Зола передъ судомъ психіатріи *).
Зола передъ судомъ психіатріи *).
О творчеств Зола.
О творчеств Зола.
‘Встникъ Иностранной Литературы’, No 12, 1896
Зола перед судом психиатрии, Золя Эмиль, Год: 1896
Время на прочтение: 19 минут(ы)
*) Парижскій психіатръ Тулузъ, директоръ клиники душевныхъ больныхъ при медицинскомъ факультет, подъ заглавіемъ ‘Enqute mdico psychologique sur les rapports de la supriorit intellectuelle et de la nvropathie’, напечаталъ первый томъ предпринятаго имъ медико-психологическаго изслдованія парижскихъ знаменитостей литературнаго и художественнаго міра. Томъ этотъ посвященъ всецло Эмилю Зола. Тулузъ излагаетъ зісь свои наблюденія касательно физическихъ и умственныхъ свойствъ знаменитаго романиста. Въ нашей стать извлечено изъ нихъ все, что только можетъ представлять интересъ для читателя-неспеціалиста.
Физическое изслдованіе. Въ настоящее время Зола 56 лтъ. Онъ выше средняго роста, плотный съ виду и хорошо сложенъ. У него широкая грудь, высокія, четыреугольныя плечи, довольно сильные мускулы, хотя онъ и не упражнялъ ихъ. Зола обладаетъ нкоторымъ дородствомъ, у него блая, розовая кожа, въ нкоторыхъ мстахъ покрытая морщинами, клтчатка обильна. Волосы и борода были каштановые, въ настоящее время они сдютъ. Все тло сильно покрыто волосами, въ особенности нижняя часть груди. Голова большая, лицо широкое, черты лица очень рзкія. Взглядъ пытливый, кроткій и даже нсколько разсянный, вслдствіе близорукости. Весь ансамбль физіономіи выражаетъ постоянное размышленіе и извстную возбужденность. У Зола серьезное, безпокойное, грустное выраженіе, свойственное ему. Голосъ довольно хорошаго тембра, но финалы переходятъ у него иногда въ фистулу, кром того, еще съ дтства существуетъ у него едва замтная неправильность въ произношеніи.
Нервная система Зола представляетъ картину болзненныхъ явленій, сердечныхъ спазмъ, судорогъ, содроганія и т. д. Онъ особенно подверженъ приступамъ боли, которые начались у него съ двадцатаго года и сперва, отъ 20 — 40 лтъ, появлялись лишь черезъ долгіе промежутки, преимущественно, въ вид нервныхъ коликъ. Позже (отъ 40—50 лтъ) дристуны эти приняли форму грудной жабы, остраго воспаленія мочевого пузыря, суставчатаго ревматизма. Въ настоящее время приступы эти не такъ сильны, зато они смнились хроническимъ ощущеніемъ тягости, почти постоянными слабостью и раздражительностью. Часто гастрическія разстройства служатъ причиной или даже признакомъ нервныхъ обостреній. Но обыкновенно, въ особенности въ настоящее время, они вызываются умственнымъ и мускульнымъ напряженіемъ. Впрочемъ, для этого достаточно бываетъ самыхъ ничтожныхъ поводовъ. Такъ, упражненіе съ динамометромъ производило, и въ теченіе довольно продолжительнаго времени, приступы мускульныхъ судорогъ. Сжатіе, вслдствіе слишкомъ узкаго платья’ причиняло аналогичные приступы стсненія въ груди. То же самое случилось, когда однажды Зола стснили въ толп,— у него сдлался приступъ тоски съ рзкими симптомами ложной жабы. Уколъ пальца причинилъ страданія въ рук въ теченіе нсколькихъ часовъ.
‘Значитъ,— говоритъ Тулузъ,— у Зола существуетъ извстное нарушеніе нервнаго равновсія, усиленная возбудимость, прямо таки болзненная, подъ вліяніемъ малйшихъ волненій, вызывающая безпорядочныя и мучительныя реакціи’. Съ этой точки зрнія, а также въ виду нкоторыхъ болзненныхъ идей, которыя будутъ описаны дале, можно сказать, что Зола настоящій невропатъ. нервныя разстройства проявились у него на двадцатомъ году жизни, въ періодъ перваго умственнаго переутомленія. А затмъ они только усиливались параллельно съ упорной, чрезмрной, хотя и урегулированной, психической работой. Въ данномъ случа, по замчанію Тулуза, подтверждается та мысль, что невропатія является почти обычной спутницей умственнаго превосходства и что даже въ тхъ случаяхъ, когда она бываетъ прирождена субъекту, развивается вмст съ мозговой работой, которой свойственно постепенно нарушать равновсіе нервной системы.
Психологическое изслдованіе Зола показало, что отправленія чувствъ у него отличаются большой правильностью (осязаніе, зрніе, слухъ), а также тонкостью (осязаніе, обоняніе). Но въ музыкальномъ отношеніи слухъ у него совершенно не развитъ.
Приложимы-ли эти наблюденія къ литературному труду романиста? Можно-ли его реализмъ, его потребность правды и его склонность одушевлять вещи, объяснять отчасти правильностью его воспріятій, равно какъ и склонность его къ ясности? Критика утверждаетъ, что онъ преувеличиваетъ вещи. Особенной воспріимчивостью отличается еще Зола къ запахамъ и краскамъ.
Относительно функцій движенія можно сказать, что Зола ни въ какомъ возраст не испытывалъ явной наклонности къ мускульнымъ движеніямъ. Въ молодости онъ любилъ плавать, но никогда не танцовалъ, не занимался фехтованіемъ, не здилъ верхомъ, не пользовался огнестрльнымъ оружіемъ. Въ послднее время онъ увлекся велосипедомъ, который нравится ему не потому, что онъ доставляетъ упражненіе мускуламъ, а потому, что онъ ‘молодитъ’. Но Зола скоро утомляется. Онъ сразу надсаживается, давая все, что въ его силахъ, и затмъ наступаетъ утомленіе. Къ тому же Зола не отличается ловкостью по многимъ причинамъ,— во-первыхъ, вслдствіе своей возбудимости, на охот, напримръ. мысль о предстоящей необходимости нажать курокъ ружья при водитъ его въ нервное состояніе и вызываетъ уклоненіе прицла. Во-вторыхъ, неловкость романиста объясняется тмъ, что онъ страдаетъ нервнымъ дрожаніемъ пальцевъ, наконецъ — его близорукостью, и, быть можетъ, еще другими, боле существенными причинами.
Относительно рчи Зола, однимъ изъ первыхъ вопросовъ представляется слдующій: ‘какого рода умственными образами чаще всего пользуется Зола?’ Зола словесный слушатель, иначе сказать, въ акт мысли, выраженной словомъ, онъ пользуется главнымъ образомъ слуховыми образами слова. Помощью того же внутренняго прислушиванія судитъ онъ о гармоніи фразъ, не перечитывая ихъ громко, какъ длалъ Флоберъ. А между тмъ онъ понимаетъ ясно, только читая глазами, такъ что былъ бы неспособенъ слдить за рчью. Это объясняется профессіональной привычкой писателя,— глаза его представляются окошками, черезъ которыя проникаютъ знанія. Что касается разговорнаго языка, то Зола не обладаетъ качествами, необходимыми для ораторскихъ упражненій. Прежде всего онъ очень нервенъ и конфузливъ, и взволнованность парализуетъ его рчь. Съ другой стороны, у него слабая память для словъ, фразъ и конструкцій. Онъ никакъ не могъ выучиться никакому языку, кром французскаго. И онъ всегда испытываетъ ужасный страхъ, когда начинаетъ говорить въ какомъ-нибудь собраніи. Онъ пробовалъ учить свои рчи наизусть, но это только еще боле спутывало его. Въ настоящее время Зола какъ можно меньше обдумываетъ предварительно слова, какія ему предстоитъ произнести публично. Идучи по дорог въ собраніе, онъ думаетъ о главныхъ идеяхъ, которыя предстоитъ ему развить и группируетъ ихъ. Только заключеніе рчи, тостъ, напримръ, выучивается наизусть. Вотъ анекдотъ, въ этомъ отношеніи вполн характеризующій Зола. Отправляясь на конгрессъ журналистовъ въ Лондон, онъ зналъ, что ему придется сказать рчь. И онъ написалъ эту рчь, приблизительно словъ въ 60, и много дней передъ тмъ занимался повтореніемъ ея, ложась въ постель. Наконецъ, настала минута произнесенія рчи, онъ всталъ, вынулъ изъ кармана бумажку и… прочелъ свою рчь. По всей вроятности, важнымъ факторомъ въ этой ораторской неспособности является волненіе, такъ какъ въ частной бесд Зола говоритъ ясно, пространно и подчасъ съ нкоторой пышностью образовъ. Тмъ не мене, обороты рчи его не гладки, слова подыскиваются не всегда легко,— недостатки, зависящіе отъ отсутствія упражненія.
Писаніе есть такая форма рчи, которая примняется Зола для продумыванія своихъ сочиненій. Не написавъ, онъ не можетъ сдлать никакой полезной умственной работы. Извстный ученый графологъ Крепье-Жаменъ ‘L’criture et le Caractè,re’ изслдовалъ почеркъ Зола, и многія замчанія его вполн согласуются съ наблюденіями доктора Тулуза: въ почерк Зола наблюдаются нервность, большая ясность, самообладаніе, примненіе наиболе пригоднаго усилія и т. д. Впрочемъ, въ нкоторыхъ вещахъ оба наблюдателя расходятся въ своихъ выводахъ. Такъ, напримръ, чувство любви и ненависти у Зола, по мннію Тулуза, повидимому, не такъ сильны и глубоки, какъ усматриваетъ ихъ Крепье-Жаменъ, на основаніи почерка романиста. Самъ Зола утверждаетъ, что чувство ненависти ему незнакомо.
Пассивная память, повидимому, мало развита у Зола: все, что не особенно его интересуетъ, съ трудомъ запечатлвается въ его мозгу. Это важный фактъ, какъ фундаментальное явленіе въ психической организаціи романиста. Подборъ образовъ основывается у него на утилитарности, въ стараніи выполнить свою задачу. То, что безполезно для осуществленія желанной цли, устраняется. Пиша книгу, Зола читаетъ только то, что можетъ ему пригодиться. Вся мысль его сосредоточивается на его произведеніи и остается до конца въ извстнаго рода единоидейности. Вниманіе его сильно направлено въ эту сторону, и потому ко всему остальному онъ относится съ своего рода разсянностью, такъ что факты, не входящіе въ сферу его работы, съ трудомъ оставляютъ слдъ въ его мозгу. Вотъ примръ, легко объясняющій эту особенную условность. Въ одномъ обществ, гд онъ недавно предсдательствовалъ, онъ только къ концу третьяго мсяца запомнилъ имена 24-хъ членовъ бюро, съ которыми безпрестанно встрчался и которыхъ ему часто приходилось называть по именамъ при голосованіи.
Произвольная память боле развита у Зола. Она быстро схватываетъ и удерживаетъ множество вещей, хотя и ненадолго: ‘подобно губк, она такъ же скоро выпускаетъ изъ себя то, что вбираетъ’. Это объясняется тмъ, что при писаніи романа вниманіе автора часто переходило съ одного предмета на другой. А такъ какъ прошлые факты мене полезны, чмъ настоящіе, то подборъ сейчасъ же ихъ удаляетъ. Это ясно доказываетъ, что у Зола все зависитъ отъ напряженія данной минуты, и если бы онъ пожелалъ вызвать въ памяти факты давняго наблюденія, напримръ, при подготовк своихъ романовъ, то могъ бы сдлать это совсмъ легко. То, что казалось совершенно утраченнымъ, возстанавливается въ полномъ свт. Чтеніе короткихъ замтокъ, написанныхъ нсколько мсяцевъ и даже нсколько лтъ тому назадъ, будитъ въ немъ точныя и весьма многочисленныя воспоминанія о жестахъ, лицахъ, голосахъ. Притомъ ненужныя подробности всегда опускаются въ этомъ постоянномъ подбор. Сверхъ того, воспоминанія организуются — это еще одна изъ особенностей психологической дятельности романиста — и составляютъ цлое, отличающееся большой прочностью. Это свидтельствуетъ о хорошемъ состояніи способности удерживать, равно какъ и способности воспроизводить воспоминанія.
Ассосіаціи идей. Для уясненія ея у Зола докторъ Тулузъ прибгнулъ къ слдующему пріему. Онъ попросилъ его указать, какой первый образъ или какая мысль является въ ум при чтеніи или при воспріятіи звукового впечатлнія слова. При этомъ опыт слова выбирались изъ разныхъ категорій: изъ среды конкретныхъ словъ, изъ числа названій вещей и существъ, видимыхъ глазомъ (минералы, растенія, животныя, явленія природы, издлія промышленности, цвта, движенія), изъ такихъ, которыя можно слышать, которыя ощущаются осязаніемъ, вкусомъ, обоняніемъ, изъ отвлеченныхъ словъ (метафизика, общія идеи, чувства) и, наконецъ, изъ ряда искусственныхъ словъ или взятыхъ изъ иностранныхъ языковъ. Во избжаніе оріентированія ассосіацій, вс эти слова въ смшанномъ вид были написаны на отдльномъ лист и были прочтены или предложены ему поочередно.
Прежде всего интересно, существуетъ-ли у Зола разница въ легкости и качеств ассосіацій, смотря по тому, вызваны-ли послднія зрніемъ или слухомъ. Пропорція колебаній оказалась почти одинакова, какъ при тхъ словахъ, которыя онъ видитъ, такъ и при тхъ, которыя слышитъ. Такъ что легкость ассосіацій въ обоихъ случаяхъ была одинакова. Слдуетъ, однако, замтитъ, что слова, виднныя имъ, дали 57,3% образовъ и 25,3% идей, тогда какъ слышанныя слова дали мене образовъ (48,7%) и больше идей (33,7%). Повидимому, написанныя слова возбуждаютъ въ немъ боле живыя, боле образныя воспоминанія. Замчателенъ фактъ по отношенію къ названіямъ цвтовъ, — будучи написаны, они чаще вызывали образы, чмъ будучи произнесены.
Впрочемъ, надо сказать, что Зола стремился прочесть вслухъ т слова, которыя ему предлагались, по всей вроятности, для усиленія видимаго образа слуховымъ. Сто пятьдесятъ пять словъ, взятыя для этого опыта, вызвали 91 образъ, 43 идеи, 15 словъ, 5 эмоцій, а однажды не было вызвано никакого представленія. Многія изъ идей можно считать за простыя слова, отъ которыхъ он различаются съ трудомъ и которыя он чаще всего представляютъ въ ум. Вызванныя слова слагались не опредленно, по какому-нибудь исключительно словесному образу, слуховому или видимому глазомъ,— а смотря по словамъ, то одинъ образъ преобладалъ, то другой. Однако, общая цифра вызванныхъ образовъ оказалась значительной. Любопытно отмтить разницу этого опыта, съ опытами надъ памятью, гд у Зола было немного образовъ. Произвольнымъ усиліемъ удержать въ памяти ему удавалось только слово, словно у него не хватало времени добраться до образа. Тогда какъ въ предъидущемъ опыт способность думать образами, не стсненная никакой посторонней заботой, обнаружилась вполн ясно. Идеи Зола боле или мене извстны. Приведемъ лишь нкоторыя изъ нихъ.
Знанія его весьма обширны, хотя и не особенно глубоки. Вмст съ литературой они включаютъ въ себя то, что могло бы назваться практической соціологіей, и массу прикладныхъ знаній, технологіи, изученіе которыхъ вызвано было разнообразіемъ его романовъ. Зола очень расположенъ къ естественнымъ и медицинскимъ наукамъ, только не къ математическимъ. Онъ не владетъ удовлетворительно ни мертвыми языками, ни живыми иностранными языками, и никогда не изучалъ даже первоначальныхъ основъ искусства. Наконецъ, повидимому, онъ легко обобщаетъ. Вотъ нкоторыя изъ его идей, выраженныя безъ раздумыванья о различныхъ сюжетахъ.
(Геній).— Тремя признаками его были бы: творчество существъ, могущество, плодовитость. Это ни недостатокъ, ни совершенство, создающее шедевръ. Геній интенсивно воспроизводитъ природу.
(Право).— Это примненіе справедливости. Существуетъ антитеза между естественнымъ правомъ и писаннымъ, которое есть дурное примненіе справедливости къ обществу.
(Справедливость).— Это соціальная идея. Откуда же можетъ она появиться, если въ природ ея не существуетъ? Равенства не существуетъ въ дйствительности.
(Женщина).— Она представляется ему гораздо мене уравновшенной, съ меньшей иниціативой, нежели мужчина. Въ общемъ, она скоре ниже послдняго. А между тмъ въ мелочахъ жизни она выше мужа.
(Метафизическія идеи).— Неизвстное никогда не смущаетъ Зола, такъ какъ онъ сознаетъ, что никогда не могъ бы въ него проникнуть. Въ этомъ смысл онъ позитивистъ, и то, что отъ него ускользаетъ, не занимаетъ его.
(Нравственныя идеи).— Онъ склоненъ основывать мораль на наблюденіи чисто естественныхъ законовъ. Съ этой точки зрнія у него языческій взглядъ на жизнь. То, что здор.во, не оскорбляетъ его, напротивъ того, все то, что не естественно,— для него непонятно и шокируетъ его. Черезчуръ долгое цломудріе представляется ему неестественнымъ безобразіемъ. Также не понимаетъ онъ неполной любви, ибо, по его мннію, цлью поцлуя представляется продолженіе рода.
Идеи порядка и метода у Зола очень развиты, онъ прямо сдлался ихъ рабомъ. Он всегда были у него, но мало по малу распространились на все, начиная съ заботы о туалет и кончая сочинительствомъ. Всякая вещь у Зола на его письменномъ стол, въ его квартир, им’етъ опредленное мсто. Онъ не перегоситъ безпорядка. Глядя на письменный столъ въ парижскомъ его кабинет, нельзя подумать, что онъ работаетъ за этимъ столомъ,— до такой степени все тамъ чисто и разложено въ ненарушимомъ порядк: чернильница, вставочка для пера, песочница масса мелочей. Подъ вліяніемъ того же духа порядка, Зола бережетъ массу получаемыхъ имъ писемъ, изъ которыхъ большинство ни на что ему не годно, но онъ ничего не въ силахъ уничтожить.
Методичность Зола распространяется не на одн матеріальныя вещи, та же методичность наблюдается и въ зарожденіи и обработк его романовъ. Порядокъ, какого онъ держится при работ, отчасти вызывается его дурной памятью. За то это является для него превосходнымъ способомъ для работы, при которомъ производительность достигаетъ почти 100% усилія, такъ какъ даромъ затраченное время сводится почти къ нулю. Такая склонность ума заключаетъ въ себ нчто болзненное, такъ какъ, въ случа безпорядка, порождаетъ страданіе. Но у Зола есть идеи чисто болзненныя, появившіяся у него около 30-лтняго возраста и мало по малу развившіяся. Одной изъ характерныхъ ихъ особенностей представляется фактъ, что неудовлетвореніе ихъ не вызываетъ въ немъ никакого томленія. Зола можетъ не отдаваться имъ, и страдать отъ того не будетъ. Обыкновенно онъ попускаетъ себ эти ‘маніи’, какъ онъ ихъ называетъ, и въ такомъ случа чувствуетъ себя довольнымъ.
Одна изъ такахъ болзненныхъ идей — это идея сомннія. Такъ, онъ находится въ постоянномъ страх, что не въ силахъ будетъ выполнить ежедневной своей задачи, что не будетъ способенъ окончить книгу, договорить начатой публично рчи и т. д. Онъ никогда не перечитываетъ своихъ романовъ, изъ опасенія встртить тамъ большіе недостатки. Въ этомъ отношеніи, да и во многихъ другихъ, въ немъ нтъ увренности въ самомъ себ какъ въ важнйшихъ, такъ и въ самыхъ мелочныхъ случаяхъ жизни
Аримоманія или потребность считать представляетъ также одну изъ болзненныхъ его идей. По словамъ Зола, это есть проявленіе его инстинктовъ порядка. Во всхъ отношеніяхъ идеи эти очень сродны между собою. Онъ считаетъ на улиц газовые рожки, номера дверей и въ особенности номера фіакровъ, складывая въ нихъ вс цифры, какъ отдльныя единицы. У себя онъ считаетъ ступеньки лстницы, предметы, находящіеся у него на стол. Кром того, онъ обязательно притрогивается по нскольку разъ къ одной и той же мебели передъ отправленіемъ ко сну или открываетъ одни и т же выдвижные ящики, а также закрываетъ по нскольку разъ кряду одну и ту же дверь. Къ этой потребности считать привились, сверхъ того, еще другія болзненныя идеи, преимущественно суеврныя. Такъ, нкоторыя числа имютъ для Зола дурное значеніе. Если номеръ фіакра посл вышеупомянутаго сложенія даетъ такое число, то онъ не беретъ этого фіакра, или же, если онъ вынужденъ это сдлать, то боится, чтобы съ нимъ не случилось какого-либо несчастія, въ род неудачи того дла, по которому онъ детъ. Такая суеврная мысль можетъ появиться у него подъ вліяніемъ всевозможныхъ аримоманіачныхъ его импульсовъ. Въ теченіе продолжительнаго періода ему представлялись благопріятными вс произведенія съ множителемъ 3. Въ настоящее время онъ бываетъ доволенъ, когда производителемъ является число семь. Такъ, напримръ, ночью ему случалось семь разъ открывать глаза, чтобы убдиться, что онъ не умираетъ. Напротивъ того, число 17 напоминаетъ ему печальную дату, представляется дурнымъ, и, по вол случая, онъ можетъ констатировать совпаденіе нкоторыхъ злополучныхъ событій съ этимъ числомъ. Суеврныя мысли проявляются у него и помимо всякой аримоманіи Такъ, онъ совершаетъ нкоторые поступки въ увренности, что безъ этого съ нимъ случилось бы какая-нибудь непріятность. Напримръ, онъ дотрогивается до газовыхъ рожковъ, попадающихся, ему на улиц, переступаетъ черезъ препятствіе правой ногой, извстнымъ образомъ ходитъ по мостовой и т. д. Долгое время онъ опасался неуспшности въ своемъ предпріятіи, если не выходилъ изъ дому съ лвой ноги.
Вс эти болзненныя идеи, безсмысленность которыхъ вполн сознается Зола, сопровождаются явленіями легкаго возбужденія. Зола можетъ отказаться отъ удовлетворенія своихъ побужденій безъ особой борьбы или страданія. И какъ мало они нарушаютъ умственное его равновсіе. Это порочныя привычки, но он не затрогиваютъ глубоко психическихъ функцій.
Для испытанія памяти и литературнаго чутья Зола предлагали для прочтенія страницу какого-нибудь писателя, а онъ долженъ былъ узнать ея автора.
Результаты получились такіе: отрывокъ изъ ‘Ourson tte de fer’ Густава Эмара Зола приписалъ Шатобріану. Отрывокъ изъ ‘Cousine Bette’ Бальзака — не узналъ. Отрывокъ изъ ‘Provinciales’ Паскаля (1-е письмо) — приписалъ автору XVIII вка, Вольтеру или Дидро. Отрывокъ изъ ‘Avare’ Мольера (дйствіе I, явленіе II) — приписалъ романисту XVIII вка или начала XIX вка, напримръ, аббату Прево (‘Manon Lescot’). Отрывокъ изъ ‘Confessions’ Ж. Ж. Руссо (часть I, книга I) — приписалъ сперва Жоржъ Зандъ, затмъ какому-нибудь романисту той же эпохи. Отрывокъ изъ ‘Misrables’ Виктора Гюго (книга VIII, гл. VI) — совершенно затруднился кому приписать.
Подобные факты доказываютъ, что можно быть крупнымъ писателемъ, не зная другихъ писателей. Съ тхъ поръ, какъ онъ самъ сталъ писать, Зола совсмъ не читаетъ чужихъ произведеній, во-первыхъ, за недостаткомъ времени, а во-вторыхъ, изъ опасенія ‘обезличиться’. Критика и эрудиція, съ одной стороны, и творческая способность — съ другой, не только не связаны необходимо между собою, но, быть можетъ, даже исключаютъ другъ друга. То же самое, какъ изобртатели обыкновенно учеными не бываютъ.
Интересно прослдить внутреннія и вншнія вліянія, опредляющія эстетическія понятія Зола. Инстинктивно и вполн самостоятельно началъ Зола въ коллеж научное свое образованіе. Фактъ этотъ знаменателенъ для будущаго литератора. Повидимому, этому способствовало отчасти отвращеніе его къ мертвымъ язы калъ. Но для изученія древнихъ языковъ, какъ и новйшихъ, не обходима извстная способность лингвистическая. Нельзя пользоваться общими идеями изъ латинскихъ и греческихъ авторовъ, не освоившись съ самымъ языкомъ, его грамматикой и словаремъ. Въ этомъ отношеніи Зола никогда не былъ силенъ. Съ другой стороны, онъ не рчистъ и не краснорчивъ. Въ дтств онъ довольно долго страдалъ порокомъ въ произношеніи, замтнымъ и до сихъ поръ, а въ боле зрломъ возраст, какъ было уже сказано, всегда нсколько затруднялся говорить публично.
Итакъ, вотъ первый поводъ къ склонности Зола — къ наукамъ. Второй заключается въ томъ, что Зола — положительный умъ, имющій въ своемъ распоряженіи тонкія и отчетливыя чувства, который цнитъ главнымъ образомъ фактъ и въ особенности фактъ оживленный, индивидуума, представляющагося въ своемъ образ и въ движеніи. И потому юный школьникъ увлекся не математическими науками, а именно естественными, подъ покровительство которыхъ онъ поставилъ свою ‘Histoire des Rougon-Macquart’. Сверхъ того, Зола обладаетъ способностью наблюдать, благодаря которой больше всякаго другого можетъ запоминать цлый запасъ деталей. Итакъ, его потянуло къ наблюдательнымъ наукамъ, а романъ — такой, какимъ онъ его понималъ,— представляется одной изъ нихъ. Во всякомъ случа ясно, что Зола могъ воспроизводить природу не иначе, какъ черезъ призму своего темперамента, согласно правильному его опредленію. Сильный, энергичный, упрямый, задорный, уравновшенный и крайне разсудительный, несмотря на невропатическія свои разстройства и нкоторыя болзненныя идеи, любящій здоровье и природу во всхъ ея видахъ,— онъ надлилъ своими свойствами и инстинктами персонажей своихъ романовъ. Какъ великій очевидецъ, онъ долженъ былъ легко передавать вншность вещей, посредствомъ которой мы представляемъ себ жизнь. Наконецъ, еще характерно для Зола — это духъ координаціи. Онъ долженъ необходимо связывать факты — правильно или ложно, чтобы сдлать ихъ возможными къ усвоенію для себя. Это — потребность внести порядокъ повсюду, даже туда, гд его нтъ. Эта психологическая склоняость, вкуп съ необычайной настойчивостью, естественно направила его къ сочиненію пространныхъ произведеній, которыя составляли бы одно цлое. И, дйствительно, въ первыхъ литературныхъ взглядахъ его, эти психологическія крайности проглядываютъ вполн ясно. Такимъ образомъ, въ начал своего писательства, онъ соединяетъ три поэмы для составленія одного цикла, въ который вошли ‘Rodolpho’ — адъ любви, ‘Arienne’ — чистилище, ‘Paola’ — небеса. Все вмст называется ‘Amoureuse Comdie’. Нсколько времени спустя, по словамъ Поля Алексиса (его лейбъ-біографа), онъ только и мечталъ о ‘Genè,se’, другой, большой поэтической трилогіи, гораздо боле высокой, гораздо боле обширной, въ которую должны были войти три научныя и философскія поэмы. Извстно, какой циклъ составила ‘Histoire des Rougon Macquart’, и едва онъ былъ законченъ, какъ послдовалъ новый ‘Les Trois Villes’.
Вотъ какова доля первоначальныхъ склонностей Зола, отразившаяся въ его художественныхъ композиціяхъ. Вншнія вліянія не трудно себ выяснить, да, впрочемъ, они часто и подвергались обсужденію. Зола происходитъ отъ романтиковъ по литературному своему образованію: онъ усвоилъ отъ нихъ яркость образовъ, ритмическую фразу и колоритное слово. Но, увлекаясь наблюдаемымъ фактомъ и документальностью, свойственною естественнымъ паукамъ, онъ неизбжно долженъ былъ примнить къ роману факты и научныя гипотезы, обращающіяся въ жизни. Подобно тому, какъ его большая поэма ‘la Naissance de Venus’ должна была быть сочинена ‘по послднимъ даннымъ современной науки’,— все, что послдовало потомъ, отзывалось этой научной тенденціей. Таковъ романъ его ‘Madeleine Frat’, представляющій собой примненіе особой теоріи, такова въ особенности ‘Histoire naturelle et sociale des Rougon-Macquart’, которая есть широкая фреска, матеріализирующая медицинскія доктрины о наслдственности.
Пріемы сочинительства съ самаго начала выяснились приблизительно такими, каковы они и въ настоящее время. Тмъ не мене со временемъ архитектура произведеній усложнилась. Съ другой стороны, работа стала легче, благодаря образованію.
Сочиняя романъ, Зола всегда исходитъ изъ одной общей идеи Онъ задается цлью изучить извстную среду, извстное движеніе извстную категорію людей. Для этого прежде всего окружаетъ себя документами, которые могутъ дать ему справки и навести на идеи. Онъ самъ составляетъ замтки, такъ какъ никогда не имлъ секретаря, да и не съумлъ бы пользоваться его услугами, не соглашался онъ и принять къ себ сотрудниковъ, которые дали бы ему одну какую-нибудь идею и стснили бы его въ выполненіи. Обыкновенно онъ чувствуетъ потребность собрать справки на мст дйствія, а вернувшись домой, ежедневно пополняетъ свднія о собранныхъ имъ наблюденіяхъ. Наброски описаній, физіогноміи, виднныя сцены наскоро записываются въ нсколькихъ словахъ, которыя впослдствіи должны служить для освженія его воспоминаній. Съ этого момента онъ начинаетъ исключительно заниматься своимъ романомъ, избгая всякаго посторонняго чтенія, не имющаго отношенія къ данному произведенію.
Наконецъ, у Зола является потребность воспользоваться коечмъ изъ своихъ чтеній, наблюденій и размышленій. Начинается творчество. До сихъ поръ Зола поступалъ, какъ добросовстный и честный ученый: онъ искалъ. Но вотъ наступаетъ періодъ концепціи, когда, какъ говорилъ Флоберъ, ‘нужно думать только о правд и плевать на совсть’. Впрочемъ, это творчество совершается вполн самостоятельно. Но для разршенія отъ бремени идей требуется наложеніе акушерскихъ щипцовъ и такимъ орудіемъ служитъ перо. Зола весьма регулярно каждое утро садится за письменный столъ и сочиняетъ, какъ онъ выражается, ‘эскизъ’. Это не боле, какъ монологъ автора съ самимъ собой. Онъ ставитъ главную идею, доминирующую въ произведеніи, затмъ, переходя отъ одной дедукціи къ другой, выводитъ оттуда персонажей и весь смыслъ своей фабулы. Онъ пишетъ для того, чтобы думать, подобно тому, какъ другіе говорятъ. Вн часовъ, регулярно посвященныхъ этой работ, Зола уже ничего не ищетъ и никакой важной мысли и въ голову ему не приходитъ. Онъ не изъ тхъ писателей, которые въ теченіе всего дня заносятъ отрывочныя впечатлнія, фразы, сцены, сюжеты фиктивныхъ произведеній. Зола же, съ замчательной экономіей распредлившій художественную свою дятельность, обдумываетъ и творитъ только въ опредленные часы, вн которыхъ онъ отдыхаетъ или же занимается другими работами. По ночамъ онъ рдко бредитъ своимъ романомъ. Да если и случается ему въ полудремот сочинить нсколько фразъ, проснувшись, онъ почти всегда забраковываетъ ихъ. Итакъ, фабула романа создается постепенно почти сама собой, вырисовываясь самостоятельно изъ подъ пера. По мр писанія. Зола постепенно расширяетъ, но не возвращается назадъ и не исправляетъ. Съ этой точки зрнія его эскизы представляютъ собой прямые образцы, какъ и слдуетъ быть эскизамъ, выдающихся произведеній. Мало по малу выясняются персонажи, выведенные изъ главныхъ идей. Нкоторые, впрочемъ, составляютъ результаты наблюденія, но ни одинъ не берется изъ ящика, куда былъ бы брошенъ нкогда писателемъ съ цлью воспользоваться имъ въ одинъ прекрасный день. Правдивые типы свои Зола ищетъ въ своей памяти или же беретъ элементы изъ своихъ выдуманныхъ типовъ. Изъ этого пріема творчества вытекаетъ, что у персонажей Зола есть общая и мало индивидуальная физіономія, замченная критиками (Hennequin). То же самое можно сказать о сценахъ, составляющихъ то, что называется интригой, и которая тоже представляетъ собой дедукцію.
Усвоивъ себ въ достаточной мр свой романъ, Зола прерываетъ писаніе эскизовъ. Тогда онъ описываетъ жизнь своихъ персонажей, обыкновенно весьма многочисленныхъ, и опредляетъ, по медицинскому выраженію, ихъ обсервацію. Устанавливается гражданское положеніе каждаго, описывается типъ съ физической стороны и нравственный его характеръ, наконецъ, предршается поведеніе его въ различныхъ случаяхъ романа. Такимъ образомъ у каждой личности имется свое ‘дло’, въ которое часто заглядываетъ Зола, но избжаніе противорчія, что могло бы случиться безъ этой предосторожности. По созданіи персонажей, когда они являются уже живыми людьми, происходятъ крестины. Вооружившись ‘Bottin’, Зола беретъ оттуда 200—300 именъ и выбираетъ изъ нихъ такія, которыя наиболе подходятъ къ физіогноміи каждаго лица, раздляя въ этомъ отношеніи взгляды Бальзака. Случается иногда, что избранное имя носится какими-нибудь живыми людьми и даже имющими сходство въ нкоторыхъ пунктахъ, по крайней мр, по своей профессіи съ персонажами романа. Отсюда возникаютъ протесты и даже цлые процессы.
Затмъ, главу за главой, Зола начинаетъ составлять планъ своей книги, представляющій весьма подробное оглавленіе хода дйствія. Во время написанія плана нарождаются идеи, касающіяся будущихъ эпизодовъ. Зола сейчасъ же заноситъ ихъ на листъ блой бумаги, лежащій у него подъ рукой, поперекъ той страницы, которую онъ пишетъ. Затмъ, посл каждаго сеанса, выписки исчерпываются и уничтожаются. Въ конц каждой главы помщаются указанія сочиненій, въ которыхъ требуется сдлать справки, сврки и т. д. По завершеніи этого плана и необходимаго пополненія пробловъ чтеніемъ и наблюденіями, Зола приступаетъ къ писанію самаго романа. Каждая глава намчается предварительно въ вид аналитическаго плана, аналогичнаго съ предъидущимъ. Такимъ образомъ для каждаго отрывка сочиненія имется заране подготовленная работа, и самое писаніе, не вызывающее никакихъ измненій, слдуетъ по плану, напоминающему сценаріи драматурговъ или, скоре, сочиненіе трагедіи въ проз. Окончательный планъ,— гд отмчено все, что есть важнаго, даже даты эпизодовъ и, въ случа необходимости, планы помщеній и мстностей,— остается только выразить боле подробными и литературными фразами.
Отсюда видно, что Зола при сочиненіи своихъ романовъ употребляетъ раціональные, научные пріемы. Предварительно онъ учится, собираетъ, наблюдаетъ, затмъ даетъ идеямъ перебродить и постепенно выясниться фабул. По нарожденіи персонажей въ его ум, онъ описываетъ ихъ со стороны физической и нравственной ихъ личности, затмъ устанавливаетъ планъ сочиненія. Такой методъ хорошъ и логиченъ. Все совершается спокойно, безъ лихорадки, подобно сооруженію дома или изысканіямъ лабораторіи. Художественная фантазія обуздывается и канализируется. Въ особенности же замчательна неослабность энергіи въ продолженіи всей трудной работы, такъ какъ каждый романъ требуетъ сильнаго напряженія.
Зола не пишетъ черновиковъ. Онъ прямо пишетъ для печати. Страницы его всегда чисты, почти безъ помарокъ. Хотя онъ берется за перо, не выжидая, пока фраза окончательно выльется въ его голов, написаннаго не мняетъ. Не имя обыкновенія оглядываться назадъ, Зола могъ бы печатать и переводить свое произведеніе по мр его написанія. Это свидтельствуетъ о большой ясности идей съ самаго начала труда. Въ подробностяхъ онъ таковъ же, никогда не оставляетъ пробловъ и не пропускаетъ въ случа затруднительности выраженія. Та же самая потребность у него въ ежедневномъ труд, онъ остался умнымъ и предусмотрительнымъ школьникомъ, который бываетъ доволенъ только тогда, когда работа его окончена.
Слово иметъ большую цнность для Зола, который любитъ напоминать, что унаслдовалъ отъ Флобера потребность въ обработанномъ слог. Но эта утонченность парализуется страстнымъ желаніемъ ясности, ради которой онъ жертвуетъ всмъ остальнымъ. Тмъ не мене онъ полагаетъ необходимымъ заботиться до извстной степени объ отдлк литературной фразы, и, какъ добросовстный работникъ, въ каждую, изъ своихъ страницъ вкладываетъ одинаковое стараніе написать ее хорошо.
Не станемъ описывать литературныхъ пріемовъ Зола, всмъ извстныхъ: его описанія по накопленію подробностей, его обычные эпитеты, его ‘руководящіе мотивы’, устанавливающіе въ ум физіогномію или положеніе, его способность говорить о малознакомыхъ ему вещахъ безъ значительныхъ ошибокъ, его виртуозность въ tableaux d’ensemble и т. д. Извстно, что онъ большой любитель описаній, которыя представляются необходимыми его уму,— уму теоретика среды. Таковы въ ‘Page d’amour’ пять картинъ Парижа, который романистъ обратилъ такимъ образомъ въ, главный персонажъ своего произведенія.
Онъ не перечитываетъ своихъ рукописей. Въ первыхъ своихъ романахъ онъ исправлялъ первую корректуру, затмъ вторую, которую посылалъ въ газету, гд печатался его романъ и, наконецъ, корректировалъ фельетонъ. Это составляло три корректуры до выпуска романа въ вид отдльнаго тома. Корректура фельетона была самая лучшая, такъ какъ въ этомъ грубомъ типографскомъ вид онъ лучше усматривалъ свои проблы. Въ послдніе годы онъ отступилъ отъ этого пріема, хотя онъ представляется для писателя идеаломъ, теперь Зола не корректируетъ уже ни газетнаго оттиска, ни фельетона, видя свое произведеніе лишь посл того, какъ оно уже слито въ книгу. Исправленія вызываются, главнымъ образомъ, той потребностью ясности, какая постоянно присуща Зола, а также погоней за наиболе литературнымъ стилемъ. Обыкновенно корректуры сокращаютъ текстъ.
Условія хорошей работы бываютъ внутреннія и вншнія. Зола старался уяснить себ первыя, то, что можно было бы назвать вдохновеніемъ. Для него не существуетъ уловимаго закона. Случалось, что онъ писалъ превосходныя страницы посреди страшнаго утомленія физическаго и моральнаго. А другой разъ и посл продожительнаго и возстанавливающаго сна не испытывалъ ни малйшей способности написать хорошую страницу. Однако, онъ замтилъ, что работа идетъ лучше, когда ‘голова представляется пустой’, тогда идеи являются немногочисленными, безъ сумятицы, медленно и въ порядк. При сильномъ наплыв бываетъ недостатокъ словъ, наступаетъ сбивчивость и фразы длаются посредственными. Обыкновенно, когда Зола легко пишется, ночныя пробужденія сообщаютъ большую ясность его уму: тогда онъ старается не думать о своемъ роман, чтобы не вызвать безсонницы. Затмъ, утромъ ясность эта сохраняется и работа спорится. Періоды ‘вдохновенія’ довольно продолжительны. Обыкновенно работается равномрно въ теченіе нсколькихъ дней, а не то чтобы одинъ день дло спорилось, а другой нтъ. Въ благопріятные періоды помарокъ, конечно, бываетъ мало, почеркъ боле правильный, не такой крупный, хотя написанныя въ это время страницы не всегда превосходятъ т, которыя даются съ трудомъ. Впрочемъ, слдуетъ замтить, что хорошія вещи нарождаются часто легко, но непремнно безъ участія безпорядочныхъ явленй, которыя приравниваютъ вдохновеніе къ маніи.
На качество работы дйствуетъ, главнымъ образомъ, увлеченіе. Если Зола прерываетъ свою работу на какихъ-нибудь два дня, то наладиться снова для него бываетъ уже очень трудно. Это именно очень замтно въ роман ‘Argent’, который Зола писалъ въ два пріема. Напротивъ того, чмъ боле романъ подвигается впередъ, тмъ легче онъ пишется. Подъ конецъ это настоящая ‘упаковка’, и Зола, который не любитъ вымученныхъ фразъ, иногда передлываетъ ихъ. Въ такомъ случа, романистъ удаляется мало по малу изъ внутренней своей среды и ‘возвращается во-свояси’ только по окончаніи романа. Въ эти-то моменты въ произведеніи врне всего отражается самъ писатель, не умющій лгать и влагающій въ свои страницы всю свою душу. Онъ творитъ обыкновенно съ сомнніемъ и трудомъ, отчаяваясь сдлать хорошо и довести дло до конца. Во время творчества единственныя волненія, какія онъ испытываетъ,— это эстетическія, и слдуетъ замтить, что въ большинств случаевъ онъ не сознаетъ уже своихъ страданій.
Метеорическія условія, повидимому, не особенно вліяютъ на его произведенія. Впрочемъ, жара удручаетъ его, и онъ предпочитаетъ сренькіе дни и даже дождливые. Гроза единственное явленіе, которое пугаетъ его иногда, такъ какъ онъ боится грома. Онъ никогда не пьетъ ничего возбудительнаго, за исключеніемъ чая посл обда.
Творчеству онъ посвящаетъ утро, предоставляя день на вызды изъ дому, а вечеръ на приготовительныя работы и правку корректуры. Въ настоящее время онъ далеко отступилъ отъ такого распредленія, но когда служилъ, то работалъ только по вечерамъ, не имя другого свободнаго времени. Эта привычка у него была тогда такъ сильна, что по воскресеньямъ, посл обда’ онъ обязательно закрывалъ окна и зажигалъ свчи, чтобы вообразить себ ночь. Во всякомъ случа Зола считаетъ, что утро боле благопріятно для работы, темпераментъ его требуетъ выполненія ежедневной работы немедленно посл того, какъ онъ встанетъ съ постели.
Ни за что не займется онъ никакимъ самымъ пустячнымъ дломъ до писанія. Вмсто увлеченія, онъ утратилъ бы лучшее свое расположеніе. Во время работы ему необходимо спокойствіе и онъ не переноситъ, когда его прерываютъ. Онъ всячески старается уединиться и достигалъ этого даже въ тревожные періоды своей жизни.
Пишетъ онъ сидя. Всякое другое положеніе было бы для него неудобнымъ. Лежа читать не можетъ, вслдствіе испытываемыхъ имъ притомъ судорогъ. Ручка для пера у него изъ слоновой, кости, очень тяжелая.
Разложивъ все вокругъ себя, провривъ ящики, полные бумажекъ различныхъ форматовъ, онъ принимается за работу, постоянно пользуясь пособіямъ, помтками и всмъ, что можетъ помочь его памяти. Въ начал работы онъ пишетъ съ полной ясностью, затмъ умъ его понемногу затемняется, работа идетъ туже и, наконецъ, часа черезъ три онъ становится совершенно неспособнымъ продолжать дале. Прежде онъ раздлялъ свой сеансъ на два и въ промежутокъ закусывалъ. Сперва это удовлетворяло его, а теперь онъ находитъ боле удобнымъ не прерывать своей работы. Такимъ образомъ, среднимъ числомъ онъ пишетъ въ день по пяти страницъ (каждая въ 25 строкъ). Для романа ему требуется около десяти мсяцевъ. Фельетонъ и статьи онъ пишетъ скоре, оканчивая иногда въ утро по триста строкъ.
Итакъ, Зола можетъ работать напряженно и скоро утомляется. Онъ встаетъ изъ-за стола ‘съ пустой головой и спазмами въ желудк, но не ощущая сердцебіенія’. Возстановленіе силъ совершается у него очень быстро. Онъ снова овладваетъ собой по мр возвращенія къ^обычнымъ ощущеніямъ, въ рид того, что надваетъ ботинки или испытываетъ холодъ вокругъ шеи отъ приставшаго воротничка рубашки.
Что касается физическихъ условій работы, то въ начал работы эти измненія незначительны. Но при продолженіи писанія, съ наступленіемъ утомленія, пульсъ прежде всего и дыханіе у него замедляются, амплитуда капилярнаго пульса (вычисленная въ милиметрахъ на движеніи водяной капли въ стеклянной трубк) уменьшается, и артеріальное напряженіе слегка понижается,— словомъ, динамометрическая сила слабетъ. Это было проврено шестью наблюденіями, произведенными черезъ продолжительные промежутки. Сверхъ того, какъ кажется, давленіе и капилярный пульсъ уменьшались въ смысл силы и амплитуды на правой рук сильне, чмъ на лвой.
Заключеніе. Зола — невропатъ, т. е. человкъ съ болзненной нервной системой. Чмъ это объясняется? Наслдственность-ли это или благопріобртенное? По всей вроятности, наслдственность приготовила почву, а постоянная умственная работа постепенно разрушила нжное здоровье нервной ткани. Нельзя, однако, считать, что подобное невропатическое состояніе неизбжно связано съ упражненіемъ въ счастливомъ дарованіи Зола. Быть можетъ, здсь это неизбжное послдствіе, и, конечно, прискорбное послдствіе, но отнюдь не необходимое условіе.
Второй вопросъ заключается въ слдующемъ: какова психологическая личность Зола? Съ этой стороны онъ характеризуется тонкостью и точностью понятій, интенсивностью вниманія, громадною способностью приспособленія, ясностью концепцій, увренностью въ сужденіяхъ, порядкомъ въ работ, духомъ соотвтствія, необычайною стойкостью напряженія и, сверхъ всего, психологической утилитарностью, доведенной до крайнихъ предловъ. Съ такимъ багажемъ онъ могъ быть увренъ, что пробьетъ себ всякую дорогу, такъ какъ обладаетъ всесильной способностью ‘причаливать къ берегу’.
Недостаетъ Зола фантазіи, разнообразія мнній, порождающаго диллетантизмъ, остроумія, этого дара обращать ничтожныя замчанія въ рдкостныя и сложныя вещи. При ближайшемъ знакомств становится понятнымъ, что подобныя психологическія тенденціи и не могли развиться у Зола — человка, проникнутаго своими убжденіями, врующаго въ необходимость исполненія долга и въ серьезность труда,— писателя, который пользуется фактами только для иллюстраціи главной идеи, вся духовная сторона котораго состоитъ изъ здоровья, основательности и равновсія.