ДЛЯ ДЕТЕЙ СРЕДНЕГО ВОЗРАСТА
ПЕРЕРАБОТАЛ Вл. СУХОДОЛЬСКИЙ
ИЛЛЮСТРАЦИИ Г. Я. БЕЛОСЕЛЬСКОГО
КНИГОИЗДАТЕЛЬСТВО ‘СВЕТОЧ’
1928
Глава 1. Мой дом
‘ 2. Приемыш
‘ 3. Артисты синьора Витали
‘ 4. Первые шаги на новом пути
‘ 5. Я делаюсь актером
‘ 6. Я учусь читать
‘ 7. Бродячая жизнь
‘ 8. Арест Витали
‘ 9. Без приюта
‘ 10. Домик на реке
‘ 11. Мы отдыхаем
‘ 12. Возвращение Витали
‘ 13. Новые скитания и приключения
‘ 14. Смерть Проказника
‘ 15. В трущобах Парижа
‘ 16. Страшная ночь
‘ 17. В новой семье
‘ 18. Моя труппа
‘ 19. Черный город
Глава 20. Катастрофа под землей
‘ 21. Спасение
‘ 22. В обратный путь
‘ 23. У матушки Барберен
‘ 24. Розыски
‘ 25. В воровском притоне
‘ 26. Тюрьма и суд
‘ 27. Бегство во Францию
‘ 28. Конец мытарствам
О том, что я — найденыш, мне пришлось узнать недавно. До восьми лет я был уверен, что живу с родной матерью. Женщина, в доме которой я жил до сих пор, относилась ко мне нежно и ласково.
Наша деревня называлась Шаванон. Это была одна из самых бедных деревень центральной Франции. Земля отличалась здесь крайним неплодородием. Несмотря на все старания и работу крестьян, урожаи были плохие. Вокруг деревни находились обширные пространства необработанной земли. Огромная равнина покрыта была мелким кустарником и вереском. Лишь на берегу реки росли высокие каштаны и могучие дубы.
В такой местности,. на берегу ручейка, находился наш домик, в котором я провел свое детство.
У нас в доме не было мужчин. Но женщина, которую я считал своею матерью, не была вдовой. Ее муж-каменотес работал в Париже и время от времени присылал домой весточку, а иногда и немного денег. Обычно кто-нибудь из его товарищей, возвращавшихся из Парижа домой, заходил в наш домик и говорил:
— Матушка Барберен, ваш муж здоров. Он поручил мне передать от него привет и немного деньжонок.
Вот и все. Матушка Барберен довольствовалась такими вестями и радовалась, что у мужа есть в городе работа, и он здоров.
Но вот однажды вечером, в ноябре, в наш дом вошел незнакомец. Матушка Барберен встретила его на пороге.
— Я принес вам вести из Парижа, — сказал незнакомец печальным голосом.
Матушка Барберен всплеснула руками и воскликнула:
— Что-нибудь произошло? С Жеромом случилось несчастье?
— Да, — ответил незнакомец, — произошла беда. Но не падайте духом и не унывайте. Ваш муж Жером сильно разбился на работе. Он лежит теперь в боль иице и, вероятно, поправится, хотя и может остаться калекой на. всю жизнь.
Незнакомец хотел итти дальше, но матушка Барберен упросила его остаться и рассказать нам подробнее, как произошло несчастье. Гость остался и, сидя в углу у огня, рассказал нам за ужином, как случилась беда. Оказалось, что Жерома придавило рухнувшими лесами строящегося дома. Хозяин, у которого работал Жером на постройке, отказался выдать ему какую бы то ни было помощь.
— Я советовал Жерому, — сказал наш гость, — подать на хозяина в суд и требовать денежной помощи за увечье.
— Но ведь судиться так дорого стоит, — возразила матушка Барберен. — Под силу-ли будет судиться таким беднякам, как мы?
— А все же, быть может, удастся выиграть дело и получить деньги.
Матушке Барберен очень хотелось отправиться в Париж и навестить мужа. Но поездка в Париж так дорого стоила, что от этой мысли пришлось отказаться.
Вскоре от Барберена пришло из Парижа письмо. Он писал жене, чтобы она прислала денег, так как он начал судиться с хозяином и для этого требовались деньги. За этим письмом последовали и другие письма, в которых каждый раз снова и снова он требовал новой присылки денег. В том случае, если денег в доме не окажется, Барберен требовал, чтобы продали корову.
Только в крестьянских семьях знают, как много значит корова в хозяйстве и как тяжело ее лишиться. Крестьянин знает, что пока у него есть корова, жена и дети его будут сыты.
Мы, благодаря нашей Рыжуле, почти никогда не ели мяса. Она не только нас кормила, она была нашим другом. Мы ласкали Рыжулю и разговаривали с ней, а она смотрела на нас такими умными глазами, точно понимала наши слова…
И вот теперь приходилось расставаться с нею, чтобы выручить Барберена. Пришел мясник и начал рассматривать Рыжулю со всех сторон, уверяя, что корова неважная и что он согласен ее купить только из уважения к матушке Барберен. Когда мясник хотел увести се, Рыжуля, точно понимая, куда ее ведут, не хотела выйти из стойла и жалобно мычала.
Тогда матушка Барберен подошла к корове и ласково сказала ей:
— Иди, голубушка, иди!
Корова покорно вышла, и мясник привязал ее к своей телеге. Мы долго еще слышали жалобное мычание Рыжули, которую уводил мясник.
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/m01-11.jpg)
С тех пор у нас не стало Ни молока, ни масла. По утрам мы съедали кусок хлеба, по вечерам — картофель с солью.
Приближалась масленица. В прошлом году матушка Барберен не скупилась ни на блины, ни на оладьи, и я наедался до-отвала. Но тогда у нас была Рыжуля, а, следовательно, молоко и масло для блинов.
— Теперь нет Рыжули, не будет ни молока, ни масла, ни масленицы,— говорил я печально.
Но матушка Барберен решила побаловать меня. Хотя она не любила занимать у соседок, но на этот раз отступила от своего обычая. У одной соседки она взяла чашку молока, у другой — кусок масла.
В среду, на масленице, когда я пришел с улицы, я увидал, что матушка Барберен сыплет муку в большой глиняный горшок.
— Мука! — воскликнул я, подходя к ней.
— Да, мука, — сказала она, улыбаясь, — белая, крупичатая, пшеничная мука! Понюхай, как хорошо пахнет! Сегодня масленица — день оладий и блинов. Мне очень захотелось устроить тебе праздник, и вот, посмотри в корзину!
Я приподнял крышку и увидел в корзине молоко, масло, яйца и три яблока.
— Дай мне яйца,— сказала она,— я буду приготовлять тесто, а ты очисть яблоки и положи хворост в очаг.
Вскоре в очаге запылало яркое пламя. Матушка Барберен достала со стены сковороду и поставила на огонь.
— Подай мне масла!
Она взяла на копчик ножа кусок масла, величиной с небольшой орех, и положила его на сковороду. Масло растопилось и зашипело. Приятный запах, почти уж нами позабытый, защекотал нам ноздри.
Вдруг я услышал чьи-то шаги на дворе.
Послышалось, как стукнула палка, а затем быстро распахнулась дверь.
— Кто там? — не оборачиваясь, спросила матушка Барберен.
На пороге стоял незнакомый мужчина. При свете очага я увидел его белую блузу и палку в руках.
— Ах, боже мой! — воскликнула матушка Барберен, бросая сковороду на пол. — Это ты, Жером?
Затем она взяла мою руку, толкнула меня к человеку, который стоял в дверях и сказала:
— Это твой отец!
Я бросился к нему, но он с недоумением посмотрел на меня и спросил:
— А это кто?
— Это Рене.
— Но ведь ты мне писала…
— Да, писала, только… это была неправда, потому что…
— А, неправда!
Он недружелюбно посмотрел на меня, а затем, оглянувшись вокруг, добавил:
— Я вижу, что вы справляете масленицу. Это очень кстати, потому что я страшно голоден. Что у тебя на ужин?
Он поднял глаза к потолку, где когда-то висели окорока, но крюки давно уже были пусты, и только кое-где торчали пучки лука и чеснока.
— Вот лук, — сказал он, сбивая палкой пучок. — Четыре или пять луковиц, кусок масла, — и выйдет отличная похлебка. Сними свою сковороду и поджарь луковицы на масле.
Матушка Барберен ничего не возразила. Она поспешила исполнить приказание своего мужа, а он уселся на лавке у очага.
Я не смел тронуться с места и смотрел на него, облокотившись на стол. Это был человек лет пятидесяти, с суровым и строгим лицом. Голова его, вследствие ушиба, была наклонена к правому плечу.
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/m02-11.jpg)
Матушка Барберен поставила сковороду на огонь.
Он взял тарелку с маслом и опрокинул весь кусок на сковороду.
‘Нет больше масла, не будет блинов!’ подумал я,
В другое время меня очень огорчило бы такое лишение, но теперь я не думал больше ни об оладьях, ни о блинах.
Меня занимала мысль, что этот строгий человек — мой отец.
— Что же ты стоишь, точно примерз к полу, — сказала мне матушка Барберен, — расставь тарелки на стол.
Я поспешил повиноваться. Похлебка была готова. Матушка Барберен поставила ее на стол.
Тогда отец вышел из своего угла, сел за стол и начал есть. Матушка Барберен ходила взад и вперед вокруг стола, внимательно прислуживая своему мужу.
— Ты, вероятно, не голоден? — спросил он меня.
— Нет!
— Ну, так иди спать и постарайся заснуть сейчас же, или я рассержусь!
Матушка Барберен посмотрела на меня, как бы приказывая повиноваться без возражения.
Наша кухня была одновременно и спальней. Около печки стояли стол, квашня, шкап для посуды, а на другом конце комнаты — кровати. Я быстро разделся и лег. Но заснуть я не мог. Меня мучили всевозможные мысли.
Через некоторое время кто-то тихо подошел к моей кровати.
— Ты спишь? — спросил сдержанный голос отца.
Я не смел ответить ему, потому что помнил его слова: ‘я рассержусь’.
— Он спит, — сказала матушка Барберен. — Говори, не бойся, он не услышит.
Мне следовало бы сказать, что я не сплю, но я не посмел из боязни.
— Чем кончилось твое дело в суде? — спросила матушка.
— Проиграно. Судьи решили, что я сам виноват в несчастьи. Вознаграждения мне и не удалось получить.
Он ударил кулаком по столу и продолжал:
— Дело проиграно, деньги пропали, я искалечен, остался нищим! И ко всей нашей нищете я нахожу здесь ребенка! Отчего ты не сделала так, как я тебе приказал?
— Потому что я не могла!
— Ты не могла отдать его на воспитание в приют?
— Жаль отдавать ребенка, ведь я сама его выкормила.
— Но ведь это не твой ребенок.
— Так что-ж? Я люблю его, как родного.
— Сколько ему лет?
— Восемь.
— Так он в восемь лет попадет туда, куда попал бы раньше. Только и всего.
— Но, Жером, ты этого не сделаешь!
— Но разве мы в состоянии его содержать? Наступила минута молчания, и я мог перевести дух.
От волнения у меня сжималось горло, я чуть не задыхался. Вскоре матушка Барберен сказала:
— Как ты изменился в Париже! Прежде ты рассуждал иначе.
— Может быть. Но Париж меня искалечил. Как мы теперь будем жить? Денег нет! Корова продана! Самим есть нечего, где же нам прокормить еще чужого ребенка?
— Он — мой!
— Не твой и не мой. Это не крестьянский ребенок. Я смотрел на него во время ужина. Он нежен и слаб, ручки и ножки жидкие. Какой же он работник с такими плечами! Он вполне городской ребенок, а городские дети нам не нужны.
— Но он такой славный и умный мальчик. И сердце у него доброе. Он будет работать на нас.
— А до тех пор нам придется работать на него, а я не могу работать!
— Но если найдутся его родители, что ты им скажешь?
— Его родители! Да где его родители? Давно бы нашли они его в течение восьми лет. Правда, он был завернут в прекрасные пеленки с кружевами, но из этого не следует, что родители станут его разыскивать. Они, вероятно, умерли.
— А если они живы? Если они спросят нас о нем? Я уверена, что они отыщутся!
— Ну, что-ж, мы пошлем их в приют. Но полно болтать! Надоели мне эти разговоры. Завтра же я отведу его к мэру. Сейчас я пойду проведать соседа Франсуа и через час вернусь.
Дверь открылась и снова заперлась. Он ушел. Тогда я быстро вскочил с кровати и стал звать матушку.
— Матушка!
Она подбежала ко мне.
— Неужели ты отдашь меня в приют?
— Нет, милый Рене, нет!
Она нежно обняла меня и приласкала. Эта ласка успокоила меня, и я перестал плакать.
— Ты, верно, не спал? — спросила она меня ласково.
— Я не виноват.
— Но я тебя и не браню. Ты слышал все, что говорил Жером?
— Да, слышал.
— Мне давно следовало бы сообщить тебе истину, — сказала она, — но ты был так мал, что я не могла сказать тебе это. Твоей матери, бедняжка, — ты это слышал,— мы не знаем. Жива-ли она, или умерла — никто ничего не знает. Однажды утром, в Париже, когда Жером шел на работу и проходил по широкой, усаженной деревьями улице, он услыхал детский плач. Плач раздавался у ворот сада. Жером подошел к воротам и увидел на земле ребенка. Жером был в большом затруднении, потому что ребенок кричал изо всех сил. Подоспели другие рабочие и посоветовали снести найденыша в полицейский участок. Ребенок не переставал плакать. Рабочие решили, что он плачет от голода и позвали соседку, чтобы та дала ему грудь. Он сосал с жадностью. Потом его раздели. Это был мальчик шести месяцев, здоровый и крупный. Полицейский объяснил, что это, вероятно, украденный и брошенный ребенок. Стали толковать, что с ним делать. Полицейский сказал, что придется отправить его в какой-нибудь приют-ясли, если никто из присутствующих не согласится взять его к себе на воспитание. Тогда Жером сказал, что он берет найденыша. У меня как раз в это время был мальчик такого же возраста, так что мне нетрудно было кормить обоих. И вот я стала твоей матерью. Через три месяца я потеряла своего сына и привязалась к тебе еще сильнее. Я совсем забыла, что ты не мой сын. И только теперь, когда нас постигла нищета, пришлось вспомнить о том, что ты приемыш.
— О, только не отдавай меня в приют! — воскликнул я, уцепившись за нее.
— Нет, дитя мое, я тебя туда не отдам. Я устрою это. Жером не злой человек. Но обещай мне заснуть сейчас же. Ты должен спать, когда он вернется.
Она обняла меня и повернула к стене.
Я хотел заснуть, но был слишком встревожен, чтобы найти покой и сон. Кто моя мать? Где она? Что такое приют? Должно быть, нечто ужасное, потому что при одной мысли о нем у меня стучали зубы.
ГЛАВА 3.
Артисты синьора Витали.
Я спал тревожно и, проснувшись, ощупал свою постель, чтобы убедиться, что я еще дома.
Однако, в полдень Барберен велел мне надеть фуражку и итти за ним. Я с испугом посмотрел на матушку Барберен, но она быстро посмотрела на меня и кивнула головой, чтобы я повиновался.
От нашего дома до деревни довольно далеко, приходится итти не меньше часа. И за все это время Барберен не сказал мне ни слова. Он шел, прихрамывая, и иногда оборачивался, чтобы посмотреть, иду ли я за ним.
Так мы пришли в деревню. Когда мы проходили мимо трактира, какой-то человек, стоявший у двери, позвал Барберена. Барберен подошел к хозяину, а я сел около печки и огляделся кругом. Напротив меня сидел высокий старик с седой бородой, очень странно одетый. На его длинных, спускавшихся на плечи волосах была высокая серая шляпа с зелеными и красными перьями. Куртка из овчины, стянутая на талии поясом, была с бархатными рукавами, которые, должно быть, были когда-то голубыми. Длинные шерстяные чулки доходили ему до колен и были обвязаны красными тесемками. Старик сидел неподвижно, облокотившись на стол. Около его стула лежали три собаки, тоже не шевелясь: белый пудель, маленькая серая собачка с доброй мордочкой и черный пудель. На белом пуделе была старая полицейская фуражка, которая придерживалась под подбородком ремешком.
В то время, как я с любопытством рассматривал старика, Барберен и трактирщик говорили обо мне. Барберен рассказывал, что хочет отвести меня к мэру и потребовать, чтобы ему платили за мое содержание.
Старик, как-будто совсем не слушавший разговора, вдруг показал на меня рукою и обратился к Барберену.
— Вам Не хочется держать у себя даром вот этого мальчика? — спросил он, выговаривая слова, как иностранец.
— Да, его!
— И вы думаете, что вам будут платить за его содержание?
— Конечно, так! У него нет родных, он живет у меня, и потому мне должны платить. Это справедливо.
— Ну, а я уверен, что вы не получите ничего!
— В таком случае он отправится в приют воспитательного дома. Я не имею возможности больше кормить его.
— Вы могли бы, пожалуй, избавиться от него теперь же, — сказал, Немного подумав, старик.
— Укажите мне, как это сделать, — попросил Барберен.
Старик встал со стула и сел около Барберена. И когда он поднялся, баранья шкура вдруг приподнялась в одном месте, как будто под ней было что-то живое. Я со страхом глядел на старика. ‘Что-то он скажет? Что со мной будет?’ — думал я.
— Вы не можете содержать этого мальчика! — сказал старик. — В таком случае отдайте его мне!
— Отдать вам такого красивого мальчика? Поди сюда, Рене!
Я, дрожа, подошел к столу.
— Не бойся, — сказал мне старик, а потом обратился к Барберену. — Я не говорю, что он некрасив. Если бы он был безобразен, я не взял бы его. Уроды не подходят мне. Но он не выглядит сильным.
— Он-то не силен? Полно-те! Да он силен, как взрослый. Посмотрите-ка на его ноги — видите, какие они прямые, — и Барберен приподнял мои панталоны.
— Слишком худы, — сказал старик.
— А руки то каковы, — продолжал Барберен.
— И руки такие же, как ноги. Он не вынесет тяжелой работы.
— Он-то? Да вы пощупайте, пощупайте его!
Старик пощупал мои ноги и недовольно покачал головою. И мне вспомнилось, как лавочник покупал нашу корову.
Неужели старик уведет меня?
А матушки Барберен не было тут, чтобы защитить меня.
— Это ребенок, как ребенок,— сказал старик,— но он не годится для крестьянской работы, а я, пожалуй, возьму его. Я, конечно, не покупаю его у вас, а нанимаю и буду платить вам двадцать франков в год. Это хорошая плата. Вы сейчас же можете получить ее и избавиться от мальчика.
Старик вынул из кармана кожаный кошелек, достал из него четыре монеты по пяти франков и положил их на стол.
— А что вы из него сделаете? На что он по вашему мнению годится?
— Он будет моим товарищем, — с улыбкой сказал старше, отпивая небольшими глотками вино из стакана. — Он займет место в труппе артистов синьора Витали.
— А где же эта труппа?
— Синьор Витали — я сам, а с моими артистами я вас сейчас познакомлю.
Сказав это, старик раскрыл на груди баранью шкуру и вытащил какого-то странного зверька. Это он-то и шевелился, когда поднималась шкура. Что это за зверек? Я никогда не видал такого и с изумлением глядел на него.
На нем была красная блуза, обшитая золотым галуном, но ноги и руки его были голые. Да, настоящие руки, а не лапки! Только они были совсем черные. Голова, тоже черная, была величиною с мой кулак, нос короткий и вздернутый, губы желтые, глаза, необыкновенно подвижные и блестящие, были очень близко посажены один от другого.
— Ах, какая отвратительная обезьяна! — воскликнул Барберен.
Его слова вывели меня из оцепенения. Хотя я никогда и не видал обезьян, но слыхал о них. Значит, это был не черный ребенок, а обезьяна?
— Вот первый артист моей труппы, — сказал Витали. — Это гражданин Проказник. Поклонись почтенной публике, мой милый!
Обезьяна приложила руку к губам и послала нам воздушный поцелуй.
— Вот это, — продолжал Витали, показывая на белого пуделя, — синьор Капи. Он будет иметь честь представить своих товарищей.
Белый пудель тотчас же вскочил, встал на задние лапы, а передние скрестил на груди и поклонился своему хозяину так низко, что коснулся фуражкой пола. Потом он обернулся к товарищам и, продолжая держать одну лапу на груди, махнул другою. Собаки, не спускавшие глаз с Капи, тоже встали на задние лапы и, взяв друг друга за передние, сделали шесть шагов вперед, затем три назад и поклонились.
— Синьор Капи или Капитан, — продолжал Витали,— начальник и командир моих артистов. Он самый умный из них и всегда передает им мои приказания.
‘Положим, воспитанники синьора Витали забавны и путешествовать с ними очень весело, — раздумывал я,— но мне придется расстаться с матушкой Барберен’. Я стоял молча, со слезами на глазах, не зная, на что решиться. Синьор Витали тихонько дотронулся пальцем до моей щеки.
— Ну, теперь я вижу, что мальчик умен. Он понимает дело и не плачет
Но тут его прервал Капи. Он вдруг с громким лаем бросился к столу, на котором сидел Проказник. Воспользовавшись тем, что все смотрели на Меня, обезьяна взяла стакан хозяина и собиралась выпить вино. Капи, внимательно следивший за всем, заметил это и помешал ей.
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/m03-8.jpg)
— Вы — лакомка и плут, гражданин Проказник,— строго сказал Витали,— Станьте в угол носом. Зербино, постерегите его и, если он вздумает тронуться с места, шлепните его хорошенько. А вы, Капи, — славная собака! Протяните мне вашу лапу, и я пожму ее!
Обезьяна, жалобно пища, отправилась в угол, а Капи подал хозяину лапу.
— Ну-с, а теперь вернемся к делу, — сказал Витали.— Вот двадцать франков, вы желаете получить их?
После того, как они поладили, старик обратился ко мне и сказал:
— Ну, Рене, пойдем со мной! Тебе будет хорошо у меня. Я не обижаю детей, а мои собаки забавны и тебе будет весело с ними.
Я беспомощно огляделся вокруг, не зная на что мне решиться. Барберен обнял меня и тихо сказал:
— Иди, мой мальчик! Тебе будет лучше со стариком, нежели с нищим-калекой, каким теперь стал я.
Старик взял меня за руку, и мы направились к выходу.
— Счастливого пути!— крикнул Барберен.
Я шел рядом со стариком, который шагал медленно. Дорога, по которой мы шли, извивалась вдоль горы. При каждом повороте я издали видел внизу дом матушки Барберен. Он становился все меньше и меньше. Вот мы и на вершине горы.
Витали крепко держал меня за руку.
— Позвольте мне немножко отдохнуть, — сказал я.
— Отдыхай, мальчик.
Он выпустил мою руку, но в то же время глазами дал знать Капи. Собака поняла приказ хозяина и стала позади меня настороже. Если бы я задумал бежать. Капи, наверное, сбил бы меня с ног. Я сел на траву, а Капи рядом со мной. Глаза мои наполнились слезами. Я смотрел на дом матушки Барберен. Перед нами расстилалась долина, пересеченная лугами и перелесками, а там внизу, между деревьями, возвышался одинокий домик моей матушки.
Вдруг на дороге, ведущей из деревни к дому, я увидел белый чепец. Он то появлялся, то скрывался за деревьями, подобно весенней бабочке с белыми крылышками.
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/m04-7.jpg)
Бывают минуты, когда сердце видит лучше самых зорких глаз: я узнал матушку Барберен, я был в этом уверен, я чувствовал, что это она…
— Ну, что же? — сказал Витали,— отдохнули, не пора ли итти вперед?
Но я не отвечал и продолжал смотреть.
Я вскочил на ноги, забыв об окружающем и не сводил глаз с домика.
Матушка Барберен недолго оставалась в доме. Она быстро вышла оттуда и начала бегать взад и вперед по двору.
Я наклонился вперед и закричал изо всех сил:
— Матушка, матушка!
Витали, догадавшись, в чем дело, посмотрел по направлению моих глаз.
Он, Очевидно, увидел также белый чепец и сказал вполголоса:
— Бедняжка…
Потом взял меня за руку и сказал:
— Отдохнул, пора и в путь, дружок!
— Капи!— крикнул он, — Зербино!
Обе собаки подбежали ко мне — Капи сзади, Зербино спереди.
Приходилось покориться.
Через несколько минут я опять оглянулся. Мы сошли с вершины горы. Не видно было больше ни нашей долины, ни нашего дома…
ГЛАВА 4.
Первые шаги на новом пути.
Старик Витали был не злым человеком. Мне скоро пришлось в этом убедиться.
Мы долго спускались с горы, откуда я бросил последний взгляд на дом, где провел детство. Перед нами раскинулась широкая равнина, пустынная и дикая. Я смотрел на эту печальную картину и тяжело вздыхал.
— Тебе тяжело? — сказал Витали. — Слезы облегчат тебя. Но не думай, что я желаю тебе зла. Ты должен понять свое положение. Люди, воспитавшие тебя, не родители твои. Эти люди теперь впали в нищету. Барберен стал несчастным калекой и не имеет средств к жизни. Они отдали тебя не потому, что они злы и желают тебе причинить горе, а потому, что не имеют больше возможности воспитывать тебя. Ты должен понять, что жизнь — борьба, и часто приходится себе отказывать во многом.
Этот высокий старик с длинной белой бородой так приветливо смотрел на меня и говорил так ласково, что я начал понемногу успокоиваться.
Мы шли долго без всякого отдыха по скучной и однообразной равнине. Мой хозяин шел быстрым и ровным шагом. Проказник сидел на его плече, а собаки бежали рядом. Витали ласково разговаривал с ними, то по-французски, то на каком-то другом, неизвестном мне языке. Ни он, ни его артисты, повидимому, не чувствовали никакой усталости. Но я тяжело волочил ноги и с трудом поспевал за своим хозяином. Однако, пожаловаться на свою усталость я не посмел.
Все же Витали заметил мою усталость и сказал:
— Тебя утомляют твои деревянные башмаки. В Усселе я куплю тебе кожаные.
Его слова меня очень обрадовали. Я давно мечтал о башмаках. У нас в деревне мэр и трактирщик всегда ходили в сапогах. По воскресеньям,. входя в церковь, они плавно и тихо выступали в своих мягких башмаках, тогда как мы, крестьяне, немилосердно стучали нашею деревянного обувью.
— А как далеко до Усселя? — спросил я.
— Так, значит, тебе очень хочется иметь башмаки? — сказал Витали, смеясь. — Ладно, я куплю тебе башмаки с пряжками, бархатные штаны, куртку и шляпу. Надеюсь, что ты перестанешь плакать и пройдешь шесть миль до Усселя.
Башмаки с пряжками! Какая роскошь! Я забыл все свои огорчения. Нет, хозяин мой, повидимому, не злой человек, иначе он не обратил бы внимания на то, что деревянные башмаки неудобны для путешествия.
Какое несчастье что до Усселя еще так далеко? Мне казалось ,что я никогда не дойду до него. К счастью, сама погода сжалилась надо мною. Небо покрылось серыми тучами, и вскоре закапал мелкий частый дождик. Овечья шкура служила хорошей защитой для Витали и его обезьяны, которая укрылась под ней при первой капле дождя. Но собаки и я промокли до костей. Скоро показалась деревушка, и мы решили укрыться здесь от дождя.
Но в деревне никто не пускал нас на ночлег. Нищий с мальчиком и тремя собаками, все одинаково грязные, не внушали доверия. С ужасом думал я о том, что нам придется или ночевать в поле, или тащиться до Усселя еще добрых четыре мили. Ночь спускалась на землю, дождь мочил нас, а ноги мои совсем закоченели от холода. Наконец, какой-то крестьянин сжалился над нами и предложил нам переночевать в сарае. Мы обрадовались возможности укрыться от дождя и расположились на гумне.
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/m05-6.jpg)
Витали вытащил из мешка, привязанного к плечам, большую краюху хлеба и разделил ее на четыре части.
Тут я в первый раз увидел, в каком повиновении держал Витали свою труппу.
В то время, как мы переходили из дома в дом, прося ночлега, Зербино быстро вбежал в один из них и возвратился оттуда с коркой в зубах. Витали сказал ему:
— До вечера, Зербино.
Я вспомнил об этом воровстве лишь теперь, когда увидел Зербино сидевшим с виноватым видом против хозяина, который держал краюху.
— Пусть вор выйдет вон! — сказал Витали повелительным голосом: — и пусть он станет в угол, он останется без ужина.
Зербино тотчас же сошел с места и виновато пополз в угол, указанный хозяином. Он зарылся в куче сена. Мы его больше не видели, но слышали его жалобные, подавленные вздохи.
Затем Витали разделил сухой хлеб, и мы поужинали.
Я не был избалован матушкой Барберен, но перемена жизни казалась слишком суровой. С каким удовольствием грелся я, бывало, по вечерам у очага! Как тепло было лежать под простыней и одеялом, которое я натягивал на себя до самого носа. А теперь, страшно усталый, с пораненными ногами, в промокшем насквозь платье я дрожал от холода.
Было уже поздно, а я все еще не мог заснуть.
— Ты дрожишь, — сказал Витали, — тебе холодно?
