Одержимый духом, Диккенс Чарльз, Год: 1848 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ЧАРЛЬЗЪ ДИККЕНСЪ.

СВЯТОЧНЫЕ РАЗСКАЗЫ.

ПОЛНЫЙ ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО,
Ф. РЕЗЕНЕРА.

ИЗДАНІЕ ЧЕТВЕРТОЕ, СЪ 62 ПОЛИТИПАЖАМИ И ЗАСТАВКАМИ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ В. И. ГУБИНСКАГО.

ОДЕРЖИМЫЙ ДУХОМЪ.

0x01 graphic

Глава I.
Полученный даръ.

Вс говорили такъ.

Я отнюдь не думаю, чтобы утверждаемое всми было непремнно истинно. Всякому случается также часто быть праву, какъ и неправу. По общему опыту, каждый бывалъ такъ часто неправъ и въ большинств случаевъ такъ долго не зналъ, насколько онъ былъ неправъ, что авторитетъ оказывается погршимымъ.

Всякій можетъ быть иногда и правъ, но ‘то не правило’, какъ говоритъ въ баллад призракъ Джиля Скруджинса.

Страшное слово ‘призракъ’ напоминаетъ мн продолжать разсказъ.

Вс говорили, что наружность его обличала человка, посщаемаго призраками. На этотъ разъ я, ссылаясь на общій говоръ. думаю, что мнніе это оыло справедливо.

Кто видлъ его ввалившіяся щеки, его впавшіе блестящіе глаза, его фигуру въ черномъ одяніи, хотя соразмрную и статную, но внушавшую непонятное отвращеніе, его срые волосы, подобно водоросли висвшіе по сторонамъ лица,— какъ-будто онъ всю жизнь былъ одиноко колеблемъ волнами пространнаго океана человчества,— кто видлъ этого человка, непремнно считалъ его посщаемымъ призраками.

Кто замчалъ его настроеніе, молчаливое, мечтательное, мрачное, его всегда осторожное и неизмнно-холодное и невеселое обращеніе, его безпокойное раздумье, повидимому, о вещахъ и временахъ, давно прошедшихъ, или пристальное вниманіе къ давнишнимъ отголоскамъ его духа,— кто наблюдалъ все это, признавалъ его человкомъ, посщаемымъ призраками.

Кто слышалъ его говоръ, медленный, глухой, отъ природы полный и мелодичный, но, повидимому, нарочно сдавливаемый, приписывалъ этотъ голосъ человку, посщаемому призраками.

0x01 graphic

Кто-бы не сказалъ того же, видя описываемаго мною человка въ его кабинет, полу-библіотек и полу-лабораторіи? потому что, какъ было извстно окрестъ и по сосдству, человкъ этотъ былъ знатокъ въ химіи и профессоръ, руки и уста котораго ежедневно приковывали вниманіе множества слушателей. Кто-бы не сказалъ того же, видя его зимнимъ вечеромъ въ этомъ кабинет, окруженнаго растворами, инструментами и книгами, при свт лампы, накрытой абажуромъ и бросавшей на стну тнь, похожую на огромнаго жука и неподвижную среди множества колеблющихся тней, когда свтъ вспыхивавшаго каминнаго огня падалъ на окружавшіе хозяина странные предметы? Изъ нихъ стеклянные сосуды съ жидкостями бросали тни, трепетавшія въ сердц предъ силою хозяина разложить ихъ и возвратить ихъ составныя части огню и пару. Кто не сказалъ-бы того же, видя его здсь за оконченной работой, качающагося на стул передъ ржавою ршеткой и краснымъ пламенемъ, шевелящаго губами какъ-бы въ разговор, но безмолвнаго, какъ могила?

Кого легкій порывъ воображенія не убдилъ-бы въ томъ, что и жилище этого человка, и все окружающее, и даже обитаемая имъ почва — зачарованы?

— Его жилище было такъ одиноко и похоже на таинственный погребъ! То была старая, уединенная часть древняго училищнаго зданія, — нкогда величественнаго и стоявшаго на открытомъ мст, теперь же представлявшаго лишь устарлую причуду забытаго архитектора,— зданіе, затемненное дымомъ, временемъ и непогодой, стсненное со всхъ сторонъ разростаніемъ большаго города, заваленное, подобно старому колодезю, массою кирпичей и камней. Маленькіе четвероугольники зданія стояли, какъ въ настоящихъ рвахъ, въ улицахъ, застроенныхъ поздне домами, возвышавшимися поверхъ его массивныхъ дымовыхъ трубъ. Его вковыя деревья были оскорбляемы въ перемнчивую погоду выходившимъ по сосдству дымомъ. Его лужайки едва сохранились на скудной почв. Ближняя мостовая отвыкла отъ людскихъ шаговъ и попадала на глаза разв заблудшему пшеходу, который удивленно спрашивалъ себя, къ какой это ям онъ попалъ. Циферблатъ солнечныхъ часовъ забился въ закрытый кирпичами уголокъ, въ который уже цлый вкъ не попадалъ ни одинъ лучъ солнца, но въ глубин котораго, какъ-бы въ вознагражденіе за его отсутствіе свта, снгъ сохранялся цлыми недлями дольше, чмъ на улицахъ, черный восточный втеръ, везд безмолвный и тихій, заставлялъ этотъ уголъ гудть, подобно огромному волчку.

Внутри, особенно близъ очага, жилище химика казалось чрезвычайно ветхимъ и, однако, было еще очень прочно, не смотря на балки, изъденныя червями и на склонъ тяжелаго пола къ огромному камину. Жилище это, стсненное городомъ, тмъ не мене рзко отдлялось отъ него характеромъ, временемъ и обычаями. Оно было до-нельзя мирно, и однако, постоянно оглашалось громкимъ говоромъ и хлопаньемъ дверей. Отголоски эти не только не замирали въ корридорахъ и пустыхъ комнатахъ, но, ворча и шепча, проникали въ самые удаленные закоулки.

Стоило посмотрть на химика въ его жилищ въ сумерки, въ мертвое зимнее время.

Въ тотъ часъ, когда при вс и свист втра солнце опускается за горизонтъ, въ тотъ часъ, когда именно настолько смеркло, чтобы образы предметовъ стали терять очертанія, въ тотъ часъ, когда люди, сидящіе у камина, начинаютъ видть въ угляхъ фантастическія фигуры, горы, пропасти, засады, арміи, въ тотъ часъ, когда на улицахъ пшеходъ наклоняетъ голову и претъ противъ втра, въ тотъ часъ, когда люди, поневол подвергающіеся ненастью, загоняются въ какой-нибудь темный и холодный закоулокъ сыплющимся имъ въ глаза снгомъ, котораго падаетъ слишкомъ мало и который сносится слишкомъ быстро, чтобы оставлять слды на мерзлой почв, въ тотъ часъ, когда окна домовъ тщательно закрыты ставнями, когда газъ начинаетъ пронизывать своими лучами и оживленныя, и пустыя улицы, на которыя быстро нисходитъ ночь, какъ бродяга, дрожа на дорог отъ озноба, кидаетъ голодные взоры на печи подземныхъ кухонь, въ конецъ раздражая свой аппетитъ тмъ, что на всемъ пути вдыхаетъ въ себя запахъ чужихъ обдовъ.

Когда путешествующіе по суш пристально смотрятъ на мрачные ландшафты, дрожа всми членами на втру, когда матросы, вися на оледенлыхъ реяхъ, страшно качаются во вс стороны надъ сердитыми волнами, когда поставленные на скалахъ и мысахъ маяки кажутся одинокими часовыми, а застигнутыя ночью морскія птицы кидаются на ихъ тяжелые фонари, разбиваются и падаютъ мертвыми, когда малыя дти, читая сказки, дрожатъ при мысли о судьб Кассима-Бабы, котораго отсченные члены висятъ въ пещер разбойниковъ, или когда дти задаются страшнымъ вопросомъ, не встртятъ ли они, когда-нибудь, вечеромъ, проходя длиннымъ и темнымъ корридоромъ въ спальню, ужасную маленькую старушку съ костылемъ, — старушку, имвшую обыкновеніе выскакивать изъ ящичка въ комнат купца Абади, когда, въ деревн, послдніе лучи дня тухнутъ въ глубин аллей, между тмъ какъ деревья, склонившись сводомъ, одваются въ густой сумракъ, когда въ парк и лсахъ высокіе и мокрые папоротники, мохъ, слой опавшихъ мертвыхъ листьевъ и стволы деревъ закрываются непроницаемою тнью, когда туманъ встаетъ съ луговъ и ркъ, когда огни, свтящіеся въ окнахъ старинныхъ замковъ и фермъ, радуютъ путника, когда мельница перестаетъ стучать, ремесленникъ запираетъ свою мастерскую, а земледлецъ, оставивъ плугъ или борону на пустомъ пол, ведетъ своихъ быковъ въ стойла, между тмъ какъ церковные часы бьютъ глуше, чмъ въ полдень, и ворота кладбища заперты на всю ночь, когда везд сумерки освобождаютъ находившіяся съ утра въ заключеніи тни, которыя теперь стекаются подобно безчисленнымъ легіонамъ призраковъ, когда призраки сидятъ по угламъ домовъ и корчатъ рожи изъ-за полуотворенныхъ дверей, когда они остаются полными хозяевами пустыхъ жилищъ, когда они въ жилыхъ комнатахъ пляшутъ по полу, стнахъ и потолку, пока огонь только тлетъ въ камин, и подобно водамъ отлива исчезаютъ, какъ только вспыхнетъ пламя, когда, тшась тнями всего, что въ комнат, они обращаютъ няньку въ людода, деревянную лошадку въ чудовище, удивленнаго ребенка, который не знаетъ, смяться ли ему или плакать, въ существо, чуждое ему самому, и даже каминные щипцы въ исполина, протягивающаго свои длинныя руки затмъ, чтобъ размолоть кости людей себ на муку, когда тни навваютъ на воображеніе стариковъ необычайные мысли и образы, когда он тихо оставляютъ свои закоулки, съ формами и лицами прошедшихъ временъ, возставшими изъ гробовъ, съ глубокаго дна моря, гд бродятъ вещи, которыя могли бы быть, но которыхъ никогда не было, когда химикъ сидлъ предъ своимъ каминомъ, не отрывая глазъ отъ огня, когда, съ усиленіемъ или ослабленіемъ пламени, тни являлись или исчезали, когда онъ не обращалъ на нихъ вниманія, а пристально смотрлъ въ огонь. Вотъ тутъ-то и посмотрли бы вы на него, когда возникавшіе вмст съ тнями звуки раздавались изъ своихъ закоулковъ и, казалось, еще усиливали царствовавшее вокругъ него безмолвіе, когда втеръ ревлъ въ труб и по временамъ свистлъ или вылъ въ дом, когда старыя деревья на двор колебались такъ сильно, что заставили потревоженную въ ея сн старую птицу жалобно протестовать противъ этой суматохи, когда, по временамъ, дрожало окно, визжалъ ржавый флюгеръ на башн, когда висвшій въ ней колоколъ возвщалъ о минованіи еще одной четверти часа, или огонь потухалъ, треща.

Тутъ, пока химикъ еще сидлъ подъ огнемъ, внезапный ударъ въ дверь вызвалъ его изъ мечтаній.

— Кто тамъ? вскричалъ онъ. Войдите!

Ни одна человческая фигура не подошла опереться на спинку его стула, никакіе глаза не смотрли на химика поверхъ его плеча. И, однако, хотя въ комнат не было зеркала, на площади котораго могъ бы отразиться на минуту его образъ, что-то темное мелькнуло и исчезло.

— Извините, сударь, сказалъ человкъ съ очень краснымъ лицомъ и съ видомъ торопливости, придерживая дверь ногою, чтобы войти самому и внести корзину, извините, сударь, повторилъ онъ, отводя ногу лишь постепенно, чтобы дверь затворилась безъ шуму: я боюсь, что сегодня вечеромъ немного опоздалъ. Но мистрисъ Вилліамъ такъ часто была сбиваема съ ногъ…

— Втромъ? А, да, я слышалъ, какъ онъ дулъ.

— Втромъ, сударь. Это чудо, что ей удалось вернуться домой. Боже мой! да… втромъ, мистеръ Редло, втромъ.

Разговаривая, онъ поставилъ на полъ корзину, содержавшую обдъ, потомъ зажегъ лампу, постлалъ скатерть на столъ, поспшно прервалъ это занятіе, чтобы поправить огонь въ камин, и тотчасъ принялся за прежнее. Въ этотъ короткій промежутокъ времени двойной свтъ лампы и камина измнили видъ комнаты такъ внезапно, что казалось, будто одного появленія этого человка, круглаго и дятельнаго, было достаточно для произведенія столь пріятной перемны.

— Мистрисъ Вилліамъ, сударь, всегда теряла равновсіе отъ дйствія стихій. Она не въ состояніи противиться имъ.

— Нтъ? спросилъ мистеръ Редло добродушно, хотя немного отрывисто.

— Нтъ, сударь. Иногда сама земля заставляетъ мистрисъ Вилліамъ терять равновсіе. Такъ случилось въ прошлое воскресенье, когда было такъ грязно и скользко, а мистрисъ Вилліамъ отправилась на чай къ своей своячениц. А мистрисъ Вилліамъ очень опрятна и любить держать себя чисто. Скоро она будетъ терять равновсіе отъ воздуха. Такъ, однажды, она согласилась проводить свою подругу на ярмарку въ Пикгем, чтобы покачаться на качеляхъ. И что же? Это движеніе подйствовало на нее такъ же быстро, какъ качка парохода. Мистрисъ Вилліамъ можетъ еще терять равновсіе отъ дйствія огня. Вдь было же съ ней, что по случаю ложной тревоги пожарныхъ, когда мистрисъ Вилліамъ жила у своей матери, она пробжала дв мили въ ночномъ чепц. Мистрисъ Вилліамъ можетъ потерять равновсіе и отъ воды, какъ однажды, въ Баттерзе, находясь въ лодк со своимъ маленькимъ племянникомъ, Чарли Свиджеромъ младшимъ, двнадцати лтъ, который, не будучи знакомъ съ мореплаваніемъ, дать толкнуться лодк на стну камней. Но виною всему этому стихіи! О сил же характера мистрисъ Вилліамъ можно судить лишь вн вліянія стихій.

Онъ остановился въ ожиданіи отвта, который и выразился въ слов ‘да’, произнесенномъ, попрежнему, отрывисто.

— Да, сударь, да, Боже мой! сказалъ мистеръ Свиджеръ, продолжая накрывать столъ и при этомъ называя всякій предметъ, который онъ бралъ въ руки.

— Такъ-то, сударь. Это я всегда говорю, сударь. Насъ, Свиджеровъ, такъ много! Перецъ… Вотъ, хоть бы мой отецъ, старый сторожъ этого зданія: ему восемьдесятъ-семь лтъ. Онъ тоже Свиджеръ. Ложка.

— Правда. Вилліамъ, было отвчено ему тономъ терпливымъ и разсяннымъ.

Вилліамъ вновь остановился.

— Да, сударь, отвчалъ онъ, я это всегда говорю, сударь. Его можно назвать стволомъ дерева! Хлбъ… За нимъ слдуетъ его скромный преемникъ, т. е. именно моя личность. Соль… Да и мистрисъ Вилліамъ: оба Свиджеры. Вилки и ножи… Затмъ слдуютъ вс мои братья и ихъ семьи: все Свиджеры, мужчины и женщины, мальчики и двочки. Да, если сосчитать всхъ двоюродныхъ братьевъ, дядей, тетокъ, всхъ родственниковъ въ различныхъ степеняхъ, то Свиджеры…— стаканъ… могли бы, держась за руки, оцпить всю Англію.

Не получая отвта отъ мечтателя, къ которому онъ обращался, мистеръ Вилліамъ приблизился къ нему и, для возбужденія его вниманія, какъ-бы нечаянно ударилъ по столу графиномъ. Когда эта уловка удалась, онъ продолжалъ торопливо, какъ-бы спша услышать подтвержденіе:

— Да, сударь! Это-то я и говорю, сударь. Мистрисъ Вилліамъ и я, мы были одного мннія. Свиджеровъ и безъ насъ, говоримъ мы, довольно. Масло… Дло въ томъ, сударь, что одинъ мой отецъ — цлое семейство… масло… о которомъ нужно заботиться. И случилось, слава Богу, такъ, что у насъ нтъ своихъ дтей… Угодно вамъ, сударь, кушать дичь и картофель? Когда я уходилъ, мистрисъ Вилліамъ сказала мн, что все будетъ готово чрезъ десять минутъ.

— Я охотно помъ, отвчалъ химикъ, какъ-бы пробуждаясь и медленно прохаживаясь по комнат.

— Мистрисъ Вилліамъ опять принялась за дло, сударь! продолжалъ слуга, занятый въ эту минуту согрваніемъ передъ огнемъ тарелки, которую онъ употребилъ въ вид экрана для защиты своего лица.

Мистеръ Редло остановился, и лицо его приняло выраженіе интереса и благосклонности.

— Это я всегда говорю, сударь, продолжалъ Вилліамъ. И ей удастся. Въ сердц мистрисъ Вилліамъ живетъ материнское чувство, которое должно ее выручить и выручитъ.

— Въ чемъ дло? спросилъ мистеръ Редло.

— Въ томъ, сударь, что, не довольствуясь быть въ нкоторомъ род матерью молодыхъ людей, стекающихся изъ множества странъ, чтобы слушать ваши лекціи въ этомъ древнемъ заведеніи… Удивительно, какъ скоро нагрвается посуда въ это морозное время, удивительно!

Сказавъ это, онъ повернулъ тарелку и подулъ на свои пальцы.

— И что же? спросилъ мистеръ Редло.

— Это я всегда говорю, сударь, продолжала’ Вилліамъ черезъ плечо, съ видомъ сердечнаго согласія и угожденія. Именно такъ, сударь. Вс наши студенты, безъ исключенія, такого мннія о мистрисъ Вилліамъ. Каждый-таки день вс они, другъ за другомъ, заглядываютъ къ намъ, и каждому нужно перемолвить словечко съ мистрисъ Вилліамъ, или, лучше, съ мистрисъ Свиджъ, какъ они — по крайней мр большинство — привыкли называть ее промежъ себя. Но вотъ что я говорю: лучше слышать свое имя исковерканнымъ такимъ образомъ по дружб, чмъ слышать, что имя будетъ выкрикиваемо врно и никто не будетъ обращать на него вниманія! Зачмъ даютъ имена? Для обозначенія кого-либо. Такъ если мистрисъ Вилліамъ извстна по чему-либо лучшему, чмъ ея имя — я говорю о качествахъ и характер мистрисъ Вилліамъ,— то что за надобность въ ея имени, хотя настоящее ея имя ‘Свиджеръ’. Посл этого, Боже мой, пусть они называютъ ее какъ угодно: Свиджъ, Виджъ, Лондонъ-бриджъ, Блакфріарсъ, Чельзеа, Путни, Ватерло или иначе.

Произнося послднія слова этой торжественной рчи, онъ подошелъ къ столу и поставилъ или, врне, бросилъ на него тарелку, какъ достаточно нагртую. Въ эту минуту вошелъ въ комнату предметъ его похвалъ, неся другую корзину и фонарь и сопровождаемый почтеннымъ старцемъ съ длинными блыми волосами.

Согласно описанію мистера Вилліама, мистрисъ Вилліамъ была особа, отличавшаяся простотою и благодушіемъ. Пріятно было смотрть на ея свжія щеки, которыя, казалось, отражали красный цвтъ должностного жилета ея мужа. Между тмъ, какъ свтлые волосы Вилліама стояли торчмя на его голов и, казалось, въ порыв услужливости на всякое дло, тянули глаза Вилліама въ воздухъ, каштановые волосы мистрисъ Вилліамъ были тщательно приглажены и завернуты подъ хорошенькій чепчикъ, самый спокойный и самый симметричный въ мір. Между тмъ, какъ концы брюкъ Вилліама поднимались на его пяткахъ, какъ-будто срый цвтъ не позволялъ имъ оставаться въ поко, не глядя направо и налво, юбки мистрисъ Вилліамъ, украшенныя подходящими къ ея хорошенькому лицу красными и блыми гирляндами, сидли на ней такъ скромно и аккуратно, какъ-будто даже втеръ, неистово дувшій на улиц, былъ не въ силахъ нарушить хоть одну изъ ихъ складокъ.

Если одежда мужа, особенно его воротникъ и отвороты, носили на себ слды суетливости, то маленькая талья платья жены была такъ гладка и непорочна, что наврное защитила бы хозяйку отъ самыхъ грубыхъ людей, еслибъ та нуждалась въ защит. Но у кого хватило бы духу поднять біеніе этой столь спокойной груди какимъ-либо горемъ или заставить ее трепетать отъ страха или нечистой мысли? Какой человкъ не оберегъ бы ея покоя, какъ уважаютъ сонъ ребенка?

— Всегда точна, Милли, сказалъ Вилліамъ, принимая отъ жены корзину: иначе я не узналъ бы тебя. Вотъ мистрисъ Вилліамъ, сударь! Затмъ онъ наклонился къ уху жены и шепнулъ ей: ‘Сегодня вечеромъ онъ мрачне обыкновеннаго, и его глаза еще боле обличаютъ духовидца!’

Безъ всякаго жеманства и малйшаго шума, безъ всякаго желанія привлечь вниманіе — такъ она была скромна — Милли поставила на столъ принесенныя блюда. Вилліамъ же, посл множества шумливыхъ эволюцій, съ единственною цлью завладть соусникомъ, стоялъ наготов подать его содержимое.

— А что въ рукахъ у нашего стараго друга? спросилъ мистеръ Редло, садясь за свой одинокій обдъ.

— Втви жолди {Растеніе Ilex aquifolium, втвями котораго англичане украшаютъ на Рождество и новый годъ свои жилые покои.}, сударь, отвчалъ мягкій голосъ Милли.

— Это я себ и говорю, сударь, добавилъ Вилліамъ, приближаясь со своимъ соусникомъ. Жолдь и ягоды такъ кстати въ эту пору года. Подливка!

— Еще день Рождества, еще истекающій годъ, пробормоталъ химикъ съ горестнымъ вздохомъ, еще воспоминанія, къ числу накопляемыхъ нами на собственное страданіе, пока не смшаетъ и не уничтожитъ ихъ смерть. Такъ-то, Филиппъ! добавилъ мистеръ Редло, вставая изъ-за стола и громко обращаясь къ старику, стоявшему въ сторон со своею яркою ношею, съ которой спокойная мистрисъ Вилліамъ тихо срзала малыя втви, чтобы украсить ими комнату, между тмъ какъ ея престарлый свекръ съ интересомъ слдилъ за выполненіемъ обряда.

— Здравствуйте, сударь, сказалъ старикъ. Я заговорилъ бы раньше, но, смю заврить, знаю вашъ обычай, мистеръ Редло. Желаю вамъ веселаго Рождества, сударь, и счастливаго новаго года, да и счастливыхъ будущихъ лтъ. Я-то насчитываю ихъ изрядное число, хи-хи! и потому осмливаюсь желать ихъ другимъ. Мн восемьдесятъ-семь лтъ.

— Каждый-ли годъ былъ для васъ хорошъ и счастливъ? спросилъ мистеръ Редло.

— Да, сударь, каждый, отвтилъ старикъ.

— Старость ослабляетъ его память, и это неудивительно, тихо замтилъ мистеръ Редло, обращаясь къ сыну.

— Отнюдь нтъ, сударь, отвтилъ Вилліамъ. Это я себ всегда говорю, сударь. Ни у кого не было памяти лучшей, чмъ у моего отца. Это самый необыкновенный человкъ. Онъ не знаетъ, что значитъ забывать. Это я всегда замчаю мистрисъ Вилліамъ, сударь, поврьте мн.

0x01 graphic

Мистеръ Свиджеръ, руководимый желаніемъ выразить свое согласіе во всемъ и везд, произнесъ эти слова такъ, какъ будто въ нихъ не было ни малйшаго противорчія замчаніямъ мистера Редло и какъ-будто они лишь цликомъ подтверждали его мнніе.

Химикъ отодвинулъ тарелку и, вставъ изъ-за стола, подошелъ къ старику, который стоялъ всторон, устремивъ взоръ на бывшую у него въ рукахъ вточку жолди.

— Значитъ, вы вспоминаете много дней, подобныхъ сегодняшнему, т. е. много лтъ, которыя одни кончаются, другія начинаются? спросилъ мистеръ Редло, внимательно изучая лицо старика и положивъ ему руку на плечо.

— О, да, сударь: много дней, много дней! отвчалъ Филиппъ, вполовину пробуждаясь отъ своихъ мечтаній. Мн восемьдесятъ-семь лтъ!

— И веселыхъ, счастливыхъ дней? тихо спросилъ химикъ.

— Я былъ не больше этого, отвтилъ старикъ, протянувъ руку немного выше уровня своего колна и затмъ поглядывая на мистера Редло: не выше этого, когда я впервые праздновалъ этотъ день, и съ того времени я все вспоминаю о немъ. День былъ холодный, солнце сіяло, и мы гуляли. Кто-то — то была моя мать, это такъ-же врно, какъ то, что вы стоите здсь, хотя я и не помню хорошо ея святого лица, потому что она заболла и умерла въ томъ же году, на праздникахъ же, — такъ мать моя сказала мн, что маленькія птички кормятся этими ягодами. Мальчуганъ — я-то, вы понимаете — подумалъ, что если глаза птичекъ такъ блестящи, то, можетъ быть, именно потому, что такъ блестящи ягоды, которыми птички питаются зимою. Я помню это, хотя мн восемьдесятъ-семь лтъ.

— Веселы и счастливы! пробормоталъ химикъ, опуская свои черные глаза на согбеннаго старика и сострадательно улыбаясь. Веселы и счастливы! И вы хорошо помните прошлое?

— Да, да! отвтилъ старикъ, уловивъ послднія слова. Я хорошо помню эти дни, то время, когда я ходилъ въ школу, — помню годъ за годъ, помню вс принесенныя ими радости. Я былъ здоровымъ, сильнымъ мальчугой, мистеръ Редло, и, прошу васъ врить, превосходилъ всхъ въ игр въ мячъ, на десятокъ миль въ окружности. Гд Вильямъ? Не правда-ли, Вильямъ, что на десять миль въ окружности никто не могъ сравняться со мною въ игр мячомъ?

— Это я всегда говорю себ, батюшка! тотчасъ же отвтилъ сынъ самымъ почтительнымъ тономъ. Вы настоящій Свиджеръ какой когда-либо былъ въ нашемъ род.

— Да, продолжалъ старикъ, кивая головою и снова смотря на жолдь. Его мать (Вильямъ самый младшій изъ моихъ сыновей), его мать и я видли ихъ, мальчиковъ и двочекъ, въ пеленкахъ и прыгающими вокругъ насъ, въ теченіе долгихъ лтъ, когда такія ягоды, какъ эти, и наполовину не горли такъ ярко, какъ ихъ свтлыя личики. Многіе изъ нихъ покинули насъ, и нашъ сынъ Джорджъ, нашъ старшій. которымъ она гордилась боле, чмъ кмъ-либо изъ остальныхъ, упалъ очень низко. Но эта жолдь и эти ягоды напоминаютъ мн ихъ, и мн кажется, что я вижу ихъ всхъ здоровыми и веселыми, какими они были тогда. И его самого я еще помню, благодаря Бога, невиннымъ ребенкомъ. Это для меня благодать, при моихъ восьмидесяти-семи годахъ.

0x01 graphic

Пристальный взглядъ, внимательно устремленный химикомъ на старика, мало-по-малу опустился на землю.

— Когда я сталъ бднть, вслдствіе несчастныхъ обстоятельствъ, и поступилъ сюда сторожемъ, продолжалъ старикъ, — боле пятидесяти лтъ тому назадъ… гд Вилльямъ? Боле полустолтія тому назадъ, Вилльямъ!

— Я такъ и говорю, батюшка, по обыкновенію быстро и почтительно отвтилъ сынъ: это совершенно врно, дважды пять — десять, а изъ десятковъ составится и сотня.

— Пріятно намъ было узнать, что одинъ изъ нашихъ основателей, продолжалъ старикъ, радуясь своему знанію разсказываемаго обстоятельства,— одинъ изъ ученыхъ джентльменовъ, содйствовавшихъ обезпеченію нашего учрежденія въ царствованіе Елисаветы,— мы были основаны еще до нея — между прочими своими приношеніями, назначилъ намъ въ завщаніи нкоторую сумму на покупку жолди и украшеніе ею стнъ и оконъ въ день Рождества. Въ этомъ было нчто прелестное, трогательное. Когда мы пріхали сюда въ Рождество, мы были нездшніе, но тмъ не мене полюбили его портретъ, висящій въ тогдашней зал большихъ пиршествъ: онъ представленъ джентльменомъ со спокойнымъ выраженіемъ лица, съ острою бородкой, фрезами вокругъ шеи, а подъ портретомъ стоить подпись старинными буквами: Господи, сохрани мн память! Знаете вы его исторію, мистеръ Редло?

— Я знаю, что портретъ находится тамъ, какъ вы говорите, Филиппъ.

— Да, это врно, это второй портретъ направо, надъ деревянной обшивкой. Я хотлъ сказать вамъ, что онъ помогъ мн сохранить память, за что я ему благодаренъ, обходя ежегодно, какъ и въ настоящее время, зданіе и оживляя видъ этихъ комнатъ втвями и ягодами, я чувствую, что и старая моя память оживляется. Одинъ годъ ведетъ за собою другой, этотъ ведетъ третій и сотню другихъ. День рожденія Спасителя сталъ для меня какъ-бы днемъ рожденія всхъ тхъ, кого я любилъ или оплакивалъ, а ихъ много, потому что мн восемьдесятъ-семь лтъ.

— Веселъ и счастливъ! пробормоталъ Редло.

Комната какъ-то странно темнла.

— Такъ видите, сударь, продолжалъ старикъ Филиппъ, котораго похолодвшее на улиц лицо, постепенно отогрвшись, оживилось и голубые глаза разгорлись, соблюдая этотъ день, я сохраняю много воспоминаній…

— Гд же моя добрая Милли? Поболтать — слабость насъ, стариковъ, а мн остается еще осмотрть половину зданія, лишь бы холодъ не заморозилъ васъ въ дорог, лишь бы втеръ не унесъ насъ да мракъ не поглотилъ.

Добрая Милли наклонилась своимъ спокойнымъ лицомъ къ лицу старика и, прежде чмъ онъ кончилъ говорить, овладла его рукой.

— Уйдемъ отсюда, милое дитя мое, сказалъ старикъ: иначе м-ръ Редло никогда не сядетъ за столъ, и обдъ его простынетъ до холода на улиц. Надюсь, что вы извините мн мою болтливость, м-ръ, желаю вамъ покойной ночи и еще разъ веселаго…

— Останьтесь, перебилъ его м-ръ Редло, снова садясь за столъ. Онъ сдлалъ это, судя по его движеніямъ, скоре для того, чтобы успокоить старика-сторожа, чмъ для удовлетворенія своего аппетита.— Подарите мн еще нсколько минутъ, Филиппъ… Вилльямъ, вы хотли мн разсказать нчто въ похвалу своей прекрасной жены, ей не будетъ непріятно услыхать похвалу отъ васъ. Что-жъ вы хотли разсказать?

— Это такъ, м-ръ… вы видите, отвчалъ м-ръ Вилльямъ Свиджеръ, поворачиваясь къ своей жен съ большимъ замшательствомъ. М-съ Вилльямъ теперь глядитъ на меня.

— Не пугаетесь-же вы взгляда м-съ Вилльямъ?

— О, нтъ, м-ръ, отвчалъ Свиджеръ, — это я себ всегда говорю, въ ея глазахъ нтъ ничего ужасающаго. Еслибъ они были для того, чтобъ ужасать, то не были-бы такъ кротки, но я хотлъ-бы, Милли… чтобы онъ… вы знаете… внизу, въ зданіи.

Стоя у стола и смущенно передвигая стоявшіе на немъ предметы, м-ръ Вилльямъ бросалъ на свою жену выразительные взгляды и тайкомъ, головою и большимъ пальцемъ, указывалъ ей на м-ра Редло, какъ-бы приглашая ее подойти къ химику.

— Онъ… ты знаешь, радость моя, говорилъ м-ръ Вилльямъ,— внизу… въ зданіи… говори-же, душа моя, ты, по сравненію со мной, просто произведеніе Шекспира… Внизу… въ зданіи… ты знаешь, душа моя… ну, студентъ…

— Студентъ? повторилъ м-ръ Редло, поднявъ глаза.

— Это-то я и говорю, м-ръ, воскликнулъ Вилльямъ, поспшно и выразительно высказывая свое согласіе. Еслибы дло шло не о бдномъ студент… внизу… въ зданіи… вамъ, не правда-ли, вовсе не было-бы интересно узнать объ этомъ изъ устъ самой м-съ Вилльямъ… М-съ Вилльямъ, душа моя… въ зданіи… да говори-же!

— Я не думала, сказала Милли совершенно откровенно, безъ всякой предвзятой мысли малйшаго замшательства, чтобы Вилльямъ могъ сказать, что-нибудь объ этомъ, иначе я не пришла-бы. Я просила его не говорить вамъ ничего. Дло идетъ о молодомъ человк, м-ръ, очень бдномъ, и я боюсь, что онъ слишкомъ боленъ для того, чтобъ отправиться на праздники домой. Онъ живетъ, никмъ, не посщаемый, въ квартир, которая слишкомъ плоха для джентльмена,— внизу, въ Іерусалимскомъ корпус, вотъ и все, м-ръ.

— Какъ-же это случилось, что я никогда нечего не слыхалъ о немъ? сказалъ химикъ, быстро приподнимаясь, отчего онъ не извстилъ меня о своемъ положеніи? Онъ боленъ? Дайте мн мою шляпу и плащъ. Онъ бденъ? Чей домъ, который номеръ?

— О, вамъ незачмъ ходить туда, м-ръ, сказала Милли, покинувъ руку своего свекра и становясь передъ Редло со скрещенными руками и глядя на него.

— Не ходите туда, прошу васъ, сказала Милли, длая знакъ головою, чтобы выразить очевидную невозможность. — Объ этомъ нечего и думать.

— Отчего? Что вы этимъ хотите сказать?

— Видите-ли, м-ръ, началъ Вилльямъ Свиджеръ убдительно, я говорю то же самое, поврьте мн, молодой человкъ никогда не согласится, чтобы мужчина узналъ объ его положеніи. М-съ Вилльямъ пользуется его довріемъ, но это совсмъ другое дло, они вс довряютъ м-съ Вилльямъ, мужчина, м-ръ, ничего отъ него не добьется, но женщина, м-ръ, и въ особенности такая женщина, какъ м-съ Вилльямъ!..

— Въ томъ, что вы говорите, Вилльямъ, много смысла и много деликатности, возразилъ м-ръ Редло, наблюдая доброе и спокойное лицо молодой женщины, затмъ, приложивъ палецъ къ губамъ въ знакъ молчанія, онъ тайкомъ опустилъ кошелекъ въ руку м-съ Вилльямъ.

— О, нтъ, м-ръ, воскликнула Милли, возвращая кошелекъ, объ этомъ не слдуетъ и думать!

М-съ Вилльямъ была такая хорошая хозяйка, такая степенная, и ея движеніе отказа, хотя и поспшное, такъ мало нарушало ея обычное настроеніе, что минуту спустя она стала заботливо подбирать листья, вывалившіеся изъ ея фартука въ то время, какъ она убирала комнату втками жолди. Когда она приподняласъ и увидла, что м-ръ Редло все еще смотритъ на нее съ видомъ удивленія и недоврія, она, продолжая подбирать вточки, ускользнувшія отъ ея взора, спокойно повторила:

— О, Боже мой, м-ръ, онъ прямо сказалъ, что именно вами, боле чмъ кмъ-либо другимъ на свт, онъ не хотлъ бы быть узнанъ и что именно отъ васъ онъ не хотлъ бы принять помощи, хотя и принадлежитъ къ слушателямъ вашихъ лекцій. Я не просила у васъ разршенія этой загадки, м-ръ, но вполн полагаюсь на вашу скромность.

— По какому поводу молодой человкъ говорилъ такъ?

— Сказать по правд, м-ръ, я не съумю вамъ этого объяснить, отвчала Милли посл минутнаго размышленія,— я вдь не очень проницательна, какъ вамъ извстно, моя единственная цль — быть ему полезной, Я хотла только держать у него все въ порядк и длала это, онъ, я знаю, бденъ, одинокъ и, боюсь, покинутъ, всми… Ахъ, какъ стало темно!

Дйствительно, въ комнат становилось все темне и темне, густая, черная тнь собиралась за креслами химика.

— Что вы еще знаете про него? спросилъ онъ.

— Онъ заключилъ брачное условіе, которое исполнитъ, какъ только дозволитъ ему это его положеніе, кажется, онъ учится для того, чтобы быть въ состояніи зарабатывать себ хлбъ. Я давно уже замчаю, что онъ работаетъ очень усидчиво и отказываетъ себ во многомъ… Боже мой, какъ стало темно!

— Да и холодне стало, сказалъ старикъ, потирая руки, — въ этой комнат зябнешь и становишься грустнымъ. Гд ты, Вилльямъ? Вилльямъ, милый мой, зажги лампу и помшай въ печи.

Милли продолжала голосомъ, похожимъ на тихую музыку:

— Вчера, посл обда, поговоривъ со мной нсколько минутъ, онъ заснулъ, но часто просыпался, во сн шепталъ безсвязныя слова о какой-то умершей особ и о какихъ-то важныхъ проступкахъ, которыхъ невозможно забыть. Не знаю, онъ ли, или кто другой страдалъ отъ нихъ, но во всякомъ случа — въ этомъ я совершенно уврена — не онъ совершилъ ихъ.

— А чтобъ съ этимъ покончить, сказалъ Вилльямъ, приближаясь къ Редло и наклоняясь къ его уху, — видите ли, м-съ Вилльямъ не соберется разсказать этого сама, хотя бы ей пришлось остаться здсь цлый наступающій новый годъ, а все-таки м-съ Вилльямъ длала для него все на свт, Боже мой, да, все на свт, а между тмъ не было замтно въ дом ни малйшей перемны: она ухаживала за моимъ отцомъ и нжила его, какъ всегда, во всей квартир нельзя было найти ни одной пылинки, хотя бы за это предлагали пятьдесятъ фунтовъ стерл. золотой монетой. Всегда кажется, будто м-съ Вилльямъ ни къ чему не прикасается, а между тмъ она бгаетъ туда и сюда, впередъ, назадъ, внизъ и верхъ: словомъ, для него она настоящая мать.

Въ комнат длалось все темне и холодне. Тнь позади кресла все сгущалась.

— Мало этого, м-ръ, продолжалъ Вилльямъ: м-съ Вилльямъ, выйдя сегодня вечеромъ и возвращаясь домой — ей-богу, не боле, какъ два часа тому назадъ, — нашла у порога двери существо, походившее боле на дикаго зврька, чмъ на ребенка. Что ж

ЧАРЛЬЗЪ ДИККЕНСЪ.

СВЯТОЧНЫЕ РАЗСКАЗЫ.

ОДЕРЖИМЫЙ ДУХОМЪ.

Глава I.Полученный даръ.

Читайте также:

Глава I.
Полученный даръ.