Завываніе Втра.
Завываніе Втра.
Разсказъ Петра Смоленскаго *.
Переводъ . И. Булгакова.
* * *
* * *
‘Изящная Литература’, No 8, 1883
Завывание Ветра, Смоленский Петр, Год: 1883
Время на прочтение: 11 минут(ы)
* Петръ Смоленскій — одинъ изъ популярнйшихъ и талантливйшихъ еврейскихъ народныхъ писателей, разумя это выраженіе въ самомъ широкомъ его значеніи.
Завываніе втра, звучащее какой-то жалобой, нердко возбуждаетъ въ насъ чувство глубокой грусти, при чемъ намъ и въ мысль не приходитъ, какія ужасающія вещи на своихъ крыльяхъ зачастую несетъ этотъ втеръ — предсмертный стонъ бднаго отца, вопль отчаявшейся матери, изъ рукъ которой какой нибудь деспотъ вырываетъ единственнаго сына, стоны несчастныхъ, угнетенныхъ людей, рыданія сиротъ, на произволъ судьбы брошенныхъ… и какъ еще иначе назвать вс эти раздирательные звуки, вырывающіеся изъ растерзанныхъ душъ и разбитыхъ сердецъ? Приходятъ ли кому нибудь въ голову подобныя мысли? Вдь это только завываніе втра!
Также и князь Б. былъ далекъ отъ подобныхъ мыслей, когда втеръ какимъ-то страдальческимъ визгомъ ворвался въ полуоткрытую дверь, вблизи которой въ объятіяхъ его испуганно вздрогнула красавица подъ пламеннымъ поцлуемъ.
— Глупенькая,— подшутилъ онъ,— вдь это только завываніе втра!
И онъ не пересталъ прижимать, ее къ груди своей и упиваться жгучими поцлуями изъ раскрытой розовой чашечки ея губокъ… Но это было нчто большее, чмъ завываніе втра.
Жители маленькаго городка Гетто, близь Праги, не врили, чтобъ Сара, красавица, дочь раввина, неизмнно выполнила разъ принятый ею обтъ. Можно ли было этому врить, смотря на цвтущую молодость Сары, на ея налитыя, пылающія щеки, на ея, горвшіе огнемъ любви глаза, какъ было поврить, что она навсегда откажется отъ блаженства любви и предпочтетъ ему скорбный вдовій вуаль?
Конечно, въ пять лтъ совмстной жизни съ мужемъ, она вкусила много радостей и много счастья, такъ что въ этотъ короткій промежутокъ времени она упивалась изъ чаши свтлой прелести любви гораздо боле, чмъ это удается инымъ разв въ цлую жизнь. Вдь мужъ ея по уму и по знаніямъ былъ головой выше всхъ его окружавшихъ, и въ молодые годы еще его имя и еврейская ученость гремли далеко за предлами Богеміи. Сколько зажиточныхъ, богачей изъ среды его единоврцевъ льстили себя сладкой надеждой когда нибудь залучить въ зятья къ себ этотъ ‘перлъ’, а вс свтлоголубые и яркокаріе глаза ‘улицы’ съ тайной жаждой любви слдили за нимъ, когда онъ утромъ и вечеромъ проходилъ въ синагогу. И не мудрено: онъ былъ, какъ обыкновенно говорилось въ прежнія времена, ‘драгоцннымъ виномъ въ драгоцнномъ золотомъ сосуд’. Между тмъ, счастливой избранницей его сердца изъ всхъ двушекъ была Сара, дочь раввина. Ни у кого однакожъ не хватало духа питать на нее злобу за это счастье даже Этель Вермутъ, взиравшая на весь міръ желчными взорами ненависти и зависти, Этель, считавшая всякую чужую удачу своимъ лишеніемъ — даже она должна была сознаться, что Сара всмъ двушкамъ перлъ, что она скромна, какъ голубица, воплощенная доброта и прекрасна, какъ яркая денница.
Могло ли еще гд нибудь существовать боле истинное счастье, если не въ этомъ дом, гд сошлись два такихъ существа? Но высокому счастью положенъ предлъ, а жизнь замкнута въ узкія рамки. Если счастье, ключемъ бившее, безмрное счастье любви Саула — такъ звали мужа — не пошатнулось, то жизнь ему измнила. Сара осталась вдовой, дочка ея Юлія — сироткой.
Никто, ни богатйшіе изъ обитателей Гетто, ни ученйшіе изъ раввиновъ не могли склонить прекрасную Сару замнить вдовій вуаль внчальнымъ кольцомъ. Ея ршимость была непоколебима — оставаться вдовой до тхъ поръ, пока Богъ не призоветъ ее къ себ и не соединитъ съ мужемъ. Но не могли и не хотли этому врить вс богачи и ученые, накидывавшіе глазокъ на нее, и утшались тмъ, что рано или поздно она ршится внять вздохамъ любви ихъ… вдь вздохи тихой любви раздаются не въ однихъ храмахъ музъ, такіе вздохи слышатся нердко позади большой, старой печки въ какой нибудь кухн и съ дымомъ возносятся гор, уносятся они куда нибудь вдаль вмст съ теченіемъ маленькаго ручейка, когда въ день новаго года очищаешься отъ грховъ, а кто знаетъ, быть можетъ, и у раскаявшагося гршника даже въ день покаянія не разъ вырывается подобный же вздохъ. Какъ рдко однако вздохи эти доносятся до ушей тхъ, кмъ они вызваны! Красавица Сара, которая не могла видть ничтожнаго червяка подъ ногами безъ того, чтобъ его не поднять изъ состраданія, быть можетъ, вняла бы и этимъ вздохамъ, разъ они бы нашли путь къ ея сердцу. Впрочемъ, она и теперь была все-таки счастлива. Глядя на свою дочку, расцвтавшую точно благословенный бутончикъ, съ полными, розовыми щечками, съ глазенками, блествшими изъ подъ шелковыхъ рсницъ чернымъ алмазомъ, съ спокойнымъ ангельскимъ личикомъ — Сара ощущала въ сердц своемъ цлый рай и была уврена, что и мужъ глядитъ на нее съ счастливой улыбкой. А если бы она даже не могла чувствовать эту счастливую улыбку, горше ли ей представлялась бы жизнь? Если она когда-то, при жизни его, частенько посматривала на него изъ-за гардинъ своей комнаты, затаивъ дыханіе, чтобъ какъ нибудь не помшать его занятіямъ и не быть замченной имъ, отчего бы теперь не помняться ролями?
Едва минуло десять лтъ Юліи, она отличалась уже своей свтлой красотой, разсудительностью, добротой и музыкальнымъ талантомъ. Точно веселымъ жаворонкомъ отзывалось въ ней что-то, когда раскрывала она свои розовыя губки. Сара позволила ей учиться пнію, хотя въ то время считалось грхомъ и даже большимъ, если ‘ликъ жены’ вырабатываетъ себ ротикъ для пнія. Она была однакожъ уврена, что это веселое искуство возвыситъ чарующую прелесть непрочнаго существа, и она прибавляла обыкновенно не безъ материнской гордости, что твердо вритъ въ то, что ея Юлія выйдетъ замужъ въ Праг, такъ какъ она создана для столицы. Юлія длала явные успхи въ языкахъ и музык и все боле и боле вращалась въ нееврейскихъ кружкахъ, куда ввели ее христіанскіе учители ея, повсюду распространявшіе о ней похвалы. Такъ оказалось, что Сара, ослпленная любовью къ своему ребенку, ршилась на шагъ, который вызывалъ всеобщій ропотъ въ сред ея единоврцевъ. Она пускала свою дочь въ иноврческомъ сообществ по театрамъ, даже въ такіе театры, гд можно было и послушать ‘безбожныя псни’ и повидать ‘распутные танцы’. Ни заслуги ея родителей, ни слава ея мужа, ни собственное ея доброе имя не могли на этотъ разъ уберечь ее отъ злыхъ языковъ — вс эти преимущества скоре послужили ей даже во вредъ. Погрши какая-нибудь женщина темнаго происхожденія противъ чтимыхъ вками обычаевъ, примръ не былъ бы такъ заразителенъ, не былъ бы такъ вредоносенъ, но она, благочестивая, образцовая Сара, дочь такихъ родителей, жена такаго мужа — неслыханное дло! безпримрное дло!
Въ то время еще евреи ограждали себя китайскою стной отъ всякаго нововведенія, всякое мірское вяніе почиталось наравн съ моровымъ повтріемъ. Шагъ, на который осмлилась Сара, возбудилъ общее негодованіе, встревожилъ самые спокойные умы. Старйшины общины находились въ немаломъ затрудненіи. Смирить Сару? Это могло бы возбудить противъ нихъ, старйшинъ, весь народъ, преклонявшійся передъ памятью ея родителей! Смотрть на все сквозь пальцы? Но разв не имъ вврено блюсти благополучіе своей общины? Они собрались на совтъ и ршили выждать еще нкоторое время Однакожъ, обвинительный приговоръ народа сурове самаго строгаго суда. Община сочла своимъ долгомъ искоренить грхи, совершавшіеся въ ея сред. Позоръ этотъ — слышались со всхъ сторонъ возгласы — терпимъ быть не можетъ, его надо вырвать съ корнемъ, прежде, чмъ гнвъ божій поразитъ насъ тяжкою карой. Такова ужъ толпа. Исполненная состраданія къ осужденнымъ и порицающая судей, произнесшихъ обвинительный приговоръ, она становится страшной, становится жестокой, какъ скоро сама она берется творить судъ.
Одни проклятія приходилось теперь Сар слушать отъ того самаго народа, который до сихъ поръ ей плъ панегирики. Злые языки не преминули распустить ужасныя клеветы, въ синагог сотни ядовитыхъ взоровъ бросались на Сару.
Въ одну изъ субботъ Сара пришла въ синагогу, и Этель Вермутъ, ворожея, выступила впередъ въ кругу женщинъ, молодыхъ и старыхъ, внимавшихъ ей съ злорадствомъ. ‘Конечно,— начала теперь Этель Вермутъ, съ злобной насмшкой насупивъ брови,— конечно, она права, желая отвезти свою дочь въ Прагу: тамъ много богоотступниковъ, здсь же какъ разъ ея Юлія свяжется съ сыномъ какаго нибудь могильщика’.
Кругъ сомкнулся тсне около ворожеи, и со всхъ сторонъ слышались шушуканье, хихиканье и насмшливыя одобренія. Поощренная этимъ успхомъ, Этель Вермутъ принялась издваться надъ театромъ и балетомъ безобразными пантомимами. Взявшись за край своего платья, она наклоняла голову и притоптывала ногами, точно танцовала. Хихиканье перешло въ громкій смхъ, который дико и демонически раскатывался по всмъ угламъ синагоги и производилъ такое впечатлніе, какъ будто стны насмхались и издвались хоромъ. Крупныя капли холоднаго пота выступали на лбу у Сары. Въ ушахъ у нея шумло, кровь бросалась въ голову, мутилось въ глазахъ. Она склонилась ниже къ своему молитвеннику… Но священныя литеры подпрыгивали, какъ черное пламя, а когда она пугливо подняла голову, то встртила два зеленыхъ, какъ у зми, глаза, изрыгавшіе на нее какой-то отвратительный огонь. Этель Вермутъ стояла передъ ней, съ далеко высунутымъ языкомъ, направивъ на нее свои два указательныхъ пальца, точно копья. Бдная Сара чувствовала себя какъ бы охваченной вихремъ, пронесшимся по длиннымъ рядамъ скамеекъ… Насмшки и проклятія свистли вокругъ нея, подобно ядовитымъ стрламъ… Изъ синагоги этотъ вихорь вынесъ ее на улицу, подгонялъ ее раскаленными прутьями по улицамъ и переулкамъ, и все она ощущала на себ т ядовитые взоры. Какъ бы борясь съ волнами, угрожавшими ее поглотить, простонала она изъ сдавленной груди: ‘Въ Прагу! въ Прагу!’ ‘Въ Прагу!’ громко крикнула она улиц, и такъ, задыхаясь, обливаясь холоднымъ потомъ, добжала до порога своихъ дверей, гд однакожъ новый ужасъ сковалъ ей члены.
Юлія сидла у открытой двери, невдалек отъ нея стоялъ красивый, стройный молодой человкъ, съ которымъ она какъ будто была застигнута въ оживленной бесд. По наружности, жестамъ и виду въ немъ сразу сказывался аристократъ…
— Мама!— воскликнула Юлія, весело подбгая на встрчу къ Сар.— Его свтлость князь Б., владтель нашего города и окрестностей, былъ такъ добръ, что ностилъ насъ и предложилъ намъ свою защиту, такъ какъ онъ слышалъ, что насъ преслдуютъ здсь… Но, что съ тобой, милая мама, ты такъ блдна!
— Ничего, дточка, ничего!— возразила Сара,— и я не сомнваюсь, что ты сказала князю, что мы не нуждаемся въ его защит и чувствуемъ себя безопасными среди своихъ единоврцевъ.
Князь удивился.— Да?— произнесъ онъ смущенно.— Такъ значитъ, противный жидъ, прибгавшій ко мн, надулъ, увривъ меня, что вы переходите въ христіанскую вру и потому подвергаетесь гоненіямъ отъ евреевъ.
— Черная ложь!— воскликнули съ негодованіемъ бдняги, — мы неизмнно врны и своей вр, и своему народу. Мы не принимаемъ людской защиты. Безполезна та помощь, которая не исходитъ отъ Бога!
Князь и Юлія обмнялись смущенными взорами.
Когда князь, нсколько времени спустя, опять явился и еще разъ предложилъ свою защиту, Сара въ отвтъ не произнесла ни слова благодарности. Закрывъ за нимъ дверь, она сказала совершенно спокойно:— Надо все поскоре увязать, такъ какъ черезъ три дня намъ придется оставить городъ.
— Куда же мы демъ, мама?
— Въ Прагу!
Не прошло и трехъ дней, она продала маленькій домикъ, наслдство своихъ отцевъ, и въ тотъ же день Сара съ своей дочерью покинули свою родину, мсто, гд покоились кости ея родителей, гд нкогда была ея колыбель, гд она провела дни радости, гд она испытала столько счастья…
Прибывъ въ Прагу, она поселилась не въ осифовскомъ предмсть, тогдашнемъ еврейскомъ квартал, но въ той части города, гд не могъ проживать ни одинъ еврей. Юлія посщала консерваторію и отличалась здсь своей свтлой красотой и блестящими дарованіями. Пришлось ей, по настоятельному требованію учителей, наконецъ и выступить публично. Бдная Сара вынесла не малую борьбу, прежде чмъ помирилась съ тмъ, что дочь ея все дальше увлекается артистической карьерой и все боле уклоняется отъ пути, которому были неуклонно врны ея родители. Но все та же сила, всегда бывшая на сторон Юліи, ршила и теперь борьбу въ ея пользу, а эта сила зовется материнской любовью. Юлія пла съ блестящимъ успхомъ и была принята публикой съ большимъ одобреніемъ, она сдлалась теперь заманчивымъ украшеніемъ всхъ блестящихъ салоновъ и тмъ не мене не уклонялась отъ пути добродтели. Это и могло быть причиной, что мать согласилась наконецъ на ея страстныя просьбы даже отправить ее въ Италію, въ сопровожденіи престарлой родственницы, съ цлью довершить ея артистическое образованіе.
— Дитя мое,— старалась она убждать — себя, своимъ блестящимъ талантомъ когда нибудь составитъ славу и честь своему племени.
Во всхъ письмахъ, писанныхъ изъ Италіи Юліей къ матери, не забывала она успокоивать ее на счетъ своей нравственной чистоты и врности религіи. Даже позже, когда она къ своимъ письмамъ прилагала различныя газеты, наполненныя похвалами ей, она повторяла тже завренія. Только чмъ боле начали заниматься ею газеты, тмъ рже приходили отъ нея письма. Вначал они получались каждый день, потомъ только разъ въ недлю и наконецъ одинъ только разъ въ въ мсяцъ.— Моя Юлька,— старалась утшать себя мать,— не иметъ времени на переписку, она слишкомъ много занимается своимъ ученіемъ — видно, не легкой цной достается міровая слава артистк!
Но когда проходили мсяцъ за мсяцемъ, и ни одной строчки не получалось отъ ея дочери, Сара не могла дольше справляться съ своимъ безпокойствомъ и разъ какъ-то невольно вырвались у нея слова: ‘Неужели же забыла меня совсмъ моя Юлька? Она могла бы конечно найти для матери свободный часокъ, если бы того пожелала… Да, она, кажется, меня совсмъ позабыла’. Она вскочила въ испуг отъ своихъ собственныхъ словъ, какъ будто ей нашептала ихъ какая-то змя.
Мысль, что дочь ее позабыла, все боле и боле впивалась ей въ сердце. Цлыя ночи просиживала она на своей постели и плакала, проплакала себ вс глаза и впадала иногда отъ усталости въ полузабывчивость. Тогда дремота начинала съ ней свою жестокую игру.
Въ день покаянія видла она себя оттиснутой въ укромный уголокъ въ синагог, и мысли ея, какъ пнящіяся волны, перебивали одна другую. Полузабытыя картины жизни проносились въ ея воображеніи медленно и торжественно. Она видла себя ребенкомъ въ свтломъ дом своихъ отцовъ, молодой женщиной въ объятіяхъ любимаго человка въ качеств его жены, матерью съ прелестнйшей ангельской головкой на ея груди. Слезы струились у нея по щекамъ, пока не превозмогало ее какое-то оцпенніе, и тутъ мучитель-духъ сна показывалъ ей церковь, полную горящихъ свчей… шумные звуки органа… ярко освщенный алтарь, и около него на колняхъ двушку въ блоснжномъ одяніи, съ черными, длинными локонами… ея дочь, отрекшуюся отъ своей прежней вры. А съ неба слышался громовый гласъ: ‘жена, на твою главу должна пасть вина за это чадо, ибо ты нарушила завтъ отцовъ!’
Со спертымъ дыханіемъ, орошенная холоднымъ потомъ вырвалась она изъ желзныхъ объятій этого сна и торжественно дала зарокъ не умереть, прежде чмъ не отыщетъ пропавшаго слда своей дочери.
Такъ и случилось.
День спустя она взяла съ собой узелокъ и отправилась въ путь, прошла много городовъ и селеній, не устрашилась ни передъ какой опасностью, не смыкала глазъ, не имла ни кусочка во рту и все шла, какъ изгнанница, перебгая безостановочно изъ одного мста въ другое, везд распрашивая, везд розыскивая, пока не напала на слдъ своей дочери и по немъ не отыскала города, а тамъ — и важнаго, княжескаго палаццо, гд жила Юлія.
Какъ стучало ея сердце, какъ прыгалъ пульсъ, когда она приближалась къ этому палаццо! Она чувствовала боль, какъ отъ раны, сдланной острымъ копьемъ, и въ то же время ощущала сладкій бальзамъ, исходившій изъ этой раны. Ей въ сердце какъ будто вонзили ядовитую стрлу, и однако она ни за что въ свт не дала бы ее вынуть оттуда. Теперь она стояла какъ разъ у воротъ дворца. Первой ея мыслью, мыслью ея переполненнаго материнскаго сердца, было — броситься во дворецъ въ объятія своей дочери, расцловать ей глаза, ротъ и пальцы и наплакаться на груди у нея. Но тутъ же охватилъ ее леденящій холодъ. Быть можетъ, дочь ея холодно отречется отъ нея? Быть можетъ, она не хочетъ знать своей матери? Не бжать ли назадъ туда, откуда пришла? А обтъ ея?
— Женщина, тутъ нельзя просить милостыни, проходи, проходи!— вдругъ нарушилъ ея мысли чей-то грубый и строгій голосъ, точно бомба треснула у ногъ ея. Это былъ голосъ разодтаго въ золото привратника, принявшаго это глубоко-сосредоточенное лицо за нищенское.
Сара едва не упала въ обморокъ и должна была обими руками схватиться за колонну. Быстро однако она овладла собой и попыталась въ нсколькихъ итальянскихъ словахъ, усвоенныхъ ею отъ дочери, разъяснить привратнику, что она не нищая и только желала бы взглянуть издали на знаменитую артистку.
— Купите себ билетъ — отвтилъ привратникъ съ улыбкой — и тогда можете не только видть, но и слышать ее. Поняли?
Вмсто отвта Сара опустила руку въ карманъ, достала оттуда золотую монету и сунула ее въ руку швейцару. Тотъ остолбенлъ отъ изумленія, перевернулъ нсколько разъ на рук, и на его грубомъ, обрюзгломъ лиц засвтилась подобострастная улыбка, а гордый видъ превратился въ раболпную позу. Женщина, которую онъ только что обозвалъ нищенкой, вдрукь сразу стала ‘сударыней’, о фамиліи которой онъ освдомлялея, чтобы доложить о ней своей барын.
Новое смущеніе охватило чувства Сары. Слдовало ли ей, простой, старозавтной еврейк, признаться, что она — мать знаменитой артистки? Не разсердитъ ли она этимъ свою дочь, великосвтскую даму?.. Нтъ, тысячу разъ нтъ! На это ея дитя не способно. Разв она ни раньше, ни потомъ не была ея доброй, любящей дочкой, воспитанной въ страх Божьемъ и въ благонравіи?..
Въ то время какъ она погружена была въ свои мысли, привратникъ все стоялъ въ почтительной поз и ожидалъ отвта.
Ей бы хотлось только, сказала Сара привратнику, чтобъ онъ ей доставилъ случай повидать издали артистку. Онъ общалъ провести ее въ сосднюю комнату и такъ устроить, что дверь въ залъ будетъ открыта, и ей представится возможность насмотрться на диву, сколько душ угодно…
И былъ вечеръ, когда Сара съ стучащимъ сердцемъ дожидалась въ смежной комнат. Лице ея горло, а пламенные взоры не отрывались отъ двери, все еще запертой. Затмъ наконецъ она растворилась безъ шума. Сара увидла свою дочь… и въ этотъ-то мигъ втеръ пахнулъ тмъ жалобнымъ визгомъ, который заставилъ судорожно вздрогнуть пвицу.
День спустя, изъ пруда, находившагося за дворцомъ, вытащили женскій трупъ. Въ тотъ же день раввинъ получилъ письмо со вложеніемъ значительной суммы. Утонувшая, говорилось въ письм, дочь главнаго раввина въ Гетто и въ теченіи всей своей жизни была перломъ среди женщинъ, идеаломъ женской чистоты, деньги назначались на раздачу бднымъ въ город, и ей просили отвести почетную могилу на еврейскомъ кладбищ. Въ тотъ же день на еврейскомъ кладбищ видли стройную, одтую въ трауръ и покрытую, густою вуалью даму, склонившуюся надъ свжей могилой, подобно надгробному камню, окаменлому образу печали… И въ тотъ же день навсегда и безслдно исчезла знаменитая пвица изъ блестящаго свта, который она до сихъ поръ приводила въ удивленіе. Изъ году въ годъ однакожъ раввинъ того города въ Италіи получалъ большую сумму съ назначеніемъ — раздлить ее бднымъ, и изъ году въ годъ въ день покаянія, въ старой синагог въ Праг горячо молилась какая-то дама, стройная, въ глубокомъ траур и подъ густой вуалью. Гд хоронили покойника, гд нужна была помощь одержимому тяжкой болзнью, тамъ тоже видли эту стройную и облеченную въ трауръ даму, которая однихъ оплакивала, другимъ помогала и, гд представлялась надобность, везд щедро раздавала деньги. Никто не зналъ, кто она и откуда являлась.
Но были нкоторые, уврявшіе, что это — та самая, пропавшая безъ всти дива, любовница князя Б.