‘Міръ Божій’, No 3, 1898
А. Н. Пыпин. История русской литературы. Том I. Древняя письменность. Спб., 1896 г, Пыпин Александр Николаевич, Год: 1898
Время на прочтение: 6 минут(ы)
А. Н. Пыпинъ. Исторія русской литературы. Томъ I. Древняя письменность. Спб., 1896 г. стр. XII + 484. А. Н. Пыпинъ предпринялъ изданіе обзора исторіи русской литературы въ четырехъ большихъ томахъ. Первый томъ этого труда недавно вышелъ въ свтъ, и, хотя планъ цлаго изданія остается еще неизвстнымъ, можно судить объ общемъ характер то по первому образчику. Въ предисловіи и во введеніи авторъ указываетъ на неопредленность самаго понятія ‘исторіи литературы’ и присоединяется къ мннію, что ‘содержаніе и методъ науки представляютъ еще искомое’. Дйствительно, при томъ направленіи, какое, чмъ дальше, тмъ больше, принимаютъ историко-литературныя изслдованія, становится все трудне ‘обособить исторію литературы отъ цлаго ряда сосднихъ изученій’. Подобное обособленіе и невозможно, и едва ли желательно, съ точки зрнія того направленія историко-литературныхъ изслдованій, къ которому примыкаетъ и А. Н. Пыпинъ. Характеризуется оно стремленіемъ обратить исторію литературы въ исторію развитія ‘народной психологіи’, или, говоря иначе, въ исторію духовной культуры народа. Именно это стремленіе и надо считать причиной невозможности строго опредлить задачи и методы исторіи литературы. Прежде всего, приходится считаться съ тмъ, что, скажемъ словами П. Н. Милюкова, ‘современное міровоззрніе уже не можетъ боле противопоставлять духовную культуру матеріальное: на ту и на другую приходится смотрть, какъ на продуктъ человческой общественности, какъ она отразилась въ сфер человческой психики’. Изслдователю, для котораго объектомъ изученія служатъ не произведенія слова, какъ таковыя, а, какъ для А. Н. Пыпина, ‘ходъ образованія и нравственныхъ движеній обществъ’, или ‘психологія народа и общества’, приходятся то и дло выходить за предлы филологіи, какъ бы широко мы ее ни понимали, и чувствовать себя не историкомъ литературы, а историкомъ-соціологомъ. Не мудрено, что при такомъ пониманіи дла, исторія литературы окажется лишь едва самостоятельною частью исторіи культуры, въ томъ широкомъ смысл слова, въ какомъ она обнимаетъ вс стороны народной жизни: и экономическую, и общественную, и государственную, и умственную, и религіозную, я нравственную, и эстетическую. А. Н. Пыпинъ не идетъ такъ далеко. Для него ‘новйшая литературная исторія, во-первыхъ, стремится обнять поэтическое творчество во всемъ его національномъ объем, начиная съ его первыхъ проявленій въ древней народной поэзіи, во-вторыхъ, не ограничиваясь чисто художественной областью, привлекаетъ къ изслдованію сопредльныя проявленія народной и общественной мысли и чувства, разсматривая матеріалъ литературы, какъ матеріалъ для психологіи народа и общества, наконецъ, эта исторія изучаетъ явленія литературы сравнительно, въ международномъ воздйствіи’. Другими словами, историкъ литературы изучаетъ спеціально исторію духовной культуры по особой групп матеріала, состоящей изъ ‘явленій литературы’. Но матеріалъ этотъ самъ по себ недостаточенъ, такъ какъ изучаемыя явленія не только въ немъ отравились и источникомъ для ихъ изученія должны служить и другіе матеріалы, кром ‘явленій литературы’. Сосредоточиваясь исключительно на избранной групп матеріала, историкъ литературы рискуетъ дать очень одностороннее освщеніе той культур, которую изучаетъ, потому что сплошь и рядомъ объясненія для явленій ея развитія приходится искать вн сферы литературнаго творчества. Отказавшись же отъ сосредоточенія на опредленной групп явленій литературныхъ, исторія литературы можетъ и вовсе потерять свой raison d’tre, какъ особая научная дисциплина.
‘Исторія русской литературы’ А. Н. Пыпина даетъ обзоръ предмета, котораго содержаніе и задачи не опредлены путемъ систематическаго анализа основныхъ понятій науки. Содержанію книги, быть можетъ, даже больше соотвтствовало бы мене опредленное заглавіе: ‘очерки по исторіи русской духовной культуры’. Наряду съ историко-литературными, не мало мста занимаютъ въ ней и вопросы обще-историческіе. Но, выражаясь языкомъ старинныхъ писцовыхъ книгъ, авторъ ‘эту пашню пашетъ наздомъ’, т. е. не разрабатываетъ систематически, а касается, сравнительно, мимоходомъ. Однако, общія характеристики крупныхъ историческихъ явленій и періодовъ играютъ существенную роль въ разбираемомъ труд, можно даже сказать, что он составляютъ основной фонъ изложенія. Характеристики эти, по необходимости, очень эскизны, такъ какъ не въ нихъ главная задача труда. И часто он таковы, что согласиться съ ними никакъ нельзя. Какъ всякія очень общія характеристики, не составляющія вывода изъ детальнаго анализа данныхъ, а набросанныя свободной рукой въ вид отступленія отъ главной темы,— он отличаются большой субъективностью. Въ нихъ авторъ скоре оцниваетъ съ своей личной точки зрнія явленія прошлой жизни, чмъ опредляетъ ихъ на основаніи научнаго анализа. При этомъ приводимые имъ факты подчасъ служатъ ему лишь орудіемъ для полемики съ той или иной несимпатичной ему тенденціей.
Отмтимъ нкоторый изъ историческихъ характеристикъ А. Н. Пыпина. Для древнйшаго, языческаго періода авторъ приводитъ подробно отрицательное мнніе Костомарова и совсмъ не касается содержательныхъ и научно обоснованныхъ выводовъ В. О. Ключевскаго и Н. П. Кондакова. Что касается кіевскаго періода, то трудно точно понять окончательное заключеніе автора о немъ. ‘За однимъ исключеніемъ ‘Слова о полку Игорев’,— говорится на стр. 96,— вся литература получила видъ непрерывнаго поученія’. А на стр. 162 авторъ съ большимъ сочувствіемъ отмчаетъ врную мысль, что ‘Слово о полку Игорев’ есть только случайный unicum, что оно связано съ цлой литературной школой, о значеніи которой мы можемъ судить лишь по скуднымъ остаткамъ. То или иное воззрніе на ‘Слово’ существенно измняетъ общее представленіе о русской письменности до-монгольскаго періода. И мысль автора колеблется между двумя противоположными заключеніями, тщетно пытаясь ихъ согласить.
Густо накладывая краски для изображенія древне русскаго невжества, авторъ признаетъ, что ‘древній періодъ, при всей утрат памятниковъ, представляетъ замчательное разнообразіе произведеній и свжую оригинальность’. Едва ли такое противорчіе, вытекающее изъ источниковъ, какими пользуется А. Н. Пыпинъ, устранено простымъ выраженіемъ удивленія передъ этими ‘первыми началами литературы у народа, ничмъ не подготовленнаго къ такому успху’.
Гораздо опредленне мнніе А. Н. Пыпина о Московской Руси. Но изображенная имъ картина московскаго самовластія и московской косности и исключительности также страдаетъ не полнотой и односторонностью. Низкій уровень просвщенія въ сверной Руси слишкомъ сильно связывается съ татарскимъ вліяніемъ. И помимо татарщины, не мало условій и боле глубокихъ вели къ огрубнію нравовъ и воззрній. На первомъ мст среди этихъ условій надо, конечно, поставить тяжелую трудовую жизнь великорусскаго племени въ стран, богатой лсомъ и болотами, но не плодородной почвой. Другая характерная черта Московской Руси — ея отчужденіе отъ запада и высокомрное отношеніе къ нему — отчасти преувеличена въ труд А. Н. Пыпина, отчасти недостаточно выяснена. Преувеличеніе состоитъ въ томъ, что авторъ, какъ намъ кажется, недостаточно оцниваетъ начавшіяся со временъ Ивана III попытки сближенія съ Западомъ и почти игнорируетъ тотъ фактъ, что и въ Московской Руси существовала партія, выразившая въ договор объ избраніи на царство королевича Владислава желаніе, чтобы ‘для науки вольно было каждому изъ народа московскаго здить въ другія государства христіанскія’. Правда, господствовала и на правительство вліяла, преимущественно, нетерпимая ‘осифлянская’ партія, но для ‘психологіи народа и общества’ важно попристальне вглядться и въ другія теченія. Недостаточно выяснено происхожденіе господствовавшихъ въ XVI вк тенденцій. Впрочемъ, таковъ общій недостатокъ труда А. Н. Пыпина: онъ не даетъ исторіи возникновенія и развитія тхъ явленій, которыя изображаетъ, удовлетворяясь только ихъ этической оцнкой и отрывочными указаніями на дйствовавшія при ихъ развитіи условія. Этическая точка зрнія оказывается недостаточной и при оцнк историческаго значенія тхъ или иныхъ явленій. Она не даетъ автору опоры для разршенія противоположности воззрній разныхъ источниковъ на паденіе Великаго Новгорода. Вмсто того, авторъ примыкаетъ къ обвинителямъ Москвы за то, что ‘старая Москва не умла понять необходимости просвщенія даже для пользы самого государства’. Это фактически не точно, да и не иметъ никакого отношенія къ вопросу о паденіи Новгорода. Что Новгородъ былъ просвщенне Москвы — не подлежитъ сомннію, но новгородское просвщеніе дало плодъ и получило общерусское значеніе только посл пересадки его въ Москву. Вопросъ о новгородскомъ вліяніи въ Москв и его значеніи для развитія русской письменности въ XVI в., къ сожалнію, мало выясненъ, но тмъ боле заслуживаетъ онъ вниманія. Паденіе Новгорода, во всякомъ случа, совпало съ началомъ оживленія литературной дятельности въ сверо-восточной Руси, такъ что и съ историко литературной точки зрнія весь этотъ періодъ едва ли объективно освщенъ въ разбираемомъ труд. Но важне отмтить другую сторону дла: авторъ строго относится къ Москв за ея ‘ненужную жестокость’, ‘грубую утилитарность, соединенную съ полнымъ забвеніемъ умственныхъ потребностей народа’, какъ будто она могла быть иной, чмъ была, да только, по странному упрямству, не хотла, съ другой стороны, гораздо сочувственне рисуетъ онъ культурную жизнь Новгорода и Пскова. Пусть это будетъ такъ, но достаточно ли этихъ двухъ наблюденій для какого-нибудь серьезнаго вывода? Вдь покореніе Москвою не было неожиданной случайностью въ жизни Новгорода. Онъ палъ жертвою столько же внутреннихъ причинъ разложенія, сколько невыгодныхъ для него общихъ политическихъ отношеній къ сосдямъ. Если бы авторъ обратилъ вниманіе на т изъ причинъ и послдствій паденія Новгорода, которыя указаны въ труд Никитскаго: ‘Экономическій бытъ Великаго Новгорода’, — быть можетъ, онъ измнилъ бы и свой выводъ.
Въ общемъ вывод, можно сказать, что въ труд А. Н. Пыпина читатель не найдетъ сколько-нибудь отчетливой исторіи духовной культуры древняго періода. Кром указанныхъ выше общихъ причинъ этого недостатка, объясняется онъ отчасти и состояніемъ научной литературы, которой авторъ подводитъ итогъ. ‘Самые факты древней письменности,— справедливо замчаетъ А. Н. Пыпинъ въ предисловіи,— до сихъ поръ не сполна приведены въ извстность, и въ тхъ, которые извстны, не всегда опредлено время ихъ происхожденія’. Такое состояніе матеріала, конечно, затрудняетъ изложеніе исторіи литературы, которая была бы ‘исторіей идей, а не исторіей книгъ’. Но это затрудненіе еще увеличивается для автора тмъ, что онъ преувеличиваетъ однородность литературнаго творчества въ теченіе всего древняго періода. ‘Вслдствіе условій,— говоритъ онъ,— въ какихъ образовалась наша древняя письменность, она почти не знаетъ хронологіи: большая масса памятниковъ создавалась въ обращеніи втеченіе цлыхъ вковъ, иногда съ XI—XII до XVII и даже XIX столтія’. Это справедливо, но если русскіе люди долгое время читали то же, что читалось ихъ предками, зато они и многое другое начинали читать, да и старое читали иначе, приспособляли его къ новымъ вкусамъ, передлывая старые памятники на новый ладъ. Изъ вка въ вкъ измнялись литературные вкусы и эволюція идей отражалась въ литературномъ матеріал, несмотря на его мнимое однообразіе.
Трудность историческаго изложенія предмета заставила А. Н. Пыпина отдлить историческіе очерки отъ обзора литературнаго матеріала по родамъ, ъ попытками представить, въ вид общихъ характеристикъ, смну историческихъ періодовъ въ исторіи древне-русской духовной культуры, чередуются обзоры литературныхъ памятниковъ по группамъ, независимо отъ времени ихъ происхожденія: лтописи, мстнымъ сказаніямъ, трудамъ русскихъ паломниковъ, отреченнымъ книгамъ — посвящены отдльныя главы. Такіе обзоры есть и въ другихъ главахъ. Въ нихъ основное значеніе книги, такъ какъ тутъ авторъ даетъ свднія объ источникахъ, характеристику отдльныхъ памятниковъ и исторію ихъ изученія. Довольно полныя критико-библіографическія примчанія дополняютъ эту сторону книги. Авторъ хотлъ дать ‘любознательному читателю и начинающему ученому возможность войти въ подробности предмета и познакомиться съ настоящимъ положеніемъ его разработки’. Какъ обзоръ источниковъ и пособій, вводящій въ исторію разработки отдльныхъ историко-литературныхъ вопросовъ, книга А. Н. Пыпина, несомннно, принесетъ свою пользу. Кто возьмется за чтеніе этой книги, желая познакомиться съ современнымъ положеніемъ изученія древне-русской словесности, тотъ получитъ больше удовлетворенія, чмъ читатель, обратившійся къ труду А. Н. Пыпина для ознакомленія съ литературнымъ развитіемъ древней Руси.