Детские годы Давида Копперфильда, Диккенс Чарльз, Год: 1849 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 129 минут(ы)

ДТСКІЕ ГОДЫ
Давида Копперфильда,

Изъ романа Чарльза Диккенса.

Перев. съ англійскаго М. ЛОВЦОВОЙ.

Предисловіе.

Предлагая нашимъ читателямъ ‘Дтскіе годы Давида Копперфильда’, составляющіе часть большого романа Диккенса ‘Давидъ Копперфильдъ’, скажемъ нсколько словъ объ этомъ роман и его автор.

Имя англійскаго романиста Чарльза Диккенса пользуется громкой славой не только на его родин, но и во всемъ мір. Многіе ставятъ его имя почти наравн съ именемъ величайшаго англійскаго писателя Шекспира. Его называютъ ‘другомъ человчества, другомъ дтей, другомъ бдныхъ, врагомъ угнетенія и всякой низости’. (См. біографію Диккенса, напечатанную въ нашемъ журнал въ 1899 г., стр. 1367).

Изъ всхъ романовъ Диккенса ‘Давидъ Копперфильдъ’ является лучшимъ произведеніемъ. Самъ Диккенсъ’ говорилъ про него, что изъ всхъ его твореній это самое дорогое его сердцу дтище. ‘Мн кажется, какъ будто съ этой книгой я посылаю въ туманный свтъ часть самого себя’, писалъ Диккенсъ. Дйствительно, въ этомъ роман Диккенсъ описываетъ очень многое изъ того, что онъ самъ пережилъ въ своей жизни. Этой жизненной правдивостью, по всей вроятности, объясняется, почему романъ ‘Давидъ Копперфильдъ’ такъ близокъ и понятенъ намъ. Каждый изъ насъ въ ту или иную пору своей жизни былъ Давидовъ Копперфильдомъ, каждый изъ насъ можетъ узнать самого себя въ геро этого романа.

Въ этой книжк мы разскажемъ нашимъ читателямъ только про дтскіе годы Давида Копперфильда. Но Диккенсъ въ своемъ роман не останавливается на этой пор жизни своего героя — онъ ведетъ его дальше, черезъ вс треволненія и испытанія жизни, давая намъ въ его лиц примръ самоотверженности и терпнія при самыхъ трудныхъ условіяхъ.

Мы надемся, что наши читатели, разставаясь съ Давидомъ Копперфильдомъ въ тотъ моментъ, когда кончаются жестокія испытанія, омрачавшія его дтство, и для него начинается другая, боле счастливая пора жизни, успютъ настолько полюбить его, что не пожелаютъ разстаться съ нимъ навсегда. Мы надемся, что ихъ заинтересуетъ дальнйшая судьба ‘маленькаго Дэви’ и что они пожелаютъ узнать, что изъ него вышло, какъ онъ пробилъ себ дорогу въ жизни. Отвтъ на вс эти вопросы они получатъ, если прочтутъ впослдствіи весь романъ Диккенса.

ГЛАВА I.
Раннее дтство.

Я родился въ Блундерстон, въ графств Суффольк, нсколько мсяцевъ спустя посл смерти моего отца. Изъ самыхъ раннихъ дтскихъ воспоминаній въ моей памяти смутно рисуется блая надгробная плита надъ его могилой и вспоминается мое чувство жалости къ покоющемуся въ этой одинокой могил. А по вечерамъ, когда наша комната ярко освщалась свчами и огнемъ камина, мн становилось грустно, что двери нашего дома такъ крпко запирались на ночь, лишая, какъ мн казалось, отца возможности вернуться къ намъ.

Дальняя моя тетушка съ отцовской стороны, о которой я разскажу подробно поздне, представляла собою, такъ сказать, главу нашего семейства. Она была замужемъ, но когда ея мужъ покинулъ ее и ухалъ въ Индію, моя тетушка приняла свою двическую фамилію — миссъ Бетси Тротвудъ, купила себ домикъ у морского берега, довольно далеко отъ нашего мста жительства, и жила тамъ съ одною только прислугою въ полнйшемъ уединеніи.

Мой отецъ одно время былъ любимцемъ этой тетушки, но она никакъ не могла ему простить, что онъ вздумалъ жениться на моей молоденькой матери, будучи вдвое старше ея. Миссъ Бетси такъ и не видалась больше съ моимъ отцомъ, который умеръ черезъ годъ посл своей женитьбы и, какъ было уже сказано, за нсколько мсяцевъ до моего появленія на блый свтъ.

Въ самый день моего рожденія, однако, эта таинственная тетка навстила мою мать. Она нагнала на маму не мало страху, какъ своимъ неожиданнымъ появленіемъ, такъ и тмъ ршительнымъ тономъ, съ какимъ заявила, что соглашается быть крестной матерью новорожденной, съ условіемъ, что малютку назовутъ ея именемъ и фамиліею. Когда же миссъ Бетси объявили, что никакой новорожденной нтъ, а есть малютка-мальчикъ, который въ честь умершаго отца будетъ называться Давидомъ Копперфильдомъ, то обманутая въ своихъ ожиданіяхъ миссъ Бетси Тротвудъ, не сказавъ ни слова и ни съ кмъ не простившись, въ сильнйшемъ негодованіи схватила свою шляпу, наскоро кое какъ надла ее на голову и навсегда исчезла изъ нашего домика, оставивъ по себ впечатлніе грозной разгнванной феи, про которыхъ разсказывается въ сказкахъ.

Изъ раннихъ воспоминаній моего дтства выступаетъ образъ моей матери съ ея чудными густыми волосами и молодой стройной фигурой, и образъ нашей служанки Пегготи, которая представляла собою, въ противоположность моей мам, нчто безформенное, шарообразное, у этой Пегготи были темные глаза, а щеки и засученныя по локоть руки, были такія красныя и твердыя что я иногда дивился, почему птицы не клюютъ ихъ вмсто яблоковъ, растущихъ въ нашемъ саду.

Я смутно припоминаю, какъ мама и Пегготи, стоя на колняхъ въ нкоторомъ разстояніи другъ отъ друга, протягивали впередъ руки, и я неврными шагами передвигался отъ одной къ другой, стараясь ухватиться за палецъ, протянутый мн Пегготи весь изборожденный отъ шитья и казавшійся мн чмъ-то врод карманной терки для мускатнаго орха.

Изъ туманной дали въ моей памяти выступаетъ нашъ домъ. Внизу кухня Пегготи съ выходомъ на задній дворъ, гд посредин находится опустлая голубятня, просторная собачья конура — тоже опустлая, и множество всякихъ домашнихъ птицъ, которыя кажутся мн огромными въ сравненіи со мною и которыя расхаживаютъ по двору съ важнымъ и даже угрожающимъ видомъ.

Въ особенности памятенъ мн птухъ, имвшій обыкновеніе взбираться на высокую тумбу на двор, гд принимался за свое пніе, уставившись глазами на меня, въ то время какъ я, весь дрожа отъ страха, до того онъ мн казался свирпымъ, смотрлъ на него изъ окна кухни. Что же касается гусей, которые, ковыляя, гонялись за мною съ своими вытянутыми впередъ длинными шеями, то часто я бредилъ ими по ночамъ, подобно тому, какъ человку, живущему среди дикихъ зврей, грезятся во сн всякія хищныя животныя.

Нашъ домъ былъ раздленъ корридоромъ — и какимъ же безконечно длиннымъ казался онъ мн!— ведущимъ изъ кухни Пегготи къ параднымъ дверямъ. Въ этомъ корридор была дверь въ темную кладовую, мимо которой я всегда торопливо пробгалъ, такъ какъ неизвстно, вдь, что можетъ таиться въ такой темной кладовой, среди ведеръ, банокъ, ящиковъ отъ чая и проч. Потомъ шли дв нашихъ гостиныхъ, одна, гд мы сидли по вечерамъ, моя мама, я и Пегготи, которая всегда пополняла собою нашъ домашній кругъ, когда оканчивала свою работу по хозяйству и у насъ не было гостей, другая — наша парадная гостиная, гд мы по воскресеньямъ чинно возсдали втроемъ. Эта комната наводила на меня тоскливое настроеніе, такъ какъ Пегготи подробно описывала мн, какъ въ ней собрались постители въ день похоронъ моего отца и тамъ надвали свои траурныя одянія. Помнится мн, какъ однажды моя мать въ этой комнат въ одинъ воскресный вечеръ прочитала мн и Пегготи про воскресеніе Лазаря и нагнала на меня такой страхъ, что я долго не могъ заснуть въ эту ночь. Пришлось вынуть меня изъ кроватки и показать мн изъ окна кладбище, чтобы я могъ убдиться въ томъ, что покойники все по-прежнему мирно покоятся, въ своихъ, освщенныхъ луннымъ свтомъ могилахъ.

И кажется мн теперь, что нигд въ цломъ свт трава никогда не была такого чуднаго изумруднаго зеленаго цвта и деревья не росли такъ густо, какъ на этомъ кладбищ! И нтъ, и нигд не можетъ быть въ цломъ мір боле спокойнаго уголка, какъ именно тамъ…

Въ моей памяти воскресаетъ наша церковь и семейная наша скамья въ ней. Какая у нея высокая спинка! А тутъ же и окно, въ которое виденъ нашъ домъ. Въ это окно Пегготи частенько поглядываетъ во время утренней службы, такъ какъ постоянно тревожится мыслью, что въ домъ могутъ забраться воры или вдругъ случится пожаръ. Но хотя глаза самой Пегготи часто направляются къ этому окну, она очень строго слдитъ за тмъ, чтобы я не смотрлъ въ него. И стоило мн только повернуться къ окну, какъ Пегготи сердито хмурилась и приказывала смотрть на священника.

Но я никакъ не могу заставить себя пристально смотрть на него, такъ какъ меня смущаетъ мысль, что онъ обидится на меня за это и даже, можетъ быть, пріостановитъ службу и сдлаетъ мн выговоръ съ каедры. Я бросаю взглядъ на мою маму, но она длаетъ видъ, что не замчаетъ меня, я смотрю на парня, стоящаго въ проход, чтобъ указывать свободныя мста прихожанамъ, но онъ. изподтишка длаетъ мн гримасы. Смотрю на полуоткрытую входную дверь и вижу тамъ овцу, которая какъ-будто бы не прочь войти въ церковь, и я чувствую, что если еще долго буду смотрть на эту овцу, то непремнно громко на всю церковь сдлаю какое нибудь замчаніе, тогда я перевожу свои взоры опять на каедру. Какъ было-бы хорошо изобразить изъ этой каедры крпость, которую я защищалъ бы отъ нападенія другого мальчика, бросая ему на голову, когда онъ будетъ карабкаться по ступенькамъ, бархатныя подушки съ каедры. Но время тянется, и мои утомленные глаза слипаются все плотне и плотне, я слышу какъ бы сквозь сонъ унылое церковное пніе и вдругъ падаю со скамьи на полъ. Меня схватываетъ въ охапку Пегготи и выноситъ изъ церкви домой.

Теперь я могу безпрепятственно любоваться нашимъ домомъ, съ его раскрытыми настежь окнами. Я бгу въ садъ черезъ нашъ дворъ, гд высится опустлая голубятня и стоитъ опустлая собачья конура. Въ этомъ саду летаетъ такое множество бабочекъ, словно ихъ нарочно разводили тамъ, а фруктовыхъ деревьевъ и кустовъ столько, что перечесть ихъ нтъ никакой возможности, и ягоды, и фрукты на нихъ такіе сочные и вкусные, какихъ никогда не бывало и не будетъ ни въ какомъ другомъ саду. Ихъ любитъ собирать моя мама, расхаживая по саду, тогда какъ я, сохраняя довольно невинный видъ, стараюсь незамтно сорвать и положить себ въ ротъ одинъ за другимъ сплый, сочный крыжовникъ. Потомъ точно проносится порывъ буйнаго втра и лта какъ не бывало! Мы въ нашей маленькой гостиной, настали зимніе сумерки и мы съ мамой весело прыгаемъ по комнат. Моя мама, запыхавшись, бросается въ кресло, и я любуюсь тмъ, какъ она выпрямляетъ свой гибкій станъ и приводитъ въ порядокъ растрепавшіеся волосы.

Все описанное относится къ самымъ раннимъ моимъ воспоминаніямъ, а также и то общее впечатлніе, что мы съ мамой оба немного побаиваемся Пегготи и почти во всемъ подчиняемся ея указаніямъ и распоряженіямъ.

Въ памяти моей воскресаетъ и еще одна картина изъ этой же поры моей жизни.

Однажды мы съ Пегготи сидли одни у камина. Я громко читалъ ей про крокодиловъ. Потому ли, что я читалъ очень невнятно, или потому, что мысли Пегготи были отвлечены чмъ-то другимъ, только у нея отъ моего чтенія получилось весьма туманное понятіе о крокодилахъ, но чтеніе уже утомило меня, я не вхожу въ дальнйшія объясненія, меня одолваетъ сонъ. Заручившись, однако, позволеніемъ, въ вид исключенія, дождаться возвращенія мамы, которая, какъ это часто случалось въ ту пору, проводила вечеръ у сосдей, я скоре согласился бы умереть на мст, чмъ покинуть свой постъ. Я долго борюсь съ сонливостью, но, наконецъ, мн начинаетъ казаться, будто образъ Пегготи временами уплываетъ куда-то, сливаясь съ окружающими предметами. Я стараюсь пустить въ ходъ мои пальцы въ вид подпорокъ для ослабвшихъ вкъ и, изо-всей мочи тараща глаза, стараюсь смотрть на Пегготи, на кусочекъ восковой свчки, который служитъ ей для навощенія нитокъ при шить, и на ея рабочій ящикъ съ изображеніемъ собора св. Павла на крышк, на мдный наперстокъ, надтый на ея палецъ, и на нее самую.

— Пегготи,— вдругъ спрашиваю я,— была ты когда-нибудь замужемъ?

— Ахъ, какой вы, право, мистеръ Дэви, что это только вамъ взбрело въ голову!— Она такъ была поражена моимъ вопросомъ, что даже привскочила съ мста и этимъ окончательно отогнала мой сонъ. Она смотрла на меня во вс глаза, держа на лету иголку съ длиннйшею ниткою.

— А все-таки, Пегготи, скажи мн.

— Что это теб взбрело въ голову заговорить о замужеств, Деви?

— Просто такъ. Да отвчай же, Пегготи! Скажи мн, можно ли во второй разъ выйти замужъ, если первый мужъ умретъ?

— Можно, если кто пожелаетъ, но объ этомъ не стоитъ говорить, мистеръ Дэви, я никогда не была замужемъ и не думаю никогда выходить замужъ, и больше ничего знать не знаю.

— Почему же ты такъ разсердилась на меня, Пегготи, разв тебя обидлъ?

Она такъ рзко меня осадила, что я невольно подумалъ, что разсердилъ ее, но, оказалось, что я ошибся, такъ какъ Пегготи въ отвтъ на мой вопросъ раскрыла свои объятія и крпко прижала къ своей груди мою курчавую голову. Отъ этого порывистаго усилія съ ней случилось то, что всегда происходило при подобныхъ случаяхъ: она была такъ толста, что при малйшемъ напряженіи у нея отлетали пуговицы отъ плотно застегнутаго на спин лифа платья. И я явственно слышалъ, какъ въ то время, когда она бросилась меня обнимать, дв пуговицы отскочили до противоположнаго угла комнаты.

— Ну, теперь, Дэви, почитай-ка мн еще что-нибудь о твоихъ крокодилахъ или какъ ихъ тамъ называютъ,—просила Пегготи, не вполн еще справлявшаяся съ этимъ названіемъ.

Я никакъ не могъ понять, почему Пегготи въ этотъ вечеръ была какая-то странная и почему она спшила перемнить начатый мною разговоръ о замужеств, но принялся съ новымъ рвеніемъ за чтеніе, и мы усердно воевали съ крокодилами, какъ это длали жители тхъ странъ, гд они водились.

Когда мы уже покончили съ крокодилами и принялись за аллигаторовъ, позвонилъ садовый колокольчикъ. Мы пошли отпирать калитку и нашли тамъ мою маму въ сопровожденіи господина, съ густыми черными волосами и бакенбардами, который уже однажды раньше провожалъ мою мать домой изъ церкви. Мама казалась необыкновенно оживленной.

Незнакомецъ потрепалъ меня по голов. Не знаю почему, но онъ мн ужасно не понравился, его голосъ показался мн грубымъ и мн было непріятно, что онъ, взявъ мою руку, въ тоже время касался руки моей матери. Я поспшилъ выдернуть и спрятать свою руку.

— Будемъ-же друзьями,— сказалъ со смхомъ незнакомецъ,— давайте-ка вашу руку на прощанье.

Правою своею рукою я держался за маму и протянулъ ему лвую руку.

— Не ту руку, Дэви, не ту,— шутилъ господинъ.

Моя мама хотла высвободить мою правую руку, но я упорно настоялъ на своемъ и подалъ ему лвую руку. Онъ ее потрясъ и, назвавъ меня молодцомъ, удалился.

Я какъ сейчасъ вижу его передъ собою, какъ онъ тогда, повернувъ къ садовой калитк, бросилъ взглядъ назадъ, метнувъ на насъ своими зловщими, черными какъ смоль, глазами.

Не помню, въ слдующее ли воскресенье, или-же спустя нсколько недль, мы встртили этого господина въ церкви и онъ тогда проводилъ насъ домой. По приглашенію мамы онъ зашелъ взглянуть на замчательную герань, которая стояла въ нашей гостиной на окн. Но я не замтилъ, однако, чтобы онъ особенно интересовался растеніемъ, хотя, получивъ изъ рукъ мамы срзанный распустившійся цвтокъ, онъ началъ уврять, что никогда, никогда не разстанется съ нимъ, эти слова показались мн тогда довольно глупыми, такъ какъ онъ долженъ же былъ знать, что цвтокъ весь осыпется черезъ день или два.

Постепенно я началъ привыкать къ постояннымъ появленіямъ господина съ черными бакенбардами, хотя не могу сказать, чтобы онъ. мн сколько нибудь нравился. Я замчалъ, что Пегготи раздляла мое нерасположеніе къ этому господину, она даже однажды вступила съ моею матерью въ пререканія по поводу его частыхъ посщеній. Теперь, когда мама бывала дома и мы втроемъ усаживались у нашего камина, между нами какъ будто уже не было ни прежняго согласія, ни прежняго веселья.

И вотъ, однажды, вечеромъ, когда моей мамы не было дома, а Пегготи сидла около меня съ неизмннымъ чулкомъ въ рукахъ, она, искоса поглядывая на меня, сказала какимъ-то особенно ласковымъ голосомъ:

— А что вы скажите, мистеръ Дэви, если мы съ вами соберемся недльки на дв въ Ярмутъ къ моему брату? Вотъ славно тамъ погуляемъ!

— А твой братъ Пегготи, хорошій человкъ?— предусмотрительно освдомился я.

— Ахъ! Какой онъ хорошій!— вскричала Пегготи, вскидывая кверху свои руки.— Тамъ море и лодки, и корабли, и рыбаки, и морской берегъ, и еще Хамъ, который будетъ играть съ вами, мистеръ Дэви!

Я заинтересовался этимъ перечнемъ предстоящихъ удовольствій и отвчалъ, что это было бы въ самомъ дл чудесно, но что на это скажетъ мама?

— Ну, такъ вотъ что я вамъ скажу, мистеръ Дэви, — отвчала Пегготи:— я готова съ вами побиться объ закладъ, что ваша мама ничего противъ этого не будетъ имть. Если хотите, я спрошу ее, какъ только она придетъ домой.

Когда мама вернулась и разговоръ коснулся моей поздки, она отнеслась гораздо спокойне къ этому вопросу, чмъ я ожидалъ, и въ тотъ же вечеръ все было ршено.

Скоро насталъ и самый день отъзда, онъ подошелъ очень скоро даже и для меня, хотя я весь горлъ нетерпніемъ и представлялъ себ всевозможныя препятствія къ нашему отъзду, не исключая землетрясенія или иного бдствія подобнаго рода. Было ршено, что мы отправимся въ почтовой повозк, которая отъзжала рано по утрамъ. Наканун отъзда я былъ въ такомъ волненіи, что, изъ боязни опоздать, готовъ былъ лечь спать совсмъ одтымъ.

Теперь, вспоминая о моемъ нетерпніи покинуть нашъ домъ, мн становится грустно при мысли, съ какимъ легкимъ сердцемъ я покидалъ тогда родной кровъ, вовсе не предчувствуя того, что меня ожидало при моемъ возвращеніи.

Утшаюсь, однако, тмъ, что когда возница уже подъхалъ къ воротамъ и мать моя, стоя у порога дома, обнимала меня на прощаніе, то сердце мое переполнилось такою любовью къ ней и къ старому дому, изъ котораго я еще никогда не узжалъ, что слезы хлынули у меня изъ глазъ. Меня радуетъ и то, что моя мама тоже заплакала и крпко прижала меня къ своему сердцу.

Возница уже тронулся въ путь, но мама выбжала къ садовой калитк и велла ему остановиться, чтобы еще разъ обнять меня. И какою безграничною любовью дышало ея лицо, когда она въ послдній разъ расцловала меня.

Такъ мы и оставили ее стоящей посреди дороги, я смотрлъ на нее черезъ задокъ повозки и видлъ, какъ къ ней въ эту минуту подошелъ м-ръ Мурдстонъ — такъ звали господина съ черными бакенбардами — и принялся, какъ это по всему было замтно, уговаривать ее успокоиться.

Меня очень удивило его неожиданное появленіе около мамы и я не могъ понять, по какому праву онъ вмшивается въ наше семейное дло. Пегготи, которая тоже видла эту сцену, казалась не меньше меня недовольной, по хранила угрюмое молчаніе.

ГЛАВА II.
Перемна жизни.

Лошадь нашего возницы была, кажется, самою лнивою въ цломъ свт и едва передвигала ноги. Мн казалось, что временами она какъ-бы подсмивается надъ чмъ-то, но кучеръ объяснилъ мн, что это она такъ кашляетъ отъ простуды.

Нашъ возница тоже, какъ и его лошадь, низко наклонялъ голову и дремалъ, плотно прижавъ об руки съ возжами къ колнямъ…

Пегготи держала на колняхъ корзинку съ такимъ количествомъ разныхъ припасовъ, что намъ, кажется, хватило бы ихъ, если бы мы хали до самаго Лондона. Дорогою мы много ли и много спали. Приходилось длать довольно частыя остановки по пути для сдачи посылокъ и различной поклажи, подъ конецъ мн это стало надодать и я былъ радъ, когда мы дохали до Ярмута. Воздухъ этого города былъ какъ бы насквозь пропитанъ запахомъ рыбы, смолы и дегтя, везд сновали матросы. Меня все приводило въ восторгъ своею новизною, а Пегготи, гордясь тмъ, что она уроженка Ярмута, объявила, что всмъ извстно, что нтъ на свт лучше города какъ Ярмутъ.

— А! вотъ и мой Хамъ, вдругъ воскликнула она, — и выросъ же онъ такъ, что узнать его нельзя!

Хамъ дожидался насъ у харчевни. Это былъ дтина шести футовъ роста съ блокурыми вьющимися волосами. Одтъ онъ былъ въ парусинную куртку, а панталоны на немъ были изъ такой жесткой матеріи, что могли бы, кажется, стоять сами по себ, не одтые на чьи либо ноги. На голов у него было что-то въ род шляпы, пропитанной насквозь смолою.

Хамъ поднялъ меня къ себ на плечи и схватилъ подъ мышку одинъ изъ нашихъ сундучковъ, а Пегготи поплелась рядомъ, неся въ рукахъ остальную нашу поклажу. Мы шли по переулкамъ мимо газовыхъ мастерскихъ, канатныхъ фабрикъ, корабельныхъ верфей, кузницъ и, наконецъ, вышли на открытое пространство довольно унылаго вида. Тутъ Хамъ заявилъ: ‘А вотъ и нашъ домъ, смотрите-ка, мистеръ Дэви’.

Я оглядлъ всю мстность, насколько только могъ обнять мой глазъ, до самаго моря, но никакого дома не могъ разглядть. Недалеко отъ насъ я увидлъ только темную, почернвшую отъ времени баржу, которая возвышалась на суш у морского берега, по середин ея торчала желзная труба, изъ которой дымъ валилъ клубомъ, но кром этой громадной лодки я не видлъ ничего, сколько нибудь похожаго на жилище.

— Неужели это вашъ домъ?—спросилъ я,— это точно какая-то громадная лодка или корабль.

— Онъ самый и есть, м-ръ Дэви,— отвчалъ Хамъ.

Если бы вмсто этой черной баржи предо мною возвышался сказочный дворецъ Алладина, то и въ такомъ случа едва ли я былъ бы въ большемъ восхищеніи отъ мысли поселиться въ немъ при такой поэтической обстановк. Я разсмотрлъ входную дверь, пробитую въ середин баржи, и нсколько небольшихъ оконъ, но вся прелесть состояла именно въ томъ, что это была настоящая баржа, которая, наврное, сотни разъ плавала по волнамъ океана и ни въ какомъ случа не предназначалась для жилья на суш.

Внутри баржа блестла чистотой и вся обстановка отличалась аккуратностью. Тамъ стоялъ столъ, висли швейцарскіе часы, былъ комодъ, на которомъ красовался чайный приборъ. Стны были украшены дешевыми раскрашенными картинами. Въ потолк торчали большіе крюки, назначеніе которыхъ мн было неизвстно, кругомъ стояли пари и сундуки, очевидно, замнявшіе собою стулья и скамейки.

Все это мн сразу бросилось въ глаза, какъ только я переступилъ черезъ порогъ жилища, потомъ Пегготи подвела меня къ маленькой двери, раскрыла ее и показала мн мою комнатку. Лучшей спальни нельзя было и желать, комнатка была устроена въ корм баржи, съ маленькимъ окошкомъ, пробитымъ въ томъ мст, гд прежде проходилъ руль, тутъ было крошечное зеркальце съ рамкою изъ устричныхъ раковинъ, маленькая кровать и столикъ, на которомъ стояла синяя кружка съ букетомъ морской травы. Стны комнатки были молочной близны, а одяло, накинутое на кровать, было такое яркое, что отъ него пестрло въ глазахъ. Все это волшебное жилище было пропитано насквозь запахомъ рыбы. Пегготи, на мое замчаніе объ этомъ запах, заявила, что братъ ея торгуетъ омарами, краббами и раками, и я впослдствіи увидалъ цлыя кучи этихъ морскихъ чудовищъ, нагроможденныхъ въ маленькой кладовой, гд они копошились, цпляясь другъ за друга и за все, что попадалось имъ по близости.

При вход насъ встртила очень привтливая женщина и маленькая прехорошенькая двочка съ ожерельемъ изъ голубыхъ бусъ вокругъ открытой шеи. Когда мы окончили свой сытный обдъ, состоявшій изъ вареной камбалы и, варенаго картофеля и лишней котлетки для меня, въ комнату вошелъ человкъ съ замчательно добродушнымъ лицомъ, обросшимъ волосами. Такъ какъ онъ громко чмокнулся съ Пегготи, то я понялъ, что это былъ ея братъ м-ръ Пегготи, хозяинъ дома.

— Радъ видть васъ, сэръ — привтствовалъ онъ меня, — вамъ, пожалуй, покажется, что мы грубоватые люди, но за то мы готовы вамъ служить, насколько только можемъ.

Я поблагодарилъ его и сказалъ, что, наврное, проживу отлично въ его очаровательномъ жилищ.

— Какъ поживаетъ ваша матушка, сэръ?— спросилъ м-ръ Пегготи, — надюсь, вы ее оставили въ добромъ здоровья?

Я отвчалъ, что она здорова и просила кланяться ему — что было съ моей стороны маленькою вжливою выдумкою.

— Весьма ей признателенъ, сэръ. А теперь, вотъ что я вамъ скажу: если вы не соскучитесь у насъ, вотъ съ нею,— прибавилъ м-ръ Пегготи, кивнувъ на свою сестру — и съ Хамомъ, и маленькой Эмиліей, то мы съ своей стороны будемъ очень рады вашему обществу.

Покончивъ съ церемоніею привтствія гостей, мистеръ Пегготи приступилъ къ обряду омовенія въ лоханк горячей воды, заявивъ, что холодною водою ему не смыть облпившую его грязь. Затмъ онъ снова появился среди насъ. Наружность его замтно выиграла отъ омовенія, но лицо приняло багрово-красный цвтъ, и я невольно сдлалъ сопоставленіе между лицомъ м-ра Пегготи и его омарами и раками, которые точно также опускались въ кипятокъ черными и вынимались оттуда багрово-красными.

Посл чая, когда наружная дверь была плотно закрыта (такъ какъ настали уже туманныя и холодныя ночи), мн показалось, что трудно было бы себ вообразить что-либо боле очаровательное и боле похожее на волшебную сказку, чмъ это уютное жилище въ барж, гд мы услись около огня, прислушиваясь къ завыванію втра и шуму волнъ. Маленькая Эмми скоро перестала меня дичиться и сла рядомъ со мною на самомъ низкомъ сундук, на которомъ мы какъ разъ могли помститься вдвоемъ и который былъ приставленъ къ самому столу. Старушка Пегготи въ своемъ блоснжномъ передник устроилась въ противоположномъ углу съ вязаніемъ, а моя Пегготи съ своею неизмнною рабочею шкатулкой принялась за работу совершенно какъ дома. Хамъ примостился тутъ же и принялся за расширеніе моихъ познаній по части игры въ карты, оставляя на картахъ слды своихъ толстыхъ пальцевъ, пропитанныхъ рыбьимъ жиромъ. Мистеръ Пегготи молча курилъ свою трубку. Я чувствовалъ, что настала удобная минута для задушевнаго разговора.

— Мистеръ Пегготи!— началъ я.

— Что вамъ угодно, сэръ?

— Скажите, пожалуйста: вы, вроятно, потому назвали вашего сына Хамомъ, что живете какъ бы въ Ноевомъ ковчег?

М-ръ Пегготи, очевидно, былъ очень пораженъ глубокомысленностью моего замчанія, но посл нкотораго размышленія отвчалъ:

Нтъ, сэръ, не я выбралъ для него это имя.

— А кто же назвалъ его такъ?— продолжалъ я по порядку, какъ по катехизису, свои вопросы.

— Его такъ окрестилъ отецъ.

— Я думалъ, что вы его отецъ.

— Его отцемъ былъ мой родной братъ Джо.

— Онъ умеръ, м-ръ Пегготи?— спросилъ я посл минутнаго молчанія.

— Утонулъ,— коротко отвтилъ онъ.

Меня очень удивило то, что м-ръ Пегготи не былъ отцемъ Хама, и я началъ уже задавать себ вопросъ, не ошибся ли я вообще относительно степени его родства и къ другимъ лицамъ, находившимся среди насъ. Любопытство мое было задто и я ршился продолжать свой допросъ.

— А маленькая Эмми,— спросилъ я, обращаясь къ м-ру Пегготи, — она, наврное, ваша дочь?

— Нтъ, сэръ, мой деверь, Томъ, былъ ея отцомъ. Я никакъ не могъ удержатся отъ дальнйшихъ вопросовъ и посл новой минутной паузы повторилъ:

— Онъ умеръ, м-ръ Пегготи?

— Утонулъ,— отвчалъ этотъ послдній.

Я чувствовалъ, что становится трудненько продолжать все въ томъ же тон, но любопытство мое еще не было удовлетворено, и я продолжалъ:

— Разв у васъ вовсе нтъ дтей, м-ръ Пегготи?

Нтъ, сударь,— отвчалъ онъ, слегка усмхнувшись,— я старый холостякъ.

— Холостякъ!— воскликнулъ я, — но кто же тогда эта дама?— и я указалъ на особу въ бломъ передник, сидвшую за вязаніемъ.

— Это миссисъ Гуммиджъ,— отвчалъ м-ръ Пегготи.

— Миссисъ Гуммиджъ?..

Но тутъ вмшалась моя Пегготи и принялась длать мн такіе выразительные таинственные знаки, что я поневол долженъ былъ замолчать. Когда же я удалился въ свою комнату, она сообщила мн, что Хамъ и Эмми были сироты, племянникъ и племянница мистера Пегготи, и что онъ ихъ пріютилъ у себя, когда они оставались безъ пристанища, а госпожа Гуммиджъ была вдовою его товарища, умершаго въ бдности. Самъ м-ръ Пегготи былъ бденъ, но, какъ выражалась моя Пегготи, у него было золотое сердце, и если случалось, что иногда онъ выходилъ изъ себя то, главнымъ образомъ тогда, когда касались этого великодушнаго его поступка.

Я былъ проникнутъ уваженіемъ къ необычайной доброт нашего хозяина и, прислушиваясь къ тому, какъ вс понемногу укладывались спать, причемъ мистеръ Пегготи и Хамъ приспособили себ для спанья два гаммака, привсивъ ихъ къ большимъ крюкамъ, вбитымъ въ потолокъ большой комнаты, я предался сладкому сну. Втеръ бушевалъ на мор и свирпо носился но крыш нашего дома, т. е. по палуб нашей баржи, но я спокойно уснулъ, сознавая, что нахожусь подъ надежною охраной м-ра Пегготи.

На утро, едва только лучъ солнца заигралъ на рамк моего зеркала, я уже былъ на ногахъ, и мы съ маленькой Эмми отправились бродить по морскому берегу.

— Ты настоящій матросъ, Эмми, — началъ я,— ты, врно, давно свыклась съ моремъ?

— Нтъ,— отвчала Эмми, качая головой,— я боюсь его.

— Боишься!— вскричалъ я, проникнутый храбростью настоящаго мужчины и вызывающе оглядывая могучій океанъ.— А я такъ нисколько не боюсь моря.

— Нтъ, нтъ, оно злое и я его ненавижу! Я видла, какъ оно разбило въ щепки большую лодку, не меньше нашего дома.

— Но эта была не та лодка, въ которой…

— Нтъ,— отвчала Эмми,— это было не тогда, когда потонулъ мой отецъ. Я не помню своего отца.

Было, значитъ, очень много общаго у насъ съ Эмми, и я разсказалъ ей, что я тоже никогда не видалъ своего отца. Потомъ я началъ разсказывать о томъ, какъ мы съ моей мамой живемъ дома, какъ намъ съ нею весело и что никогда, никогда мы съ ней не разстанемся и всегда будемъ жить тамъ вдвоемъ. Разсказалъ я ей о кладбищ, гд похороненъ мой отецъ подъ густою тнью деревьевъ, гд такъ звонко по утрамъ поютъ птички. Между судьбою Эмми и моею была, однако, та разница, что она не знала, гд похороненъ ея отецъ, такъ какъ его поглотили волны океана.

— Да и кром того,— замтила Эмми, занятая собираніемъ ракушекъ,— твой отецъ былъ важный баринъ и мать твоя тоже барыня, мой же отецъ былъ простой рыбакъ, а мать — дочь рыбака и мой дядя Даніэль — тоже простой рыбакъ.

— Зато твой дядя, кажется, очень добрый человкъ.

— Добрый?— повторила Эмми.— Вотъ, что я теб скажу: если я когда-нибудь сдлаюсь госпожей, то закажу ему свтло-голубой сюртукъ съ брилльянтовыми пуговицами, красную бархатную жилетку и треуголку, потомъ я куплю ему большіе золотые часы, серебрянную трубку и подарю ему большой ящикъ, наполненный деньгами.

Я одобрилъ вс эти знаки признательности маленькой племянницы м-ра Пегготи, который несомннно вполн заслуживалъ ихъ. Правда, мн трудно было представить себ м-ра Пегготи въ подобномъ одяніи, и въ особенности я сомнвался насчетъ треугольной шляпы, но я умолчалъ о своихъ сомнніяхъ.

— Ну ты, Эмми, кажется, вовсе не изъ трусливыхъ — сказалъ я, видя, какъ она беззаботно бгала у самаго края старой заброшенной плотины, которая далеко выступала въ море, и опасаясь, что она можетъ упасть въ воду.

— Нтъ, но я вотъ чего боюсь, — отвчала маленькая Эмми:— я просыпаюсь ночью, когда море бушуетъ, и вся трясусь отъ страха, когда вспоминаю объ дяд Дан и объ Хам, когда они въ бурю ловятъ рыбу, мн все чудится, что они тонутъ и зовутъ на помощь. Но такъ-то я не боюсь воды. Смотри-ка, что я сдлаю.

Она побжала впередъ по отдлившемуся отъ плотины бревну, далеко выступавшему надъ водою прямо въ море. Я вскрикнулъ отъ ужаса, но храбрая маленькая двочка сдлала ловкій поворотъ и, смясь, побжала назадъ ко мн.

Мы вернулись домой въ самомъ веселомъ настроеніи духа, нагруженные раковинами, морскою травою и другими морскими рдкостями.

Дни проходили незамтно одинъ за другимъ, и мы съ маленькой Эмми очень подружились, гуляя утрами по морскому берегу и усаживаясь на нашемъ маленькомъ сундук у камина, когда наступали вечера. Мистеръ Пегготи и Хамъ улыбались, глядя на насъ и покуривая свои неизмнныя трубки, моя Пегготи и миссисъ Гуммиджъ любовались нами, и вс мы были очень счастливы и довольны другъ другомъ.

Такъ прошли незамтно дв недли, и наконецъ, насталъ день моего отъзда домой. Жаль было мн разставаться съ м-ромъ Пегготи, и Хамомъ, и госпожей Гуммиджъ, но прощаніе съ Эмми было для меня поистин тяжелымъ испытаніемъ. Мы прошли съ нею рядомъ до почтовой повозки, которая должна была увезти меня съ Пегготи, и я дорогою далъ слово писать маленькой Эмми. За вс время моего пребыванія здсь я мало думалъ о своемъ собственномъ дом, но, какъ только мы сли въ повозку и пустились въ обратный путь, моя юная совсть громко стала меня упрекать, и меня потянуло къ моей мам и къ нашему гнздышку.

По мр приближенія къ дому, нетерпніе все сильне и сильне овладвало мною и я не могъ дождаться той минуты, когда кинусь въ объятія моей мамы. Но Пегготи на этотъ разъ не’только не раздляла моего нетерпнія, а скоре даже избгала заговаривать о нашемъ прізд домой и, противъ своего обыкновенія, казалась, какой-то угрюмой и недовольной.

Наконецъ мы подъхали къ Блундерстону и къ нашему домику. Какъ памятно мн это срое, холодное утро и тяжелое, свинцовое небо, сулившее дождливую погоду!

Дверь раскрылась передъ нами, и я, смясь, но со слезами на глазахъ — до того я былъ взволнованъ — бросился впередъ на встрчу моей мам. Но открыла дверь не она, а незнакомая мн служанка.

— Что это значитъ, Пегготи?— жалобно вскрикнулъ я.— Разв мамы нтъ дома?

— Да, да, м-ръ Дэви,— отвчала Пегготи,— она дома. Но подождите только минутку, я все вамъ объясню.

Пегготи такъ взволновалась, что съ трудомъ слзла съ повозки и, взявъ меня за руку, повела на кухню и заперла за собою дверь. Я смотрлъ на нее съ изумленіемъ и страхомъ.

— Что такое, Пегготи,— проговорилъ я,— скажи же, что случилось?

— Ничего не случилось, Господь съ вами, мистеръ Дэви, мой милый!— отвчала Пегготи, стараясь казаться веселой.

— Нтъ, нтъ, я наврное знаю, что тутъ что нибудь да случилось! Гд моя мама?

— Гд ваша мама, м-ръ Дэви?— повторила Пегготи.

— Ну, да, да! Отчего она меня не встртила у калитки? И почему мы стоимъ тутъ на кухн? Ахъ, Пегготи, Пегготи!— Слезы душили меня и мн казалось, что я сейчасъ упаду на полъ.

— Господи помилуй! Что съ тобою, мое дитятко? Успокойся, мой милый мальчикъ!— вскричала Пегготи, обнимая меня.— Отвчай же скоре, чего ты такъ испугался?

— Можетъ быть, моя мама умерла? Пегготи, она, можетъбыть, тоже умерла, какъ и мой отецъ?

Пегготи громко и убдительно закричала: ‘нтъ! нтъ!’, а потомъ грохнулась на стулъ, едва переводя дыханіе и жалуясь на то, что я ее перепугалъ до полусмерти.

— Видишь ли, мое сокровище,— сказала она, наконецъ,— я должна была бы теб все это объяснить раньше, но все какъ-то не было подходящаго случая. Разумется, мн не слдовало откладывать такъ долго, но я никакъ не могла ршиться…

— Говори дальше, Пегготи, прошу тебя!— вырвалось у меня, я чувствовалъ, что сердце мое сжимается отъ страха, какого я раньше никогда въ жизни не испытывалъ.

— Мистеръ Дэви,— проговорила Пегготи,— развязывая ленты своей шляпы трясущимися отъ волненія руками,— мистеръ Дэви, дло въ томъ…. въ томъ, что у васъ теперь есть папа! Вотъ что!

Я весь поблднлъ, дрожь пробжала по моему тлу. Почему-то во мн явилось какое-то смутное чувство, связанное съ могилою на кладбищ, и мн вспомнилось слышанное о воскресеніи мертвыхъ.

— У васъ новый папа,— продолжала Пегготи.

— Новый папа!— повторилъ я.

Пегготи сдлала такое усиліе, какъ будто у нея въ горл застряло что-то очень твердое, и, протянувъ мн руку, сказала ршительнымъ тономъ:

— Пойдемте, я васъ провожу къ нему.

— Не хочу! Нтъ, нтъ, я не пойду!

— А вашу маму? Вы разв не хотите ее видть?

Я быстро двинулся впередъ и мы направились къ нашей парадной гостиной, у дверей которой Пегготи оставила меня. Тамъ у камина сидла моя мама и противъ нея м-ръ Мурдстонъ. Моя мать бросила свое шитье и быстро, хотя съ нкоторой робостью какъ мн показалось, подошла ко мн.

— Клара, моя дорогая,— сказалъ м-ръ Мурдстонъ — не забудь, что ты общала! Надо всегда въ жизни владть собою и не давать воли чувствамъ! Ну-съ, Дэви! Здравствуйте, здравствуйте, молодой человкъ!

Я протянулъ ему руку. Посл минутнаго колебанія я подошелъ къ матери и поцловалъ ее, она отвтила на мой поцлуй, ласково потрепала меня по плечу и сла опять за работу. Я былъ не въ силахъ смотрть ни на нее, ни на м-ра Мурдстона, но чувствовалъ, что онъ пронизываетъ насъ своимъ взглядомъ, и я молча отошелъ къ окну, изъ котораго были видны деревья, начинавшія уже вянуть отъ наступившихъ холодовъ. Воспользовавшись первымъ удобнымъ случаемъ, я потихонько выскользнулъ изъ комнаты и направился по лстниц наверхъ. Моя милая прежняя спальня была отнята у меня и мн отвели новую комнатку. Все въ дом было устроено на новый ладъ. Я пошелъ на нашъ дворъ, желая найти хотя тамъ что-либо. въ прежнемъ, давно знакомомъ мн вид. Но я былъ принужденъ броситься назадъ въ домъ, такъ какъ на двор въ старой собачьей конур оказалась громадная собака, вся лохматая и черная, какъ и ‘онъ’, которая свирпо залаяла на меня и даже выскочила изъ своей конуры, чтобы вцпиться въ меня.

ГЛАВА III.
Я впадаю въ немилость.

Въ моей новой комнат все мн казалось непривтливымъ и чуждымъ, я прислъ на кровати и, Скрестивъ руки, предался размышленіямъ.

Самыя странныя, безсвязныя думы лзли мн въ голову, и я заплакалъ, самъ не сознавая даже о чемъ, но больше всего, какъ мн казалось, я горевалъ о томъ, что меня увезли отъ маленькой Эмми, чтобы водворить въ этомъ дом, гд я никому не былъ нуженъ и гд никто, никто не любилъ меня! Я завернулся съ головою въ одяло и плакалъ до тхъ поръ, пока не уснулъ.

Меня разбудили слова: ‘Вотъ онъ здсь’! и кто-то сдернулъ одяло съ моей разгорвшейся головы. Передъ мною стояли мама и Пегготи.

— Дэви — вскричала мама,— что съ тобою, дитя мое? Мн кажется, что ничто въ ту мни нуту не могло бы меня такъ сильно разжалобить, какъ произнесенныя мамою слова: ‘мое дитя’!

Но я снова натянулъ на лицо одяло, чтобы скрыть свои слезы, и оттолкнулъ маму рукою, когда она хотла обнять меня.

— Пегготи,— взволновалась мама,— это ты все надлала! Я въ этомъ уврена! И какъ только теб не совстно возстановлять противъ меня мое единственное дитя! Какая ты злая!

Бдная Пегготи была такъ поражена такимъ оборотомъ дла, что только всплеснула руками и воскликнула: ‘Да проститъ вамъ Богъ, миссисъ Копперфильдъ, что вы взводите на меня такую напраслину’!

— Вы меня доведете до отчаянія!— продолжала мама,— и какъ разъ въ такое время, когда, кажется, самый злйшій мой врагъ и тотъ пощадилъ бы меня и не нарушилъ бы моего счастья! Дэви, перестань же плакать, неблагодарное дитя! Пеготти, негодная ты двушка! Ахъ Боже мой!— безпомощнымъ, обиженнымъ тономъ кричала мама, поворачиваясь то ко мн, то къ ней.

Въ эту минуту я почувствовалъ на своемъ плеч прикосновеніе посторонней руки и это заставило меня быстро вскочить на ноги. То была рука м-ра Мурдстона,

Онъ отвелъ мою мать и сталъ ее упрашивать успокоиться и сойти внизъ. Я видлъ, какъ легко она поддалась его увщеваніямъ, и смутно понялъ, что отнын этотъ человкъ будетъ имть неограниченную власть надъ моею молоденькою, слабохарактерною мамою.

Она ушла и м-ръ Мурдстонъ обратился прежде всего къ Пегготи.

— Вотъ что, моя милая, я хотлъ бы знать, знакома-ли вамъ фамилія вашей барыни?

— Я такъ давно ей служу, сэръ,— отвчала Пегготи — что должна бы, кажется, знать, какъ ее зовутъ.

— Врно, однако, мн показалось, что когда я входилъ сюда, вы называли ее чужимъ именемъ. Прошу васъ помнить, что теперь она носитъ новую фамилію и называется миссисъ Мурдстонъ.

Пегготи ничего не отвтила и, бросивъ на меня тревожный взглядъ, нехотя удалилась, понявъ, что ея дальнйшее присутствіе здсь совсмъ нежелательно. Когда мы остались вдвоемъ, м-ръ Мурдстонъ прежде всего заперъ дверь, а потомъ слъ, поставивъ меня передъ собою, и пристально сталъ смотрть на меня. Я чувствовалъ, какъ забилось мое сердце, но тоже смотрлъ ему прямо въ глаза.

— Давидъ, — сказалъ онъ, наконецъ, сжавъ свои тонкія губы,— знаешь ли ты, что я длаю, когда мн надо взять верхъ надъ какимъ-либо упрямымъ животнымъ?

— Не знаю,— отвчалъ я.

— Я бью его! Что это у тебя на лиц?

— Грязь,— отвчалъ я.

Онъ зналъ также хорошо, какъ и я, что это были слды слезъ, но я ни за что не хотлъ сознаться, что плакалъ.

— Ты не глупъ, несмотря на твои годы,— замтилъ онъ съ усмшкою,— и, кажется, мы понимаемъ другъ друга. Иди сейчасъ же и вымой свое лицо, а потомъ мы спустимся внизъ.

— Клара, моя дорогая, сказалъ онъ, когда я исполнилъ то, что мн было велно, и вмст съ нимъ спустился въ гостинную,— теперь тебя больше никто не будетъ мучить. Мы скоро справимся съ этими капризами.

Если бы м-ръ Мурдстонъ въ это время отнесся ко мн иначе, если бы онъ произнесъ хотя бы одно доброе слово, объяснился со мною, снизойдя къ моему дтскому возрасту, далъ бы мн почувствовать, что я у себя дома, среди любящихъ меня людей, то я еще могъ бы побороть себя и отнестись къ нему если не съ любовью, то хотя бы съ уваженіемъ.

Мама слдила за мною грустнымъ взглядомъ и очевидно замтила, что во мн нтъ прежней непринужденности, но теплаго слова все таки не было произнесено и благопріятная минута ускользнула безвозвратно…

Однажды, вскор посл этого памятнаго вечера, я узналъ за обдомъ изъ разговора матери съ м-ромъ Мурдстономъ, что въ этотъ же день должна была къ намъ пріхать старшая его сестра.

Посл обда мы сидли по обыкновенію у камина, и я изобрталъ какой-либо предлогъ, чтобы незамтно ускользнуть къ Пегготи, какъ вдругъ у нашей калитки остановился экипажъ. М-ръ Мурдстонъ пошелъ на встрчу къ сестр и мать моя послдовала за нимъ.

Я не зналъ, итти ли мн также или нтъ, но мама нжно привлекла меня къ себ, какъ въ былое время, и шепотомъ просила любить моего новаго отца и слушаться его во всемъ. Она говорила торопливо, потомъ прошла впередъ, украдкой протянула мн руку въ темнот и не выпускала моей руки, пока мы дошли до калитки.

Тамъ уже стояла наша гостья — миссъ Мурдстонъ. Это была суровая на видъ дама, весьма похожая лицомъ и голосомъ на своего брата. Когда она доставала деньги, чтобы расплатиться съ кучеромъ, то я замтилъ, что она вынула стальной кошелекъ изъ мшечка, который вислъ на ея рук на тяжелой цпочк, и когда она его запирала, издавалъ особый звукъ, словно кто щелкалъ зубами.

Вообще въ ней самой, какъ и во всемъ, что ей принадлежало, было что-то жесткое какъ бы металлическое.

Миссъ Мурдстонъ поздоровалась съ моей матерью, потомъ она обратила свое вниманіе на меня и спросила:

— А это вашъ сынъ, невстка?

Когда я былъ ей представленъ, она замтила:

— Вообще я не долюбливаю мальчиковъ — Ну, какъ ты поживаешь?— обратилась она ко мн.

Посл такого вступленія я, разумется, довольно неохотно отвчалъ, что я чувствую себя хорошо и надюсь, что она тоже здорова.

Миссъ Мурдстонъ тотчасъ же отдлалась отъ меня двумя словами:

— Дурно воспитанъ.

Съ этого дня она поселилась въ нашемъ дом и понемногу забрала все хозяйство въ свои руки, объясняя свое вмшательство тмъ, что моя мама была слишкомъ молода и неопытна, чтобы исполнять надлежащимъ образомъ обязанности хозяйки дома.

Не разъ рчь заходила о томъ, чтобы отдать меня въ школу, по еще ничего не было ршено, и мн объявили, что пока я буду учиться дома.

Ахъ! эти уроки! Не забыть мн ихъ никогда! Было условлено, что ими будетъ руководить моя мама, но на самомъ дл мое ученіе происходило подъ наблюденіемъ м-ра Мурдстона и его сестры. Они всегда присутствовали на урокахъ и пользовались этимъ удобнымъ случаемъ, чтобы кстати вселить въ моей матери ту твердость духа, которую и братъ и сестра считали важнйшимъ условіемъ въ жизни. Я могу сказать, что всегда учился охотно и успшно, когда мы жили вдвоемъ съ моей мамой, но при новыхъ условіяхъ ученіе давалось мн туго и стало источникомъ невыносимой муки какъ для меня такъ и для моей бдной мамы.

Приведу въ вид примра одинъ такой урокъ. Я прихожу въ гостиную съ моими книгами, тетрадкою съ заданнымъ урокомъ и грифельною доской. Мама ожидаетъ меня у своего письменнаго стола, но съ еще большимъ нетерпніемъ ожидаетъ меня м-ръ Мурдстонъ, сидящій на кресл у окна и какъ будто погружнный въ чтеніе. Тутъ же присутствуетъ и миссъ Мурдстонъ съ работою въ рукахъ. Одинъ видъ этихъ двухъ лицъ уже до такой степени меня волнуетъ, что весь урокъ, который съ такимъ трудомъ укрпился въ моей памяти, какъ бы разомъ улетучивается изъ моей головы.

Я передаю одну изъ своихъ книгъ мам, но предварительно бросаю бглый взглядъ на раскрытую страницу, потомъ я приступаю къ изложенію заученнаго, пока оно еще свжо въ моей памяти. Я пропускаю сперва одно слово — м-ръ Мурдстонъ смотритъ на меня,— я пропускаю другое слово — миссъ Мурдстонъ смотритъ на меня,— я красню, перескакиваю черезъ цлую фразу и безнадежно умолкаю. Я увренъ въ томъ, что моя мама указала бы мн страницу въ книг, но она не сметъ этого сдлать и только печально говоритъ:

— Ахъ, Дэви, Дэви!

— Клара!— восклицаетъ м-ръ Мурдстонъ.— Надо быть строже съ мальчикомъ! Что значатъ твои слова: ‘Ахъ! Дэви, Дэви’! Это ни къ чему не. поведетъ: онъ или выучилъ урокъ, или его не выучилъ.

— Онъ его не выучилъ — зловщимъ голосомъ вмшивается въ разговоръ миссъ Мурдстонъ.

— Мн, дйствительно, кажется, что онъ не знаетъ урока,— заявляетъ мама.

— Въ такомъ случа, Клара — говоритъ миссъ Мурдстонъ,— вы должны ему отдать книгу и заставить его затвердить урокъ.

— Это врно, — отвчаетъ мама, — я именно такъ и хотла поступить. Ну, Дэви, повтори урокъ и будь умнымъ мальчикомъ.

Я буквально исполняю первое требованіе мамы, но второе свыше моихъ силъ: я чувствую, что совсмъ поглуплъ и не могу сосредоточить свои мысли. Я путаю ту часть урока, которую раньше хорошо затвердилъ, и опять останавливаюсь, чтобы собрать свои мысли. Но я никакъ не могу съ ними совладать, и урокъ упорно, не идетъ мн на умъ. М-ръ Мурдстонъ длаетъ нетерпливое движеніе, которое я уже давно подкарауливаю, ему вторитъ и миссъ Мурдстонъ. Моя мама закрываетъ книгу и откладываетъ ее въ сторону для повторенія.

Этихъ ‘повтореній’ скоро накопляется цлая груда, и чмъ больше растетъ эта стопа книгъ, тмъ я становлюсь глупе и глупе.

Я уже увязъ въ какомъ-то болот и погружаюсь въ него все глубже, не длая больше никакихъ усилій выкарабкаться изъ него, и превращаюсь въ игралище судьбы. Мама и я, мы смотримъ другъ на друга съ какимъ-то отчаяніемъ. Но самый ужасный моментъ во время этихъ уроковъ наступаетъ тогда, когда моя мама (полагая, что за нею не наблюдаютъ) старается мн подсказать слово въ вид руководящей нити, чтобы выпутаться изъ бды. Миссъ Мурдстонъ, однако, уже подмтила легкое движеніе ея губъ и произноситъ грознымъ, предостерегающимъ голосомъ:

— Клара!

Мама пугливо вскакиваетъ съ мста, вся красная отъ волненія. М-ръ Мурдстонъ торжественно встаетъ, беретъ книгу, швыряетъ ее въ мою сторону или даетъ мн затрещину и выгоняетъ изъ комнаты.

Даже и посл того какъ уроки окончены, мн еще предстоитъ новое мученіе въ вид ариметической задачи. Задача придумана самимъ м-ромъ Мурдстономъ, который излагаетъ мн ее устно: ‘Если я пойду въ сырную лавку и куплю пять тысячъ глочестерскихъ сыровъ по четыре съ половиною пенса каждый, то’…

Я вижу, что миссъ Мурдстонъ восхищена задачею, и безнадежно ломаю себ голову надъ этими сырами, пока подходитъ обденный часъ. Къ этому времени я весь обращаюсь въ негра отъ грифельной пыли и вмсто обда получаю ломоть хлба, вроятно для того, чтобы я легче могъ справиться со своими сырами, и считаюсь въ немилости весь вечеръ.

Весь этотъ опытъ съ моимъ ученіемъ, продолжавшійся должно быть около полугода, закончился только тмъ, что я сталъ еще боле упрямъ и угрюмъ, чмъ прежде. Къ тому же я чувствовалъ, что моя мама все боле и боле отчуждается отъ меня. Мн кажется, я бы окончательно отуплъ, если бы не одно благопріятное для меня обстоятельство.

Мой отецъ оставилъ посл себя небольшую библіотеку, которая хранилась въ комнат по сосдству съ моей, куда никто не входилъ. Изъ этой комнаты являлась ко мн цлая рать славныхъ героевъ изъ безсмертныхъ твореній знаменитыхъ писателей. Я зачитывался ими. Меня самого удивляетъ теперь, какъ я успвалъ такъ много читать среди моихъ задачъ и ежедневныхъ уроковъ. Однако, я не только съ жадностью читалъ эти книги, но даже цлыми днями воображалъ себя однимъ изъ моихъ излюбленныхъ героевъ и находилъ въ этомъ единственное свое развлеченіе.

Однажды утромъ, когда я явился съ моими книгами въ нашу гостиную, я замтилъ, что мама, сверхъ обыкновенія, чмъ-то встревожена, тогда какъ на лиц миссъ Мурдстонъ отражалось выраженіе непоколебимой настойчивости, а м-ръ Мурдстонъ былъ занятъ обматываніемъ чего то вокругъ упругой камышевки, которою онъ началъ махать по воздуху, лишь только я вошелъ въ комнату.

— Могу тебя уврить, Клара,— продолжалъ онъ начатый до моего прихода разговоръ,— что меня самаго въ жизни очень часто скли…

— Еще бы, само-собою разумется, — подтвердила миссъ Мурдстонъ.

— Врю, врю вамъ, милая Дженъ,— запинаясь повторяла мама,— но все таки… Неужели вы думаете, что это послужило на пользу Эдварду?

— А вы полагаете, что это послужило ему во вредъ? Вотъ въ чемъ вопросъ.

Я предчувствовалъ, что дло касалось меня, и старался уловить взглядъ м-ра Мурдстона.

— Ну, Давидъ,— заявилъ онъ,— теб придется быть сегодня особенно прилежнымъ.

М-ръ Мурдстонъ еще разъ помахалъ въ воздух своею камышевкою и, держа ее наготов на стол, принялся за свою неизмнную книгу.

Это послужило плохимъ вступленіемъ для меня: я началъ отвчать съ запинкою и чмъ подвигался дальше, тмъ путался все больше и больше,

Въ этотъ день я, однако, приготовилъ урокъ лучше обыкновеннаго и надялся даже отличиться, но вс мои надежды рухнули. Когда же мы дошли до пяти тысячи сыровъ (которые въ этотъ день были названы камышевками), то моя мама не выдержала и громко зарыдала.

— Клара!— вскричала миссъ Мурдстонъ.

— Мн что-то нездоровится сегодня, — извинялась мама.

М-ръ Мурдстонъ подмигнулъ сестр и заявилъ:— Оставь ее, мы не можемъ ожидать отъ Клары, чтобы она спокойно перенесла вс т тревоги и муки, которыя ей причинилъ сегодня Давидъ. Это уже свыше ея силъ, хотя она замтно стала настойчиве и тверже съ мальчикомъ. Но мы все-таки должны ее пощадить. Давидъ, мы съ тобою уйдемъ наверхъ.

Онъ повелъ меня къ двери, но мама побжала вслдъ за нами, тутъ вступилась миссъ Мурдстонъ и со словами: ‘Клара, вы совсмъ одурли!’ загородила ей дорогу. Я видлъ, что мама зажала уши руками и заплакала.

Торжественно и, какъ мн показалось, не безъ нкотораго наслажденія, исполняя обязанности карающей власти, м-ръ Мурдстонъ ввелъ меня въ мою комнату и тотчасъ же накинулся на меня, сунувъ мою голову подъ свой локоть и крпко прижавъ ее своею рукою.

— М-ръ Мурдстонъ, сэръ!— вскричалъ я,— не бейте меня! Я старался учиться, право, я старался! Но я не могу отвчать урока! Право, не могу, пока вы и миссъ Мурдстонъ тутъ стоите и смотрите на меня! Не могу! Никакъ не могу!

— Ага! ты не можешь! Ну, такъ мы посмотримъ, не поможетъ-ли вотъ это!

Онъ сжималъ мою голоду какъ клещами, но мн какимъ-то чудомъ удалось высвободиться изъ-подъ его локтя. Въ ту же минуту, однако, онъ жестоко рзанулъ меня своей камышевкой. Я вцпился въ его руку зубами и прокусилъ ее насквозь.

Это его такъ ожесточило, что удары одинъ за другимъ посыпались на меня, казалось, онъ хотлъ избить меня до полусмерти. Помню только, что кто-то вбжалъ вверхъ по лстниц, что кто-то кричалъ, заглушая мои крики, помню, что прозвучали голоса мамы и Пегготи и что мой мучитель тутъ выпустилъ меня и ушелъ, заперевъ дверь снаружи на ключъ. Потомъ я упалъ, горя какъ въ огн, весь избитый, съ болью во всемъ тл и бился въ какомъ-то остервененіи на голомъ полу.

Ясно припоминаю, что, когда я нсколько успокоился, меня очень поразила необычайная тишина, царившая во всемъ дом! Помню, что когда боль стала немного утихать и я началъ приходить въ себя посл моего припадка гнва, совсть моя стала меня громко упрекать за то, что я далъ волю своей злости.

Долго я сидлъ прислушиваясь, но до меня не долеталъ ни одинъ звукъ снизу. Съ трудомъ приподнявшись съ пола, я подошелъ къ зеркалу и посмотрлся въ него, лицо мое было опухшее, красное и до того измнившееся, что оно меня самого испугало. Исполосованное камышевкой тло мое до того болло, что каждое движеніе вызывало у меня слезы, но еще больне для меня было сознаніе, что я совершилъ страшное преступленіе.

Наступили сумерки, когда ключъ зазвенлъ въ дверяхъ и миссъ Мурдстонъ вошла въ мою комнату. Она принесла мн мяса, молока и хлба, не сказавъ ни одного слова, она поставила все это на столъ, посмотрла на меня грознымъ, пронзительнымъ взглядомъ и удалилась, снова заперевъ меня на ключъ.

Надвигалась ночь, а я все ждалъ, не войдетъ-ли кто-нибудь еще. Наконецъ, я раздлся и легъ, но и лежа въ постели я все думалъ о томъ, что будетъ со мною дальше? Я не зналъ, сочтутъ-ли мой поступокъ преступнымъ, арестуютъ-ли меня и отправятъ въ тюрьму? Можетъ быть, осудятъ и приговорятъ къ вислиц?

Не забыть мн никогда своего пробужденія на утро: какъ я проснулся освженный крпкимъ сномъ и какъ тотчасъ же на меня нахлынули тягостныя воспоминанія о вчерашнемъ дн. Миссъ Мурдстонъ появилась прежде, чмъ я усплъ встать съ постели, и въ двухъ словахъ объявила, что я могу прогуляться по саду въ теченіе получаса — не больше, потомъ она удалилась, оставивъ, дверь открытою.

Невозможно передать, какими томительно долгими мн показались пять дней заточенія: для меня они равнялись цлымъ годамъ. Я прислушивался къ малйшему шороху въ дом: къ звонкамъ, къ отпиранію и запиранію дверей, къ голосамъ, къ звукамъ шаговъ на лстниц, къ веселому смху на двор и чувствовалъ себя еще боле одинокимъ и опозореннымъ. Иногда ночью, я, не зная который часъ, просыпался отъ сна и думалъ, что настало уже утро, а потомъ убждался, что еще никто въ дом даже не ложился спать, и что передо мною еще цлая долгая ночь, которая проходила у меня въ тревожномъ сн со страшными видніями.

Наконецъ, на пятый день моего заточенія, меня разбудилъ голосъ Пегготи, которая звала меня у дверей. Я вскочилъ съ постели, и, протягивая руки въ темнот, спросилъ:

— Это ты, Пегготи?

Отвта не было, прошла минута, и я снова услышалъ свое имя, произнесенное какимъ-то таинственнымъ, боязливымъ шепотомъ.

Я ощупью дошелъ до дверей и, приложившись къ замочной скважин, спросилъ тоже шепотомъ:

— Милая Пегготи, это ты?

— Я, я! сокровище мое, Дэви! Но, тише, тише, какъ мышенокъ, а то насъ услышитъ кошка!

— Что моя мама, милая Пегготи? Что она очень на меня сердится?

Я слышалъ, что Пегготи всхлипывала за дверями, я длалъ то же самое по другую сторону дверей.

— Нтъ, нтъ!— отвтила она наконецъ,— мама не очень сердится.

— Что со мною будетъ, Пегготи,— спросилъ я,— не знаешь ли ты?

— Тебя повезутъ завтра въ школу близъ Лондона,— прошептала она.

— Вроятно поэтому миссъ Мурдстонъ вынула мое блье изъ комода? Пегготи, увижу-ли я передъ отъздомъ свою маму?

— Да,— отвчала она,— увидишь ее завтра утромъ.

Затмъ Пегготи приложила свой ротъ близко къ замочной скважин и начала какъ бы выпаливать каждую отдльную фразу, сопровождая это звукомъ какого-то судорожнаго сжатія въ горл.

— Слушай, Дэви, мой милый, если я къ теб не приходила все это время, то не подумай, что это отъ того, что я тебя разлюбила, напротивъ, я люблю тебя еще больше прежняго, моя куколка! Это было отъ того, что такъ было нужно ради тебя самого, а также ради еще одной особы. Дэви, мой милый, слышишь-ли ты меня?

— Слышу, слышу, Пегготи,— проговорилъ я сквозь слезы.

— Дитятко мое, — продолжала она трогательнымъ голосомъ,— вотъ что я теб скажу: прошу тебя всегда помнить, что я тебя никогда не забуду! Никогда! И я буду беречь твою маму, Дэви, и никогда ее не оставлю — никогда! Можетъ быть, еще настанетъ день, когда она рада будетъ склонить свою голову на грудь къ своей глупой, ворчливой, старой Пегготи. И я буду теб писать, мой милый, хотя я писать-то не мастерица. И я… я,— Пегготи принялась цловать замочную скважину, вмсто меня.

— Спасибо теб, милая, милая Пегготи,— отвчалъ я.— Общай мн одну вещь: напиши ты м-ру Пегготи и маленькой Эмми, и Хаму, что я не такой дурной, какъ имъ можетъ показаться, и что я шлю имъ всмъ мой привтъ, особенно маленькой Эмми! Пожалуйста, Пегготи, прошу тебя объ этомъ!

Пегготи общала, что исполнитъ мою просьбу и мы оба, каждый съ своей стороны, поцловали замочную скважину. Съ этой ночи я почувствовалъ къ Пегготи особенную нжность, она не заняла въ моемъ сердц мсто моей мамы — этого мста уже никто не могъ занять — но своею преданностью она наполнила образовавшуюся тамъ пустоту.

На утро миссъ Мурдстонъ, по своему обыкновенію, явилась ко мн и въ короткихъ словахъ объяснила, что меня сегодня отправятъ въ учебное заведеніе, куда меня опредлили, она же мн объявила, что когда я однусь, то могу придти внизъ, чтобы позавтракать. Тамъ я засталъ маму, очень блдную и съ красными отъ слезъ глазами. Я тотчасъ же подбжалъ къ ней и бросился въ ея объятія, умоляя простить меня.

— Ахъ, Дэви!— сказала она,— какъ это ты могъ такъ оскорбить любимаго мною человка! Постарайся исправиться, молись о томъ, чтобы Богъ смягчилъ твое сердце! Я прощаю тебя, Дэви, но меня очень печалитъ, что въ сердц у тебя таятся такія злобныя чувства.

Бдную мою маму убдили въ томъ, что я былъ злой и негодный мальчикъ и это, кажется, еще больше огорчало ее, чмъ самый мой отъздъ. Я принялся за свой завтракъ, но слезы капали на мой хлбъ и въ чашку съ чаемъ. Мама нсколько разъ посматривала на меня, а потомъ поглядывала въ сторону миссъ Мурдстонъ и опускала глаза.

— Берите сундукъ м-ра Копперфильда,— приказала миссъ Мурдстонъ, когда къ калитк подъхала почтовая повозка.

Я надялся увидать Пегготи, но ни она, ни м-ръ Мурдстонъ не появлялись. Мой старый знакомый кучеръ стоялъ у дверей и съ его помощью мой сундукъ былъ уложенъ на повозку.

— Ну, Клара!— замтила миссъ Мурдстонъ своимъ предостерегающимъ голосомъ.

— Да, да, Дженъ, хорошо,— отвчала мама,— Прощай, Дэви! Ты узжаешь для твоей же пользы. Прощай, дитя мое! На каникулы ты вернешься домой и постараешься быть хорошимъ мальчикомъ.

— Клара!— повторила миссъ Мурдстонъ.

— Да, милая Дженъ, сейчасъ,— отвчала мама, держа меня въ своихъ объятіяхъ.— Я прощаю тебя, мой милый мальчикъ! Господь да благословитъ тебя!

— Клара!— въ третій разъ повторила миссъ Мурдстонъ и затмъ проводила меня до повозки, напутствуя меня наставленіями, что я долженъ непремнно исправиться, а то могу кончить очень худо. Я слъ въ повозку и лнивая лошадка пустилась въ путь.

ГЛАВА IV.
Меня изгоняютъ изъ дома.

Мы прохали около полмили и платокъ мой былъ уже насквозь мокрый отъ слезъ, какъ вдругъ мой возница пріостановилъ лошадь и я, къ своему удивленію, увидлъ Пегготи. Она выскочила изъ-за плетня у дороги и начала быстро взбираться въ мою повозку, потомъ она обвила мою шею руками и крпко прижимала къ себ, не произнося при этомъ, однако, ни полслова, высвободивъ одну руку и запустивъ ее почти по локоть въ свой карманъ, она вынула оттуда и передала мн сначала нсколько завернутыхъ въ бумагу пирожковъ, а потомъ и маленькій кошелекъ, который она втиснула въ мою руку, все это длалось молча. Затмъ она еще разъ крпко обняла меня, выскочила изъ повозки и быстро удалилась. Возница посмотрлъ на меня вопросительно, какъ-бы желая узнать, вернется-ли она или нтъ. Я сдлалъ головой отрицательный знакъ.— ‘Ну, ты!’, крикнулъ онъ на свою лнивую лошадь, и мы похали дальше.

Я уже такъ много плакалъ раньше, что теперь ршилъ не давать воли слезамъ, такъ какъ все равно это ничему не поможетъ. Возница мой должно быть догадался объ этомъ ршеніи, потому что спросилъ у меня позволенія взять мой платокъ и положить его для просушки на спину лошади. Я поблагодарилъ его и согласился на это.

Теперь, на досуг, я могъ заняться изслдованіемъ содержимаго моего кошелька. Онъ былъ небольшой, изъ крпкой кожи, и заключалъ въ себ три блестящихъ шиллинга {Шиллингъ — около 50 коп.}, которые Пегготи, очевидно, старательно начистила, чтобы они ярче блестли и этимъ мн больше нравились. Но въ кошельк оказалось еще нчто боле драгоцнное: дв полукроны, завернутыя въ бумажку, на которой рукой моей матери было написано: ‘Дорогому моему Дэви, отъ любящей мамы’. Я былъ такъ этимъ растроганъ, что попросилъ кучера передать мн мой носовой платокъ, но онъ былъ того мннія, что я могу обойтись безъ платка и тогда я принялся утирать глаза рукавомъ, удерживаясь на сколько могъ отъ слезъ.

Прохавъ нкоторое время, я спросилъ кучера, повезетъ-ли онъ меня до самаго конца пути.

— До конца пути, куда?— переспросилъ онъ.

— Туда,— отвчалъ я.

— Да куда: туда?— повторилъ возница.

— До Лондона,— сказалъ я.

— Ну, моя лошадь скоре подохнетъ какъ кошка, раньше чмъ до половины дороги дотащимся, — отвчалъ онъ.

— Такъ вы довезете меня только до Ярмута?— спросилъ я.

— Вотъ, это врно,— отвчалъ кучеръ.— Тамъ я доставлю васъ къ почтовому дилижансу, а почтовый дилижансъ уже довезетъ васъ туда, куда вы дете.

Такъ какъ для Баркиса — такъ звали моего возницу — какъ я могъ замтить не легко было произнести такую длинную фразу, то, желая быть любезнымъ, я предложилъ ему пирожокъ, который онъ цликомъ и проглотилъ, точь-въ-точь какъ это длаетъ слонъ, и, совершенно какъ слонъ, нисколько не измнивъ при этомъ невозмутимаго выраженія своего толстаго лица.

— Это она ихъ пекла?— спросилъ Баркисъ, сидвшій на козлахъ все время наклонившись впередъ и упирая локти въ колни.

— Вы хотите спросить про Пеготти?

— Ну, да — сказалъ Баркисъ.—Про нее.

— Да, она всегда намъ печетъ пироги и готовитъ для насъ кушанье.

— Вотъ какъ!— произнесъ Баркисъ.

Онъ съежилъ свои губы, какъ будто готовился свистнуть, однако, воздержался отъ этого и просидлъ н время, вперивъ свой взоръ на лошадиныя уши, словно онъ тамъ разсматривалъ что-то особенное, потомъ онъ спросилъ:

— Ну, такъ вотъ что я вамъ скажу, сударь. Вы наврное будете писать ей?

— Да, я непремнно буду ей писать,— уврилъ я его.

— А.га!— сказалъ онъ, медленно оборачиваясь ко мн.— Такъ вотъ, когда будете писать, не забудьте сказать ей, что Баркисъ очень не прочь…

— Что Баркисъ не прочь?— повторилъ я наивно. И больше ничего?

— Да… да,— сказалъ онъ подумавъ.— Да, Баркисъ не прочь, такъ и напишите.

— Но вы завтра-же вернетесь опять въ Блундерстонъ,— замтилъ я,— и могли-бы это сами передать ей.

На это, однако, онъ только покачалъ головой и съ очень серьезнымъ видомъ опять повторилъ выраженное имъ желаніе: ‘Баркисъ очень не прочь… Такъ и напишите, и больше ничего!’

Я охотно взялся исполнить это порученіе и посл обда, когда мы дохали до Ярмута и сидли въ гостиниц, ожидая почтоваго дилижанса, я веллъ подать себ листокъ бумаги и чернилъ и наскоро написалъ Пегготи нсколько строкъ: ‘Милая моя Пегготи! Я благополучно дохалъ сюда. Баркисъ очень не прочь… Сердечный привтъ моей милой мам. Твой Дэви’. Потомъ сдлалъ приписку: ‘Онъ очень просилъ меня передать теб именно эти слова: ‘Баркисъ очень не прочь’…

Почтовый дилижансъ стоялъ во двор, когда мы дохали до Ярмута, но лошади еще не были запряжены и ничто пока не указывало на то, что мы собираемся хать въ Лондонъ. Я стоялъ въ раздумьи и въ то время, когда размышлялъ о томъ, что будетъ съ моимъ чемоданомъ, который Баркисъ поставилъ на землю около дышла кареты, и о томъ, что меня самого ожидаетъ впереди, въ одномъ изъ оконъ гостиницы, у котораго висла дичь и другіе мясные продукты, показалась женщина и спросила меня:

— Не вы-ли молодой баринъ изъ Блундерстона?

— Да, сударыня,— отвчалъ я ей.

— А какъ ваше имя?— спросила она опять.

— Давидъ Копперфильдъ — отвчалъ я.

— Это не подходитъ, — возразила она.— На имя Копперфильда ничего не было заказано.

— Можетъ быть, вамъ сказано Мурдстонъ?— замтилъ я.

— Если ваша фамилія Мурдстонъ,— возразила она,— то почему вы сначала назвали себя другой фамиліей?

Я объяснилъ этой женщин причину, почему это такъ случилось, и тогда она дернула за звонокъ и крикнула:

— Вильямъ! Провели этого господина въ столовую. Скоро изъ кухни, съ другого конца двора, прилетлъ слуга и, кажется, былъ не мало удивленъ, увидавъ такого юнаго прозжаго.

Столовая, въ которую меня ввелъ слуга, представляла собою длинное зало, съ развшанными по стнамъ географическими картами. Мн кажется, что еслибы я очутился въ какой либо изъ тхъ странъ, которыя были изображены на этихъ картахъ, то врядъ-ли я испытывалъ-бы больше смущенія, чмъ теперь, когда меня ввели въ это большое зало. Я прислъ на ближайшій къ дверямъ стулъ, держа въ рукахъ свою фуражку и слдя затмъ, какъ слуга накрывалъ на столъ.

Онъ принесъ мн жареныя бараньи котлеты съ овощами и съ такимъ ожесточеніемъ снялъ крышки съ блюдъ, чти я сначала подумалъ, не обидлъ-ли я его чмъ-нибудь. Но я тотчасъ-же успокоился на этотъ счетъ, когда онъ придвинулъ для меня стулъ къ столу и любезно сказалъ: ‘Ну-съ, господинъ Великанъ, садитесь, пожалуйста!’

Я поблагодарилъ его и слъ за столъ, мн было чрезвычайно трудно справляться съ ножемъ и вилкой и въ то-же время слдить за тмъ, чтобы не забрызгать скатерть соусомъ, такъ какъ слуга стоялъ какъ разъ противъ меня, не спуская съ меня глазъ и заставляя меня краснть каждый разъ, когда наши взоры встрчались.

Когда я собирался приняться за вторую котлету, онъ вдругъ обратился ко мн съ вопросомъ:

— Для васъ заказано еще и пиво. Прикажете подать?

Я поблагодарилъ его и отвчалъ утвердительно. Тогда онъ налилъ пиво въ бокалъ и, держа противъ свта, любовался игрою пнистой влаги.

— Ахъ! Батюшки мои!— воскликнулъ онъ.— Какъ оно пнится! А пива- какъ будто-бы и многовато для васъ. Не правда-ли?

— Да, пиво прекрасно пнится, и въ самомъ дл его очень много,— отвчалъ я, улыбаясь и радуясь тому, что слуга развеселился. Это былъ быстроглазый малый, съ прыщеватымъ лицомъ и короткими щетинистыми волосами на голов, теперь, когда онъ стоялъ передо мною, уперевъ одну руку въ бокъ, а въ правой рук держа бокалъ къ свту, онъ казался совсмъ расположеннымъ ко мн.

— Вчера, вотъ, былъ здсь одинъ господинъ,— началъ онъ,— такой толстый господинъ — какъ его имя-то? Сейчасъ не припомню. Да имя тутъ, положимъ, не причемъ, на немъ были короткіе такіе брюки, гамаши, широкополая шляпа, срый сюртукъ,— ну да, такъ вотъ, заказалъ себ этотъ господинъ стаканъ такого пива, я отговаривалъ его, но онъ сталъ настаивать, ну, вотъ выпилъ онъ цлый бокалъ залпомъ и тутъ-же на мст такъ и грохнулся мертвый. Пиво было слишкомъ крпко для него. Это пиво нельзя пить залпомъ, вотъ въ чемъ штука-то!

Разсказъ объ этомъ печальномъ происшествіи очень взволновалъ меня и я сказалъ слуг, что вмсто пива лучше ужъ выпью стаканъ воды.

— Да, видите-ли въ чемъ дло,— заявилъ слуга, все еще разглядывая пиво,— наши хозяева ужасно не любятъ, когда гости оставляютъ заказанное недопитымъ или недоденнымъ. Если вы опасаетесь пить пиво, такъ ужъ придется мн самому его выпить, съ вашего позволенія, разумется. Я привыкъ къ пиву, а привычка великое дло! Я думаю, оно не повредитъ мн, если я такъ вотъ закину голову назадъ и стану лить его понемногу въ горло. Можно?

На это я возразилъ, что онъ сдлаетъ мн этимъ большое одолженіе, если только онъ увренъ, что пиво ему не повредитъ.

Когда-же онъ запрокинулъ голову назадъ и сталъ не потихоньку пить пиво, а какъ-то сразу опрокинулъ его въ горло, я страшно испугался, опасаясь, что съ нимъ сейчасъ случится то, что случилось съ неизвстнымъ мн господиномъ. Однако, все обошлось благополучно, и пиво не только не повредило ему, но даже, наоборотъ, еще больше развеселило его.

— Ну, что она вамъ тутъ хорошенькаго наготовила?— спросилъ онъ немного погодя и при этихъ словахъ запустилъ вилку прямо въ середину блюда.— Никакъ бараньи котлетки?

— Да это котлеты,— сказалъ я.

— Ахъ, ты батюшки!— воскликнулъ онъ,— какъ же это я-то не догадался! Закусить бараньей котлеткой, вдь отличное средство, противъ того, чтобы пиво не повредило желудку. Вотъ здоровое-то кушанье!

Съ этими словами онъ одной рукой ухватилъ кость бараньей котлеты, а другой схватилъ картофель и мигомъ, къ моему великому удовольствію, съ большимъ аппетитомъ, уничтожилъ и то, и другое. Покончивъ съ дою, онъ принесъ мн пуддингъ и, поставивъ на столъ, устремилъ глаза въ пространство, какъ будто былъ занятъ какими-то отвлеченными мыслями.

— Ну, каковъ пирогъ?— спросилъ онъ, какъ бы очнувшись.

— Это пуддингъ,— отвчалъ я.

— Пуддингъ?— воскликнулъ онъ.— Ахъ ты, Боже мой! Да, но не со сбитыми яйцами?

— Именно, пуддингъ со сбитыми яйцами.

— Какъ? Со сбитыми яйцами?— удивлялся онъ и взялъ ложку со стола.— Вотъ такъ штука! Вдь со сбитыми яйцами самый вкусный, по моему, пуддингъ — и самый мой любимый! Давай-ка, малышъ, посмотримъ, кому изъ насъ больше достанется!

Само собою разумется, что ему досталась львиная доля пуддинга. Правда, онъ поощрялъ меня къ д, вызывая во мн чувство соревнованія, но несоотвтствіе въ размрахъ его столовой ложки съ моей чайной ложкой, его аппетита съ моимъ аппетитомъ, заставило меня сильно отстать отъ него и даже утратить всякую надежду когда-либо нагнать его.

Такъ какъ слуга оказался такимъ услужливымъ, то я взялъ на себя смлость попросить у него перо, бумаги и чернилъ, чтобы написать письмо Пегготи. Онъ не только поспшилъ принести то, что я просилъ, но все время, пока я писалъ, слдилъ за моимъ писаніемъ черезъ мое плечо. Когда я окончилъ, онъ спросилъ меня, въ какое училище я ду?

— Въ училище, которое находится около Лондона — отвчалъ я, такъ какъ больше этого я и самъ ничего не зналъ.

— Вотъ бда!— воскликнулъ онъ, состроивъ при этомъ очень печальное лицо.— Это очень жаль!

— Почему?— спросилъ я.

— Ахъ, Боже мой!—сказалъ онъ, качая головой,— это, вдь, то самое училище, гд ученикамъ ребра ломаютъ, цлыхъ два ребра — совсмъ маленькому мальчику… Ему было всего… ну, а сколько вамъ лтъ, молодой человкъ?

Я сказалъ ему, что мн восемь — девятый.

— Вотъ точно такихъ лтъ былъ тотъ бдняга,— сказалъ слуга.— Ему было восемь лтъ и шесть мсяцевъ, когда ему сломали первое ребро, и восемь лтъ и восемь мсяцевъ, когда ему сломали второе ребро, и тутъ ему былъ конецъ!

Меня очень смутило это непріятное для меня совпаденіе въ лтахъ и я спросилъ у слуги, отчего произошелъ печальный случай съ моимъ неизвстнымъ ровесникомъ. Отвтъ его мало способствовалъ моему успокоенію, такъ какъ состоялъ изъ двухъ зловщихъ словъ: ‘Отъ тумаковъ’.

Раздавшійся на двор звукъ почтовой трубы явился пріятнымъ отвлеченіемъ отъ нашего разговора. Я поспшилъ встать съ своего мста и спросилъ со смшанными чувствами робости, а отчасти и гордости, что обладаю кошелькомъ съ деньгами, сколько съ меня слдуетъ получить?

— Только за листочекъ бумаги,— отвчалъ слуга,— Вамъ не случалось раньше покупать листъ почтовой бумаги, молодой человкъ?

Я не могъ припомнить, чтобы это случалось раньше.

— Да, ужасна дорога теперь бумага, — замтилъ онъ,— все изъ-за налога. Три пенса. Вотъ какіе налоги приходится намъ платить въ этой стран! А потомъ еще только слуг на чай. Чернилъ я не считаю, это пусть ужъ будетъ мой убытокъ.

— А что я… какъ… сколько я долженъ дать за вашу услугу?— пробормоталъ я весь красня.

— Ахъ, молодой человкъ, если бы я не былъ обремененъ семействомъ, да если бы мои дти не болли оспой — началъ слуга,— я шести пенсовъ не взялъ бы съ васъ. Если бы мн не надо было помогать одному старому родственнику и моей сестр — слуга все боле и боле оживлялся — то не взялъ бы даже и полушки. Если бы у меня было хорошее мсто, да обращались бы здсь со мной хозяева по человчески, то, кажется, скоре я самъ предложилъ бы отъ себя гостямъ на чай, а не то, чтобы сталъ требовать отъ нихъ. Но мн приходится пробавляться объдками, спать на мшкахъ съ углями… Дальше онъ не могъ говорить и прослезился.

Несчастное положеніе слуги глубоко тронуло меня и я ршилъ, что было-бы жестокосердно съ моей стороны дать ему мене девяти пенсовъ на чай. Такимъ образомъ, я отдалъ ему одинъ изъ моихъ блестящихъ шиллинговъ, который онъ принялъ съ благодарностью и, не сдавъ мн сдачи, тотчасъ же сталъ подбрасывать монету на стол, очевидно желая по звону убдиться въ томъ, что мой шиллингъ былъ не фальшивый.

Признаться, мн было обидно, когда я, влзая въ почтовую карету, понялъ изъ словъ хозяйки, что меня заподозрили въ томъ, что я одинъ безъ посторонней помощи уписалъ весь обдъ. Эта почтенная женщина изъ бокового окна, обращаясь къ кондуктору, не безъ ироніи громко сказала:

— Посматривайте за малышемъ, Джоржъ, какъ бы онъ не лопнулъ у васъ дорогой.

Тутъ къ хозяйк присоединились еще служанки, и, хихикая, стали глазть на меня, какъ на какое то чудо природы.

Казавшійся раньше такимъ несчастнымъ мой пріятель слуга, очевидно, уже усплъ вполн овладть собою и, нисколько не смущаясь, присоединился къ общему веселію.

Вторя имъ, кучеръ и кондукторъ тоже избрали меня предметомъ для своихъ насмшекъ, выражая опасеніе, чтобы карета не осла сзади отъ лишней тяжести. И какъ только слухъ о моемъ волчьемъ аппетит проникъ къ пассажирамъ, то и они тоже принялись острить на мой счетъ и спрашивали, будутъ ли за меня платить въ училище двойную или тройную плату. Но хуже всего была для меня мысль, что теперь я буду стсняться спросить себ дорогой какую либо ду и что мн, по, сл моего очень скуднаго обда, придется голодать до утра. Дйствительно, такъ оно и случилось. Когда мы вечеромъ пріхали въ гости ницу, я никакъ не могъ ршиться заказать себ какое-нибудь кушанье и прислъ у камина, сказавъ, что мн ничего не нужно.

Впрочемъ, это не спасло меня отъ насмшекъ, и одинъ изъ нашихъ пассажировъ, съ сиплымъ голосомъ и одутловатымъ лицомъ, который всю дорогу только и длалъ, что уничтожалъ бутерброды съ колбасой, запивая ихъ большими глотками изъ бутылки, сравнилъ, меня съ удавомъ, который съ одного пріема надается такъ, что потомъ долго можетъ обходиться безъ всякой пищи, сказавъ это, господинъ принялся уписывать большой кусокъ холоднаго жаркого.

Мы выхали изъ Ярмута въ три часа дня и должны были къ восьми часамъ другого утра прибыть въ Лондонъ. Стояла прекрасная іюньская погода и вечеръ былъ чудесный. Когда мы прозжали мимо разбросанныхъ но пути сельскихъ домиковъ, меня занимала мысль о живущихъ въ нихъ семействахъ, когда же сзади насъ бжали дти и прицплялись къ нашей карет, желая немного прокатиться, я предавался размышленіямъ о томъ, живы ли ихъ родители и счастливы ли эти дти у себя дома.

Ночь я провелъ довольно безпокойно, меня усадили между двумя пассажирами, которые оба вскор заснули и такъ стиснули меня своими тучными особами, что мн оставалось только кричать о пощад. Напротивъ меня сидла пожилая дама въ большомъ мховомъ салоп, у нея была корзина, которую она долгое время не знала куда пристроить, пока, наконецъ, у ней блеснула мысль, что такъ какъ у меня ноги не доходили до пола, то корзина отлично помстится подъ моимъ сидньемъ. Корзинка эта такъ стсняла меня, такъ терла мои ноги, когда съзжала съ мста при малйшихъ толчкахъ, что мн стало совсмъ не въ моготу, но едва я длалъ слабое движеніе, желая выпрямить свои ноги, какъ тотъ-часъ же стаканъ въ корзин стукался обо что то, а дама награждала меня сильнымъ пинкомъ, приговаривая: ‘Да сидите же смирно! У васъ кости-то молодыя, я думаю! Можете потерпть!’

Я не буду распространяться здсь о томъ, какъ меня поразилъ видъ Лондона, когда онъ представился моимъ взорамъ.

Дилижансъ остановился у гостиницы и кондукторъ, слзая съ своего мста, обратилъ вниманіе на меня и, подойдя къ контор для записи прозжающихъ, спросилъ: ‘Не ждетъ ли здсь кто-нибудь молодого человка, записаннаго подъ фамиліей Мурдстонъ изъ Блундерстона въ Суффольк, за которымъ должны были явиться’.

Отвта никакого не послдовало.

— Пожалуйста — обратился я къ кондуктору, безпомощно озираясь кругомъ, — попробуйте назвать фамилію Копперфильдъ.

— Не ожидаетъ ли кто нибудь здсь молодого человка, записаннаго подъ фамиліей Мурдстонъ, изъ Блундерстона въ Суффольк, по именующагося также Копперфильдомъ, за которымъ должны были явиться сюда? Ну-съ! Есть тутъ кто-нибудь?

Я продолжалъ испуганно озираться кругомъ, но на вопросъ кондуктора никто не откликался и только среди общаго молчанія раздался голосъ стоявшаго близь конторы праздношатающагося остряка, который замтилъ, что такъ какъ никто не предъявляетъ на меня права, то лучше всего надть мн желзный ошейникъ и привязать меня въ конюшн къ стойлу.

Дилижансъ опустлъ, багажъ былъ весь снятъ, лошадей увели и двое конюховъ отодвинули въ сторону и карету. И все-таки еще никто не являлся за покрытымъ пылью молодымъ человкомъ изъ Блундерстона въ графств Суффольк!

Считая себя покинутымъ, какъ Робинзонъ Крузо, на его необитаемомъ остров, я направился въ контору. Занятый тамъ писаніемъ конторщикъ пригласилъ меня приссть, и я кое какъ умстился на товарные всы. Пока я сидлъ и разглядывалъ тюки, пакеты, сундуки и прочую поклажу, въ голов моей смнялась цлая вереница самыхъ ужаснйшихъ мыслей и вопросовъ: я безпокоился о томъ, куда я днусь, если никто не явится за мной, въ такомъ случа, думалъ я, мн не позволятъ оставаться въ контор, впрочемъ, возможно, что мн разршатъ остаться, пока у меня не выйдутъ мои семь шиллинговъ, или же выгонятъ меня на ночь на улицу, а утромъ, когда откроется контора, опять впустятъ туда, въ ожиданіи, пока кто-нибудь явится за мной. Можетъ быть, вдругъ, блеснула у меня мысль, тутъ вовсе нтъ никакого недоразумнія, а просто мистеръ Мурдстонъ разсчитывалъ этимъ способомъ отдлаться отъ меня? Но что же мн длать въ такомъ случа? Если бы даже позволили мн оставаться при контор, то какъ-же мн оставаться тутъ, когда выйдутъ мои деньги и я начну голодать. Это было бы наврное непріятно для прозжающих и, кром того, хозяева гостиницы опасались бы, что имъ придется похоронить меня на свой счетъ. Если же я ршился бы бжать отсюда, чтобы возвратиться домой, то, спрашивается, какъ я нашелъ бы дорогу до дома, какъ я могъ бы пройти пшкомъ такой далекій путь, и какой, наконецъ, пріемъ могъ ожидать меня дома? Я былъ вполн увренъ только въ одномъ, что своимъ появленіемъ обрадовалъ бы во всякомъ случа Пегготи. Отъ подобныхъ и множества другихъ вопросовъ у меня, наконецъ, стала даже кружиться голова. Когда я дошелъ уже до крайней степени душевнаго волненія, то въ контор появился господинъ, который сталъ что-то тихо говорить конторщику. Тогда послдній, взялъ меня за руку, придвинулъ къ незнакомцу, точно какую-нибудь кладь, которая была свшана, куплена, доставлена и за которую деньги были уплачены впередъ.

Когда мы съ моимъ новымъ знакомымъ вышли изъ конторы, я искоса взглянулъ на своего спутника. Это былъ худощавый, блдный молодой человкъ, съ впалыми щеками и рыжеватый. На немъ было надто черное платье, тоже рыжеватаго цвта, которое, какъ бы съежившись, не доходило до кистей рукъ въ рукавахъ, и было слишкомъ коротко для его ногъ.

— Вы, вроятно, и есть новый ученикъ?— спросилъ онъ.

— Да, сэръ,— отвчалъ я.— По крайней мр я такъ предполагалъ, наврное же я самъ этого не зналъ.

— А я одинъ изъ учителей Салемгауза,— сказалъ онъ.

При этихъ словахъ я поклонился ему и замеръ преисполненный чувствомъ уваженія къ нему. Мн казалось, что неловко было заговаривать съ такимъ ученымъ человкомъ и притомъ учителемъ Салемгауза о столь ничтожной вещи, какъ мой чемоданъ, и мы прошли довольно большое разстояніе отъ гостиницы, прежде чмъ я, наконецъ, поборовъ себя, упомянулъ о своемъ багаж. Тогда намъ пришлось вернуться въ контору, гд учитель заявилъ, что за моими вещами пришлютъ поздне.

Когда я узналъ отъ учителя, что намъ предстоитъ еще хать шесть миль въ другой почтовой карет, чтобы добраться до Салемгауза, то я почувствовалъ такую смертельную усталость и такой голодъ, что, собравшись съ духомъ, сказалъ учителю, что у меня еще со вчерашняго вечера ничего во рту не было и я былъ бы очень благодаренъ ему, если бы онъ позволилъ мн купить что-нибудь съдобное. Мои слова, кажется, очень удивили его, по, немного подумавъ, онъ объявилъ, что собирался навстить одну старушку, которая живетъ поблизости, и что лучше всего мн по дорог купить себ хлба и еще чего-нибудь, а тамъ у этой старушки мы получимъ молока и я успю по завтракать еще до отхода почтовой кареты.

Дорогою мы зашли въ пекарню, гд я купилъ черный хлбецъ, заплативъ за него три пенса, яйцо и кусокъ ветчины и все-таки еще у меня оставалось порядочно мелочи отъ второго своего шиллинга, изъ этого факта я вывелъ заключеніе, что Лондонъ въ общемъ весьма недорогое мстожительство. Запасшись провизіей, мы продолжали путь среди такого ужаснйшаго шума и грохота, что я окончательно одурлъ. Мы переходили черезъ какой-то мостъ, — онъ мн назвалъ его, но я былъ въ какомъ-то полусн,— и, наконецъ, добрались до дома старушки. Изъ надписи, имвшейся надъ воротауш, я узналъ, что это былъ пріютъ для бдныхъ женщинъ.

Учитель изъ Салемгауза постучалъ въ одну изъ окрашенныхъ въ черную краску дверей. Когда мы вошли въ комнату его знакомой старушки, то застали ее раздувающей огонь очага, надъ которымъ она собиралась по сить для разогрванія котелокъ съ похлебкой. Какъ только она увидала вошедшаго учителя, она пріостановила свое занятіе и сдлала нчто въ род книксена.

— Не можете-ли вы приготовить завтракъ этому молодому человку?— спросилъ учитель.

— Могу-ли я?— переспросила она.— Да, конечно, могу.

— Какъ здоровье миссисъ Фиббистонъ сегодня?— спросилъ опять учитель, обращаясь въ сторону другой старушки, сидвшей въ большомъ кресл у камина и до такой степени схожей съ узломъ тряпья, что еще и теперь, вспоминая объ этомъ, я радуюсь тому, что по недосмотру не слъ на нее.

— Плохо, — отвчала первая старушка.— Сегодня одинъ изъ ея плохихъ дней. Если-бы случайно потухъ огонь въ очаг, то право, я думаю, она бы тоже вмст съ нимъ угасла-бы навсегда.

Въ то время, какъ они оба смотрли на сидвшую тутъ-же старушку, я ршился тоже взглянуть на нее. Несмотря на то, что день былъ довольно жаркій, у старушки, казалось, только и было въ мысляхъ, чтобы согрваться у огня, она. словно завидовала котелку, висящему надъ огнемъ, и сердилась на то, что варка моего яйца и поджариваніе моей ветчины какъ-бы истощаютъ жаръ, по крайней мр, я своими полусонными глазами видлъ, какъ старушка украдкой показывала мн кулаки въ то время, когда котелокъ начиналъ закипать. Въ маленькое окошко проникали солнечные лучи, но она сидла спиной къ окну, заслоняя собою огонь, словно заботилась о защит огня отъ холода и ревниво слдила за его пламенемъ. Когда завтракъ мой былъ готовъ и котелокъ сняли съ огня, то старушка, повидимому, такъ обрадовалась, что громко разсмялась.

Я прислъ къ столу и сталъ съ наслажденіемъ уничтожать свой черный хлбъ, яйцо и ветчину. Въ это время хозяйка обратилась къ учителю съ вопросомъ:

— А вы принесли съ собой флейту?

— Да,— отвчалъ онъ.

— Такъ поиграйте немного, — стала просить старуха.— Сдлайте милость.

Учитель вытащилъ изъ кармана флейту, состоявшую изъ трехъ отдльныхъ частей, которыя онъ тутъ-же свинтилъ вмст, и принялся усердно дуть въ нее. Издаваемые имъ звуки, однако, производили самое удручающее впечатлніе, какого мн никогда не доводилось испытывать. Эта музыка прежде всего пробудила въ моей памяти вс испытанныя мною горести и я едва удерживался отъ слезъ, она даже отняла у меня даже аппетитъ и нагнала такую сонливость, что все затуманилось передъ моими глазами, все испарилось: и флейта, и учитель, Салемгаузъ, и Давидъ Копперфильдъ, наступилъ только глубокій, глубокій сонъ…

Я пробудился въ тотъ моментъ, когда учитель изъ Салемгауза разнималъ свою флейту. Онъ опять вложилъ въ карманъ вс ея три части, простился со старушкой и вышелъ со мной изъ дома. Вскор мы дошли до мста стоянки почтовой кареты и стали взбираться наверхъ ея, но я чувствовалъ такую смертельную усталость, что при первой-же остановк меня положили внутрь кареты, гд не было другихъ пассажировъ и гд я крпко проспалъ. Проснувшись, я понялъ, что лошади шагомъ взбираются вверхъ въ крутую гору среди деревьевъ. Наконецъ, карета остановилась, дохавъ до мста стоянки.

Пройдя еще небольшое разстояніе пшкомъ, мы съ учителемъ подошли въ Салемгаузу, который былъ обнесенъ кругомъ высокой кирпичной стной и производилъ самое мрачное впечатлніе. Надъ одной изъ дверей въ этой стн была прибита доска съ надписью: ‘Салемгаузъ’. Когда мы позвонили, у двери появилось угрюмое лицо, это былъ привратникъ — рослый малый, съ толстымъ, какъ у быка, затылкомъ, съ выдающимися висками, коротко остриженными волосами и съ деревяшкой вмсто ноги.

— Новый ученикъ, — отрекомендовалъ меня учитель.

Человкъ съ деревяшкой оглядлъ меня съ головы до пятокъ, на что потребовалось очень мало времени, такъ какъ весь-то я былъ не великъ, затмъ онъ заперъ дверь за нами и вынулъ ключъ изъ замка. Въ то время, какъ мы шли по алле, густо усаженной деревьями, по направленію къ дому, онъ окликнулъ моего учителя.

— Слушайте!

Мы обернулись и увидли его стоящимъ у дверей небольшого домика привратника съ парой сапогъ въ рукахъ.

— Вотъ! Смотрите! Приходилъ сапожникъ, пока васъ не было дома, мистеръ Мелль. Онъ сказалъ, что тутъ ужъ и чинить-то нечего, тутъ, говоритъ, не осталось кусочка отъ прежнихъ сапогъ, и онъ удивляется, что вы отдаете ихъ еще въ починку.

Съ этими словами онъ бросилъ сапоги мистеру Меллю (такъ звали учителя), который поднялъ ихъ и съ печальнымъ видомъ сталъ разглядывать, пока мы снова подвигались впередъ. Тутъ я въ первый разъ замтилъ, что сапоги, надтые на немъ, были тоже очень поношены и что въ одномъ мст даже высовывался чулокъ, имя видъ какъ бы выступившаго изъ бутона и готоваго распуститься цвтка.

Салемгаузъ представлялъ изъ себя четырехугольное, каменное, непривтливое зданіе съ боковыми флигелями. Видя, что кругомъ было такъ тихо и пустынно, я замтилъ мистеру Меллю, что, вроятно, воспитанники вышли на прогулку. Но оказалось, что теперь были каникулы и воспитанники разъхались по домамъ, а мистеръ Крикль, директоръ школы, вмст съ женой и дочерью живутъ на дач на морскомъ берегу, меня же послали сюда во время каникулъ въ наказаніе за мои проступки. Все это мистеръ Мелль объяснялъ мн, пока мы входили въ домъ.

Школьная комната, въ которую онъ меня ввелъ, показалась мн такою непривлекательной и неудобной, что, кажется, подобной я раньше никогда въ жизни не видалъ. Это было длинное зало съ тремя рядами пультовъ и шестью рядами скамеекъ, въ стнахъ комнаты торчали деревянные гвозди для шляпъ и грифельныхъ досокъ. На грязномъ полу валялись клочки разорванныхъ листковъ изъ ученическихъ тетрадей. Пара хилыхъ блыхъ мышенковъ, забытыхъ здсь ихъ владльцемъ, суетились въ своемъ дворц изъ папки и проволоки, и своими красными глазенками искали по всмъ уголкамъ чего-нибудь съдобнаго. Птичка, запертая въ клтк величиной немногимъ больше ея самой, отъ времени до времени издавала какіе-то жалобные звуки вмсто пнія. Вся комната была пропитана запахомъ заплснввшаго сукна, гнилыхъ яблоковъ и истлвшихъ книгъ, она была сверху до низу такъ запачкана и закапана чернилами, какъ будто бы въ нее съ неба попали чернильные заносы, сыпался чернильный дождь и градъ и свирпствовала въ ней чернильная буря.

Мистеръ Мелль оставилъ меня одного въ зал, а самъ удалился наверхъ вмст съ своими безнадежными сапогами, въ это время я пробрался къ тому концу залы, гд стоялъ пультъ учителя. Здсь, вдругъ, мои взоры упали на лежавшій тутъ ярлыкъ изъ папки, на которомъ красивымъ крупнымъ почеркомъ было написано! ‘Берегитесь! Онъ кусается!’

Я тотчасъ быстро вскочилъ на пультъ, представивъ себ отъ испуга, что подъ нимъ, по всей вроятности, находится большая собака. Но, сколько, я ни осматривался кругомъ, я никакой собаки нигд не видлъ. Тутъ вернулся мистеръ Мелль и спросилъ, зачмъ я взобрался на пультъ.

— Извините меня, сэръ — отвчалъ я,— я спасаюсь тутъ отъ собаки.

— Отъ собаки?— спросилъ онъ.— Какая же тутъ собака?

— Такъ разв тутъ нтъ собаки, которая кусается и которой надо остерегаться?

— Нтъ, Копперфильдъ, — сказалъ онъ строгимъ тономъ,— тутъ нтъ собаки. Это относится къ одному мальчику, а не къ собак, и именно мн приказано прицпить этотъ ярлыкъ къ твоей спин, Копперфильдъ. Мн жаль, что приходится сдлать это въ самомъ начал нашего знакомства, но я обязанъ исполнить приказаніе начальства.

Онъ снялъ меня съ пульта и тутъ же прицпилъ ярлыкъ къ моей спин. Ярлыкъ уже былъ заране сшитъ въ вид ранца, который плотно прилегалъ къ моей спин, и съ той минуты, какъ онъ былъ надтъ на меня, я не смлъ показаться нигд безъ него.

Невозможно представить себ, сколько горя мн пришлось перенести изъ-за этого ярлыка. Могъ-ли видть меня кто-нибудь или нтъ, но мн постоянно казалось, что кто-нибудь да читаетъ эту надпись на моей спин. Я не чувствовалъ никакого облегченія даже тогда, когда поворачивался такъ, что никто не могъ его видть: меня неотвязно преслдовала мысль, что кто-нибудь все-таки стоитъ сзади меня. А тиранъ хромоногій привратникъ еще больше отравлялъ мою жизнь: онъ такъ и подкарауливалъ меня и лишь только замчалъ, что я прислонялся спиной къ дереву въ саду или къ стн, тотчасъ громовымъ голосомъ кричалъ изъ своей караулки: ‘Эй, вы, Копперфильдъ! Не прячьте свой знакъ отличія, не то я буду жаловаться начальству’.

Дворъ для игръ воспитанниковъ представлялъ собою голую, усыпанную пескомъ площадку, ничмъ не защищенную съ задней стороны зданія и службъ, такимъ образомъ, я зналъ, что надпись на моей спин могли читать и прислуга, и торговцы, приходящіе въ училище съ припасами — однимъ словомъ, каждый, кто утромъ, когда я обязанъ былъ выходить на прогулку, проходилъ мимо, могъ читать, что слдуетъ меня остерегаться, такъ какъ я кусаюсь. Подъ конецъ я, право, сталъ самъ себя уже бояться, какъ какого-то дикаго, кусающагося мальчика…

На этомъ двор была старая дверь, на которой ученики имли обыкновеніе вырзывать свои фамиліи. Она была вдоль и поперекъ испещрена надписями. Находясь въ постоянномъ страх въ ожиданіи скораго окончанія каникулъ и возвращенія учениковъ, которыхъ было, какъ мн сообщили мистеръ Мелль, всего сорокъ пять человкъ, я не могъ читать эти фамиліи безъ того, чтобы не задавать себ вопроса, какимъ тономъ тотъ или иной изъ воспитанниковъ станетъ громко читать надпись: ‘Берегитесь! Онъ кусается!’ Тоже самое происходило со мной и тогда, когда я смотрлъ на классныя скамейки, на ряды пустыхъ пока еще кроватей. Ночью же меня преслдовали сны о моей матери, о м-р Пегготи, о служител въ гостиниц, гд я останавливался проздомъ, и вс эти лица неизмнно пугались и вскрикивали, увидавъ на моей спин ужасный ярлыкъ.

Хотя у меня ежедневно было много уроковъ съ м-ромъ Меллемъ, но я учился и работалъ охотно, такъ какъ тутъ не мшали мн ни мистеръ, ни миссъ Мурдстоны, и я безъ всякой брани могъ приготовлять свои уроки. До и посл уроковъ я гулялъ подъ присмотромъ уже упомянутаго привратника. Какъ живо въ моей памяти до сихъ поръ воскресаютъ: туманъ вокругъ дома, обросшія зеленью и растрескавшіяся каменныя плиты на двор, старая водовозная бочка, обезцвтившіеся стволы печальныхъ деревьевъ, которыя должно быть больше мочило дождемъ, нежели согрвало солнцемъ. Въ часъ дня я и м-ръ Мелль садились обдать на одномъ конц длинной столовой, уставленной столами изъ еловаго дерева, пропитанными запахомъ жира. Потомъ мы опять занимались уроками до чая, который м-ръ Мелль пилъ изъ голубой чашки, а я изъ оловянной кружки. Цлый долгій день и до семи или восьми часовъ вечера м-ръ Мелль усиленно работалъ за своимъ пюпитромъ въ класс. Убравъ на ночь свои письменныя принадлежности, онъ доставалъ флейту и принимался отчаянно выдувать свои аріи.

Мистеръ Нелль хотя и мало разговаривалъ, но обращался со мною довольно ласково. Мн кажется, мы развлекали другъ друга безъ лишнихъ словъ.

ГЛАВА V.
Въ училищ.

Прошелъ почти мсяцъ моего пребыванія въ школ, какъ однажды утромъ по комнатамъ раздался топотъ привратника съ деревянной ногой, который приступилъ къ уборк школы, запасшись метлой и ведромъ, изъ чего я заключилъ, что длаются приготовленія для встрчи нашего директора, мистера Крикля, и пансіонеровъ. И я не ошибся, скоро метла привратника появилась въ класс и выгнала оттуда меня и мистера Мелля. Во время этой уборки мы съ нимъ служили постоянной помхой двумъ или тремъ служанкамъ, которыя до этого времени рдко показывались въ школ, зато теперь усердно работали и поднимали такую пыль, что я поминутно чихалъ, какъ будто Салемгаузъ превратился въ громадную табакерку, наполненную нюхательнымъ табакомъ.

Въ скоромъ времени м-ръ Мелль объявилъ мн, что въ этотъ день къ вечеру возвращается въ училище нашъ директоръ. Посл чая я узналъ, что онъ уже прибылъ, а вечеромъ, передъ тмъ, какъ мн. надо было ложиться спать, явился хромой привратникъ и повелъ меня къ м-ру Криклю.

Со страхомъ и трепетомъ переступилъ я порогъ комнаты директора и остановился у двери въ такомъ смущеніи, что не замтилъ присутствія г-жи Крикль и ея дочери и видлъ только одного м-ра Крикля,— толстаго господина съ тяжелой цпочкой отъ часовъ, сидвшаго въ кресл у стола, на которомъ стояла бутылка съ виномъ и стаканъ.

— Ага!— воскликнулъ м-ръ Крикль,— такъ вотъ тотъ молодецъ, которому мы должны подпилить зубы? Поверните-ка его спиной ко мн.

Привратникъ повернулъ меня сначала такъ, чтобы м-ръ Крикль могъ видть ярлыкъ на моей спин, а потомъ, давъ своему господину время налюбоваться надписью, снова повернулъ меня лицомъ къ нему. Лицо нашего директора было багрово краснаго цвта, точно также, какъ и носъ его, глаза у него были маленькіе, а на лбу выступали толстыя жилы, подбородокъ выдавался своей необычайной толщиной. Больше всего меня поразилъ, однако, его голосъ или, врне, отсутствіе голоса, такъ какъ онъ говорилъ только шепотомъ. Отъ напряженія, которое онъ длалъ, когда ему приходилось говорить, его злое лицо, казалось, принимало еще боле злобное выраженіе, а толстыя жилы еще больше наливались кровью.

— Ну-съ, — зашиплъ м-ръ Крикль, — что скажете объ этомъ молодц?

— Пока еще онъ ни въ чемъ дурномъ не замченъ,— отвтилъ привратникъ,— впрочемъ, еще не было случая ему показать себя.

Мн почему то представилось, что м-ръ Крикль былъ разочарованъ въ своихъ ожиданіяхъ, тогда какъ г-жа и миссъ Крикль, наоборотъ, были очень довольны этой аттестаціей.

— Подойди-ка поближе, — поманилъ меня къ себ м-ръ Крикль и, схвативъ за ухо, продолжалъ:

— Я имю честь знать твоего отчима. Это достойный человкъ, и человкъ съ сильнымъ характеромъ. Онъ отлично знаетъ меня, а я знаю, чего онъ отъ меня требуетъ. А ты, знаешь ли ты меня! А?— спросилъ онъ, вдругъ сильно ущипнувъ меня за ухо.

— Нтъ еще, сударь,— отвчалъ я, ежась отъ боли.

— Ахъ, нтъ еще?— повторилъ онъ,— Ну, такъ скоро узнаешь, кто я таковъ. А? Что ты на это скажешь?

Я весь дрожалъ отъ страха, но отвчалъ, что надюсь ближе познакомиться съ нимъ, если это будетъ ему угодно.

— Я теб покажу, кто я такой!-прошиплъ м-ръ Крикль и ущипнулъ меня при этомъ за ухо такъ сильно, что у меня выступили слезы.— Я тиранъ!

— Тиранъ!— прогремлъ хромоногій привратникъ.

— Когда я захочу что либо сдлать, такъ я ужъ добьюсь этого, а когда я требую, чтобы что либо было исполнено, то оно должно быть исполнено. Теперь ты понялъ, что я за человкъ! Можешь итти. Уведите его!

Я былъ несказанно радъ, что меня отпустили, но у меня была просьба къ м-ру Криклю и я, самъ дивясь своей смлости, вдругъ обратился къ нему:

— Позвольте просить васъ…

— Ха! Это что значитъ?— зашиплъ м-ръ Крикль и вперилъ въ меня глаза, словно желая пронзить меня насквозь своимъ взглядомъ.

— Не позволите ли вы мн,— лепеталъ я,— не позволите ли снять ярлыкъ до возвращенія воспитанниковъ въ училище…

Не берусь ршать, дйствительно ли моя просьба привела его въ ярость или онъ хотлъ только нагнать на меня страху, но онъ въ такомъ бшенств вскочилъ съ своего мста, что я опрометью бросился бжать въ свою спальню. Здсь, убдившись, что никто за мной не гонится, я улегся въ постель, но долго, дрожа и трепеща отъ страха, не могъ заснуть.

На слдующій день явился мистеръ Шарпъ, старшій учитель — тощій, нжнаго сложенія господинъ съ большимъ носомъ и особой манерой держать голову на бокъ, какъ будто она была слишкомъ тяжела для его шеи. У него были мягкіе и вьющіеся волосы, но первый же вернувшійся посл каникулъ воспитанникъ сообщилъ мн, что это былъ парикъ, который по субботамъ завивался у парикмахера.

Воспитанникъ этотъ, Томми Традльсъ, тотчасъ же забросалъ меня разспросами о томъ, кто мои родители и проч. Прицпленный къ моей спин ярлыкъ очень потшалъ его, и онъ своими шутками избавилъ меня отъ необходимости скрываться отъ товарищей или объясняться съ ними, такъ какъ каждому вновь прибывающему воспитаннику онъ представлялъ меня слдующими словами: ‘Посмотри-ка, вотъ потха-то’! Большинство возвращавшихся были, однако, такъ грустно настроены, что, вопреки моимъ опасеніямъ, мало обращали вниманія на меня. Нкоторые, правда, начинали скакать вокругъ меня, какъ дикіе индйцы, гладили меня какъ собаку и приговаривали при этомъ: ‘Кушъ, Таузеръ! Смирно!’ Эти насмшки, разумется, обижали и конфузили меня, но въ общемъ все обошлось лучше, нежели я ожидалъ.

Наконецъ, вскор прибылъ и послдній изъ отсутствовавшихъ воспитанниковъ. Стирфортъ, который слылъ за очень прилежнаго ученика, онъ былъ по крайней мр на шесть лтъ старше меня. Меня подвели къ нему и представили какъ какому-нибудь судь, или вершителю судебъ въ нашемъ училищ.

Отведя меня въ сторону и задавъ мн нсколько различнаго рода вопросовъ, онъ, наконецъ, спросилъ меня: сколько мн дали съ собой изъ дома денегъ? Я сказалъ, что у меня имется семь шиллинговъ, тогда онъ заявилъ, что, по его мннію лучше всего, если я свои деньги отдамъ ему на храненіе.

— Впрочемъ, длай какъ знаешь,— добавилъ онъ,— я, вдь, совтую это теб такъ, между прочимъ, а ты воленъ поступать какъ теб заблагоразсудится.

Я поспшилъ, конечно, выполнить его дружескій совтъ и, открывъ свой кошелекъ, высыпалъ деньги ему на руку.

— Можетъ быть, ты хотлъ бы что нибудь теперь же истратить изъ этихъ денегъ?— спросилъ онъ.

— Нтъ, благодарю васъ,— отвчалъ я.

— Можетъ быть, ты не прочь былъ бы истратить, напримръ, пару шиллинговъ на бутылочку смородинной наливки, которую мы разопьемъ наверху въ спальн?— снисходительно замтилъ Стирфортъ.

Хотя мн раньше вовсе и въ голову не проходила мысль о покупк наливки, тмъ не мене я поспшилъ отвтить:

— Отчего же, я очень не прочь!

— И отлично, — проговорилъ онъ.— И еще одинъ шиллингъ на миндальное пирожное, можетъ быть?

— Да, пожалуй, я охотно бы полъ ихъ.

— И еще одинъ шиллингъ на бисквиты, а другой на фрукты, не правда-ли? Да ты, Копперфильдъ, я вижу настоящій лакомка!

Говоря это, онъ все время улыбался и на его улыбку я тоже отвчалъ улыбкой, хотя въ душ былъ не совсмъ доволенъ такимъ оборотомъ дла.

— Во всякомъ случа, мы попытаемся извлечь возможно больше выгоды изъ твоего капитала. Я пользуюсь правомъ выходить со двора во всякое время, такъ что я позабочусь о томъ, чтобы раздобыть и пронести къ намъ наверхъ всю провизію.

При этихъ словахъ онъ сунулъ деньги въ свой карманъ и сказалъ, чтобы я не сомнвался, что все будетъ устроено какъ слдуетъ. И дйствительно, онъ сдержалъ слово и устроилъ все какъ слдуетъ, хотя лично я былъ далеко не увренъ въ томъ, чтобы подобную трату переданныхъ мн отъ моей мамы двухъ полукроновъ можно было считать благоразумною и утшалъ себя только тмъ, что сохранилъ на память ея записку.

— Ну, вотъ и вс припасы тутъ, Копперфильдъ. Славную же пирушку ты устроилъ намъ, — объявилъ Стирфортъ, когда вечеромъ, передъ нашимъ сномъ, разложилъ на кровати вс купленныя имъ лакомства. Онъ услся на мою подушку и началъ длить съдобное и разливать вино въ рюмку съ отбитой ножкой, подавая ее по-очереди каждому изъ присутствовавшихъ. Я помщался рядомъ съ нимъ, а прочіе сидли вокругъ насъ на другихъ кроватяхъ и даже на полу.

Мн и теперь живо вспоминается вся эта сцена: какъ мы сидли и разговаривали шепотомъ, какъ луна слабо свтила черезъ окно, отражая на полу второе такое же окно, какъ мы просидли въ полумрак, освщаемомъ лишь изрдка фосфорнымъ свтомъ спичекъ, припасенныхъ Стирфортомъ.

Въ этотъ вечеръ я много наслушался разсказовъ объ нашемъ училищ и обо всемъ, что его касалось. Узналъ я, напримръ, что м-ръ Крикль не безъ основанія объявилъ мн, что онъ тиранъ. Онъ самый строгій изъ всхъ учителей и зорко наблюдаетъ за воспитанниками, при малйшемъ упущеніи набрасывается на нихъ, безпощадно наказываетъ и даже бьетъ ихъ. Онъ раньше велъ небольшое торговое дло, но потерялъ все свое состояніе и открылъ школу.

Я узналъ тутъ, что привратникъ съ деревянной ногой, по имени Тунгей, настоящій варваръ. Онъ былъ прежде помощникомъ въ торговл у м-ра Крикля, а потомъ вмст съ нимъ перешелъ въ училище. Тунгей смотритъ на всхъ учителей и учениковъ какъ на своихъ враговъ, и единственное для него наслажденіе въ жизни — быть дерзкимъ со всми и длать всмъ непріятности.

Узналъ я, что служба м-ръ Шарпа и м-ра Мелля оплачивается очень скудно, узналъ и многое другое, между прочимъ, то, что мистеръ Шарпъ носитъ парикъ съ цлью скрыть подъ нимъ свои рыжіе волосы, что мать м-ра Мелля гд-то обртается въ крайней бдности. Почему-то мн при этомъ сообщеніи вспомнилась старушка въ богадльн, къ которой мы съ м-ромъ Меллемъ заходили по дорог завтракать. Но я промолчалъ объ этомъ.

Благодаря этимъ разсказамъ пирушка паша затянулась очень долго. Наконецъ мы вс разбрелись по своимъ постелямъ и улеглись спать.

На слдующій день уже начались наши классныя занятія. Я хорошо помню, какъ сильно былъ пораженъ, когда громкіе голоса шумвшихъ воспитанниковъ внезапно замерли при появленіи въ класс м-ра Крикля. Подобно великану въ сказк, охраняющему своихъ плнныхъ, остановился онъ на короткое время у дверей. Тунгей стоялъ рядомъ съ нимъ. Было замтно, что м-ръ Крикль что-то говоритъ, но такъ какъ мы не могли разслышать, что именно, то Тунгей громкимъ голосомъ крикнулъ: ‘молчать!’ — а затмъ, повторяя сказанное м-ръ Криклемъ, продолжалъ:

— Итакъ, господа, начинается новое полугодіе. Прошу вести себя какъ слдуетъ въ этомъ полугодіи. Совтую являться аккуратно на уроки, такъ какъ я тоже буду аккуратно являться въ классъ со своею камышевою тростью и никому не дамъ спуску. А теперь — за дло, господа!

Когда эта грозная вступительная рчь была окончена и хромоногій привратникъ удалился, м-ръ Крикль подошелъ ко мн и сказалъ, что хотя я прослылъ кусакой, но что онъ тоже уметъ кусаться. Потомъ онъ показалъ свою трость и спросилъ меня, какъ мн нравится это орудіе и не полагаю ли я, что оно можетъ дйствовать не хуже остраго зуба?

Тутъ м-ръ Крикль принялся меня хлестать по чемъ попало своею камышевкою, сопровождая каждый ударъ новымъ вопросомъ: ‘А, каковъ зубокъ-то?’ ‘А кончикъ-то у него острый?’ ‘Славно кусается! А?’ ‘Попробуемъ-ка еще разъ! А?’ Я корчился и ежился отъ боли и слезы ручьемъ лились у меня изъ глазъ.

Впрочемъ, подобная же участь постигала и большинство мальчиковъ, когда м-ръ Крикль ежедневно длалъ свой обходъ по классу. Эта безпощадная строгость м-ра Крикля принесла мн, однако, нкоторую пользу, оказалось, что когда, прохаживаясь сзади той скамейки, на которой я сидлъ, онъ хотлъ дать мн ударъ камышевкой по спин, то ярлыкъ мшалъ ему, и потому онъ веллъ снять его съ меня.

Въ лиц Стирфорта я нашелъ себ защитника, что было очень важно для меня, такъ какъ никто не осмливался обижать мальчика, который находился подъ его покровительствомъ. Однажды, въ рекреаціонное время, я въ разговор съ Стирфортомъ сдлалъ случайно замчаніе о комъ-то, что онъ напоминаетъ мн Донъ-Кихота. Стирфортъ ничего не сказалъ на это, но вечеромъ, когда мы уже укладывались спать, спросилъ, имю ли я при себ эту книгу. Я отвчалъ, что нтъ, и разсказалъ какъ мн удалось прочесть Донъ-Кихота и множество другихъ занимательныхъ книгъ.

— А ты хорошо помнишь содержаніе прочитанныхъ книгъ?— спросилъ онъ.

— О, да, — отвчалъ я,— у меня отличная память.

— Такъ вотъ что я теб скажу, Копперфильдъ, ты долженъ мн пересказать все, что читалъ. Вечеромъ я долго не могу заснуть, а по утрамъ просыпаюсь слишкомъ рано, такъ вотъ, когда мн не будетъ спаться, ты и будешь мн разсказывать по порядку содержаніе прочитанныхъ тобою книгъ.

Я былъ чрезвычайно польщенъ его предложеніемъ и приступилъ къ длу въ тотъ же вечеръ. Разумется, я добавлялъ много измышленныхъ мною самимъ подробностей въ пересказ произведеній моихъ любимыхъ авторовъ, но въ то время я самъ глубоко былъ убжденъ въ врности съ подлинниками своихъ повствованій. Непріятно было только то, что иногда по вечерамъ я чувствовалъ себя или сонливымъ или не совсмъ здоровымъ и мн было вовсе не до разсказовъ, но я все таки долженъ былъ волей неволей разсказывать, такъ какъ нельзя было и думать о томъ, чтобы обмануть ожиданія Стирфорта или навлечь на себя его гнвъ. Часто, по утрамъ, еще задолго до звонка къ вставанью, когда я охотно поспалъ бы еще часикъ, другой, Стирфортъ будилъ меня и я, подобно султанш въ Шахеразад, долженъ былъ ему разсказывать длинныя исторіи. Стирфортъ былъ неумолимъ въ этомъ случа. Впрочемъ, долженъ сказать, что я длалъ это вовсе не изъ чувства страха передъ нимъ. Я восхищался своимъ покровителемъ и любилъ его, и его одобреніе служило достаточной наградой для меня.

До сихъ поръ обычный порядокъ повседневной школьной жизни ничмъ особеннымъ не былъ нарушенъ и случилось только одно событіе, которое относилось лично ко мн.

Однажды, посл обда, когда мы претерпвали всевозможныя мученія отъ м-ра Крикля, въ классъ вошелъ нашъ хромой привратникъ и провозгласилъ: ‘Постители къ Копперфильду’. Мн было велно пройти наверхъ и надть чистый воротничекъ прежде, чмъ итти въ столовую. Я въ сильномъ волненіи повиновался этому приказанію и лишь только приблизился къ дверямъ столовой, какъ въ голов моей мелькнула мысль, что это была, можетъ быть, моя мама, — до той минуты мн почему то представлялось, что это Мурдстоны, — и я пріостановился, чтобы хотя немного побороть свое волненіе прежде, нежели войти въ комнату.

Когда я, наконецъ, вошелъ въ комнату, то сперва никого не увидалъ въ ней, а только почувствовалъ, что кто-то, стоя за дверью, напираетъ на нее, я заглянулъ туда и къ своему удивленію увидалъ м-ра Пегготи и Хама, которые, спрятавшись за дверью, припирали другъ друга къ стн. Мы крпко пожали руки другъ другу и я разразился радостнымъ смхомъ и смялся до тхъ пока, наконецъ, принужденъ былъ вытащить платокъ, чтобы осушить выступившія на глазахъ слезы.

М-ръ Пегготи очень смутился этимъ обстоятельствомъ и толкнулъ Хама, какъ бы призывая его на помощь сказать что нибудь для моего успокоенія.

— Что-жъ, поживаете молодцомъ, мистеръ Дэви?— началъ Хамъ.— Ну, и выросли же. вы, нечего сказать.

— Разв я выросъ?— спросилъ я и опять принялся вытирать слезы.— А не знаете ли вы, какъ поживаетъ моя мама? Здорова ли моя милая Пегготи?

— Какъ нельзя лучше — отвчалъ м-ръ Пегготи.

Ну, а какъ поживаетъ маленькая Эмми?

— Превосходно,— сказалъ м-ръ Пегготи.

Посл этого наступила пауза и м-ръ Пегготи, желая прервать молчаніе принялся вытаскивать изъ своихъ кармановъ пару громадныхъ морскихъ раковъ, большого крабба и парусинный мшокъ, наполненный маленькими морскими креветками.

— Вотъ видите-ли, мы изъ Ярмута приплыли сюда. недалеко отъ васъ, къ Грэвсэнду, воспользовавшись благопріятнымъ втромъ, а сестра моя дала мн вашъ адресъ и взяла съ меня слово, что я навщу васъ, чтобы передать вамъ ея низкій поклонъ и сообщить, что вс домашніе ваши здоровы. Маленькая Эмми напишетъ сестр, какъ я васъ отъискалъ здсь, и скажетъ, разумется, что вамъ тоже тутъ отлично живется.

Я отъ души благодарилъ м-ра Пегготи и сказалъ, что маленькая Эмми, вроятно, очень перемнилась съ тхъ поръ, какъ мы хаживали съ ней собирать раковины и камешки на морскомъ берегу.

— Да, она растетъ кверху,— проговорилъ Пегготи,— теперь она уже большая двица.

Въ это время въ комнату вошелъ Стирфортъ. Онъ не ожидалъ увидть меня съ гостями и, извинившись, хотлъ было уйти, по я упросилъ его остаться и представилъ ему славнаго рыбака. Стирфортъ тотчасъ-же началъ весело разговаривать съ м-ромъ Пегготи, съ замчательнымъ тактомъ разспрашивая его о его рыбачьемъ ремесл. Меня поразило ‘въ немъ его умніе примняться къ положенію человка совсмъ иного круга общества, самъ же Стирфортъ обладалъ такою врожденною притягательною силой, что положительно обворожилъ м-ра Пегготи и Хама. Я общалъ, что привезу его съ собой, когда поду къ нимъ въ Ярмутъ, и м-ръ Пегготи нсколько разъ повторялъ Стирфорту: ‘Непремнно прізжайте! Будемъ очень рады, если какъ нибудь соберетесь къ намъ съ мистеромъ Дэви’.

Пожелавъ намъ добраго утра и всякаго благополучія, м-ръ Пегготи и Хамъ распрощались съ нами и мы разстались очень довольные другъ другомъ.

Вдвоемъ съ Стирфортомъ мы незамтно пронесли ракковъ наверхъ въ нашу комнату и вечеромъ у насъ было настоящее пиршество, которое обошлось не совсмъ благополучно для Традльса, чрезмрно наугостившагося моими краббами и раками.

Изъ остального полугодія въ моей памяти сохранилось воспоминаніе объ ежедневныхъ мученіяхъ, которымъ мы подвергались, о морозныхъ утрахъ, когда насъ поднимали съ постели, звонкомъ, о скудно освщенныхъ и плохо натопленныхъ классныхъ комнатахъ, о перемнахъ въ д, ограничивавшихся смной вареной или жареной говядины на вареную или жареную баранину, о прогорьклыхъ бутербродахъ, обтрепанныхъ и засаленныхъ учебникахъ и сломанныхъ грифельныхъ доскахъ, объ окапанныхъ слезами тетрадяхъ, объ ударахъ камышевою тростью или линейкой, о скучныхъ дождливыхъ воскресеньяхъ и проч.

Зато я очень хорошо помню, какъ отъздъ домой на каникулахъ, казавшійся долгое время несбыточною мечтой, становился все боле и боле близкимъ къ осуществленію, какъ мы высчитывали сначала мсяцы, отдалявшіе насъ отъ каникулъ, потомъ недли и, наконецъ, дни, какъ я начиналъ опасаться, что меня не отпустятъ домой, и какъ меня стали терзать мрачныя предчувствія, что я до отъзда могу сломать себ ногу или можетъ приключиться другое несчастіе со мной, какъ постепенно время отъзда стало быстро сокращаться съ нсколькихъ недль на одну недлю, на посл завтра, на завтра, на сегодня, сегодняшній вечеръ, пока наконецъ наступилъ моментъ, когда я уже сидлъ въ ярмутской повозк и катилъ по дорог къ дому….

ГЛАВА VI.
Каникулы и посл каникулъ.

На разсвт мы подъхали къ гостиниц, у которой всегда останавливалась почтовая карета, и меня ввели въ хорошенькую маленькую спальню, на дверяхъ которой почему то была надпись, ‘Дельфинъ’. Я помню, что дорогой страшно прозябъ и, несмотря на выпитый горячій чай, все-таки очень былъ радъ забраться въ постель загадочнаго ‘Дельфина’, съ головой укутаться въ одяло и тотчасъ же заснуть.

Утромъ въ девять часовъ долженъ былъ пріхать за мной Баркисъ. Я чуть свтъ поднялся съ постели и былъ совсмъ готовъ гораздо ране назначеннаго срока. Баркисъ встртилъ меня совершенно такъ, какъ будто со времени послдняго нашего свиданія прошло не боле нсколькихъ минутъ.

Какъ только мой чемоданъ былъ поставленъ въ повозку и Баркисъ услся на свое мсто, наша лошадь по старому лниво поплелась впередъ, увозя насъ изъ Ярмута въ Блундерстонъ.

— Вы прекрасно выглядите, м-ръ Баркисъ,— обратился я къ нему, желая сказать ему что нибудь пріятное.

Баркисъ потеръ себ щеку рукавомъ, взглянулъ на рукавъ, какъ будто ожидая увидть на немъ отпечатокъ своего цвтущаго лица, но ничего не отвтилъ на мою любезность.

— Я исполнилъ ваше порученіе, Баркисъ, — снова заговорилъ я.— Я написалъ тогда Пегготи, о чемъ вы просили.

— Ага!— буркнулъ Баркисъ, казавшійся въ дурномъ расположеніи духа.

— Разв я не ладно сдлалъ, Баркисъ?вновь спросилъ я посл нкотораго молчанія.

— Нтъ, не то,— отвчалъ онъ.

— А что-жъ, можетъ быть, мн вовсе не слдовало писать ей о томъ, что вы просили?

— Писать-то, да, но изъ этого ничего не вышло. Вотъ что!

Такъ какъ я не могъ понять, что онъ хотлъ этимъ сказать, то повторилъ за нимъ: ‘Ничего не вышло?’

— Да, ничего не вышло, — сказалъ онъ и искоса посмотрлъ на меня.— Никакого отвта не было.

— Значитъ, вы ожидали отвта, Баркисъ?— спросилъ я и широко раскрылъ глаза отъ удивленія, такъ какъ дло принимало новый оборотъ для меня.

— Если кто говоритъ, что онъ не прочь,— перебилъ Баркисъ и при этомъ медленно перевелъ свой взоръ на меня, — то, разумется, ожидаетъ отвта отъ того лица, къ которому онъ обратился, а вотъ отвта и посейчасъ нтъ никакого.

— Отчего же вы сами не сказали ей этого, Баркисъ?

— Гмъ!— проворчалъ Баркисъ,— У меня нтъ случая разговаривать съ нею. Я во всю жизнь не сказалъ ей даже трехъ словъ и не буду говорить съ ней..

— Хотите я за васъ это сдлаю, Баркисъ?— спросилъ я посл нкотораго колебанія.

— Что жъ, пожалуй,— проговорилъ онъ, поворачиваясь опять въ мою сторону,— скажите, что Баркисъ ждетъ отвта. Если она спроситъ, какого отвта?— скажите тогда: отвта на то, о чемъ я теб писалъ. А если спроситъ: объ чемъ?— скажите, что Баркисъ не прочь…

Эту краснорчивую фразу Баркисъ закончилъ такимъ добродушнымъ пинкомъ локтя въ мой бокъ, что у меня сдлалось колотье въ ребрахъ. Потомъ он опять углубился въ свои думы и только спустя полчаса вынулъ изъ кармана кусокъ мла и какъ бы для памяти на кузов повозки начертилъ: ‘Клара Пегготи’.

Ахъ, съ какимъ страннымъ смшаннымъ чувствомъ не то радости, не то грусти приближался я къ своему дому, который уже утратилъ для меня свое прежнее значеніе! На каждомъ шагу я наталкивался на предметы, которые напоминали мн о счастливомъ прошломъ, промелькнувшемъ какъ сонъ и канувшемъ въ вчность.

‘Какъ живо пронеслись въ моей памяти т дни, когда моя мама, Пеготти и я жили душа въ душу и никто не становился между нами. Воспоминаніе объ этомъ прошломъ навяло на меня такія печальныя мысли, что я не понималъ, радовался ли я тому, что ду домой или нтъ….

Наконецъ, я очутился передъ нашимъ домомъ, гд голые, старые вязы въ саду простирали свои многочисленныя втви въ холодное пространство морознаго дня и втеръ разносилъ съ нихъ остатки грачевыхъ гнздъ.

Баркисъ поставилъ мой чемоданъ у садовой калитки, и ухалъ, оставивъ меня одного.’Я пошелъ по садовой дорожк къ дому, посматривая на верхнія окна и опасаясь увидть тамъ угрюмыя лица м-ра и мисъ Мурдстонъ. Однако, я никого не увидалъ. Я подошелъ къ дому, открылъ дверь, которая, какъ я зналъ, днемъ никогда не запиралась, и осторожно вошелъ внутрь.

Изъ нашей комнаты до моего слуха донеслось тихое пніе моей матери. То, что она напвала, было какъ будто и ново, а вмст съ тмъ и такъ знакомо, что пніе это переполнило мое сердце радостнымъ чувствомъ. Что-то необъяснимое въ голос моей мамы вселило во мн увренность, что она была одна. И я тихонько вошелъ въ комнату. Она сидла у камина съ младенцемъ на рукахъ, крошечная ручка котораго лежала на ея ше. Она всматривалась въ лицо малютки и пла ему свою пснь. Значитъ, я не ошибся:— она была одна!

Я окликнулъ ее, она въ испуг вскочила съ мста, по какъ только увидла, что это я, назвала меня своимъ милымъ Дэви, любимымъ, роднымъ своимъ мальчикомъ, и быстро пошла ко мн навстрчу, опустившись рядомъ со мной на колни, она принялась цловать и ласкать меня, потомъ прижала мою голову къ своей груди рядомъ съ головкой малютки и приложила его ручку къ моимъ губамъ.

— Это твой братъ,— сказала она и опять принялась цловать меня, крпко обнявъ за шею. Какъ разъ въ это время въ комнату вбжала Пегготи, бросилась возл насъ на полъ и, не помня себя отъ радости, стала ласкать поочереди то маму мою, то меня.

Я узналъ отъ нихъ, что я пріхалъ раньше, чмъ меня ожидали, а также и то, что м-ръ Мурдстонъ съ сестрой ухали въ гости къ сосдямъ и вернутся только къ вечеру. Такого счастья я уже никакъ не ожидалъ, я и не. мечталъ, что мы трое безъ постороннихъ опять сойдемся вмст, и я на время предался радостной мысли, что вернулись счастливые старые дни.

Мы сли обдать у камина. Пегготи хотла намъ прислуживать, но моя мама слышать не хотла объ этомъ и посадила ее вмст съ нами за столъ. Мн подали мою старую тарелку съ изображеніемъ на ней корабля съ поднятыми парусами, которую Пегготи во время моего отсутствія припрятала куда-то. Тутъ-же возл меня очутилась моя собственная кружка и мой старенькій маленькій ножикъ и вилка.

Когда мы сидли за столомъ, я воспользовался удобнымъ случаемъ, чтобы передать Пегготи порученіе Баркиса. Но не усплъ я еще окончить свою фразу, какъ Пегготи начала хохотать, закрывая свое лицо передникомъ.

— Пегготи,— спросила моя мама.— Что съ тобой?

Пегготи, ничего не отвчала, стала смяться еще пуще прежняго.

— Да что ты совсмъ одурла?— сказала, улыбаясь, моя мать.

— Ахъ, глупый онъ человкъ!— воскликнула Пегготи.— Подумайте только — онъ вздумалъ жениться на мн!

— Отчего же бы теб и не выйти за него замужъ?— сказала мама.

— Ужъ и не знаю,— возразила Пегготи,— и не говорите лучше! Да будь онъ хоть изъ золота, такъ и то мн не надо его!

— Такъ отчего ты не скажешь ему этого, чудачка?— спросила мать.

— Сказать ему?— повторила Пегготи и выглянула изъ за передника.— Да онъ самъ не говорилъ мн ни слова. Впрочемъ, и то сказать, что если-бы онъ только посмлъ заговорить со мною объ этомъ, такъ я бы ему задала за его дерзость. Вотъ еще не доставало!

Я замтилъ, что лицо моей мамы, улыбавшейся во время этого разговора, постепенно становилось серьезне и задумчиве. Впрочемъ, уже въ первую минуту нашей встрчи съ ней мн бросилось въ глаза, что она очень измнилась. Лицо у нея было такое-же прекрасное, какъ и прежде, но какъ будто-бы осунулось и приняло новое выраженіе усталости и грусти, руки-же ея были такъ худы и блдны, что казались почти прозрачными. Но больше всего въ ней поражало отсутствіе прежней веселости и беззаботности. Помолчавъ немного, она положила свою руку на плечо Пегготи и сказала:

— Милая Пегготи, такъ ты пока еще не думаешь выходить замужъ?.

— Я, сударыня?— спросила Пегготи и посмотрла на нее удивленными глазами.— Да избави меня Боже! Разумется нтъ!

— Такъ пока еще нтъ?— ласково переспросила мама.

— Да и никогда!— воскликнула Пегготи.

Тогда моя мама схватила ее за руку и сказала:

— Не покидай меня, Пегготи! Останься со мной. Можетъ быть, не долго теб придется ждать! А что-же я буду длать безъ тебя, скажи на милость!

— Чтобы я покинула васъ?— вскричала Пегготи.— Да ни за что на свт! Съ чего это вамъ взбрело въ голову? Выкиньте вс эти глупыя мысли изъ головы, это, вдь, сущій вздоръ! Я останусь у васъ, пока не состарюсь совсмъ и стану сгорбленной старухой! Вотъ что! А когда оглохну, да ослпну, стану беззубой и никому ненужной, тогда я пойду къ моему Дэви и попрошу его, чтобы онъ пріютилъ меня у себя.

— А я, Пегготи,— уврялъ я,— буду такъ радъ, когда ты придешь ко мн, что приму тебя какъ настоящую королеву.

— Благослови тебя Господь, мой голубчикъ!— воскликнула Пегготи.

Тутъ Пегготи начала меня цловать, точно напередъ благодаря меня за мое гостепріимство, потомъ она взяла малютку изъ люльки и начала укачивать его, убравши-же со стола, она явилась уже въ другомъ чепц, съ рабочимъ ящичкомъ и огаркомъ восковой свчи — совершенно такъ, какъ въ былое время.

Мы втроемъ услись у камина и весело болтали. Я разсказывалъ о томъ, какой у насъ строгій м-ръ Крикль, и он об отъ души пожалли обо мн. Разсказывалъ я имъ и про Стирфорта, какой онъ славный малый, какъ онъ взялъ меня подъ свою защиту, на что Пегготи замтила, что не полнилась бы пробжать двадцать миль, чтобы только взглянуть на него. Потомъ, когда малютка проснулся, я взялъ его на руки и сталъ нжно укачивать, а когда онъ уснулъ, я, по старой привычк, слъ возл мамы, прижался къ ней, обнялъ ее и положилъ свою голову на ея плечо. И снова, какъ въ былые годы, ея прекрасные волосы, падая мн на лицо, укрыли меня какъ-бы крыломъ ангела, и я чувствовалъ себя безгранично счастливымъ около нея.

Сидя такъ у камина и всматриваясь въ тлющіе уголья, мн представлялось, будто я никогда не отлучался изъ дома, будто вовсе не существовало никакого м-ра Мурдстона и его сестрицы, а были на бломъ свт только мама моя, Пегготи, да я самъ.

Воспоминаніе объ этомъ вечер, послднемъ, который довелось намъ провести втроемъ, какъ въ доброе старое время, никогда не изгладится изъ моей памяти.

Было уже почти десять часовъ, когда мы услышали стукъ отъ колесъ приближавшагося экипажа. Мы быстро вскочили со своихъ мстъ и мама торопливо сказала мн, что такъ какъ уже теперь поздній часъ, а м-ръ и миссъ Мурдстонъ вообще полагаютъ, что дтямъ слдуетъ ложиться спать пораньше, то самое лучшее итти мн сейчасъ-же наверхъ. Я поцловалъ маму и тотчасъ отправился со свчей въ свою спальню, прежде нежели они успли войти въ комнату.

На другое утро мн было очень непріятно спускаться внизъ къ завтраку, такъ какъ съ того знаменательнаго дня, когда я такъ оскорбилъ м-ра Мурдстона, я еще ни разу не видался съ нимъ. Итти все-таки было нужно, но я раза два возвращался съ полдороги опять въ свою комнату прежде, чмъ ршился войти въ столовую.

М-ръ Мурдстонъ стоялъ тамъ спиной у камина, онъ пристально посмотрлъ на меня, когда я вошелъ въ комнату, но не проронилъ ни одного слова.

Я на минуту смутился, но потомъ подошелъ къ нему и сказалъ:

— Простите меня, прошу васъ, сэръ. Я очень раскаиваюсь въ моемъ поступк и надюсь, что’вы простите меня.

— Меня радуетъ, что ты раскаиваешься въ своемъ проступк, Давидъ,— коротко проговорилъ онъ и протянулъ мн ту самую руку, которую я прокусилъ.

Мн бросилось въ глаза красное пятно на его рук, но едва-ли не больше этого пятна покраснли мои щеки, когда мои глаза встртились съ его зловщимъ взглядомъ.

— Позвольте узнать о вашемъ здоровь, миссъ Мурдстонъ?— обратился я къ его сестр.

— Ахъ, Боже мой!— вздохнула миссъ Мурдстонъ, протягивая мн вмсто своей руки чайную ложку.— Долго-ли будутъ продолжаться каникулы?

— Одинъ мсяцъ.

— Считая съ какого-же дня?

— Съ сегодняшняго.

— Такъ,— проговорила миссъ Мурдстонъ.— Значитъ, уже однимъ днемъ меньше.

Съ этого дня она каждое утро исправно вычеркивала. въ своемъ календар протекшій день, длая это каждый разъ съ недовольнымъ видомъ до тхъ поръ, пока не дошла до двузначныхъ цифръ, и только тогда немного растаяла, а когда дло подошло къ концу мсяца, то она гаже замтно повеселла.

Въ самый первый-же день моего пребыванія въ дом я имлъ несчастіе привести ее въ сильное негодованіе, и вотъ какъ это случилось: я вошелъ въ комнату, гд она сидла вмст съ моею матерью, державшею на колняхъ малютку-братца, которому едва минуло нсколько недль, лаская ребенка, я осторожно взялъ его къ себ на руки. Увцдвъ это, миссъ Мурдстонъ вдругъ такъ сильно вскрикнула, что. я чуть не выронилъ младенца изъ рукъ.

— Что такое, милая Дженъ?— испугалась моя мать.

— Богъ мой, Клара! Разв вы не видите?— вопила миссъ Мурдстонъ.

— Да что-же случилось, милая Дженъ?— спросила мама.— Что такое?

— Ребенокъ у него на рукахъ!— кричала миссъ Мурдстонъ.— Какъ это можно! Помилуйте, онъ нянчится съ ребенкомъ!

Она сначала какъ-бы остолбенла отъ гнва, а потомъ бросилась ко мн и вырвала малютку изъ моихъ рукъ. Затмъ съ нею сдлался обморокъ, и пришлось ей дать выпить вишневой настойки, чтобы привести ее въ чувство. Когда она очнулась, то торжественно объявила, что безусловно запрещаетъ мн брать братишку на руки. Тутъ мама моя, которая, какъ я могъ замтить, была совершенно иного мннія, все-таки чуть внятно подтвердила запретъ, сказавъ: ‘да, конечно, ты права, милая Дженъ’.

Я разсказываю здсь только одинъ случай изъ ряда многихъ другихъ, какъ доказательство того, до чего доходило нерасположеніе ко мн миссъ Мурдстонъ, выходило такъ, что т, которые любили меня, не смли явно выказывать свою любовь и, наоборотъ, т, которые меня не любили, выражали это чувство съ ужасающей откровенностью, такъ что я постоянно находился въ какомъ-то натянутомъ, глупомъ положеніи. Поэтому, ршивъ, насколько было возможно, держаться въ сторон, я цлые часы проводилъ въ своей неуютной комнат, съ накинутымъ на плечи теплымъ верхнимъ платьемъ, за чтеніемъ моихъ любимыхъ книгъ.

Я чувствовалъ себя совсмъ хорошо только въ кухн, въ обществ Пегготи, но м-ръ Мурдстонъ заявилъ свое неудовольствіе по поводу того, что я сторонюсь отъ нихъ, и я долженъ былъ отказаться отъ единственнаго своего развлеченія — коротать время въ бесдахъ съ моей милой Пегготи.

Такъ проводилъ я свое каникулярное время вплоть до того утра, когда миссъ Мурдстонъ объявила: ‘ну, сегодня уже послдній день’!— подавая мн при этомъ въ послдній разъ обычную утреннюю чашку чаю.

Разставаніе съ домомъ нисколько не было тягостно для меня, скоре я даже радовался при мысли, что снова увижу Стирфорта. Опять у садовой калитки появился Баркисъ и опять раздался предостерегающій окликъ миссъ Мурдстонъ: ‘Клара’! въ то время, когда моя мама наклонилась, чтобы поцловать меня на прощаніе.

Я обнялъ маму и маленькаго братишку и хотя былъ очень опечаленъ тмъ, что разставался съ нею, но нисколько не сокрушался о томъ, что узжаю изъ дому, такъ какъ чувствовалъ, что у семейнаго очага что-то точно порвалось и ничто, казалось, не могло возстановить нашихъ прежнихъ отношеній съ моей милой мамой.

Объ этомъ разставаніи съ мамой запечатллся въ моей памяти не столько послдній поцлуй ея, хотя онъ былъ такой же сердечный, какъ и вс ласки ея, сколько то, что послдовало посл этого прощальнаго поцлуя. Когда я уже сидлъ въ повозк, она окликнула меня, я оглянулся и увидлъ, что она стоитъ у калитки, держа высоко поднятыми руками своего малютку, чтобы я могъ видть его. Воздухъ былъ свжій, но было такъ тихо, что ни одинъ волосокъ на ея голов, ни одна складка на плать не шелохнулись, когда она, пристально глядя на меня, высоко поднимала своего малютку.

Такою я навсегда потерялъ ее изъ вида, когда отъхалъ отъ дома, такою же я часто видлъ ее потомъ во сн, когда вернулся въ училище. И всегда она, какъ мн казалось, стояла, какъ чудное видніе, у изголовья моей кровати и молча пристально смотрла на меня, держа передъ собою высоко поднятыми руками моего младенца-брата.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не буду описывать здсь всего, что происходило у насъ въ училищ до дня моего рожденія въ март. Горестное воспоминаніе объ этомъ дн до того врзалось въ моей памяти, что какъ бы заслонило собою остальныя впечатлнія этого времени…

Въ это памятное утро, лишь только мы вернулись съ обычной нашей прогулки посл завтрака, въ классъ вошелъ м-ръ Шарпъ и объявилъ: ‘Давида Копперфильда зовутъ въ пріемную’.

Ожидая получить корзину съ подарками отъ Пегготи, я весь просіялъ отъ радости.

— Не спшите такъ, Давидъ,— сказалъ м-ръ Шарпъ — успете, другъ мой, не торопитесь.

Прочувствованный тонъ голоса нашего учителя долженъ былъ бы послужить мн предзнаменованіемъ чего-то необычайнаго и отнюдь не радостнаго, но я въ эту минуту не обратилъ вниманія на его слова и поспшно вошелъ въ гостиную, гд нашелъ м-ра Крикля, сидвшаго за завтракомъ и читавшаго газету и г-и.у Крикль, державшую въ рукахъ распечатанное письмо. Корзинки же съ подарками тутъ никакой не было.

— Давидъ Копперфильдъ,— обратилась ко мн г-жа Крикль, подводя меня къ дивану, на который она услась рядомъ со мной,— я должна поговорить съ вами. Я имю сообщить вамъ кое-что.

М-ръ Крикль, на котораго я невольно посмотрлъ, покачалъ въ это время головой и, не глядя на меня, съ глубокимъ вздохомъ проглотилъ большой кусокъ бутерброда.

— Вы еще слишкомъ юны и не знаете, какъ съ каждымъ днемъ все мняется на свт, — продолжала г-жа Крикль,— и какъ люди исчезаютъ со свта. Но, поздно или рано, мы вс должны это узнать, Давидъ.

Я посмотрлъ на нее въ недоумніи, выжидая, что она скажетъ дальше. Прошла минута молчанія и потомъ она обратилась ко мн съ вопросомъ: ‘Скажите, вс ли ваши были здоровы, когда вы узжали изъ дома посл каникулъ?’ — и прибавила. ‘Мамаша ваша была тогда совсмъ здорова?’

Не знаю самъ почему, но вдругъ я весь затрясся и продолжалъ глядть на нее, не отвчая ни слова на ея вопросъ.

— Мн это очень прискорбно,— продолжала она,— но я должна сообщить вамъ, что ваша мать, какъ я объ этомъ узнала сегодня утромъ, очень больна.

Мн казалось, что между мной и г-жей Крикль вдругъ образовался какой-то туманъ, ея обликъ какъ будто куда-то уплылъ отъ меня и по моимъ щекамъ потекли горячія слезы.

— Она опасно больна,— повторила г-жа Крикль.

Тогда я все понялъ…

— Она скончалась.

Но этого уже не нужно было и говорить. Изъ груди моей вырвался вопль отчаянія, я почувствовалъ себя круглымъ сиротой и совершенно одинокимъ на этомъ необъятномъ свт.

Госпожа Крикль отнеслась ко мн очень сердечно. Она удержала меня на цлый день у себя. Я плакалъ и сокрушался, пока не смыкались глаза отъ усталости, просыпался отъ этого полусна и опять начиналъ плакать.

И все-таки, какъ ни сильна была моя грусть, мои мысли по временамъ отвлекались отъ постигшаго меня горя. Я начиналъ думать о нашемъ дом, о томъ, какъ онъ теперь опустетъ, думалъ о моемъ маленькомъ братишк, который, какъ мн передала г-жа Крикль, хвораетъ и тоже, вроятно, не долго проживетъ.

Вспомнилась мн могила моего отца на кладбищ близъ нашего дома и я думалъ о томъ, какъ теперь моя мама будетъ лежать тамъ рядомъ съ нимъ подъ знакомыми мн развсистыми деревьями.

ГЛАВА VII.
Печальные дни.

Узжая на другой день домой изъ Салемгауза, мн и въ голову не приходило, что я никогда уже не вернусь туда. Мы хали всю ночь въ дилижанс и только къ десяти часамъ прибыли въ Ярмутъ. Я сталъ высматривать Баркиса, но его не было, вмсто него пріхалъ толстый, маленькій старичекъ въ черной одежд и широкополой шляп. Онъ подошелъ къ дилижансу и спросилъ:

— Тутъ молодой мистеръ Копперфильдъ?

— Да, здсь, сэръ.

— Пожалуйста, подемъ-те со мной, молодой человкъ,— сказалъ онъ, отворяя дверцы дилижанса,— мн поручено привезти васъ домой

Я подалъ ему руку, недоумвая, кто бы могъ быть этотъ господинъ, и мы прошли узенькимъ переулкомъ къ магазину, на которымъ была вывска съ надписью: ‘Омеръ, портной, торговля сукнами, похоронныя принадлежности и проч.’. Это была маленькая узенькая лавочка, наполненная различными готовыми платьями и кусками матерій, а также множествомъ шляпъ и фуражекъ. Мы прошли въ заднюю комнату, гд сидли три двушки, усердно работавшія надъ грудами черной матеріи, разложенной на стол, и окруженныя обрзками, которыми былъ усянъ весь полъ комнаты.

Вс три двушки при нашемъ вход подняли головы, чтобы взглянуть на меня, и снова принялись за работу.

— Ну, Минни,— обратился мой спутникъ къ одной изъ двушекъ,— какъ подвигается у васъ работа?

— У насъ будетъ все готово вовремя для примрки, — отвчала она весело, не глядя на него.— Ты не безпокойся, отецъ.

М-ръ Омеръ снялъ свою широкополую шляпу и, отдуваясь, услся на стулъ. Онъ былъ такъ толстъ, что ему надо было отдышаться прежде, чмъ онъ могъ сказать:

— Вотъ и прекрасно. Теперь я могу снять мрку съ молодого человка. Будьте добры пройти со мной въ магазинъ, мистеръ Копперфильдъ.

Я прошелъ съ нимъ туда и онъ, показавъ мн кусокъ черной матеріи, сказалъ, что это сукно высшей добротности и даже слишкомъ хорошаго качества для траурнаго платья, затмъ началъ снимать съ меня мрку, записывая цифры въ книгу. Покончивъ съ этимъ, онъ, съ трудомъ преодолвая свою одышку, провелъ меня обратно въ комнату позади магазина и здсь, наклонившись надъ маленькой, спускавшейся внизъ, лсенкой, сталъ кричать: ‘Подайте чай и бутерброды наверхъ’. Спустя нкоторое время мн подали завтракъ. Но я почти ничего не могъ сть, такъ какъ тяжелый запахъ крепа и другихъ траурныхъ матерій, распространявшійся по всему магазину, отнималъ у меня аппетитъ. Я обратился къ м-ру Омеру съ вопросомъ, не знаетъ-ли онъ что-нибудь о здоровья моего малютки — брата и онъ, сначала покачавъ головой, проговорилъ:

— Онъ лежитъ на рукахъ своей матери.

— Ахъ, бдняжка! Неужели онъ тоже умеръ?

— Не печальтесь очень, мой милый, да, малютка скончался.

Это извстіе опять разбередило мои раны. Я бросилъ свой недоденный завтракъ и отошелъ въ уголокъ, гд склонилъ свою голову на столъ, съ котораго Минни тотчасъ же бросилась снимать куски матеріи, опасаясь, что я своими слезами испорчу лежавшія на немъ траурныя вещи.

Эта Минни, очевидно, была очень добрая двушка, простоявъ минутку около. меня и видя мою печаль, она осторожно и ласково отвела мои волосы отъ заплаканныхъ глазъ.

Раздававшійся все время со двора стукъ вдругъ прекратился и въ комнату вошелъ красивой наружности мальчикъ, держа въ рук молотокъ. Ротъ его былъ наполненъ маленькими гвоздиками, которые онъ долженъ былъ вынуть изо рта прежде, чмъ начать говорить.

— Ну, Іорамъ,— обратился къ нему м-ръ Омеръ,— какъ подвигается работа?

— Все уже готово, сэръ, Сейчасъ прідетъ и по,возка.

Тогда м-ръ Омеръ поднялся съ своего мста и сказалъ мн:

— Можетъ быть, молодой человкъ, вы хотли бы взглянуть на…

— Нтъ, прошу тебя, отецъ,—перебила его Минна.

— Можетъ быть, ему было бы пріятно, моя милая…— продолжалъ м-ръ Омеръ.— Впрочемъ, пожалуй, ты и права.

Не знаю почему именно, но я догадался, что рчь шла о гроб моей милой мамы.

Наконецъ, кончивъ шитье, двушки начали очищать свои платья отъ нитокъ и обрзковъ и затмъ удалились изъ комнаты, кром Минны, которая стала укладывать вещи въ корзинку.

Подъхала, наконецъ, и повозка. Сначала уложили въ нее корзины, потомъ усадили, меня, а за мной послдовали м-ръ Омеръ, Минни и Іорамъ.

Всю дорогу мои спутники весело болтали, а при остановк на полпути ли и пили, какъ будто совер,шали веселую загородную прогулку, но въ то же время они заботились и обо мн и старались уговорить меня подкрпиться дою. Однако, я ни до чего не могъ дотронуться и, когда мы подъхали къ нашей калитк, я быстро выскочилъ изъ повозки.

Не усплъ я еще сдлать нсколько шаговъ къ дому, какъ уже очутился въ объятіяхъ Пегготи, которая встртила меня громкими рыданіями, скоро, однако, она нсколько овладла собой и стала говорить со мной шепотомъ, двигаясь на ципочкахъ, какъ будто опасалась потревожить сонъ моей мамы.

М-ръ Мурдстонъ не обратилъ на меня никакого вниманія, когда я вошелъ въ комнату. Онъ сидлъ въ своемъ кресл передъ каминомъ и тихо плакалъ. Миссъ Мурдстонъ, усердно писавшая что-то за столомъ, заваленнымъ письмами и бумагами, протянула мн свои длинные холодные пальцы и безстрастнымъ шепотомъ спросила меня, примряли-ли мн мое траурное платье.

Я отвчалъ утвердительно..

— А твои рубашки? Ты привезъ ихъ съ собой?

— Да. Я привезъ домой вс свои вещи.

Такъ я не услышалъ отъ нея ни одного слова утшенія. Мн кажется, она была отчасти довольна, что ей представился случай проявить то самообладаніе, которымъ она такъ гордилась. Она не упустила случая выказать и свою аккуратность, и цлый день просидла за столомъ, записывая и провряя счета и царапая по бумаг своимъ твердымъ перомъ. Братъ ея по временамъ бралъ въ руки книгу, но,, какъ я замтилъ, не читалъ ее, а только перелистывалъ, потомъ опять клалъ ее въ сторону и начиналъ ходить взадъ и впередъ по комнат. Я по цлымъ часамъ просиживалъ тутъ же наблюдая за нимъ и, ради развлеченія, считая его шаги.

Въ дни, предшествовавшіе похоронамъ, я встрчался съ Пегготи лишь мелькомъ. Когда мн приходилось спускаться или подниматься по лстниц, то я постоянно видлъ ее вблизи комнаты, въ которой лежала моя мать съ малюткой, а по вечерамъ она подходила къ моей постели и оставалась возл меня, пока я засыпалъ. Однажды она повела меня съ собой въ комнату моей матери. Я помню, что когда мы вошли туда и я. увидлъ покрытую блоснжнымъ покрываломъ кровать, мн представилось, что именно тутъ, подъ этимъ покрываломъ, сосредоточивается все благоговйное безмолвіе, царившее въ дом, и когда Пегготи хотла открыть это покрывало, то я вскрикнулъ!

— Нтъ, нтъ, не надо!— и тихо отстранилъ ея руку.

Наступилъ день похоронъ. Въ церкви раздается колокольный звонъ и мы двигаемся впередъ.

За гробомъ идутъ м-ръ Мурдстонъ, одинъ ближайшій сосдъ, другъ нашего дома, домашній докторъ и я. Медленнымъ шагомъ двигаются носильщики со своей ношей, они проходятъ мимо вязовъ черезъ садовую калитку на кладбище, гд я такъ часто въ лтнія утра заслушивался пніемъ птицъ.

Все кончено, могила зарыта, и мы возвращаемся назадъ домой. Сердце мое наполнено не поддающейся описанію печалью, докторъ Чилипъ старается меня ободрить и заставляетъ меня выпить воды, на мою же просьбу позволить мн удалиться въ мою комнату, онъ отпускаетъ меня съ какою-то женственной лаской.

Вскор, какъ я и ожидалъ, пришла ко мн наверхъ Пегготи и сла возл меня на постель, она взяла мою руку и, повременамъ прижимая ее къ своимъ губамъ или гладя ее, понемногу разсказала мн, какъ все случилось.

— Она уже давно хворала и съ каждымъ днемъ все слабла — начала она,— Послдній разъ, что я видла ее спокойной и счастливой, какъ въ былые годы, это въ тотъ вечеръ, когда ты вернулся изъ школы, голубчикъ мой. А когда ты узжалъ отъ насъ, она сказала мн: ‘Никогда больше уже не увижу я своего милаго мальчика. Какой-то внутренній голосъ предсказываетъ мн это’ Она все время старалась казаться бодрой и веселой, но трудно ей было. Она даже мужу своему не говорила всего, что говорила мн. Но какъ-то однажды вечеромъ она сказала ему: ‘Ахъ, милый мой, мн кажется, что я скоро умру’, а когда я въ этотъ же вечеръ укладывала ее спать, она говоритъ мн: ‘Ну, теперь, по крайней мр, я спокойна, что предупредила его. Ахъ, я такъ слаба, такъ устала! Останься здсь, Пегготи, пока я буду спать, не покидай меня. Да благословитъ Господь обоихъ моихъ милыхъ дтокъ! Сохрани и помилуй Господи моего бднаго сироту Дэви!’

Пегготи умолкла не надолго, слегка похлопала по моей рук и продолжала:

— Въ послдній вечеръ она поцловала меня и сказала: ‘Если и малютка умретъ, Пегготи, то пусть положатъ его ко мн на руки и похоронятъ насъ вмст’. Желаніе ея исполнено, бдный ангелочекъ пережилъ ее только на одинъ день. ‘Пусть мой милый Дэви проводитъ насъ’,— сказала она,— ‘передай ему, что его мать, когда лежала здсь больная, не одинъ, а тысячу разъ благословляла его’. Поздно ночью она попросила пить и, когда я подала ей воды, она такъ нжно улыбнулась мн, милая моя красотка!..

Подъ утро, когда уже взошло солнце, она сказала: ‘Милая Пегготи, положи твою руку мн подъ голову и поверни къ себ, мн хочется видть тебя поближе’. Я исполнила ея желаніе и ахъ, Дэви — это были уже послднія ея слова! Она заснула спокойно, какъ дитя…

Пегготи замолкла. Безыскусственный разсказъ ея вызвалъ въ моемъ воображеніи прежній образъ моей молоденькой мамы, какою она была, когда въ сумеркахъ весело танцовала со мной въ нашей гостиной и, запыхавшись, бросалась въ кресло, шаловливо оправляя свои растрепавшіеся роскошные локоны и обматывая ихъ вокругъ своихъ пальцевъ. Этотъ образъ навсегда запечатллся въ моей памяти, совершенно вытснивъ собою грустное представленіе, вызванное во мн воспоминаніемъ о ней, какой я ее видлъ незадолго до ея преждевременной кончины.

ГЛАВА VIII.
Вторая поздка къ мистеру Пегготи.

Какъ только посл похоронъ раскрыли окна и впустили свтъ въ нашъ домъ, миссъ Мурдстонъ сочла первымъ долгомъ объявить Пегготи, что она можетъ искать себ новое мсто. Хотя ей было вовсе не легко жить у насъ при новыхъ условіяхъ, но, кажется, она все-таки охотно осталась-бы ради меня. Она сказала мн, что намъ надо разстаться, и мы оба горевали при мысл о разлук.

Что-же касается меня, то ни слова не было сказано о моемъ будущемъ и, повидимому, ничего еще не было ршено. По всей вроятности, Мурдстонамъ было-бы пріятно такъ-же легко отдлаться отъ меня, какъ отъ Пегготи, если-бы это только было возможно. Я ршился какъ-то спросить у миссъ Мурдстонъ, когда именно я долженъ буду вернуться въ училище, но она на это сухо отвтила, что, вроятно, я уже больше не вернусь туда. Меня, точно такъ же какъ и Пегготи, очень безпокоилъ вопросъ о моей будущности, но мы ничего не могли узнать по этому поводу.

Въ это время произошла перемна въ моемъ положеніи, которая хотя и нсколько ослабила натянутость нашихъ отношеній, но должна была-бы внушить мн опасенія насчетъ моей дальнйшей судьбы, если-бы только я умлъ взвшивать факты. Теперь уже отъ меня не требовалось, чтобы я занималъ свое мсто въ гостиной, скоре, наоборотъ, миссъ Мурдстонъ явно выражала свое неудовольствіе, когда я появлялся тамъ, точно также былъ снятъ запретъ относительно моего пребыванія на кухн у Пегготи. Было замтно, что и м-ръ Мурдстонъ относился безразлично къ тому, гд я нахожусь, лишь бы только я не попадался ему на глаза. Обо мн какъ-будто вовсе позабыли и вс мои опасенія, что м-ръ Мурдстонъ или его сестра примутся снова за мое образованіе, оказались напрасными.

Я не могу сказать, чтобы это особенно печалило меня. Я все еще находился подъ впечатлніемъ смерти моей матери и ко всему прочему относился безучастно. Временами, правда, на меня нападалъ страхъ, что я такъ и останусь неучемъ и, когда выросту, буду слоняться,:о деревн одинокимъ, угрюмымъ оборванцемъ, или-же я начиналъ мечтать о перемн мста жительства, о приключеніяхъ и подвигахъ, какіе совершали любимые мои герои романовъ, но все это были мечты, которыя испарялись, оставляя меня въ прежнемъ невдніи о томъ, что меня ожидаетъ въ будущемъ.

Тмъ временемъ Пегготи объявила мн о своемъ ршеніи перехать на жительство къ брату въ Ярмутъ. Меня радовала мысль, что она поселится не очень далеко отъ насъ, тмъ боле, что она общала навщать меня непремнно каждую недлю. Но у нея на ум былъ еще и другой планъ, который привелъ меня въ восторгъ: она задумала взять и меня съ собой погостить у ея брата.

— Что-жъ, Дэви,— заявила она,— если они тутъ не особенно дорожатъ тобою, то, можетъ быть, и отпустятъ тебя?

Предо мною пронеслась картина тихой жизни среди честныхъ, расположенныхъ ко мн людей, представилось мн, какъ я буду опять гулять по морскому берегу и собирать ракушки съ маленькой Эмми, которой я разскажу обо всхъ своихъ невзгодахъ. Смущало меня только то, какъ отнесется миссъ Мурдстонъ къ нашему проекту, но скоро все уладилось, такъ какъ Пегготи, съ приведшей меня въ изумленіе смлостью, при первомъ удобномъ случа приступила къ этой особ съ просьбой отпустить меня и добилась слдующаго отвта,

— Мальчишка, разумется, тамъ совсмъ облнится, но онъ лнится и здсь, да и везд- онъ будетъ лниться, а принимая въ соображеніе, что прежде всего необходимо позаботиться о спокойствіи моего брата, я, конечно, ничего не имю противъ этой поздки.

Я поблагодарилъ ее, воздержавшись, однако, отъ проявленія излишней радости, изъ опасенія, чтобы она вдругъ не вздумала измнить своего ршенія. Предосторожность моя была, дйствительно, очень умстна, въ чемъ я убдился по взгляду, брошенному на меня изъ-за банки съ пикулями, которую миссъ Мурдстонъ держала въ рукахъ,— взгляду, до того кислому, что, казалось, ея черные глаза пропитались содержимымъ этой банки. Позволеніе хать было, однако, получено и оставалось въ сил, такъ какъ мсяцъ спустя мы съ Пегготи уже были наготов, чтобы пуститься въ путь.

Прежній нашъ возница — Баркисъ вошелъ къ намъ за сундуками Пегготи. Онъ раньше никогда не входилъ при подобныхъ случаяхъ въ домъ, но всегда ждалъ у садовой калитки, чтобы ему вынесли поклажу. Тутъ онъ, однако, сдлалъ исключеніе и, взваливъ на себя самый тяжелый сундукъ Пегготи, многозначительно, насколько можно было ожидать отъ такого неподвижнаго человка, взглянулъ на меня.

Пегготи съ грустью покидала домъ, гд провела столько лтъ своей жизни и гд такъ сильно привязалась къ моей матери и ко. мн. Она рано утромъ успла сходить на кладбище и сла въ повозку, закрывая свое лицо платкомъ.

Пока она сидла такая печальная, Баркисъ какъ-бы застылъ на своемъ мст, напоминая собою набитое соломою чучело. Но когда Пегготи немного успокоилась и начала разговаривать со мною, то Баркисъ замоталъ головою и сталъ улыбаться, искрививъ ротъ и оскаливъ зубы. Я никакъ не могъ понять, что означали его гримасы, но счелъ долгомъ вжливости чмъ-либо отозваться на его подмигиваніе и сказалъ:

— Сегодня прекрасная погода, Баркисъ.

— Недурная,— отвтилъ онъ, но своему обыкновенію выражаясь осторожно и сдержанно.

— Пегготи совсмъ успокоилась теперь, Баркисъ,— продолжалъ я, чтобы доставить ему удовольствіе.

Обдумавъ мое замчаніе, Баркисъ обратился уже прямо къ ней съ вопросомъ:

— Ну, что, успокоилась?— При этомъ Баркисъ придвинулся къ ней и подталкивалъ ее локтемъ, при каждомъ толчк повторяя свой вопросъ и придвигаясь къ ней все ближе и ближе, такъ что я, наконецъ, очутился въ такихъ тискахъ, что едва могъ дышать.

Пегготи пришла ко мн на выручку и Баркисъ по немногу высвободилъ меня. Но мн показалось, что онъ былъ очень доволенъ изобртеннымъ имъ способомъ выражать свои чувства, избавлявшимъ его отъ необходимости прибгать къ разговору. Способъ этотъ, очевидно, такъ понравился ему, что онъ повторялъ его нсколько разъ, заставляя меня изъ предосторожности каждый разъ вскакивать съ своего мста передъ каждымъ новымъ натискомъ.

Дохавъ до Ярмута, мы увидали м-ра Пегготи и Хама, которые стояли въ ожиданіи насъ на томъ-же мст, какъ и въ первый нашъ пріздъ, они встртили насъ самымъ радушнымъ образомъ и принялись тотчасъ-же вытаскивать изъ повозки сундуки Пегготи. Въ это время Баркисъ поманилъ меня подъ навсъ находившагося вблизи зданія.

— Слушайте,— сказалъ онъ,— кажется, все идетъ хорошо, дло налаживается.

Я вопросительно посмотрлъ на него, но, желая выказать свою проницательность, отвтилъ односложнымъ: ‘Ага’.

— Все идетъ хорошо!— продолжалъ Баркисъ — и это все устроили вы, я вамъ другъ, помните это! Все будетъ хорошо,— заявилъ онъ съ необычайно таинственнымъ видомъ.

Но я все-таки ничего не понималъ и таращилъ на него глаза. Тутъ Пегготи подозвала меня и мы двинулись вслдъ за м-ромъ Пегготи и Хамомъ. Дорогою Пегготи спросила меня, о чемъ мы толковали съ Баркисомъ? Я отвтилъ его словами, ‘что все идетъ хорошо’.

— Ну, да! Этакій нахалъ!— замтила Пегготи и тутъ-же прибавила:— Дэви! Мой милый мальчикъ! Что-бы ты подумалъ обо мн, если-бы я вздумала выйти замужъ?

Обсудивъ этотъ вопросъ, я отвтилъ:

— Что-жъ, Пегготи, я полагаю, что ты въ такомъ случа по-прежнему будешь все-таки любить меня?

Пегготи, къ немалому удивленію прохожихъ, а также и ея родственниковъ, тутъ-же на улиц бросилась меня обнимать и уврять, что любовь ея ко мн никогда, никогда не изсякнетъ.

— Но все-таки, скажи мн, мой дорогой,— приставала она,— какъ ты отнесся-бы къ моему замужеству?

— Если ты думаешь выйти замужъ за Баркиса, Пегготи,— изрекъ я, — то я думаю, что это было-бы очень хорошо, потому что въ такомъ случа ты всегда могла-бы даромъ пользоваться почтовою повозкою, чтобы прізжать ко мн…

— До чего только уменъ этотъ мальчикъ!— воскликнула Пегготи,— да, вдь, я-же сама только объ этомъ и думаю вотъ уже цлый мсяцъ! Ты правъ, мой дорогой! Да и кром того, пойми, что я буду свободне и примусь съ большей охотой хозяйничать въ собственномъ дом, чмъ если-бы я должна была работать у чужихъ. Къ тому-же я буду жить недалеко отъ мста упокоенія моей красавицы — твоей мамаши! И всегда я буду имть возможность навстить ея могилу. Когдаже я сама умру, то пусть меня похоронятъ недалеко отъ моей милой, дорогой красотки!

Мы сдлали нсколько шаговъ молча посл трогательныхъ словъ Пегготи.

— Ну, такъ вотъ что, сокровище мое,— возобновила разговоръ Пегготи, сжимая меня въ своихъ объятіяхъ.— Я еще обдумаю все и посовтуюсь съ братомъ. А пока мы съ тобою ничего не будемъ говорить объ этомъ. Баркисъ простой малый и я думаю, что съ нимъ можно ужиться.

Мы съ Пегготи при воспоминаніи о Баркис не могли удержаться отъ смха и подошли къ жилищу м-ра Пегготи въ самомъ хорошемъ настроеніи духа.

Все тамъ было по старому и у дверей насъ, какъ и въ первый разъ, встртила госпожа Гуммиджъ, какъ будто она такъ и не сходила съ этого мста. Даже и въ спаленьк моей стояла та-же синяя кружка съ морскою травою.

Но маленькой Эмми не было видно и я узналъ отъ м-ра Пегготи, что она въ школ.

— Она скоро вернется, сэръ,— объявилъ онъ,— мы тутъ вс подождемъ ее.

И для меня все казалось уже не тмъ, пока маленькой Эмми не было дома. Но я зналъ дорогу, по которой она должна была возвращаться домой, и пошелъ ей навстрчу.

Скоро на дорог показалась Эмми и я еще издали узналъ ее. Но когда она приблизилась и я увидалъ, что она стала выше ростомъ и еще красиве, чмъ была, на меня напало какое-то странное смущеніе, я вдругъ ршилъ пройти мимо, какъ-бы не замчая ее и устремивъ глаза вдаль.

Маленькая Эмми нисколько этимъ не была озадачена. Она пробжала мимо меня и заставила меня догнать ее уже почти у самаго жилища м-ра Пегготи.

Со дня нашей встрчи она во все время моего пребыванія у нихъ не переставала дразнить меня и перемна въ нашихъ отношеніяхъ чрезвычайно огорчала и удивляла меня. Теперь мы уже не сидли, какъ бывало, рядышкомъ у камина и уже рже гуляли съ нею по морскому берегу. То ей надо было учить заданные уроки, то была на рукахъ спшная работа. Однимъ словомъ, она за годъ нашей разлуки стала, какъ-бы гораздо старше меня. Она какъ будто по-прежнему была расположена ко мн, но поддразнивала меня и поднимала меня на смхъ. Если-же я выходилъ встрчать ее по дорог изъ школы домой, то она ухитрялась пробраться окольнымъ путемъ и, весело смясь, поджидала меня у дверей ихъ жилища, когда я, потерявъ всякую надежду дождаться ее, возвращался разочарованный домой. Выпадали, впрочемъ, и на мою долю пріятныя минуты, когда, напримръ, я заставалъ ее за работою на порог ихъ дома и, примостившись самъ на ступенькахъ, занималъ ее чтеніемъ.

Вечеромъ, въ самый день нашего прізда, къ намъ явился Баркисъ и велъ себя во все время своего визита до нельзя странно, обнаруживая крайнюю застнчивость и разсянность. Онъ принесъ съ собою узелокъ съ апельсинами, но ушелъ, не упомянувъ ни однимъ словомъ объ этомъ приношеніи, изъ чего вс заключили, что онъ, уходя, нечаянно забылъ захватить свой узелокъ съ собою. Хамъ бросился за нимъ въ догонку съ узелкомъ, но вернулся съ нимъ обратно, такъ какъ апельсины, по словамъ Баркиса, предназначались Пегготи. Посл этого перваго визита Баркисъ являлся къ намъ аккуратно каждый вечеръ, всегда въ одинъ и тотъ-же часъ и неизмнно съ узелкомъ, о которомъ не упоминалъ ни словомъ, но пряталъ за дверью. Эти галантныя преподношенія были самаго разнообразнаго свойства: то это были свиныя ножки для студеня, то громадныхъ размровъ швейная подушка, то мра яблоковъ, то канарейка въ клтк, то окорокъ ветчины.

Вообще ухаживаніе Баркиса отличалось совершенно своеобразнымъ характеромъ. Онъ очень рдко вступалъ въ разговоръ и просиживалъ у камина въ такой-же точно поз, какъ онъ обыкновенно сидлъ на облучк своей повозки, вперивъ глаза въ Пегготи. Однажды, вроятно подъ наплывомъ чувствъ, онъ похитилъ кончикъ восковой свчи, который Пегготи берегла для навощенія нитки, и, спрятавъ этотъ огарокъ въ свой жилетный карманъ, унесъ его домой. Посл этого подвига онъ вынималъ этотъ кусочекъ воска каждый разъ, когда это требовалось для работы Пегготи, и снова пряталъ его въ карманъ. Онъ, повидимому, былъ очень доволенъ собою и всми присутствующими и совсмъ помирился съ мыслью, что отъ него не требовалось вступать въ разговоръ. Часто посл его ухода Пегготи закрывала лицо передникомъ и долго смялась надъ нимъ.

Однажды, когда время моего отпуска изъ дома приближалось къ концу, намъ было объявлено, что Пегготи и Баркисъ намрены предпринять прогулку на другое утро и что я и маленькая Эмми будемъ сопровождать ихъ. Мы вс встали рано и едва покончили съ своимъ завтракомъ, какъ къ намъ подъхалъ Баркисъ, на этотъ разъ не въ почтовой повозк, а въ одноконной коляск. Пегготи была въ своемъ скромномъ, но аккуратно сшитомъ траурномъ плать, Баркисъ-же принарядился въ новый синій сюртукъ, съ такими длиннйшими рукавами, что перчатки оказались-бы излишними даже и въ очень холодную погоду, а воротникъ былъ такъ высокъ, что поднималъ кверху его волоса на затылк. Къ сюртуку были пришиты яркія пуговицы необычайной величины. Для пополненія эффекта, на немъ были коричневые панталоны и свтло-желтая жилетка.

Мы весело покатили и остановились у церковной ограды, къ которой Баркисъ привязалъ свою лошадь и вмст съ Пегготи вошелъ въ церковь, оставивъ меня и Эмми въ коляск.

Баркисъ и Пегготи пробыли довольно долго въ церкви, а когда вышли и снова услись въ коляску, мы направились дальше по окрестностямъ города. По дорог Баркисъ повернулся ко мн и спросилъ, подмигнувъ однимъ глазомъ:

— Какое имя я написалъ тогда на своей повозк?

— Клара Пегготи, отвчалъ я.

— Такъ, ну, а какое имя долженъ былъ-бы я написать теперь?

— Клара Пегготи, какъ и прежде.

— Вотъ въ томъ-то и дло, что нтъ, а Клара Пегготи Баркисъ,— возразилъ онъ и принялся такъ хохотать, что вся коляска подпрыгивала подъ нимъ.

Тутъ обнаружилось, что они только-что повнчались, по желанію Пегготи, безъ всякихъ постороннихъ свидтелей, кром служащихъ при церкви. Пегготи была сначала немного смущена тмъ, что Баркисъ такъ поспшилъ объявить эту новость, и принялась меня ласкать и уврять въ своей неизмнной преданности, потомъ она объявила, что во всякомъ случа, разъ она ршила выйти замужъ, то рада, что ужъ покончила съ этимъ дломъ.

Мы подъхали къ маленькой гостиниц, гд былъ заране заказанъ обдъ, и превесело провели весь день. Когда мы вечеромъ вернулись къ м-ру Пегготи и Баркисъ, спустивъ меня и Эмми у старой лодки, увезъ жену въ свой домъ, я вдругъ понялъ, что Пегготи все-таки покинула меня навсегда…

М-ръ Пегготи и Хамъ сознавали, что это разставаніе съ моей старой няней было очень тяжело для меня и за ужиномъ всячески старались разсять мою грусть. Маленькая Эмми на этотъ разъ услась по-прежнему рядомъ со мною у камина и я закончилъ въ обществ этихъ добрыхъ людей этотъ памятный для меня день.

На, утро явилась Пегготи и посл завтрака повела меня въ свое новое жилище, гд все было очень уютно устроено. У нея оказалась свободная маленькая комнатка въ верхнемъ этаж, гд на полк уже лежала моя старая книга съ разсказами о крокодилахъ. Эта комната, какъ объявила Пегготи, будетъ навсегда сохраняться въ такомъ-же вид для меня.

До тхъ поръ, пока только надъ моею головой будетъ эта крыша,— увряла она,— ты можешь всегда располагать этою комнатою, Дэви, даже если теб привелось ухать хотя-бы въ Китай, мой дорогой мальчикъ, то знай, что всегда ты можешь вернуться сюда и здсь ты найдешь все въ такомъ-же порядк, какъ сейчасъ.

Я былъ глубоко тронутъ преданностью моей милой старой няни и благодарилъ ее отъ души. Въ это-же утро она и Баркисъ отвезли меня домой. Они, не входя въ домъ, спустили меня у садовой калитки, я постоялъ нсколько минутъ подъ нашими старыми вязами, слдя за тмъ, какъ удалялась повозка, и почувствовалъ себя очень одинокимъ, когда направлялся къ дому, гд уже некому было меня привтствовать, некому было радоваться моему возвращенію.

ГЛАВА IX.
Я начинаю самостоятельную жизнь.

По возвращеніи моемъ въ Блундерстонъ мой отчимъ и его сестра стали относиться ко мн съ полнымъ пренебреженіемъ, я влачилъ жизнь заброшеннаго ребенка и былъ лишенъ всякаго общенія съ мальчиками, моими сверстниками. Со мной обращались не дурно, меня не били, не морили голодомъ, но относились ко мн съ холоднымъ презрніемъ, меня просто не замчали, относились совершенно безучастно къ моему пребыванію въ дом. Единственнымъ утшеніемъ для меня служили любимыя старыя книги изъ маленькой библіотеки моего отца, которыя я перечитывалъ безсчетное число разъ. Я готовъ былъ, кажется, отдать тогда все на свт, что-бы меня помстили хотя бы въ самую суровую школу, лишь бы только дали мн возможность чмъ нибудь заняться, чему нибудь научиться. Но, повидимому, мало было надежды на осуществленіе этой мечты.

Теперь я приступаю къ описанію періода моей жизни, воспоминаніе о которомъ никогда не изгладится изъ моей памяти.

Однажды къ м-ру Мурдстону явился гость, нкій м-ръ Квиньонъ, который остался ночевать у насъ въ дом.

На другое утро, когда я, окончивъ свой завтракъ, уже собирался по обыкновенію удалиться изъ комнаты, м-ръ Мурдстонъ удержалъ меня, и съ серьезнымъ видомъ прислъ у письменнаго стола, за которымъ занималась его сестра. Тутъ же находился и м-ръ Квиньонъ, который, заложивъ руки въ карманъ, стоялъ у окна и глядлъ во дворъ.

— Давидъ,— началъ м-ръ Мурдстонъ, обращаясь ко мн, — молодой человкъ въ жизни долженъ работать и трудиться, а не бездльничать и заниматься бреднями.

— Вотъ, какъ ты,— добавила отъ себя миссъ Мурдстонъ.

— Дженъ, — перебилъ братъ,— предоставь ужъ мн говорить,— и продолжалъ:

— Теб извстно, конечно, что я человкъ небогатый. Ты уже получилъ порядочное воспитаніе. Ты самъ знаешь, какъ дорого обходится образованіе въ школ. Впрочемъ, если бы у меня были средства платить въ школу за тебя, то все-таки я того мннія, что дальнйшее пребываніе въ школ было бы совершенно безполезно для тебя. Теб надо самому пробивать дорогу въ жизни, и чмъ раньше ты начнешь самостоятельную жизнь, тмъ лучше будетъ для. тебя.

Я горлъ нетерпніемъ поскоре узнать, къ чему клонится его рчь, и вопросительно взглянулъ на него.

— Ты, вроятно, уже слышалъ о торговомъ винномъ склад Мурдстонъ и Гринби?— спросилъ меня Мурдстонъ.

— Да, кажется, я слышалъ, — отвчалъ я,— только не помню когда.

— Ну, вопросъ о томъ, когда ты слыхалъ — не иметъ тутъ значенія. Дломъ этимъ завдуетъ м-ръ Квиньонъ…

Я почтительно посмотрлъ на господина, которыя все еще продолжалъ глядть въ окно.

— М-ръ Квиньонъ ищетъ нсколько мальчиковъ для нашего склада и вотъ, я думаю, было бы хорошо, если бы ты поступилъ туда на службу.

При этихъ словахъ м-ръ Квиньонъ обернулся лицомъ къ намъ и тихимъ голосомъ проговорилъ:

— Тмъ боле, что пока лучшаго ничего для него::е предвидится.

М-ръ Мурдстонъ, не обращая вниманія на сдланное , замчаніе, нсколько нетерпливо и даже сердито продолжалъ свою рчь.

Условія будутъ слдующія: изъ заработанныхъ тобой денегъ ты будешь платить за свое пропитаніе. За квартиру о которой я уже позаботился, а также и за стирку блья буду платить я. Объ одежд я тоже позабочусь. Итакъ, Давидъ, ршено, что ты подешь съ м-ръ Квиньономъ въ Лондонъ, чтобы начать самостоятельную жизнь.

— Однимъ словомъ, объ теб позаботились,— замтила его сестра, и теперь надо только надяться, что ты будешь добросовстно выполнять свои обязанности.

Я прекрасно понялъ, конечно, что все дло сводилось къ тому, что-бы избавиться отъ меня, сбыть меня съ рукъ, но не могу теперь припомнить, обрадовало ли меня тогда, или опечалило это новое предложеніе. Впрочемъ, мн даже некогда было много задумываться надъ этимъ вопросомъ, такъ какъ на другое же утро мн предстояло ухать съ м-ръ Квиньономъ.

Рано утромъ слдующаго дня, одтый въ черную жакетку и пару жесткихъ панталонъ съ поношенной, обшитой траурнымъ крепомъ шляпой на голов и съ маленькимъ чемоданчикомъ въ рукахъ я отправился съ м-ромъ Квиньономъ въ Лондонъ.

И вотъ, будучи всего только десяти лтъ отъ роду, надленный хорошими способностями, наблюдательностью, любознательностью, жаждущій знаній, я былъ обреченъ влачить жизнь батрака въ склад Мурдстонъ и Гринби въ Лондон, и ни одной-то души не нашлось, кто заступился бы за одинокаго сироту…

Торговый домъ Мурдстонъ и Гринби помщался въ старомъ, полуразвалившемся дом у самой рки, гд имлась пристань для причаливанія лодокъ. Во время прилива пристань эту заливало водой, а во время убыли она покрывалась тиной. Домъ весь кишлъ крысами. Почернвшія отъ пыли и копоти комнаты, гнилые полы и лстницы, грязь, сырость, смрадъ во всемъ дом — все это такъ мн памятно до сихъ поръ, какъ будто снова передъ моими глазами.

Складъ Мурдстона и Гринби преимущественно занимался нагрузкой вина и спирта на почтовые корабли, совершавшіе рейсы изъ Англіи въ западную и восточную Индію.

Въ кладовыхъ склада скоплялось большое количество порожнихъ бутылокъ, и служащіе въ склад рабочіе, какъ взрослые, такъ и мальчики, должны были тщательно осматривать бутылки на свтъ, откладывать въ сторону побитыя или попорченныя, а цльныя выполаскивать и промывать, затмъ, покончивъ съ промывкой бутылокъ, наклеивать этикеты на наполненныя бутылки, закупоривать ихъ пробками, запечатывать и, наконецъ, упаковывать. Я былъ одинъ изъ числа трехъ мальчиковъ, которые должны были помогать рабочимъ въ этой работ.

Мсю, гд мн пришлось работать, находилось въ углу кладовой, и м-ръ Квиньонъ могъ черезъ окошечко, выходившее сюда изъ его конторы, всегда наблюдать за мной. Здсь старшій изъ мальчиковъ, по имени Майкъ Уокеръ, сынъ лодочника, носившій разорванный передникъ и бумажную шапочку на голов, долженъ былъ указать мн, какъ и за что именно я долженъ былъ приняться. Этотъ Майкъ представилъ мн другого моего сослуживца подъ именемъ ‘Мучнистаго Картошки’, который, какъ я потомъ узналъ, былъ прозванъ такъ въ насмшку за его блдный мучнистый цвтъ лица. Отецъ его былъ судовщикомъ на Темз и занималъ вмст съ тмъ мсто пожарнаго въ одномъ изъ большихъ театровъ, а маленькая сестра Картошки выступала въ балет въ роляхъ чертенятъ.

Никакими словами нельзя выразить т тайныя душевныя муки, которыя я испытывалъ, очутившись среди такого общества. Мн тотчасъ же стало ясно, что въ этой унизительной обстановк, все, о чемъ я передумалъ, все, чмъ я восхищался и къ чему стремился, когда мечталъ о томъ, чтобы стать ученымъ и выдающимся дятелемъ,— все мало по малу должно будетъ безслдно и навсегда исчезнуть. Каждый разъ, лишь только въ дообденное время Майкъ отходилъ отъ меня, лились изъ моихъ глазъ неудержимыя слезы, смшиваясь съ водой, въ которой я полоскалъ бутылки.

Конторскіе часы пробили половину перваго, рабочіе тотчасъ же пріостановили работу, чтобы итти обдать, а м-ръ Квиньонъ постучалъ въ окно изъ своей конторы и позвалъ меня къ себ. Я вошелъ въ контору и увидлъ здсь довольно плотнаго господина среднихъ лтъ, въ коричневомъ пальто, узкихъ черныхъ панталонахъ. Лицо у него было круглое, какъ луна, а голова совершенно лишенная волосъ и гладкая какъ куриное яйцо. Одежда его была сильно поношенная, ч но зато у него былъ туго накрахмаленный внушительныхъ размровъ воротничекъ рубашки. Въ рукахъ онъ держалъ тросточку съ кисточками, а на сюртук болталась лорнетка, служившая только украшеніемъ, какъ я потомъ убдился, такъ какъ онъ очень рдко смотрлъ въ нее, а когда и смотрлъ, то, кажется, ничего не видлъ сквозь ея стекла.

— Это онъ и есть,— сказалъ м-ръ Квиньонъ, указавъ на меня.

— Ага, м-ръ Копперфильдъ,— сказалъ господинъ, съ оттнкомъ нкоторой важности.— Надюсь, что вы хорошо себя чувствуете, молодой человкъ?

Какъ ни тяжело было у меня на душ, я всячески старался скрыть это и вжливо отвчалъ на его привтствія.

— Я долженъ вамъ объяснить,— сказалъ незнакомецъ,— что получилъ отъ м-ра Мурдстона письмо, въ которомъ онъ проситъ помстить въ комнат, которая у меня теперь свободна, молодого человка, котораго я имю удовольствіе…. И господинъ, сдлавъ вжливый жестъ рукой, низко склонилъ голову.

— Это м-ръ Микоберъ,— сказалъ, обращаясь ко мн, м-ръ Квиньонъ,— давнишній знакомый м-ра Мурдстона. М-ръ Микоберъ получилъ отъ него письмо съ просьбою взять тебя къ нему жильцомъ, и ты поселишься у него.

— Адресъ мой: Виндзорская площадь, Сити,— сказалъ м-ръ Микоберъ.— Впрочемъ, я предполагаю, что вы, какъ прізжій, еще слишкомъ мало знакомы съ нашей столицей и вамъ не легко будетъ вращаться въ въ лабиринт современнаго Вавилона, какъ можно назвать нашъ Лондонъ, поэтому, если позволите, я сочту долгомъ зайти за вами вечеромъ и указать вамъ кратчайшій путь къ моему дому.

Я, конечно, отъ души поблагодарилъ его за любезность.

— Въ которомъ часу позволите….— изысканно вжливымъ тономъ освдомился м-ръ Микоберъ.

— Около восьми часовъ, — назначилъ м-ръ Квиньонъ.

— Значитъ, около восьми,— повторилъ м-ръ Микоберъ.— Позвольте пожелать вамъ всего хорошаго. Не смю задерживать васъ дольше.

При этихъ словахъ онъ церемонно поклонился, надлъ свой цилиндръ, взялъ тросточку и, выйдя изъ конторы, сталъ вполголоса напвать какую-то арію.

Въ этотъ же день м-ръ Квиньонъ выдалъ мн жалованье впередъ за недлю — шесть шиллинговъ. Впослдствіи къ этому жалованью былъ прибавленъ еще одинъ шиллингъ, такъ что я получалъ всего семь шиллинговъ. Изъ полученныхъ мною денегъ я отдалъ шесть пенсовъ ‘Картошк’ за то, чтобы Онъ вечеромъ снесъ на мое новое мстожительство мой чемоданъ. Затмъ я истратилъ шесть пенсовъ на свой обдъ, который состоялъ изъ пирога съ мясомъ и глотка воды изъ ближайшаго колодца, время же, данное мн на обдъ, я употребилъ на прогулку по улицамъ въ ближайшихъ окрестностяхъ.

Вечеромъ къ назначенному часу явился м-ръ Микоберъ и мы съ нимъ направились на мою новую квартиру. По дорог м-ръ Микоберъ старался запечатлть въ моей памяти названія улицъ и наружный видъ угловыхъ домовъ при поворотахъ съ цлью облегчить мн найти дорогу въ складъ на другое утро.

Домъ Микобера на Виндзорской площади имлъ снаружи такой же обветшалый и полинялый видъ, какъ и самъ м-ръ Микоберъ, но, какъ и онъ самъ, обнаруживалъ претензію на представительность. Когда мы вошли къ нему въ домъ, онъ представилъ меня г-ж Микоберъ, худощавой, уже немолодой дам, которая сидла въ гостиной, окруженная многочисленнымъ семействомъ.

Моя комната находилась въ мезонин подъ самой крышей и выходила окнами на дворъ, это была очень узенькая и скудно обставленная мебелью каморка. Когда г-жа Микоберъ со слдовавшими по ея пятамъ ребятишками поднималась со мной по лстниц, чтобы показать мн мою комнату, она сочла долгомъ излить передъ мною свое сердце. Она присла, чтобы перевести духъ, и начала:

— До своего замужества, когда я еще жила дома у родителей, мн и въ голову не приходило, что я когда-нибудь буду вынуждена брать въ домъ жильцовъ. Стсненныя обстоятельства м-ра Микобера, однако, въ настоящую минуту дошли до такихъ крайнихъ предловъ, что приходится со всмъ мириться. Когда я жила въ дом своихъ родителей я даже не понимала, что значитъ быть въ стсненныхъ обстоятельствахъ, но, какъ говаривалъ мой папа, опытъ всему научитъ.

Было несомннно, что г-жа Микоберъ съ своей стороны употребляла вс усилія, чтобы помочь мужу въ добываніи средствъ къ существованію, судя по тому, что на входныхъ дверяхъ красовалась большая мдная доска съ надписью: ‘Пансіонъ для молодыхъ двицъ г-жи Микоберъ’. Мн, однако, не пришлось ни разу видть, чтобы хотя одна двица являлась для посту пленія въ пансіонъ. Ихъ единственными постителями, которыхъ я видлъ или о которыхъ доводилось мн слышать, были кредиторы. Они являлись во всякое время и нкоторые изъ нихъ вели себя до крайности дерзко, требуя во что бы то ни стало уплаты долговъ, и подкарауливали м-ра Микобера рано по утрамъ до его выхода изъ дома. Приходилось иногда прибгать къ всевозможнымъ хитростямъ, чтобы отдлаться отъ этихъ назойливыхъ кредиторовъ, впрочемъ, самъ мистеръ Микоберъ выдерживалъ ихъ осаду съ замчательною стойкостью и тотчасъ посл ихъ ухода успокоивался и выходилъ изъ дома веселый и напвая аріи съ своимъ обычнымъ внушительнымъ видомъ свтскаго человка.

Въ этомъ дом и въ кругу этого семейства я проводилъ все свободное время. Свой завтракъ, состоявшій изъ булки въ одинъ пенни и молока на ту же сумму, я покупалъ на свои собственныя деньги. На ужинъ я покупалъ себ маленькій хлбецъ и небольшой кусочекъ сыру. Этотъ расходъ длалъ уже значительную прорху въ моемъ заработк, а на остальныя деньги я долженъ былъ еще пріобртать себ обдъ въ теченіи цлой недли. Такъ проходили дни за днями, одна недля смнялась другой и я ни отъ одного человка не слышалъ ни единаго добраго совта, ни одного слова поощренія, не встрчалъ ни откуда нравственной поддержки. Я еще такъ былъ юнъ, такъ мало способенъ — да и можно ли было это требовать отъ меня въ такіе годы — заботиться о своемъ пропитаніи, что частенько, идя рано утромъ въ свой складъ, никакъ не могъ устоять отъ соблазна купить себ нсколько зачерствлыхъ сладкихъ пирожковъ, продававшихся за половинную цну у дверей булочной, вмсто того, чтобы истратить эти деньги на боле питательный обдъ.

Я нисколько не преувеличиваю, упоминая здсь о тхъ лишеніяхъ, которыя я въ то время испытывалъ. Не говоря уже о моихъ нравственныхъ страданіяхъ, я постоянно страдалъ еще отъ голоданія и когда случалось, что м-ръ Квиньонъ дарилъ мн шиллингъ — другой, то я всегда тратилъ эти деньги на обдъ или чай. При этомъ я, жалкое, дитя, долженъ былъ съ ранняго утра до поздняго вечера работать наравн съ взрослыми рабочими и мальчиками, вышедшими изъ среды чернорабочихъ. Въ свободное же отъ работъ время я, полуголодный, цлыми часами слонялся по улицамъ. Но Провидніе заботилось обо мн и только по милости Божіей я не сдлался ни воромъ, ни бродягой.

Я долженъ все-таки отдать справедливость мистеру Квиньону, что онъ старался отличать меня отъ прочихъ рабочихъ, однако самъ я не жаловался на свою судьбу и не входилъ ни въ какія объясненія о прежней своей жизни, и ни одинъ изъ моихъ сослуживцевъ не зналъ, какъ я попалъ въ этотъ складъ.

Съ самаго начала моего поступленія въ складъ я понялъ, что лучше всего сохраню свое достоинство передъ товарищами, если буду исполнять свои обязанности столь же усердно и добросовстно, какъ и другіе рабочіе, и, благодаря моимъ стараніямъ, я скоро сталъ такимъ жеискуснымъ и проворнымъ въ своемъ дл, какъ и другіе мальчики,— мои сослуживцы въ склад. Рабочіе и мальчики въ своихъ разговорахъ обо мн называли меня ‘маленькимъ господиномъ’ или ‘юношей изъ Суффолка’. Одинъ изъ рабочихъ, нкій Григорій, старшій купоръ, и другой, по имени Типпъ — возчикъ, обращаясь ко мн, называли меня просто ‘Давидомъ’ по это случалось большею частью тогда, когда я длалъ попытки во время нашихъ работъ длиться съ ними плодами своего чтенія, которые мало по малу уже испарялись изъ моей памяти.

Мысль избавиться отъ такой ужасной жизни я считалъ совершенно безнадежной и безмолвно терплъ, покоряясь своей тяжелой участи. Даже самой Пегготи, съ которой я часто обмнивался письмами, я не ршался высказывать всей правды отчасти потому, что не желалъ ее огорчать, а отчасти изъ самолюбія и стыда. Отъ миссъ Мурдстонъ я очень рдко получала, извстія, а отъ м-ра Мурдстона — никогда, было какъ-то прислано на имя м-ра Квиньона дв или три посылки съ новой и передланной одеждой для меня съ вложеніемъ каждый разъ записочки, въ которой говорилось, что миссъ . надется, что Д. К. добросовстно выполняетъ свои обязанности, но при этомъ ни малйшаго намека на то, что я могу надяться на что либо лучшее въ будущемъ. Казалось, я былъ ими обреченъ всю свою жизнь влачить жалкое существованіе простого батрака…

ГЛАВА X.
Я ршаюсь на важный шагъ.

Я тсно сблизился съ Микоберами и даже привязался къ нимъ. Правда, мн приходилось часто страдать, переживая вмст съ ними различныя невзгоды, бывшія слдствіемъ нужды, въ которую они впали, уже не говоря о вчномъ страх передъ посщеніями должниковъ, которые угрожали засадить м-ра Микобера въ тюрьму, тмъ не мене я былъ радъ, что встртился съ ними, такъ какъ это были люди добросердечные и къ тому же единственные мои друзья. Когда же м-ру Микоберу предложили мсто въ Плимут и его семейству предстояло перехать туда, а мн, слдовательно, угрожало одиночество, у меня зародилась мысль, неотступно преслдовавшая меня потомъ въ особенности въ безсонныя ночи, постепенно превратившаяся въ твердое, непоколебимое ршеніе.

Однажды въ нашу контору явился м-ръ Микоберъ и объявилъ м-ръ Квиньону, что, узжая изъ Лондона, онъ принужденъ покинуть меня, причемъ съ большой похвалой отзывался обо мн. Когда онъ удалился, м-ръ Квиньонъ позвалъ къ себ служащаго при контор Типпа, который былъ женатъ и сдавалъ комнату. Онъ условился съ нимъ насчетъ найма этой комнаты для меня, хотя я самъ хранилъ молчаніе при совершеніи этой сдлки, такъ какъ у меня были иные планы и ничто уже не могло поколебать моего ршенія.

Пока еще не ухали Микоберы, вечера свои я проводилъ въ ихъ обществ и мн кажется, что въ это время мы еще больше сблизились другъ съ другомъ.

Въ послднее воскресенье передъ ихъ отъздомъ они пригласили меня къ себ обдать. Наканун я купилъ въ вид прощальнаго подарка маленькому Микоберу деревянную лошадку, а его сестр — куклу.

Мы провели очень пріятно день, хотя въ виду близкой разлуки были въ довольно грустномъ настроеніи духа.

— Мистеръ Копперфильдъ — обратилась ко мн миссисъ Микоберъ,— когда я буду вспоминать о тхъ печальныхъ дняхъ, которые мы здсь проводили, то съ удовольствіемъ буду останавливаться на мысляхъ о васъ. Ваше отношеніе къ намъ было выше всякой похвалы, вы были не жильцомъ, а другомъ нашимъ.

— А я,— прибавилъ м-ръ Микоберъ,— ничего не могу оставить нашему дорогому юному другу въ знакъ памяти объ насъ, кром добрыхъ совтовъ, которые уже потому должны быть особенно назидательны для него, что самъ я, къ своему очевидному вреду, ими пренебрегъ. Первый мой совтъ, это — никогда не откладывать на завтра того, что вы можете сдлать сегодня. Откладываніе дла — есть кража времени. Хватайте время за шиворотъ!

— Мой милый папа всегда держался этого правила — замтила миссисъ Микоберъ.

— Другой мой совтъ, любезный Копперфильдъ, продолжалъ м-ръ Микоберъ,— слдующій: получая ежегодно 20 ф. стерл. должно тратить не боле 19 ф. 19 шиллинговъ и 6 пенсовъ — и въ результат человкъ блаженствуетъ, если же, получая въ годъ 20 ф., тратить 20 ф. б пенс., то въ результат: человкъ бдствуетъ и впадаетъ въ несчастье.

Я уврилъ его, что навсегда сохраню его совты въ своей памяти и сказалъ, что весьма ему благодаренъ за мудрое наставленіе.

На слдующее утро я провожалъ Микоберовъ до почтоваго двора и съ грустью смотрлъ, какъ они занимали наружныя мста въ почтовой карет. Прощанье было самое трогательное. М-ръ Микоберъ общалъ, что подумаетъ обо мн, какъ только поправятся его собственныя обстоятельства, и что онъ будетъ имть меня въ виду, какъ только встртится подходящее для меня мсто. Что же касается г-жи Микоберъ, то, какъ мн показалось, она только уже въ минуту нашего разставанія, когда я стоялъ у дилижанса и съ грустью наблюдалъ за тмъ, какъ она съ своими дтьми усаживалась на-свои мста, впервые прозрла и поняла, какъ я былъ еще юнъ лтами и какъ она ошибалась, принимая меня раньше почти за взрослаго мужчину, совтуясь со мною и поневол впутывая меня въ общую неурядицу ихъ жизни. Я понялъ это потому, что она вдругъ, съ какимъ-то совершенно новымъ, чисто-материнскимъ чувствомъ обняла меня, когда я влзъ къ нимъ на верхушку почтовой кареты, и поцловала меня такъ, какъ могла бы поцловать только мать свое родное дитя. Едва я усплъ соскочить внизъ, какъ карета уже тронулась и изъ-за платковъ, которыми на прощаніе принялись махать вс члены семейства, я едва могъ разглядть ихъ лица.

Проводивъ ихъ, я вернулся къ своему опостылому занятію полосканія бутылокъ въ винномъ склад Мурдстонъ и Гринби. Но я вернулся туда съ твердымъ намреніемъ не долго уже тянуть эту тяжелую лямку.’ О нтъ! Я ршился бжать оттуда, бжать къ моей единственной на свт родственниц, тетушк миссъ Бетси Тротвудъ, и ей разсказать всю печальную исторію моей юной жизни.

Но гд именно проживала моя тетка, этого я и самъ не зналъ. Я написалъ длинное письмо Пегготи и спрашивалъ ее, не помнитъ-ли она мстожительства миссъ Бетси. Въ этомъ же письм я сообщилъ Пегготи, что мн для нкоторыхъ своихъ надобностей необходимо имть въ рукахъ полгинея и просилъ ее одолжить мн эти деньги, которыя съ благодарностью верну при первой возможности, а также и объясню ей, на что мн он были нужны.

Отвтъ отъ Пегготи пришелъ очень скоро и письмо ея было полно выраженіями самой нжной привязанности ко мн. Она посылала мн полгинея и сообщала, что миссъ Бетси живетъ близъ Дувра, но въ самомъ-ли Дувр, въ Сандгэт или Фолкстон, этого она не знала наврное. Отъ одного изъ нашихъ служащихъ я узналъ, что эти мстечки находятся въ близкомъ сосдств съ Дувромъ, это меня очень успокоило и я ршилъ въ конц недли пуститься въ путь.

Будучи по своей натур мальчикомъ честнымъ и не желая оставлять посл себя дурней славы въ склад Мурдстона, я счелъ долгомъ оставаться при дл до субботы вечера, а такъ какъ плату за службу я получалъ за недлю впередъ, то и ршилъ не являться въ контору въ обычный часъ за полученіемъ жалованія. Это обстоятельство и послужило причиной, заставившей меня занять полгинея на мои путевые расходы. Я условился съ Майкомъ, что, когда наступитъ часъ платежнаго дня, онъ скажетъ м-ру Квиньону, что я ушелъ, чтобы отнести свой сундукъ на новую квартиру, затмъ я пожелалъ въ послдній разъ доброй ночи моему товарищу Картошк и удалился изъ мста службы.

Мой чемоданъ находился еще пока на старой квартир Микоберовъ и я прошелъ туда за нимъ, имя на готов для прикрпленія къ его крышк одинъ изъ ярлыковъ нашей конторы, на оборотной сторон котораго я заготовилъ адресъ: ‘Мистеръ Давидъ до востребованія въ почтовой контор въ Дувр’.

По пути я старался высмотрть кого-нибудь, кто помогъ бы мн отнести мой чемоданъ на почту. Недалеко отъ обелиска на улиц Блакфрайеръ я увидалъ длинноногаго парня съ пустой телжкой, запряженной осломъ, я поспшилъ къ нему и спросилъ, не возьмется ли онъ отвезти мой чемоданъ на почтовую станцію, путь былъ недалекій и за его труды я предложилъ ему шесть пенсовъ.

— Идетъ за шесть пенсовъ!— сказалъ длинноногій парень, вскочивъ тотчасъ же въ свою телжку, и такъ быстро погналъ осла, что я едва поспвалъ за нимъ.

Наружность этого парня показалась мн нсколько подозрительной, но ужъ какъ я уже сторговался съ нимъ, то и повелъ его наверхъ въ свою комнату, откуда мы вдвоемъ снесли мой чемоданъ внизъ и поставили его на телжку. Наклеить ярлыкъ съ моимъ именемъ и адресомъ я хотлъ такъ, чтобы этого не могли замтить хозяева моей квартиры, и потому условился съ молодымъ человкомъ о мст, гд онъ долженъ былъ меня поджидать. Но едва я усплъ это сказать ему, какъ вдругъ онъ такъ быстро пустился впередъ, что я еле успвалъ бжать за нимъ и нагналъ его у условленнаго мста совсмъ запыхавшись.

Въ сильномъ волненіи, доставая изъ кармана заготовленную карточку съ адресомъ, я вытащилъ вмст съ нею и полгинея. Для безопасности я сунулъ монету въ ротъ и занялся прикрпленіемъ къ чемодану своей карточки, но едва я справился съ этимъ дломъ, какъ длинноногій парень вдругъ ударилъ меня такъ сильно подъ подбородокъ, что золотой выскочилъ у меня изо рта и упалъ ему прямо на ладонь.

— Это что!— вскричалъ парень отчаяннымъ голосомъ.— Въ полицію! Въ полицію! Ты хотлъ удирать! Нтъ, братъ, въ полицію! Воришка ты эдакій! Въ полицію.

— Отдайте мн мои деньги и мой чемоданъ!— просилъ я, сильно испугавшись,— и пустите меня!

— Нтъ, братъ, въ полицію,— твердилъ парень,— Ты долженъ тамъ еще доказать, что это не краденыя деньги!

— Отдайте мн мой чемоданъ и деньги!— молилъ я его, заливаясь слезами.

Парень продолжалъ все-таки кричать: ‘Въ полицію! и тащилъ меня за рукавъ, но, вдругъ, одумавшись, вскочилъ въ телжку, услся на мой чемоданъ и, крикнувъ мн еще разъ, что онъ детъ прямо въ полицію, помчался впередъ быстре прежняго.

Я бжалъ за нимъ насколько было мочи, но уже такъ задыхался, что не въ состояніи былъ кричать ему. Я то терялъ его изъ виду, то опять различалъ его среди толпы и съ новою силою пускался за нимъ въ догонку, не обращая вниманія на то, что натыкался на прозжающихъ и получалъ удары кнутомъ, падалъ въ грязь и ударялся объ столбы. Наконецъ, вн себя отъ страха и истощивъ свои силы бготней, я махнулъ рукой на свой чемоданъ и деньги и, обливаясь слезами, повернулъ на дорогу въ Гринвичъ, откуда, какъ я узналъ раньше, шла дорога къ Дувру.

Первый свой привалъ я сдлалъ около террасы, передъ которой находился прудъ съ неуклюжей лпною фигурой посредин. Здсь я услся на приступочку у дверей одного изъ домовъ за террасой до такой степени утомленный, что даже былъ не въ силахъ оплакивать потерю моего чемодана и денегъ.

Начинало уже смеркаться, гд-то пробило десять часовъ. По счастью было лто и погода стояла чудесная. Отдохнувъ немного, я поднялся съ мста и пошелъ дальше. Не смотря на свое безденежье и отчаянное положеніе я ни разу даже не подумалъ о томъ, чтобы вернуться назадъ въ свою контору.

Но мысль о томъ, что весь мой наличный капиталъ состоитъ лишь изъ трехъ съ половиною пенсовъ угнетала меня все больше и больше по мр того, какъ я подвигался впередъ. Мн представлялись разные ужасы, которые могутъ со мною приключиться посреди дороги, безъ гроша денегъ въ карман, я уже думалъ, что помру съ голода и что въ газетахъ будетъ напечатано о томъ, какъ меня нашли мертвымъ у какого-нибудь забора, но я шелъ впередъ и вдругъ увидалъ передъ собою лавочку, надъ которой вывска гласила, что ‘здсь покупаютъ подержанное мужское и дамское платье и даютъ хорошую цну за тряпье, кости и кухонные отбросы’. Хозяинъ этой лавочки сидлъ у дверей, въ самой же плохо освщенной лавк висло, спускаясь съ низкаго потолка, множество разныхъ сюртуковъ и брюкъ, и моему пылкому воображенію представилось, будто этотъ человкъ имлъ видъ сказочнаго мстительнаго злодя, который перевшалъ въ этой лавк всхъ своихъ враговъ и теперь наслаждается зрлищемъ этихъ жертвъ. Но я, преодолвъ свой страхъ, снялъ съ себя за угломъ жилетку, тщательно свернулъ ее, возвратился опять къ дверямъ лавочки и обратился къ хозяину ея съ слдующими словами:

— Послушайте, не купите-ли вы у меня вотъ эту жилетку за хорошую цну?

М-ръ Доллоби — это имя было обозначено на вывск — взялъ жилетку, вынулъ изо рта трубку и пристроилъ ее къ дверному косяку, а потомъ вошелъ въ свою лавку. Здсь онъ сначала снялъ нагаръ со свчей, развернулъ на прилавк мою жилетку и сталъ ее разсматривать, подержавъ ее противъ свта и снова разглядвъ ее, онъ, наконецъ, спросилъ:

— Ну, сколько же по вашему я долженъ дать за эту маленькую жилетку?

— О, это ужъ вамъ лучше знать,— отвчалъ я вжливымъ тономъ.

— Я не могу быть въ одно и то же время покупателемъ и продавцемъ. Скажите вашу цну.

— Что же, восемнадцать пенсовъ дадите?— спросилъ я посл нкотораго колебанія.

При этихъ словахъ м-ръ Доллоби съ невозмутимымъ спокойствіемъ свернулъ мою жилетку и подалъ мн ее обратно со словами:

— Если я дамъ десять пенсовъ, то обкраду свое семейство.

Такъ какъ мн не представлялось выбора, то я закончилъ торгъ на десяти пенсахъ, которые м-ръ Доллоби не безъ ворчанія уплатилъ мн. Я пожелалъ ему спокойной ночи и вышелъ изъ лавки съ девятью пенсами, но безъ жилетки. Можно было, однако, отлично обойтись и безъ нея, застегнувъ на вс пуговицы курточку.

Я уже предугадывалъ, что скоро долженъ будетъ наступить чередъ и моей куртк, и что мн, по всей вроятности, придется шагать до Дувра въ одной рубашк и брюкахъ, но я особенно не задумывался надъ этимъ, важне всего въ данное время было для меня позаботиться о своемъ ночлег, и мн пришла въ голову мысль добраться до моего прежняго училища, находившагося, какъ я соображалъ, не въ далекомъ разстояніи отъ той мстности, куда я дошелъ. Мн было хорошо извстно, что на двор училища былъ сновалъ, и я надялся въ немъ устроиться на ночь.

Отъ усталости я едва передвигалъ ноги и съ большимъ трудомъ дотащился до Блакгита, откуда я дошелъ до Салемгауза, гд уже въ окнахъ не было свта и вс кругомъ спали.

Ахъ! какимъ одинокимъ я чувствовалъ себя, когда мн пришлось въ первый разъ въ жизни ложиться спать подъ открытымъ небомъ! Но я былъ радъ, что вспомнилъ объ сновал и считалъ себя какъ бы въ безопасности вблизи того мста, гд прожилъ нкоторое время среди своихъ сверстниковъ-товарищей по училищу.

Сонъ мой былъ тревожный, несмотря на усталость, ночью я чего-то испугался, даже вставалъ и нкоторое время бродилъ вокругъ сновала. Но матовый блескъ звздъ и блдный свтъ на горизонт, гд уже занимался день, успокоили меня, и такъ какъ глаза мои совсмъ слипались отъ усталости, то я снова прилегъ, чувствуя, однако, что меня насквозь пробираетъ холодъ. Я проспалъ до тхъ поръ, пока не разбудили меня теплые лучи солнца и звонокъ въ Салемгауз. Если бы я могъ только надяться, что Стирфортъ находится тамъ, то я сталъ бы поджидать, пока онъ выйдетъ одинъ, но онъ должно быть уже давно оставилъ училище, а другому какому-нибудь ученику я не ршался довриться. Тогда я прокрался прочь отъ училища и вышелъ на пыльную улицу, которая, какъ я узналъ еще во время своего пребыванія въ училищ, вела къ Дувру.

Пока я подвигался впередъ, я услышалъ колокольный звонъ и навстрчу мн стали попадаться направляющіеся къ церкви прихожане, вс они смотрли на меня съ любопытствомъ. Было воскресное утро и на всемъ окружающемъ, казалось, лежалъ отпечатокъ мира и спокойствія, только одинъ я, весь въ грязи и запыленный, казался самому себ какимъ-то гршникомъ. На душ у меня было такъ тяжело, что я, кажется, охотно куда нибудь спрятался бы отъ людскихъ взоровъ до слдующаго утра. Но меня поддерживало и успокаивало видніе, вызванное моимъ воображеніемъ, оно стояло предо мною, вселяло во мн бодрость и манило впередъ: то былъ образъ моей молоденькой и прекрасной мамы, которая, какъ мн казалось, со слезами на глазахъ умоляетъ миссъ Бетси сжалиться надо мною и взять ея бездомное дитя подъ свою защиту…

Въ это воскресенье я отшагалъ не мене двадцати трехъ миль, ноги мои отъ непривычнаго напряженія силъ отказывались служить. Уже наступили сумерки, когда я прошелъ черезъ Рочестерскій мостъ, подкрпляя себя на ходу хлбомъ, купленнымъ мною на ужинъ. Дорогою, когда я наталкивался на гостиницы для прозжающихъ, я каждый разъ собирался войти въ нихъ для отдыха, но боязнь истратить послдніе нсколько пенсовъ, имвшіеся у меня за душой, удерживала меня. Поэтому я не искалъ иного крова, кром небеснаго свода. Дотащившись на своихъ израненныхъ ногахъ до Чатама, я пробрался на заросшую травой площадку крпостного вала, у которой близъ пушекъ шагалъ взадъ и впередъ часовой. Тутъ я и прилегъ возл самой пушки, счастливый тмъ, что нахожусь подъ защитой часового, который, впрочемъ, такъ же мало подозрвалъ о моемъ присутствіи, какъ и воспитанники Салемгауза, когда я спалъ на сновал во двор училища. Пристроившись поближе къ пушк, я тотчасъ же уснулъ и крпко проспалъ до утра.

Проснулся я на утро совершенно разбитый и оглушенный барабаннымъ трескомъ и маршировкой солдатъ, которые, какъ мн казалось, подступали прямо ко мн и готовы были меня оцпить, когда я спускался съ вала къ узенькому переулку позади пушекъ.

Сознавая, что мн придется приберечь свои истощенныя силы на остальную часть путешествія, я ршилъ дать себ нкоторый отдыхъ и посвятить этотъ день главнымъ образомъ продаж своей куртки. Съ этой цлью я снялъ ее съ себя и отправился на поиски за лавочкой для продажи платья. Такихъ лавочекъ было здсь множество, но такъ какъ товаръ, развшанный въ нихъ, состоялъ преимущественно изъ офицерскихъ платьевъ, эполетъ и разныхъ военныхъ принадлежностей, то я долго слонялся отъ одной лавки къ другой, заглядывая въ нихъ, но не ршался войти, чтобы предложить для продажи мою куртку.

Наконецъ, на углу одного грязнаго переулочка, я увидлъ лавочку, которая показалась мн какъ разъ подходящей для моей торговой сдлки. Близъ дверей висло нсколько матросскихъ костюмовъ, заржавленныхъ ружей и масса клеенчатыхъ шляпъ, у самыхъ же дверей былъ лотокъ съ такимъ множествомъ покрытыхъ ржавчиною ключей, что ими, кажется, можно было бы отпереть вс существующія на свт двери.

Вотъ въ эту-то лавочку, узенькую и низенькую съ единственнымъ полу-завшаннымъ окномъ, не безъ страха вошелъ я, и мой страхъ усилился еще больше, когда изъ грязнаго угла комнаты выскочилъ безобразнаго вида старикъ и схватилъ меня за волосы, я замтилъ, что отъ него сильно разило виномъ.

— Эй, ты!— вскричалъ онъ,— что ты тутъ шляешься! Ой, ой, ой!— кричалъ онъ хватаясь за свой бокъ. Ой, ой, ой! Грр!.. грр!..

Я такъ былъ озадаченъ этими возгласами и въ особенности частымъ повтореніемъ никогда не слышаннаго мною раньше страннаго гортаннаго звука, что не могъ даже ничего отвтить. А старикъ, не выпуская изъ рукъ моихъ волосъ, повторялъ:

— Эй! Теб говорятъ! Что теб тутъ нужно! Ой, ой, ой! Что теб нужно! Отвчай! Гррр… грр…

Все это онъ выпаливалъ съ такимъ напряженіемъ, хватаясь то за сердце, то за печень, что глаза его налились кровью и выкатились изъ глазныхъ впадинъ.

— Я хотлъ спросить,— началъ я трясясь какъ въ лихорадк,— не купите-ли вы у меня куртку?

— Ой, подай сюда куртку!— Ой, жжетъ мое сердце! Ну, скоре, покажи, что у тебя за куртка! Давай-ка ее сюда.

Онъ высвободилъ изъ моихъ волосъ свои трясущіяся руки, походившія на когти хищной птицы, и надлъ очки на свои воспаленные глаза.

— Ой! Ой! Ну, сколько же хочешь за свою куртку?— спросилъ онъ, тщательно осмотрвъ ее.— Ой! Грррр… Сколько, говори скоре!

Я собрался съ духомъ и отвчалъ: ‘Полъ-кроны’.

— Ой! Ой! Ой! -кричалъ старикъ.— Нтъ, нтъ и нтъ! Ни за что! Ой! Ой! Хочешь восемнадцать пенсовъ? Гр… р… р…

Каждый разъ, какъ онъ издавалъ этотъ трескучій съ присвистываніемъ хрипъ, его глаза, казалось, какъ будто готовы были выскочить изъ головы.

— Хорошо,— сказалъ я, довольный тмъ, что могу закончить торгъ,— я согласенъ взять восемнадцать пенсовъ.

— Ой! Ой! Ой!закричалъ старикъ и швырнулъ куртку на полку, гд лежали другія вещи.— Ступай вонъ изъ лавки! Ой! Ой, проваливай! Ой, ой! Денегъ у меня и не проси! Бери что-нибудь у меня на промнъ.

Никогда еще, кажется, я не испытывалъ такого страха, какъ при этомъ предложеніи старика, я съ большимъ усиліемъ, однако, поборолъ себя и, насколько могъ вжливе, заявилъ, что мн нужны не вещи, а именно деньги, и что я подожду на улиц, если я стсняю его своимъ присутствіемъ. При этихъ словахъ я вышелъ изъ лавки и прислъ около ея двери въ тни и долго же пришлось просидть мн тутъ въ ожиданіи получки! Утро смнилось днемъ, день смнился вечеромъ, а я все еще томился ожиданіемъ.

Пока я сидлъ у лавки, къ ней подходили уличные мальчишки и поддразнивали старика! ‘Выходи-ка, Чарли, не представляйся бднякомъ! Вынеси горсточку золота, за которое ты свою душу продалъ! Ну-ка, Чарли, подлись съ нами’! Старикъ набрасывался на эту ватагу и гналъ ее вонъ, иногда онъ въ своей ярости принималъ и меня за одного изъ этихъ мальчишекъ, накидывался на меня и кричалъ, чтобы я шелъ прочь, но убдившись, однако, въ своей ошибк, исчезалъ въ лавк и въ изнеможеніи со стономъ и трескучимъ хрипніемъ кидался на свою постель.

Время отъ времени онъ выскакивалъ изъ лавки, чтобы склонить меня совершить предложенный имъ обмнъ, онъ выносилъ мн на показъ то удилище, то скрипку, то флейту, но я твердо стоялъ на своемъ и при каждомъ новомъ появленіи старика слезно умолялъ его дать мн деньги или возвратить мою куртку. Въ конц-концовъ онъ смиловался и началъ мн выдавать одинъ за другимъ по полу-пенсу, но такъ какъ онъ длалъ это съ большими промежутками времени, то прошло около двухъ часовъ прежде чмъ я набралъ еще только шиллингъ.

Наконецъ, спустя долгое время, старикъ снова высунулся изъ своей лавки и крикнулъ мн: ‘Ой! Ой! Гррр… Чтожъ, уйдешь ли ты, наконецъ, отсюда, если я прибавлю теб еще два пенса?

— Нтъ, не уйду,— отвчалъ я.— Мн нужны вс деньги, а то я могу помереть съ голоду.

— Ой! Ой! Ой! Гр, р, р…! Ну, хочешь еще три пенса?

— Я бы ушелъ сейчасъ же и безъ этихъ трехъ пенсовъ, но мн очень нужны деньги.

— Ну, бери еще четыре пенса и проваливай!

Я чувствовалъ такое отощаніе и такой упадокъ силъ, что согласился на его предложеніе. Съ трепетомъ взялъ я изъ его когтей послдніе четыре пенса и, мучимый голодомъ и жаждою, выбрался на дорогу не задолго до заката солнца. Подкрпившись дою за три пенса, я, прихрамывая и подвигаясь впередъ съ большими усиліями, прошелъ, однако, въ этотъ вечеръ еще около семи миль.

Эту ночь я проспалъ, устроившись опять довольно уютно у сновала близъ дороги, передъ спаньемъ мн удалось промыть свои израненныя ноги въ ручейк, посл чего я обернулъ ихъ освжающими листьями.

На слдующее утро я пустился въ дальнйшій путь. Дорога пролегала между засянныхъ хмлемъ полей и плодовыхъ садовъ, въ которыхъ красовались сплые фрукты. Вся окрестность представляла собою красивую картину, я залюбовался ею и ршилъ предстоящую ночъ провести подъ хмлевыми кустами съ ихъ красивыми втками, вьющимися какъ гирлянды.

Все чаще и чаще попадавшіеся мн на пути бродяги портили, однако, впечатлніе мирной природы. Они даже пугали меня своимъ видомъ. Нкоторые изъ нихъ выглядли настоящими разбойниками. Случалось, что они подзывали меня къ себ, а когда я убгалъ отъ нихъ, бросали мн вслдъ каменья. Одинъ изъ встрчныхъ бродягъ, по ремеслу должно быть паяльщикъ, съ которымъ рядомъ шла женщина, такимъ громовымъ голосомъ окликнулъ меня, что я невольно остановился.

— Что же ты не идешь, коли тебя зовутъ,— кричалъ онъ.— Есть у тебя деньги на бутылку пива? Выкладывай-ка скоре, что у тебя найдется, а то я все равно самъ отберу.

Я уже со страха собирался вытащить свои деньги, но, случайно взглянувъ на его спутницу, увидлъ, что она едва замтно покачала головой, а губами какъ будто шептала: ‘не давай!’

— Я совсмъ голякъ,— сказалъ я, стараясь быть развязнымъ,— нтъ у меня никакихъ денегъ.

— А это что значитъ?— прокричалъ бродяга и такъ свирпо на меня посмотрлъ, что я уже подумалъ, не подмтилъ-ли онъ, что у меня есть деньги въ карман.

— Это что значитъ?— продолжалъ онъ.— Откуда у тебя очутился шелковый платокъ моего брата! Давай ка его сюда!

И въ одно мгновеніе сорвалъ платокъ съ моей шеи и бросилъ его своей спутниц.

Она разсмялась, длая видъ, что это была шутка, и, подхвативъ платокъ на лету, перебросила его обратно мн, сдлавъ снова-знакъ головою, чтобы я скоре уходилъ. Не усплъ я еще послушаться ея совта, какъ бродяга, сильно толкнувъ меня и сбивъ съ ногъ, вырвалъ платокъ изъ моихъ рукъ и надлъ себ на шею, а потомъ съ ругательствомъ напустился на свою спутницу.

Это приключеніе нагнало на меня такого страху, что потомъ, завидвъ еще издалека идущихъ мн на встрчу людей, похожихъ съ виду на бродягъ, я тотчасъ же сворачивалъ въ сторону, стараясь куда-нибудь спрятаться отъ нихъ.

Но, какъ я уже упоминалъ раньше, во все время моего одинокаго странствованія, среди всхъ тягостей пути, во время голода, страха, меня поддерживалъ созданный моимъ воображеніемъ прекрасный образъ моей матери, какою она была въ мои младенческіе годы. Это видніе не покидало меня и все манило впередъ.

Когда я полубосой, весь въ грязи и въ лохмотьяхъ, переходилъ черезъ унылыя песчаныя дюны близъ Дувра, образъ этотъ ободрялъ меня, вселяя надежду на скорую награду за долготерпніе и муки, и только когда я дошелъ до самаго города, уже на шестой день посл моего бгства изъ Лондона, образъ этотъ внезапно исчезъ, и я снова почувствовалъ себя всми покинутымъ, одинокимъ маленькимъ оборвышемъ, никмъ не любимымъ и никому, никому не нужнымъ.

ГЛАВА XI.
У тетушки.

Я началъ наводить справки объ моей тетк прежде всего среди лодочниковъ, но они подняли меня на смхъ и стали въ шутку давать мн самыя различныя свднія объ ней. Одинъ изъ нихъ объявилъ мн, что она прикрплена къ бакену близь входа въ гавань и что навстить ее можно только во время прилива при высокой вод, другой уврялъ, что ее посадили въ тюрьму за кражу дтей, а третій, что ее видли верхомъ на метл, направляющуюся при попутномъ втр прямо къ проливу Кале. Извозчики на мои разспросы тоже отвчали шутками и прибаутками. Что же касается лавочниковъ, то они, даже не выслушивая моихъ разспросовъ, отвчали, что у нихъ нтъ ничего для меня и чтобы я убирался прочь. Я почувствовалъ себя еще боле несчастнымъ и одинокимъ, чмъ когда либо, съ тхъ поръ, какъ пустился въ бгство. Денегъ у меня больше не было уже ни гроша, а продать тоже было нечего, голодъ и жажда, а также и усталость совершенно истощили мои силы. Мн казалось, что я такъ же далекъ отъ конца моихъ бдствій, какъ и во время пребыванія своего въ Лондон.

Все утро ушло у меня на напрасные разспросы. Я прислъ на ступени незанятаго магазина на углу одной изъ улицъ, размышляя о томъ, куда мн направиться дальше. Въ это время прохавшій мимо меня извозчикъ обронилъ попону. Когда я поднялъ и передалъ извозчику попону, то уловилъ на его лиц добродушную улыбку и ршился спросить, не знаетъ-ли онъ, гд тутъ живетъ миссъ Бетси Тротвудъ?

— Миссъ Тротвудъ?— повторилъ онъ,— надо подумать, имя-то какъ будто знакомое. Ага! Дама такая — уже немолодая?

— Да,— отвчалъ я,— уже пожилая.

— Держится такъ прямо, — продолжалъ онъ, выпрямляя свою спину,— носитъ всегда мшокъ на рук и довольно сварливая? Обрываетъ васъ на каждомъ слов и сердито нападаетъ на васъ?

Съ стсненнымъ сердцемъ я счелъ себя вынужденнымъ признать врность этихъ примтъ.

— Ну, такъ вотъ что я скажу теб, молодецъ: ступай туда въ гору — и онъ указалъ мн на крутой подъемъ дороги своимъ кнутомъ, — и или все прямо, пока не дойдешь до ряда домовъ, обращенныхъ къ морю, тамъ теб укажутъ, гд она живетъ. Я-то, впрочемъ, думаю, что ты тамъ отъ нея ничего не добьешься, такъ вотъ теб, на всякій случай, пенни за твою услугу. Получай.

Я съ благодарностью принялъ этотъ даръ и купилъ себ на эти деньги булку. Уписывая ее дорогою, я пошелъ по тому направленію, куда мн указалъ извозчикъ, но уже прошелъ порядочное разстояніе, а домовъ все еще не было видно. Наконецъ, я увидалъ передъ собою мелочную лавку, въ которую ршился войти и спросить, не знаетъ-ли лавочникъ, гд живетъ миссъ Тротвудъ? Въ это время въ лавк стояла молодая особа, которой лавочникъ отпускалъ товаръ, она быстро оглядла меня и спросила:

— Моя барыня? А что теб нужно отъ нея?

— Я хотлъ-бы поговорить съ нею, — отвтилъ я запинаясь.

— Попрошайничать!— круто возразила она.

— Нтъ, нтъ!— воскликнулъ я, но въ ту же минуту вспомнивъ, что, дйствительно, я именно иду къ ней какъ нищій съ просьбой о помощи, мое лицо покрылись густою краской стыда.

Двушка прошла съ своею провизіей впередъ, сказавъ, чтобы я шелъ за нею, если хочу знать, гд живетъ миссъ Тротвудъ.

Мн только этого и нужно было, и я послдовалъ за нею, хотя отъ страха и волненія едва передвигалъ свои ноги. Мы дошли до хорошенькаго домика съ большимъ итальянскимъ окномъ, передъ домомъ былъ разбитъ цвтникъ, пропитанный ароматомъ цвтовъ.

— Вотъ домъ миссъ Тротвудъ, — заявила молодая двушка,— теперь ты знаешь, гд она живетъ, и больше я ничего не могу для тебя сдлать.

Она быстро удалилась, какъ бы желая сложить съ себя всякую отвтственность за мое появленіе у дома своей барыни. Съ стсненнымъ сердцемъ стоялъ я у садовой калитки и смотрлъ на большое окно, на половину задернутое кисейною занавскою, съ прикрпленными къ подоконнику зелеными ширмочками, за которыми едва виднлся столъ и большое кресло. Глядя на это окно, мн пришло въ голову, что, можетъ быть, тамъ въ эту минуту за ширмами возсдаетъ и сама грозная тетушка.

Мой видъ къ этому времени былъ самый жалкій: сапоги износились и подошвы отстали, шляпа моя была вся изломана и изогнута, рубашка и панталоны были засалены и изодраны, до моихъ волосъ не касались ни гребень, ни щетка съ того самаго дня, какъ я покинулъ Лондонъ. Лицо, шея и руки у меня отъ непривычнаго долгаго пребыванія на открытомъ воздух, отъ дождя и солнца загорли такъ, что приняли коричневый оттнокъ, къ тому же я съ ногъ до головы былъ весь какъ бы осыпанъ бловатою пылью.

Стоя въ нершительности у садовой калитки, я замтилъ у окна верхняго этажа тетушкина домика, довольно тучнаго сдого господина, который смотрлъ на меня и кланялся, длая при этомъ самыя уморительныя гримасы, то прищуривая, то тараща на меня глаза.

При моемъ удрученномъ состояніи духа странное поведеніе этого господина до того меня смутило, что, я уже сталъ помышлять о бгств, какъ вдругъ изъ дверей дома вышла дама въ повязанной сверхъ чепца косынк, на рукахъ у нея были надты перчатки, а у пояса вислъ громадный мшокъ, врод тхъ, какіе имются у сборщиковъ податей у заставъ, въ рук она держала большой садовый ножъ. Я тотчасъ же призналъ въ ней миссъ Бетси Тротвудъ, наружность которой мн была такъ хорошо знакома по описанію моей бдной мамы.

— Ступай прочь!— закричала миссъ Бетси, мотая головой и длая знакъ ножемъ въ воздух.— Прочь! Вонъ отсюда! Мальчишкамъ не дозволяется сюда входить. Прочь, я теб говорю!

Я продолжалъ стоять на мст, съ стсненнымъ сердцемъ слдя за тмъ, какъ она направилась въ уголъ сада и принялась тамъ выкапывать какой-то корень. Потомъ я ршился на отчаянный подвигъ: вошелъ въ садъ, тихонько подошелъ къ ней и дотронулся до ея платья.

— Послушайте, сударыня,— началъ я.

Она вздрогнула и отшатнулась отъ меня.

— Послушайте, тетушка!..

Миссъ Бетси вытаращила глаза и могла только произнести: ‘Это что такое?’

— Выслушайте меня, тетушка! Я вашъ племянникъ!— продолжалъ я.

— Господи помилуй!— проговорила тетушка и при этомъ не присла, а прямо грохнулась на садовую дорожку.

— Я — Давидъ Копперфильдъ изъ Блундерстона, въ графств Суффолк, куда вы прізжали въ ту именно ночь, когда я родился, и видли мою милую маму. Я много, много перестрадалъ съ тхъ поръ, какъ она умерла. Меня обижали и, наконецъ, выпроводили изъ дома, меня заставили приняться за работу, совсмъ не подходящую для меня. Меня не хотли отдать въ школу. Все это вынудило меня бжать и явиться сюда къ вамъ. Дорогою меня обокрали и я изъ Лондона пришелъ сюда пшкомъ, ни разу я не спалъ въ постели съ тхъ самыхъ поръ, какъ пустился въ путь…

Тутъ меня разомъ покинуло все мое мужество и, безсильно махнувъ рукой, я залился горькими слезами, накопившимися за недлю моего одинокаго странствованія.

Моя тетушка все это время по прежнему сидла на дорожк, съ удивленіемъ тараща на меня глаза, но когда я разразился слезами, она быстро вскочила съ своего мста, схватила меня за шиворотъ и потащила въ домъ. Какъ только мы вошли, она бросилась къ шкафу, наскоро вынула оттуда нсколько склянокъ и изъ каждой по очереди начала вливать ихъ содержимое прямо мн въ ротъ. Въ попыхахъ она, вроятно, перепутала бутылочки, такъ какъ я ощутилъ во рту какую-то смсь анисовой настойки, соуса изъ анчоусовъ и салатной заправки. Подавъ мн первую медицинскую помощь этими успокоительными средствами, но видя, что мои истерическія всхлипыванія все еще не унимаются, тетушка уложила меня на диванъ, подложивъ мн подъ голову платокъ и постлавъ косынку съ своей головы подъ мои ноги, чтобы я не запачкалъ ея чистыхъ чехловъ, потомъ она скрылась у окна за зелеными ширмочками и оттуда съ короткими перерывами раздавались восклицанія: ‘Господи помилуй!’

Наконецъ она позвонила въ колокольчикъ, и, когда явилась служанка, отдала ей слдующее приказаніе: ‘Джанетта, сходи на верхъ, поклонись отъ меня мистеру Дику и скажи ему, что я его прошу придти сюда, мн нужно съ нимъ переговорить’.

Джанетта была не мало удивлена, заставъ меня — маленькаго оборванца — лежащимъ на диван ея госпожи, и вышла изъ комнаты. Тетушка все время ходила въ раздумьи взадъ и впередъ по комнат, пока не пришелъ тотъ господинъ, который длалъ мн гримасы изъ окна верхней комнаты. Онъ и теперь явился къ намъ съ улыбкой на лиц.

— Мистеръ Дикъ,— остановила его тетушка,— прежде всего, прошу васъ не стройте изъ себя дурака, я отлично знаю, что вы можете подать прекрасный совтъ, если только захотите. Это и всмъ извстно, выслушайте же меня и, прошу васъ еще разъ, не стройте изъ себя дурака.

Онъ тотчасъ же принялъ очень серьезный видъ и посмотрлъ на меня такъ, какъ будто бы просилъ, чтобы я не выдалъ его, разсказавъ объ его недавнихъ продлкахъ у окна.

— М-ръ Дикъ,— продолжала тетушка,— вы слышали отъ меня объ Давид Копперфильд? Пожалуйста не отнкивайтесь тмъ, что у васъ плохая память, это будетъ напрасно, такъ какъ вы и я, мы знаемъ, что это не такъ.

— Давидъ Копперфильдъ?— повторилъ м-ръ Дикъ, въ памяти котораго очевидно только смутно блуждало какое то воспоминаніе объ этомъ имени.— Давидъ Копперфильдъ? Ну, да, разумется, Давидъ, какже, отлично припоминаю.

— Хорошо, такъ вотъ передъ вами его сынъ, — объявила тетушка,— онъ и похожъ на своего отца, какъ дв капли воды, хотя въ немъ также много схожаго и съ его матерью.

— Сынъ Давида Копперфильда!— воскликнулъ м-ръ Дикъ,— сынъ Давида! Вотъ удивительно!

— Да, это его сынъ, — подтвердила тетушка,— и я именно хочу съ вами посовтоваться вотъ по какому поводу: онъ самовольно пустился въ бгство изъ своего мстожительства и пришелъ сюда ко мн подъ мою защиту. А теперь я у васъ спрашиваю, что мн съ нимъ длать?

— Что длать?— нершительно повторилъ м-ръ Дикъ и принялся почесывать свой затылокъ.— Ага, понимаю: да, вы хотите, слдовательно, чтобы я посовтовалъ, что съ нимъ длать?

— Да,— подтвердила тетушка серьезнымъ тономъ и, въ вид предостереженія, подняла указательный палецъ, — обдумайте хорошенько мой вопросъ и дайте мн разумный совтъ.

— Какъ вамъ сказать, — возразилъ м-ръ Дикъ, и посл минутнаго размышленія, его очевидно оснила блестящая мысль, такъ какъ онъ вдругъ воскликнулъ:— на вашемъ мст, я прежде всего вымылъ бы его, вотъ что!

— Джанетта, — объявила тетушка съ самодовольнымъ видомъ, значеніе котораго я понялъ только впослдствіи,— м-ръ Дикъ прекрасно разршилъ вопросъ и надоумилъ насъ, какъ намъ поступить. Приготовь ванну!

Хотя весь предъидущій разговоръ близко касался моей судьбы и въ высшей степени занималъ меня, но я все время длалъ свои наблюденія и разглядывалъ тетушку, м-ра Дика и Джанетту.

Что касается тетушки, то это была высокаго роста дама съ рзкими, но красивыми чертами лица, особенно я замтилъ оживленный взглядъ ея блестящихъ глазъ, посдвшіе ея волосы были гладко зачесаны подъ чепчикомъ, завязаннымъ у подбородка. На ней было просторное лиловаго цвта платье, золотые часы, съ тяжелою цпочкою и брелоками, по величин походившіе на мужскіе, а воротничокъ и рукавчики тоже были скоре похожи на мужскіе, чмъ на дамскіе.

Мистеръ Дикъ, какъ я уже объяснялъ, былъ сдой, румяный джентльменъ, отличавшійся боле всего страннымъ блескомъ своихъ выпуклыхъ срыхъ глазъ. Въ немъ поражали его обычная разсянность, а также проявленіе покорнаго подчиненія тетушк и выраженіе чисто дтской радости, когда она его хвалила, мн казалось, что онъ какъ будто не въ полномъ разсудк, хотя въ такомъ случа трудно было объяснить себ присутствіе его въ дом тетушки. Онъ былъ хорошо одтъ, очевидно, въ его карман были деньги, такъ какъ онъ поминутно побрякивалъ ими, какъ бы хвастая, что он у него водились.

Про Джанетту можно сказать только то, что это была цвтущаго здоровья молодая двушка.

Комната, въ которой мы находились, была замчательно чистенькая и вся пропитанная ароматомъ цвтовъ. Вся картина этой комнаты явственно встаетъ передо мною теперь, когда я пишу эти строки, и я какъ бы снова вижу передъ собою неприкосновенное для постороннихъ лицъ кресло моей тетушки’у большого итальянскаго окна, ея кошку, канареекъ, фарфоровыя бездлушки на этажерк, большую чашу для пунша, наполненную сушенными лепестками розъ, и самого себя въ моемъ запыленномъ изодранномъ, одяніи на диван.

Джанетта ушла было, чтобы приготовить ванну, когда моя тетушка къ немалому моему испугу,вн себя отъ негодованія и едва владя голосомъ отъ волненія, вскричала:

— Джанетта! Ослы!

На этотъ окликъ Джанетта выбжала изъ дома съ такою поспшностью, какъ будто надъ нами горла крыша, бросилась къ лужайк впереди дома и отвела съ нея двухъ ословъ съ сидвшими на нихъ дамами, осмлившимися въхать на эту лужайку, въ эту минуту бросилась на помощь и сама тетушка, и, схвативъ подъ уздцы третьяго осла, на которомъ сидлъ маленькій мальчикъ, быстро отвела осла отъ луга и дала громкую затрещину юнош — погонщику осла, за то, что онъ осмлился своимъ появленіемъ осквернить это священное мсто.

Мн и до сихъ поръ неизвстно, имла-ли моя тетушка какое-либо законное право самовластно распоряжаться этимъ зеленымъ лугомъ, но она сама ршила, этотъ вопросъ въ свою пользу и считала свои права неоспоримыми. Она принимала за личное оскорбленіе, требовавшее немедленнаго возмездія, появленіе ословъ на этомъ двственномъ зеленомъ лугу и какъ бы ни была она погружена въ какое либо дло или занята даже самымъ интереснымъ разговоромъ, но стоило лишь ослу появиться на этомъ лугу, какъ тотчасъ она стремительно бросалась къ нарушителю порядка, чтобы безпощадно раздлаться съ нимъ. У нее съ этою цлью имлись наготов всевозможные орудія для отмщенія и защиты луга: лейки, наполненныя водою, палки, спрятанныя за дверью, и проч. Дома у тетушки велись безконечныя пререканія по поводу этого нарушенія общественнаго порядка и воинственныя выходки не только не прекращались, но, скоре, все боле и боле обострялись. Возможно, что мальчишки-погонщики ословъ относились ко всему этому какъ къ нелишенному нкотораго удовольствія развлеченію, или же сами ослы, при свойственномъ имъ упрямств, преднамренно сворачивали на этотъ лугъ, во всякомъ случа еще прежде чмъ ванна для меня была готова, было послдовательно произведено три тревоги, при послдней же и самой отчаянной схватк тетушка самолично напала на рыжаго юношу-погонщика и нсколько разъ подрядъ стукала его головой объ калитку, прежде чмъ онъ сообразилъ въ чемъ дло. Эти схватки очень интересовали и забавляли меня, тмъ боле, что он происходили въ то время, когда моя тетушка кормила меня бульономъ, вливая его столовою ложкою въ ротъ черезъ извстные промежутки времени, чтобы посл моего голоданія не обкормить меня, при появленіи же на лугу ословъ, она отвлекалась отъ своего занятія и оставляла меня въ поко, чтобы крикнуть Джанетт и даже самой броситься на расправу.

Ванна подйствовала на меня благодтельно, такъ какъ я во всемъ тл ощущалъ острыя боли отъ проведенныхъ на открытомъ воздух ночей. Посл ванны, тетушка и Джанетта надли на меня блье, занятое у м-ра Дика, и укутали меня въ тетушкины шали. По всей вроятности, я представлялъ изъ себя нчто похожее на громадный узелъ, я задыхался отъ жары, что, впрочемъ, не помшало мн, при моей усталости, примостившись снова на диван, впасть въ сладкій и глубокій сонъ.

Возможно, что то было лишь сновидніе, навянное на меня неотвязчивою мыслью, которая такъ долго преслдовала меня все послднее время, но я проснулся съ впечатлніемъ будто во время моего сна ко мн подходила тетушка и, нагнувшись надо мной, поправляла мои волосы на лбу, укладывала ловче на подушк мою голову и долго всматривалась въ мое лицо. Мн показалось даже, что она при этомъ что-то пробормотала, врод: ‘Бдное дитя’ и потомъ: ‘Какой онъ красивый, бдняжка!’ Однако, когда я совсмъ пришелъ въ себя, то тетушка оказалась преспокойно сидящей у своего окна, любуясь видомъ на море.

Вскор затмъ мы приступили къ обду, состоявшему изъ жареной птицы и пуддинга, я сидлъ за столомъ по-прежнему весь укутанный шалями и съ трудомъ управлялъ своими руками. Но такъ какъ моя тетушка собственноручно спеленала меня, то я считалъ неумстнымъ жаловаться.

Все это время меня сильно тревожила мысль о томъ, какъ намрена моя тетушка поступить относительно меня въ будущемъ, но она кушала свой обдъ, сохраняя полнйшее молчаніе, нарушаемое только временами ея, очевидно относившимися ко мн, восклицаніями: ‘Господи помилуй!’.

Когда убрали со стола и принесли бутылку съ хересомъ, которымъ и меня угостили, тетушка послала наверхъ позвать къ себ мистера Дика. Онъ тотчасъ же явился и долженъ былъ по приглашенію тетушки собрать свои мысли, чтобы выслушать разсказъ о моихъ похожденіяхъ. Разсказъ этотъ заключался, главнымъ образомъ, въ моихъ отвтахъ на разспросы моей тетушки, которая при моихъ разъясненіяхъ пронизывала мистера Дика своимъ проницательнымъ взоромъ, что было, между прочимъ, весьма необходимо въ виду того, что его сильно клонило ко сну, временами, однако, онъ позволялъ себ улыбнуться, но неодобрительное и строгое выраженіе лица тетушки тотчасъ-же призывало его къ порядку.

— И къ чему только это бдное, молоденькое созданіе вздумало выходить вторично замужъ!— воскликнула тетушка, когда я окончилъ свой разсказъ.— И что же хорошаго вышло изъ этого? Только то, что этотъ несчастный мальчикъ былъ заброшенъ и пустился бродить по блу-свту, какъ какой-нибудь малолтній Каинъ!

При этихъ словахъ мистеръ Дикъ зорко оглядлъ меня, какъ будто желая проврить, насколько я дйствительно напоминалъ собою Каина.

— А потомъ, въ довершеніе всего, — продолжала тетушка,— еще и этой Пегготи взбрело на умъ тоже выйти замужъ! Этого еще только не доставало! Впрочемъ, я надюсь, что ея мужъ окажется такимъ же извергомъ, какихъ часто описываютъ въ газетахъ, и что онъ начнетъ ее тиранить и бить!

Тутъ я, возмущенный до глубины души такимъ предположеніемъ, направленнымъ противъ моей милой старой няни, горячо вступился за нее и объявилъ тетушк, что она заблуждается, что нтъ на всемъ свт боле преданнаго, любящаго существа, какъ именно эта Пегготи, что она любитъ меня, что она горячо любила мою бдную маму, которая умерла на ея рукахъ…— И воспоминанія объ этихъ двухъ, любимыхъ мною существахъ нахлынули съ такою силою, что я не выдержалъ и сквозь слезы могъ только выговорить отрывочными фразами, что двери дома Пегготи всегда открыты для меня и что я могъ-бы найти у нея пріютъ, но боялся при ея зависимомъ положеніи навлечь на нея непріятности, укрывшись у ней, слезы душили меня и я закончилъ свою защитительную рчь тмъ, что закрылъ лицо руками и зарыдалъ.

— Ну, хорошо, хорошо,— произнесла тетушка,— это похвально, что ты заступаешься за тхъ, которые приняли участіе въ теб… Джанетта! Ослы!— вдругъ вскричала она, и я вполн увренъ, что если бы не эти злосчастныя животныя, мы съ тетушкой тутъ же пришли бы къ какому нибудь доброму соглашенію относительно моей дальнйшей судьбы, такъ какъ она была сильно растрогана моимъ разсказомъ и я, поощренный ея ласковою улыбкою, готовъ уже былъ броситься въ ея объятія и умолять ее не покидать меня, но приключеніе съ ослами вытснило изъ ея головы зародившіяся въ ней добрыя чувства, и мысли тетушки мгновенно приняли совершенно иное направленіе. Она съ негодованіемъ принялась сообщать мистеру Дику о своемъ твердомъ намреніи обратиться къ защит судебныхъ властей и начать преслдованіе законнымъ порядкомъ всхъ погонщиковъ ословъ — этихъ нарушителей общественнаго порядка города Дувра.

Посл чая мы услись у итальянскаго окна (отчасти, какъ мн показалось по напряженному выраженію лица тетушки, съ цлью подкараулить нашествіе новыхъ нарушителей порядка) и просидли тамъ до сумерекъ, когда Джанетта внесла въ комнату свчи, приготовила на стол доску для игры въ триктракъ и задернула занавски.

— Ну, м-ръ Дикъ,— объявила тетушка строгимъ тономъ и поднявъ указательный палецъ,— я хочу предложить вамъ на разршеніе новый вопросъ. Посмотрите внимательне на этого мальчика.

— На сына Давида Копперфильда?— освдомился м-ръ Дикъ и лицо его приняло сосредоточенное выраженіе.

— Именно такъ,— отвчала тетушка.— Что вы посовтовали бы длать съ нимъ при данныхъ обстоятельствахъ?

— Съ сыномъ Давида?— глубокомысленно произнеси м-ръ Дикъ.

— Ну, да, да!— нетерпливо повторяла тетушка.

— Ага!— возразилъ м-ръ Дикъ, — да, понимаю, что длать съ нимъ? Что жъ, я на вашемъ мст уложилъ бы его спать.

— Джанетта!— крикнула тетушка съ тмъ же торжествующимъ видомъ, который я подмтилъ у нея и раньше,— мистеръ Дикъ прекрасно разсудилъ все дло: если постель готова, то мы отведемъ мальчика наверхъ и уложимъ его спать.

Джанетта объявила, что постель готова и меня повели наверхъ точно плнника подъ конвоемъ тетушки и Джанетты,— какъ плнника,къ которому хотя и примняли кроткія мры, но съ котораго не спускали глазъ. День, слдовательно, уже приходилъ къ концу, а я еще не зналъ, что меня ожидаетъ впереди, впрочемъ, одно обстоятельство почему-то сильно ободрило меня: это было заявленіе Джанетты въ отвтъ на вопросъ тетушки, во время нашего шествія въ верхній этажъ: отчего такъ сильно пахнетъ гарью? Отвтъ этотъ былъ, что она сжигала на кухн все, что на мн было одто когда я явился къ тетушк.

Меня оставили одного съ маленькимъ огаркомъ свчки, который, по заявленію тетушки, долженъ былъ прогорть не боле пяти минутъ. Я замтилъ, что, удаляясь, тетушка заперла меня снаружи на ключъ и подумалъ, что, по всей вроятности, тетушка, которая въ сущности еще совсмъ не знала меня, могла заподозрить меня въ привычк убгать изъ дома и сочла необходимымъ принять мры предосторожности противъ какихъ-либо покушеній къ бгству съ моей стороны.

Моя комната была чрезвычайно привтливая, съ видомъ на море, луна свтила въ окно, и когда догорла свчка, я еще просидлъ нкоторое время у окна, любуясь полосою луннаго свта на мор. Прочитавъ свою вечернюю молитву, я задумчиво смотрлъ вдаль и мн представилось, что моя мама можетъ сойти съ неба по этой блестящей полос луннаго свта, прижимая къ груди своего младенца, чтобы взглянуть на меня — на своего одинокаго ребенка, какъ смотрла тогда, когда я въ послдній разъ видлъ ея дорогое, прелестное лицо! И подъ наплывомъ самыхъ отрадныхъ чувствъ я улегся въ задернутую блыми занавсками кровать, укрывшись блоснжными простынями. Въ моемъ воображеніи пронеслась картина проведенныхъ подъ открытымъ небомъ ночей и я началъ горячо молиться, чтобы Богъ избавилъ меня отъ горькой участи бездомнаго странника, и тутъ же далъ себ слово никогда не забывать несчастныхъ, не имющихъ крова и пристанища!

Потомъ я началъ, какъ мн казалось, уплывать куда-то далеко по лучезарной полос луны и погрузился въ міръ сладкихъ грезъ.

ГЛАВА XII.
Въ ожиданіи ршенія участи.

Когда я утромъ спустился внизъ, то засталъ тетушку за чайнымъ столомъ. Она сидла въ глубокомъ раздумьи, опершись локтемъ на столъ. Мой приходъ заставилъ ее очнуться. Я ни минуты не сомнвался въ томъ, что предметомъ ея размышленій былъ я, и меня снова охватила тревога относительно своей участи. Страхъ обидть тетушку, однако, заставлялъ меня молчать. Совладать съ своимъ языкомъ мн было, впрочемъ, легче, чмъ совладать съ своими глазами и я ихъ по-минутно обращалъ въ ея сторону. Но каждый разъ, когда я смотрлъ на нее, я ловилъ и ея, взглядъ, задумчиво и какъ бы издалека устремленный на меня.

Когда тетушка окончила свой завтракъ, она все также задумчиво откинулась на спинку своего стула и такъ многозначительно и пристально вперила въ меня свои взоры, что я окончательно потерялъ всякое самообладаніе и едва не захлебнулся чаемъ, посл нсколькихъ тщетныхъ попытокъ овладть собою и спокойно продолжать свой завтракъ, я пересталъ сть и сидлъ весь красный отъ волненія, выдерживая молча проницательный взглядъ тетушки.

— Вотъ что,— наконецъ произнесла она,— я послала ему письмо.

— Ему?

— Ну, да, твоему отчиму — продолжала тетушка.— Я написала ему такое письмо, что ему придется немедленно мн отвтить, а иначе ему не отдлаться отъ меня, за это я могу поручиться!

Значитъ, ему теперь будетъ извстно, гд я нахожусь?— спросилъ я сильно встревоженный этимъ извстіемъ.

— Я ему объявила объ этомъ, — отвчала тетушка, кивая головою въ знакъ подтвержденія этого факта.

— Но, какъ же… разв вы меня… отдадите ему?— запинаясь освдомился я.

— Я ничего еще пока не знаю, — проговорила тетушка,— это будетъ видно потомъ.

— Если мн придется опять жить у м-ра Мурдстона,— объявилъ я,— то я самъ еще не знаю, на что я ршусь!

— Я ничего сама не знаю и ничего не могу сказать объ этомъ въ настоящую минуту,— повторила тетушка, качая головой,— мы еще увидимъ, что будетъ

Я совсмъ упалъ духомъ отъ этихъ словъ, тетушка же, повидимому не обращая на меня вниманія, спокойно принялась за мытье чайной посуды. Потомъ она взяла свой рабочій ящикъ и услась у окна, защитивъ себя отъ солнца зелеными ширмочками, и принялась за шитье.

— Пройди-ка ты наверхъ къ м-ру Дику,— сказала она, вдвая нитку въ иголку,— поклонись ему отъ меня и скажи, что мн хотлось бы знать, какъ онъ подвигается съ своими ‘Памятными записками?’

Я охотно взялся исполнить это порученіе.

— По всей вроятности, — замтила тетушка, поглядывая на меня такъ же зорко, какъ она только-что смотрла въ ушко иголки, когда вдвала въ нее нитку,— тебя удивляетъ, что у мистера Дика такое короткое имя?

Я подтвердилъ это предположеніе.

— Пожалуйста, не воображай, что у него нтъ фамиліи,— продолжала нсколько высокомрно тетушка,— фамилія этого джентльмэна — Баблей, мистеръ Ричардъ Баблей,— вотъ какъ онъ именуется.

Я уже собирался извиниться, что по незнанію и неопытности позволилъ себ называть этого джентльмэна такимъ фамильярнымъ именемъ, какъ тетушка заявила дале:

— Но ни въ какомъ случа ты не долженъ называть его настоящимъ именемъ, онъ ненавидитъ свою фамилію, это, можетъ быть, его маленькая странность, хотя и весьма понятная, если знать, до какой степени его измучили близкіе родственники, носящіе одинаковую съ нимъ фамилію. Здсь онъ извстенъ подъ именемъ м-ра Дика и такъ его надо называть всегда.

Я общалъ буквально исполнить желаніе тетушки и пошелъ наверхъ, чтобы передать порученіе тетушки, размышляя о томъ, что если м-ръ Дикъ все это время такъ же дятельно былъ занятъ своею рукописью, какъ въ то время, когда я сходилъ внизъ и видлъ, его за письменнымъ столомъ черезъ открытую дверь, то, судя по этому, онъ долженъ былъ очень подвинуться со своею рукописью.

При вход въ его комнату я увидалъ его по прежнему сидящимъ за рукописью, вооруженнымъ длиннйшимъ гусинымъ перомъ, опустивъ голову почти къ самой бумаг. Онъ былъ такъ погруженъ въ свою работу, что я имлъ достаточно времени оглядться кругомъ, прежде чмъ онъ обратилъ вниманіе на мой приходъ. Въ углу его комнаты стоялъ громадный бумажный змй и повсюду валялись цлые вороха исписанной бумаги, на стол лежало множество перьевъ и стояло безчисленное количество банокъ съ чернилами.

— Ага! Юный Фебъ!— привтствовалъ меня м-ръ Дикъ, отложивъ въ сторону свое перо.— Что длается хорошенькаго на бломъ свт? Послушай, вотъ что я теб скажу,— продолжалъ онъ, понизивъ голосъ:— я вообще не распространяюсь объ этомъ, но… тутъ м-ръ Дикъ приложилъ ротъ къ самому моему уху: — Этотъ міръ — міръ сумасшедшихъ! Тутъ вс спятили съума! Да — это настоящій Бедламъ {Бедламъ — домъ умалишенныхъ въ Лондон.}, да и только!— тутъ м-ръ Дикъ принялся нюхать табакъ и залился громкимъ смхомъ.

Когда я передалъ м-ру Дику порученіе тетушки, онъ отвтилъ:

— Передай отъ меня почтеніе твоей тетушк и скажи, что я положилъ хорошее начало длу. Да, я могу положительно сказать, что начало удовлетворительное,— продолжалъ онъ, проведя рукой по сдымъ волосамъ и бросая, однако, далеко неувренный взглядъ на свою рукопись.— Ахъ, да, скажи-ка, ты, вдь, учился въ школ?— обратился онъ, вдругъ ко мн.

— Да, сэръ, я былъ въ училищ, хотя недолгое время,— отвчалъ я.

— Не припомнишь-ли ты,— произнесъ м-ръ Дикъ, пристально всматриваясь въ меня и держа наготов перо, какъ бы для того, чтобы занести на бумагу отвтъ,— не припомнишь-ли ты, въ которомъ именно году былъ обезглавленъ Карлъ I?

Я отвчалъ, что, насколько мн помнится, это событіе произошло въ тысяча шестьсотъ сорокъ девятомъ году.

— Прекрасно,— замтилъ м-ръ Дикъ, почесывая свое ухо кончикомъ пера.— Да, такъ говорится въ учебникахъ, но для меня это все-таки не совсмъ ясно. Дло въ томъ, что если это событіе произошло такъ давно, то какъ же могло случиться, что когда ему отрзали голову, то его страданія перешли въ мою голову?

Я былъ очень удивленъ этимъ вопросомъ, на который ничего не могъ отвтить.

— Странное дло, это для меня остается какою-то загадкой, — продолжалъ м-ръ Дикъ, бросая довольно безнадежный взглядъ на свои рукописи.— Но это ничего — пустяки! Времени у меня еще много впереди и я справлюсь съ этимъ дломъ.— Пожалуйста, передай мое почтеніе миссъ Тротвудъ и скажи, что я подвигаюсь съ работой впередъ и даже довольно успшно.

Я уже собрался уходить, но м-ръ Дикъ обратилъ мое вниманіе на бумажнаго змя.

— Какъ теб нравится этотъ змй?— спросилъ онъ

Я объявилъ, что змй чудесный, и залюбовался его необычайной величиной.

— Это я самъ его склеилъ и мы съ тобой какъ-нибудь спустимъ его,— сказалъ м-ръ Дикъ,— но ты разсмотри его хорошенько.

Змй былъ весь склеенъ изъ мелко и четко исписанныхъ листовъ рукописи. Бросивъ взглядъ на эти листы, мн показалось, что на нкоторыхъ изъ нихъ были занесены замтки о казни Карла І-го.

— Къ этому змю привязана у меня длинная веревка,— пояснилъ м-ръ Дикъ,— поэтому онъ поднимается очень высоко въ воздух и такимъ образомъ факты, занесенные въ рукописяхъ, которыми онъ оклеенъ, распространяются повсюду, этотъ способъ распространенія фактовъ изобртенъ мною. Правда, никогда не знаешь напередъ, гд можетъ спуститься змй, это зависитъ отъ различныхъ обстоятельствъ — отъ направленія втра и т. д., но я съ этимъ мирюсь и предоставляю все случаю.

Говоря это, выраженіе лица м-ра Дика было въ высшей степени добродушное и въ тоже время полное достоинства, но я былъ не вполн увренъ, не потшается-ли онъ на мой счетъ. Поэтому я засмялся и мы разстались самыми лучшими друзьями.

— Ну, что же,— спросила тетушка, когда я спустился внизъ,— какъ поживаетъ сегодня м-ръ Дикъ?

Я передалъ ей почтительный его привтъ и увреніе, что онъ успшно двигается впередъ съ рукописью.

— Но какъ онъ теб показался, какого ты мннія о немъ?— допрашивала меня тетушка.

Во мн бродило смутное намреніе обойти этотъ вопросъ какимъ-нибудь неопредленнымъ отвтомъ, но отдлаться отъ тетушки было не такъ-то легко. Она опустила свою работу на колни и сказала:

— Отвчай мн откровенно, я хочу знать правду.

— Я бы хотлъ у васъ спросить,— запинаясь сказалъ я, чувствуя, что становлюсь въ опасное положеніе,— самъ я не смю судить, но хотлъ бы спросить, совсмъ-ли онъ въ своемъ ум?

— Какъ нельзя боле,— отвчала тетушка.

— Ахъ! вотъ какъ!— проговорилъ я тихимъ голосомъ.

— Можно считать м-ра Дика за кого угодно, только не за сумасшедшаго — самоувренно и тономъ не терпящимъ возраженія заявила тетушка. Правда, его считали сумасшедшимъ, впрочемъ, я иначе не пользовалась бы его обществомъ и совтами въ теченіе вотъ уже слишкомъ десяти лтъ.

— Ахъ! Вотъ какъ,— повторилъ я.

— Ну, ужъ и хороши же были эти люди, которые осмлились называть его сумасшедшимъ!— возмущалась тетушка.— Мистеръ Дикъ приходится мн дальнимъ родственникомъ, но объ этомъ не стоитъ распространяться, скажу только, что если бы я не вмшалась въ это дло, то родной его братъ упряталъ бы его навсегда въ домъ для умалишенныхъ. Вотъ въ чемъ дло! Этотъ братъ его — высокомрный дуракъ и больше ничего. Основываясь на томъ, что м-ръ Дикъ иметъ свои странности, хотя ихъ далеко не такъ много у него какъ у иныхъ людей, онъ не захотлъ, чтобы посторонніе видли его и ршилъ отдлаться отъ него, помстивъ его въ лчебницу для умалишенныхъ. Но тутъ на выручку явилась я. Я сказала этому брату: м-ръ Дикъ совершенно здоровъ и даже умне васъ, отдайте ему ту часть дохода, которая причитается на его долю и пусть онъ живетъ у меня. Я его не боюсь, я готова заботиться о немъ и не буду его обижать. Не безъ труда, я, однако, добилась своего, и съ тхъ поръ онъ тутъ и живетъ у меня. Скажу только, что сталъ моимъ надежнымъ другомъ, а что касается его совтовъ!…. Но никто лучше меня не знаетъ, какъ разсудителенъ этотъ человкъ.

Тетушка тряхнула головой, какъ бы вызывая на бой весь міръ И продолжала:

— У него была любимая сестра, которая вышла замужъ и была очень несчастлива въ брак, это обстоятельство въ связи съ его страхомъ передъ братомъ, такъ повліяло на м-ра Дика и такъ разстроило его, что онъ захворалъ нервною горячкой. Воспоминаніе объ этой болзни тяготитъ его до сихъ поръ. Наврное онъ говорилъ съ тобою о Карл І-мъ?— вдругъ спросила тетушка.

— Говорилъ,— отвчалъ я.

— Я такъ и думала,— сказала тетушка, съ недовольнымъ видомъ потирая свой носъ.— Но это у него только аллегорія. Онъ очень страдалъ во время своей болзни и длаетъ тутъ какое то сопоставленіе…. Хотя я, право, не вижу причины, почему бы ему и не длать подобнаго сопоставленія, если оно ему кажется подходящимъ?

— Разумется, тетушка,— поддакнулъ я.

— Я вполн сознаю, — продолжала тетушка, — что такъ не выражаются дловые люди, что вообще такъ не принято выражаться, и потому-то я очень настаиваю на томъ, чтобы онъ вовсе не упоминалъ о Карл І-мъ въ своихъ Памятныхъ Запискахъ.

— А эти Записки относятся къ исторіи его собственной жизни, тетушка?— освдомился я.

— Ну, да,— отвчала тетушка, потирая по прежнему свой носъ. Онъ пишетъ свои личныя воспоминанія о какомъ-то лорд-канцлер, по всей вроятности, он въ скоромъ времени появятся въ печати. Мистеръ Дикъ все еще не вполн усвоилъ способъ, выраженія своихъ доводовъ, не прибгая къ упомянутой аллегоріи, но это второстепенное дло, во всякомъ случа эта работа занимаетъ его.

Я, должно признаться, узналъ впослдствіи, что мистеръ Дикъ въ теченіе слишкомъ десяти лтъ былъ главнымъ образомъ занятъ тмъ, чтобы только какъ-нибудь въ своихъ Запискахъ не коснуться личности Карла І-го, но онъ никакъ не могъ справиться съ этою задачею: исторія злополучнаго короля все-таки проникла въ его Памятныя Записки и занимала тамъ выдающееся мсто.

— Я положительно утверждаю,— продолжала тетушка,— что никто не постигаетъ, какъ этотъ человкъ уменъ, это извстно только одной мн. А ужъ что касается его уступчивости и добродушія, то объ этомъ и не буду говорить. Если онъ любитъ иногда заниматься пусканіемъ бумажнаго змя, что же въ этомъ, наконецъ, предосудительнаго? Самъ Франклинъ предавался этому занятію.

Если бы я предполагалъ, что моя тетушка, разъясняя мн такъ подробно вс обстоятельства жизни мистера Дика, этимъ оказывала особое довріе ко мн, то я, по всей вроятности, немало возомнилъ бы объ себ и даже началъ бы строить благопріятные планы о своей будущей участи, но я ясно видлъ, что она вдалась въ такія подробности единственно изъ желанія излить свое сердце, а я являлся только случайнымъ ея повреннымъ.

Въ то же время горячее заступничество тетушки за несчастнаго мистера Дика, дйствительно, вызвало въ моей юной душ надежду, что она и меня не оставитъ безъ призора. Я понялъ, что моя тетушка, несмотря на вс ея странности, была особа достойная всякаго уваженія, на которую можно было слпо положиться.

Тревожное состояніе, въ которомъ я находился въ ожиданіи отвта м-ра Мурдстона на письмо тетушки, дошло до крайнихъ предловъ, хотя я старался побдить свое волненіе и длать все возможное съ своей стороны, чтобы угодить тетушк и м-ру Дику. Этотъ послдній охотно отправился бы со мною для спуска своего бумажнаго змя, если бы не явилось препятствіе къ этому съ моей стороны: у меня еще не было приличной одежды и я все еще ходилъ въ томъ же довольно странномъ костюм, въ который меня облекли въ первый день моего появленія въ дом тетушки. Вообще я никуда не могъ показываться и мои выходы изъ дому ограничивались прогулкою съ тетушкою по морскому берегу въ сумеркахъ, передъ сномъ.

Наконецъ пришелъ отвтъ отъ м-ра Мурдстона, и тетушка, къ ужасу моему, объявила мн, что онъ самъ явится къ ней для личныхъ объясненій на, слдующій же день. Наступилъ и этотъ день, и я сидлъ по прежнему въ своемъ странномъ одяніи, весь въ лихорадк отъ душевной тревоги, и то вздрагивалъ со страха отъ ожидаемой встрчи съ угрюмымъ моимъ отчимомъ, то, наоборотъ, приходилъ въ уныніе именно отъ того, что онъ такъ долго не являлся, чтобы скоре положить конецъ моему волненію.

ГЛАВА XIII.
Участь моя ршается.

Моя тетушка въ этотъ день показалась мн боле противъ обыкновенія повелительной и даже суровой, но, за исключеніемъ этой перемны въ ея расположеніи духа, она ничмъ не обнаруживала какого — либо волненія по поводу предстоящаго объясненія съ гостемъ. Она сла съ работою у окна, я помстился тутъ же, занятый тревожными мыслями и длая всякія возможныя и совершенно невозможныя предположенія относительно результата переговоровъ съ м-ромъ Мурдстономъ. Такъ просидли мы почти до сумерекъ. Нашъ обдъ былъ отложенъ на неопредленное время, становилось, однако, уже такъ поздно, что тетушка, наконецъ, отдала приказаніе подать его, но въ это же время вдругъ вскочила съ своего мста и я, къ своему ужасу, увидалъ миссъ Мурдстонъ верхомъ на осл, уже въхавшую на нашу запретную лужайку и спокойно подвигавшуюся впередъ къ нашему парадному крыльцу.

— Прочь отсюда!— кричала тетушка, потрясая кулакомъ въ открытое ею окно.— Прочь! Вы не имете права тутъ быть! Это строго воспрещено! Этакая нахалка! Прочь! говорятъ вамъ! Вонъ отсюда!

Моя тетушка пришла въ такое негодованіе отъ хладнокровія, съ которымъ миссъ Мурдстонъ, несмотря на предостереженіе, продолжала спокойно сидть на своемъ осл, что у нее не хватило силъ выбжать по своему обыкновенію на лужайку. Я воспользовался этою минутой, чтобы объяснить ей, кто была эта дама, а также указать ей на м-ра Мурдстона, который, замшкавшись у крутого подъема въ гору, только теперь присоединился къ своей сестр.

— Мн нтъ дла до того, кто эти лица!— горячилась тетушка, по прежнему длая угрожающіе жесты изъ окна,— я никому не позволю нарушать права собственности! Прочь, говорятъ вамъ! Джанета! отведи осла!

Тутъ произошла схватка: оселъ всми своими четырьмя ногами твердо упирался на мст, въ то время какъ съ одной стороны Джанета, дергая его за уздечко, пыталась увести его съ луга, съ другой — м-ръ Мурдстонъ погонялъ его впередъ къ дому, а миссъ Мурдстонъ, защищаясь зонтикомъ, ударяла имъ по лицу Джанеты, тутъ же собралась толпа мальчишекъ, оглашавшихъ воздухъ своими неистовыми криками. Тогда тетушка, замтивъ среди нихъ погонщика злополучнаго осла, съ которымъ у нея были старые личные счеты, выбжала изъ дома, напала на этого нарушителя общественнаго порядка, схватила его за куртку, которая при этомъ съхала у него черезъ голову и потащила къ саду, громко крича Джанет, чтобы она немедленно призвала полицейскаго. Это распоряженіе тетушки, однако, осталось не выполненнымъ, такъ какъ изощренный опытомъ во всякаго рода уверткахъ, о которыхъ тетушка не имла ни малйшаго понятія, мальчишка высвободился изъ ея рукъ и съ торжествующимъ видомъ увелъ своего осла, съ котораго уже успла слзть миссъ Мурдстонъ.

Стоя у входныхъ дверей, она съ братомъ выжидала окончанія приключенія, но тетушка прошла мимо нихъ въ домъ, еще далеко не успокоенная посл бурной сцены, и выжидала, пока Джанета формально доложила ей о прибытіи гостей.

— Можетъ быть, мн лучше уйти отсюда?— спросили я, дрожа отъ страха, у тетушки.

— Ни въ какомъ случа!— вскричала тетушка строгимъ голосомъ, и, толкнувъ меня въ уголъ у своего кресла, загородила меня стуломъ, заставивъ меня стоять тамъ какъ какого-нибудь подсудимаго передъ судомъ. Такъ я и простоялъ въ этомъ углу все время, пока длились переговоры.

— Ага!— начала тетушка, когда гости вошли въ комнату,— я никакъ не воображала, что именно вамъ имла честь запретить въздъ на свой лугъ. Но это у меня такое правило, которое относится ршительно ко всмъ нарушителямъ порядка, я ни для кого не длаю исключенія.

— Ваши правила, однако, нсколько неудобны для незнакомыхъ съ ними лицъ,— заявила миссъ Мурдстонъ.

— Весьма возможно,— отвчала тетушка.

Тутъ вступилъ въ разговоръ самъ м-ръ Мурдстонъ, явно желавшій избжать новыхъ непріязненныхъ столкновеній.

— Миссъ Тротвудъ…. началъ онъ.

— Прошу извиненія — прервала его тетушка,— вы, если я не ошибаюсь, тотъ самый м-ръ Мурдстонъ, который женился на вдов моего покойнаго племянника, Давида Копперфильда?

— Точно такъ, сударыня,— отвчалъ м-ръ Мурдстонъ.

— Въ такомъ случа, сэръ,— продолжала тетушка, — прошу меня извинить, если я выскажу откровенно свое мнніе, что вы поступили бы гораздо лучше для счастія и благополучія этой бдной, доврчивой какъ ребенокъ, молоденькой особы, если бы вы оставили ее въ поко и не женились бы на ней.

— Я, во всякомъ случа, въ одномъ вполн согласна съ миссъ Тротвудъ,— замтила вспыливъ миссъ Мурдстонъ,— и именно въ томъ, что наша бдная Клара была, дйствительно, въ житейскомъ смысл не боле какъ неразумное дитя.

— Тогда какъ мы съ вами, сударыня, настолько подвинулись впередъ по жизненному пути, что уже никто не можетъ укорять насъ нашей молодостью,— возразила тетушка и крикнула: ‘Джанета! Ступай наверхъ къ м-ру Дику, передай ему мой поклонъ и скажи, что я его прошу сойти сюда ко мн.

До его прихода моя тетушка съ невозмутимымъ спокойствіемъ просидла молча, вперинъ глаза въ противоположную стну комнаты. Когда же появился м-ръ Дикъ, то она церемонно представила его своимъ гостямъ.

— Мистеръ Дикъ, старый, испытанный другъ, на сужденіе которого,— проговорила тетушка, съ особымъ удареніемъ на этой фраз, въ вид предостереженія м-ру Дику, который въ эту минуту принялся — было грызть свой указательный палецъ,— на сужденіе котораго я безусловно полагаюсь.

М-ръ Дикъ тотчасъ же вынулъ палецъ изо рта, и лицо его принило серьезное, сосредоточенное выраженіе. Затмъ тетушка наклонила голову въ сторону м-ра Мурдстона, который продолжалъ прерванную рчь:

— Миссъ Тротвудъ, по полученію мною вашего письма, я счелъ долгомъ справедливости къ себ самому, а также изъ уваженія къ вамъ…

— Весьма вамъ признательна,— прервала его тетушка,— но прошу васъ не заботиться обо мн.

— Я счелъ долгомъ,— продолжалъ м-ръ Мурдстонъ,— отвтить вамъ на ваше письмо личнымъ объясненіемъ, несмотря на неудобства, сопряженныя съ путешествіемъ сюда. Этотъ несчастный мальчикъ, который осмлился покинуть своихъ друзей и бжать отъ дла, къ которому его пристроили…

— И который въ настоящую минуту стоитъ передъ нами одтый въ весьма неказистый и неприличный костюмъ,— прервала миссъ Мурдстонъ.

— Дженъ Мурдстонъ,— остановилъ ее братъ,— прошу тебя не вмшиваться въ этотъ разговоръ и не перебивать меня, когда я говорю. Этотъ несчастный мальчикъ подалъ поводъ ко многимъ недоразумніямъ и непріятностямъ въ нашемъ семейномъ кругу, какъ при жизни моей дорогой жены, такъ и посл ея смерти. Характеръ у этого мальчика угрюмый, непокорный, онъ преисполненъ злости, упрямства и не поддается никакимъ мрамъ исправленія. Мы съ сестрой употребляли всевозможныя усилія, чтобы исправить его пороки, но вс наши усилія оказались тщетными. И мы оба сочли за лучшее лично ознакомить васъ съ этимъ печальнымъ фактомъ и съ нашимъ безпристрастнымъ мнніемъ о мальчик.

— Хотя, какъ мн кажется, мн вовсе нтъ надобности подтверждать то, что высказано моимъ братомъ,— замтила миссъ Мурдстонъ,— но я попрошу позволенія прибавить къ сказанному имъ только одно, что изъ всхъ негодныхъ мальчишекъ на свт, передъ нами одинъ изъ наихудшихъ.

— Сильно сказано!— отрывисто заявила тетушка.

— Но совершенно согласно съ истиной,— возразила миссъ Мурдстонъ.

— Такъ! Теперь, сударь, вы хотли сказать дале?..

— Я строго придерживаюсь собственныхъ воззрній относительно метода воспитанія этого мальчика,— продолжалъ м-ръ Мурдстонъ, и лицо его принимало все боле и боле мрачное выраженіе,— воззрнія эти основаны частью на изученіи характера юноши, частью же они сообразуются съ моими жизненными средствами. Я не обязанъ никому отдавать отчета о моихъ воззрніяхъ, имя право въ этомъ дл поступать по собственному усмотрнію. Достаточно будетъ сказать, что я пристроилъ этого мальчика у моего друга къ приличному торговому предпріятію, и что же: оно не понравилось юнош и онъ убгаетъ отъ дла, становится бродягою и является передъ вами въ отрепьяхъ, жалуясь на свою судьбу и ища у васъ защиты. Теперь я желалъ бы обратить ваше вниманіе, миссъ Тротвудъ, на послдствія, которыя могутъ возникнуть отъ вашего вмшательства въ судьбу этого мальчика.

— Прекрасно,— возразила тетушка,— но сначала мы поговоримъ объ этомъ приличномъ торговомъ предпріятіи, мн любопытно было бы узнать, пристроили-ли бы мальчика къ этому длу, еслибы это былъ вашъ собственный сынъ?

— Еслибы онъ былъ собственнымъ сыномъ моего брата,— сказала миссъ Мурдстонъ,— то былъ бы, я полагаю, совсмъ другимъ мальчикомъ.

— А еслибы была въ живыхъ бдная молоденькая мать этого мальчика,— не унималась тетушка,— то и въ такомъ случа мальчикъ все таки былъ бы пристроенъ къ этому приличному длу?

— Я полагаю,— отвтилъ м-ръ Мурдстонъ,— что Клара не стала бы противиться ршенію, къ которому, по здравому обсужденію и ради пользы самаго мальчика, пришли бы мы съ моей сестрой.

— Гмъ!— вздохнула тетушка,— несчастное, беззащитное созданіе!

Мистеръ Дикъ, который въ теченіе всего разговора время отъ времени принимался гремть своими деньгами въ карман, вдругъ вздумалъ такъ громко загремть ими, что тетушка сочла необходимымъ призвать его къ порядку строгимъ взглядомъ, посл чего, обращаясь къ м-ру Мурдстону, продолжала свой допросъ:

— А годовая рента, которую получала бдная мать этого мальчика, разв прекратилась посл ея смерти?

— Да, прекратилась,— подтвердилъ м-ръ Мурдстонъ.

— А разв не существовало никакихъ условій о передач имущества, не было сдлано ею никакого распоряженія въ пользу ея сына касательно принадлежащихъ ей дома и земли?

— Никакихъ распоряженій, имущество было оставлено ей въ полную собственность ея первымъ мужемъ и она не была стснена никакими условіями, такъ что… началъ м-ръ Мурдстонъ, но рчь его была прервана нетерпливымъ восклицаніемъ тетушки:

— Не стснена никакими условіями! Еще-бы! Я слишкомъ хорошо знала перваго ея мужа, чтобы не поврить вамъ! Не такой человкъ былъ Давидъ Копперфильдъ, чтобы стснять ее условіями! Но когда это бдное, неразумное дитя — извините за откровенность — имла несчастье выйти вторично замужъ за васъ, то, неужели не нашлось никого, кто замолвилъ бы словечко въ ползу ея сына?— Впрочемъ, теперь уже не стоитъ говорить объ этомъ… Прошу васъ, продолжайте дале, что вы начали говорить.

— Я хочу сказать только то, миссъ Тротвудъ,— возобновилъ свою рчь м-ръ Мурдстонъ,— что я явился сюда съ цлью увезти Давида къ себ домой и намренъ поступить съ нимъ дале по своему усмотрнію, отстранивъ всякое вмшательство постороннихъ лицъ. Возможно, миссъ Тротвудъ, что вы желаете въ этомъ дл стать на сторону мальчика, который наврное, возстановилъ васъ противъ меня своими жалобами,— и я вынужденъ вамъ замтить, что ваше обращеніе со мною тоже скоре и меня возстанавливаетъ противъ него, чмъ наоборотъ,— но позвольте вамъ замтить, что если вы въ данное время примете мальчика подъ свою защиту, то я отказываюсь отъ него и умываю руки разъ навсегда. Я не желаю служить игрушкою въ вашихъ рукахъ. Я здсь у васъ въ первый и послдній разъ… Могу ли я сейчасъ же увезти съ собою мальчика? Если нтъ, и вы лично заявите мн, что онъ не детъ со мною,— подъ какимъ предлогомъ — это для меня совершенно безразлично — то двери моего дома закрыты для него навсегда, ваши же двери, какъ я полагаю, будутъ, въ такомъ случа, наоборотъ, раскрыты передъ нимъ?..

Все время пока длилось это объясненія, моя тетушка, сидя, выпрямившись въ своемъ кресл и внимательно слушая, не спускала своего грознаго взора съ м-ра Мурдстона. Когда же онъ замолчалъ, она перевела глаза на миссъ Мурдстонъ и спросила:

— За вами очередь, сударыня, что вы имете прибавить къ сказанному?

— Посл всего чкъ обстоятельно и разумно изложеннаго моимъ братомъ,— вымолвила миссъ Мурдстонъ,— мн остается только заявить, что я во всемъ совершенно согласна съ его мнніемъ и, сверхъ того, еще поблагодарить васъ за вашъ необычайно любезный пріемъ!— съ ироніей, ничуть не смутившей тетушку, произнесла миссъ Мурдстонъ.

— А что на это скажетъ мальчикъ?— спросила тетушка.— Давидъ, желаешь-ли ты хать съ м-ромъ Мурдстономъ?

Я отвтилъ тмъ, что началъ умолять тетушку защитить меня отъ м-ра Мурдстона и не выдавать ему. Я уврялъ, что м-ръ Мурдстонъ и его сестра никогда, никогда меня не любили и всегда обижали! Что изъ-за меня много выстрадала моя милая мама, которая горячо меня любила, какъ я это знаю наврное и какъ знаетъ и Пегготи. Я сказалъ, что никто даже не повритъ, сколько я выстрадалъ, и закончилъ новою просьбой, обращенной къ тетушк, не покидать меня и взять подъ свою защиту, ради памяти покойнаго моего отца!

— Мистеръ Дикъ,— произнесла тетушка, посл минутнаго молчанія,— ршайте: что мн длать съ этимъ мальчикомъ?

Мистеръ Дикъ погрузился въ размышленіе, но черезъ секунду лицо его просіяло и онъ произнесъ:

— ‘Закажите ему сейчасъ же пару новаго платья’.

— М-ръ Дикъ,— торжественно объявила тетушка,— дайте мн вашу руку, ваши разумные совты неоцнимы!

Тутъ тетушка дружески подала ему руку, а меня притянула къ себ.

Затмъ обращаясь къ м-ру Мурдстону, она сказала:

— Вы можете удалиться отсюда, когда только вамъ будетъ угодно: я беру на себя всю отвтственность за дальнйшую участь мальчика и попытаюсь сдлать для, что только буду въ силахъ. Но если даже онъ оказался бы такимъ дурнымъ, какъ вы утверждаете, то и въ такомъ случа я всегда успю сдлать для него не меньше вашего. Впрочемъ я должна сказать откровенно, что не врю ни одному вашему слову…

— Миссъ Тротвудъ,— отвтилъ м-ръ Мурдстонъ,— если бы вы были мужчиной…

— Вздоръ!— вскричала тетушка,— но говорите мн подобныхъ глупостей, я не намрена ихъ слушать! Да и вообще, сэръ, наши переговоры кончены, и потому позвольте пожелать вамъ доброй ночи!— Потомъ, круто повернувшись къ миссъ Мурдстонъ, она прибавила: ‘Доброй ночи и вамъ, только прошу васъ помнить, что если вы когда-нибудь позволите себ снова въхать на мой лугъ на вашемъ осл, то, клянусь вамъ, и это такъ же врно, какъ то, что у васъ голова на плечахъ что непремнно сшибу съ вашей головы вашу шляпу и растопчу ее своими ногами!

Потребовалась бы кисть художника, и даже очень искуснаго художника, чтобы изобразить всю эту сцену: выраженіе лица миссъ Мурдстонъ и самой тетушки, когда она разразилась этой неожиданной угрозой. Безъ всякихъ возраженій миссъ Мурдстонъ отступила на шагъ назадъ и стала подъ защиту брата, взявши его подъ руку, потомъ она все также молча не безъ достоинства удалилась вмст съ нимъ изъ дома. Имъ обоимъ, однако, пришлось совершить свой выходъ подъ непосредственнымъ и зоркимъ надзоромъ тетушки, такъ какъ стоя у окна, она слдила за ними до тхъ поръ, пока они не дошли до границъ ея владній, и я убжденъ, что она непремнно привела бы тотчасъ въ исполненіе свою угрозу, если бы на лугу появился, гд нибудь по близости поджидавшій миссъ Мурдстонъ для обратнаго путешествія оселъ.

Но все обошлось благополучно и грозное выраженіе лица тетушки смнилось такою ласковой улыбкою, что я осмлился броситься въ ея объятія и, обхвативъ ея шею обими руками, сталъ горячо благодарить ее, затмъ я бросился къ м-ру Дику, который, сердечно пожавъ мою руку, ознаменовалъ счастливое окончаніе дла громкими и продолжительными взрывами смха.

— М-ръ Дикъ,— сказала тетушка,— я надюсь, что вы не откажетесь, совмстно со мною, принять на себя обязанности опекуна этого юноши?

— Съ величайшею радостью готовъ служить опекуномъ сыну Давида Копперфильда, — согласился м-ръ Дикъ.

— И прекрасно,— отвтила тетушка,— и такъ я считаю это дломъ ршеннымъ. А знаете что, мн пришло въ голову, м-ръ Дикъ? Не дать ли мн ему свою фамилію Тротвудъ?

— Разумется, великолпная мысль!— отвтилъ м-ръ Дикъ,— Назовемъ его Тротвудъ, такимъ образомъ сынъ Давида отнын будетъ называться Давидомъ Тротвудомъ.

— Вы хотите сказать — Давидомъ Тротвудъ-Копперфильдомъ, — поправила тетушка.

— Совершенно врно,— повторилъ нсколько сконфуженный м-ръ Дикъ,— ну да, разумется — Тротвудъ-Копперфильдъ.

Моей тетушк такъ понравилась эта мысль, что немедленно купленныя для меня на-скоро нсколько штукъ готоваго блья были собственноручно помчены моей новою фамиліей. Тутъ же было ршено, что все заказанное для меня въ этотъ же день блье и платье будетъ, во избжаніе какихъ-либо недоразумній, тоже помчено этою же двойною фамиліей.

Такимъ образомъ я вступилъ въ свою новую жизнь съ новымъ именемъ и при новой обстановк. Судьба моя была ршена, въ этомъ уже не могло быть никакихъ сомнній, но я все-таки посл этого знаменательнаго дня бродилъ какъ бы во сн, не вря тому, что все кончилось такъ благополучно. Ясне всего я сознавалъ, что словно завса опустилась между мною и моимъ прошлымъ со всми его радостями и страданіями, и что я стою на рубеж новой жизни.

‘Юный Читатель’, No 7, 1903

ДТСКІЕ ГОДЫДавида Копперфильда,

Предисловіе.

ГЛАВА I.Раннее дтство.

ГЛАВА II.Перемна жизни.

ГЛАВА III.Я впадаю въ немилость.

ГЛАВА IV.Меня изгоняютъ изъ дома.

ГЛАВА V.Въ училищ.

ГЛАВА VI.Каникулы и посл каникулъ.

ГЛАВА VII.Печальные дни.

ГЛАВА VIII.Вторая поздка къ мистеру Пегготи.

ГЛАВА IX.Я начинаю самостоятельную жизнь.

ГЛАВА X.Я ршаюсь на важный шагъ.

ГЛАВА XI.У тетушки.

ГЛАВА XII.Въ ожиданіи ршенія участи.

ГЛАВА XIII.Участь моя ршается.

Читайте также: