Т. А. Павлова. Всеобщий примиритель, Волошин Максимилиан Александрович, Год: 1997 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 19 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Павлова Татьяна Александровна

‘Всеобщий примиритель’

Date: 1-6 июля 2009

Изд: ‘Долгий путь российского пацифизма’, М., ИВИ РАН, 1997.

OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@gmail.com)

‘ВСЕОБЩИЙ ПРИМИРИТЕЛЬ’

(Тема войны, насилия и революции

в творчестве М. Волошина)

Т. А. Павлова

‘А я стою один меж них

В ревущем пламени и дыме,

И всеми силами моими

Молюсь за тех и за других’

М. Волошин

При имени ‘Волошин’ в воображении встает необычайно яркая, самобытная, ни на кого не похожая и, пожалуй, эксцентричная фигура. Его жизнь овеяна множеством легенд, мистификаций, слухов. Эти изустные сказания родились уже при его жизни, но обилие их и противоречивый характер в значительной мере связаны с тем, что до недавнего времени на имя это было наложено строжайшее табу. Причины понятны: достаточно сказать о глубокой религиозности мыслителя, его увлечении оккультизмом (в особенности антропософией Р. Штейнера) и о изображении им кровавого ужаса революции и гражданской войны в России — изображении, стоящем в одном ряду с ‘Окаянными днями’ И. Бунина, ‘Солнцем мертвых’ И. Шмелева, ‘Дорожным посохом’ В. Никифорова-Волгина. О Волошине в годы Советской власти разрешалось писать — и то редко и с трудом — лишь как о художнике-акварелисте, который ‘отражал’ красоты коктебельских пейзажей.

Впрочем, в 1978 г. в Киеве вышла одна хорошая, довольно полная биография Волошина, написанная И. Т. Куприяновым. Однако в угоду устоявшемуся и обязательному отношению к поэту автор должен был, вольно или невольно, о чем-то умалчивать, что-то представлять в превратном виде, что-то решительно осуждать. Чего стоят, например, такие пассажи: ‘Поза созерцателя, естественно, гораздо спокойнее, чем позиция борца, а нейтралитет оберегает от излишних неприятностей. Приверженцы абстрактного гуманизма, игнорирующие социальную борьбу, не в силах изменить к лучшему ни людей, ни их жизнь’. И далее: ‘Волошин по-прежнему занимал пози-

245

цию абстрактного гуманиста, спасая людей от смерти»¹. В 1921 году, тем не менее, как пишет автор, Волошин ‘стал полностью на нашу сторону баррикады и готов вместе со всем народом бороться за социалистическое обновление России’².

Даже в 1988 г. в предисловии к книге Волошина ‘Лики творчества’ С. Наровчатов упрекал поэта в том, что он ‘не понял классового характера гражданской войны и… занял позицию ‘над схваткой»³, — имеется в виду, вероятно, тот факт, что Волошин в годы гражданской войны укрывал в своем доме как белых, так и красных, препятствуя тем самым братоубийственной бойне.

Сейчас, когда главные сборники стихов и поэмы Волошина увидели свет и в печати появились публикации его писем, статей и воспоминаний, что стало возможным благодаря чудом сохранившимся архивам, — в полный рост встает вопрос об изучении наследия этого во многом еще не открытого для читающей публики поэта, художника, мыслителя, искусствоведа, критика и философа, гордости русской культуры.

Задача предлагаемой статьи — проследить проходящую через все творчество Волошина идею миролюбия и ненасилия как принципа жизни, основываясь преимущественно на недавних публикациях его произведений. Автор в полной мере сознает, что для всестороннего раскрытия означенной в заголовке темы необходимо намного более фундаментальное исследование всего творчества Волошина — в первую очередь его архивов, публикаций 1910-1920-х годов, а также переписки и воспоминаний о нем современников. Однако того, чем мы располагаем сейчас, уже немало для воссоздания весьма впечатляющей картины, которая свидетельствует о преемственности идеи мира как высшей ценности и идеала ненасилия в русской культуре.

Годы странствий

М. А. Волошин родился в Киеве в 1877 г. и до 16 лет жил в Москве, отец его умер рано, и мальчика воспитывала мать, волевая и самобытная женщина. В 1893 г. она купила в Крыму, в поселке Коктебель, небольшой участок земли и переселилась с сыном туда, переведя его в Феодосийскую мужскую гимназию. К этим годам жизни Волошина относятся и первые изустные истории, характеризующие его нрав. Мальчик был настолько миролюбив и дружелюбен ко всем, что решительная мать нанимала деревенских мальчишек, чтобы те вызывали его на драку: этим она надеялась воспитать в нем мужской характер. Но он с детства рос ‘без когтей’, как

246

впоследствии скажет о нем Марина Цветаева. Как вспоминает В. Вяземская, ‘его нельзя было задеть, раздражить, раздразнить, напугать, вывести из себя’⁴.

В 1897 г. Волошин, окончив гимназию, едет в Москву и поступает на юридический факультет Московского университета. Однако не заканчивает его: в 1900 г. он выслан в Среднюю Азию за участие в студенческих волнениях. Там он решает посвятить себя литературе и искусству и вскоре оказывается в Париже, где начинает всерьез заниматься религиозной философией, живописью и поэзией. На десятые годы приходятся первые сборники его стихов, искусствоведческие статьи и рисунки. В 1906-1907 гг. Волошин переживает первый недолгий брак с художницей-антропософкой М. В. Сабашниковой.

Это время сам Волошин обозначил как ‘годы странствий’ (так назван один из сборников его стихотворений) — время исканий и становления его мировоззрения, в том числе и принципа ненасилия. Основу ее составили его духовные устремления и убеждения, отразившиеся в ранних стихах и статьях. Он увлекался и буддизмом, и католичеством, и масонством, и разного рода магическими и оккультными науками. Его отличала жажда жизни, он стремился ‘все видеть, все понять, все знать, все пережить’. Его идейный и духовный мир был настолько богат, что его нельзя свести ни к символизму в искусстве, ни к одной из перечисленных религиозно-философских систем. Сам он много позднее, в 1918 г., в предисловии к книге избранных стихотворений ‘Иверни’ так характеризует свои искания: ‘Вначале странник отдается чисто импрессионистическим впечатлениям внешнего мира… переходит потом к более глубокому и горькому чувству матери-земли… проходит сквозь испытание стихией воды… познает огонь внутреннего мира и пожары мира внешнего…’⁵. Здесь очень точно отразилось мироощущение Волошина, которое можно выразить как чувство сопричастности миру и людям, единства со всем и со всеми⁶.

Это чувство отразилось уже в ранних стихах Волошина, в его дневниках и автобиографических заметках. Так, 19 июня 1904 г. он записывает: ‘Там был английский офицер, который рассказывал о бурской войне. Бессмысленность сражения. Ни малейшего чувства вражды’⁷. Как скажет позднее Марина Цветаева, ‘миротворчество М. В. входило в его мифотворчество: мифа о великом, мудром и добром человеке’⁸.

Отметим некоторые вехи на этом пути. В январе 1905 г. Волошин становится свидетелем начала революционных событий в Петербурге. В статье ‘Кровавая неделя в Санкт-

247

Петербурге’ он подробно и с виду бесстрастно описывает все, что сам видел и слышал на улицах 9 января. Он подчеркивает, что толпа, которая шла с иконами и хоругвями к Зимнему Дворцу, была безоружна, и солдаты стреляли по мирным гражданам. И заканчивает так: ‘Кровавая неделя в Петербурге не была ни революцией, ни днем начала революции. Происшедшее — гораздо важнее. Девиз русского правительства ‘Самодержавие, православие и народность’ повержен во прах. Правительство отринуло православие, потому что оно дало приказ стрелять по иконам, по религиозному шествию. Правительство объявило себя враждебным народу, потому что отдало приказ стрелять в народ, который искал защиты у царя. Эти дни были лишь мистическим прологом великой народной трагедии, которая еще не началась’⁹.

Под впечатлением этих событий Волошин пишет стихотворение ‘Ангел мщенья’, где пророчит будущее ожесточение и насилия революционной борьбы и подчеркивает бесплодность этого насилия:

‘Не сеятель сберет конечный колос сева.

Принявший меч погибнет от меча.

Кто раз испил хмельной отравы гнева,

Тот станет палачом иль жертвой палача’¹⁰.

В 1909 г. Волошин на дуэли с Н. Гумилевым¹¹ сознательно старается не попасть в своего противника. ‘Гумилев промахнулся, — вспоминает он, — у меня пистолет дал осечку. Он предложил мне стрелять еще раз. Я выстрелил, боясь, по неумению своему стрелять, попасть в него. Не попал, и на этом наша дуэль окончилась’¹². Из всей истории ясно, что цель Волошина была — не отмстить противнику, не убить его (вспомним, как Пушкин жаждал именно убить Дантеса), а защитить честь женщины, исполнить некоторую формальность, принятую в его кругу, после которой инцидент считался исчерпанным. Впоследствии, узнав о расстреле Гумилева в 1922 г., Волошин посвятит его памяти одно из лучших своих стихотворений — ‘На дне преисподней’¹³.

В 1910 г. он пишет статью о Л. Толстом, где в частности касается идеи непротивления злу насилием. Толстовская ‘формула всемирного исцеления от зла, — пишет он, — проста: не противься злу, и зло не коснется тебя’. Волошин подвергает критике такое понимание зла, он считает, что зло не следует отвергать, отчуждать от себя: его надо принять и постараться с помощью доверия и любви переработать в себе и претворить в добро. ‘Если я перестаю противиться злому вне себя, то этим создаю только для себя безопасность от внешнего зла, но вместе с тем и замыкаюсь в эгоистическом самосо-

248

вершенствовании. Я лишаю себя опыта земной жизни, возможности необходимых слабостей и падений, которые одни учат нас прощению, пониманию и приятию мира… Не противясь злу, я как бы хирургически отделяю зло от себя и этим нарушаю глубочайшую истину, разоблаченную Христом: что мы здесь на земле вовсе и не для того, чтобы отвергнуть зло, а для того, чтобы преобразить, просвятить, спасти зло. А спасти и освятить зло мы можем, только принявши его в себя и внутри себя, собою его освятив’ .

Наконец, в 1913 г. Волошин отчетливо выражает свое отношение к насилию в статье ‘О смысле катастрофы, постигшей картину Репина’.

16 января 1913 г. некто Абрам Балашов бросился на картину И. Репина ‘Иван Грозный и его сын’ и с криком ‘Довольно крови! Довольно крови!’ исполосовал ножом самый центр полотна. Вокруг этого события поднялся шум. Журналисты, критики, художники выражали в печати возмущение поступком Балашова и свое сочувствие И. Е. Репину. Некоторые требовали сурового наказания — ‘преступника’, который оказался психически неуравновешенным человеком. Так, Н. К. Рерих писал: ‘Не знаю, по каким статьям уложения может быть судим преступник, но если это только не умалишенный, то к таким иродам надо принимать меры особенно суровые’¹⁵.

Волошин же совершенно иначе расценил происшедшее. 19 января газета ‘Утро России’ публикует его статью ‘О смысле катастрофы, постигшей картину Репина’. По мнению Волошина, вина за случившееся ложится на автора картины, который, жестоко-натуралистически изобразив кровавый инцидент, спровоцировал поступок Балашова. Насилие над зрителем, которое совершил Репин, вызвало ответное насилие психически неуравновешенного человека, чей выбор ‘не был ни случаен, ни произволен’. Вспоминая подобное же по жестокому натурализму произведение Л. Андреева ‘Красный смех’, вызванное к жизни кровавыми событиями русско-японской войны, Волошин утверждает: ‘Их жест творчества вполне соответствовал жесту Абрама Балашова, полосовавшего ножом репинское полотно. И Репин и Леонид Андреев в таком же безумии, вызванном исступлением жалости, полосовали ножом души своих зрителей и читателей’¹⁶. В заключение статьи Волошин пишет: ‘Поступок Абрама Балашова никак нельзя принять за акт банального музейного вандализма. Он обусловлен, он непосредственно вызван самой художественной сущностью Репинской картины’¹⁷.

249

За этой статьей последовала буря возмущенных отзывов прессы. Журналы и издательства объявили Волошину бойкот, книжные магазины перестали брать для продажи его книги. В ответ на резкие нападки критиков Волошин 12 февраля выступает в Политехническом музее с публичной лекцией ‘О художественной ценности пострадавшей картины Репина’, где показывает разрушительный характер такого рода искусства. ‘Натуралистическое искусство, — говорил он, — изображая несчастные случаи, только повторяет их и при этом каждого ставит в положение зрителя, которому приходится констатировать совершившийся ужасный факт. Если художнику удастся изобразить несчастие с такими подробностями и так похоже, что оно кажется совсем сходным с действительностью, — тем хуже: вызванное сочувствие и ужас обессиливающим бременем ложатся на душу зрителя’¹⁸. Такое искусство ранит душу и значит — множит насилие. Мистический идеализм Волошина словно бы уравнивает насилие над душой и насилие над телом. ‘Эффект натурализма, — утверждает он, — одинаков с эффектом смертной казни, карающей убийцу: вместо одного трупа получается два трупа, вместо одного несчастного случая, — два несчастных случая. Но разница та, что несчастный случай, закрепленный живописным мастерством, пребывает годы, и перед ним в безвыходной тоске стоят не единицы, а миллионы’¹⁹. Таким образом, Балашов, по мнению Волошина, — ‘не преступник, а жертва репинского произведения’²⁰.

Таково было отношение Волошина к насилию — будь то революционное насилие или насилие над душой человека, творимое искусством, накануне первой мировой войны. Его пацифистская позиция еще не сложилась в эти годы, его взгляды противоречивы: он соглашается идти на дуэль с Гумилевым, но старается ‘не попасть’ в него, он провидит кровавые ужасы революций, выступает против смертной казни и натуралистического изображения жестокостей в искусстве. Он не принимает толстовского непротивления злу и выдвигает мистический принцип принятия зла в себя, дабы переработать его и претворить в добро с помощью доверия и любви.

Война

Мировая война застала Волошина в Европе, в Швейцарии. И с самых первых дней ее он решительно занял антивоенную позицию. Несмотря на то, что даже самые близкие ему люди — мать, A. M. Петрова, К. Ф. Богаевский — выражали возмущение варварским нашествием ‘гуннов’, Волошин писал:

250

надо ‘не судить, кто прав, кто виноват. А понять, исчислить, анатомировать, расчленить те силы, что составляют войну… Противники слиты в одном объятии. Ее надо одолеть — самое войну, а не противника’²¹. В то время как другие поэты его круга — С. Городецкий, К. Бальмонт, Ф. Сологуб, М. Цветаева, И. Северянин, М. Кузмин, Г. Иванов и другие — приветствовали мировую бойню как ‘очистительную грозу’ и надеялись на ее ‘оздоравливающее’ воздействие на европейское общество, Волошин, переехав в Париж, пишет ряд антивоенных статей и цикл стихов ‘Anno mundi ardentis’ (В год пылающего мира). Год спустя эти статьи публикуются в газете ‘Биржевые ведомости’.

Первое впечатление Волошина от войны — это бессмысленность и массовость ее жертв. При этом по роковой закономерности война выбивает из жизни лучших людей, уносит цвет нации. В статьях ‘Жертвы войны’, ‘Маленькие недосмотры’, ‘Франция и война’ он скорбит о тех французских писателях и поэтах, химиках и врачах, которые погибли на фронтах в самом начале мировой войны — все молодые люди, ‘целое поколение французского искусства’. Он пишет ‘глядя из Франции’, ибо там в первую очередь узнавал о жертвах. Но за текстом его статей просматривается и судьба русских молодых людей, ‘цвета нации’, — недаром страницы их испещрены цензурными пропусками. Вот строки, за которыми читаются вполне определенные намеки:

‘В первые же дни войны она кинула в плавильный горн все свои духовные и интеллектуальные силы, она положила на полях сражений весь цвет молодого поколения, она пожертвовала… всем расцветом завтрашнего дня… Благодаря всенародности войны, декрет о мобилизации всей страны, со всем накоплением бесценных духовных и социальных богатств, передал в полное распоряжение военной касты, то есть самой невежественной и косной части Франции, не только не имеющей понятия о всечеловеческой ценности того, что давалось ей в безответственное распоряжение, но в целом не готовой даже к своему непосредственному делу — ведению войны…’²².

Уже из этого отрывка очевидно, что Волошин выступает против всеобщей воинской повинности. Об этом свидетельствует и статья ‘Маленькие недосмотры’ (1915), где между двумя цензурными пропусками значится: ‘Полное равенство всех граждан перед воинской повинностью, проведенное прямолинейно и последовательно, совершенно преобразило внутренний состав французской армии. Изменился вес и ценность единиц, ее составляющих, так как наравне с обычным мус-

251

кульным материалом она приняла в себя все самое драгоценное из духовных и творческих сил народа, но ее дух, дисциплина, традиции остались те же, что и были’²³. О содержании двух вынужденных пробелов можно только догадываться.

Сам Волошин дважды отказался служить в армии. В 1916 г., когда его призвали на военную службу в качестве ‘ратника ополчения 2-го разряда’, он написал военному министру: ‘Я отказываюсь быть солдатом, как европеец, как художник, как поэт: как европеец, несущий в себе сознание единства и неразделимости христианской культуры, я не могу принять участие в братоубийственной и междоусобной войне, каковы бы ни были ее причины. Ответственен не тот, кто начинает, а тот, кто продолжает. Наивным же формулам, что это война за уничтожение войны, я не верю… Тот, кто убежден, что лучше быть убитым, чем убивать, и что лучше быть побежденным, чем победителем, так как поражение на физическом плане есть победа на духовном, — не может быть солдатом’²⁴. В этом же письме говорилось: ‘…Для меня, от которого не скрыт ее (войны — Т. П.) космический моральный смысл, участие в ней было бы преступлением’²⁵. Волошина все же отправили на медицинское освидетельствование, и его спасло состояние здоровья: астма, которой он страдал с детства, и поврежденная при падении с велосипеда правая рука.

Позднее, уже в 1919 г. в Симферополе, занятом красными, Волошин отказывается от предложенной ему службы в ГПУ (тогда — ВЧК), о котором еще ничего не знал, по той причине, что это наложило бы на него ‘обязательства по отношению к воинской повинности’²⁶, и тем самым во второй раз выражает решительный отказ от участия в военных действиях.

При всем своем мистическом и религиозном отношении к происходящему, Волошин прекрасно понимает, что за патриотическими лозунгами стоят экономические интересы воюющих держав. Войны прошлых времен — рыцарские, правительственные, национальные ‘имели за собой определенную идеологию: справедливость божественную, исторические права, права человека, права нации. Теперь война вступает в чисто деловой фазис… Это насилие не над расой, а над промышленностью: война должна разорить промышленность другой страны’. И далее: ‘Прежняя война не затрагивала земледельца, не трогала частной собственности, потому что она не делала конкуренции. Машина перепроизводит. Современная промышленность нуждается в постоянно возрастающем количестве потребителей. Раньше войны начинались от бедности, от недостатка. Настоящая война начата Германией от избытка, который, не находя себе выхода, задушил бы ее

252

самое’²⁷. И еще: ‘Европейский материализм, создавший интенсивную машинную культуру и развивший молниеносную быстроту сообщений и обмена, дал возможность возникнуть величественным государственно-промышленным организациям, которые, естественно, начинают самостоятельное биологическое существование с пожирания друг друга’²⁸.

Самые формы войны изменились, если в прошлом главным субъектом войны был человек, то теперь на его место становится машина. ‘И нечеловеческая жестокость ее объясняется тем, что человек перестал быть мишенью — разрушительные силы направлены на машины, на промышленность, на органы государственного сообщения, обмена и производства’ . Традиции же в армии остались прежними, и согласно этим традициям, на поля сражений бросают большие массы солдат, что создает благоприятные возможности для их истребления.

Волошин провидит и будущие войны, где будут сражаться машины с машинами, и солдат будет практически не нужен. Человеческих потерь в сражениях почти не будет, ‘но это не сделает войну более гуманной. Наоборот: все истребительные силы ее будут направлены именно против мирного, промышленного населения, которое будет истребляться так же систематично и спокойно, и бесчеловечно…’ (следует цензурный пропуск — Т. П.)³⁰.

Две современные войны приходят на память при чтении этих строк: проведенная США молниеносная ‘война в заливе’, прошедшая почти без человеческих потерь: авиационные бомбовые удары были направлены на ‘стратегические объекты’. И война в Чечне, где правительственные войска, при всей своей технической оснащенности не способные справиться с горцами-партизанами, обрушили главные удары на мирное население Грозного, методически бомбя и разрушая жилые кварталы.

А сколь современно звучат страницы, где Волошин описывает падение морали в новых войнах! ‘Озверение и понижение военной морали, совершенное германской армией, бесспорно. Оно последовательно вытекает из нового смысла, который теперь получает война… Остальные европейские государства отстали не намного и быстро нагоняют ее… Даже самые новые догматы военной морали, что кажутся такими циничными в устах германских теоретиков… сформулированы не ими: ‘За коллективные преступления никто не ответствен’. ‘Кодекс безопасности наций — иной, чем частных лиц’. ‘Спасающий родину не может нарушить никакого закона’³¹. Позднее, уже в годы гражданской войны в России, он напишет еще более определенно: ‘Всякая война неприемлема. Ны-

253

нешняя же есть нагноение всей лжи, скопившейся в европейской культуре и в европейских международных отношениях’³².

Антивоенные и антимилитаристские настроения Волошина выразились и в цикле стихов ‘Anno mundi ardentis’, опубликованном в 1916 г. В этих стихах война — результат ‘дьявольского сева’, газеты представляются ‘кровавыми листами’, они полны лжи, которая заволакивает мозг, поэт чувствует, что ему ‘вырезают часть души’, ему хочется ‘не знать, не слышать и не видеть…

Застыть как соль… уйти в снега…

Дозволь не разлюбить врага

И брата не возненавидеть!’³³

В другом стихотворении этого цикла он пишет:

‘В эти дни не спазмой трудных родов

Схвачен дух: внутри разодран он

Яростью сгрудившихся народов,

Ужасом разъявшихся времен.

В эти дни нет ни врага, ни брата:

Все во мне и я во всех. Одной

И одна — тоскою плоть объята

И горит сама к себе враждой’³⁴.

Неслучайно стихи Волошина о войне не принимались редакциями газет и журналов, охваченных милитаристским угаром. Исключение представляла ‘Русская мысль’.

Таково было отношение Волошина к первой мировой войне. Как видим, здесь нет последовательно сформулированной теории пацифизма. Но, как сказал о нем А. Белый, Волошин был ‘человек, глубоко чуждый милитаристскому безумию, охватившему старый мир’³⁵. В его произведениях налицо все признаки действенного отрицания и осуждения войны как способа решения мировых конфликтов: понимание, что за враждой государств друг к другу лежат экономические интересы, поиски наживы и сфер влияния³⁶, осуждение вооруженного способа решения этих алчных стремлений и бесчеловечных, беспрецедентных по жестокости форм новых ‘промышленных’ войн, обличение безнравственного ‘кодекса войны’, решительное неприятие принципа всеобщей мобилизации и личный твердый отказ от воинской обязанности.

Революция и гражданская война

Бескровную февральскую революцию Волошин воспринял ‘без особого энтузиазма’, так как чувствовал в ней ‘интеллигентскую ложь, прикрывавшую подлинную реальность

254

революции’³⁷. Позднее в лекции ‘Россия распятая’ (1920 г.) он вспоминал об этих днях: ‘И тут внезапно и до ужаса отчетливо стало понятно, что это только начало, что русская революция будет долгой, безумной, кровавой, что мы стоим на пороге новой великой разрухи Русской земли, нового смутного времени’. Пророчество это сбылось. ‘Правда — страшная, но зато подлинная, обнаружилась только во время октябрьского переворота. Русская революция выявила свой настоящий лик’³⁸.

Октябрьский переворот 17-го года представлялся Волошину делом бесовским, вселенским злом, ужасом кровавой народной усобицы. Он так и называл его ‘всенародным бесовским шабашем 17-го года’³⁹. Он увидел в ней то, что предсказывал в свое время Достоевский. Недаром эпиграфом к стихотворению ‘Трихины’ стоят слова из ‘Преступления и наказания’: ‘Появились новые трихины’:

‘Исполнилось пророчество: трихины

В тела и дух вселяются людей.

И каждый мнит, что нет его правей.

Ремесла, земледелие, машины

Оставлены. Народы, племена

Безумствуют, кричат, идут полками,

Но армии себя терзают сами,

Казнят и жгут: мор, голод и война’⁴⁰.

Мотив революционных ‘трихин’ появляется в сознании поэта уже в период революции 1905-1907 гг. Тогда, провидя грядущие беды, он в статье ‘Пророки и мстители. Предвестия великой революции’ (1906) писал: ‘В настоящую минуту Россия уже перешагнула круг безумия справедливости и отмщения. Неслыханная и невиданная моровая язва, о которой говорил Достоевский, уже началась. Появились эти новые трихины — существа, одаренные умом и волей, которые вселяются в тела людей’⁴¹.

Отношение Волошина к русской революции и России заслуживает специального исследования. Здесь отметим только, что поэт уверен: революцию вершили ‘над русской землей темные и мстительные силы’, в ней ‘проступили черты Разиновщины и Пугачевщины’, т. е. бессмысленного и беспощадного народного бунта.

Интересно отметить, что говоря о причинах войны и революции, Волошин, как и многие другие теоретики мирной доктрины во все времена человеческой истории, указывает на алчность, жажду наживы как на движущую силу. Теми, кто ‘хотят весь мир пересоздать’, движет

255

‘Гнев, жадность, мрачный хмель разгула, —

А вслед героям и вождям

Крадется хищник стаей жадной,

Чтоб мощь России неоглядной

Размыкать и продать врагам!’⁴²

В то же время революция для него — это ‘пароксизм чувства справедливости’. Волошин писал об этом еще в статье 1906 г.: ‘Идея справедливости — самая жестокая и самая цепкая из всех идей, овладевавших когда-либо человеческим мозгом. Когда она вселяется в сердца и мутит взгляд человека, то люди начинают убивать друг друга’⁴³. Об этой идее, принесшей столько насилия и бедствий, Волошин размышляет и применительно к Великой Французской революции. Разрушительную силу всенародного стремления к справедливости, пишет он, остановить невозможно. Когда же разражается это бедствие в России, он констатирует: ‘Большевизм нельзя победить одной силой оружия, от бесноватости нельзя исцелиться путем хирургическим’⁴⁴.

Следовательно, не ответное насилие может спасти Россию. Но повсеместное насилие остановить уже было нельзя: гражданская война заполыхала, и перед поэтом встал вопрос о личном отношении к этому насилию и личном поведении в его условиях. ‘Пламя, в котором мы горим сейчас, — писал Волошин в 1920 г., — это пламя гражданской войны. Кто они — эти беспощадные борющиеся враги? Пролетарии и буржуи? Но мы знаем, что это только маскарадные псевдонимы, под которыми ничего не скрывается. Каковы же их подлинные имена? Что разделило их?..’ Тем самым Волошин подчеркивает всю противоестественность этой братоубийственной войны⁴⁵ и находит для себя единственно возможную позицию: ‘Молитва поэта во время гражданской войны может быть только за тех и за других: когда дети единой матери убивают друг друга, надо быть с матерью, а не с одним из братьев’⁴⁶.

В этой последней мысли — корень того, что критики характеризовали как ‘абстрактный гуманизм’ или позиция ‘над схваткой’⁴⁷. На самом деле гуманизм был вполне конкретным. На протяжении всей гражданской войны Волошин с поразительной самоотверженностью и бесстрашием спасал людей — красных от белых и белых от красных.

Свидетельств тому множество⁴⁸. Приведем лишь некоторые из них, наиболее характерные. Писатель Эмилий Миндлин подчеркивает человеческую позицию Волошина в гражданской войне. ‘И белые и красные для него прежде всего русские, его русские люди… В политической борьбе он не по-

256

могал ни тем, ни другим. Но как отдельным людям — и тем, и другим, — помогая в защите, в спасении одних от других. И гордился тем, что под его кровлей спасались и укрывались от преследований противника в равной мере —

…и красный вождь, и белый офицер.

В разгар гражданской войны, в дни, когда Феодосия бывала занята красными, он спасал и прятал на своей даче отдельных офицеров-белогвардейцев, которым грозила смерть… Ему приходилось так же спасать и прятать у себя красных во время белого террора в Крыму’⁴⁹. В этих делах примирения он являл подлинное бесстрашие, и не раз злоба и ярость утихали в ответ на волошинскую мягкую человечность, его желание понять и принять другого. Как вспоминает М. Цветаева, он не становился ни на чью сторону, он оставался на своей — и это обезоруживало и вызывало уважение. ‘Всякую занесенную для удара руку он, изумлением своим, превращал в опущенную, а бывало, и в протянутую’⁵⁰.

Весьма интересны методы, к которым прибегал Волошин, примиряя враждующие стороны или оберегая свой дом от озверевших красных или белых командиров, от банд, кишевших в Крыму в это смутное время. ‘Первым его делом, появившись на вызовы, было длительное молчание, а первым словом:

— Я бы хотел поговорить с кем-нибудь одним, — желание всегда лестное и требование всегда удовлетворимое, ибо во всякой толпе есть некий… ощущающий себя именно тем одним. Успех его уговоров масс был только взыванием к единственности’⁵¹.

Наиболее удивительным и характерным случаем была, пожалуй, описанная самим Волошиным история с Н. А. Марксом, бывшим генералом царской армии. Примечательно, что этот генерал под впечатлением учения Л. Толстого оставил военную службу и, закончив Московский Археологический институт и защитив диссертацию, стал преподавать древнее Русское право. Затем, во время революции, он поселился в Крыму и при большевиках заведовал (вместе с В. В. Вересаевым) Отделом искусства в Феодосии. Когда летом 1920 г. Феодосия была занята белыми, Маркса арестовали и повезли в Керчь. Ему грозил расстрел. Волошин, узнав об этом, немедленно отправился пешком из Коктебеля в Феодосию и вместе с женой Н. Маркса на том же поезде, на котором везли в арестантском вагоне бывшего генерала, поехал в Керчь. Приехав туда и не найдя еще места для ночлега, он, волею судьбы познакомился с начальником местной контрразведки ротмистром Стеценко, который славился своей жес-

257

токостью и от которого зависела участь Н. Маркса. Когда Волошин в частном разговоре попробовал ходатайствовать перед Стеценко за Маркса, тот безапелляционно заявил: ‘С подобными господами у нас расправа короткая: пулю в затылок и кончено…’ И далее следует замечательное по мудрости и глубине описание самим Волошиным порядка своих действий. ‘Я уже знал, — пишет он, — что в подобных случаях нет ничего более худшего, чем разговор, который сейчас же перейдет в спор, и собеседник в споре сейчас же найдет массу неопровержимых доводов в свою пользу… Поэтому я не стал ему возражать, но сейчас же сосредоточился в молитве за него. Это был мой старый, испытанный и безошибочный прием с большевиками… Молятся обычно за того, кому грозит расстрел. И это неверно: молиться надо за того, от кого зависит расстрел и от кого исходит приказ о казни. Потому что из двух персонажей — убийцы и жертвы — в наибольшей опасности (моральной) находится именно палач, а совсем не жертва. Поэтому всегда надо молиться за палачей — и в результате можно не сомневаться…’⁵².

Так и случилось. Исчерпав запас ‘жестоких и кровожадных’ слов, разбивавшихся о молчаливую молитву Волошина, Стеценко вдруг сказал: ‘Если вы хотите его спасти, то прежде всего вы не должны допускать, чтобы он попал в мои руки’. И научил, как это сделать. В результате Н. Маркс был спасен, а Волошин продемонстрировал такой безошибочно точный метод ненасильственной альтернативы, которому могут позавидовать современные ученые конфликтологи. Суть этого метода, как отметила М. Цветаева, — в духовном акте победы над самой идеей вражды, — победы, достигаемой ‘окольными путями мистики, мудрости, дара, и прямым воздействием примера’.

В своих статьях и поздних поэмах, особенно в поэме ‘Путями Каина’, Волошин создал свою оригинальную философию революции. Не углубляясь в нее здесь (она требует специального исследования), скажем только, что он не принимал теорию классовой борьбы, а марксизм считал ‘какангелием’ (т. е. дурной вестью). ‘Дух партийности, — писал он в автобиографии, — мне ненавистен, так как всякую борьбу я не могу рассматривать иначе, как момент духовного единства борющихся врагов и их сотрудничества в едином деле’⁵⁵. И там же: ’19-й год толкнул меня к общественной деятельности в единственной форме, возможной при моем отрицательном отношении ко всякой политике и ко всякой государственности… — к борьбе с террором, независимо от его окраски⁵⁶. Такое отношение к междуусобице, раздиравшей

258

Россию, давало ему силы преодолеть весь тот кровавый ужас и накал вражды, свидетелем которых ему довелось стать. Он был уверен, что вековая борьба за власть, рождающая насилие и ведущая ‘к катастрофическим столкновениям’, в конечном итоге приведет ‘к механической выработке необходимой доли альтруизма, самоотказа, самоограничения, — т. е. общественности’⁵⁷.

При этом строй общественности он отнюдь не мыслил, как социализм в марксистском понимании. Такую идею социализма он считал ‘мелкой’, ‘неприглядной’, исполненной ‘рабьего духа’, ибо последовательно оставался верным религиозному мировоззрению. По его убеждению, ‘социальный рай на земле находится в полном противоречии с ‘царством Божьим внутри нас’⁵⁸. В его понимании, если человек делает на земле ‘дела Господни’, то Господь в свою очередь озаботится устройством его земных дел. Отсюда и путь, который он считал верным для России, должен был стать путем духовного преображения личности. ‘Россия, — писал он в статье ‘О Граде Господнем’, — должна идти к религиозной революции, а не к социальной. Преображение личности’⁵⁹.

Таков выход из мира вражды, войн и насилия, который виделся Волошину. При этом преображение личности должно, по его мысли, помочь России исполнить свою миссию — ‘стать в будущем плацдармом примирения двух противоположных тенденций мирового исторического развития — ‘восточной’ и ‘западной’, ‘азиатской’ и ‘европейской’ . Спустя многие десятилетия, прошедшие с того трагического времени, когда были написаны эти строки, они, как и тогда, все еще могут показаться идеалистическими, наивными, оторванными от реальной жизни. Однако вся жизнь этого человека, так умевшего умирять вражду и свободно, бесстрашно, бескорыстно служить людям, искусству и природе, является свидетельством глубокой продуманности, выстраданности и мудрой правоты многих его идей. Она говорит также о живучести и действенности возросшей на русской почве мирной, доктрины, которая еще скажет миру свое слово.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Куприянов И. Т. Судьба поэта. Киев, 1978. С. 182, 185.

2. Там же. С. 201.

3. Волошин М. А. Лики творчества. Ленинград, 1988. С. 7.

4. В кн.: ‘Воспоминания о Максимилиане Волошине’. М.,1990. С. 72.

5. Там же. С. 10-11.

259

6. См. там же. С. 455.

7. Волошин М. А. Автобиографическая проза. Дневники. М., 1991. С. 195.

8. ‘Воспоминания о Максимилиане Волошине’. С. 235.

9. Волошин М. А. Путник по вселенным. М.,1990. С. 94-95.

10. Волошин М. А. Избранное. Стихотворения. Воспоминания. Переписка. Минск, 1993. С. 21.

11. См.: ‘Историю Черубины’ // Избранное. С. 180-196.

12. Там же. С. 196.

13. Там же. С. 133-134.

14. Волошин М. А. Лики творчества. С. 532-533.

15. Волошин М. А. О Репине. М.,1913. С. 14.

16. Там же. С. 7, 9.

17. Там же. С. 10.

18. Там же. С. 29.

19. Там же. С. 31.

20. Там же. С. 32.

21. Волошин М. А. Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников. М., 1991, С. 12.

22. Волошин М. А. Автобиографическая проза. Дневники. С. 183.

23. Там же. С. 140.

24. ‘Воспоминания о М. Волошине’, С. 642-643. М. Сабашникова так вспоминает об этом эпизоде: ‘Когда его призвали на военную службу, он отправился в Россию, но с твердым решением уклониться. Он соглашался скорее быть расстрелянным, чем убивать’ (Цит. по: Куприянов И. Т. Указ. соч. С. 176.).

25. Цит. по: Куприянов И. Т. Указ. соч. С. 176.

26. ‘Воспоминания о М. Волошине’. С. 385.

27. Волошин М. А. Автобиографическая проза. С. 145-146.

28. Там же. С. 147.

29. Там же. С. 142.

З0. Там же. С. 143.

31. Там же. С. 147.

32. Волошин М. А. Стихотворения. Статьи. Воспоминания… С. 306-307.

33. Стихотворение ‘Газеты’ // Волошин М. А. Избранное. С. 99.

34. Там же. С. 98.

35. ‘Воспоминания о М. Волошине’. С. 508.

36. Внимательное прочтение статей и стихов Волошина о войне особенно выпукло показывает фальшь, идеологическую предвзятость оценок, дававшихся в годы тоталитаризма: ‘Пацифистское, религиозное восприятие войны, политическая наивность и беспомощность в оценке важнейших вопросов международной жизни…’ ‘Войну он воспринимал не столько в политическом, сколько в религиозно-этическом плане’ (Куприянов И. Т. Указ. соч. С. 174).

37. Волошин М. А. Автобиография (‘по семилетьям’) // В кн.: ‘Воспоминания о М. Волошине’. С. 32.

260

38. Волошин М. А. Стихотворения, статьи, воспоминания… С. 314, 315.

39. Там же. С. 317. См. также С. 314: ‘Народ, безумием объятый, / о камни бьется головой / и узы рвет, как бесноватый’.

40. Волошин М. А. Избранное. С. 104-105.

41. Волошин М. А. Стихотворения. Статьи. Воспоминания… С. 293.

42. Волошин М. А. Избранное. С. 131.

43. Волошин М. А. Стихотворения. Статьи. Воспоминания… С. 274.

44. Там же. С. 327.

45. О противоестественности гражданской войны и кровавых апокалипсических ужасах террора говорят многие стихотворения Волошина, написанные в эти годы (см. особенно ‘Красная Пасха’, ‘Террор’, ‘Бойня’, ‘Потомкам’, ‘На дне преисподней’ и др. Вот один пример:

‘Лицо природы искажалось гневом

И ужасом. А души вырванных

Насильственно из жизни вились в ветре,

Носились по дорогам в пыльных вихрях,

Безумили живых могильным хмелем

Неизжитых страстей, неутоленной жизни,

Плодили мщенье, панику, заразу…

Зима в тот год была Страстной неделей

И красный май сплелся с кровавой Пасхой,

Но в ту весну Христос не воскресал’

(Избранные стихотворения’, С. 232-233).

46. Волошин М. А. Стихотворения. Статьи. Воспоминания…. С. 326.

47. См. Куприянов И. Т. Указ. соч. С. 182, 185.

48. См. ‘Воспоминания о М.Волошине’. С. 163-164, 235, 266, 346, 353, 375-376, 431, 443, 447.

49. Там же. С. 431.

50. Там же. С. 234.

51. Там же. С. 245.

52. Волошин М. А. Избранное. С. 260-261.

53. Там же. С. 261.

54. ‘Воспоминания о М. Волошине’. С. 267.

55. Волошин М. А. Путник по вселенным. С. 161-162.

56. Там же. С. 161.

57. Волошин М. А. Стихотворения. Статьи. Воспоминания…. С. 296.

58. Там же. С. 300.

59. Там же. С. 305.

60. Долгополов Л. К. Волошин и русская история (на материале крымских стихов 1917-1921 гг.) — Русская литература. 1987, N 4. С. 172.

261

Павлова Татьяна Александровна — доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института Всеобщей истории Российской Академии Наук, член Союза писателей Москвы

‘ВСЕОБЩИЙ ПРИМИРИТЕЛЬ’

(Тема войны, насилия и революции

в творчестве М. Волошина)

Читайте также: