АНДЕРСЪ РУСТАДЪ.
АНДЕРСЪ РУСТАДЪ.
РАЗСКАЗЪ
Хьяамара Хьорта Бойезена.
Хьяамара Хьорта Бойезена.
I.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
‘Отечественныя Записки’, No 4, 1881
Андерс Рустад, Бойесен Хьялмар, Год: 1881
Время на прочтение: 27 минут(ы)
На берегу происходило сильное движеніе. Восемь большихъ лодокъ, тяжело нагруженныхъ сундуками и ящиками, колыхались у оконечности мола. Гребцы сидли уже на мстахъ и, поднявъ весла, ждали послднихъ эмигрантовъ. Посредин фьорда свистлъ и пыхтлъ пароходъ, отуманивая чистое голубое небо черными облаками дыма. Вдали горы, мрачныя и массивныя у подошвы, возвышались разнообразной лстницей тоновъ и колорита до такой высоты, гд ихъ гранитныя очертанія какъ бы растворялись въ блдно-зеленоватомъ, насыщенномъ солнцемъ эфир. Быстрые ручьи пробгали по ихъ скатамъ, оставляя блый пнистый слдъ на темномъ камн, но до нихъ было, повидимому, такъ далеко, что ихъ голосъ терялся въ громадной тишин, обнимавшей небо и землю. Окруженный со всхъ сторонъ гигантскими горными пиками, фьордъ отражалъ глубь неба въ своей гладкой поверхности, по которой пробгала едва замтная зыбь только отъ пролета морской чайки, слегка бороздившей воду, тихо, мелодично разбивавшуюся о блый песокъ на берегу.
Наконецъ, вс лодки наполнились эмигрантами. Только одинъ изъ нихъ все еще стоялъ на ступенькахъ, которыя вели къ вод, и не спускалъ своихъ наполненныхъ слезами глазъ съ лица молодой женщины, крпко державшей его за об руки. Это былъ высокаго роста, прекрасно сложенный, блокурый поселянинъ съ открытымъ, загорлымъ лицомъ и серьзными, глубокими голубыми глазами. Его грубо высченныя черты дышали ршительностью, быть можетъ, и упорствомъ, но подъ этой суровой, шероховатой оболочкой скрывалось доброе, нжное выраженіе, смягчавшее жесткіе штрихи поспшнаго рзца природы.
Молодая женщина была также высокаго роста, хорошо сложена и блокурая, ея лицо было круглое, съ граціозными ямочками и отличалось той первобытной красотой, которая такъ часто встрчается среди Норвежскихъ поселянокъ. На спин у нея былъ привязанъ трехлтній ребенокъ, къ которому она повертывала голову каждый разъ, когда онъ своими рученками дотрогивался до ея щекъ или ушей.
— Ты непремнно прідешь за мною въ будущемъ году, Андерсъ, говорила молодая женщина, всхлипывая:— мн такъ будетъ тяжело здсь одной, зная, что ты странствуешь по свту безъ меня. Ты вдь, Андерсъ, никогда не бережешь себя. Кто теб будетъ чинить платье и блье? О, голубчикъ мой, какъ ты обойдешься безъ меня?
— Да, тяжело мн будетъ жить, Гунхильда, отвчалъ онъ грустно: — но что-жь бы я сдлалъ съ тобой и ребенкомъ на чужбин безъ крова? Вс говорятъ, что первый годъ въ Америк очень труденъ и мн хочется принять тебя и малютку уже въ готовый, теплый уголокъ. А покуда этотъ годъ Торкель общалъ печься о теб и, если я самъ не пріду за вами, то всегда найдутся друзья, которые поберегутъ васъ во время путешествія.
— Главное, Андерсъ, не говори никому, что на теб тысяча пятьсотъ долларовъ. Иначе тебя убьютъ и я никогда боле не увижу своего мужа, а малютка лишится отца. И не забудь, что я положила въ сундук на самый верхъ чистое блье, а въ правый уголъ воскресную одежду, подъ книгой гимновъ и тонкими рубашками.
— Хорошо, я ничего не забуду. Ну, прощай, жена, Христосъ съ тобою. Дай мн поцловать ребенка. Береги его хорошенько и научи говорить: папа.
Блокурый эмигрантъ нагнулся и приложилъ свою грубую щеку къ пухленькой щечк ребенка, махавшаго руками и весело ворковавшаго на спин матери.
— Разбойникъ! промолвилъ отецъ съ улыбкой:— онъ не понимаетъ, что папа узжаетъ надолго. Ну, голубчикъ, дай ручку и поцлуй меня. Смотри, береги маму до моего прізда.
И, быстро повернувшись, онъ сбжалъ внизъ по лстниц. Но на послдней ступени остановился, посмотрлъ назадъ и снова поднялся на берегъ. Прелестное зрлище представила эта юная чета, крпко прижавшись другъ къ другу подъ голубымъ лучезарнымъ небомъ и передъ блестящимъ фьордомъ мирно тянувшимся у ихъ ногъ.
Пароходъ далъ три свистка, гребцы подняли крикъ и даже чайки, витавшія надъ головами молодыхъ людей, улетли вдаль, оглашая воздухъ рзкой, протяжной нотой. Запоздалый эмигрантъ сбжалъ по ступенямъ и прыгнулъ въ послднюю лодку.
Андерсъ Гудмундсонъ Рустадъ былъ младшимъ сыномъ состоятельнаго поселянина въ Гардангер, на западномъ берегу Норвегіи. Его отецъ, считавшійся магнатомъ во всей общин, оставилъ своимъ тремъ сыновьямъ большую ферму, которую они, согласно послдней его вол, подлили поровну между собою. Въ продолженіи нсколькихъ лтъ, они мужественно старались поддержать себя и свои семейства на доходъ съ причитавшейся каждому изъ нихъ дол отцовскаго наслдства. Но эта была тяжелая борьба за существованіе и, наконецъ, они дошли горькимъ опытомъ до убжденія, что безъ капитала для возведенія построекъ и улучшенія земли ихъ жизнь будетъ вчнымъ единоборствомъ съ нищетой. Къ тому же — и это было имъ очень чувствительно — они не могли боле пользоваться тмъ вліяніемъ на общинныя дла, которое принадлежало ихъ семь въ прежнія времена. Поэтому братья составили семейный совтъ, чтобъ ршить, какими мрами поддержать честь и авторитетъ ихъ стариннаго почтеннаго имени. Вс трое были строго честными, прямыми, уважавшими законы людьми и каждый одинаково не употребилъ бы во зло вкового вліянія своего рода на общественныя дла. Кром того, они отличались глубокой нравственностью, серьзнымъ характеромъ, благоразуміемъ и упорнымъ преслдованіемъ однажды намченной цли. Такимъ образомъ, каждый изъ нихъ явился на семейный совтъ съ заблаговременно обдуманнымъ планомъ разршенія важнаго вопроса и отстаивалъ его съ непреодолимой энергіей. Только посл долгой и упорной борьбы, былъ, наконецъ, принятъ планъ Андерса, и старшій братъ Торкель, какъ законный представитель семьи, ршился, во имя интересовъ ихъ стариннаго рода, воспользоваться его самопожертвованіемъ. По словамъ Андерса, было совершенно правильно и справедливо, чтобъ меньшій братъ, мшавшій семь поддержать свое прежнее значеніе въ общин, удалился въ другую страну, гд собственнымъ трудомъ создалъ бы себ новую сферу дятельности. Постояннымъ длежомъ земли между потомками каждаго новаго поколнія, самая могучая раса могла выродиться въ безземельныхъ поселянъ и поденьщиковъ, неблагоразумно потерявъ то общественное значеніе, которое пріобрли разумные, работящіе предки. Не желая служить помхой старшему брату въ сохраненіи вліянія и независимости, Андерсъ предложилъ уплатить ему тысячу долларовъ, какъ вознагражденіе за его долю въ отцовскомъ наслдіи, и переселиться въ Америку съ женою, у которой было такъ-же пятьсотъ долларовъ приданнаго. Эта мысль о переселеніи не вошла ему въ голову вдругъ среди бурныхъ споровъ, но уже два года онъ изучалъ англійскій языкъ, произношенію котораго онъ научился у одного англійскаго лорда, бравшаго его въ проводники во время экспедицій по окрестной стран въ продолженіи нсколькихъ лтнихъ сезоновъ.
Второй братъ Бьормъ, не желая отстать отъ меньшого въ великодушіи, также согласился взять тысячу долларовъ и ршилъ сдлаться лсопромышленникомъ въ одномъ изъ приморскихъ городовъ Норвегіи. Однако, было уговорено, что жена и ребенокъ Андерса останутся въ родительскомъ дом, пока онъ устроится на новой своей родин по ту сторону океана.
Уже во второй половин апрля 186* года, Андерсъ прибылъ въ Нью-оркъ и вышелъ на берегъ у Крпостного сада. Тысяча пятьсотъ долларовъ были старательно зашиты въ кожанномъ кушак, который онъ носилъ на тл подъ рубашкой, но, несмотря на это, пароходный комиссаръ догадался, что онъ иметъ при себ большую сумму денегъ и, отозвавъ его въ сторону, предупредилъ шопотомъ о тхъ опасностяхъ, которымъ подвергается эмигрантъ, оставаясь своимъ собственнымъ банкиромъ. Онъ дружески совтовалъ ему помстить свои деньги поскоре въ безопасный банкъ, который будетъ выдавать ихъ по мр надобности и платить проценты на остальную сумму. Норвежецъ, не говорившій никому ни полслова о своемъ сокровищ, былъ очень перепуганъ догадливостью комиссара и тотчасъ ршилъ послдовать его совту, хотя не посмлъ спросить у него дальнйшихъ подробностей. Онъ вообще не доврялъ чужестранцамъ и, какъ вс норвежцы, считалъ главнымъ занятіемъ американцевъ обманываніе боле наивныхъ и простоватыхъ націй. Отдавъ на храненіе свои вещи агенту пароходной компаніи, онъ смло отправился осматривать городъ, предварительно избранія временнаго мстожительства. Но едва только онъ вышелъ изъ воротъ Крпостного сада, какъ на него набросилось около дюжины людей, изъ которыхъ одни рекомендовали никому невдомыя гостиницы, а другіе радостно привтствовали его, какъ стараго друга, навязываясь съ своими услугами. Андерсъ привыкъ, что его вс считали смышленнымъ и достойнымъ уваженія человкомъ, а потому ему показалось очень обиднымъ, что эти негодяи выбрали его жертвой своихъ мошенническихъ продлокъ. Но, конечно, для нихъ его старинное, почтенное имя было только непонятнымъ, варварскимъ звукомъ, и потому не стоило отстаивать свой авторитетъ, котораго никто не призналъ бы, съ другой стороны, онъ боялся прибгнуть къ сил, чтобъ не нарушить законовъ этой новой для него страны. Кое-какъ освободившись отъ навязчивыхъ американцевъ, онъ продолжалъ свой путь по странному городу.
Съ каждымъ шагомъ усиливались вокругъ него шумъ и гамъ. Для его ушей, привыкшихъ только къ плеску морскихъ волнъ и крику орлана горныхъ вершинахъ, этотъ безпокойный топотъ людей и лошадей, грохотъ колесъ но каменной мостовой и несмолкаемые крики на различныхъ непонятныхъ ему языкахъ до того его смущали, что онъ часто останавливался, чтобъ собраться съ мыслями. Его умъ путался и впервые пошатнулась въ немъ твердая увренность въ себя, какъ въ нормальное и разумное человческое. существо. Его норвежская одежда, которую онъ носилъ съ дтства и въ приличіи которой никогда не сомнвался, теперь вдругъ показалось ему странной, невозможной, а полулюбопытные, полупрезрительные взгляды, бросаемые на него быстро пробгавшими мимо мужчинами и женщинами, заставляли его желать скрыться въ какомъ-нибудь невдомомъ убжищ, гд бы никто его не нашелъ. Его пугала мысль, что, пожалуй, эти странные люди, съ ихъ проницательными, несимпатичными взглядами, догадались, подобно пароходному комиссару, что у него въ карман большая сумма денегъ и только ждали удобной минуты, чтобъ его ограбить. Тяжесть золотыхъ монетъ стала для него невыносимымъ бременемъ, ноги у него подкашивались, въ вискахъ стучало и онъ, наконецъ, боялся сдлать шагъ, чтобъ не упасть и не быть раздавленнымъ окружавшей его толпой. Въ ту минуту, когда его силы совершенно уже отказывались, онъ вдругъ случайно увидалъ на большомъ каменномъ дом надпись громадными золотыми буквами: — ‘Сохранный банкъ и общество содйствія для эмигрантовъ’. Прежде всего, обратили на себя его вниманіе слова для эмигрантовъ, а потомъ онъ разобралъ и остальную надпись съ помощью словаря, который онъ всегда держалъ въ карман. Онъ именно нуждался въ такомъ учрежденіи, одно названіе котораго вселяло въ немъ довріе. Очевидно, само Провидніе привело его къ двери ‘Сохраннаго банка и общества содйствія для эмигрантовъ’.
Смущенный и растерявшійся норвежецъ выпрямился, снялъ шляпу и провелъ рукой по своимъ русымъ волосамъ. Вполн убжденный, что Богъ его родной Норвегіи протянулъ ему руку помощи въ этой чужой, шумной, бшенной стран, онъ шопотомъ затянулъ какой-то гимнъ и поспшно перешелъ улицу къ большему гранитному дому. Прежде чмъ войти въ него, онъ полюбовался имъ снаружи. Самое зданіе, гд помщался ‘Сохранный банкъ и общество для содйствія эмигрантамъ’, было основательное, солидное, тутъ не было никакихъ легкомысленныхъ украшеній, бьющихъ на оригинальность, а громадная каменная масса своимъ почтеннымъ видомъ отгоняла всякое сомнніе въ нравственныхъ качествахъ лицъ воздвигнувшихъ ее. Но, очевидно, съ цлью разсять и послднюю тнь недоврія, которая могла еще находиться въ ум вкладчика, на одной изъ гранитныхъ колоннъ великолпнаго портика, виднлась надпись золотыми буквами: ‘Благородный Рандольфъ Мельвиль старшій, предсдатель’. Было что-то звучное, чарующее въ этомъ имени. Мистеръ Рандольфъ Мельвиль былъ благородный, въ этомъ наивный норвежецъ ни на минуту не усомнился, не зная, какъ легко добывался этотъ титулъ, столь иронически звучащій въ Соединенныхъ Штатахъ. Но для него важне казалось то, что мистеръ Рандольфъ былъ старйшимъ въ своемъ род и онъ рисовалъ себ почтеннаго предсдателя банка сдовласымъ патріархомъ, окруженнымъ семьей, для которой онъ былъ поддержкой и совтникомъ. Съ этой пріятной картиной передъ глазами, онъ смло вошелъ въ контору и положилъ свою шляпу на блый мраморный прилавокъ. За перегородкой съ маленькими окошками сидло около полудюжины конторщиковъ съ серьзными лицами. Они дятельно писали и какъ бы не замчали норвежскаго поселянина, который съ видомъ скромнаго просителя переходилъ отъ одного окна къ другому, надясь, что на него обратятъ вниманіе. Наконецъ, одинъ изъ конторщиковъ, небольшого роста, изящно одтый, съ щегольскими черными усами, слегка наклонилъ свою голову къ окошку, надъ которымъ была надпись ‘Приходная касса’ и, не отвчая на привтствіе Андерса, спросилъ грубымъ голосомъ, что ему нужно.
— У меня тысяча пятьсотъ долларовъ, произнесъ норвежецъ на плохомъ англійскомъ язык:— и я желалъ бы ихъ внести на сохраненіе на нсколько мсяцевъ, пока они мн не понадобятся.
Конторщикъ, вмсто отвта, снова уткнулъ носъ въ свою бухгалтерскую книгу, словно онъ ничего не слыхалъ.
— У меня тысяча пятьсотъ долларовъ, началъ снова эмигрантъ, но конторщикъ продолжалъ писать, только повременамъ останавливаясь и обтирая себ лобъ платкомъ.
Вдругъ дверь изъ сосдней комнаты отворилась и къ конторк подошелъ господинъ высокаго роста, съ величественной осанкой, сдой головой и красивымъ, чисто выбритымъ лицомъ.
— Что ему надо? спросилъ онъ у конторщика строгимъ тономъ и указалъ рукой на Андерса.
— Онъ хочетъ внести вкладъ, сиръ, отвчалъ конторщикъ.
— Какъ васъ зовутъ, добрый человкъ? спросилъ величественный господинъ съ любезной снисходительностью.
— Андерсъ Гудмундсонъ Рустадъ, отвчалъ весело норвежецъ.
Онъ былъ увренъ, что передъ нимъ благородный Рандольфъ Мельвиль-старшій и съ удовольствіемъ замтилъ, что его дйствительная наружность почти не рознилась отъ того портрета, который онъ нарисовалъ себ мысленно.
— А сколько вы желаете внести? спросилъ мистеръ Мельвиль, взявъ одну изъ маленькихъ книжечекъ, которыя лежали грудой подъ конторкой.
— Тысячу пятьсотъ долларовъ, сэръ, это все, что я и жена моя имемъ за душою.
— Хорошо, хорошо, я понимаю, произнесъ нетерпливо банкиръ:— передайте сюда деньги.
Эмигрантъ разстегнулъ свою красную фуфайку, снялъ тяжелый кожанпый кушакъ, распоролъ его по шву ножемъ и сосчиталъ большія блестящія золотыя монеты. Благородный Рандольфъ Мельвиль небрежно сгребъ ихъ въ ящикъ и подалъ вкладчику книжку.
— Мы платимъ пять процентовъ, сказалъ онъ:— и вы можете брать деньги когда хотите.
— Но, промолвилъ норвежецъ, взглянувъ съ удивленіемъ на книжку:— я вамъ далъ только тысячу пятьсотъ долларовъ, а вы тутъ записали дв тысячи сто.
— На золото премія въ сорокъ процентовъ.
И мистеръ Мельвиль съ тмъ же строгимъ, величественнымъ видомъ отвернулся отъ наивнаго вкладчика и ушелъ въ свой кабинетъ. Андерсу хотлось предложить много вопросовъ о томъ, какъ лучше брать деньги, и пр., но онъ не смлъ боле безпокоить великаго человка и его безмолвныхъ конторщиковъ. Свтъ казался ему теперь чмъ-то смутнымъ, непонятнымъ.
Боясь довриться посланнымъ отъ различныхъ гостинницъ, Андерсъ Рустадъ вернулся къ ночи въ Крпостной Садъ и проспалъ тамъ до утра на полу одной изъ галлерей, подложивъ подъ голову, вмсто подушки, свою куртку. Вокругъ него мужчины и женщины въ самыхъ различныхъ костюмахъ лежали на сундукахъ и ящикахъ, оглашая воздухъ дружнымъ храпомъ. Однако, эти печальные, мрные звуки долго не давали ему заснуть и его мысли приняли мрачный оборотъ. Онъ едва не раскаивался въ своей великодушной ршимости добровольно оставить древнюю колыбель своей семьи и смло отважиться на борьбу съ чуждымъ, невдомымъ для него свтомъ. Но онъ возражалъ самъ себ, что его поступокъ былъ просто справедливымъ, а ни мало не великодушнымъ. Старшій братъ поступилъ бы точно также, еслибъ находился на его мст. Потомъ онъ вспомнилъ о своей прелестной блокурой жен, жаждавшей раздлить его судьбу въ этой стран и о своемъ маленькомъ сын, который, быть можетъ, выростетъ и сдлается богатымъ, могущественнымъ человкомъ въ своей новой родин, гд дорога открыта всякому свободному, энергичному уму. Онъ мысленно выстроилъ на далекомъ запад сначала маленькую хижину, а потомъ обширный, красивый домъ, въ который его жена вошла бы въ первый разъ съ улыбкой счастья и благодарности. Радужныя виднія носились передъ его закрытыми глазами и, мало по малу, полусознательная дремота замнилась крпкимъ сномъ.
На слдующее утро, Андерсъ ршился купить билетъ на желзную дорогу и тотчасъ отправиться въ путь на далекій западъ. Онъ чувствовалъ себя бодрымъ, сильнымъ, полнымъ надеждъ. Ему даже было стыдно, что онъ предавался наканун унынію. Уличный шумъ теперь только возбуждалъ его нервы сознаніемъ, что онъ самъ составляетъ долю этого шума. Пульсъ энергической націи бился съ здоровой быстротой и могучая струя жизни захватила и его въ свой непреодолимый водоворотъ. Высокіе, мрачные дома, казавшіеся живыми сотами — такъ постоянно выходили и выходили изъ нихъ толпы людей, словно пчелы — испугали его и теперь, какъ наканун. Солнце ярко заливало своими лучами широкую улицу, башенные часы на церкви Троицы весело гудли въ чистомъ воздух и толпы людей ежеминутно выскакивали изъ дилижансовъ съ газетами въ рукахъ, и съ сознаніемъ увренности въ себ. Чтобъ завоевать себ мсто въ этой свтлой, трудолюбивой стран разумному, дятельному норвежцу, надо было только аклиматизироваться, а это было дло времени и не требовало большихъ личныхъ усилій. Я не вполн увренъ, что мысли Андерса приняли именно такую опредленную форму, но онъ сознавалъ, что становится съ каждой минутой мене чуждъ окружающей его сред и что вскор будетъ въ состояніи вести борьбу за существованіе на одинаковыхъ условіяхъ съ своими соперниками.
Размышляя такимъ образомъ, онъ достигъ угла улицы, гд возвышался внушительный фасадъ банка, въ который онъ внесъ вчера свои деньги. Большая толпа, состоявшая преимущественно изъ рабочихъ и плохо одтыхъ женщинъ, стояла передъ закрытыми дверями банка, а четыре полисмэна тщетно старались очистить проходъ по тротуару постоянно прибывавшему наплыву прохожихъ. На мостовой тснилось, задвая другъ за друга, около полудюжины громадныхъ телегъ, запряженныхъ ломовыми лошадьми, возницы оглашали воздухъ бранными словами и щелканіемъ бичей, а назжавшіе со всхъ сторонъ экипажи увеличивали общую свалку. Для норвежца это было новое и забавное зрлище, онъ бросился среди сцпившихся колесами телегъ и движеніемъ своихъ плечъ освободилъ одну изъ нихъ. Возница и не подумалъ его поблагодарить, а, вскочивъ на куль, хлопнулъ бичемъ и ухалъ крупной рысью, за нимъ послдовали остальные и черезъ минуту улица приняла свой обычный порядокъ. Теперь только Андерсъ замтилъ толпу и царившее въ ней волненіе, а потому, подойдя къ полисмэну, спросилъ его на ломанномъ англійскомъ язык, не случилось ли какого несчастья.
— Банкъ улыбнулся, отвчалъ полисмэнъ лаконически.
— Что это значитъ? спросилъ норвежецъ, дрожа всмъ тломъ отъ смутнаго страха.
— Улетлъ туда, гд ласточки вьютъ гнзда, произнесъ со смхомъ полисмэнъ.
Эти слова поставили въ тупикъ эмигранта, плохо знавшаго англійскій языкъ, онъ прибгнулъ къ своему любимому словарю, но безуспшно, а врить единственному раціональному объясненію происходившей передъ нимъ сцены онъ инстинктивно отказывался. Онъ поднялъ голову: прямо противъ него пожилая женщина въ безпомощной злоб грозила кулаками каменному дому, который, кичась своей гранитной силой, какъ бы издвался надъ нею. Люди, выходя изъ себя отъ гнва, взбгали на ступени подъзда и колотили локтями и колнками въ массивную дубовую дверь. Другіе ссорились съ полисмэнами, которые какъ будто удерживали ихъ отъ дальнйшихъ насильственныхъ дйствій. Андерсъ смотрлъ на все это въ безмолвномъ отчаяніи. Онъ смутно сознавалъ, что случилось огромное несчастье и случилось именно съ нимъ, но неожиданный ударъ произвелъ какую-то пустоту въ его ум. Въ вискахъ у него стучало, все тло окоченло. Онъ слышалъ вокругъ себя крики, брань, проклятія, но словно во сн, солнце свтило попрежнему, но оно ему казалось не тмъ солнцемъ, которое радовало его за нсколько минутъ передъ тмъ, напротивъ, этотъ лучезарный свтъ падалъ на нетъ какимъ-то тяжелымъ бременемъ. Толпа теперь уже наполняла всю улицу, два или три камня полетли въ окна банка, кто-то влзъ на крыльцо и началъ говорить толп, но никто его не слушалъ. Вдругъ среди шума и суматохи, Андерсъ почувствовалъ, что его увлекаетъ потокъ, которому онъ не въ силахъ противиться. Онъ слышалъ топотъ бгущихъ ногъ и два или три пистолетныхъ выстрла. Толпа быстро разсялась по всмъ окрестнымъ улицамъ.
Когда онъ пришелъ въ себя, то сидлъ на скамь въ сквер противъ ратуши. Какое-то странное спокойствіе овладло имъ и онъ съ болзненной ясностью видлъ вс послдствія разразившагося надъ его головою несчастія. Гд былъ теперь его домъ на далекомъ запад, блестящая карьера сына, радостное удивленіе жены? Но сознаніе нанесеннаго ему вреда сначала примшивалось къ его горю, а потомъ все боле и боле брало верхъ надъ всми другими чувствами. Онъ съ злобой вспоминалъ, какъ наканун воръ величественно рисовался передъ нимъ, а онъ смиренно ему кланялся, и сердце его разрывалось на части. Онъ вскочилъ и гнвно сталъ грозить небу кулаками. Если тамъ высоко былъ справедливый Богъ, то какъ могъ онъ допускать подобное зло? А если Онъ былъ глухъ къ воплямъ униженныхъ и угнетенныхъ, то не долгъ ли обиженнаго человка взять правосудіе въ свои руки и самому добиться справедливости? Людское правосудіе стояло за сильныхъ и притсняло слабыхъ. Какъ могъ онъ безъ денегъ, друзей или знакомыхъ преслдовать въ суд вора, похитившаго у него все счастье, будущность, самую вру въ Бога? Онъ помнилъ очень хорошо, что почтенный пасторъ дома въ Норвегіи общалъ вознагражденіе въ будущей жизни за все претерпнное на земл зло и эта система казалась ему досел удовлетворительной. Онъ не видлъ причины, почему обиженному, несчастному человку не обождать терпливо своего времени и потомъ, блаженно покоясь въ лон Авраамовомъ, не радоваться страданіямъ своихъ враговъ въ геенн огненной. Но теперь, какъ часто бываетъ посл большого бдствія, онъ понялъ, какъ смутна была эта надежда на конечную месть. Его кругозоръ внезапно расширился, свтъ явился подчиненнымъ новымъ, дотол не подозрваемымъ законамъ, онъ видлъ и созналъ то, чего никогда еще не видывалъ и не сознавалъ. Имъ овладло чувство безпокойнаго недовольства и онъ жаждалъ дятельности великой, могучей. Личное, сдланное ему зло онъ отнесъ къ отвтственности всего свта съ его роковыми злоупотребленіями, и его душу стало грызть непреодолимое желаніе найти его рычаги и исправить ходъ всесвтной машины.
Пока эти смлыя мысли боролись въ его ум, Андерсъ быстро шелъ по сквэру, громко разговаривая самъ съ собою и грозя кулаками невидимымъ врагамъ. Хотя шумъ и суета громаднаго города его сначала смутили, но онъ въ душ не былъ трусъ и теперь въ немъ возбуждена была вся дремлющая сила сверной натуры. Онъ видлъ смутно все, что происходило вокругъ него, и среди своего горя чувствовалъ какую-то дикую радость, что, наконецъ, его взглядъ просвтллъ. Онъ сожаллъ свое прежнее невдніе и съ презрніемъ думалъ о томъ, какъ онъ до сихъ поръ былъ наивно доволенъ своимъ существованіемъ.
Солнце высоко поднялось, часы шли, а онъ все еще шагалъ но улицамъ, не чувствуя усталости, а ощущая только болзненную необходимость движенія. Посл полудня, онъ случайно прошелъ мимо невзрачнаго дома, надъ дверью котораго виднлся гербъ Соединеннаго Скандинавскаго королевства. Онъ прочелъ на вывск, что тутъ живетъ норвежскій консулъ и, подчиняясь инстинктивному влеченію, вошелъ въ контору. Если онъ хотлъ добиться справедливости, то надо было пользоваться для этого всми возможными средствами.
Консулъ былъ человкъ высокаго роста, хорошо сложенный и съ очень добрымъ, умнымъ лицомъ. Онъ всталъ со стула и принялъ эмигранта съ такимъ любезнымъ радушіемъ, точно онъ былъ знатный сановникъ. Впрочемъ, въ фигур и манерахъ этого простого поселянина было нчто, внушавшее немедленно уваженіе.
— Садитесь, сказалъ консулъ, приглашая Андерса зайти за ршетку, отдлявшую внутреннее святилище конторы отъ мста, отведеннаго для публики: — я вижу по вашему лицу, что вы имете мн сказать нчто важное.
— Да, г. консулъ, отвчалъ Андерсъ: — хотя я не думаю, чтобы вы могли мн оказать большую помощь.
И онъ разсказалъ просто, откровенно о всемъ случившемся со времени его прізда.
— Гм! гм! скверная исторія, произнесъ консулъ:— но будьте уврены, я сдлаю все, что только возможно. По несчастію, это дло не международное, въ которое могло бы вмшаться ваше правительство.
— А что вы мн посовтуете длать, г. консулъ? спросилъ Андерсъ.
— Я бы вамъ совтовалъ написать письмо корпораціи…
— Это что такое?
— Корпорація, отвчалъ консулъ съ улыбкой:— это сложное существо безъ тла, которое можно было бы высчь, и безъ души, которую можно было бы проклясть.
— Такъ мн не зачмъ и писать.
— Ну, такъ я на вашемъ мст написалъ бы лично къ благородному Рандольфу Мельвилю старшему, и объяснилъ бы прямо свое горестное положеніе. Онъ человколюбивый господинъ и, быть можетъ, сдлалъ бы исключеніе въ вашу пользу.
— Горестное положеніе! Человколюбіе! воскликнулъ съ негодованіемъ Андерсъ: — я не прошу милостыни, г. консулъ, а требую справедливости. Мистеръ Рандольфъ Мельвиль укралъ у меня деньги, зная, что это все мое достояніе, и что онъ обанкрутится на слдующій день. Если въ этой стран можно добиться справедливости, то я хочу, чтобы онъ былъ примрно наказанъ.
— А! вотъ чего вы хотите, отвчалъ консулъ:— ну, въ этомъ я не могу вамъ помочь. Вы не должны, впрочемъ, забывать, что мистеръ Мельвиль не банкъ, онъ только предсдатель правленія и дйствуетъ по согласію съ директорами, которые естественно такъ же отвчаютъ, какъ и онъ. Можетъ быть, вы желаете посадить въ тюрьму всю компанію?
— Конечно, если они вс виноваты, то справедливость требуетъ, чтобы они вс были наказаны.
— Я боюсь, другъ мой, что ваше чувство справедливости погубитъ васъ.
— Я готовъ принести себя въ жертву такому святому чувству, т. е. если я своей погибелью достигну цли.
— Боже мой! воскликнулъ консулъ:— какія у васъ ярыя и не христіанскія стремленія. Еслибы вы жили столько, сколько я, въ этой стран и вообще на свт, то вы знали бы, что такъ упорно настаивать на своихъ правахъ — врный путь къ погибели въ семъ свт и въ будущемъ. Разв мы вс не обязаны каждый день идти на сдлку, когда по той или другой причин нельзя добиться справедливости? Разв вся наша политическая жизнь и все образованное общество не основаны на сдлкахъ между добромъ и зломъ? Благоразуміе насъ къ этому побуждаетъ, религія намъ это совтуетъ. Въ этомъ дл вашъ долгъ очень простъ. Вроятно, черезъ нсколько недль будетъ объявлена разверстка по десяти или пятнадцати центовъ за доллеръ и вы получите свою долю. Положите эти деньги въ карманъ, отправляйтесь на далекій Западъ и тамъ процвтайте, какъ умете.
Андерсъ молча слушалъ благоразумныя слова консула. Въ его глазахъ подобная сдлка была низкой и она ему претила. Нтъ, онъ добьется справедливости, хотя бы пришлось для того пролить свою кровь до послдней ея капли.
— Позвольте васъ еще спросить, г. консулъ, сказалъ онъ, серьзно смотря на его доброе лицо:— вы знаете мистера Мельзиля?
— Да, я его знаю очень хорошо и много лтъ.
— Гд онъ живетъ?
— Въ Пятой алле, No…
— Благодарю васъ. Онъ отдастъ свой роскошный домъ со всми вещами кредиторамъ?
— Нтъ. Впрочемъ, домъ принадлежитъ его жен.
— Такъ онъ женился на богатой?
— Нтъ. Она была бдною, когда онъ женился на ней, а теперь богата.
— Она получила наслдство?
— Нтъ, по крайней мр, насколько мн извстно.
— Какъ же она разбогатла?
Консулъ пожалъ плечами.
— Не слдуетъ заглядывать въ чужія семейныя тайны, произнесъ онъ съ иронической улыбкой:— это неделикатно.
Наступило продолжительное молчаніе, во время котораго консулъ задумчиво барабанилъ по столу своимъ золотымъ карандашомъ.
— А что будетъ, если я не соглашусь взять мене ста центовъ за долларъ? спросилъ, наконецъ, Андерсъ.
— Вы ничего не получите.
— Нтъ, я добьюсь чего-нибудь.
— Чего именно?
— Справедливости.
— Это не стоитъ двухсотъ долларовъ.
Дверь отворилась и тяжелые, ршительные шаги эмигранта послышались на тротуар.
— Бдняга! подумалъ консулъ, вздохнувъ: — онъ дойдетъ до-бды! Но нельзя не восхищаться такой прекрасной натурой.
Общество кажется очень различнымъ, если на него смотрть, сверху въ монокль моднаго франта, а снизу сквозь дымку слезъ. Человку, который каждый день стъ дорогія блюда французской кухни и пьетъ шампанское, вс пути Провиднія естественно кажутся справедливыми, но ни мало не удивительно, если человкъ, котораго съ той самой минуты, какъ онъ сдлалъ ошибку родиться, преслдуютъ ни чмъ не заслуженныя несчастія, и для котораго обдъ всегда величина неизвстная и сомнительная, считаетъ существующей порядокъ вещей подлежащимъ критик. Я не разъ слыхалъ, какъ люди, которые не испытывали въ жизни другихъ страданій, кром отягощенія желудка отъ излишней ды, разсуждали о рабочемъ вопрос, о непонятномъ упорств низшихъ классовъ и о совершенно нелпыхъ средствахъ для исцленія великаго соціальнаго недуга, но, по всей вроятности, личное знакомство на опыт съ дйствительной нуждой пошатнуло бы основы ихъ разсужденій и въ корню измнило бы ихъ соціальную философію.
Прошло шесть недль посл банкротства ‘Сохраннаго банка и общества для содйствія эмигрантовъ’. Андерсъ Рустадъ почти каждый день являлся въ домъ мистера Рандольфа Мельвиля-старшаго въ Пятой Алле, но его ни разу не приняли. Наконецъ, черный слуга, увидавъ его, захлопнулъ ему на носъ дверь и объявилъ, что если онъ еще разъ придетъ, то мистеръ Мельвиль велитъ его арестовать. Но Андерсъ не унывалъ, онъ твердо ршился увидать мистера Мельвиля и готовъ былъ, въ случа необходимости, настаивать на своемъ до скончанія міра. Все это время онъ существовалъ на т деньги, которыя выручилъ отъ продажи своего билета на проздъ по желзной дорог въ Минезоту.
Онъ совтовался съ двадцатью адвокатами и вс удивлялись его неумнію или нежеланію понять систему сдлокъ, составляющую основу нашего гражданскаго и уголовнаго законодательства, а также и политическихъ учрежденій.
— Всякій предметъ, разсуждалъ бдный эмигрантъ: — или добро, и тогда его надо защищать, поддерживать, поощрять, или зло, и тогда его надо порицать, преслдовать и наказывать. Добро и зло, правда и ложь никогда не могутъ помириться и идти рука въ руку. Если Мельвиль обманулъ меня и похитилъ у меня деньги, которыя не хотлъ взять его конторщикъ, то его слдуетъ засадить въ тюрьму, чтобы другіе бдные эмигранты не попали снова въ разставленные имъ силки.
Въ продолженіи этихъ несчастныхъ шести недль, Андерсъ сталъ очень дальнозоркимъ, вс силы его дремавшей дотол души неожиданно проснулись и онъ чувствовалъ, что умственно развивается съ каждымъ днемъ. Но лихорадочная дятельность ума изсушила его тло, щеки поблднли, глаза ввалились и болзненно горли. Его всклокоченные волосы висли на лбу безпорядочными прядями, борода клочьями покрывала его подбородокъ, а выраженіе лица, задумчивое, но вмст какъ бы безсознательное, такъ измнилось, что его врядъ ли узналъ бы родной братъ.
Вечеромъ, 25-го мая, Андерсъ, какъ всегда, шелъ по Пятой Алле, размышляя, какъ добиться свиданія съ своимъ противникомъ. Вдругъ въ голов его блеснула свтлая мысль, онъ крпко сжалъ въ рук свою толстую палку и остановился передъ домомъ мистера Мельвиля. На этотъ разъ онъ не позвонилъ у парадной двери, а влзъ на стну, отдлявшую задній дворъ отъ улицы, и соскочилъ на крышку бесдки въ саду, откуда уже легко достигъ окна столовой. Было семь часовъ. Вечеръ былъ теплый и изъ полуотвореннаго окна падалъ на дорожку яркій свтъ. Андерсъ ясно видлъ, что за обдомъ сидло большое общество и широкая, величественная спина мистера Мельвиля находилась такъ близко отъ него, что онъ могъ дотронуться до нея рукою. Рядомъ съ нимъ сидла прелестная молодая дама въ шелковомъ плать молочнаго цвта и съ большимъ пучкомъ свтло-желтыхъ розъ на лвомъ плеч. Она смотрла на мистера Мельвиля съ нжной улыбкой и почтительно предлагала на обсужденіе его практическаго ума свои легкомысленныя мннія.
— Я право не понимаю, отчего рабочій классъ всегда недоволенъ и такъ дурно себя ведетъ, говорила она:— они не имютъ нашихъ деликатныхъ вкусовъ и никогда бы не привыкли къ лучшему положенію, чмъ то, въ которомъ они теперь находятся. Почему же они не подчиняются своей судьб съ христіанской покорностью, а вчно ропщутъ на Провидніе и возвышаютъ плату на платье и все остальное своими глупыми стачками?
— Вы совершенно правы, мисъ Ванъ-Пельтъ, отвчалъ мистеръ Мельвиль, и торжественное выраженіе его лица значительно смягчилось: — я всегда доказывалъ, что строптивость рабочаго класса прямое послдствіе общераспространеннаго въ наше время безврія. Вотъ что надлали своими нечестивыми изслдованіями ученые. Я всегда былъ сторонникомъ доброй, старинной, надежной религіи, съ ея рзко опредленными принципами и осязаемымъ адомъ. Мы особенно теперь нуждаемся въ проповдникахъ, которые развивали бы христіанскую теорію наградъ и наказаній, поддерживали духъ строгой дисциплины и учили слпому подчиненію неисповдимымъ путямъ Провиднія.
Мистеръ Мельвиль произнесъ эту маленькую рчь громко, отчетливо, горячо и когда, кончивъ, поднесъ къ губамъ стаканъ шампанскаго, то вокругъ стола пробжалъ гулъ одобренія.
Андерсъ слышалъ и понялъ каждое слово. Лихорадочно дрожа всмъ тломъ, онъ прислонился къ подоконнику и только не плотно опущенная штора отдляла его отъ пировавшаго общества. Передъ нимъ сидлъ воръ, счастливый и всми уважаемый, и пожиралъ съ праздными свтскими пріятелями роскошные кушанья и напитки, купленные цною надежды, счастья и благоденствія бдныхъ, униженныхъ. Андерсу даже казалось, что мистеръ Мельвиль пилъ не шампанское, а кровь его жены и ребенка, все, что ему было дорого на свт. Онъ судорожно сжималъ палку, но все еще сдерживалъ свою ярость.
Въ эту минуту съ трудомъ поднялся толстый, отъвшійся господинъ, сидвшій недалеко отъ хозяина и просилъ позволенія высказать т чувства, которыя, онъ полагалъ, одушевляли все присутствующее избранное общество. Лакеи забгали вокругъ стола, пробки захлопали, и блестящая, пнистая влага заискрилась въ раскрашенныхъ венеціанскихъ бокалахъ.
— Милостивыя государыни и господа, сказалъ дородный гость:— сегодня пошелъ седьмой десятокъ нашему почтенному хозяину, мистеру Рандольфу Мельвилю. Предлагая тостъ за здоровье моего глубоко уважаемаго друга, я позволю себ обратить ваше вниманіе на нкоторыя изъ замчательныхъ качествъ, доставившихъ ему столь лестное отличіе во время долговременнаго поприща на пользу общую. Во-первыхъ, мистеръ Мельвиль съ колыбели предназначался судьбой быть дловымъ человкомъ. Въ этомъ отношеніи онъ типичный американецъ и воплощаетъ въ своемъ характер и талантахъ истинный духъ нашей великой и славной республики. Его сограждане всегда питали къ нему полнйшее довріе и оказывали ему честь избраніемъ въ многія общественныя должности, а онъ своей строгой честностью и благородной прямотой вполн оправдалъ это общее довріе. Его жизнь всегда лучезарно блестла подъ свтомъ гласности, и проч., и проч.
Въ этомъ дух толстый другъ мистера Мельвиля продолжалъ говорить боле четверти часа и ни онъ, ни его слушатели не подозрвали малйшей тни ироніи въ его цвтистыхъ періодахъ. Когда онъ кончилъ, хозяинъ всталъ, чтобъ отвтить на тостъ. Его красивая голова, красивыя черты лица, безпорочно блая рубашка, покрывавшая широкую грудь — все было очень внушительно. Шумъ ножей и вилокъ, гулъ отдльныхъ разговоровъ умолкъ, мужчины откинулись на спинки стульевъ, а дамы, шелестя платьями, приняли выжидательную позу.
— Милостивыя государыни и господа, началъ мистеръ Мельвиль: — съ глубокой благодарностью выслушалъ я лестныя замчанія моего уважаемаго друга мистера Гантлета, хотя вполн сознаю, что ни мало ихъ не заслужилъ. Однако, я былъ бы несправедливъ къ себ, еслибъ сталъ отрицать тотъ несомннный фактъ, что я всегда жилъ и дйствовалъ согласно внутреннему сознанію моего предназначенія и твердо убжденъ, что послднія несчастія, обрушившіяся на мою голову, представляютъ собой тяжелое испытаніе, ниспосланное на меня Провидніемъ. И съ твердой врой…
Въ эту минуту что-то тяжелое грохнулось на полъ и хрусталь на стол задребезжалъ. Прежде чмъ мистеръ Мельвиль усплъ обернуться, дв мощныя руки сжали ему горло и глухой голосъ произнесъ подъ самымъ его ухомъ:
— Ты лжешь!
Онъ увидалъ передъ собою блдное, испитое лицо съ безпорядочно всклокоченной бородой и два голубые глаза, горвшіе безпокойными огнемъ. Онъ почувствовалъ, что задыхается, голова у него закружилась и онъ уронилъ изъ рукъ бокалъ, разбившійся на мелкіе кусочки. Мужчины, сначала пораженные неожиданностью, черезъ минуту вскочили изъ-за стола и бросились на помощь къ мистеру Мельвилю. Дв или три дамы упали въ обморокъ, а другія столпились въ отдаленные углы комнаты и тамъ, прижимаясь другъ къ другу, со страхомъ смотрли на ужасную сцену. Только миссъ Ванъ-Пельтъ не потеряла присутствія духа, а тотчасъ побжала въ кабинетъ мистера Мельвиля и нажала пуговку электрическаго телеграфа, проведеннаго въ ближайшее полицейское депо.
Полъ столовой трясся, люстры подъ потолкомъ качались со стороны на сторону, въ продолженіи нсколькихъ минутъ около двнадцати мужчинъ боролись въ общей невообразимой свалк. Они то наваливались на столъ, то отскакивали къ окну и, наконецъ, вс кучей грохнулись на полъ передъ мраморнымъ каминомъ. Прошло мгновеніе и вс, одинъ за другимъ, поднялись, едва переводя духъ, и стали у зеркала поправлять свой измятый туалетъ, бормоча подъ носъ проклятія. Только первоначальные единоборцы лежали неподвижно, норвежецъ смотрлъ вокругъ себя съ какимъ-то смутнымъ удивленіемъ, онъ дрожалъ какъ въ лихорадк и порывъ злобы, улетучившись, оставилъ его безсильнымъ, безпомощнымъ. Мистеръ Мельвиль былъ распростертъ подл него, онъ съ трудомъ переводилъ дыханіе и судорожно сжималъ пальцы. Двое или трое изъ гостей нагнулись къ нему, растегнули ему жилетку, развязали галстухъ и щупали пульсъ.
Вдругъ явились трое полисмэновъ. Они подняли Андерса и грубо потащили его къ дверямъ. Онъ не сопротивлялся, точно вся сила исчезла въ немъ. Но на порог онъ неожиданно остановился, и, выпрямившись во весь ростъ, воскликнулъ глухимъ голосомъ:
— Отдайте мн деньги, которыя вы у меня украли!
Въ продолженіи нсколькихъ мсяцевъ, норвежецъ оставался въ тюрьм. Никто не предложилъ его взять на поруки, но никто не являлся и обвинителемъ противъ него. Однообразная тюремная жизнь и унизительное товарищество съ ворами и мошенниками уничтожили въ немъ всякую тнь надежды. Но за то чувство злобы жгло все его существо и свтилось опаснымъ пламенемъ въ его глазахъ. Облокотясь на колни, онъ цлый день сидлъ неподвижно, обдумывая задачу человческаго существованія. Съ пламеннымъ нетерпніемъ онъ ждалъ дня своего суда.
Тогда, наконецъ, ему удастся громко возвысить голосъ и заставить глухое правосудіе выслушать его. Онъ нсколько дней сочинялъ на своемъ родномъ язык могучую обвинительную рчь, прежде, чмъ ему вошла въ голову мысль, что американское правосудіе говорило только по-англійски. Тогда съ горькимъ сознаніемъ полной безпомощности онъ сталъ неустанно ходить взадъ и впередъ по своей маленькой кель, какъ зврь въ клтк и по временамъ бился головой объ стну, не ощущая ни малйшей боли. Онъ чувствовалъ, что его мысли странствуютъ безъ всякаго контроля и только въ т минуты, когда злоба воспламенялась боле жгучимъ огнемъ, умъ его вдругъ просвтлялся. Въ одну изъ подобныхъ минутъ онъ услышалъ скрипъ ключа въ замк, дверь отворилась и въ его келью вошелъ консулъ съ однимъ изъ тюремныхъ сторожей.
— Я принесъ вамъ хорошія всти, г. Рустадъ, сказалъ онъ., весело взявъ за руку Андерса:— вы свободны.
— А судъ? отвчалъ норвежецъ глухимъ шопотомъ.
— Не будетъ никакого суда, произнесъ консулъ тмъ же радостнымъ тономъ счастливаго встника: — никто васъ не обвиняетъ.
— За что же меня посадили въ тюрьму?
— Вы это очень хорошо знаете и должны оцнить человколюбіе и гуманность мистера Мельвиля, который отказался отъ преслдованія васъ на суд.
— Я не хочу милости, я хочу суда, воскликнулъ Андерсъ громовымъ голосомъ и, вскочивъ съ мста, сталъ громко махать кулаками передъ самымъ лицомъ консула:— слышите, я хочу суда, я хочу высказать всему міру, самому Богу все зло, всю несправедливость, которыя я терплю.
— Ну, ну, г. Рустадъ, будьте благоразумны, сказалъ консулъ, стараясь его успокоить: — подумайте только, что сотни, если не тысячи, бдныхъ людей находятся въ такомъ же положеніи, какъ вы. Разв они поднимаютъ шумъ, или длаютъ скандалъ! Нтъ, они берутъ свои десять процентовъ, какъ объявлено вчера, и благодарятъ Бога, что имъ досталось и это.
— Вотъ именно мысль объ этихъ несчастныхъ, обманутыхъ людяхъ и сводитъ меня съ ума, воскликнулъ норвежецъ вн себя отъ волненія:— скажите, гд они? Я ихъ найду и вдохну въ ихъ сердца пламя благороднаго негодованія, заставляю ихъ устыдиться своей трусости, и покраснть за безстыдное согласіе получить одинъ долларъ вмсто десяти.
На лиц консула выразилось глубокое изумленіе. Это не былъ слова простого, необразованнаго поселянина, умственный кругозоръ котораго, полгода тому назадъ, ограничивался ежедневной рутиной земледльческой жизни.
— Какъ вашъ соотечественникъ и человкъ, желающій вамъ добра, сказалъ онъ серьзнымъ тономъ:— я умоляю васъ, г. Рустадъ, послдуйте ихъ примру. Возьмите свои двсти долларовъ, которые вы можете получить завтра, и узжайте тотчасъ на далекій Западъ.
Андерсъ презрительно отвернулся.
— Такъ вы не хотите слушать голоса благоразумія? прибавилъ онъ, положивъ руку на плечо поселянина.
— Нтъ не хочу, загремлъ норвежецъ:— я не выйду отсюда безъ суда. Я хочу, я требую справедливости.
Консулъ пожалъ плечами и, взглянувъ на тюремнаго стража, знаменательно ударилъ себя пальцемъ по лбу. Тюремщикъ кивнулъ головой въ знакъ согласія.
Спустя полчаса, Андерса силой выбросили изъ тюрьмы.
Съ минуту онъ стоялъ неподвижно, ослпленный солнечнымъ свтомъ. Толпа уличныхъ оборванцевъ и мальчишекъ, чистящихъ сапоги, окружила его, смясь надъ нимъ и дергая его за одежду, но онъ ихъ не замчалъ. Умственное его напряженіе было такъ велико въ эту минуту, что заглушало всякія вншнія ощущенія. Наконецъ, онъ поднялъ голову, и пошелъ быстрыми, лихорадочными шагами къ Брадвелю и оттуда къ Пятой-Алле. Вс прохожіе, увидавъ его, оборачивались, его гигантскій ростъ, блдное лицо, обросшее всклокоченной бородой и дико блествшіе глаза внушали каждому инстинктивный страхъ. Не останавливаясь по дорог ни на минуту, Андерсъ, наконецъ, достигъ до роскошнаго дома мистеръ Мельвиля. Передъ парадной дверью стоялъ великолпный экипажъ и два блестяще одтые грума сидли на козлахъ. Бросивъ на нихъ взглядъ, полный ненависти и презрнія, онъ взбжалъ на подъздъ въ ту самую минуту, какъ мистеръ Мельвиль вышелъ изъ двери, въ щегольскомъ англійскомъ костюм и съ бичемъ въ рук. Увидавъ передъ собою страшнаго норвежца, онъ грозно поднялъ бичъ, на лиц его выражалась какая-то смсь злобы и страха и онъ хотлъ отскочить назадъ. Но вдругъ злоба взяла верхъ надъ страхомъ и онъ ударилъ изо всей силы рукояткой бича по голов Андерса. Норвежецъ покачнулся, но, удержась на ногахъ, бросился на своего соперника и нанесъ ему по лбу тяжеловсный ударъ своимъ кулакомъ. Въ глазахъ у Мельвиля потемнло, ноги подкосились и онъ упалъ навзничь, ударившись головой о каменную ступень. Все это произошло въ одно мгновеніе. Оба грума, соскочивъ съ козелъ, бросились на помощь своему господину. Но было уже поздно. Кровь хлынула изъ глубокой раны въ его голов, онъ судорожно вздрогнулъ всмъ тломъ и неподвижно растянулся на тратуар. Онъ былъ мертвъ. Андерсъ стоялъ на верхней ступени крыльца и спокойно, сложивъ руки на груди, смотрлъ на лежавшій у его ногъ бездыханный трупъ. Онъ не ощущалъ ни радости, ни торжества, но съ чувствомъ внутренняго довольства сознавалъ, что справедливость была удовлетворена.
Онъ думалъ не о себ или о своей судьб, а о всемъ свт, о судьб милліоновъ, молча страдавшихъ. Онъ въ эту минуту, не дрогнувъ, пошелъ бы на плаху. Когда явились полисмэны, онъ послдовалъ за ними безъ всякаго сопротивленія, и его простая, полная достоинства осанка внушала невольное уваженіе. Горячка, овладвшая имъ, спала и ее замнило спокойствіе. Это, однако, не долго продолжалось. Какъ только тяжелая желзная дверь тюрьмы захлопнулась, и онъ снова очутился въ полутемной, узкой кель, возобновилась прежняя напряженная умственная работа. Вс глубокія задачи человческаго существованія неустанно требовали разршенія. Странно сказать, память о жен и ребенк почти стушевалась въ его сердц. Любовь къ этимъ дорогимъ существамъ побудила его покинуть свою родину и искать новаго жилища среди чуждаго, безжалостнаго свта, мысль о нихъ увеличила во сто разъ горечь постигшаго его несчастья. Но теперь они казались ему чмъ-то отдаленнымъ, прошедшимъ, не касающимся его. Зло, страшное, роковое зло замнило ему жену и ребенка, и онъ нжно холилъ его въ своемъ сердц.
Прошла зима, и, наконецъ, назначенъ былъ день судебнаго разбирательства. Вс эти мсяцы онъ посвятилъ старательному изученію англійскаго языка и написалъ по-англійски документъ, который должны были прочитать присяжнымъ. Онъ считалъ логику и доказательность этого обвинительнаго акта неопровержимыми и даже гордился краснорчіемъ нкоторыхъ мстъ, долженствовавшихъ, по его мннію, произвести потрясающее впечатлніе. Онъ врилъ, что стоило только довести до общаго свденія т злоупотребленія, на которыя онъ указывалъ, чтобъ они тотчасъ и были уничтожены. Ему ни разу не входило въ голову, что будутъ судить его, а не убитаго имъ человка. Между тмъ, консулъ пригласилъ искуснаго адвоката для его защиты и даже предложилъ взять на себя часть расходовъ. Они сговорились построить всю защиту на сумасшествіи обвиняемаго и явились къ Андерсу въ тюрьму, чтобъ спросить у него кое-какія свднія и дать необходимую инструкцію, какъ вести себя на суд. Его провелъ въ пріемную тюремный сторожъ, который и оставался у двери во все время ихъ разговора.
— Вы очень измнились въ это время, г. Рустадъ, сказалъ консулъ, представивъ ему адвоката, мистера Рульона:— и не къ лучшему. Вы бы больше спали и меньше думали. Мы васъ освободимъ, не бойтесь.
— Я и не боюсь, г. консулъ, отвчалъ Андерсъ ршительно.
— Но вы должны слпо исполнить нашу инструкцію, сказалъ адвокатъ:— не забывайте, что это дло жизни и смерти.
— А въ чемъ заключается ваша инструкція?
— Во-первыхъ, мы ршили, что лучшій способъ добиться оправдательнаго приговора выставить мотивъ сумасшествія.
— Сумасшествія?
— Да.
— И вы утверждаете, что я сумасшедшій?
Андерсъ бросился на адвоката, который поднялъ руки въ самозащиту и отскочилъ къ стн. Сторожъ схватилъ арестанта за плечи и оттащилъ его.
— Ну, ну, любезный г. Рустадъ, сказалъ консулъ:— вы должны сдерживать свой вспыльчивый характеръ.
Адвокатъ снова занялъ свое мсто за столомъ подл консула, хотя и съ очевиднымъ безпокойствомъ.
— Дло не въ томъ, считаемъ ли мы съ консуломъ васъ за сумасшедшаго, произнесъ онъ, судорожно играя карандашомъ:— конечно, мы не считаемъ, но надо убдить присяжныхъ, что вы сумасшедшій.
Консулъ, зорко наблюдавшій за Андерсомъ, снова замтилъ опасный огонь въ его глазахъ и поспшилъ вмшаться.
— Вы понимаете, г. Рустадъ, сказалъ онъ, мягкимъ, нжнымъ голосомъ: — что намъ необходимо имть въ виду законы этой страны и я торжественно завряю васъ, что доводъ сумасшествія — единственное средство вамъ избгнуть вислицы.
— Если справедливо меня повсить, пусть вшаютъ, отвчалъ спокойно доселянинъ:— но я не спасу своей жизни ложью.
Адвокатъ нагнулся къ консулу и шепнулъ ему что-то на ухо.
— Ну, г. Рустадъ, мы сдлали все, что могли для васъ. Если вы не желаете нашей помощи, то, конечно, вольны идти на врную смерть.
Консулъ и адвокатъ встали и хотли удалиться.
— Еще одну минуту, г. консулъ, сказалъ Андерсъ, останавливая его: — я написалъ свою защиту и желалъ бы, чтобъ вы и этотъ джентельмэнъ ее прочитали.
И онъ подалъ имъ большой свертокъ исписанной бумаги. Они развернули рукопись. Прочитавъ первыя строки, адвокатъ отвернулся и громко захохоталъ. Консулъ такъ же улыбался странному англійскому языку, на которомъ была написана эта бумага, но первобытная сила и могучая искренность, которыми дышало каждое слово, возбудили въ немъ восторгъ и сожалніе.
— Любезный г. Рустадъ, сказалъ онъ:— вы не можете представить въ судъ этого документа.
— Нтъ, надо его представить, весело воскликнулъ адвокатъ, взявъ рукопись и пряча ее въ свой карманъ: — съ помощью этого документа, я докажу несомннно фактъ сумасшествія моего кліента и бьюсь объ закладъ, что присяжные, не задумавшись ни на минуту, вынесутъ оправдательный приговоръ.
И адвокатъ, съ улыбкой на лиц, увлекъ за собою консула. Норвежецъ остался одинъ съ своимъ тюремщикомъ.
Наступилъ день суда. Обвинительный актъ, составленный Андерсомъ противъ всего общества въ лиц мистера Мельвиля, былъ прочтенъ его защитникомъ, производя смхъ среди судей и удивленіе въ числ присяжныхъ. Странныя выраженія и ошибочное примненіе англійскихъ выраженій возбуждали всеобщій хохотъ.
Андерсъ сидлъ на скамь подсудимыхъ блдный, ршительный, но когда смхъ сталъ часто повторяться, то выраженіе безпомощнаго отчаянія показалось на его лиц. Онъ самъ былъ убжденъ въ своей правот и если весь міръ былъ въ положеніи хаоса, то былъ смшонъ міръ, а не онъ. Глаза его были устремлены съ безпокойствомъ на двнадцать присяжныхъ, которые, какъ представители американскаго народа, представляли нчто священное. Онъ смутно полагалъ, что они избраны всей страной разсудить его дло. Онъ надялся, что они будутъ вести себя достойне судей, смявшихся во все горло: они ясно увидятъ, что онъ правъ и поймутъ дерзкую неблаговидность адвоката, силящагося выдать его за съумасшедшаго. Онъ видлъ, какъ они удалились для совщанія, но, не прошло и пяти минутъ, какъ они вернулись обратно и одинъ изъ нихъ, красивый толстякъ, торжественно заявилъ:
— Не виновенъ.
Не виновенъ… Конечно, онъ былъ не виновенъ. Мистеръ Мельвиль былъ виновенъ и жаль было, что онъ не находился на скамь подсудимыхъ. И такъ, несмотря на все., оставалась хоть искра справедливости. Но въ эту минуту къ нему подбжали, протягивая руки, консулъ и адвокатъ.
— Позвольте мн васъ поздравить, господинъ Рустадъ, сказалъ консулъ:— вы должны горячо поблагодарить этого джентльмэна за его искусную защиту.
— Вы видите, что мы успли доказать ваше съумасшествіе, произнесъ шопотомъ адвокатъ:— или скоре, какъ я и ожидалъ, вы сами безъ большого содйствія съ моей стороны доказали, что вы съумасшедшій.
Андерсъ вдругъ понялъ, въ чемъ дло. Признавъ его невиновнымъ, присяжные только помиловали его на томъ основаніи, что его преступленіе было невмняемымъ, т. е. согласились съ правильностью довода его адвоката, что онъ съумасшедшій. Съ растерзаннымъ сердцемъ онъ вышелъ изъ залы суда, въ сопровожденіи двухъ полисмэновъ. Было слишкомъ поздно, чтобъ выправить тотчасъ вс необходимыя бумаги и потому его отвели въ боле просторную и удобную келью, гд онъ долженъ былъ, провести только одну ночь.
Онъ бросился на постель и знакомъ просилъ полисмэна оставить его одного. Онъ чувствовалъ, что у него внутри что-то лопнуло, какъ пружина у часовъ. Онъ всталъ, чтобъ убдиться, можетъ ли онъ стоять на ногахъ, но вс его движенія были старческія. Все его довріе въ свои силы исчезло. Въ голов его мутилось, въ глазахъ рябило. Онъ упалъ на постель.
Спустя десять дней, стоялъ май мсяцъ, поселянка въ норвежскомъ костюм явилась къ дверямъ тюрьмы и спросила Андерса Рустада. Она держала на рукахъ маленькаго мальчика, которому было не боле полутора года.
— Андерсъ Рустадъ, Андерсъ Рустадъ, повторяла она, гладя по головк ребенка, и ея глаза безпокойно сверкали.
— Андерсу Рустаду сегодня плохо и онъ не можетъ никого видть, отвчалъ одинъ изъ тюремныхъ сторожей, за которымъ послалъ привратникъ.
Молодая женщина покачала головой. Она ничего не понимала. Впродолженіи трехъ дней она возвращалась къ тюрьм и, наконецъ, сла на ступень у входной двери и стала терпливо ждать. Каждый разъ, какъ дверь отворялась, она бросалась впередъ съ крикомъ:
— Андерсъ Рустадъ! Андерсъ Рустадъ.
Но ей никто не отвчалъ.
Вечеромъ на четвертый день у тюрьмы остановилась карета и изъ нея вышелъ консулъ съ докторомъ. Увидавъ женщину въ норвежскомъ костюм, онъ спросилъ, кто она.
— Андерсъ Рустадъ! отвчала она: — Андерсъ Рустадъ! Онъ мой мужъ, а это нашъ ребенокъ.
Консулъ пригласилъ ее слдовать за ними и она молча шла за нимъ по темнымъ лстницамъ и корридорамъ.
Они остановились передъ дверью одной кельи, которая тотчасъ и отворилась. На грязномъ стол виднлась лампа, тускло горвшая, и во всей комнат пахло керосиномъ. Андерсъ лежалъ на желзной кроват, блдный, но спокойный. Черты его приняли грустное, покорное выраженіе, хотя по временамъ по лицу его пробгалъ лучъ мысли.
— Вотъ ваша жена и ребенокъ, господинъ Рустадъ, сказалъ консулъ, подводя къ кровати молодую женщину.
Больной медленно повернулъ голову и устремилъ мутные глаза на жену и ребенка. Онъ насупилъ брови и, казалось, хотлъ что-то вспомнить, но не могъ. Молодая женщина посмотрла со страхомъ на этого блднаго, испитого человка, съ ужасными глазами и всклокоченными волосами. Это не могъ быть ея здоровый, веселый, красивый мужъ, который за годъ передъ этимъ ухалъ изъ Норвегіи, чтобъ приготовить ей новое, счастливое жилище. Нсколько минутъ она пристально всматривалась въ его черты и потомъ, крпко прижавъ ребенка къ своей груди, пошла къ дверямъ.
— Это не мой мужъ, сказала она со слезами въ голос: — я пойду его искать.
— Это Андерсъ Рустадъ, произнесъ консулъ:— и если вы его жена, то проститесь съ нимъ навсегда. Вы его боле не увидите.
Молодая женщина снова подошла къ кровати, дрожа всмъ тломъ. Но ребенокъ заплакалъ и она, укачивая его, поспшно вышла изъ комнаты.
— Бдная женщина, она его не узнала, замтилъ докторъ, оставшись вдвоемъ съ консуломъ.
— А знаете вы, что причинило его смерть? спросилъ консулъ, когда послдняя искра жизни покинула неподвижное, охолодвшее тло норвежца.
— Нтъ, отвчалъ докторъ.
— Слишкомъ развитое чувство справедливости.