ЗНАМЕНИЕ НА КРОВЛЕ
(По рассказу очевидца)
ЗНАМЕНИЕ НА КРОВЛЕ
(По рассказу очевидца)
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
А. П. Костицын
Знамение на кровле, Чернышевский Николай Гаврилович, Год: 1871
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в пятнадцати томах
Том XVI (Дополнительный). Статьи, рецензии, письма и другие материалы (1843—1889)
ГИХЛ, ‘Москва’, 1953
Не только простолюдины, везде и всегда легковерные, но мюриды, и даже наибы — сами администраторы, опытные в делах управления,— все остались убеждены, что Абу-Джафар говорил по подкупу от князя Воронцова, получил достойное наказание за обман, и все смеялись над его лживым словом: — Но не долго. На пятую пятницу после страдальческой смерти несчастного марабута,— в то самое время, когда муэдзин 1, взобравшись на минарет или единственной, как мае показалось по характеру выражений рассказчика, или если не единственной, то главной, мечети в Гунибе, взвизгнул пронзительным голосом, призывая правоверных к утренней молитве,— в тот же самый миг пронесся, над Гунибом, с той стороны, где дом Шамиля, другой крик, заливающийся перекатами еще более визгливыми и пронзительными,— козлиный крик,— чистейший козлиный крик, но чрезвычайной энергии.
‘Что такое? Неужели сбывается?’ — вздрогнул сам Арслан-бей,— хоть и человек вообще бестрепетного мужества, хоть и приготовленный не ныне-завтра услышать козлогласование, предсказанное пророком. Тем ужаснее, разумеется, затрепетали сердца других, менее бесстрашных и не ожидавших. Кто в чем был,— многие даже не надевши туфель, бежали, как и сам Арслан-бей, к дому Шамиля, бежали, оглушаемые неутомимым и неимоверно звонким козлиным воплем.
И подбегая, видели: сбылось. На кровле дома Шамиля стоял и блеял совершенно по-козлиному,— действительно, баран, очень обыкновенный с виду и даже не из казистых: самый простой баран, тускложелтоватый, среднего роста, сухощавый,— словом, незавидный, простой баран. Как подбегал кто, остолбеневал, и стоял молча, разинув рот, вытаращив глаза. Баран заливался с каким-то неистовством, будто в упоении восторга от своего искусства и звучного органа: задравши кверху голову, тихо поводил носом и раскрытым широко ртом, и драл горло по-козлиному с силою десяти козлов.
Несколько минут было гробовое молчание в толпе под ужасом этих рулад.
И вдруг зашумел народ, заколыхался, взволновался, взрывы шума заглушали даже неистово-пронзительное блеяние барана.
Выбежал на крыльцо Шамиль, и Арслан-бей, опомнившись, бросился стать подле него.
— Мириться! Мириться! —был гвалт народа.
— Молчать, сволочь!— крикнул Шамиль. Никого не испугал: был страх страшнее всякого Шамиля.
— Мирись с русскими! Мирись!— кричал и подступал народ. Шамиль бросился к окружавшим его мюридам:
— За мной, друзья! Разгоним этих трусов!
Пять или шесть человек из мюридов взялись за шашки. Остальные пожали плечами: ‘Нет, Шамиль, когда народ глуп, то глуп, а когда прав, то прав’.
Как тут было быть?— Если б один Гуниб — не велико бы горе,— или хоть бы только Кумыки,— хоть и с Казы-Кумы-ками, пожалуй,— все бы не проиграно дело, если бы только. Но куда ни придет слух о блеянии барана по-козлиному, везде будет то же.
Шамиль стоял, хмурясь. А народ подступал: ‘Мирись с русскими! Мирись!’ — А баран заливался неумолкаемо своими шай-танскими козлиными перекатами.
— И как не стащили его до сих пор?— сказал Арслан-бей Шамилю.
— Да, как не стащили?— сказал Шамиль мюридам,— тем, которые еще держались за шашки.
— Не было приказания от тебя.
— Правда! —проговорил Шамиль, стиснув зубы, и холодный пот выступил на лбу старика: — Струсил я, Арслан-бей, растерялся: сидел, как дурак, пока опомнился от крику народа и выбежал: Шамиль струсил, Арслан-бей — а? — Шамиль трус!
— Нечего тут стыдиться, Шамиль, и нельзя называть себя трусом за это,— сказал Арслан-бей.— Тахой случай, как не растеряешься? И со мною то же было: одурел я совсем.
— Плохо дело, Арслан-бей.
— Плохо, Шамиль. — А народ подступал: ‘Мирись! Мирись!’
— И ума не приложишь, как быть с ними,— сказал Шамиль уныло. Но вслед за тем и оживился: находчивость ума воскресла.
— Дурачье, с чего беснуетесь-то? Какой тут страх, что тут за знаменье, какое тут диво? Должно быть, вырвался баран, когда хотел зарезать его кто из таких шелопаев, как те вот, которые кричат: ‘Мирись!’ Такому ротозею, ослу, и барана не суметь зарезать как следует, напугал барана и упустил. С перепугу это орет баран так. Вот и все диво. С перепугу, не то что по-козлиному, может заорать и по-коровьему, и по-лошадиному. Понимают это, я думаю, кто здесь умные люди. Не все же кричат.
— Нашел дураков обманывать! Рассказывай! — закричал народ: — Да что ты нас обижаешь-то? Шелопаи мы, по-твоему, ротозеи, ослы? Смотри, Шамиль, не поплатиться бы тебе за это!
И некоторые в народе уж выхватывали шашки. А мюриды, кроме пяти, шести, пожимали плечами и говорили: ‘Нет, Шамиль, народ не всегда дурак. Иной раз и прав бывает’.
— Дети мои… братья мои…— начинал Шамиль опять заговаривать с народом. Народ не давал ему выговорить слова: ‘Ты обидел нас! Еще и трусами назвал! и сволочью! Поплатишься! Мирись! Мирись!’
— Не слушают, шутя и бросятся изрубить,— сказал Арслан-бей. — Уйдем. Выпросим время подумать. — Закричал народу: ‘Друзья, дайте Шамилю время подумать’.
Сначала не хотели слушать. Он уговаривал, упрашивал.
— Отвечаешь ли за то, что отсрочка не будет в обман? — стали соглашаться.
— Отвечаю,— сказал Арслан-бей.
— Хорошо. Твоему слову верим. Даем Шамилю время подумать до следующего намаза.
— Братья, оцепим двор, караулить,— закричали из толпы.
— Так, так,— подтвердили все.
Обидно показалось это Арслан-бею: он привык, что его слову верили.
— Братцы, как же это? Меня под караул?
— Не тебя. Ты нас не обманешь. Но Шамиль и тебя и нас обманет. Известный обманщик. И Абу-Джафара погубил за правду, обманувши нас. Кровь праведника на нем.
Некоторые даже кричали: ‘Шамиль хуже гяура!’, ‘Шамиль хуже пса!’, ‘Шамиль проклят от бога!’
Шамиль скрежетал зубами и порывался броситься с шашкою на толпу. Здоровый мужчина, хоть уж и не молодой был тогда. Но Арслан-бей имел атлетическую силу, и удерживал его, и, получивши позволение от народа, насильно увел в дом, отвел в особую комнату, усадил.
— Трусы! Неблагодарная сволочь!— говорил Шамиль и сидел, стискивая шашку.
— Шашкою тут ничего не сделаешь,— сказал Арслан-бей. — Надо придумать что-нибудь.
Шамиль будто не слышал. Сидел, понуря голову.
— Плохо дело, об этом и спору быть не может,— сказал Арслан-бей. — Но все же, может быть, и придумаешь как-нибудь, если подумаешь поспокойнее.
Шамиль усмехнулся. ‘Досадно только, Арслан-бей. А придумывать, нет надобности ломать голову теперь. Предвидено, стало быть, и обдумано’.
— Как же?
— Простое дело. Только выгоды от него мало. Как бы те две бомбы годились, приятнее бы. А то, не годятся. И должно дело поэтому не иметь никакой пользы нам.
— А те две бомбы не годятся?
— Ни к чему.
— Да ты знаешь о них?
— Знаю.
— Имел видение о них?
— Имел. Ты ему так и окажешь: было видение Шамилю. Стало быть, и сомнения тут не должно быть у него: так будет. Вторая бомба полетит на Турцию. И истребит Стамбул. И землетрясением и осколками опустошит землю на сто часов пути кругом. И развалинами завалит Босфор.
Третья бомба — на Австрию. И истребит Вену. И землетрясением и осколками опустошит землю на сто часов пути кругом. И развалинами завалит Дунай и все реки и озера на пятьдесят часов пути кругом.
Стало быть, на эти бомбы нечего рассчитывать, чтоб от страха перед ними была помощь нам. Турция — страна правоверных, оно так. Но годится она лишь на то Кавказу, чтобы черкесы имели куда продавать дочерей. Кроме, ни к чему. Гнилая трость, и сломится под рукой опирающегося на нее, и ранит руку. И Австрия не лучше, сколько я слыхивал.
‘Сколько я слыхивал’,— запало это в душу Арслан-бея. Простой был человек он, и мог иногда казаться недалеким, потому что никогда не хитрил. Но я могу сказать по личному знанию: не был обделен умом этот прямодушный человек. ‘Сколько я слыхивал’,— это что-то не похоже на видение. Хотел он заметить Шамилю: ‘Да уж говори, ты сам так сообразил’. — Но не ко времени, терять время. Промолчал он. ‘Вот потому-то и горько,— продолжал Шамиль,— у кого силы нет, между теми еще есть люди, как люди. Вот хоть бы мы с тобой, к примеру. А у кого могла бы быть сила,— и есть, может быть,— сами-то ни к чему неспособные люди. Ну, да не о том речь. О бомбах дело. От тех двух пользы нет. Но дело не кончится на них. Пустивши их, урусы начнут делать еще. То было три,— значит, четвертую. На кого, не открыл мне бог. Но то верно, что начнут делать. Только, не будет уж доставать у них ни железа, ни пороху, ни работников. Потому что — слышал ты сам: Магер-Шалал-Хаз-Базо — сильный этим Потрясателем земли скоро разорится. Не такое еще будет разорение ему, но и это будет, попрежде того: ни железа, ни пороху, все истрачено на те три бомбы, ни работников — заморены работники над теми. Однакоже охота сильная: сам ты слышал, это оружие Хадергет, сила геенны в этом оружии. Кто раз отдал душу Иблису, тому уж не вырвать ее из-под управления Иблиса. И будет Иблис заставлять урусов делать четвертую бомбу, хоть обнищали они и от тех трех. Сами, может быть, не желали бы, а будут делать: Иблису отдали души свои.
Ну, слушай же, Арслан-бей, как дальше открыл мне бог. Будут делать урусы четвертую бомбу,— а другие-то гяуры не глупее ж их. Хоть три бомбы и проворонили, но по короткости времени, потому что не знали заранее. А теперь, скажут: ‘стой, парень-урус, довольно пошалил иблисовой игрой’. И сложатся другие гяуры — немцы, и французы, и англичане,— и легко им вместе сделать Потрясателя Земли и бомбы еще гораздо больше тех.
Сделают Потрясателя Земли и две бомбы, втрое больше тех,— продолжал Шамиль,— и пустят одну бомбу на Петербург, истребит она его, и опустошит Россию на триста часов пути кругом. Другую бомбу пустят на Москву, и истребится Москва, и опустошится Россия на триста часов пути кругом. И мало останется живых людей в России, только по самым дальним углам кое-кто. А вся Россия на триста часов пути кругом Петербурга и кругом Москвы ‘будет пустыня в развалинах без живых людей. Так исполнится название Потрясателя Земли,— помнишь, Арслан-бей!— Магер-Шалал-Хаз-Базо, Сильный оружием вскоре разорится.
— Помню, как не помнить? — отвечал Арслан-бей.— И понимаю все теперь.
Шамиль посмотрел на него:
— Что же ты понимаешь?
— Понимаю, что ты хорошо сообразил, Шамиль. Оно точно, так должно быть.
Шамиль посмотрел на него еще,— опустил глаза, подумал: — хорошо, так, то пусть и по-твоему. Мы с тобою свои люди. — Поезжай же ты, Арслан-бей, к Пожирателю Книг. Ищи его в том городе. Не там он, то можно узнать, где. У гяуров так заведено, что известно обо всяком начальству.
— Понимаю, не толкуй. Найду, не бойся.
— Отдашь Пожирателю Книг эту книжку, в которой написано мной все видение Абу-Джафара, и перескажи все, что слышал теперь от меня о бомбах на Турцию и Австрию и о разорении России. Если Пожиратель Книг поверит, бросит выдумывать свою машину. Не поверит, ты убьешь его. — Смотри же хорошенько, можно ли оставить его в живых. Я надеюсь на тебя, как на себя самого.
— Не опасайся, Шамиль,— сказал Арслан-бей,— оно правда, иной раз, по жалости к людям, делаю не совсем как следовало бы. Но отпустить живым какого-нибудь генерала, от этого не велика беда Кавказу. А тут совсем иное дело. Думаю, что придется убить Пожирателя Книг. Будь он и добрый человек, и пусть кажется, что на его слово можно положиться,— а убить, это будет вернее.— Значит, в дорогу. Схожу проститься с женой и с детьми. Дорога опасная.
— Месяц буду ждать тебя назад. После месяца подожду еще полгода,— сказал Шамиль.
— Ну, а не ворочусь и через полгода с месяцем?
— Тогда посмотрю, как быть. Подожду слухов, когда начнут делать бомбы. Оно, положим, будет это втайне. Но слухам нельзя же не быть. Кто не знает, тому и останется непонятно, а мне известно, могу понять, что такое делают втайне.
— Тогда будешь мириться?
— Тогда ничего другого не остается. — Шамиль вздохнул. — Однако народ ждет. Пойдем сказать. — Он отдал Арслан-бею книжку, в которой описал видение Абу-Джафара.
Вышел на крыльцо. Народ столпился: — Ну, что скажешь?
— Братья,— начал Шамиль,— у гяуров есть поговорка: голос народа — голос божий. Есть, видно, и у гяуров кое-что правдивое в мыслях. Поищем же правды у гяуров. Посылаю Ар-слан-бея.
— Хорошо, хорошо,— закричал народ. И не догадался даже потребовать определительных слов, куда и зачем едет Арслан-бей.
А баран продолжал блеять по-козлиному.
— Братья,— сказал Шамиль, этот проклятый слуга шайтана сделал свое дело. Стащите его с кровли, зарежьте. И мясо бросьте собакам, сами не ешьте: он слуга шайтана, он проклятый.
— Так, так,— заговорил народ,— он слуга шайтана.
‘Вот и подготовлено, чтобы дело опять повернулось, как надобно Шамилю,— подумал Арслан-бей: баран — слуга шайтана, шайтан — обманщик, шайтан приятельствует гяурам, старается вредить правоверным. Дня через два для народа будет явное дело: баран понапрасну смущал правоверных, надобно смеяться над шайтаном: не удалось проклятому шайтану обмануть народ. И каждый будет говорить, что он с самого же начала понимал это, только дивился глупости других: чего пугаются? Как не понимать, что это шайтанова проделка,— он с самого начала понимал это,— будет говорить каждый’.
А между тем тащили с кровли барана. ‘Иди, иди, шайтан, шайтанов сын’,— покрикивал на него народ. Бедный баран упирался и продолжал во весь дух блеять по-козлиному. Но стащили-таки его и зарезали. И прекратилось его козлогласование.
Автограф состоит из 3 страниц убористого почерка. Хранится в ЦГЛА (ф. I. со стр. 324).
1 Муэдзин — мусульманский священнослужитель.