Кавалер ордена Даннеброга, Бойесен Хьялмар, Год: 1880 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 28 минут(ы)

КАВАЛЕРЪ ОРДЕНА ДАННЕБРОГА.

РАЗСКАЗЪ

Хьяльмара Хьорта Байезена¹

¹) Хьяльмаръ Хьортъ Байезенъ — одно изъ восходящихъ свтилъ американской изящной литературы, по происхожденію норвежецъ, но теперь онъ профессоръ корнельскаго университета и сотрудникъ лучшихъ американскихъ журналовъ ‘North American Review’, ‘Scribners Monthly’ и пр. Главной темой всхъ его произведеній, какъ беллетристическихъ, такъ и публицистическихъ — его родная Скандинавія. Его романы ‘Фальконбергъ’, явившійся въ прошломъ году, и ‘Гуннаръ’, посвященный Тургеневу, представляютъ прелестную, свжую поэтическую картину Норвегіи, а мелкіе разсказы обнаруживаютъ въ немъ реальнаго художника, не лишеннаго юмора и психологическаго анализа. Лучшій изъ нихъ, ‘Кавалеръ ордена Даннеброга’, помщенъ въ одной изъ послднихъ книжекъ американскаго популярнаго иллюстрированнаго журнала ‘Scribners Monthly’, на страницахъ котораго Байезенъ помщаетъ также очерки главнйшихъ европейскихъ университетовъ и критическіе этюды о норвежской литератур. Послдняя изъ этихъ статей въ іюльскомъ нумеръ представляетъ блестящую характеристику великаго національнаго поэта Норвегіи Бьорнстьерна Бьорнсона, который, какъ республиканецъ въ политик и раціоналистъ въ религіи, подвергался такимъ нападкамъ оффиціальныхъ слоевъ и реакціонной прессы, что долженъ былъ въ прошломъ году искать спокойствія въ добровольномъ изгнаніи изъ родины, новйшую литературу которой, въ области романа и драмы, онъ создалъ почти одинъ своимъ могучимъ талантомъ.

I.

Викторъ Жюльенъ Сенъ-Дени Данневигъ — очень аристократическій подборъ звуковъ, хотя, очевидно, слово Сенъ было бы гораздо умстне передъ Жюльеномъ, какъ мы увидимъ впослдствіи. Когда я увидалъ впервые этого страннаго человка, его натура, казалось, состояла изъ прелестныхъ полуоттнковъ, въ которыхъ самые враждебные вкусы могли бы найти, чмъ восхищаться. Въ немъ не было ни одного остраго угла, который могъ бы нанести ударъ вашему самолюбію или вашимъ предразсудкамъ. Нравственно, интеллектуально и физически онъ былъ мягокъ и пріятенъ на-ощупь, какъ бархатъ. Онъ никогда не спорилъ съ вами, какіе бы крайніе взгляды вы ни высказывали, и, однако, никто и ни разу его не поймалъ въ явномъ противорчіи. Радикалы, бывшіе въ наилучшихъ отношеніяхъ съ прогрессивнымъ духомъ XIX вка и въ открытой борьб со всми свтскими и духовными тиранами, считали его надеждой своей партіи, когда онъ перебсится и подниметъ свое настоящее знамя, а процвтающіе консерваторы хвалили его благоразуміе и умренныя убжденія, общая дать ему первую дипломатическую вакансію. Однимъ словомъ, каждый, побесдовавъ съ нимъ, выносилъ полную увренность, что Данневигъ въ глубин своего сердца раздляетъ его идеи, но, изъ осторожности, не хочетъ открыто ихъ высказывать.

Конечно, прямой выводъ изъ всего этого, что Данневигъ былъ лицемръ, но подобное мнніе о моемъ друг было бы несправедливо. Я не имю фактическихъ доказательствъ, чтобы онъ когда-либо сознательно измнялъ свои убжденія, чтобы понравиться другому, но чтобы убжденія процвтали, они должны глубоко сидть въ почв, а умъ Данневига былъ замчателенъ скоре широтою, чмъ глубиною. Правда, онъ съ удивительной легкостью принималъ цвтъ человка, съ которымъ разговаривалъ въ данную минуту, но это происходило не отъ сознательнаго, предумышленнаго коварства, а скоре отъ какой-то органической способности принаравливаться ко всмъ, отъ ненависти къ спорамъ и полнаго отсутствія собственныхъ убжденій.

Я познакомился съ Данневигомъ въ 186… году, тотчасъ посл заключенія мира между Пруссіей и Даніей. Онъ былъ тогда героемъ минуты, весь Копенгагенъ, повидимому, сходилъ съ ума по немъ. Онъ только-что вернулся съ войны, во время которой совершилъ какой-то необыкновенный подвигъ безумной отваги и спасъ цлый отрядъ, пожертвовавъ своими усами. Эта исторія разсказывалась въ десяти различныхъ варіантахъ, но, насколько я могъ добиться, правда заключалась въ томъ, что онъ, переодвшись поселяниномъ, проникъ въ прусскій лагерь наканун важной битвы и разыгралъ дурака въ такомъ совершенств, что пруссаки были вполн убждены въ его безвредной глупости. На разсвт же онъ сообщилъ датскому генералу важныя свднія о подготовлявшемся обход его позиціи и тмъ помшалъ успху пруссаковъ. Въ вознагражденіе за эту блестящую услугу, онъ получилъ орденъ Даннеброга, а слдовательно, и дворянское достоинство.

Одно изъ обстоятельствъ, вроятно, увеличивавшихъ чарующее вліяніе Данневига на общественные кружки Копенгагена, была тайна, скрывавшая его происхожденіе. Ходили слухи о -томъ, что онъ былъ побочный сынъ знатной особы, даже упоминали имена коронованныхъ особъ, но, конечно, шепотомъ. Тотъ фактъ, что онъ, явившись изъ Франціи, хотя никто этого, впрочемъ, не зналъ наврно, имлъ датскую фамилію и говорилъ чисто по-датски, считался любопытной аномаліей. Потомъ, его изящныя, аристократическія манеры и прекрасно изваянное лицо возбуждали всевозможныя романтическія предположенія, длинныя тонкія руки, модная одежда и батистовые платки ясно доказывали, что онъ привыкъ съ колыбели къ великосвтскому обществу. Образъ жизни его былъ также предметомъ недоумній и догадокъ. Онъ не бросалъ безумно денегъ, но жилъ широко и какъ-то вселялъ во всхъ убжденіе, что его средства были безграничны, хотя никто не зналъ ихъ размровъ. Единственнымъ разршеніемъ этой загадки было предположеніе, что онъ имлъ доступъ до кошелька знатнаго человка, который, по причинамъ, не допускающимъ гласности, чувствовалъ себя обязаннымъ поддерживать его.

Прежде чмъ познакомиться съ нимъ, я часто слышалъ толки и разсужденія о немъ въ общественныхъ и ученыхъ кружкахъ. Для клубныхъ завсегдатаевъ онъ уже начиналъ терять прелесть новинки и среди нихъ составилось убжденіе, что онъ человкъ не дурной, хотя и неосновательный. Но по вечерамъ, за чайнымъ столомъ, вокругъ котораго собирались свтскія дамы и рвали на части репутаціи другъ друга, имя его все еще возбуждало общее волненіе, и изъ всхъ устъ вылетали восторженные эпитеты и. прилагательныя въ превосходной степени.

Всмъ была извстна прозрачная тайна, что одна изъ богатйшихъ наслдницъ въ королевств, графиня Бремъ, была безумно влюблена въ него и, по всей вроятности, отдастъ ему руку, вопреки всмъ желаніямъ и традиціямъ своей семьи. А какой смертный, вн членовъ королевскаго дома, былъ бы такъ глупъ, чтобы отказаться отъ руки графини Бремъ?

II.

Въ продолженіи зимнихъ мсяцевъ 1865—66 годовъ, я встрчалъ часто Данневига въ клубахъ, на студенческихъ собраніяхъ и на свтскихъ вечерахъ. Его мелодичный голосъ, остроумный разговоръ и физическая красота постоянно возбуждали во мн извстную степень восторженнаго удивленія. Но я все-таки не могъ не замтить, что чарующія качества его были поверхностны, и красота — чисто животная. Его глаза были такого же чисто-голубого, ничего не выражающаго цвта, какъ незабудки, а лицо было изваяно съ безупречнымъ совершенствомъ греческой маски, такъ мало было въ немъ чувства или мысли. Его одушевленіе было искренне, но отличалось чисто вншнимъ блескомъ, казалось, никогда не могло волновать его сильное, глубокое сердечное чувство.

Наканун моего отъзда изъ Копенгагена, онъ сдлалъ мн прощальный вечеръ у себя на квартир и пригласилъ около дюжины нашихъ общихъ знакомыхъ.

Я долженъ сознаться, что онъ игралъ роль гостепріимнаго хозяина въ совершенств. Не длая, повидимому, никакихъ усилій, онъ заставлялъ всхъ быть, какъ дома, поддерживалъ постоянно разговоръ веселыми анекдотами или личными воспоминаніями и умлъ все это длать такъ, что каждому изъ насъ казалось, что онъ, а не кто другой, душа общества. Ужинъ былъ чудомъ кулинарнаго искуства и вина были самыя утонченныя, аристократическія. Онъ лъ и пилъ съ наслажденіемъ если не настоящаго обжоры, то все-таки знатока, считавшаго гастрономію однимъ изъ изящныхъ искуствъ. Вроятно, ничто не могло бы такъ унизить меня въ его глазахъ, еслибы я нарушилъ какое-нибудь правило гастрономическаго этикета, напримръ: налилъ бы рейнвейна въ блыя рюмки, а хересъ или мадеру въ зеленыя.

Чмъ поздне становилось, тмъ Данневигъ становился одушевленне и блестяще, такъ что, наконецъ, мы вс стали опасаться взрыва. Этотъ взрывъ и произошелъ въ вид рчи, которую я приведу здсь почти дословно, такъ врзалась она въ моей памяти.

Посл нкоторыхъ таинственныхъ знаковъ своему дворецкому, нашъ хозяинъ всталъ, и, принявъ торжественную позу, словно онъ обращался ко всей вселенной, началъ:

— Господа, нашъ благородный другъ, (вс американцы, какъ вамъ извстно, рождены державными государями, а слдовательно, вс благородные) узжаетъ, и внутренній голосъ шепчетъ мн, что я долженъ высказать т чувства, которыя волнуютъ всхъ насъ. (Тутъ вернулся дворецкій и подалъ Данневицу дв бутылки, которыя онъ взялъ и поднялъ высоко). Браво, и держу въ рукахъ рдкій, живительный эликсиръ, эссенцію всего, что богато, прекрасно и сладко въ исторіи, характер и климат Belle France — Шато д’Икемъ. Я имю свои причины подать по этому случаю жемчужину моего погреба, то, что я хочу сказать, не будетъ вполн лестнымъ комплиментомъ для нашего друга и потому я надюсь, что веселое вліяніе этого царственнаго нектара стушуетъ неудовлетворительное впечатлніе моей рчи. Однимъ словомъ, я разсчитываю, что высокое достоинство этого вина смягчитъ грубую искренность моихъ словъ.

‘Америка еще никогда не имла счастія слышать моего о ней мннія и, быть можетъ, этимъ обстоятельствомъ объясняется ея теперешнее неразвитое положеніе. Теперь она прислала къ намъ компетентнаго представителя, и если онъ, вернувшись домой, врно передастъ мои слова, то вы можете ждать въ теченіи слдующаго десятилтія революціи по ту сторону Атлантическаго Океана. Начнемъ съ начала: американскій континентъ, простираясь отъ одного полюса до другого, съ страннымъ перехватомъ посредин, всегда казался мн въ дтств большимъ двойнымъ мшкомъ, перекинутымъ черезъ хребетъ міра. Символическое значеніе этого образа мн не было тогда ясно, но теперь я отгадываю разршеніе этой загадки. Въ то время, когда надъ Европой проносилось столько вковъ съ ихъ измняющейся цивилизаціей, Провиднію стало яснымъ, что необходимо завести обширный чуланъ, куда можно было бы сдавать на храненіе вс ненужные, излишніе остатки, вещи, боле несоотвтствовавшія измнившемуся порядку вещей. Какъ обыкновенно въ подобныхъ чуланахъ, среди обломковъ и остатковъ, ни на что негодныхъ, можно наткнуться на предметъ по истин рдкій и цнный, такъ и въ Америк вы можете, среди груды человческихъ поддонковъ, найти съ удивленіемъ блестящую жемчужину. Конечно, мн нечего прибавлять, что нашъ другъ — именно такая жемчужина, хотя граненная во вкус прошлаго столтія, когда люди сходили съ ума по свобод и другимъ обманчивымъ иллюзіямъ и, исчерпавъ вс виды разврата, потшались обезглавленіемъ другъ друга. Конечно, я очень далекъ, чтобы приписать такой странный вкусъ моему благородному гостю. Я только хочу замтить, что его страна еще не пережила революціонныя бредни прошлаго вка, что его народъ еще находится въ горячечномъ бреду, отъ котораго Европа вылечилась только посл обильнаго и продолжительнаго кровопусканія. Для меня всегда было непонятной загадкой, какъ человкъ, знающій старый свтъ, можетъ добровольно избрать подобную страну мстомъ своего постояннаго пребыванія. Я, съ своей стороны, ршился бы на такой шагъ только въ такомъ случа, если поссорился бы со всми другими странами, а такъ какъ жизнь слишкомъ кратковременна для этого, то я никогда не думаю просить гостепріимства у брата Джоннатана подъ его кровомъ.

‘Что же касается до Южной Америки, то я никогда не могъ постигнуть ея роли въ міровой экономіи, разв что она брошена въ южное полушаріе, какъ балластъ, чтобы не дать свту перевернуться.

‘Заключеніе, которое я попрошу моего благороднаго гостя вывести изъ этихъ назидательныхъ замчаній, заключается въ томъ, чтобы онъ загладилъ какъ можно скоре сдланную имъ ошибку въ выбор своей родины. Вотъ мое послднее слово къ вамъ: сложи свой шатеръ и раскинь его въ стран, гд человчество, политика и кулинарное искуство находятся въ боле развитомъ положеніи. Друзья, выпьемте за здравіе нашего гостя и пожелаемъ ему скораго возвращенія’.

Я отвчалъ на эту нахальную рчь, быть можетъ, слишкомъ пламенно, и у насъ возникли самыя горячія пренія. Когда, наконецъ, вс гости разошлись, Данневигъ, боясь, что оскорбилъ меня своей рчью, дружески хлопнулъ меня по плечу и, не выпуская изъ комнаты, усадилъ въ кресло.

— Послушайте, сказалъ онъ, садясь подл меня: — мы не должны разстаться врагами. Я вовсе не хотлъ васъ унизить, и если моя глупая рчь произвела на васъ подобное впечатлніе’ то прошу у васъ извиненія.

Онъ протянулъ мн свою длинную, прекрасную руку, которую я пожалъ посл минутнаго колебанія, и миръ былъ заключенъ между нами.

— Возьмите еще сигару, продолжалъ онъ:— я теперь въ очень откровенномъ настроеніи, и желалъ бы сказать вамъ кое-что. Я чувствую необходимость излить свое сердце, и судьба указываетъ мн на васъ, какъ на единственно безопасное лицо для выслушанія моей исповди. Черезъ два дня между нами будетъ Атлантическій Океанъ, и если моя тайна покажется вамъ слишкомъ тяжелымъ бременемъ, чтобы сохранить ее про себя, то ваша болтливость не будетъ въ состояніи мн повредить. Такъ выслушайте меня. Вы, вроятно, слыхали городскіе слухи о моихъ отношеніяхъ къ графин Бремъ?

Я кивнулъ головой.

— Скромность запрещаетъ мн открыть вамъ, насколько эти слухи справедливы. Но фактъ тотъ, что она дала мн безспорныя доказательства своей любви. Конечно, я слишкомъ много пожилъ, чтобы отвчать на эту страсть съ сантиментальной ея стороны, но со стороны… какъ бы это выразиться…

— Съ финансовой стороны она заслуживаетъ вашего полнаго вниманія, воскликнулъ я, не имя силъ доле скрывать своего отвращенія.

— Да, вы пріискали настоящее слово, продолжалъ онъ,— впрочемъ, я нисколько не слпъ къ ея очаровательной прелести. Къ тому же, въ ея натур скрывается какая-то свирпость, которая можетъ со временемъ сдлать ее дорогой моему сердцу. Вчера на бал у барона П. я танцовалъ съ нею до упада и, кружась подъ одуряющіе звуки вальса, я, чувствуя свою игру врной, спросилъ: ‘графиня, а что бы вы сказали, еслибы я сдлалъ вамъ предложеніе?’ Она отвчала очень серьзно: ‘Сдлайте предложеніе, и вы увидите’. При этомъ ея большіе черные глаза такъ засверкати, что мн стало стыдно за свою дерзость. Конечно, я не предложилъ ей тутъ же рокового вопроса, хотя меня очень подмывало. Во всякомъ случа, это доказываетъ, что она съ душкомъ. Какъ вы думаете?

— Я думаю, отвчалъ я съ жаромъ:— что еслибъ я былъ другомъ графини Бремъ, то пошелъ бы къ ней завтра и умолялъ бы ее не имть съ вами никакого дла.

— Господи, да еслибъ я былъ другомъ графини, то сдлалъ бы тоже самое, воскликнулъ онъ со смхомъ:— но я — любовникъ графини, и не могу смотрть на дло такъ безпристрастно. Къ тому же, вс предостереженія ни къ чему не поведутъ, она слишкомъ влюблена въ меня, конечно, это останется между нами.

Я чувствовалъ, что если останусь еще минуту, то у насъ непремнно произойдетъ ссора. Я поэтому поспшно всталъ, говоря, что очень усталъ и нуждаюсь въ нсколькихъ часахъ сна передъ завтрашнимъ отъздомъ.

— Ну, произнесъ онъ, крпко пожимая мн руку въ сняхъ:— если вы когда-нибудь опять постите Данію, то заверните ко мн. Вы всегда будете дорогимъ гостемъ въ моемъ будущемъ помсть.

III.

Года три спустя, я сидлъ за своимъ редакторскимъ столомъ въ контор одной изъ газетъ Чикаго. Воспоминанія о счастливой зим, проведенной въ Копенгаген, почти совершенно изгладились, хотя я иногда переписывался съ однимъ изъ моихъ датскихъ друзей. Въ послднемъ своемъ письм онъ между прочимъ говорилъ:

‘Съ тхъ поръ что вы ухали, Данневигъ быстро пошелъ подъ гору и, наконецъ, только орденъ Даннеброга прилично поддерживалъ его существованіе. Мсяцъ тому назадъ, онъ неожиданно скрылся съ общественнаго горизонта и говорятъ, что бжалъ отъ долговъ въ Америку. Его средства, каковы бы они ни были, постепенно изсякли, а привычки остались по прежнему расточительными. Если врить общественному мннію, то онъ жилъ послдніе два года надеждою на бракъ съ графиней Бремъ, а подобную надежду въ такомъ город, какъ Копенгагенъ, легко размнять на деньги. Графиня съ удивительнымъ постоянствомъ любитъ его досел, и онъ, по всей вроятности, давно обвнчался бы съ нею, еслибъ не упорное сопротивленіе всей ея семьи. Старый графъ, говорятъ, поклялся лишить ее наслдства, если она когда-нибудь упомянетъ при немъ имя Данневига, и люди, знающіе его, убждены, что онъ сдержалъ бы свое слово. Графиня, однако, была готова принести все въ жертву своей любви, но трусливая осторожность побудила его разыграть глупую роль. Онъ такъ долго ждалъ и колебался, что легко вывелъ бы изъ терпнія женщину не столь возвышенную и героичную. Наконецъ, старый графъ, желая во что бы то ни стало удалить его, предложилъ заплатить вс его долги и выдать ему круглую сумму на путешествія, если онъ обяжется ухать изъ Даніи на извстное число лтъ. По всмъ вроятіямъ, Данневигъ былъ такъ глупъ, что согласился. Я нисколько не удивлюсь, если онъ вдругъ явится къ вамъ, и надюсь, что вы тогда напишете мн объ его приключеніяхъ у васъ. Кавалеръ ордена Даннеброга, какъ вы знаете, слишкомъ замтная личность, чтобъ исчезнуть подъ волнами вашей всепоглащающей демократіи. Будьте уврены, что, еслибъ Данневигъ былъ выброшенъ на необитаемый островъ, онъ нашелъ бы средство повдать всему міру о своемъ положеніи. Онъ не можетъ оставаться во мрак неизвстности, въ немъ есть искра Цезаря, и я, право, боюсь за ненарушимость вашей конституціи, если онъ долго останется въ вашей стран’.

Но прошло четыре мсяца посл полученія этого письма, и я уже пересталъ ждать его прізда. Но вдругъ, однажды утромъ, дверь въ контору отворилась и вошелъ человкъ высокаго роста, съ блокурыми волосами. Съ какой-то безшабашной граціей, которая должна была выдать мн имя этого неожиданнаго постителя, онъ подошелъ къ столу и протянулъ мн руку.

— Здравствуйте, дружище, сказалъ онъ съ усталой улыбкой.— Какъ вы поживаете? Вы, кажется, меня не узнали?

— Господи! воскликнулъ я:— Данневигъ! Да, я васъ не узналъ. Какъ вы измнились!

Онъ снялъ шляпу и бросился въ кресло. Его большіе, бездушные глаза уставились на меня съ какимъ-то полу-дерзкимъ, полу-умоляющимъ выраженіемъ, словно онъ ршился скрыть свое отчаянное положеніе. Нкогда гордо вздернутые усы мрачно поникли, и небритое лицо казалось очень испитымъ отъ усталости и разврата. Весь прежній лоскъ исчезъ, а вмст съ нимъ исчезло его достоинство и половина красоты.

— Данневигъ, сказалъ я съ такой долей сочувствія, какую я только могъ къ нему питать:— что съ вами случилось? Неужели вы поссорились со всмъ свтомъ, и эта страна послднее ваше убжище?

— Не совсмъ, отвчалъ онъ уклончиво: — меня скоре уходила ваша отвратительная демократическая кухня. Я ни разу не лъ прилично, какъ вступилъ ногою на этотъ проклятый континентъ. Все, что вамъ здсь подаютъ, отличается какимъ-то общимъ плебейскимъ запахомъ республиканизма, который можетъ разстроить самый лучшій желудокъ. Притомъ, варварское однообразіе блюдъ въ состояніи привести въ отчаяніе даже Діогена. Еслибъ самъ чертъ сълъ ваши деревянные бифстексы и выпилъ ваши тяжелыя вина, то ему наступилъ бы конецъ.

— Довольно, Данневигъ, воскликнулъ я со смхомъ:— вы теперь вполн доказали свою тождественность и разсяли вс мои сомннія. Я хотлъ васъ пригласить сегодня къ обду, но вы привели меня въ ужасъ своими словами. Я живу холостякомъ и не могу васъ угостить шато-икемомъ и фазанами la Sainte Alliance, къ которымъ вы привыкли.

— Это все равно. Ваше общество примиритъ меня съ республиканизмомъ вашего стола. А теперь, не можете-ли вы мн одолжить тридцать долларовъ? Я заложилъ за эту сумму мою единственную приличную пару, а въ теперешнемъ костюм, я чувствую себя плебеемъ и, что хуже, поступаю, какъ плебей. До сихъ поръ я не понималъ, какъ тсно связано съ одеждой врожденное достоинство человка. Кром этого, я принужденъ работать, а, судя по вашему цвтущему виду, журналистика — выгодное ремесло. Не могли-ли бы вы найти мн какое-нибудь мсто въ вашей редакціи? Напримръ, если вамъ надо парижскаго корреспондента, то вы не найдете лучше меня. Я знаю Парижъ наизусть и кутилъ со всми замчательными его людьми.

— Но мы не можемъ предложить вамъ достаточной платы для такого путешествія.

— О, Sancta Simplicitas! Нтъ, другъ мой, я нимало и ге думаю хать въ Парижъ, а берусь писать здсь, въ вашей редакціи. Съ помощью газетныхъ телеграммъ, я уврю Тьера и Жюля Фавра, что слдилъ за игрою ихъ физіономій во время вчерашняго представленія въ опер, или присутствовалъ при ихъ тайныхъ совщаніяхъ. Чмъ бы вы меня ни считали, но, конечно, я не мокрая курица.

— Конечно, нтъ. Во всякомъ случа, мы не можемъ взять васъ въ парижскіе корреспонденты. Но еслибъ мн удалось вамъ найти занятія… умете-ли вы писать по англійски?

— А, вы поддаетесь моему врожденному скептицизму! Я еще никогда не встрчалъ вещи, которую я не могъ бы сдлать. Конечно, сначала вся моя надежда будетъ основана на чтеніи вами корректуръ, но черезъ нсколько мсяцевъ вы увидите, я не буду нуждаться въ помочахъ.

Посл непродолжительнаго разговора мы разстались до обда, и Данневигъ отправился выкупать свое человческое достоинство.

IV.

Для кавалера ордена Даннеброга, близкаго пріятеля принцевъ крови и знатныхъ аристократовъ, для завсегдатая ‘Caf Anglais’, было довольно страннымъ вдругъ очутиться простымъ репортеромъ республиканской газеты въ Чикаго. Однако, ему пришлось удовольствоваться этимъ скромнымъ положеніемъ посл неудачныхъ опытовъ въ художественной и литературной критик. Какъ художественный критикъ, онъ могъ бы имть успхъ, еслибы американское искуство боле соотвтствовало его развитому, утонченному вкусу. Но при его явномъ враждебномъ отношеніи, онъ въ какія-нибудь дв недли навлекъ на нашу газету гнвъ всего художественнаго міра, и такъ какъ нкоторые изъ художниковъ были личными друзьями главныхъ акціонеровъ нашей газеты, то его воинственный азартъ былъ пріостановленъ могущественной волей нашихъ хозяевъ. За литературную критику онъ принялся съ предвзятымъ убжденіемъ, что прочтеніе книги могло лишь придать пристрастный взглядъ рецензенту, и что человкъ, одаренный литературнымъ чутьемъ, могъ составить себ полное понятіе о всякомъ сочиненіи по заглавію и предисловію. Каждый авторъ непремнно питаетъ убжденіе, что онъ лучше и умне остального человчества, и потому критикъ долженъ былъ оказать ему нравственную услугу, доказавъ ему, что онъ заблуждается. Когда авторъ увряетъ, что его произведеніе ‘пополняетъ проблъ’, то его самохвальство заслуживаетъ примрнаго наказанія, когда же онъ клянется, что ‘уступилъ только просьбамъ своихъ друзей’, то по всей справедливости слдуетъ замтить, что у его друзей, вроятно, уши были очень длинныя. Несмотря на это, критическія статьи Данневига были въ продолженіи мсяца очень успшной новинкой, представляя ловкіе, остроумные очерки по поводу заглавія той или другой книги. Однако, постепенно стали все мене и мене присылать книгъ въ нашу редакцію и, наконецъ, должность критика сдлалась совершенно излишней. Тогда мы ршились дать случай Данневигу попытать свои силы, въ качечеств репортера. Для испытанія его искуства въ этомъ новомъ ремесл, мы на первыхъ же порахъ отправили его на большой народный митингъ на открытомъ воздух по случаю очень важныхъ муниципальныхъ выборовъ. Не ршаясь послать его ‘оригиналъ’ прямо въ типографію безъ исправленія, я ршился пожертвовать двумя или тремя часами сна и дождаться возвращенія Данневига. Однако, ночь наступила, пробило двнадцать, часъ, два, а Данневигъ не появлялся. Я сталъ безпокоиться: послдняя форма должна была печататься въ четыре часа, и я оставилъ полтора столбца для его отчета. Но видя, что его боле ждать нельзя, я на скорую руку взялъ нсколько отрывковъ изъ послдней книжки одного изъ журналовъ и послалъ въ наборную.

На слдующій день около полудня, полисмэнъ принесъ мн записку, набросанную карандашемъ:

‘Любезный другъ,

‘Я произнесъ вчера рчь (и очень хорошую) въ защиту угнетаемаго человчества, но ея впечатлніе на слушателей по меньшей мр было очень странное. Результаты ея лично для меня были далеко непріятные. Взглянувъ сегодня утромъ на себя въ складное карманное зеркало, я нашелъ, что мой носъ принялъ чрезвычайные размры въ длину и ширину. Еслибы вы сдлали одолженіе и послдовали за этимъ обязательнымъ джентльмэномъ на мою временную квартиру, то я вамъ объяснилъ бы вс подробности моего теперешняго положенія. Впрочемъ, ваше посщеніе совершенно необходимо

‘Вашъ въ торопяхъ

‘Викторъ Ж. С. Д. Данневигъ,

К. о. Д. ¹‘.

¹ Кавалеръ ордена Даннеброга.

Я нашелъ Данневига, какъ и ожидалъ, въ городской тюрьм. Онъ пріятно бесдовалъ съ полдюжиной полисмэновъ, объясняя имъ съ удивительнымъ юморомъ свои вчерашнія похожденія. Онъ былъ слишкомъ занятъ своимъ повствованіемъ, чтобы замтить мое появленіе, а я не хотлъ его перебивать.

— Вы можете себ представить, господа, говорилъ онъ съ соотвтственными, граціозными жестами: — какъ непріятно отозвалось на мн грубое прикосновеніе плебейскаго кулака къ моей нжной кож. Я до того удивился этому непостижимому факту, что потерялъ равновсіе. Я, какъ вамъ извстно, воспользовался лишь своимъ правомъ свободнаго гражданина заявить протестъ противъ нахальной и безнравственной олигархіи, управляющей нын этимъ городомъ. Я нахожусь въ положеніи Кая Гракха, который за дйствіе, подобное моему, пожалъ почти одинаковые плоды.

— Но вы были пьяны, рзко замтилъ одинъ изъ слушателей:— мертвецки пьяны.

— Пьянъ, произнесъ Данневигъ, презрительно махая рукой:— вы, господа, люди опытные и со вкусомъ, какъ опредляете вы умственное и физическое состояніе человка, про котораго говорятъ: онъ пьянъ? Я былъ только пріятно одушевленъ, т. е. насколько это возможно при тхъ грубыхъ напиткахъ, которые вы пьете въ этой невжественной стран. Еслибы я имлъ честь быть знакомъ съ вами въ цвтущую эпоху моей жизни, мн доставило бы большое удовольствіе развить вашъ вкусъ относительно винъ и спиртныхъ напитковъ. Сложныя смси, которыя такъ высоко цнятся въ этой стран, по моему мннію, совершенно безнравственны.

Полагая, что уже давно пора остановить оратора, я ударилъ его по плечу.

— Данневигъ, сказалъ я:— мн время дорого. Позвольте мн разомъ покончить вашу исторію.

— Черезъ секунду я къ вашимъ услугамъ, отвчалъ онъ, граціозно махая рукою и, въ продолженіи пяти минутъ, онъ продолжалъ краснорчиво распространяться о безнравственномъ вліяніи смшанныхъ напитковъ.

Потомъ мы отправились въ судейскую камеру, посл краткаго разбора дла, я заплатилъ за него штрафъ и мы удалились. Чувствуя себя въ очень пріятномъ расположеніи духа, Данневигъ взялъ меня подъ руку и, проходя мимо группы полисмэновъ у наружныхъ дверей, очень учтиво приподнялъ свою сдавленную шляпу и пожелалъ имъ добраго утра. Крестъ Даннеброга на красной лент болтался на лацкан его сюртука, залитаго пуншемъ.

— Мое лицо, замтилъ онъ, садясь со мною въ дилижансъ:— какъ вы сами легко замтите, теперь нсколько разнится отъ классическаго образца, но утшительно думать, что оно вскор приметъ свою нормальную форму.

Конечно, вс утреннія и вечернія газеты разсказали въ самыхъ цвтистыхъ выраженіяхъ съ громкими заголовками о рчи Данневига и его изгнаніи съ митинга. При этомъ, самыя грубыя насмшки сыпались на него и на газету, представителемъ которой онъ являлся въ данную минуту. Еще одна подобная исторія кончила его поприще, какъ журналиста, я не смлъ уже боле его защищать, и его позорно выгнали изъ нашей редакціи. Въ продолженіи нсколькихъ недль, я объ немъ ничего не слыхалъ и уже надялся, что онъ ухалъ обратно въ Старый свтъ, гд таланты, которыми онъ обладалъ, стоятъ выше на рынк. Но мн суждено было жестоко разочароваться.

V.

Однажды, я только-что заказалъ себ завтракъ въ ресторан, посщаемомъ журналистами, одинъ нмецъ, по имени Пфейферъ, крупный акціонеръ нашей газеты, вошелъ и слъ къ моему столику. Это былъ дородный, цвтущій человкъ, съ лысой головой. Нсколько лтъ тому назадъ, онъ продалъ свою пивоварню и удалился отъ длъ съ значительнымъ состояніемъ.

— Я искалъ васъ всюду, началъ онъ по-нмецки: — завтра балъ въ гимнастическомъ обществ, говорятъ, будетъ весело. Вамъ, вроятно, прислали билеты?

— Да, два.

— Вы подете?

— Не знаю, я хотлъ послать Феннера или кого-либо другого.

Тутъ мистеръ Пфейферъ конфиденціально понизилъ голосъ и шепотомъ объяснилъ причину, заставившую его разъискивать меня съ такимъ ожесточеніемъ. Дло было въ томъ, что его племянница, ein allerliebstes Kind, пріхала изъ Мильдоки и проведетъ у него всю зиму. По правд сказать, онъ зналъ очень мало молодыхъ людей, которыхъ онъ хотлъ бы познакомить съ нею, и бдный ребенокъ непремнно хотлъ побывать на бал Turnferein. Не возьму-ли я на себя похать съ молодой двушкой на балъ, конечно, предложивъ ей объ этомъ отъ себя? Для того же, чтобы уничтожить всякое подозрніе, что отецъ устроилъ эту комбинацію, не приду-ли я сегодня обдать къ нимъ и познакомиться съ Гильдегардой?

Отказаться отъ знакомства съ молодой двушкой, какъ бы мало она ни осуществляла лестный эпитетъ отца, было не въ моихъ принципахъ и потому я тотчасъ согласился.

Нмецъ, даже не очень развитый, всегда иметъ какую-то серьзную историческую подкладку, благодаря которой онъ враждебенъ тому варварскому блеску, который такъ непріятно поражаетъ васъ въ домахъ американцевъ, богатству которыхъ не соотвтствуетъ высокая степень развитія. Вотъ какое впечатлніе произвелъ на меня домъ мистера Пфейфера. Тяжелая массивная мбель въ гостинной, посредственныя картины на стнахъ и самый цвтъ обоевъ обнаруживали основательный, хотя нсколько мрачный комфортъ. Его племянница также, хотя и не лишенная граціи, дышала той же нмецкой основательностью, тмъ же хозяйственнымъ комфортомъ. Она принадлежала къ разряду тхъ женщинъ, которыя, повидимому, рождены только для того, чтобы сдлать очень счастливымъ какого-нибудь недостойнаго негодяя. Въ ея тихихъ, мягкихъ манерахъ сказывалась чисто женская нжность, а спокойные голубые глаза ясно говорили о непорочности двственнаго сердца. Лицо ея было вполн германское: быть можетъ, не поразительно красивое, по очень пріятное, и ни одна рзкая черта не нарушала общей тихой гармоніи. Блокурые волосы ея лежали массивной косой на затылк, а простой, не бросавшійся въ глаза костюмъ вполн выражалъ ея характеръ. Я замтилъ съ внутренней улыбкой, хотя совершенно сочувственной, что она очень неловко обращалась съ шлейфомъ своего платья, обнаруживая тмъ, что она стала носить длинныя платья очень недавно. Кром того, я обратилъ вниманіе на ея руки, имвшія очевидные слды постояннаго труда, что, конечно, увеличило мое уваженіе къ ней.

Обдъ былъ столь же основателенъ и серьзенъ, какъ все въ дом мистера Пфейфера. Хозяинъ говорилъ со мною о длахъ, что, повидимому, нисколько не удивляло молодую двушку, сидвшую рядомъ со мною, и она нимало не старалась обратить на себя мое вниманіе. Посл обда она, по предложенію дяди, сла за фортепьяно и глубокимъ, могучимъ контральтомъ спла романсъ Гейне, переложенный на музыку Шубертомъ:

‘Ich grolle nicht und wenn das Herz auch bricht

Ewig verlornes Lieb! Ich grolle nicht.

Wie du auch strahlest in Diamantenpracht,

Es fallt kein Strahl in deines Herzens Nacht’.

Въ ея голос было столько огня и страсти, что я очень удивился, когда же я поспшилъ поблагодарить ее за доставленное удовольствіе, она приняла мои комплименты такъ просто и естественно, какъ бы они относились не къ ней, а къ автору и композитору.

— Въ каждомъ слов, въ каждой нот такъ и слышится мрачное горе, произнесла она съ пылающими щеками:— поэтъ говоритъ, что онъ не питаетъ злобы, но вы чувствуете, что въ немъ еще кипитъ сдержанная горечь.

Потомъ она спла ‘Auf Flgeln des Gesanges’, а остальной вечеръ мы посвятили разговору о музык и Гейне. Мистеръ Пфейферъ, сидя въ своемъ покойномъ кресл, молча курилъ и только по временамъ презрительно отзывался о нашемъ любимомъ поэт.

— Онъ ужасно чернилъ свою родину, говорилъ основательный нмецъ: — и я не могу уважать такого человка. Къ тому же, онъ былъ несчастный ренегатъ и еврей, а такъ какъ я вообще не люблю имть дло съ евреями, то я не читалъ ни одной его книги.

— Но, дядя, отвчала съ одушевленіемъ молодая двушка:— онъ не виноватъ, что былъ еврей. А никто такъ не любилъ Германіи, какъ онъ, хотя и говорилъ о ней горькія правды.

— Теб объ этомъ судить нельзя, Гильдегарда, сказалъ Пфейферъ тономъ родительской важности.

Его дочь бросила на него смлый, протестующій взглядъ, но потомъ молча преклонилась передъ мудростью отца. Старикъ конфиденціально подмигнулъ мн, словно говоря:— ‘вотъ образцовая двушка, она знаетъ, что женщины должны уступать’.

— Какая прекрасная, свжая и не испорченная натура, думалъ я, возвращаясь домой:— какъ проста, искренна, ненатянута! И, однако, подъ этой тихой, спокойной оболочкой дремлятъ силы, которыя когда-нибудь приведутъ въ тупикъ ея флегматичныхъ соотечественниковъ, считающихъ ее послушной, смиренной.

VI.

Въ назначенный часъ я захалъ въ карет за дочерью Пфейфера, которую я, къ величайшему моему удивленію, засталъ въ гостиной совершенно готовой, въ бальномъ плать.

— Это мой первый балъ, сказала она, помстившись въ карет и оттснивъ меня въ уголъ своимъ пышнымъ туалетомъ:— я никого не знаю изъ молодыхъ людей, которые тамъ будутъ, но нсколько знакомыхъ дамъ изъ Мильдоки общали пріхать, такъ что я не буду скучать, если мн и не придется много танцовать.

— Я надюсь, что вы мн дадите первую кадриль? отвчалъ я: — и, можетъ быть, на мою долю выпадутъ и другіе танцы?

— Сколько хотите, дядя мн сказалъ, что я должна вамъ слпо повиноваться.

— О, я не воспользуюсь никакими правами, если вы добровольно мн ихъ не предоставите.

— Я не то сказала, что хотла, воскликнула молодая двушка, сверкая глазами:— я вамъ обязана своимъ первымъ баломъ, и потому не могу вамъ отказать ни въ чемъ.

— Это не лучше, замтилъ я мрачно.

— Ахъ, я глупая, произнесла съ сожалніемъ Гильдегарда:— всегда что-нибудь напутаю, когда счастлива и весела.

Войдя въ блестяще-освщенную и красиво-украшенную залу, я замтилъ съ неудовольствіемъ, что общество было боле смшанное, чмъ я ожидалъ. Поэтому, я, безъ зазрнія совсти, попросилъ у молодой двушки четыре вальса и одну кадриль. Я замтилъ также, что она обратила на себя общее вниманіе своей красотою и прекраснымъ туалетомъ. На ней было атласное платье, свтло-зеленаго цвта, какъ вода въ Норвежскихъ фіордахъ въ солнечный день, а въ волосахъ красовались палевыя лиліи. Она танцовала не съ пламенной страстью, но съ легкой, воздушной граціей. Посл перваго вальса, я оставилъ ее въ обществ одной изъ ея пріятельницъ изъ Мильдоки и отправился искать ей приличныхъ кавалеровъ. Я не усплъ еще дойти до половины залы, какъ вдругъ кто-то дружески ударилъ меня по плечу.

— Данневигъ! воскликнулъ я съ изумленіемъ: — откуда вы явились? Вы такъ же неожиданны, какъ гроза при безоблачномъ неб.

— Это показываетъ, что Юпитеръ вн себя отъ гнва и требуетъ новыхъ жертвъ. Жертву, которую я требую отъ васъ — это представленіе меня прелестной молодой двушк, съ которой вы только-что танцовали.

— Вы хорошо подбираете свои метафоры, отвчалъ я очень спокойно:— но вдь вы должны знать, что римляне, несмотря на всю свою суровость, не терпли человческихъ жертвъ. Я въ настоящемъ случа первосвященникъ и не допущу подобной жестокости.

Лицо Данневига страшно измнилось. Его красивыя черты исказились зврскимъ взглядомъ. Глаза его засверкали и лобъ покрылся морщинами.

— Вы не хотите меня представить? спросилъ онъ глухимъ голосомъ.

— Да, отвчалъ я очень холодно.

— И неужели вы думаете, что въ состояніи мн помшать познакомиться съ этой молодой двушкой, если я захочу.

— Во всякомъ случа, она не будетъ обязана этимъ знакомствомъ мн.

Данневигъ на минуту задумался, но потомъ съ своимъ обычнымъ добродушіемъ произнесъ:

— Ну, это слишкомъ глупо. Вы не въ дух, потому что, несмотря на мои предостереженія, скушали деревянный бифстексъ и минсъ-пай. Ваше пищевареніе разстроено. Нелпо старымъ друзьямъ ссориться изъ-за двчонки. Если ваше сердце занято ею, то я не стану у васъ ее перебивать. Желаю вамъ всякаго успха, хотя, кажется, вы могли бы сдлать лучшій выборъ. Au revoir.

Онъ быстро удалился и исчезъ въ толп. Отыскавъ нсколько знакомыхъ журналистовъ, я представилъ ихъ миссъ Пфейферъ, а самъ, пока они танцовали, занялъ обсерваціонный пунктъ, съ котораго мн видна была вся зала. Послднія слова Данневига меня тревожили, я зналъ, что они были не искренни, и подозрвалъ, что онъ строилъ какіе нибудь ковы. Вдругъ мимо меня пронеслась пара въ вихр вальса. Мн бросились въ глаза свтло зеленое платье дамы и крестъ Даннеброга въ петлиц кавалера. Я едва не вскрикнулъ отъ негодованія, кровь бросилась мн въ лицо. Я былъ такъ взволнованъ, что боялся подойти къ миссъ Пфейферъ, когда замерли послдніе звуки вальса. Но черезъ минуту она сама подошла ко мн.

— Вы не должны удивиться моей просьб, сказала она: — ваша доброта даетъ мн смлость обратиться къ вамъ съ нею. Одинъ джентльмэнъ умоляетъ меня отдать ему слдующую кадриль, и я думала, что вы, можетъ быть, откажетесь отъ нея… вдь вы только изъ чувства долга приглашали меня на столько танцевъ.

— Мы не будемъ разсуждать о моихъ мотивахъ, отвчалъ я, стараясь говорить очень мягко: — но я желалъ бы знать, для кого я долженъ принести себя въ жертву.

— Это — мистеръ Данневигъ. Онъ — кавалеръ ордена Даннеброга и, по его словамъ, закадычный вашъ другъ.

— Скажите ему, что если онъ мой другъ, то проще было самому придти ко мн, а не посылать васъ гонцомъ.

Она покраснла, повернулась и поспшно отошла отъ меня съ видомъ оскорбленнаго величія.

Балъ продолжался. Когда наступило время ужина, я изъ учтивости отыскалъ миссъ Пфейферъ. Мы сли въ уголокъ и вовсе время ужина говорили о различныхъ мелочахъ, но избгали встрчаться взглядами. Потомъ какой-то джентльмэнъ подошелъ ее ангажировать, и я былъ очень радъ, что она ушла. Однако, спустя минуту, я пожаллъ о ея отсутствіи и сталъ упрекать себя, что прямо не сказалъ ей о причин, побуждавшей меня ставить преграды ея удовольствію.

Право не знаю, сколько времени я тутъ сидлъ, погруженный въ непріятныя думы. Только время отъ времени у меня вырывались проклятія противъ Данневига. Но, въ сущности, какое мн было дло до этой молодой двушки? я вдь не былъ влюбленъ въ нее. И если она хотла своей гибели, то къ чему было мн вмшиваться въ чужія дла? Но она была существо прелестное, чистое, непорочное, и мой долгъ повелвалъ мн открыть ей глаза. Я посмотрлъ на часы, было уже два часа. Я вспомнилъ, что Пфейферъ отдалъ молодую двушку на мою отвтственность, и далъ себ слово сказать ей правду, хотя бы она меня за это возненавидла. Я поспшно обошелъ всю залу и послалъ записку съ горничной въ дамскую уборную, но Гильдегарды не было нигд. Тогда ужасная мысль промелькнула въ моей голов. Я надлъ шляпу и бросился по лстниц внизъ въ ресторанъ. Тамъ, во внутренней комнат, отдленной отъ общей залы спущенными занавсками, я нашелъ ее въ обществ Данневига. Она весело болтала, передъ нею стояли мороженое и стаканъ рейнвейна.

— Миссъ Пфейферъ, сказалъ я очень учтиво:— мн очень жаль прерывать такой пріятный tte tte. Но карета подана, и я долженъ просить васъ послдовать за мною.

— Разв необходимо сейчасъ хать? воскликнула Гильдегарда, смотря съ сожалніемъ и восторгомъ на Данневига.— Мистеръ Данневигъ только-что началъ удивительно интересный разсказъ о его похожденіяхъ въ Даніи.

— По счастью, отвчалъ я: — мн хорошо извстны вс похожденія мистера Данневига и я могу продолжать представленіе…

— Sacr..r..r.. nom de Dieu! воскликнулъ Данневигъ, вскочивъ съ мста:— это ужь слишкомъ!

И, вынувъ изъ портмоне свою визитную карточку, онъ бросилъ ее на столъ передо мною.

— Позвольте мн попросить у васъ удовлетворенія, прибавилъ онъ гораздо спокойне:— намъ уже давно пора положить единственно возможный конецъ нашимъ недоразумніямъ.

— Мистеръ Данневигъ, отвчалъ я съ холодной ироніей: — первое правило кодекса чести, на который вы ссылаетесь, заключается въ томъ, чтобъ противники были равны по рожденію и положенію въ свт. Вы хвалитесь тмъ, что вы кавалеръ ордена Даннеброга, а я не имю притязаній на такую честь. Поэтому, вы сами поймете всю нелпость вашего вызова.

Миссъ Пфейферъ взяла мою руку и, низко поклонившись герою, мы удалились. Но дорог въ карет мы упорно молчали, но, взойдя по лстниц въ домъ отца, она протянула мн руку и сказала съ явнымъ желаніемъ помириться:

— Я слишкомъ васъ уважаю, чтобъ ссориться съ вами. Скажите мн, пожалуйста, откровенно, почему вы не желали, чтобъ я танцовала съ мистеромъ Данневигомъ?

— Съ большимъ удовольствіемъ, отвчалъ я:— но не теперь. Смю васъ только уврить, что мои мотивы очень серьзные и что я не сталъ бы подвергать себя вашему неудовольствію, еслибъ не былъ убжденъ, что знакомство съ мистеромъ Данневигомъ не безопасно для молодой двушки. Я знаю его давно.

— Я боюсь что вы — очень строгій судья, промолвила грустно Гильдегарда.— До свиданія!

VII.

Въ продолженіи слдующихъ мсяцевъ до меня доходило много слуховъ о сомнительныхъ подвигахъ Данневига. Онъ получилъ мсто переводчика въ одной изъ эмигрантскихъ компаній и каждыя дв недли здилъ въ Квебекъ за эмигрантами и привозилъ ихъ въ Чикаго. Случай разсказать миссъ Пфейферъ его прошедшую исторію какъ-то ни разу не представился, хотя я часто заходилъ въ домъ ея дяди и провелъ нсколько пріятныхъ вечеровъ съ ними обоими. Однако, я утшалъ себя мыслью, что не было причины уличать человка, который, въ сущности, былъ самымъ злйшимъ врагомъ самого себя. Однако, зная его искуство въ тайной интриг, я, изъ предосторожности, конечно, не упоминая имени Гильдегарды, разсказалъ мистеру Пфейферу нкоторыя изъ чудовищныхъ похожденій Данневига въ то время, когда онъ находился въ состав нашей редакціи Старика очень позабавилъ мой разсказъ и онъ со смхомъ заявилъ, что никогда не слыхивалъ о такомъ интересномъ негодя, какъ этотъ кавалеръ ордена Даннеброга.

Спустя нсколько дней, къ моему величайшему удивленію, Данневигъ явился въ нашу редакцію. Онъ, повидимому, былъ снова въ самомъ цвтущемъ положеніи. Однако, изысканный аристократизмъ и утонченность, которые такъ поразили меня, когда я впервые увидалъ его, какъ-то стушевались, хотя происшедшую въ немъ перемну нельзя было выразить словами. Говоря попросту, онъ нехорошо аклиматизировался. Какъ лучшій европейскій виноградъ, онъ принялся на нашей почв, но оказался боле грубымъ плодомъ, чмъ ему суждено было сдлаться отъ природы. Онъ говорилъ обо всемъ съ самымъ блестящимъ краснорчіемъ, выказывалъ ко мн снисходительное покровительство (какъ онъ, впрочемъ, всегда длалъ) и вообще велъ себя съ дерзкой, но чрезвычайно ловкой и очаровательной фамильярностью.

— Кстати! произнесъ онъ небрежно:— какъ поживаетъ ваша пріятельница, миссъ Пфейферъ? Ея старикъ, кажется, иметъ много акцій вашей газеты, и потому его вліяніе здсь очень могущественно.

— Въ нее не стоитъ влюбляться по этой причин, Данневигъ, отвчалъ я серьзно, хорошо понимая, что онъ явился съ тонкой дипломатической цлью:— во-первыхъ, миссъ Пфейферъ не его дочь, а, во-вторыхъ, у него съ полдюжины другихъ наслдниковъ.

— Влюбиться въ миссъ Пфейферъ! воскликнулъ онъ съ искреннимъ смхомъ:— да я скоре, кажется, влюбился бы въ генерала Гранта. По правд сказать, она умственно и физически очень тяжелая нмка, невинный результатъ двадцати поколній любителей пива. Она въ состояніи нагнать кошмаръ своимъ филистерскимъ педантствомъ.

— Лучше перемнимъ разговоръ, Данневигъ, перебилъ я его съ нетерпніемъ.

— Странный вы человкъ, произнесъ онъ, расхохотавшись:— вы не считаете ея святой?

— Да, считаю, разразился я гнвно:— и прошу васъ, никогда не упоминайте ея имени въ моемъ присутствіи, или я за себя не ручаюсь.

— Господи! воскликнулъ онъ, направляясь къ двери:— я не зналъ, что вы сегодня встали лвой ногой. Вамъ бы слдовало меня объ этомъ предупредить. Я бы вамъ совтовалъ въ подобныя минуты выставлять на двери надпись: ‘опасно подходить’. Увидавъ такую надпись, я и буду остерегаться васъ. Прощайте.

На берегу озера, не вдалек отъ Линкольнъ-Парка, мистеръ Пфейферъ имлъ красивую виллу, гд онъ проводилъ лтніе мсяцы въ идиллическомъ far niente. Однажды, въ субботу, я отправился на эту дачу, по приглашенію хозяина, провести у него два дня. Позвонивъ у воротъ, я узналъ, что мистеръ Пфейферъ неожиданно ухалъ въ городъ, но вскор вернется, молодая же миссъ была въ саду. Я не былъ прочь поговорить съ Гильдегардой наедин и пошелъ искать ее среди цвточныхъ куртинъ. Были сумерки и на горизонт догорали послдніе остатки зари, на синемъ неб уже показывались кое-гд звзды. За оградой сада, на берегу озера, слышался мрный, мелодичный гулъ волны, разбивавшейся о песокъ, кое-когда рзко нарушалъ тишину свистъ маленькаго парохода. Вдругъ я остановился, до меня долетли звуки голосовъ изъ бесдки, прикрытой отовсюду виноградными лозами.

— Отчего ты мн не вришь, моя радость? говорилъ одинъ изъ этихъ голосовъ, отъ котораго страхъ, горе, ненависть заклокотали въ моемъ сердц:— твой скептицизмъ пристыдилъ бы Тиндаля. Ангеламъ не слдуетъ быть такими скептиками. Ты все сомнваешься во мн, ты все омрачаешь мою жизнь своими нераціональными опасеніями.

— Но, Викторъ, отвчалъ другой голосъ, въ которомъ я легко узналъ Гильдегарду: — онъ вдь очень хорошій человкъ и не сказалъ бы неправды. Зачмъ же онъ меня такъ торжественно предостерегалъ противъ тебя? О, Викторъ! хоть я тебя и люблю всмъ сердцемъ, но чувствую, что ты скрываешь отъ меня свою прошедшую жизнь.

— Если ты вришь этому лживому лицемру, то мн нечего съ тобою и говорить. Все-таки я долженъ теб сказать, и помни, ты сама вынуждаешь меня къ этому, что я однажды долженъ былъ по совсти вмшаться въ одну изъ его позорныхъ любовныхъ интригъ въ Даніи. Съ тхъ поръ онъ меня ненавидитъ и теперь мститъ. Когда нибудь въ другой разъ я теб разскажу вс подробности этой исторіи. Ну, теперь ты довольна?

— Нтъ, Викторъ, нтъ. Я не отъ наговора другихъ мучаю тебя неблагодарными вопросами. Иногда на меня находитъ такой страхъ, что я не могу его преодолть, несмотря на всю мою любовь къ теб. Это ужасно, Викторъ, но даже въ эту самую минуту меня терзаетъ этотъ страхъ.

— Моя любовь, моя первая и послдняя страсть, моя жизнь, которую я съ радостью повергнулъ бы къ твоимъ ногамъ — все для тебя ничто! О! радость моя, ты просто больна, у тебя нервы разстроены.

— Нтъ, Викторъ, не цлуй меня. Не сегодня, не сегодня.

Этотъ неожиданно подслушанный разговоръ до того поразилъ меня, что я стоялъ неподвижно. Шелестъ листьевъ заставилъ меня очнуться, и, въ два прыжка, я стоялъ передъ отверстіемъ бесдки. Данневигъ тотчасъ меня узналъ и выскочилъ изъ бесдки, черезъ секунду, я уже слышалъ, какъ онъ перелзъ черезъ ограду и бжалъ по песчаному берегу. Гильдегарда не пошевельнулась и бросила на меня смлый, вызывающій взглядъ, однако, грудь ея тяжело колыхалась, обнаруживая сильное волненіе. Мною овладло жгучее чувство сожалнія, словно передо мною лежалъ человкъ, смертельно раненый. И, однако, я сознавалъ, что въ эту минуту убждать ее было бы тщетной потерей словъ.

— Миссъ Пфейферъ, сказалъ я, подходя къ ней и взявъ ее за руку:— отъ всего сердца я сожалю о случившемся.

— Не безпокойтесь, отвчала она патетически гордымъ тономъ:— я не желаю слышать отъ васъ никакихъ обвиненій противъ мистера Данневига. То, чего онъ не хочетъ самъ мн сказать, я не хочу и слышать.

— Я и не думалъ его ни въ чемъ обвинять, замтилъ я:— вы позируете только для своего собственнаго утшенія. Вы хотите убдиться въ сил своей любви, вызвавъ нападки на него съ моей стороны. Когда любовь дошла до этого, то паціентъ уже вышелъ изъ безнадежнаго положенія. Чтобъ убдить васъ въ справедливости моихъ словъ, потрудитесь посмотрть мн прямо въ глаза и сказать, что вы слпо врите его разсказу о томъ, какъ онъ, оскорбленный въ своей добродтели моей разнузданностью, покаралъ меня въ благородномъ негодованіи. Посмйте взглянуть мн въ глаза и сказать это!

— Да, смю, воскликнула она и твердо уставилась на меня своими глазами.

Но непрошенныя слезы покатились по ея щекамъ, губы ея задрожали, и она, отвернувшись, горько зарыдала.

— О, нтъ! Я не могу, не могу! промолвила она и въ безпомощномъ отчаяніи опустилась на траву.

Я долго смотрлъ на бдную молодую двушку, судорожно волнуемую рыданіями, но ея горе было столь искреннее, столь дтское, что я немного успокоился. Ея ослпленіе было не такъ безнадежно, и ея гордая душа не такъ непреклонна, какъ я думалъ.

На слдующій день посл обда, Пфейферъ предложилъ пойти въ паркъ. Гильдегарда хотла остаться дома подъ предлогомъ головной боли.

— Пустяки, голубушка, сказалъ старикъ своимъ обычнымъ, добродушно повелительнымъ тономъ:— если у тебя болитъ голова, то тмъ боле ты должна пройтись. Пойди, однься и не заставь насъ долго ждать.

Гильдегарда повиновалась съ какой-то небрежной разсянностью и черезъ минуту явилась въ своемъ гуляльномъ костюм.

Вечеръ былъ прелестный. Мсяцъ лниво плылъ по лазуревому лтнему небу, какъ бы прислушиваясь къ тысячнымъ звукамъ густо населеннаго города. Мы вошли въ паркъ, дорожки котораго кишили гуляющими, гд-то подъ деревьями оркестръ игралъ нмецкія пьесы, приводившія въ восторгъ нмецкихъ слушателей.

— Donnerwetter! воскликнулъ Пфейферъ съ энтузіазмомъ: — это — симфонія Eflat, очень порядочно исполненная. Послушайте! и онъ началъ въ полголоса насвистывать тему: — пойдемте поближе.

— Нтъ, дядя, возразила Гильдегарда:— тамъ, кажется, неприличная компанія и пьютъ пиво.

— Пустяки! Откуда ты набираешься такими нелпыми мыслями? Гд прилично быть твоему дяд, тамъ мсто и теб!

Мы пробились сквозь толпу и встали подъ дерево, откуда могли видть все веселое общество, сидвшее за маленькими столиками, на которыхъ стояли громадныя кружки съ пивомъ. Вдругъ одинъ громкій голосъ покрылъ глухой гулъ, стоявшій въ воздух. Глаза мои быстро устремились въ то направленіе, откуда слышался этотъ голосъ. Тамъ, въ какихъ-нибудь двнадцати шагахъ отъ насъ, сидлъ Данневигъ между двумя неприлично разодтыми женщинами, на противоположной сторон стола сидлъ другой мужчина, а на стол виднлось нсколько бутылокъ и недопитыхъ кружекъ. Это зрлище не было новостью для меня, но въ эту минуту оно мн показалось особенно отвратительнымъ. Кавалеръ ордена Даннеброга былъ очень веселъ и велъ себя, какъ дома, онъ былъ растерзанъ, съ всклоченными волосами и съ смятой шляпой на голов, глаза его были мутны и на губахъ играла глупая, самодовольная улыбка.

— Ну, не кобенься, милашка, говорилъ онъ, обнимая одну изъ женщинъ:— я люблю нмецкіе поцлуи. Я говору по опыту. Ангеламъ не слдуетъ быть…

— Господи, что это съ Гильдегардой! воскликнулъ со страхомъ Пфейферъ: — ты, голубушка, вся дрожишь! Я напрасно повелъ тебя гулять съ головной болью. Подожди, я сбгаю за водой.

Прежде, чмъ я усплъ предложить свои услуги, онъ исчезъ, оставивъ меня одного съ Гильдегардой.

— Пойдемте отсюда, промолвила она, тяжело вздохнувъ и бросая на меня умоляющій взглядъ.

— Не подождать-ли намъ вашего дяди? замтилъ я.

— Нтъ, я не могу, пойдемте, повторила она, схвативъ меня за руку.

Мы пошли тихо и вскор Пфейферъ насъ догналъ.

— Какъ ты себя чувствуешь, дитя мое? спросилъ онъ съ безпокойствомъ.

— О мн гадко, гадко! произнесла она шепотомъ, дрожа всмъ тломъ.

VIII.

Прошло два года, въ продолженіи которыхъ я совершенно потерялъ изъ вида Данневига. Я зналъ, что его прогнала эмигрантская компанія, что онъ нсколько мсяцевъ игралъ вторую скрипку въ одномъ изъ мелкихъ городскихъ театровъ, и, наконецъ, сдлалъ смлый шагъ на пути къ слав, т. е. явился кандидатомъ демократической партіи на выборахъ въ муниципальные секретари. Я, однако, былъ до того коваренъ, что обратилъ общее вниманіе на тотъ фактъ, что онъ не былъ натурализованъ и, вслдствіе этого, демократическая партія выставила тотчасъ другого кандидата. Я продолжалъ часто видться съ Пфейферами и, наконецъ, по просьб самой Гильдегарды, разсказалъ ей прошедшую исторію Данневига. Она слушала меня безъ большого волненія, но была очень блдна и сосредоточена. Когда я кончилъ, она встала, прошлась раза два по комнат и, остановившись противъ меня, сказала:

— Человческая жизнь иногда кажется очень пошлой, не правда-ли?

— Да, если смотрть на нее цинически, отвчалъ я.

Она задумалась.

— Знала я когда-нибудь этого человка? спросила она вдругъ.

— Вамъ лучше на это отвтить.

— Если я его знала, то это было очень, очень давно.

Она вздрогнула и, взявъ мою руку, крпко ее сжала.

Однажды вечеромъ, въ конц лта 1870 года, когда извстія о франко-прусской войн возбуждали энтузіазмъ нашихъ нмецкихъ согражданъ, я гулялъ по улицамъ Чикаго. Близь Кларкскаго моста я наткнулся на толпу, стоявшую передъ нмецкой пивной и о чемъ-то съ жаромъ разсуждавшей. Какъ истый журналистъ, я остановился.

— Бднякъ, ему здорово досталось, говорилъ кто-то:— но они оба были пьяны, нельзя было и ожидать другого результата.

— Кто-нибудь раненъ? спросилъ я.

— Да, какой-то бдный дуракъ, датчанинъ. Онъ поссорился съ нмцами изъ-за войны. Онъ уврялъ, что одинъ убьетъ десять нмцевъ, и хвалился, что не разъ это длалъ во время шлезвиг-гольштейнской войны. Они повздорили, передрались и его застрлили, какъ собаку.

Я сказалъ два слова полисмэну, стоявшему у дверей пивной, и меня впустили. Заведеніе было пусто, но въ задней комнат, на бильярд, лежалъ обнаженный человкъ и вокругъ него суетился докторъ съ засученными рукавами. Буфетчикъ стоялъ подл, держа чашку съ водой и полотенце все въ крови.

— Вамъ извстно его имя? спросилъ я у полицейскаго офицера.

— Его всегда называли Датскимъ Билемъ, отвчалъ онъ: — я его давно знаю. Кажется, его звали Данборгъ или что-то въ этомъ род.

— Не Данневигъ?

— Данневигъ! Да, должно быть, такъ.

Я подошелъ къ бильярду. Дйствительно, на немъ лежалъ Данневигъ. Но трудно было поврить, что это грубое, морщинистое, красное лицо принадлежало изящному, аристократическому кавалеру ордена Даннеброга. Его глаза были закрыты, ротъ полуразинутъ.

— Господи! воскликнулъ докторъ съ восторгомъ:— какой онъ былъ красавецъ! Я никогда не видывалъ лучше сложеннаго человка.

— Онъ не умеръ еще? замтилъ я.

— Нтъ, но это все равно. Онъ не можетъ пережить завтрашняго дня. Знаетъ кто-нибудь его адресъ?

Никто не отвчалъ.

— Нельзя же его оставить здсь, воскликнулъ буфетчикъ.

— Я съ нимъ знакомъ, произнесъ я:— снесите его ко мн на квартиру. Я живу здсь недалеко.

Послали за каретой, и мы съ докторомъ отвезли его ко мн. Докторъ потомъ ушелъ, общая вскор вернуться.

Около полуночи Данневигъ сталъ метаться на постели, и, когда я подошелъ къ нему, онъ открылъ глаза и пристально посмотрлъ на меня.

— Что, все кончено? спросилъ онъ.

Я знакомъ просилъ его молчать.

— Нтъ, продолжалъ онъ шепотомъ:— не трудитесь меня морочить. Я знаю, въ какомъ я положеніи.

Однако, онъ замолчалъ и сталъ тревожно оглядывать комнату. Черезъ нсколько минутъ онъ хотлъ заговорить, но губы его едва шевелились. Я нагнулся и припалъ ухомъ къ его рту.

— Можете… вы дать мн въ займы пять долларовъ?

Я кивнулъ головой.

— Вы найдете въ карман жилета квитанцію закладчика. Выкупите… кольцо… и пошлите его… графин Бремъ… съ моимъ поклономъ.

Произнеся послднее слово, онъ тяжело застоналъ.

Прошло нсколько часовъ, и онъ все лежалъ молча, неподвижно. Въ три часа ночи зашелъ на минуту докторъ и я увидалъ по его лицу, что конецъ не далекъ. Я просидлъ у постели Данневига до утра. Когда разсвло, онъ тихо позвалъ меня. Я снова нагнулся къ нему.

— Вы… меня похороните прилично, сказалъ онъ едва слышнымъ шепотомъ:— понесите мой крестъ Даннеброга… на подушк.

Онъ умолкъ и черезъ мгновеніе прибавилъ:

— А я исковеркалъ свою жизнь! Жаль, что я не былъ… чмъ-нибудь другимъ.

Спустя часъ, его уже не было боле въ живыхъ. Я и два полисмэна проводили его на кладбище, а за гробомъ несли на подушк крестъ Даннеброга на очень засаленной красной лент.

‘Отечественныя Записки’, No 8, 1880

КАВАЛЕРЪ ОРДЕНА ДАННЕБРОГА.

Хьяльмара Хьорта Байезена1

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

Читайте также:

Хьяльмара Хьорта Байезена¹