Асбеин, Киршнер Лола, Год: 1888 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 138 минут(ы)

АСБЕИНЪ.

Повсть изъ жизни артиста

Осипа Шубина.

‘Когда изгнанный изъ рая дьяволъ задумалъ соблазнить человчество, то для этой цли онъ преимущественно пользовался музыкой — небеснымъ преимуществомъ, даннымъ ему еще когда онъ былъ причисленъ къ сонму небесныхъ силъ. Но Всевышній лишилъ его памяти, такъ что съ той минуты онъ помнилъ только одинъ единственный мотивъ и этотъ страшно чарующій мотивъ еще и нын называется въ Аравіи дьявольскій мотивъ — асбеинъ’.

Арабская легенда.

I.

— Неужели вы въ самомъ дл не узнаете меня?

Съ этими словами молодая дама, дружелюбно протянувъ об руки, спшила за молодымъ человкомъ, шедшимъ своею дорогой съ мрачно сдвинутыми бровями и задумчиво устремленнымъ вдаль взоромъ, не замчая ни ея и ничего окружающаго,— и совершенно напрасно, такъ какъ Римъ около фонтана ди-Треви очень живописенъ, а молодая женщина была прелестна. Она обратилась къ нему на французскомъ язык, но что-то такое — трудно сказать, что именно — выдавало въ ней русскую и, притомъ, избалованную даму высшаго общества. Молодой человкъ, вниманіе котораго она старалась обратить на себя въ такой ршительной и непринятой форм, былъ, повидимому, тоже русскій, но совсмъ изъ другаго общества, чмъ она. Къ какому именно кругу онъ принадлежалъ, трудно было ршить, только сразу замтно было, что онъ былъ чуждъ высшей свтской полировк. Очевидно, это былъ человкъ выходящій изъ ряду, стоящій гораздо выше условныхъ рамокъ,— человкъ, мимо котораго нельзя было пройти, не оглянувшись на него. Онъ былъ высокъ ростомъ и не много неуклюжъ, его лицо, обрамленное вьющимися темными волосами, напоминало Наполеона Бонапарта, но Бонапарта въ первый романическій періодъ его жизни, когда онъ еще не растолстлъ и не привыкъ позировать для классической головы Цезаря. Въ костюм его и манерахъ не было никакой вншней эксцентричности. Она была княжна Наталья Александровна Ассанова, онъ — прославленный скрипачъ и извстный композиторъ Борисъ Ленскій.

Она задыхалась отъ быстрой ходьбы, два раза пришлось ей назвать его по имени, прежде чмъ онъ услыхалъ, обернулся назадъ и снялъ шляпу.

— Борисъ Николаевичъ, да неужели вы не узнаете меня?— воскликнула она по-русски, улыбаясь и тяжело переводя дыханіе.

— Вы, княжна, здсь… давно ли? Отчего вы не дали мн знать?— и онъ заключилъ въ свои руки все еще протянутыя ему маленькія ручки двушки.

— Мы только вчера пріхали изъ Неаполя.

— А-а!… а я сегодня узжаю туда.

Въ его голос ясно слышалась досада.

— Да, чтобы дать тамъ три концерта. Я знаю, это напечатано въ газетахъ.

Она сдлалась серьезна и вздохнула.

— Гм…— началъ онъ,— такъ…— онъ остановился.

— Такъ вы не понимаете, почему я не дождалась концертовъ?— быстро спросила она.— Это было невозможно!

— Невозможно?— восклинулъ онъ и сдлалъ нетерпливое движеніе головой.— Какъ невозможно? И что это за слово въ устахъ молоденькой двушки, только и живущей на свт для того, чтобы веселиться?

— Какъ будто я независима!— со вздохомъ произнесла она.— Сначала мама не могла ухать изъ Неаполя… по семейнымъ обстоятельствамъ… тамъ моя замужняя сестра… вы знаете… потомъ… потомъ…

— Не затрудняйте себя, пожалуйста, придумываніемъ вжливыхъ извиненій!— прервалъ онъ двушку.— Я вижу, что васъ не интересуетъ больше моя музыка,— и, полушутя, полусердито, пожимая плечами, онъ прибавилъ: — Нечего длать, надо покориться судьб!

— Меня не интересуетъ ваша музыка?!— воскликнула она.— Вы смете говорить мн это, да еще посл того, какъ я бжала за вами,— да, не шутя бжала,— вопреки всякимъ приличіямъ, чтобы только…

Она остановилась, ея лицо приняло недовольное, сердитое выраженіе.

— Зачмъ вы длали это?— рзко замтилъ онъ.— Это неприлично.

Вмсто того, чтобы смутиться, двушка отъ души расхохоталась.

— Но, Борисъ Николаевичъ!— воскликнула она,— вы говорите такъ, точно вы самый свтскій человкъ. Впрочемъ, какъ вамъ угодно. Благодарю за урокъ, прощайте!

И, гордо кивнувъ головкой, она только что хотла повернуться, какъ встртилась съ нимъ глазами, она замтила, что оскорбила его, осталась на мст, покраснла и опустила глаза.

Воды аква-вирго пнились и весело клокотали въ каменныхъ стнкахъ, сдланныхъ для нихъ Николо Сальви, гулъ церковныхъ колоколовъ сливался съ ихъ привтливымъ журчаніемъ. Солнце сіяло на темно-голубомъ холодномъ неб, яркое мартовское солнце, которое, какъ снисходительная улыбка вельможи, свтитъ, но не гретъ. Соскучившаяся горничная княжны, мрачно стоявшая въ нсколькихъ шагахъ отъ своей госпожи, раскрыла зеленый веръ, чтобы защитить глаза отъ солнца, постукивая, въ то же время, ногами отъ холода. Кругомъ текла римская жизнь своимъ обычнымъ лнивымъ порядкомъ. Передъ наполненною бочками низкою телжкой стоялъ мулъ со множествомъ навшенныхъ на голову красныхъ и синихъ кистей, въ дверяхъ овощной лавки, изъ которой несся запахъ капустныхъ листовъ, выглядывалъ черноглазый блый шпицъ, безпокойно поводя правымъ ухомъ. Толстый, плшивый капуцинъ прошелъ мимо, потомъ два бдно одтыхъ молодыхъ человка.

Капуцинъ остановился около мула, а молодые люди подтолкнули другъ друга и сказали въ полголоса, показывая на виртуоза: ‘Е Borisso Lensky’.

— Вотъ вамъ!— сказала княжну, оправляясь отъ смущенія, съ прелестною улыбкой и съ чуть-чуть склоненною на бокъ головкой.— Вы,— такой великій человкъ, и вы осуждаете меня…— она не договорила и подняла на него свои большіе срые глаза.

— Я никогда ни въ чемъ не осуждаю васъ,— серьезно произнесъ онъ.

— Правда?… Ну, такъ я могу вамъ сознаться, какъ часто, часто мечтала о томъ, чтобы еще разъ услышать васъ, и потому ршила во что бы то ни стало найти возможность попросить васъ, на обратномъ пути изъ Неаполя, остановиться въ Рим, чтобы только…— Она смолкла, точно испугавшись своей неловкости.

— Чтобы только сыграть что-нибудь для княжны Наталіи Александровны Ассановой!— докончилъ онъ, смясь.— Хорошо, я пріду, Наталья Александровна, черезъ дв недли я буду здсь. Но если вы будете въ это время во Флоренціи или Ницц…

Только что она хотла отвтить ему что-то очень убдительное, какъ мимо нихъ прошелъ стройный, по послдней мод одтый господинъ, въ очень высокой шляп и въ безукоризненныхъ перчаткахъ, онъ снялъ передъ княжной шляпу и, слегка прищурившись, смрилъ взглядомъ Ленскаго съ головы до ногъ. Ленскій узналъ офицера Преображенскаго полка графа Константина Павловича Пахотина и вспомнилъ, что въ прошлый сезонъ въ Петербург онъ ухаживалъ за княжной. Прищуренный взглядъ графа вывелъ его изъ себя, онъ вдругъ все понялъ.

— А! онъ здсь?— насмшливо спросилъ онъ княжну.— Можно поздравить?

Она сдвинула брови и отвернулась въ сторону.

— Нтъ,— прошептала она, потомъ, поднявъ на него свои чудные глаза, прибавила:— Такъ до свиданія, черезъ дв недли?

— Можетъ быть.

— Скажите наврное, я прошу васъ, и бросьте традиціонное сольдо въ фонтанъ.

— Этого я, при всемъ моемъ желаніи, не могу сдлать: у меня нтъ съ собой,— сказалъ онъ, улыбаясь.

Княжна была прелестна въ коричневой шляп, съ завязанными подъ подбородкомъ лентами, съ откинутымъ назадъ коричневымъ вуалемъ, составляющимъ при блеск солнца прелестный золотистый фонъ для ея красиваго блднаго лица. Было холодно, несмотря на начало марта, и на княжн была надта длинная соболья шуба, изъ-подъ которой чуть видно было шелковое платье. Нжный запахъ амбры и свжихъ фіалокъ распространялся вокругъ нея.

— У васъ нтъ сольдо?— спросила она.— Такъ я дамъ вамъ взаймы.

Поискавши въ своемъ крошечномъ портмонэ изъ красной кожи, она вынула монету, которую онъ бросилъ въ бассейнъ громко шумящаго фонтана ди-Треви. Вода на минуту сверкнула въ томъ мст, гд исчезла монета, попробовала пустить круги, но пнящійся водоворотъ все смшалъ.

— Вы прідете?— воскликнула княжна, весело улыбаясь.

— Да, я пріду,— не радостно, какъ она, а мрачно, почти злобно отвтилъ онъ.— Но если васъ не будетъ здсь… или…

Она уже повернулась уходить. Не отвчая на его послднія слова, она крикнула ему черезъ плечо:

— Via Giulia, palazzo Morsini!

——

Онъ долго смотрлъ ей вслдъ. Мода въ то время была не красива. Эта маленькая сцена разыгралась лтъ пятьдесятъ тому назадъ, когда императрица Евгенія вновь ввела въ употребленіе бывшій почти цлое столтіе заброшеннымъ кринолинъ. Но Наталья Александровна была очень мила. Какъ своеобразна была ея походка, какъ легка и плавна! Онъ смотрлъ ей вслдъ и задумчиво напвалъ что-то.

Да, онъ вернется! Вернулся ли бы онъ, если бы его не разсердилъ взглядъ этого офицера? Онъ долженъ увидть… Проучить этого франта!

——

‘Вы говорите, точно вы самый свтскій человкъ!’ — отвтила княжна на его, какъ онъ съ досадой сознавался, безтактную и неприличную выходку. Можетъ быть, это было и глупо, да, конечно, это было глупо,— но иногда онъ втайн предпочелъ бы быть первымъ встрчнымъ свтскимъ человкомъ, а не всемірною знаменитостью.

‘Она бжала за мной!— все повторялъ онъ себ,— зачмъ она бжала за мной? Это было мило съ ея стороны… ни для кого другаго она не сдлала бы этого! Ба! И она, вдь, такая же, какъ вс’. И великій артистъ, жизнь котораго была сплошнымъ тріумфомъ, артистъ, о которомъ уже появилась въ палецъ толщины біографія, сплошь наполненная ложными свдніями, о которомъ газеты ежедневно сообщали что-нибудь замчательное, новенькое, вдругъ почувствовалъ зависть къ графу Константину Павловичу Пахотину, петербургскому щеголю, имя котораго никогда не стояло въ газетахъ и котораго онъ презиралъ за его ограниченность.

Онъ былъ великій геній и, какъ многіе другіе великіе геніи, очень темнаго происхожденія. Одни утверждали, что онъ родился въ одномъ изъ страшныхъ притоновъ бдняковъ въ Москв, другіе говорили, что онъ новорожденнымъ младенцемъ, завернутымъ въ лохмотья, былъ найденъ у дверей петербургской консерваторіи. Въ газетахъ, правда, говорилось совсмъ другое,— то, что онъ сынъ принцессы и цыгана, то, что онъ древняго черкесскаго княжескаго рода, и тому подобныя романическія выдумки. Онъ презрительно пожималъ плечами при подобныхъ импровизаціяхъ, не стараясь, впрочемъ, возстановить истины. Какое дло свту до голодной, холодной, тяжелой жизни его первой молодости? Теперь онъ Борисъ Ленскій, одинъ изъ первыхъ музыкантовъ своего времени,— остальное должно быть безразлично людямъ. Да имъ это и было безразлично, почти всмъ было безразлично, только не ему самому. Раны, образованныя въ его сердц мучительными страданіями дтства, никогда вполн не заживали, и поэтому-то онъ бывалъ иногда такъ обидчивъ и раздражителенъ, что самые деликатные люди съ трудомъ понимали его.

Теперь ему хорошо жилось на свт, ни за кмъ такъ не ухаживали, какъ за нимъ, и никого такъ не баловали, какъ его.

Его игра дышала такою увлекательною прелестью, что слушатели въ какомъ-то музыкальномъ опьянніи теряли способность разсуждать и самые благовоспитанныя дамы окружали его поклоненіемъ, переходящимъ границы приличія.

Другой на его мст наслаждался бы этимъ поклоненіемъ, не вдаваясь въ дальнйшія разсужденія, на Ленскаго же оно производило отталкивающее впечатлніе. Дитя народа до мозга костей, незнакомый съ обращеніемъ свтскаго общества, онъ чувствовалъ себя оскорбленнымъ въ своихъ понятіяхъ о приличіи тмъ, что онъ безъ прикрасъ называлъ навязчивымъ безстыдствомъ, подобно тому, какъ оскорбленъ крестьянинъ, видящій въ первый разъ женщину съ открытыми плечами. Кром понятія о приличіи, было въ немъ еще нчто другое, что было оскорблено недостаткомъ сдержанности свтскихъ дамъ, а именно — его гордость.

Одаренный не только музыкальнымъ геніемъ, но и недюжиннымъ умомъ, онъ очень скоро замтилъ, что хотя вообще дамы высшаго общества держали себя съ мужчинами свободне, чмъ женщины средняго круга, но что съ нимъ он позволяли себ вещи, которыхъ бы постыдились въ обществ равныхъ имъ мужчинъ. ‘Mon Dieu, avec un virtuose, cela ne tire pas a consequence!’ — услышалъ онъ однажды фразу одной маленькой элегантной петербургской дамы. Онъ никогда не могъ забыть этой фразы и потому съ враждебнымъ недовріемъ принималъ вс поклоненія женщинъ высшаго круга. Къ безтактнымъ изліяніямъ восторговъ какой-нибудь плохо воспитанной консерваторки онъ относился снисходительне и дружелюбне, къ знатнымъ же дамамъ, которыя должны бы быть лучше воспитаны и которыя одн, по ихъ мннію, забрали въ руки монополію хорошаго тона, а сами бгали за нимъ, какъ сумасшедшія, онъ не чувствовалъ никакого уваженія. Его рзкость относительно ихъ была почти такъ же общеизвстна, какъ и успхъ, которымъ онъ пользовался у нихъ.

Тмъ не мене, у себя на родин онъ почти безсознательно привыкъ къ аристократической атмосфер, и при утонченномъ вкус истинно-художественной натуры, воспріимчивой ко всему прекрасному и благородному, онъ испытывалъ въ обществ знатныхъ дамъ смсь раздраженія и довольства, причемъ довольство все боле и боле брало перевсъ. За границей онъ бывалъ въ аристократическихъ кругахъ исключительно только въ оффиціальныхъ торжественныхъ случаяхъ и вращался преимущественно въ салонахъ втораго разряда, гд не видалъ того высшаго общества, которое онъ, какъ и многіе другіе, бранилъ, не имя силъ избжать его коварной привлекательности, и испытывалъ всегда нескрываемую радость при случайныхъ встрчахъ съ какою-нибудь хорошенькою московскою или петербургскою поклонницей.

——

Черезъ дв недли посл встрчи у фонтана ди-Треви Ленскій явился въ первый разъ въ палаццо Морсини. По великолпной лстниц, красотой которой онъ любовался при свт найденныхъ въ карман спичекъ, онъ поднялся въ большую прихожую, откуда, черезъ тяжелую портьеру съ нарисованнымъ въ человческій ростъ гербомъ, лакей ввелъ его въ громадный салонъ, съ изношенными и выцвтшими занавсками и мебелью.

— Господинъ Ленскій!— доложилъ слуга.

Артистъ привыкъ, что за произнесеніемъ его имени слдовало всегда единогласное восклицаніе присутствующихъ, и вс взоры обращались къ нему.

На этотъ разъ не произошло ничего подобнаго. Наташа сидла около пожилой француженки, маркизы де С., любезно помогая ей распутывать ея вязанье. Когда княжна представила ей артиста, маркиза только поднесла лорнетъ къ глазамъ и проговорила:

— Monsieur Lensky… ah vraiment, очень пріятно…— и, не обращая боле на него никакого вниманія, продолжала съ Наташей салонную болтовню — о свадьб Маріи X., о долгахъ Александра Y., о приданомъ Авреліи Z., о дерзости parvenu A.

Приблизиться къ хозяйк дома, издали кивнувшей ему головой, онъ совсмъ не могъ, такъ какъ она поглощена была очень своеобразнымъ занятіемъ. Хотя всеобщій интересъ къ столоверченію почти уже прошелъ, но повтореніе этого опыта, замчательно часто удававшагося въ палаццо Морсини, было любимымъ времяпрепровожденіемъ матери Наташи, княгини Ирины Дмитріевны Ассановой. И теперь она сидла у стола посреди салона съ нсколькими пожилыми русскими мужчинами и дамами, противъ нея помщался худой молодой человкъ съ длинными блокурыми волосами, извстный магнетизеръ.

Ленскому показалось, что онъ никогда не видалъ картоны смшне этой: почти исключительно сдовласые люди, съ торжественнымъ видомъ и сосредоточеннымъ выраженіемъ лицъ, сидятъ вокругъ стола, охвативъ его края широко растопыренными руками. Остальные гости, не принимавшіе лично участія въ опыт, стояли вокругъ стола.

Но столъ оставался упорно неподвижнымъ. Ленскій, бывавшій обыкновенно на вечерахъ, центръ которыхъ составлялъ онъ, почувствовалъ себя униженнымъ этимъ деревяннымъ соперникомъ, отнявшимъ у него сегодня всеобщее вниманіе.

Наконецъ, и старая француженка, сидящая около Наташи, обратила свое вниманіе на столъ, давая этимъ двушк возможность заняться Ленскимъ, длавшимся все мрачне. Вдругъ отворилась дверь и слуга доложилъ о граф Пахотин. Не расположилъ молодой офицеръ въ свою пользу артиста и тмъ, что замчательно любезно и съ большимъ участіемъ спросилъ его, доволенъ ли онъ остался успхомъ своей послдней концертной поздки.

Любезность офицера раздосадовала его еще больше, чмъ дерзость старой француженки.

Пахотинъ, исполнивши долгъ вжливости, обязательный, по его мннію, относительно такой звзды въ артистическомъ мір, обратился въ княжн, оставивъ Ленскаго безъ вниманія совершенно такъ же, какъ это сдлала маркиза де О.

Ленскій, между тмъ, мрачно вытягивалъ длинные волосы изъ дыръ въ истертыхъ ручкахъ своего желтаго кресла. Онъ былъ страшно неловокъ, хотя бывалъ въ свт, гд большею частью или игралъ, или выслушивалъ восторги дамъ, принимать участіе въ общемъ разговор не умлъ, пройти по комнат за чмъ-нибудь другимъ, а не за своею скрипкой, онъ не могъ безъ головокруженія.

Столъ, между тмъ, все еще не ршался двинуться съ мста. Всми овладло нетерпніе.

— Voyons, m-eur Lensky!— воскликнула неожиданно маркиза де С., обративъ на молодаго артиста свой лорнетъ.— Еслибы вы сыграли намъ что-нибудь, можетъ быть, ваша музыка поколебала бы упрямство этого стола.

Находчивый человкъ отвтилъ бы на такую глупую фразу веселою шуткой. Ленскій же поблднлъ, вскочилъ съ мста… въ эту минуту непокорная жертва магнетизма начала колебаться и двигаться.

Даже Пахотинъ всталъ съ своего мста около Наташи, чтобы вблизи наблюдать интересное явленіе. Магнетизеры поднялись съ серьезными торжествующими лицами, двигаясь за столомъ, направлявшимся прямо въ огонь и выдлывавшимъ своими ножками самыя невроятныя штуки.

— Vous partez dj?— спросила Наташа, подходя къ артисту.

— Я не нуженъ боле,— отвтилъ Ленскій, указывая взглядомъ на столъ, и поклонился, не принимая протянутой руки двушки.

Въ прихожей онъ уже надвалъ поданное ему лакеемъ пальто, когда увидлъ поспшившую за нимъ княжну.

— Я не могла отпустить васъ такимъ сердитымъ,— воскликнула она.— Приходите завтра къ завтраку, мы вообще никого не принимаемъ днемъ, а вамъ будемъ очень рады.

На этотъ разъ онъ взялъ ея руку и, взглянувъ ей въ глаза со страшною смсью злости и нжности, прошепталъ:

— Вы знаете, я сдлаю все, что вы захотите!… Но…

— Ну?— она ободрительно улыбнулась ему.

Онъ отвернулъ голову и вышелъ.

‘Въ сущности, она, вроятно, такая же, какъ и другія… но, все-таки, она очаровательна!’ — шепталъ онъ, спускаясь по великолпной мраморной лстниц стараго палаццо.

——

Да, она была очаровательна. Многіе и теперь еще помнятъ, какъ очаровательна она была въ то время.

Она была москвичка, и настоящая москвичка, т.-е. умне, проще, пріятне, чмъ большее число знатныхъ петербургскихъ дамъ, которыхъ одинъ извстный французъ назвалъ однажды: ‘parisiennes la sauce Tartare’. Ленскій познакомился съ ней за годъ передъ тмъ у ея родственниковъ въ Петербург, куда ее прислали на бальный сезонъ, можетъ быть, въ надежд, что для нея найдется хорошая партія.

Ея семейныя обстоятельства были очень разстроены. Мать, бывшая красавица, пользовавшаяся въ молодости громаднымъ успхомъ при двор Александра I, не могла примириться съ своею бдностью, т.-е. ршительно не въ состояніи была сообразовать свою жизнь съ очень еще приличными остатками когда-то блестящаго состоянія, разстроеннаго ея мужемъ. Она никогда не жаловалась и никогда не могла справиться.

Когда въ прошломъ ма княгиня вызвала Паташу изъ Петербурга домой, у нея созрлъ новый, совсмъ необыкновенный планъ, она ршила хать за границу, чтобы, какъ она выражалась, имть возможность не стсняясь жить скромно и разсчетливо. Вся ея разсчетливость въ Рим заключалась въ томъ, что она имла къ услугамъ двухъ привезенныхъ съ собою изъ Россіи двушекъ и безчисленное количество итальянской прислуги, жила въ очень живописномъ палаццо, дни проводя на кушетк въ блдно голубомъ пеньюар, то читая французскіе романы, то раскладывая пасьянсы, по вечерамъ же къ обду или чаю безъ разбору принимала gens du monde и знаменитостей, между которыми извстный магнетизеръ пользовался въ то время ея особенною симпатіей. Бережливость ея состояла въ томъ, что она съ величайшимъ педантизмомъ запирала ничего не стоющіе предметы, и никогда не могла, когда надо было, найти ключей, вслдствіе чего безпрестанно приходилось призывать слесаря.

Русскія горничныя, конечно, ни къ чему не прикладывали рукъ, итальянская прислуга сметала пыль съ одного кресла на другое, и, такимъ образомъ, домъ пришелъ бы въ совершенный упадокъ, если бы привезенный камердинеръ не поддерживалъ его аристократическаго престижа. Французъ, любимый лакей покойнаго князя, Баптистъ, былъ не только очень представительнымъ, но и очень полезнымъ человкомъ. Главнымъ его занятіемъ было сидть въ прихожей, прикрывъ газетой свою тщательно выбритую верхнюю губу и величественныя баки, и внушать страхъ поставщикамъ, осмливавшимся представлять неоплаченные счеты.

——

Ленскій твердо ршился на слдующій же день ухать изъ Рима и не идти на приглашеніе княжны. Вернувшись въ отель, онъ тотчасъ же уложился, то-есть на скорую руку собралъ и побросалъ свои вещи въ сундукъ, посл чего приказалъ кельнеру приготовить къ слдующему утру экипажъ. Когда въ назначенный часъ кельнеръ представилъ счетъ и доложилъ объ экипаж, онъ выгналъ его вонъ. Съ десяти часовъ, черезъ каждыя четверть часа, онъ вытаскивалъ изъ кармана часы и въ двнадцать былъ уже въ палаццо Морсини.

— Вы аккуратны, — встртила его княжна, протягивая руку,— это мило съ вашей стороны. Я страшно боялась, что вы не придете. Мы совсмъ одни,— только мама, да мы. Вы довольны?

Опять она наклонила голову на бокъ и взглянула на него тмъ особеннымъ взглядомъ, въ которомъ таилась какая-то загадка. Что выражалъ этотъ взглядъ? Радость, нжность или только торжество одержанной побды? Во всякомъ случа, Ленскому стоило большихъ усилій, чтобы не броситься тотчасъ же къ ея ногамъ,— такъ хороша она была. Все въ ней было обворожительно — ея высокая, стройная фигура, блдное, нжное личико, замчательные глаза, обыкновенно задумчивые, полуопущенные, иногда же неожиданнно широко раскрывающіеся, ея узкія, продолговатые руки и ножки! Ни у какой андалузки не могло быть такой маленькой, стройной ножки, какъ у Натальи Александровны. Едва Ленскій усплъ отвтить что то на ея любезность, какъ камердинеръ доложилъ, что кушать подано, и они направились въ столовую. То былъ странный завтракъ. Старая княгиня предсдательствовала въ пеньюар, полуостывшія кушанья, ежедневно приносимыя изъ ресторана, торжественно подавались Баптистомъ на разрозненныхъ остаткахъ флорентійскаго фаянсоваго сервиза. Широкій золотистый лучъ падалъ на столъ между Наташей и Ленскимъ, придавая самые причудливые оттнки стоящимъ посреди стола цвтамъ въ низенькой японской ваз.

Наталья Александровна ла мало, но много болтала, разсказывала различные забавные случаи, онъ не могъ наслушаться ея. Даже если бы то, что она говорила, не интересовало его, и тогда ему не, надоло бы слушать ее, пріятный, немного низкій звукъ ея голоса ласкалъ его нжный слухъ.

——

— Мн бы очень хотлось спросить васъ, Борисъ Николаевичъ, — сказала старая княгиня въ гостиной, куда они перешли пить кофе.

— Я весь къ вашимъ услугамъ, княгиня,— поспшилъ отвтить Ленскій.

— Ахъ, это касается моихъ скрипокъ, — начала княгиня своимъ тягучимъ, плаксивымъ голосомъ, вошедшимъ у нея въ привычку.

— Но, мама,— быстро перебила дочь,— теперь не время….

— Позвольте, княжна,— замтилъ Ленскій и продолжалъ, обратившись къ княгин:— И такъ, дло касается вашихъ скрипокъ…

— Да, мой мужъ, вы знаете, какой отличный скрипачъ онъ былъ,— продолжала княгиня,— оставилъ три скрипки. Мн всегда говорили, что это маленькое состояніе. Но я ни за что не хотла разстаться съ ними, хранила ихъ на память. А теперь времена плохи, слишкомъ строго относиться къ крестьянамъ нельзя, и такъ какъ изъ моихъ дтей никто не играетъ на скрипк, хотя они вс музыканты, то я была бы очень рада, если бы вы попробовали инструменты и оцнили ихъ. Вы могли бы кстати дать мн совтъ… Да что съ тобой, Наташа?

Наташа покраснла до корня волосъ, слезы выступили на ея глазахъ.

Борисъ Николаевичъ угадалъ, что она боится, какъ бы онъ не принялъ слова матери за предложеніе купить скрипки.

— Я отлично помню эти скрипки, — поспшилъ онъ отвтить,— особенно одна изъ нихъ вызывала во мн зависть. Я былъ бы несказанно радъ еще разъ имть возможность ихъ попробовать:

Лакей принесъ скрипки и связку потертыхъ нотъ, пахнувшихъ пылью, сыростью и камфорою.

Чудные инструменты находились въ жалкомъ состояніи, половины струнъ не было, а оставшіяся высохли и были негодны къ употребленію, маленькій запасъ ихъ, все-таки, нашелся. Посл того какъ Борисъ Николаевичъ съ замчательнымъ терпніемъ и съ удивительною ловкостью, съ которыми только настоящій скрипачъ можетъ обращаться со скрипкой, привелъ одну изъ нихъ въ порядокъ и настроилъ, онъ слегка провелъ по ней смычкомъ. Необыкновенно нжный, заунывный звукъ пронесся въ большой, пустой комнат, точно скрипка со вздохомъ проснулась отъ заколдованнаго сна. Пріятная дрожь пробжала по тлу Наташи.

Ленскій какъ влюбленный приложилъ щеку къ чудному инструменту.

— Сыграемъ что-нибудь?— сказалъ онъ, доставая изъ связки нотъ положенный для скрипки ноктюрнъ Шопена, открылъ фортепіано, единственную хорошую и дорогую вещь во всей гостиной, и положилъ ноты на пультъ.

— Ну-съ, Наталья Александровна, могу я васъ просить?

Робя передъ его артистическимъ талантомъ и чуть не дрожа отъ смущенія, Наташа сла за рояль.

Его скрипка запла, полились мягкіе, нжные, трогательно-заунывные и, въ то же время, немного нечистые звуки, какъ это всегда бываетъ у неупотреблявшихся въ продолженіе многихъ лтъ инструментовъ.

— Какъ хорошо!— прошептала Наташа, съ блестящими отъ восторга глазами.

— Да, это чудный инструментъ,— замтилъ Ленскій.— Вы не можете себ представить, какое наслажденіе играть на такой скрипк. Она только еще не совсмъ проснулась, но мы ее разбудимъ.

Онъ положилъ передъ Наташей сонату Бетховена. При первыхъ звуковъ ноктюрна княгиня заснула, при послднихъ проснулась и удалилась, объяснивъ, что изъ сосдней комнаты она будетъ лучше слышать.

— Неужели вы въ самомъ дл довольны моимъ акомпаниментомъ?— прошептала молодая двушка.

— Неужели вы, гордая княжна, непремнно хотите, чтобъ я еще разъ повторилъ вамъ то, что уже говорилъ въ Петербург, что я рдко встрчалъ боле симпатичный акомпаниментъ, чмъ вашъ?— отвтилъ онъ ей.

Она была замчательно хорошая піанистка и съ рдкимъ пониманіемъ передавала вс оттнки исполняемой ею музыки. Одна пьеса слдовала за другою. Черезъ нкоторое время стало замтно, что Наталья Александровна начала утомляться.

— Вы устали!— воскликнулъ онъ, оборвавъ въ самомъ начал G-Moll концертъ Мендельсона.— Мн не слдовало васъ такъ утомлять, простите меня.

— Ахъ, это пустяки!— отвтила она, между тмъ какъ руки ея соскользнули съ клавишъ.— Мой акомпаниментъ только помха. У меня есть одно желаніе, большое, дерзкое желаніе: я бы хотла когда-нибудь слышать васъ одного безъ акомпанимента, прямо отъ сердца. Дайте мн на минуту заглянуть въ вашу душу, выслушать вашу музыкальную исповдь!

Онъ лучше бы позволилъ убить себя, чмъ дать ей заглянуть въ свою душу.

— Не требуйте этого отъ меня,— глухо произнесъ онъ.

— Это было очень неделикатно съ моей стороны, простите меня,— смущенно произнесла она.

— Ахъ, не то!— отвтилъ онъ.— Неужели вы думаете, что я захочу лишить васъ того маленькаго удовольствія, которое могу доставить вамъ? Только… Впрочемъ, если вы непремнно хотите этого… пожалуй!

Онъ взялъ скрипку.

Теперь было дйствительно нчто другое. Помха или нтъ, но, во всякомъ случа, ея акомпаниментъ дйствовалъ на него успокоивающимъ и, можетъ быть, смягчающимъ образомъ. Съ ней онъ игралъ какъ удивительно глубоко чувствующій и технически-развитой артистъ, несмотря на всю глубину чувствъ и силу страсти, онъ едва переступалъ границы музыкальной мры. Это была высшая степень искуснаго исполненія, но то, что слышала теперь Наталья Александровна, было уже не искусство, а что-то чудное и, въ то же время, страшное. Не скрипка была теперь въ его рукахъ, а какой-то дивный, чарующій инструментъ, котораго она раньше никогда не слыхивала, созданный имъ самимъ, — инструментъ, въ звукахъ котораго слышалось все, что есть на земл самаго сладкаго и самаго грустнаго, отъ нжнаго звука женскаго голоса, до жалобнаго вздоха разбивающейся о морской берегъ волны. Изъ-подъ его смычка лились геніально-волшебныя звуки: безутшная скорбь, нжная насмшка, чарующая грація, безумное торжество, дикое неистовство страсти… и цлый рядъ головоломныхъ техническихъ упражненій.

Но что всего своеобразне было въ его игр и особенно магически дйствовало, это не безумное бравурство, не чарующая грація, а что-то жгучее, страстное, коварно проникающее въ сердце и кровь, прельщая и разслабляя, внушая какой-то сладостный страхъ. Въ его импровизаціи, какъ ужасный обольстительный призывъ, повторялась все одна и та же, взятая изъ арабскихъ народныхъ напвовъ, опьяняющая, возбуждающая мелодія — ‘дьявольская музыка’.

Вдругъ онъ провелъ смычкомъ по всей скрипк, точно охваченный неукротимымъ, страстнымъ возбужденіемъ. Не скрипку слышно было, а двадцать скрипокъ или, врне, вопль двадцати демоновъ.

Опустивъ руки на колни, откинувъ голову на спинку кресла, слушала его Наталья Александровна, охваченная чувствомъ блаженства, смшаннымъ съ пріятною болью. Теперь ей сдлалось душно и тяжело на душ, ей казалось, что что-то бьется въ каждомъ ея нерв, точно сжимается ея сердце. Ей хотлось крикнуть, зажать себ уши, и она не двигалась, жадно упиваясь каждымъ рзкимъ, дикимъ, страстнымъ звукомъ. Никогда еще она не чувствовала въ себ такъ сильно бьющейся жизни, какъ въ эту минуту. Вся ея прежняя жизнь показалась ей теперь продолжительнымъ сномъ, отъ котораго ее только что разбудили. Слезы текли по ея щекамъ. Тутъ его взглядъ встртился съ ея глазами. Ему какъ будто неловко сдлалось своей грубости, и его игра наполнилась выраженіемъ грустной, смущенной нжности. Съ близко сдвинувшимися бровями и дрожащими руками онъ положилъ скрипку.

— Вы хотли этого!— сказалъ онъ.— Вамъ бы не слдовало требовать этого отъ меня. Я не могу вамъ ни въ чемъ отказать… Боже, какъ вы блдны! Я разстроилъ васъ, вы больны?

Улыбнувшись на его преувеличенное безпокойство, она тихо, точно во сн, прошептала:

— Это было чудесно, восхитительно и останется навсегда памятнымъ… навсегда… только…

— Что хотите вы прибавить?

— Говорить ли мн это вамъ?

— Конечно! Я прошу васъ объ этомъ.

— Ну, такъ, — нершительно начала она, улыбаясь, точно боясь оскорбить обидчиваго артиста, — я задаю себ вопросъ: какъ можно съ инструментомъ, изъ котораго умешь извлекать такіе чарующіе звуки и который любишь, какъ вы любите вашу скрипку, какъ можно съ ней обходиться такъ, какъ вы только что это длали?

Онъ съ минуту смущенно молчалъ, смотря на скрипку съ любовью и сожалніемъ, какъ будто бы она была живое существо, потомъ провелъ рукой по голов.

— Я не знаю отчего,— смущенно началъ онъ, — но иногда это находитъ на меня. Ахъ, если бы вы знали, каково всю жизнь свою чувствовать такое страстное… такую страшную, постоянную бурю въ крови, какъ чувствую я! Иногда она прорывается, и я долженъ высказаться, я не могу владть собой. Знайте это!

Онъ говорилъ, наивно смущаясь, почти извиняясь, точно большое дитя, замчательно мягкимъ, проникающимъ въ душу былъ звукъ его голоса.

——

Когда на слдующій день Ленскій явился въ палаццо Морсини, на этотъ разъ для того, чтобы переговорить о покупк чудесной скрипки, княжна радостно крикнула ему:

— Скрипки уже не продаются, я купила ихъ вс три, вс мои наличные капиталы заплатила за нихъ. Если вы хотите играть на нихъ, то должны приходить сюда. Но… вы можете приходить такъ часто, какъ захотите!

— Сколько времени?— спросилъ онъ съ дрожью въ голос.

Она отвернула головку. Черезъ минуту съ своею привтливою улыбкой, не могшей, впрочемъ, согнать задумчивости съ ея блднаго личика, она неожиданно сказала:

— Знаете ли, что у насъ, въ сущности, ровно ничего нтъ? Комично, что мама утшаетъ себя тмъ, что я сдлаю хорошую партію. Если она ошибется… какая трагедія!

Она искренно разсмялась. Что хотла она этимъ сказать?

——

Все чаще и чаще, почти ежедневно, приходилъ Ленскій въ старый палаццо на Via Djulia.

Обыкновенно его сношенія съ дамами изъ высшаго общества бывали только короткими эпизодами въ его остальной жизни. Теперь т нсколько часовъ, а иногда лишь нсколько минутъ, которые онъ ежедневно проводилъ съ Ассановыми, давали тонъ всему остальному его существованію. Какъ хорошо онъ чувствовалъ себя съ ними! Если въ нкоторыхъ свтскихъ кружкахъ поклоненіе Ленскому, какъ артисту, доходило до излишества, за то, какъ человкомъ, имъ совсмъ не интересовались. У Ассановыхъ это было иначе,— по крайней мр, казалось такъ. Его слава не превозносилась у нихъ съ утра до вечера, бывали дни, когда ни разу не упоминали объ его игр на скрипк. Артистъ стушевывался на задній планъ, Наталья Александровна и ея мать видли въ немъ не звзду, а очень умнаго, симпатичнаго человка, котораго он радушно принимали, оставивъ въ сторон его замчательный талантъ. Его мрачная угрюмость, также какъ и неловкость мало-по-малу исчезли, отчего онъ много выигралъ.

Дома Ленскій не получилъ никакого образованія. Онъ выросъ среди необразованныхъ людей, пользовавшихся и злоупотреблявшихъ его рано развившимся талантомъ ради собственной наживы, для чего его, ребенкомъ, заставляли играть по нскольку часовъ въ день такъ, что его маленькое, еще неразвившееся тло едва выдерживало, въ четырнадцать лтъ онъ съ трудомъ умлъ читать и писать и ни разу не почувствовалъ недостаточности своего образованія. Это сознаніе явилось поздне,— явилось тогда, когда знатные господа начали интересоваться его талантомъ. Тогда дйствительно ему сдлалось и стыдно, и обидно.

То, что можно было пріобрсти поздне, онъ пріобрлъ. Другой бы воспользовался своею достойною удивленія начитанностью, пріобртенною имъ съ годами, онъ же никогда не умлъ выказать поздно пріобртеннаго духовнаго богатства. Онъ не обладалъ легкостью людей, быстро схватывающихъ вершки. Слишкомъ умный, чтобы но сознавать, что его незначительное образованіе ничто иное, какъ заплаты, хотя и составленныя изъ весьма порядочныхъ лоскутовъ, онъ въ обществ, когда рчь заходила о чемъ-нибудь другомъ, а не о музык, ограничивался только самыми общими замчаніями.

Съ Натальей Александровной и ея матерью это измнилось. Особенно много онъ и теперь не говорилъ, но все, что онъ говорилъ, было умно, остро, интересно, и такъ какъ, несмотря на недостатокъ воспитанія, онъ былъ чуждъ мщанскаго жеманства и отлично понималъ такое чистое, поэтическое созданіе, какъ Наташа, то онъ не только не оскорблялъ ее недостаткомъ свтскости, но вдвойн привлекалъ своею безъискуственностью и прямотой.

Съ каждымъ днемъ онъ длался ей симпатичне, она же давно была ему необходима.

Ему сдлалась противна его прежняя жизнь, и казалось, что прелесть жизни началась съ той минуты, когда онъ увидлъ ея чистый, свтлый образъ. Въ его жгучемъ существованіи она явилась охлаждающимъ, спасительнымъ элементомъ, точно въ комнат, наполненной удушливымъ дымомъ, открыли окно и струя свжаго воздуха очистила атмосферу.

Часто онъ сопровождалъ дамъ въ собранія художественныхъ произведеній, еще чаще участвовалъ въ прогулкахъ въ экипаж, помсячно нанимаемомъ княгиней. Прохожіе смотрли вслдъ коляск и съ одинаковымъ интересомъ останавливали свои взгляды на красивой двушк и великомъ артист, не красивомъ, но лицо котораго не могъ забыть тотъ, кто хоть разъ его видлъ. Замчательне всего въ его лиц было противорчіе въ выраженіи глазъ и рта,— противорчіе, выдающее всю раздвоенность его натуры. Въ то время, какъ глаза имли задумчивое, временами почти мечтательное выраженіе, вокругъ его полныхъ губъ лежала черта жажды земныхъ наслажденій.

Это соединеніе обрекало его на вчное недовольство великихъ натуръ, также мало знакомое безкровнымъ аскетамъ, какъ и бездушнымъ матеріалистамъ. Первые не требуютъ отъ міра никакихъ наслажденій, вторые довольствуются тмъ, что могутъ имть отъ него. Только т люди, которые въ земной радости ищутъ небесной искры, т всегда остаются разочарованными на земл. Ему предопредлено было никогда не прекращать своихъ поисковъ, даже въ старости, когда его красивыя губы? пресыщенныя наслажденіемъ, сложились въ гримасу постояннаго грустнаго отвращенія, его глаза все еще продолжали искать чего-то.

——

Петербургскіе товарищи Ленскаго спрашивали себя, что задерживаетъ его такъ долго въ Рим? Онъ написалъ одному изъ нихъ, что работаетъ, и дйствительно работалъ. Въ его душ носились мелодіи, полныя вздоховъ и жалобъ страсти, еще не достигшей желаннаго счастія.

И тамъ, въ Рим, въ теплыя благоухающія весеннія ночи онъ написалъ цлый циклъ псенъ, которыя можно поставить наравн съ лучшими произведеніями музыкальной лирики. Въ его прежнихъ сочиненіяхъ, несмотря на богатство прелестныхъ мелодій, было что то рзкое, чрезмрное, банальное, въ нихъ слишкомъ замтно было вліяніе его виртуозности, и они не удовлетворяли его самого. Въ римскомъ цикл псенъ онъ являлся въ первый разъ великимъ музыкантомъ, такъ какъ до сихъ поръ онъ не доврялъ своему композиторскому таланту, то самъ былъ пріятно удивленъ собственными произведеніями.

Онъ работалъ обыкновенно ночью. Его письменный столъ стоялъ передъ окномъ, выходящимъ на Piazza di Spagna. Взглядъ его часто устремлялся въ окно. Усянное миріадами звздъ, темно-синее небо разстилалось надъ большою неправильною площадью, надъ античными колоннами, съ высоты которыхъ смотрли на Римъ современныя ничтожныя произведенія искусства.

Все было тихо, только вода плескалась въ бассейн, всхлипывала въ фонтанахъ и искрилась въ серебристыхъ переливахъ, какъ бы привтствуя недосягаемое небо, и весь этотъ плескъ, журчаніе и рокотъ сливались въ одинъ продолжительный аккордъ.

Охваченный воспоминаніемъ о прощальной улыбк Наташи, Ленскій сидлъ за своимъ столомъ и писалъ. Теплый ночной втерокъ, наполненный благоуханіями магнолій и апельсинныхъ цвтовъ, врывался къ нему въ окно и обввалъ его пылающія щеки. Онъ жадно вдыхалъ его. Его часто предостерегали отъ римскаго ночнаго воздуха, но онъ забылъ объ этомъ предостереженіи, да если бы и помнилъ?… Онъ былъ въ томъ блаженномъ настроеніи, когда человкъ не вритъ ни въ болзнь, ни въ смерть.

Ужасная меланхолія, такъ мучившая его прежде, исчезла, онъ уже не видлъ передъ своими ногами открытой пропасти,— небо разверзлось передъ нимъ. Необыкновенно легкое, уносящее вверхъ чувство овладло имъ, онъ не сознавалъ тяжести своего тла… Точно крылья выросли у него въ Рим.

Что изъ всего этого выйдетъ, объ этомъ онъ не думалъ. Онъ не хотлъ объ этомъ думать, понять этого. Съ закрытыми глазами шелъ онъ впередъ,— ангелы вели его.

——

Было начало мая и онъ окончилъ свой циклъ псенъ. Съ сильно бьющимся сердцемъ пришелъ онъ въ палаццо Морсини, чтобы спросить у Наташи позволеніе посвятить ей этотъ сборникъ.

Княжны нтъ дома, но княгиня рада будетъ его видть, — объяснили ему.

Было жарко, сторы были спущены, княгиня лежала на кушетк, обмахиваясь веромъ изъ павлиньихъ перьевъ.

Пожаловавшись на жару, она начала разсказывать о своихъ семейныхъ длахъ. Ея сыновья на хорошей дорог, длаютъ блестящую карьеру, говорила она, ея старшая дочь, которая гораздо хуже Наташи, сдлала прекрасную партію, вышла замужъ за богатаго дипломата. ‘Moi je suis pauvre, — закончила княгиня, — но я могла бы совсмъ беззаботно жить, если бы Наташа была замужемъ. Но съ ней ничего не сдлаешь, она пропускаетъ лучшіе годы, а если бы вы знали только, какія хорошія партіи представлялись ей. Пахотинъ уже два раза длалъ предложеніе и я прошу ее…’

Вдругъ веселый голосъ прервалъ эту грустную элегію:

— Мама, можно ли такъ хвалиться?— Наталья Александровна вошла въ комнату въ большой черной шляп съ громаднымъ пучкомъ цвтовъ въ рукахъ.

— Я не хвалилась, а жаловалась!— со вздохомъ отвтила старая княгиня.

Съ обычною привтливостью поздоровавшись съ Ленскимъ, Наташа положила цвты на столъ и принялась длать букеты.

— Ахъ, Натали, отчего ты ни за кого не хочешь выйти?— со вздохомъ произнесла княгиня.

— Я страдаю сердечною маніей величія,— отвтила Наташа, наклонивъ голову къ цвтамъ.— Я уже говорила теб, что не выйду, пока не встрчу кого-нибудь необыкновеннаго, героя или генія!

‘Грежу я или она дйствительно взглянула на меня при этихъ словахъ?— спрашивалъ себя Ленскій.— Но зачмъ она такъ быстро отвернула глаза, когда они встртились съ моими?’

— Да, если бы вс двушки ждали того же!— со вздохомъ сказала княгиня.

— Я не такая, какъ вс двушки!— смясь, отвтила Наташа.— У большинства двушекъ сердце какъ органъ, на которомъ всякій можетъ играть, у другихъ двушекъ сердце какъ эолова арфа, на которой никто не играетъ и которая, все-таки, постоянно звучитъ, а у иныхъ двушекъ…— Она остановилась, чтобы оборвать лишніе листья съ втки магноліи.

Княгиня, мало придававшая значенія причудливымъ сравненіямъ дочери, равнодушно обмахивалась веромъ, Ленскій же повторилъ:

— Ну, Наталья Александровна, у иныхъ двушекъ?…

— У иныхъ сердце какъ скрипка: когда плохой музыкантъ къ ней прикоснется, она издаетъ ужаснйшіе звуки, возьметъ же ее настоящій артистъ, знающій свое дло, тогда…

Всю эту фразу она произнесла мягкимъ голосомъ, колеблющимся между насмшкой и нжностью, ни на минуту не отрываясь отъ цвтовъ. Не кончивъ послдней фразы, она остановилась, склонила голову немного на бокъ и задумчиво смотрла на сочетаніе блыхъ розъ и геліотропа.

Княгиня задыхалась отъ жары и недовольства.

— Оставь меня въ поко съ твоими музыкальными сравненіями, Наташа!— сказала она.— Впрочемъ, могу тебя уврить, что хорошаго инструмента никто не испортитъ скоре твоихъ великихъ виртуозовъ. Когда я подумаю, какъ Францъ Листъ отдлалъ нашъ рояль въ одинъ вечеръ… даже для классовъ музыки онъ не годился потомъ.

— Скрипки не такъ скоро портятся, какъ фортепіано,— воскликнула Наташа, смясь.— Не думаешь ты разв, мамочка, что если бы у фортепіано была душа, то она предпочла бы лучше одинъ разъ восторжествовать, одинъ разъ вздохнуть подъ руками великаго артиста, даже если бы посл этой радости ей пришлось умереть, чмъ полвка просуществовать парадною мебелью въ чопорномъ салон?

Опять показалось Ленскому, что она взглянула на него, и опять отвернула головку, какъ только ихъ взгляды встртились.

— Васъ удивляютъ эти громадные букеты?— замтила она.— Мы ожидаемъ вечеромъ гостей, моихъ кузинъ изъ Петербурга, Елагиныхъ,— вдь, вы знаете ихъ,— и я хочу этими прекрасными, эффектными цвтами отвлечь ихъ критическіе взоры отъ дыръ на мебели. Такъ, теперь я кончила! Осталось еще нсколько ландышей для вашей петлички… ахъ да, вдь, вы никогда не носите цвтовъ.

— Дайте мн ихъ,— мрачно произнесъ онъ, сдвигая брови.

Она улыбнулась и ничего не отвтила. Кто то царапался у двери.

— Отворите же, Борисъ Николаевичъ,— попросила она.

Онъ повиновался, громадная собака, шотландскій догъ, вбжала въ комнату и, бросившись къ своей госпож, положила ей переднія лапы на плечи. Она взяла ея тяжелую голову обими руками и, давая ей ласкательныя названія, нсколько разъ поцловала въ лобъ.

Ленскій вскор удалился, не упомянувъ о своемъ сборник. Кровь его бушевала.

‘Кокетничаетъ она со мной,— спрашивалъ онъ себя,— или… или…— и безумная радость охватила его, потомъ вдругъ по немъ пробжала дрожь.— А если и она такая же, какъ другія?’

При прощаніи Наталья Александровна сказала ему:

— Вы придете сегодня вечеромъ, Борисъ Николаевичъ, несмотря на это скучное петербургское нашествіе? Пожалуйста… vous serez le coin bleu de mon ciel!

——

Наступилъ вечеръ, римскій вечеръ сирокко съ надвигающеюся грозой, обложившею весь горизонтъ свинцовыми тучами. Удушливая жара сквозь опущенные занавсы проникала въ гостиную Ассановыхъ.

Елагины привезли съ собой двухъ парижскихъ подругъ. Пахотинъ, конечно, былъ тутъ же. Царила убійственная скука, говорили о парижскихъ модахъ, о новомъ придворномъ штат императрицы Евгеніи, жаловались на плохаго повара въ ‘Европейскомъ’ отел и на жару. Потомъ разговоръ коснулся національныхъ танцевъ. Елагины только что объхали Испанію и бредили фанданго, парижанки разсказывали, что они слышали, будто нтъ ни одного танца граціозне хорошо протанцованной польской мазурки, не можетъ ли кто-нибудь изъ русскихъ барышень протанцовать имъ? Ужасно неделикатная просьба, но, вдь, здсь все друзья. Елагины сказали, что Наташа танцуетъ мазурку, какъ варшавянка. Вс неотступно просили ее протанцовать.

— Ахъ, я не хочу больше ломаться,— сказала она.— Если кто-нибудь изъ васъ сядетъ за рояль, то…

Ссть за рояль, хотя бы только для того, чтобы сыграть танецъ, въ присутствіи Ленскаго… барышни приходили въ ужасъ при одной этой мысли.

— Ну, такъ вы должны отказаться отъ мазурки,— ршительно произнесла Наташа.

— Попросите же Бориса Николаевича,— шепнула одна изъ кузинъ.— Если онъ первый скрипачъ, то, вроятно, и отличный піанистъ.

— Нтъ, нтъ!— быстро воскликнула Наташа, скользнувъ блестящимъ взоромъ по Ленскому.

Хотя Ленскій въ то время еще не вполн освободился отъ дтскаго преувеличиванія своего артистическаго достоинства, онъ улыбнулся ей и сказалъ:

— Я вижу, что вы не довряете мн, боитесь, что я не угожу вамъ мазуркой.

— Нтъ, нтъ, нтъ!— воскликнула Наташа,— вы не должны унижать своего искусства.

— Неужели вы думаете, что я сочту унизительнымъ импровизировать музыку для вашего танца? Мн бы такъ хотлось видть васъ танцующей…

Онъ всталъ и подошелъ къ роялю.

Подобныя любезныя фразы не были прежде въ привычкахъ Ленскаго, у него не было, какъ часто смялась Наташа, таланта къ разговорнымъ фіоритурамъ.

Петербургскія кузины переглянулись.

— Какъ онъ сдлался вжливъ! Ты преобразила его, Наташа!— шепнули он.

Наташа, между тмъ, протянула руку Пахотину. Ленскій, обрадовавшійся возможности полюбоваться ея граціей, не подумалъ о томъ, какъ тяжело ему будетъ смотрть, что съ ней танцуетъ другой мужчина. Онъ не спускалъ съ нея глазъ, импровизируя на клавишахъ безумнйшую, дьявольскую музыку. На ней было блое платье съ открытою шеей и руками, перехваченное на таліи сплетеннымъ изъ золота и серебра кавказскимъ поясомъ, склонивъ головку немного на бокъ, она увренно носилась по скользкому мраморному полу. Какъ всегда блдная, за исключеніемъ ярко-красныхъ губъ, она сначала казалась очень равнодушной, но мало-по-малу оживилась, легкій румянецъ показался на ея щекахъ, глаза заблестли, движенія ея пріобрли замчательную легкость и гибкость. Пахотинъ, стройный, изящный, нарядный, въ безукоризненныхъ желтыхъ перчаткахъ, вертлся вокругъ нея, выдлывая замысловатыя фигуры настоящей польской мазурки. ‘Обезьяна!— думалъ Ленскій,— но какъ хорошъ, какъ изященъ, почти такъ же хорошъ, какъ она!’ И вдругъ ему пришелъ въ голову вопросъ: ‘Моя ли это музыка, или его близость одушевляетъ ее? Что, если это моя музыка? И, все-таки, она выйдетъ за него, даже если бы она была въ меня влюблена, она, все-таки, выйдетъ за него, а не за меня. Какъ я былъ глупъ, воображая…’ Когда Пахотинъ достаточно постучалъ пяткой о пятку и выказалъ колнопреклоненіемъ свою глубокую преданность, мазурка кончилась. Вн себя отъ восторга, парижанки окружили Наташу. Когда она хотла поблагодарить Ленскаго, онъ исчезъ. Онъ имлъ эту привычку — иногда незамтно удаляться, не простившись съ хозяевами, но сегодня это обезпокоило Наташу. Сильное волненіе овладло ею, воздухъ показался ей удушливо-жаркимъ, звуки голосовъ сдлались невыносимыми и черезъ вторую пустую гостиную она прошла на уставленный апельсинными деревьями балконъ, съ котораго виднъ былъ протекающій внизу Тибръ.

Тяжелыя свинцовыя тучи, прорзываемыя яркою молніей, нависли на томъ берегу надъ мрачнымъ Транстиверомъ. Он еще не достигли блдно сіяющаго мсяца, высоко стоящаго на неб, его свтъ падалъ на дворъ съ его статуями и барельефами, въ воздух было душно.

Наташа глубоко вздохнула. Вдругъ она замтила Ленскаго. Онъ пристально смотрлъ внизъ, на Тибръ, который неумолчно рыдалъ, точно оплакивая свою горькую судьбу, вынуждающую его постоянно стремиться мимо. Разв можно было, на самомъ дл, осуждать потокъ за то, что онъ уноситъ съ собою отраженіе прекраснаго, около котораго онъ, осужденный на вчное скитаніе, не можетъ остановиться?

— Ахъ, вы здсь?— воскликнула Наташа.— Я думала, что вы скрылись, и была сердита на васъ.

— Неужели?

— Да, потому, что… потому, что мн досадно было, что я не поблагодарила васъ. Это было замчательно…

— Не говорите такъ,— почти рзко прервалъ онъ ее,— какъ будто вы не знаете, что нтъ ничего на свт, что только въ моихъ силахъ, чего бы я не сдлалъ для васъ.

Она откинула немного головку назадъ и ласково улыбнулась ему, какъ будто его слова нисколько ее не удивили.

— Вы очень добры ко мн!— отвтила она.

Ему сдлалось страшно одному съ ней въ этомъ опьяняющемъ, знойно благоухающемъ полумрак ночи, одному съ этимъ счастіемъ, которое такъ близко и которое онъ боится испугать неприличною неосторожностью. Его бросало въ жаръ и холодъ. Зачмъ она не уходитъ?

Она облокотилась на мраморную балюстраду балкона и, слегка перегнувшись впередъ, прошептала:

— Какъ хорошо! О, какъ чудно! А тамъ такъ скучно, вы не находите этого, Борисъ Николаевичъ?

Онъ почувствовалъ, что теряетъ надъ собой власть.

— Долженъ я играть?— спросилъ онъ.— Я охотно сдлаю это для васъ.

— Ахъ, нтъ! Зачмъ вы будете играть для этихъ глупыхъ людей, я всегда такъ и жду, что среди концерта G-moll раздастся вопросъ: ‘пока я не забыла, не можешь ли ты мн сообщить адресъ хорошаго башмачника въ Рим?’ Вы знаете, какъ это всегда меня злитъ.

‘Кокетничаетъ она со мной, или…’ — спросилъ онъ себя еще разъ.

Она стояла передъ нимъ съ очаровательнымъ лицомъ и ея взглядъ встртился съ его. Она не знала, что мучаетъ его. Несмотря на то, что ей былъ двадцать одинъ годъ, она сохранила невинность двочки, душа которой не знаетъ страсти, — невинность, въ которую мужчины не врятъ.

‘Кокетничаетъ она?…’ Его сердце громко стучало, и вдругъ, когда она нечаянно сдлала шагъ къ нему ближе, онъ взялъ ея руку.

— О милая, милая двушка!— почти неслышно прошепталъ онъ и прижалъ къ губамъ ея руку.

Вспыхнувъ, она вырвала свою руку.

— Ради Бога, что съ вами!— воскликнула она, съ гордымъ, почти презрительнымъ видомъ отодвигаясь отъ него.

Имъ овладла страшная злость.

— Я былъ глупъ, я ошибся въ васъ: вы не лучше, не благородне другихъ!— крикнулъ онъ.

— Я не понимаю васъ, что вы хотите сказать?— прошептала она.

Чего она спрашиваетъ, зачмъ не уходить, зачмъ стоить передъ нимъ съ облитымъ луннымъ свтомъ, блднымъ прекраснымъ лицомъ?

— Я хочу сказать, что если вы на наши отношенія хотите смотрть съ общепринятой точки зрнія, ваше поведеніе со мной было безсердечно, жестоко, ужасно!

— Но, Борисъ Николаевичъ, вдь, это все пустяки, вы не знаете, что говорите!— прошептала она вн себя.

— Такъ, я не знаю, что говорю?— Онъ близко подошелъ къ ней.— А если ваше кокетство,— да, кокетство… краснйте, стыдитесь хоть немного,— если я, обманутый вашимъ кокетствомъ, позволилъ бы себ просить вашей руки?… О, какъ вы вздрогнули! Ничего подобнаго вамъ, конечно, не приходило въ голову!

Его голосъ сдлался хриплымъ, лицо было очень спокойно, точно окаменло отъ гнва и душевной боли, еще никогда не мучившей его такъ сильно.

— Да уходите же! Чего вы стоите и терзаете меня? Я не могу васъ больше видть, я ненавижу васъ и, въ то же время, безумно, страстно васъ люблю!

А она все не уходила. Онъ не могъ больше выдержать, прижалъ ее къ груди и поцловалъ своими горячими, пылающими губами. Она оттолкнула его отъ себя и убжала.

Онъ смотрлъ ей вслдъ. Теперь все кончено! Еще минуту простоялъ онъ на томъ же мст, потомъ съ низко опущенною головой, съ трудомъ волоча ноги, прошелъ въ прихожую и удалился, забывъ шляпу, оставшуюся въ гостиной.

Весь конецъ вечера Наташа была неестественна и взволнована, она говорила больше и живе, чмъ всегда, много смялась и разсказывала забавныя происшествія. Когда петербургскія кузины вздумали дразнить ее тмъ, что Ленскій влюбленъ въ нее и, смясь, назвали его ‘твой геній’, она отозвалась о немъ очень равнодушно, почти пренебрежительно, относительно его композиторскаго таланта пожала плечами, даже сдлала замчаніе объ его игр. Она была внимательна и любезна съ Пахотинымъ, она сама не знала, что длаетъ, но когда молодой человкъ вздумалъ дать разговору боле серьезный оборотъ, она ршительно и безповоротно оборвала его.

Наконецъ, гостиная опустла, Наташа осталась одна, заперлась въ свою комнату и бросилась на колни передъ образомъ, передъ которымъ молилась каждый вечеръ. Но какъ она ни принуждала себя, она не могла молиться, она не знала, о чемъ ей молиться. Ея щеки пылали отъ стыда.

Она открыла окно. Что ей было за дло до того, что римскій ночной воздухъ отравленъ? Она хотла бы заболть римскою лихорадкой, хотла бы умереть. Ея окно выходило на улицу. Via Giulia блестящимъ свтомъ мсяца раздлилась на дв половины: одну свтлую, другую темную. Было тихо, пусто, безлюдно. Вдругъ раздались медленные, тихіе шаги и два говорящіе шепотомъ голоса, какая-нибудь запоздавшая, вроятно, влюбленная парочка, и вдругъ въ тишин майской ночи прозвучалъ нжный звукъ поцлуя… Ея дыханіе остановилось, она захлопнула окно и, полураздтая, опустилась на край кровати и думала, думала все объ одномъ и тонъ же… объ его поцлу.

——

— Отчего это ‘твоему генію’ такъ неожиданно опротивлъ Римъ, что онъ сегодня же покидаетъ его?— замтили на слдующій день Елагины, явившіяся къ завтраку въ замокъ Морсини.

Он стояли въ одномъ отел съ Ленскимъ, т.-е. въ ‘Европ’, и разговаривали съ нимъ сегодня во двор гостиницы.

— У него несчастный видъ,— прибавили он, насмшливо прищурившись.— У него или римская лихорадка, или ты разбила ему сердце.

Потомъ заговорили о другомъ, а посл завтрака он ухали.

Взадъ и впередъ ходилъ, между тмъ, Ленскій по своей комнат, больная дама, жившая надъ нимъ, попросила его, наконецъ, черезъ кельнера быть поспокойне.

Его отъздъ былъ назначенъ въ семь часовъ, пробило четыре часа.

Неужели онъ удетъ, не сдлавъ прощальнаго визита Ассановымъ, убжитъ отъ нихъ, какъ какой-нибудь негодяй, укравшій нсколько рублей? ‘Но меня не примутъ,— думалъ онъ,— если княжна сказала матери… Но нтъ, она ничего не скажетъ,— она слишкомъ горда! Какая дивная двушка! Какъ могъ я… О, если бы я могъ хотя вымолить у нея прощеніе! Но какое можетъ быть прощеніе? Это прощаетъ женщина только когда любитъ, а какъ можетъ она любить меня, такого негодяя?… Отвращеніе должна она чувствовать ко мн!’

Онъ ршилъ проститься письменно, попробовалъ это по-французки, по-русски,— ничего не вышло. Разсерженный своимъ смшнымъ неумньемъ, онъ разорвалъ нсколько листовъ бумаги, исписанныхъ различными ‘des circonstances imprvues’ или ‘la reconnaissance sincre que’.

Пять часовъ!… Онъ бросился внизъ на площадь, вскочилъ въ первый попавшійся экипажъ, крикнувъ кучеру: ‘palazzo Могsini, via Giulia!’ и приказалъ хать какъ можно скоре. Поднимаясь по хорошо знакомой лстниц, онъ спросилъ себя въ послдній разъ: примутъ ли его?

Лакей провелъ его въ будуаръ княгини, княгиня, оторвавшаяся отъ раскладыванія пасьянса, чтобы поздороваться съ нимъ, не особенно удивилась его неожиданному отъзду, замтивъ, что и она съ Наташей скоро послдуетъ его примру и двинется на сверъ, вроятно, въ Баденъ-Баденъ, такъ какъ жара въ Рим длается невыносимой. Потомъ она позвонила горничную, которой приказала доложить княжн, что Борисъ Николаевичъ пріхалъ проститься.

Тяжело дыша, Ленскій ждалъ. Горничная вернулась съ отвтомъ, что княжна нездорова и лежитъ въ постели, что она очень сожалетъ.

‘Совершенно такъ, какъ я ожидалъ’,— подумалъ Ленскій въ то время, какъ княгиня вжливо замтила:

— Она будетъ очень сожалть!

Потомъ онъ поцловалъ руку старой княгини, она прикоснулась губами къ его лбу, пожелала ему счастливаго пути, онъ поблагодарилъ ее за вниманіе и гостепріимство и ушелъ. Медленными шагами проходилъ онъ большую пустую гостиную, гд пыль клубилась въ блестящемъ луч солнца, играющемъ на мраморномъ полу, и гд увядали цвты въ вазахъ.

‘Неужели я ее никогда не увижу, никогда… никогда?’ — спрашивалъ онъ себя. Онъ готовъ былъ жизнь отдать за то, чтобы еще разъ увидть ея ласковый взглядъ. Но что думать объ этомъ?… Теперь все кончено!…

Вдругъ онъ услыхалъ около себя какой-то шелестъ, онъ поднялъ глаза — передъ нимъ стояла княжна, блдная, какъ полотно, съ темными кругами подъ глазами, съ небрежно заложенными волосами.

Жалость, нжное безпокойство овладло имъ.

‘Какъ она страдаетъ отъ моего оскорбленія!’ — подумалъ онъ и бросился къ ней.

— Наташа!… Можете ли вы простить меня?— воскликнулъ онъ.

Ея большіе грустные глаза устремились на него съ выраженіемъ безпомощной, стыдливой нжности, точно хотли сказать: ‘и вы еще спрашиваете?’ Она шевелила губами, но словъ не было слышно.

Онъ держалъ ея маленькія, нервно вздрагивающія ручки въ своихъ рукахъ, она не отнимала ихъ. Голова его кружилась, минуту они стояли оба молча, потомъ онъ прошепталъ, привлекая ее немного къ себ:

— Любите вы меня? Могли ли бы вы дйствительно ршиться носить мое имя, раздлить мою жизнь?

Едва слышно она прошептала: ‘да!’

Мы пугаемся иногда неожиданнаго исполненія желанія, считаемаго нами невозможнымъ. И Ленскій, подъ наплывомъ своего новаго безграничнаго счастья, упалъ къ ногамъ невсты и, покрывая слезами и поцлуями ея платье, чувствовалъ среди своего блаженства смутную тоску и страхъ.

——

Нсколько дней спустя посл помолвки Натальи Александровны, у дверей прихожей, въ которой величественный камердинеръ, по обыкновенію, засдалъ за газетой, раздался короткій рзкій звонокъ. Баптистъ сдвинулъ брови, — онъ не любилъ эту повелительную манеру звонить и не поторопился отпереть. Только когда звонокъ повторился, онъ отперъ дверь. Лицо его покрылось краской отъ неожиданности, и онъ поклонился чуть не до земли, узнавши въ входящемъ господин молодаго князя, старшаго брата Наташи, Сергя Александровича Ассанова.

— Дома господа?— коротко спросилъ онъ высокимъ, немного раздражительнымъ тономъ, не обращая вниманія на почтительные поклоны слуги.

— Княгиня еще въ постели, княжна уже готова.

— Хорошо, не безпокой княгиню и доложи княжн, — сказалъ Ассановъ, слдуя за нимъ въ гостиную. Тамъ онъ опустился на тяжелое желтое кресло, положилъ ногу на ногу, опустилъ шляпу на колни и оглядлся. Одна рука его была въ срой перчатк, другая безъ перчатки. Длинная, узкая аристократическая рука была очень выхолена, даже слишкомъ бла для мужской руки, но костлява и съ рзко выдающимися жилами,— такая рука, которая, безъ сомннія, удержитъ все, что только разъ захватитъ, и которая неспособна была на ласку. Вообще, трудно было что-нибудь заключить по вншнему виду князя. Это былъ высокій, худой мужчина лтъ тридцати, съ свтло-коричневыми волосами, уже просвчивающими на затылк, съ длинными усами и гладко выбритымъ лицомъ, своими тонкими и правильными чертами напоминающимъ сестру. Но ему недоставало привлекательности, придающей блдному личику Наташи больше красоты, чмъ правильность линій. Въ немъ были безукоризненны его профиль, его высокій стоячій воротникъ, выглядывающіе изъ-подъ панталонъ цвтные гамаши, его, вышитыя чернымъ, свтло-срыя перчатки. Это былъ типъ чиновника высшей категоріи, человка, который въ общественной жизни позволяетъ себ думать лишь о томъ, что можетъ повредить его карьер: Несмотря на сухость его характера, онъ былъ очень порядочный музыкантъ-любитель. Онъ игралъ на віолончели такъ хорошо, какъ можетъ играть свтскій человкъ, т.-е. съ изящною небрежностью и заученою виртуозностью, и вслдствіе этого былъ знакомъ съ Ленскимъ.

Въ ожиданіи сестры онъ недоврчиво обвелъ комнату своими прекрасными, томными, но непріятно пронизывающими глазами. Имъ овладло безпокойство. Атмосфера комнаты была насквозь пропитана счастіемъ, все въ ней какъ бы дышало довольствомъ — и неуклюжія кресла, и ноты, разбросанныя въ безпорядк на роял. На стол, около котораго слъ Сергй Александровичъ, стояла корзина съ прекрасными розами, подъ фортепіано лежалъ ящикъ со скрипкой.

Сергй Александровичъ нахмурилъ брови. Въ это время вошла Наташа. Онъ всталъ ей на встрчу, обнялъ и поцловалъ. Ей показалось страннымъ, что она не почувствовала такой радости, какъ прежде, а скоре даже какую-то холодность. Кто изъ нихъ обоихъ измнился: онъ или она?

— Какая неожиданность!— воскликнула она, чувствуя, что въ голос ея слышится неестественность.— Обыкновенно ты не являлся такъ неожиданно!

— Моя поздка ршилась только въ послднюю минуту,— не сразу отвтилъ онъ.— Я надюсь,— прибавилъ онъ съ улыбкой,— что я пріхалъ не некстати для тебя, Наташа?

— Какъ можешь ты говорить такія вещи!— воскликнула она.— Но… садись, клади свою шляпу,— вдь, ты дома!

Ея неестественность обратила на себя его вниманіе. Онъ два раза откашлянулся и занялъ опять то же мсто около стола съ корзиной розъ.

Наташа не сла, опершись обими руками на мраморную доску стола, она наклонилась надъ розами, медленно, точно съ нжностью вдыхая ихъ благоуханіе.

— Довольна ли ты осталась проведенною зимой?— началъ Сергй Александровичъ.

— Не знаю,— отвтила она, не глядя на брата,— я забыла ее, но весна была чудная!

Она все еще стояла, нагнувшись надъ розами.

— Гм… Значитъ, ты предпочитаешь Римъ Неаполю?— спросилъ онъ, растягивая слова.

— Да!

— Вы, повидимому, очень уютно устроились здсь,— замтилъ онъ, обводя комнату взглядомъ.— У васъ здсь очень мило, а эти вотъ розы великолпны.

— Борисъ Ленскій прислалъ ихъ!— сказала она, вынимая розу изъ корзинки, чтобы приколоть ее къ таліи своего свтлаго фуляроваго платья. Этимъ она вызывала брата: война была объявлена.

— Ленскій, кажется, часто бываетъ у васъ,— замтилъ Сергй Александровичъ.

— Да.

— Я слышалъ объ этомъ отъ знакомыхъ въ Петербург,— началъ князь.— Мн это было не совсмъ пріятно.

Наташа пожала только плечами съ такимъ выраженіемъ, точно хотла сказать: мн это очень жаль, но измнить этого нельзя. А, между тмъ, въ душ она дрожала передъ братомъ,— признаніе, которое ей надо было сдлать, не сходило у нея съ языка.

— Съ тобой трудно толковать объ извстныхъ предметахъ,— продолжалъ онъ, стараясь придать ласковое выраженіе своему рзкому голосу, онъ не хотлъ преждевременною рзкостью вызвать упрямство сестры.— У меня нтъ предразсудковъ,— въ послднее время въ его кругу вошло въ моду разсуждать о либерализм,— у меня нтъ предразсудковъ,— повторилъ онъ.— Ни одинъ человкъ не можетъ упрекнуть меня въ этомъ. Я стою за то, чтобы общество принимало молодыхъ артистовъ, во-первыхъ, въ нашъ крутъ они вносятъ оживляющій элементъ, а, во-вторыхъ, мы обязаны дать имъ возможность немного отшлифоваться. Но все хорошо въ мру, слишкомъ большая интимность въ подобныхъ случаяхъ вредитъ обимъ сторонамъ. Ты по врожденному великодушію слишкомъ увлекаешься. Я знаю, что твоя преувеличенная любезность къ Ленскому, въ сущности, ровно ничего не значитъ, но…

Взглядъ ея красивыхъ глазъ встртился съ его глазами.

— Я помолвлена съ Борисомъ Николаевичемъ,— съ трудомъ, но очень отчетливо произнесла она.

Подобнаго оборота дла князь никакъ не ожидалъ.

— Помолвлена? Ты… съ Ленскимъ?… Ты съ ума сошла!

— Нисколько.

— Знаетъ объ этомъ мать?

— Конечно!

— И она дала свое согласіе?

— Сначала она была поражена, проплакала цлый вечеръ. Вн было очень тяжело, что я огорчила ее. Потомъ она согласилась, она очень любитъ его и всякій, кто только ближе узнаетъ его, полюбитъ Бориса!

Глаза Наташи сверкали.

Сергй Александровичъ крутилъ свои длинные усы.

— Гм… гм…— насмшливо произнесъ онъ.— Положимъ, что это такъ. Я принадлежу къ числу людей, которые знаютъ его близко, въ нашемъ кругу мало найдется людей, знающихъ его такъ хорошо, какъ я, и… гм… я не скажу, чтобы онъ внушалъ мн особенную симпатію. Какъ артиста, я ставлю его очень высоко, не такъ высоко, какъ это въ послднее время вошло въ моду, такъ какъ on a beau dire il manque de style… il manque de style! Впрочемъ, это не относится къ длу. Если бы онъ соединялъ даже въ себ геній Бетховена и Паганини, то я, все-таки, возможность твоего замужства съ нимъ считалъ бы чудовищной и откровенно говорю теб, что употреблю вс усилія, чтобы помшать этому!

Онъ взялъ положенную въ сторону шляпу и держалъ ее на колняхъ, какъ во время визита, произнося послднія слова, онъ ударилъ рукой по шляп.

Наташа сложила руки на груди.

— Я знала, что ты возстанешь противъ msalliance,— сказала она,— но…

Онъ не далъ ей договорись.

— Msalliance!— повторилъ онъ, насмшливо улыбаясь и барабаня пальцами по шляп.— Msalliance! Я не могу сказать, чтобы замужство моей сестры съ господиномъ Ленскимъ особенно льстило мн,— нтъ, этого я не могу утверждать. Какъ великъ, значитъ, мой ужасъ передъ твоимъ намреніемъ, что мн даже въ голову не пришла мысль о непріятности мезальянса!

Наташа упорно молчала, онъ продолжалъ:

— Что ты хочешь измнить твое общественное положеніе — это твое дло. Не думай только, что все ограничивается этою жертвой: ты отдашь не только твое положеніе, но и всю себя, вс твои привычки и больше, чмъ все это — частицу твоей женской деликатности, если ршишься выйти за этого скрипача. О, я понимаю, что ты хочешь сказать!— воскликнулъ онъ, поймавъ взглядъ Наташи, скользнувшій по розамъ, стоявшимъ на стол,— онъ окружитъ тебя поэтическимъ вниманіемъ. Влюбленные люди, даже самые грубые говорятъ стихами, а я врю тому, что онъ любитъ тебя. Но его любовь къ теб, вдь, только скоропроходящее увлеченіе. Что останется, когда оно пройдетъ? Я спрашиваю тебя, что останется у человка безъ правилъ, безъ признака нравственныхъ понятій, что останется у человка, выросшаго въ такой обстановк, гд онъ на всю жизнь притупился къ такимъ вещамъ, отъ которыхъ ты придешь въ ужасъ, и къ такимъ, о которыхъ ты даже понятія не имешь?

Опять онъ остановился, но на этотъ разъ заговорила Наташа.

— Я прошу тебя,— начала она спокойнымъ тономъ, за которымъ скрывалось сильное раздраженіе,— я прошу тебя сказать мн безъ дальнйшихъ намековъ, что ты можешь возразить противъ Бориса Николаевича, кром того, что онъ низшаго происхожденія и не получилъ хорошаго образованія?

— Боже мой! когда дло касается будущаго мужа моей сестры, то, я думаю, этого одного слишкомъ достаточно,— сказалъ князь.

— Это все?— спросила сестра.

— Что ты хочешь сказать?

— Это все?— повторила она, поднимаясь со своего стула.— Кром этого, ты ничего не имешь противъ него?

— Я ршительно ничего не имю противъ него,— со злостью воскликнулъ онъ,— до тхъ поръ, пока онъ не мужъ моей сестры, а тогда я имю противъ него все! Если бы даже онъ назывался не Ленскимъ, а княземъ Долгоруковымъ, то я и тогда бы сказалъ теб, что въ мужья онъ теб не годится!

— Почему? Я хочу знать, почему?

— Почему? Хорошо, я скажу теб это, насколько возможно сказать теб,— потому, что онъ дикій зврь, человкъ съ такими грубыми вспышками, которыхъ ты даже представить себ не можешь!— воскликнулъ Ассановъ дйствительно взволнованнымъ голосомъ.— Mais ma pauvre fille, ты понятія не имешь, какимъ униженіямъ, какимъ оскорбленіямъ ты подверглась бы!

Онъ остановился, съ торжествомъ смотря на сестру, а она, блдная, стояла передъ нимъ, опершись руками на столъ, точно въ оцпенніи. Сказать, что его рчь не произвела на нее впечатлнія, было бы неврно. Но все, что онъ говорилъ, только разжигало въ ней силу сопротивленія, въ то время, какъ онъ говорилъ, утомленная и разбитая потокомъ рчей этого холоднаго ума, она желала всмъ сердцемъ, чтобы онъ хотя притворно уступилъ ей.

Онъ ложно истолковалъ ея волненіе и, твердо увренный, что въ душ она начинаетъ склоняться на его убжденія, заговорилъ, принявъ снисходительно-насмшливый тонъ:

— Моя бдная Наташа, моя бдная, глупенькая, но все еще прелестная сестренка! Ты, какъ дитя, понимаешь, что неправа, и стыдишься сознаться! Но мы не будемъ очень приставать къ теб! Сначала теб, конечно, тяжело будетъ разстаться съ твоею мечтой, но время все исцляетъ, и когда ты будешь замужемъ за порядочнымъ и благоразумнымъ молодымъ человкомъ — un garon distingu et raisonnable, который излечитъ тебя раціонально отъ твоихъ романическихъ фантазій, тогда ты съ улыбкой будешь вспоминать объ этой дтской глупости!

Гордо откинувъ голову назадъ, она смрила его взглядомъ съ головы до ногъ. Какъ жалокъ показался онъ ей въ эту минуту! Какъ бдны, жалки были его внутренняя жизнь, его чувства, мысли въ сравненіи съ тмъ, къ чему она привыкла въ послднее время!

— И ты въ самомъ дл думаешь, что мн могло придти въ голову отказать Борису Николаевичу?— медленно произнесла она.

— Я думаю, посл того, что я сказалъ себ…— Онъ старайся сохранить спокойный тонъ и даже взялъ ее за руку, но она отдернула ее,— прикосновеніе его холодныхъ пальцевъ было непріятно ей. Прежде этого никогда не бывало. Что же измнилось въ ней?

Лицо князя приняло сердитое, оскорбленное выраженіе.

— Я думаю, посл того, что я сказалъ теб,— повторилъ онъ.

— Не правда ли, посл того, что ты мн сказалъ, посл того утшенія, которое ты пообщалъ мн, ты не понимаешь, какъ могу я упорствовать въ моемъ безуміи?— воскликнула она вызывающимъ тономъ.— Что длать, если я такая безумная!— Ея сначала раздраженный голосъ длался мягче и сильне по мр того, какъ она говорила.— Ты отнимаешь у меня лто, и въ утшеніе предлагаешь зиму, т.-е. ты требуешь, чтобы я отказалась отъ всего теплаго и свтлаго на. свт, что цвтетъ и даетъ плоды, только потому, что надъ сокровищами красоты и жизни проносится иногда разрушительная гроза. Я знаю, что зимою не бываетъ грозъ, и, несмотря на это, предпочитаю лто.

— Но, вдь, это тропическое лто!— воскликнулъ Ассановъ.

— Можетъ быть,— спокойно отвтила она,— но именно поэтому-ти оно и великолпно, несмотря на вс опасности, оно — великолпне всякаго другаго.

Онъ всталъ.

— Съ тобой нельзя говорить,— холодно произнесъ онъ,— теперь мн остается только переговорить съ самимъ Ленскимъ. Онъ умный человкъ, несмотря на свою геніальность, и пойметъ.

Тутъ Наташу покинуло ея гордое спокойствіе.

— Было бы слишкомъ неделикатно съ твоей стороны, если бы ты сказалъ ему то, что говорилъ мн,— воскликнула она.

— Въ подобныхъ случаяхъ не только благоразумне, но и человчне всего обращаться къ здравому разсудку, а не къ глупой сантиментальности,— нравоучительно произнесъ Ассановъ и, простившись съ сестрой, какъ съ посторонней, вышелъ довольный сознаніемъ, что онъ еще разъ имлъ случай показать во всемъ блеск свой ‘умъ’. Онъ любилъ свой умъ, какъ артистическое дарованіе, и радовался, когда различными искусными штуками могъ доказать его силу и необыкновенную гибкость. Умстно ли было продлывать это, ни капельки не интересовало его въ данную минуту. Онъ ушелъ. Наташа все еще стояла посреди комнаты, опершись рукой на столъ и дрожа всмъ тломъ. Вдругъ она припомнила ‘музыкальную исповдь’, которую сыгралъ ей Ленскій въ то утро, когда пробовалъ скрипку,— исповдь, испугавшую ее. И въ ея душ рзко прозвучала страшная, изъ арабскихъ народныхъ напвовъ заимствованная, мелодія, встрчающаяся во всхъ его произведеніяхъ, ‘дьявольская музыка — асбеинъ’.

Пока ей приходилось бороться съ братомъ, она не чувствовала, какъ глубоко поразилъ онъ ее въ сердце, теперь она вдругъ почувствовала себя несчастной, убитой. Въ это время вошелъ Ленскій и сразу понялъ, что произошло.

— Васъ мучили изъ-за меня!— воскликнулъ онъ.— Бдная! Если бы я могъ одинъ вынести вс непріятности!

Она улыбнулась ему.

— Этимъ вы оказали бы мн плохую услугу!

Онъ съ нжностью привлекъ ее къ себ. Ея отчаяніе прошло, жизнь съ новою силой забилась въ ней.

— Во всемъ есть свое хорошее,— прошептала она.— Пріятно вынести что-нибудь за того, кого…

— За того, кого… да говорите же!— настаивалъ онъ, крпче прижимая ее къ себ.

— Вы и такъ знаете.

— Мн бы такъ хотлось услышать это отъ васъ.

Она тихо сказала ему что-то на ухо.

Онъ все крпче и крпче прижималъ ее къ себ.

— О мое счастіе, моя жизнь!— шепталъ онъ, и его горячіе губы встртились съ ея губами.

Она чувствовала себя какъ бы окутанной солнечнымъ свтомъ, жаркою живительною атмосферой, куда не могутъ проникнуть злыя слова и намренія тхъ, кто стоитъ вн очарованнаго круга ея любви.

——

Шесть недль спустя была свадьба Наташи съ Ленскимъ въ церкви русскаго посольства въ Вн. Ея приданое состояло изъ заложеннаго имнія на юг Россіи, уже три года не дававшаго никакого дохода, и трехъ кремонскихъ скрипокъ. Въ то время, какъ старшій ея братъ за своею чопорностью скрывалъ искреннее отчаяніе, причиненное ему этою свадьбой, младшій, гордый гвардеецъ, забавлялся остротами по поводу этой странной свадьбы и, пожимая плечами, объяснялъ поступокъ сестры припадкомъ острой меломаніи. Онъ не иначе называлъ своего зятя, за глаза, конечно, какъ: ‘Cette bte sauvage et indcrotable’, даже и тогда, когда составилъ привычку занимать у него деньги. Никто изъ родныхъ Наташи, ни братья, ни замужняя сестра не присутствовали на ея свадьб. Одна старая княгиня провожала дочь въ церковь.

——

Лто провели они въ Италіи и Швейцаріи, осенью Ленскій предпринялъ артистическую поздку по Германіи и Нидерландамъ. Въ начал декабря онъ съ своею красавицей женой вернулся въ Петербургъ. Помщеніе для молодыхъ супруговъ было приготовлено одною изъ Наташиныхъ подругъ. Наташа сдлала недовольную гримасу, войдя въ свое новое жилище. Какъ холодно, неуютно и безвкусно показалось оно ей!

— Точно кусаешь незрлое яблоко,— сказала молодая женщина и, обратившись къ мужу, прибавила весело, пожавъ плечами:

— Эта глупая Annette не съумла лучше, но ты не огорчайся: черезъ дв недли все перемнится. Ты увидишь, какое уютное гнздышко я устрою теб! Ты долженъ хорошо себя чувствовать въ немъ, мой неутомимый орелъ, иначе ты улетишь отъ меня!

Она произнесла это смясь, съ гордою увренностью въ его страстной любви. Какая охота была ему улетать?

И она шутя потрепала его густые волосы.

Прикосновеніе ея нжныхъ пальцевъ было пріятно и мучительно, оно сердило его и, въ то же время, длало счастливымъ. Сначала онъ позволялъ ей сколько угодно шалить и нжничать, потомъ уговаривалъ ее быть посерьезне, и когда она не унижалась и продолжала свои шутки, онъ быстро хваталъ ее за локти и покрывалъ ея руки горячими поцлуями.

Въ то время, какъ онъ опять принялся за свои прерванныя на долгое время занятія въ петербургской консерваторіи, она перестраивала ему гнздо. Она не была расточительна,— нтъ, она знала, что молодаго артиста нельзя вводить въ большіе расходы и ршила быть экономной, не переставая удивляться дешевизн, съ которой, начиная съ цвтовъ, она купила все, что надо. Онъ никогда не объяснялъ ей, насколько веденіе ея ‘скромнаго хозяйства’ превышаетъ его прежніе расходы.

Каждый разъ, возвращаясь домой, онъ находилъ какое-нибудь новенькое, хорошенькое измненіе въ своей квартир.

— C’est trs joli, mais un peu trop touffu,— сказалъ онъ ей однажды, когда она посл новаго очень дорогаго улучшенія въ гостиной вышла къ нему на встрчу съ особенно торжествующимъ видомъ, увренная въ похвал.

— Да, мой милый, гостиная есть или оффиціальная пріемная, или гимнастическое зфеденіе!— отвтила она немного обиженная.

— Или бальная заладили школа верховой зды,— добавилъ онъ шутя.— Но… гм… двигаться-то, по крайней мр, въ ней можно, не правда ли?

— Это какъ кому, я не виновата, если ты не можешь свободно махать твоими громадными крыльями.

——

Они много вызжали въ свтъ — въ свтъ Наташи. Въ Петербург, конечно, не мало толковали о замужств княжны за скрипача, особенно Наташина родня. Но какъ только раза два увидли Бориса Николаевича вмст съ женой, такъ толки прекратились. Полное, неподдльное молодое счастіе всегда внушаетъ уваженіе, заключаетъ въ себ торжествующее оправданіе. Дающая тонъ въ обществ, княгиня Лидія Петровна объявила во всеуслышаніе въ высшемъ придворномъ кругу, что Наташа хорошо поступила, графиня Софія Дмитріевна сдлала еще шагъ впередъ, энергично заявивши, что она завидуетъ Наташ. Посл этого вс наперерывъ приглашали и ухаживали за молодыми супругами.

Они оба любили общество и вызды, но самою пріятной въ нихъ была послдняя четверть часа передъ отъздомъ, когда Ленскій, совсмъ уже готовый, входилъ въ будуаръ жены. Онъ каждый разъ вновь испытывалъ пріятное волненіе, когда, слегка нажавъ ручку двери, со словами: ‘можно, Наташа?’ — входилъ въ ея комнату. Какъ все мило, хорошо было у нея? Комната съ свтлымъ ковромъ, съ удобною мебелью, вышитыя золотомъ маленькія туфельки на пушистой медвжьей шкур около кушетки, недалеко отъ нихъ на кресл только что снятое Наташей домашнее платье, еще сохранившее теплоту ея молодаго, свжаго тла, дальше розовый, покрытый блымъ кисейнымъ облакомъ туалетный столъ, съ сверкающими серебряными и хрустальными бездлушками, въ безпорядк разбросаные по столамъ полуоткрытые блые картоны съ кружевами и темные футляры съ брилліантами, пріятный, нжный и яркій свтъ розовыхъ восковыхъ свчей, стоящихъ въ высокихъ серебряныхъ канделябрахъ и жаркая, опьяняющая атмосфера, пропитанная смшаннымъ запахомъ цвтовъ, горящихъ восковыхъ свчей и нжнымъ благоуханіемъ какихъ-то индйскихъ травъ, исходящимъ отъ всхъ Наташиныхъ вещей. Передъ громаднымъ трюмо стоитъ Наташа, почти совсмъ готовая, опусовъ красивыя руки, сзади нея горничная зашнуровываетъ лифъ и другая, съ тяжелымъ канделябромъ въ рукахъ, освщаетъ свою госпожу.

Неужели это его жена? Эта величественная, царственнная фигура, въ бломъ шелковомъ плать,— она больше всего любила блый шелкъ,— дйствительно жена скрипача, еще такъ недавно испытывавшаго нужду, униженія и всевозможныя страданія? Но вотъ она оглянулась. У нея была очаровательная манера медленно поворачиваться отъ зеркала и изъ-подъ полуопущенныхъ глазъ взглядывать на мужа съ выраженіемъ гордаго сознанія своей красоты.

— Доволенъ ты, Борисъ?

Что могъ онъ отвтитъ на это?

— Ты пришелъ какъ разъ во-время,— говоритъ она,— ты долженъ воткнуть мн въ волосы шпильки… Катя такъ неловка.

Съ этими словами она садилась на низенькій туалетный стулъ и подавала ему великолпныя шпильки, головки которыхъ состояли изъ сдланныхъ изъ брилліантовъ нарцисовъ — свадебный подарокъ Ленскаго. И прославленный артистъ гордился, когда жена хвалила его за искусство, съ которымъ онъ вкалывалъ брилліанты въ ея прическу.

——

— Наташа!— воскликнулъ Борисъ Николаевичъ такимъ тономъ, въ которомъ слышалось только изумленіе, а не радость,— ты здсь?

Это было въ его кабинет въ девять часовъ утра.

Въ этотъ часъ съ аккуратностью, составляющею рзкую противуположность съ его прежними привычками, онъ ежедневно сидлъ за своимъ письменнымъ столомъ, но Наташа никуда не выходила изъ спальни ране десяти часовъ.

Вставши, чтобы попробовать на роял только что сочиненную музыкальную фразу, Ленскій увидлъ жену. Незамтно прокравшись въ комнату, она удобно расположилась въ громадномъ кресл, составляющемъ причудливую рамку для ея отдланнаго чернымъ мхомъ шелковаго капота, одну ногу она поджала подъ себя, маленькая вышитая золотомъ кавказская туфелька лежала передъ ней на полу. Наташа нжно улыбнулась мужу своими большими гордыми глазами. Но гордость въ ея взгляд исчезла при его восклицаніи, заключающемъ въ себ столько изумленія и такъ мало радости. Она вздрогнула и смущенно начала искать кончикомъ ноги туфлю.

— Мшаю я теб?— робко спросила она.— Уйти мн?

До сихъ поръ онъ не выносилъ чьего бы то ни было присутствія въ комнат, когда онъ работалъ, лицо его приняло принужденное выраженіе, когда онъ отвтилъ:

— Ахъ, нисколько… садись!— и онъ придвинулъ свой стулъ къ ея креслу.

— О, если ты хочешь такъ обращаться со мной!…— воскликнула она.

— Какъ такъ?— спросилъ онъ.

— Какъ… какъ съ какою-нибудь гостьей,— проговорила она, вскакивая и подбгая къ двери. Онъ поспшилъ за ней и замтилъ, что ея глаза полны слезъ.

— Что съ тобой?

— Я стыжусь своей навязчивости, вотъ что со мной, больше ничего. Прощай, въ другой разъ я ужь не помшаю теб!

Она хотла вырваться отъ него, но онъ поднялъ ее на руки, какъ ребенка, и насильно усадилъ въ громадное ддовское кресло.

— Садись сюда и не порти моего настроенія, волшебница! Разв я не могу немного отдохнуть съ тобой?… Неужели ты думаешь, что я не радъ тебя видть? Вдь, не можешь же ты требовать, чтобы я сидлъ сгорбившись надъ столомъ и маралъ бумагу, когда сзади меня сидитъ прелестная женщина? Искушеніе разговаривать съ тобой слишкомъ велико!

Она покачала головой.

— Ты хочешь утшить меня, а, между тмъ, огорчаешь,— прошептала она.— Неужели ты въ самомъ дл не можешь работать при мн?— прибавила она ласковымъ тономъ.— Теб было бы пріятно, если бы я могъ?— спросилъ онъ, смотря ей въ глаза.

Онъ шутя сдвинулъ брови и сталъ передъ ней на колни, держа ея об руки въ своихъ.

— Ты не только прелестнйшая женщина, Наташа,— сказалъ онъ,— но, что очень рдко бываетъ въ такихъ красивыхъ и очаровательныхъ женщинахъ, ты добрый малый. Но одно я замтилъ, что ты не выносишь гд бы то ни было быть второй, а видишь ли, везд ты для меня не только первая, но и единственная на свт, здсь же, Наташа, здсь теб пришлось бы помириться съ тмъ, что я забываю о теб ради искусства.

— И ты думаешь, что я желала бы, чтобы это было иначе?— воскликнула она и въ ея глазахъ свтилось что-то серьезное, торжественное.— О, слпой, ты меня совсмъ не знаешь. Не стой такъ передо мной на колняхъ, какъ герой романа. Садись вотъ около меня,— въ этомъ ддовскомъ кресл хватитъ мста для насъ обоихъ. Такъ, а теперь… теперь я покаюсь теб въ томъ, что уже давно лежитъ у меня на сердц. Видишь ли, ты любишь меня, въ этомъ я не сомнваюсь… какъ могу я… но… не сердись на меня, иногда мн хочется, чтобы ты любилъ меня иначе, я бы хотла быть не только твоею балованною женой, твоею игрушкой…

— Моею игрушкой!— быстро перебилъ онъ съ упрекомъ.— О, Наташа! Мое божество!

— Пожалуй, твоимъ божествомъ, вдь, это, собственно говоря, тоже игрушка, только высшаго порядка.— Она смущенно засмялась.— Это неловко,— продолжала она и остановилась на минуту, — страшно неловко, но это такъ… я… я хотла бы быть не только твоею игрушкой, но и твоимъ другомъ… да, твоимъ другомъ, повреннымъ. Я хочу, чтобы мн первой ты поврялъ свои новыя, только что зарождающіяся мысли. Послднее время меня иногда оскорбляло, что ты занимался пустяками, чтобы только доставить мн удовольствіе. Я знаю, это моя вина, я боялась сначала твоего генія, стремящагося къ небесамъ, хотла пріучить тебя къ земл, покрпче привязать къ себ. Но потомъ… потомъ мн сдлалось стыдно моего ничтожества… Да, мн было стыдно! Ты не долженъ спускаться ко мн, дай мн попробовать возвыситься до тебя… распусти свои могучія крылья и лети вверхъ въ небесамъ, но возьми меня съ собою!

Онъ не могъ произнести ни слова, только покрывалъ поцлуями ея чудные глаза, свтящіеся божественнымъ свтомъ. Потомъ черезъ минуту онъ прошепталъ:

— Ты стоишь ближе къ небесамъ, чмъ я, Наташа. Укажи мн дорогу, веди меня!…

—-

Съ этихъ поръ она ежедневно проводила по нскольку часовъ въ его кабинет. Какъ хорошо она чувствовала себя въ большой просторной комнат! Сюда она не осмливалась проникнуть съ своимъ декораторскимъ талантомъ, все было тутъ строго и просто, какъ это должно быть въ рабочей комнат.

Высокія полки, согнувшіяся подъ тяжестью нотъ, рояль, два струнныхъ инструмента, кресло, въ которомъ она расположилась, большой письменный столъ и два-три плетеныхъ стула составляли все убранство комнаты. На письменномъ стол стоялъ написанный въ Рим молодымъ французскимъ художникомъ портретъ Наташи, кром этого портрета, въ комнат не было никакихъ украшеній. Впрочемъ, нтъ, въ самомъ темномъ углу вислъ единственный лавровый внокъ, небольшой, не такой, какіе кладутъ теперь къ ногамъ артистовъ, а маленькій, бдный вночекъ и изъ середины его въ черной простой рамк выглядывало нарисованное карандашомъ лицо молодой женщины въ бломъ платочк, изъ-подъ котораго падали на лобъ мелкіе завитки. Не отличаясь особенною красотой, лицо было необыкновенно привлекательно, и Наташа охотно бы спросила объ исторіи внка и портрета, но она не ршалась,— она никогда ни однимъ вопросомъ не касалась прошлаго Ленскаго.

Только то время, которое онъ посвящалъ музыкально-техническимъ упражненіямъ, оставался онъ одинъ, все же остальное время они проводили вмст, она тихо садилась обыкновенно на старинное ддовское кресло, боясь пошевелиться, она никогда не брала книги въ руки, боясь раздражить его шелестомъ перевертываемыхъ страницъ, и занималась всегда какимъ-нибудь рукодльемъ

Сознаніе ея близости было ему необыкновенно пріятно, во его жизненная дятельность какъ бы возвысилась отъ этого пріобрла большую силу, чмъ прежде. Избытокъ мелодій наполнялъ его голову и сердце, когда звуки внутри его длались слишкомъ сильны, сладостны и переполняли его, онъ переставая писать, сидлъ нсколько минуть молча, потомъ, не обращая вниманія на Наташу, проходилъ нсколько разъ взадъ и впередъ по комнат, что-то бормоча про себя, длалъ величественный жестъ, бралъ, наконецъ, въ руки скрипку и тогда…

Наташа поднимала голову и слушала.

Какъ чудно онъ игралъ! Его бурные порывы какъ бы стихли, но, все-таки, въ его импровизаціяхъ слышалась необыкно венная арабская мелодія: ‘дьявольская музыка — асбеинъ’.

Мечта Наташи осуществилась: она сдлалась свидтельницей его работы. Положивши на бумагу набросокъ какого-нибудь сочиненія, онъ игралъ его ей или на своей скрипк, которую страстно любилъ, или на роял. Несмотря на то, что онъ игралъ на роял не какъ виртуозъ, а какъ композиторъ, онъ умлъ извлекать изъ него частицу той теплоты, которая длала обворожительною его скрипку.

Какъ жадно прислушивалась Наташа къ его сочиненіямъ! Какъ наслаждалась она ими и… какъ строго относилась къ нему! Ни одной музыкальной слабости не пропускала она у него. Иногда она восторгалась и плакала надъ прелестью его сочиненій и смло ставила его геній рядомъ съ Бетховеномъ и Шуманомъ, т.-е. рядомъ съ тмъ, что въ музыкальномъ отношеніи она считала выше всего на свт, но именно поэтому-то она и была такъ строга. Онъ смялся надъ ея преувеличиваніемъ его талая та, тогда она брала его голову обими руками и съ торжествомъ говорила:

— Подожди, подожди немного и весь свтъ скажетъ, что ты величайшій композиторъ, остальные же только музыкальные кропатели!

——

Въ начал мая онъ предпринялъ небольшую артистическую поздку по внутренней Россіи. Конечно, онъ не могъ взять съ собой жену. Но какъ ужасна, невыносима показалась ему разлука! Онъ каждый день писалъ ей. Его почеркъ былъ некрасивъ и неровенъ, орографія по-французски, также какъ и по-русски, неправильна, но сколько чувства, страсти и поэзіи было въ каждой его безъискусственной, наскоро набросанной строк! Никто не умлъ въ коротенькую, незначительную записочку вложить все свое сердце такъ, какъ онъ, и какой восторгъ, какой дикій, чуть не безумный восторгъ при свиданіи! Она тосковала о немъ гораздо меньше, чмъ онъ о ней. Онъ упрекалъ ее въ этомъ, жаловался, что новая любовь, начинающая наполнять все ея существо, не оставила мста старой. Но она подняла на него такой нжный и, въ то же время, глубоко-оскорбленный взглядъ, что ему сдлалось стыдно.

— Ты не должна обижаться на это,— прошепталъ онъ, лаская ее.— Это старая исторія: когда два любящихъ сердца бгутъ впередъ, то каждое, конечно, хочетъ обогнать другое и сердится потомъ, когда это ему удается. Очень естественно и въ порядк вещей, что я люблю тебя сильне, чмъ ты меня.

— Посмотримъ, кто, въ конц-концовъ, обгонитъ!— прошептала она.

——

Наташа не вызжала больше въ свтъ. Здоровье ея было очень плохо. Почти весь апрль, она пролежала въ длинномъ, свободномъ пеньюар на своей кушетк, упрекая себя въ томъ, что была легкомысленна и не береглась раньше. Настало время мучительныхъ призраковъ для молодой женщины, время скрываемаго другъ отъ друга страха для обоихъ. Несмотря на успокоительныя увренія врача, Ленскій не находилъ покоя отъ заботъ и отчаянія. Жен онъ не давалъ этого замтить. Когда онъ бывалъ съ нею, на устахъ его была всегда веселая улыбка и смшная исторія для развлеченія ея. Онъ ухаживалъ за ней, какъ мать.

Въ конц мая настали мучительнйшіе часы, которые онъ когда-либо переживалъ, пока, наконецъ, когда онъ уже думалъ, что вся надежда потеряна, не раздался тонкій, пронзительный крикъ. Онъ вздрогнулъ, сердце громко застучало, но онъ не ршался шевельнуться, а прислушивался. Изъ сосдней комнаты пришелъ врачъ и крикнулъ:

— Все кончено!

Ленскій не понялъ.

— Она умерла?— простоналъ онъ.

— Нтъ, нтъ, Борисъ Николаевичъ, все кончилось благополучно, идите!

Онъ почувствовалъ то же, что испыталъ бы заживо погребенный, если бы подняли крышку гроба.

Въ дверяхъ спальной его встртила толстая пожилая женщина въ большомъ чепц.

— Сынъ, прелестный мальчикъ!— воскликнула она съ торжествомъ, кладя ему на руки что то крошечное, розовенькое, завернутое въ блыя простыни и кружева.

Слезы хлынули у него изъ глазъ и руки задрожали такъ, что акушерка въ страх взяла ребенка назадъ.

Онъ подошелъ къ Наташ, блдной и утомленной, лежащей на высоко поднятыхъ подушкахъ съ безконечно любящимъ лицомъ, выражающимъ и нжность, и торжествующую гордость.

Съ благоговніемъ, котораго не знала прежде его страстная любовь, онъ приложилъ ея блдную руку къ своимъ губамъ.

— Доволенъ ты?— чуть слышно прошептала она.— Доволенъ ты?

——

Наташа быстро поправилась, ея красота не утратила своей привлекательности, но пріобрла серьезную, можно сказать, почти божественную прелесть. Въ ея лиц отражалось счастье, но оно сдлалось серьезне, благородне. Несмотря на свою изнженность, Наташа захотла сама кормить ребенка, и мужъ не противился этому.

Прежній будуаръ превратился въ дтскую. Въ длинные весеннія сумерки Борисъ приходилъ иногда въ комнату, гд зимой провелъ столько пріятныхъ часовъ и гд все такъ измнилось. Колыбель стояла на томъ мст, которое занималъ когда-то туалетный столъ, и какая колыбель! Корзина съ зеленымъ шелковымъ пологомъ, покрытымъ прозрачными кружевными оборками, прелестнйшее гнздышко для молодаго птенчика, глазки котораго различными нжными ухищреніями были такъ защищены отъ яркаго свта, что ему, пожалуй, потомъ будетъ больно смотрть.

Воздухъ былъ пропитанъ слабымъ ароматомъ ириса и гртаго блья и еще чмъ то необыкновеннымъ, замчательно сладкимъ, почти умилительнымъ запахомъ здороваго, свжаго и выхоленнаго дтскаго тльца.

А тамъ, гд трюмо отражало ему когда-то величественную фигуру гордой красавицы, сидла теперь въ большомъ мягкомъ кресл нжная молодая мать съ ребенкомъ у груди. Ея затылокъ и шея, съ которой спустилось немного ея свободное блое платье, такъ что видно было очертаніе плеча, были прелестны, но это было ничто въ сравненіи съ любящимъ, озабоченнымъ выраженіемъ лица, съ которымъ она смотрла на ребенка.

Все въ ней выражало нжность — ея взглядъ, ея губы, руки, которыми она прижимала къ себ ребенка. Это были т же узкія блыя ручки, которыми Ленскій не могъ налюбоваться. Какъ безсильны были он прежде… а теперь! Она едва позволяла нян прикасаться къ ребенку. Онъ не могъ наглядться, какъ неутомимо суетилась она около крошечнаго, безпомощнаго дитяти, оказывая ему тысячи услугъ, похожихъ на ласки.

——

— Все это очень хорошо, но обо мн ты какъ будто бы забываешь!— шутя сказалъ однажды Ленскій молодой матери, бросивъ забавно-оскорбленный взглядъ на маленькаго деспота, только что положеннаго въ постельку.

Она наклонила головку на бокъ и, подойдя къ нему, лукаво прошептала:

— Видишь ли, Борисъ, это моя рабочая комната! Везд ты для меня не только первый, но и единственный на свт, но здсь, здсь ты долженъ примириться съ тмъ, что я забываю о теб иногда ради моего долга!

Онъ засмялся.

— Помнишь, ты сказалъ мн нчто подобное, когда я въ первый разъ осмлилась проникнуть въ твое святилище?— прошептала она.— Помнишь ты это?

Онъ поцловалъ ея руки одну за другой.

— Неужели ты думаешь, я могу забыть это, мой ангелъ?— отвтилъ онъ шепотомъ.— Я не такъ расточителенъ, нтъ! Если бы ты знала, какъ я берегу эти дорогія воспоминанія! Вдь, это истинное счастіе, которое мы откладываемъ себ на старость, когда солнце не будетъ свтить намъ такъ ярко и когда намъ придется зажечь какую-нибудь несчастную свчу, чтобы найти путь до тихой могилы!

II.

Несчастный лавровый вночекъ въ кабинет Ленскаго все еще привлекалъ вниманіе Наташи, но прямо спросить о немъ мужа Наташа не ршалась. Онъ самъ разсказалъ ей однажды исторію этого маленькаго внка. Онъ никогда не говорилъ ей о своемъ дтств, но однажды на него нашла какая-то потребность высказаться передъ ней, открыть ей вс униженія своего прошлаго. Что скажетъ она на это?

Была свтлая лтняя ночь, на террас деревенскаго дома, нанятаго ими недалеко отъ Петербурга, выходящей на небольшой, но хорошенькій и тнистый садикъ, сидли они вдвоемъ рука въ руку, кругомъ разливался слабый сроватый свтъ умирающаго дня, сладкое благоуханіе цвтовъ и доносился тихій шелестъ листьевъ. Она весело болтала и только что необыкновенно смшно описала визитъ къ одной изъ своихъ подругъ, сначала это занимало его, потомъ вдругъ что-то,— онъ не могъ бы сказать, что именно,— раздражило его въ знати, которая, шутливо посмиваясь, проживаетъ жизнь, ни разу не взглянувъ на нее серьезно. ‘Что сказала бы она, если бы знала?— подумалъ онъ.— Можетъ быть, она испугалась бы меня!’

Имъ овладло какое-то безумное желаніе потрясти свое счастіе, чтобы убдиться въ его стойкости, испытать свою нжно-любимую жену.

— Какое вы, при солнечномъ свт порхающія съ цвтка на цвтокъ бабочки, должны чувствовать отвращеніе къ жалкимъ червямъ, ползающимъ по земл!— съ горечью произнесъ онъ.

— Что съ тобой?— удивленно спросила она.

— Ничего особеннаго, только то, что и я былъ сначала такимъ ползающимъ по земл червемъ!

— Ахъ, это давно уже прошло!— быстро перебила она его, она хотла помшать ему долго останавливаться на тяжелыхъ воспоминаніяхъ, онъ же подумалъ, что ей непріятенъ намекъ на его унизительное прошлое и что она желаетъ забыть его происхожденіе. Онъ окинулъ ее съ головы до ногъ злымъ, удивленнымъ взглядомъ. Затмъ онъ началъ разсказывать о своемъ дтств, сухо, съ улыбкой на губахъ, какъ будто бы рчь шла о чемъ-нибудь совершенно безразличномъ и забавномъ.

Онъ выросъ въ Москв въ громадномъ, населенномъ человческимъ отребьемъ дом, въ половин комнаты, раздленной ширмами, за которыми голодало другое несчастное семейство. Отца онъ не помнитъ, мать пла съ гитарой по трактирамъ. Когда ему исполнилось пять лтъ, она купила ему скрипку за четыре рубля, и какой-то обнищавшій музыкантъ, часто приходившій къ нимъ, выучилъ его кое-какъ пилить на ней. Съ этого времени онъ сопровождалъ мать, когда она пла въ кабакахъ или на улицахъ. Она была хороша собой, портретъ, висящій въ лавровомъ внк, написанный также загнаннымъ нуждою въ это отвратительное жилье художникомъ, очень похожъ, только у нея были замчательно красивые зубы, которыхъ не видно на картин. Онъ отлично помнилъ эти зубы, потому что она много смялась, особенно когда нечего было сть, и она отдавала ему послдніе куски, увряя, что у знакомой испортила себ аппетитъ вкуснымъ пирогомъ. Однажды ему пришла въ голову мысль, что она говоритъ такъ потому, что не хватило бы на двоихъ, и посл этого онъ также не могъ сть. Когда совсмъ не было ничего състнаго, ни для него, ни для нея, она разсказывала ему исторіи. Любилъ ли онъ ее? Да, онъ думаетъ… могло ли быть иначе? Но сознаніе того, чмъ она была для него, явилось только тогда, когда онъ уже былъ не у нея. Какъ это произошло, онъ не знаетъ хорошо, но въ одинъ прекрасный день она отвела его въ часть города, до тхъ поръ незнакомую ему, въ приличный домъ и помщеніе, которое показалось ему такъ хорошо, что онъ ршался ходить только на кончикахъ пальцевъ. Въ дверяхъ его взялъ толстый господинъ съ длинными, жирными черными волосами, сказавши ей: ‘хорошо!’ Тогда она поцловала его въ послдній разъ, сказавши, что черезъ часъ вернется за нимъ, и ушла, не вернулась.

Его отвели въ комнату съ пестрою мебелью и тамъ толстая дама съ толстою золотою цпочкой на груди и кольцами на всхъ короткихъ толстыхъ пальцахъ поздоровалась съ нимъ и угостила чаемъ, пирожками и медомъ, подобной роскоши онъ никогда не видывалъ. Онъ былъ въ восторг. Когда толстый господинъ (онъ былъ посредственный музыкантъ, женатый на богатой купчих, не дававшей ему ни копйки) сообщилъ ему, что онъ навсегда останется у нихъ и не вернется больше къ матери, онъ обрадовался, сознавая, что сдлалъ шагъ впередъ въ свт.

— Удивляетъ это Наташу?… Что длать, но это такъ!… Удивительно, сколько грубости выказываетъ человкъ, прежде чмъ небольшая доля цивилизаціи научить его скрывать ее!— прибавилъ онъ задумчиво.

Неужели и поздне онъ не испыталъ тоски?— хочетъ знать Наташа. Да, его новая жизнь не дала ему того, чего онъ ожидалъ. Что онъ будетъ жить въ прекрасныхъ комнатахъ съ господами, съ ними обдать, какъ онъ думалъ сначала, оказалось иллюзіей, только двумъ дтямъ толстой купчихи было позволено валяться на обитыхъ огненно-красною шерстяною матеріей диванахъ и совать носъ во вс миски.

Онъ живетъ изъ милости,— повторяли ему каждый день. Музыкантъ купилъ его у матери за пятнадцать рублей, какъ понялъ поздне Ленскій, для спекуляціи, чтобы показывать его, какъ необыкновеннаго ребенка.

Время, свободное отъ музыкальныхъ упражненій, онъ проводилъ въ кухн, помогая прислуг. Онъ спалъ, подложивъ подъ голову старую диванную подушку, на полу, въ крошечномъ темномъ чуланчик безъ оконъ, а только съ грязнымъ стекломъ въ двери,— чуланчик, въ который кухарка складывала всякій соръ. да? Насчетъ этого было плохо, иногда онъ получалъ только то, что оставалось на тарелкахъ, снимаемыхъ со стола.

Не озлобило ли его подобное обращеніе? Нтъ. Онъ находилъ это въ то время естественнымъ, сытые, тепло одтые люди внушали ему уваженіе, особенно же толстая Варвара Ивановна,— такъ звали хозяйку. Его охватывалъ почтительный ужасъ каждый разъ, когда онъ видлъ ея чепецъ изъ блондъ, красныхъ цвтовъ и желтыхъ лентъ.

Когда все семейство, одтое по-праздничному, отправлялось въ воскресенье къ обдн, онъ стоялъ у дверей, подавленный чувствомъ почтительнаго изумленія, и смотрлъ вслдъ разодтымъ, сытымъ людямъ.

Онъ употреблялъ вс силы, чтобы быть имъ полезнымъ, угождать имъ, хотя былъ еще крошечнымъ, замореннымъ голодомъ, шестилтнимъ ребенкомъ.

Наконецъ, однажды онъ не вытерплъ и убжалъ къ матери. Онъ нашелъ дорогу,— съ почти животнымъ инстинктомъ, бывающимъ у дтей бднйшихъ классовъ, нашелъ онъ ее. Мать была дома, она испугалась, увидвъ его. Неужели его выгнали?… Да, она испугалась… въ первый моментъ испугалась, а потомъ,— здсь Ленскій остановился въ своемъ разсказ, — конечно, она обрадовалась… къ чему тратить слова?… конечно, обрадовалась! Какъ она цловала и ласкала его своими бдными, рабочими и, все-таки, мягкими, теплыми руками! Онъ и теперь иногда чувствуетъ ихъ во сн. Потомъ она накормила его, постлавъ ради его прихода на столъ красную цвтную скатертъ и, наконецъ, подарила ему образокъ, она объяснила ему, что ничего нельзя сдлать, что ему надо вернуться къ Семену Ефремовичу ради своей же пользы, когда онъ сдлается великимъ артистомъ, онъ прідетъ за нею въ карет, запряженной четверкой. Это произвело на него впечатлніе, чтобы вполн успокоить его, она общала скоро навстить его. Она не пришла, а когда онъ черезъ мсяцъ опять побжалъ въ ней, ея уже не было на старой квартир. Вскор посл этого она прислала ему дв, вышитыя краснымъ и синимъ, хорошенькія рубашечки, но сама не приходила никогда. Когда онъ въ первый разъ выступилъ передъ публикой, онъ игралъ съ боязливою старательностью обезьянки, боящейся побоевъ,— замтилъ онъ.— Къ его величайшему изумленію, успхъ былъ полный. Среди апплодисментовъ онъ вдругъ услыхалъ рыданіе, онъ убжденъ, что его мать была въ зал. По окончаніи концерта ему подали лавровый внокъ, тотъ самый, который виситъ теперь въ его комнат, ему сказали, что внокъ принесла какая-то бдная женщина. Онъ сейчасъ же догадался, что внокъ отъ его матери, и вдругъ, какъ разъ въ ту минуту, когда два знатныхъ любителя взошли на эстраду, чтобы поближе разглядть этого маленькаго удивительнаго зврка, онъ началъ топать ногами, сжимать кулаки, кричать и рыдать, пока, наконецъ, вс не сбжались вокругъ него. Хозяинъ грозилъ ему побоями, красивая молодая дама въ голубомъ шелковомъ плать взяла его къ себ на колни, чтобъ успокоить, но ничто не помогало…

Онъ видлъ еще разъ свою мать — въ гробу.

Его благодтель сообщилъ ему, что она умерла и что ему слдовало бы отдать ей послдній долгъ. Гробъ стоялъ на стол, окруженный тоненькими, плохо горящими свчами, и она лежала въ немъ худая и блдная, со сложенными на груди руками, въ бдномъ саван, купленномъ за нсколько копекъ.

Вначал Наташа прерывала его вопросами, теперь же она долго молчала, онъ вопросительно взглядывалъ на нее при каждой ужасной, возмутительной подробности, особенно когда онъ говорилъ о своемъ собственномъ ничтожеств. Когда же онъ началъ говорить о смерти матери, фигура которой выступила изъ его разсказа такою нжною и живою, какъ будто онъ видлъ ее сквозь слезы, онъ закрылъ глаза.

Вдругъ онъ услыхалъ около себя подавленный вздохъ, шумъ какого-то паденія.

Онъ вздрогнулъ, открылъ глаза — передъ пикъ стояла на колняхъ прекрасная, гордая Наташа, обнявъ его обими руками, точно хотла защитить его отъ всхъ земныхъ страданій, и рыдала такъ, какъ будто не могла утшиться въ его прошломъ гор.

— Наташа! Ангелъ мой, неужели ты такъ любишь меня?

— Тебя нельзя достаточно любить, достаточно вознаградить за то, что ты вытерплъ,— прошептала она.

А онъ было усомнился…

Онъ поднялъ ее. Они не говорили ни слова.

Въ саду въ ночной тишин шумли березы, а издали доносился жалобной крикъ какой-то болотной птицы, направляющейся, тяжело взмахивая крыльями, на сосдній прудъ.

Самая горячая любовь всегда та, которая освящается глубокимъ сожалніемъ. И въ эту душную лтнюю ночь, когда вокругъ разливалось благоуханіе и пріятный полумракъ, любовь Наташи получила освященіе.

——

Прошло три-четыре года. Въ хорошенькой колыбели, изъ которой маленькій Коля началъ свои первыя житейскія наблюденія, лежалъ второй ребенокъ, хорошенькая, пухленькая двочка, названная въ честь бабушки Машей. О замужств Натальи Александровны все еще нельзя было сказать ничего, кром хорошаго, Ленскій отстранялъ отъ нея вс непріятности, окружалъ самою трогательною заботливостью, баловалъ самыми поэтическими выраженіями вниманія. Ея жизнь съ нимъ текла, какъ дивная страстная псня любви.

Родные Натальи Александровны примирились съ ея замужствомъ, даже умному и гордому Сергю Александровичу казалось, что онъ ошибся въ своихъ грустныхъ предсказаніяхъ, что впрочемъ, часто бываетъ съ умнйшими людьми, когда они въ своихъ предсказаніяхъ берутъ во вниманіе только простую вроятность, не допуская возможности чуда. Посл четырехлтняго супружества Наташа была счастлива, какъ невста. Счастіе Ленскаго было не такъ безоблачно, какъ счастіе его жены. Его все боле и боле огорчало почти общее охлажденіе къ нему его артистическихъ знакомыхъ. Предположить, что Наташа ревниво удаляла его отъ артистическаго міра, нельзя было. Она, напротивъ, предупредила его желаніе познакомить ее съ его товарищами и ихъ семействами и сама попросила его объ этомъ. Міръ артистовъ интересуетъ ее, тамъ все живе, содержательне вчнаго однообразія высшаго свта, который она наизусть знаетъ,— совсмъ наизусть,— такъ увряла она его. Она употребила вс свои силы, чтобы расположить въ свою пользу его знакомыхъ, и странно, несмотря на ея очаровательную любезность, это ей плохо удавалась.

Знаменитыхъ артистовъ она знала еще раньше, чувствовала себя въ ихъ обществ всегда легко и пріятно.

Наташ всегда удавалось пріобрсти симпатію этихъ исключительныхъ натуръ. Что же касается большинства артистовъ, то съ ними Наташ трудно было стать въ дружественныя отношенія.

Зависть къ Ленскому,— зависть, вызванная, главнымъ образомъ, его артистическими успхами, и отчасти его женитьбой и общественнымъ положеніемъ,— проглядывала въ каждомъ слов этихъ людей и, въ конц-концовъ, окончательно порвала еще не вполн установившіяся отношенія между Наташей и ими. Съ искреннимъ, трогательнымъ дружелюбіемъ относились къ ней только нсколько скромныхъ семействъ — семейства двухъ истинныхъ артистовъ, которые едва въ состояніи были прокормить своимъ трудомъ семь или восемь человкъ дтей, — семейства простыхъ людей, хорошо относившихся къ Ленскому въ начал его тяжелаго жизненнаго пути, которымъ онъ выказывалъ всегда неизмнную преданность, щедрое великодушіе. Съ этими простыми людьми она тоже чувствовала себя хорошо. Особенное удовольствіе доставляло ей наблюдать, какую роль игралъ среди нихъ Борисъ Николаевичъ, сколько свту, радости умлъ онъ проливать среди этихъ обдленныхъ судьбою людей. Удивительне всего, что вс эти люди готовы были идти въ огонь за него, они отдали бы все, что имли, и за Наташу, которую боготворили, они радовались, что у Ленскаго, ихъ гордости, ихъ божества, такая красивая и знатная жена. Наташа платила за ихъ привязанность какъ только могла, ей доставляло необыкновенное удовольствіе принимать у себя этихъ добрыхъ людей, приглашать ихъ съ женами и дтьми, угощать, дтямъ набивать карманы конфектами, а на прощаніе давать маленькіе подарки. Но возня съ этими бдняками была, въ сущности, сантиментальною игрой, какъ знакомство съ великими артистами было ничмъ инымъ, какъ идеальнымъ отдыхомъ. Какъ то, такъ и другое служило только къ тому, чтобы закрпить связь между женой Ленскаго и его прежнимъ міромъ, чтобы поддержать въ этомъ мір его популярность.

——

О непріятностяхъ и затрудненіяхъ, которыя могутъ послдовать отъ этого для будущности Ленскаго и особенно для его завоевываемой еще только композиторской будущности, Наташа не имла никакого понятія.

Въ это время ея счастіе впервые омрачилось. Ленскій отправлялся въ продолжительное путешествіе по Европ и, не имя силъ надолго разстаться съ женой, несмотря на ея горячія мольбы, не ршился оставить ее съ дтьми въ Петербург. Малютокъ отдали на попеченіе бабушки.

Въ первый разъ Наташа была не интересною, а тяжелою и нервною спутницей,— невыносимая тоска преслдовала ее, какъ предчувствіе. Вс его попытки развлечь жену не достигали цли. Въ Дюссельдорф она получила телеграмму, извщавшую, что маленькая Маша заболла дифтеритомъ, когда она, полумертвая отъ страха и безостановочнаго путешествія, прилетла въ Петербургъ, дитя лежало въ гробу. Ленскій былъ почти въ такомъ же отчаяніи, какъ и Наташа, онъ осыпалъ себя упреками… кто знаетъ, если бы за ребенкомъ лучше ходили, если бы при леченіи были употреблены вс средства… Съ ея губъ не слетло ни одного упрека, она скрывала даже слезы, чтобы не огорчать мужа. Но съ этого несчастія въ ея прежде подвижной, крпкой натур что-то навсегда порвалось. Первый счастливый періодъ ея замужства кончился.

——

Рядомъ съ непріятными столкновеніями съ товарищами и тяжелою тоской о потерянномъ ребенк у Ленскаго явилось еще новое горе, постоянно мучившее его: это — ежедневно возростающій недостатокъ денегъ. Наташа дйствительно тратила много съ наивнымъ убжденіемъ, что нельзя жить экономне, ему было невыразимо тяжело, когда, наконецъ, онъ вынужденъ былъ сказать, что у него не хватаетъ средствъ вести домъ на такую широкую ногу, какъ она привыкла. Наташа испугалась при его замчаніи,— испугалась не того, что ей придется сокращать свой расходъ, разсчитывать, а испугалась своей необдуманности, вслдствіе которой она причинила безпокойство мужу. Она сейчасъ же готова была сдлать возможныя сокращенія въ расход, но жить съ женой пролетаріемъ въ Петербург среди ея блестящей родни и знакомыхъ — этого онъ не могъ допустить. Осенью того же года онъ перехалъ съ семействомъ въ одинъ изъ крупныхъ нмецкихъ городовъ, гд принялъ на себя управленіе большимъ музыкальнымъ учрежденіемъ. Здсь рзко выступила наружу раздвоенность между его артистическою и семейною жизнью, начавшаяся съ его женитьбы на Наташ.

Онъ былъ въ своей сфер, какъ артистъ, лучшія силы котораго нашли широкій кругъ дятельности. Музыкальное учрежденіе, во глав котораго онъ сталъ, замтно преуспвало подъ его руководствомъ. Горячность, съ которой онъ принялся за дло, привлекла къ нему вс сердца. И въ другомъ отношеніи атмосфера нмецкаго города была ему симпатична, у него была тамъ масса старыхъ знакомыхъ изъ перваго періода его артистической дятельности, — людей, которые прославляли его, съ которыми онъ могъ говорить о своемъ искусств, говорить совсмъ иначе, чмъ съ изящными диллетантами, мало-по-малу вытснившими изъ его дома въ Петербург всякое другое общество. Въ честь его устраивали одно празднество за другимъ и онъ много веселился. Раза два появилась съ нимъ его жена, потомъ перестала бывать,— она не находила тамъ удовольствія. Она чувствовала себя одинокой, непреодолимая тоска по родин мучила ее. Въ Петербург она всегда оставалась княжной Ассановой, онъ поднялся въ ея свтъ, здсь ей неожиданно пришлось довольствоваться его міромъ. Она была слишкомъ разстроена, слишкомъ раздражена, чтобы искать въ этомъ мір что-нибудь дйствительно привлекательное, серьезное, что можно было найти въ немъ. Въ близкихъ отношеніяхъ она была только съ одною прежнею подругой, графиней Столницкой, мало вызжавшей и потому часто бывавшей у Наташи.

Ленскій попросилъ жену одинъ или два раза въ недлю принимать ихъ, т.-е. его друзей. Гостиная Наташи сдлалась сборнымъ мстомъ всевозможныхъ артистическихъ корифеевъ, среди которыхъ драматическій элементъ занималъ первое мсто и, главнымъ образомъ, потому, что Ленскій собирался ставить на сцену оперу. Для него знакомство съ драматическими артистами не заключало въ себ ничего непріятнаго,— онъ съ дтства привыкъ къ нему. Наташ же, посл того какъ она удовлетворила первое любопытство, чувствуемое къ театральному міру каждою живущею въ тсно замкнутомъ кругу женщиной, это общество сдлалось въ тягость.

Но для Наташи было еще непріятне, чмъ эти пахнущіе наскоро смытыми блилами знакомые, появленіе въ ея салон аристократовъ, прізжавшихъ къ ней посмотрть артистовъ. А ихъ прізжало много, очень много… вс хоть сколько-нибудь кокетничающія музыкальными интересами и даже многія другія.

— Очень интересны вечера у Ленскаго,— обыкновенно говорили он, когда заходила объ этомъ рчь,— очень интересны, тамъ слышишь прекрасную музыку и сталкиваешься съ такими любопытными людьми, которыхъ нигд въ другомъ мст не увидишь. А его жена, право, очень мила… совсмъ comme il faut!

— Она урожденная княжна,— замтила какая-то иностранка, принадлежащая къ дипломатическому кружку.

Мстныя дамы длали презрительныя гримасы,— он не очень-то врили въ знатность русскихъ княженъ, выходящихъ замужъ за артистовъ.

Наталья Александровна, не подозрвавшая этихъ унижающихъ ее предубжденій, принимала прізжающихъ къ ней дамъ какъ равныхъ себ. Она шокировала ихъ своею наивностью и замчала это. Прізжали къ Ленскому, а не къ ней, и никто не думалъ скрывать этого. Она поняла. Когда она замтила, что большинство дамъ принимало ея приглашеніе, и не заботилось поддерживать знакомство, когда любительница искусствъ княгиня С. прислала Ленскому приглашеніе на вечеръ, а ее не пригласила, тогда она поняла, наконецъ, и въ ней произошла рзкая перемна. Она исполняла свои обязанности хозяйки съ досадой, была невнимательна и не длала ничего, чтобы оживить свою гостиную. Боже мой! Люди приходятъ къ ней, чтобы только слушать музыку и восторгаться ея мужемъ, они могутъ длать это сколько имъ угодно, она не нужна для этого.

Она привыкла къ тому, чтобы передъ ея мужемъ преклонялись, и была бы страшно огорчена, если бы имъ недостаточно восхищались, но въ Россіи это поклоненіе было въ другой, боле благородной, возвышенной форм, въ Россіи онъ былъ величиной, передъ которой всякій снималъ шапку, святыней, которой гордилась нація, мужчины и женщины даже самаго знатнаго происхожденія оказывали ему одинаковый почетъ.

А въ Германіи, кром одного или двухъ особенно страстныхъ любителей музыки, ни одинъ аристократъ не бывалъ въ его дом, являлись только дамы. Зачмъ приглашалъ онъ ихъ? Онъ смялся надъ ними, а лесть ихъ, все-таки, нравилась ему. Многимъ изъ нихъ онъ посвятилъ даже свои сочиненія.

Наташа выходила изъ себя, къ тому же, она въ первый разъ почувствовала ревность. Въ числ другихъ дамъ была маленькая брюнетка, полька, бывшая замужемъ за шведскимъ дипломатомъ и разведенная съ нимъ, графиня Лёвенскіольдъ, особенно усердно ухаживавшая за Ленскимъ.

Въ другое время онъ сейчасъ же замтилъ бы перемну, происшедшую въ Наташ, но теперь въ первый разъ посл женитьбы онъ не только въ кабинет, но и вн его забывалъ жену ради музыки. Онъ былъ такъ счастливъ своимъ искусствомъ, такъ полонъ имъ, что едва ощущалъ т соціальные уколы, которые въ другое время несомннно взволновали бы его, и поэтому не подумалъ о томъ, какое значеніе они должны имть для Наташи. Постановка оперы, для который ему дали въ распоряженіе лучшія силы знаменитаго театра, быстро подвигалась впередъ. Артисты охотно работали подъ его руководствомъ, употребляли вс свои силы, чтобы содйствовать успху его оперы. Радость наполняла все его существо, когда онъ возвращался домой съ репетицій.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Это было въ конц масляницы. Музыкальный вечеръ у Ленскаго былъ необыкновенно блестящъ, была масса гостей и, между прочимъ, много дамъ изъ высшаго общества. Вс он явились въ роскошныхъ туалетахъ, съ открытыми плечами, перьями и брилліантами въ волосахъ. Наташа была тоже очень нарядна, между тмъ какъ жены товарищей женскаго и особенно вс не принадлежащія къ высшему кругу присутствующія дамы пріхали въ закрытыхъ платьяхъ. Когда въ одиннадцать часовъ аристократки, разсыпавшись въ благодарностяхъ за доставленное музыкальное наслажденіе, ухали, потому что имъ, ‘къ сожалнію’, надо было еще попасть въ ‘свтъ’, въ свтъ Наташи, недоступный для нея теперь, молодая хозяйка осталась въ своей гостиной единственною женщиной съ открытыми плечами. Ленскій, только что любезно проводившій тяжеловсную свтлость, вернулся въ залу, сдлалъ по направленію къ дверямъ, за которыми исчезла свтлйшая поклонница, комическипрощальный знакъ и воскликнулъ:

— Вотъ и хорошо, друзья! Теперь остались все свои и мы можемъ пріятно провести вечеръ!

‘Все свои!’ — Эти слова поразили Наташу, какъ ударъ ножемъ въ сердце.— ‘Все свои!’ — Она со злостью кусала нижнюю губу.

Ленскій, между тмъ, откинувъ обими руками волосы, спросилъ:

— Не хотите ли, господа, сыграть со мной Es-dur-квартеть Шумана, пока еще ужинать не подано?

При этомъ онъ взглянулъ на Наташу и улыбнулся ей. Она знала, что онъ ради нея предложилъ сыграть этотъ чудесный квартетъ, ея любимую пьесу, но молодая женщина была такъ раздражена, что это трогательное вниманіе не произвело на нее никакого впечатлнія. Она осталась такою же сердитою и скучною, какою была. Во время игры она окинула мрачнымъ взглядомъ опуствшіе теперь, взятые на прокатъ, стулья, стоящіе правильными рядами. Она съ горечью спрашивала себя, какая разница между этими ‘вечерами’ и обыкновенными концертами?… Вся разница въ томъ, что люди платятъ комплиментами, вмсто денегъ!

А въ то время, какъ она думала это, прекраснйшая музыка, когда-либо написанная, проникала въ ея сердце, точно напоминая, какъ ничтожно, все свтское тщеславіе въ сравненіи съ высокимъ божественнымъ даромъ истиннаго искусства. И уже ея своенравное сердце начинало поддаваться очарованію дивныхъ звуковъ, какъ вдругъ она замтила два дерзкихъ мужскихъ глаза, устремленные черезъ всю залу прямо на ея открытыя плечи. Эти глаза принадлежали Арнольду Шпацигу, самому вліятельному музыкальному критику и журналисту. Какъ только онъ увидлъ, что ихъ взгляды встртились, онъ всталъ съ своего мста и, пройдя черезъ всю комнату, слъ около Наташи. Это былъ непріятный человкъ, съ толстыми губами, въ очкахъ, не стснявшійся нагло выставлять на-показъ свой цинизмъ.

Наташа не выносила его и, все-таки, ради мужа, принимала. Теперь же она почувствовала себя оскорбленной его поведеніемъ настолько, что не выдержала, въ негодованіи встала съ мста и быстро отошла прочь.

Квартетъ кончился, за нимъ слдовалъ великолпный ужинъ, за которымъ Ленскій, съ свойственнымъ ему радушіемъ, одинаково угощалъ всхъ, даже самыхъ ничтожныхъ своихъ гостей.

Пробило два часа и домъ только что опустлъ, люстры еще горли, Ленскій убиралъ около рояля ноты. Наташа стояла среди комнаты, выпрямившись во весь ростъ и замтно стараясь побороть нервный припадокъ, она держала носовой платокъ около рта,— ничто не помогало. Вдругъ она вскрикнула:

— Неужели я должна принимать этихъ людей? Я согласилась бы лучше полы мыть!— При этомъ она сдлала такой жестъ, будто хотла что-то изорвать.

— Что ты хочешь сказать этимъ?— тихо спросилъ Ленскій. Онъ былъ блденъ и его голосъ принялъ угрожающее выраженіе.

Она только мрачно сдвинула брови и продолжала раздраженно кусать свой платокъ.

Вдругъ терпніе артиста лопнуло, онъ схватилъ большую японскую вазу и съ такою силой бросилъ ее на полъ, что она разлетлась въ дребезги, затмъ выбжалъ изъ комнаты, захлопнувъ за собой дверь. Наташа оскорбленно посмотрла ему вслдъ и разразилась судорожнымъ, громкимъ рыданіемъ.

Черезъ нсколько минутъ, когда она, еще всхлипывая и дрожа всмъ тломъ, лежала на диван, спрятавъ лицо въ подушки, она почувствовала теплую руку на своемъ плеч, она подняла голову, Ленскій стоялъ передъ нею. Слды раздраженія еще не сгладились на его блдномъ лиц, но онъ озабоченно наклонился къ ней и нжно сказалъ:

— Успокойся, Наташа, этого не повторится больше! Бдная Наташа! Я долженъ былъ раньше подумать объ этомъ! Ты никого больше не должна принимать… ни одного человка, который теб не нравится… только перестань плакать,— я не выношу этого!

При его первыхъ ласковыхъ словахъ все ея негодованіе перешло въ мучительное раскаяніе и стыдъ.

— Не принимай, прошу тебя, за серьезное то, что я сказала теб!— воскликнула она.— Невозможно считать серьезными эти безумныя слова! Мн такъ стыдно… Я непростительно поступила, но я была до того утомлена, до того разстроена… брани меня, сердись на меня, а потомъ прости, иначе меня будетъ слишкомъ мучить твоя снисходительность!

И она цловала его руки и рыдала, рыдала, не переставая. Онъ ласкалъ ее, какъ маленькаго ребенка, котораго успокоивають, а она продолжала:

— Я лучше справлюсь теперь съ своимъ положеніемъ… я буду со всми внимательна… какъ будто я не могу принести этой маленькой жертвы твоему артистическому положенію?

— Я не приму отъ тебя никакой жертвы, ни даже самой маленькой, этого я не хочу!— воскликнулъ онъ.— Какое теб дло до моего артистическаго положенія? Ты должна только любить меня и быть счастливой, если ты только еще можешь!— тихо прибавилъ онъ съ нжностью, въ которой въ первый разъ слышалась горечь.

— Могу ли я еще?— прошептала она, привлекая къ себ его голову, онъ сидлъ на диван около нея, обнявъ ее за талію,— могу ли я еще?

Его губы встртились съ ея губами, ея головка склонилась на его плечо.

Свчи въ люстрахъ догорли, одна изъ нихъ потухла и, потухая, раза два вспыхнула и освтила осколки японской вазы, разбитой Ленскимъ. Онъ женихомъ подарилъ ее, наполненную розами, Наташ, въ Рим, поэтому-то она такъ любила ее.

Его взглядъ съ безконечною грустью остановился на осколкахъ.

— А теперь ложись спать, постарайся сномъ успокоить свои нервы!— сказалъ онъ жен.

Она послдовала за нимъ, какъ дитя, онъ приготовилъ ей на ночь питье изъ апельсинной эссенціи, къ которому она привыкла, и успокоилъ ее нжными, ласковыми рчами. Счастливая улыбка блуждала на ея губахъ, когда она, наконецъ, заснула. Онъ же всю ночь не смыкалъ глазъ, даже не ложился, а слъ въ кабинет за письменный столъ. Онъ хотлъ работать, но нотная бумага подъ его перомъ осталась нетронутой.

Какъ могла Наташа не выдержать перваго незначительнаго испытанія?… Зачмъ заговорила она о жертв?… Жертва!… Онъ не требовалъ отъ нея никакой жертвы!

——

Пріемные дни у Ленскихъ прекратились вслдствіе нездоровья молодой женщины, артистъ изрдка видалъ своихъ друзей вн дома,— своихъ поклонницъ не видалъ совсмъ.

Наталья Александровна стыдилась своей мелочности, своего недовольства, стыдилась сцены, сдланной мужу, и, все-таки, радовалась своей побд. Весь свой умъ, привлекательность, очаровательную любезность направила она на то, чтобы вознаградить мужа за причиненное ему лишеніе, опять привлечь его къ себ. Въ хозяйств она обращала теперь вниманіе на все, что онъ любилъ, съ полубезсознательною нжною хитростью она пользовалась въ равной степени его хорошими и дурными качествами для достиженія своей цли, умла тронуть его сердце такъ же, какъ и польстить тщеславію. Въ общемъ она достигла того, къ чему стремилась. Забывъ всякую осторожность, внушаемую его положеніемъ, онъ опять былъ у ея ногъ, также страстно влюбленный, какъ въ первое время посл свадьбы.

Что говорилъ объ этомъ изгнанный его женой міръ артистовъ?… Впрочемъ, стоило ли заботиться объ этихъ людяхъ?

Между тмъ, въ теченіе этого упоительно-счастливаго времени онъ испыталъ непріятность, очень огорчившую его. За три недли до назначеннаго дня представленія его Корсаровъ примадонна оперы, первоклассная артистка, для которой онъ спеціально написалъ главную женскую партію, объявила, что она ни подъ какимъ видомъ не будетъ пть. Ленскій хорошо зналъ, что неожиданнымъ отказомъ этой пвицы онъ обязанъ безумной гордости жены, ему было очень тяжело это, но, не говоря ни слова жен, онъ перенесъ эту неудачу и примирился съ тмъ, что роль, уже выученную и превосходно исполняемую извстною пвицей, пришлось передать теперь талантливой, но неловкой дебютантк.

——

Наступилъ вечеръ представленія. Оба волновались, мужъ и жена, она — въ ожиданіи великаго тріумфа, онъ боялся провала. Онъ зналъ, что его опера иметъ противъ себя три вещи: либретто, слишкомъ поэтически написанное для оперы, страдало недостаткомъ драматическаго дйствія, плохое исполненіе главной роли и раздраженная высокомріемъ его жены артистическая и меценантствующая часть публики. Но, можетъ быть, его музыка спасетъ все. Музыка была хороша, это онъ зналъ, на нее онъ могъ разсчитывать. Наташа перекрестила его и повсила на шею образокъ въ красивой золотой, съ черною эмалью оправ, прежде чмъ отпустить его въ бой, т.-е. прежде чмъ онъ похалъ въ оперу. Онъ посмялся надъ ея суевріемъ, но не помшалъ ей.

Въ опер онъ засталъ всхъ въ порядк, бодрыми, готовыми къ битв. Часъ спустя онъ вступилъ на капельмейстерскую эстраду. Еще разъ онъ обернулся къ публик, ища глазами Наташу. Она сидла близко отъ сцены въ первомъ ряду ложъ съ графиней Столницкой. На ней было черное бархатное платье, въ волосахъ сверкали брилліантовые нарцисы? вокругъ шеи обвивалась нитка крупнаго жемчуга, подаренная Ленскому для нея русскою императрицей, когда онъ однажды игралъ при двор. Во всемъ театр не было ни одной женщины, которая могла бы сравниться съ нею гордою, блестящею и, вмст съ тмъ, необыкновенно привлекательною красотой. Она застнчиво улыбнулась ему. Чего только не выразилось въ этой чуть замтной улыбк! Въ послдній разъ его охватилъ порывъ страстной, гордой любви. Онъ ударилъ по пюпитру, взмахнулъ рукой, скрипки запли. Величественная, серьезная, почти классически-строгая по музыкальной отдлк и выбору мотивовъ увертюра разносилась въ тсно наполненной зал. Увертюра была немного длинна, годилась, какъ утверждали люди понимающіе, скоре для первой части симфоніи, чмъ для вступленія къ опер. Но музыка была хороша, полна грустной мелодичности и почти демонически увлекающей силы. И здсь опять повторялась необыкновенная арабская мелодія, характеризующая вс его произведенія, ‘дьявольская музыка — асбеинъ’. Наташа не слыхала ни одного звука: шумъ въ ушахъ и біеніе сердца были слишкомъ сильны. Послдній рзкій аккордъ пронесся по зал, Наташа затаила дыханіе. Что это? Оглушительные крики восторга, неперестающее браво, увертюру пришлось повторить.

Наталья Александровна едва удерживалась, чтобы не зарыдать громко. Опять ея улыбка искала его, прекрасное выраженіе серьезнаго довольства лежало на его лиц, но его взглядъ не отвтилъ ей,— артистъ забылъ ее ради своего произведенія.

Занавсъ взвился. Дыханіе Наташи замерло, кровь медленно, какъ остывающій металлъ, потекла по ея жиламъ, въ ушахъ шумъ прекратился и слухъ ея сдлался замчательно тонокъ, только музыки онъ не въ состояніи былъ воспринимать, а слышалъ лишь всевозможные другіе звуки: шелестъ платья, стукъ вера, шепотъ голосовъ болзненно раздражали ее. Неожиданный успхъ увертюры еще боле усилилъ ея нервное возбужденіе.

Первые два акта прошли успшно, публика отнеслась очень сочувственно, по окончаніи втораго акта въ ложу Наташи явился русскій посланникъ съ поздравленіями. Въ то время, какъ она, еще дрожа отъ умиленія, принимала его пожеланія успха, она неожиданно услышала громкій говоръ въ какой-то лож недалеко отъ себя. Это была ложа той самой любительницы музыки, княгини С., которая пригласила къ себ на вечеръ Ленскаго безъ жены. Между ею и другою дамой сидлъ Арнольдъ Шпацигъ. Онъ имлъ до нкоторой степени доступъ въ высшіе слои общества, т.-е. ему протежировали дв-три дамы, скучающія въ своемъ свт и потому охотно принимающія къ себ мужчинъ изъ ‘другаго общества’, чтобы они развлекали ихъ своею болтовней.

Одинъ разъ онъ поднесъ къ глазамъ бинокль и долго и нагло посмотрлъ Наташ въ лицо:

Третій актъ начался аріей Гвалнары, т.-е. дуэтомъ между ней и Океаномъ, роль котораго, конечно, исполнялъ оркестръ. Какъ концертная пьеса, это было бы оригинально и интересно, для начала же третьяго акта оперы совсмъ не подходило. Только огромныя голосовыя средства и поэтическое исполненіе примадонны, для которой и была спеціально написана эта арія, могли спасти ее, силы дебютантки, исполнявшей въ тотъ вечеръ партію Гвалнары, были несоразмрны съ взятою ею на себя задачей. Голосъ, утомленный предъидущими двумя актами, сдлался глухъ, игра слаба.

Наташа замтила дурное впечатлніе, произведенное на публику этою аріей. Молодая женщина со страхомъ окинула взглядомъ залу: публика была терплива, на сторон Ленскаго было слишкомъ много симпатій для того, чтобы композитора ни съ того, ни съ сего ошикали.

На сцен все еще тянулся безконечный дуэтъ съ Океаномъ, все тмъ же монотоннымъ темпомъ Гвалнара приближалась въ волнамъ и удалялась отъ нихъ, точно танцуя съ моремъ pas de deux. Вдругъ Наташа услыхала смхъ, раздавшійся въ лож княгини О.

Шпацигъ только что наклонился къ княгин и что-то прошепталъ, она засмялась… какъ отъ души смялась она! Бинокли многихъ дамъ въ ложахъ искали критика Шпацига, Шпацигъ смялся, княгиня смялась, засмялся весь театръ.

Арія кончилась, въ галлере раздались апплодисменты.

— Ссс!

Что это за пронзительный, свистящій звукъ?

Наташа поблднла, какъ полотно, подруга схватила ее за руку. Наташа отдернула руку, никакое человческое участіе не въ силахъ ей помочь теперь.

Настроеніе публики быстро измнилось. Недостатокъ драматической жизни въ либретто выступалъ все ярче.

Публика устала и, какъ всякая уставшая публика, готова была смяться, ея музыкальная воспріимчивость ослабла. Съ половины четвертаго акта публика стала разъзжаться, а когда опустился занавсъ, ни одна рука не шевельнулась. Графиня Столницкая съ Наташей молча спустились съ лстницы. Наташа сла въ свою карету, которой приказала подъхать къ театральному подъзду,— она общалась мужу захать за нимъ по окончаніи оперы. Чуть живая сидла она въ карет и ждала. Воздухъ былъ рзкій, звзды холодно сверкали на недосягаемомъ неб, точно насмхаясь надъ тмъ, что еще разъ человкъ попытался достигнуть этого неба и позорно упалъ.

Прошло полчаса, наконецъ, Наташа вышла изъ кареты и поднялась по узкой актерской лстниц. Тутъ она встртила Ленскаго, онъ былъ страшно блденъ, шапка на его голов сидла иначе, чмъ прежде, какъ-то вызывающе и нахально, въ походк было что-то утомленное, развинченное. Онъ держалъ въ зубахъ папиросу, подъ руку велъ маленькую пвицу, провалившуюся въ Гвалнар вмст съ его оперой. Пестрая, шумная толпа пвицъ, пвцовъ и музыкантовъ изъ оркестра спускалась за нимъ по лстниц. Въ первый разъ замтила Наташа нкоторое сходство, скоре даже общую фамильную черту между мужемъ и всми этими актерами. У всхъ мужчинъ была та же манера держать голову и носить шапку, раскачиваться въ таліи, какъ у него сегодня.

Хотя молодая женщина боле чмъ когда-нибудь чувствовала отвращеніе къ этимъ людямъ, она поклонилась имъ съ почти робкою вжливостью.

— Я ужь испугалась, что ты заболлъ,— сказала она, грустно и озабоченно взглядывая на Бориса Николаевича.— Я больше получаса жду тебя.

— Да?… Это очень жаль,— отвтилъ онъ и голосъ его былъ грубе, чмъ всегда.— Но я послалъ къ теб человка, онъ, вроятно, не засталъ уже тебя. Я не могу сегодня хать съ тобой, мы, — онъ взглянулъ черезъ плечо на слдовавшую за нимъ толпу,— хотимъ вмст ужинать. Посл проиграннаго сраженія полководецъ долженъ позаботиться о подкрпленіи своего войска!— Онъ засмялся сухо и неестественно и похлопалъ по рук пвицу, висвшую на его рук.

— Проигранное сраженіе!— воскликнула Наташа.— Проигранное!… Но, вдь, первые два акта имли громадный успхъ!

— Донъ-Жуанъ тоже не понравился въ первое представленіе!— замтилъ кто-то сзади Ленскаго.

Съ комически грознымъ выраженіемъ онъ оглянулся назадъ и потомъ съ выраженіемъ человка, острящаго при сильнйшей зубной боли, проговорилъ:

— Послдній смхъ лучше перваго!

Наталья Александровна въ смущеніи и отчаяніи все еще стояла на узкой лстниц, ея роскошная шуба соскользнула съ плеча, и ея простой изящный туалетъ странно выдлялся среди яркихъ, помятыхъ, безвкусныхъ платьевъ актрисъ.

— Ты простудишься, закройся хорошенько,— воскликнулъ Ленскій и, подойдя къ ней, застегнулъ шубу.

— Возьми меня съ собой на вашъ ужинъ, я съ удовольствіемъ похала бы, je serai gentille avec tout le monde, je te le promets!— попросила она его шепотомъ.

— Что за фантазія!— ршительно произнесъ онъ.— Нтъ, сегодня я ужинаю холостякомъ, ты загораживаешь намъ дорогу. Позжай спокойно домой. До свиданія!

Онъ помогъ ей ссть въ карету и ушелъ. Она высунула голову изъ окна, чтобы посмотрть ему вслдъ, и увидла, какъ онъ съ пвицей слъ на извощика, кто-то изъ пвцовъ взобрался съ ними вмст, потомъ она услыхала чей-то смхъ, грубый, цыганскій. Неужели это онъ? Его дорога и ея раздлились. Десять минутъ спустя она, усталая и убитая, кое-какъ дотащилась по лстниц до своей квартиры. Она знала, что случилось что-то ужасное, что то, что не только испортитъ ея настоящее, но и омрачитъ все ея будущее, что для нея погибло нчто большее, чмъ опера ея мужа.

——

— Кто знаетъ, можетъ быть, она еще пойдетъ? Часто самыя лучшія оперы не сразу встрчали сочувствіе публики, — сказалъ Ленскій съ ироническою улыбкой, не покидавшей его лица съ самаго утра, послдовавшаго за его фіаско. Ухарскій, цыганскій тонъ, которымъ артистъ хотлъ заглушить свое отчаяніе, онъ недолго выдержалъ, молча, усталый и разбитый, бродилъ онъ по комнатамъ, точно посл тяжелой болзни. Наташа длала все, что могла, чтобы угодить ему, ея сердце обливалось кровью отъ жалости, но она не ршалась подходить къ нему. Онъ избгалъ ея, и когда она заговаривала съ нимъ, въ его отвтахъ слышались принужденность или раздраженіе.

Въ первый разъ посл того роковаго вечера онъ обратился къ ней съ замчаніемъ, касающимся его произведенія. Это было на третій день посл перваго представленія оперы.

Наташа только что прочла ему нсколько критикъ въ полученныхъ газетахъ, во многихъ хвалили выдающееся музыкальное дарованіе Ленскаго.

— Можетъ быть, еще пойдетъ,— сказалъ Ленскій.

— Конечно, твоя опера пойдетъ!— воскликнула Наташа.— Ты, должно быть, забылъ, какъ хороша твоя музыка, если можешь сомнваться въ этомъ!

— Дйствительно ли она хороша? Я не знаю этого теперь,— проговорилъ онъ чуть слышно.— Трудно врить этому, когда другіе пожимаютъ плечами. Импровизировать варіаціи на старую тему mon sonnet est charmant только нелпая забава!

Въ это время раздался звонокъ.

— Ждешь ты кого-нибудь?— спросила Наталья Александровна, случайно взглянувъ на часы.

Было уже поздно и часъ, въ который онъ обыкновенно садился за работу, давно прошелъ. Она замтила, что все это время онъ проводитъ безъ дла, какъ человкъ, котораго внутреннее безпокойство мучитъ такъ сильно, что онъ не можетъ приняться ни за какое серьезное занятіе.

— Да!— отвтилъ онъ,— я не понимаю, отчего до сихъ поръ не несутъ Новое Время.

Наташа опустила глаза. Новое Время была та газета, въ которой обыкновенно появлялись музыкальныя критики или, скоре, музыкальные фельетоны Арнольда Шпацига.

— Это все,— Ленскій указалъ на ворохъ газетъ, — очень мило и пріятно, но не иметъ ршающаго значенія. Мн интересно, что скажетъ Шпацигъ.

— Ты считаешь мнніе Шпацига ршающимъ?— смущенна спросила Наташа.

— Да!

— Но ты самъ говорилъ мн, что его сужденіе необыкновенно односторонне, пристрастно и поверхностно, что онъ только острякъ, а вовсе не критикъ.

— И я остаюсь при этомъ, но, тмъ не мене, онъ завоевалъ себ здсь монополію хорошаго музыкальнаго вкуса, — отвтилъ Ленскій.— Вся литературная часть публики, вс, читающіе газеты, врятъ только его критикамъ. У него патентъ на это, какъ у Маркиза въ Париж на хорошій шоколадъ. До сихъ поръ онъ щадилъ меня… гм… гм…— улыбка Бориса Николаевича длалась все принужденне,— онъ даже разъ сравнилъ меня съ Бетховеномъ, но въ послднее время онъ какъ будто измнилъ мн. Произошло что-нибудь у тебя съ нимъ, Наташа?

Наташа покраснла до корней волосъ.

— Я не выношу его,— воскликнула она,— и очень можетъ быть, что онъ замтилъ это… enfin… Съ нкоторыми мужчинами нтъ возможности выдержать…

— Но онъ же ничего не позволилъ себ съ тобою?— спросилъ Ленскій съ раздраженіемъ.

— Нтъ, нтъ! На это онъ не имлъ случая,— гордо отвтила Наташа.— Недоставало бы еще этого! Но у него такая манера смотрть на женщину…

— То-есть у него дурныя манеры,— замтилъ Ленскій,— ну?…

Въ эту минуту вторично раздался звонокъ и лакей подалъ на поднос цлую связку газетъ въ бандероляхъ, Ленскій нетерпливо развертывалъ ихъ, это былъ все одинъ и тотъ же нумеръ газеты Успхъ и въ каждомъ экземпляр краснымъ, синимъ или чернымъ карандашомъ былъ подчеркнутъ помщавшійся на двнадцати столбцахъ фельетонъ подъ заглавіемъ: Музыкальны наслажденіе, какъ воля и представленіе. Ленскій быстро взглянулъ на подпись.

— Арнольдъ Шпацигъ,— прошепталъ онъ чуть слышно,— я не зналъ, что онъ пишетъ въ Успх.

— Не читай этого,— воскликнула Наташа, съ женскою быстротой уже пробжавшая статью,— я прошу тебя, къ чему отравлять себя?

Но онъ грубо оттолкнулъ ее, нагнулся надъ газетой и прочиталъ въ полголоса:

‘Если бы существовалъ музыкальный Отче нашъ, то послднее моленіе его было бы такое: избави насъ отъ всякаго зла, особенно же отъ музыки виртуозовъ. Ленскій въ своей опер далъ намъ опять наглядный примръ того, насколько производительность артиста вредитъ развитію его творческой силы. Его первыя маленькія произведенія имли за собой хоть нкоторую мелодическую свжесть. Въ послднемъ же своемъ сочиненіи Ленскій, какъ человкъ, лишенный творчества, выказалъ себя послдователемъ безутшнаго музыкальнаго пессимизма, воображая, будто скука и впечатлніе глухаго недовольства составляютъ необходимую основу выдающагося музыкальнаго произведенія. Публика, заране расположенная къ своему любимому и прославленному артисту, вначал пожертвовала ему своимъ эстетическимъ вкусомъ настолько, что потребовала повторенія необыкновенно тяжелой увертюры, кое-какъ составленной изъ разныхъ мотивовъ, напоминающихъ Мейербера, Галеви и Гуно. Но при всемъ добромъ расположеніи къ композитору, публика не могла выдержать скучной монотонности четырехъ безконечныхъ актовъ. Только все ярче выступавшія въ теченіе вечера смшныя стороны этой жалкой оперы помогли скучающей публик вынести страшную пустоту этого музыкальнаго ничтожества. Хорошо, по крайней мр, хотя то, что было надъ чмъ смяться, неудержимо смяться. Непонятно, какъ такой талантливый артистъ, какъ г. X., согласился сдлаться посмшищемъ въ роли Конрада…’

Ленскій длался все блдне и блдне, онъ схватилъ стаканъ воды.

— Не читай дальше,— просила его Наташа,— что интереснаго въ томъ, что пишетъ этотъ лгунъ? Твоя музыка говоритъ за себя, сегодня вечеромъ ты увидишь, съ какимъ восторгомъ тебя приметъ публика, чтобы вознаградить за эту жалкую брань!

Второе представленіе Корсаровъ было назначено на этотъ вечеръ.

Раздался опять звонокъ и лакей принесъ письмо. Ленскій быстро распечаталъ его, въ страшномъ бшенств бросилъ на полъ, ударилъ кулакомъ по столу и вскочилъ.

— Что такое?— крикнула Наташа вн себя.

— Ничего, пустяки: опера отложена по внезапной болзни тенора, — рзко отвтилъ Ленскій.— Онъ не желаетъ вторично быть посмшищемъ! Теперь кончено…— и онъ провелъ рукой подъ подбородкомъ такимъ жестомъ, которымъ обыкновенно объясняютъ, что кто-нибудь зарзанъ.

Наташа бросилась къ нему, но онъ съ досадой оттолкнулъ ее отъ себя и быстро направился къ двери, вдругъ онъ остановился, схватился за воротъ рубашки, сорвалъ съ шеи золотую цпочку съ образкомъ, надтую ему на шею Наташей въ день перваго представленія Корсаровъ, и бросилъ къ ея ногамъ. Потомъ онъ ушелъ въ кабинетъ и она слышала, какъ онъ заперъ за собой дверь.

Точно въ оцпенніи стояла она на томъ мст, куда онъ оттолкнулъ ее отъ себя.

Какъ онъ долженъ былъ страдать, если ршился такъ оскорбить ее! Она понимала его. Въ сантиментально-поэтической игр она никогда не длала промаха, но тамъ, гд пришлось принести серьезную жертву, любовь ея оказалась недостаточною. Ея вина была велика, но и наказаніе было ужасно.

——

Вскор посл фіаско оперы Ленскій отказался отъ занимаемой имъ въ германскомъ городк должности, его положеніе тамъ сдлалось невыносимымъ. Не имя никакихъ опредленныхъ плановъ на будущее, онъ на время перехалъ съ семействомъ въ Парижъ.

Какъ хорошо чувствовала бы себя здсь Наталья Александровна, если бы ее не огорчала постоянная мрачность мужа! Она огорчала ее не потому, что онъ продолжалъ длать ей непріятности,— нтъ, онъ, напротивъ, всевозможными выраженіями вниманія старался загладить свою минутную грубую вспышку. Но что значило все это для нея?… Его характеръ рзко измнился, онъ сдлался мраченъ и несообщителенъ. Малодушный, какъ вс очень избалованные люди, кром того, вообще, склонный сомнваться въ своемъ композиторскомъ талант, онъ окончательно потерялъ въ себя вру. Наталья Александровна изъ всхъ силъ старалась разсять его, но все было напрасно. А, между тмъ, здсь могло бы быть такъ хорошо! Артистическій міръ въ Париж былъ такъ великъ, что, легко отстраняясь отъ его непріятныхъ элементовъ, она могла знакомиться только съ тми, кто былъ ей симпатиченъ. Впрочемъ, теперь она готова была на уступки, впадающія въ другую крайность: если бы ея мужъ вздумалъ писать балетъ, то она готова была приглашать, къ себ на обды перваго балетнаго танцора и ухаживать за танцовщицами.

Онъ далъ рядъ концертовъ и весь Парижъ поклонялся ему. Въ одномъ изъ первыхъ рядовъ концертной залы сидла обыкновенно Наталья Александровна и радовалась торжеству мужа. Иногда, если концертъ кончался не очень поздно, она брала съ собой сына. Маленькій Коля былъ замчательно милъ въ бархатныхъ панталончикахъ и пунцовой шелковой рубашк, онъ сидлъ обыкновенно смирно и тихо, съ торжественнымъ выраженіемъ лица, бывающимъ у дтей, когда ихъ въ первый разъ приводятъ въ церковь. Но когда аплодисменты длались очень громки, онъ приходилъ въ волненіе и становился на свой стулъ, чтобы лучше видть отца. Тогда Наташа цловала его и сейчасъ же краснла за свою несдержанность, а кругомъ раздавался шепотъ публики:

— Это его сынъ!— Tiens! il а de la chance!— Ils sont adorables tous les deux!— On dit qu’elle est une princesse!

Посл концерта она съ мальчикомъ заходила за мужемъ въ фойе. Первыя красавицы Парижа толпились тутъ вокругъ него, но онъ холодно принималъ ихъ поклоненіе и, въ то время, какъ Наташа, улыбаясь, вжливо выслушивала изліянія ихъ восторговъ, онъ забавлялся съ ребенкомъ и, не стсняясь присутствіемъ постороннихъ, осыпалъ его ласками.

— Вотъ, восхищайтесь, если ужь вы непремнно хотите чмъ-нибудь восхищаться!— воскликнулъ онъ однажды, выведенный изъ себя докучливыми восторгами одной очень хорошенькой американки, и при этомъ поставилъ на столъ мальчика, чтобы показать его ей.— Онъ хоть стоитъ этого!— прибавилъ онъ, и, дйствительно, онъ былъ правъ.

Какъ-то въ половин мая Наталья Александровна, ведя сына одною рукой, съ букетомъ красныхъ розъ въ другой, вернулась домой немного запыхавшись и застала въ маленькой гостиной у мужа двухъ гостей. Одинъ изъ нихъ, молодой человкъ съ длинными волосами и короткою шеей, былъ извстный піанистъ, другаго, худаго, длиннаго господина, съ желтымъ, рзко обострившимся лицомъ, она видла въ первый разъ.

При ея появленіи оба сейчасъ же удалились, Ленскій проводилъ ихъ въ прихожую.

— Какъ ты бжала,— съ улыбкой сказалъ онъ, вернувшись въ гостиную,— ты вся раскраснлась!

— Да, я очень спшила,— боялась опоздать къ завтраку. Я знаю, какъ ты не любишь неаккуратности.

Съ этими словами она опустилась на диванъ, отдавая, въ то же время, шляпу и накидку пришедшей за Колей нян Пелаге, одтой въ малороссійскій національный костюмъ, производившій на бульварахъ фуроръ.

— Отчего же ты не взяла экипажа, глупенькая?— спросилъ онъ.

— Изъ экономіи, Борисъ Николаевичъ, — отвтила Наташа съ лукавою серьезностью. Потомъ, улыбаясь своими большими любящими глазами, она прибавила:— Впрочемъ, докторъ настоятельно совтовалъ мн длать какъ можно больше моціона.

— Докторъ?— озабоченно спросилъ онъ.— Ты нездорова? Зачмъ совтовалась ты съ докторомъ?

— Да, зачмъ?— повторила она чуть слышно.— Сядь здсь около меня на диван, чтобы я могла сказать теб на ухо…

— Въ чемъ дло?— проговорилъ онъ хриплымъ голосомъ, не двигаясь съ мста.— Что хочешь ты сказать, что?

— Ты сегодня замчательно недогадливъ,— замтила она, смясь и подходя къ нему.— Подобныхъ вещей нельзя кричать черезъ всю комнату, а такъ какъ гора не приблизилась къ пророку…— ея лице пылало и, положивъ руку на его плечо, она прошептала: — О, Борисъ! Неужели ты все еще не догадываешься?… Я такъ рада!…

— Наташа!— вскричалъ онъ вн себя.— Ты, вдь, не хочешь сказать…— Онъ оттолкнулъ ее отъ себя, топнулъ ногою и съ безумнымъ восклицаніемъ выбжалъ изъ комнаты.

Когда черезъ десять минутъ онъ пришелъ въ столовую, гд былъ накрытъ завтракъ, горничная доложила, что барыня нездорова и кушать не будетъ. Онъ поспшилъ въ ея спальню. Она сидла на кушетк, опустивъ руки на колни и устремивъ въ пространство широко открытые глаза, ее можно было принять за мертвую.

Ленскій слъ около нея, привлекъ къ себ и осыпалъ ласками.

— Ты вправ сердиться на меня, я отвратительно поступилъ!— воскликнулъ онъ.— Но, вдь, ты же знаешь, какой медвдь твой мужъ. Только потому, что я такъ безгранично люблю тебя, это обстоятельство теперь, именно теперь, неудобно для меня, голубка моя, радость моя!

Онъ прижималъ къ губамъ ладони ея рукъ и гладилъ ея щеки. Его страстныя ласки разсяли ея отчаяніе, она вдругъ громко зарыдала, но не отъ горя.

— Неужели ты думаешь, что я не радовался бы?— нжно говорилъ онъ.— Но теперь, видишь ли, именно теперь…

Затмъ онъ объяснилъ ей, въ чемъ дло. Господинъ въ желтовато-коричневомъ сюртук былъ извстный импрессаріо Моринскій, съ которымъ Ленскій только что заключилъ условіе на концертную поздку по Соединеннымъ Штатамъ. Моринскій предложилъ ему цлое состояніе. ‘Ты знаешь, какъ тяжело мн разставаться съ тобою,— закончилъ онъ.— Я хотлъ взять тебя съ собою, тебя и мальчугана, такъ какъ онъ еще годъ можетъ обойтись безъ школы. Я думалъ, что это самый благопріятный моментъ, а теперь… это такъ глупо, до слезъ глупо!’

Она очень спокойно слушала его, при послднихъ же словахъ подняла голову и съ волненіемъ спросила:

— А теперь ты, конечно, откажешься отъ поздки въ Америку?

— Это немыслимо!— отвтилъ онъ, отворачивая отъ нея лицо.— Но я постараюсь, т.-е. я, во всякомъ случа, оттяну свой отъздъ до тхъ поръ, пока все кончится.

— А тогда…— она освободилась изъ его объятій и въ сильномъ волненіи прошлась взадъ и впередъ по комнат.— А тогда…— повторила она, почти повелительно топнувъ своею маленькою ножкой.

— Тогда…— медленно произнесъ онъ,— тогда или теб придется ршиться сопровождать меня и разстаться съ дтьми, или я долженъ буду ухать одинъ.

— Сколько времени ты проздишь?— спросила она, тяжело переводя дыханіе.

— Восемь-десять мсяцевъ.

— Такъ… десять мсяцевъ!— медленно повторила она.— И ты хочешь добровольно, безъ крайней необходимости разстаться со мной на цлыхъ десять мсяцевъ?

Она страшно поблднла, слова рзко и отчетливо слетали съ ея сухихъ губъ.

— Не приходи въ такое отчаяніе,— замтилъ Ленскій съ замшательствомъ, не ускользнувшимъ отъ нея.— Десять мсяцевъ не много времени.

Не то хохотъ, не то крикъ ужаса вырвался изъ ея груди, глаза неестественно расширились и устремились вдаль, точно она лишилась разсудка.

— Десять мсяцевъ!— глухимъ голосомъ, точно во сн, повторила она,— десять мсяцевъ!… Разв ты забылъ, какъ ты не могъ разстаться со мной на нсколько недль, нсколько дней, а теперь… десять мсяцевъ? Вдь, это же разлука навсегда, конецъ всему! О, не смотри на меня такъ,— я не сошла съ ума, я знаю, что говорю… отлично знаю! Ты вернешься… конечно, вернешься, если съ тобою не случится несчастья во время путешествія, но какимъ ты вернешься? Какъ чужой возвратишься ты въ собственный домъ… и чужимъ останешься ты съ той минуты подъ собственною кровлей, у тебя явятся другія привычки, другія потребности, замкнутость семейной жизни будетъ стснять тебя, какъ арестъ! Хорошее и великое въ теб останется, потому что оно безсмертно, какъ все божественное, но оно одичаетъ и осквернится, и я не въ состояніи буду пробиться сквозь то, что воздвигнется между мною и твоимъ сердцемъ! И больше, чмъ все это… сладкій голосъ, нашептывающій теб такія чудныя псни, умолкнетъ во время твоей скитальческой жизни, твой геній не въ силахъ будетъ выливаться наружу, а будетъ волноваться внутри и сокровище, вложенное въ тебя Провидніемъ, покажется теб тяжелымъ бременемъ и ты не сможешь найти того волшебнаго слова, которое бы вызвало на свтъ Божій это сокровище!

Онъ мрачно смотрлъ впередъ.

— Ахъ, Борисъ!— продолжала Наташа слабымъ, надломленнымъ голосомъ.— Не дай первому разочарованію обломать твои крылья! Твоя опера прекрасна… да… но это еще не лучшее, что ты можешь создать! Работай и ты создашь лучшее, оно будетъ такъ высоко, что зависть не достигнетъ его. Будь терпливъ, пожертвуй виртуозомъ композитору и ты увидишь, какую великую награду ты получишь!

Съ близко-сдвинутыми бровями слушалъ Ленскій эту вдохновенную отчаяніемъ рчь. Наташа кончила, а онъ все еще молчалъ, она подумала, что убдила его. Ласкаясь къ нему, она обвила обими руками его шею и прошептала:

— Ты остаешься, Борисъ?… Не правда ли, остаешься?…

Нсколько секундъ онъ молчалъ, потомъ вырвался изъ ея объятій и воскликнулъ:

— Этого я не могу сдлать… не мучай меня… я долженъ ухать!…

Съ этими словами онъ всталъ, чтобы выйти изъ комнаты, въ дверяхъ онъ обернулся къ Наташ:

— Идешь ты? Завтракъ остынетъ.

— Сейчасъ!— отвтила Наташа,— сейчасъ!

Она дрожала, чувствуя, какъ страшный холодъ охватываетъ ее съ головы до ногъ. Дло было хуже, чмъ она предполагала: его тянуло вонъ изъ дому.

Посл того, какъ улеглась первая досада, вызванная этою непріятною, противорчащею его планамъ, неожиданностью, онъ обрадовался возможности освободиться отъ цпей и на время разстаться съ семействомъ. То, чего она боялась въ будущемъ, уже наступило: въ его натур проснулся цыганскій элементъ.

——

Сдлка между Ленскимъ и импрессаріо состоялась, контрактъ былъ подписанъ, отъздъ Ленскаго назначенъ въ начал октября. Лто онъ хотлъ спокойно провести съ женою гд-нибудь въ окрестностяхъ Парижа. Въ часовомъ разстояніи отъ города и въ четверти часа ходьбы отъ станціи желзной дороги Наташа наняла хорошенькій старинный домъ въ тнистомъ уголк парка, среди котораго возвышался громадный, никмъ необитаемый замокъ. Замокъ былъ выстроенъ въ современномъ стил, домикъ же былъ — реставрированныя развалины временъ Франциска I. Замокъ назывался ‘Le chteau des Ormes’, а маленькій домикъ — ‘Эрмитажъ’. Послдній владлецъ реставрировалъ его для того, чтобы его любимая дочь провела тамъ свой медовый мсяцъ. Посл смерти дочери Эрмитажъ стоялъ пустой, и жизнь въ замк сдлалась невыносимою владльцу. Оба дома сдавались и Ленскій предложилъ жен выбрать. Что стала бы она длать въ этомъ громадномъ замк? Эрмитажъ больше понравился ей, окна были неправильныя, одно маленькое и узкое, другое очень широкое, но вс съ высченными изъ камня подоконниками и украшеніями. Деревья покачивали своими верхушками надъ крышей и цлый день пли чудныя псни, съ которыми сливалось гармоническое журчаніе струящагося около самаго дома ручейка.

Нижній этажъ былъ отдланъ въ стил Возрожденія, съ темными карнизами на потолк и искусными инкрустаціями на стнахъ. Громадный мраморный каминъ, металлическія люстры и лампы и массивная мебель переносили фантазію зрителя въ прославленныя времена веселаго короля Франциска. По обимъ сторонамъ подъзда росли высокія и стройныя лиліи, он стояли въ полномъ цвту, когда перехали молодые супруги, и привтливо кивали имъ. въ окно своими блыми головками, подъ ними цвли шалфей, лаванда и широко разросшіеся пышные розаны. Втви старыхъ деревьевъ передъ окнами были такъ густы, что не пропускали назойливыхъ лучей солнца.

Въ этомъ уединенномъ уголк Наталья Александровна боролась въ послдній разъ за свое счастіе. Она постаралась внести въ свою жизнь какъ можно больше разнообразія и поэзіи, чтобы въ воспоминаніяхъ Ленскаго сохранилось нчто, что влекло бы его домой. Она не отдаляла его теперь ревниво отъ общества, а, напротивъ, заботилась объ его развлеченіи и удовлетвореніи какъ духовныхъ, такъ и артистическихъ интересовъ. Она съумла привлечь въ Эрмитажъ не только первыхъ музыкантовъ Парижа, но и посредственныхъ артистовъ изъ столицы и окрестныхъ дачъ: серьезныхъ людей съ возвышенными цлями и идеалами.

Наталья Александровна радовалась, видя мужа среди такихъ выдающихся людей. Онъ выросталъ въ этомъ обществ. Очень разговорчивымъ онъ никогда не былъ, его умственныя способности были слишкомъ тяжелы, непригодны для легкихъ разговоровъ. Но какъ онъ умлъ слушать и задавать вопросы! Потомъ совершенно случайно онъ длалъ такое глубокое и мткое замчаніе о какомъ-нибудь занимающемъ въ данную минуту общество политическомъ, художественномъ или литературномъ вопрос, что всякій разъ за нимъ слдовало изумленное молчаніе.

Одинъ изъ гостей сказалъ однажды:

— Когда Ленскій вмшивается въ разговоръ, то это то же, какъ если бы среди пистолетныхъ выстрловъ грянула пушка.

Его интересы не были односторонни, какъ у другихъ музыкантовъ. Когда его узнавали ближе, то каждому наблюдательному человку казалось, что его музыкальныя способности составляютъ только часть его общаго выдающагося дарованія.

Тихо, и вмст съ тмъ, быстро пронеслись дни, недли, мсяцы, о предстоящей разлук Наташа никогда не упоминала. Непонятное недовольство мучило Ленскаго.

Наташа врно поняла его: онъ принялъ такъ поспшно ангажементъ Моринскаго не только для того, чтобы имть возможность пріобрсти такую большую сумму денегъ, которая положила бы конецъ его денежнымъ затрудненіямъ, но потому, что въ обществ старыхъ товарищей молодости въ Германіи онъ ясно понялъ, насколько ему приходится около жены нравственно подтягиваться и выпрямляться, превозмогать самого себя, и насколько рвется къ необузданной свобод его цыганская натура.

Но его сердило, тмъ не мене, что Наташа спокойно относится къ предстоящей разлук. Теперь, когда приближался часъ разставанія, у него у самого сжималось горло. Разлюбила она разв его?

Эта мысль была невыносима, мшала ему работать, онъ Богъ знаетъ что писалъ на своей нотной бумаг.

Лиліи отцвли, дни сдлались короче, и первые пожелтвшіе листья упали на землю, но листва еще была густа, и только кое-гд на зеленомъ фон появлялись большія желтыя пятна и шелестъ ихъ утратилъ прежнюю нжность.

— Умолкли деревья, не слышно больше ихъ нжнаго шепота!— сказала Наташа.

Розы за то цвли пышне, чмъ лтомъ, но, все-таки, въ воздух чувствовалось приближеніе осени и Ленскій испытывалъ непріятное чувство, какъ будто что-то умираетъ около него.

Работа не занимала его, три раза уже онъ слышалъ, какъ Наташа прошла мимо его дверей, каждый разъ онъ думалъ: вотъ она войдетъ, онъ уже протягивалъ къ ней руки, но она не пришла. Онъ бросилъ перо и вскочилъ съ мста, чтобы взглянуть, что она длаетъ.

Это было въ сумеркахъ, въ сентябр, на двор было холодно, третій день шелъ дождь. Наташа сидла въ столовой, въ громадномъ кресл съ высокою спинкой около камина, въ которомъ весело трещали дрова. Окна были открыты, и врывающійся снаружи шумъ отъ медленно скатывающихся съ листьевъ капель и журчаніе высоко поднявшагося ручья мшались съ трескомъ горящихъ дровъ. Среди комнаты, на стол, покрытомъ темнокрасною скатертью, стояла ваза съ розами Gloire de Dijon, изъ сада врывался запахъ осенняго благоуханія цвтовъ. Сумракъ охватывалъ большую, немного низкую комнату, углы ея тонули во мрак, причудливо мерцающій отблескъ скользилъ по темнымъ лпнымъ украшеніямъ стны и по развшаннымъ на нихъ мднымъ и бронзовымъ блюдамъ.

Маленькій Коля пристроился на скамеечк у ногъ матери и, положивъ локотки на ея колни, внимательно слушалъ ея разсказы. Трудно было представить себ что-нибудь прелестне этой матери и этого ребенка. Сердце Ленскаго невольно забилось. ‘Какъ хорошо у меня дома, зачмъ я только узжаю?’ — подумалъ онъ.

— Ахъ!— радостно и, въ то же время, озабоченно воскликнула Наташа, когда онъ вошелъ, такъ какъ онъ никогда не приходилъ въ этотъ часъ.— Теб надо что-нибудь?

Онъ молча покачалъ головой и слъ около камина противъ жены. Мальчикъ въ смущеніи вскочилъ и прижимался къ матери, обнявъ рученками ея шею.

— Ты разсказывала ему сказки?— спросилъ Ленскій.

— О нтъ, я разсказывала ему о мор, о томъ, какъ живутъ за далекимъ моремъ, — о мор и объ Америк. Пока не стемнло, впрочемъ, мы занимались боле серьезнымъ дломъ,— замтила Наталья Александровна, указывая на низенькій дтскій столикъ, заваленный письменными принадлежностями и линованными тетрадями.— Покажи пап, что мы съ тобой сдлали, Коля!— Мальчикъ сильно покраснлъ и сдвинулъ свои тоненькія брови.

— Но, мама!— воскликнулъ онъ, топая въ волненіи ножкой,— зачмъ же ты болтаешь? Вдь, это сюрпризъ.

Мать ласково потрепала его по щечк.

— Вдь, мы не прочтемъ пап письма, только покажемъ ему, чтобы обрадовать его. Принеси письмо, Николинька!

Мальчикъ неохотно оторвался отъ матери, потомъ досталъ спрятанное за вазой письмо и быстро, въ смущеніи, подалъ его отцу, на запечатанномъ конверт были нетвердо, но чисто и разборчиво написаны слова:

А Monsieur Boris Lensky
en
Amrique.

— Это письмо будетъ послано теб вслдъ, когда ты удешь туда,— объяснила Наташа.

— Какъ хорошо пишетъ мальчуганъ для своихъ пяти лтъ!— замтилъ Ленскій, съ умиленіемъ разглядывая конвертъ.— Ты водила его руку, Наташа?

— О, нтъ!

— Но ты подсказывала ему?

— Ни слова, это все онъ самъ придумалъ, не правда ли, Николинька?— сказала Наташа.

Мальчикъ серьезно кивнулъ головкой, красня отъ удовольствія и гордости. Отецъ посадилъ его на колни, назвалъ умницей, поцловалъ, потомъ сказалъ ему, чтобы онъ пошелъ вымыть ручки и пригладить головку, и что онъ можетъ кушать за однимъ столомъ съ большими за то, что онъ такъ уменъ.

Когда мальчикъ вышелъ изъ комнаты, Ленскій бросился на скамеечку къ ногамъ Наташи. Было почти совсмъ темно. На двор тоскливо и однообразно барабанилъ дождь.

— Послушай, какъ хорошо, какъ грустно!— сказала Наташа, повернувъ головку къ окну, въ которое сквозь двойной покровъ дождя и сумрака ландшафтъ казался зеленовато-срымъ, слившимся хаосомъ безъ всякихъ очертаній.

— D-dur-прелюдія Шопена,— сказалъ Ленскій.

Она покачала головой.

— Нтъ, объ этомъ я не думала,— прошептала она,— но знаешь ли, мн кажется иногда, что духъ бдной молодой женщины, умершей здсь, витаетъ вокругъ Эрмитажа и рыдаетъ о счастіи, которымъ ей не суждено было насладиться. Въ первый же годъ она умерла, тогда какъ я, Борисъ, я… шесть лтъ была счастлива! Это даже слишкомъ много! Иногда… это грхъ… я знаю это, и, все-таки… я желала бы умереть… но я не имю права… я нужна еще Кол!

——

Вскор посл этого у Натальи Александровны родилась дочь, названная въ честь бабушки и въ память умершей сестры Маріей. Прошло еще дв недли, Наташа быстро поправилась. Насталъ день отъзда, ужасный день отъзда, когда вс спшатъ, суетятся, когда воображаешь, что еще осталась масса дла, а, въ конц-концовъ, оказывается, что нечего длать, когда изъ-за тоски разлуки жертвуешь обычными занятіями, въ праздности проводишь время въ какомъ-то нервномъ волненіи, переходящемъ, наконецъ, въ угнетающую скуку. Весь строй жизни нарушается, обдъ подается не въ обычное время, ежесекундно смотришь на часы, почти сердишься, что время идетъ такъ медленно, вмст съ тоскою, испытываешь какое-то смутное недовольство, пока не пробьютъ послдніе полчаса и наше глупое сердце встрепенется… пойметъ!

——

Они сидли вдвоемъ то тамъ, то здсь и оба не знали, за что имъ приняться. Ленскій узжалъ съ шестичасовымъ поздомъ въ Парижъ, оттуда въ тотъ же вечеръ съ труппой Моринскаго въ Булонь, а затмъ въ Ливерпуль, гд они должны были ссть на корабль и отплыть въ Америку.

Обдъ съ семи часовъ былъ перенесенъ на четыре, завтракъ подали въ 10 часовъ, голодъ, являющійся въ опредленное, сегодня измненное время, увеличивалъ общее недовольство. Чтобы убить какъ-нибудь послдніе полтора часа, остающіеся до обда, они пошли пройтись по громадному пустому парку и взяли съ собой Колю.

Былъ чудный октябрьскій день съ синимъ небомъ, съ наброшеннымъ на него, какъ бы разорваннымъ блымъ покровомъ, сквозь который грустно и нжно свтило солнце, какъ только можетъ смотрть октябрьское солнце на умирающую красоту природы, деревья были еще покрыты листьями, но уже увядшими, безжизненными, и среди глубокой тишины слышался только легкій шелестъ падающаго на землю сухаго листа.

Родители молчали и только изрдка мальчуганъ обращался съ вопросомъ къ отцу, котораго очень любилъ, хотя и боялся немного. Сначала Ленскій велъ его за руку, потомъ взялъ на руки, чтобы покрпче прижать къ себ его гибкое, тоненькой тльце и чувствовать вокругъ шеи его мягкія, теплыя руки.

Они спшили домой, чтобы не опоздать къ обду, и, конечно, пришли слишкомъ рано.

— Сыграй мн что-нибудь на прощанье,— попросила Наташа.

— Одинъ изъ Шопеновскихъ ноктюрновъ, которые я переложилъ для тебя?— спросилъ онъ.

— Нтъ, сыграй мн то, что у тебя на сердц,— отвтила Наташа.

Онъ взялъ въ руки скрипку,— ту самую, которую онъ пробовалъ когда-то въ палаццо Морсини и которую подарила ему Наташа невстой. Онъ былъ очень взволнованъ и блднлъ съ каждымъ взмахомъ смычка.

Глубокое отчаяніе великой натуры, чувствующей приближеніе неминуемаго паденія, выражалось въ его импровизаціи и среди страстныхъ, безумныхъ звуковъ слышались мелодіи, ясныя, божественно прекрасныя, какъ мольбы глубоко взволнованной души.

Когда онъ кончилъ и хотлъ положить скрипку въ ящикъ, въ которомъ она должна была совершить свое путешествіе въ Америку, Наташа взяла ее у него изъ рукъ.

— Зачмъ она теб?— спросилъ Ленскій.

Она поцловала скрипку и подала ему ее.

— Бери ее,— сказала она очень тихо,— она уже не будетъ такъ пть до твоего возвращенія!

Наконецъ, доложили, что кушать подано. Они сли за обдъ, этотъ прощальный обдъ, въ которомъ предусмотрны вс любимыя мелочи, все такъ роскошно и вкусно и недостаетъ только аппетита. Еще свтло было, когда они сли за столъ. Свтъ медленно угасалъ въ теченіе обда, слова все рже и рже слетали съ его губъ, наступило тяжелое молчаніе, только подъ окномъ рыдалъ ручей.

Ленскій протянулъ къ Наташ свой стаканъ съ виномъ.

— За счастливое свиданіе!— сказалъ онъ.

— За счастливое свиданіе!— чуть слышно повторила она.— Я буду ждать тебя въ будущемъ году здсь, когда зацвтутъ розы.

Онъ пожалъ ея руку. Онъ не могъ досидть до конца обда, всталъ изъ-за стола передъ десертомъ и началъ быстро ходить взадъ и впередъ по комнат. Онъ вынулъ часы.

— Еще успешь, времени много,— замтила Наташа.— Сейчасъ дадутъ кофе.

— Благодарю… Спитъ двочка? Я хотлъ бы еще разъ поцловать ее на прощанье.

Принесли крошку Машу, онъ поцловалъ и благословилъ крошечное розовенькое созданіе, завернутое въ кружева и кисею, поцловалъ громко рыдающаго Колю, попросилъ его быть умнымъ и не огорчать маму, потомъ подошелъ къ жен, принесли лампы, онъ хотлъ насмотрться на нее, прежде чмъ ухать. Она хотла улыбнуться, подняла руки, чтобы протянуть къ нему… руки безсильно опустились…

— Дорогая моя, будь благоразумна, — просилъ онъ, привлекая ее къ себ.

Мучительный стонъ вырвался изъ ея груди, она прижала ротъ къ его плечу, чтобы не зарыдать громко, и дрожала всмъ тломъ. Еще минуту онъ держалъ ее въ объятіяхъ… послдній разъ въ жизни. Она знала это.

Потомъ онъ ухалъ. Она проводила его до подъзда, остановилась тамъ и долго смотрла ему вслдъ на дорогу, гд онъ исчезъ за деревьями. Ее охватило такое чувство, какъ будто она не разсталась съ любимымъ человкомъ, ухавшимъ въ путешествіе, а будто бы изъ дому вынесли покойника. Все прошло, все! Дальше будетъ только безутшное горе, мученіе! Она старалась разслышать въ тишин его шаги. Отчего она не проводила его до станціи?— спрашивала она себя.— Отчего?… Отчего?… Изъ глупаго страха, изъ гордости, что нсколько звакъ на станціи увидятъ ея отчаяніе, она отказалась отъ удовольствія насладиться до послдней минуты его близостью? Она вышла на улицу, ускорила шагъ, хотла догнать его, еще разъ увидть хоть на секунду… Вдругъ раздался въ тишин громкій звонъ колокола на станціи… пронзительный свистъ… все кончено! Она упала на землю, спрятала лицо въ прохладной трав на краю дорожки и зарыдала такъ, отчаянно, какъ рыдаютъ надъ свжею могилой.

——

Три часа спустя Ленскій сидлъ съ товарищами и Моринскимъ въ купэ перваго класса. Поздъ былъ полонъ и ихъ набилось въ купэ восемь человкъ. Въ одномъ углу спалъ Моринскій, поднявъ воротникъ на уши, феска съ голубою кисточкой, болтающеюся надъ лвымъ ухомъ, придавала его худому, желтому лицу какое-то дьявольское выраженіе. Противъ него сидла старая женщина съ краснымъ лицомъ и держала на колняхъ корзину съ състными припасами, сначала она, безпрестанно чмокая, клевала носомъ передъ собой, потомъ громко захрапла. Это была мать извстной пвицы, высокой, намазанной блондинки, которая, закутавъ голову и плечи краснымъ, вышитымъ золотомъ, башлыкомъ, кокетничала съ віолончелистомъ, избалованнымъ молодымъ человкомъ, похожимъ на актера.

Акомпаніаторъ труппы, педантичный молодой піанистъ, съ вчною хрипотой, помшавшею ему сдлаться первокласснымъ теноромъ, громко хохоталъ надъ самыми пошлыми остротами. Віолончелистъ и пвица говорили другъ другу ты и безпрестанно употребляли самыя простонародныя выраженія. Смхъ пвицы длался все визгливе, тогда какъ смхъ віолончелиста звучалъ глуше. Противъ Ленскаго сидлъ толстенькій піанистъ съ короткими руками, почтенный отецъ семейства, пробовавшій заснуть и-отъ времени до времени сердито взглядывающій въ сторону безпокойныхъ сосдей, а рядомъ съ Ленскимъ сидла, до носу завернутая въ мха, восходящая звзда, синьора Цингарелли, отъ которой Моринскій ожидалъ очень многаго, красивая рыжая бельгійка, съ продолговатыми узкими глазами. Она попробовала заговорить съ Ленскимъ но онъ, одно-сложно отвтивъ, грубо отвернулся отъ нея.

Поздъ шиплъ и шумлъ, огненное облако проносилось передъ окнами во мрак ночи. Душная атмосфера въ купэ, запахъ блилъ, мускуса, жирныхъ състныхъ припасовъ, согрвшихся мховъ и горящихъ углей вызывали отвращеніе у Ленскаго, онъ хотлъ открыть окно, но пвицы протестовали, проснулся Моринскій и разршилъ ихъ споръ: окно осталось закрытымъ.

Ужасная тоска по всему дорогому, по его хорошенькому поэтическому дому охватила Ленскаго. Мысль, что онъ добровольно покинулъ все это, не давала ему покоя. Онъ вспомнилъ свое послднее путешествіе съ женой и ребенкомъ, они хали ночью одни въ купэ, онъ любовался стройною фигурой своей молодой жены, она спала и головка ея покоилась на красной шелковой подушк, которую она брала съ собой всегда въ дорогу. Какъ нжно и красиво обрисовывался ея профиль на этомъ цвтномъ фон! Она кашлянула во сн, онъ всталъ, чтобы хорошенько надвинуть ей на плечи шубу, которою она была прикрыта. Во сн она открыла глаза и съ полубезсознательною нжностью прижала свою нжную, холодную щеку къ его рук. Сладкій запахъ фіалокъ, ея любимыхъ духовъ, повялъ ему въ лицо.

Вдругъ толчокъ… Онъ вздрогнулъ… вроятно, онъ заснулъ. Во всякомъ случа, онъ забылся. Его спутники вс спали, опустивъ головы на грудь, только хорошенькая, рыжая головка Цингарелли лежала на плеч Ленскаго. Она открыла свои продолговатые узкіе глаза, улыбнулась ему… Пронзительный свистъ… поздъ остановился.

— Амьэнъ!— кричатъ кондукторы.— Амьэнъ!

Все ожило.

Въ то время, какъ его товарищи опустошали буфетъ, Ленскій ходилъ одинъ по платформ, мрачно куря папиросы. Вс уже сидли на своихъ мстахъ, когда Моринскій, вышедшій посмотрть, гд онъ, и, убдившись, что онъ располагается въ другомъ купэ, крикнулъ ему:— Сюда, г. Ленскій, сюда!

Но Ленскій нетерпливо топнулъ ногой.

— Оставьте меня въ поко, я не обязанъ хать всю дорогу въ одной клтк съ вашимъ звринцемъ!— крикнулъ онъ.

——

Шесть недль спустя отъ его тоски не осталось слда. Въ слдовавшихъ обыкновенно за концертами пирахъ, начинавшихся пошлыми остротами и кончавшихся оргіями, онъ былъ самымъ горячимъ, самымъ необузданнымъ участникомъ.

Онъ не думалъ больше о Наташ и дтяхъ, онъ не хотлъ о нихъ думать. Ему тяжело было писать жен, но еще тяжеле было читать ея письма. А они были такъ милы, такъ полны любви! О себ она писала мало, за то много о дтяхъ, и особенно о Кол: о томъ, какъ онъ съ блестящими глазами слушаетъ, когда она читаетъ ему описанія отцовскихъ тріумфовъ, — писала она, — какъ онъ хватаетъ каждую газету, которую увидитъ, и спрашиваетъ ее: написано ли тутъ что-нибудь о пап, какъ передъ своими маленькими товарищами — она проводила зиму съ матерью на юг Франціи — хвалится оваціями, устраиваемыми его отцу, и какъ она не иметъ силъ бранить его за это, какъ онъ рисуетъ постоянно корабли и она пользуется его интересомъ къ путешествію отца, чтобы дать ему первые уроки географіи и тому подобные милые пустяки.

Эти письма разстраивали его, когда онъ читалъ ихъ, онъ самъ себ длался противенъ и отвратительнымъ казалось ему все окружающее, два-три дня онъ ходилъ угрюмый и мрачный. Затмъ настало время, когда онъ говорилъ себ, что глупо совститься, что онъ ужь такъ созданъ, что онъ необыкновенный человкъ, титаническая натура. Его нельзя судить такъ строго, какъ другихъ, онъ не могъ бы производить на массы такого чарующаго впечатлнія безъ пылкой страсти своего темперамента. Онъ пользовался громаднымъ успхомъ. Съ тхъ поръ, какъ въ Нью-Йорк или Бостон — это безразлично, гд именно — Женни Линдъ привтствовали пушечною пальбой, ни одинъ артистъ не видалъ столькихъ овацій, сколько Борисъ Ленскій. Особенно очаровывалъ онъ женщинъ. Но онъ относился къ этому успху не сантиментально, а скоре даже цинично, тмъ не мене, онъ привыкъ къ несмолкаемымъ аплодисментамъ публики, слдовавшимъ за его игрой, къ крикамъ провожающей его изъ концерта толпы, къ освщеннымъ улицамъ съ массой зрителей у оконъ, когда онъ возвращался домой. Когда проходило возбужденіе, ему почти стыдно длалось. Что значили эти тріумфы? Люди аплодировали всегда особенно громко самымъ глупымъ пьесамъ. Никакою сонатой Бетховена или Шопена онъ не вызывалъ такого восторга, какъ какою-нибудь безумною тарантелой, которую онъ уже давно переложилъ для своихъ удивительныхъ пальцевъ и которой теперь стыдился. Въ Бостон онъ вычеркнулъ изъ программы эту опротиввшую ему пьесу. Публика осталась холодна, а его уже избалованные нервы такъ настойчиво требовали оглушительнаго грома аплодисментовъ, что онъ сверхъ программы сыгралъ эту избитую, утомительную тарантелу,— онъ, такъ презиравшій прежде свои артистическіе тріумфы!

——

Стройныя лиліи съ золотыми сердечками въ глубокихъ блыхъ чашечкахъ стояли направо и налво у подъзда маленькаго Эрмитажа, куда опять перехала Наталья Алексадровна, какъ только зацвли розы. Былъ іюль. Ленскій назначилъ свой пріздъ на 15 іюля,— ‘посл обда съ первымъ поздомъ, который застану, но не безпокойся, если я запоздаю’,— писалъ онъ жен.

Не на станцію, нтъ, только до ршетки, окружающей паркъ, ршила Наташа пойти его встртить. Коля прыгалъ отъ нетерпнія. Наталья Александровна высчитывала время, вынула свои часы — они стоятъ. Она поспшила въ столовую, чтобы взглянуть на каминные часы, и увидла Колю, который, ставъ на кресло, переводилъ стрлку.

— Что ты длаешь?— воскликнула она смясь.

Мальчикъ громко вздохнулъ.

— Я поправляю часы, мама, я убжденъ, что они больны, они идутъ сегодня слишкомъ медленно!

Она расцловала его и обрадовалась, что разскажетъ сегодня Борису Колину продлку.

Чу!

Громкій звонокъ, пронзительный свистъ, поздъ пришелъ.

Она пошла за дочкой, на которую ради прізда отца надли прелестное блое платье, и съ двочкой на одной рук, ведя сына другою, вышла изъ дома. Какъ билось ея сердце! Она цловала крошечныя ручки малютки, чтобы подавить свое волненіе, и пристально разглядывала свою двочку. Найдетъ ли онъ ее хорошенькой?

У ограды парка она остановилась, смотритъ на дорогу, ждетъ, видитъ возвращающійся со станціи народъ. Сейчасъ онъ придетъ, но нтъ, пыльная улица пуста, насмшливо-игривый втерокъ замелъ слды послднихъ проходящихъ, нсколько засохшихъ липовыхъ цвтковъ упало съ деревьевъ,— онъ не пріхалъ.

Медленнымъ шагомъ вернулась она домой, Коля тяжело вздохнулъ.

— Я не понимаю этого, мамочка!— сказалъ онъ.

— Папа прідетъ съ слдующимъ поздомъ, онъ, вроятно,— опоздалъ на станцію!— утшила его мать.

Нсколько секундъ онъ шелъ молча около матери, потомъ быстро поднялъ голову и, устремивъ на нее свои серьезные, задумчивые дтскіе глазки, сказалъ:

— Мы бы не опоздали на поздъ, не правда ли, мамочка?

Еще разъ раздался звонокъ въ торжественной тишин, сильно забилось сердце Наташи… онъ и на этотъ разъ не пріхалъ.

Все тоскливе ходила она по пустымъ комнатамъ, въ которыя сквозь густую листву деревьевъ проникали лучи солнца. ‘Какъ можно хоть одинъ часъ оставаться дольше, чмъ надо, въ этомъ душномъ, пыльномъ Париж?’ — спрашивала она себя.

——

А въ это время Ленскій сидлъ съ товарищами у ‘Трехъ братьевъ’ за завтракомъ, начавшимся въ часъ и въ пять еще не кончившимся, за которымъ вс кричали и острили и только онъ одинъ молча сидлъ нахмурившись. Ему опротивло это акробатское существованіе, страшно опротивло, онъ стремился домой къ своей дорогой жен, но онъ замедлялъ часъ свиданья, на сколько могъ, у него сжималось въ горл отъ стыда при мысли показаться ей на глаза. Онъ зналъ, она не будетъ его спрашивать, но, все-таки…

——

Еще разъ станціонный звонокъ напрасно испугалъ мать и сына. Наступилъ вечеръ. Роскошный обдъ, приготовленный ради торжественнаго случая, былъ поданъ и принятъ почти нетронутымъ, Коля дергалъ безпрестанно мать за рукавъ и все настойчиве спрашивалъ:

— Отчего папа не детъ? Да отчего же онъ не детъ?

Маша уже давно лежала въ своей хорошенькой колыбели, Коля же упрямо отказывался идти спать, пока не прідетъ отецъ, усталый и капризный сновалъ онъ изъ одного угла гостиной въ другой и не хотлъ играть. Наконецъ, опустивъ головку на руки, онъ заснулъ надъ книжками съ картинками за своимъ дтскимъ столикомъ. Розы, поставленныя Наташей въ вазы, завяли, складки ея благо платья смялись. Еще разъ раздался звонокъ. Это послдній поздъ сегодня. Она не будила Коли,— зачмъ и этотъ разъ ему напрасно мучиться? Она тихо вышла изъ двери. Мсяцъ высоко свтилъ на неб, отъ земли поднимался срый, прозрачный туманъ, заволакивающій вс очертанія. Цвты лили необыкновенно сладкій ароматъ. Но зачмъ ручей рыдаетъ такъ громко, не можетъ онъ разв замолчать на минуту? Наташа жадно, напряженно слушала, зачмъ ея сердце стучитъ такъ громко, зачмъ ея воображеніе рисуетъ ей вещи, которыхъ нтъ, или… нтъ… нтъ, она слышитъ вздохъ, шаги, медленные, медленные… Кто бы это могъ быть? Такъ медленно не можетъ идти человкъ, возвращающійся посл долгаго, долгаго отсутствія къ жен и дтямъ. Это встникъ несчастія, не ршающійся сообщить свою печальную всть.

Въ это время изъ тни выступила на свтъ какая-то широкоплечая фигура.

— Борисъ!— воскликнула Наташа, не двигаясь съ мста. Дрожа всмъ тломъ, она стояла въ дверяхъ въ бломъ плать, между высокими блдными лиліями, какъ ангелъ передъ церковными дверями, въ которыя онъ хочетъ ввести гршника.

— Ты ли это, наконецъ?— прошептала она.

— Да! Я немного запоздалъ. Ты знаешь, товарищи… нельзя было ихъ обидть… таковъ ужь обычай!

Какъ грубъ былъ его голосъ, какъ быстро, мимоходомъ поцловалъ онъ ее!… Бредитъ она?

— Какъ поживаешь? Что дти?

Онъ вошелъ въ прихожую, недоврчиво глядя на свтъ.

Неужели этого человка она такъ безумно любила, этого нахмуреннаго, неуклюжаго человка въ неряшливомъ костюм, съ растрепанными волосами, съ страшно постарвшимъ лицомъ, обезображеннымъ какимъ-то новымъ выраженіемъ? Ея ноги отказывались служить, она схватилась за что-то и упала на стулъ.

— Какъ ты блдна, Наташа!— воскликнулъ онъ.— Ты нездорова?

— Нтъ… нтъ… н… я ждала тебя пять часовъ, я… я думала, что ты совсмъ ужь не найдешь дороги къ намъ.

Еще минуту онъ колебался, потомъ упалъ къ ея ногамъ и охватилъ ея колни обими руками. Онъ, не пролившій ни одной слезы при разставаніи, онъ отчаянно рыдалъ при свиданіи. Къ чему ложь, обманъ? Разв могъ бы хоть одинъ изъ товарищей задержать его, если бы онъ дйствительно хотлъ домой?

— О, Наташа, Наташа! Прости меня, мы вс боимся вернуться на небеса, привыкнувъ къ земл. Наташа! будь добра ко мн, не отпускай меня больше отъ себя!

Онъ нанесъ ей этими словами страшный ударъ, но пробудилъ и всю ея нжность.

Она наклонилась къ нему, погладила своею нжною, блою рукой его жесткіе волосы.

— Мой бдный геній!— нжно прошептала она.— Мой бдный, дорогой геній!

— Папа!— раздался радостный серебристый голосокъ.— Папа!— повторилъ онъ удивленно, испуганно. Коля подбжалъ къ отцу.

И если бы ему суждено было прожить тысячу лтъ, то и тогда онъ не забылъ бы, какъ онъ увидлъ отца, рыдающаго у ногъ матери, посл первой долгой разлуки.

Тогда онъ не понялъ, но поздне понялъ… понялъ даже слишкомъ хорошо. Какъ тяжела жизнь… какъ тяжела!

——

Это было на слдующее утро посл его возвращенія. Ленскій стоялъ въ своей комнат у окна и смотрлъ въ безмолвный садъ. Ручей, струившійся въ сторон отъ Эрмитажа почти съ такою силой, какъ маленькій водопадъ, передъ домомъ катился тихо, спокойно и задумчиво по чуть замтно понижающемуся руслу. Отъ воды вяло прохладой, кругомъ все было зелено, свже и цвтуще. А какая масса розъ всевозможныхъ цвтовъ выступала на этомъ мрачномъ темно-зеленомъ фон!

Легкіе шаги заскрипли на песк, Наталья Александровна показалась изъ тнистой липовой аллеи съ двочкой на рукахъ, Коля шелъ рядомъ съ ней и съ необыкновенно серьезнымъ видомъ несъ корзину съ земляникой, которую онъ, очевидно, помогалъ матери собирать. Нельзя было представить себ ничего прелестне этой молодой женщины, въ бломъ пеньюар съ розовою малюткой на рукахъ, съ открытою головой и голыми ручками и ножками, она подпрыгивала и подплясывала отъ удовольствія, увидвъ бабочку, она радостно вскрикнула и захлопала въ ладоши.

— А, ты ужь готовъ?— воскликнула Наташа, увидвъ мужа у окна.— Иди завтракать, я приказала накрыть въ саду.

Онъ поспшилъ внизъ, въ тни подъ втвями цвтущихъ липъ стоялъ столъ, покрытый блою скатертью, на которой замчательно эффектно выдлялось сочетаніе рзкихъ цвтовъ стариннаго пестраго руанскаго сервиза. Какъ вкусно, аппетитно было все: эта причудливой формы посуда съ горячими пирожками и хлбами, съ желтымъ масломъ между двухъ блестящихъ кусковъ льда, окорокъ ветчины съ прозрачнымъ саломъ, крутомъ тнь, прохлада, чудный ароматъ липъ и только кое-гд проскользнетъ сквозь чащу блестящій лучъ солнца.

Увидвъ отца, маленькая Маша запрыгала, чуть не выскользнула изъ рукъ матери и безъ сопротивленія позволила ему взять себя, цловать и ласкать. Въ то время, какъ отецъ держалъ ее на рукахъ, Коля ловилъ и прижималъ къ своимъ губамъ ея крошечную розовую ножку.

— Она прелестна, красавица! Неужели это вправду моя дочь? Неужели такое замчательно красивое созданіе можетъ быть дочерью такого гадкаго человка?— воскликнулъ онъ, смясь и цлуя безъ конца ея голыя плечики и особенно ямку на ея затылк.

— Она даже очень похожа на тебя, твоя красивая дочь,— пошутила Наташа,— больше, чмъ мальчикъ! Онъ обижается, когда я говорю это, и я бы тоже желала, чтобы это было наоборотъ!

Ленскій улыбнулся немного смущенно, пришла няня за ребенкомъ.

— Еще минуту,— сказалъ Ленскій, еще разъ подбрасывая малютку вверхъ къ ея величайшему удовольствію,— вотъ… только еще разъ поцлую ея глазки, ея шейку, ея милыя крошечныя ручки…— Няня уже держала ребенка на рукахъ, а онъ все еще оборачивался къ отцу.

Наталья Александровна занялась, между тмъ, самоваромъ, стоявшимъ на маленькомъ столик рядомъ съ большимъ столомъ. Прислуги по близости не было, Коля помогалъ матери наливать чай и съ серьезнымъ выраженіемъ лица ждалъ, когда мать довритъ ему отцовскую чашку. Осторожно, точно въ рукахъ у него святыня, донесъ онъ ее до отца. Наташа сла противъ мужа и намазала ему буттербродъ. Онъ смотрлъ на нее умиленнымъ взглядомъ.

— Вы вс слишкомъ добры ко мн, — прошепталъ онъ и потомъ нжно прибавилъ:— Или я во время отсутствія забылъ, какъ ты хороша, или ты дйствительно еще больше похорошла.

Какъ неловко это вышло, онъ хотлъ сказать ей что-нибудь пріятное, но ему не удалось, онъ самъ это чувствовалъ. Шаловливою улыбкой сверкнули ея задумчивые глаза, какой-то отвтъ готовъ былъ ворваться съ языка, но она сжала губы, точно испугавшись, что мужъ ея обидится на то, что она хотла сказать, и начала надвать Кол на шею салфетку.

Черезъ минуту Ленскій опять началъ:

— Какъ хорошо у меня дома! Ахъ, Наташа, какъ могъ я такъ долго обходиться безъ всего этого, какъ могъ я такъ долго существовать безъ тебя!

— Если ты искренно радуешься твоему возвращенію, то не будемъ говорить больше о твоемъ отсутствіи, — замтила Наташа нжно и потомъ смущенно замолчала и покраснла до корней волосъ.

Завтракъ шелъ своимъ порядкомъ, изрдка Наташа съ Ленскимъ обмнивались замчаніями. Но разговоръ не клеился. Ужасное раздраженіе овладло артистомъ, прежде они болтали безъ умолку, а теперь… Что за фантазія говорить о погод, какъ будто онъ гость, котораго хозяйка обязана занимать и съ которымъ не о чемъ говорить, такъ какъ нтъ никакихъ общихъ интересовъ? Онъ вспомнилъ ея слова, сказанныя въ Виндзорскомъ отел передъ заключеніемъ контракта съ Моринскимъ: ‘чужимъ вернешься ты домой и чужимъ останешься съ той минуты въ немъ’.

Неужели она права была? Глупости! Она опять заразилась важностью отъ своей скучной родни, съ которой провела зиму, она виною этой натянутости въ ихъ отношеніяхъ, а не онъ.

— Ты такъ чопорна и церемонна, Наташа,— неожиданно замтилъ онъ съ раздраженіемъ,— ты опять усвоила себ ужасныя аристократическія манеры.

— Какъ можешь ты говорить такія глупости?— отвтила она, принужденно смясь.

— Ахъ, мн не до смху,— проворчалъ онъ и потомъ безъ всякаго основанія, только чтобы заглушить внутреннее недовольство, воскликнулъ:— Мн тяжело это, я не могу этого видть, не могу выносить.

Онъ съ раздраженіемъ отодвинулъ свою чашку.

— Борисъ!— остановила его Наташа,— мой бдный, невмняемый, дорогой геній!

Она взглянула на него при этомъ такъ лукаво, что отъ его раздраженія не осталось и слда. Онъ протянулъ ей черезъ столъ об руки, она подала ему свои, онъ наклонился немного впередъ, чтобы поцловать ихъ, вдругъ по песку зашуршали чьи-то легкіе шаги. Наташа покраснла и быстрымъ, почти испуганнымъ движеніемъ вырвала свои руки. Онъ недовольно сдвинулъ брови,— кого она сконфузилась?

Молодая женщина въ элегантномъ, отдланомъ валансьеномъ утреннемъ туалет, безъ шляпы, съ желтымъ зонтикомъ въ рукахъ, подошла къ молодымъ супругамъ. Она напоминала Наташу, но была ниже, худе и черты ея красиваго лица были грубе.

Ленскій узналъ сестру жены, ‘княгиню’ Елагину, женщину въ высшей степени антипатичную ему, хотя до сихъ поръ онъ только мелькомъ видалъ ее, и то до своей женитьбы. Добрые друзья передали ему, что женитьбу его на ея сестр она назвала ‘une chose absurde’. Жена богатаго, замчательно неспособнаго дипломата, во время десятилтняго пребыванія за границей она усвоила себ вс самые невозможные аристократическіе предразсудки и называлась ‘княгиней’, хотя у мужа ея не было никакого титула.

Ко всмъ этимъ западно-европейскимъ гримасамъ примшивалась частица полуазіатскаго преувеличиванія, отчего она длалась еще грубе и безтактне. Несмотря на свое хвастливое княжество, она никогда не могла вполн понять оттнковъ иностранныхъ свтскихъ обычаевъ и безпрестанно ошибалась въ выбор знакомыхъ. Впрочемъ, при всхъ своихъ недостаткахъ и фокусахъ, она была добра до глупости и гостепріимна до расточительности.

— Такъ рано, Варя… вотъ неожиданность!— воскликнула Наташа, стараясь не дать ей замтить, какъ несвоевремененъ ея приходъ именно въ эту минуту.— Это очень мило. Я должна представить теб моего мужа!

— Мы уже знакомы, то-есть я надюсь, что Борисъ Николаевичъ помнитъ меня… мы видлись разъ въ Петербург, у Олиныхъ. Во всякомъ случа, я очень рада возобновить знакомство!— замтила Елагина, протягивая артисту маленькую, полную ручку въ шведской перчатк. Она говорила горловымъ хриплымъ голосомъ, все лицо ея, какъ замтилъ Ленскій, было разрисовано.

— Какъ поживаешь, Николай?— обратилась она къ Кол, ласково погладивъ его по голов.— Поздоровайся же, или я также въ немилости у тебя, какъ моя Анна? Увряю тебя, что я не причемъ, если она болтаетъ вздоръ. Подумайте только, Борисъ Николаевичъ, онъ поколотилъ вчера мою дочь Анну за то, что она смла утверждать, что князь выше генія. Даже царь не выше генія, говорилъ онъ, геній стоитъ сейчасъ же посл Бога, и такъ какъ она не соглашалась, то онъ побилъ ее, и по дломъ.

Елагина засмялась, Ленскій невольно засмялся тоже и замтилъ наставительнымъ тономъ сыну, спрятавшемуся, между тмъ, за мать:

— Мальчикъ не долженъ бить двочку,— это не годится!

— Но зачмъ говоритъ она такія глупости?— оправдывался маленькій Коля, нахмуривъ лобъ.— Я не могу этого выносить и потомъ она больше меня вотъ насколько…— онъ показалъ рукой, насколько она больше его.

— Она его тоже порядочно поцарапала, въ обиду себя не дала,— вступилась Варвара Александровна, садясь и закрывая зонтъ.— Но перейдемте къ чему-нибудь боле интересному,— продолжала она.— Мы мысленно слдили за вами по всмъ пунктамъ вашего американскаго тріумфальнаго шествія, Борисъ Николаевичъ. Газеты руководили нами. Я надюсь, что мы часто будемъ видть васъ, Наташа можетъ вамъ сказать, какъ хорошо принятъ у насъ въ дом всякій артистъ… и… гм… когда онъ, къ тому же, еще родственникъ… A propos, вы не можете сегодня обдать съ нами? Мы совсмъ entre nous, только Лиза, княгиня Црини, эксцентричная венгерка, Марина Лёвенскіольдъ, ваша хорошая знакомая,— вдь, вы помните ее?— нсколько дипломатовъ и т. д., и мы скучаемъ, какъ только могутъ скучать gens du monde прожившіе десять дней подъ одною кровлей. Наташа можетъ разсказать вамъ, какъ мы скучаемъ… Помилуйте, все люди одного круга, наизусть знающіе другъ друга! И глупости же мы длаемъ, ха… ха… ха!… Съ отчаянія устроили вчера въ зал скачки и Артуръ де-Блинкуръ на препятствіи вывихнулъ себ ногу и лежитъ сегодня на кушетк, дамы ухаживаютъ за нимъ. Мы вс жаждемъ новаго элемента… on vous attend comme le Messie… Борисъ Николаевичъ! не правда ли, вы придете? Мы обдаемъ въ восемь часовъ.

Въ то время, какъ она самодовольно трещала все это скороговоркой, Ленскій испытывалъ такое чувство, будто кто-нибудь скребетъ ножомъ по фарфору. ‘Зачмъ она выворачиваетъ такъ глаза, когда говоритъ? Вдь, они не будутъ лучше отъ того, что такъ часто видны желтые блки’,— думалъ онъ, громко же замтилъ:

— Думаете вы разв, что я лучше развлеку васъ, чмъ изобртенныя вами скачки?

— Ха, ха, ха!— засмялась она.— Это очень мило сказано, надо разсказать Марин Лёвенскіольдъ, она бредитъ вами… Не правда ли, вы придете?

— Нтъ, я не приду,— рзко отвтилъ онъ.— Я чувствую себя неспособнымъ развеселить дюжину скучающихъ gens du monde.

— Ну, какъ хотите,— сказала Елагина, пожавъ плечами.— Постарайся уговорить его передъ вечеромъ, Наташа, и приди или пришли мн сказать. Мн надо домой, мы собираемся хать кататься верхомъ. До свиданія! Дай же руку, Коля, и приходи къ намъ завтракать, Анна будетъ рада, угоститъ тебя земляникой со сливками. До свиданія!

Съ этими словами она удалилась. Ленскій смотрлъ нсколько секундъ мрачно, потомъ ударилъ кулакомъ по столу такъ, что посуда зазвенла.

— Откуда, какъ снгъ на голову, свалилась эта дура?— спросилъ онъ.

— Она живетъ въ замк,— отвтила Наташа,— она сняла его на лто.

— Да?— проворчалъ Ленскій,— ну, такъ, если бы я зналъ это, я не подумалъ бы прізжать сюда.

— Но я писала теб объ этомъ.

— Ни слова.

— Какъ же, въ нсколькихъ письмахъ, у тебя недоставало даже времени ихъ читать.

Вмсто того, чтобы отвтить что-нибудь на это непріятное замчаніе, Ленскій воскликнулъ съ возростающею злостью:

— О! теперь я понимаю перемну, происшедшую въ теб. Она отвратительна, твоя сестра. За кого она принимаетъ меня, что говоритъ со мной такимъ тономъ?

— Я не виновата въ ея безтактности,— мягко и съ упрекомъ отвтила Наташа.

— Ахъ, ты находишься подъ вліяніемъ твоей родни, этихъ глупыхъ, тупыхъ людей!— крикнулъ онъ, красный отъ злости.— Ты снисходительна ко мн, да, это подходящее слово, снисходительна! Зачмъ же ты испугалась, когда увидла эту глупую трещетку? Стыдишься ты разв передъ ней нашей любви?

— Нашей любви!— повторила Наташа надломленнымъ голосомъ, какъ-то особенно выговаривая слово ‘нашей’.

Онъ не обратилъ вниманія на грустный тонъ ея голоса и ни разу не взглянулъ на нее. Вдругъ онъ почувствовалъ нжное прикосновеніе мягкой дтской ручки, маленькій Коля подошелъ къ отцу и робко, жалобнымъ голосомъ шепнулъ ему:

— Папочка! мама плачетъ.

Ленскій поднялъ глаза и испугался. Наташа употребляла вс свои силы, чтобы улыбкой закончить эту непріятную сцену, но ея разстроенные нервы не выдержали, она судорожно зарыдала.

— Наташа! Мой ангелъ, голубка!

Онъ не могъ видть ни одной плачущей женщины, особенно жены, которую любилъ. Онъ вскочилъ, обнялъ ее и покрылъ поцлуями ея глаза, губы и все лицо.

— Не мучайся, дорогая моя, ты слишкомъ, слишкомъ добра ко мн, ты ангелъ! Какъ можешь ты жить съ такимъ невжей, какъ я?… Мы не подходимъ другъ къ другу, Наташа?

— Борисъ! ты говоришь это серьезно?

— Да, серьезно,— мрачно отвтилъ онъ.— Лучше, въ тысячу разъ было бы лучше, если бы мы не встрчались съ тобой! Ты такъ хороша, такъ добра, и я такъ безумно люблю тебя, но я ужасный, отвратительный человкъ, я не могу всегда владть собой… я не могу!… Я замучаю тебя до смерти, моя бдная Наташа!

И онъ не переставалъ ее ласкать и цловать.

Она подняла голову съ его плеча и, съ безконечною любовью смотря на него еще блестящими отъ слезъ глазами, сказала:

— Что же изъ этого? Если ты и убьешь меня, я, все-таки, счастлива, что встртилась съ тобой. Я не помняюсь ни съ одною женщиной на свт,— слышишь ты?— ни съ одною! И вспомни о томъ, что я сказала теб сегодня, когда поцлуешь меня въ послдній разъ въ гробу!

III.

Ленскій, какъ ни старался, никакъ не могъ попасть дома въ свою прежнюю колею. Какъ и въ прошломъ году, только ясне, мучительне ощущалъ онъ въ себ чувство возростающей неудовлетворенности. Онъ не могъ спокойно сидть на одномъ мст, точно постоянно искалъ чего-то и не могъ найти. Тщетно старался онъ обмануть самого себя, дло было въ томъ, что дома онъ скучалъ. Еще дня два онъ угрюмо сторонился отъ общества, но посл того, какъ зять сдлалъ ему визитъ и въ самой вжливой форм повторилъ приглашеніе Варвары Александровны, посл того, какъ гостившія въ замк дамы явились въ Эрмитажъ и устроили ему овацію, и особенно, когда онъ пресытился поэтически-однообразною жизнью въ Эрмитаж,— на вопросъ Наташи, сдланный ею шутя, съ цлью избавить его отъ собственнаго упрямства, намренъ ли онъ продолжать разыгрывать роль медвдя, онъ отвтилъ: ‘нтъ!’

Съ этихъ поръ онъ проводилъ почти каждый вечеръ въ замк. Сначала Наташа обрадовалась тому, что онъ нашелъ себ развлеченіе, но скоро вечера въ замк обратились для нея въ мученіе. Ужасная перемна, происшедшая въ немъ во время продолжительной разлуки съ семьей, — перемна, предвиднная Наташей и, все-таки, испугавшая ее при его возвращеніи, какъ нчто совершенно неожиданное, никогда не выступала ярче, чмъ на этихъ вечерахъ въ замк. Если, благодаря вліянію молодой жены и особенно благодаря желанію угождать ей во всемъ, онъ въ первые годы женитьбы съ невроятною быстротой научился держать себя въ обществ не какъ геній, а какъ всякій образованный, хорошо воспитанный человкъ, то во время своей скитальческой жизни онъ позабылъ это или, врне, это ему надоло. Теперь въ гостиной онъ исключительно или игралъ, или выслушивалъ восторги дамъ. Постоянное опьянніе иміамомъ, гд, какъ и когда бы то ни было, сдлалось для него потребностью. Все въ немъ одичало, даже его искусство.

Рядомъ съ любовью къ труднымъ чисто-техническимъ фокусамъ въ его игр появилось много музыкальныхъ вольностей, чаще чмъ когда-либо онъ приходилъ въ бурное настроеніе и требовалъ отъ своей бдной скрипки того, чего она не могла дать, и тогда она рычала и стонала, точно въ адскихъ мукахъ, если прежде онъ сожаллъ о томъ, что не всегда можетъ владть собой, то теперь онъ хвастался этимъ. Это сдлалось его особенностью, отличающею его отъ всхъ современныхъ виртуозовъ. Не было сомннія, что, несмотря на вкравшуюся небрежность, увлекательность его игры развилась сильне, чмъ прежде. Особенно на женскую половину слушателей она производила просто унизительное очарованіе. Его тріумфы въ гостиной замка доказывали это. Онъ пользовался своимъ положеніемъ. Хотя ему самому было бы скучно провести цлый вечеръ безъ музыки съ свтскими людьми, далекими отъ его внутреннихъ интересовъ, онъ, все-таки, иногда до невжливости заставлялъ себя просить, прежде чмъ бралъ въ руки скрипку. Случалось, что онъ дожидался, чтобы какая-нибудь особенно безумная поклонница подала ему его скрипку на колняхъ. Одна изъ присутствующихъ дамъ садилась тогда за рояль, чтобы акомпанировать ему, другія группировались какъ можно ближе вокругъ него, стараясь принять позы, выражающія самый безумный восторгъ. Онъ чувствовалъ во время игры ихъ страстные взоры, обращенные къ нему, видлъ ихъ хорошенькія склоненныя головки, кровь приливала ему къ голов и онъ не помнилъ себя. Но и он тоже не помнили себя. Если въ отношеніяхъ свтскихъ дамъ, бывавшихъ у него въ дом въ Германіи, кром восхищенія его искусствомъ, проглядывала доля покровительства, то теперь эти красавицы ухаживали за нимъ, какъ рабыни, домогающіяся его милости. Когда онъ кончалъ, он не знали, какимъ безумствомъ превзойти другъ друга, чтобы выразить свой восторгъ. А въ то время, какъ он, опьяненныя музыкой, толпились вокругъ артиста, выпрашивая у него автографы или локоны, или выбирая изъ пепельницъ его окурки сигаръ, чтобы сохранить ихъ на память, Елагина разсказывала въ сосдней комнат какому-нибудь новому гостю романъ сестры, заканчивая каждый разъ словами: ‘Бдная сестра… у нея было столько поклонниковъ! Вдь, вы знаете, что она отказала князю Друбецкому. Мы были въ отчаяніи, когда узнали объ ея помолвк съ Ленскимъ. Правда, онъ великій геній!’

И она глубоко вздыхала.

Наталья Александровна стояла одна на террас, выходящей изъ залы. Она была рада, когда оставалась одна, когда никто не подходилъ къ ней и не спрашивалъ, не болитъ ли у нея голова, или не случилось ли съ ней чего-нибудь. Случилось ли съ ней что-нибудь! Ни одинъ человкъ не могъ понять, какъ она страдала, не было ни одного человческаго утшенія, которое она не приняла бы за оскорбленіе, какъ бы деликатно оно ни было предложено. Какъ ничтожны были уколы, раздражавшіе ее въ Германіи, въ сравненіи съ этою мукой! Вокругъ нея разстилалась душная лтняя ночь, черныя тни деревьевъ ложились при лунномъ свт на сроватозеленыя поляны, на которыхъ не сверкало ли одной капли росы.

Изъ дома разнесся въ тишин громкій, рзкій смхъ. Наташа взглянула въ окно залы. Ленскій сидлъ тамъ въ кругу дамъ. Разгоряченный утомительными пьесами, онъ вытиралъ потъ на лбу и на ше. Онъ разсказывалъ что-то, чего Наташа не могла разслышать, но что, очевидно, казалось ему очень смшнымъ и шокировало его дамъ, выказывавшихъ комически-преувеличенное негодованіе. Смущенная улыбка показалась на его губахъ, онъ схватилъ руку дамы, сидвшей ближе всхъ къ нему, заискивающе похлопалъ ее и поднесъ къ губамъ. Онъ имлъ манеру такъ извиняться, когда говорилъ что нибудь очень неприличное.

Наташа отступила въ тнь. Отчаяніе, смшанное съ отвращеніемъ, овладло ею. Съ тупою, почти физическою болью она почувствовала то, въ чемъ сама не хотла себ дать яснаго отчета, чего ни за что не хотла назвать по имени — ревность!

——

Вс дурныя стороны его натуры всплыли вверхъ, какъ въ поток, который, высоко поднявшись отъ страшной бури, пнясь и клокоча, мечется въ своемъ русл, не находя себ покоя и мста. Иногда онъ приглашалъ гостей изъ Парижа, иногда гости прізжали безъ приглашенія, они бывали большею частью только за завтракомъ, но Наталья Александровна и въ это короткое время успвала придти отъ нихъ въ ужасъ, это были уже не т второстепенные артисты, которыхъ приглашала Наташа въ прошломъ году въ Эрмитажъ, нтъ… Ленскій дошелъ до того положенія, когда артистъ терпитъ вокругъ себя только льстецовъ и дураковъ. И что за ужасные, незнакомые ни съ какими общепринятыми формами вжливости, люди окружали его иногда! Мужчины оставались только за завтракомъ и Наташа употребляла вс силы, чтобы скрыть отвращеніе, возбуждаемое въ ней манерами и выраженіями этой толпы, даже отъ мужа, но онъ съ своею проницательностью угадывалъ ея чувства. Вначал онъ старался щадить ее, удерживалъ при ней разговоръ въ границахъ приличія. Но въ одинъ прекрасный день это надоло ему, вино ли ударило ему въ голову, раздражила ли его какая-нибудь тайная досада, но онъ почувствовалъ потребность сбросить съ себя цпи условныхъ приличій. Едва онъ показалъ примръ беззастнчивой свободы рчей, вс остальные мужчины послдовали за нимъ, они смялись, шутили, не обращая на Наташу ни малйшаго вниманія, держали себя какъ въ холостой компаніи, когда оди возбуждены виномъ, и Ленскій превосходилъ ихъ всхъ. Отъ времени до времени онъ сердито взглядывалъ на Наташу, какъ бы досадуя, зачмъ представляется она такою скромницей, зачмъ жеманится такъ. Для замужней жерщины ея лтъ это смшно, ничто иное, какъ гримасы и аффектація. За дессертомъ она не могла больше выдержать, встала изъ-за стола и заперлась въ своей комнат. Она чувствовала себя дурно, готова была упасть въ обморокъ. Какъ мучило его потомъ воспоминаніе объ этой грубости, она никогда не узнала. Онъ былъ слишкомъ гордъ, чтобы дать ей это замтить, напротивъ, когда онъ встртился съ ней посл этой сцены, онъ держалъ себя такъ, какъ будто бы онъ долженъ былъ простить ей капризъ. Съ этихъ поръ Наталья Александровна не появлялась на эти завтраки, но издали до нея доносился звонъ стакановъ, громкій смхъ. Она зажимала уши и закусывала губы.

——

При всемъ этомъ, онъ съ каждымъ днемъ длался мрачне и недовольне. Сначала его занимали тріумфы въ замк, но мало-по-малу они надоли ему, онъ находилъ все это глупымъ, безсмысленнымъ. Его положеніе среди исключительно свтскихъ людей злило его. Въ то время, какъ дамы чуть не бросались ему на шею, на лицахъ мужчинъ онъ замчалъ улыбку, раздражавшую его. Если съ аристократками еще въ начал своей карьеры онъ чувствовалъ себя son aise, то, напротивъ, съ мужчинами этого круга онъ до конца жизни не могъ научиться, какъ держать себя. Ихъ отношенія къ нему всегда раздражали его. Правда, они относились къ нему съ изысканною любезностью, но никогда не обращались какъ съ равнымъ, были всегда слишкомъ вжливы съ нимъ. Если онъ входилъ въ курильную комнату, гд они, заложивъ руки въ карманы, съ папиросами въ зубахъ, толковали о политик, лошадяхъ или женщинахъ, то разговоръ сейчасъ же принималъ боле сдержанный характеръ. Какъ только онъ открывалъ ротъ, вс остальные слушали его въ торжественномъ молчаніи, потомъ кто-нибудь выдлялся изъ группы, отходилъ съ нимъ въ сторону и старался завести разговоръ о музык. Онъ стснялъ ихъ, они стсняли его. Прежде онъ относился къ этому по-философски, но за послднее время его обидчивость усилилась. Въ послдніе мсяцы, которые онъ провелъ перезжая изъ города въ городъ, пожиная лавры, окруженный артистами исключительно втораго и третьяго разряда, онъ постепенно привыкъ сознавать себя центромъ общества. Здсь же, несмотря на безумное поклоненіе женщинъ, онъ очень скоро понялъ, какую собственно ничтожную роль играетъ онъ на свт, хотя и доставляетъ своимъ искусствомъ наслажденіе столькимъ людямъ. Съ русскими онъ, все-таки, чувствовалъ лучше себя, но иногда прізжали въ замокъ иностранные дипломаты, снисходительные комплименты этихъ господъ выводили его изъ себя. Чмъ былъ онъ, въ самомъ дл, въ глазахъ этихъ глупыхъ людей?— спрашивалъ онъ себя. Акробатомъ высшаго сорта, человкомъ, существующимъ только для ихъ развлеченія. Какъ будто бы музыка не выше всхъ искусствъ и искусство не въ десять разъ святе, божественне политическихъ длъ этихъ господъ дипломатовъ! ‘Искусство одно вчно на земл, я одинъ безсмертенъ изъ всхъ васъ’,— говорилъ онъ себ. Но затмъ являлся вопросъ: ‘Да безсмертенъ ли я? Что сдлалъ я до сихъ поръ, чтобы заслужить безсмертіе артиста?’

Хорошо онъ чувствовалъ себя только въ т дни, когда мужчины отправлялись на охоту, и онъ съ красивымъ художникомъ,испанцемъ съ деревянною ногой, оставался одинъ въ кругу десяти, двнадцати дамъ, хотя и тутъ его раздражало его исключительное положеніе.

——

Самою красивой изъ его поклонницъ въ замк, быстро завоевавшею себ его особенное расположеніе, была графиня Марина Левенскіольдъ. Какъ было сказано выше, она была полька, замужемъ за иностраннымъ дипломатомъ, съ которымъ разошлась. Она была, конечно, идеалисткой, какъ почти вс женщины, соскользнувшія съ прямаго пути, и была замчательно музыкальна. Самымъ пикантнымъ въ ней было то, что, несмотря на жизнь врозь съ мужемъ, котораго, впрочемъ, вс ненавидли, и несмотря на ея страшное кокетство, про нее нельзя было ничего сказать, что бы серьезно повредило ея репутаціи. Можетъ быть, именно эта-то гордая безупречность и привлекала къ ней Ленскаго. Она была красива, нравилась ему и потомъ… отчего это говорятъ, что эта маленькая полька непобдима? Ему непреодолимо захотлось попробовать.

——

Въ числ гостей въ замк находился и прежній Наташинъ поклонникъ, графъ Левъ Пахотинъ. Трогательно-врный своему старому чувству, онъ при каждомъ удобномъ случа старался выказать Наташ свое почтительное поклоненіе. Все еще красивый мужчина, онъ былъ богатъ, перемнилъ военную службу на дипломатическую, занималъ уже видное положеніе и все еще не былъ женатъ. Наташ было крайне непріятно, что ей какъ разъ при немъ приходится играть такую унизительную роль. Иногда она чувствовала на себ грустный взглядъ его добрыхъ синихъ глазъ, полныхъ сожалнія. Вся гордость ея возмущалась тогда, она употребляла вс силы, чтобы не дать ничего замтить, и была опять прежнею обворожительною, недоступною Наташей Ассановой.

——

Въ половин августа, въ жаркій вечеръ, въ замк собралось необыкновенно блестящее и многочисленное общество. Мужчины и дамы сидли группами въ громадномъ салон, въ которомъ ширмы и роскошныя растенія образовали множество уютныхъ уголковъ, болтали, смялись, кокетничали, ли фрукты, подаваемые лакеями съ торжественнымъ видомъ и въ блестящихъ ливреяхъ.

Наташа сознавала, что въ этотъ вечеръ она особенно интересна, Пахотинъ почти не отходилъ отъ нея. Она замтила, что поведеніе графа раздражало Ленскаго, что онъ не разъ безпокойно взглядывалъ въ ея сторону, и радовалась этому, она сдлалась еще любезне съ Пахотинымъ. Вдругъ она замтила, что Ленскій вышелъ изъ залы, съ инстинктивною ревностью глаза ея искали графиню Левенскіольдъ. Ея тоже не было. Кровь закипла въ жилахъ Наташи, Пахотинъ показался ей вдругъ скучнымъ и навязчивымъ, и она поспшила избавиться отъ него.

— Будьте любезны, добудьте мн еще мороженаго, графъ!— попросила она.

Онъ повиновался съ большою готовностью. Едва онъ отошелъ отъ нея, она вышла изъ залы на террасу. Тамъ никого не было, но въ парк, не очень далеко, не дальше, чмъ дама можетъ позволить себ въ прелестный лтній вечеръ выйти въ садъ въ обществ кавалера, она замтила дв фигуры — мужа и графиню. Какая-то неестественная сила влекла ее къ нимъ, чтобы какъ-нибудь прервать ихъ бесду, она сдлала уже шагъ впередъ, но потомъ остановилась, красня передъ самой собою. Неужели она дошла до того, что способна сдлать такой унизительный поступокъ? Она точно приросла къ мсту. Замченныя ею въ парк фигуры тоже не двигались. Она видла, какъ Ленскій топнулъ ногой и закинулъ назадъ голову, она знала это деспотическое, рзкое движеніе. Потомъ ей показалось, что она разслышала слова: ‘pas de sens commun — enfantillages!’ Сердце ея громко застучало, она повернулась и вошла въ залу, вскор посл этого и Ленскій присоединился къ остальнымъ гостямъ, и графиня Левенскіольдъ. Отъ Наташи не ускользнуло, что они вошли въ залу черезъ разныя двери. Графиня была страшно блдна, губы ея лихорадочно горли, на лиц же Ленскаго незамтно было никакихъ слдовъ волненія,онъ былъ даже любезне, чмъ обыкновенно, былъ милъ со всми дамами и безъ особенныхъ упрашиваній взялъ въ руки скрипку.

Въ то время, какъ онъ игралъ, онъ стоялъ, обернувшись въ сторону графини Левенскіольдъ, и извлекалъ въ этотъ вечеръ изъ своей скрипки такіе хватающіе за душу, сладостные звуки, что самые серьезные мужчины вмст съ женщинами преклонились предъ его искусствомъ. Во время его игры съ нервною графиней сдлалась истерика и она ушла изъ комнаты. Немного спустя Наташа съ Ленскимъ шла черезъ паркъ домой. По обимъ сторонамъ дорожки, не которой они шли, росли частые кустарники, почти сплетаясь втвями надъ ихъ головами. Лунный свтъ проникалъ сквозь втви, и тнь листьевъ, точно кружева, ложилась на желтомъ песк. Страшно удушливая жара въ чащ деревьевъ затрудняла дыханіе.

Оба шли молча, гордо поднявъ голову, Наташа смотрла впередъ, его же взглядъ все чаще и чаще останавливался на ней. Согласно господствующему въ замк обыкновенію, на ней былъ роскошный туалетъ и вслдствіе жары она спустила съ своихъ открытыхъ плечъ блую, вышитую золотомъ накидку. Лунный свтъ падалъ на ея фигуру, на отвернувшуюся въ сторону головку. Напрасно старался онъ заглянуть ей въ глаза, очертаніе щеки, подбородка и шеи видлъ онъ, и какъ красиво это было! Еще ни разу со времени его возвращенія она такъ не нравилась ему. Стоило ли смотрть на какую-нибудь другую женщину рядомъ съ этой? Поддаваясь внезапному, смшанному съ раскаяніемъ возбужденію, онъ привлекъ ее къ себ и прикоснулся губами къ ея плечу. Но она освободилась отъ его объятій, несмотря на его нкоторую настойчивость. Его руки опустились, но взгляда онъ не могъ оторвать отъ нея. Какъ высоко держала она голову, какое презрительное высокомріе выражалъ ея маленькій ротикъ! Ему вспомнился Пахотинъ, склонившійся надъ ея кресломъ, униженно вымаливающій какого-нибудь ничтожнаго знака ея расположенія.

‘Кто знаетъ, можетъ быть, она сожалетъ…’ — думалъ онъ, и страшная злоба защемила его сердце.

——

Дня черезъ три посл этой сцены,— три дня, въ теченіе которыхъ Ленскій и Наташа, въ обоюдномъ раздраженіи, не сказали другъ съ другомъ ни слова,— Ленскій сообщилъ жен, что ему необходимо хать въ этотъ день въ Парижъ, чтобы переговорить съ Флоксландомъ объ изданіи новаго произведенія, кстати, онъ хотлъ воспользоваться случаемъ, чтобы послушать новую оперу Гуно, поэтому онъ не можетъ вернуться домой раньше слдующаго дня съ пятичасовымъ поздомъ. Все это онъ сказалъ угрюмымъ тономъ и, не поцловавши ее на прощанье, ушелъ на станцію.

Она думала уже, что онъ далеко, когда онъ опять вернулся.

— Забылъ ты что-нибудь?— спросила Наташа.

— Да, я собственно хотлъ спросить тебя, не надо ли теб, чего-нибудь въ Париж?… Тогда… если хочешь, подемъ со мной, вмст пойдемъ въ оперу… я подожду, пожалуй, до слдующаго позда, чтобы ты успла одться.

Если бы онъ сказалъ это ласково, но онъ говорилъ грубо, рзко, какъ будто ему дла нтъ до этого. Онъ слишкомъ оскорблялъ ее въ послднее время для того, чтобы она сейчасъ же снизошла на его первую попытку къ примиренію.

— Благодарю тебя,— холодно отвтила она,— теб будетъ гораздо веселе безъ меня.

Одну минуту онъ колебался, потомъ пожалъ плечами и ушелъ.

Какъ только онъ ушелъ, Наташа раскаялась въ своей глупости и упрямств. Правда, глупо и нехорошо было не помириться съ нимъ, разъ онъ при всей своей гордости сдлалъ къ этому первый шагъ. Ей хотлось плакать отъ злости на самоё себя. Настоящее дитя, которымъ она все еще была въ глубин сердца, она не могла перестать думать о томъ удовольствіи, котораго она себя лишила! Какъ весело было бы провести съ нимъ вдвоемъ цлый день въ Париж, обдать въ Caf Anglais наскоро и рано, чтобы не опоздать въ оперу, она бы сама заказала обдъ,— она такъ хорошо знала его любимыя кушанья, потомъ на другой день они вмст накупили бы всевозможныхъ изящныхъ бездлушекъ! Она помнила, какъ въ прошломъ году онъ былъ добръ и терпливъ, ходилъ съ нею по магазинамъ, она купила Кол игрушекъ, а двочк вязаное платьице… она и сейчасъ представляла себ это платьице… а вмсто всего этого… ахъ, какъ досадно! Часы тянулись необыкновенно медленно, она не выходила изъ дома и вечеромъ не пошла въ замокъ,— ничто не влекло ее туда. Когда Коля занялъ за обдомъ свое мсто противъ матери, то, развертывая салфетку, съ серьезнымъ видомъ замтилъ:

— Мама, сегодняшній день похожъ на тотъ, когда папа узжалъ въ Америку, только ты не такъ грустна, потому что знаешь, что онъ скоро вернется.

Наташа улыбнулась ребенку.

Черезъ минуту Коля заговорилъ опять:

— Мамочка, пойдемъ мы завтра встрчать папу?

Мать утвердительно кивнула головой. Коля задумчиво опустилъ голову на руку.

— Не опоздалъ бы только онъ опять на поздъ,— сказалъ онъ.

——

Наталья Александровна одна только имла право входить въ святилище Ленскаго, прикасаться къ его вещамъ и вытирать пыль на письменномъ стол. Съ замчательною аккуратностью она исполняла всегда эту обязанность, только въ послднее время она измнила любимой привычк.

Сейчасъ же посл своего возвращенія онъ долженъ замтить сегодня, что во время его отсутствія она думала о немъ.

Она была въ отличномъ расположеніи духа. Она не хотла больше сердиться за то, что онъ доставилъ ей столько тяжелыхъ часовъ. Ему самому, наврное, нелегко было. Онъ еще не вполн привыкъ дома, она знала, что ей снова придется покорять его себ посл долгаго отсутствія. При воспоминаніи о неприличныхъ выраженіяхъ, часто употребляемыхъ имъ теперь, и особенно въ обществ проходимцевъ, прізжавшихъ къ нему изъ Парижа, щеки ея заливались румянцемъ, но, вдь, онъ врядъ ли сознавалъ тогда, что говорилъ. Она напрасно разсердила его своею дтскою застнчивостью, великія натуры склонны къ преувеличиваніямъ, и ихъ надо принимать такими, каковы он есть, и не раздражать ихъ совершенно безполезными замчаніями.

Только при мысли о графини Левенскіольдъ ее охватывала непріятная дрожь. И вдругъ въ голов ея мелькнула мысль: зачмъ, собственно, онъ похалъ въ Парижъ? Но, почти смясь, она отвтила себ: ‘Разв могъ онъ задумать что-нибудь дурное, разъ онъ звалъ меня съ собой?’

Аккуратно поставивъ все на свое мсто на письменномъ стол, она вышла въ садъ, чтобы сорвать для него лучшія розы, оставшіяся еще въ саду. Тихо напвая одинъ изъ романсовъ, посвященныхъ ей, когда она была невстой, она отнесла въ его комнату вазу съ красивымъ букетомъ и поставила на письменный столъ. Вдругъ она увидла въ металлической пепельниц полусгорвшую бумажку, не замченную ею раньше. Она взяла бумажку, чтобы посмотрть, можно ли ее выбросить. Кровь остановилась въ ея жилахъ. Она прочла написанныя по-французски слова: ‘Мой хорошій… мой освободитель… погубилъ меня… разбилъ… Парижъ…’

Она едва устояла на ногахъ. ‘Отъ кого эти строки?… Не графини ли Левенскіольдъ это почеркъ?… Нтъ, нтъ, этого не можетъ быть… вдь, онъ звалъ меня съ собой… Да, онъ звалъ меня’. Она повторила это про себя десять разъ, тысячу разъ, чтобы прогнать отъ себя подозрніе, неотвязно шевелившееся въ ея голов. Она не могла поврить этому, не хотла врить. Графиня Левенскіольдъ даже не узжала, вдь, изъ замка.

Но какъ она ни старалась разсять это подозрніе, она не могла, тысяча ничтожныхъ обстоятельствъ подтверждали его.

Солнце ярко сврило на сапфирно-синихъ небесахъ, но Наташа не замчала этого,— безъ шляпы, безъ зонтика, бжала она прямо черезъ паркъ въ замокъ, она хотла удостовриться. Никого не было дома, дамы еще не возвращались съ прогулки.

— La princesse regrettera beaucoup,— замтилъ метръ д’отель, встртившій ее въ прихожей.— Можетъ быть, madame останется завтракать, сейчасъ поставятъ приборъ для madame.

Это былъ старый, лакей, котораго Наташа давно знала.

— Нтъ, я не могу остаться, я хотла только узнать о здоровьи графини Левенскіольдъ, у нея былъ очень нездоровый видъ,— пробормотала она.

— Графиня Левенскіольдъ?— удивленно спросилъ камердинеръ.— Ея уже нтъ здсь, бдная графиня еще третьяго дня вечеромъ совершенно неожиданно ухала. Меня поразилъ, какой у нея нездоровый видъ, значитъ, и вы, сударыня, замтили это?

Что пробормотала она въ отвтъ, она не помнила. Черезъ нсколько минутъ она бжала опять черезъ паркъ домой безъ шляпы, безъ зонтика. Солнце все такъ же ярко освщало землю съ сапфирно-синяго неба, но она не чувствовала, какъ печетъ солнце, не видла, какъ сине небо, для нея солнца не существовало, небеса были мрачны, ей казалось, что они медленно надвигаются на нее, давятъ ее своею тяжестью.

‘Вдь, онъ хотлъ взять меня съ собой,— повторяла она про себя, какъ будто бы въ этихъ словахъ было утшеніе,— да, онъ хотлъ меня взять съ собой…’ Тутъ вспомнилось ей смущенное, безпокойное выраженіе его лица, когда онъ въ послдній моментъ вернулся, чтобы предложить ей хать съ нимъ, ясно, что у него былъ припадокъ раскаянія. ‘Я могла помшать этому!’ — мрачно шептала она, дрожа всмъ тломъ отъ волненія и ужаса.

——

Въ это время Ленскій шелъ по Rue de la Paix, устремивъ впередъ мрачный взглядъ. Онъ не зналъ, почему онъ избралъ именно эту улицу, ему было безразлично, гд идти, ему надо было какъ-нибудь убить время. Его терзала страшная злость на самого себя и, въ то же время, мучило отвращеніе. Все то же самое… одна женщина, какъ другая… Единственная изъ всхъ, это его собственная… и онъ… онъ воспользовался первымъ удобнымъ случаемъ, чтобы нанести ей оскорбленіе.

Проходя мимо отеля, въ которомъ они жили въ прошломъ году, онъ ускорилъ шагъ. Въ витрин сверкнули великолпные брилліанты, онъ вошелъ. Онъ хотлъ купить что-нибудь Наташ, обрадовать ее. Онъ выбралъ хорошенькую брошку, отдланную смарагдами, ея любимыми каменьями.

Какъ только онъ вышелъ изъ магазина, ему представилось, что крошечный футляръ въ его карман давитъ, тянетъ внизу. Какъ смлъ онъ дерзнуть сдлать ей подарокъ въ эту минуту! Онъ схватилъ футляръ и бросилъ его на землю… въ бшенств, вн себя, наступилъ на него разъ, другой… Такъ!… Теперь легче стало… необходимо было излить какъ-нибудь свое бшенство.

——

Въ пять часовъ, когда онъ вернулся домой, онъ былъ спокойне. Что случилось, того ужь нельзя измнить, необходимо было позаботиться о томъ, чтобы окончательно не испортить себ будущности. Его обезпокоило, что Наташа не встртила его, но, впрочемъ, не особенно удивило, она все еще сердится на него. Надо, чтобы она перестала сердиться.

На его вопросъ: ‘гд барыня?’ — ему отвтили: ‘въ своей комнат’. Но что это значитъ? Въ комнат безпорядокъ, ящики выдвинуты, на столахъ и стульяхъ лежатъ груды блья, дтскихъ вещей, точно передъ отъздомъ. Онъ ничего не понималъ и только замтилъ, какъ при его вход она сильно вздрогнула, не оборачиваясь къ нему.

— Что ты длаешь, Наташа? Собираешься уже перезжать?— спросилъ онъ.

— Какъ видишь, — коротко отвтила она, не отрываясь отъ, своего занятія.

— Это хорошая мысль,— сказалъ онъ,— я самъ хотлъ теб предложить перехать отсюда. Но какъ это пришло теб въ голову?

Вмсто отвта, она пожала только плечами. Послдовала пауза. Онъ подошелъ къ ней ближе.

— Наташа,— серьезно заговорилъ онъ мягкимъ, нжнымъ голосомъ, глубоко проникавшимъ прежде въ ея сердце и который она слышала теперь въ первый разъ со времени его возвращенія изъ Америки,— Наташа, не думаешь ты разв, что мы хорошо бы поступили, заключивъ миръ?

Онъ хотлъ обнять ее, но она отшатнулась отъ него, тутъ она въ первый разъ повернула къ нему свое лицо. Онъ съ ужасомъ замтилъ, какой у нея былъ несчастный видъ. Губы были блдны, черты лица обострились, какъ у умирающей. Въ душ ея шевельнулось сомнніе, ея глаза искали его взгляда, безпокойство, надежда волновали ее. ‘Можетъ быть, я напрасно мучила, терзала себя,— подумала она,— онъ не могъ бы такъ говорить со мной, если бы…’

Дрожащими руками отперла она крошечный ящикъ и достала поду сожженное письмо, которое она не ршалась носить при себ. Она протянула Ленскому письмо. Онъ быстро измнился въ лиц.

— Какимъ образомъ попала къ теб въ руки эта глупая записка?— воскликнулъ онъ.

— Дло не въ этомъ,— отвтила она беззвучнымъ голосомъ и при этомъ покачнулась такъ, что должна была удержаться за кресло, чтобы не упасть.— Былъ ты… въ Париж… вмст… съ Левенскіольдъ… или нтъ?

Отчего онъ не могъ солгать? Онъ молчалъ.

Еще разъ взглянула она на него съ отчаяніемъ и мольбой. Онъ отвернулъ лицо.

Она громко вскрикнула, схватилась руками за волосы и безсильно опустилась въ кресло, потомъ блдною, дрожащею рукой указала ему на дверь.

Ленскій не двигался.

— Уйди!— строго произнесла она, рука ея уже не дрожала, вся фигура ея исполнилась величія и гордости.

Вмсто того, чтобы повиноваться ея приказанію, онъ опустился къ ея ногамъ и покрылъ поцлуями ея платье.

— Я виноватъ передъ тобой,— воскликнулъ онъ,— но если бы ты знала, какъ я сержусь на себя за это, какъ это мучаетъ меня, ты бы простила меня. Ты не будешь ревновать меня за, это, не стоитъ того, думаютъ часто не то, что длаютъ!— онъ нетерпливо пожалъ плечами.— Ты, все-таки, для меня единственная женщина на свт, клянусь, это не стоитъ того, чтобы ты такъ мучилась!

Онъ взялъ ея руку, но она отдернула ее.

— Оставь меня, — крикнула она,— между нами все кончено… иди!

Только тутъ понялъ онъ, насколько положеніе дла серьезно.

— Все кончено…— пробормоталъ онъ.— Что хочешь ты сказать?

— Что я не могу больше оставаться въ одномъ дом съ тобой, что я узжаю къ матери, что я хочу разводиться,— вотъ что я хочу сказать. Ожидалъ ты разв чего-нибудь другаго?

Онъ схватился рукой за лобъ.

— Разводиться… но это немыслимо!— воскликнулъ онъ.— Разводиться!… А дти?

Она вздрогнула.

— Да… дти,— грустно прошептала она глухимъ голосомъ,— дти!

И съ горькою улыбкой она поглядла на свои приготовленія къ отъзду, на сундукъ, на разложенныя вещи.

Онъ снова подошелъ къ ней.

— Ты видишь, что связь между нами не можетъ порваться,— сказалъ онъ.— Ты не можешь ухать.

— Нтъ,— произнесла она съ горечью.— Нтъ, я не могу ухать, даже этого утшенія не остается мн. Какъ мать твоихъ дтей, я вынуждена остаться въ твоемъ дом. И, все-таки, между нами все кончено… Иди!

——

Онъ ушелъ въ свой кабинетъ, едва онъ вошелъ въ него, имъ овладло чувство умиленія и тоски. Онъ замтилъ, что она была здсь, что она вытерла пыль, привела въ порядокъ его запущенный въ послднее время письменный столъ и убрала все такъ, какъ онъ любилъ. Онъ замтилъ вазу съ свжими розами. Она, очевидно, думала о немъ во время его отсутствія, хотла помириться съ нимъ, и въ то время, какъ она трудилась, гд-нибудь въ комнат она нашла несчастную записку. Все кончено! Нтъ, этого не можетъ быть! Ревность говоритъ въ ней, это пройдетъ. Ревность! если бы это дйствительно была ревность, но то, что онъ прочелъ въ ея чертахъ, было другое, то было почти отвращеніе. Что онъ надлалъ? Красивую молодую женщину онъ на восемь мсяцевъ оставилъ одну, а вернувшись, вмсто того, чтобы вознаградить ее любящимъ вниманіемъ за ея грустное, долгое одиночество, онъ передъ ея главами проводилъ цлые дни въ кругу обожательницъ и, наконецъ…

— Она чувствуетъ ко мн отвращеніе — и права!— шепталъ онъ.— Еслибъ она перенесла это, то она была бы жалкая женщина и я долженъ былъ бы ее презирать наравн съ другими… ее, мою гордую, чудную Наташу.

Онъ облокотился на столъ и опустилъ голову на руку.

Сумерки спускались въ комнату, окутывали мракомъ углы и заволакивали очертанія мебели, свтъ медленно угасалъ, только блыя розы блстли въ темнот.

Отворилась дверь, слуга доложилъ, что кушать подано. Ленскому показалось страннымъ, что сегодня онъ долженъ идти обдать, какъ и каждый день, онъ не могъ сть, но онъ не хотлъ, чтобы прислуга замтила что-нибудь, и отправился въ столовую. Придетъ ли она?— спрашивалъ онъ себя. Какъ могъ онъ надяться на это! Конечно, ея не было. Только Коля, въ ожиданіи, стоялъ около серебряной миски, блествшей на стол. Въ своей семь Ленскій всегда самъ разливалъ супъ. Коля поднялся на цыпочки и приподнялъ своимъ маленькимъ пальчикомъ одинъ край крышки. Онъ съ жадностью поднялъ носикъ и медленно вдохнулъ вкусный запахъ, причемъ съ видомъ знатока опустилъ ноздри и закрылъ глаза.

— Я ужь вижу, это раковый супъ, мой любимый супъ, папа!— воскликнулъ онъ, садясь на кресло съ подложенною для него подушкой.

Это была мелочь, но она кольнула Ленскаго въ сердце. Potage au bisque былъ также его любимымъ супомъ. Онъ взглянулъ на Наташино мсто. Ужасное смущеніе примшивалось къ его страданію, подъ какимъ-то предлогомъ онъ отослалъ стоявшаго у буфета лакея.

— Мама не придетъ?— обратился онъ къ мальчику, начавшему сть супъ.

— Нтъ! У мамы голова болитъ… бдная мама!

— Хочешь ты быть умнымъ мальчикомъ, Коля?

— Да, папа!

— Такъ отнеси тарелку супа мам… не пролей только… можетъ быть, мама скушаетъ нсколько ложекъ.

Съ серьезнымъ видомъ Коля исполнилъ свое порученіе. Ленскій отворилъ ему дверь столовой и смотрлъ, какъ онъ шелъ по слабоосвщенному корридору съ зеленымъ ковромъ. Какъ красиво и мило все это было: лампы въ старинныхъ резервуарахъ изъ cuivre poli, оленьи рога на стнахъ! И онъ могъ чувствовать себя нехорошо дома!

Между тмъ, вернулся Коля.

— Я оставилъ тамъ супъ,— разсказывалъ онъ отцу, стоявшему, прислушиваясь, у дверей,— но мама не стала его сть.

— Что длаетъ мама?

— Она держитъ сестрицу на колняхъ.

Во время обда, видя, что отецъ ничего не стъ, и Коля тоже лишился аппетита, сначала онъ заискивающимъ тономъ упрашивалъ отца:

— Папа! маленькій кусочекъ ты долженъ скушать, сегодня такой вкусный обдъ, сегодня за завтракомъ мы съ мамой заказывали обдъ и я припоминалъ вс твои любимыя кушанья, которыя она забыла. Она была такъ весела до головной боли, и боль-то головная у нея сдлалась отъ того, что она въ самый жаръ бгала по парку безъ шляпы. Съшь же что-нибудь, папа!

Ленскій все еще смотрлъ на незанятое мсто Наташи. Вдругъ онъ услыхалъ необыкновенное движеніе въ дом, бготню и суету. Онъ вскочилъ, вышелъ въ корридоръ и натолкнулся на горничную, выбжавшую съ растеряннымъ лицомъ изъ комнаты Наташи.

— Что такое? Барын хуже?— спросилъ онъ съ испугомъ.

— Нтъ, баринъ, но маленькая барышня заболла, вдругъ что-то сдлалось. Барыня приказала мн хать въ Шанси за докторомъ.

Одну секунду онъ простоялъ на мст, потомъ направился въ комнату больной двочки.

——

Болзнь ребенка была не заразительна, поэтому Колю не отдлили даже отъ больной, ему приказали только быть потише, что было излишнимъ, такъ какъ его живая дтская натура была и безъ того подавлена царствующимъ въ дом мрачнымъ настроеніемъ. Онъ тихонько подкрадывался къ двери, ручку которой съ трудомъ доставалъ, и шепотомъ спрашивалъ:

— Какъ здоровье сестрицы?

У бдной двочки оказалось воспаленіе легкихъ, докторъ не скрылъ отъ родителей, какъ мало надежды на выздоровленіе. Два дня и три ночи просидли они оба около колыбели, гд лежала больная двочка,— два дня и три ночи, въ теченіе которыхъ несчастная безпокойно металась между кружевными подушками, въ то время какъ дыханіе ея, прерываемое мучительными припадками кашля, съ хрипомъ вылетало изъ ея груди. Иногда Машенька нетерпливо стонала и цплялась слабыми ручками за одяло и смотрла при этомъ на родителей такимъ страдальческимъ, полнымъ упрека взглядомъ, какимъ маленькія дти требуютъ отъ родителей облегченія. Отчего родители не помогутъ ей, зачмъ должна она такъ страдать?

А Наташа, бывшая прежде самою нжною матерью на свт, относилась къ этому спокойно-равнодушно, какъ люди, сердце которыхъ оцпенло отъ страшнаго горя и неспособно уже принять никакихъ новыхъ страданій. Ее почти не безпокоила опасность, грозящая жизни дочери.

Да! Машенька умретъ, — говорила она себ, — этотъ милый, прелестный ребенокъ, на котораго она такъ радовалась. Въ ушахъ ей еще раздавался, какъ отдаленное эхо, ея веселый смхъ. Да, Маша умретъ! Да зачмъ бы она осталась жить? Лучше для нея умереть, чмъ вырости для того, чтобъ испытать такое же горе, какъ то, которое разбило сердце ея матери. Да, она умретъ и Наташа положитъ свою голову на маленькую подушку рядомъ съ блднымъ личикомъ ребенка и заснетъ навсегда… успокоится… Когда Маша умретъ, у Наташи не останется никакой обязанности… Коля?… Ахъ, Коля и безъ нея не пропадетъ!

Но Маша не умирала, ей слишкомъ хорошо было на свт. Жаръ увеличивался и все безпокойне металась она въ кроватк. На третій день вечеромъ докторъ, умный, знающій свое дло человкъ, къ которому Наташа часто обращалась, когда заболвали дти, и который подъ руководствомъ парижской знаменитости боролся со смертью за жизнь Машеньки, — на третій день докторъ сказалъ, что, вроятно, ночью будетъ кризисъ и что онъ еще разъ задетъ въ шесть часовъ утра, чтобы посмотрть. Онъ говорилъ очень грустнымъ тономъ. Ленскій проводилъ его въ прихожую, и когда вернулся въ комнату больной, лицо его сдлалось еще мрачне.

Двочка становилась все безпокойне, приподнималась съ подушки, мучительно стонала и протягивала впередъ руки. Наташа завернула ее въ одяло и взяла на колни, но и тутъ двочка не хотла лежать. Она чувствовала, что мать не такъ относится, какъ прежде. Она почти сердито отвернула головку отъ матери и протянула ручки къ отцу. Ленскій взялъ ее на руки, завернулъ плотне въ одяло и успокоивалъ нжными словами. Съ какимъ очевиднымъ удовольствіемъ прижалось къ его груди ея маленькое тльце!

Наташа смотрла на него. Вдь, уже два дня онъ ухаживалъ за ребенкомъ, а не она. Только сейчасъ сообразила она это. Какъ нжно прикасался онъ къ ребенку, какія трогательно-поэтическія слова шепталъ онъ, такія выраженія встрчаются только въ псняхъ, въ которыхъ народъ изливаетъ свою скорбь. Такія слова говорилъ онъ прежде ей, въ т времена, когда онъ еще любилъ ее… И потокъ воскресшей любви прихлынулъ къ ея оцпенвшему сердцу.

Она все еще смотрла на него, ея вки отяжелли. Вдругъ она вздрогнула и испуганно поглядла кругомъ. Она крпко спала. Что случилось въ это время?

Утренній свтъ врывался въ комнату, на двор по стекламъ барабанилъ дождь. Когда же начался дождь? Гд Ленскій? Онъ стоялъ у окна и смотрлъ на дворъ. Какъ грустенъ, какъ блденъ онъ былъ! Ребенокъ!… и съ чувствомъ мучительнаго страха ея сердце вновь ожило. Она не ршалась заглянуть въ кроватку, она обернулась къ Ленскому.

— Дитя?— прошептала она.

Онъ приложилъ палецъ къ губамъ.

— Она спитъ…— и, прислушавшись, прибавилъ: — докторъ идетъ.

Вошелъ докторъ, наклонился надъ колыбелью. Маленькая паціентка спокойно и сладко спала, подложивъ кулачокъ подъ щечку. Ея личико было очень блдно и необыкновенно вытянулось, но лобъ влаженъ и около рта лежало довольное выраженіе.

— Лучше!— сказалъ докторъ съ удивленіемъ и радостью.

Онъ былъ пораженъ происшедшею перемной. Лихорадки нтъ, кризисъ прошелъ и если не случится ничего особеннаго, то опасность миновала.

— Нсколько ложекъ крпкаго бульона, когда проснется, и никакихъ лкарствъ. Adieu, tantt!

И онъ удалился.

Дверь затворилась за нимъ, шаги его раздавались по корридору. Наташа поднялась, она не знала, что сдлать: взглянуть ли на ребенка, упасть ли на колни… молиться… Ея глаза встртились съ глазами Ленскаго. Она вздрогнула, протянула впередъ руки, какъ будто защищаясь отъ неожиданно проснувшагося страданія, голова закружилась и она упала безъ чувствъ. Онъ поднялъ ее на руки, отнесъ въ сосднюю комнату и положилъ на кушетку. Затмъ открылъ окно, въ которое ворвалась струя свжаго утренняго воздуха, намочилъ ея виски одеколономъ и разстегнулъ платье. Ея небрежно заложенные вверхъ волосы темною волной разсыпались по плечамъ. Какъ хорошо было ея блдное, грустное лицо! Онъ невольно приблизилъ губы къ ея вискамъ… она открыла глаза… дрожь пробжала по ея членамъ и она отвернула отъ него лицо.

Трепетъ пробжалъ по его членамъ, онъ забылъ, но теперь все вспомнилъ. Какъ смлъ онъ приблизиться къ жен! Да она вовсе и не жена его. Она терпла его около себя, пока ребенокъ былъ болнъ, дйствительно только терпла! Съ ужасною горечью онъ вспомнилъ, какъ далеко она держала себя отъ него, даже около смертнаго одра Машеньки. Теперь двочка выздоровла… къ чему ждать, чтобъ ему еще разъ указали на дверь?

— Не бойся, Наташа, я ухожу, я только забылъ… прости!

Онъ не могъ отказать себ въ томъ, чтобы не взять ея руку, онъ думалъ, она отдернетъ свою руку. нтъ, она пассивно осталась въ его рук. Онъ хотлъ выпустить ее, но… вдругъ, сначала слабо, а потомъ все крпче и крпче, ея пальцы обвились вокругъ его шеи. Она сама удерживала его. Съ громкимъ рыданіемъ онъ заключилъ ее въ объятія.

Черезъ минуту далеко въ глубин сердца онъ почувствовалъ какую-то безсознательную, грызущую досаду.

Онъ не могъ понять, почему она такъ легко простила его, онъ не ожидалъ этого отъ нея.

——

‘Милая Наташа!

‘По неотложнымъ дламъ, которыя еще на нкоторое время задержатъ меня, я не могу пріхать въ Трувиль раньше начала сентября. Мн это очень жаль, но я надюсь и желаю, чтобы ты ради этого не откладывала своей поздки на морскія купанья, ты знаешь, какъ теб необходимо поправиться въ здоровомъ климат. Квартиру я нанялъ для тебя черезъ госпожу С. и позаботился, чтобы все было устроено къ твоему прізду,— хорошенькую виллу съ видомъ на море. Я знаю, какъ ты любишь это бдовое, дикое море, которое не виновато, если разбиваетъ иногда суда, и которое не находитъ себ покоя отъ отчаянія за все то горе, которое оно причиняетъ и котораго не можетъ избжать. Купаться ты не должна, докторъ X. еще весной не разъ говорилъ мн это. Во всякомъ случа, подожди, пока я пріду.

‘Отъ моего большаго славнаго мальчугана я часто получаю длинныя, хорошія, аккуратно-написанныя письма, которыя мн доставляютъ большое удовольствіе, я покажу ихъ теб при свиданіи. Мальчикъ ужасный романтикъ, и въ наше время это меня очень трогаетъ, но, вмст съ тмъ, онъ немного педантъ, что мн очень не нравится, и, все-таки, онъ милый, хорошій мальчикъ и ты можешь ему сказать это отъ меня. Письмо, полученное мною недавно отъ Машечки, было до упаду смшно и мило. Плутовка написала мн потихоньку, ни слова не сказавъ теб. Она признавалась мн во всхъ своихъ шалостяхъ изъ страха, что ты можешь написать мн о нихъ. Правда ли, что она такъ зла, капризна и дика? Но, несмотря на все это, она прелестна, добра, нжна, великодушна и, къ тому же, необыкновенно даровита. Увряю тебя, ея письмецо… въ немъ было три кляксы и объ орографіи я ничего не говорю, но это была цлая маленькая поэма.

‘И какъ она любитъ тебя! Такою, какъ она есть, я нахожу ее прелестной и я жалю, что ее надо отучать отъ ея милыхъ маленькихъ недостатковъ. Они такъ идутъ къ ней, этого, конечно, ты не должна говорить ей, но поцлуй ее за меня покрпче въ ея полныя капризныя губки, которыя, какъ ты утверждаешь, похожи на мои. Не огорчайся очень этимъ,— люби нашу цыганочку такою, какова она есть. А если тебя опять будетъ огорчать унаслдованная ею негодность, то взгляни въ ея чудные большіе глаза, которые она наслдовала не отъ меня. Ты увидишь въ нихъ свою душу,— пусть будетъ это твоимъ утшеніемъ, Прощай, ангелъ мой, береги себя. Не будь экономна въ дорог, ты знаешь, какъ я не люблю этого. Думай только о своемъ удобств и о томъ, какъ былъ бы я радъ, если бы при свиданіи твои бдныя худыя щечки сдлались немного покругле, чмъ когда мы разстались.

‘Искренно преданный теб твой Борисъ’.

Въ Берлин, въ Htel du Nord, десять лтъ спустя посл перваго серьезнаго разрыва, посл перваго страстнаго примиренія съ мужемъ, получила Наталья Александровна это письмо.

За нсколько дней передъ тмъ она покинула Петербургъ, чтобы, согласно условію, встртиться въ германской столиц съ Ленскимъ, котораго она не видала съ начала марта. Для нея было большимъ разочарованіемъ не встртить Ленскаго въ Берлин, но онъ пріучилъ ее къ разочарованіямъ.

Она еще разъ перечла письмо. Это было милое, хорошее письмо. Но Наташа получала столько милыхъ, хорошихъ, сердечныхъ писемъ изъ всхъ большихъ городовъ Европы и Америки… и знаетъ…

Не то, что Борисъ лжетъ ей, обращаясь къ ней въ этомъ нжномъ тон, нтъ, онъ неспособенъ фальшивить, его привязанность, его заботы о ней искренни, но…

Стоитъ ли безпокоиться? Великіе геніи такъ ужь созданы, ихъ нельзя судить, какъ остальныхъ людей! Этою пошлою фразой, которой она такъ часто усыпляла свое сердце, когда оно возмущалось противъ своей тяжелой, позорной судьбы, она и сегодня хотла успокоить себя. Теперь это легче, чмъ прежде,— ея бдное сердце привыкло къ оскорбленіямъ. Десять лтъ прошло съ тхъ поръ, какъ она тогда въ хорошенькомъ уютномъ Эрмитаж такъ легко простила ему, и этимъ навсегда потеряла надъ нимъ власть. Она давно это знаетъ. Осенью того же года въ Гевандхауз, въ Лейпциг, была исполнена его болящая симфонія. Произведеніе было великолпно, успхъ посредственный, отчаяніе Ленскаго безутшно. Нсколько мсяцевъ спустя онъ предпринялъ новое путешествіе и покинулъ Петербургъ, куда онъ перехалъ съ семействомъ, чтобы вознаградить себя шумнымъ тріумфомъ виртуоза за огорченіе, испытанное композиторомъ. Съ этихъ поръ онъ все чаще и чаще покидалъ жену и дтей, и теперь уже бывалъ въ собственномъ дом лишь дорогимъ, желаннымъ гостемъ.

Въ то время, которое онъ ежегодно посвящалъ своей жен и семейству, онъ велъ себя примрно. Онъ длалъ все, что было въ его силахъ, чтобы сдлать жизнь Наташи сносной,— все, исключая какого-либо стсненія для себя. Этого онъ просто не могъ, потому-то ему такъ часто надо было узжать изъ дому.

Натура Наташи надломилась. Ею овладло невыразимо-тяжелое, гнетущее убжденіе, что это такъ и должно быть и что этого измнить нельзя. О томъ, что могло случиться во время его отсутствія, она не позволяла себ думать.

Искусство его шло назадъ и даже быстре, чмъ ожидала Наташа, испугавшаяся посл его возвращенія изъ Америки тхъ вольностей, которыя онъ позволялъ себ въ игр. Прежде онъ могъ сдерживать свой темпераментъ. Теперь… теперь онъ давно потерялъ надъ собою всякую власть. А его сочиненія? Сердце Наташи сжималось отъ боли, когда она думала о томъ, какъ въ увлеченіи она назвала его музыкальнымъ поэтомъ, въ отличіе отъ другихъ новйшихъ композиторовъ, которыхъ она называла тогда музыкальными кропателями. Она не могла безъ краски стыда вспомнить объ этомъ.

Эти кропатели вс переросли его, объ его же сочиненіяхъ почти не говорятъ и, что ужасне всего, сама Наташа слушаетъ ихъ безъ удовольствія.

Куда двался нжный, страстный, увлекательный элементъ его первыхъ маленькихъ произведеній, гд пылкая серьезность, трогательная, возвышенная грусть позднйшихъ сочиненій? Усыпительное однообразіе, трескучая пустота,— вотъ главные элементы его теперешнихъ музыкальныхъ произведеній. Правда, и въ нихъ изрдка встрчались удивительно-прекрасныя мелодіи, но у кого же хватитъ терпнія выискивать красивые оазисы въ этой безплодной музыкальной пустын?

Однажды Наташа нершительно сдлала ему замчаніе по поводу новаго сочиненія. А онъ, бывшій всегда настолько хорошимъ съ нею, ужасно вспылилъ и нсколько дней дулся. Съ этого времени она ничего не говорила ему, предоставила его самому себ, какъ уже предоставила во всемъ остальномъ, чтобы не порвать послдней тоненькой ниточки, соединяющей ихъ.

——

Она прочла письмо въ третій разъ. ‘Неотложныя дла задерживаютъ его,— прошептала она.— Неотложныя дла! Онъ пишетъ изъ Лейпцига, отчего же онъ не зоветъ меня пріхать къ нему?— и она пожала плечами,— къ чему думать объ этомъ?’

Вдругъ ея щеки запылали, дыханіе сдлалось прерывисто. Она налила стаканъ воды, положила нсколько кусковъ льду и жадно выпила. ‘Таковы уже великіе геніи’,— повторяла она и безпокойно начала ходить взадъ и впередъ по комнат, наконецъ, подошла къ окну и посмотрла на улицу.

Какъ уныло все было! Липы дремали подъ слоемъ блой пыли, каменные герои у ихъ ногъ глядли мрачно и устало, точно имъ надоло стоять на своихъ пьедесталахъ. Они бросали длинныя темныя тни на залитую солнцемъ улицу. Черный пудель лежалъ у подножія одного изъ памятниковъ и изъ всхъ силъ старался стащить намордникъ… Люди были измучены и, блдные, прятались въ тни. Вс бгутъ отъ солнца. Давно не запомнятъ такого жаркаго лта. И вдругъ Наташей овладла страстная жажда тни, глубокой, прохладной тни, гд бы и она могла отдохнуть.

Тупое гнетущее чувство въ сердц длалось все ощущительне, приняло, наконецъ, форму физическаго страданія. Она приложила руку къ груди. Доктора сказали ей, что она должна беречься, избгать сильныхъ волненій, такъ какъ сердце ея не въ порядк. Вдругъ она начала судорожно рыдать. Беречься! Стоитъ ли беречься, стоитъ ли заботиться о сохраненіи этой жалкой жизни, стоитъ ли наклоняться въ грязь изъ-за капли жалкаго счастья, которое бросаютъ ей, какъ милостыню?

Вдругъ отворилась дверь: прелестная маленькая двочка восьми-девяти лтъ, съ большими веселыми глазами, чудесными разсыпавшимися по спин локонами, въ длинныхъ черныхъ чулкахъ и короткомъ бломъ плать, вбжала въ комнату, это была Машенька, гулявшая съ горничной. Первое, что она замтила, прежде чмъ поздоровалась съ матерью и разсказала ей о впечатлніяхъ прогулки, это письмо Ленскаго, оставшееся на стол.

— Ахъ, отъ папы!— воскликнула она.— Когда онъ прідетъ, завтра?— и ея глазки засверкали.

— Онъ совсмъ не прідетъ, мы подемъ безъ него въ Трувиль,— отвтила Наташа утомленнымъ голосомъ.

— Безъ него!— повторила Маша, ея хорошенькое оживленное личико вытянулось.— Ахъ!— и, пристально смотря на мать, она прибавила:— ты плакала объ этомъ, мамочка?

Наталья Александровна ничего не отвтила и почти недовольно отвернула голову.

— Но онъ прідетъ вслдъ за нами?— грустно спросила Машенька.

— Общаетъ, — произнесла Наталья Александровна съ едва сдерживаемою горечью.

— Бдная мама!— и Маша нжно цловала ея щеки, орошенныя слезами.— Не плачь, это нездорово теб. Ты знаешь, что папа не можетъ видть, когда ты плачешь.

Просто непонятно, какъ могла природа дать этому нжному дтскому личику такое поразительное сходство съ немолодымъ, измятымъ жизнью лицомъ виртуоза. Озабоченный глубокій взглядъ, которымъ смотрла Маша на мать, нжный и, въ то же время, твердый взглядъ, полныя губы, манера сдвигать брови,— все это напоминало отца. Но больше всего довершало это сходство ея удивительная сердечность, заискивающая вкрадчивость ея ласкъ.

Наталья Александровна пристально вглядывалась въ нее, потомъ привлекла къ себ и горячо поцловала въ оба глаза.

Въ это время постучали въ дверь. Кельнеръ принесъ телеграмму изъ Петербурга. Наташа вздрогнула, мысль ея перелетла къ сыну, оставленному тамъ. Но нтъ, телеграмма не иметъ ничего общаго съ Колей, она собственно даже не изъ Петербурга, а только искала ее тамъ и послана ей вслдъ въ Берлинъ. Она прочла:

‘Дрезденъ. Отель Белльвю. 4 августа.

‘Не можешь ли ты сдлать крюкъ черезъ Дрезденъ? Мы были бы рады тебя видть.

‘Сергй’.

Отчего бы не сдлать ей крюка? Къ чему спшить въ Трувиль, гд она никому не доставитъ радости своимъ пріздомъ?

——

Вскор посл примиренія съ сестрой Сергй Александровичъ покинулъ Петербургъ ради своей блестящей дипломатической карьеры, онъ быстро переходилъ съ одного мста на другое и, наконецъ, былъ призванъ обратно въ Петербургъ, чтобы занять на родин видный постъ. Наталья Александровна была убждена, что онъ ничего не подозрваетъ о медленномъ разрушеніи ея счастія. Какъ могъ онъ знать! Боле, чмъ отъ кого-нибудь другаго, она скрывала отъ него свое страшное горе. Въ длинныхъ письмахъ, которыя она ежемсячно писала ему, она принуждала себя выдерживать веселый тонъ, и если при описаніяхъ своего ‘семейнаго счастія’ останавливалась особенно долго на похвалахъ дтямъ, за то никогда не забывала упомянуть о доброт отца, объ его постоянныхъ о нихъ заботахъ. ‘Какъ торжествовалъ бы онъ, если бы зналъ!’ — говорила она себ, въ волненіи ища на платформ въ Дрезден брата, предупрежденнаго телеграммой о ея прізд. ‘Еслибы онъ зналъ!’ — повторила она, и при одной этой мысли она готова была бжать на край свта, чтобы только не испытывать на себ его холоднаго, проницательнаго взгляда. Впереди показался худой мужчина, въ безукоризненномъ англійскомъ костюм, нершительно прищурился на минуту, надлъ пенсне.

— Наташа! это ты?— и, очевидно, искренно обрадованный свиданіемъ, онъ поднесъ ея руку къ губамъ. Она тоже обрадовалась свиданію, обрадовалась тому, что они вмст, какъ будто не видалась съ ея помолвки за Ленскаго. Онъ очень измнился съ тхъ поръ, когда напрасно старался въ Рим разрушить иллюзіи Наташи, но, какъ всмъ благороднымъ лицамъ, старость шла къ нему. Хотя и теперь еще манеры его были высокомрны, но все же онъ утратилъ часть прежней холодной дерзости. Его черты еще больше обострились, но взглядъ его сдлался мягче, ласкове.

— Вотъ, твоя двочка, — воскликнулъ онъ, ласково наклонясь къ Маш.— Можно ли поцловать такую большую двицу?

И живая, привыкшая ко всеобщему баловству, Машенька горячо обняла его обими руками за шею.

— Elle est charmante!— шепнулъ Сергй покровительственнымъ тономъ Наташ.

— Мы находимъ, что она похожа на Марію Египетскую Рибера, твою любимую картину въ Дрезденской галлере. Помнишь ее?

— Да, дйствительно.— Князь еще разъ наклонился къ двочк, внезапно его лицо приняло недовольное выраженіе.— Но, главнымъ образомъ, она, все-таки, похожа на Ленскаго, я не понимаю, какъ я сразу не замтилъ этого!— сказалъ онъ и въ тон его слышалась досада. ‘А если бы онъ зналъ что-нибудь?’ — подумала Наталья Александровна.

— Коля за то похожъ на тебя,— быстро произнесла она.

— Это часто пишутъ мн,— замтилъ князь.— Мн, впрочемъ, писали о немъ много хорошаго, я радъ, что въ Петербург буду часто его видать. Теперь идемъ, Наташа. Я хотлъ взять теб номеръ въ Белльвю, но тамъ все занято, мы сами живемъ въ самомъ конц корридора, поэтому я взялъ теб маленькое отдленіе въ Htel de Saxe. Это мрачная гостиница, но за то ближайшая отъ насъ, и ты, вдь, немного будешь тамъ сидть. Пошли твою горничную впередъ съ вещами. Я надюсь, что вы прямо отсюда подете ко мн, моя жена ждетъ васъ къ обду.

——

Прошло нсколько часовъ съ тхъ поръ, какъ Наталья Александровна была въ Дрезден. Радость свиданія съ братомъ прошла, и снова апатія овладла всмъ ея существомъ. Какая обстановка! Жена Сергя, урожденная графиня Брокъ, бывшая на два года старше его и на которой онъ женился изъ-за вліятельнаго положенія ея отца, страдала ревматизмомъ и поэтому также боялась теплыхъ лучей солнца, какъ и сильнаго сквознаго втра. Вмсто того, чтобы обдать, какъ приказалъ Сергй, внизу, на свтлой, веселой террас, столъ накрыли въ зал. Княгиня, сказавши нсколько любезныхъ словъ Наташ объ удовольствіи ее видть и похваливъ роскошные волосы Машеньки, занялась тмъ, что безпрестанно отдавала компаньонк, некрасивой маленькой француженк, приказанія то открыть, то закрыть окно.

Посл обда супруги поспорили о новомъ русскомъ таможенномъ тариф, еще о какихъ-то пустякахъ, никому изъ нихъ не интересныхъ. Потомъ Варвара Павловна, Наташина невстка, углубилась въ свое любимое занятіе — дланіе каучуковыхъ цвтовъ. Наталья Александровна присоединилась въ ней, Машенька, которой дали для развлеченія альбомъ съ видами Дрездена, соскучилась, тоскливо нсколько разъ прошлась по комнат, попрыгала сначала на лвой, потомъ на правой ножк, пока не явилась, наконецъ, Наташина горничная, чтобы узнать, не нужна ли она зачмъ-нибудь барын. Наталья Александровна приказала ей погулять немного съ двочкой, а потомъ отвести въ Htel de Saxe. Посл этого Сергй почиталъ газеты, затмъ подали чай. Пробило девять часовъ. Наталья Александровна поднялась, говоря, что она устала и хочетъ отдохнуть. Сергй спросилъ ее:

— Хочешь хать? Послать за экипажемъ? Это было бы жаль, вечеръ такъ хорошъ, если ты пойдешь пшкомъ, я провожу тебя.

Они пошли пшкомъ.

— Я не знаю, но мн отчего-то хочется немного пройтись,— сказала она дорогой, когда Сергй остановился, чтобы закурить сигару.— Есть у тебя время?— спросила она брата.

— Да,— отвтилъ онъ,— я съ удовольствіемъ прогуляюсь немного. Куда ты хочешь?

— Куда-нибудь, гд тихо и хорошо и не слышно кафешантанной музыки.

Она показала на ту сторону Эльбы, откуда изъ ярко-освщеннаго зданія раздавались веселые звуки танцевъ, дерзко заглушавшіе унылый плескъ волнъ.

— Пойдемъ въ цитадель,— сказалъ Сергй, подавая ей руку.

Наташ вдругъ сдлалось страшно остаться съ нимъ съ глазу на глазъ. ‘Теперь онъ будетъ допрашивать меня’,— подумала она, и ей захотлось вырвать руку, но не хватило смлости.

Они были совсмъ одни на двор знаменитой цитадели съ причудливыми архитектурными украшеніями въ стил барокъ. Только часовой ходилъ взадъ и впередъ по одному и тому же мсту, да наверху, на плоскихъ крышахъ террасъ, гуляли два неизвстныхъ человка, внизъ доносился ихъ смхъ, говоръ, даже поцлуи. Это были, вроятно, влюбленные, совершающіе свою свадебную поздку. Фонари тускло горли въ сроватомъ лтнемъ полусвт, на небесахъ медленно загорались звзды, приближалась гроза, ея не видно еще было, только вдали слышны были ея глухіе раскаты. Медленно проходили они между клумбъ стариннаго цвтника, каменныя лица сатировъ и фавновъ смотрли на нихъ съ торжествующимъ цинизмомъ, ихъ узкіе, поднятые къ вискамъ глаза ясно видны были еще въ вечернемъ сумрак. Въ воздух было жарко, душно и слишкомъ сильно пахло опьяняющимъ ароматомъ измученныхъ дневнымъ зноемъ цвтовъ.

— Помнишь ли ты, какъ мы гуляли здсь въ послдній разъ тоже вдвоемъ съ тобой?— спросилъ Сергй, прерывая, наконецъ, молчаніе.

— Да,— отвтила Наташа,— это было въ годъ смерти отца. Я была не старше Машеньки, а ты еще учился.

— Да, я еще не сознавалъ тогда своего долга быть честолюбивымъ, чтобы помочь нашему роду возстать изъ его унизительнаго положенія,— горько произнесъ Сергй.— Отецъ взялъ меня съ собой во время каникулъ, чтобы развить мой эстетическій вкусъ. Подумай только, Наташа, я написалъ тогда стихотвореніе о Сикстинской Мадонн! Я… Вдь это смшно, не правда ли?

— Ты… стихотвореніе?…— повторила Наташа удивленно и, въ то же время, разсянно. Въ дйствительности, ее это нисколько не интересовало.

— Да, я… стихотвореніе!— повторилъ Сергй,— я… да, я былъ тогда идеалистомъ, какъ странно теб это ни покажется! Теперь же, теперь я — машина, изрдка вспоминающая о томъ, что она была когда-то человкомъ!

Онъ рзко и принужденно засмялся и вдругъ замолчалъ. Черезъ минуту онъ вновь началъ:

— Взгляни на розы, Наташа,— и онъ указалъ на тоненькія деревца, почти согнувшіяся подъ тяжестью засохшихъ цвтовъ.— Видала ли ты когда-нибудь такое начало поста? Сегодня утромъ они были еще свжи! Безжалостное солнце!

Наталья Александровна опустила голову. ‘Сейчасъ начнется,— подумала она,— сейчасъ начнется’. Но нтъ, началось не то, чего она ожидала, а нчто другое.

— Приходило ли теб въ голову,— продолжалъ черезъ минуту Сергй Алексйндровичъ,— какъ похожъ засушенный солнцемъ цвтокъ на убитый морозомъ? Это почти то же самое!— Онъ замолчалъ, но черезъ минуту спросилъ, глядя ей прямо въ глаза:— Поняла ты меня?

— Да, я поняла,— прошептала она чуть слышно.

— Гм… это довольно ясно. Ты гибнешь отъ жара, я — отъ холода!— сказалъ онъ и, улыбнувшись, прибавилъ:— Помнишь ли ты, что я проповдывалъ теб тогда въ Рим?

Вмсто отвта, Наташа вырвала свою руку, братъ съ сожалніемъ взглянулъ на нее.

— Бдная Наташа!— воскликнулъ онъ.— Не думаешь ли ты, что я хочу повторить свои философствованія? Нтъ! Я хочу сдлать теб ужасное признаніе!— Онъ наклонился къ самому ея уху, она почувствовала на щек его горячее дыханіе.— Бываютъ минуты, когда я завидую теб,— шепталъ онъ.— Да, сознавать, что все прошло, что ты уже состарился и скоро умрешь, не испытавши ни разу дйствительнаго блаженства… sans avoir connu le grand frisson… это ужасно! Я знаю, что приходится испытывать теб, Наташа, и, все-таки… да, бываютъ минуты, когда я завидую теб.

— Кто сметъ говорить, что мн приходится что-то-такое испытывать?— воскликнула Наталья Александровна.

— Кто?— Сергй сдвинулъ брови.— Не думаешь ли ты, что это тайна?— сказалъ онъ.— Многіе удивляются, что ты терпишь это, какъ видно, онъ очаровываетъ положительно всхъ женщинъ!

Ихъ взгляды встртились.

— Что говорили теб?— съ трудомъ спросила Наташа.

— Ты, конечно, не серьезно требуешь отъ меня отвта?— произнесъ онъ съ ужаснымъ выраженіемъ.

Она съ трудомъ переводила дыханіе.

— Это неправда,— воскликнула она,— теб солгали!

Онъ молчалъ. Жара длалась невыносиме, тяжелыя тучи медленно и грозно надвигались надъ крышей цитадели, погасали звзды на небесахъ.

Наталья Александровна отвернулась отъ брата и быстрыми шагами направилась къ воротамъ, онъ. поспшилъ за нею.

— Мн жаль, что я оскорбилъ тебя,— сказалъ онъ,— я не хотлъ этого.

Она ничего не отвтила и молча шла рядомъ съ нимъ, изрдка онъ прикасался къ ея рукаву со словами: ‘сюда идти!’

Звзды померкли, тучи заволокли все небо, на земл завывалъ порывистый, сильный втеръ, не перешедшій еще въ ураганъ.

У дверей большаго, многоэтажнаго отеля Наташа хотла проститься съ братомъ.

— Я провожу тебя до номера!— сказалъ Сергй Александровичъ.

Молча согласилась она на его предложеніе, опустивъ голову, поднималась она по широкой лстниц до первой площадки, вдругъ что-то вызвало ее изъ задумчивости… шелестъ женскаго платья. Она взглянула вверхъ: по лстниц, ведущей въ слдующій этажъ, шелъ мужчина, подъ-руку съ тщательно закутанною дамой. Одну секунду только видла она его, потомъ тнь его профиля скользнула по стн, она отвернула голову. Молча, съ удвоенною скоростью пошла она за братомъ.

— Ты стоишь въ 53 номер,— сказалъ онъ, отворяя дверь.

Въ комнат горла лампа, все было приготовлено къ приходу Наташи.

— Не буду больше мшать теб,— сказалъ Сергй Александровичъ. Его манеры сдлались чопорны, голосъ сухъ и, прежде чмъ уйти изъ комнаты, его глаза въ послдній разъ искали взгляда сестры.

—-

Она осталась одна. Дрожа всмъ тломъ, она бросилась на кушетку. Пришла горничная узнать, желаетъ ли барыня раздваться. Наташа приказала ей идти спать въ взятый для нея номеръ въ верхнемъ этаж. Усталая, заспанная горничная ушла довольная, что ее отпустили. Наташа и не думала ложиться спать. Какъ могла она думать объ этомъ, когда она знала, что здсь, подъ одною крышей, черезъ нсколько комнатъ… это ужасно! Ей казалось, что она медленно задыхается въ давящемъ ее ужас.

Лампа ярко горла, какъ хорошая горничная, Лиза вынула изъ сундука всевозможныя мелочи, которыя избалованная женщина беретъ съ собой въ дорогу, чтобы придать номеру хоть немного боле уютный видъ. На стол лежалъ Наташинъ бюваръ, письменныя принадлежности и около чернильницы стояли два портрета въ хорошенькихъ кожаныхъ рамкахъ, портреты ея мужа и сына. Вздрогнувъ, она отвернулась отъ нихъ и схватила себя за волосы.

— Сергй узналъ его!— прошептала она.— Невозможно было не узнать его… И Сергй думаетъ, что я перенесу и это. А почему бы ему не думать такъ?

Нсколько лтъ проходитъ она черезъ грязь, свтъ смется и указываетъ на нее пальцами. Что ей за дло до свта, если бы только она могла еще разъ избавиться отъ ужаснаго униженія, подавляющаго ее! Черезъ нсколько дней онъ предстанетъ передъ ней съ любящимъ, озабоченнымъ взглядомъ, съ нжными, ласковыми словами, съ открытыми объятіями. И она… она… она бросится въ эти объятія, все проститъ и забудетъ, какъ это бывало до сихъ поръ. Ахъ!…— и она вскочила съ мста.

Черезъ нсколько минутъ она стояла уже около кровати дочери. Двочка была замчательно мила въ своей бленькой, отдланной кружевами ночной сорочк. Одну руку она подложила подъ щеку, другую спрятала подъ подушку. Наташа подходила каждый вечеръ къ постели ребенка, чтобы поцловать и перекрестить ее на ночь. Сегодня же ея истерзанное сердце неспособно было на нжности.

— Вставай!— приказала она суровымъ, чужимъ голосомъ. Машенька вскочила и при этомъ невольно выдернула руку изъ-подъ подушки и вмст съ рукой маленькое письмецо, которое она сейчасъ же хотла спрятать отъ матери. Наталья Александровна вырвала его.

— Что ты прячешь отъ меня?— строго крикнула она на двочку.

— Я только написала пап,— отвтила Машенька, оправдываясь слезливымъ голосомъ.— Я писала ему, что ты скучаешь и чтобы онъ скоре прізжалъ, потому что мы такъ будемъ рады… вотъ и все.

Наташа разорвала письмо въ клочки.

— Одвайся,— приказала она.

— Горитъ?— спросила Маша въ испуг.

— Нтъ, но случилось что-то, мы не можемъ оставаться въ отел, не спрашивай.

Маша во сн начала послушно одваться. Наташа помогала ей, насколько это позволяли ея дрожащіе пальцы, потомъ, закутавъ ея голову и плечи въ кружевной шарфъ, она взяла двочку за руку и быстро спустилась съ лстницы.

— Княгиня уходить?— спросилъ швейцаръ, который никакъ не могъ ршиться иначе титуловать сестру князя Ассанова.— Погода очень дурная, прикажете послать за экипажемъ?

Наталья Александровна не обратила на него никакого вниманія и быстро прошла мимо.

——

Звзды померкли, тучи заволокли все небо, завывалъ сильный, порывистый втеръ. Что такое въ этомъ дикомъ звук природы, что сильне волнуетъ ея кровь? Она слышитъ въ волненіи звуки музыки… ея дыханіе замерло… это обольстительный ядъ, преслдующій ее и теперь страстнымъ воплемъ, тайный призывъ — асбеинъ!

Втеръ усиливался, завывалъ громче и рзче и такъ бушевалъ, что Наталья Александровна едва могла идти впередъ. Дв, три крупныя дождевыя капли упали, потомъ все больше и больше, острыя градины ржутъ лицо, все гонитъ ее назадъ, назадъ…

Не схватилъ ли ее кто-то за платье? Она оглянулась. Нтъ! Она одна на улиц съ дочерью и бурей. Она задыхаясь бжитъ впередъ. Дорогу въ Белльвю легко найти, все прямо по большой улиц. Становилось все темне и мрачне, дождь лилъ потоками, платье тяжело обвисло вокругъ тла, она съ трудомъ передвигаетъ ноги, два раза сбивалась она съ дороги, два раза, какъ бы влекомая какимъ-то колдовствомъ, она стояла передъ Htel de Saxe.

Машенька плакала тихо и горько. Вотъ эту украшенную графитомъ стну припоминаетъ Наташа, а здсь… эта безформенная темная масса… не католическая ли это церковь?

Молнія на минуту разсяла мракъ, Наталья Александровна узнала громадныя ступени Брюльской террасы съ рядомъ золоченныхъ статуй, увидла темныя, холодныя волны рки, она быстро перешла черезъ площадь, ея взоръ приковался къ потоку. Машенька сжала своими крошечными пальчиками ея руки и жалобно произнесла:

— Я боюсь, мама, я боюсь!

Наталья Александровна отвернулась отъ заманчиваго искушенія и волны заревли сзади нея, какъ бы отъ злости, что ихъ лишили добычи. Наконецъ, он дошли до гостиницы Белльвю, флегматичный голландецъ въ швейцарской удивленно взглянулъ на Наташу, когда она пробжала мимо него, потянулся, сунулъ руки въ карманы, закрылъ сонные глаза и пробормоталъ: ‘Эти русскія!…’

Она нашла номеръ брата, въ замочную скважину проникалъ свтъ. Она распахнула дверь. Варвара Павловна все еще была занята дланіемъ каучуковыхъ цвтовъ, Сергй разсматривалъ росписаніе поздовъ, вчный самоваръ киплъ на стол.

— Что случилось, Наташа, ради Бога?— воскликнула Варвара Павловна, увидвъ намокшую фигуру Наташи, ея блдное, неподвижное лицо, горящіе глаза и маленькую двочку.— Что случилось?

Братъ не спрашивалъ.

— Я пришла просить у васъ пристанища,— прошептала Наташа, безсильно опускаясь на диванъ. Обратившись къ Сергю, она съ трудомъ произнесла:— Ты понимаешь… я не могла тамъ оставаться… все… все кончено!

——

Да, все было кончено… все. Связь между нимъ и ею порвана. Ленскій былъ вн себя, когда узналъ о томъ, что случилось, просилъ у нея свиданія, писалъ ей нжныя письма, но она оставляла ихъ безъ отвта. Имъ овладла страшная злость, особенно его раздражало, что она отдалась подъ защиту брата, желавшаго съ самаго начала поселить между ними раздоръ. Ничто не могло разубдить его, что князь уговорилъ ее разойтись съ нимъ. То обстоятельство, что Наташа ухала съ невсткой въ Баденъ-Баденъ, въ то время, какъ князь остался въ Дрезден для переговоровъ съ Ленскимъ, подтверждало это убжденіе.

До формальнаго развода дло не дошло. Ленскій былъ не такой человкъ, чтобы принуждать женщину, если она не хочетъ жить съ нимъ вмст, пусть уходитъ. Что у нея останется двочка, разумлось само собой, онъ будетъ изрдка проводить съ двочкой недли дв на нейтральной почв. Николай же, котораго нельзя было отрывать отъ ученія, оставался, конечно, у отца въ Петербург.

Все это разумлось само собой. ‘Къ чему тратить слова?’ — думалъ Ленскій, пассивно соглашаясь на вс предложенія дипломата.

Зачмъ же сидитъ этотъ несносный человкъ и мучаетъ его? Почти все было переговорено между ними, это было посл обда, и они сидли за длиннымъ заваленнымъ бумагами столомъ въ большомъ номер въ Htel de Saxe.

‘Что еще надо ему?’ — думалъ Ленскій, нетерпливо барабаня пальцами по столу и многозначительно глядя на дверь.

Ассановъ откашлянулся раза два и заговорилъ, наконецъ:

— Въ заключеніе я вынужденъ коснуться еще одного щекотливаго пункта — денежнаго вопроса. Моя сестра формально отказывается отъ какого бы то ни было вспомоществованія съ вашей стороны, Борисъ Николаевичъ, и твердо ршила существовать на собственныя средства.

Ленскій вскочилъ.

— И вы согласны съ ней относительно этого?— крикнулъ онъ.

— Я считалъ бы недостойнымъ моей сестры, если бы она иначе намревалась поступить!— отвтилъ князь.

Ленскій схватился съ свойственною ему манерой за виски.

— Ахъ, оставьте вы въ поко вашу картинную важность,— нетерплило воскликнулъ онъ.— Я не выношу такихъ словъ… Красивая фраза, ничего незначащая… Жить своими средствами… Моя бдная, избалованная Наташа… да, вдь, это безсмыслица, это невозможно! Хотя вы ея братъ, но вы не знаете ея. Такое нжное, выхоленное тепличное растеніе, какъ она, да она погибнетъ, если у нея не будетъ того, что ей нужно.

— При всемъ желаніи, я не могъ бы ее уговорить принять что-нибудь отъ васъ,— серьезно отвтилъ Сергй Александровичъ.

— Нтъ?— Ленскій ударилъ кулакомъ по столу.— Послушайте, Сергй Александровичъ, вы не только безсердечны, но и глупы: если она не хочетъ ничего принять отъ меня, то солгите ей что-нибудь, скажите ей, что доходъ съ ея имнія увеличился, что вы продали для нея лсъ, почемъ я знаю что. Женщинъ такъ легко обмануть, особенно ее, бдную… она не знала разницы между тысячнымъ и десяти-рублевымъ билетомъ… Но заставьте ее взять деньги, он необходимы ей! И слышите ли вы, если вы не постараетесь, чтобы она взяла деньги, я сдлаю вамъ скандалъ и потребую формальнаго развода!

Князь помолчалъ минуту, потомъ отвтилъ:

— Хорошо, я постараюсь объ этомъ.

Съ этими словами онъ поднялся и подалъ Ленскому руку. Но тотъ не принялъ ея.

— Къ чему это? Между нами не можетъ быть дружбы. Посл ‘услуги’, которую вы оказали мн, эти гримасы излишни.

— Вы ошибаетесь, если думаете, что я уговорилъ Наташу разойтись съ вами,— сказалъ князь.— Отговаривать же ее я, какъ честный человкъ, тоже не могъ!

— Честный.. конечно, палачи всегда честны.. это извстно,— пробормоталъ Ленскій и топнулъ ногой.— Но вы увидите, что вы надлали! Теперь… уходите… я не могу больше выдерживать… уходите!

Когда посл этого Аслановъ написалъ Наташ въ Баденъ, что дло съ Ленскимъ кончено и разводъ ршенъ, онъ прибавилъ: ‘Я считаю своимъ долгомъ сказать теб, что Ленскій въ этомъ случа былъ не только вполн приличенъ, но и выказалъ много благородства’. Своей жен князь писалъ одновременно: ‘Я не понимаю этого человка… figurefc vous, что я самъ былъ одну минуту sous le charme. Сколько благородства въ этомъ чудовищ! Это великая натура!’

——

Пока длились переговоры, Наталья Александровна жила какою-то безпокойною жизнью и выказывала такую силу воли, на которую ее никто не считалъ способной. Но когда было произнесено послднее слово, разводъ ршенъ, она впала въ ужасную тоску, изъ которой ничто не могло ее вызвать.

Еще три года прожила она посл разлуки, три года, каждый часъ которыхъ безконечно тянулся и которые въ воспоминаніяхъ сливались въ одинъ безконечно-длинный, холодный, мрачный день, одинъ изъ тхъ дней въ сверныхъ краяхъ, когда солнце слабыми лучами свтитъ вс двадцать четыре часа на горизонт, не давая ночи, ни успокоительной тьмы, ни настоящаго блеска дня.

Для довершенія ея мученій, Машенька, боготворившая отца и въ дтской невинности ничего не понимавшая, задавала безпрестанно матери вопросы относительно развода. Наталья Александровна ничего не отвчала, сдвигала брови и отвертывалась. Иногда Машенька капризничала и сердилась, ея маленькое любящее сердце не могло примириться съ тмъ, что у нея отняли ея идола.

Однажды Ленскій попросилъ отпустить повидаться дочь съ нимъ. Машенька похала съ англичанкой въ Ниццу къ бабушк, гд отецъ ежедневно навщалъ ее. Когда черезъ дв недли Машенька съ грудой подарковъ и съ сердцемъ, переполненнымъ сладкими, нжными воспоминаніями, вернулась въ Каннъ, гд ее ждала мать, она съ ужаснйшимъ упрямствомъ разсказывала матери о доброт и ласковости отца и особенно о томъ, какъ настойчиво и заботливо разспрашивалъ онъ о мам. Ея нжный голосокъ недовольно дрожалъ при этомъ и сердитый упрекъ омрачалъ ея большіе дтскіе глазки.

Наталья Александровна молчала нсколько минутъ, потомъ, не говоря ни слова ребенку, встала и ушла въ свою комнату. Маша съ изумленіемъ замтила, что она качалась и, какъ слпая, натыкалась на мебель. Двочка, задумчиво нахмуривъ лобъ, стояла, какъ прикованная къ мсту, и смотрла на коверъ, точно тамъ она могла найти разгадку великой печальной загадки, такъ занимавшей ее. Потомъ быстрымъ, стряхивающимъ движеніемъ, унаслдованнымъ отъ отца, какъ и многое другое, она откинула назадъ голову и побжала за матерью.

Наталья Александровна удалилась въ свою спальню, она въ изнеможеніи сидла на кресл, сложивъ на колняхъ руки, въ ея усталомъ взор выражалось безутшное отчаяніе.

— Мама, прости меня… прости меня,— просила двочка, обнимая мать своими теплыми, мягкими ручками.— Иногда мн кажется, что ты такъ же любишь его, какъ и я, и только не хочешь сказать этого. Но зачмъ ты скрываешь свою душу, зачмъ?… Ахъ, зачмъ ты разошлась съ нимъ? Онъ и такъ бывалъ у насъ не часто, зато было такъ хорошо ожидать его, радоваться его прізду!

И Маша громко зарыдала.

Наталья Александровна молчала, но подняла двочку на колни и нжно покрыла поцлуями ея заплаканное личико. И Маша никогда больше не повторяла своего вопроса.

Однажды ночью,— Машина комната была рядомъ со спальней матери,— двочка проснулась, рядомъ съ ней въ комнат раздавалось тихое всхлипываніе, съ трудомъ сдерживаемое рыданіе.

——

Наталья Александровна перезжала изъ Венеціи во Флоренцію, изъ Флоренціи въ Ниццу, изъ Ниццы въ По,— вс европейскія убжища лишенныхъ пристанища людей объздила она, нигд не находя покоя. Иногда она пробовала развлекаться. Въ свтъ она не вызжала, но бывала у старыхъ знакомыхъ, которыхъ встрчала за границей, вращалась исключительно въ аристократической сфер, въ которой была воспитана, но странно: она чувствовала себя не по себ и къ ея безутшному горю примшивалась подавляющая скука. Его имя никогда не слетало съ ея устъ. Думала ли она о немъ? И день, и ночь. Чмъ больше она старалась заняться другими людьми, тмъ больше думала о немъ. Какъ пусты, ничтожны были другіе мужчины въ сравненіи съ нимъ, какъ холодны, какъ черствы! Здоровье ея быстро разрушалось, ее мучилъ отрывистый, нервный кашель, руки длались то холодны, какъ ледъ, то горячи, какъ огонь. Къ этому прибавилось еще ужасно мучительное ощущеніе: она почти постоянно чувствовала, что сердце ёя вырвано изъ его естественнаго положенія, чувствовала въ груди какой-то безпокойный трепетъ, точно трепетъ умирающей птички.

Она плохо спала и боялась спать, такъ какъ во сн она постоянно видла весну своей любви съ ея опьяняющимъ ароматомъ и красотой цвтовъ, постоянно проносился въ ея душ страстный музыкальный призывъ — асбеинъ. Подробности, которыхъ на яву она не помнила, выплывали во сн въ ея памяти и, просыпаясь, она горла въ лихорадк и со стономъ прятала лицо въ подушку. Она мучилась тоской, которой стыдилась, какъ грха, и которую, какъ грхъ, хотла подавить….

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мало-по-малу она сдлалась слабе и спокойне, его образъ началъ стираться въ ея памяти.

——

Это было въ Женев, въ музыкальномъ магазин. Наталья Александровна отправилась одна за какими-то покупками, зашла въ магазинъ и спросила этюды Шопена, которые она общала принести замчательно музыкальной Маш. Въ то время, какъ прикащикъ искалъ ноты, она замтила, что пожилой господинъ,— она узнала въ немъ учителя музыки,— наклонившись надъ фотографіей, которую держалъ въ рук, разговаривалъ съ старою продавщицей.

Она мелькомъ взглянула на фотографію и вздрогнула.

— Такъ это онъ, такой-то онъ теперь, c’est qu’il est terriblement chang…— сказалъ учитель музыки.

— Que voulez-vous, при той жизни, которую онъ ведетъ,— отвтила старуха,— когда жгутъ свчу жизни съ обоихъ концовъ!

— Пора бы и перестать, вдь, онъ женатый человкъ,— замтилъ учитель.

Старуха пожала плечами.

— Боже мой, его женитьба такъ, такъ… ужь онъ Богъ знаетъ сколько лтъ въ развод.

— А! Кто же его жена?!

— Какая-то знатная барыня, которая извлекла изъ него свою пользу и которой онъ оказался неудобнымъ,— отвтила старуха.

— Да… гм… Это многое объясняетъ,— произнесъ музыкантъ и, кладя фотографію, прибавилъ:— en fin c’est un homme fini!

Съ этими словами онъ взялъ свертокъ нотъ, приготовленный для него, и вышелъ изъ магазина. Наталья Александровна купила фотографію, не ршившись взглянуть на нее при чужихъ. Придя домой, она развернула портретъ. Въ первый разъ съ тхъ поръ, какъ она убжала изъ Htel de Saxe, видла она его портретъ. Она испугалась того, какъ страшно состарилось его лицо, вокругъ рта и глазъ образовались некрасивыя линіи, но глаза сохранили прежній глубокій, ищущій взглядъ и на устахъ лежало выраженіе безконечной доброты. ‘Знатная барыня, которая извлекла, изъ него выгоду и которой онъ оказался неудобнымъ’,— повторяла Наталья Александровна. Вдь, это ложь отъ начала до конца, и, все-таки, ею овладло ужасное безпокойство. Съ ней сдлался нервный припадокъ съ мучительными схватками въ сердц, окончившійся продолжительнымъ обморокомъ. Когда она могла опять встать съ постели, въ ней совершилась большая перемна. Она не избгала больше воспоминаній о Ленскомъ, старая любовь умерла, но новая любовь воскресла на развалинахъ старой, обновленная, чистая любовь, исполненная горячаго, сострадательнаго прощенія.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Съ неутомимостью безнадежно-больныхъ, напрасно ищущихъ облегченія, Наталья Александровна ухала изъ Женевы, гд думала сначала провести зиму. Она направилась въ Римъ. Доктора не задерживали ее. Умирающей, вдь, остается хоть право выбрать мстечко, гд она хочетъ преклонить свою усталую голову въ послдній разъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ Рим ей сдлалось сначала какъ будто лучше. Въ конц марта пріхалъ ее навстить Николай. Онъ былъ теперь высокій, худой юноша, съ большими задумчивыми глазами на аристократическомъ лиц и хорошими, немного застнчивыми манерами.

Два раза прізжалъ онъ за границу къ матери, но никогда она не радовалась ему такъ, какъ теперь.

День былъ хорошъ, она чувствовала себя лучше, чмъ обыкновенно, и предложила прокатиться.

— Въ Via Djulia,— приказала она кучеру.— Я хочу показать вамъ палаццо Морсини, въ которомъ мы жили, когда вашъ отецъ сдлалъ мн предложеніе,— сказала она дтямъ.

Маша удивленно взглянула на мать, въ первый разъ въ продолженіе почти трехъ лтъ упомянула она имя отца.

Въ ясный мартовскій полдень похала она въ Via Djulia. Но напрасно искала Наталья Александровна палаццо Морсини,— она не находила его. На его мст была куча мусора, огороженная досками. Огорченная чуть не до слезъ, съ дтски-безразсуднымъ разочарованіемъ, бывающимъ только у смертельно-больныхъ, она отвернулась. Дорогой ей пришло въ голову приказать кучеру остановиться около фонтана ди-Треви. Она чуть не подпрыгнула отъ радости, когда увидла стоящія въ причудливомъ безпорядк статуи.

— Здсь встртилась я въ первый разъ съ отцомъ въ Рим, это ровно двадцать лтъ тому назадъ,— сказала она, устремивъ страшно блестящій, задумчивый взглядъ на развалины. Статуи еще больше почернли и попортились отъ непогоды, но серебристыя струи воды падали въ срый каменный бассейнъ горделиве, чмъ прежде, и небо надъ потемнвшею стной было такъ же сине, какъ тогда.

— Ахъ, сколько на свт хорошаго, великаго, вчнаго рядомъ съ безобразнымъ, которое проходитъ!— тихо прошептала Наташа и потомъ, проведя рукой по глазамъ и какъ бы говоря съ самой собой, прибавила:— То же и съ великими людьми, поэтому я думаю, слдовало бы, относясь снисходительно къ ихъ земнымъ недостаткамъ, радоваться тому, что въ нихъ безсмертно!— Маша не вполн поняла эти слова, Николай же искалъ взглядомъ глаза матери и поднесъ ея руку къ губамъ.

Вечеромъ, въ тотъ же день, въ хорошенькой квартир на Piazza di Spagna, противъ церкви Trinita dei Monti, Наталья Александровна лежала на кушетк въ бломъ кружевномъ пеньюар. Мать и сынъ были одни. Онъ прочиталъ ей нсколько стихотвореній Мюссе, особенно любимыя ею, les Souvenirs, но во время чтенія стемнло и онъ отложилъ книгу. Они оба молчали нкоторое время, радуясь тому, что они вмст, какъ радуются близкіе люди, увидвшіеся посл долгой разлуки. Черезъ нсколько минутъ Николай положилъ свою руку на руку матери и тихо сказалъ:

— Мамочка… знаешь ли ты, что меня прислалъ къ теб папа?

Рука Натальи Александровны дрогнула и освободилась изъ руки сына. Николай замолчалъ. Но что это? Черезъ секунду рука матери сама прикоснулась къ его рук и юноша продолжалъ:

— Да, папа прислалъ меня сюда, чтобы я увдомилъ его, въ какомъ состояніи твое здоровье. Ты не можешь себ представить, какъ онъ всегда разспрашиваетъ о теб, какъ безпокоится.

Рука бдной женщины дрожала въ рук сына, черезъ минуту, точно подождавъ, чтобы слова его проникли ей въ сердце, онъ продолжалъ:

— Отецъ поручилъ мн передать теб его просьбу — не позволишь ли ты ему навстить тебя?

Опять выдернула Наталья Александровна свою руку, но ршительне, чмъ въ первый разъ. Ея дыханіе сдлалось чаще и тяжеле. Нсколько минутъ она молчала, потомъ медленно, съ трудомъ произнесла:

— Нтъ, не надо, скажи ему отъ меня все хорошее, что меня трогаетъ его заботливость обо мн, но этого не надо… такъ лучше!— Произнесши это ршеніе, съ грустью и страхомъ выслушанное Колей, она весь остальной вечеръ была молчалива, задумчива и раздражительна, какою прежде ее не видали.

Ночью съ ней сдлался такой сильный припадокъ, что послали за докторомъ. Когда кончились удушье и схватки, она впала, по обыкновенію, въ забытье, похожее на глубокій обморокъ.

Николай, ухаживавшій за больной, проводилъ доктора, отъ имени отца онъ просилъ доктора сказать ему правду относительно положенія больной. Докторъ сознался ему, что положеніе очень серьезно и что выздоровленіе немыслимо. Она можетъ протянуть нсколько недль, а, можетъ быть, и нсколько дней.

Когда Николай, съ трудомъ сдерживая слезы, вернулся къ постели матери, она лежала въ томъ же положеніи, какъ онъ ее оставилъ, но что-то измнилось въ ней. Глаза были закрыты, но вокругъ красиваго рта ея витала блаженная улыбка, прелести которой онъ никогда не могъ забыть.

Она открыла глаза и произнесла слабымъ голосомъ:

— Можетъ быть, только нсколько дней…

Она слышала приговоръ доктора. Черезъ минуту она прибавила:

— Напиши отцу… напиши… чтобы спшилъ… еще только нсколько дней!…

Николай телеграфировалъ въ Петербургъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сознаніе близкой смерти вернуло ей спокойствіе. Она настояла на томъ, чтобы Ленскій остановился у нея, чтобы ему приготовили комнату. Одинъ день она чувствовала себя настолько хорошо, что занялась сама приготовленіями. Но улучшеніе продолжалось не долго, почти каждую ночь длались припадки, короче и слабе прежнихъ, но, все-таки, очень тяжелые, между тмъ, она спала и видла все тотъ же сонъ. Ей казалось, что она можетъ летать, но только на два фута надъ землей, и какъ только она поднималась выше, она просыпалась. Счастливой любви молодости она уже никогда не видла во сн.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ленскій отвтилъ телеграммой, что немедленно вызжаетъ. Наталья Александровна высчитывала съ Колей дни и ночи, остающіеся до его прізда, они справлялись вмст въ календар… столько-то до Эйткунена… столько-то до Берлина… столько-то до Вны… столько-то до Рима. Въ своихъ вычисленіяхъ они расходились на двнадцать часовъ. Наталья Александровна ждала Ленскаго на шестой день утромъ, Николай только вечеромъ.

На шестой день ей сдлалось такъ хорошо, что она хотла прокатиться.

— Мн бы такъ хотлось еще разъ видть весну, — сказала она.

Николай просилъ ее поберечься до прізда отца, не подвергать волненію сердце, это великое, богатое сердце, которымъ она жила и отъ котораго умирала.

— Мы принесемъ теб сюда весну,— нжно прибавилъ онъ.

Они привезли цвтовъ столько, сколько могли достать, и поставили ихъ въ хорошенькій, уютный будуаръ, гд она покоилась на кушетк. Широкіе лучи солнца заливали золотомъ магноліи, фіалки и розы.

Умирающая задумчиво смотрла на пышные, благоухающіе цвты.

— Какъ великолпна весна!— прошептала она.— Какъ можно бояться смерти, когда воскресеніе такъ хорошо!

Окна были открыты, съ улицы доносился грохотъ экипажей, проносившихся въ центру города, напоминая шумъ потока, стремящагося къ морю.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Настала ночь. Николай сидлъ около кровати матери и бодрствовалъ. Она спала безпокойно, часто вздрагивала и прислушивалась, потомъ взглядывала на часы,— онъ еще не можетъ пріхать! Ночью пришла Маша босикомъ, съ заплаканными глазами, на цыпочкахъ подкралась она къ постели умирающей. Два дня, какъ мать не позволила ей ложиться въ сосдней комнат изъ страха, что двочк не дадутъ спать ея мучительные припадки. Маша подумала, что матери хуже, и пришла взглянуть. Наталья Александровна открыла глаза какъ разъ, когда она вошла.

Двочка бросилась къ ней, упала на колни и, рыдая, спрятала лицо въ одяло. Наталья Александровна погладила ея головку слабою рукой и уговаривала ее быть благоразумной и идти спать что доставитъ ей большое удовольствіе.

Маша встала и медленными шагами направилась въ двери, зда она обернулась и бросилась опять къ матери. Наталья Александровна перекрестила ее, поцловала еще разъ и прижала къ своей исхудавшей груди. Это въ послдній разъ… Двочка ушла. Наталья Александровна съ нжною грустью посмотрла ей вслдъ. Къ утру Николай заснулъ въ кресл, въ которомъ онъ сидлъ около кровати матери. Вдругъ онъ почувствовалъ, что кто-то дернулъ его за рукавъ. Онъ вскочилъ: мать, полуподнявшись, сидла на кровати.

— Проснись, отецъ идетъ!— воскликнула она, задыхаясь.

— Но, мамочка, это невозможно… раньше вечера онъ не можетъ быть.

Рзкимъ, повелительнымъ движеніемъ она приказала ему замолчать.

Теперь онъ ясно слышалъ… тихо, потомъ громче… грохотъ экипажа по пустой сонной улиц. Онъ приближался… остановился передъ домомъ…

— Пойди ему на встрчу, Коля, я не хочу, чтобы онъ подумалъ, что мы его не ждали.

Коля пошелъ, машинально повинуясь тому, что отъ него требовали. Наталья Александровна поднялась, прислушивалась… Если она ошиблась… нтъ… громкіе шаги раздаются на лстниц… шаги двухъ мужчинъ… не одного… и этотъ голосъ, глубоко проникающій въ сердце! Она не разслышала словъ… но это былъ его голосъ! Ужасное смущеніе и страхъ овладли ею, она обдернула кружевныя манжетки капота на худыя руки, поправила волосы,— она боялась его, какъ чужаго… Что скажетъ она ему? Она хотла встртить его спокойно и ласково. Отворилась дверь… онъ вошелъ, запыленный, съ растрепанными, посдвшими волосами, съ ужасомъ на лиц, на десять лтъ старше, съ тхъ поръ какъ она видла его въ послдній разъ.

Что скажетъ она ему?

Онъ не выждалъ ея словъ, бросилъ только взглядъ на ея блдное лицо, подбжалъ къ ней и заключилъ въ объятія.

За церковью Trinita dei Monti заблестла заря и комната наполнилась блескомъ и свтомъ.

— О, ангелъ мой! Какъ могла ты меня оттолкнуть?— были первыя слова, которыя онъ произнесъ.

Она ничего не сказала, молча, безсильно лежа на его груди. Въ ея жилахъ протекало въ послдній разъ чувство пріятной, живительной теплоты, которое она всегда испытывала вблизи его. Она хотла придти въ себя, опомниться, ей надо было еще многое сказать ему на прощанье. Но что надо было… что… Ахъ, да!

— Борисъ,— тихо прошептала она,— помнишь ты… тогда въ твоемъ кабинет… въ Петербург… помнишь ты, какъ ты сказалъ мн однажды, что я должна показать теб дорогу къ небесамъ?

— Да, голубушка, да!

— Я не исполнила своего долга,— грустно прошептала она,— прости!

Онъ не могъ произнести ни слова отъ волненія, прижималъ губы къ ея блднымъ, исхудалымъ рукамъ, къ ея волосамъ.

— Простить… мн теб… о, дорогая! Какъ могла ты увлечь меня вверхъ, когда я обломалъ теб крылья?… Но теперь все хорошо, мы рука съ рукой будемъ искать стараго счастья, ты должна выздоровть, должна жить!

— Жить.. — прошептала она почти съ упрекомъ,— жить.. — и покачала головой. Онъ посмотрлъ на нее долгимъ, нжнымъ взглядомъ и испугался.

Лицо ея было еще ангельски хорошо, но ея красивое тло страшно исхудало, ему тяжело сдлалось при вид острыхъ линій, обрисовывающихся подъ блымъ одяломъ. Это не любящая женщина, протягивающая къ нему объятія, это ангелъ, благословляющій его! Между ними все ясно, исчезъ послдній страхъ, который она чувствовала къ нему.

— Да… кончено…— шептала она,— еще нсколько дней… сколько?… три дня… пять дней… о, можетъ быть, дольше, доктора такъ часто ошибаются. Мы еще разъ подемъ вмст кататься, посмотримъ весну… подемъ туда, гд миндальныя деревья цвтутъ среди развалинъ… къ св. Стефану, помнишь еще… а, когда я почувствую, что насталъ конецъ… ты возьмешь меня заруку, какъ ребенка, который боится тьмы, и нжно проводишь до порога вчности… не правда ли?… Никто не можетъ быть такимъ нжнымъ и любящимъ, какъ ты. Не будь такъ печаленъ… теперь… сегодня мн еще хорошо… совсмъ хорошо… ахъ!

Что это? она схватилась за сердце… опять этотъ ужасный трепетъ въ груди. Ея лицо измнилось, дыханіе остановилось.

— Доктора, Коля!— крикнулъ Борисъ вн себя.

Коля побжалъ за докторомъ, у дверей мать позвала его назадъ.

— Не уходи, не простившись, мой милый мальчикъ,— сказала она, цлуя его.— Господь благослови тебя!

Затмъ онъ бросился внизъ по лстниц за докторомъ… надо спшить. Нтъ, не надо спшить… схватка мгновенна… нсколько конвульсій… и больная успокоилась на рукахъ Ленскаго.

— Какъ чудно цвтутъ цвты,— шепчетъ умирающая.— Темнетъ… дай руку… не огорчайся… мой бдный геній…

Ея глаза приняли вдругъ странное, тоскливое выраженіе, въ послдній разъ пронесся въ ея душ жалобный звукъ — асбеинъ, но не какъ соблазнительный призывъ, а какъ что-то возвышенное, святое. Она слышитъ чудные звуки далеко въ вышин, точно съ неба спускаются они къ ней въ величественной успокоительной гармоніи, это уже не дьявольскіе звуки, а небесная музыка.

— Борисъ!— шепчетъ она и, поднявъ руку, указываетъ вверхъ,— слышишь?…

Рука опускается медленно, медленно, онъ наклоняется къ умирающей и покрываетъ поцлуями ея холодющія губы…

В. Р.

‘Русская Мысль’, кн.VIII—X, 1888

АСБЕИНЪ.

Осипа Шубина.

I.

Читайте также: