Книга о киевских богатырях. Свод 24-х избранных былин древне-киевского эпоса. Составил. В. П. Авенариус, Авенариус Василий Петрович, Год: 1876
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Книга о кіевскихъ богатыряхъ. Сводъ 24-хъ избранныхъ былинъ древне-кіевскаго эпоса. Составилъ. В. П. Авенаріусъ. Съ портретомъ пвца былинъ Рябинина, работы Л. К. Срякова, и 12-ю картинками, гравированными по рисункамъ А. В. Прохорова въ ксилографическомъ заведеніи Клича и Рохлицера въ Лейпциг.— С.-Петербургъ. Типографія М. Стасюлевича. 1876.
Еще не такъ давно — во времена Блинскаго — господствовало мнніе, что у насъ настоящей народной литературы, т. е. созданной самимъ народомъ, не существуетъ. Сборникъ ‘Древнихъ россійскихъ стихотвореній’ Кирши Данилова, изданный въ начал ныншняго столтія, пользовался столь малою извстностью, что учителя словесности 40—50-хъ годовъ не считали нужнымъ даже упоминать объ немъ своимъ ученикамъ. Съ тхъ поръ дло нсколько измнилось: ревностные собиратели народныхъ эпическихъ лсомъ: Киревскій, Рыбниковъ, Гильфердингъ, исходившіе не одну губернію, чтобы непосредственно со словъ самихъ народныхъ рапсодовъ записать стихотворныя сказанія про древнюю Русь, подарили насъ цлыми томами такъ-называемыхъ былинъ, которыя затмъ, съ 60-хъ годовъ, проникли и въ учебныя заведенія. Но кому охота и время перечитывать десятки отрывочныхъ, испорченныхъ варіантовъ одной и той же былины, чтобы основательно съ нею ознакомиться? Кому охота и время вс былины одного и того же круга привести самому въ правильную систему, чтобы составить себ совершенно точное понятіе объ описываемой ими эпох? У кого, наконецъ, средства, чтобы пріобрсти десятки сборниковъ былинъ? А между тмъ сколько истинной, неподражаемой поэзіи разсяно въ этихъ древнйшихъ памятникахъ нашей народной словесности, которые, до нашихъ дней сохраненные въ памяти народной, изложены и языкомъ вполн для него понятнымъ, хотя и самобытнымъ, оригинальнымъ. Поэтому нельзя не привтствовать появленія книги, заглавіе которой мы выписали. Составитель ея, г. Авенаріусъ, поставилъ себ задачею — дать русскимъ читателямъ и, въ особенности, русскому юношеству, возможность въ одной, не слишкомъ объемистой книг (въ книг г. Авенаріуса 336 стр. въ 8 д.) ближе ознакомиться съ лучшими перлами древне-кіевскаго эпоса. Съ этою цлью сличивъ, по стихамъ, вс извстные варіанты избранныхъ былинъ кіевслаго эпоса, выбравъ лучшіе стихи, устранивъ или смягчивъ все слишкомъ грубое и сгладивъ шероховатости стихосложенія, затруднявшія плавное теченіе стиховъ,— онъ составилъ возможю-полный сводъ каждой былины. Расположивъ затмъ былины въ хронологическомъ порядк, онъ, по примру нмца Зимрова и Финляндца Ленрота, сгруппировавшихъ разрозненные отрывки древне-германской ‘Псни объ Амелунгахъ’ и финской ‘Калевалы’ въ связныя поэмы — связалъ былины въ послдовательную хронику, начинающуюся женитьбой князя Владиміра и кончающуюся гибелью всхъ богатырей. Значеніе всхъ встрчающихся въ бытовомъ эпос анахронизмовъ, фактовъ, личностей и предметовъ, требующихъ поясненія, указано въ особыхъ примчаніяхъ, вышедшимъ изъ употребленія или малоизвстнымъ народнымъ словамъ приложенъ алфавитный указатель, а во введеніи къ книг сообщены весьма интересныя данныя о происхожденіи былинъ. Наконецъ, книга украшена портретомъ извстнйшаго рапсода нашего Рябинина, прекрасно исполненнымъ академикомъ Сряковымъ, и 12-ю рисунками А. Прохорова, обратившаго особенное вниманіе на соблюденіе въ костюмахъ, домашней утвари, архитектур и проч. возможной археологической врности.
Мы поставлены въ возможность представить нашимъ читателямъ четыре изъ этихъ рисунковъ, причемъ, для большаго уясненія ихъ, считаемъ неизлишнимъ изложить вкратц содержаніе тхъ былинъ, къ которымъ они относятся.
Владиміръ Святой или, какъ величается онъ въ былевомъ эпос, ‘Владиміръ-солнышко, стольно-кіевскій’, есть то центральное солнце, вкругъ котораго вращается дйствіе всхъ былинъ.
‘Не ясёнъ соколъ съ тепла гнзда солётывалъ,
Не блой кречетъ съ тепла гнзда сопорхивалъ:
Возстаетъ самъ батюшка Владиміръ князь
Съ своего большаго мста княженецкаго…
По столовой гридн запохаживалъ,
Частую бородку запоглаживалъ,
Блыми руками заразваживалъ,
Ясными кудрями запотряхивалъ,
Пословечко сударь выговаривалъ…’
Въ этихъ немногихъ чертахъ образъ князя-солнышко возстаетъ передъ нами какъ живой. Рядомъ съ нимъ безотлучна его стольная княгиня Апраксія, которая
‘Ходитъ — словно блая лебёдушка,
Глазомъ глянетъ — словно свтлый день,
А и въ грамот-то больно горазда’.
Около нихъ и прелестной, граціозной племянницы ‘княжнецкой’ Забавы Путятичны — небольшой, но яркой звздочки, группируется вся ихъ солнечная система, планеты и кометы — богатыри и богатырицы. Самая крупная и самая огнистая изъ этихъ планетъ, неоцнимый Кохиноръ въ звздномъ внц кіевскаго солнца — Илья Муромецъ, вчный ратоборецъ за общинное дло, за равноправность сословій, неизмнный защитникъ вдовъ, сиротъ и бдныхъ ‘дюдушекъ’, безкорыстный’ обстоятель’ и оберегатель отчизны отъ враговъ внутреннихъ (Соловей разбойникъ), духовныхъ (Идолище) и вншнихъ (Калинъ царь). Не касаясь здсь предшествующихъ подвиговъ ‘стараго’ Ильи Муромца, мы приступимъ прямо къ былин, послужившей сюжетомъ, для первой нашей картинки.
‘Ой ты, мать-сыра земля, поразступися-ка!
Небеса вы синія, раздайтеся!
Темны тучи, во едино не скопляйтсся!
Богатырской силушк тошнехонько,
Горе лютое со старымъ приключилося:
Поразгнвался на стараго Владиміръ князь,
Приказалъ его своимъ врнымъ слугамъ
Заложить во погребахъ глубокіихъ,
Позадернути чугунною ршёточкой,
Завалити дубьемъ-колодьемъ со всхъ сторонъ,
Призасыпати песками желтыми,
Поморити смертію голодною’.
Навлекъ же ‘старый’ на себя гнвъ князя тмъ, что слишкомъ энергически возсталъ противъ придворнаго этикета и мстничества. Прочіе богатыри, обидвшись за своего стараго товарища, разъхались вонъ изъ Кіева. Въ это самое время
‘Не волна на мор расходилася,
Не синё море да всколыхалося,
Взволновался Калинъ царь Калиновичъ,
Воспылалъ собака да на Кіевъ градъ.
Ай, собака ты, злодй да Калинъ царь!
Думаетъ онъ думушку недобрую,
И совтуетъ совты нехорошіе:
Хочетъ раззорить онъ стольный Кіевъ градъ,
Хочетъ чернедь-мужичковъ повырубить,
Церкви божія на дымъ пустить,
Князю солнышку да голову срубить,
Со княгиней стольной со Апраксіей’.
Подступаетъ онъ подъ Кіевъ градъ съ силой несмтной:
‘Отъ того отъ пару отъ коннаго
Инъ померкло красно солнышко,
Ни луча не взвидть свту благо,
Отъ того отъ духу отъ татарскаго
Не можно крещенымъ живымъ быть’.
Переполошился князь Владиміръ и ршаетъ, что длать уже нечего —
‘На убгъ бжать изъ Кіева приходится’.
Тутъ, однакоже, является Князева ‘дочка молодёшенька, малёшенька’ и объявляетъ, что ‘старый’ здравъ и невредимъ. Она, изволите видть, велла подкопать къ ‘старому’ ‘копи тайныя’ и доставляла ему кушанье и питье. Обрадованный князь спускается къ могучему богатырю въ погребъ и бьетъ челомъ постоять за Кіевъ.
‘Отвчаетъ старый Илья Муромецъ:
— Я ужь три года не видлъ свту благо —
Какъ простить мн ту обиду кровную?—
Да не для-ради меня, Владиміра,
И не для-ради моей Апраксіи,
А для бдныхъ вдовъ и малыхъ дтушекъ!’
Аргументъ на столько убдителенъ для человколюбиваго муромскаго героя, что онъ вскакиваетъ и тутъ же снаряжается въ пол за другими богатырями. Но т мене сговорчивы и на отрзъ отказываются идти на помощь князю. Тогда Илья ршается идти одинъ противъ всей силы татарской,
‘Зазжаетъ прямо во серёдочку,
Сталъ татаровей конемъ топтать,
Сталъ поганыихъ копьемъ колоть,
Подорожною шалыгою помахивать,
Будто зелену траву косить:
Гд махнетъ — тамъ силы улицы,
Гд перемахнетъ — тамъ переулочекъ’.
Но подкопали злоди подкопъ и захватили его живьемъ. Приводятъ его къ ‘собак’ царю Калину. Тотъ его зоветъ сначала на свою службу. Илья съ негодованіемъ отказывается. Царь не унимается.
‘— У меня, собаки, есть дв дочери,
Ты посватайся-ка на любой изъ нихъ,
любую за тебя замужъ отдамъ.
Говоритъ Илья да не съ упадкою:
— Ай же ты, собака Калинъ царь!
Не случилося со мною сабли острыя,
На твоей бы ше я посватался’.
На эти слова царь, конечно, не могъ не разсердиться, и вотъ Илью ведутъ въ поле на смертную казнь. Но добрый конь, заслышавъ богатырскій посвистъ, подбгаетъ къ Иль, обрываетъ на рукахъ и на ногахъ его оковы, а спущенная Ильею стрла будитъ заснувшихъ въ своемъ шатр русскихъ богатырей, и т на этотъ разъ спшатъ къ нему на выручку.
‘Зазжали тутъ богатыри правой рукой,
Зазжалъ онъ самъ лвой рукой,
Разгорлися сердца ихъ богатырскія,
Расходились жилы богатырскія,
Стали бить-рубить они татаровей,
Стали прижимать ихъ съ двухъ сторонушекъ.
О тла поганыя татарскія
Иступились сабли острыя,
Расщепились копья долгомрныя,
Изломались палицы тяжелыя.
Захватилъ Илья тутъ за ноги татарина,
Сталъ кругомъ татариномъ помахивать,
Гд махнетъ — тамъ улицы татаровей,
Отмахнется — съ переулками,
Самъ татарину да приговаривалъ:
— А и крпокъ же татаринъ — не изломится,
А и жиловатъ собака — не изорвется!
Только то словечко вымолвилъ —
Оторвалась голова татарская,
Угодила голова по сил вдоль,
Бьетъ и ломитъ ихъ, въ конецъ губитъ’.
Наказавъ самого царя Калина плеткою, Илья везетъ его въ Кіевъ къ Владиміру, который на радостяхъ устраиваетъ пиръ горой и одляетъ подарками всхъ товарищей Ильи: самъ безкорыстный Илья отъ нихъ отказывается. Царь же Калинъ бьетъ челомъ князю:
‘— Ай же ты, Владиміръ князь да стольно-кіевскій!
Не сруби-ка ты мн буйной головы!
Напишу я съ тобой записи великія,
Буду я платить отъ вку до вку
Дани-выходы теб, князю Владиміру —
Скоро тутъ домой онъ убирается,
Убирается собака не съ прибытками,
Не съ прибытками, а со убытками,
Со убытками, со страмотою вчною.
Тутъ ему, собак, и славу поютъ’.
Вотъ сжатое содержаніе этой замчательной былины, занимающей въ подлинник 23 страницы. Въ примчаніяхъ къ ней указано ближайшее историческое значеніе ея.
На второмъ рисунк мы видимъ того же Илью Муромца въ глубокой старости, совершающимъ вторую изъ послднихъ своихъ ‘трехъ поздочекъ’.
‘Какъ не пыль дорогой запылилася.
Не туманъ да съ моря подымается,
Не блы снжки въ пол заблилися:
Какъ погуливаетъ старый во чистомъ пол,
Забллась его буйная головушка
Со частой, сдой, мелкой бородушкой,
Затуманился подъ нимъ его добрый конь,
Запылилась за нимъ сила добрая.
Подъзжаетъ старый къ тремя’ дороженькамъ.
Къ тремъ дороженькамъ да перекрссточкамъ’.
На перекресткахъ горючій камень, а на камн ‘подпись’:
‘Во дорожку ту хать — богату быть.
Во другую хать — женату быть,
А во третью хать — убиту быть’.
Подивовавшись и покачавъ головой, ‘старый’ детъ въ дорожку ‘гд убиту быть’. Но подстерегающіе, его ‘въ темныхъ мстахъ’ ‘станичники-разбойники’ не только его не убиваютъ, а перепуганные его удачнымъ выстрломъ въ ‘кряковистый дубъ’, предлагаютъ ему и ‘золоту казну’ свою, и ‘платье цвтное’, и ‘добрыхъ коней’, а затмъ даже званіе атамана разбойничьяго. Насмявшись надъ ними, ‘старый’ разсылаетъ ихъ по домамъ.
‘Къ отцамъ-матерямъ, къ молодымъ женамъ,
Къ молодымъ женимъ, ко глупымъ двушкамъ,
Будетъ вамъ стоять при дороженьк,
Проливати кровь христіанскую.
Скоро старый назадъ тутъ ворочался,
Прізжалъ ко горючему камешку,
Подпись старую на немъ захривалъ,
Подпись новую на немъ подписывалъ:
‘А и ложно была подпись подписана:
Во дороженьку здилъ — убитъ не бывалъ’.
Пораздумался старый, проговорилъ,
— А поду-ка теперь, гд женату быть.—
Какъ отъхалъ старый за три поприща,
Назжалъ терема златоверхіе.
Выбгали двнадцать красныхъ двушекъ,
Посреди ихъ королевна-душечка,
На ней платье-то драгоцнное,
Драгоцнное платье самоцвтное —
На полушечку мста рублемъ не купить.
Говоритъ королевна-душечка:
— Ты удаленькій, дородный добрый молодецъ!
Ты пожалуй-ка ко мн во высокъ терёмъ,
Напою-накормлю хлбомъ-солію’.
Королевна-душечка оказывается, однако, злою волшебницей, бабой Латыгорской, накормивъ и напоивъ старика, она готовитъ ему кровать ‘подложную’. Но ‘стараго’ не легко провести:
‘У кровати старый головой качалъ,
Головой качалъ, приговаривалъ:
— Да я сколько по святой Руси ни зживалъ,
А такого чуда вкъ не видывалъ!
Знать кроватка-то подложная.—
Какъ возьметъ королевну за блы ручки,
Шибанётъ ко стнк кирпичноей,—
Отвернулась кроватка подложная,
Увалилась королевна во глубокъ погрёбъ’.
Спустившись самъ въ погребъ, онъ выпускаетъ оттуда сорокъ царей-царевичей, сорокъ королей-королевичей, сорокъ богатырей, раздаетъ имъ все ‘имнье-богачество’ волшебницы, ее же предаетъ смерти. Исправивъ затмъ на горючемъ камн и вторую ‘подпись’, онъ отправляется въ дорожку, ‘гд богату быть’. Здсь попадается ему превеликій камень ‘въ тридевяносто пудъ’, такъ же съ ‘подписью’, что ‘кому подъ силу вывалить камень, тотъ найдетъ подъ нимъ богатство несмтное’. Опять покачавъ головой, ‘старый’ подпадаетъ подъ камень плечомъ, выкатываетъ его за три поприща и находитъ въ глубокомъ погреб общанное богатство. Насыпавъ полную мису чиста сёрсбра, другую — красна золота, третью — скатна жемчугу, онъ детъ въ Кіевъ.
‘И воздвитулъ три церкви соборныя:
Перву церковь — Спасу пречистому,
Другу церковь — Никол Можайскому,
Третью церковь — Георгію храброму,
Заводилъ тутъ пнье церковное,
Устанавливалъ звоны колокольные:
‘Чье имнье, за того, пускай идетъ!’
Остальное злато-серебро, скаченъ жемчугъ
Раздавалъ по нищей братіи,
Раздавалъ по сиротамъ безпріютныимъ’.
Затмъ, вернувшись въ послдній разъ къ горючему камню, захриваетъ и третью ‘подпись’,
‘А и ложно была подпись подписана:
Во дороженьку здилъ — убитъ не бывалъ,
Во другую здилъ — женатъ не бывалъ,
И во третью здилъ — богатъ не бывалъ’.
Кром Ильи Муромца, на звздномъ неб кіевскаго эпоса ярко свтятся еще дв звзды первой величины: Добрыня Никитичъ и Алеша Поповичъ, первый — чистый какъ алмазъ, второй — обманчивый, какъ блудящій огонь. Посл многообразныхъ подвиговъ, разсказываемыхъ въ предъидущихъ былинахъ, былина о ‘Добрын въ отъзд’ окончательно обрисовываетъ характеры обоихъ богатырей. Героинею этой прелестной былины является молодая жена Добрыни, богатырица Настасья Микулична. Но предварительно мы считаемъ нужнымъ объяснить, что такое были древне-русскія богатырицы или, какъ он называются во былинахъ, ‘поленицы удалыя’. Силою и ловкостью он могли поспорить съ любымъ богатыремъ. Старшая сестра Настасьи Микуличны, Василиса Микулична, слдующимъ образомъ распорядилась съ семью борцами, которыхъ князь Владиміръ выслалъ бороться съ ней:
‘Какъ возьметъ во праву руку трехъ борцовъ,
Какъ возьметъ во лву руку трехъ другихъ борцовъ,
Столконётъ ихъ вмст да раскинетъ врозь,
А седьмаго то смахнётъ во серёдочку —
На земи лежатъ вс семь борцовъ, не могутъ встать’.
Стрлять изъ тугаго лука точно также никто лучше ея не могъ:
‘Какъ беретъ во рученьку во лвую
Стрлочку калёную булатную,
Вытягаетъ тугой лукъ да за ухо:
Спла шёлкова тетивка у туга лука,
Взвыла да пошла стрла калёная —
Вс тутъ сильные, могучіе богатыри
Бросилися будто угорлые,
Князь Владиміръ окарачь наползался,
Хлёснетъ стрлка по сыру дубу,
Изломала дубъ въ чёренья ножёвые’.
Играть въ шашки-шахматы она также были куда мастерица. Тмъ не мене однако, хотя она и переодлась мужчиной, быстроглазая племянница князя Забава Нутятична узнала въ ней женщину:
‘Знаю я примты вс по женскому:
Какъ по улочк идетъ — что уточка плыветъ,
А по горенк ступаетъ, почастеночко,
Какъ на лавочк сидитъ — колнца вмст жметъ,
Съ поволокою глаза поваживаетъ.
Рчь съ провизгомъ у ней по-женскому,
Бёдра крутеньки у ней по-женскому,
Ручки бленьки у ней по-женскому,
А и пальчики-то тоненьки по-женскому,
Даже дужки отъ колёцъ не вышли вс’.
Такою-то поленицею, до замужества, была и Настасья Микулична. При первой встрч ея съ будущимъ мужемъ въ чистомъ пол, она только посл третьяго удара его оглянулась на кон:
‘— Я-то думала, комарики покусываютъ,
Анъ то русскіе богатыри пощёлкиваютъ!’