Жизнь Б. де Спинозы, Колерус Иоганн, Год: 1704 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 48 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Жизнь Б. де Спинозы,
описанная Иоганном Колерусом, пастором
лютеранской церкви в Гааге, на основании
некоторых данных, почерпнутых из сочинений этого
знаменитого философа и из показаний многих лиц,
вполне достойных доверия и близко знавших его

*

Подлинный текст отлучения, сообщенный в 1862 г. Ван-Флотеном

Бенедикт Спиноза: pro et contra

СПб.: РХГА, 2012.— (Русский Путь).

ЖИЗНЬ Б. ДЕ СПИНОЗЫ,
описанная Иоганном Колерусом, пастором лютеранской церкви в Гааге, на основании некоторых данных, почерпнутых из сочинений этого знаменитого философа и из показаний многих лиц, вполне достойных доверия и близко знавших его

Спиноза — Философ, имя которого гремит по свету, — был по происхождению Евреем. Родители его дали ему вскоре после его рождения имя Барух. Но впоследствии, порвав связь с Иудейством, он переменил и свое имя и стал подписываться в своих Сочинениях {Переводя Колеруса, сохраняем его характерное написание через большие буквы целого разряда слов, почему-либо импонирующих автору.} и письмах Бенедиктом. Он родился в Амстердаме 24-го Ноября 1632 года {Это показание Колеруса можно считать спорным. В письме к Альберту Бургу (см. письмо LXXIV) Спиноза говорит: ‘Я сам знал… некоего Иуду, прозванного Верным, который, стоя среди пламени, когда все уже считали его мертвым, вдруг запел гимн: ‘Тебе, Господи, предаю душу’… Это относится к определенному историческому факту: 25 июля 1644 года некто Лопе де Веро-и-Аларкон, родившийся от христианских родителей в Вальядолиде, был возведен на костер за то, что он бесстрашно исповедовал еврейскую религию и сам себя называл ‘Иуда верующий’. ‘Если обратить внимание, говорит проф. Гретц, на слова ‘ipse novi (я сам знавал) quendam Iudam fidum (некоего верующего Иуду)’ в изложении Спинозы, — а это необходимо сделать по отношению к такому математически точному писателю, — то из этого следовало бы вывести заключение, что он лично присутствовал при Вальядолидском аутодафе, что он сам видел и слышал, как этот верующий Иуда или Лопе де Веро-и-Аларкон произнес среди пламени вышеупомянутые слова. Следовательно, он в означенном году, когда ему было 14 лет от роду, был еще в Испании. Поэтому Колеруса нельзя считать достоверным свидетелем для определения родины Спинозы’ (История евреев. 1618-1760. С. 404-405).}. То, что о нем обыкновенно рассказывают и что высказывалось даже печатно — будто он был беден и низкого происхождения, — совершенно неверно: родители его, Португальские Евреи, честные, зажиточные люди, занимались торговлей в Амстердаме, где они проживали в довольно хорошем доме в Бургвале, подле старой Португальской Синагоги. Впрочем, уже самая манера Спинозы в обращении с людьми — его вежливость и обходительность, а также общественное положение его близких и друзей, и наконец состояние, оставленное его Отцом и Матерью, — свидетельствуют о том, что как происхождение, так и воспитание его были выше обыкновенного уровня.

Младшая из двух сестер его вышла замуж за Португальского Еврея Самуила Карцериса. Старшая называлась Ревеккой, младшая — Мириам де Спиноза, сын этой последней, Даниил Карцерис, племянник Бенедикта де Спинозы, объявил себя по смерти последнего одним из его наследников. Все это может быть удостоверено Актом, засвидетельствованным у Нотариуса Либерта Лефа 30 марта 1677 года в форме Доверенности, адресованной на имя Генриха Ван дер Спика, у которого Спиноза квартировал в последние годы своей жизни.

Его первоначальные занятия

Уже в детстве, а еще более того в юности, Спиноза показал, что Природа не была неблагосклонна к нему. Он обращал на себя внимание своим живым воображением и умом, в высшей степени быстрым и проницательным.

Так как он высказывал большое желание изучить Латинский Язык, то ему взяли Учителем одного Немца. Для дальнейшего усовершенствования в этом Языке, он обратился к известному Франциску Ван-ден-Энде, который занимался преподаванием его в Амстердаме, практикуя в то же время в качестве врача.

Человек этот обучал своему предмету с большим успехом и пользовался прекрасной репутацией, так что все богатые Купцы Города приглашали его давать уроки своим детям, пока наконец не обнаружилось, что Ученики его поучались у него не одной только Латыни, но и некоторым другим вещам, не имеющим с последней ничего общего. Ибо оказалось, что он забрасывал в умы молодых людей первые семена Атеизма. Это факт, который я мог бы, в случае надобности, подтвердить свидетельством многих почтенных людей, которые и по сие время еще здравствуют. Некоторые из них занимали должность Старосты при нашей Амстердамской Церкви, причем исполняли свои обязанности самым добросовестным образом. Эти добрые души не перестают благословлять память своих родителей за то, что они поспешили взять их из школы столь опасного и нечестивого Учителя и таким образом успели вовремя вырвать их из когтей Сатаны.

Ван-ден-Энде имел единственную Дочь, которая в таком совершенстве владела Латинским Языком, так же как и Музыкой, что могла в отсутствие своего отца обучать его Учеников и давать им уроки. Спинозе приходилось часто видеться и говорить с нею, — и он полюбил ее. Он часто признавался, что имел намерение жениться на ней. Она не отличалась особенною красотою или стройностью стана, но выдавалась своим умом, способностями и оживленностью в разговоре. Эти-то качества ее тронули сердце Спинозы, а также и другого ученика Ван-ден-Энде, Гамбургского уроженца Керкеринга. Последний скоро заметил, что у него есть Соперник, приревновав к нему, удвоил свою предупредительность и свои любезности по отношению к возлюбленной девушке. Ухаживанье его имело успех, хотя подарок жемчужного ожерелья ценностью в 200-300 пистолей, который он еще ранее преподнес ей, без сомнения значительно содействовал приобретению ее благоволения. Таким образом она склонилась на его сторону и обещала ему выйти за него замуж, что и было ею исполнено после того, как Керкеринг покинул исповедуемую им Лютеранскую Религию и перешел в Католичество. Обо всем этом можно найти сведения в Словаре Бэйля, т. III, издание 2-е, в статье о Спинозе на стр. 2770, а также в трактате доктора Кортхольта de tribus Impostoribus, в Предисловии к изданию 2-му {Ван Флотен опроверг всю эту романтическую историю. Из приводимого им брачного свидетельства Керкеринга и Клары-Марии видно, что в 1671 году дочери Ван-ден-Энде было 27 лет. Следовательно, в 1656 году, когда Спиноза должен был удалиться из Амстердама, ей было всего только 12 лет. Трудно допустить, чтобы двадцатипятилетний философ, с совершенно определившимся характером, мог увлечься такою маленькою девочкой. А после отлучения Спиноза, как известно, попадал в Амстердам очень редко и притом на самое короткое время.}.

Что касается Ван-ден-Энде, то, будучи слишком хорошо известен в Голландии, чтобы найти себе там какие-нибудь занятия после всего открывшегося, он вынужден был искать их за пределами Родины. Он переехал во Францию, где окончил свое существование самым печальным образом, прожив в течение нескольких лет заработком от своей медицинской практики. Ф. Гальма в своем Фламандском переводе статьи о Спинозе, стр. 5, сообщает нам, что Ван-ден-Энде был обвинен в покушении на жизнь Дофина, после чего приговорен к повешению и казнен. Однако некоторые другие Лица, близко знавшие Ван-ден-Энде в бытность его во Франции, подтверждая самый факт казни, указывают на иные причины такого приговора. Они говорят, что Ван-ден-Энде пытался возмутить Население одной из Французских Провинций, которая надеялась возвратить себе посредством восстания свои прежние Привилегии, причем он имел будто бы собственные виды, а именно — рассчитывал содействовать освобождению Соединенных Провинций от притеснения, в котором они тогда находились, сосредоточив значительную часть сил Французского Короля в пределах его собственного Государства. Для выполнения этих-то замыслов, как говорят, и было снаряжено несколько кораблей, прибывших, однако, к месту назначения слишком поздно. Как бы то ни было, Ван-ден-Энде был казнен, нужно, однако, заметить, что если бы он действительно покушался на жизнь Дофина, он, без сомнения, должен был бы искупить свое преступление какою-нибудь иною, особенно жестокою казнью.

Спиноза занимается теологией, которую оставляет для изучения физики

Научившись Латинскому Языку, Спиноза решил заняться Теологией, изучению которой он и предавался несколько лет подряд. Однако умственные силы и способности его, и без того уже весьма значительные, с каждым днем все более и более развивались, так что, почувствовав в себе более склонности к естествознанию, он оставил Теологию, чтобы всецело отдаться Физике. Долгое время он раздумывал над выбором Ученого, Сочинения которого могли бы руководить им в его новых планах. Наконец он наткнулся на Сочинения Декарта и с жадностью прочел их. Впоследствии он часто высказывал, что Декарту он был обязан всеми своими сведениями по Философии. Правило этого Философа, гласящее, что ничто не должно быть признано истинным, пока не будет доказано на основании веских и прочных аргументов, пришлось ему в высшей степени по душе. Он сделал из него тот вывод, что учение и нелепые принципы Еврейских Раввинов не могут быть приняты ни одним здравомыслящим человеком, ибо все эти принципы имеют своим единственным основанием авторитет самих Раввинов, а вовсе не исходят от Бога, как они на то претендуют, не имея за себя в этом отношении ни тени какого бы то ни было основания.

С этих пор он стал крайне сдержан в обращении с Учителями еврейской Мудрости и, насколько было возможно, избегал каких бы то ни было сношений с ними. Его редко видели в Синагоге, куда он заходил, очевидно, только для соблюдения некоторой формальности, что, понятно, в высшей степени раздражало их против него. Ибо они не сомневались, что он в скором времени совсем покинет их и обратится в Христианство. Однако, по правде сказать, он не перешел в Христианство и не принял Св. Крещения, и хотя после своего разрыва с Еврейством Спиноза имел частые беседы с некоторыми учеными Меннонитами, а также со многими просвещенными представителями других Христианских Сект, он никогда не высказывался ни за одну из них и не примыкал к их Вероучению.

Франциск Гальма в переведенной им на Фламандский Язык статье о жизни Спинозы рассказывает на стр. 6, 7 и 8, что незадолго до окончательного разрыва Спинозы с Иудейством Евреи предложили ему денежную пенсию, надеясь таким путем склонить его остаться в их среде и не переставать хотя бы время от времени появляться в их Синагогах. Сам Спиноза не раз подтверждал это в разговорах со своим Хозяином Ван-дер-Спиком, а также и с некоторыми другими Лицами, прибавляя, что Пенсия, которую они ему предлагали, простиралась до 1000 флоринов. Но он говорил при этом, что если бы ему предложили сумму и в десять раз большую, он никогда не согласился бы на такое предложение и не стал бы посещать их Собраний из подобных побуждений, потому что он не был лицемером и искал одной только Истины. Господин Бэйль рассказывает кроме того, что однажды при выходе из Театра на Спинозу бросился с ножом какой-то Еврей, нанесший ему удар в лицо, и что, хотя рана была не опасная, очевидно было, что Еврей намеревался убить его. Однако Хозяин Спинозы и жена его, оба и теперь еще здравствующие, передавали мне этот факт совершенно иначе. Они слышали его из уст самого Спинозы, который часто рассказывал им, что однажды вечером, выходя из старой Португальской Синагоги, он заметил невдалеке от себя какого-то человека с кинжалом в руке {По-видимому, в этом пункте Колерус перепутал собранные им сведения. Гораздо вероятнее, что фанатик-еврей занес руку на Спинозу, подстерегши его при выходе из театра, так как поводом к разрыву Спинозы с еврейством и послужило его пренебрежительное отношение к синагоге.}, это заставило его вовремя остеречься и уклониться, так что удар скользнул только по его одежде. На память об этом событии Спиноза сохранял полукафтанье, пронзенное кинжалом злоумышленника. Между тем, чувствуя, что в Амстердаме он был уже не в безопасности, Спиноза стал подумывать о том, как бы при первой же возможности переселиться куда-нибудь в другое место. Ибо он хотел предаться своим занятиям и размышлениям в каком-нибудь мирном и удаленном от шума убежище.

Евреи исключают его из своей общины

Как только Спиноза разошелся с Евреями и перестал участвовать в их общинной жизни, они подняли против него юридическое преследование согласно своим Церковным Законам и отлучили его от Синагоги. Он сам не раз подтверждал это, заявляя, что с тех пор он порвал с ними всякую связь и всякие сношения. То же самое единогласно утверждают г-н Бэйль и Доктор Музеус. Амстердамские Евреи, хорошо знавшие Спинозу, также подтверждали мне истинность этого факта, прибавляя, что Акт отлучения был провозглашен старцем Хахамом Абоабом, Раввином, пользовавшимся между ними большим уважением. Я обращался к сыновьям этого старого Раввина с просьбой сообщить мне этот Акт, но напрасно: они отговорились тем, что не нашли его между бумагами своего отца, хотя легко было заметить, что им просто не хотелось выпустить его из своих рук и даже сообщать кому-либо его содержание {На основании обнародованного Ван Флотеном акта отлучения (см. ниже, приложение к биографии Колеруса) можно определить, говорит проф. Гретц, кто именно подверг Спинозу отлучению. Главнейшие виновники этого события — старейшины общины: os Senhores de Mahamad. Но последние ссылаются на то, что дело было рассмотрено хахамами и что приговор положен был с согласия последних. Хахамами же в эту эпоху были Саул Мортейра и Исаак Абоаб, и неизвестно только, кто исправлял должность Манассе-бен-Израиля, находившегося тогда в Лондоне. Вот почему показание Колеруса, что отлучение было делом одного Абоаба, следует признать неточным. ‘Верно то, что оба эти хахама, да еще и третий, следовательно, целая коллегия хахамов, произнесли отлучение над Спинозой и что совет старейшин торжественно провозгласил это отлучение’ (История евреев. 1618-1760. С. 408). Ван Флотен нашел на отлучении пометку года издания: 5416-й от сотворения мира, т. е. 1656.}.

Мне случилось однажды здесь, в Гааге, спросить у одного старого Еврея, в чем состоит Формула отлучения Вероотступника? Мне отвечали на это, что ее можно найти у Маймонида в трактате Hilcoth Thalmud Thorah, гл. 7, ст. 2, и что она заключается всего в нескольких словах. Однако общее мнение толкователей Писания гласит, что у древних Евреев было три рода Отлучения, хотя это мнение и не разделяется ученым Иоганном Сельденом, который в своем латинском Трактате о Синедрионе древних Евреев, книга I, гл. 7, стр. 64, признает существование только двух родов. Первый род Отлучения назывался Ниддуи и распадался на два момента. Прежде всего виновному воспрещался вход в Синагогу в течение одной недели, причем ему делалось предварительное внушение и призыв к раскаянию и искуплению своей вины. В случае неисполнения этого ему давалась отсрочка еще на тридцать дней или один месяц, в течение которого он должен был опамятоваться от своих заблуждений. Во все это время ему воспрещалось подходить к другим людям ближе, чем на восемьдесят шагов, и никто не мог входить с ним ни в какие сношения, кроме лиц, приносивших ему пищу и питие. Это Отлучение называлось малым Отлучением. Г-н Гофман, во II т. своего Словаря, стр. 213, прибавляет к этому, что никто не должен был пить и есть с таким человеком или мыться с ним в одной купальне, что он мог, однако, присутствовать на общественных Собраниях, хотя молча — с тем только, чтобы слушать и поучаться. Если в течение этого месяца у него рождался сын, ему отказывали в обряде Обрезания, и если этот ребенок умирал, никто не должен был его оплакивать и облекаться в траур. Место же, где его погребали, отмечалось в качестве вечного памятника нечестия, грудой камней или одним, очень большим камнем, прикрывавшим могилу.

Г-н Гере в книге своей, озаглавленной Иудейские древности, том I, стр. 641, утверждает что ни один из Евреев никогда не был наказуем никаким особым Проклятием или Отлучением, ибо ничего подобного не было в еврейских обычаях. Однако все почти толкователи Св. Писания говорят совершенно противное, и найдется разве весьма малое число лиц — как между Евреями, так и между Христианами, — которые согласились бы с его мнением.

Другой род Отлучения или Исключения из общины назывался Херем. Это было изгнание из Синагоги, сопровождаемое ужасными Проклятиями, заимствованными по большей части из гл. 28 Второзакония. Таково мнение Доктора Дилъгерра, пространно изложенное им во 2 томе Disp. Re. et Philolog., стр. 319. Ученый Лихтфут, говоря по поводу первого Послания к Коринфянам, V, 5 (во втором томе своих Сочинений, стр. 890), утверждает, что к этому Отлучению или Изгнанию прибегали тогда, когда по истечении тридцатидневного срока виновный все-таки не являлся для исповедания своей вины, в этом-то и состоит, по его мнению, второй вид малого Отлучения, заключающиеся в нем проклятия, почерпнутые из Закона Моисеева, произносились над виновным в одном из публичных общественных Собраний Евреев, в присутствии всех участвующих. Восковые или сальные свечи зажигались на все время, пока читался Акт Отлучения, затем Раввин тушил их, выражая этим, что с этой минуты несчастный покидался на произвол своего извращенного разума и бесповоротно лишался света, исходящего Свыше. После такого рода отлучения виновный не мог являться на общественные Собрания, хотя бы только для того, чтобы слушать и поучаться. Однако ему давалась еще одна месячная отсрочка, которую дозволялось продлить в случае крайности еще на два-три месяца — все в той надежде, что за это время он еще сможет одуматься и испросить прощения своих заблуждений. Но если он и тут продолжал упорствовать в них, над ним разражалось третье и последнее Отлучение.

Этот третий вид Отлучения назывался Шаммата (Schammatha). Это было Отлучение или Изгнание из Собраний и Синагог без малейшей надежды когда-либо вновь быть допущенным туда. Этот род Отлучения назывался еще особым именем Великой Анафемы. Провозглашая ее в своих собраниях, Раввины имели с древних пор обыкновение трубить в рога, — что должно было поразить ужасом сердца всех присутствующих. Этим Отлучением преступный лишался всякой помощи и участия со стороны людей, а также милости и снисхождения Самого Бога, и таким образом, предоставленный своим еретическим мнениям, осуждался на неизбежную и вечную погибель. Многие полагают, что это Отлучение есть то самое, о котором упоминается в первом Послании к Коринфянам, гл. 16, ст. 22, где Апостол называет его Маранафой. Вот это место: ‘Кто не любит Господа Иисуса Христа, — Анафема Маранафа’, т. е. да будет отлучен навсегда или, по толкованию других, до пришествия Господа, Который рассудит и накажет его. Евреи утверждают, что Формула Отлучения этого рода принадлежит блаженному Еноху, от которого она будто бы дошла до них путем верного и неопровержимого Предания.

Что касается мотивов, заставлявших прибегать к Отлучению, то еврейские Ученые указывают, по свидетельству Лихтфута (в приведенном уже нами месте его Сочинений), два следующих: или долги, или распутная эпикурейская жизнь.

За долги отлучали тогда, когда должник, присужденный к уплате Судом, тем не менее упорствовал в своем отказе заплатить кредиторам. То же самое делалось и в наказание за порочную и эпикурейскую жизнь — т. е. когда человек признавался богохульником, идолопоклонником, нарушителем Субботы или отступником от Религии и Божественной Службы. Ибо в Трактате Талмуда Сангедрин, фол. 99, эпикуреец определяется как человек, который презирает Слово Божие и поучение Мудрых, глумится и издевается над ними и пользуется даром слова для того, чтобы изрекать хулу против Божественного Величия.

Такому человеку не давалось никакого срока для исправления. Он подвергался Отлучению, которое немедленно же разражалось над ним. Прежде всего привратник Синагоги обращался к нему с вызовом явиться туда в первый же день наступающей недели. Но так как обыкновенно такой человек отказывался явиться, то вызывавший его делал об этом публичное заявление в следующих выражениях: ‘По приказанию Начальника Синагоги я вызывал такого-то, но он ничего не отвечал и не пожелал явиться на вызов’. После этого приговор излагался письменно и вручался преступнику в качестве Акта Отлучения или Изгнания, копия с которого могла быть приобретена за известную сумму всяким желающим. Если же случалось, что он являлся на вызов и тем не менее продолжал упорствовать в своих мнениях, то Отлучение его произносилось устно, причем все присутствующие в Собрании должны были вслух глумиться над ним и указывать на него пальцами.

Кроме этих причин Отлучения ученый Лихтфут исчисляет в приведенном уже месте его Сочинений еще 24 причины, указанные в древнееврейских Книгах, но все, что он говорит по этому поводу, слишком пространно, чтобы быть приведенным здесь, и завело бы нас слишком далеко от настоящего предмета нашего изложения.

Что касается Формулы, в которой приговор объявлялся виновному устно или письменно, то вот что говорит об этом Доктор Сельден в указанном уже нами месте его Сочинений (стр. 59), заимствованном у Маймонида. Прежде всего обозначалось преступление обвиненного или вообще мотив, послуживший поводом к его преследованию. К этому присоединялись выраженные в кратких словах проклятия: ‘Этот человек, N. N., отлучается Отлучением Ниддуи, Херем или Шаммата. Да будет он удален, изгнан или безусловно исключен из среды нашей’.

Я долго искал какой-нибудь Формулы, употреблявшейся Евреями в случае такого рода Отлучения, — но напрасно, ибо ни один Еврей не мог или не захотел сообщить мне ее. Наконец, ученый г-н Суренгузий, Профессор Восточных Языков в Знаменитой Школе Амстердама, обладающий в совершенстве знанием еврейской письменности и еврейских обрядов, сообщил мне общеупотребительную Формулу Отлучения, служившую при исключении из Общины всех, замеченных в дурной жизни или ослушании Закона {Во французском издании сочинения Колеруса 1706 года в соответствующем месте формула отлучения, о которой здесь говорится, приведена в тексте.}. Она заимствована из сборника еврейских обрядов, называемого Колбо, и дана была им мне в латинском переводе. Ее можно прочесть также и у Сельдена в его Трактате De jure naturae et gentium. стр. 524, кн. 4, гл. 7.

Так как Спиноза открыто порвал сношения с Евреями, раздражив предварительно Раввинов противоречиями и разоблачением их нелепых плутней, то нет ничего удивительного, если и они в свою очередь провозгласили его богохульником, ненавистником Закона Божия и Вероотступником, который, удаляясь от них, замышлял перейти на сторону неверных. И нельзя сомневаться в том, что они разразились против него самым ужасным из своих Отлучений. То же самое подтверждал мне один ученый Еврей, уверявший, что при том поводе отлучения, который имел место со Спинозою, его должны были предать Анафеме Шаммата. Но так как Спиноза не явился на эту церемонию, то приговор был изложен письменно, и копия с него была доставлена отлученному. Он протестовал против этого Акта, написав Раввинам ответ на Испанском Языке, который и был получен ими, — что мы и заметим в дальнейшем изложении {В найденной Ван Флотеном рукописи есть указание, что в 1656 году Спинозы уже не было в Амстердаме: он покинул его сейчас же за покушением, сделанным на его жизнь.}.

Спиноза обучается ремеслу

Еврейский Закон и древние еврейские Законоведы указывают на то, что человек не должен довольствоваться ученостью, но обязан изучить кроме того какое-нибудь механическое занятие или ремесло, которое помогало бы ему во всех случаях его жизни и служило бы для него источником жизненного заработка. Так об этом положительно говорит Рабан Гамалиел в Трактате Pirke Aboth, гл. 2, где он доказывает, что изучение Закона есть вещь весьма желательная только в том случае, если к этому присоединяется какое-нибудь ремесло или механическое занятие. Ибо, говорит он, непрерывный труд в обоих этих направлениях не оставляет места ни для каких дурных мыслей и дел, и таким образом мало-помалу заставляет забыть о зле, тогда как Ученый, не озаботившийся изучением какого-нибудь ремесла, становится в конце концов человеком беспорядочным в своей жизни и распущенным в своих нравах. Раввин Иегуда прибавляет к этому, что всякий человек, не обучивший никакому ремеслу своих детей, поступает так же, как если бы он прямо научил их грабить по большим дорогам.

Будучи знатоком Закона и еврейских обычаев, Спиноза был, конечно, знаком и с этими правилами, и он не пренебрег ими, несмотря на свой разрыв с Евреями и на свое отлучение. Постановления эти, действительно, весьма разумны и мудры, а потому он воспользовался ими — и прежде, чем удалиться в свое мирное уединение, он избрал ремесло, с которым вскоре вполне освоился. Он научился выделывать стекла для приближающих очков и других употреблений и при том с таким успехом, что покупатели стали со всех сторон обращаться к нему — и это давало ему достаточный заработок для поддержания существования. После его смерти в кабинете его было найдено значительное число таких отшлифованных им стекол, и все они были проданы по довольно высокой цене, что может быть удостоверено описью аукциониста, производившего публичную распродажу оставшегося от него имущества.

Усовершенствовавшись в этом искусстве, Спиноза занялся рисованием и, работая вполне самоучкой, скоро добился того, что мог удачно делать портреты чернилами и углем. Я имею в руках целую тетрадь подобных портретов, между которыми находится несколько Лиц весьма знатных — из знакомых Спинозы или почему-либо посетивших его. Между этими портретами, на листке 4-м, я нашел рисунок Рыбака в рубашке, с заброшенной за правое плечо сетью, в позе, совершенно сходной с знаменитым Главой неаполитанских мятежников Массаниело, как его изображают обыкновенно на исторических гравюрах. Касательно этого рисунка я должен заметить, что г-н Ван-дер-Спик, у которого Спиноза квартировал в последний период своей жизни, говорил мне, что портрет этот как нельзя более походит на самого Спинозу и был, очевидно, снят им с самого себя. Нет надобности упоминать о знатных лицах, карандашные портреты которых — подобно этому — находятся между прочими рисунками его альбома.

Таким образом, он мог удовлетворять свои потребности трудами рук своих и имел возможность предаться своим научным занятиям, как это было решено у него ранее. Ничто более не удерживало его теперь в Амстердаме, а потому он покинул его и поселился у одного из своих знакомых, жившего на пути из Амстердама в Оверкерке. Здесь время проходило у него в научных занятиях и работе над стеклами. Когда друзья его брали на себя заботу посылать за ними к нему на дом и, распродав их, передавали ему вырученные таким образом деньги.

Он переселяется в Ринсбург, затем в Ворбург и наконец в Гаагу

В 1661 г. Спиноза переселился в Ринсбург, недалеко от Лейдена, где он провел зиму этого года, но вскоре он покинул и это место и поселился в Ворбурге — на расстоянии одной мили от Гааги, о чем он свидетельствует сам в тридцатом письме своем к Петру Баллингу. Здесь он прожил, по собранным мною справкам, около трех или четырех лет, в течение которых он сблизился в Гааге со многими лицами, выдающимися по происхождению или положению, занимаемому ими в Армии или на государственной Службе иного рода. Они охотно пользовались его обществом и находили большое удовольствие в беседах с ним. По их-то просьбе он и решил избрать своим окончательным местожительством Гаагу, где он и поселился сначала на полном пансионе у вдовы Ван-Вельден, на Виркэ, в том самом доме, где я живу в настоящее время. Комната, в которой я работаю, крайняя в задней части дома, во втором этаже, есть та самая, где он спал, занимался и трудился над выделкой стекол. Часто он просил приносить ему сюда его обед и проводил здесь по два, по три дня, никого не видя. Но, заметив, что жизнь на полном пансионе обходилась ему слишком дорого, он нанял комнату на Павилионграте, в доме, находящемся как раз позади моего, у не раз упомянутого уже нами Генриха Ван-дер-Спика. С этих пор он заботился сам о добывании пищи и питья и жил свободною, замкнутою жизнью.

Он был весьма воздержен и экономен

Трудно представить себе, до чего он был в это время воздержен и экономен. Однако причиной этого отнюдь не следует считать крайнюю бедность: стоило ему захотеть, и он мог бы издерживать на себя гораздо более, ибо немалое число лиц предлагали ему со своей стороны денежные вспомоществования и вообще всяческую поддержку. Но он был воздержен и нетребователен от природы и не хотел прослыть человеком, способным хоть раз воспользоваться средствами других. Все сказанное мною о его воздержности и экономности может быть удостоверено многими счетами, найденными в оставленных им бумагах. Мы видим из них, что он мог прожить целый день молочным супом, заправленным одним только маслом и обходившимся ему в три су, и кружкой пива в полтора су. А то, бывало, он не ел ничего, кроме каши с изюмом и маслом, что стоило ему четыре с половиной су. Из этих же счетов видно, что он довольствовался в течение месяца всего какими-нибудь двумя полукружками вина. И хотя он часто получал приглашения к обеду, однако он предпочитал свою собственную скудную пищу вкусным обедам на счет других. Таким-то образом он проводил у своего последнего Хозяина остававшиеся ему пять с половиною лет жизни. Он тщательно подводил свои счета через каждые 3 месяца, чтобы не истратить в течение года ни более, ни менее того, что значилось в его годичной смете. И бывало иногда, что в разговоре с соседями по квартире он сравнивал себя со змеей, держащей в зубах конец собственного хвоста, желая этим сказать, что едва мог сводить концы с концами. Он прибавлял, что отнюдь не имел в виду копить денег — разве настолько, чтобы оставить сумму, нужную на пристойное погребенье, и что так как Родители ему ничего не оставили, то и его родственники не должны надеяться на получение от него большего наследства.

Его наружность и манера одеваться

Что касается его наружности, его роста и черт его лица, то в Гааге есть в настоящее время еще немало людей, видевших и близко знавших его. Он был среднего роста, черты лица имел правильные, смуглую кожу, волосы вьющиеся и черные, длинные брови того же цвета, так что по лицу в нем можно было легко признать потомка Португальских Евреев. О платье своем он заботился весьма мало и одевался не лучше простого мещанина. Один весьма знатный Государственный человек, зайдя однажды навестить Спинозу, нашел его в каком-то грязном халате и, упрекнув за это, предложил подарить ему новый, но Спиноза отвечал, что человек не заслуживает лучшего одеяния: ‘Противно здравому смыслу облекать в дорогую оболочку ничтожную и бренную вещь’, — прибавил он.

Его манеры, его обращение, его бескорыстие

Насколько правильна была его жизнь, настолько же кротки и спокойны были его беседы, он умел поистине удивительно господствовать над своими страстями. Никто не видал его ни сильно опечаленным, ни особенно веселым. Он умел владеть собой в минуты досады и неприятностей, встречавшихся на его жизненном пути, и не допускал никаких внешних проявлений своих душевных настроений. Если же ему случалось выдать свое огорчение каким-нибудь движением или словом, он тотчас же удалялся, не желая ни в чем нарушать общественной благопристойности. Вообще он был очень прост и приветлив в обращении, часто разговаривал со своей Хозяйкой, особенно когда она была нездорова после родов, и со всеми, жившими в доме, если с ними случалось какое-либо горе или болезнь. Он старался тогда утешить их и внушить им терпение к перенесению страданий, посылаемых Богом на их долю. Говоря с детьми, он убеждал их чаще посещать Божественную Службу и быть послушными и покорными своим Родителям. Когда сожители его возвращались из Церкви, он часто расспрашивал их, что поучительного они вынесли и запомнили из Проповеди. Он имел большое уважение к моему предшественнику, Пастору Кордесу, мужу ученому, доброму и известному своей примерной жизнью. Спиноза всегда отзывался с нем с большою похвалою, иногда он даже ходил слушать его Проповеди, в которых он особенно ценил ученые толкования Св. Писания и уменье извлечь из него солидные и поучительные выводы. Он уговаривал также своего Хозяина и всех его домашних никогда не пропускать ни одной Проповеди такого искусного человека.

Однажды Хозяйка его обратилась к нему с вопросом: может ли она, по его мнению, спастись, принадлежа к исповедуемой ею Религии? На что он отвечал ей: ‘Ваша Религия хороша, вы не должны искать другой, ни сомневаться в своем спасении, если только вы не будете довольствоваться внешней набожностью, но будете в то же время вести кроткую и мирную жизнь’.

За все время, пока он квартировал у Ван-дер-Спиков, никто не видел от него никаких неудобств. Большую часть времени он спокойно проводил в своей комнате. Когда же ему случалось почувствовать утомление от своих Философских размышлений, он спускался отдохнуть в обществе своих хозяев и беседовал с ними о вещах самых обыкновенных и даже о пустяках. Иногда он позволял себе также в виде маленького развлечения выкурить трубку табаку или же, когда он желал дать своему уму более продолжительный отдых, он ловил и стравливал нескольких пауков или бросал в паутину мух, и наблюдение за борьбой насекомых доставляло ему такое удовольствие, что, глядя на это, он разражался громким смехом. Он рассматривал также под Микроскопом различные части мельчайших насекомых, и это давало ему материал для выводов, которые, как ему казалось, вполне согласовались с другими его открытиями.

Как мы уже сказали, он не имел ни малейшего пристрастия к деньгам и был вполне доволен, зарабатывая изо дня в день лишь самое необходимое для своего пропитания и содержания. Симон де Врис из Амстердама, высказывающий большую привязанность к нему в письме 26-м и называющий его своим вернейшим другом (amice integerrime), желая дать Спинозе возможность жить несколько удобнее, просил его однажды принять от него в подарок сумму в 2000 флоринов. Но Спиноза, в присутствии своего Хозяина, очень вежливо отклонил этот подарок, отговариваясь тем, что он решительно ни в чем не нуждается и что такая крупная сумма денег, попав в его руки, неизбежно отвлекла бы его от занятий.

Тот же Симон де Врис, чувствуя приближение смерти и не имея ни жены, ни детей, хотел в своем Завещании назначить Спинозу наследником всего своего состояния. Но Спиноза не захотел согласиться на это, говоря своему Другу, что он не должен оставлять своего имущества никому, кроме своего брата, жившего в Шидаме, — самого близкого из его родственников, а следовательно и его естественного наследника. Так это и было сделано, под тем, однако, условием, чтобы брат и наследник Симона де Вриса выдавал Спинозе обеспечивающую его существование пожизненную пенсию. Условие это было в точности выполнено. Но замечательно при этом, что Спиноза не согласился принять назначенную ему сумму в 500 флоринов, находя, что она слишком велика для него, и низвел ее на 300 флоринов. Пенсия эта аккуратно выплачивалась ему в течение жизни, а после его смерти тот же де Врис из Шидама взял на себя заботу об уплате всего, что он мог остаться должным Ван-дер-Спику. Все это явствует из письма Амстердамского Типографа Иоганна Риверца, служившего посредником в этом деле: письмо помечено 6 марта 1678 г. и адресовано самому Ван-дер-Спику.

О бескорыстии Спинозы можно судить также и на основании того, что произошло по смерти его Отца. Оставшееся после него имущество должно было быть разделено между Спинозой и его сестрами, к чему он принудил их Судом, несмотря на все их старания исключить его из участия в наследстве. Однако когда дошло до раздела, он предоставил им все состояние, оставив себе только одну кровать, действительно очень хорошую, и принадлежащий к этой кровати занавес.

Он был знаком со многими высокопоставленными лицами

Обнародовав некоторые из своих Сочинений, Спиноза приобрел себе весьма громкое имя среди людей самого высокого положения, которые видели в нем возвышенного гения и великого Философа. Господин Ступ, Полковник одного Швейцарского полка, находившегося на службе у Французского Короля, в 1673 г. стоял со своей командой в г. Утрехте. Прежде он был Савойским Пастором в Лондоне, во время Английских смут при Кромвеле, впоследствии он сделался Бригадным Командиром и, исполняя свои обязанности на этом посту, был убит в битве при Стинкерке. Во время пребывания своего в Утрехте он написал Книгу, озаглавленную ‘Религия голландцев’, где он, между прочим, ставит в упрек Реформатским Теологам то обстоятельство, что они позволили напечатать у себя такую книгу, как ‘Теологико-Политический Трактат’ (автором которого Спиноза прямо признает себя в своем 19-м письме), и не потрудились даже опровергнуть ее или возразить на нее. Так думал г-н Ступ. Но знаменитый Профессор Гронингенского университета Браун в Книге, напечатанной им с целью опровержения г-на Ступа, показал совершенно противное. И действительно, множество печатных возражений, направленных против этого ужасного Трактата, ясно доказывает, что г-н Ступ ошибался. В то же самое время г-н Ступ написал Спинозе целый ряд Писем, на которые этот последний не раз отвечал ему. Наконец он обратился к Спинозе с предложением явиться в означенное им время в Утрехт. Надо заметить, что он имел тем большее желание привлечь его туда, что Принц де Конде, который должен был в это время вступить во владение Утрехтом, также весьма желал познакомиться со Спинозой. В этих видах г-н Ступ стал уверять Спинозу в том, что Его Высочество, преисполненное благосклонности к нему, надеется выхлопотать для него от Короля Пенсию, с тем, однако, условием, чтобы он согласился посвятить Его Величеству некоторые из своих Сочинений. Спиноза получил депешу вместе с паспортом для проезда — и не замедлил отправиться.

Г-н Гальма в жизнеописании нашего Философа, переведенном им в извлечении из Словаря г-на Бэйля, утверждает на стр. II, что Спиноза посетил Принца де Конде и имел с ним различные беседы в течение нескольких дней, также как и со многими другими, весьма значительными Особами, в том числе и с Полковником Ступом. Но, по уверению Ван-дер-Спика и его жены, у которых он квартировал и которые и по сие время еще здравствуют, Спиноза по возвращении своем из Утрехта говорил им, что он не мог видеть Принца де Конде, так как последний уехал из Утрехта еще за несколько дней до его прибытия туда. Но, говорил он, г-н Ступ, с которым он имел продолжительные беседы, уверял его, что охотно будет хлопотать за него, и что при его посредничестве Спиноза, без сомнения, получит от щедрот Короля пожизненную пенсию. Однако он, Спиноза, не имея ни малейшего расположения посвящать что-либо Королю Франции, отклонил сделанное ему предложение со всевозможною вежливостью, на какую он только был способен.

Возвращение его из Утрехта подало повод к крупным волнениям среди черни города Гааги: Спиноза был обвинен в шпионстве, и в толпе уже ходили глухие толки о том, что необходимо отделаться от этого опасного человека, который, вступая в столь открытые сношения с врагами, должен был, очевидно, вести с ними переговоры о делах Государства. Хозяин Спинозы был не на шутку встревожен всем этим и высказывал совершенно основательные опасения, чтобы чернь не ворвалась в дом, взломав двери и, быть может, даже разграбив его имущество. Но Спиноза разуверил и успокоил его как нельзя лучше: ‘Не беспокойтесь на мой счет, — сказал он, — мне весьма легко оправдаться: многим Гражданам и некоторым из Членов Правительства хорошо известно, что побудило меня к этой поездке. Но в случае чего — при первом малейшем шуме черни у вашей двери — я сам пойду к ней навстречу, хотя бы даже она намерена была поступить со мной так оке, как с несчастными де Виттами. Я честный Республиканец и никогда не имел в мыслях ничего, кроме пользы и славы моей Родины’.

В том же самом году блаженной памяти Курфюрст Пфальцский Карл Людвиг, наслышавшись о способностях этого великого Философа, пожелал привлечь его в Гейдельберг для преподавания там философии, не подозревая, конечно, о том яде, который скрывался еще тогда в его груди и только впоследствии обнаружился вполне очевидным образом. Его Курфюршеское Высочество поручило это дело Доктору Фабрициусу, Профессору Теологии, хорошему Философу и одному из своих Советников. Этот последний предложил Спинозе вместе с Кафедрой Философии самую широкую свободу философствования согласно своим принципам и своему личному благоусмотрению — сит amplissima philosophandi libertate. Но к этому предложению присоединялось условие, которое никоим образом не могло оказаться подходящим для Спинозы. Ибо, как далеко ни простиралась бы данная ему свобода философствования, он не должен был пользоваться ею в ущерб Государственной Религии. Все это явствует из письма Доктора Фабрициуса из Гейдельберга, помеченного 16 февраля, — см. Spinosae opra Posthuma, письмо 53, стр. 561. Спиноза удостоен в этом письме имени ‘весьма знаменитого и остроумнейшего Философа’ — Philosophe acutissime ас celeberrime.

Но ему удалось искусно избегнуть этой мины — если мне позволено будет употребить такое выражение: он понял трудность или, вернее, даже невозможность философствовать согласно своим принципам, не выставляя положений, противных установленной Религии. 30 марта 1673 г. он написал ответ г-ну Фабрициусу, в котором вежливо отклонял от себя предлагаемую ему Кафедру Философии. Он уведомлял его, что обучение юношества воспрепятствовало бы его собственным занятиям и что он никогда не имел намерения выступать на этом поприще. Но все это не более как предлог, и он сам выдает свои сокровенные мысли в следующих выражениях: ‘Тем более, — пишет он Доктору, — что вы не определяете мне точно, в каких пределах должна заключаться предоставляемая мне свобода, чтобы не вызывать подозрения в посягательстве на нарушение Государственной Религии’ {‘Cogito deinde, me nescire, quibus limitibus libertas ista Philosophandi intercludi debeat, ne videar publiee stabilitam Religionem perturbare velle’. (Во французском издании Колеруса латинские цитаты приведены в тексте, для удобства читателей сносим их в подстрочные примечания.)}.

Его сочинения и взгляды

Что касается его Сочинений, то нужно прежде всего заметить, что некоторые приписываются ему далеко не достоверно, некоторые затерялись или, по крайней мере, до сих пор еще не отысканы, остальные же напечатаны и предоставлены на суд всякого желающего.

Г. Бэйль утверждает, что Спиноза написал на Испанском Языке Апологию своего выхода из Синагоги и что сочинение это никогда не было напечатано. Он предполагает, что Спиноза выразил в нем многие из тех взглядов, которые мы встречаем затем в Книге, озаглавленной Tractatus Theologico-Politicus, но мне не удалось собрать относительно этой Апологии решительно никаких сведений, хотя я расспрашивал людей весьма близких к нему и до сих пор находящихся в полном здравии {Буллэнвилье сообщает, что Мортейра и другой раввин после отлучения Спинозы обратились с жалобой на него в Амстердамский магистрат. Последний передал жалобу на рассмотрение духовенства, которое и предложило удалить Спинозу из Амстердама на несколько месяцев. ‘Почти несомненно, что этот поступок старшин, — говорит пр. Гретц, — побудил Спинозу написать оправдательную записку с целью доказать светским властям, что он отнюдь не преступник против государственных законов и что он поступал по всем своим правам, когда всесторонне обдумывал религию своих отцов или религию вообще и выработал себе свой взгляд на этот предмет’ {Гретц. История евреев. 1618-1760 г. С. 162). Эти-то мысли, раз возникшие в уме Спинозы, развиваясь и углубляясь, и породили ‘Теологико-политический трактат’ — поистине блестящее сочинение, полное вдохновения и глубокой любви к свободе. Как известно, книга эта, тотчас по появлении, была изъята из обращения декретом генеральных штатов.}.

В 1663 году он напечатал ‘Принципы Декартовой Философии, обоснованные по геометрическому методу. Часть первая и вторая’ {‘Renati Descartes Principiorum Philosophiae pars prima et secunda more Geometrico demonstratae’.}, за которыми вскоре вышли его ‘Метафизические размышления’ — Cogitata Methaphysica. И нужно сказать, что если бы этот несчастный человек остановился на этих Сочинениях, он сохранил бы и поныне заслуженную репутацию мудрого и просвещенного Философа.

В 1665 г. появилась небольшая книжка in 12^о, озаглавленная: ‘О правах Духовенства, Луция Антистия Константа, напечатано в Алетополеу Кайя Валерия Пенната’ {‘Lucii Antistii Constantis de jure Ecclesiaticorum, Alethopoli apud Cajum Valerium Pennatum’.}. Автор силится доказать в этом Сочинении, что Духовные и Политические Права, которые приписывает себе Духовенство и которые приписываются ему и другими, вовсе не принадлежат ему, что служители Церкви грубо злоупотребляют ими и что весь их авторитет зависит исключительно от Правительства или Государей, которые являются Наместниками Бога в Городах и Республиках, где обосновалось Духовенство, ввиду этого, говорит Автор, и преподавание Духовенством Религии не может быть предоставлено на его собственное благоусмотрение, но должно, как и все вообще проповедуемое им, состоять в зависимости от распоряжений Правительства. Впрочем, все это учение основывается целиком на принципах, высказанных еще ранее того Гоббсом в его Левиафане.

Г. Бэйль утверждает {III т. Историч. и Критич. Словаря. С. 2773.}, что слог, принципы и тенденции Книги Антистия сильно сближают ее с ‘Теологико-Политическим Трактатом’ Спинозы. Но я полагаю, что этим ровно ничего не доказывается мало-мальски убедительного. То обстоятельство, что этот Трактат появился в то же время, когда Спиноза начал писать свой, и что ‘Теологико-Политический Трактат’ появился в печати вслед за Книгой Антистия, вовсе еще не доказывает, чтобы один был, так сказать, предтечею другого. Весьма возможно, что два лица предпринимают изложение одних и тех же нечестивых взглядов совершенно независимо друг от друга, и из того, что Сочинения их появляются одно вслед за другим, вовсе не следует, чтобы они принадлежали одному и тому же Автору. Сам Спиноза, спрошенный одним весьма знатным Лицом, не он ли Автор первого Трактата, положительно опроверг это, что я знаю со слов людей, вполне достойных доверия. Латинский Язык обеих Книг, слог и манера выражения также вовсе не настолько уже сходны, как это пробовали утверждать. Первый говорит о Боге не иначе как с глубоким благоговением, он часто называет его Преблагим и Превеликим, Deum ter optimum maximum. Между тем как подобных выражений я не нахожу ни в одном из Сочинений Спинозы.

Многие весьма сведущие Лица уверяли меня, что нечестивая Книга, озаглавленная ‘Святое Писание в философском объяснении’ — Philosophia Sacrae Scripturae interpres — и упомянутый нами Трактат принадлежат одному и тому же Автору, а именно некоему Л. М. Но хотя мнение это кажется мне весьма правдоподобным, я предоставляю его, однако, на суждение людей, имеющих по этому предмету какие-нибудь более основательные сведения.

‘Теологико-Политический Трактат’ был обнародован Спинозой в 1670 г. Голландский переводчик счел почему-то уместным озаглавить это Сочинение ‘De Regtzinnige Theologant of Godgeleerde Staatkunde’. — Искусный и здравомыслящий Теолог. Сам Спиноза совершенно открыто признает себя Автором этого произведения в своем девятнадцатом письме к г-ну Ольденбургу. В том же Письме он просит сообщить ему те возражения, которые делаются по его адресу Учеными, так как он имел тогда намерение перепечатать эту Книгу, снабдив ее Примечаниями. Внизу заглавного листа Книги сочли почему-то нужным отметить, что печатание происходило в Гамбурге, у Генриха Конрада. Несомненно однако, что ни Магистрат, ни почтенные Пасторы Гамбурга никогда не потерпели бы, чтобы столь богомерзкое Произведение было напечатано и обнародовано в их Городе.

Не подлежит сомнению, что Книга была напечатана в Амстердаме у Кристофа Конрада, содержателя типографии на Эглантирском Канале. В 1679 г., призванный по каким-то делам в этот Город, Конрад сам привез мне несколько экземпляров этого Трактата, не подозревая, конечно, в какой мере Сочинение это было зловредным.

Голландский переводчик также почему-то заблагорассудил почтить сим достойным произведением Бремен, говоря, что перевод его печатался в этом городе в 1694 году, в типографии Ганса Юргена Ван-дер-Вейля. Но все, что говорилось о напечатании этой вещи в Бремене и Гамбурге, должно быть признано одинаково ложным: как в том, так и в другом городе нашлось бы, конечно, достаточно людей, которые не преминули бы воспрепятствовать обнародованию подобного Сочинения. Упомянутый уже нами Филопатер открыто заявляет в продолжении своего Жизнеописания на стр. 231, что переводчиком этого произведения был старый Иоганн Генрихсен Глаземахер, с которым я был близко знаком. Ему же принадлежит, по уверению Филопатера, Голландский перевод Посмертных Сочинений Спинозы, обнародованный в 1677 г. Вообще он придает такое значение этому Трактату и возносит его на такую высоту, что можно подумать, будто свет не производил ничего подобного. Автор или, по крайней мере, издатель продолжения Жизнеописания Филопатера, Ард Вольсгрик, бывший прежде содержателем книжного магазина в Амстердаме, на углу Розмарин-стиг, был по заслугам наказан за свою дерзость: он заключен в исправительный дом, где должен провести несколько лет. Я желаю от всей души, чтобы Богу угодно было тронуть его сердце в течение его пребывания в этом месте и чтобы он вышел оттуда с новыми, лучшими мыслями. В таком именно расположении духа, как мне кажется, он был уже в то время, когда я видел его год тому назад здесь, в Гааге, куда он прибыл для получения от Книгопродавцев уплаты за некоторые Книги, напечатанные им некогда в своей типографии.

Однако возвращаюсь к Спинозе и его ‘Теологико-Политическому Трактату’. Но прежде чем я выскажу свои собственные взгляды на него, изложу суждение о нем двух знаменитых Авторов, из которых один принадлежит к Аугсбургскому Вероисповеданию, а другой — Реформат. Первый из них Спицелий. На стр. 363 своего Трактата, озаглавленного ‘Infelix Literator’, он выражается следующим образом: ‘Этот безбожный писатель (Спиноза), ослепленный невероятной самонадеянностью, простер свое бесстыдство и нечестие до того, что стал утверждать, будто Пророчества основаны исключительно на обманчивом воображении Пророков, будто Пророки были подвержены заблуждениям, также как и Апостолы, причем и те и другие писали, руководясь своим естественным разумом, без посредства какого бы то ни было Откровения или повеления Свыше, и мало того, будто бы они старались приноровить Религию к понятиям того времени, основывая ее на принципах, наиболее распространенных в данную эпоху и знакомых каждому’ {‘Irreliogissimus Author, stupenda sui fidentia plane fascinatus, eo progressus impudentiae et impietatis fuit, ut Prophetiam dpendisse dixerit a fallaci imaginatione Prophetarum, eosque pariter ac Apostolos non ex Revelatione et Divino mandato scripsisse, sed tantum ex ipsorummet naturali judicio, accommodavisse insuper Religionem, quoad fieri potuerit, hominum sui temporis ingenio, illamque fundamentis tum temporis maxime notis et acceptis superaedificasse’.}. Этот же самый метод, как говорит Спиноза в своем ‘Теологико-Политическом Трактате’, должен быть и в настоящее время применяем к толкованию Св. Писания: ибо Спиноза, между прочим, провозглашает, что так как при первоначальном созидании Св. Писания приспособлялись к общепринятым взглядам и пониманию Народа, то и при толковании Св. Писания каждому предоставляется свобода объяснять его себе, руководствуясь собственным разумом и согласно собственным взглядам.

Но, Боже милосердый, что было бы, если бы это была правда! Как решиться отрицать, что Писание есть создание божественного вдохновения? <Отрицать,> что это есть Пророчество непоколебимое и неизменное, что Святые, созидавшие его, говорили и писали по особому повелению Божию и по наитию Духа Святаго! Что оно есть непреложная Истина, что и самая совесть наша свидетельствует о его истинности и что оно является, так сказать, нашим Судьей, постановление которого должно быть постоянным, ненарушимым правилом, руководящим нашими чувствами, нашими мыслями, нашей верой, всей нашей жизнью! Ведь в противном случае пришлось бы, пожалуй, признать, что Св. Библия есть какой-то восковой нос, который можно вертеть и мять как кому вздумается, какие-то очки или стекло, через которое каждый может видеть все, что взбредет в его воображение, какой-то колпак сумасшедшего, который, надев на голову, можно повертывать и нахлобучивать на сто различных ладов! Да разразит тебя Господь, Сатана, и да сомкнет нечестивые уста твои! Спицелий не довольствуется изложением собственных воззрений на эту зловредную Книгу. Он присоединяет к своему суждению мнение г-на Мансфельда, бывшего Профессора в Утрехте, который в Книге своей, напечатанной в 1674 г. в Амстердаме, говорит следующее: ‘Мы полагаем, что Трактат этот должен быть навеки повержен в глубочайший мрак забвения’ — Tractatum hune ad aeternas damnandum tenehras и т. д., — и это должно быть признано справедливым. Ибо этот злосчастный Трактат опрокидывает все основания Христианской Религии, подрывая авторитет Священных Книг, на которых она зиждется. Второе свидетельство, которое я имел в виду привести, принадлежит Вильгельму Ван-Блейенбергу из Дортрехта, который поддерживал со Спинозой продолжительную переписку и который в 31 письме своем, на стр. 476 Посмертных Сочинений Спинозы, сам говорит о себе, что он не имеет никакой определенной профессии и пропитывается честной торговлей {Liber sum, nulli adstrictus professioni, honestis mercaturis me alo.}. Этот ученый Купец в Предисловии к одному своему Сочинению, озаглавленному ‘Истинность Христианской Религии’ и напечатанному в 1674 г. в Лейдене, высказывает свое суждение о Трактате Спинозы в следующих словах: ‘Эта Книга, говорит он, полна любопытных, но поистине ужасных открытий, которые могли быть почерпнуты только в Аду. Всякий Христианин и даже всякий здравомыслящий человек должен ощущать неподдельный ужас при чтении этой Книги. Ибо Автор ее направляет свои усилия к тому, чтобы разрушить Христианскую Религию и все надежды наши, на ней одной основанные, взамен чего он вводит Атеизм или по крайней мере какую-то естественную Религию, создаваемую по капризу или ради выгод Государей. Согласно этому учению, зло подавляется единственно страхом наказания, но раз человеку не угрожает ни палач, ни правосудие, всякий, не имеющий совести, может идти на все для удовлетворения своих желаний’ и т. д.

Я должен прибавить, что весьма внимательно прочел эту Книгу Спинозы от начала до конца, но могу засвидетельствовать перед Богом, что я не нашел в ней ничего основательного и способного смутить мою веру в Евангельские Истины. Вместо каких-либо солидных доказательств мы находим в ней одни только предположения или то, что называется в школах Petitiones Principii. На положения, им самим же выставляемые, он опирается как на доказательства, а за ничтожностью этих последних в руках Автора остаются лишь какие-то жалкие выдумки и богохульства. Надо только удивляться, каким образом, не считая себя обязанным как-либо мотивировать и доказывать выдвигаемые им положения, он хотел заставить мир слепо уверовать в свое слово!

Сочинения, оставшиеся после смерти Спинозы, были напечатаны в 1677 г., т. е. в том же самом году, когда он умер. Это и есть так называемые его ‘Посмертные Сочинения’ — Opra Posthuma. Три Прописные Буквы Б. Д. С. стоят в заголовке этой Книги, заключающей в себе пять Трактатов. Первый есть Трактат о Морали, изложенный Геометрическим способом (Ethica more geometrico demonstrata). Второе место занимает Политический Трактат. Далее следует Трактат о Человеческом Разуме и средствах его усовершенствования {De emendatione intellectus). Четвертая книга есть собрание писем и ответов на них (Epistolae et responsiones). Пятая — есть краткая еврейская грамматика (Compendium Grammatices Linguae Hebraeae). На заглавном листе не помечен ни издатель, ни место, где Книга была напечатана, что указывает на нежелание издателя открыть свое имя. Однако Хозяин Спинозы Ван-дер-Спик, который до сих пор еще жив, говорил мне, что Спиноза сделал распоряжение, чтобы после его смерти ящик, заключающий в себе его письма и бумаги, был немедленно отправлен в Амстердам, к типографу Иоганну Риверцу, что и было выполнено Ван-дер-Спиком согласно воле покойного. Письмо Иоганна Риверца, адресованное на имя Ван-дер-Спика и помеченное 25 марта 1677 года, может служить удостоверением в том, что означенный ящик дошел по назначению. В конце письма он прибавляет, что родственники Спинозы, предполагая в ящике деньги, имели сильное желание разузнать, кому он был отправлен, и что они не преминули расспросить об этом лодочников, которым он был поручен. Но, говорит он, если только в Гааге не ведется списка всех отправляемых морем пакетов, я не вижу никакой возможности что-либо разведать на этот счет. Да и лучше, чтобы они действительно ничего не знали об этом и т. д. Этими словами заканчивается письмо, не оставляющее ни малейшего сомнения относительно того, кому обязан свет появлением этого ужасного произведения.

Многие ученые уже достаточно разоблачили бездну нечестия, скрывающуюся в этих Посмертных Сочинениях, и указали на необходимость остерегаться их. Я прибавлю ко всему написанному лишь очень немногое. Трактат о Морали начинается с определений, или разъяснений, или описаний природы Божества. Кто не подумал бы, судя по такому прекрасному началу, что имеет дело с истинно Христианским Философом? Все эти определения прекрасны, особенно шестое, где Спиноза говорит, что Бог есть Существо бесконечное, т. е. субстанция, состоящая из бесчисленных атрибутов, из которых каждый выражает собою вечную и бесконечную Сущность. Но, вникая в его мнение несколько глубже, нельзя не заметить, что Бог Спинозы есть не более как фантом, Бог вымышленный, не имеющий ничего общего с истинным Богом, — так что к этому Философу как нельзя больше подходит то, что Апостол говорит о нечестивых в Послании к Титу, — I, 16: ‘Они говорят, что знают Бога, а делами отрекаются’, а также и то, что Давид говорит о безбожниках в Псалме 14, I: ‘Сказал безумец в сердце своем: нет Бога’. Что бы там ни говорил Спиноза, действительные его мысли именно таковы. Он позволяет себе употреблять имя Божие в смысле совершенно чуждом тому, в каком оно когда-либо употреблялось Христианами. Впрочем, он сам признается в этом в 21-м письме своем к г-ну Ольденбургу: я признаю, говорит он, что мнение, которое я составил себе о Боге и Природе, сильно разнится от взглядов, исповедуемых Новейшими Христианами. Ибо я считаю, что Бог есть имманентная, а не потусторонняя {Это центральный пункт всей метафизической системы Спинозы. Бог имманентен, присущ миру, а не трансцендентен, вне мира. Без имманентности Бога нет пантеизма. Это ясно из demonstratio к prop. XVIII, Eth. 1. К сожалению, в русском переводе ‘Этики’ этот важный принцип, этот основной камень пантеизма передан ошибочно. В переводе сказано: ‘Бог есть причина всех вещей постоянная, а не переходящая’. Сличите положение с доказательством, и вы убедитесь, что в таком виде совершенно искажается основная мысль философа.} причина всех вещей {Deum rerum omnium causam immanentem, non vero transtuntem statuo.}. И чтоб поддержать это мнение, он приводит слова Апостола Павла, извращаемые им в самом произвольном смысле: Ибо мы Им живем, и движемся, и существуем (Деяния, XVII, 28).

Чтобы понять его мысль, надо знать, что под причиной потусторонней разумеется такая причина, результат действия которой находится вне ее самой, так например, человек есть causa transiens для бросаемого им камня, плотник — для сооружаемого им дома. Причина имманентная действует внутренне, не выходя за пределы самой себя. Так например, когда душа мыслит о чем-нибудь или желает чего-либо, она заключается в этой мысли или в этом желании, она не выходит из их пределов и таким образом является имманентной причиной. В этом именно смысле Бог Спинозы и есть причина Вселенной, в которой Он будто бы всецело воплощается. Но так как Вселенная имеет пределы, то отсюда следовало бы, что и Бог есть Существо ограниченное и конечное. Таким образом, говоря о Боге как о Существе бесконечном и обладающем бесчисленными качествами, Спиноза просто-напросто играет словами, потому что под словами Вечный и Бесконечный он не может подразумевать Бога, существовавшего прежде всех веков и до создания какой-либо твари. Спиноза называет вечным и бесконечным лишь то, в чем разум человеческий не усматривает конца и границ. По его собственным словам, творения Бога так многочисленны, что ум человеческий, несмотря на все свое могущество, не в состоянии обнять их. Но творения эти настолько прочны и так хорошо связаны между собою, что существование их должно быть вечным.

Тем не менее, в 21-м письме Спиноза утверждает, что предположение, будто Бог и материя, в которой Он действует, одно и то же, совершенно ошибочно. Но он не может не признаться, что материальность есть, по его мнению, нечто присущее самому Божеству, Которое не может ни существовать, ни обнаруживать Себя в деятельности помимо материи, т. е. Вселенной. Итак, Бог Спинозы есть не что иное как природа, правда, бесконечная, но зато вещественная, материальная, взятая как совокупность всех модификаций. Ибо он полагает, что и Богу свойственны два вечных качества: cogitatio et extensio, мышление и протяжение. С точки зрения первого — Бог заключается во Вселенной, с точки зрения второго — Он есть сама Вселенная, взятые вместе, они составляют то, что Спиноза называет Богом.

Насколько я понимаю мнения Спинозы, вот в чем состоит разногласие между ним и нами, Христианами: или истинный Бог — субстанция вечная, отдельная, отличная от Вселенной и от всей природы, создавшая мир и все живое из небытия одною лишь силою Своей безусловно свободной воли, или же Бог — Вселенная и все заключающиеся в ней существа, субстанция с бесконечным мышлением и протяжением? Спиноза поддерживает это последнее положение. (На этот счет полезно справиться с мнением Хр. Виттихия, в его Анти-Спинозе, стр. 18 и след.). Так, Спиноза вполне признает, что Бог есть причина всех вещей, но он утверждает, что Бог произвел их неизбежно, без свободы, без выбора, не сообразуясь со своим добрым желанием. Точно так же и все, что творится в мире: добро и зло, добродетель и преступление, грех и добрые дела — все это происходит совершенно неизбежно, чем уничтожается всякое значение и суда, и наказания, и воскресения, и блаженства, и осуждения. Ибо иначе — этот мнимый Бог наказывал и награждал бы свои собственные Дела и уподобился бы ребенку, играющему в куклы. Не заключается ли в этом самый зловредный Атеизм, какой когда-либо проявлялся на свете? Все это и заставляет г. Бурманна, Пастора Реформатской Церкви в Enkhuise, дать Спинозе справедливое название нечестивейшего из Атеистов, какого когда-либо видел мир.

Я не имел в виду рассматривать здесь все нечестивые и нелепые положения Спинозы, я привел лишь некоторые из них и остановился на главнейшем с единственною целью — внушить Христианскому Читателю ужас и омерзение к этому зловредному учению. Не могу однако пройти молчанием того обстоятельства, что во второй части своего Трактата о Морали он сливает в одном нераздельном бытии человеческую душу и тело: душа и тело — только два различных качества, состоящих, по его словам, в мышлении и протяжении. В этом именно смысле он выражается на стр. 40: ‘Под телом я разумею состояние (modus), которое выражает известным и определенным образом сущность Бога, поскольку она рассматривается как вещь протяженная’ {Per corpus intelligo modum qui Dei essentiam, quatenus ut res extensa consideratur, certo et determinato modo exprimit.}. А что касается души, обитающей и действующей в теле, то это есть, по его мнению, лишь другое свойство существа, создаваемого природой и проявляющего себя в мышлении. Это вовсе не есть дух или субстанция, независимая от субстанции тела, это лишь модификация, выражающая собою сущность Бога, поскольку она проявляется и действует в мышлении. Слыхал ли кто среди Христиан подобные мерзости! Ведь таким образом Бог не мог бы наказывать ни души, ни тела человеческого, не пожелав наказать и разрушить самого себя. Наконец, в заключении 21-го письма Спиноза ниспровергает и великое таинство Любви, как оно изображается в первом Послании к Тимофею, гл. III, ст. 16: он говорит, что Воплощение Сына Божия есть не что иное, как Вечная Премудрость, которая, проявившись вообще во всем и особенно в наших сердцах и душах, выразилась наиболее удивительным образом в Иисусе Христе, причем тут же, несколько ниже, он присовокупляет, что хотя некоторые Церкви и прибавляют к этому, что Бог вочеловечился, но, говорит он, как я уже высказался на этот счет совершенно прямо, я ровно ничего не понимаю во всем, что они говорят {Quod quaedam Ecclesiae his addunt, quod Deus naturam huma-nam assumpserit, monui expresse, me quid dicant nescire etc.}. Это воплощение кажется ему настолько же странным, как если бы кто сказал, что круг принял природу треугольника или квадрата. И она дает ему повод в конце 23 письма истолковывать известное место Евангелия Св. Иоанна, Слово плоть бысть, гл. I, стр. 14, как Восточный оборот речи и понимать его в том смысле, что Бог проявил себя в Христе особенным образом. В своей проповеди я уже разъяснил по возможности просто и в немногих словах, каким образом Спиноза пытается в 23 и 24 письмах уничтожить Таинство Воскресенья Христова, составляющее один из главнейших Догматов нашей религии и основание всех наших чаяний и нашего утешения. Не считаю теперь нужным останавливаться дольше на других проповедуемых им нечестиях.

Некоторые сочинения Спинозы, оставшиеся не напечатанными

Издатель Посмертных Сочинений Спинозы называет между не напечатанными произведениями этого Автора ‘Трактат о Радуге’. Я знаю здесь, в Гааге, нескольких весьма почтенных лиц, которые видели и читали этот Трактат, но отсоветовали Спинозе печатать его, что, быть может, огорчило его и побудило бросить это произведение в огонь за шесть месяцев до смерти, — как мне это передавали его соседи по квартире. Он начал также переводить на Фламандский язык Ветхий Завет, причем часто советовался с Знатоками Языков и осведомлялся, в каком смысле понимаются различные места Библии Христианами. Перевод Пятикнижия Моисея был уже давно закончен, как вдруг за несколько дней до смерти он сжег всю эту работу в камине своей комнаты {Для сличения приведем список сочинений Спинозы, вошедших в известное двухтомное издание Ван Флотена и Ланда 1882-1883 гг. Volumen prius: Tractatus de Intellectus Emendatione, Ethica ordine geometrico demonstrata, Tractatus Politicus, Tractatus Theologico-Politicus. Volumen posterius: Epistolae doctorum quorundam virorum ad B. d. S. et Auctoris Responsiones, Korte Verhandeling van God, de Mensch en deszelfs Welstand, Renati des Cartes Principiorum Philosophiae Pars I et II, more geometrico demonstratae, Appendix, continens Cogitata Metaphysica, Stelkonstige Reeckening van den Regenboog, Reeckening van Kanssen, Compendium grammatices Linguae Hebraeae.}.

Едва только Сочинения его были обнародованы, как Бог воздвиг во славу Свою и в защиту Христианской Религии многочисленных Ратоборцев, ополчившихся против него с тем успехом, на какой нужно было в этом случае надеяться. Доктор Теоф. Спицелий в Книге своей, озаглавленной Infelix Literator, называет двух из них: во-первых — Франциска Купера из Роттердама, сочинение которого, напечатанное в 1676 г. в Роттердаме, носит заглавие Arcana Atheismi revelata и т. д. — ‘Разоблаченные тайны Атеизма’, во-вторых — Ренье де Мансфельда, Профессора в Утрехте, напечатавшего в 1674 г. в этом же городе Сочинение на ту же самую тему.

В следующем году, а именно в 1675, из типографии Исаака Нерана вышло еще одно опровержение Трактата Спинозы под заглавием d’Enervatio Tractatus Theologico-Politici, принадлежащее перу Иоганна Вреденбурга, отец которого был Старостой Лютеранской Церкви в Роттердаме. Г-н Джордж Матиас Кент в своей Библиотеке Древних и Новых Авторов счел почему-то уместным назвать его, на стр. 770, известным Роттердамским ткачом — Texorem quendam Rotterodamensem. Если правда, что человек этот был по профессии простым ремесленником, то могу засвидетельствовать, что поистине никогда еще человек, посвятивший себя такому занятию, не обладал столь ловким пером и не создавал подобного Произведения. Ибо он доказывает в этом Сочинении с геометрическою точностью и с не допускающею возражения ясностью, что природа не есть и не может быть самим Богом, как тому учит Спиноза. Не владея в достаточной степени Латинским Языком, он принужден был написать свой Трактат по-фламандски и прибегнуть для перевода его к помощи другого. Перевод был заказан им, как он заявляет сам в Предисловии к своей Книге, с тою целью, чтобы предупредить возможность какого-либо оправдания или отговорки со стороны Спинозы, который был тогда еще жив, в случае если бы он вздумал оставить Фламандский Трактат без всякого ответа.

Однако я не нахожу, чтобы все рассуждения этого Ученого действительно попадали в цель. Мне кажется даже, что в некоторых местах своего Труда он склоняется к Социнианизму, и я не думаю, чтобы в этом отношении суждение мое разнилось от впечатления всех просвещенных людей, на благоусмотрение которых я оставляю окончательное решение этого вопроса. Несомненно однако, что Франциск Купер и Вреденбург разменялись по случаю этого трактата печатными возражениями, причем Купер старается изобличить своего противника ни более ни менее как в Атеизме.

В 1676 году появился Этический Трактат Ламберта Вельтгузена из Утрехта под заглавием: ‘О прирожденной беспорочности и о человеческом достоинстве’ {Lamberti Velthusii Ultrajectensis Tractatus Moralis de naturali pudore et dignitate hominis.}. Он поражает в самом корне те принципы, на которых Спиноза думал основать свое учение о том, будто производимое человеком добро и зло совершается неизбежно и исходит Свыше от самого Бога или Природы. Я уже упомянул раньше о Вильгельме Ван-Блейенберге из Дортрехта, который в 1674 году вступил в число противников Спинозы и опроверг нечестивую Книгу последнего, носящую заглавие Теологико-Политического Трактата. Не могу удержаться от сравнения его с тем Купцом, о котором говорит Спаситель в Евангелии от Св. Матфея, гл. XIII, ст. 45 и 46, ибо Книга, представленная им Публике, есть сокровище поистине неоцененное и нетленное, — так что нам остается только желать, чтобы на биржах Амстердама и Роттердама нашлось как можно более Купцов, подобных этому.

Наши Теологи Аугсбургского Вероисповедания также весьма отличились в деле опровержения нечестивого учения Спинозы. Едва только Теологико-Политический Трактат вышел в свет, как они вооружились против него своими перьями и выступили с печатными возражениями. Во главе их должен быть поставлен Доктор Музеус, Профессор из Иены, человек столь необыкновенного ума и дарований, что, быть может, ни один из современников не достоин того, чтобы быть сопоставленным с ним. Еще во время жизни Спинозы, а именно в 1674 г., он опубликовал свое Рассуждение, занимающее двенадцать печатных листов и озаглавленное Tractatus Theologico-Politicus ad veritatis lumen examinatus — ‘Теологико-Политический Трактат в истинном освещении’. На стр. 2 и 3 он говорит о том ужасе и омерзении, которое возбуждает в нем столь безбожное произведение, и выражается при этом в следующих словах: ‘Диавол совратил великое множество людей, находящихся на службе у него и направляющих свои старания к тому, чтобы ниспровергнуть все, что есть в мире Святого. Но можно, право, сомневаться, чтобы кто-либо между ними работал над разрушением всякого божественного и человеческого права с такою силою, как этот Лжеучитель, рожденный на погибель Религии и Государства’ {Jure merito quis dubitet, num ex illis, quos ipse Daemon ad humana divinaque jura pervertenda magno numro conduxit, repertus fuerit, qui in iis depravandis operosior fuerit yumn hic Impostor, magno Ecclesiae malo et Reipablicae detrimento natus.}. На стр. 5, 6, 7 и 8 он приводит подлинные Философские выражения Спинозы, изъясняет те, которые допускают двоякое толкование, и, показывая самым очевидным образом, в каком именно смысле хотел употребить их Спиноза, изобличает таким образом его истинные мысли. На стр. 16, 32, он доказывает, что, печатая подобное произведение, Спиноза желал распространить превратное убеждение, будто каждый человек волен и свободен формулировать свои Религиозные Верования, как ему вздумается, и ограничивать их предметами, вполне доступными его пониманию. Еще ранее того, на стр. 14, в 28, он превосходно разъясняет суть вопроса и отмечает, в чем именно Спиноза расходится с Христианами. Таким образом он шаг за шагом разбирает Трактат Спинозы, не пропуская ни единого мельчайшего пункта без метких и основательных возражений. Не подлежит сомнению, что Спиноза читал это Произведение Доктора Музеуса, так как оно было найдено между его Посмертными бумагами.

Как ни многочисленны были сочинения, направленные против Теологико-Политического Трактата, ни одно из них не опровергает его, по моему мнению, с такою основательностью, как Произведение этого ученого Профессора. Впрочем, это мнение мое разделяется и многими другими писателями. Так например, Автор, напечатавший под именем Теодора Секура небольшой Трактат о Происхождении Атеизма (Origo Atheismi), в другом своем Сочинении, озаглавленном Prudentia Theologica, выражается по этому поводу следующим образом: ‘Я весьма удивляюсь, что Рассуждение Доктора Музеуса, направленное против Спинозы, так мало известно и распространено у нас, в Голландии. Следовало бы отдать большую справедливость этому ученому Теологу, разобравшему предмет столь большой важности, ибо не подлежит сомнению, что он сделал это с большим успехом, чем кто-либо до него’. Также и г-н Фуллер в Продолжении Всеобщей Библиотеки и т. д. говорит о Докторе Музеусе в следующих выражениях: ‘Знаменитый Иенский Теолог опроверг зловредную Книгу Спинозы со свойственною ему остротою и успехом’ {Celeberrimus ille Jenensium Theologus Joh. Musaeus Spinosae pestilentissimum foetum acutissimis, queis solet, telis confodit.}.

Тот же Автор приводит мнение Лейпцигского Профессора Теологии Фридриха Раппольта, который в своей вступительной Лекции опроверг взгляды Спинозы подобным же образом. Однако, прочитав его Речь, я нашел, что он разбирает его лишь косвенным образом и притом — не называя Спинозы. Лекция эта озаглавлена: Oratio contra Naturalistas, habita ipsis Kalendis Junii ann. 1670, и помещена в Теологических Сочинениях Раппольта (т. I, стр. 1386 и след.), изданных Доктором Иоганном Бенедиктом Карпзовием и напечатанных в 1692 г. в Лейпциге. Доктор Иоганн Конрад Дурриус, Профессор в Альторфе, следовал общему плану в своей Речи на эту тему, которой я, по правде сказать, не читал, но о которой мне говорили как о произведении замечательном.

В 1681 г. Обер de Верее издал Книгу, озаглавленную Убежденный Нечестивец, или Рассуждение против Спинозы, опровергающее основные принципы его Атеизма. В 1687 г. Петр Ивон, родственник и ученик Лабадия и Священник его Секты в Вивердене в Фрисландии, также написал Трактат против Спинозы, напечатанный им под заглавием Побежденное нечестие и т. д. В приложении к Словарю Морери, в статье о Спинозе, упоминается Трактат о согласии разума и веры (de concordia rationis et fidei), принадлежащий перу г-на Гюэ, трактат этот был перепечатан в 1692 г. в Лейпциге, причем Журналисты этого Города сделали основательные извлечения из него, в которых взгляды Спинозы выставлены с полною отчетливостью и опровергнуты с замечательным искусством. Ученый г-н Симон и г-н де Ла-Мотт, Савойский Священник в Лондоне, также работали над этим предметом, — я сам видел их Произведения, но, недостаточно владея Французским Языком, не мог составить надлежащего суждения о них. Петр Пуаре, живущий в Ринсбурге, недалеко от Лейдена, приложил Трактат против Спинозы ко второму изданию своей Книги De Deo, anima et malo. Труд этот озаглавлен им ‘Fundamenta Atheismi eversa, sive spcimen absurditatis Spinosianae’ — (Ниспроверженные принципы Атеизма и т. д.) и вполне заслуживает того, чтобы быть прочитанным со вниманием.

Последнее Произведение, о котором я упомяну, принадлежит Лейденскому Профессору Виттихию, оно было напечатано в 1690 г., после смерти Автора, под заглавием: Christophori Wittichii Professons Leidemis Anti-Spinosa siue Examen Ethices B. de Spinosa. Книга эта появилась в непродолжительном времени также и в Фламандском переводе, напечатанном в Амстердаме у Васбергена. Нет ничего удивительного, что в такой книге, как Продолжение жизнеописания Филопатера, были сделаны попытки опорочить этого ученого мужа и запятнать его память. Автор этого зловредного Произведения утверждает, что г-н Виттихий был прекрасным Философом, большим другом Спинозы, с которым он был будто бы в весьма близких отношениях, поддерживаемых с обеих сторон обменом писем и частыми беседами, причем оба держались одних и тех же взглядов. Трактат же против взглядов Спинозы был написан Виттихием якобы лишь из опасения прослыть в свете приверженцем Спинозы и напечатан с единственною целью — удержать за собой репутацию Правоверного Христианина. Такова клевета, публично распущенная этим наглецом, неизвестно где им почерпнутая и не имеющая за себя ни малейшей видимости правдоподобия. Откуда он взял, что эти два Философа находились в таких близких сношениях, что они видались и так часто обменивались письмами? Между письмами Спинозы, которые почему-то позаботились предать печати, мы не видим ни единого письма, адресованного к Виттихию, ни писем Виттихия к Спинозе. Не находим мы ничего подобного и среди писем, оставшихся ненапечатанными, так что приходится признать, что вся эта дружеская связь их и все эти письма, писанные ими друг другу, есть не что иное, как чистейший вымысел клеветника. По правде сказать, мне никогда не приходилось лично говорить с г-ном Виттихием, но я довольно близко знаком с его племянником г-ном Циммерманном (в настоящее время занимающим пост Англиканского Священника), жившим со своим дядей в течение последних лет его жизни. Он никогда не сообщал мне ничего подобного, напротив того, все, что он говорил мне об этом предмете, было совершенно противоположно тому, что рассказывает Автор Жизнеописания Филопатера. Мало того, он показывал мне даже рукопись, продиктованную ему дядей, в которой мнения Спинозы одинаково хорошо объяснены и опровергнуты. Но для полного оправдания Виттихия достаточно прочесть последнее из его Произведений: здесь можно как нельзя лучше видеть, каковы были действительные его религиозные воззрения. Это есть в некотором роде Исповедание Веры, написанное им незадолго до смерти. Какой человек, имеющий хоть каплю религиозного чувства, осмелится подумать, а тем более написать, что все это — одно лишь лицемерие, обусловленное желанием посещать Церковь ради внешнего приличия и опасения приобресть репутацию Безбожника и Вольнодумца!

Если подобные заключения возможно выводить из того простого факта, что между двумя лицами существовала какая-то переписка, то это значит только, что ни я, ни многие другие Пасторы не могут считать себя обеспеченными от подобных же нареканий со стороны каких-нибудь клеветников, ибо нам бывает иногда невозможно избежать сношений с людьми, не принадлежащими к числу Правоверных Христиан.

Охотно назову здесь еще Вильгельма Дерюфа из Амстердама, упоминая о нем со всем уважением, какого он только заслуживает. Этот почтенный Профессор во всех своих Работах, особенно же в своих Лекциях по Теологии, всегда восставал против мнений Спинозы самым энергичным образом. Франциск Гальма на стр. 85 своих заметок о жизни и взглядах Спинозы отдает ему полную справедливость, говоря, что ни один из Приверженцев этого последнего до сих пор не осмеливается помериться с ним и возразить ему. Он прибавляет, что этот остроумный писатель мог бы опровергнуть также надлежащим образом гнусную клевету, высказанную на стр. 193 Жизнеописания Филопатера, и раз навсегда зажать рот Автору этого произведения.

Скажу одно слово еще о двух знаменитых Писателях, упоминая их вместе, хотя в настоящее время они значительно расходятся в своих направлениях. Первый из них — г-н Бэйль, слишком хорошо известный в мире Литературы, чтобы нуждаться в наших похвалах, второй — г-н Жакело, бывший Священник Французской Церкви в Гааге, в настоящее же время придворный Проповедник Его Величества Короля Прусского. Оба они делают весьма ученые и основательные замечания о жизни, сочинениях и воззрениях Спинозы. Все написанное ими на эту тему заслужило всеобщее одобрение и было переведено на Фламандский язык Франциском Гальма, Литератором и Книгопродавцем в Амстердаме. Он присоединил к своему переводу Предисловие и несколько справедливых соображений о Продолжении Жизнеописания Филопатера. Все написанное им также имеет свою цену и заслуживает быть прочитанным.

Не считаю нужным говорить здесь о нескольких Писателях, вооружившихся против мнений Спинозы за самое последнее время, по случаю появления книги, носящей заглавие Hemel op Aarden — ‘Рай на земле’ и принадлежащей перу г-на Ван-Лингофа, Реформатского Пастора в Цволе, подозреваемого в согласии с основными положениями Спинозы. Все эти вещи слишком современны и слишком знакомы Публике, чтобы стоило на них останавливаться, а потому я оставляю их без рассмотрения и перехожу к изложению фактов, касающихся смерти знаменитого Атеиста.

О последней болезни Спинозы и его смерти

О смерти Спинозы существует так много разноречивых рассказов, и при том до того неправдоподобных, что остается только удивляться тому, что просвещенные люди решилась передавать Публике разные нелепые слухи, не потрудившись предварительно разузнать дело как можно обстоятельнее. Образчиком подобных небылиц может служить отрывок из ‘Menagiana’, напечатанный в 1695 г. в Амстердаме, где Автор сообщает следующее:

‘Я слышал, что Спиноза умер от страха быть посаженным в Бастилию. Он прибыл во Францию, привлеченный двумя знатными Лицами, желавшими видеть его. Об этом донесли г-ну Помпонну, и так как этот Администратор отличался ревностной приверженностью к интересам Церкви, то он не счел возможным терпеть пребывание Спинозы во Франции, где он мог произвести большие беспорядки, и потому решился посадить его в Бастилию. Предупрежденный об этом, Спиноза спасся бегством, переодевшись Францисканским Монахом. Впрочем, за это последнее обстоятельство я не ручаюсь. Достоверно, однако, то, что многие из видевших его лиц передавали мне о его наружности: они говорили мне, что он был мал ростом и смугл, что в лице его было что-то мрачное и что вообще он как бы носил на себе печать отвержения’.

Все это не более как набор пустых басен и измышлений, ибо мне доподлинно известно, что Спиноза даже никогда не бывал во Франции. Правда, многие высокопоставленные Лица старались привлечь его туда, в чем он сам признавался своим Хозяевам, но он в то же время уверял их, что надеется никогда не потерять рассудка до такой степени, чтобы сделать подобную глупость. Все, что я приведу ниже, также послужит достаточным опровержением нелепых предположений о том, будто он умер от страха. С этою целью я нарочно изложу как можно беспристрастнее все обстоятельства его смерти, не приводя ничего бездоказательного, что вполне в моих силах, так как Спиноза и умер, и погребен здесь, в Гааге.

Спиноза был от природы хилого, болезненного, худощавого сложения и уже более двадцати лет страдал Чахоткой, что заставляло его вести весьма строгий образ жизни и соблюдать умеренность в пище и питии. Однако ни его Хозяева, ни соседи по квартире не подозревали, что конец его так близок, и даже за несколько часов до его Смерти мысль о чем-либо подобном не приходила им в голову. 22 Февраля, приходившегося тогда на последнюю субботу перед масленицей, его Хозяин пошел с женою в Церковь слушать Проповедь, которая говорится обыкновенно у нас в этот день для приготовления душ к предстоящему принятию Св. Тайн. По возвращении Хозяина, часа приблизительно в четыре или около того, Спиноза спустился вниз из своей комнаты и вел с ним продолжительную беседу, главным образом о только что прослушанной Проповеди. Затем, выкурив трубку табаку, он удалился в свою комнату, находившуюся в передней части дома, и рано лег спать. В Воскресенье утром, до церковной службы, он опять выходил из своей комнаты и разговаривал с Хозяином и его женой. Затем он призвал из Амстердама известного Врача, которого я могу здесь обозначить только инициалами Л. М. Последний поручил квартирным соседям Спинозы купить старого петуха и тотчас же поставить его вариться, чтобы к полудню был готов бульон, — и Спиноза по возвращении Хозяев поел с большим аппетитом. После полудня Л. М. Врач остался со Спинозой совершенно один, так как все остальные обитатели дома возвратились к своим религиозным обязанностям. Но по возвращении с Проповеди они с удивлением узнали, что Спиноза скончался в три часа пополудни в присутствии Доктора, который в ту же ночь возвратился на судне в Амстердам, нимало не заботясь о покойнике. Он тем более спешил избавиться от всяких обязанностей, что успел завладеть одним дукатоном и несколькими мелкими монетами, которые покойный оставил на своем столе, а также ножиком с серебряной ручкой — после чего ему, разумеется, оставалось только убраться восвояси.

Относительно подробностей болезни и смерти Спинозы существует множество рассказов, весьма отличных друг от друга и подавших повод к различным пререканиям. Так, рассказывали: 1) что во время болезни он принимал всевозможные предосторожности для того, чтобы избежать посещений знакомых, один вид которых приводил его в раздражение. 2) Что несколько раз из уст его вырывались слова ‘О, Боже, будь милостив ко мне, грешному!’. 3) Что, произнося имя Божие, он тяжко вздыхал, что будто бы подало повод присутствующим спросить у него, верит ли он теперь в Бога, суда Которого должен страшиться после смерти? На что он отвечал, будто слово это вырвалось у него совершенно непроизвольно, в силу присущего всем обыкновения. Говорят также, 4) что Спиноза держал постоянно наготове сок Мандрагора, который он выпил, как только почувствовал приближение смерти, после чего задернул занавес постели и, потеряв сознание в глубоком сне, незаметно для себя перешел из жизни в Вечность, 5) что он дал положительное запрещение впускать кого-либо в свою комнату в то время, когда будет умирать, и заметив, что конец его приближается, призвал свою Хозяйку и убеждал ее не допускать до него Священников, так как он хотел умереть спокойно, без всяких споров, и т. п.

Я навел самые тщательные справки касательно всех этих фактов и не раз расспрашивал о них у его Хозяина и Хозяйки, которые до сих пор еще живы. Но оба они положительно утверждали, что ничего подобного не знают и что все рассказываемые подробности — не что иное, как чьи-то измышления. Ибо Спиноза никогда не запрещал впускать к нему кого бы то ни было из желающих видеть его. Впрочем, когда он умирал, в комнате его действительно не было никого, кроме упомянутого уже мною Амстердамского Врача. Никто не слыхал также в его устах слов, которые ему приписываются ‘О, Боже, будь милостив ко мне, грешному’, и даже весьма мало вероятия, чтоб он мог произносить их, так как он сам не знал, что конец его так близок. В течение всей своей болезни Спиноза вовсе не лежал в постели и даже в тот самый день, когда он умер, спускался вниз: он занимал переднюю комнату наверху, где спал в старинной кровати того фасона, который называют обыкновенно Bedstede. Что касается поручения, данного им, будто бы, Хозяйке относительно недопущения Священников, которые могли придти к нему, то ни она, ни кто-либо из других обитателей дома не слыхал ничего подобного и ничего об этом не знает. Хозяева высказывали даже решительное убеждение в противном, так как в течение последнего изнурительного периода своей болезни Спиноза выказывал твердость духа поистине стоическую и всегда упрекал других, если им случалось жаловаться или проявлять в болезнях недостаток мужества или излишнюю чувствительность.

Наконец, что касается сока Мандрагора, который Спиноза будто бы принял перед смертью и который привел его в бессознательное состояние, то это обстоятельство точно также осталось совершенно неизвестным его сожителям. А между тем никто, кроме них, не приготовлял для него пищи и питья, а также лекарств, которые он принимал время от времени. Не упоминается об этом снадобье и в счете Аптекаря, — того самого, к которому Амстердамский Врач посылал за лекарствами для Спинозы в последние дни болезни.

После смерти Спинозы Ван-дер-Спик озаботился похоронами. Его просил об этом Иоганн Риверц — владелец Городской Типографии в Амстердаме, — обещая возместить издержки, причем он предлагал даже поручительство. Написанное им на эту тему весьма длинное письмо помечено Амстердамом 6 марта 1678 г., он упоминает в нем о Шидамском Друге умершего, уже названном нами выше, который, желая показать, насколько ему была дорога память покойного, действительно хотел аккуратно выплатить Ван-дер-Спику все, что ему мог остаться должен его постоялец. Список долгов был тогда же представлен ему Ван-дер-Спиком, как о том просил Риверц от его имени.

Когда тело Спинозы собирались предать погребению, Аптекарь Шредер воспротивился этому, требуя, чтобы ему было предварительно уплачено за лекарства, которые он доставлял покойному во время болезни. Счет его простирался до шестнадцати флоринов двух су. В нем прописана шафранная настойка, мятные порошки и т. п., но нигде нет ни малейшего упоминания об опиуме или Мандрагоре. Запрещение, наложенное на тело, было тотчас же снято и счет уплачен Ван-дер-Спиком.

Погребенье происходило 25-го Февраля. За гробом следовало много весьма известных и знатных лиц и шесть карет. По возвращении с Похорон, которые были совершены в новой Церкви на Спа, ближайшим Друзьям и соседям покойного было предложено угощение в виде нескольких бутылок вина — как это у нас обыкновенно делается — Хозяином дома, в котором жил умерший.

Замечу, между прочим, что Цирюльник Спинозы представил по смерти его счет, написанный им в следующих выражениях: Блаженной памяти г-н Спиноза остался должен Абраму Кервелю, лекарю, за бритье в течение последних трех месяцев один флорин восемнадцать су. В подобных же выражениях говорится о покойном в счете за совершение обряда Погребенья, а также в счетах двух Слесарей и одного Торговца галантерейным товаром, поставлявшего траурные перчатки для похорон.

Если б эти добрые люди были знакомы с религиозными взглядами Спинозы, они, вероятно, не стали бы подобным образом играть выражением ‘блаженной памяти’. Может быть, впрочем, они выразились так просто по принятому обыкновению, допускающему употребление подобных оборотов речи даже по отношению к людям, закоснелым в грехах и умершим в неверии.

По погребении Спинозы Хозяин его поручил составить опись оставшегося после него имущества. После чего Нотариус, которого он пригласил с этою целью, предъявил счет в следующих выражениях: ‘Вильгельм Ван дер Гов, Нотариус, за работу по описи мебели и вещей покойного Бенедикта де Спинозы, имеет получить семнадцать флоринов восемь су’. Несколько ниже следует расписка в получении этой суммы 14-го Ноября 1677. Ревекка де Спиноза, сестра покойного, объявила себя наследницей Спинозы и сделала заявление об этом Хозяину дома, в котором он умер. Но так как она отказалась перед этим уплатить расходы по Погребенью и некоторые долги, связанные с получением наследства, то Ван-дер-Спик предъявил ей в свою очередь требование — уплатить предварительно эти последние. Требование это было препровождено к ней ее поверенным Робертом Шмедингом, доверенность, данная этому последнему, была засвидетельствована у Нотариуса Либерта Лефа 30 марта 1677 г. Однако прежде чем выполнить предъявленное требование, она хотела разузнать как можно вернее, останется ли ей что-нибудь из наследства брата по покрытии долгов и издержек. Но пока она раздумывала, Ван дер Спик выхлопотал от Суда разрешение продать с аукциона имущество и мебель покойного, что и было им немедленно выполнено. Но когда вырученные от продажи деньги были положены на хранение в надлежащее место, сестра Спинозы наложила на них запрещение. Однако, заметив, что по удовлетворении долгов и покрытии издержек ей останется лишь весьма мало или даже вовсе ничего не останется, она отказалась от своего запрещения, как и вообще от всех своих притязаний. После сего Иоганн Люкас, Поверенный Ван-дер-Спика в этом деле, предъявил последнему счет на сумму в тридцать три флорина шестнадцать су, в получении которых им дана была расписка, помеченная 1 Июня 1678 г. Распродажа имущества Спинозы производилась здесь, в Гааге, 4 Ноября 1677 года Аукционистом Рикусом Ван-Штраленом, как это можно видеть из отчета, помеченного тем же самым днем.

Достаточно бросить взгляд на этот отчет, чтобы убедиться в том, что это был инвентарь истинного Философа: в нем помечено всего несколько Гравюр и Эстампов, несколько отшлифованных стекол, инструменты для шлифовки и т. п.

По платью, которое носил Спиноза, можно судить, насколько он был экономен и умерен в своих потребностях. Одно верхнее платье из камлота, с брюками, было продано за двадцать один флорин четырнадцать су, другое, серое — за двенадцать флоринов четырнадцать су, четыре простыни — за шесть флоринов восемь су, семь рубашек — за девять флоринов шесть су, постель с подушкой — за пятнадцать флоринов, девятнадцать воротничков — за один флорин одиннадцать су, пять платков — за двенадцать су, два красных занавеса, одно стеганое одеяло и одно маленькое постельное покрывало — за шесть флоринов. Все драгоценности Спинозы состояли из двух серебряных пряжек, проданных за два флорина. Выручка от продажи мебели простиралась всего на четыреста флоринов тринадцать су, по покрытии расходов по распродаже и прочих издержек от всего его имущества осталось сто девяносто флоринов четырнадцать су.

Вот все, что мне удалось разузнать относительно Жизни и Смерти Спинозы. Он умер 21 Февраля 1677 г., прожив сорок четыре года два месяца двадцать семь дней.

ПОДЛИННЫЙ ТЕКСТ ОТЛУЧЕНИЯ,
сообщенный в 1862 г. Ван-Флотеном в своем ‘Ad В. de Spinoza Opera Omnia Supplementum’

Херем, обнародованный Тебой
6-го числа месяца Аб против Баруха де Эспинозы

Господа Маамада доводят до вашего сведения, что, узнав с некоторых пор о дурном образе мыслей и действий Баруха де Эспинозы, они старались совлечь его с дурных путей различными средствами и обещаниями. Но так как все это ни к чему не повело, а напротив того с каждым днем получались все новые и новые сведения об ужасной ереси, исповедуемой и проповедуемой им, и об ужасных поступках, им совершаемых, и так как все это было удостоверено показаниями свидетелей, которые изложили и подтвердили все обвинение в присутствии означенного Эспинозы, достаточно изобличив его при этом, то по обсуждении всего сказанного в присутствии Господ Хахамов решено было, с согласия последних, что означенный Эспиноза должен быть отлучен и отделен от народа Израилева — почему на него и налагается Херем в нижеследующей форме.

По произволению Ангелов и приговору Святых мы отлучаем, отделяем и предаем осуждению и проклятию Баруха д’Эспинозу, с согласия Синагогального трибунала и всей этой Святой Общины, перед священными книгами Торы с шестьюстами тринадцатью предписаниями, в них написанными, — тому проклятию, которым Иисус Навин проклял Иерихон, которое Элиса изрек над отроками и всем тем проклятиям, которые написаны в Книге Законов. Да будет он проклят и днем и ночью, да будет проклят, когда ложится и когда встает, да будет проклят и при выходе и при входе. Да не простит ему Адонай, да разразится Его гнев и Его мщение над человеком сим, и да тяготят над ним все проклятия, написанные в Книге Законов. Да сотрет Адонай имя его под небом и да предаст его злу, отделив от всех колен Израилевых со всеми небесными проклятиями, написанными в Книге Законов. Вы же, твердо держащиеся Адоная, вашего Бога, все вы ныне да здравствуете!

Предупреждаем вас, что никто не должен говорить с ним ни устно, ни письменно, ни оказывать ему какую-либо услугу, ни проживать с ним под одной кровлей, ни стоять от него ближе, чем на четыре локтя, ни читать ничего, им составленного или написанного.

ПРИМЕЧАНИЯ

Печатается по: Спиноза Б. Переписка. Пер. с лат. Л. Я. Гуревич // Под ред. и с прим. А. Л. Волынского. СПб., 1891. С. 1—59.

*