Бьернстьерн Бьернсон, Брандес Георг, Год: 1881 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 36 минут(ы)

(Georg Brandes: ‘Moderne Geister’. 1887).

За предлами своего отечества Бьёрнстьернъ Бьёрнсонъ извстенъ какъ великій поэтъ. Для Норвегіи онъ боле, чмъ поэтъ. Онъ не только написалъ для своего народа прекрасные разсказы, псни и драмы, онъ изо дня въ день живетъ съ этимъ народомъ, находится въ непрерывномъ общеніи съ нимъ. Онъ, способный къ созданію самой тонкой и самой нжной поэзіи, не пренебрегаетъ работой журналиста и народнаго оратора, когда дло идетъ о томъ, чтобъ опроверженіемъ какого-либо заблужденія или неправды, распространеніемъ простой, но еще не признанной истины содйствовать нравственному и политическому воспитанію норвежскаго народа. Отъ него исходитъ дыханіе жизни. Куда бы ни проникалъ его духъ въ данное мгновеніе, всюду развивается самопознаніе и любовь къ истин, всюду стряхиваются національные пороки, всюду возростаетъ интересъ ко всмъ духовнымъ, всмъ общественнымъ вопросамъ, а вмст съ интересомъ ростетъ и здоровая вра въ свои силы. Онъ въ самомъ широкомъ смысл понялъ миссію поэта.

Въ своей рчи при открытіи памятника Вергеланду 17 мая 18811 Бьёрнсонъ сказалъ слдующее о своемъ великомъ предшественник, европейскомъ поэт, который ближе всхъ подходитъ къ Шелли:

‘Вы, конечно, вс слыхали о томъ, что Генрикъ Вергеландъ, въ теченіе одного періода своей жизни, ходилъ съ карманами, полный древесныхъ смянъ, во время своихъ прогулокъ разбрасывалъ ихъ пригоршнями и старался уговорить своихъ товарищей длать то же самое, такъ какъ никто не знаетъ, какія изъ этихъ смянъ взойдутъ. Это такая чистосердечная и трогательно поэтическая черта любви къ отечеству, что она стоитъ на одинаковой высот съ лучшими изъ его произведеній’.

То, что здсь разсказывается въ буквальномъ смысл о Вергеланд, можетъ, въ боле высокомъ значеніи, быть примнено къ Бьёрнсону. Онъ — великій сятель Норвегіи. Эта страна — страна утесовъ, каменистая, дикая и голая. Смя падаетъ на каменистую почву, и иныя зерна уносятся втромъ. Но Бьёрнсонъ неутомимо продолжаетъ свою дятельность. Очень многія изъ его смянъ уже взошли, не одно дерево, посаженное имъ, стоитъ уже въ цвту, а что касается плодовъ, то, работая, онъ думаетъ не объ одномъ теперь живущемъ поколніи.

I.

Стоитъ только взглянуть на Бьёрнсона, чтобъ убдиться въ томъ, такъ превосходно былъ онъ подготовленъ природой къ горячей борьб, которую ведетъ за собой литературная жизнь въ большинств странъ, но въ особенности на воинственномъ свер. Не часто приходится видть такія широкія плечи, такую мощную фигуру, какъ бы созданную для того, чтобы быть высченной изъ гранита.

Нтъ, пожалуй, работы, которая такъ возбуждала бы вс жизненныя силы, такъ напрягала бы нервы, такъ изощряла и разслабляла бы чувства, какъ литературная плодовитость. Но не предстояло опасности въ томъ, что усиленная поэтическая производительность отразится у него и легкихъ, какъ у Шиллера, или на спинномъ хребт, какъ у Гейне, не было основанія бояться, что враждебныя статьи могутъ убить его, какъ героя Гальвдана въ его драм Редакторъ, или же, что, подобно столпимъ современнымъ поэтамъ, онъ поддастся искушенію пагубными возбуждающими средствами или развлеченіями противодйствовать тому раздраженію или ослабленію нервной системы, которое порождаетъ творческая дятельность. Мозгъ въ этомъ спинномъ хребт былъ совершенно здоровъ, въ этихъ легкихъ не было ни пылинки, и они не знали кашля, эти плечи были созданы для того, чтобы стойко выдерживать удары, наносимые свтомъ, и возвращать ихъ. А нервы! Если Бьёрнсонъ собственнымъ опытомъ постигъ, что понимается подъ нервами,— а это вроятно, такъ какъ нельзя быть безнаказанно сыномъ своего вка,— то, по крайней мр, какъ поэтъ, онъ никогда не бываетъ нервозенъ, ни въ тонкихъ, ни даже въ чувствительныхъ мстахъ своихъ произведеній.

Сильный, какъ тотъ хищный зврь, названіе котораго дважды встрчается въ его имени {Bjrn — значитъ медвдь, Bjornstjerne — созвздіе: ‘Большая Медвдица’…}, мускулистый безъ всякаго признака тучности, богатырски сложенный, онъ встаетъ въ воспоминаніи съ могучею головой, плотно сжатымъ ртомъ и острымъ, проницательнымъ взоромъ изъ-за очковъ. Литературная вражда никакъ не могла бы сразить этого человка, для него никогда не существовала величайшая опасность для писателя (опасность, грозившая одно время даже его великому сопернику Генрику Ибсену), что врагамъ удастся замолчать его имя. Еще совсмъ юнымъ писателемъ (въ качеств театральнаго рецензента и политика) онъ вступилъ въ литературу съ такимъ воинственнымъ одушевленіемъ, что, гд бы онъ ни показывался, всюду поднимался вокругъ него оглушительный шумъ. Какъ и его Торбьёрнъ въ Synnve Solbdkken, онъ отличался задоромъ сильнаго, но боролся, какъ и его Сигурдъ въ драк Бгство Сигурда, не ради только упражненія своихъ силъ, а изъ наивной, хотя и часто заблуждавшейся любви къ истин и справедливости. Во всякомъ случа, онъ владлъ въ совершенств искусствомъ обращать на себя вниманіе.

Писатель можетъ имть великія и рдкія дарованія, и все же недостатокъ соотвтствія между его талантомъ и національнымъ характеровъ или уровнемъ развитія его народа можетъ, въ теченіе долгаго времена, препятствовать его ршительному успху. Многіе изъ величайшихъ писателей пострадали отъ этого. Многіе, какъ Байронъ, Гейне, Генрикъ Ибсенъ, покинули свою страну, гораздо значительне число тхъ, которые, оставаясь въ отечеств, чувствовали себя покинутыми своимъ народомъ. Судьба Бьёрнсона была совсмъ иная. Правда, что онъ никогда не былъ мирно признанъ всмъ своимъ народомъ, сначала потому, что его форма была слишкомъ нова и непривычна, поздне потому, что его идеи слишконъ сильно вызывали господствующія консервативныя и краіне ортодоксальныя сферы, и теперь еще пресса норвежскаго правительства и дающаго тонъ бюрократическаго общества преслдуетъ его съ такою яростью, которая столь же неразборчива въ выбор своихъ средствъ, какъ въ другихъ странахъ ожесточеніе борцовъ за троны и алтари. Во, вопреки всему этому, за Бьёрнстьерномъ Бьёрнсономъ и вокругъ него стоитъ его народъ въ такомъ множеств, что изъ живущихъ нын поэтовъ его можно сравнить въ этомъ отношеніи разв только съ Викторомъ Гюго. Когда называешь его имя, то этимъ какъ бы поднимаешь знамя Норвегіи. Въ своихъ достоинствахъ и недостаткахъ, въ своемъ геніи и своихъ слабостяхъ онъ является столь же типичнымъ норвежцемъ, сколько Вольтеръ являлся типичнымъ французомъ. Его смлость и его наивность, его откровенность, какъ человка, и сдержанность, какъ художника, усиленное и щекотливое норвежское чувство патріотизма и живое сознаніе односторонности и духовныхъ потребностей этого народа,— сознаніе, которое направило его къ скандинавизму, пангерманизму, космополитизму,— все это, въ своемъ своеобразномъ смшеніи, выступаетъ у него такъ типически національно, что въ своей личности онъ резюмируетъ весь народъ. Ни одинъ современникъ его не служитъ такъ всецло представителемъ любви этого народа къ отчизн и свобод,его чувства собственнаго достоинства, его прямоты и бодрой энергіи. Больше того, въ это мгновеніе онъ знаменуетъ собою, и, къ тому же, въ большомъ стил, самокритику этого народа, конечно, не бичующую, не хлещущую скорпіонами критику, представителями которой служатъ: въ Норвегіи Ибсенъ, въ Россіи Тургеневъ,— по рзкій и смлый приговоръ, опирающійся на любовь. Онъ никогда не указываетъ язвы, въ улучшеніе и излеченіе которой не вритъ, никогда не указываетъ порока, въ искорененіи котораго сомнвается. Ибо у него, поистин, слпая вра въ хорошія свойства человчества, и онъ вполн обладаетъ непобдніыгь оптимизмомъ великаго геніальнаго сангвиника.

По своей природ онъ отчасти вождь клана, отчасти поэтъ. Онъ соединяетъ въ своемъ лиц оба выдающіеся въ древней Норвегіи образа: вожди и скальда. По ходу своихъ мыслей онъ на половину народный трибунъ, на половину — свтскій проповдникъ, т.-е. въ его общественной дятельности сливается политическій и религіозный паосъ его норвежскихъ современниковъ, и, пожалуй, это сліяніе еще полне посл того, вагъ онъ отршился отъ ортодоксіи, нежели ране того времени, онъ въ еще боле высокой степени миссіонеръ и реформаторъ посл своего такъ называемаго отпаденія, нежели до него.

Какъ онъ не могъ бы родиться ни въ какой другой стран, точно такъ же ему мене, чмъ какому-либо другому писателю, было бы возможно успшно дйствовать за предлами отечества. Когда въ 1880 г. въ нмецкія газеты проникъ слухъ о томъ, что, утомленный вчными отечественными распрями, Бьёрнсонъ намренъ поселиться въ Германіи, онъ написалъ мн: ‘Я хочу жить въ Норвегіи, наносить побои и получать ихъ въ Норвегіи, хочу пть и умереть въ Норвегіи’.

Сознавать въ себ такую тсную связь съ отечествомъ — счастіе для того, къ кому отечество относится съ сочувственнымъ пониманіемъ. И это счастіе выпало на долю Бьёрнсона. Это зависитъ отъ обстоятельствъ, лежащихъ въ глубин его натуры. Онъ, который такъ сильно восторгается замкнутыхъ, одинокимъ Микель-Анджело и, естественно, ставитъ его гораздо выше Рафаэля, онъ представляетъ собою умъ совершенно противуположнаго свойства, не одинокій даже тогда, когда онъ бываетъ совсмъ одинъ (какъ съ 1873 г. въ своемъ помсть, въ отдаленномъ Гаусдал), но вполн общественный, или, выражаясь правильне, народный умъ. Онъ удивляется Микель-Анджело, потому что высоко почитаетъ и донимаетъ великое, глубоко-серьезное, могущественно-рзкое въ человческомъ сердц и въ стил, но въ немъ нтъ ничего общаго съ меланхолическимъ ощущеніемъ одиночества у великаго флорентинца. Онъ рожденъ быть основателемъ партіи и потому съ раннихъ поръ чувствовалъ влеченіе къ стремительнымъ умамъ, основателямъ народныхъ партій — къ датчанину Грундтвигу и норвежцу Вергеланду, какъ ни мало походахъ онъ на нихъ, благодаря своей пластической творческой сил. Въ немъ есть потребность чувствовать себя средоточіемъ или фокусомъ симпатій, и онъ невольно образуетъ вокругъ себя союзъ, потому что резюмируетъ въ своемъ собственномъ существ цлое общество.

II.

Бьёрнстьернъ Бьёрнсонъ родился 8 декабря 1832 г. въ долин Доврефьельда, въ Квикне, гд его отецъ былъ пасторомъ. Природа этой мстности непривтлива, бдна и пустынна, представляетъ по большей части голыя скалы, тамъ и сямъ ели и березы, но почва такъ плоха и климатъ такъ суровъ, что изъ пяти лтъ крестьянинъ можетъ разсчитывать только на одинъ урожайный годъ. Вокругъ пастората не было пашенъ. Въ скудно заселенной долин дома стояли на далекомъ разстояніи одинъ отъ другаго. Зимою снгъ высоко покрывалъ долины и горы, окружалъ каждый домъ оградой и манилъ кататься въ саняхъ и бгать на лыжахъ. Когда маленькому Бьёрнстьерну было шесть лтъ, отца его перевели въ Нессетъ, въ Ромсдален, знаменитйшей по своей красот мстности Норвегіи. По обимъ сторонамъ долины возвышаются здсь скалы, высокія, могучія, съ смло очерченными зубцами, и мало-по-малу, по мр того, какъ равнина понижается и приближается фіордъ, открываютъ взору все боле причудливыя формы. Лишь немногія норвежскія долины могутъ сравниться съ Ромсдаленомъ по богатому разнообразію, какъ ровный характеръ долинной почвы, такъ и необычныя въ Норвегіи горныя очертанія придаютъ ему особый отпечатокъ. Мстность была плодородная, относительно густо населенная, постройки красивыя, по большей части двухъ-этажныя, а люди, при всей своей несловоохотливости, привтливые. Разница съ прежнимъ мстопребываніемъ была поразительна и должна была произвести сильное впечатлніе, она научила ребенка размышлять и сравнивать, видть старое въ освщенія новаго, новое въ освщеніи стараго, наконецъ, смотрть на себя чужими глазами и приходить къ сознанію своего существа. Величественная природа и дятельная народная жизнь наполнили своими картинами воспріимчивую душу здороваго и богато-одареннаго мальчика. Когда его отправили въ высшую школу въ маленькомъ городк Мольде, онъ сталъ учреждать союзы между мальчиками и вскор сдлался въ нкоторомъ род предводителемъ школьной молодежи. Онъ читалъ вс историческія и поэтическія сочиненія, которыя могъ достать, народныя сказки, собранныя незадолго передъ тмъ Асбьёрисеномъ, народныя псни, около того хе времени изданныя Ландстадомъ, древне-норвежскія королевскія саги, популярные романы, стихотворенія, особенно же сочиненія Вергеланда, которыя поглощалъ со страстью. Семнадцати лтъ онъ прибылъ въ Христіанію, чтобы подготовиться къ университетскому экзамену, читалъ здсь преимущественно произведенія датской литературы, вступилъ въ довольно тсную дружбу съ геніальнымъ чудакомъ Ааснундомъ Винье (Vinje), уже составившимъ себ имя на поприщ народной поэзіи, и съ находившимся въ одномъ съ нимъ возраст, пріобртшимъ лишь поздне извстность, историкомъ Эрнстомъ Сарсомъ и велъ чрезвычайно дятельную въ умственномъ отношеніи, бурную, веселую юношескую жизнь. Тогдашній датскій театръ въ Христіаніи, которымъ завдывали съ большимъ тщаніемъ, заинтересовалъ его и сильно на него повліялъ. Когда онъ вернулся въ 1852 г. студентомъ въ родительскій домъ и пробылъ въ немъ годъ, народная жизнь предстала передъ нимъ въ новомъ освщеніи. Онъ жилъ съ народомъ и писалъ псни въ народномъ дух, которыя крестьяне часто учили наизусть и распвали.

Возратившись въ Христіанію, онъ выступилъ критикомъ, въ особенности театральнымъ рецензентомъ, писалъ со всмъ увлеченіемъ геніальной юности, со всею несправедливостью начинающаго поэта и нажилъ себ много враговъ. Онъ читалъ теперь преимущественно датскихъ мыслителей литературнаго періода, который заканчивался въ это самое время, Гейберга, Сибберна, Киркегора, и нсколько поздне сталъ углубляться во внутренній міръ Грундтвига. Ученіе послдняго о ‘радостномъ христіанств’ поразило его, какъ противуположность мрачному піэтизму его родины, сильная вра въ высокія дарованія и въ миссію скандинавскаго свера, которую онъ встртилъ у Грундтвига, неизбжно должна была приковать юношу, представлявшаго собой столь типическаго сверянина и такъ мало знакомаго съ Европой. До самыхъ семидесятыхъ годовъ на немъ примчается вліяніе Грундтвига. И даже до настоящаго времени оно не вполн изгладилось. Онъ нашелъ тогда въ грундтвигіанизм все то, что поздне, отршившись отъ волшебнаго очарованія грундтвиговскихъ круговъ, старался найти и нашелъ вн ихъ: человчность въ ея высшей свобод и красот. Это зависло отъ самой узкости его кругозора. Новйшіе философскіе и соціальные взгляды не имли въ т годы своихъ представителей при университет въ Христіаніи. По спеціальнымъ паукамъ были выдающіяся силы, но, затмъ, здсь, какъ и въ Даніи, былъ загражденъ доступъ къ духовному общенію съ Европой. Въ университет не имлось европейскаго сознанія. Сынъ пастора изъ уединеннаго села, ученикъ изъ провинціальнаго городка, не вышелъ и въ столиц за предлы круговъ, носившихъ различные оттнки ортодоксіи. Отсюда ограниченность, подчасъ дтское простодушіе въ первыхъ произведеніяхъ Бьёрнсона, отсюда единственная въ своемъ род самоувренная наивность, составляющая его силу, какъ поэта, въ этотъ періодъ.

Нсколько поздокъ въ сосднія страны, сначала участіе, принятое онъ въ скандинавской студенческой процессіи въ Упсалу въ 1856 г., и непосредственно затмъ продолжительное пребываніе въ Копенгаген дали созрть его поэтическимъ способностямъ. Онъ началъ уже маленькую драму Новобрачные, но, сознавая недостаточность своихъ силъ, отложилъ ее, чтобы снова приняться за нее десять лтъ спустя. Короткими, чисто-народными лирическими стихотвореніями онъ успокоилъ, хотя и не удовлетворилъ свою потребность творчества. Теперь онъ написалъ свое первое драматическое сочиненіе Между битвъ, маленькую серьезную одноактную драму, имвшую сюжетомъ эпизодъ изъ норвежский междоусобныхъ войнъ въ начал среднихъ вковъ,— драму, въ которой сжатая, шероховатая проза, образовавшая самый рзкій контрастъ съ плавными, словообильными ямбами датскихъ драмъ эленшлегеровской школы, полагала начало новой форм свернаго стиля вообще. Эта пьеса, отвергнутая Гейбергомъ, въ то время директоромъ королевскаго театра въ Копенгаген, была представлена въ Христіаніи, а напечатана поздне. Насколько Бьёрнсонъ и вся позднйшая поэтическая литература подвинулись уже теперь на избранномъ здсь пути, это всего лучше замчается, когда снова видишь на сцен эту маленькую драму, которая, при своемъ появленіи, отталкивала мнимою дикостью сюжета и грубость’ изложенія, она кажется теперь уже совершенно идиллическою и слишкомъ чувствительною.

Между тмъ, Бьёрнсону становилось все ясне его призваніе писать крестьянскія повсти, и, напечатавъ въ вид опыта безъ своей подписи нсколько мелкихъ разсказовъ, онъ издалъ въ 1857 году Synnvc Solbalcken. Этотъ литературный дебютъ былъ побдой и настоящимъ тріумфомъ, благодаря, въ особенности, пріему, оказанному этой книжк въ Даніи, приговоръ которой считается обыкновенно ршающимъ для норвежскихъ поэтическихъ произведеній. Свжая самобытность, новизна сюжета и способа изложенія не могутъ служить достаточнымъ объясненіемъ ея успха. Онъ завислъ отъ замчательнаго соотвтствія этого произведенія съ тмъ, чего именно страстно желала и чего требовала тогда отъ поэтическаго сочиненія часть читающей публики. Національно-либеральная партія (это наименованіе партіи было лишь поздне принято въ Германіи) въ т годы всецло направляла литературный вкусъ, этотъ послдній требовалъ, въ одно и то же время, ультра-сверной, мощно-національной, древне-скандинавской и — что, конечно, имло видъ страннаго противорчія — христіански-этической, невинно-идиллической поэзіи, съ равною строгостью изгонявшей изъ своей сферы титаническую мятежность и современную страсть. Націоналъ-либераламъ страсть казалась лишенною поэзіи, а меланхолія — аффектаціей, партія интеллигенціи, какъ она скромно называла и называетъ себя, все европейское казалось подозрительнымъ, только на дальнемъ свер сохранилась нравственная чистота, свжесть, которая должна была обновить гнилую культуру Европы, а что касается современнаго въ боле строгомъ смысл, то оно просто не существовало для ихъ блаженнаго невднія. Крестьянскіе разсказы Бьёрнсона, независимо отъ своихъ великихъ и истинныхъ достоинствъ, явились почти исполненіемъ поэтической партійной программы. Впечатлнія юности и книги, читанныя поэтомъ въ юношескіе годы, были причиной того, что онъ видлъ крестьянскую жизнь въ освщеніи древненорвежскихъ сагъ и, съ другой стороны, достигъ пониманія древнихъ сказаній, благодаря своему близкому знакомству съ жизнью и образомъ мыслей крестьянъ. Его первый крупный разсказъ, какъ и многіе изъ самыхъ мелкихъ (Отецъ Орлиное гнздо и т. д.), принесъ съ собой обновленіе стиля древнихъ сагъ, между тмъ какъ матеріалъ, согласно съ хеланіями націоналъ-либераловъ, былъ народенъ безъ грубаго реализма. Съ исландскими сагами въ Германіи близко знакомы только германисты, въ скандинавскихъ странахъ эти частью достойные удивленія и почти всегда занимательные разсказы не только популярны со времени возрожденія національнаго сознанія, но окружены нкоторымъ ореоломъ, какъ внушающіе благоговніе своею древностью памятники великаго прошедшаго. Въ особенности высоко почитался ихъ стиль. И этотъ спокойный, эпическій, всегда наглядный стиль, созданный въ древности, какъ форма ця повствованія о раздорахъ, смертоубійствахъ, поджогахъ, смлыхъ похожденіяхъ и подвигахъ, былъ здсь сохраненъ или, врне, возстановленъ и своимъ величіемъ возвышалъ идиллическій матеріалъ, любовный міръ молодыхъ норвежскихъ крестьянъ и крестьянокъ. Натура поэта была такъ родственна натур древняго повствователя, а человческая раса, имъ изображаемая, рас, выступающей въ древнихъ сагахъ, что, вопреки всему, составилось гармоническое цлое. Бьёрнсонъ принадлежатъ къ счастливцамъ, которые не ищутъ своей формы, а почти съ самаго начала владютъ ею. Его самая ранняя повсть — вполн зрлый плодъ. Въ самой первой своей попытк онъ былъ классиченъ. Онъ не принадлежитъ къ тмъ поэтамъ, которые, въ теченіе долгой жизни, все боле и боле совершенствуютъ свою художественную форму и могутъ лишь посл тяжелой борьбы съ непокорнымъ матеріаломъ придавать своимъ произведеніямъ внутреннее равновсіе. Его поприще не было, какъ у многихъ другихъ, восхожденіемъ на скалу среди тумана,— восхожденіемъ, увнчаннымъ лишь на вершин нсколькими свтлыми часами, оно было такимъ восхожденіемъ, во время котораго на каждой ступени открывались прекрасные виды. И надо замтить, что развитіе его шло такимъ образомъ, что, при первоначальной узкости или бдности идей, онъ началъ съ точки зрнія художественной высшимъ совершенствомъ, постепенно вкладывая въ свои сочиненія все боле богатый міръ идей и все возроставшее знаніе человческаго сердца. Хотя его поэтическое достоинство отъ этого нисколько не пострадало, но пластически-классическое равновсіе все же потерпло нкоторый ущербъ.

Не слдуетъ, однако, думать, что первыя работы Бьёрнсона были встрчены единодушнымъ одобреніемъ, хотя теперь иногда и длаютъ видъ, что тогда выражали его. Въ настоящее время на свер есть люди, дорожащіе возможностью указать на какое-либо изъ сочиненій Бьёрнсона, которое они всегда хвалили, чтобы съ тмъ большимъ правдоподобіемъ безпристрастія порицать его позднйшія произведенія. Его первыя повсти я драмы слишкомъ противорчили тому, чему публика привыкла удивляться, чтобъ ихъ могли оцпить безъ противорчія, и многіе изъ литературно образованныхъ людей, жившихъ въ тсномъ общеніи съ прежнею поэзіей, должны были почувствовать себя оскорбленными въ своемъ эстетическомъ исповданіи вры. Въ Даніи отцвтала обширная и богатая поэтическая школа, вліяніе которой распространилось въ глубь Норвегіи. Звучный паосъ Эленшлегера раздавался еще у всхъ въ ушахъ со своею гармоніей, его изображеніе сверной древности и начала среднихъ вковъ казалось людямъ старой школы хотя и мене правдивымъ съ вншней стороны, но боле правдивымъ со стороны внутренней, нежели картины Бьёрнсона, несравненное изящество и прелесть у Геприка Гертца притупили ихъ вкусъ къ первобытному, и, наконецъ, въ новой норвежской поэзіи чувствовалось отсутствіе высокаго философскаго образованія, требовать котораго отъ поэта и находить у него пріучилъ публику Гейбергъ. Я еще живо помню, какъ странны и новы показались мн самому при своемъ появленіи Synnve Solbakken и Arne.

Враждебные голоса смолкли предъ здравымъ пониманіемъ неподдльности, которое почти повсюду сохранила въ себ большая читающая публика, но быстрота успха зависла, какъ уже указано, отъ того обстоятельства, что господствующая скандинавская партія взяла подъ свою защиту новую поэзію и трубными звуками возвстила славу поэта. Въ то время націоналъ-либералы въ трехъ сверныхъ странахъ были еще друзьями крестьянъ въ литератур. Они любили абстрактнаго крестьянина, дйствительнаго, конкретнаго, они еще не знали. Ему дали избирательное право, были убждены, что онъ до скончанія вковъ будетъ слушаться тхъ, кто ему ‘даровалъ свободу’, и питали надежду, что онъ никогда не воспользуется этою ‘свободой’ для иныхъ цлей, кром избранія и чествованія этихъ своихъ городскихъ благодтелей. Поэтому крестьянинъ назывался еще тогда въ органахъ большихъ городовъ здоровымъ ядромъ народа, въ немъ видли отпрыскъ древнихъ исполиновъ, воспвали его и льстили ему. Поэтическія произведенія, тонко и, вмст съ тмъ, въ новомъ и большомъ стил прославлявшія его жизнь, моги заране разсчитывать на восторженный пріемъ въ Даніи, особенно же, если ихъ авторъ принадлежалъ по своему происхожденію одной изъ братскихъ странъ, которыя были чуть ли не ближе сердцу истаго скандинава, чмъ его собственное отечество.

Пресыщенный житель Копенгагена чувствовалъ, помимо этого, такое же пристрастіе къ крестьянскимъ повстямъ Бьёрнсона, какое выказывали при дворахъ прошлаго столтія къ пастушескимъ романамъ а пастушескимъ играмъ. Теперь смотрли на вещи слишкомъ критически, чтобы требовать пастушекъ въ красныхъ башмачкахъ и барашковъ съ красными шелковыми ленточками вокругъ шеи, но находили замну югъ въ норвежскихъ парняхъ и двушкахъ, внутренній міръ которыхъ представлялъ такую же, если не большую, глубину и нжность чувствъ, какъ ощущенія любаго студента или любой благородной двицы.

Крестьянская повсть не была сама по себ новымъ видомъ литературы. Картинки Стена Стенерсена Блихера изъ сельской метенной природы Ютландія были первыми произведеніями въ этомъ род, он возникли двадцатью годами ране первыхъ деревенскихъ разсказовъ Бертольда Ауэрбаха, которому, однако, не были извстны, такъ какъ явились въ нмецкомъ перевод лишь въ половин сороковыхъ годовъ. Посл того, какъ въ Германіи Иммерманъ указалъ путь своимъ Oberhof, Ауэрбахъ первый отнесся къ разсказу изъ крестьянскаго быта какъ къ самостоятельной разновидности повсти, впервые нмецкій поэтъ всецло погрузился въ событія и характеры мирныхъ поселянъ. Незадолго передъ тмъ величайшая писательница Франціи, Жоржъ Зандъ, родившаяся въ деревн и покончившая съ бурнымъ періодомъ своей жизни, почувствовала побужденіе отважиться на подобную попытку и почти одновременно Моипу-Robin, La mare au diable, Franois le Champi и т. д. дала фракціи маленькую группу тонкихъ, идеалистически выполненныхъ сельскихъ картинъ.

Ни творенія Жоржъ Зандъ, ни Шварцвальдскіе деревенскіе разсказы не были извстны Бьёрнсону, когда онъ дебютировалъ. Онъ ничему не научился отъ Ауэрбаха и не имлъ съ нимъ ничего общаго. Норвежскія крестьянскія повсти отличаются отъ нмецкихъ, главнымъ образомъ, двумя особенностями. Ауэрбахъ — эпикъ, онъ изображаетъ сельскую жизнь во всю ея ширь, мы видимъ крестьянина среди его обыденныхъ занятій въ пол и на скотномъ двор, онъ выступаетъ передъ нами съ своею полулнивою, полуважною медлительностью, со своею зависимостью отъ нравовъ и обычаевъ, со всми привычками своей жизни. Бьёрнсонъ ни настоящій эпикъ, ни настоящій драматикъ, драматизмъ въ эпической сфер составляетъ его силу, поэтому все у него кратко и сжато, вншнія событія разсказываются лишь ради исторіи сердецъ. Дальнйшее различіе заключается въ слдующемъ: сельскіе разсказы Ауэрбаха писались подъ вліяніемъ міросозерцанія, котораго поэтъ не раздляетъ съ крестьяниномъ, которое не есть общее міросозерцаніе его и его героя и героини. Ауэрбахъ писалъ не съ точки зрнія простаго сердца и простой вры. Онъ былъ ученый и мыслитель, онъ обладалъ богатымъ и многостороннимъ образованіемъ нмецкихъ умовъ въ эпоху его юности. Онъ былъ ученикъ Шеллинга, онъ дебютировалъ романомъ о Спиноз, сочиненія котораго онъ перевелъ и взглядъ котораго на жизнь себ усвоилъ, чтобы проповдывать его въ теченіе всей своей жизни. Хотя онъ и видоизмнилъ ученіе Спинозы согласно съ собственными потребностями и симпатіями (ибо боле, чмъ сомнительно, чтобы Спиноза могъ особенно, воодушевиться изображеніемъ этихъ конечныхъ существъ, этихъ ограниченныхъ умовъ, называемыхъ поселянами), но для него взглядъ Спинозы на жизнь былъ евангеліемъ природы, самъ философъ — апостоломъ непорочности въ природ и культа природы. Ауэрбахъ изображалъ съ любовью крестьянина, потому что онъ былъ въ его глазахъ обращикомъ природы, и онъ искалъ съ любовью въ наивныхъ душахъ зародышей того взгляда на жизнь, который онъ считалъ истиннымъ и долженствующій, вскор восторжествовать окончательно. Замтьте, наприм., въ его классической повсти Босоножка, какъ смлая молодая крестьянская двушка, вмсто того, чтобы по заповди Писанія протянуть лвую щеку, когда ее ударяютъ въ правую, прокладываетъ себ путь въ жизни сжатыми кулаками, не мирясь съ несправедливостью и не испытывая, вслдствіе этого, униженій. Настроеніе, лежащее въ основ этихъ книгъ, есть политическое стремленіе до-мартовской Германіи возвысить простолюдина до уразумнія политическихъ и религіозныхъ идеаловъ людей образованныхъ.

Совсмъ иначе относился повствователь къ своему матеріалу въ крестьянскихъ повстяхъ Бьёрнсона. Поэтъ во всемъ существенномъ опирался на то же міросозерцаніе, какъ и его герои,— онъ писалъ не подъ вліяніемъ какой-либо философіи. Поэтическій и художественный геній, а не умъ, сильный своимъ превосходствомъ, выступалъ передъ читателемъ изъ этихъ страницъ. Отсюда замчательное единство чувства и тона.

Преимущества были специфически-поэтическія: самое мягкое чувство было влито въ самую твердую форму, самая тонкая, всесторонняя наблюдательность соединялась съ лирическою задушевностью, которою было проникнуто цлое и которая пробивала себ боле свободный путь въ многочисленныхъ дтскихъ, народныхъ и любовныхъ псняхъ, разбросанныхъ въ повсти. Романтическое основное настроеніе парило надъ разсказомъ. Повсть могла, какъ въ Arne, безъ диссонанса начинаться сказкой, въ которой растенія говорили между собою и стремились впередъ, вопреки суровому реализму отдльныхъ характеровъ, она была такъ идиллична, что маленькіе вставленные въ нее разсказы, гд играли роль лсныя феи, сочетались съ общимъ настроеніемъ, безъ противорчія съ духомъ дйствующихъ лицъ. Правда, что наблюдательность накопила запасъ мелкихъ чертъ, изъ которыхъ Бьёрнсонъ созидалъ свои повсти. Когда его Арне спрашиваютъ: ‘Какъ это ты можешь сочинять?’ онъ отвчалъ: ‘Я удерживаю впечатлнія, которыя у другихъ ускользаютъ’. Бьёрнсонъ могъ бы дать тотъ же отвтъ. Но все же сага, народная псня, народная сказка были тми источниками, чрезъ сліяніе которыхъ кристаллизировалась его художественная форма. Онъ создалъ ее не въ одинокомъ величіи, благодаря именно этимъ источникамъ, онъ остался въ многостороннемъ соприкосновенія съ народнымъ духомъ.

Synnve Solbakken олицетворялъ пластическую гармонію въ тсныхъ предлахъ норвежскаго крестьянскаго быта, а главное лицо, Торбьёркь, былъ типомъ сильнаго, строптиваго юноши, который, для доставленія возмужалости, нуждается въ укрощеніи и усмиреніи. Въ Arne отражалось, наоборотъ, лирическое, тоскливое стремленіе народа, — стремленіе, лежавшее въ крови викинговъ и превратившееся въ жажду путешествій, а герой былъ типомъ мягкаго, мечтательнаго юноши, который долженъ закалиться, чтобы сдлаться мужчиной. Многое изъ самыхъ глубокихъ, стихійныхъ склонностей норвежскаго народа, многое изъ самыхъ завтныхъ юношескихъ стремленій поэта было вложено въ сдлавшуюся столь знаменитою главную псню Арне. Вздохъ народнаго сердца слышится въ этихъ строфахъ:

‘Неужели не будетъ дано мн судьбой

Перейти за высокія скалы?

Неуже ль он, грозной сомкнувшись стной,

Будутъ льдами, снгами и тяжкой тоской,

Словно въ тсныхъ объятьяхъ могилы,

Вчно сковывать духъ мой и силы?

——

Нтъ, я здсь не останусь, я вдаль устремлюсь,

Перейду за высокія скалы!

Здсь давно я, сндаемый скукой, томлюсь,

Но я молодъ, отваженъ и смло взберусь

На привольныя эти вершины,—

Не страшны мн утесовъ стремнины!’

Выраженное здсь стремленіе — то же стремленіе, которое влекло древнихъ морскихъ королей на западъ и югъ, которое заставило Гольберга, великаго основателя норвежско-датской литературы, обойти пшкомъ пол-Европы и которое проявляется въ настоящее время въ переселеніи такого множества художниковъ по всмъ отраслямъ искусства.

Если, такимъ образомъ, дв боле крупныя повсти Synnve и Аrnе составляли дополняющіе другъ друга контрасты, то третья, Веселый парень, была какъ бы спасительнымъ втеркомъ, сметавшимъ, во имя здоровой натуры, тяжелую грусть, которая угнетаетъ норвежское сердце, эта повсть заключаетъ въ себ радостную всть простодушной жизненной силы и наслажденія жизнью, свжее, очищающее воздухъ пніе, въ которомъ слышится смхъ.

III.

Затмъ послдовали драмы и стихотворенія. Великая личность высвобождалась мало-по-малу изъ оболочки народнаго духа. Въ драм Между битвъ, въ Сигурд Зломъ, въ Arnljot Geline все тотъ же великій типъ, прирожденный вождь, созданный быть благодтелемъ народа, одинаково необузданный и благородный,— вождь, правами котораго завладли другіе и который, вслдствіе претерпваемой имъ несправедливости, вынужденъ совершить не мало зла на пути къ цли, хотя онъ и желаетъ всего лучшаго. Города стоятъ, объятые пламенемъ, позади Сверре, гд бы онъ ни прозжалъ. Онъ съ чувствомъ горькой скорби разсказываетъ это въ драм Между битвъ. ‘Я знаю государя, который хотлъ быть благословеніемъ для своего народа, но сдлался его проклятіемъ. Онъ содрогается передъ собственною судьбой и хотлъ бы бжать отъ всхъ искаженныхъ труповъ, которые неотступпо смотрятъ на него съ одного предла страны до другаго… Такъ, словно непреклонный рокъ, онъ влачится съ одного кроваваго поля на другое, съ пожарища на пожарище, чрезъ дымящіеся трупы и развалины, и крики, и вопли слдуютъ за нимъ, и весь адъ неистовствуетъ вокругъ него, и говорятъ, что дьяволъ шествуетъ съ нимъ рядомъ, а нкоторые утверждаютъ даже, что онъ — самъ дьяволъ!… Я знаю… да… я знаю, что въ то время, какъ они убиваютъ другъ друга, точно зври, онъ не въ состояніи наложить руку ни на одного человка, чтобы не увеличить собственнаго несчастія… онъ старается умиротворять и исцляетъ, онъ длаетъ добро, и укрощаетъ, и даруетъ миръ всмъ, кто его проситъ о томъ’. Сигурдъ, герой трилогіи Сигурдъ Злой, возбуждаетъ противъ себя ненависть и преслдованіе тмъ, что онъ, желавшій лишь справедливости для себя и счастія для Норвегіи, будучи выданъ врагамъ своднымъ братомъ своимъ, простакомъ Гаральдомъ Гилле, длается его убійцей. Онъ явился къ брату посл долгаго отреченія, тяжелой внутренней борьбы, съ полною готовностью и самымъ горячимъ желаніемъ достигнуть мирнаго соглашенія съ нимъ, я онъ покидаетъ его, ускользнувъ отъ стражи, которая должна его умертвить, ‘какъ король въ вооруженіи мести, съ отчаяніемъ во взор и съ пламенющимъ мечомъ’. Арнльотъ, въ глубин души такой добрый и смиренный, становится поджигателемъ и разбойникомъ до того дня, когда онъ находитъ смерть при Стиклестад, какъ воинъ Олафа. Эти образы глубоко коренятся въ душ поэта. Онъ рано натолкнулся на страстное сопротивленіе, чувствовалъ, что его противники несправедливо относятся къ нему и ненавидятъ его. Съ своимъ неукротимымъ честолюбіемъ, съ необузданностью, лежащею въ его природ, и нжностью, присущею его сердцу, онъ сознавалъ свое родство съ этими легендарный* образами, и всякій разъ, какъ чувствовалъ себя непонятымъ и несправедливо отвергнутымъ своимъ народомъ, онъ вкладывалъ сознаніе своей потребности возвысить этотъ народъ и слиться съ нимъ и ощущеніе того, что онъ все же отъ времени до времени бывалъ чуждъ своему народу, въ этихъ древнихъ вождей, въ этого Сигурда, наприм., который, въ раздраженіи, становится другимъ существомъ:

‘Явился онъ, твердый, какъ сталь,

И началъ метаться по каменнымъ плитамъ,

Безумною злобой сверкалъ его взоръ,

И голосъ гудлъ, какъ изъ темной пещеры’,

по который, тмъ не мене, таитъ въ сердц своемъ цлый рогъ изобилія великихъ плановъ благоденствія. Много долженъ былъ выстрадать Бьёрнсонъ въ душ своей еще въ пору юности, чтобы написать монологъ Сигурда въ зимнюю ночь или еще боле потрясающій монологъ въ предпослдней сцен этого произведенія, который начинается словами: ‘Датчане покидаютъ меня, сраженіе проиграно? До этого мста — и не дале?’ — гд планы собрать войско, отплыть изъ страны, сдлаться купцомъ, рыцаремъ креста возникаютъ и отвергаются съ стремительною быстротой, пока ощущеніе близкой гибели не овладваетъ имъ съизнова, и слова: ‘До этого мста — и не дале!’ повторяются въ вид припва уже не какъ вопросъ, а какъ отвтъ. Но и въ самомъ отчаяніи звучитъ еще любовь къ отечеству, т.-е. къ врагу:

‘О, чудный край, зачмъ я управлялъ тобою?

Увы, какъ много зла теб я причинилъ!

Но какъ случилось это? О, моя отчизна,

И на чужбин дальней твои горы видлъ

Я въ каждомъ облак, мечтая о теб,

Подобно дтямъ, что о Рождеств мечтаютъ,

И все же рану наносилъ теб за раной!’

Великая личность не замкнута у Бьёрнсона въ одинокой, напоминающей Микель-Анджело гордын, она выступаетъ изъ народнаго духа для того только, чтобы снова устремиться къ нему, она хочетъ слиться съ нимъ и переживаетъ свою трагедію, если это сліяніе встрчаетъ препятствія.

Въ этомъ отношеніи Бьёрнсонъ образуетъ самую рзкую противуположность съ человкомъ, который, какъ современный ему норвежскій поэтъ, стоитъ рядомъ съ нимъ на правахъ равенства съ Генрикомъ Ибсеномъ. Ибсенъ одинокъ по самой природ своей: ‘Я остаюсь одинъ, вдалек’.

Эта строчка, нсколько разъ повторяющаяся въ его извстномъ стихотвореніи Вдалек, вызванномъ скандинавскимъ студенческимъ собраніемъ въ Упсал въ 1875 г.,— девизъ его жизни. Онъ идетъ въ глубь, какъ его рудокопъ: ‘Пробей мн путь, тяжелый молотъ, въ глубь сердечныхъ тайниковъ!’ Онъ ищетъ одинокой тишины ночи. Въ стихотвореніи Боящійся свта онъ объясняетъ, что ребенкомъ онъ боялся темноты, теперь все измнилось,— теперь его смущаетъ рзкій, яркій дневной свтъ, теперь шумъ жизни длаетъ его слабымъ и безпомощнымъ:

‘Но когда грозный туманъ мрака защищаетъ меня своимъ ночнымъ покровомъ, тогда воскресаетъ вся моя ршимость съ прежнею орлиною отвагой. Если-жь нтъ надо мной ночнаго крыла, тогда я, несчастный, не знаю куда дваться! Да, если я когда-нибудь совершу что-либо вепкое, то это дло будетъ выполнено среди мрака’. Въ этихъ мужественныхъ и прекрасныхъ словахъ поэтъ изобразилъ свой собственный характеръ. Натура Бьёрнсона устремляется не вглубь, а наружу. У его генія распростертыя объятія.

Другая противуположность между этими двумя поэтами сказывается уже въ сверныхъ драмахъ, которыя они написали въ своемъ первомъ період. Какъ прирожденный драматургъ, Ибсенъ не иметъ влеченія и склонности къ описанію природы. Главные его образы были въ его молодости олицетвореніями непосредственнаго подражанія природ, и въ его сочиненіяхъ, почти безъ исключенія драматическихъ, вншняя природа играетъ по необходимости ничтожную роль. Даже тамъ, гд онъ вводитъ ее и гд она могущественно потрясаетъ какъ ‘ледяная церковь’ въ Бранд, природа не столько дйствительность, сколько символъ, ледяная церковь — это та церковь, въ которой сильно рискуетъ погибнуть тотъ, кто покидаетъ существующія церкви. Боле свободно и широко разстилающійся духъ Бьёрнсона останавливается на норвежскихъ картинахъ природы и сообщаетъ и въ драм впечатлніе, ими производное. Я приведу для примра сцену между Сигурдомъ и финскою двушкой, одну изъ прекраснйшихъ сценъ, написанныхъ Бьёрнсономъ. Когда двушка, приближеніе которой возвщается ея долгимъ, переливчатымъ, радостнымъ пніемъ, входитъ на сцену, то она увлекаетъ за собой, какъ подвластное ей царство, всю природу сверныхъ странъ. Дочь финскаго вождя является въ блеск свернаго сіянія, ея слова облечены свтлыми чарами полночнаго солнца, ея счастливая любовь къ жизни, солнцу, лту, ея, не находящая взаимности, любовь къ Сигурду, тонкій к неуловимый характеръ ея печали,— все это обращикъ живой, воспроизводящей природу поэзіи. Мастерски описано ея появленіе въ реплик Сигурда:

Финская двушка.

‘Скажи мн, неужель не сознаешь ты,

Какъ здсь прекрасно?

Сигурдъ.

Да, а это сознаю

Порой. Когда стою предъ этою пещерой

И взоромъ обнимаю вчные снга,

Деревья, что надъ моремъ снга выступаютъ,

Мелькаютъ въ сумрак, подобно привидньямъ,

И близится ко мн ужасный сонмъ чудовищъ.

Но со скалы, скрипя на лыжахъ, ты сбгаешь,

Тебя со всхъ сторонъ собаки окружаютъ,

Толпа служителей бжитъ вслдъ за тобою,

И втрое больше кажетесь мн вс вы!

Когда-жь вы бурною несетесь вереницей,

Сіянья свернаго дивные лучи

На неб тысячью цвтовъ переливаютъ….’

Это пониманіе природы свойственно всмъ древнимъ норвежцевъ Бьёрнсона. Онъ сообщилъ имъ свое, современное пониманіе ея. Въ особенности небольшая (состоящая изъ пятнадцати короткихъ псенъ) эпическая поэма Arnijot Gelline несравненна по своеобразности и красот картинъ природы. Пснь Во время весенняго разлитія водъ, въ которой изображается низверженіе въ долины горныхъ ркъ, переполненныхъ таящими снгами, и представляется, какъ дикіе зври тревожно собираются въ ущелья скалъ, рисуетъ въ незабвенныхъ чертахъ ежегодно повторяющіеся эпизодъ изъ жизни норвежской природы, перенесенный за 800 лтъ назадъ и поэтому боле дикій и бурный, нежели въ настоящее время. Пснь Стремленіе Арнльота къ морю, въ ритм которой чувствуется равномрный морской приливъ и отливъ, одно изъ прекраснйшихъ стихотвореній, когда-либо изображавшихъ поэзію моря. Байронъ представилъ необузданность и неумолимость моря, его свирпость. Бьёрнсонъ рисуетъ глубокую меланхолію, холодное равнодушіе, спасительную прохладу морскихъ валовъ. Послушайте начало:

‘Я къ морю стремлюсь, да, къ безпредльному морю,

Туда, гд оно величаво струится.

Какъ цпи туманныхъ холмовъ, его волны

Бгутъ неизмнно на встрчу другъ другу.

Пусть солнце заходитъ, земля призываетъ,

Оно непреклонно и чуждо покоя,

И въ лтнія ночи, и въ зимнія бури

——

Все то же стремленіе съ ропотомъ катитъ.

Я къ морю стремлюся, да, къ далекому морю,

Гд высится ликъ его вчно холодный!

Бросаетъ ли міръ на него свои тни,

Въ струяхъ его горе свое отражая,

Ласкаетъ ли солнце его мягкимъ свтомъ,

О радости жизни ему повствуя,

Все такъ же задумчиво, такъ же безстрастно

Оно утшенье и скорбь погружаетъ.

——

Отъ власти луны, отъ угрозъ урагана

Оно ускользаетъ, на мигъ лишь вздымаясь.

И землю смываетъ, и горы уноситъ,

И катится съ шумомъ своимъ однозвучнымъ.

Ко дву идетъ то, что оно увлекаетъ,

Что разъ потонуло, уже не вернется.

Ни крика, ни всти не слышно оттуда,

И рчи его никому не понятны.

——

Такъ въ море же, въ море, въ далекое море!

Оно никогда примиренья не знаетъ!

Для всхъ удрученныхъ оно избавитель,

Но дальше несетъ свою вчную тайну.

Загадоченъ этотъ союзъ его съ смертью,

Даритъ оно все ей — себя лишь жалетъ!

——

О море, меня твое манитъ величье,

На дн твоемъ тонутъ безсильныя думы.

Готовъ я разстаться съ завтнымъ стремленьемъ,

Ты грудь освжишь мн дыханьемъ холоднымъ!’

Музыка волнъ дйствуетъ здсь, какъ величественная колыбельная пснь. Она служитъ подобною пснью для мечтающаго героя, надежда котораго устремлена на то, чтобы почувствовать въ послдній часъ, нагъ доски его судна расходятся, какъ смерть отверзаетъ врата потоку-избавителю, и чтобъ, подъ покровомъ вчнаго безмолвія, найти успокоеніе въ глубин моря, между тмъ какъ въ чудныя лунныя ночи, когда серебристый свтъ переливается на громадной поверхности, ‘волна будетъ катить къ берегу его имя’.

IV.

Бьёрнсонъ былъ два раза директоромъ театра, отъ 1857 до 1859 г. въ Берген, отъ 1865—1868 г. въ Христіаніи. Осенью 1857 г., по приглашенію Оле Булля, онъ взялъ на себя завдываніе сценой въ оживленномъ, дятельномъ въ политическомъ и умственномъ отношеніяхъ провинціальномъ город и возвелъ на высоту театръ, пришедшій передъ тмъ въ совершенный упадокъ, въ то же время, въ обществ Оле Булля, счастливо протекали дни его юности. Въ качеств директора театра въ Христіаніи, онъ дйствовалъ съ большимъ успхомъ, но слишкомъ недолго. Онъ самъ обладаетъ столькими свойствами великаго актера, что представляетъ собою превосходнаго режиссера, сценическое искусство его родины многимъ обязано ему, онъ руководилъ первыми неувренны’ попытками создать національную сцену.

Опытность, пріобртенная имъ въ бытность его директоромъ театра, естественно, весьма пригодилась ему въ его дятельности, какъ драматурга, но здсь онъ никогда не достигалъ техническаго совершенства. Въ его дракахъ гораздо больше поэзіи, чмъ искуснаго построенія. Сибольшая трилогія, не предназначалась для сцены и, насколько я знаю, никогда не была представлена. Его сильная и дико-страстная юношеская драма Гульда мало или ничего не выигрываетъ отъ исполненія. Однако, дв драмы изъ его перваго періода имли громкій сценически успхъ: Марія Стюартъ въ Шотландіи (1864 г.) и Новобрачную (1865 г.)

Марія Стюартъ — блестящая, могучая драма, исполненная драматической жизни и, пожалуй, слишкомъ бурнаго движенія. Въ дйствія вс частности — убіеніе Рицціо, смерть Дарнлэя, похищеніе Маріи Босвелленъ — превосходно сплетаются, только заключеніе слабо, или, врне, драма не иметъ заключенія. Я думаю, что это произведеніе такъ хорошо удалось поэту въ особенности потому, что, стоя на шотландской почв, онъ еще находился въ норвежской атмосфер. Эти шотландцы родомъ изъ Норвегіи. Босвелль говоритъ это: ‘Съ того часа, какъ моя воля пустила корни въ событія, изъ нея выросло дерево съ кровавокраснымъ стволомъ и могучими втвями. Норвежскій родъ викинговъ, отъ котораго мы происходимъ, тоже былъ подобнымъ деревомъ, которое произросло изъ воли я вцпилось своими корнями въ скалу, подъ кровомъ этого дерева созидаеть теперь народъ’. Въ этомъ норвежско-шотландскомъ мір поэтъ чувствуетъ себя совершенно какъ дома, и создаваемые имъ характеры имютъ, безъ нарушенія мстнаго колорита, черты, длающія ихъ близко родственными образамъ изъ норвежской средневковой эпохи, которые онъ привыкъ рисовать. Между главными характерами выдаются пуританинъ Джонъ Боксъ, затмъ мрачный и, тмъ не мене, жаждущій жизни, бурно-дятельный Босвелль и слабый, ребячески мстительный и рабски смиренный Дарнлэй — Босвелль, истый представитель возрожденія, а Дарнлэй, пожалуй, слишкомъ современная личность. Сама Марія Стюкргь удалась не вполн: черты ея характера женственно расплывчаты. Она представлена существомъ, таинственная натура котораго открывается и двухъ противуположныхъ полюсахъ, какъ вся слабость и вся сила женственности. Ея судьба зависитъ по стольку отъ ея природы, по скольку эта слабость обусловливаетъ ея власть надъ мужчинами, а эта сила въ данныхъ обстоятельствахъ и въ данное время оказывается безсильной. Но, вслдствіе свернаго идеализма, вслдствіе врожденной стыдливости поэта, какъ сына пастора, она слишкомъ чужда чувственности, кром того, слишкомъ пассивна, чтобы быть героиней драмы. Ея образъ обрисованъ не столько ея рчами и дйствіями, сколько восторженными или унимающими отзывами и впечатлніями, непосредственно производимыми ея личностью. Она стоитъ какъ бы въ облак эпитетовъ, которые во множеств сыплются на нее изъ устъ остальныхъ лицъ пьесы. Марія Стюартъ возникла въ тотъ періодъ развитія Бьёрнсона, когда онъ (быть можетъ, подъ вліяніемъ Киркегора) былъ склоненъ описывать психологически свои характеры, вмсто того, чтобы вкладывать въ нихъ безъ комментарія принадлежащія имъ свойства. Вс лица въ этой драм психологи, они изучаютъ другъ друга, разбираютъ свой характеръ, проводятъ другъ надъ другомъ эксперименты. Даже пажъ Уильямъ Тэйлоръ знаетъ и описываетъ душевное состояніе Дарнлэя, какъ врачъ знаетъ я описываетъ какую-либо болзнь. Моррэй и Дарнлэй изображаютъ самихъ себя, Лесингтонъ изображаетъ Босвелла и Моррэя, Марія ищетъ имъ къ характеру Рицціо, Ноксъ ищетъ ключъ къ характеру Дарнлэя, даже умерщвленіе Рицціо, въ сущности, психологическій опытъ, который Дарнлэй производитъ надъ Маріей, чтобы вновь покорить ее посредствомъ спуга, такъ какъ ему не удается привлечь ее къ себ любовью. Но, между тмъ какъ вс лица мыслятъ, какъ психологи, говорятъ они вс, какъ поэты, и это поэтическое, шекспировское великолпіе стиля, котосе неподдльно, потому что люди эпохи Возрожденія вс вообще были проникнуты поэтическими чувствами и пользовались цвтистымъ, образнымъ языкомъ, усиливаетъ прелесть, которую придаетъ драм глубокая оригинальность главныхъ характеровъ.

Маленькая драма Новобрачные иметъ своею темой крайне простое, но самобытный, имющій общечеловческое значеніе основной мотивъ отторженіе молодой женщины отъ родительскаго дома, коллизію въ душ молодой женщины между прирожденною и укоренившеюся вслдствіе привычки любовью къ родителямъ и еще новою, неокрпшею любовью къ мужу — революцію или эволюцію, совершающуюся съ естественною необходимостью и муками духовнаго рожденія. Въ обычныхъ, нормальный условіяхъ значеніе этого разрыва не выступаетъ рзко, потому что онъ понимается какъ нчто такое, что должно быть, и носитъ скоре печать освобожденія, чмъ отторженія. Но если условія складываются хоть нсколько мене нормально, если любовь родителей необыкновенно эгоистична или нжна, а супружеская любовь добраго и послушнаго ребенка гораздо мене сильна, нежели усвоенное воспитаніемъ чувство почтенія къ отцу и матери, то здсь оказывается задача, драматическое столкновеніе и борьба съ неизвстнымъ исходомъ. Заслуга и слава Бьёрнсона состоитъ въ томъ, что онъ избралъ эту идею.

Исполненіе страдаетъ двойнымъ недостаткомъ: во-первыхъ, сверная чрезмрная стыдливость, во-вторыхъ, психологическій конёкъ ослабили здсь, какъ и въ Маріи Стюартъ, впечатлніе, производимое пьесой. Неизбжно у зрителя является вопросъ: въ полномъ ли смысл слова Лаура, въ начал пьесы, жена Акселя, или же нтъ? Она должна быть его женой, потому что ея холодность не такого рода, чтобъ ею объяснялось противуположное, но она не можетъ быть его женой, потому что еслибъ это было, то затрудненія устранились бы, и нжность постепенно выступила бы сама собою, такъ что не было бы нужды поднимать такой шумъ передъ всми этими свидтелями. Но противъ плана этой маленькой драмы приходится сдлать слдующее, боле важное возраженіе: какъ можетъ Аксель, разъ онъ силою оторвалъ Лауру отъ родительскаго дома, быть настолько слабымъ и глупымъ, чтобы допустить родительскій домъ въ образ Матильды сопровождать Лауру во время путешествія? Вдь, безъ нея все обошлось бы лучше и ровне. Хотя въ конц пьесы и говорится, что безъ нея они оба никогда не поняли бы другъ друга, но это недостаточно ясно и, во всякомъ случа, неудачно. Настоящая, поэтическая задача состояла бы именно въ указаніи того, какъ они безъ чужой помощи сдлались истинными супругами, это плохой пріемъ заставить какую-то dea ex machina написать анонимный романъ, который устрашаетъ ихъ изображеніемъ ихъ собственнаго положенія и бросаетъ ихъ въ объятія другъ друга. Я вижу въ этомъ признакъ той эпохи, въ теченіе которой возникло это небольшое произведеніе. Киркегоровскія идеи носились въ воздух. Естественно-научный методъ (наблюденіе и опытъ), примненный къ отношеніямъ человка къ человку, психологическій экспериментъ, играющій такую видную роль у Киркегора и такъ ярко выступавшій уже въ Маріи Стюартъ, представлены здсь въ лиц друга дома, Матильды. Но весь тотъ способъ, которымъ здсь трактуются любовь и страсть, характеристиченъ для того періода въ умственной жизни Бьёрнсона и норвежско-датской литературы вообще. Въ то время на свер очень мало интересовались склонностью или страстью въ ихъ самостоятельномъ значеніи, изучали и изображали чувства въ ихъ отношеніи къ морали и религіи. Изображеніе любви до и вн брака считали тривіальнымъ или фривольнымъ и требовали отъ поэта поэзіи супружеской любви, которую такъ превозносилъ Киркегоръ въ своемъ произведеніи Одно изъ двухъ. Любовь, которую авторъ старается воспитать въ драм Новобрачные, представлена, какъ обязанность жены къ мужу, и со всхъ сторонъ навязывается ей, какъ задача и долгъ ея. Она во свободно, а дико ростущее растеніе, она развивается въ теплиц долга, огражденная нжностью Акселя, и поднимается искусственнымъ путемъ, благодаря ревности, тревог, боязни утраты, которыми Матильда подогрваетъ теплицу.

Въ одной французской народной псенк говорится:

‘Ah! si l’amour prenait racine,

J’en planterais dans mon jardin,

J’en planterais, j’en smerais

Aux quatre coins,

J’en donnerais aux amoureux

Qui n’en ont point *)’.

*) Ахъ, еслибъ любовь пускала корни, я насадилъ бы ее въ своемъ саду, я насадилъ бы ее, я посялъ бы ее во всхъ уголкахъ, я сталъ бы раздавать ее влюбленнымъ, у которыхъ ея нтъ.

Эти стихи вспоминались мн всякій разъ, какъ я смотрлъ или читалъ Новобрачныхъ. До, быть можетъ, виной тому моя односторонность, а люблю прекраснаго, великаго Эрота, мн непріятно видть, какъ маленькихъ, блдныхъ Эротовъ старательно вскармливаютъ на рожк. Публика не раздлила моего взгляда, такъ какъ немногія драмы имли такой успхъ на сцен и выдержали столько отдльныхъ изданій.

V.

Одинъ датскій книгопродавецъ-спекулянтъ издалъ въ шестидесятыхъ годахъ календарь, для котораго выпросилъ у пользовавшихся извстностью поэтовъ по небольшому виньетному стихотворенію, каждый долженъ былъ выбрать себ какой-нибудь мсяцъ. Когда онъ явился къ Бьёрнсону, этотъ послдній написалъ:

‘Я выбираю апрль!

Старое онъ разрушаетъ,

Новое въ землю глубоко,

Искрясь, грохоча, вндряетъ.

Миръ не цню я высоко,

Выше всего — имть цль!

Я выбираю апрль!

Бурей онъ всхъ устрашаетъ,

Таять начнетъ — улыбнется,

Новая жизнь возникаетъ,

Гд онъ, могучій, несется.

Лто создать — его цль!’

Едва ли могъ онъ представить лучшую характеристику собственной! дятельности въ этотъ первый періодъ. Прекрасная повсть Рыбачка (1868 г.), которая, будучи мене идеалистической, нежели крестьянскіе разсказы, приближается къ его позднйшему способу изложенія, вставленнымъ въ нее стихотвореніемъ Юный Викин давала глубокомысленную картину его первыхъ усилій и быстро достигнутаго совершенства. Хотя Бьёрнсонъ написалъ немного лирическихъ стихотвореній и не можетъ быть названъ безукоризненнымъ версификаторомъ, тмъ не мене, юнъ именно въ области лирики создалъ незабвенныя, неувядаемыя вещи. Его народныя псни отличаются самою высокопробною неподдльностью. Его патріотическія стихотворенія сдлались національными пснями. Его немногочисленныя древне-норвежскія картины или монологи выдержаны въ томъ стил древняго свера, котораго никогда не могли достичь Эленшлегеръ и Тегнеръ. Прочтите въ драм Гульда маленькое,’ написанное народнымъ языкомъ стихотвореніе, которое поетъ Гуннаръ и о которомъ мтко говоритъ Лобеданцъ: ‘Въ норвежское лто, которое не знаетъ соловьевъ, зловще заглядываетъ зима въ псн Нильса Финна, своего рода баллад, которую можно поставить рядомъ съ Лснымъ царемъ Гёте’. Это простой разсказъ о маленькомъ мальчик, который потерялъ свои лыжи и, увлекаемый подземными силами, тонетъ въ снгу. Но это простое событіе изображено съ такою мощью фантазіи, котораа длаетъ его незабвеннымъ, въ особенности заключительныя строки, гд говорится о томъ, какъ остались одн только длинныя лыжи, производятъ захватывающее впечатлніе своимъ мрачнымъ тономъ. Я приведу послднія строфы:

Злобно хохочетъ утесъ подъ своей снговой пеленой.

Нильсъ сжалъ кулакъ: ‘Погоди, ты еще не покончилъ со мной!’

‘Скоро покончу!’ — внизу прозвучало.

——

Снжная пропасть зіяетъ, и туча нависла надъ ней.

Нильсъ Финнъ подумалъ тогда: ‘Я стою надъ могилой своей!’

‘Что же, готово?’ — внизу прозвучало.

——

Только дв лыжи виднлись среди океана снговъ,

Да и он лишь едва выступали изъ снжныхъ валовъ.

‘Гд Нильсъ?’ — внизу прозвучало.

Стоятъ только внимательно вчитаться въ нсколько стропъ патріотическихъ стихотвореній Бьёрнсона, чтобы понять, почему они сдлались національными пснями. Я выберу для примра четыре строки чисто, бьёрасоновской національной псни, вытснившей прежнюю національную псню норвежцевъ. Вотъ эти строки въ стихотворномъ перевод Лоберица:

‘Ja, wir lieben diese Fluren,

Wie sie aus dem Meer

Steigen auf mit Wetterspuren!

Htten ringe umher!’

Слово въ слово это значитъ: ‘Да, мы любимъ эту землю, когда она, изборожденная, вывтренная, выплываетъ изъ моря съ тысячами очаговъ!’ Невозможно передать точне, геніальне то впечатлніе, которое производитъ берегъ Норвегіи на сына этой земли, когда онъ приближается къ нему съ моря.

Изъ всхъ, боле короткихъ, твореній Бьёрнсона выдается, наконецъ, монологъ Bergliot. Это плачъ жены одного вождя о коварно умерщвленномъ супруг ея Эйнар Тамбарскельве и ея единственномъ сын, который лежитъ убитый съ нимъ рядомъ. Я не знаю ничего, что въ современномъ воспроизведеніи древне-сверной поэзіи дйствовало бы на вена такъ же сильно, какъ повторяющіяся въ вид припва слова, съ которыми Бергліотъ обращается къ возниц, везущему трупы:

‘Медленно ступай, такъ здилъ всегда Эйнаръ,

А домой вернуться мы еще успемъ’.

Первая строка изображаетъ съ замчательною простотой спокойное и горделивое достоинство убитаго вождя, вторая заключаетъ въ самыхъ другихъ словахъ глубокую горечь отнын одинокаго существованія.

VI.

Этой высоты Бьёрнсонъ достигъ рано, тридцати съ небольшимъ лтъ онъ уже написалъ вс лучшія произведеніи своего перваго періода, и на нихъ начинали уже смотрть, какъ на законченное цлое. Никто не могъ отнестись безъ вниманія къ такому могучему таланту, но прискорбно было убждаться въ томъ, что онъ не развился настоящимъ образомъ. Творческая сила стояла въ теченіе нкотораго времени все на той же точк, но взглядъ на жизнь не расширялся, оставался наивнымъ и узкимъ. Порою Бьёрнсонъ бывалъ тривіаленъ. Онъ писалъ иногда стихотворенія, по тону и колориту почти подходившія къ свернымъ пснямъ во вкус народныхъ учителей. Слишкомъ сильно ощущалось вліяніе Грундтвига. Слдуетъ поставить въ заслугу этому великому человку (1783—1872), пробудившему духъ свернаго крестьянства, то, что онъ далъ могучее развитіе народному образованію учрежденіемъ многочисленныхъ крестьянскихъ высшихъ школъ. Но для народнаго вождя образованіе, которое представляли его высшія школы, было недостаточно, и Бьёрнсонъ тщетно пытался нкоторое время продолжать свой путь на поэтическомъ поприщ въ деревянныхъ башмакахъ груидтвигіанцевъ. Онъ держался по большей части въ боязливомъ отдаленіи отъ жизни современниковъ. Или врне: если онъ изображалъ современныя идея, та длалъ это непроизвольно, он выступали въ театральныхъ костякахъ изъ древне-сверной или средневковой шотландской эпохи. Въ Сигурд Зломъ, Гельга и Фракаркъ разбираютъ въ 1127 г. отношеніе между безсмертіемъ единичнаго человка и рода человческаго въ выраженіяхъ, сильно напоминающихъ 1862 г., и т же самые вожди, которые вращаются здсь около чуть ли не современныхъ политическихъ соображеній, употребляютъ такія слова, какъ призваніе, основной законъ, водворяютъ порядокъ на почв, не вдающей закона, и т. д., изъ жажды мести предаютъ колесованію плннаго Сигурда, т.-е. совершаютъ поступокъ, предполагающій гораздо боле варварскій внутренній міръ. Кто говоритъ такимъ образованнымъ языкомъ, тотъ предаетъ своего врага не колесованію, а клевет.

Рядомъ съ этимъ недостаткомъ единства между страстями и идеями замчалась злосчастная потребность поэта такъ группировать и соединять свои крупные драматическіе образы, чтобы въ то мгновеніе, когда драма кончилась, можно было набросить на нихъ покровъ ортодоксальный церковной вры. Въ Маріи Стюартъ, наприм., образъ Джона Нокса не находится подъ властью драматической ироніи, которая царятъ надъ другими дйствующими лицами. Бьёрнсонъ не предоставляетъ себ поэтическаго превосходства надъ нимъ, ибо Ноксу предназначено выстудить подъ конецъ изъ рамки съ пафосомъ поэта на устахъ и принять политическое наслдіе Маріи. Какъ жестокія битвы въ Сигурд, такъ и страстныя ощущенія въ Маріи Стюартъ кончаются псалмопніемъ. Дйствіе въ обихъ драмахъ такъ обостряется, что въ первой пьес завершается пснью крестоносцевъ набожнаго датскаго поэта Ингеманна, во второй же — туманно-мистическимъ псалмомъ пуританъ. Мало-по-малу стало казаться, что столь обильный нкогда источникъ поэта готовъ изсякнуть. Позднйшія повсти (желзная дорога и кладбище, жизненная загадка) не выдерживали сравненія съ прежними, и, несмотря на прекрасныя частности, драма Сигурдъ Крестоносецъ точно также не могла сравниться съ боле ранними норвежскими драмами поэта, наконецъ, послднія псни Arnljot Gelline, написанныя черезъ нсколько лтъ посл остальныхъ, уступали пснямъ, написаннымъ въ первомъ пылу вдохновенія. Повидимому, въ ум Бьёрнсона не зарождалось новыхъ идей. Читателя спрашивали себя, не постигнетъ ли этого поэта судьба столькимъ датскихъ поэтовъ, умолкнувшихъ въ полной сил возмужалости, потоку что талантъ ихъ былъ лишенъ способности обновляться? Свой первоначальный умственный капиталъ Бьёрнсонъ, очевидно, истратилъ. Спрашивали себя, неужели онъ, какъ и т поэты, не можетъ пріобрсти себ новыхъ богатствъ?

Я очень отчетливо помню эти годы. Молодость испытывала нчто врод терзанія, сравнивая состояніе литературы на свер съ положеніемъ ея въ, Европ. Она чувствовала себя какъ бы вытсненною изъ европейской культурной жизни. Въ Даніи старшее поколніе, въ своемъ раздраженіи противъ всего нмецкаго, прервало умственное общеніе съ Германіей, загородило каналъ, чрезъ который получались до тхъ поръ европейскія культурныя мысли, въ то же время, французскаго образованія опасались какъ фривольнаго, а по-англійски понимали лишь не многіе, такъ какъ англійскій языкъ не входилъ въ составъ высшаго школьнаго преподаванія. Въ Даніи взирали на Норвегію какъ на страну литературнаго обновленія, въ Норвегія устремляли взоры на Данію, какъ старйшую культурную страну, и почти не замчали застоя въ датской культур. И между тмъ какъ умственная жизнь увядала, подобно тому, какъ чахнетъ растеніе въ душной комнат, образованное общество обихъ странъ воображало, что оно соль Европы. Оно не знало, что иноземные народы, которыхъ оно мечтало призвать къ новой жизни посредствомъ своего идеализма, своего грундтвигіанизма, своей вры, ушли далеко впередъ въ общемъ, я особливо въ литературномъ образованіи. Въ господствующихъ городскихъ кругахъ говорили о Давид Штраус и Фейербах такъ, какъ говорили о нихъ самые мщанскіе круги Германіи въ сороковыхъ годахъ, едва знали по имени Стюарта Милля, Дарвина, Герберта Спенсера, не имли ни малйшаго понятія о развитіи англійской поэзіи отъ Шелли до Суинберна. Новйшую французскую литературу предавали осужденію, не вникая въ значеніе того факта, что драма и романъ во Франція давно оставили историческіе и легендарные сюжеты изъ настоящаго времени,— единственные сюжеты, которые поэтъ можетъ наблюдать и изучать собственными глазами. Сами же едва отважились приподнять кончикъ завсы, скрывавшей отъ ихъ взоровъ современный міръ.

VII.

Затмъ, между 1871—72 гг. началось въ Даніи современное литературное движеніе, изъ котораго возникла въ истекшемъ дсятилтіи новая поэтическая и критическая школа. Умственная жизнь, зародившаяся въ Даніи, быстро перешла на почву Норвегія, и вскор поэзія Бьёрнсона обнаружила, что въ немъ, на сороковомъ году его жизни, открылись, по его собственному выраженію, новые и богатые источники. Внезапно оказалось, что его творчество получило новый полетъ и размахъ. Современный міръ лежитъ открытымъ передъ его очами. Какъ онъ написалъ въ одномъ частномъ письм, у него явились ‘очи, которыя видли, и уши, которыя слышали’. Идеи вка, которыя онъ самъ долгое время сознавалъ лишь вполовину, оплодотворили его воспріимчивый духъ. въ т годы онъ читалъ ужасно много, читалъ книги на всхъ языкахъ и всевозможнаго содержанія, естественно-историческія, критическія, філософскія, историческія сочиненія и романы, массу иностранныхъ періодическихъ изданій и газетъ. Глубокое впечатлніе произвела на него спокойное величіе и возвышенное свободомысліе Стюарта Милля, могучая гипотеза Дарвина расширила его кругозоръ, филологическая критика такихъ ученыхъ, какъ Штейнталь или Максъ Мюллеръ, научила его смотрть иными глазами на религіи, литературная критика Тэна измняй его взглядъ на литературы. Молодая датская школа, какъ онъ заявилъ публично, немало способствовала отторженію его отъ стараго. Значеніе восемнадцатаго вка, задачи девятнадцатаго сдлались для него понятными. Въ одномъ прелестномъ частномъ письм онъ такъ выразился объ обстоятельствахъ, давшихъ направленіе его молодости, и въ особенность о совершившейся въ немъ метаморфоз:

‘Слдуя этимъ предположеніямъ, я долженъ былъ достаться въ добычу Грундтвигу. Но ничто на свт не можетъ подкупить меня, хотя увлечь меня очень и очень легко. Поэтому я выбылъ изъ тхъ круговъ въ тотъ день, когда я прозрлъ. Мой злйшій врагъ можетъ обладать истиной — я глупъ я твердъ, но разъ я вижу истину, хотя бы и случайно, она неотразимо привлекаетъ меня. Скажите же: разв не легко понять подобную натуру? Разв не слдуетъ полагать, что въ особенности норвежцамъ не трудно постичь ее? Я — норвежецъ. Я — человкъ. Послднее время я почти желалъ бы подписываться: Человкъ. Ибо я опятъ и опять долженъ объяснять самого себя людямъ, и мн кажется, что это слово здсь у насъ, въ данный моментъ, какъ бы вызываетъ новыя представленія’.

VIII.

Первое крупное произведеніе, съ которымъ Бьёрнсонъ выступилъ передъ публикой посл многолтняго молчанія, была имвшая необычайный успхъ и въ Германіи драма Банкротство, Здсь онъ сразу ворвался въ современную жизнь. Рука поэта, размахивавшая боевыми мечами Сигурдовъ, не погнушалась сосчитать капиталы Тьельде и подвести итоги его долгамъ. Бьёрнсонъ былъ первымъ скандинавскимъ поэтомъ, который вполн серьезно занялся трагикомедіей денегъ, и его побда была, вслдствіе этого, тмъ блистательне. Совершенно одновременно съ Банкротствомъ онъ выпустилъ въ свтъ драму Редакторъ, кровавую сатиру на положеніе норвежской печати. И затмъ появились, быстро слдуя другъ за другомъ, драматическое произведеніе Король, повсть Magnhild, драмы Новая система и Леонарда, новыя стихотворенія, республиканскія рчи и т. д., — производительность, которая еще въ этомъ году увеличится новою драмой и религіозно-либеральною народною книгой.

Въ консервативныхъ норвежскихъ кругахъ его поэзію въ этомъ новомъ фазис старались унизить тмъ, что называли ее тенденціозною поэзіей. Это слово — пугало, посредствомъ котораго слишкомъ долго усиливались отстранять идеи современнаго міра отъ датско-норвежской поэзія. При этомъ питаютъ довольно наивное убжденіе, что старйшія поэтическія произведенія, которыя они восхваляютъ, лишены тенденціи, потому что ихъ тенденція противуположна новйшей, дло въ томъ, что съ тми, прежними тенденціями такъ освоились, какъ привыкаютъ къ воздуху въ комнат, съ которой никогда не разстаются. Обязательныя во всей сверной литератур этого столтія обращенія язычниковъ, въ особенности викинговъ, никогда, наприм., не считались тенденціозными, и обращеніе въ Arnljot Gelline не было такъ разсматриваемо, потому что эта тенденція нравилась. То, что теперь оспариваютъ, слдовательно, не тенденція сама по себ, а новая тенденція, т.-е. духъ и идеи девятнадцатаго вка. Но эти идеи то же для поэзіи, что кровообращеніе для человческаго тла. Чего должно требовать въ собственномъ интерес поэзіи, это только, чтобы вены, которыя желательно видть синеватыми я просвчивающими сквозь кожу, не вздувались и не были черны, какъ у человка раздраженнаго или больнаго. Крайне рдко выступаетъ тенденція у Бьёрнсона въ такой форм, какъ, наприм., въ кровоизліянія, отъ котораго въ драк Редакторъ умираетъ молодой политикъ, лишь затмъ, чтобы чело главнаго дйствующаго лица могло быть отмчено печатью Каина, или въ видніи, которое въ драм Король наводитъ ужасъ на дочь политическаго мученика и убиваетъ ее въ то мгновеніе, когда она идетъ къ брачному алтарю съ молодымъ королемъ. Но если оставить безъ вниманія неудавшіяся частности, то кто можетъ быть настолько зачерствлымъ, чтобы не ощутить источника новой и своеобразной поэзіи, который проходитъ чрезъ сочиненія втораго періода,— слдовало бы сказать: второй молодости Бьёрнсона!

Пламенная любовь къ истин наложила свой отпечатокъ на эти книги, мужественно-твердый характеръ сказывается въ нихъ. Какое обиліе новыхъ мыслей во всхъ областяхъ, по поводу государства и общества, брака и семьи! Какой энергическій призывъ къ правдивости относительно себя и другихъ! Наконецъ, какая кротость, какая симпатія къ людямъ противуположнаго умственнаго направленія, которые, подобно епископу въ Леопард, королю въ драм того же названія, щадятся авторомъ, даже идеализируются имъ, тогда какъ вс нападенія направлены на учрежденія, какъ таковыя!

Противники новйшаго направленія Бьёрнсона теперь утверждаютъ, что пока онъ держался вн круга жгучихъ вопросовъ и жизненныхъ идей, онъ былъ великимъ и славнымъ поэтомъ, но что съ тхъ поръ, макъ онъ занялся современными задачами и мыслями, онъ идетъ назадъ, во всякомъ случа, не создаетъ уже совершенныхъ, въ художественномъ смысл, произведеній. Подобные приговоры всюду раздавались въ Европ, какъ скоро поэтъ, пріобртшій въ молодости благоволеніе публики нейтральными, невинными произведеніями, показывалъ своимъ современникамъ, что онъ ихъ изучаетъ и знаетъ. Всюду въ Европ есть читатели, ставящіе юношескую поэму Байрона Чайлдъ-Гарольдъ выше могучей, но лишь мстами привлекательной поэзіи дйствительности Донъ-Жуана. Въ Россіи и въ иныхъ странахъ есть утонченная публика, предпочитающая первые мелкіе разсказы Тургенева — Записки охотника большимъ романамъ — Отцы и дти или Новь, въ Германіи нашлось много людей, впавшихъ въ уныніе вслдствіе того, что Пауль Гейзе оставилъ на нкоторое время любовную повсть, чтобы написать Kinder der Well. Хотя Бьёрнсонъ, дйствительно, еще не достигъ въ своемъ второмъ період прозрачности и гармоніи формы, которыми отличаются его первыя произведенія, однако, и несправедливо, и неразумно видть въ этомъ шагъ назадъ. Новое, богатое и кипучее идейное содержаніе долго не находитъ своей формы, въ своемъ броженіи порою готово вырваться изъ рамки, сильныя чувства и сильныя мысли обладаютъ огнемъ и размахомъ, благодаря которымъ оказываются мене способными являться въ привлекательной форм, нежели скудость мыслей, свойственная идилліи.

И, вопреки всему этому, какъ много превосходнаго въ техническомъ отношеніи создалъ Бьёрнсонъ въ послдніе годы! Экспозиція въ Банкротств одна изъ лучшихъ, которыя могутъ предъявить литературы всхъ странъ, а стиль въ Редактор, въ особенности въ первомъ акт, самый совершенный, какого когда-либо достигалъ Бьёрнсонъ. Об эти драмы, съ которыми Бьёрнсонъ впервые вступилъ на путь, проложенный Генрикомъ Ибсеномъ въ его драм Союзъ молодежи, примыкаютъ до нкоторой степени къ этой мощно построенной и язвительно остроумной пьес. Въ сущности, Союзъ молодежи содержалъ въ себ какъ Банкротство, такъ и Редактора. Первое — это банкротство легкомысленнаго Эрика Браттсберга, Редакторъ же слегка намченъ въ отношеніи Стейнгоффа къ газет Аслаксена и въ стать противъ камергера, которую сначала предписываютъ, а потомъ запрещаютъ печатать. Въ публик обыкновенно понимали Союзъ молодежи и Редактора какъ контрасты, т.-е. противорчащія другъ другу произведенія различныхъ политическихъ лагерей, и это потому только, что первая изъ этихъ пьесъ осмиваетъ безчестнаго представителя партіи прогресса, вторая — еще боле дерзкаго и лживаго представителя консерваторовъ. По, съ чисто-поэтической точки зрнія, эти пьесы стоятъ совсмъ рядомъ. Редакторъ Бьёрнсона — постарвшій г-н Стейнгоффъ (съ годами онъ становится крайнимъ консерваторомъ),— Стейнгоффъ, въ которомъ боле мягкіе и гибкіе элементы окостенли подъ вліяніемъ разочарованій, пораженій и припадковъ дикаго презрнія къ самому себ и къ другимъ и у котораго осталась, поэтому, одна только грубая беззастнчивость.

Быть можетъ, всего правильне понимать Редактора, какъ великую аллегорію. Старшій брать, Гальвданъ, изнемогающій въ политической и литературной борьб,— это Вергеландъ, который, посл жизни, проведенной въ восторженныхъ бояхъ за свободу, изнуренный треволненіями собственныхъ нападеній и преслдованія своихъ противниковъ, былъ такъ долго прикованъ къ одру болзни, представлялъ еще боле высокій и боле поэтическій образъ передъ самою смертью, нежели во время долгой жизненной битвы. Въ младшемъ брат, Гаральд, принимающемъ наслдіе Гальвдана, Бьёрнсонъ хотлъ, думается мн, олицетворить свои собственныя политическія стремленія съ тми недоразумніями, которымъ они подвергаются, и съ тми противниками, на которыхъ они наталкиваются. Гаконъ, самый старшій братъ, сдлавшійся крестьяниномъ, и его жена, играющая роль, не выступая на сцену, служатъ представителями норвежскаго народа. Необычайная сила пьесы зависать, однако же, отъ того, что, при этой значительной широт горизонта, она достигаетъ въ обрисовк характеровъ такой рзкой индивидуализаціи, какой Бьёрнсону никогда не удавалось превзойти.

Леонарда, которая не выдается, какъ драматическое произведеніе, принадлежитъ къ наиболе преисполненнымъ поэзіи сочиненіямъ автора. За предлами скандинавскаго свера нельзя вполн оцнить подобную драму,— пожалуй, врядъ ли возможно понять ея сильное дйствіе на умы. При представленіи ея въ Христіаніи она потому лишь произвела такое глубокое впечатлніе, что въ ней прозвучало спасительное слово, относившееся къ положенію длъ въ Норвегіи. Идея пьесы — идея нравственной и религіозной терпимости, которой въ прежнія времена былъ такъ чуждъ самъ авторъ. Въ Леонард онъ съ изумительнымъ умственнымъ превосходствомъ вывелъ цлый рядъ генерацій норвежскаго общества, показалъ пороки и добродтели каждаго поколнія и заставилъ прабабку, представительницу культуры восемнадцатаго столтія, остававшейся въ такомъ пренебреженіи въ теченіе долгаго періода сверной реакціи, произнести торжественное аминь пьесы. Старушка, повидимому, создана по модели прабабки въ драм Жоржъ Зандъ L’autre. Ея заключительная реплика гласитъ:

‘Мн кажется, будто вернулось мое время, когда существовали велижія души и глубокія чувства’.

Однако, съ Леонардой вернулась не только пора глубокихъ чувствъ, но и пора здоровыхъ мыслей, хотя поэтъ, какъ уже указано, побиваетъ противниковъ своего взгляда на жизнь съ кротостью и снисходительностью, съ человколюбіемъ, которое стоитъ выше всякихъ партійныхъ распрей и составляетъ, быть можетъ, наиболе характеристическій его признакъ.

Генрикъ Ибсенъ — судья строгій, какъ древніе судьи Израилевы. Бьёрнсонъ — пророкъ, носитель обтованія, провозвстникъ лучшей поры. Въ глубин душа Ибсена таился сильный революціонный элементъ. Въ Комедіи любви и въ Нор онъ бичуетъ бракъ, въ Бранд — государственную церковь, въ Столпахъ общества — весь гражданственный строй своего отечества. То, на что онъ нападаетъ, разбивается въ дребезги предъ его глубокомысленною и сильною критикой. Бьёрнсонъ — умиротворяющій умъ, онъ ведетъ войну безъ ожесточенія. На его произведеніяхъ какъ бы играютъ лучи апрльскаго солнца, тогда какъ сочиненія Ибсена какъ бы стоятъ въ тни съ своею глубокою серьезностью. Ибсенъ любитъ идею, логическую и психологическую послдовательность, которая изгоняетъ Бранда изъ церкви, Нору — изъ брачнаго союза. Любви Ибсена къ иде соотвтствуетъ любовь Бьёрнсона къ человчеству.

IX.

Еще въ молодости началъ онъ дйствовать на поприщ политики, а всю свою жизнь онъ дйствовалъ въ одномъ направленіи. Неустанно ратовалъ онъ за обезпеченіе независимости Норвегіи въ ея уніи (почти исключительно династической) съ боле обширною страной, Швеціей. Какъ извстно, въ теченіе четырехъ столтій Норвегія была датскою, и, надо сказать, плохо управляемою датскою провинціей, пока не соединилась въ 1814 г. съ Швеціей, въ качеств свободнаго государства, съ почти республиканскимъ устройствомъ. Съ того времени домъ Бернадоттовъ не прекращалъ своихъ попытокъ стснить самостоятельность скудно заселенной страны утесовъ и ограничить ея конституціонныя права. Главнымъ образомъ, онъ стремился амальгамировать эту страну со Швеціей, и съ вншней стороны это удалось ему настолько, что Норвегія считается во всей Европ, даже въ Германіи, шведскою провинціей, чмъ то врод ‘мятежной Ирландія’. Еще въ бытность свою редакторовъ Bergensposten въ 1858 г. Бьёрнсонъ возставалъ противъ амальгамистическихъ плановъ и не мало способствовалъ тому, что представители Бергена, подавшіе голосъ за боле тсный таможенный союзъ между Швеціей и Норвегіей, не были вторично избраны въ стортингъ. Въ 1859 г., въ качеств редактора Aftenbladet въ Христіаніи, онъ съ большимъ успхомъ защищалъ право Норвегіи не принимать шведскаго намстника корой. Отъ 1866 до 1867 г., будучи редакторомъ Norsk Folkeiblad, онъ явися однимъ изъ самыхъ доблестныхъ противниковъ такъ называемаго ‘предложенія уніи’, т.-е. предложенія правительства, клонившагося къ установленію боле тсной уніи между двумя династически соединенный государствами. Наконецъ, съ того времени, какъ между королемъ Оскаромъ и стортингомъ возгорлся споръ о королевскомъ veto (до тхъ поръ имвшемъ значеніе лишь veto отмняющаго), Бьёрнсонъ сдлался однимъ изъ важнйшихъ политическихъ вождей Норвегіи. Въ особенности посл посщенія Сверной Америки въ 1880 г. онъ проявилъ себя величайшимъ народнымъ ораторомъ Скандинавіи, обладающимъ могущественно увлекательнымъ и, вмст съ тмъ, вполн спокойнымъ краснорчіемъ. Какъ скоро на какомъ-нибудь народномъ собраніи заручились его присутствіемъ, тысячи крестьянъ стекаются послушать его. Посл великаго президента стортинга, Іогана Свердрупа, никто въ Норвегіи не пользуется такимъ вліяніемъ, какъ ораторъ.

Об страны, Норвегія и Данія, которыя были соединены въ политическомъ отношеніи въ теченіе столькихъ вковъ и которыя связаны между собою и понын общимъ языкомъ и древнею общею литературой, связаны, пожалуй, еще ближе съ тхъ поръ, какъ он разъединились вншнимъ образомъ, имютъ, по всмъ политическимъ вопросамъ и вопросамъ культуры, вообще, одинаковыя стремленія и цли. Та же борьба за свободу и современное просвщеніе, которую ведутъ въ Норвегіи Бьёрнсонъ и его единомышленники, нашла своихъ бойцовъ въ Даніи, въ сред писателей младшей литературной школы. Норвежскій и датскій народъ, каждый съ своей стороны, трудится надъ обработкой общей области языка и литературы. Я думаю, что здсь произойдетъ то же, что Бьёрнсонъ изобразилъ въ маленькой сказк, служащей вступленіемъ къ Arne и, вмст съ тмъ, къ его крестьянскимъ разсказамъ, гд можжевельникъ, дубъ, сосна, береза и верескъ возымли намреніе одть голую скалу, лежащую передъ ними. Ихъ попытки долго не имютъ успха: довольно очевидно, что скала не хочетъ, чтобъ они одли ее, какъ только деревьямъ удалось немного подняться, тотчасъ является ручей, который превращается въ потокъ и все низвергаетъ своимъ теченіемъ. Но они всякій разъ принимаются съизнова за свою работу.

И, наконецъ, насталъ день, когда верескъ могъ однимъ глазкомъ посмотрть за скалу: ‘О, радость, о, радость, о, радость!’ — сказалъ верескъ и исчезъ. ‘Ахъ, что такое увидалъ верескъ?’ — сказалъ можжевельникъ и поднялся настолько, что могъ заглянуть по ту сторону. ‘О, радость, о радость, о радость!’ — закричалъ онъ и исчезъ. Когда, наконецъ, сосна и береза достигли того, что ихъ вершины уже возвышались задъ скалою, он воскликнули: ‘О радость, вдь, тамъ, въ равнин, стоитъ и ожидаетъ насъ большой лсъ, весь изъ сосенъ, вереска, березъ можжевельника!’ Они встртились съ результатомъ той работы, которая производилась съ другой стороны съ цлью одть скалу.

‘Да, вотъ что значитъ стремиться впередъ’,— говоритъ можжевельникъ.

‘Русская Мысль’, кн.XII, 1887

БЬЕРНСТЬЕРНЪ БЬЕРНСОНЪ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

Читайте также: