‘Любезные слушатели!
‘Отечественныя Записки’, No 3, 1847
Жизнь и Сочинения Ивана Андреевича Крылова. Соч. академика Михаила Лобанова, Майков Валериан Николаевич, Год: 1847
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Жизнь и Сочиненія Ивана Андреевича Крылова. Соч. академика Михаила Лобанова. Санктпетербургъ. 1847. Въ тип. К. Жернакова. Въ 8-ю д. л. 84 стр.
Эта брошюрка появилась въ одно время съ статьею того же содержанія, написанною г. Плетневымъ и помщенною въ ‘Собраніи Сочиненій Крылова’, изданномъ г. Юнгмейстеромъ. Сравнивъ об статьи, нельзя недойдти до заключеній, крайне-невыгодныхъ для критико-біографическаго произведенія академика Лобанова. Трудъ покойнаго переводчика французскихъ классическихъ трагедій заключаетъ въ себ довольно безсвязный сборъ небольшаго количества фактовъ, изъ которыхъ весьма-немногіе даютъ какое-нибудь понятіе о личности великаго баснописца: большая часть изъ нихъ изображаютъ свойства второстепенныя, мало-интересующія при изученіи такого человка, какъ Крыловъ, и даже боле достойныя названія привычекъ, чмъ характеристическихъ чертъ. Самые анекдоты, разсказанные г. Лобановымъ, почти вс уже извстны, или по-крайней-мр въ иной форм подтверждаютъ то, что давно уже знаетъ всякій изъ тысячи другихъ анекдотовъ. Кто не знаетъ, что Крыловъ былъ лнивъ и любилъ покушать? Да спрашивается: много ли это намъ его объясняетъ и отбить ли наполнять его біографію разсказами о такихъ вещахъ? Право, читая сочиненіе покойнаго академика, можно подумать, что слушаешь біографію пустйшаго человка, разсказываемую добренькимъ его пріятелемъ. Случайно въ этомъ разсказ попадутся кое какія интересныя подробности, но чтобъ услышать ихъ надо выслушать много ненужнаго. Въ стать г. Лобанова нашли мы всего-на-все два истинно-занимательные анекдота, которые и передадимъ дале.
Сочиненіе г. Плетнева діаметрально-противоположно стать академика Лобанова: прочитавъ его, вы можете составить себ самое ясное и живое понятіе о характер великаго поэта и отдать себ полный отчетъ во вліяніи вншнихъ обстоятельствъ на его развитіе. Есть, пожалуй, и въ этой біографіи подробности маловажныя, если разсказать ихъ отрывочно, не связавъ ничмъ съ главными пунктами картины, какъ это и сдлалъ г. Лобановъ, но въ стать г. Плетнева эти подробности имютъ смыслъ и жизнь, потому-что получаютъ свтъ отъ существенныхъ частей жизнеописанія. Сверхъ-того, не мало интереса сообщаетъ этой стать то, что въ ней обращено вниманіе и на историческое развитіе общества, окружавшаго поэта, между-тмъ, какъ въ біографіи г. Лобанова нтъ и тни этого пріема.
Наконецъ, огромная разница — въ самой оцнк произведеній Крылова. Г. Плетневъ выразилъ свое сужденіе прямо и рзко, обративъ особенное вниманіе на т произведенія, которыя до-сихъ-поръ оставались безъ оцнки. Напротивъ того, г. Лобановъ говоритъ съ увренностью только о басняхъ, т. е. о тхъ произведеніяхъ Крылова, которыхъ высокое достоинство признано цлой Россіей и отчасти Европой, между-тмъ, какъ обо всемъ, что писано Крыловымъ до 1806 года, выражается уклончиво, двусмысленно, робко, пересыпая свои отзывы общими мстами или ограничиваясь изложеніемъ ихъ содержанія. Стоитъ только сравнить отзывы обоихъ критиковъ о прозаическихъ сочиненіяхъ разбираемаго ими автора, чтобъ убдиться въ справедливости этихъ словъ. Вотъ что говоритъ объ нихъ г. Лобановъ:
‘Съ 1790 по 1801 годъ онъ находился въ отставк. Въ это время, т. е., съ 22 ?о 32 годъ своей жизни, онъ занимался словесностью: участвовалъ въ изданіи журналовъ: 1) Почта Духовъ, которую издавалъ вмст съ капитаномъ Рахмановымъ въ 1789 году, 2) Зритель, котораго былъ редакторомъ, вмст съ Клушинымъ и другими товарищами, въ 1792 году, 3) С. Петербургскій Меркурій, въ 1793 году. Въ этомъ журнал напечатаны нкоторыя изъ его тогдашнихъ стихотвореній: оды, псни и посланія. Прозаическія сочиненія его молодости, вс журнальныя статьи и между ними, дв похвальныя рчи, первая: какъ убивать время, вторая: Ермалофиду, и повсть Каибъ — отличаются остроуміемъ и колкостію. Во всхъ этихъ сочиненіяхъ и статьяхъ сатирическій умъ Крылова осмиваетъ пороки. Въ введеніи къ Зрителю сказано, что этотъ журналъ издается съ тою цлью, чтобъ порокъ, представляемый во всей гнусности, вселялъ отвращеніе, а добродтель, изображаемая во всей красот, плняла собою читателя. Патріотизмъ Крылова, вполн развившійся въ послднихъ его комедіяхъ, уже и на 24 году его жизни везд ршительно выказывался, и русская душа его, неколебимая въ своихъ правилахъ и думахъ, не измнившаяся въ теченіе почти 77 — лтней жизни ни отъ какихъ постороннихъ вліяній и прививокъ иноземныхъ, везд и всегда искала пользы своему отечеству, и нтъ сомннія, что перо его не мало содйствовало къ смягченію и укрощенію нравовъ’. (Стр. 3—4).
Вотъ все, что ршился сказать г. Лобановъ о превосходныхъ журнальныхъ статьяхъ Крылова. Хороши ли он, плохи ли — это, какъ видите, осталось загадкой для читателя. Кажется, покойный академикъ больше всего старался о томъ, чтобъ не произнести никакого приговора о предмет, нетронутомъ другими.Этимъ онъ живо напомнилъ намъ нашу старую дотелеграфскую критику, въ которой главной задачей считалось — не сказать ничего ршительнаго ни pro ни contra разбираемаго автора, а между-тмъ все-таки поговорить и о достоинствахъ и о недостаткахъ его. Разборъ сочиненій Крылова, написанный г. Плетневымъ, совершенно чуждъ этой старинной манеры. Вотъ небольшой отрывокъ изъ отзыва его о журнальныхъ статьяхъ, помщенныхъ Крыловымъ въ журнал его ‘Почта Духовъ’:
‘Нельзя читать безъ удивленія писемъ этихъ, когда сравнишь съ ними сочиненія прочихъ писателей нашихъ въ проз, относящіяся къ одному съ ними времени, и когда подумаешь, что ихъ писалъ двадцатилтій молодой человкъ, выросшій въ провинціи, не получившій ни воспитанія, ни даже обыкновенныхъ школьныхъ знаній. Разнообразіе предметовъ, до которыхъ онъ касается, выборъ точекъ зрнія, гд становится какъ живописецъ, изумительная смлость, съ какою онъ преслдуетъ бичемъ своимъ самыя раздражительныя сословія, и въ то же время характеристическая, никогда не покидавшая его иронія, рзкая, глубокая, умная и врная — все и теперь еще, по истеченіи слишкомъ полустолтія, несомннно свидтельствуетъ, что передъ вами группы, постановка, краски и выразительность геніальнаго сатирика. Крыловъ этимъ однимъ опытомъ юмористической прозы своей доказалъ, что навсегда ограничившись въ послдствіи баснями, онъ опрометчиво сошелъ съ поприща счастливйшихъ нравоописателей. Тутъ онъ и языкомъ Русскимъ далеко опередилъ современниковъ. Въ его стихотвореніяхъ, относящихся къ этому періоду жизни его, вы чувствуете, какъ рабски подчинялся онъ образцамъ, заимствуя изъ нихъ извстныя выраженія, изысканность украшеній, обороты и неестественный тонъ. Но въ проз ни отъ кого независимъ онъ. Кром легкаго, правильнаго и сильного языка, изумляютъ читателя новыя мысли, безъ малйшей натяжки связываемыя съ шутками въ разговорахъ’, (стр. XXII-XXIII).
Этихъ выписокъ довольно, чтобъ дать понятіе объ относительномъ достоинств обихъ статей. Скажемъ коротко: статья г. Лобанова не даетъ почти никакого понятія ни о личности Крылова, ни о достоинств его сочиненій, между-тмъ, какъ статья г. Плетнева воспроизводитъ передъ глазами читателей всю исторію этого необыкновеннаго человка и заключаетъ въ себ удовлетворительный разборъ его произведеній. По-крайней-мр, что касается до насъ, то статья г. Плетнева помогла намъ понять характеръ Крылова, какъ человка, и разгадать то, что до-сихъ-поръ казалось намъ въ немъ страннымъ и загадочнымъ. Но результаты нашего изученія такъ близки къ результатамъ самого біографа, выраженнымъ имъ въ начал его сочиненія, что мы предпочитаемъ привести здсь собственныя слова его:
‘Въ лиц Ивана Андреевича Крылова мы видли въ полномъ смысл Русскаго человка, со всми хорошими качествами и со всми слабостями, исключительно памъ свойственными. Геній его, какъ баснописца, признанный не только въ Россіи, по и во всей Европ, не защитилъ его отъ обыкновенныхъ нашихъ неровностей въ жизни, посреди которыхъ Русскіе иногда способны всхъ удивлять проницательностію и врностію ума своего, а иногда предаются непростительному хладнокровію въ длахъ своихъ. Судьба не благопріятствовала Крылову въ дтств и лишила его тхъ пособій къ постепеннымъ успхамъ въ литератур и обществ, которыми другихъ надляютъ рожденіе, воспитаніе и образованіе. Но онъ, какъ бы на перекоръ счастію, въ послдствіи времени пріобрлъ все, что необходимо писателю и гражданину. Онъ даже усплъ развить въ себ нсколько талантовъ, составляющихъ роскошь и для счастливо рожденнаго молодаго человка. Побдивши первыя препятствія къ благополучію и удовольствіямъ жизни, онъ на время ослабилъ дятельность свою въ расширеніи знаній и съ непонятнымъ равнодушіемъ провелъ нсколько лтъ почти безъ дла. Наконецъ снова и почти безсознательно принялся Крыловъ за тотъ родъ поэзіи, которому нын обязанъ безсмертіемъ своимъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И вотъ Крыловъ доститулъ тогда истинной славы, всеобщаго уваженія, самой чистой къ нему привязанности тхъ, которые были къ нему близки и вполн оцнили даръ его. Счастіе вознаградило его за вс лишенія молодости. Онъ былъ обезпеченъ на всю жизнь. Казалось, передъ любознательнымъ, топкимъ и свтлымъ умомъ его открылись вс пути къ безконечной дятельности литератора. Но онъ и своею поэзіею занимался только какъ забавою, которая скоро должна была наскучить ему. Безграничное искуство не влекло его къ себ. Дятельность современниковъ не возбуждала его участія. Онъ чувствовалъ выгоды и безопасность положенія своего, и не оказалъ ли одно то покушенія разширить тсную раму своихъ умственныхъ трудовъ. Такъ одинъ успхъ и счастіе усыпили въ немъ вс силы духа! Въ своемъ праздномъ благоразуміи, въ своей безжизненной мудрости онъ похоронилъ, можетъ быть, нсколькихъ Крыловыхъ, для которыхъ въ Россіи много еще праздныхъ мстъ. Странное явленіе: съ одной стороны геній, по слдамъ котораго уже итти почти не куда, съ другой — недвижный умъ, шагу не переступающій за свой порогъ.’ (Стр. I—III).
Въ-самомъ-дл, въ начал своего поприща, Крыловъ киплъ жаждой дятельности, трудился съ жаромъ и не стснялся ничмъ для выраженія своихъ мыслей. Двадцати лтъ онъ сдлался журналистомъ и переходилъ отъ одного изданія къ другому видимо съ цлью усовершенствовать дло. Съ каждымъ разомъ расширялъ онъ программу. Что же касается до направленія статей, которыя писалъ онъ для своихъ журналовъ, объ этомъ можно заключить изъ нсколькихъ отрывковъ, которые мы здсь приведемъ. Вотъ, на-примръ, отрывокъ изъ письма судьи къ сыну, попавшійся намъ наудачу въ ‘Почт Духовъ’:
‘Ты пишешь, что теб несносна приказная служба и просишь дозволенія ее оставить.— Съ чего ты это забралъ себ въ голову, другъ мой? Да знаешь ли ты, что твой ддъ нажилъ въ этой служб боле сорока тысячъ рублей, твой отецъ пріобрлъ большой каменный домъ, въ четыре этажа, да и ты, мой свтъ, докол не наживешь хотя посредственной деревнишки, дотол я тебя изъ этой службы не выпущу, или не будь надъ тобою мое благословеніе, а ты знаешь, что этимъ шутить дурно.
‘Низко ходить на поклонъ къ своему судь!— Вотъ какой вздоръ! Да я, братъ, и выросъ въ прихожей у своихъ командировъ, за то нын и у себя въ прихожей людей выращиваю. Учтивость, другъ мой, шеи не вывихнетъ, а гордымъ и Богъ противится. Будто велика бда въ праздникъ сходить къ судь на поклонъ! Вдь нечего же длать. Къ обдни, скажешь ты мн.— Къ обдни, другъ мой, успешь и отъ начальника, а если и нкогда будетъ, то Богъ по взъищетъ. Онъ до насъ милостивъ и не прогнвается, если иногда и прогуляешь обдню, а совтникъ станетъ сердиться, если не придешь къ нему въ праздникъ поутру, и можетъ за это отомстить. Богъ, по великой своей благости, конечно проститъ, когда покаешься, а бояре вдь и покаянія не принимаютъ.’ (Стр. 130.)
А вотъ начало ‘Похвальной рчи въ память моему ддушк’, которая помщена во второмъ журнал Крылова ‘Зрител’, и которая, по нашему мннію, есть образцовое произведеніе въ своемъ род:
‘Сегодня минулъ ровно годъ, какъ собаки всего свта лишились лучшаго своего друга, а здшній округъ разумнйшаго помщика: годъ тому назадъ въ этотъ точно день, съ неустрашимостію гонясь за зайцемъ, свернулся онъ въ ровъ и раздлилъ смертную чашу съ гндою своею лошадью прямо по-братски. Судьба, уважая взаимную ихъ привязанность, но хотла, чтобъ изъ нихъ одинъ пережилъ другаго, а міръ между тмъ потерялъ лучшаго дворянина и знатнйшую лошадь. О комъ изъ нихъ боле должно намъ сожалть? Кого боле восхвалять? Оба они не, уступали другъ другу въ достоинствахъ, оба были равно полезны обществу, оба вели равную жизнь и, наконецъ, оба умерли одинакою, славною смертью.
‘Со всмъ тмъ дружество мое къ покойному склоняетъ меня на его сторону и обязываетъ прославить память его, потому-что, хоть многіе говорятъ, что сердце его было, такъ сказать, стойломъ его гндой лошади, но я могу похвалиться, что посл нее, покойникъ любилъ меня боле всего на свт, и если бы и не былъ онъ мн другомъ, то одни достоинства его не заслуживаютъ ли похвалы, и не должно ли возвеличить память его, какъ память дворянина, который служилъ примромъ нашему окольному дворянству.
‘Не думайте, любезные слушатели, чтобъ я выставлялъ его примромъ въ одной охот, нтъ, это было одно изъ послднихъ его дарованій, но онъ, кром этого дарованія, имлъ тысячу другихъ, приличныхъ и необходимыхъ нашему брату, дворянину: онъ показалъ намъ, какъ должно проживать въ недлю благородному человку то, что дв тысячи подвластныхъ ему простолюдиновъ выработаютъ въ годъ, онъ сильные подавалъ примры, какъ эти дв тысячи человкъ можно пересчь въ годъ раза два, три, съ пользою, онъ имлъ дарованіе обдать въ своихъ деревняхъ пышно и роскошно, когда казалось, что въ нихъ наблюдался величайшій постъ, и такимъ искусствомъ длалъ гостямъ своимъ пріятныя нечаянности. Такъ, государи мои! часто бывало, когда прідемъ мы къ нему въ деревню обдать, то, видя всхъ крестьянъ его блдныхъ, умирающихъ съ голоду, страшимся сами умереть за его столомъ голодною смертью, глядя на каждаго изъ нихъ, мы заключали, что на сто верстъ вокругъ его деревень нтъ ни корки хлба, ни чахотной курицы, — но какое пріятное удивленіе! садясь за столъ находили мы богатство, которое, казалось, тамъ было неизвстно, и изобиліе, котораго тни не было въ его владніяхъ. Искуснйшіе изъ насъ не постигали, что еще могъ онъ содрать съ своихъ крестьянъ, и мы принуждены были думать, что онъ великолпные свои пиры созидалъ изъ ничего. Но я замчаю, что восторгъ мой отвлекаетъ меня отъ порядка, который я себ назначилъ. Обратимся къ началу жизни нашего героя: этимъ средствомъ мы не потеряемъ ни одной черты изъ его похвальныхъ длъ, которымъ многіе изъ васъ, любезные слушатели, подражаютъ съ великимъ успхомъ. Начнемъ его происхожденіемъ.
‘Сколько ни бредятъ философы, что, по родословной всего свта, мы братья, и сколько ни твердятъ, что мы дти одного Адама, по благородный человкъ долженъ стыдиться такой философіи, и если уже необходимо надобно, чтобъ наши слуги происходили отъ Адама, то мы лучше согласимся признать нашимъ праотцемъ осла, нежели быть равнаго съ ними происхожденія. Ничто такъ человка не возвышаетъ, какъ благородное происхожденіе: это первое его достоинство. Пусть кричатъ ученые, что вельможа и нищій имютъ подобное тло, душу, страсти, слабости и добродтели, если это правда, то тутъ не вина благородныхъ, но вина природы, что она производитъ ихъ на свтъ такъ же, какъ и подлйшихъ простолюдиновъ, и что никакими выгодами не отличаетъ нашего брата, дворянина: это знакъ ея лности и нераченія. Такъ, государи мои! И если бы эта природа была существо, то ей очень было бы стыдно, что тогда, какъ самому послднему червяку удляетъ она выгоды, свойственныя его состоянію, когда самое мелкое наскомое получаетъ отъ нея свой цвтъ и свои способности, когда, смотря на всхъ животныхъ, кажется намъ, что она неисчерпаема въ разновидности и въ изобртеніи,— тогда, къ стыду ея и къ сожалнію нашему, не выдумала она ничего, чмъ бы отличался нашъ братъ, дворянинъ, отъ мужика, и не прибавила намъ ни одного пальца, въ знакъ нашего преимущества передъ крестьяниномъ. Не уже ли же она боле печется о бабочкахъ, нежели о дворянахъ? И мы должны прившивать шпагу, съ которою бы, кажется, надлежало намъ родиться. Но какъ бы то ни было, мы нашли средство поправлять недостатки природы и избавились отъ опасности быть признанными за животныхъ одного рода съ крестьянами.
‘Имть предка разумнаго, добродтельнаго и принесшаго пользу отечеству — вотъ что длаетъ дворянина, вотъ что отличаетъ, его отъ черни и отъ простаго народа, котораго предки не были ни разумны, ни добродтельны и не приносили пользы отечеству. Чмъ древне и дале отъ насъ такой предокъ, тмъ блистательне наше благородство, а этимъ-то и отличается герои, которому я дерзаю сплетать достойныя похвалы, ибо боле трехъ сотъ лтъ прошло, какъ въ род его появился добродтельный и разумный человкъ, который надлалъ такъ много прекрасныхъ длъ, что въ поколніи его не были уже боле нужны такія явленія, и оно до теперешняго времени прибавлялось безъ умныхъ и безъ добродтельныхъ людей не теряя ни мало своего достоинства.’ (Стр. 263—268.)
Чего бы, кажется, можно было ожидать отъ двадцати-четырех-лтняго молодаго человка, которому принадлежатъ эти страницы? Алкидова сила дышетъ въ каждой строчк приведеннаго нами отрывка, а почти таковы и вс журнальныя статьи его… Но не достигнувъ еще и тридцати-лтняго возраста, нашъ Алкидъ совершенно измняется. Добившись извстности, онъ бросился въ омутъ свтскихъ развлеченій, тратилъ время и нравственныя силы свои за карточными столами, по протекціи вступилъ, наконецъ, въ службу, потомъ долго жилъ въ деревн одного вельможи въ двойномъ характер — любезнаго компаніона и учителя княжескихъ дтей. Такъ прошло одиннадцать лтъ! И во весь этотъ періодъ времени не писалъ онъ ничего, кром нсколькихъ стихотвореній да карикатурной комедіи ‘Трумфъ’, о происхожденіи которой простодупр ный біографъ его, г. Лобановъ, разсказываетъ слдующимъ образомъ:
‘Въ 1798 году, Крыловъ находился въ помсть князя Сергія Федоровича Голицына, бывшаго въ-послдствіи Рижскимъ военнымъ генералъ-губернаторомъ. По приглашенію хозяина, чтобъ молодые люди, находившіеся тогда въ его дом, выдумывали какія-нибудь забавы и веселились, Крыловъ, будучи въ самомъ юмористическомъ расположеніи духа, написалъ Трумфа. При чтеніе его, говорилъ онъ, вс помирали со смху’ (стр. 24).
Наконецъ, въ 1800 году, наскучивъ пошлою жизнью, Крыловъ похалъ изъ симбирской деревни князя Голицына въ Петербургъ. Проздомъ провелъ онъ нсколько времени въ Москв, гд жили въ то время Карамзинъ, Дмитріевъ и Жуковскій. Онъ познакомился съ ними и особенно сблизился съ Дмитріевымъ. ‘Желая, говоритъ г. Плетневъ, войдти съ нимъ въ такія сношенія, которыя бы касались предмета, для нихъ обоихъ равно занимательнаго, Крыловъ въ свободное время перевелъ изъ Лафонтена дв басни: Дубъ и Трость и Разборчивую Невсту. Дмитріевъ, прочитавъ ихъ, нашелъ переводъ Крылова очень счастливымъ и достойнымъ прелестнаго подлинника. Тогда онъ началъ уговаривать будущаго соперника своего не покидать этого рода поэзіи, который, по его мннію, боле другихъ удался ‘ему и можетъ со временемъ составить его славу. Крыловъ послдовалъ совту законнаго судьи въ этомъ дл и въ Москв же перевелъ еще изъ Лафонтена: Старикъ и трое молодыхъ’. (Стр. XLII).
По возвращеніи въ Петербургъ, Крыловъ на нкоторое время проснулся отъ своей дремоты: въ 1807 году онъ поставилъ на театръ дв комедіи: ‘Модная Лавка’ и ‘Урокъ Дочкамъ’, а въ 1808 году вышло первое изданіе его басень. Но успхъ этихъ произведеній снова усыпилъ его проснувшуюся дятельность. Въ 1811 году онъ избранъ былъ въ дйствительные члены ‘Бесды Любителей Русскаго Слова’… Но можетъ-быть не всякому извстно, что такое эта ‘Бесда’. Надо справиться въ стать г. Плетнева.
‘Въ 1810 году, въ дом пвца Фелицы, устроилась Бесда Любителей Русскаго слова. Вс извстные въ Санктпетербург литтераторы, вс любители и покровители наукъ приняли участіе въ этомъ патріотическомъ дд. Бесда образована была на подобіе какого нибудь судилища. Она раздлялась на четыре разряда. Въ каждомъ изъ нихъ находился предсдатель, дйствительные члены и сотрудники. Сверхъ того было четыре попечителя и неопредленное число почетныхъ членовъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Ежемсячно издавалась особая книжка, въ которой печатано было все, прочитанное и одобренное въ Бесд’ (стр. LIJ.
Въ конц того же (1811) года, Крыловъ избранъ былъ членомъ Россійской Академіи, а въ 1812 году поступилъ на службу въ Императорскую Публичную Библіотеку. ‘Съ этой эпохи’ (говоритъ г. Плетневъ) ‘начинается для нашего поэта новая жизнь, тихая, беззаботная, однообразная, по’ чти неподвижная. До 1841 года, не перемнилъ онъ ни службы, ни литературныхъ занятій, ни даже квартиры’ (стр. LIII). ‘Кром выходовъ къ должности, очень легкой и неголоволомкой, кром выздовъ къ обду въ Англійскій Клубъ (гд онъ посл игралъ нкоторое время по привычк въ карты, а подъ конецъ только дремалъ) и на вечеръ иногда къ Оленинымъ, Крыловъ ничего не полюбилъ какъ человкъ общественный и образованный, какъ писатель геніальный. Онъ продолжалъ отъ скуки сочинять иногда новыя басни, а больше читалъ ‘самые глупые романы, особливо старинные, читалъ не для пріобртенія новыхъ идей, а чтобъ убить только время’ (стр. LVI).
Впрочемъ, лность, неряшество и аппетитъ великаго баснописца такъ извстны, что о нихъ нечего распространяться. Лучше приведемъ въ-заключеніе нсколько разсказовъ, изображающихъ другія черты характера, которыхъ образованіе совершенно объясняется предъидущимъ. На этотъ разъ, мы воспользуемся статьею академика Лобанова.
Стр. 37. ‘Онъ все хвалилъ изъ учтивости, но въ глубин души своей немного одобрялъ. Нкто изъ писателей напечаталъ въ предисловіи къ плохому и везд отверженному своему сочиненію похвалы, слышанныя имъ отъ Ив. Ан.— Вотъ вамъ конфетка за неосторожныя ваши похвалы, — сказалъ ему H. И. Гндичъ, но Ив. Ан., забывши этотъ урокъ, продолжалъ слдовать постоянной своей систем.
Стр. 38. ‘…физическая-ли тяжесть (?), крпость-ли нервовъ (?), любовь-ли къ покою (?), лнь и безпечность (?), или чуждость семейныхъ связей (?) была тому причиною, что его не такъ то легко было подвинуть на одолженіе или на помощь ближнему. Онъ всячески отклонялся отъ соучастія въ судьб того или другаго, всмъ желалъ счастія и добра, но въ немъ не было горячихъ порывовъ, чтобъ доставить ихъ своему ближнему.
Стр. 63. ‘На одномъ литературномъ обд, на который былъ званъ Иванъ Андреевичъ, и который начался залпомъ эпиграммъ нкоторыхъ людей противъ нкоторыхъ лицъ, Иванъ Андреевичъ не кончивши супу, исчезъ. Я взглянулъ — мсто его пусто! обращаюсь глазами къ хозяину дома — и его мсто пусто. Спрашиваю хозяйку, она отвчаетъ: ‘Ему сдлалось дурно, онъ вышелъ вонъ. ‘— Пришедшій между-тмъ хозяинъ повторилъ то же самое, прибавивъ, что Иванъ Андреевичъ, посидвши на крыльц, сказалъ: Нтъ, что-то не здоровится, я ужъ лучше побреду домой, и ушелъ. Рзкія выходки прекратились, обдъ продолжался мирно, и вечеръ прошелъ пріятно.
‘Я тотчасъ понялъ моего сосда, и на другой день зашелъ къ нему. Вчера вамъ сдлалось дурно, Иванъ Андреевичъ? Да, отвчалъ онъ: такъ что-то стошнилось. И! полноте, Иванъ Андреевичъ, я разгадалъ вашу тошноту’. Вамъ опротивли неприличные разговоры за столомъ, во, вдь кто-жъ васъ не знаетъ: къ чистому не пристанетъ нечистое.— Нтъ, сказалъ Иванъ Андреевичъ: все таки лучше быть подальше отъ зла! Вдь могутъ подумать: онъ тамъ былъ, стало быть длитъ ихъ образъ мыслей.
Стр. 67. ‘Гндичъ, переводчикъ Илліады, ближайшій сосдъ, сослуживецъ, вседневный собесдникъ и добрый товарищъ его, человкъ высокой души и свтлаго ума, удрученный болзнію, оставляя службу и оканчивая литературное свое поприще, удостоился получить 6000 р. пенсіи отъ Государя Императора. Вдругъ Крыловъ пересталъ къ нему ходить, встрчаясь въ обществахъ не говорилъ съ нимъ. Изумленный Гндичъ, да и вс, видвшіе эту внезапную въ Крылов перемну, не постигали, что это значило. Такъ прошло около двухъ недль. Наконецъ, образумившись, Крыловъ приходитъ къ нему съ повинною головою: Николай Ивановичъ, прости меня, — Въ чемъ, Иванъ Андреевичъ? Я вижу вашу холодность и не постигаю тому причину.— Такъ пожалй же обо мн, почтенный другъ: я позавидовалъ твоей пенсіи, и позавидовалъ твоему счастію, котораго ты совершенно достоинъ. Въ мою душу ворвалось такое чувство, которымъ я самъ гнушаюсь.’
Кто бы, кажется, могъ ожидать всего этого отъ издателя ‘Почты Духовъ’ и ‘Зрителя’? Однакожь, прочитавъ его біографію, разгадываешь вс эти печальные факты.