ЖЮЛЬ ЛЕМЕТРЪ.
СОВРЕМЕННЫЕ ПИСАТЕЛИ.
ЖЮЛЬ ЛЕМЕТРЪ.
СОВРЕМЕННЫЕ ПИСАТЕЛИ.
ПЕРЕВОДЪ Д—ОЙ.
Изданіе журнала ‘Пантеонъ Литературы’.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Паровая Типо-Литографія Муллеръ и Богельмавъ, Невскій, д. 148.
1891.
* * *
* * *
* * *
* * *
Жорж Занд, Леметр Жюль, Год: 1886
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Театръ Нортъ-Сенъ-Мартенъ возобновляетъ постановку франтовъ Боа доре (Les beaux Messieurs du Bois dor), эту прелестную романтическую комедію, а Одеонъ общаетъ намъ возобновитъ въ скоромъ времени Клавдію, сельскую драму, первый актъ которой по крайней мр шедевръ, трогательная и грандіозная георгика. Я очень радъ — какъ былъ радъ, замтивъ въ прошломъ мсяц, начало нкотораго возврата умомъ и сердецъ къ Ламартину. Ибо по мр того, какъ настоящій вкъ печально близится къ своему окончанію, меня сильне влечетъ къ геніямъ полнымъ, великолпнымъ и плодовитымъ, ознаменовавшимъ собой первое пятидесятилтіе.
Вамъ извстно какъ об половины семнадцатаго столтія мало походятъ одна на другую и что литература, героическая и романтическая д’Урфё, Корнеля и великихъ Жеманницъ возвращается около 1660 г. къ большей правд, начиная съ Расина, Мольера и Боало.
Но не находите ли вы, принявъ во вниманіе различіе временъ, что нчто сходное произошло въ нашъ вкъ?
Въ слдъ за славнымъ царствованіемъ писателей великодушныхъ, врующихъ, оптимистическихъ, идеалистовъ, влюбленныхъ въ мечту, произошло движеніе литературы реалистическое, весьма грубое и весьма сумрачное. Катастрофа 1870 г. внесла еще большую печаль и горечь въ чувства. Великія души, доврчивыя и широко раскрытыя, напоявшіе вашихъ ддовъ поэзіей и химерами, казались весьма наивными ихъ внукамъ и вызвали ихъ полнйшее равнодушіе. Мн помнится, что въ молодые годы, я — боле чмъ кто-либо — предавался тяжелому опьяненію натурализмомъ (такъ неправильно окрещеннымъ). И надо признаться, что, не взирая на крайности и недоразумнія, этотъ возвратъ къ правд не остался безплоднымъ, и что, кром того, подобная реакція была неизбжна и вполн соотвтствовала самымъ непреложнымъ изъ законовъ исторіи литературы.
Но мн кажется, что это движеніе уже близко къ концу. Начинаетъ чувствоваться большая усталость, и отъ документальнаго романа и отъ писательства художническаго и нервознаго. И вотъ обращаются къ забытымъ богамъ, и они снова станутъ для насъ и дорогими и благодтельными.
И почему бы не начать съизнова любить Жоржъ Зандъ? Она, быть можетъ, на ряду съ Ламартиномъ и Мишле, была душой, наиболе широко отразившей и выразившей мечты, мысли, надеждъ и дла любви первой половины столтія. Женщина она была оригинальная и добрая, что же до ея творчества, то часть его будетъ вчно-прекрасной, другая осталась одной изъ интереснйшихъ для историка умовъ.
Жоржъ Зандъ, на ряду съ пламеннымъ воображеніемъ и великой силой любви, обладала крпкимъ, здоровымъ темпераментомъ и долей здраваго смысла, никогда не терявшагося. Въ ней были въ высшей степени вс качества честнаго человка. Говорятъ также будто и любовь ея была мужской, — безъ разговоровъ и на тотъ же ладъ.
Не врьте. Она была только великодушной натурой, способной много дйствовать и много чувствовать, кровь въ ней текла обильная и горячая, какъ у древней богини, дочери Фавна, обитательницы священныхъ лсовъ. Она любила стало-быть съ страстнымъ увлеченіемъ. Но каждый разъ чувствовала себя снова захваченной властнымъ долгомъ своего литературнаго призванія, и вслдствіе этихъ перерывовъ казалось, что она любила часто и какъ будто и долго. Она не могла ни воздерживаться отъ страсти, ни удерживаться ею, ея настоящею склонностью было состраданіе и материнская нжность.
Свобода ея жизни была во многихъ случаяхъ не боле какъ уклоненіемъ, быть можетъ извинительнымъ, ея доброты. Она была любовницей, какъ мной уже было сказало, для того только, чтобы стать лучшимъ другомъ, а назначеніемъ ея было — быть другомъ многихъ,
Ничего во всемъ этомъ похожаго на мужской развратъ, всецло эгоистическій и безъ малйшей заботы о сотоварищахъ. Прибавьте, что частыя сердечныя приключенія этой царски-щедрой женщины могутъ быть объяснены ея романтичностью, свойственнымъ ей даромъ видть существа въ лучшемъ и прекраснйшемъ вид, чмъ они есть. Она была послушна природ, какъ говорилось въ истекшемъ вк, а способность ея идеализаціи поставляла ей поводы къ частому подчиненію. Многіе изъ моихъ милыхъ современниковъ поступаютъ гораздо хуже, поврьте мн. Ихъ манія анализа, ихъ страхъ обмануться, и быть можетъ обдненіе крови сдлали ихъ неспособными для любви и обратили ихъ въ болзненныхъ искателей исключительныхъ ощущеній. Не было ни слда невроза въ Жоржъ Занд: здоровье всегда входило во вс ея сантиментальныя заблужденія.
Творчество ея упрекаютъ въ романтичности, правда, что ея много, и двухъ видовъ: романтичность дйствія и лицъ, и романтичность идей.
Первое не поражаетъ меня непріятно, и даже пожалуй забавляетъ. Во первыхъ оно въ ней совершенно непосредственно, выливается изъ нея безъ натяжки. Ея воображеніе, естественно и по неотразимой потребности видоизмняетъ и украшаетъ дйствительность и придумываетъ комбинаціи фактовъ неожиданныя и прелестныя. Она ‘аедъ’, если можно такъ выразиться, и сочинительница сказокъ. Она до конца осталась той двочкой, что на, баркахъ Берри выдумывала чудесныя исторія въ усладу маленькихъ пастуховъ… Я увренъ, что странныя и загадочныя приключенія ‘Снжнаго человка, Консюело и Фламерандъ’ и теперь еще привели бы меня въ восторгъ. И что за роскошная фантазія, что за свободно-поэтическое видніе въ ‘франтахъ Боа до ре’, въ ‘Замк де Дезертъ’ (Chteau des Dsertes) или ‘Теверино’!
Что касается персонажей, я знаю, что встрчаются въ ея первыхъ романахъ слишкомъ много Рене въ юбкахъ, внуковъ Сенъ-Пре, работниковъ поэтовъ и философовъ, знатныхъ барынь, влюбленнымъ въ мужиковъ — и что весь этотъ людъ здорово декламируетъ. Но во первыхъ вс они декламируютъ естественно, какъ дышешь. Затмъ съ теченіемъ времени персонажи ея становятся все милй. Такъ какъ они уже далеко не современны намъ, ихъ фальшъ для насъ не особенная помха: мы видимъ въ нихъ не боле какъ свидтелей романтичности эпохи, и въ конц концовъ любимъ ихъ, потому что, они нравились нашимъ отцамъ.
Что до другой, т. е. до романтичности идей…— Ну, чтожъ! и она меня не смущаетъ. Великолпный и туманный мистицизмъ Спиридіона или нсколько безпорядочный соціализмъ Консюэло, ‘Грха г. Антуанъ или Мельника д’Обиго’, вра въ прогрессъ, гуманитарность…— Все это нравится въ этой чудной женщин съ аркадійскимъ воображеніемъ, ибо у ней, опять. таки все исходитъ отъ сердца и изливается широкой струей. Ея философскій и идеалистскій романтизмъ, и тотъ, если вникнуть въ него, есть одна изъ формъ ея доброты.
Врить въ такой степени въ будущее царство правды, значитъ быть добрымъ къ міру, значитъ прощать дйствительности ея настоящее великое смшеніе.
Если же эта романтичность утратила временно свое значеніе, такъ потому, что мы великіе негодяи. Мечта была не по вкусу намъ, не потому что она давала намъ больне чувствовать дйствительность: она приводила насъ въ отчаяніе какъ мечта. Она была какъ бы извращеніемъ нашихъ умовъ. Представленіе міра плохимъ услаждало насъ вслдствіе странной болзненной гордости: мы предпочитали міръ дурнымъ, чтобы казаться сильными, видя и высказывая это. Въ наше упорство изображать зло входилъ отказъ отъ лучшаго, злое чувство, походившее какъ будто отъ дьявола. Мы не хотли уже украшать жизнь мечтой и надеждой, до того мы гордились находя ее подлой и до того этотъ удобный пессимизмъ служилъ намъ отпущеніемъ всего въ нашихъ собственныхъ глазахъ.
Вернемся-же къ стран утопій Жоржъ-Занда. Она отразила въ своихъ книгахъ вс химеры своего времени, и такъ какъ она была женщиной, то и прибавила къ своей мечт мечты всхъ людей, которыхъ она любила. Это часть ея творчества, казавшаяся мн несостоятельной, нын привлекаетъ меня наравн съ остальнымъ. Міръ живетъ всецло только мечтой.
Въ чемъ упрекаютъ еще Жоржъ Зандъ? Фарисеи говорили, будто первые ея романы были причиной погибели многихъ женщинъ, и — отмнная комедія — романисты-натуралисты повторяли слова фарисеевъ. Г. Золя тяжеловсно показываетъ намъ въ Домашнемъ очаг женщину изъ мелкой буржуазіи, павшую вслдъ за чтеніемъ Андре. Увы! т, кто могъ пасть, прочитавши Андре или Индіану, были уже зрлы для паденія, и быть можетъ безъ нихъ пали-бы и грубе и ниже. Если Жоржъ Зандъ какъ бы признавала въ первыхъ своихъ романахъ абсолютное право страсти, такъ только той, ‘что сильне смерти’ и которая заставляетъ желать или презирать себя. Возможно, чтобы романы ея, понятно, входили отчасти какъ причины въ ошибки г-жи Бовари, но тогда благодаря имъ же въ ней уцлло достаточно благородства, чтобъ искать убжища въ смерти. Безъ нихъ въ Эмм не хватило бы порядочности, чтобъ желать бжать съ Родольфомъ, и она бы не отказалась отъ денегъ Таванга. Наши неврозныя получили бы большую пользу отъ прочтенія Жака или Лиліи.
Если же романтичность Жоржъ-Зондъ вамъ все еще не но вкусу, то вы найдете въ ея произведеніяхъ достаточно правды, гораздо боле, чмъ говорятъ. Правды отборной, какова всегда правда, выраженная произведеніемъ искусства. Только выборъ здсь въ обратномъ смысл съ тмъ, что господствуетъ за послдніе двадцать лтъ.
Не говорю о ея прелестныхъ двушкахъ, не стану также напоминать, что ею сдланы тончайшіе и наисильнйшіе анализы характеровъ артистовъ и актеровъ (Горацій, Красавейъ-Лоренсъ и т. д.). Но не слдовало бы забывать, что Жоржъ Зандъ созданъ сельскій романъ. Первая, если не ошибаюсь, уразумла она и полюбила крестьянина, того, который существуетъ вдали отъ Парижа, въ провинціяхъ, сохранившихъ свою самобытность нравовъ. Первая почувствовала она все величіе и поэзію его простоты, терпливости, общенія съ землей, она вкусила архаизмы, медленности, образы и сочность почвы ея образной рчи, она была поражена глубиной и спокойной устойчивостью ея чувства и страстей, она выставила его влюбленнымъ въ почву, жаднымъ на трудъ и наживу, осторожнымъ, недоврчивымъ, но съ здоровымъ смысломъ, весьма преданнымъ правды и доступнымъ чудесному…
Мы обязаны, кром того, Жоржъ Зандъ чуть-ли не обновленіемъ (въ силу ея искренности) чувства природы. Она лучше знакома съ ней, стоитъ къ ней ближе кого-либо изъ пейзажистовъ, ея предшественниковъ. Она, дйствительно, живетъ жизнью земля, вовсе безъ труда. Она самый натуральный, наимене старательный и наимене совщательный изъ пейзажистовъ. Въ то время какъ другіе въ большинств случаевъ взираютъ на природу сверху и устраиваютъ ее или вкладываютъ въ нее свои собственныя чувства, она отдается прелести вещей и всецло проникается ими. Везъ сомннія она научила насъ любить ее съ боле нжнымъ отдаленіемъ, эту природу, благодатную и божественную, что песетъ своимъ при верженцамъ умиротвореніе, ясность и доброту.
Доброта одно изъ словъ, къ которымъ постоянно возвращаешься, когда дло идетъ о ней. Другое слово, совсмъ близкое — плодовитость и благодатное обиліе. Она изливала свои разсказы правильнымъ потокомъ, какъ неизсякающій источникъ,— но почти безъ плана, ни намренія, не лучше зная, куда придетъ, чмъ широкій фонтанъ дремучихъ лсовъ. Самый слогъ ея, широкій, свободный, свжій и полный, не заявляетъ себя ни тонкостью, ни выдающимся блескомъ, по качествами, которыя тоже, какъ будто, исходятъ изъ доброты и сродни ей…
Жоржъ Зандъ была вполн развита для воспринятія, въ нкоторой смси, самыхъ великодушныхъ идей. Она была грудью-кормилицей, питающей людей поэзіей и чудными сказками. Она Изида современнаго романа, ‘щедрая богиня’ о многихъ сосцахъ, постоянно истекающихъ млекомъ. Сладко освжаться въ этомъ млечномъ поток!