Бальзак, Брандес Георг, Год: 1881 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 47 минут(ы)

БАЛЬЗАКЪ.

Георга Брандеса.

(Переводъ.)

Il peignit l’arbre da ct des racines,
Le combat meurtrier des plante assassins
Victor Hugo: La lgende des sicles.

Миновали революціонные перевороты и войны имперіи, смнившіеся общимъ утомленіемъ въ правленіе Людовика XVIII. Въ это время вышло на сцену новое поколніе, которое съ рдкимъ увлеченіемъ посвятило себя, длу высшей культуры, столь долго бывшему въ забвеніи. Въ эпоху революціи и Наполеонова владычества у молодежи были другія дла на рукахъ кром заботъ о возрожденіи литературы и искусства своей страны. Лучшія силы націи были отвлечены въ сферу политики, военной службы и администраціи. Теперь обильный запасъ ихъ сталъ снова свободенъ.

Періодъ реставраціи и іюльской монархіи можно охарактеризовать какъ періодъ появленія буржуазіи на историческомъ поприщ. Начинается эпоха промышленная.

Во Франціи это явленіе объясняется тмъ, что новый раздлъ національныхъ имуществъ, совершенный революціей, который Наполеонъ отстаивалъ съ оружіемъ въ рукахъ противъ цлой Европы, и связанная съ нимъ свобода ремеслъ и торговыхъ сношеній начали приносить свои плоды. Монополіи и привилегіи рухнули, а раздленныя на части имущества церковныя и монастырскія, раздробленные и проданные майораты и помстья эмигрантовъ — перешли въ руки многихъ собственниковъ. Пущенный въ оборотъ капиталъ сдлался стимуломъ общественной дятельности и цлью стремленій отдльныхъ лицъ. Посл іюльской революціи мало-по-малу богатства замнили собою знатность рода и значеніе ихъ даже стало выше власти короля. Люди богатые стали получать дворянство, званіе пэра и при помощи конституціи эксплуатировать королевскую власть въ свою пользу. Погоня за деньгами, борьба изъ-за денегъ, затрата капиталовъ на крупныя промышленныя и торговыя предпріятія стали преобладающими явленіями того времени. И эта прозаическая дятельность такъ рзко противорчила революціонному и воинственному одушевленію прошлаго вка, что поэты и художники въ ужас отшатнулись отъ мелкихъ стремленій и интересовъ своихъ современниковъ. Это и было отчасти причиною, почему поэзія той эпохи носитъ на себ печать романтизма, то-есть отчужденія отъ окружающаго міра. Стали искать и нашли поэзію въ эпох доисторической, на чужбин, или, какъ бы забывъ дйствительность, создавали въ воображеніи иныхъ героевъ иные идеалы.

Только одинъ изъ поэтовъ, появившихся около 1830 г., не почувствовалъ въ себ отчужденія отъ своего вка. Напротивъ, онъ смло избралъ героемъ своей эпопеи только-что народившуюся силу, новаго властелина думъ — капиталъ. Это былъ Оноре де-Бальзакъ.

Десятилтіе, въ средин котораго стоялъ 1830 г., въ отношеніи художественнаго творчества было эпохою скудною и безцвтною. Главное событіе его — іюльская революція, но и она не боле какъ кровавое пятно на сромъ фон. Въ правленіе Карла X три клерикальныя министерства не столько были стадіями въ ход историческаго развитія, сколько разными тонами аріи: allegro, andante и allegro furioso. Королевская власть до такой степени утратила популярность въ народ, что всть объ единственномъ военномъ подвиг того времени, завоеванія Алжира, пришедшая какъ разъ передъ паденіемъ династіи, была принята холодно, а сильная въ то время оппозиція встртила ее даже печальнымъ привтомъ.

При Людовик Филипп настало мирное время, господство зажиточныхъ среднихъ классовъ, во время котораго Франція не разъ играла унизительную роль въ иностранной политик, а правленіе было лишено всякаго блеска и величія. Короче сказать, въ сравненіи съ эпохою минувшею, величавою, хотя полною ужасовъ, эпоха настоящая съ художественной точки зрнія была неинтересна и безславна. Господство монаховъ смнилось господствомъ буржуазнаго короля. Нечего и удивляться, если на такомъ сромъ фон, на которомъ невидимая рука начертила прозаическія слова: ‘juste milieu’, возникли литература и искусство — пламенныя, бурныя, боготворящія страсти и красные призраки.

Поэты того времени еще въ дтств слышали о великихъ событіяхъ революціи, пережили времена имперіи и были сынами героевъ или жертвъ. Матери зачали ихъ въ эпоху бурную, въ промежутокъ двухъ войнъ, и громъ пушекъ привтствовалъ ихъ появленіе на свтъ. Случилось такъ, что для новыхъ адептовъ искусства было лишь два рода людей — пылкіе юноши и старцы. Они мечтали объ искусств, въ которомъ на первомъ план была бы кровь, яркій свтъ, движеніе и отвага. Они глубоко презирали литературу и искусство, господствовавшія дотол, сухо-правильныя, безцвтныя. Все вокругъ нихъ въ современномъ мір казалось имъ лишеннымъ поэзіи, грубо-утилитарнымъ, чуждымъ генія. Они желали заявить свое пренебреженіе къ дйствительности и стали къ ней спиною, чтобы сколько можно энергичне выразить свою вражду къ сухимъ правиламъ, однообразію и буржуазіи.

Въ то время, когда возникла романтическая школа, лишь одинъ начинавшій поэтъ чувствовалъ себя если не совсмъ привольно въ этой сред, то все-таки какъ бы въ своей родной сфер. Онъ съ самаго начала смотрлъ на современниковъ и на предыдущее поколніе какъ на почву для своего художественнаго творчества, какъ на свой матеріалъ и неистощимую сокровищницу. И этотъ единственный поэтъ былъ Бальзакъ.

I.

Въ роскошной Турени, въ этомъ ‘саду Франціи’, — стран, произведшей на свтъ Рабле, — родился весною 1799 г. и Оноре де-Бальзакъ, натура необыкновенно богатая, полная силъ, съ горячею кровью и изобртательная. Въ одно и то же время грубый и нжный, суровый и чувствительный, способный къ мечтательности и къ зоркому наблюденію, онъ соединялъ въ своемъ сложномъ духовномъ организм способность глубоко чувствовать съ талантомъ геніальнаго созерцанія, серьезность изслдователя съ причудливостью веселаго разсказчика, даръ изобртателя съ наклонностью художника изображать въ неприкрытой нагот формъ то, что онъ наблюдалъ, прочувствовалъ, открылъ и создалъ. Онъ былъ какъ бы созданъ для того, чтобъ отгадывать и разглашать тайны общества и всего человчества.

Крпкаго сложенія, средняго роста, широкоплечій, угловатый, съ лтами склонный къ полнот, онъ былъ надленъ толстою шеей атлета, блою, какъ у женщины, черными волосами, жосткими, какъ лошадиная грива, наконецъ взоромъ отважнымъ, какъ у укротителя львовъ. Глаза его сверкали какъ два алмаза и, казалось, видли сквозь стну, что длается въ домахъ, и читали въ сердцахъ людей, какъ въ открытой книг. Это былъ истинный Сизифъ труда.

Бднымъ, одинокимъ юношею пришелъ Бальзакъ въ Парижъ, влекомый неодолимою страстью къ литератур и надеждою составить себ имя. Отецъ его, какъ и вс отцы, былъ недоволенъ тмъ, что сынъ, за которымъ никто не признавалъ особенныхъ талантовъ, предпочелъ юридической карьер литературную, и поэтому онъ почти вполн предоставилъ его самому себ. И вотъ онъ сидлъ на своемъ мрачномъ чердак, безпомощный, въ холод, закутавшись въ пледъ, съ кофейникомъ съ одной стороны стола и чернилицей съ другой. Онъ смотрлъ на кровли домовъ громаднаго города, который ему суждено было впослдствіи не разъ изображать и обратить въ свое духовное достояніе. Видъ изъ окошка былъ не обширенъ и не красивъ: обросшіе мхомъ кирпичи, то освщаемые солнцемъ, то омываемые дождемъ, водостоки, печныя трубы и дымъ. Комната была неудобна и некрасива. Холодный втеръ дулъ въ двери и окна. Мести полъ, чистить платье, длать нужныя покупки по самой дешевой цн — вотъ т занятія, которыми долженъ былъ начинать свой день молодой поэтъ. А между тмъ онъ обдумывалъ уже большую трагедію ‘Кромвель’. Развлеченіемъ служила прогулка по сосднему кладбищу Pre Lachaise, откуда вс любуются Парижемъ. Съ этихъ холмовъ молодой Бальзакъ (какъ впослдствіи его Растиньякъ), мряя глазами громадный городъ, мысленно давалъ себ слово, что рано или поздно тамъ будутъ произносить его пока еще безвстное имя и прославлять его. Трагедію онъ вскор оставилъ, — дарованіе его было новаго закала, любило лишь конкретное. Поэтому онъ не могъ мириться съ безжизненными правилами и отвлеченностями французской драмы. Кром того юному отшельнику, который какъ бы въ вид испытанія ушелъ изъ отцовскаго дома, нужно было какъ можно скоре завоевать себ независимость. Онъ принялся писать романы. Правда, онъ ничего не пережилъ, что могло бы дать прочную основу и истинную цну его произведеніямъ, но онъ обладалъ живымъ, необычайно плодовитымъ воображеніемъ, довольно много читалъ и могъ дать своимъ созданіямъ приличную форму, свойственную этого рода литератур. Уже въ 1822 году онъ издалъ подъ разными псевдонимами пять такихъ романовъ, а въ 1823—1825 годахъ ихъ вышло еще больше. При всемъ своемъ самолюбіи онъ не превозносился ими, а смотрлъ на нихъ чисто съ финансовой точки зрнія. Въ 1822 году онъ писалъ сестр: ‘Не посылаю теб романа ‘Birague’ потому, что это — просто литературное соchoimerie… Въ ‘Jean Louis’ найдешь ты нсколько забавныхъ шутокъ и нкоторые характеры, но планъ цлаго неудаченъ.

Единственная заслуга этихъ произведеній, милая моя, заключается въ томъ, что они принесли мн тысячу франковъ. Впрочемъ эта сумма дана мн долгосрочными векселями. Заплатятъ ли ее?’ — Кто прочелъ хоть два изъ первыхъ произведеній Бальзака, тотъ не признаетъ этого приговора слишкомъ строгимъ.

Въ нихъ есть нкоторая verve — вотъ все, что можно сказать о нихъ хорошаго.

Но весьма сомнительно, чтобы когда-нибудь та единственная заслуга, которую Бальзакъ признаетъ за ними, была значительна и существенна. И мы думаемъ такъ не потому только, что Бальзакъ въ своихъ романахъ изображаетъ въ невыгодномъ свт издателей, награждающихъ его векселями {См. Un grand homme de province Paris}, — нтъ, мы знаемъ, что онъ въ 1825 г., доведенный до отчаянія своимъ стсненнымъ положеніемъ, вдругъ ршился на время оставить литературу и зарабатывать хлбъ книжною торговлей и типографскимъ дломъ.

И вотъ онъ, мозгъ котораго неутомимо создавалъ всякаго рода планы, напалъ на мысль — приняться за изданіе классиковъ, каждаго въ одномъ том. Онъ былъ убжденъ, что подобными изданіями, тогда еще неизвстными, можно сдлать выгодный оборотъ. Это предпріятіе, врное по основной мысли, имло ту же судьбу, какъ и вс позднйшія коммерческія спекуляціи Бальзака: оно обогатило другихъ, а виновнику принесло лишь убытокъ. То же самое случилось, когда онъ въ 1837 г. въ Гену, обрмененный массою долговъ, случайно вспомнилъ, что римляне далеко не разработали тхъ серебряныхъ рудниковъ, которые они открыли на остров Сардиніи. онъ сообщилъ свою мысль одному генуэзцу и ршился продолжать это дло. Въ 1838 г. онъ предпринялъ трудную поздку на островъ, потребовавшую много времени, съ цлью изслдовать шлаки въ рудникахъ, нашелъ все такъ, какъ предполагалъ, и сталъ хлопотать въ Турин о дозволеніи на разработку копей. Но оказалось, что генуэзецъ уже раньше усплъ выхлопотать дозволеніе и теперь шелъ врнымъ путемъ въ обогащенію. Конечно, многія изъ спекуляцій, постоянно возникавшихъ въ дятельномъ ум Бальзака, были несбыточны, но и тутъ все-таки обнаруживался его геній. Гёте былъ какъ бы особою природой въ природ, такъ что, случайно бросивъ взоръ на пальму, онъ открылъ тайну метаморфозы растеній, а увидавши полураспавшійся черепъ овцы, онъ положилъ основаніе философической анатоміи. Такъ и Бальзакъ и въ маломъ, и въ великомъ былъ изобртателемъ и всюду открывалъ невдомое другимъ. Подобно вдохновеннымъ людямъ среднихъ вковъ, онъ напередъ зналъ, гд спрятаны сокровища. У него былъ и волшебный жезлъ въ рук, который самъ собою опускался надъ золотомъ, безъименнымъ, безстрастымъ героемъ его произведеній. Правда, ему не удалось добыть сокровищъ, — онъ былъ чародй, поетъ, но не практическій дятель.

Уже и въ первомъ случа его замыселъ былъ такъ же заманчивъ, какъ и широкъ. Онъ хотлъ быть въ одно время и словолитцемъ, и типографщикомъ, и книгопродавцемъ. Онъ написалъ даже введеніе къ своимъ изданіямъ классиковъ и съ жаромъ принялся за выполненіе прекраснаго плана. Бальзакъ уговорилъ своихъ родителей уступить ему значительную часть имущества на его предпріятіе. Ему удалось устроить словолитню и типографію, гд и были напечатаны отличныя иллюстрированныя изданія Мольера и Лафонтена. Но французскіе книгопродавцы дружно вооружились противъ новаго соперника, не хотли распространять его изданій и спокойно ждали ихъ фіаско, чтобы потомъ самимъ воспользоваться его идеей. Черезъ три года онъ принужденъ былъ продать съ большими убытками и свои книги на всъ, и свою типографію. Поэтъ самъ въ этомъ случа пережилъ муки своего несчастнаго, хотя и изобртательнаго, типографщика, Давида Сешара, въ роман ‘Eve et David’. Изъ этого кризиса онъ вышелъ не только бднякомъ, но еще съ такими долгами на ше, что всю свою жизнь трудился безъ отдыха, чтобы завоевать себ независимость и воротить состояніе матери. Но долги, которые ему нечмъ было погасить кром литературныхъ заработковъ, рости какъ лавина, такъ какъ онъ долгое время могъ только погашать одинъ заемъ другимъ. Такимъ-то образомъ познакомился онъ съ парижскими ростовщиками разнаго рода, которыхъ онъ такъ мастерски изобразилъ въ Гобсек и другихъ родственныхъ типахъ. А слова: ‘Мои долги, мои кредиторы!’ — стали съ этихъ поръ постояннымъ припвомъ его бесдъ и даже интимныхъ писемъ, въ нихъ-то и выражаются трогательно-сердечная теплота и задушевность человка, постоянно преслдуемаго. ‘Угрызенія совсти, — читаемъ мы въ одномъ его роман, — не такъ ужасны, какъ долги, ибо они не могутъ ввергнуть человка въ долговую тюрьму’.

Спустя нсколько лтъ онъ познакомился съ тюрьмою хотя на короткое время. А какъ часто онъ вынужденъ былъ имть во нскольку квартиръ, мнять свое мстопребываніе, чтобы спастись отъ нея, и сообщать фальшивые адресы своимъ корреспондентамъ. Для поэта долги были вчнымъ источникомъ душевныхъ волненій, неотступнымъ побужденіемъ въ труду и творчеству. Мысль о нихъ рано пробуждала его отъ сна и онъ видлъ всюду ужасные призраки. Онъ принялся работать съ исполинскимъ усиліемъ, и работалъ не покидая рукъ въ теченіе всей своей юности и зрлаго возраста, пока, всего 50 лтъ отъ роду, не палъ мертвымъ, отъ чрезмрнаго напряженія силъ, разомъ, какъ быкъ, убитый на арен. Творчество доставляло ему мало наслажденія, а было, напротивъ, тяжелымъ трудомъ. Дло въ томъ, что неутомимое воображеніе постоянно побуждало его къ созиданію новыхъ произведеній, а между тмъ ему не легко было воплощать ихъ въ изящную форму, — у него отъ природы не было, да и не усплъ онъ выработать себ способности легкаго изложенія. Въ умньи владть языкомъ онъ не могъ равняться съ романтическими поэтами. Бальзакъ не могъ написать ни одного мелодическаго стихотворенія (т, которыя встрчаются въ его романахъ, принадлежать другимъ: г-ж де-Жирарденъ, Теофилю Готье, Шарлю Бернару, Лассальи). Но не кто иной, какъ онъ самъ былъ авторомъ того обильнаго зіяніями стиха, надъ которымъ такъ много смялись. Этимъ стихомъ его Луи Ламбертъ начинаетъ свою эпопею изъ исторіи Инковъ:

O Inca! о roi infortun et malheureux!

Поэтъ, написавшій много романовъ подъ разными псевдонимами и впослдствіи отрекшійся отъ нихъ, прежде чмъ усвоить себ вообще извстный слогъ, выдержалъ жестокую и упорную борьбу, силясь овладть французскою прозою. Юные романтики, послдователи Гюго, долго не хотли признать въ немъ истиннаго художника, и это было терніемъ на его жизненномъ пути. Готье, обладавшій тонкимъ чутьемъ и признававшій его талантъ, былъ единственный писатель, порадовавшій его своимъ уваженіемъ. Но изумленію Бальзака не было границъ, когда онъ видлъ, какъ молодой Готье, безъ всякой подготовки и затрудненія, безъ малйшихъ поправокъ писалъ статьи, прекрасныя по форм и по содержанію, просто на конторк въ типографіи. Сначала онъ думалъ, что у Готье статьи уже готовы въ ум, но потомъ убдился, что для искуснаго изложенія мыслей требуется врожденный талантъ, котораго у него нтъ. А какъ онъ трудился, чтобы пріобрсть эту способность! Какъ онъ указалъ Готье, когда вполн выработалась пластическая и художественная сторона его слога! Доказательства этому можно привести и изъ такого поздняго времени, какъ 1839 г. Въ изображеніи главныхъ женскихъ типовъ своего романа ‘Batrix’ Бальзакъ почти слово въ слово заимствуетъ цлыя выраженія изъ статьи Готье, появившейся годами двумя раньше (объ актрисахъ мадемуазель Жоржъ и Женни Колонъ). Сравните сами:

GAUTIER.

Les cheveux… scintillent et же contournent aux faux jours en manire de filigranes d’or bruni…

Le nez, fin et mince, d’un contour assez aquilin et presque royal.

Elle ressemble s’у mprendre une… Isis des bas-reliefs gintiques.

Une singularit remarcable du col de mademoiselle Georges, c’est qu’au lieu de s’arrondir intrieurement du cot de la nuque, il forme un contour renfl qui lie les paules la tte sans sinousit и т. д.

BALZAC.

Cette chevelure, au lieu d’avoir une couleur indcise, scintillait au jour comme les filigranes d’or bruni…

Ее nez d’un contour aquilin, mince avait, je не sais quoi de royal…

Ее visage, plus rond qu’ovale, ressemble celui de quelque belle. Isis des bas-reliefs gintiques.

Au lieu de же creuser la nuque le col de Camille forme un contour renfl qui lie les paules la tte sans sinomit, и т. д.

Внимательный читатель замтитъ, что Бальзаку хотлось усвоить себ и художественную точку зрнія Готье, и мастерство въ описаніи, для котораго тотъ употребляетъ отборныя слова. Т выраженія, которыя Бальзакъ беретъ изъ собственнаго запаса, отличаются отъ заимствованнаго вульгарностью и бдностью. На этомъ поприщ онъ неизбжно долженъ былъ потерпть пораженіе. А причина та, что онъ совсмъ иначе смотритъ на вещи и чувствуетъ. Готье — первоклассный писатель, но, несмотря на свои замчательныя поэтическія достоинства, какъ поэтъ, онъ холоденъ, иногда сухъ, это необыкновенный талантъ, сфера котораго — образовательныя искусства, но онъ ошибкою попалъ въ область поэзіи. Напротивъ, Бальзакъ, какъ стилистъ, писатель второстепенный, но, какъ поэтъ, онъ занимаетъ высшее мсто. Онъ не можетъ характеризовать своихъ героевъ нсколькими мткими словами, потому что они являются передъ нимъ не въ одной пластической поз. Его воображеніе создаетъ личности, и он возстаютъ какъ живыя передъ его духовными очами, но онъ обозрваетъ ихъ не постепенно, но разомъ, притомъ видитъ ихъ въ различныхъ костюмахъ, наблюдаетъ въ теченіе всего ихъ жизненнаго поприща, видитъ ихъ въ различныя эпохи жизни, изучаетъ вс ихъ движенія и жесты, слышитъ звуки ихъ голосовъ. Его внутреннему слуху внятны т рчи, которыя такъ наглядно обрисовываютъ личности, что когда мы слышимъ ихъ, то послднія являются передъ нами какъ живыя. У Готье мы находимъ лишь ассоціацію идей, можетъ-быть и остроумную, но сухую, такъ, напримръ, сближеніе съ Эгиневою Изидою только иллюстрируетъ образъ. А у Бальзака самый образъ слагается безсознательно изъ безчисленныхъ ассоціацій идей, роскошный, какъ сана природа, какъ живой человкъ. Образъ является цльнымъ существомъ въ физіологическомъ и психологическомъ отношеніи, въ силу таинственнаго сочетанія множества матеріальныхъ и духовныхъ элементовъ. Едва ли нужно приводить образцы той необычайной способности Бальзака — однимъ словомъ, вложеннымъ въ уста героевъ, или жестомъ, или оригинальностью костюма, домашней обстановки и т. д. въ каждый данный моментъ вызывать передъ нами живой образъ, — намъ пришлось бы наполнить цлую книгу выписками {Только для поясненія моей мысли приведу одинъ примръ. Куртизанка Жозефа спрашиваетъ у стараго барона Гизо, истощеннаго развратомъ, одного изъ генераловъ Бонапарта, правда ли, что онъ убилъ своего дядю и брата, разорилъ всю фамилію и обманулъ правительство, чтобъ исполнять капризъ своей возлюбленной?

Le baron inclina tristement la tte.— Eh bien! J’aime cela! S’cria Josepha, qui же leva plein d’enthousiasme. C’est an brlage gnral. C’est Sardanapale! C’est grand! C’est complet! On est une canaille maie on а du coeur! Eh bien! moi j’aime mieu an mange — tout passion comme toi pour les femmes que ces froids banquiers sans mes qu’on dit vertueux et qui ruinent des milliers de famille, avec leurs rails… a n’est pas comme toi, mon vieu tu es un homme passions, on te ferait vendre ta patrie! Ainsi, vois tu, je suis prte tout faire pour toi! Td es mon pre, ta m’as lanc! c’est sacr. Que te faut-il? Yeux tu cent-mille francs? On s’ex terminera le temprament pour te les gagnera.

Какъ мтко обрисованы здсь характеры собесдниковъ въ немногихъ словахъ!}. Но Бальзакъ часто останавливался въ недоумніи передъ тми сокровищами, какія давали ему память или воображеніе. Часто сочетанія идей, лишь для него одного понятныя, онъ силится выразить двумя словами. Такъ, напримръ, онъ говоритъ про невинную женщину, что ея ушами ‘были служанки и уши матери’. Или ему хотлось бы весь запасъ наблюденій и идей, накоплявшихся у него при появленіи на сцену извстной личности, изложить въ послдовательномъ порядк, — и онъ расплывался въ описаніи, пускался въ резонерство. Изъ этого не выходило ничего яснаго, потому что сила, соединяющая поэтическія виднія съ органами краснорчія, въ душ его была слаба и какъ бы на время переставала дйствовать.

И за свою тяжеловатость, которую онъ и самъ чувствовалъ, онъ платится громадною массой труда. Сочиняя свои романы, онъ никогда не имлъ ни сотрудника, ни секретаря. Отсюда понятно, сколько требовалось самоотверженія и напряженія силъ, чтобы въ 20 лтъ написать боле сотни большихъ и маленькихъ романовъ и драмъ, которыя съ этого момента постепенно возникаютъ въ его воображеніи.

Гюго работаетъ, подобно Рафаелю, окруженный поклонниками и учениками, Бальзакъ же жилъ уединенно въ своей поэтической мастерской. Онъ мало спалъ. Между 7 и 8 часами вечера онъ ложился, вставалъ въ полночь и работалъ въ блой доминиканской шапочк, подпоясавшись золотою цпочкою, до разсвта, потомъ, такъ какъ натура его требовала движенія, самъ ходилъ въ типографію — сдать написанное и просмотрть корректуры. Но корректуры эти не были обыкновенныя. Ихъ требовалось отъ 8 до 10 на каждый листъ, такъ какъ Бальзакъ не имлъ дара — точно выражаться и не сразу находилъ подходящія слова, а равно и потому, что только при передлкахъ его разсказъ получалъ строгую послдовательность и онъ мало-по-малу придумывалъ описанія и подробности разговоровъ. Половину своего гонорара, а вначал иногда и больше половины онъ платилъ за напечатаніе. И никогда никакая горькая нужда не могла заставить его выпустить свое произведеніе, не обработавъ его такъ, какъ онъ желалъ. Бальзакъ приводитъ въ отчаяніе наборщиковъ, но корректуры мучатъ и его самого. Первыя гранки оттискиваются съ большими проблами между абзацами и съ очень широкими полями, но поля эти мало-по-малу вс исписываются, исчеркиваются разными линіями, и подъ конецъ корректура едва-едва не обращается въ одно сплошное черное пятно. Посл этого тяжелая, безпорядочно одтая фигура въ мягкой шляп съ сверкающими глазами спшитъ изъ типографіи домой, и не одинъ человкъ изъ толпы, цня его дарованіе, робко и почтительно сторонится передъ нимъ съ дороги. Опять настаютъ часы труда. Наконецъ рабочій день заканчивался передъ обдомъ или визитомъ къ красивой и умной дам, или посщеніемъ антикварныхъ лавокъ въ чаяніи найти тамъ рдкую мебель и старинныя картины, и только передъ вечеромъ окончательно отдыхалъ неутомимый труженикъ.

‘Иногда, — разсказываетъ Теофилъ Готье, — утромъ онъ приходилъ ко мн, охая, усталый, съ головокруженіемъ отъ свжаго воздуха, подобно Вулкану, убжавшему изъ своей кузницы, и падалъ на софу. Долгое сиднье по ночамъ возбуждало у него аппетитъ и онъ длалъ родъ тста изъ сардинокъ съ масломъ, которое намазывалъ на хлбъ, и это напоминало ему легкія закуски во время поздокъ. Это была его любимая закуска. Только что постъ, какъ сейчасъ же ложится спать, съ просьбою разбудить черезъ часъ. Не слишкомъ заботясь объ этомъ, я берегъ его сонъ, столь честно заслуженный, и наблюдалъ, чтобы въ дом не было шуму. Бальзакъ просыпался самъ и когда видлъ, что вечерніе сумерки застилаютъ уже темнымъ покровомъ небо, то вскакивалъ и накидывался на меня съ бранью, называлъ предателемъ, воромъ, убійцею. По моей вин, — говорилъ онъ, — онъ теряетъ 10 т. франковъ, потому что не спи онъ, онъ задумалъ бы планъ романа, за который получилъ бы эту сумму (не говоря уже о второмъ и третьемъ изданіи). Я виновникъ ужасныхъ катастрофъ и неурядицъ. Я помшалъ ему устроить разныя сдлки съ банкирами, издателями и герцогинями. Въ старости онъ окажется неоплатнымъ должникомъ. Этотъ роковой сонъ стоитъ ему милліоновъ!… Я же радовался, видя, какъ здоровый румянецъ опять играетъ на его всегда блдныхъ щекахъ’.

Возьмите недавно появившійся библіографическій трудъ {Charles de Louvenjoul: ‘Histoire des oeuvres de Balzac’. 1879.}, при помощи его можно прослдить работу Бальзака изо дня въ день, прочтите его письма и тогда вы увидите, какъ онъ, никогда не развлекаясь увеселеніями Парижа и не пугаясь нападокъ своихъ завистниковъ и критиковъ, клалъ твердою рукою камень на камень, чтобы довершить массивный трудъ своей жизни, и только старался о громадности его размровъ. Тогда вы научитесь уважать и этого человка, и его мужество. Добродушный, коренастаго сложенія, пылкій, Бальзакъ не былъ титаномъ, среди поколнія титановъ, пытавшихся взять приступомъ небо, онъ былъ существомъ какъ бы прикованнымъ къ земл. Но онъ принадлежитъ къ пород циклоповъ: это былъ мощный зодчій, обладавшій исполинскими силами и этотъ грубый, стучащій молотомъ, ворочающій камни, циклопъ вознесся съ своимъ зданіемъ на такую же высоту, какъ и великіе лирики — Викторъ Гюго и Жоржъ Зандъ — на своихъ легкихъ крыльяхъ.

Онъ никогда не сомнвался въ своемъ изумительномъ дарованіи. Довріе къ себ, стоявшее въ уровень съ талантомъ и выражавшееся наивными толками о себ, но не мелочнымъ тщеславіемъ, поддерживало его въ первые трудовые годы. Въ минуты же душевнаго разстройства и разочарованія, безъ которыхъ не проходитъ жизнь ни одного художника, судя по письмамъ, онъ находилъ утшеніе и счастіе у предмета тайной любви. Это была женщина, имени которой онъ никогда не называлъ своимъ друзьямъ и о которой отзывался всегда съ глубочайшимъ уваженіемъ какъ объ ‘ангел’, какъ о ‘свтил нравственномъ’, которая для него была выше матери, выше подруги, — однимъ словомъ, выше всего того, чмъ одно существо можетъ быть для другаго. Она поддерживала его среди разныхъ жизненныхъ бурь и словомъ, и дломъ, и самоотверженною преданностію. Онъ, повидимому, познакомился съ нею еще въ 1822 году и въ теченіе 12 лтъ (она умерла въ 1837 году), какъ онъ писалъ незадолго до ея смерти, она умла похищать ‘у общества, у семьи, у долга, у удовольствій парижской жизни’ по два часа въ день, чтобы проводить ихъ съ нимъ тайкомъ ото всхъ {Это была г-жа де-Берни. См. Balzac: Correspondance, ‘Lettres Louis’, I и XXII. Письма къ матери (январь 1836 г.) и къ г-ж Ганской (октябрь 1836 г.) ясно показываютъ, что дама,не названная по имени, о которой онъ пишетъ, была именно г-жа де-Берни.}. Бальзакъ, вообще склонный къ преувеличеніямъ въ изъявленіяхъ любви, несомннно, прибгалъ къ сильнымъ выраженіямъ. Но что заслуживаетъ вниманія, такъ это деликатность чувствъ у человка, ославленнаго циникомъ, человкомъ чувственнымъ, уваженіе и благодарность, доходящія чуть не до обожанія. Въ этомъ-то и проявлялась у него истинная любовь.

II.

Трудно себ представить, что первымъ его идеаломъ былъ Вальтеръ-Скоттъ. Великій шотландецъ имлъ уже давно поклонниковъ въ Германіи, Италіи и Даніи, которые, одушевленные пылкимъ національнымъ чувствомъ и увлекаясь народными и чисто-нравственными идеалами, стали подражать его романамъ. Это были Ламоттъ Фуке, Манцони, Ингеманъ. Въ 20-хъ годахъ онъ нашелъ себ сочувствіе и во Франціи. Здсь онъ увлекъ кружокъ юныхъ поэтовъ въ особенности тми свойствами, которыя не высоко цнились въ протестантскихъ странахъ, своимъ описательнымъ талантомъ и возрожденіемъ средневковаго духа. Въ особенности же всхъ прельщали разноцвтные костюмы его героевъ, воротники и шпаги, и романтическая архитектура старыхъ замковъ. Трезвый взглядъ Вальтеръ-Скотта на жизнь и пуританская мораль, привлекавшіе читателей въ Германіи и въ сверныхъ странахъ, здсь, напротивъ, произвели на молодежь невыгодное впечатлніе. Его стали упрекать въ томъ, что онъ не уметъ изображать ни женщину, живущую въ лицемрномъ обществ, ни ея страстей, проступковъ и страданій, — искусство, которымъ впослдствіи такъ гордился передъ нимъ Бальзакъ {Объ этомъ говорятъ самъ Бальзакъ, въ ‘Ayant-Propos la Comdie Humaine’ и его alter ego, Даніэль д’Арте, въ ‘Illusions perdues’. Самые крупные таланты изъ числа молодыхъ французскихъ поэтовъ подражаютъ ему, напр. Альфредъ де-Виньи въ ‘Cinq-Mars’, В. Гюго въ ‘Notre Dame de Paris’, Мериме въ ‘Chronique du rgne de Charles IX’, а впослдствіи и Александръ Дюма во множеств романовъ. Подобно друтимъ, и Бальзакъ былъ увлеченъ иноземнымъ художникомъ, начавшимъ новую эру въ исторіи романа. Онъ хотлъ идти по его слдамъ, не будучи однако слпымъ подражателемъ. Онъ думалъ соперничать съ нимъ въ описательномъ род, который снова вошелъ въ честь у романтиковъ, и съумлъ вдохнуть совсмъ иную жизнь въ бесду дйствующихъ лицъ. У Вальтеръ-Скотта является только одинъ типъ женщинъ.}. Но Вальтеръ-Скотту ставили въ большую заслугу, что онъ замнилъ разговорно-драматическимъ романомъ об прежнія формы: повствовательную, въ которой названія главъ — чистый экстрактъ ихъ содержанія и постоянно выступаетъ личность автора, и форму посланій, гд все внезапное, падающее какъ снгъ на голову, вложено въ тсную рамку между обычными обращеніями — ‘любезный другъ’ и ‘преданный теб’.

Во Франціи писатель историческихъ романовъ могъ противопоставитъ сомнительную нравственность и блестящіе пороки католиковъ мрачнымъ типамъ кальвинистовъ въ бурные періоды французской исторіи. Этимъ онъ избгалъ однообразія. Наконецъ, такъ какъ Бальзакъ, постоянно замышлявшій громадныя произведенія, хотлъ дать имъ систематическую стройность, то онъ и задумалъ изобразить каждый періодъ исторіи, начиная съ Карла Великаго до своего времени, въ одномъ или нсколькихъ романахъ, которые бы составляли послдовательный рядъ. Идею, сходную съ этой, Густавъ Фрейтагъ выполнилъ въ своемъ произведеніи ‘Предки’. Открыть собою этотъ рядъ романовъ долженъ былъ первый романъ Бальзака, изданный подъ его собственнымъ именемъ, ‘Les Chouans’. Въ немъ изображена война въ Ванде во время революціи. Другія части задуманнаго цлаго — это вышедшія впослдствіи произведенія ‘Sur Catherine Medicis’ и ‘Matre Cornlius’. Въ послднемъ роман Бальзакъ, соперничая съ Вальтеръ-Скоттомъ, предоставляетъ главную роль Людовику XI, къ которому, по его убжденію, иноземный поэтъ былъ несправедливъ. Эти романы не лишены нкоторыхъ достоинствъ и въ нихъ живыя, основательныя характеристики дйствующихъ лицъ. Тмъ не мене они показываютъ, что еслибы Бальзакъ остался вренъ прежнему поэтическому замыслу — воспроизвести раннюю историческую эпоху, то его значеніе въ литератур того вка было бы второстепенное, его просто отнесли бы къ числу учениковъ Вальтеръ-Скотта.

Онъ былъ человкъ вполн новаго времени и потому не могъ пристраститься къ историческому роду. Его не манили къ себ вка отдаленные за то онъ собралъ массу наблюденій надъ окружающимъ міромъ и безсознательно выбиралъ такіе сюжеты, при обработк которыхъ ему всего легче и удобне было воспользоваться своимъ запасомъ. Онъ чувствовалъ, хотя и не сознавалъ ясно, что авторъ историческаго романа или долженъ облечь современную дйствительность въ старинныя формы, или спуститься нсколькими ступеньками ниже съ той фазы развитія, на которой онъ стоитъ. Но эта задача трудная: изображая времена минувшія, поэты почти всегда рисуютъ нравы своихъ современниковъ, во всякомъ случа — выражаютъ ихъ взгляды. Онъ не былъ способенъ кропотливо собирать матеріалы въ старинныхъ хроникахъ. Его дло было — изучать жизнь подъ открытымъ небомъ, на почв современной дйствительности, и съ нея рисовать этюды.

‘Физіологія брака’ была первымъ произведеніемъ Бальзака, обратившимъ на себя вниманіе. Она написана какъ бы въ pendant въ невинной книг Брилья Саварена ‘La phisiologie du got’. Это на половину шутливый, quasi-научный, постоянно грубый анализъ извстнаго общественнаго учрежденія, которое во французской литератур съ незапамятныхъ временъ служило мишенью для разныхъ остротъ, предметомъ всевозможныхъ ироническихъ выходокъ и безпощадной критики. На него смотрли какъ на язву общественную. Авторъ въ своемъ роман не столько отстаиваетъ его, какъ соціальную необходимость, сколько добрыми совтами предостерегаетъ людей отъ опасныхъ увлеченій, угрожающихъ имъ въ этомъ случа и разстроивающихъ ихъ согласіе, именно отъ прихотей и страстей. Бракъ интересенъ для Бальзака какъ почва, на которой борются два эгоизма. Онъ отважно пускается въ изслдованіе безграничной области симпатій и антипатій, обнаруживающихся въ брак, осматриваетъ и обшариваетъ вс уголки человческаго сердца. Французскій бракъ всегда былъ учрежденіемъ чисто вншнимъ. Что-жь удивительнаго, если Бальзакъ не благоговетъ передъ его таинствомъ? Онъ выражается о немъ съ Мольеровсвою грубостью, но уже и въ этомъ раннемъ произведеніи у него гораздо меньше одушевленія, чмъ у Мольера, потому что въ его взглядахъ больше и пессимизма, и матеріализма. Въ произведеніи этомъ много остроумія, хотя и грубаго, много забавныхъ анекдотовъ, часто прелестныхъ по контрасту между строго-догматическимъ тономъ доктора брачной науки и пикантностью содержанія. Но и при всемъ томъ оно прежде всего есть плодъ ранняго разочарованія и, конечно, не увлекательно для большинства женщинъ. Бальзакъ — писатель съ великодушными и благородными чувствами, но здсь ихъ и слда нтъ, — онъ здсь поражаетъ лишь даромъ безпощаднаго анализа. Но эта книга, обнаружившая яркія свойства его таланта, надолго освжила его организмъ.

Съ этого момента его міровоззрніе облагороживается или, врне, длится на два разныя — на серьезное и шутливое. Т элементы, которые въ ‘Phisiologie du mariage’ были еще нераздльны, именно серьезный взглядъ на человческую жизнь и чувственно-циническое отношеніе съ ней, съ этой поры существуютъ каждый особо, какъ трагедія и сатирическая драма.

Въ томъ же году (1831) онъ пишетъ свой первый философскій романъ ‘La peau de chagrin’, упрочившій за нимъ репутацію поэта, а романомъ ‘La belle impria’ онъ начинаетъ длинный рядъ своихъ ‘Contes drolatiques’, т.-е. собраніе повстей, въ род самыхъ пикантныхъ ‘contes’ временъ ‘возрожденія’. По духу он родственны съ новеллами Боккачіо и королевы Mapгариты и съ анекдотами Брантома, а въ язык замтно прямое вліяніе Рабле. Разсказанныя новйшимъ языкомъ, он показались бы пошлыми и грязными, а на наивномъ язык старины, какъ бы облагороживающемъ содержаніе еще боле, чмъ строгій размръ стиха, эти апоозы чувственности художественны, игривы, какъ шутки одного изъ тхъ монаховъ свтскаго закала, которые играютъ роль въ разсказахъ всхъ народовъ.

Въ одномъ изъ мастерскихъ прологовъ къ подобнымъ собраніямъ авторъ разсказываетъ, что онъ въ молодости потерялъ топоръ — свое наслдство — и остался ни съ чмъ. Тогда онъ, подобно дровоску въ пролог къ книг своего дорогаго наставника Рабле, сталъ вопіять въ небу въ надежд, что тамъ услышатъ его и онъ получитъ другой топоръ. Но Меркурій бросилъ ему записку, на которой начертаны были всего три буквы A V E. Онъ вертлъ въ рукахъ небесный даръ такъ и сякъ и, наконецъ, прочелъ это слово наоборотъ EVA. Но что такое EVA? — Что же иное, какъ не вс женщины въ одной? Итакъ, божественный голосъ говорилъ автору: ‘Подумай о женщин, — женщина уврачуетъ твои скорби, наполнитъ твою охотничью сумку, она — твой богъ, твоя собственность. Av, привтъ теб! Eva, о женщина!’ Это значило, что ему нужно сумасбродными и забавными разсказами о любовныхъ приключеніяхъ заставить смяться читателя, свободнаго отъ предразсудковъ. И это ему удалось. Никогда еще слогъ его не достигалъ такого совершенства и не производилъ такого сильнаго впечатлнія. У самого Рубенса не найдете боле смлыхъ штриховъ и боле яркихъ красокъ, не найдете и подобной геркулесовской веселости въ изображеніяхъ нагихъ фавновъ и пьяныхъ вакханокъ. Ни одинъ художникъ рчи не поднимался въ этомъ отношеніи выше Бальзака. Прочтите, напримръ, слдующій отрывокъ изъ обращенія къ муз, написаннаго на радостяхъ по случаю окончанія новаго ряда новеллъ:

‘Смющаяся два, если ты навсегда хочешь остаться свжею и юною, не плачь больше никогда! Подумай лучше о томъ, какъ бы не здить на мухахъ безъ стремянъ, какъ запрягать твоихъ хамелеонообразныхъ химеръ вмст съ прелестными облаками, а лошадей обращать въ радужные образы, накрывать ихъ попонами изъ кармазинно-розовыхъ сновъ, а вмсто удилъ давать имъ темноголубыя крылья.

‘Клянусь тломъ и кровью, курильницею и печатью, книгою и шпагою, лохмотьями и золотомъ, звукомъ и цвтомъ, если ты воротишься въ пещеру элегій, гд евнухи набираютъ гадкихъ женщинъ для слабоумныхъ султановъ, то я прокляну тебя, лишу тебя ласкъ и любви, лишу…

‘Ахъ! вонъ она сидитъ высоко на кон на солнечномъ луч, сопровождаемая дюжиною разсказовъ, которые отъ ея смха разсыпаются воздушными метеорами! Она отражается въ ихъ призмахъ сильная, высокая, такъ смло безсмысленная, безсмысленно спша навстрчу всему, и ее нужно звать давно и хорошо, чтобы слдить за ея сиреноподобнымъ хвостомъ съ серебристыми блестками, который она извиваетъ при этой игр. Праведный Боже! Она бросилась впередъ, подобно сотн выпущенныхъ вечеромъ на свободу школьниковъ, которые кидаются на садовую изгородь изъ ежевики. Въ чорту учителя! Полная дюжина! Праздничный вечеръ!… Сюда, ко мн, товарищи!’

Справедливость требуетъ замтить, однако, что едва ли во всхъ ‘Contes drolatiques’ найдется другой такой длинный отрывокъ, который бы можно было выписать или прочесть громко.

‘La peau de chagrin’ — это первая попытка Бальзака помряться съ дйствительностью. Эта книга разнообразная, живая, полная роскошныхъ образовъ, въ которой поэтъ, какъ бы забгая впередъ, въ величавыхъ, но простыхъ символахъ пытается набросать широкую картину новйшаго общества, между тмъ какъ его могли вполн изобразить лишь произведенія Бальзака, взятыя въ цломъ. Въ фантастическомъ освщеніи выставлены здсь въ контрастахъ характеристическіе моменты изъ жизни новйшаго общества — игорный домъ и будуаръ модной дамы, кабинетъ ученаго и роскошныя палаты богача, тоскливая и безнадежная бдность человка, молодаго и талантливаго, которому не суждено вкусить земныхъ благъ, и оргіи журналистовъ и куртизанокъ, наконецъ контрастъ искренности и свтскихъ приличій у женщинъ. Картина набросана смлою кистью и цлое произведеніе состоитъ изъ немногихъ, ярко освщенныхъ, группъ, примыкающихъ одна къ другой, но во всемъ больше философіи и символики, чмъ индивидуальной жизни. Старый тряпичникъ даетъ бдному молодому герою, ршившемуся на самоубійство, кусокъ ослиной шкуры, на которую не дйствуетъ ни огонь, ни желзо. Притомъ у кого она есть, у того вс желанія исполняются, но за то она каждый разъ уменьшается на нсколько линій и отъ нея зависитъ жизнь владльца. Благодаря изумительному творчеству фантазіи, сверхъестественное въ этомъ символическомъ образ, имющемъ глубокій смыслъ, кажется вроятнымъ. Бальзакъ съумлъ придать такую форму фантастическому, въ которой оно можетъ мириться съ явленіями дйствительной жизни. Лампа Алладина, если ее потереть, длаетъ чудеса. Она измняетъ естественный законъ причинности (даже у Эленшлегера). Иное дло — шагреневая кожа: сама она ничего не длаетъ, за то обладаніе ею доставляетъ успхъ въ длахъ, но при этомъ она постоянно уменьшается, — она какъ будто состоитъ изъ того же матеріала, который составляетъ основу нашей жизни. ‘Человкъ, — говоритъ Бальзакъ, — расходуется на два инстинктивныхъ дйствія, отъ которыхъ источники его бытія высыхаютъ. Два глагола выражаютъ вс т формы, которыя принимаютъ эти дв причины его смерти: желать и мочь. Желаніе насъ сожигаетъ, а способность мочь уничтожаетъ. Это значитъ: въ конц концевъ мы умираемъ, потому что ежедневно уничтожаемъ себя. Кожа, подобно намъ, тоже уничтожается отъ нашей способности желать и мочь. Бальзакъ мтко характеризуетъ господствующее стремленіе цлаго поколнія — познать жизнь во всей ея полнот и глубин — и указываетъ на то, какая душевная пустота слдуетъ за исполненіемъ желанія и какъ удовлетвореніе страстей влечетъ за собою смерть. ‘La peau de chagrin’ — книга молодаго писателя, но блестящая по замыслу и отвлеченно-меланхолическая, какъ вс книги, написанныя раньше того, чмъ поэтъ прошелъ долгій путь жизненнаго опыта. Она имла успхъ и вн предловъ Франціи. Гете читалъ ее даже въ послдній годъ своей жизни. У Римёра (который ошибочно считаетъ авторомъ книги В. Гюго) Гёте говоритъ 11 окт. 1831 года: ‘Я продолжалъ чтеніе ‘La peau de chagrin’. Это — прекрасное произведеніе, въ новомъ род, которое между прочимъ отличается тмъ, что искусно лавируетъ между невозможнымъ и невыносимымъ, и авторъ весьма послдовательно пользуется чудеснымъ, какъ средствомъ изобразить выдающіяся стремленія и событія. Объ этомъ въ частности можно было бы сказать много хорошаго’. А въ письм отъ 17 марта 1831 года онъ говоритъ о той же книг: ‘Это произведеніе необыкновеннаго ума указываетъ на коренную и неисцлимую язву націи, и послдняя заражала бы организмъ все глубже, еслибы т департаменты, въ которыхъ теперь еще не умютъ ни читать, ни писать, не возродили современемъ эту націю, насколько это возможно’ {Gthe-Jahbuch 1880, стр. 289.}.

Въ книг не мало частностей, напоминающихъ жизнь самого автора. Бальзакъ по собственному опыту зналъ чувства бднаго юноши, который изъ своей мансарды отправляется на балъ, балансируя по пыльнымъ камнямъ въ своей единственной пар блыхъ шелковыхъ чулокъ и въ изящныхъ сапогахъ. Онъ ужасно боится, какъ бы не забросала его грязью карета, несущаяся мимо, — вдь тогда онъ не увидитъ своей возлюбленной. Но гораздо интересне тотъ выводъ изъ наблюденій и мыслей, къ которому приходитъ авторъ, его можно короче выразить такъ: общество чуждается бдствій и страданій, боится ихъ какъ заразы, никогда не колеблется въ выбор между бдствіемъ и порокомъ. Какъ бы ни было колоссально бдствіе, оно съуметъ уменьшить размры его, даже посмяться надъ нимъ въ эпиграмм, оно никогда не чувствуетъ состраданія къ падшему гладіатору. Однимъ словомъ, общество съ самаго начала представляется Бальзаку чуждымъ всякой высшей религіозной идеи. Оно оставляетъ безъ помощи стариковъ, бдныхъ, больныхъ, оно покланяется успху, сил, деньгамъ, не терпитъ несчастія, если изъ него не можетъ извлечь выгоды для себя. Его девизъ — ‘гибель слабымъ’.

До Бальзака въ роман царило лишь одно чувство — любовь. Но онъ своимъ геніальнымъ чутьемъ понялъ, что кумиръ современниковъ вовсе не любовь, а деньги, а потому и пружиною общественной дятельности въ его романахъ являются деньги, или врне недостатокъ денегъ, жажда денегъ. Такой пріемъ былъ новъ и смлъ. Въ роман, въ поэзіи, подробно высчитывать доходы и расходы дйствующихъ лицъ, вообще говорить о деньгахъ какъ о чемъ-то существенномъ — это было дломъ неслыханнымъ, грубою прозою. Вдь всегда грубо — говорить то, что вс думаютъ и что поэтому вс согласились скрывать или отрицать, а особенно въ произведеніяхъ такого искусства, которое часто выдавалось за искусство красиво лгать.

III.

Но Бальзакъ былъ еще молодъ и для его поэтической души, рано разочаровавшейся, была своя весна, — онъ чувствовалъ влеченіе изобразить въ цломъ ряд романовъ любовь и женщину. Онъ разработалъ эту старую тему съ такою самобытностью, что она показалась совершенно новою, и разсказы, въ которыхъ онъ такъ удачно варьировалъ ее, составляютъ особую группу въ ряду его произведеній.

Въ женщин онъ покланялся не красот, и всего мене красот пластической. Чрезъ искусство онъ вообще не получалъ живаго впечатлнія красоты. Уже этимъ однимъ онъ отличается отъ значительнаго кружка своихъ современниковъ. Большая часть романтическихъ поэтовъ и въ Германіи, и на Свер, и во Франціи страстно любили искусство. Такому поэту-любителю искусства, какъ Готье (глава цлой школы), любовь къ искусству, напримръ, помшала изучить дйствительность. Онъ самъ разсказываетъ, какъ онъ разочаровался, когда ему въ первый разъ въ мастерской Ріуля пришлось рисовать съ живой женщины, хотя она была красива, очертанія изящны и правильны. ‘Я всегда предпочиталъ статую живой женщин, а мраморъ — тлу’, признается онъ. Многознаменательныя слова! Представьте себ теперь Готье и Бальзака вмст въ Луврскомъ античномъ музе, въ той святая святыхъ, гд Венера Милосская красуется въ своемъ лучезарномъ величіи. Поэту, любителю пластики, будетъ казаться, что изъ мрамора раздается прекрасный гимнъ греческаго искусства въ честь совершенства человческихъ формъ, и онъ забудетъ про Парижъ, слушая его. Напротивъ Бальзакъ забудетъ про статую, на которую онъ хочетъ смотрть, если онъ увидитъ парижанку, одтую по современной мод, остановившуюся передъ богиней въ длинной шали, спускающейся до низу безъ малйшей складки, въ кокетливой шляпк, въ тонкихъ перчаткахъ, плотно охватывающихъ руку. Онъ съ перваго взгляда пойметъ вс тонкости ея туалета, — для него въ этой области нтъ тайнъ.

Это — первая особенность его: никакая миологія, никакія преданія давно минувшихъ временъ не отдляютъ его отъ современной женщины. Онъ не изучалъ ни одной статуи, не покланялся ни одной богин, не признавалъ культа чистой красоты, но видлъ женщину такою, какою она была, въ плать, шали, перчаткахъ и шляпк, со всми ея пороками и добродтелями, чарами и увлеченіями, нервами и страстями, со всми слдствіями уклоненія отъ природы, съ печатью истощенія на болзненномъ лиц. Онъ любилъ ее такою, какъ она есть. Для ея изученія онъ не довольствуется мимолетнымъ наблюденіемъ: онъ проникаетъ и въ будуаръ ея, и въ спальню, онъ не довольствуется и тмъ, что изслдуетъ ея душевное состояніе, — онъ допытывается физіологическихъ причинъ этого состоянія, изучаетъ женскія страданія, женскія болзни. Онъ ясно понимаетъ всякое невысказанное горе слабаго и терпливаго пола.

Вторая особенность: Бальзакъ выводитъ въ роли возлюбленой не молодую двушку, даже и не очень молодую женщину, главный типъ его женскихъ ролей это тотъ же, какъ и заглавіе романа ‘Тридцати-лтняя женщина’. Только геніальный поэтъ могъ открыть и высказать ту простую истину, что подъ небомъ сверной Франціи женщина въ 18 лтъ не развилась еще вполн ни физически, ни духовно. Онъ вывелъ передъ нами женщину, которая уже прожила первую молодость, а потому глубже и сильне чувствуетъ и мыслитъ, испытала уже разочарованіе, но еще способна къ сильной страсти. Она уже нсколько пострадала отъ жизни: тутъ вотъ морщина, а тамъ легкій шрамъ посл болзни — червь уже попортилъ роскошный плодъ, но она вполн обладаетъ чарами своего пола. Она грустна, она страдала, она наслаждалась, она непонята или покинута, часто была обманута, но все еще надется — она способна вдохнуть глубокую и пылкую страсть, но источникъ этой страсти — состраданіе. Довольно странно, что на нее не смотрятъ такъ, какъ на мужчину однихъ съ нею лтъ, нтъ, о ней такъ говорятъ и ее такъ описываютъ, какъ смотритъ на нее съ своей точки зрнія мужчина гораздо ея моложе, еще мало наученный жизнію. Свжее чувство, пылкая страсть, наивная восторженность, безсознательная идеализація юной любви увнчиваютъ чедо, не совсмъ уже юное, молодитъ женщину, все еще привлекательную и одаренную всми чарами ласки, граціи, женской мечтательности и истинной страсти {Прочтите въ особенности ‘Le Message’, ‘La Grenadire’, ‘La femme abandonne’, ‘La grande Brtche’ и ‘La femme de trente ans’ — собраніе этюдовъ, не связанныхъ между собою.}. Идеализаціи въ изображеніи ея нтъ (какъ напр. въ романахъ Жоржъ Зандъ, напрашивающихся на сравненіе), прямо сказано все, о чемъ обыкновенно женщины умалчиваютъ, когда он говорятъ про свой полъ, что обходитъ молчаніемъ и помянутая геніальная писательница, говоря о женщинахъ, къ которымъ она хочетъ возбудить сочувствіе. Для Жоржъ Зандъ женщина прежде всего существо моральное, душа, а для Бальзака — физіолого-психологическій фактъ, поэтому она у него небезъукоризненна ни въ физическомъ, ни въ духовномъ отношеніи. Поэтому у него идеализація типа или чисто-вншняя (напр. идеальное освщеніе, идеальныя любовныя отношенія), или внутренняя, состоящая въ томъ, что страсть извстнаго лица на время отдаляетъ на задній планъ все остальное — и настоящее, и прошедшее, или прикрашиваетъ его и такимъ образомъ всему даетъ идеальный оттнокъ. Любовь жены, матери, робкое увлеченіе молодой двушки Бальзакъ изображаетъ съ такимъ же мастерствомъ, какъ и свободныя отношенія любовниковъ.

Французская женщина является у него въ четыре разныя эпохи исторіи.

Во-первыхъ, въ эпоху революціи. Есть небольшой мастерской очеркъ Бальзака ‘Le Requisitionnaire’. Это одинъ изъ немногихъ разсказовъ, поражающихъ насъ не только яркимъ изображеніемъ нравовъ и сердечныхъ ощущеній, но и совершенствомъ повствовательной формы. Въ немъ авторъ разсказываетъ исторію любви матери съ сыну во врема террора.

Маленькій городокъ и оригинальный салонъ г-жи де-Дей изображены немногими чертами. Страхъ за сына, приговореннаго къ смерти, — ожиданіе его прихода въ плать солдата, поставленнаго съ ней на квартиру, — напряженіе, усиливающееся съ каждымъ часомъ до поздней ночи, — мнимо-таинственный приходъ молодаго солдата, котораго тайкомъ отводятъ на верхъ, въ комнату, заботливо приготовленную для него, — сначала отчаяніе, а потомъ безумная радость матери, которая слышитъ шаги его надъ собою и должна по-прежнему продолжать бесду въ салон, чтобы не выдать тайны, — наконецъ, ея стремительное вторженіе въ комнату и ужасное открытіе, что пришелъ не сынъ ея, а рекрутъ — все это, сжато переданное на печатномъ лист, разсказано съ неподражаемою силою и правдой.

Посл этого Бальзакъ выводилъ да сцену женщинъ эпохи Наполеонова владычества. Это было время необычайнаго военнаго торжества. Всюду слышатся возгласы удивленія, женщины боготворятъ побдоносныхъ воиновъ. Замтно было беззавтное и полное жажды удовольствій стремленіе скоре жить. А между тмъ молодая женщина ‘между первымъ и пятымъ бюллетенемъ изъ великой арміи могла послдовательно сыграть роль невсты, жены, матери и вдовы’. Возможность скораго вдовства, ожиданіе приданаго или Славы — длало женщинъ боле легкомысленными, а офицеровъ — соблазнительными. Описаніе смотра на Тюльерійскомь двор въ 1813 г., составляющее введеніе къ роману ‘La femme de trente ans’, и вечернее сборище въ моментъ побды при Ваграм, изображенное въ ‘La paix du mnage’, характеризуютъ и эпоху, и типъ женщинъ этой эпохи.

Но Бальзакъ вступаетъ на настоящій путь и достигаетъ мастерства въ изображеніи женскихъ типовъ и женской любви только въ романахъ изъ временъ реставраціи. Взглядъ его смлъ, кисть груба, и онъ съ большимъ талантомъ изображаетъ прозаичный періодъ господства испорченной буржуазной среды. Но онъ все-таки великій поэтъ, а потому отъ картинъ этой пошлой плутократіи сороковыхъ годовъ воображеніе его тоскливо обращается назадъ, къ эпох изящнаго вкуса и утонченныхъ нравовъ временъ реставраціи. Эта эпоха была еще эпохою аристократическою, а Бальзакъ, причислявшій себя къ знати, питалъ не малое уваженіе къ аристократіи.

Красавица, рожденная и воспитанная въ благородномъ семейств, была въ его глазахъ цвтомъ женщинъ. Онъ несомннно принадлежитъ къ тому поколнію, которое бредило Наполеономъ. Это имя встрчается у него черезъ каждыя дв или три страницы, и онъ мечталъ (подобно Виктору Гюго) оспорить у императора всемірное владычество на литературной почв. Въ своей рабочей комнат онъ поставилъ его статуэтку съ надписью на ножнахъ шпаги: ‘Что онъ покорилъ мечомъ, то я завоюю перомъ’. Но, несмотря на вс свои грезы, увлеченія и суетныя стремленія, онъ стоялъ на сторон законной монархіи. Время господства послдней было временемъ его юности — потому-то онъ и относится къ нему съ особенно теплымъ чувствомъ. При господств напудренныхъ королей и старыхъ національныхъ преданій еще и XIX в. доживалъ наслдіе XVIII-го, вка гуманности и свободнаго мышленія въ сфер религіи и нравственности. Господство его миновало съ водвореніемъ золотаго тельца, грубыхъ наслажденій и общественнаго лицемрія. Салоны, блиставшіе остроуміемъ, украшеніе столицы вкуса, закрылись, нравы по вншности стали строже, получивши англійскій отпечатокъ, но въ сущности были грубе. Общественное мнніе относилось снисходительно съ продлкамъ милліонера и съ фарисейскою строгостью возставало противъ увлеченій женщинъ. Нечего стало-быть и удивляться, если Бальзакъ изображалъ нжными чертами и въ благопріятномъ свт красивыхъ гршницъ Сен-Жерменскаго предмстья. Красавица Дельфина де-Жирарденъ, прелестная писательница, создавшая оригинальный парижскій фельетонъ, салонъ которой такъ охотно посщался, была его врною и умною подругой. Въ такихъ же отношеніяхъ была она съ Викторомъ Гюго и Готье. Но гораздо больше добылъ онъ матеріала для своихъ произведеній отъ двухъ герцогинь, которыя въ его глазахъ олицетворяли собою величіе имперіи и блескъ веселой и изящной старой монархіи. Съ ними онъ сблизился еще въ начал своего поприща. Это были — мадамъ Жюно, герцогиня Абрантесъ, которой онъ помогалъ въ ея литературныхъ трудахъ, и герцогиня Кастри. Послдняя объявила ему сначала въ анонимномъ письм, что она заинтересована его произведеніями, а онъ съ своей стороны долго питалъ къ ней любовь, не встрчавшую однако сочувствія. Онъ выводитъ ее въ цломъ ряд романовъ ‘Histoire des Treizes’ подъ именемъ герцогини Ланже.

Въ начал 30-къ годовъ Бальзакъ еще, конечно, не касается ни общества временъ іюльской монархіи, ни женщинъ этой эпохи съ ихъ страстями. Это онъ длаетъ уже позже. Замтимъ мимоходомъ, что въ зрлыя лта онъ вообще строже и сурове относится къ новымъ сюжетамъ. Вяніе весны отлетло навсегда. Во многихъ произведеніяхъ все еще на первомъ план женщина и любовь, но прежняя склонность обратилась въ страсть, а страсть стала порокомъ. Мало безкорыстныхъ чувствъ и чистыхъ симпатій, но во всемъ разсчетъ, даже у женщины, притомъ въ дл любви, тмъ боле, если роль любви замняютъ другія отношенія. Куртизанка во многихъ романахъ оттсняетъ свтскую даму на задній планъ, а иногда у первой меньше корыстолюбія, чмъ у послдней. Авторъ раскрываетъ передъ читателемъ мрачныя бездны эгоизма и ‘академіи’ пороковъ.

IV.

Изъ произведеній, появившихся въ 1833—4 гг., преимущественно должно указать на два — на изящную, классическую повсть ‘Eugnie Grandet’ и на большой романъ ‘Pre Goriot’. Въ первомъ роман Бальзакъ соперничаетъ съ Мольеромъ (‘L’avare’), а во второмъ ни больше, ни меньше какъ съ самимъ Шекспиромъ (‘King Lear’).

По ‘Eugnie Grandet’ нельзя судить о талант Бальзака, хотя онъ долго гордился именемъ автора этой новеллы. Она обратила на себя вниманіе тмъ, что писатель съ необыкновенною наблюдательностью и врностью изображаетъ провинціальную жизнь съ ея своеобразными пороками и добродтелями. Книгу эту рекомендовали для семейнаго чтенія, потому что героиня — знатная и цломудренная молодая двушка. Бальзакъ съ необыкновеннымъ мастерствомъ раскрываетъ всю гнусность скупости, въ которой древніе видли лишь одну комическую сторону. Онъ доказываетъ, что скупость, надъ которою забавлялись, какъ надъ смшною слабостью, мало-по-малу убиваетъ вс человческія чувства и потомъ ея медузина голова деспотически подымается, какъ грозный стражъ надъ всмъ тмъ, что окружаетъ скупца. Авторъ значительно приблизилъ этотъ типъ къ нашему вниманію. По его взгляду, жадный скупецъ — не герой мщанской комедіи, а властолюбивый мономанъ, зачерствлый мечтатель, поэтъ, который при вид золота проникается страстною алчностью и въ то же время предается самымъ дикимъ мечтамъ. Онъ только полне другихъ сознаетъ ту истину, что золото воплощаетъ въ себ исполненіе всхъ человческихъ стремленій и надеждъ. Уже въ одной этой характеристик виденъ громадный талантъ Бальзака. Не берясь самонадянно за великія задачи, онъ достигалъ высокихъ цлей малыми средствами, которыхъ другіе не замтили, или если и замтили, то пренебрегли.

Собственно говоря, въ ‘Eugnie Grandet’ рамки не тсны, но для дарованія Бальзака он очень узки.

Въ ‘Pre Goriot’ сцена романа шире. Не отдалнный провинціальный уголокъ изучаетъ онъ здсь, а цлый громадный Парижъ, который подобно гигантской панорам развертывается передъ глазами читателя. Здсь уже нтъ никакихъ отвлеченностей и обобщеній, какъ въ ‘La peau de chagrin’. Каждый классъ общества и каждый членъ его изображены индивидуальными чертами. Я упомянулъ о ‘Корол Лир’, но отношенія обихъ безсердечныхъ дочерей къ отцу, какъ они ни глубоко задуманы и прочувствованы, составляютъ сюжетъ у Бальзака лишь съ формальной стороны. Настоящій же сюжетъ — это появленіе въ парижскомъ обществ и похожденія молодаго человка, пріхавшаго изъ провинціи и сравнительно не испорченнаго. Онъ постепенно открываетъ истинную суть высшаго свта и ужасается своихъ открытій, онъ сторонится отъ него, но подвергается искушеніямъ и, наконецъ, послдовательно, хотя и наскоро, воспитываетъ себя для той жизни, какую ведутъ окружающіе. Характеристика Растиньяка — одна изъ самыхъ глубокихъ и врныхъ, какія только создалъ самъ Бальзакъ и вообще кто-либо изъ новйшихъ романистовъ. Бальзакъ съ большимъ искусствомъ показываетъ намъ, какъ съ разныхъ сторонъ, всюду, гд только мннія не подсказаны лицемріемъ или наивностью, Растиньякъ встрчаетъ въ обществ т же взгляды и ту же мораль. Его родственница и покровительница, знатная и прелестная г-жа Боссанъ, говоритъ ему: ‘Чмъ хладнокровне вы обдумываете, тмъ дальше пойдете. Сыпьте удары безъ сожалнія, тогда васъ и будутъ бояться. Смотрите на мужчинъ и на женщинъ просто какъ на почтовыхъ лошадей, на которыхъ вы дете во всю прыть къ станціи… А если у васъ есть искреннее чувство, то, смотрите, не обнаруживайте это, а иначе вы будете не молоткомъ, а наковальней… Если женщины найдутъ васъ остроумнымъ, то мужчины поврять этому, если только вы сами не выведете ихъ изъ заблужденія… Тогда вы узнаете, что общество есть не что иное какъ сборище дураковъ и подлецовъ. Не приставайте ни къ тмъ, ни къ другимъ’. А бглый каторжникъ Вотренъ говоритъ ему: ‘Надобно или ворваться въ среду людей подобно пушечному ядру, или прокрасться подобно зараз. Честность ни къ чему не ведетъ! Преклоняются передъ величіемъ генія, но ненавидятъ его, стараются оклеветать, да и преклоняются, пока онъ въ сил. Однимъ словомъ, ему молятся на колняхъ, если нельзя затоптать его въ грязь. Пари держу, что онъ въ Париж и двухъ шаговъ не сдлаетъ, не наткнувшись на дьявольскія продлки… Вотъ почему честный человкъ — общій врагъ. А кто, думаете вы, честный человкъ?— Въ Париж — тотъ, кто можеть и не хочетъ длиться’.

Растиньякъ — это типъ молодаго француза пройдохи. Онъ человкъ съ дарованями, не выходящими, впрочемъ, изъ общаго уровня, и весь идеализмъ его — кто неопытность двадцатилтняго возраста. Сначала онъ потрясенъ и пораженъ всмъ тмъ, что ежедневно видитъ и переживаетъ, потомъ самъ начинаетъ домагаться жизни жизненныхъ благъ все съ меньшею совстливостью и все съ большей жаждою. Онъ возмущается, когда Вотренъ въ первый разъ предлагаетъ ему старый вопросъ, согласился ли бы онъ убитъ мандарина въ Кита, котораго онъ никогда не видалъ, еслибы для этого было достаточно одного желанія получить милліонъ. Его воображенію живо представляется хрипящій мандаринъ, уже мечущійся въ предсмертной агоніи. Сначала онъ, какъ и всякій, говоритъ, что желать сдлаться великимъ или обогатиться во что бы то ни стало — то же самое, что ршиться лгать, подличать, пресмыкаться, льстить, обманывать, — то же самое, что согласиться служить тмъ, кто лжетъ, подличаетъ, пресмыкается. Потомъ онъ отрекается отъ этихъ убжденій на томъ основаніи, что вовсе не хочетъ думать, а только слдовать влеченію сердца. Было время, когда онъ еще былъ настолько юнъ, что не могъ дйствовать съ разсчетомъ, но уже настолько созрлъ, что въ его голов носились неопредленныя мысли и туманныя мечты. Еслибы можно было ихъ концентрировать химически, то получился бы не совсмъ чистый осадокъ. Сношенія со свтскою дамой, Дельфиной Нюсенгенъ, дочерью Горіо, довершаютъ его воспитаніе. Онъ видитъ всю ту массу крупныхъ и мелкихъ невзгодъ, изъ которыхъ слагается жизнь высшаго общества, а въ то же время находится подъ вліяніемъ насмшливаго циника Вотрена. ‘Еще два или три урока высшей политики — и вы увидите свтъ такимъ, какъ онъ есть. Важная особа, разыгрывая по временамъ мелкія добродтельныя сцены, удовлетворяетъ каждой своей прихоти при оглушительныхъ крикахъ одобренія глупцовъ… Я съ удовольствіемъ позволю вамъ презирать меня сегодня, потому что потомъ вы меня полюбите. Вы найдете во мн т зіяющія бездны, т сосредоточенныя чувства, которыя глупцы называютъ пороками, но никогда не найдете во мн робости или неблагодарности’. Глаза его ясно видятъ кажущійся лоскъ всего окружающаго. Онъ видитъ, что уставы и законы для наглецовъ служатъ только ширмою, за которою они свободны въ своихъ дйствіяхъ. Куда онъ ни взглянетъ, всюду ложное достоинство, ложная любовь, ложная доброта, ложныя браки. Съ рдкимъ тактомъ изобразилъ Бальзакъ тотъ моментъ въ жизни каждаго даровитаго юноши, когда при вид свтской пошлости у него тяжело становится на сердц и душа наполняется презрніемъ къ людямъ. ‘Одваясь, онъ предался самымъ печальнымъ размышленіямъ, доводящимъ до отчаянія. Онъ смотрлъ на общество какъ на грязное болото, въ которомъ тонетъ по уши каждый, кто только вздумаетъ вступить въ него. Тамъ совершаются лишь мелкія преступленія, — сказалъ онъ себ.— Вотренъ покрупне’. Но по томъ, наконецъ, измривши жерло этого ада, онъ отлично устроивается въ немъ и готовится подняться до верхнихъ слоевъ общества, на постъ министра, на которомъ мы его и встрчаемъ въ позднйшихъ романахъ.

Почти вс стороны Бальзаковскаго таланта нашли себ выраженіе въ этомъ произведеніи, столь широко задуманномъ. Его необычайная живость, его необыкновенный даръ изображать врно типы — вполн гармонируютъ съ тмъ тономъ, который такъ идетъ къ пошлому, истаскавшемуся, грубо острящему обществу собутыльниковъ въ пансіон Вокера. Свтлыхъ личностей почти не встрчается, а потому мало поводовъ для автора впадать въ паосъ. Зато читатель постоянно иметъ случай наслаждаться тою смлостью и врностью правд, съ которыми Бальзакъ анализируетъ душу преступника, кокетки, финансиста и завистливой старой двы. Типъ старика-отца, брошеннаго и забытаго дочерями, именемъ котораго озаглавлена книга, не совсмъ удался. Онъ — печальная жертва, но Бальзакъ слишкомъ уже сентиментальничаетъ по поводу этого. Совсмъ не кстати, напримръ, онъ называетъ Горіо: ‘Ее Christ de la pauvret’. Кром того Бальзакъ придаетъ любви Горіо къ дочерямъ (какъ въ роман ‘Le Bquisition Baire’ любви матери къ сыну) такой приторный оттнокъ, что вамъ противны ея слащавыя проявленія. Но этотъ покинутый старикъ, надъ любовью котораго такъ издваются родныя дочери, играетъ главную роль въ роман и благодаря этому онъ получаетъ единство и цльность, а это производитъ выгодное впечатлніе.

Сатира на общество въ дух Ювенала какъ бы заканчивается мткою эпиграммою. Когда Дельфина отказывается навстить умирающаго отца, чтобы подняться степенью выше на общественной лстниц, она непремнно хочетъ воспользоваться приглашеніемъ, котораго такъ долго и напрасно ожидала, и явиться на балъ къ аристократк г-ж Боссанъ. На этотъ балъ, вдь, стремится ‘tout Paris’. Кром того, она мучится жестокимъ любопытствомъ. Ей хочется полюбоваться слдами мученій на лиц хозяйки, которая получила въ то утро извстіе объ обрученіи своего неврнаго любовника. Мы слдуемъ на Дельфиной, которая детъ на балъ въ своемъ экипаж вмст съ Растиньякомъ. Молодой человкъ знаетъ, что она готова прохать по трупу своего отца, лишь бы явиться на этотъ балъ, но у него нтъ силъ порвать съ нею отношенія. Онъ даже боится прогнвить ее упреками, но не можетъ не сказать нсколькихъ словъ о печальномъ положеніи ея отца. У нея слезы на глазахъ. ‘Но вдь я подурню, — подумала она про себя и слезы высохли.— Завтра я буду ухаживать за отцомъ, не отойду отъ его изголовья’, — сказала она. И она дйствительно думаетъ то, что говоритъ, она не зла, но она — живое воплощеніе общественныхъ дисгармоній, рождена не въ знатной семь, была богата, лишилась своего богатства, благодаря несчастному браку, любитъ наслажденія, пуста и честолюбива. Но у Бальзака не хватило таланта изобразитъ Корделію во всей ея Шекспировской чистот и непорочности: сфера возвышеннаго — не его сфера. За то Регана и Гонерилья вышли у него человчне и ближе къ правд, чмъ у геніальнаго британца.

V.

Однажды, въ 1836 г., Бальзакъ явился возбужденный, торжествующій, къ своей сестр, энергически махая своею тростью, подобно тамбуръ-мажору. На сердоликовомъ набалдашник ея онъ веллъ вырзать турецкими буквами слдующій девизъ султана: ‘Я разрушитель препятствій’. Подражая аккомпанименту военной музыки и бою барабановъ, онъ весело крикнулъ дтямъ: ‘Поздравьте меня, дти, вдь я скоро сдлаюсь геніемъ’. Онъ задумалъ связать въ одно цлое вс свои романы — и написанные, и будущіе и составить изъ нихъ ‘Comdie humniae’. Планъ былъ грандіозенъ и до такой степени оригиналенъ, что подобнаго еще не являлось въ цлой всемірной литератур. Онъ былъ порожденіемъ того же духа системы, который въ своемъ начал поприща внушилъ ему мысль написать цлый рядъ историческихъ романовъ, обнимающихъ собою цлые вка. Новый планъ, конечно, былъ интересне и благотворне: еслибъ онъ удался вполн, то его поэтическія произведенія отличались бы чарующей иллюзіей и правдоподобіемъ историческихъ документовъ. Его произведеніе имло бы законное право считаться цлымъ въ научномъ смысл.

Дантъ въ ‘Божественной Комедіи’ собралъ въ одномъ поэтическомъ фокус все міровоззрніе и весь жизненный опытъ среднихъ вковъ, а его честолюбивый соперникъ задумалъ изобразить полную психологію всхъ классовъ общества своей страны, даже отчасти и своего вка, выводя на сцену дв или три тысячи типическихъ личностей.

Нельзя не согласиться съ тмъ, что результатъ былъ безпримрный. Въ государств Бальзака, какъ и въ дйствительномъ, есть свои министры, свое начальство, генералы, финансисты, ремесленники, купцы и крестьяне. Тамъ есть свои священники, городскіе и сельскіе врачи, люди свтскіе, живущіе по мод, живописцы, ваятели, поэты, писатели и журналисты, свои старинные знатные роды и ‘noblesse de robe’, свои тщеславныя и испорченныя женщины, а также и женщины достойныя любви и обманутыя, свои геніальные писательницы и провинціальные синіе чулки, свои старыя двы и актрисы, наконецъ — своя толпа куртизанокъ. Иллюзія поразительна. Дйствующія лица одного изъ романовъ постоянно встрчаются въ другомъ, и мы видимъ ихъ въ разные періоды ихъ жизни. Поэтому мы можемъ видть, какія перемны происходятъ съ ними. А когда они не являются на сцену, то о нихъ постоянно говорятъ другіе. Мы очень хорошо знакомы съ ихъ наружностями, костюмами, мстопребываніемъ, обыденною жизнью и привычками. Описаніе всего этого до того живо, что такъ и кажется, будто встртишь такую-то личность, непремнно на такой-то улиц, гд она живетъ, или у извстной дамы, знакомой всей аристократіи романовъ, которую обыкновенно она посщаетъ посл полудня.

Кажется даже почти невозможнымъ, чтобы вс эти лица были порожденіями фантазіи, и невольно думается, что они въ то время дйствительно жили во Франціи.

Да, они жили, и жили по всей Франціи. Бальзакъ мало-помалу описалъ почти вс города и провинціи своего отечества {Иссуденъ въ роман’Un mnage de garon’, Дуэ въ ‘Le recherche de Pahsolu’, Алансонъ въ ‘La vieille fille’, Безансонъ въ ‘Albert Savaros’, Сoмюръ въ ‘Eugnie Grandet’, Ангулемъ въ ‘Les deux potes’, Турью ‘Le cur de tour’, Лиможъ въ ‘Le cur de village’, Сансерръ въ ‘La muse du dpartement’ и т. д.}. Совершеню чуждый поползновенія осмивать провинцію, онъ ставитъ себ задачею изобразить по возможности врно особенности ея застоявшейся жизни, ея добродтели, коренящіяся въ преданности судьб и ея пороки, источникъ которыхъ — мелочность. Но въ его произведеніяхъ преобладаетъ Парижъ, только его Парижъ не тотъ, какимъ онъ былъ 400 лтъ тому назадъ и какимъ онъ изображается въ ‘Notre-Dame de Paris’. Это не идеальный Парижъ Виктора Гюго, абстрактный Іерусалимъ ума и просвщенія, а дйствительный, новйшій городъ со всмъ его весельемъ, бдствіями и скандалами, единственное чудо свта въ новйшее время. Онъ далеко оставляетъ за собою семь чудесъ древняго міра. Это громадный полипъ съ сотнею тысячъ рукъ, все притягивающій къ себ, и далекое и близкое, — громадный ракъ, разъдающій Францію. Парижъ временъ Бальзака весь въ его произведеніяхъ по своими узкими улицами, которыя онъ изображаетъ въ вид расходящихся лучей, подобно Рембрандту, со своимъ шумомъ и гамомъ, съ криками разнощиковъ раздающимися съ ранняго утра, съ вечернимъ хоровымъ пніемъ множества голосовъ. И онъ передаетъ это пніе съ врностью музыканта. Онъ, подобно посвященнымъ древнихъ мистерій, насыщался звуками барабана и кимваловъ {Прочтите, напримръ, замчательное введеніе къ повсти ‘La fille aux yeux d’or’, идея которой, къ сожалнію, антипатична. Въ немъ парижская суета, веселье и роскошь изображены языкомъ почти музыкальнымъ.}. Онъ все знаетъ въ Париж — архитектуру его домовъ, мебель въ квартирахъ, атмосферу въ его бюро и мастерскихъ, исторію его богатствъ, рядъ владльцевъ его музеевъ, туалеты дамъ, счеты портныхъ, шьющихъ на разныхъ денди, фамильные процессы, состояніе здоровья обывателей, родъ ихъ пищи, потребности и желанія всхъ слоевъ населенія. Онъ сроднился съ нимъ. Современные ему романтики уносились мыслью далеко отъ Парижа, слабо освщеннаго для нихъ лучами солнца, закутаннаго туманомъ, отъ его новйшихъ буржуа, — въ Испанію, въ Африку, на Востокъ, для него, напротивъ, ни одно солнце не свтило такъ привтливо, какъ парижское, и ни какіе другіе предметы не были интересне. Въ то время, какъ вс вокругъ него старались вызвать тни далекаго или минувшаго прекраснаго, неприглядное въ дйствительномъ мір столь же мало пугало его, какъ ботаника — крапива, какъ естествоиспытателя — змя, или болзнь — врача. На мст Фауста онъ, наврное, никогда не сталъ бы вызывать изъ могилы древнегреческую Елену. Скоре онъ послалъ бы за своимъ другомъ Видокомъ, бывшимъ каторжникомъ, а въ то время префектомъ парижской полиціи, и заставилъ бы его разсказывать свои приключенія.

Путемъ наблюденія добываетъ онъ массу разныхъ данныхъ, и изложеніе всего подмченнаго во введеніяхъ къ романамъ часто утомляетъ и запутываетъ читателя. Иной разъ онъ долго описываетъ наружность, лицо, даже носъ, и читатель, не видя ничего этого, скучаетъ. Но его пылкая, творческая фантазія иногда такъ переработываетъ и сливаетъ въ одно цлое вс эти мелочи, удержанныя сильною памятью, какъ Бенвенуто Челлини — тарелки и ложки, отливая своего Персея. Гёте говоритъ (см. ‘Дневникъ 25 февраля 1780 г.’): ‘Въ этой куч я ничего не понимаю. Но я положилъ дровъ и соломы въ печку и напрасно стараюсь согрться, хотя подъ ними лежать уголья и всюду идетъ дымъ, наконецъ-то въ одномъ уголк пробивается пламя и охватываетъ всю массу’. У Бальзака дымъ и чадъ въ описаніяхъ всегда чувствуются, за то нтъ недостатка и въ пламени.

Вдь онъ былъ не только наблюдатель, но и творецъ, человкъ видній. Если онъ ночью между 11 и 12 часами встрчалъ рабочаго съ женой, возвращающихся изъ театра, то ему пріятно было слдить за ними до самаго дома, ходя взадъ и впередъ по улиц, по другую сторону бульвара, близъ котораго они жили. Мать брала за руки ребенка и привлекала его къ себ, въ это время они сначала обмнивались мнніями объ игранной пьес, потомъ говорили о деньгахъ, которыя приходилось получить въ уплату на другой день, и мысленно расходовали ихъ на двадцать манеровъ. Они не соглашались между собою и разражались бранью, потомъ Бальзакъ внимательно выслушивалъ жалобы ихъ на долгую зиму, на дороговизну картофнля и топлива. Говоря его же энергическимъ слогомъ (въ введеніи къ ‘Facio Cane’) онъ жилъ жизнью жены рабочаго, чувствовалъ ея лохмотья на своей спин, носилъ ея дырявые башмаки. Ея желанія и потребности глубоко западали ему въ душу, она до того сливалась съ его душой, что онъ какъ бы грезилъ на яву. Онъ раздлялъ ея досаду на хозяевъ мастерской, каторые притсняли ее, или возвращали ея счеты неоплаченными. Въ такомъ возбужденномъ душевномъ состояніи онъ оставлялъ вс свои привычки, становился друтимъ человкомъ, человкомъ своего времени. Онъ не только создавалъ лица, но и жилъ ихъ жизнью, они мало-по-малу стали для него до такой степени реальными, что онъ говорилъ о нихъ со своими знакомыми какъ о живыхъ людяхъ. Отправляясь однажды въ мстность, которую онъ хотлъ описать, онъ сказалъ: ‘Я ду въ Алансонь, гд живетъ г-жа Кормонъ, и въ Гренобль, гд живетъ докторъ Бенасси’. Сестр онъ сообщалъ всти изъ міра вымышленнаго, какъ бы изъ кружка общихъ знакомыхъ: ‘Знаешь ли, на комъ женится Феликсъ де-Ванденессъ? — на m-lle де-Гранвиль. Это очень счастливая партія. Гранвили очень богаты, хотя m-lle Белльфёльи очень дорого обошлась этой фамиліи’. Однажды Жюль Сандо говорилъ съ Бальзакомъ о его больной сестр, а тотъ слушалъ его нсколько времени разсянно, потомъ прервалъ тамми словами: ‘Все кто хорошо, любезный другъ, но воротимся къ дйствительности, поговоримъ объ Эжени Гранде’. Нужно было самому въ неимоврной степени чувствовать иллюзію, чтобы почти съ такою же силою передавать ее другимъ. Его фантазія обладала деспотическою силою, не допускавшею никакихъ сомнній,-греки называли это (убдительность). Ей онъ подчинялся и въ обыденной жизни. Въ числ проектовъ, придуманныхъ имъ для того, чтобъ избавиться отъ долговъ, былъ слдующій: застроить оранжереями голую, безлсную мстность въ небольшомъ его помстьи, Les jardies, купленномъ имъ съ тмъ, чтобы дать обезпеченіе матери. На нихъ будетъ идти мало топлива, потому что нтъ деревьевъ, и лучи солнца же встрчаютъ преграды. Въ этихъ оранжереяхъ онъ хотлъ развести 100.000 ананасныхъ деревьевъ, и если продавать каждый ананасъ во 5 фр. вмсто 20, какъ обыкновенно, то они за вычетомъ расходовъ будутъ давать счастливому владльцу ежегоднаго дохода до 400.000 фр. и ему не придется поставлять ни одной рукописи’. Бальзакъ мысленно вдыхалъ уже въ себя тропическій ароматъ оранжерей и съ такою убдительностью излагалъ свой планъ, что друзья не шутя подыскивали ему на бульвар лавочку для продажи ананасовъ съ непосаженныхъ еще деревьевъ и толковали о форм и цвт вывски. А въ другой разъ онъ — неизвстно какимъ логическимъ путемъ — дошелъ до убжденія, что открылъ мсто близъ Парижа на Сен, гд Туссенъ Лувертюре завоевалъ свои сокровища. Онъ такъ краснорчиво доказывалъ своимъ друзьямъ, Жюлю Сандо и Теофилу Готье, что онъ найдетъ ихъ тамъ, что эти люди, вообще далеко не шальные, въ 5 часовъ утра, вооруженные заступами, тайкомъ ускользнули изъ Парижа, какъ преступники, и принялись копать, но, разумется, не нашли ничего. Къ фантазіи Бальзака какъ нельзя боле идетъ эпитетъ могучая.

Эта фантазія, господствовавшая надъ другими, была также и его деспотомъ. Она не давала ему покоя, не довольствовалась составленіемъ плана, свтлыми, хотя безплодными радостями художника, — она побуждала его непрестанно творить, потому что иначе мимолетные образы вдохновенія улетаютъ. Въ роман ‘La cousine Bette’ онъ говоритъ о личноcти геніальнаго Венцеслава Штейнбока словами великаго поэта: ‘Я съ отчаяніемъ принимаюсь за работу и оставляю ее съ грустью’. Это, очевидно, лишь скромная форма собственнаго признанія. И онъ прибавляетъ: ‘Пусть знаютъ это непосвященные! Если художникъ не безъ размышленія принимается за свое дло, не такъ, какъ Курцій бросается въ пропасть, или какъ солдатъ — на непріятельскіе шанцы, и если онъ не работаетъ въ этомъ кратер, какъ рудокопъ, котораго заваливаетъ осыпавшаяся земля, — если онъ только смотритъ на затрудненія, вмсто того, чтобы постепенно преодолвать ихъ, то онъ будетъ свидтелемъ гибели своего таланта’. Тотъ способъ творческой дятельности, о которомъ онъ говоритъ, есть его собственный, но не единственный и не лучшій. Боле спокойные художники, мене охваченные потокомъ новаго времени, съ яснымъ взоромъ и не волнуясь стоятъ надъ клокочущимъ кратеромъ труда. Они составили себ взглядъ, въ силу котораго никогда не работаютъ механически, скучая за работой, какъ авторъ романовъ ‘Cur de village’ и ‘Mdecin de campagne’. Но и то правда, что часто въ ихъ произведеніяхъ нтъ того пыла, который сдлался потребностью для нервовъ новйшаго художника.

Въ обширномъ предисловій къ ‘La comdie humaine’ Бальзакъ объяснилъ свои взгляды на дло и на самую цль свою. Въ самомъ начал онъ высказываетъ презрніе къ обычной манер писать исторію. ‘Если,— говоритъ онъ,— вы читаете сухіе и скучные перечни сообщеній, называемые исторіей, то вы замтите, что писатели всхъ странъ и всхъ временъ забываютъ объ исторіи нравовъ’. Онъ хочетъ по возможности пополнить этотъ проблъ изъ общаго инвентаря страстей, добродтелей и пороковъ онъ намревается создать характеры и выработать типическія личности. Такимъ образамъ, при большомъ терпніи и усидчивости, онъ напишетъ для Франціи XIX в. такую книгу, какой, къ несчастію, не оставили намъ ни Римъ, ни Аины, ни Тиръ, ни Мемфисъ, ни Персія, ни Индія. Мы видимъ, какъ плохо онъ судилъ объ исторіи, — его скудныя историческія свднія благопріятствовали такому суровому приговору. Да онъ и не былъ историкъ, но, какъ онъ самъ себя опредлилъ врно и мтко, естествоиспытатель своего вка. Онъ ссылается на Жоффруа С.-Илера, который указалъ на однородность творчества въ разныхъ сферахъ. Передъ знатокомъ естественныхъ наукъ онъ чувствуетъ себя какъ бы докторомъ наукъ соціальныхъ. ‘Общество, смотря по той офер, въ которой вращается дятельность человка, создаетъ изъ него столько же различныхъ людей, сколько есть варіантовъ въ физіологіи. Разницу между солдатомъ, рабочимъ, чиновникомъ, адвокатомъ, празднолюбцемъ, ученымъ, государственнымъ человкомъ, купцомъ, морякомъ, поэтомъ, обитателемъ богадльни и пр.. конечно, трудне опредлить, но она столь же велика, какъ между волкомъ, львомъ, осломъ, верономъ, акулою, морской собакою и овцою’. Аналогія эта больше остроумна, чмъ врна, и самъ Бальзакъ чувствуетъ необходимость оговориться, что въ соціальномъ мір напр. женщина не всегда бываетъ самкою мужа и вообще одна и та же личность въ обществ можетъ мнять свое положеніе, а между тмъ, напримръ, акула не можетъ сдлаться моржомъ. Собственно мысль Бальзака та, что его способъ изученія человчества въ сущности тотъ же самый, какъ и способъ естествоиспытателя. Онъ никогда не морализируетъ и никого не осуждаетъ, никогда не играетъ роли оратора или проповдника, чувствуя къ чему-нибудь отвращеніе или симпатію, онъ не теряетъ изъ виду врности изображенія. Для него, какъ и для естествоиспытателя, нтъ ничего слишкомъ малаго и ничего слишкомъ великаго, — онъ все съ одинаковымъ интересомъ анализируетъ и объясняетъ. Если смотрть въ микроскопъ на паука, то онъ по устройству тла будетъ больше и разнообразне самаго громаднаго слона. Съ научной точки зрнія, величественный левъ — лишь кусокъ мяса, костей и пр., ходящій на четырехъ ногахъ. Способу питанія и форм зубовъ соотвтствуетъ устройство черепа, лопатокъ, мускулъ и ногтей, и оно объясняетъ его величіе. То, что при извстномъ взгляд кажется отвратительнымъ и грязнымъ преступленіемъ, съ иной точки зрнія представляется лишь блестящимъ порокомъ, и Бальзакъ это понималъ. Уже въ ‘Eugnie Grandet’ есть мста, доказывающія это. Настаетъ время, когда Евгенія должна признаться своему скряг-отцу, что у нея уже нтъ больше дукатовъ, что она вс ихъ раздарила, и авторъ говоритъ: ‘Въ теченіе трехъ дней должна разыграться ужасная драма, мщанская трагедія безъ яда, кинжала и крови, но она будетъ еще ужасне всхъ тхъ драмъ, какія разыгрались въ знаменитомъ род Атридовъ’. Это значитъ: ‘мой мщанскій романъ трагичне вашихъ классическихъ трагедій’. Въ другомъ роман, въ которомъ начальница одного женскаго пансіона горько жалуется на то, что у нея берутъ воспитанницъ, Бальзакъ говоритъ: ‘Хотя лордъ Байронъ вложилъ въ уста Тассо соотвтственныя его положенію жалобы, но он далеко не такъ врны правд, какъ жалобы г-жи Буке’. Это значитъ: ‘мелочная пошлость, изображаемая мною энергическими чертами, гораздо занимательне всхъ возвышенныхъ отвлеченностей’. Въ роман ‘Величіе и паденіе Сезара Бирото’ онъ не только самымъ заглавіемъ шутливо намекаетъ на книгу Монтескьё, но и съ геніальною смлостью сравниваетъ процвтаніе и упадокъ добраго парижскаго парфюмера съ перипетіями троянской войны и наполеоновскаго владычества. ‘Троя и Наполеонъ — только матеріалы для эпопеи. Пусть эта исторія будетъ эпосомъ изъ мщанской жизни, на которую ни одинъ поэтъ не обращалъ до сихъ поръ вниманія, какъ она ни кажется чуждою всякаго величія, тмъ не мене она самая величественная, — здсь дло идетъ не объ неудачахъ отдльнаго человка, а о бдствіяхъ цлаго сословія’. Это значитъ: ‘въ поэзіи, собственно говоря, нтъ ничего ни великаго, ни малаго, изъ борьбы съ жизнью парфюмера я могу создать героическую эпопею, я чувствую и доказываю, что дянія скромной частной жизни, если ихъ изобразить съ ихъ причинами и слдствіями, настолько же важны, какъ и величайшіе перевороты въ жизни народовъ’. Когда въ его произведеніи ‘Un mnage de garon’ красивый и хитрый забіяка Максаисъ Жиле гибнетъ на дуэли, то поэтъ говоритъ наконецъ: ‘Такъ умеръ одинъ изъ тхъ людей, которые были бы въ состояніи совершить великіе подвиги, еслибъ ихъ перенесли въ обстановку благопріятную для нихъ, — человкъ, котораго сама природа одарила, какъ дитя балованное: она дала ему мужество, хладнокровіе и политическую мудрость Цезаря Борджіа’. Такъ мтки послднія слова, что тщательно кажется, будто только теперь онъ вполн понимаетъ Макса. Какъ порокъ, такъ и добродтель являются у Бальзака продуктомъ извстныхъ условій. Хотя онъ иметъ слабость, говоря о врности долгу и самопожертвованіи въ дух довольно строгаго католицизма, иногда расплываться и сентиментальничать, однако не забываетъ указать на различныя источники добродтели: врожденную холодность чувствъ, гордость, полусознательный умный разсчетъ, наслдственное благородство мыслей, раскаяніе женщинъ, наивность мужчинъ, или благочестивую надежду на воздаяніе въ будущей жизни. Чтобы вполн понять, какъ сильно было его поэтическое дарованіе даже въ позднйшій періодъ его жизни, прочтите ‘Uu mnage de garon’, ‘Cousine Bette’ и ‘Illusions perdues’.

Въ первомъ изъ названныхъ нами романов, мене другихъ извстномъ, авторъ въ необыкновенно мрачной картин даетъ намъ характеристику цлаго небольшаго города и одной фамиліи, члены которой живутъ и тамъ, и въ столиц. Гладкое дйствующее лице — это истаскавшійся грубый офицеръ наполеоновской гвардіи, живое воплощеніе деспотическаго эгоизма сильной натуры. Онъ своего рода miles gloriosus, не робкій, но преступный. Въ другомъ роман, самомъ извстномъ произведеніи Бальзака, авторъ съ неподражаемою правдою изображаетъ гибельное слдствіе неумренности въ чувственныхъ наслажденіяхъ. Шекспиръ едва ли съ такою художественностью и врностью обработалъ эту тему въ драм ‘Антоній и Клеопатра’. Наконецъ въ роман ‘Illusions perdues’ авторъ возстаетъ противъ злоупотребленій печати, какъ орудія демократическихъ тенденцій.

Заглавіе этого замчательнаго романа характеризуетъ Бальзака. До извстной степени онъ годился бы въ заглавіе всхъ его произведеній, но ни одно изъ нихъ не раскрываетъ намъ въ такой полнот взгляда его на новйшую культуру. Онъ здсь смотритъ на пагубныя стороны журнальной дятельности какъ на темныя стороны общественной жизни вообще. Подобно большинству великихъ писателей, не дожившихъ до старости, Бальзакъ имлъ мало причинъ восхищаться тми критическими отзывами, какихъ удостоивала его печать. Его не понимали, а лучшіе критики, какъ, напримръ, Сенъ-Бёвъ, были слишкомъ близки въ нему до времени, чтобъ уразумть вс это достоинства, онъ же съ своей стороны жилъ одиноко, не длалъ ни шага, вопреки обыкновенію парижанъ, чтобы добиться похвальнаго отзыва своимъ произведеніямъ, а успхами своими нажилъ себ много завистниковъ. Въ ‘Illusios perdues’ онъ вывелъ на сцену такъ-называемую малую прессу, и журналисты, которыхъ онъ задлъ не простилъ ему этого. Главную роль между ними игралъ Жюль Жаненъ, который очень врно изображенъ въ роман только не въ очень выгодномъ свт. Тмъ любопытне его критика на этотъ романъ. Она появилась въ Rvue de Paris 1839 года, въ которомъ и Бальзакъ былъ дятельнымъ сотрудникомъ, но, конечно, вышелъ, когда журналъ началъ такъ сказать процессъ противъ него. Критика же Жанена зла, мелочна, остроумна, но она не пережила романа, который хотла убить.

Молодой, бдный провинціальный поэтъ, красивый какъ Антиной, слабо-характерный и не очень даровитый, прізжаетъ въ Парижъ съ знатною дамой. Дама эта — красивый синій чулокъ. Любовныя отношенія ихъ должны были завершиться сожительствомъ въ столиц, но вдругъ дама, принятая какъ равная въ большомъ свт, взглянула совсмъ иными глазами на себя и на своего рыцаря. Послдовало отчужденіе и разрывъ съ ея стороны, Люсьена затмваетъ какой-то 50-ти лтній дэнди. Между тмъ провинціалъ перевоспитывается, длается парижаниномъ. Его цль — выступить въ качеств поэта, онъ написалъ романъ и томикъ стихотвореній и сошелся съ небольшимъ кружкомъ молодыхъ людей съ благородными стремленіями. Передъ нимъ — цлые мсяцы нищеты, покорности судьб, усиленныхъ трудовъ и робкихъ надеждъ. Но онъ сильно жаждетъ мимолетныхъ наслажденій, славы и мщенія всмъ тмъ, кто унизилъ неопытнаго пришельца. Малая пресса даетъ ему средства вполн удовлетворить этимъ стремленіямъ, у него кружится голова, и онъ, что называется, очертя голову бросается въ журналистику.

Люсто ведетъ его въ магазинъ богатаго книгопродавца и владльца газеты Palais-Royal. При каждомъ слов, которое говоритъ книгопродавецъ, онъ выросталъ въ глазахъ Люсьена. Послдній видлъ, что и политика, и литература сосредоточиваются въ этомъ магазин, какъ въ центр. При вид одного знаменитаго поэта, встрченнаго имъ тутъ и продававшаго журналисту изданіе своей музы, — непризнанный великій человкъ изъ провинціи пришолъ къ ужасному выводу. ‘Деньги — вотъ ключъ ко всмъ загадкамъ. Онъ чувствовалъ себя одинокимъ, безвстнымъ, и лишь отъ ненадежнаго друга завислъ его успхъ. Онъ обвинялъ своихъ истинныхъ и преданныхъ друзей литературнаго cnacle въ томъ, что они рисовали ему жизнь въ ложномъ свт и помшали броситься въ борьбу съ перомъ въ рук’. Изъ книжнаго магазина друзья идутъ въ театръ. Люсто всюду встрчаютъ привтливо, какъ журналиста. Директоръ разсказываетъ ему, что затялась было интрига противъ него съ цлью отбить одну пьесу, но богатые поклонники двухъ его красавицъ актрисъ заплатили за нее дороже и все разстроила. Въ Театр, какъ и въ книжномъ магазин, и у издателя, и въ редакціи газеты — ни слова объ искусств и истинномъ дарованіи. Чеканный молотокъ какъ будта непрерывно стучитъ по его голов и сердцу. Подъ вліяніемъ всего видннаго и слышаннаго литературная совсть его смягчается, онъ длается литературнымъ и театральнымъ критикомъ въ небольшой газет безъ всякаго направленія. Его любитъ и содержитъ молодая актриса и онъ все глубже погружается въ пошлость жизни человка, продавшаго себя. Униженіе его доходитъ до крайности, когда онъ, по вол главнаго редактора, долженъ написать злой пасквиль на книгу своего лучшаго друга, которую самъ одобряетъ. Раньше, чмъ статья была напечатана, онъ стучится у двери этого писателя, чтобы попросить у него прощенія. Его возлюбленная умираетъ, онъ такъ обднлъ, что сочинялъ нескромныя шансонетки у ея смертнаго одра, чтобы было на что похоронить ее. Наконецъ, онъ беретъ въ вид подарка деньги отъ ея горничной, такъ постыдно заработанныя, и на нихъ ршается хать въ провинцію. Все это ужасно, но все это — истина, ужасная истина. Это — единственное произведеніе, въ которомъ Бальзака покидаетъ безпристрастіе естествоиспытателя. Онъ всегда сохранялъ душевное спокойствіе, но здсь приходитъ въ ярость и бичуетъ.

VI.

Мишле въ своей ‘Исторій Франція’ начинаетъ новую эпоху культуры съ того времени, когда кофе входитъ въ общее употребленіе. Это уже крайность, но можно безъ преувеличенія утверждать, что въ слог и манер Вольтера можно видть вліяніе кофе, какъ у многихъ боле раннихъ писателей — вліяніе вина. Бальзакъ очень много работалъ и принужденъ былъ освжать свои силы на ночь большимъ количествомъ кофе, но это разрушало его организмъ. Не помню, кто именно сказалъ про него очень мтко: ‘Онъ жилъ благодаря 50.000 чашекъ кофе и эти же 50.000 чашекъ свели его въ могилу’.

Въ его произведеніяхъ замтна сильная спшность работы и крайнее раздраженіе нервовъ, но, по всей вроятности, обдумывай онъ тщательне свои произвденія, они не были бы такъ живы, не читались бы съ такимъ увлеченіемъ. Неимоврная сутолока во всемірномъ город, бшеная конкурренція, лихорадочная дятельность по части изобртенія, жажда наслажденій, несмолкаемый шумъ станковъ, постоянный огонь въ кухняхъ и лампахъ — все это одушевляло и согрвало его произведенія. Онъ жилъ среди работы и рабочихъ какъ въ родной стихіи, видлъ только работу, насколько глазъ могъ видть, какъ морякъ видитъ только море. Въ послднія семнадцать лтъ безмолвіе его отшельнической жизни нарушалось и оживлялось корреспонденціею съ одной женщиной, жившей далеко отъ него, которой онъ давалъ отчетъ въ каждомъ проведенномъ дн. Эти отношенія съ легкою маскировкою изображены въ роман ‘Albert Savarus’. Во время одной поздки Бальзакъ познакомился съ польскою графиней, Ганскою. Между ними началась переписка въ 1833 году, прерывавшаяся лишь на время ихъ рдкихъ встрчъ гд-нибудь въ Европ. Она принимала тонъ все боле интимный, а въ 1850 году Бальзакъ женился на этой дам, которую такъ долго обожалъ и которая за нсколько лтъ передъ тмъ овдовла. Трудно опредлить ея вліяніе на писателя, такъ какъ ей обязаны появленіемъ въ свтъ столь разнородныя произведенія, какъ романъ въ дух Сведенборга ‘Seraphita’ и умная повсть ‘Modeste Mignon’.

Хотя Бальзакъ въ теченіе долгахъ лтъ пламенно желалъ этого союза, но по собственной вол откладывалъ его, пока баснословные долги были уплачены, такъ что онъ могъ съ честью начать новую жизнь. Онъ устроилъ въ Париж красивое помщеніе для своей невсты и счастливымъ, хотя уже далеко не молодымъ, женихомъ отправился въ ея помстье въ Малороссіи.

Тамъ, еще до свадьбы, отпразднованной въ Бердичев, у него открылась болзнь, вслдствіе долголтняго неумреннаго напряженія силъ, которая и свела его въ могилу. Брачное сожительство супруговъ было кратковременно. Въ март 1850 года была свадьба, а чрезъ три мсяца Бальзакъ былъ уже въ могил. ‘Какъ только готовъ домъ, — говоритъ турецкая пословица, — приходить смерть’. Она пришла въ то время, когда Бальзакъ стоялъ на высот своего творчества. Никогда еще не писалъ онъ лучшихъ, боле глубокихъ произведеній, какъ въ послдніе годы, передъ смертью. Поэтому можно сказать, что онъ стоялъ на высот своей славы. Она пріобрталась медленно. Когда онъ написалъ 20 или 30 романовъ, но не пользовался еще большой извстностью, писатели младшаго поколнія начали сближаться съ нимъ и почтительно идти по его слдамъ. Онъ рекомендовалъ имъ трудолюбіе, уединенную жизнь, но прежде всего чистоту нравовъ, если они хотятъ чего-нибудь достичь въ литератур, онъ допускалъ писаніе посланій къ предмету любви, ‘потому что они образуютъ слогъ’. Съ удивленіемъ выслушали они эти наставленія изъ устъ человка, произведенія котораго въ періодической печати постоянно вызывали громкіе вопли о ихъ безнравственности, повторявшіеся на разные лады. Они не знали, что это всегда первая и послдняя уловка литературнаго ничтожества противъ всего живаго и здороваго на литературной почв. Несмотря на вс нападки, его имя входило въ славу. Современники стали мало-по-малу сознавать, что въ лиц Бальзака они имютъ одното изъ тхъ истинно великихъ писателей, которые кладутъ свою печать на произведенія искусства. Онъ не только далъ новую форму роману, но, какъ истинный сынъ того вка, въ который наука все боле и боле вторгается въ область искусства, указалъ методъ наблюденія и описаній, усвоенный и впослдствіи примненный къ длу другими. Его имя было славно и само по себ, но кто основываетъ школу, того имя — легіонъ. Однако при жизни онъ не пріобрлъ себ полной славы и это зависло отъ двухъ недостатковъ его произведеній. Его слогъ былъ неровенъ: то онъ былъ очень простъ, то высокопаренъ, а недостатокъ обработки слога всегда иметъ большое значеніе, потому что именно хорошимъ слогомъ отличаются художественныя произведенія литературы отъ обыкновенныхъ. Въ особенности къ этому строги французы, столь чуткіе въ реторическомъ отношеніи. Но по смерти Бальзака его произведенія стали расходиться и въ чужихъ странахъ, а тамъ мало обращали вниманія на этотъ недостатокъ. Кто настолько понимаетъ языкъ, что можетъ на немъ читать, но не можетъ вполн оцнить всхъ его тонкостей, тотъ легко прощаетъ стилистическія погршности, если он вознаграждаются крупными внутренними достоинствами. Въ такомъ именно положеніи была вся европейская публика, читавшая романы Бальзака. Образованные итальянцы, австрійцы, поляки, русскіе и т. д. читали его съ наслажденьемъ и не замчали недостатковъ формы. Но мы не хотимъ этимъ сказать, что эти недостатки романовъ Бальзака не помшаютъ ихъ долговчности. Все не обработанное или слабо обработанное не живуче. Громадная ‘Comdie humaine’, какъ и картина въ 10 тыс. стадій въ длину, о которой говоритъ Аристотель, не можетъ считаться однимъ произведеніемъ и отрывки цлаго сохранятся во всемірной литератур лишь соотвтственно своимъ художественнымъ достоинствамъ. По прошествіи вковъ они будутъ лишь матеріаломъ для исторіи культуры, но читать ихъ не будутъ.

Къ недостаткамъ формы у Бальзака нужно прибавить еще боле крупный недостатокъ — бдность идеи. Его не могли вполн оцнить при жизни, потому что онъ великъ только какъ поэтъ, но въ поэт привыкли видть духовнаго вождя, а Бальзакъ не былъ имъ. Его непониманіе великихъ религіозныхъ и соціальныхъ идей вка, которыя такъ рано и съ такою ясностью усвоили себ Викторъ Гюго, Жоржъ Зандъ и многіе другіе, ослабляло впечатлніе, производимое великимъ талантомъ этого естествоиспытателя человческаго духа. Его политическія и религіозныя теоріи чисто-абсолютистическаго характера отталкивали всхъ. Сначала читатели только улыбались, когда романистъ, зараженный сенсуализмомъ и революціоннымъ духомъ, ссылался на доктринеровъ подъ блымъ знаменемъ, на Жозефа де-Местра и Бональда, но мало-по-малу поняли, что онъ не уяснилъ себ этихъ вопросовъ.

Чувственная подкладка всего его существа и необыкновенно сильная фантазія привели его къ мистицизму въ дл науки и религіи. Животный магнетизмъ, который уже въ 1820 г. играхъ важную роль въ литератур, какъ средство къ объясненію психологическихъ процессовъ, сталъ предметомъ его увлеченій. Въ ‘La peau de chagrin’, ‘Seraphita’, ‘Louis Lambert’ воля опредляется какъ сила, подобная сил пара, — какъ жидкость, которая можетъ измнять все, даже абсолютные законы природы. Несмотря на то, что Бальзакъ былъ человкъ новаго закала, онъ былъ настолько романтикъ, что питалъ влеченіе къ ‘тайнымъ наукамъ’.

И природа, и воспитаніе готовили его къ разумному наслажденію жизнью. Но уже въ молодыхъ лтахъ посвященный въ тайны испорченнаго общества, возмущаясь противъ всякой безпорядочности, онъ искалъ узды для распущеннаго человчества и нашелъ ее въ господствующей церкви. Вотъ отчего часто мы замчаемъ у Бальзака такое рзкое противорчіе между чувственными инстинктами и аскетическими стремленіями, въ особенности когда онъ размышляетъ о взаимныхъ отношеніяхъ обоихъ половъ, благодаря этому-то контрасту его романы: ‘Le lys dans la valle’, считаемый имъ за образцовое произведеніе, ‘Les mmoires de deux jeunes maries’ — производятъ непріятное впечатлніе. Этимъ же объясняется и часто встрчающееся у него противорчіе между основными философскими взглядами и клерикальными тенденціями. Въ предисловіи къ полному собранію своихъ сочиненій онъ объясняетъ, что человкъ самъ по себ ни хорошъ, ни дуренъ, и что общество всегда длаетъ его лучшимъ, — стало-быть безсознательно высказывается рзко противъ основнаго ученія церкви. Чрезъ нсколько строкъ онъ превозноситъ католицизмъ, какъ ‘единственное ученіе, подавляющее порочныя человческія наклонности’, и требуетъ, чтобы воспитаніе были вврено духовенству. Мысль объ испорченныхъ наклонностяхъ вка довела его до того, что онъ смотрлъ на народъ, на прислугу, на крестьянъ почти какъ на общихъ враговъ всякаго собственника и въ такомъ дух изображалъ ихъ. Замтьте его комическія выходки противъ пословъ въ ‘Cousine Bette’ и типы крестьянъ въ роман ‘Les paysans’. Его конькомъ были нападки на демократовъ, на либераловъ, на об палаты и на представительную форму правленія вообще.

При всемъ его крупномъ и блестящемъ талант ему кое-чего не хватало, для выраженія чего у французовъ нтъ слова, но что нмцы называютъ образованіемъ (Bildung). Ему не доставало также спокойствія, необходимаго для пріобртенія образованія. Спокойствіе никогда не имла его дятельная натура, не знавшая устали, постоянно витавшая въ мір фантазіи. Но онъ обладалъ тмъ, что для поэта важне всякаго образованія — сильнымъ талантомъ и любовью къ истин. Кто стремится только къ прекрасному, тотъ изображаетъ только стволъ и верхушку человческаго древа. Но онъ изображалъ человка со всми корнями его бытія и для него было въ особенности важно, чтобы сплетеніе корней, часть растенія, скрытая въ земл, отъ которой зависитъ жизнь цлаго, была раскрыта для зрителя во всей своей самобытности. Проблы въ его образованіи не помшаютъ потомству учиться у него.

‘Русская Мысль’, No 6, 1881

OCR Бычков М. Н.

БАЛЬЗАКЪ.

Георга Брандеса.

I.

II.

IV.

V.

VI.

Читайте также: