Б. Таль
Б. Таль
Поэтическая контр-революция в стихах М. Волошина
Поэтическая контр-революция в стихах М. Волошина
Б. Таль. Поэтическая контр-революция в стихах М. Волошина, Волошин Максимилиан Александрович, Год: 1923
Время на прочтение: 12 минут(ы)
О мощной воспитательной силе кованного, образного, ритмичного поэтического слова говорить не приходится. Множество поэтов ‘властвуют над думами и сердцами’ нашей молодежи.
Тем более осторожный, критический, вдумчивый и внимательный подход нужен к творчеству и личности поэтов, к их идеологии, к их политическим воззрениям.
За последнее время все большей и большей известностью и популярностью начинает пользоваться поэт Максимилиан Волошин. ‘Красная Новь’ — весьма авторитетный и солидный наш журнал — печатает его стихи. Размножившиеся у нас журнальчики желтоватого пошиба в роде ‘Всемирной иллюстрации’ поют Волошину дифирамбы и печатают его портреты во всяких видах. Высокие ‘знатоки’ русской литературы, вроде широко известного проф. Львова-Рогачевского, воспевают М. Волошина чуть ли ни как первейшего поэта революции.
В. Львов-Рогачевский, который читал лекции во многих самых избранных высших учебных заведениях Москвы и учил нашу коммунистическую молодежь ‘марксистскому’ подходу к литературе, этот самый ‘маститый’ профессор в своем труде ‘Новейшая русская литература’* характеризует М.Волошина следующими восторженными словами: ‘Это большой поэт, которого не измял вихрь шумный, кто связал свою поэзию с трагизмом революции’.
_______________
* Тов. Сосновский в ‘Правде’ от 1-го июня с. г. дал вполне достойную оценку этому ‘труду’ В. Львова-Рогачевского, с отчетливой ясностью выяснив всю тенденциозность, пустоту и антиреволюционность этой книги.
В. Львов-Рогачевский восторгается ‘каким мощным языком, с какой силой чувства, с какой волнующей серьезностью говорил поэт (Волошин) в России о России’.
‘С ростом новой России росли крылья этого поэта’. В стихах Волошина ‘нет налета эмигрантщины’, в них говорит ‘двух станов не боец’, который приветствует ‘жгучий вихрь полярной преисподней’.
Свой хвалебный гимн Львов-Рогачевский завершает патетическим восклицанием: ‘Волошин не поэт стилист, а поэт отвечатель!’*1
_______________
*1 Все цитаты взяты из книги Львова-Рогачевского ‘Новейшая русская литература’ стр. 386-387.
Можно и вправду подумать, что Волошин величайший поэт революции, что его следует наградить за революционные заслуги орденом Красного Знамени.
Но мы не склонны верить на слово даже такому почтенному профессору, как В. Львов-Рогачевский.
Попробуем проверить, что говорил и говорит Волошин о революции, какие образы воплощает он своим ‘мощным языком’, действительно ли он ‘двух станов не боец’ (то есть, очевидно, ни белым, ни красным, что само по себе не так уж хорошо рекомендует поэта), посмотрим, кому и как отвечает сей ‘поэт-отвечатель’.
Между прочим, Волошин очень любит подчеркивать эту свою нейтральность в развернувшейся великой борьбе.
Вот, например, как характеризует он свою позицию между белыми и красными:
А я стою один меж них,
В ревущем пламени и дыме,
И всеми силами своими
Молюсь за тех и за других.
Говорят, что М. Волошин не только в теории проповедывал нейтралитет, но и осуществлял его на практике.
Так, Евг. Зноско-Боровский в статье о М. Волошине рассказывает следующий весьма любопытный и характерный эпизод из жизни поэта:
‘Он приехал (в Екатеринодар, в центр белогвардейщины), спасая какого-то генерала, который при большевиках, подчиняясь просьбам и уговорам населения, знавшего его издавна, согласился служить по городскому управлению где то в Крыму, и при приходе туда добровольцев был арестован их контр-разведкой. Узнавший об этом Волошин положил себе обязанностью выручить генерала и для этого повсюду следовал за ним, стараясь не дать свершиться ‘правосудию’ где-нибудь в глуши, но довезти его до центра управления армией.
‘Однажды ему пришлось целую ночь напролет, сидя на походной кровати, читать стихи какому то коменданту, чтобы этим воздействовать на него и вырвать у него разрешение следовать с превосходительным преступником дальше.
‘Главную надежду на спасение генерала Волошин и в Екатеринодаре возложил опять таки на свои стихи. Читал он их всем и всюду, в разных присутствиях, стоя где-нибудь подле окна, в длинном, узком корридоре, и сумел проникнуть даже к высшим военным чинам, у которых специально для него устраивались вечера. И везде он имел оглушительный успех, всех потрясал пафосом своего плача над Россией, и все, со слезами на глазах и в голосе, повторяли за ним:
Я ль в тебя посмею бросить камень?
Осужу ль страстной и буйный пламень?
В грязь лицом тебе ль не поклонюсь,
След босой ноги благословляя?
Ты, убогая, гулящая, хмельная,
Во Христе юродивая Русь.
‘Читал он и на публичном утре, в зале какого-то кинематографа. Запыленный выходил он твердыми шагами вперед и вдруг — вкрадчивым голосом делал к каждому стихотворению ненужное предисловие, вскрывавшее всю рационалистическую схему его пророческого вдохновения, а затем, могучим, нарочито-грубым, простонародным зычным голосом, принимался выбрасывать то хлесткие, то проникновенные фразы о гибнущей, разоренной родине.
С Россией кончено. На последях
Ее мы прогалдели, проболтали,
Пролузгали, пропили, проплевали,
Замызгали на грязных площадях,
Распродали на торжищах.
‘И снова слушатели были потрясены, плакали вместе с поэтом, грозили виновникам страшной катастрофы (т. е. отвратительным большевикам. Б. Т.), так ярко воскрешенной им, недоумевая, как может ужиться в нем этот пламенный пафос с дружественным нейтралитетом к обеим враждующим сторонам’*1.
*1 См. ст. Евг. Зноско-Боровского ‘Стихи о терроре М. Волошина’, Последние новости.
Так спасал М. Волошин белого генерала, очевидно выявляя в этом свой ‘нейтралитет’.
У нас, к сожалению, нет другого материала, который свидетельствовал бы о ‘нейтралитете’ поэта, или о преданности его революции или хотя бы о лойяльности его по отношению к ‘Красным’.
Зато у нас очень много материала противоположного характера, отчетливо показывающего, что ‘нейтральность’ Волошина страдает порядочным изъяном на левый бок и обнаруживает солидную приверженность к контр-революции.
Вот, в марте 1917 года — в первые же дни после февральской революции, когда даже кадет Милюков был доволен — М. Волошин написал стихотворение ‘Москва’.
И что же? Оказывается, даже февральская революция, скинувшая только царя и передавшая власть в руки буржуазии, повергает нашего поэта в величайшее огорчение:
В Москве на Красной площади
Толпа черным черна.
Гудит от тяжкой поступи
Кремлевская стена.
На рву у места Лобного,
У церкви покрова,
Возносят неподобные,
Не русские слова.
Первые же митинги февральской революции кажутся Волошину чем-то ужасным, ‘неподобным’, ‘не русским'(!) как же ведь говорят против царя, — а это истинно-русскому сердцу поэта кажется нестерпимым. И он проливает горькие слезы:
Ни свечи не засвечены,
К обедне не звонят, —
Все груди красным мечены,
И плещет красный плат.
Но эти грустные, патриотически-церковные настроения, навеваемые на Волошина февральской революцией, переходят в неистовую ругань после революции октябрьской.
Вот стихотворение ‘Мир’, датированное 27 ноября 1917 г. (через три недели после октябрьского переворота). Это то самое стихотворение, которое цитирует Е. Зноско-Боровский, описывая потрясающий успех, Макс. Волошина среди белогвардейщины. Если верить Зноско-Боровскому, именно такие стихотворения помогали Волошину проявлять свой ‘нейтралитет’ и спасать белых генералов, провинившихся (поневоле!) случайной связью с Советской властью.
С Россией кончено… На последях
Ее мы прогалдели, проболтали,
Пролузгали, пропили, проплевали,
Замызгали на грязных площадях.
Распродали на улицах: не надо-ль
Кому земли, республик да свобод,
Гражданских прав? И родину народ
Сам выволок на гноище, как падаль…
Какие образы! Какой ‘мощный стиль’! Какой неистовый пафос оголтелого контр-революционера! Какая исступленная ненависть к революции, к рабочим и крестьянам, твердой рукой вырвавшим власть из рук помещика и капиталиста.
Да, Максимилиан Волошин несомненно ‘поэт-отвечатель’, — он не молчит, он хорошим языком отвечает революции от имени сожженного ею мира паразитов. И он мечет громы и молнии, призывает все силы неба и земли наказать мятежную революционную страну:
О, господи, разверзни, расточи,
Пошли на нас огнь, язвы и бичи,
Германцев с запада, монгол с востока
Отдай нас в рабство вновь и навсегда…
Недурные пожелания! В словах поэта нашли прекрасное и яркое воплощение стремления русской белогвардейщины, старавшейся задушить революцию с помощью иностранных штыков.
В стихотворении ‘Петроград’, помеченном 9 декабря 1917 г. Волошин отчетливее поясняет, почему он считает ‘Россию’ погибшей:
Сквозь пустоту державной воли
Когда-то собранной Петром,
Вся нежить хлынула в сей дом,
И на зияющем престоле
Над зыбким мороком болот
Бесовский правит хоровод…
Все вполне ясно. Волошин скован ужасом. Нет царя-императора и самодержца всея Руси. Какая-то нечистая сила, какие-то адские бесы (то-есть — рабочие, крестьянские и солдатские советы) взяли власть.
Поэт гневается, подобно слабоумной бабушке-кликуше, проклинает революцию и пророчески вещает. Он уверен в том, что это ‘бесовское навождение’, эта страшная Советская власть продержится недолго — разве может быть иначе?
Да не смутится сей игрой
Строитель внутреннего града,
Те бесы шумны и быстры:
Они вошли в свиное стадо
И в бездну ринутся с горы.
Но вопреки всем этим проклятиям, заклятиям и предсказаниям Советская власть все крепнет, Октябрьская революция победно движется вперед, Красная гвардия бьет белогвардейских генералов.
И наш поэт начинает впадать в безнадежность.
Вот что пишет он в стихотворении ‘Из бездны’, написанном в январе 1918 г.:
Полночные вздулись воды,
И ярость взметенных толп
Шатает имперский столп,
И древние рушит своды.
Ни выхода, ни огня…
Времен исполнилась мера…
Словом настает конец света, пришел большевик-антихрист. Во всем этом что-то не видно особенного ‘нейтралитета’.
Падение самодержавия, торжество пролетарской революции повергает Волошина в черную меланхолию и безнадежный пессимизм.
Однако где-то в глубине его ‘революционной’ души теплится какая-то неугасимая вера:
Отчего же такая вера
Переполняет меня?
Для разума нет исхода,
Но дух ему вопреки
И в бездне ищет ростки
Неведомого всхода…
И в стихотворении ‘Родина’, написанном 30 мая 1918 года, Волошин раскрывает причины и источники этой его ‘неугасимой веры’. Как раз в конце мая 1918 года и позднее развернулся контр-революционный мятеж чехо-словаков, вспыхнул ряд бело-эсэровских заговоров, организованных англо-французским капиталом, вообще началось широкое вооруженное выступление Антанты против Советской власти. Вся контр-революция воспрянула духом в чаянии близкой победы и возвращения доброго старого благодатного царского времени. Окрыленный надеждами, Максимилиан Волошин пишет, обращаясь к ‘родине’ России:
Еще безумит хмель свободы
Твои взметенные народы,
И не окончена борьба…
Вот здесь уж прямо, с отчетливой ясностью видно, что почтенный профессор В. Львов-Рогачевский глубоко и незаслуженно обидел поэта, сказав, что Максимилиан Волошин ‘двух станов не боец’, и что сам поэт наклеветал на себя (очевидно, в силу излишней скромности): ничего подобного, Волошин был настоящим, искренним, преданным бойцом стана контр-революции, если не телом и рукой, то во всяком случае духом и пером.
В том же стихотворении ‘Родина’ Волошин окончательно и вполне недвусмысленно формулирует свои убеждения и идеалы. Надеясь на близкое падение Советской власти и возвращение монархии, обращаясь все к той же ‘несчастной родине’, поэт изрекает:
Ты уж знаешь в просветленьи
Что правда Славии — в смиреньи,
В непротивлении раба
Общие славянофильско-монархические идеалы и чаяния Волошина хорошо сформулированы и в стихотворении его ‘Ангел Времен’, написанном 20 мая 1918 года, трактующем о том, что ‘Русь третий Рим’:
Пойми великое предназначенье,
Славянством затаенного огня:
В нем брезжит солнце завтрашнего дня
И крест его — всемирное служенье.
Двойным путем ведет его судьба —
Она и в имени его двуглава:
Пусть sclavus — раб, но Славия есть слава.
Поэт заканчивает это стихотворение патетическим восклицанием:
России нет — она себя сожгла,
Но Славия воссветится из пепла!
В то, что ‘Русь восстанет из гроба’ (т. е. из ‘революции’) Волошин верит непоколебимо. И основой его веры служит то, что ‘на дне преисподней’, где она была ‘осуждена томиться эти годы’, она ‘не отреклась от своих святых заветов’:
Но мы не покорились,
На дне темниц мы выносили силу
Неодолимую любви. И в пытках
Мы выучились верить и молиться.
Волошин вообще очень любит ‘молиться’. Все его творчество проникнуто неистовым религиозным экстазом по типу религиозного исступления кликуш-богомолок. Но ‘молитвы’ поэта имеют довольно определенное направление. Вот, например, как ‘божественно’ приветствует он приход большевиков в Крым:
Жгучий ветер полярных преисподней,
Божий бич, — приветствую тебя.
Революция, конечно, бич божий, небесная кара бедной России, ‘забывшей свое святое назначенье’.
Широкое обобщение своим взглядам Волошин делает в стихотворении ‘Святая Русь’, относящемуся к тому же периоду его творчества после Октябрьской революции. Это одно из тех стихотворений, которые, по приведенному выше свидетельству Е. Зноско-Боровского, имели потрясающий успех в белогвардейских кругах и помогло Волошину выполнить его возвышенную ‘нейтральную’ миссию спасения белых генералов*1.
_______________
*1 Стихотворение ‘Святая Русь’, входящее в сборник стихов Волошина — ‘Демоны Глухонемые’, было приведено т. Сосновским в ‘Правде’, как один из образчиков ‘революционного’ творчества М. Волошина.
Волошин начинает с проникнутой славянофильским патриотизмом исторической справки:
Суздаль да Москва не для тебя ли
По уделам землю собирали
Да тугую золотом суму?
В рундуках приданное копили,
И тебя невестою ростили
В расписном да тесном терему?
Не тебе ли на речных истоках
Плотник-царь построил дом широко —
Окнами на пять земных морей?
Из невест красой да силой бранной
Не была ль ты самою желанной
Для заморских княжих сыновей?
Словом, все было прекрасно, царская святая Русь расцветала и благоденствовала. Но вдруг пришли лихие, страшные времена, пришла революция:
Быть царевой ты не захотела, —
Уж такое подвернулось дело:
Враг шептал: развей да расточи,
Ты отдай казну свою богатым,
Власть — холопам, силу супостатам
Смердам — честь, изменникам ключи.
Поддалась лихому подговору,
Отдалась разбойнику и вору,
Подожгла посады и хлеба,
Разорила древнее жилище
И пошла поруганной и нищей
И рабой последнего раба.
Но глубоко религиозного, христиански-фаталистического, уверенного в торжестве предуказанной божественными силами ‘истины’, поэта не смущает временное несчастье — революция, — это лишь нашептал ‘враг’ — сатана:
Я-ль в тебя посмею бросить камень?
Обращается смиренно мудрый Волошин к России.
Ты — бездомная, гулящая, хмельная,
Во Христе юродивая Русь!
А пройдет хмель, окончится революционный припадок — и все восстановится, ‘Святая Русь’ вернется к своему истинному, богом предуказанному монархическому бытию.
Весело писал ‘поэт отвечатель’, ‘поэт революции’ во время революции по адресу революции!
Все приведенные здесь стихотворения Волошина помещены в сборнике его стихов ‘Демоны Глухонемые’, вышедшем в 1919 г. Отдел включающий эти стихотворения, озаглавлен ‘Ангел Мщения’ (недурное заглавьице!) и снабжен эпиграфом из протопопа Аввакума (милый источник ‘революционного’ поэтического вдохновения!):
стр. 160
Выпросил у бога светлую Россию сатана,
Да очервленит ее кровью мученической —
Итак, выступления М. Волошина во время гражданской войны показывают, что этот поэт-аристократ, осатаневший от ненависти к Советской власти, к России молота и серпа, всецело был с контр-революцией, с белогвардейщиной.
Но может быть потом, после окончательной победы революции Волошин сменил вехи, похоронил надежды на возврат прошлого и воспринял новую Советскую правду?
Посмотрим.
В 1922 году, в май-июньской книжке ‘Красная Новь’ поместила цикл стихов М. Волошина из поэмы его ‘Путями Каина’.
В этих трех отрывках ‘меч’, ‘порох’ и ‘пар’ поэт со всей мощью своего таланта воспевает… средневековье.
Волошин превозносит рыцарский меч:
Меч создал рыцаря и оковал железом
Его лицо и плоть его.
‘Меч создал справедливость’, меч ‘вместе с кровью напитался духом святых и праведников, им усекновенных’, меч — ‘символ земной любви'(??) и т. д. и т. д. Жаль только, что наш поэт не разъясняет, какую, собственно, ‘справедливость’ создал меч: не ‘справедливость’ ли для крепостных крестьян, на поте и крови которых пышным цветом расцветали благородство и щедрость, ослепительное богатство, блеск и доблести прекрасных рыцарей-феодалов? Не ‘справедливость’ ли крестовых походов, когда, под флагом расширения мирового владычества католической церкви и во имя ограбления богатых стран ближнего Востока на укрепление растущего торгового капитала, благородные рыцарские мечи вырезывали тысячи сарацин и евреев?
Волошина эти вопросы не интересуют. Он восторженно славит средневековый феодализм, он гневно обрушивается против пороха, который
Сбил с героев шлемы и наплечья,
Мундиры, шпаги, знаки, ордена,
Все оперение турниров и парадов.
Как горько оплакивает поэт рыцарский блеск, прекрасные турниры и парады! Как дорого средневековье его ‘революционному’ сердцу! Волошин ненавидит порох за то, что он
Вынудил разрозненные толпы
Сомкнуть ряды,