 декабря 1808’. За мсяцъ передъ тмъ Байронъ писалъ своей матери о томъ, что онъ намренъ въ нарт слдующаго года хать въ Индію.

Наполнимъ опять наши кубки!…

Въ одномъ изъ писемъ къ неизвстному лицу, незадолго передъ окончательнымъ отъздомъ изъ Италіи въ Грецію (1823), Байронъ говоритъ: ‘Миссъ Чавортъ была на два года старше меня. Она вышла за человка изъ старинной и почтенной семьи, но ея супружество было не счастливе моего. Впрочемъ, ея поведеніе въ отношеніи къ мужу было безукоризненно, но они не сошлись характерами. Я не видалъ ея нсколько лтъ. Только въ январ 1814 г. мн представился случай ее увидть. Съ ея согласія, я готовился сдлать ей визитъ, но моя сестра, всегда имвшая на меня больше вліянія, нежели кто либо другой, уговорила меня не длать этого. ‘Если ты пойдешь къ ней’, говорила она,— то, пожалуй, опять влюбишься, и выйдетъ сцена, одинъ шагъ ведетъ на собою другой, et cela fera un clat’.

Оглавленіе

ЧАСЫ ДОСУГА.

Сборникъ оригинальныхъ и переводныхъ стиховъ.

Предисловіе.

На разставаніе съ Ньюстэдскимъ аббатствомъ (1803).

Къ Э.— (ноябрь 1802).

На смерть кузины автора (1802).

Къ Д.— (февраль 1803).

Стансы (1804).

На перемну директора.

Эпитафія другу.

Отрывокъ (1803).

Каролин.

При вид издали деревни и школы въ Гарроу (1806).

Мысли, внушенныя экзаменомъ въ колледж (1806).

Къ Мери, при полученіи ея портрета.

На смерть мистера Фомса.

Дам, которая подарила автору локонъ своихъ волосъ.

Прекрасному квакеру (1806).

Къ Лесбіи (1806)·

Къ женщин.

Случайный прологъ.

Къ Элиз.

Слеза.

Отвтъ на нкоторыя стихотворенія Д. М. Б. Пигота.

Гранта.

Вздыхающему Страфому.

Сердоликъ.

Къ М. . .

Строки, обращенныя къ молодой лэди.

Первый поцлуй любви.

Отроческія воспоминанія.

Отвтъ на прекрасную поэму (1806).

Строки адресованныя Дж. Т. Бичеру (1806).

Отвтъ на нсколько изящныхъ стиховъ.

Элегія на Ньюстэдское аббатство.

Даметъ.

Посвящается Мэріонъ.

Оскаръ Альвскій.

Лакинъ-и-Гэръ.

Смерть Кальнара и Орлы.

Къ лэди.

Когда я какъ горецъ.

Герцогу Дорсету (1805).

Графу Клэру (1807).

Строки, написанныя подъ вязомъ на кладбищ въ Гарроу.

Отрывокъ.— Воспоминаніе.

Къ лэди, подарившей автору бархатную ленту.

Кучк невеликодушныхъ критиковъ.

Монологъ поэта въ деревн.

L’Amiti est l’Amour sans ailes.

Молитва природы.

Plgnus Amoris (1806).

Стансы къ Джесси.

Прощанье (1807).

Къ —

Глаза миссъ А. Г.

Къ тщеславной лэди.

Къ Анн.

Все о себ.

Къ Анн (1807).

Автору сонета.

По поводу находки вера (1807)

Прощаніе съ музой (1807).

Ньюстэдскому дубу (1807).

На посщеніе Гарроу (сентябрь 1807).

Къ моему сыну (1807).

Вопросы казуистамъ.

Романсъ.

Къ Гарріетъ.

Была пора…

Тамъ слезы ты прольешь…

Не вспоминай…

Къ молодому другу.

Надпись на кубк изъ черепа.

Ты счастлива…

Надпись на могил Ньюфаундлендской собаки.

Стансы.

Наполнимъ опять наши кубки!…

Читайте также: