Зимняя ночь на паровоз.
Зимняя ночь на паровоз.
Разсказъ М. Вебера.
Пер. А. М.
‘Юный Читатель’, No 24, 1906
Зимняя ночь на паровозе, Вебер Макс, Год: 1875
Время на прочтение: 8 минут(ы)
— Кто изъ машинистовъ назначенъ сегодня на курьерскій поздъ? спросилъ начальникъ станціи, выходя изъ своего кабинета на платформу станціи М. Было около полуночи, рзкій сверо-восточный втеръ, взметая передъ собою снжную пыль, врывался на платформу, и подъ его порывами то потухало, то снова вспыхивало трепетное пламя газовыхъ рожковъ. Курьерскій поздъ, состоявшій всего изъ нсколькихъ изящныхъ вагоновъ перваго и второго класса стоялъ у дебаркадера, и сквозь открытыя двери въ слабо освщенныхъ вагонахъ едва можно было различить неясныя очертанія закутанныхъ человческихъ фигуръ, неподвижно лежавшихъ на диванахъ. Отъ времени до времени безжизненная груда шубъ приходила въ движеніе, и изъ-подъ нея на минуту показывалась заспанная, недоумвающая физіономія пассажира, съ испугомъ озиравшагося кругомъ, не соображая, куда онъ попалъ. Только нсколько человкъ вышли на станцію изъ позда и еще меньше пассажировъ собирались ссть въ вагоны.
Багажныя телжки съ оглушительнымъ грохотомъ катились по платформ, артельщики, багажные сторожа и поздная прислуга поспшно сновали взадъ и впередъ, стукольщики, вооруженные фонарями и молотками, подлзали подъ вагоны и тщательно осматривали каждую ось, каждую пружину, каждое колесо, покалачивая по нимъ молоткомъ — курьерскій поздъ продолжаетъ свой путь только посл самаго строгаго осмотра.
— Кто детъ съ ночнымъ курьерскимъ поздомъ? повторяетъ свой вопросъ начальникъ станціи, обходя поздъ, къ которому въ это время плавно подходитъ высокій паровозъ.
— Старикъ Цимерманъ, — раздается въ отвтъ, и въ ту же минуту изъ-за тендера появляется толстая, приземистая фигура, одтая въ полушубокъ, перехваченный ремнемъ. ‘Старикъ’ Цимерманъ еще не старъ,— люди его возраста находятся еще въ полномъ расцвт силъ, но двадцать пять лтъ службы на паровоз сдлали изъ него старика. Двадцать пять лтъ онъ уже стоитъ на этомъ грохочущемъ, трясущемся подъ его ногами паровоз въ лтній зной и зимнюю вьюгу, подъ дождемъ и втромъ, во всякую непогоду. Цимерманъ слзаетъ съ паровоза и подходитъ къ начальнику станціи колеблющейся, тяжеловсной походкой, съ усиліемъ переставляя дрожащія ноги въ валеныхъ сапогахъ, ослабвшія отъ постояннаго стоянія на тряскомъ паровоз. Вокругъ его шеи неуклюже обмотанъ платокъ, мховая шапка низко надвинута на глаза и изъ-подъ нея выглядываетъ добродушное лицо съ фіолетовымъ носомъ, съ распухшими вками, прикрывающими красные, воспаленные, но все еще живые глаза.
— Черезъ пять минутъ мы будемъ готовы — какъ обстоитъ у васъ дло, Цимерманъ? спрашиваетъ начальникъ станціи.
— Чертовски холодно, термометръ показываетъ 15 градусовъ мороза, отвчаетъ машинистъ.— Я уже выпилъ свою порцію пива, но на сегодняшнюю ночь этого будетъ мало: я жду жену, она принесетъ мн кофе съ ромомъ, авось, это меня согретъ. Еще успю его выпить. Надо только посмотрть еще разокъ, въ порядк ли мой ‘Орелъ’. Чортъ побери! Этотъ сверовосточный втеръ будетъ колоть насъ сегодня, какъ иглами!… А вотъ и Луиза!
Въ эту минуту на платформ появляется маленькая женщина, занесенная снгомъ, съ корзинкой въ рукахъ. Она отвшиваетъ низкій поклонъ начальнику станціи и поспшно направляется съ мужемъ къ паровозу, вынимая на ходу изъ корзинки кофейникъ и передавая его машинисту.
Въ послдній разъ Цимерманъ обходитъ свой паровозъ, неподвижно стоящій на рельсахъ. Онъ снова ощупываетъ каждую часть сложнаго механизма, провряетъ, есть-ли масло во всхъ масленкахъ, хорошо-ли колосниковая ршетка очищена отъ шлака, нтъ-ли золы въ дымовой коробк и прекращаетъ свой осмотръ только убдившись, что все въ порядк.
— Когда же наконецъ желзнодорожное начальство выстроитъ для васъ на паровозахъ будки? {Дйствіе разсказа происходитъ въ пятидесятыхъ годахъ. Въ настоящее время вс паровозы снабжены будками.} говоритъ начальникъ станціи машинисту,— я думаю, въ такую зимнюю ночь на паровоз должно быть адски холодно.
— Да, да, эти господа спокойно сидятъ въ своихъ теплыхъ комнатахъ и не знаютъ, каково нашему брату переносить такую зимнюю вьюгу. Они думаютъ, что будки помшали бы намъ видть и слышать. Неужто они полагаютъ, что мы лучше видимъ нашими воспаленными глазами и лучше слышимъ обвязанными ушами?.. Готово! можно подать сигналъ.
Начальникъ станціи подаетъ знакъ, рзкіе звуки станціоннаго колокола разносятся по воздуху и сливаются съ пронзительнымъ, протяжнымъ свисткомъ паровоза. Вслдъ затмъ раздаются двойные удары электрическихъ колокольчиковъ, и послдніе звуки ихъ медленно замираютъ въ воздух.
— Храни тебя Богъ,— говоритъ Луиза машинисту, протягивая ему руку.
— Спокойной ночи, жена! Вспомни обо мн въ теплой комнат.
— Ахъ, ты, бдняга!
Онъ берется за регуляторъ, толчокъ — и паровозъ медленно трогается съ мста, вагоны какъ бы нехотя слдуютъ за нимъ, пыхтя вырываются первые клубы дыма, сливаются съ снжнымъ вихремъ и бшено разсыпаютъ во вс стороны хлопья снга. Порывъ бури налетаетъ на двухъ беззащитныхъ людей, молчаливо стоящихъ на паровоз, и въ одно мгновеніе покрываетъ ихъ снжной пылью, впивающейся въ нихъ острыми иглами. Машинистъ оглядывается, все-ли въ порядк на паровоз. Длинныя полосы свта вырываются изъ освщенныхъ оконъ вагоновъ и скользятъ по снгу. Какъ хорошо должно быть теперь въ тепломъ вагон съ мягкими диванами!.. Буря рвется и свиститъ между колесами вагоновъ…
Вдоль позда медленно скользятъ красные огни сигналовъ на стрлкахъ, наконецъ поздъ миновалъ послднюю стрлку и вышелъ на открытый путь.
Кругомъ чернетъ непроглядная бушующая ночь. Кто знаетъ, какими опасностями угрожаетъ машинисту этотъ бурный мракъ? Что, если рабочій оставилъ свою кирку на рельсахъ? Что, если бурей опрокинуло сигнальный столбъ, или унесло со станціи на путь вагонъ? Или, можетъ быть, подъ тяжестью снговыхъ массъ обрушились телеграфные столбы? Можетъ быть, ключъ, пробивающійся гд-нибудь изъ подъ земли, образовалъ на рельсахъ глыбу льда? Или, наконецъ, стрлка по ошибк переведена на ложный путь?
Во всхъ этихъ случаяхъ машиниста ждетъ врная смерть, отъ которой не можетъ спасти его даже своевременно поданный сигналъ: бушеваніе бури заглушаетъ вс звуки. И онъ шире открываетъ регуляторъ, колеса все быстре и быстре скользятъ по рельсамъ, и паровозъ съ головокружительной быстротой несется впередъ въ ночной мракъ, навстрчу всмъ опасностямъ и случайностямъ пути. Онъ одинъ, во власти Провиднія… ничто не можетъ спасти его, кром его мужества, находчивости и бдительности. Онъ стоитъ на грохочущемъ паровоз, устремивъ воспаленные глаза, несмотря на снгъ и втеръ, бьющіе прямо въ лицо, на узкое пространство колеи, освщенное дрожащимъ голубоватымъ свтомъ фонарей, и мимо него въ бшеномъ вихр проносятся телеграфные столбы, сторожевыя будки, водоподъемные краны, кусты, деревья, горы, мосты,— все это мелькаетъ передъ его глазами, какъ фантасмагорія, вырисовывается на мгновеніе изъ ночнаго мрака и снова исчезаетъ.
Отъ времени до времени передъ нимъ, какъ звзды, привтливо мелькаютъ яркіе огоньки деревенскихъ домиковъ. ‘Какъ уютно, какъ тепло и свтло должно быть тамъ!’ Но одинъ мигъ — и они уже исчезаютъ въ бшеномъ вихр крутящагося снга и въ густыхъ клубахъ дыма, которые, какъ блыя привиднія, несутся вслдъ за поздомъ. Мимо! мимо! впередъ!.. Онъ еще больше открываетъ регуляторъ, все быстре становится темпъ движеній, все стремительне несется поздъ. ‘Подкиньте угля!’ кричитъ онъ кочегару, но звуки его голоса относятся бурей, заглушаются грохотомъ, стукомъ и визгомъ позда. Кочегаръ не слышитъ его словъ, онъ стоитъ у тормаза, устремивъ передъ собою неподвижный, задумчивый взглядъ. ‘Подкиньте угля!’ снова кричитъ машинистъ, трогая его за плечо. Кочегаръ вздрагиваетъ и хватается за лопату, между тмъ какъ машинистъ раскрываетъ дверцы топки. Блестящій снопъ лучей вырывается изъ накаленной до бла огненной массы, почти вертикально поднимается вверхъ, превращаетъ клубы дыма въ море племени и озаряетъ розовымъ отблескомъ низко несущіяся снговыя тучи. На огненномъ фон вырисовывается черная фигура кочегара, загребающаго огромной лопатой съ тендера уголь и сбрасывающаго его въ топку. ‘Довольно покамстъ’, и кочегаръ, тяжело дыша, отходитъ въ сторону. Машинистъ закрываетъ топочныя дверцы, и снопъ лучей исчезаетъ, но въ то же время изъ трубы ослпительнымъ фейерверкомъ поднимается столбъ искръ, которыя подхватываются снжнымъ вихремъ, разносятся во вс стороны и, шипя, погасаютъ въ ночномъ мрак.
‘Да, что съ вами, Гертнеръ? кричитъ ему въ самое ухо машинистъ.— Вы сегодня ничего не видите и не слышите! Смотрите хорошенько за топкой!’
— ‘Ахъ, Цимерманъ, кричитъ ему въ отвтъ кочегаръ,— у меня большое горе! Я оставилъ дома опасно больную жену, сестра, которая до сихъ поръ ходила за ней, тоже заболла — теперь жена одна съ десятилтней двочкой, и мн пришлось оставить ее въ этомъ ужасномъ положеніи. Одинъ только Господь Богъ можетъ помочь намъ!’ Машинистъ молча отворачивается и глубже надвигаетъ на глаза свою шапку… ‘Вотъ Вольфсбергъ’, говоритъ онъ черезъ нсколько времени.
Сквозь снжную мглу замелькали блые и красные огни станціи. Раздается свистокъ, и поздъ съ грохотомъ влетаетъ подъ-навсъ платформы.
Машинистъ съ фонаремъ въ рук поспшно обходитъ паровозъ, испытующимъ взглядомъ осматривая каждую его часть, но это не такъ легко, потому что вс углубленія и выступы занесены толстымъ слоемъ снга, который приходится отдирать руками. Въ это время изъ-подъ паровоза раздается голосъ кочегара, занятаго прочисткой колосниковой ршетки: ‘Цимерманъ, колосниковая ршетка такъ сильно засорена сегодня, что мн не успть одному прочистить ее въ четыре минуты, пока стоитъ поздъ’. Машинистъ спускается въ яму, ухватывается вмст съ кочегаромъ за тяжелый кочегарный ломъ и съ напряженіемъ всхъ своихъ силъ вонзаетъ его въ раскаленную массу, обдающую нестерпимымъ жаромъ. Наконецъ, прочистка кончена, и машинистъ, задыхаясь отъ усталости и обливаясь потомъ, вылзаетъ изъ ямы. Но ему некогд отдыхать. ‘Готово!’ кричитъ оберъ-кондукторъ. Звонокъ — и измученный машинистъ карабкается на паровозъ.
Раздается свистокъ, и поздъ снова мчится впередъ, стремительно и неудержимо, на встрчу втру, снгу и мраку. Пятнадцать градусовъ мороза. Пронзительный, холодный втеръ въ нсколько секундъ превращаетъ мокрые отъ пота волосы въ ледяныя иглы.
Впередъ! Впередъ!..
Буря бушуетъ съ удвоенной силой. Она сметаетъ снгъ съ откосовъ насыпей, поднимаетъ на воздухъ крутящуюся морозную пыль и гонитъ передъ собою по рельсамъ бушующее море снга. Въ безвтренныхъ мстахъ пути быстро скопляются снжныя массы и образуютъ огромные сугробы, предательски заграждающіе путь. При свт передовыхъ поздныхъ фонарей они внезапно, какъ блыя привиднія выдвигаются изъ мрака, приводя въ невыразимый ужасъ самаго отважнаго машиниста. Паровозъ стремительно налетаетъ на воздвигающуюся передъ нимъ снжную стну, всмъ корпусомъ врзывается въ нее. Подъ его напоромъ высоко взлетаютъ на воздухъ снжныя массы и съ такой силой обрушиваются на паровозъ, что машинистъ и кочегаръ хватаются за перила, чтобы не свалиться подъ тяжестью удара.
‘Снгъ идетъ’, говорятъ въ вагонахъ пассажиры, просыпаясь на минуту и посматривая на занесенныя снгомъ окна. ‘Однако, какъ мы медленно демъ’, прибавляютъ они, глядя на часы,— ‘эти ночныя поздки зимой ужасно утомительны’,— и пассажиры, звая, укутываются въ теплыя шубы и снова опускаются на мягкія подушки дивановъ.
Впередъ! Впередъ!..
Паръ, сгущаясь на мороз, водяной пылью брызжетъ въ лицо машинисту и кочегару, мелкими каплями стекаетъ по труб, предохранительнымъ клапанамъ, насосамъ и, переходя на наружныя части паровоза, немедленно замерзаетъ.
Мало-по-малу паровозъ обвшивается тяжелыми ледяными сосульками, толстая ледяная кора покрываетъ вс части его, проникаетъ во вс промежутки, лишая возможности слдить за работой отдльныхъ частей машины.
— Я боюсь, что на этомъ холод замерзнутъ насосы, говоритъ машинистъ,— надо пустить ихъ въ ходъ.
Онъ хочетъ протянуть руку къ рукоятк, хочетъ повернуть голову, но рука и голова не повинуются. Мокрая одежда превратилась въ ледяной панцырь, сковывающій вс члены, шуба и борода слились въ одну ледяную глыбу, мховая шапка давитъ голову, какъ тяжелый шлемъ, на рсницахъ повисли ледяныя сосульки, окоченвшія губы съ трудомъ шевелятся и произносятъ невнятныя слова.
‘Станція Роденкирхенъ! 2 минуты’.
Впередъ! Впередъ!..
Метель бушуетъ съ прежней силой, все толще становится ледяная кора, покрывающая шубы, все тяжеле одежда, оттягивающая плечи, все сильне усталость въ измученныхъ членахъ.
Имъ кажется, что станціи медленно ползутъ на встрчу позду, разстоянія какъ будто увеличиваются вмст съ ихъ усталостью. Непреодолимая сонливость овладваетъ ими.
— Сейчасъ, Лиза!— вскрикиваетъ вдругъ кочегаръ. Бдняга, онъ задремалъ, стоя на своемъ посту, и ему пригрезилось, что онъ дома возл больной жены.
— Гертнеръ! Что съ вами?— накидывается на него машинистъ, но и онъ самъ только что забылся: ему казалось, что звуки бури превращаются въ знакомую мелодію пвческаго общества, членомъ котораго онъ состоитъ. И они съ усиліемъ поднимаютъ отяжелвшія вки и стараются побороть свою сонливость, но съ ужасомъ чувствуютъ, что опасное состояніе все снова и снова овладваетъ ими съ неотразимой силой. ‘Слава Богу, скоро конецъ! еще полчаса!..’
— Взгляните, баронесса, какая сегодня отвратительная погода,— говоритъ капитанъ гвардіи, графъ П., въ тепломъ вагон перваго класса, обращаясь къ молодой дам, сидящей возл спящаго отца. Баронесса только что проснулась, она протираетъ заспанные глазки и граціознымъ движеніемъ откидываетъ съ розоваго личика блокурые локоны, въ безпорядк разсыпавшіеся во время сна.
— Я такъ устала, точно протанцовала цлую ночь, говоритъ она, потягиваясь.
— Взгляните, баронесса, какая вьюга! ничего не видать на разстояніи трехъ шаговъ. Въ такую погоду съ поздомъ легко можетъ случиться несчастье, если только машинистъ не будетъ достаточно остороженъ и внимателенъ.
— Ахъ, эти люди ко всему привыкли!— возражаетъ маленькая баронесса, звая.
— Однако, на желзныхъ дорогахъ происходитъ не мало несчастій. Желзнодорожному начальству слдовало бы быть гораздо строже къ паровозной прислуг.
— Да, мой отецъ говоритъ тоже самое. Теперь недостаточно строго обращаются съ ними, а снисходительнаго и заботливаго отношенія къ нимъ эти люди не въ состояніи понять… Ваша сестра уже представлена ко двору?…
Мимо!.. Впередъ!.. впередъ!..
— Старый другъ,— говоритъ машинистъ, обращаясь къ своему паровозу, покрытому ледяной корой, занесенному снгомъ и съ большими усиліями подвигающемуся впередъ,— мы оба съ тобой похожи сегодня на полярныхъ медвдей: оба обледенлые, окоченвшіе, смертельно измученные — да, это была ужасная ночь для насъ обоихъ — я за то позабочусь о теб, вычищу тебя сверху до низу, а я… я оттаю и обогрюсь! Слава Богу, вотъ и пріхали!
Въ сумрачномъ освщеніи бурнаго зимняго утра показывается угрюмое, непривтливое зданіе большой станціи съ кое-гд мерцающими еще въ окнахъ огнями, съ толстыми ледяными сосульками вокругъ крыши.
Машинистъ съ трудомъ поднимаетъ окоченвшую руку и даетъ свистокъ. Почти потухшій паровозъ напрягаетъ послднія силы, и поздъ, наконецъ, останавливается передъ скудно освщенной платформой. Заспанный начальникъ станціи угрюмо встрчаетъ поздъ. Измученный, окоченвшій машинистъ подаетъ ему часы.
— Вы опоздали на двадцать минутъ,— ворчитъ начальникъ станціи
— Сегодняшняя ночь была ужасна, говоритъ машинистъ.
— Да, да… но что длать. Паровозъ Гаусига испортился,— поэтому приведите въ порядокъ вашъ паровозъ, черезъ полчаса вамъ придется хать обратно съ курьерскимъ поздомъ.
— Опять въ дорогу, несмотря на усталость, холодъ и продолжающуюся метель!..
Вотъ какова служба машиниста зимою!