Записки (об императоре Павле I ), Коцебу Август, Год: 1811 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 95 минут(ы)

Коцебу А.Ф.Ф. фон. Записки Августа Коцебу. Неизданное сочинение Августа Коцебу об императоре Павле I / Пер., примеч. А.Б. Лобанова-Ростовского // Цареубийство 11 марта 1801 года. Записки участников и современников. — Изд. 2-е. — Спб.: А.С. Суворин, 1908. — С. 315-423.

Оригинал здесь: http://www.memoirs.ru/texts/Kocebou_Z_1908.htm

ЗАПИСКИ АВГУСТА КОЦЕБУ

Неизданное сочинение Августа Коцебу

об императоре Павле I ¹).

317

Подлинная немецкая рукопись этого сочинения, писанная вся рукою автора, поднесена была его сыном, новороссийским (впоследствии варшавским) генерал-губернатором графом H. E. Коцебу, императору Александру Николаевичу осенью 1872 года в Ливадии. В ноябре того же года, по возвращении в Петербурга, государь приказал графу А. В. Адлербергу мне ее сообщить, и я тогда же снял с нея копию.

Сочинение это принадлежит к разряду документов современных. Коцебу в предисловии перечисляет те живые источники, которыми он пользовался. Выехав из Петербурга 29-го апреля 1801 года ²), он, по всей вероятности, вскоре после того привел все слышанное в порядок и набросал настоящую записку, но впоследствии пересмотрел ее и придал ей окончательную

^l) Geschichte der Verschwrung, welche am 11 Mrz 1801 dem. Kaiser Paul Thron und Leben raubte, nebst andern darauf sich beziehenden Begebenheiten und Anecdoten.

²) Kotzebue: Das merkwrdigste Jahr meines Lebens.—Berlin. 1801. 2 Theile, klein 8R (в первом издании ч. 2-я, стр. 295).

24-го апреля 1801 года находившийся при театральной дирекции надв. сов. Коцебу, по прошению, уволен от службы с награждением чином коллежского советника. (С.-ПБургския Ведомости 1801 года. N 38, стр. 409).

318

редакцию, спустя десять или одиннадцать лет. Если, с одной стороны, он отзывается об императоре Александре, как о ‘восходящем солнце’, которому он готов сердечно радоваться, то, с другой, он косвенным образом ставит ему в укор его нерешительную политику и то рабское положение, в котором, говорит он, находится теперь вся Европа, очевидно, эти выражения относятся к состоянию Европы до войны 1812 года. Далее он упоминает о Коленкуре, как о бывшем французском после в Петербурге, известно, что отпускная аудиенция Коленкура была 29-го апреля (11-го мая) 1811 года. Из этого следует, что Коцебу окончил свой труд, в настоящем его виде, во второй половине 1811 или в начале 1812- года.

По своему содержанию, это сочинение могло бы быть разделено на две части.

В первой автор хочет выяснить характер императора Павла и с этою целью приводить разные анекдоты и мелкия происшествия того времени. Некоторые из них уже известны, другие представляют мало интереса, и весьма немногие заслуживают внимания.

Вторая часть далеко превосходит первую своею занимательности. Коцебу собрал в ней все то, что тотчас после кончины Павла он слышал об этом событии. Из действующих лиц наиболее выдается личность графа Палена. Она, должно сознаться, обрисована верно и метко. Подробности самаго происшествия представлены несколько логичнее и определительнее, чем в друтих разсказах.

Но при этом нужно заметить, что содержание сочинения не вполне соответствует заглавию: здесь нет истории заговора. Мы напрасно хотели бы узнать, кому принадлежала первоначальная мысль об устранении Павла от престола, когда и каким образом она родилась, кто руководил отдельными попытками, о которых говорит автор, какия из высокопоставленных лиц, проживав-

319

ших в Москве, посвящены были в замыслы заговорщиков, с котораго времени заговор получил определенное существование, и не изменялась ли его цель от присоединения или отсутствия некоторых лиц. На все эти вопросы Коцебу не дает никакого ответа. Он ограничивается изложением одной только, так сказать, внешней стороны дела. Взгляд его вообще довольно поверхностный, и, несмотря на заявление, что ‘он хочет и может сказать правду, потому что имел полную возможность ее разузнать’, он оставляет наше любопытство не удовлетворенным.

Нельзя также умолчать о том странном впечатлении, которое производит апологетический тон этой записки. При чтении некоторых мест невольно возникает сомнение: верит ли сам автор в справедливость своих разсуждений? Не старается ли он оправдать описываемое им время монархическаго террора единственно из глубокаго презрения к русскому народу, который, по его мнению, не иначе может быть управляем, как ‘железным скипетром’? Потомство, к которому обращается Коцебу, уже налицо. Оно произнесет свой приговор. Не подлежит сомнению, что совершившееся смертоубийство не будет оправдано, но нельзя ожидать оправдания и для несчастнаго Павла. Софизмы и натяжки нашего автора вряд ли будут в состоянии поколебать значение неопровержимых фактов. Еще в 1805 году один из самых ревностных поборников монархических начал, граф де-Местр, вспоминая о смерти Павла, писал: ‘Il fallait que cette mort arrivat, mais malheur a ceux par qui elle est arrivee’ ¹).

Кн. Алексей Лобанов-Pocтовский.

С-Петербург 6 ноября 1877 года.

¹) As Blanc: Memoiree politiques et correspoadance diplomatique de J. de Maietre. 2-е edition. Paris. 1859, in 8R, p. 363.

320

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА.

(Vorbericht).

В настоящее время благоразумие не дозволяет предавать печати эти листки. Я их пишу для потомства и полагаю, что труд мой не будет совершенно безполезен. Я хочу и могу сказать правду, потому что имел полную возможность ее разузнать. Чтобы внушить читателю доверие к моим словам, мне стоит только познакомить его с тем положением, которое я имел при Павле.

Император поручил мне описать во всей подробности Михайловский дворец, этот чрезмерно дорогой памятник его причудливаго вкуса и боязливаго нрава. Вследствие того дворец был открыть для меня во всякое время, а в отсутствие государя мне разрешено было проникать даже во внутреннее его покои. Таким образом я был знаком во дворце с каждым, кто начальствовал или служил, приказывал или повиновался, значение же мое не было так важно, чтобы могло внушить осторожность или недоверие. Многое я слышал, а кое-что и видел.

Моим начальником по должности был обер-гофмейстер Нарышкин ¹), один из любимцев императора, человек веселый, легкомысленный, охотно и часто в тот же час разсказывавший то, что государь делал или говорил. Он имел помещение во дворце, и как тут, так и в собственном его доме, среди его семейства, я имел к нему безпрепятственный доступ.

Графа Палена ²), бывшаго душою переворота, я знал еще за многие годы до того в Ревеле, потом в Риге, когда он там был губернатором, наконец в Петербурге на высшей ступени его счастия. С женою его я находился в некоторых литературных отношениях.

¹) Александр Львович Нарышкин, р. 1760 г. f 1826 г.

²) Граф Петр Алексеевич Пален, р. 1745 г. f 1826 г.

321

Чрез ея руки многия из моих драматических произведений проходили в рукописи к великой княгине Елисавете Алексеевне, изъявившей желание их читать. Однако, для получения верных сведений с этой стороны, всего важнее была для меня дружба моя с колл. сов. Беком ¹), который был наш общий соотечественник и при том во многих делах правая рука графа.

Другой приятель, чрез котораго я узнавал некоторыя из самых интимных обстоятельств женскаго круга императорской фамилии, был колл. сов, Шторх ²), известный автор многих уважаемых статистических сочинений. Он был учителем молодых великих княжен, пользовался их доверием и, что было весьма важно, дружбою обер-гофмейстерины графини Ливен ³).

Князю Зубову ⁴) сделался я известен, еще когда он был фаворитом императрицы Екатерины. Он оказывал мне некоторое благоволение, и нередко случалось мне в его словах подметить интересные намеки. То же позволяю себя сказать и о тайном советнике Николаи ⁵),

¹) Христиан Андреевич Бек (р. 1768 r. f 1858 г.) был в 1801 году правителем дел с.-петербургскаго военнаго губернатора, потом служил в министерстве иностранных дел н умер в чине тайнаго советника.

²) Андрей Карлович (по-немецки Гейнрих) Шторх р. в Риге в 1766 r. f в С.-Петербурге 1-го ноября 1885 г. в чине тайнаго советника. В 1798 году он был определен наставником при великих княжнах, а впоследствии и при великих князьях Николае и Михаиле Павловичах.

³) Графиня (впоследствии княгиня) Шарлотта Карловна Ливен, рожд. Поссе, р. 1743 г. f 1828 г.

⁴) Князь Платон Александрович Зубов р. 1767 г. f 1822 г.

⁵) Барон (Германской империи) Андрей Львович Николаи (Louis-Henry de Nicolaij) р. в Страсбурге 20 декабря 1787 г. f в Монрепо (близ Выборга) 7-го ноября 1818 г. Он сперва служил во французском министерстве иностранных дел при герцоге Шуазеле, потом был профессором логики в Страсбургском университете. В 1769 г. вызван в Россию, чтобы быть секретарем и библиотекарем при великом князе Павле Петровиче. Впоследствии—тай-

322

этом тонком мыслителе, старом государственном человеке и доверенном лице при императрице-матери.

Многими любопытными сведениями обязан я ст. сов.

Гриве, англичанину, бывшему первым лейб-медиком императора, равно как и ст. сов. Сутгофу ¹), акушеру великой княгини Елисаветы Алексеевны, который, по своему положению и связям часто имел возможность отличать истину от ложных слухов.

Было бы слишком долго перечислять всех офицеров, полицейских и иных чиновников, вообще всех тех, которых я разспрашивал и допытывал относительно отдельных случаев, о коих они могли или должны были иметь сведения. Могу сказать с уверенностью, что, хотя и было в Петербурге еще несколько людей, стоявших выше меня по своему положению и таланту (как, например, Шторх), но, конечно, ни один из них не превзошел меня в стремлении к истине, в деятельности и усилиях ее узнать. Усилия эти были необходимы, потому что никогда не видел я столь явнаго отсутствия исторической истины. Из тысячи слухов, которые в то время ходили, многие были в прямом противоречии между собою, даже люди, которые лично присутствовали при том или другом эпизоде, разсказывали его различно. Поэтому легко вообразить, какого труда мне иногда стоило, чтобы составить себе совершенно верное понятие.

ный советник. Вышел в отставку в 1801 году. От брака с девицею Поггенполь имел единственнаго сына, Павла Андреевича, род. 5-го июля 1777 года, бывшаго долгое время посланником в Копенгагене, возведеннаго 28-го июля 1828 года в финляндское баронское достоинство и умершаго в чине действительнаго тайнаго советника.

¹) Николай Мартынович Сутгоф, р. 1763 г. f 1836 г. От брака с девицею Крейс (Creus) он имел сына Александра Николаевича, ген.-от-инф. f 1874 г., женатаго с 1833 года на баронессе Октавии Павловне Николаи (внучке Андрея Львовича Николаи).

323

Тут, к сожалению, рождается вопрос: если даже современник, свидетель и очевидец происшествия, знакомый со всеми действующими лицами, должен на первых же порах употреблять такия, нередко тщетныя старания, чтобы напасть на след истины, то какую же веру потомство может придавать историкам, которые удалены были от места и времени происшествия хотя бы на несколько миль или годов? И должно ли удивляться, если и в этих листках, несмотря на затруднения, которыя были побеждены, все-таки там или сям вкралась какая-нибудь неточность?

Император Павел имел искреннее и твердое желание делать добро. Все, что было несправедливо или казалось ему таковым, возмущало его душу, а сознание власти часто побуждало его пренебрегать всякими замедляющими разследованиями, но цель его была постоянно чистая, намеренно он творил одно только добро. Собственную свою несправедливость сознавал он охотно. Его гордость тогда смирялась, и, чтобы загладить свою вину, он расточал и золото и ласки. Конечно, слишком часто забывал он, что поспешность государей причиняет глубокия раны, которыя не всегда в их власти залечить. Но, по крайней мере, сам он не был спокоен, пока собственное его сердце и дружественная благодарность обиженнаго не убеждали его, что все забыто.

Пред ним, как пред добрейшим государем, бедняк и богач, вельможа и крестьянину все были равны. Горе сильному, который с высокомерием притеснял убогаго! Дорога к императору была открыта каждому, звание его любимца никого пред ним не защищало.

Наружность его можно назвать безобразною, а в гневе черты его лица возбуждали даже отвращение. Но когда сердечная благосклонность освещала его лицо, тогда он делался невыразимо привлекательным: невольно охватывало доверие к нему, и нельзя было не любить его.

324

Он охотно отдавался мягким человеческим чувствам. Его часто изображали тираном своего семейства, потому что, как обыкновенно бывает с людьми вспыльчивыми, он в порыве гнева не останавливался ни перед какими выражениями и не обращал внимания на присутствие посторонних, что давало повод к ложным суждениям о его семейных отношениях. Долгая и глубокая скорбь благородной императрицы после его смерти доказала, что подобные припадки вспыльчивости нисколько не уменьшили в ней заслуженной им любви.

Мелкия черты из его частной, самой интимной жизни, черты, важныя для наблюдателя, изучающаго людей, — доказывают, что его жена и дети постоянно сохраняли прежния права на его сердце. Виолье ¹), честный человек и доверенный чиновник при императоре, был однажды вечером в ея комнатах, когда Павел вошел и еще в дверях сказал: ‘Я что-то несу тебе, мой ангел, что должно доставить тебе большое удовольствие’. — ‘Что бы то ни было’, отвечала императрица: ‘я в том заранее уверена’. Виолье удалился, но дверь осталась непритворенною, и он увидел, как Павел принес своей супруге чулки, которые были вязаны в заведении для девиц, состоявшем под покровительством императрицы²). Потом государь поочередно взял на руки меньших своих детей и стал с ними играть. Это не ускользнет от наблюдателя. Император, оказывающий своей супруге столь

¹) Виолье (Viollier) находился при миниатюрном кабинете государя. 1-го мая 1797 года он произведен был из коллежских асессоров в надворные советники. (С.-Петербургския Ведомости 1799 года, стр. 843).

Gabriel Franсois Viollier, ne a Paris le 26 septembre 1763, Secretaire des commendements de l’Imperatrice Marie Feodorowna. Marie le 13 juin 1799 a Marguerite Flessieres, dont le frere etait egalement attache l’imperatrice. Voir Gallife. Notices genealogiques sur les familles genevoises. III. 503.

²) Этот анекдот напечатан в Das merkw. Jahr. II. 318—319.

325

нежное внимание, что среди вихря дел и развлечений не пренебрегает принести ей пару чулок, потому что тем надеется доставить ей удовольствие, такой император наверно не семейный тиран! Каким же образом случалось, что его действия были нередко в противоречии с его сердцем? почему столь многим приходилось по справедливости сетовать на него?

Повидимому, две причины особенно возмутили первоначально чистый источник: обращение его матери с ним и ужасныя происшествия французской революции.

Известно, что Екатерина II не любила своего сына и, при всем ея величии во многих отношениях, была не в состоянии скрыть этого пятна ¹). При ней великий князь, наследник престола, вовсе не имел значения. Он видел себя поставленным ниже господствовавших фаворитов, которые часто давали ему чувствовать свое дерзкое высокомерие. Достаточно было быть его любимцем, чтобы испытывать при дворе холодное и невнимательное обращение. Он это знал и глубоко чувствовал. Вот тому пример.

Когда престарелый граф Панин ²), руководитель его юности, лежал на смертном одре, великий князь, имевший к нему сыновнее почтение, не покидал его постели, закрыл ему глаза и горько плакал. В числе окружавших графа находился г-н фон-Алопеус ³) старший, который впоследствии был русским посланником при английском и прусском дворах, и от котораго я слышал передаваемый мною разсказ. Граф Панин был его благодетелем, и потому глубокая горесть овладела им при этой смерти, он стоял у окна и пла-

¹) Трудно решить: нерасположение ли матери развило в сыне его характер, или, наоборот, характеръ его, по мере того, как развивался, возбуждал нерасположение матери?

²) Граф Никита Иванович Панин, род. 16-го сентября 1718 года, умер 31-го марта 1783 года.

³) Максим Максимович Алопеус (р. 1748 f 1822).

326

кал. Великий князь, заметив это, быстро подошел к нему, пожал ему руки и сказал: ‘Сегодняншяго дня я вам не забуду’. Затем Алопеус был назначен директором канцелярии графа Остермана и, долго спустя, посланником в Эйтине ¹). Когда он оставлял Петербург, он пожелал иметь прощальную аудиенцию и у великаго князя. Павел приказал сказать ему, что он может приехать к нему, но в тайне (heimlich), чрез заднюю дверь. Он принял его в своем кабинете и снова уверял в своем благоволении, при чем не только объявил ему, что в настоящее время ничего не может сделать для него, но даже предостерегал его не оглашать дружественных отношений, в которых он к нему находился, потому что это могло ему лишь повредить. Сын, который постоянно оказывал своей матери столько покорности, что неоднократно с негодованием отвергал предложения вступить на ея престол, несмотря на то, что все было к тому подготовлено,—должен был, тем не менее, питать оскорбительное для себя убеждение, что простого благоволения с его стороны было достаточно, чтобы повредить! Какая горечь должна была отравить его сердце!

Отсюда родилась в нем справедливая ненависть ко всему окружавшему его мать, отсюда образовалась черта характера, которая в его царствование причинила, может быть, наиболее несчастий: постоянное описание, что не оказывают ему должнаго почтения. До самаго зре-

¹) M. М. Алопеус был впоследствии посланником в Берлине (с 25-го июля 1802 года по 11-е ноября 1307 года) и при отставке награжден чином действительнаго тайнаго советника (12-го декабря 1807 года).

Его родной брат Давыд Максимович, был также посланником в Берлине (с 25-го апреля 1813 года по самую кончину свою 1-го июня 1831 года) и возведен был императором Александром I в баронское (в 1819 г.), потом в графское (в 1820 году) достоинство.

327

лаго возраста он был приучен к тому, что на него не обращали никакого внимания, и что даже осмеивали всякий знак оказаннаго ему почтения, он не мог отрешиться от мысли, что и теперь достоинство его недостаточно уважаемо, всякое невольное или даже мнимое оскорбление его достоинства снова напоминало ему его прежнее положение, с этим воспоминанием возвращались и прежния ненавистныя ему ощущения, но уже с сознанием, что отныне в его власти не терпеть прежняго обращения, и таким образом являлись тысячи поспешных, необдуманных поступков, которые казались ему лишь возстановлением его нарушенных прав. Екатерина II была велика и добра, но монарх ничего не сделал для потомства, если отравил сердце своего преемника. Многие, cкорбевшие о Павле, не знали, что, в сущности, они обвиняли превозносимую ими Екатерину.

Великий князь являлся при дворе только на куртагах, на малыя собрания в Эрмитаже его не приглашали: мать удаляла сына, когда хотела предаваться непринужденной веселости. Он не имел голоса в воспитании своих детей, ни даже в предположенной помолвке своей дочери с королем шведским. Придворные фавориты оскорбляли его в его родительских правах, так как им приписывал он, и часто не без основания, то, что делала его мать. Можно ли порицать его за это душевное настроение? Оно-то с самаго начала внушило ему те странныя меры, которыя в его понятии должны были поддержать остававшееся за ним ничтожное значение. Он жил обыкновенно в Гатчине, своем увеселительном замке. Там, по крайней мере, он хотел был господином и был таковым. Того, кто ему не нравился, он удалял от своего маленькаго двора, при чем случалось, что он приказывал посадить его ночью в кибитку, перевезти чрез близкую границу и высадить на большой дороге, откуда изгнанник уже должен был сам добраться до перваго встречнаго дома.

328

К этому несчастному настроению присоединилась тогда еще мрачная подозрительность, которую ему, как и всякому государю, внушили к людям ужасы французской революции. Он видел уничижение и казнь достойнаго любви монарха, который всегда желал добра своему народу и часто оказывал ему великия благодеяния. Он слышал, как те самые люди, которые расточали фимиам перед Людовиком XVI, как перед божеством, когда он искоренил рабство, теперь произносили над ним кровавый приговор. Это научило его, если не ненавидеть людей, то их мало ценить, и, убежденный в том, что Людовик еще был бы жив и царствовал, если бы имел более твердости, Павел не сумел отличить эту твердость от жестокости. Пример его прадеда Петра Великаго утвердил его в этом правиле ¹). Петр знал русских. Кроткое правление не идет им в прок. Даже при Екатерине князь Потемкин часто помахивал железным прутом, там же, где брала верх кротость императрицы, все большею частью было распущено и в безпорядке.

Схвативши твердою рукою бразды правления, Павел исходил из правильной точки зрения, но найти должную меру трудно везде, всего труднее на престоле. Его благородное сердце всегда боролось с проникнувшею в его ум недоверчивостию. Это было причиною тех противоречащих действий, которыя однажды один шутник изобразил на рисунке, представлявшем императора с бумагою в каждой руке: на одной бумаге написано: ordre, на другой: contre-ordre, на голове государя: desordre²).

К сожалению, это злосчастное, тревожное чувство, самими народами возбужденное в правителях нашего

¹) Кто бы ожидал, что найдется писатель, который станет проводить параллель между Павлом и Петром Великим?

Коцебу, однако, еще возвращается к этой мысли дальше.

²) См. Ровинский: Словарь русских гравированных портретов. Спб. 1872. Стр. 107. N 118.

329

века, не умолкало в Павле и по отношению к его детям. Великий князь Александр Павлович, юноша благороднейший и достойнейший любви, не избегал подозрений, которыя глубоко оскорбляли его прямодушие. Незадолго до кончины императора он однажды сидел за столом у своей сестры, великой княжны Марии Павловны, и, будучи погружен в задумчивость, машинально играл ножом. ‘Qu’avez-vous, mon frere?’ спросила она его: ‘vous etes aujourd’hui si reveur’.—Он ничего не отвечал, нежно пожал под столом ея руку, и глаза его наполнились слезами.

Ничтожное происшествие навлекло на него взрыв отцовскаго гнева. Несколько гвардейских офицеров не оказали должнаго внимания при салютовании и были за то отправлены в крепость на несколько дней или часов. Вскоре выпущенные на свободу, они громко насмехались над этим наказанием. Это дошло до государя. Нельзя было, по вышеобъясненным причинам, нанести ему более чувствительнаго оскорбления, как дав ему повод полагать, что издеваешься над его достоинством, вследствие сего он приказал этих офицеров снова посадить в крепость и угрожал им наказанием кнутом. Оба великие князья желали спасти невинных и низошли до того, что просили заступничества графа Кутайсова, любимца государя. ‘Laissez-moi faire’, отвечал надменный фаворит: ‘je lui laverai la tete’. Возмущенный столь неприличными выражениями, великий князь Константин Павлович возразил ему: ‘Monsieur le comte, n’oubliez раs се que vous devez a mon рeге’. Кутайсов действительно говорил императору в пользу этих офицеров, но, вероятно, не довольно горячо или не в надлежащую минуту, потому что потом советовал великим князьям более в это дело не вмешиваться, заметив при этом, что нмператор прав, ‘саг enfia’, прибавил он, ‘n’est-il раs le maitre de faire chez soi tout ce qui’il veut?’

330

Благородный Александр, который сам сообщил все это своей сестре, не удовольствовался этим жестокосердным ответом и решился лично обратиться к своему отцу с серьезными, но почтительными представлениями. Государь, кипя гневом, закричал: ‘Я знаю, ты давно уже ведешь заговор против меня!’ и поднял на него палку. Великий князь отступил назад, а супруга его бросилась, чтобы его заслонить, и громко сказала: ‘Пусть он сперва ударит меня’. Павел смутился, повернулся и ушел.

Можно с вероятностию полагать, и это предположение разделяют люди, стоявшие близко к императору, что граф Кутайсов, подобно многим его окружавшим, часто опутывал его ложными подозрениями, для того только, чтобы увеличить или сохранить свое собственное, никакою заслугою не оправданное влияние. Кутайсов¹) был родом из Турции, где-то взят в плен еще мальчиком и подарен великому князю Екатериною. Павел послал его в Париж для обучения камердинерской службе. Выучившись завивать волосы и брить бороду, он поступил камердинером к великому князю, и в похвалу ему говорили, что он в этой должности отличался непоколебимою преданностию своему господину. Разсказывают, что когда Павел находился при армии в Финляндии и, вероятно, без основания опасался быть умерщвленным, Кутайсов каждую ночь спал на пороге его комнаты, дабы не могли пройти к великому князю иначе, как чрез его труп. Черта эта, если она справедлива, достаточно объясняет неизменное к нему расположение Павла, ибо ничто не действовало вернее на этого монарха, как удовольствие видеть себя любимым.

Со вступлением Павла на престол, Кутайсов предался самому пошлому чванству. Еще во время коронации в

¹) Граф Иван Павлович Кутайсов умер в глубокой старости, 9-го января 1834 года.

331

Москве он домогался знака отличия и несколько дней был в самом дурном расположении духа потому, что не мог получить аннинский орден. Он тогда выдумал для себя новый орден, брильянтовый ключ для ношения в петлице. Император разсмеялся над этою выдумкою, но современем Кутайсов мало-по-малу получил все, чего желал, был сделан графом и украшен голубою лентою.

Тогда высокомерию его уже не было границ. Вот один пример.

Однажды император нуждался в деньгах. Императрица, будучи отличною хозяйкою и имея при том постоянное желание угождать своему супругу, послала своего довереннаго управителя Полетику¹) к графу Кутайсову с предложением выдать из ломбарда 100.000 руб. взаймы. Граф принял императрицына чиновника, лежа на диване (bergere) и обернувшись лицом к стене. Обер-гофмаршал Нарышкин сидел напротив него. Кутайсов выслушал Полетику, не удостоив его ни одного взгляда, потом, обратись к Нарышкину, сказал: ‘Jugez, monsieur, nous avons besoin de 600.000 roubles, et elle nous offre cent’. Другого ответа и не было.

Конечно, подобные люди не в состоянии были даже понимать того вреда, который причиняли. К этой категории принадлежал также генерал-прокурор Обольянинов, который с величайшим хладнокровием приказывал исполнять и даже усугублять то, что государь повелевал, когда с умыслом возбуждали его гнев. О жестокости генерала Аракчеева²) разсказывали, что он однажды совершенно спокойно бил одного солдата по голове до тех пор, пока тот не упал мертвый.

¹) Секретарь императрицы Михаил Иванович Полетика, умер д. ст. сов. 9-го декабря 1824 года. ²) Граф Алексей Андреевич Аракчеев род. 1769, ум. 1834 г.

332

Более всего запятнано было царствование Павла ненасытным корыстолюбием известной госпожи Шевалье¹). Эта женщина была дочь лионскаго танцмейстера. В Лионе ее увидел Шевалье, танцор из Парижа, который перед тем хвалился, будто танцовал ‘pas de cing’ с Вестрисом и Гарделем, но о котором насмешники утверждали, что он слишком скромен и должен бы хвалиться тем, что (как фигурант) танцовал ‘pas de seize’. Он женился в Лионе на этой красивой, крайне бедной девушке, которая впоследствии доставила ему миллион, между тем как мать ея на родине жила в нищете, писала самыя жалостныя письма и наконец получила 200 рублей. Приведу один из тысячи примеров ея корыстолюбия.

Жена обер-мундшенка Нарышкина²) уже давно назначила своим наследником графа Румянцева³), устроившись предварительно с родственниками покойнаго своего мужа и вследсвие того распорядившись только

¹) О госпоже Шевалье и ея муже Коцебу сообщает те же сведения и в своем сочинении: Das merkwrdigste Jahr, II стр. 268 и след. Она была дочь танцмейстера Пекама (Реусаm), родилась в 1774 году, дебютировала в Лионе в 1791 году и в следующем (1792-м) году вышла за Шевалье. Биографическая статья о ней в лексиконе Раббе (Biographie universelle et portatire des contomporains on Dictionnairo historique des hommes vivants et des hommes morts depois 1788 jasqu’a nos jours… pablie sous la direction de M. M. Rabbe, Vieilh de Boisgelin et Saint-Beuvo. Paris, 1836). Ея портрет в роли Виргинии (oпepa ‘Paal et Virginie’) гравирован в Лондоне в 1792 году Уардом (James Ward см. Smith. British mezzotinto 1443. N 4). Другой портрет в роли Изауры (опера ‘Синяя борода ‘) гравирован Штеттрупом (Andreas Stoettrupp).

²) Тот же анекдот в cочинении Das merkw. Jahr, II, 272—276.— Анна Никитична Нарышкина, рожденная Румянцова (р. 1730, ум. 1820), пользовалась особенным расположением Екатерины П. Ея брак с обер-шенком Александром Александровичем Нарышкиным (р. 1726, ум. 1795 г.) был безплоден.

³) Сыновья фельдмаршала графа Румянцева преходились ей двоюродными племянниками.

333

своею вдовьею частию и собственным имением, состоявшим из 13.000 душ. Завещание это было утверждено Екатериною II и уже всеми было забыто, когда в царствование Павла обер-гофмаршал Нарышкин¹), пользуясь своимъ влиянием, убедил государя его уничтожить.

Основываясь на этом примере, другой Нарышкин, в Москве, пожелал сделать то же самое. Для ведения своего дела он избрал одного пьемонтца³), человека, известнаго своею честностью, и поручил ему расположить в свою пользу госпожу Шевалье. Пьемонтец открылся господину балетмейстеру, который сейчас спросил, на какую прибыль он мог разсчитывать. — ‘Вот в задаток ожерелье для madame’, был ответ: ‘кроме того, приготовлено 60.000 рублей’.—Шевалье потребовал вперед половину этой суммы. И на это наконец согласились. Тогда граф Кутайсов обратился к государю, но домогательство показалось Павлу несправедливым, он отказал наотрез и запретил впредь ему говорить об этом деле.

Долго скрывал Шевалье эту неудачу, пока наконец пьемонтец, через десятыя руки, не проведал о ней. С ожерельем, пожалуй, готов он был разстаться, но 25.000 стал он требовать назад. Все было напрасно: насмешки и угрозы были ему единственным ответом. В такой крайности он прибегнул к одной француженке³), которая появилась в Петербурге весьма загадочно: никто не хотел ее знать, а между тем император терпел

¹) Обер-гофмаршал А. Л. Нарышкин был родной племянник Александра Александровича Нарышкина, мужа Анны Никитичны.

²) В статье: ‘Die Ermordung des Kaisers Panl’ (Sybel: Historische Zeitschrift. Mnchen. 1866. III Band, p. 143), этот пьемонтец назван Мермесом (Mermes), савоярдом, состоявшим в прежнее время при сардинском посольстве в Петербурге.

³) Каролина Бонейль (Boпoeil), приехавшая в Петербург в мае 1800 г. Das merkw. Jahr, II, 274. Bignon, I. 44G, note.

Не о ней ли говорит m-me Lebrun, I, 40, 60, 61, III, 131.

334

ее в Гатчине, и она успела войти в сношения с некоторыми высокопоставленными лицами. Ее вообще считали— и по всей справедливости—агентом перваго консула. Эта женщина все разсказала министру иностранных дел, графу Ростопчину¹). Ростопчин, ненавидевший Кутайсова, обрадовался случаю его, может быть, ниспровергнуть. Говорят, что, спрятавшись за ширмы, он выслушал весь разсказ пьемонтца и доложил о нем государю, в котором чувство справедливости возмутилось в высшей степени, несмотря на то, что в этом деле замешан был его любимец. Тотчас приказано было, чтобы Шевалье сдал свою должность и выслан был за границу. С большим трудом смягчил Кутайсов императора ложным объяснением, будто Шевалье, хотя ему и были предложены деньги, никогда, однако, их не получал и не принимал.

После того старались обратить гнев государя на несчастнаго пьемонтца. Кутайсову стоило только мигнуть своему верному другу Обольянинову: невинный был арестован под предлогом, что он—якобинец, между тем как, напротив того, он известен был за самаго яраго аристократа, его высекли кнутом, вырвали ему ноздри и сослали в Нерчинск в рудники. Так разсказывала в институте девиц одна дама, имевшая из первых рук сведения об этом происшествии.

Следующий случай причинил менее несчастия, но был не менее безстыдным.

Генеральша Кутузова ²), муж которой был некоторое время послом при турецком дворе, получила в Константинополе в подарок четыре нитки дорогих жемчугов. Но, так как ея муж нуждался в посто-

¹) Граф Федор Васильевич Ростопчин, р. 1765 f 1826 г.

²) Екатерина Ильинична Голенищева-Кутузова, рожденная Бибикова, р. 1764 f 1824 г. Жена Михаила Иларионовича Голенищева-Кутузова, впоследствии князя Смоленскаго.

335

роннем влиянии, чтобы поддержать себя, она подарила два ряда этих жемчугов госпоже Шевалье, а остальные два, в присутствии этой женщины, отдала обеим своим дочерям. Несколько дней спустя, должны были давать в Гатчине оперу ‘Панург’. Шевалье послала к генеральше Кутузовой с просьбою одолжить на этот вечер остальные жемчуга. Отказать ей не было возможности, но оперная принцесса забыла возвратить эти украшеная, а генеральша не осмелилась ни разу ей о них напомнить.

Эта жадность госпожи Шевалье и ея мужа соединена была с самым наглым высокомерием, и чрез это была еще возмутительнее. Легче было иметь доступ к любому министру, чем к этому балетмейстеру, и, если кого наконец принимали после нескольких часов ожидания, то это почиталось высокою милостью.

Мне поручено было написать оперу с балетом для этой артистической четы, это заставило меня два раза быть свидетелем того высокомерия, которое госпожа Шевалье выказывала, однако, менее, чем ея муж. Она приняла меня в ‘неглиже’, и так как письменный план, который я должен был ей сообщить, дал мне случай некоторое время сидеть весьма близко к ней, то я мог заметить, что ея столь восхваляемая красота, если не совсем поблекла, была, по меньшей мере, уже не в полном блеске. На сцене она действительно очаровывала своим станом и игрою, но ей не следовало пускаться в серьезную оперу, ибо, например, в Ифигении ¹), можно было любоваться только ея красотою. Между тем не было недостатка в самых низких льстецах, которые ее воспевали, придавая иногда своим похвалам

¹) В роли Ифигении Шевалье появилась в костюме красноватаго цвета, чтобы польстить императору, который перед этим велел выкрасить в этотъ цвет Михайаовский замок.

(Das merkw. Jahri, II, 186, Pyccкийl перевод этого места в ‘Руском Архиве’ 1870 года, стр. 971).

336

самые утонченные обороты. Я еще помню несколько куплетов, которые кстати можно здесь привесть.

On loue tant la belle Chevalier,

Son talent, son air, son maintien, s decence,

Qu’enfin moi, je perds patience,

Et je vais la critiquer.

D’abord, on vante s beaute,

Ce n’est pas sur quoi je porte querelle,.

Mais, par exemple, la jeune Hebe

No serait-elle pas aussi belle?

Enfin, on dit de son sublime talent

Que de la belle Nature elle suit les traces,

J’en conviens, mais, si l’on faisait venir les Graces,

N’en feraient-elles pas autant?

и пр. в пр.

За несколько дней до ниспровержения своего счастия госпожа Шевалье прогуливалась верхом в сопровождении двух придворных шталмейстеров, подобно тому, как обыкновенно прогуливался сам император. Она проскакала мимо, окон французской актрисы Вальвиль, своей соперницы в благосклонности публики, и бросила ей гордый взгляд. Случайно ехал за ней тоже верхом великий князь Александр Павлович, он улыбнулся госпоже Вальвиль и указал на горделивую наездницу, которая так публично выставляла напоказ себя и свою продажную добродетель.

Нет примера, чтобы она когда-либо употребила свое влияние для доброго дела, можно было рассчитывать на ея вмешательство только там, где была для нея какая-нибудь выгода.

Ей одной, может быть, удалось бы спасти несчастнаго пастора 3ейдера¹), за котораго столь многие напрасно

¹) История пастора Зейдера разсказана, с незначительными вapиантами, в сочинении: ‘Das merkwrdigste Jahr, II, 265—265. Кроме

337

просили. Этот пастор, сельский проповедник в окрестностях Дерпта, имел небольшую библиотеку для чтения, которую, однако, закрыл, потому что трудно было получать новыя книги и опасно их давать для чтения, так как в Риге сидел изверг, по имени Туманский ¹), цензор, который, чтобы угодить и придать себе важность, осуждал самыя невинныя книги и повергал в несчастия всякаго, кто их держал у себя. Он был предметом всеобщей ненависти и всеобщаго страха. Пастору Зейдеру не были еще возвращены некоторыя отданныя им в чтение книги, в том числи Лафонтенова ²) ‘Сила любви’, он об этом известил в еженедельной газете, не зная, что и эта книга была из числа запрещенных. Почему она была запрещена, это знал, конечно, один только Туманский, который с адскою радостью ухватился за этот случай, чтобы одним несчастным увеличить число своих жертв.

Он донес двору, что пастор Зейдер старается посредством библиотеки для чтения распространять тлетворныя начала. Этот злостный, хитро придуманный донос возбудил подозрительность и негодование императора.

Зейдера привезли в Петербург, и юстиц-коллегия получила приказание признать его заслуживавшим телеснаго наказания. К сожалешю, это судебное место не имело

того, существует разсказ самого Зейдера под заглавием: ‘Der Todeskampf am Hochgericht, oder Geschichte des unglcken Dulders F. Soider, ehemaligen Predigers zu Randen in Esthland*), von ihm selbst erzhlt. Ein Seitenstuck zum merkwrdigsten Jahre meines Lebens von August von Kotzebae.—Hildesheim nnd Leipzig. 1803. 8R. 100 страниц.

¹) Федор Осипович Туманский, ум. 1805 г.

Seider, Todeskampf, S. 98.—Русская Старина, VIII, стр. 334.

²) Август Лафонтен, немецкий писатель (род. 1759 г., ум. 1831 года), сочинитель безчисленнаго множества сентиментальных романов.

*) Ранденский пасторат находится на восточном берегу озера Вирцерв, в Дерптском уезде Лифляндской губернии, а не в Эстляндской, как напечатано издателями в заглавии брошюры Зейдера.

338

должнаго значения, чтобы объявить, что дело должно быть, сперва изследовано, а потом решено по законам, если же человек заранее осужден, то остается только предать его палачу. Правда, эти низшие судьи спрашивали генерал-прокурора, как им поступить, и просили для себя его заступничества, но так как он ограничился одним холодным ответом, что они могут действовать под своей ответственностью, то страх победил все остававшияся сомнения, и Зейдер был приговорен к наказанию кнутом. Приехали за ним в крепость, чтобы оттуда повезть его выслушать приговор, и объявили ему, что он должен надеть пасторскую мантию и воротник. При этих словах он оживился светлою надеждою, не предчувствуя, что эти священническия принадлежности потому только были необходимы, что, для большаго позора, их должны были с него сорвать. Когда ему прочли приговор, он упал на землю, потом приподнялся на колени и умолял, чтобы его выслушали. ‘Здесь не место’, сказал фискал. ‘Где же место?’ вопил Зейдер: ‘ах, только пред Богом’.

На Невском проспекте, по дороге к месту наказания, к нему подъехал полицейский офицер и спросил, не желает ли он сперва причаститься? Он ответил: ‘да’, и его повели назад. Это было лишь краткою отсрочкою! Снова потащили его к месту казни. Дорогою палач потребовал, от него денег, он отдал этому гнусному человеку свои часы.

Когда привязали его к столбу, он имел еще настолько самосознания, что заметил, как, повидимому, значительный человек в военном мундире подошел к палачу и прошептал ему на ухо несколько слов, этот последний почтительно отвечал: ‘слушаюсь’. Вероятно, то был сам граф Пален или один из его адъютантов, давши палачу приказание пощадить несчастнаго. От безчестия нельзя было его избавить, по крайней мере хотели его предохранить от телеснаго наказания,

339

котораго он, может быть, и не вынес бы. Зейдер уверял, что он не получил ни одного удара, он только слышал, как в воздухе свистел каждый взмах, который потом скользил по его исподнему платью.

По совершении казни, он должен был быть отправлен в Сибирь, но и этою высылкою граф Пален, с опасностью для самого себя, промедлил несколько дней, все надеясь на более благоприятный оборот в участи несчастнаго, так как даже русское духовенство, к его чести будь помянуто, вошло с ходатайством за него. Когда, однако, исчезла последняя надежда, его отправили в Сибирь ¹), как самого отъявленного злодея, и даже его жена не получила разрешения следовать за ним.

Только Александр Павлович, при вступлении на престол, возвратил его из Сибири²), возстановил его честь и достоинство и справедливою щедростью исправил то, что еще было исправимо.

Разсказывают, что после переворота, за обедом у одного из вельмож ³), собрано было для него 10.000 рублей. Весьма возможно, что на этом веселом пире кто-нибудь в минуту сострадания сделал подобное благородное предложение, но оно не было приведено в исполнение, и во всей этой возмутительной истории ничье имя не блестит, кроме имени графа Палена.

Этот человек, котораго обстоятельства вынудили быть участником в столь отвратительном деле, мог в то время быть изображен однеми только светлыми

¹) В июне 1800 года.

²) ‘Бывший’ пастор Зейдер находится в списке лиц, сосланных императором Павлом в Нерчинск и прощенных импоратором Александром указом 16-го карта 1801 года. (П. С. 3. N 19.784).

По возвращении из Сибири, он назначен был приходским пастором в Гатчине. Здесь он умер в 1834 году, где и похоронен.

³) Обед был у князя Зубова. Коцебу исправляет здесь то, что напечатал в своем Merkwrdigste Jahr, П, 266.

340

красками. При высоком росте, крепком телосложении, открытом, дружелюбном выражении лица, он от природы был одарен умом быстрым и легко объемлющим все предметы. Эти качества соединены были в нем с душою благородною, презиравшею всякия мелочи. Его обхождение было жестокое, но без суровости. Всегда казалось, что он говорит то, что думает, выражений он не выбирал. Он самым верным образом представлял собою то, что немцы называют ‘ein Degeuknopf’. Он охотно делал добро, охотно смягчал, когда мог, строгия повеления государя, но делал вид, будто исполнял их безжалостно, когда иначе не мог поступать, что случалось довольно часто.

Почести и звания, которыми государь его осыпал, доставили ему весьма естественно горьких завистников, которые следили за каждым его шагом и всегда готовы были его ниспровергнуть. Часто приходилось ему отвращать бурю от своей головы, и ничего не было необычайнаго в том, что в иныя недели по два раза часовые то приставлялись к его дверям, то отнимались. Оттого он должен был всегда быть настороже и только изредка имел возможность оказывать всю ту помощь, которую внушало ему его сердце. Собственныя благоденствие и безопасность была, без сомнения, его первою целью, но в толпе дюжинных любимцев, коих единственною целью были их собственныя выгоды, и которые равнодушно смотрели, как все вокруг них ниспровергалось, лишь бы они поднимались все выше и выше,— можно за графом Паленом признать великою заслугою то, что он часто сходил с обыкновенной дороги, чтобы подать руку помощи тому или другому несчастному.

Везде, где он был в прежния времена, генералом ли в Ревеле, или губернатором в Риге, его все знали и любили, как честнаго и общественнаго человека. Даже на вершине своего счастия он не забыл своих старых знакомых, не переменился в отношении к ним и был

341

полезен, когда мог. Только однажды, когда я был с ним совершенно один у императора, мне показалось в первый раз, что и он мог притворяться точно так, как самый гибкий царедворец. Это было при следующих обстоятельствах.

Очень рано поутру ¹) граф потребовал меня к себе, но так как подобное приглашение к военному губернатору обыкновенно имело страшное значение и ничего добраго не предвещало, то, дабы успокоить меня и жену мою, он имел предупредительность присовокупить, что нет ничего неприятнаго в том, что имеет мне сказать. Немало я изумился, когда с лицом, скрывавшим насмешку под видом веселости, он объявил мне, что император избрал меня, чтобы от его имени послать чрез газеты воюющим державам вызов на поединок. Сначала я не понял, в чем дело, но, когда оно было мне растолковано, я просил, чтобы меня отпустили домой для составления требуемой статьи. ‘Нет’, сказал граф: ‘это должно быть сделано немедленно. Садитесь и пишите’. Я это исполнил. Сам он остался возле меня.

Конечно, не легко было, под впечатлением столь неожиданной странности, написать что-либо удовлетворительное. Два проекта не удались. Граф нашел, что они написаны были не в том духе, котораго желал император, и которым я, разумеется, не был проникнут. Третий проект показался ему сносным. Мы поехали к императору. Граф вошел сперва один в его кабинета, потом, вернувшись, сказал мне, что проект мой далеко не довольно резок, и повел меня с собою к императору.

Эта минута—одно из приятнейших моих воспоминаний. До сих пор она мне живо представляется. Государь стоял посреди комнаты. По обычаю того времени,

¹) 10-го декабря 1800 года: Das merkw. Jahr, т. 2, где Коцебу передает это обстоятельство с большими подробностями.

342

я в дверях преклонил одно колено, но Павел приказал мне приблизиться, дал мне поцеловать свою руку, сам поцеловал меня в лоб и сказал мне с очаровательною любезностью: ‘Прежде всего нам нужно совершенно помириться’.. Такое обращение с одним из последних его подданных, с человеком, котораго он безвинно обидел, конечно, тронуло бы всякаго, а для меня оно останется незабвенным.

После того зашла речь о вызове на поединок ¹). Император, смеясь, сказал графу, что избрал его в свои секунданты, граф в знак благодарности поцеловал государя в плечо и с лицемерием, котораго я за ним не подозревал, стал одобрительно разсуждать об этой странной фантазии. Казалось, он был вернейшим слугою, искреннейшим другом того, котораго, нисколько недель спустя, замышлял свергнуть с престола в могилу. Признаюсь, что если бы в эту минуту я вошел в кабинет государя с намерением его убить, прекрасная, человеческая его благосклонность меня немедленно обезоружила бы.

Еще глубже проникся я этим чувством в другой раз, когда, призвав меня после обида, он приказал мне сесть напротив себя и тут наедине стал непринужденно разговаривать со мною, как со старым знакомым. Во время разговора, конечно, в моей власти было испросить себе явные знаки его милости, император, повидимому, того и ожидал и представлял к тому по-

¹) Статья (редакция самого Павла, см. Das merkw. Jahr, т. 2) переведена была нашим автором на немецкий язык и напечатана в ‘Гамбургском корреспонденте’ 16-го января 1801 года. Потом она появилась одновременно в русских и в немецких ‘С.-Петербургских Ведомостях’, 19-го февраля 1601 года, наконец в ‘Московских Ведомостях’ 27-го февраля 1801 года.

Относительно этой статьи можно сравнить: Pyccкий Архив 1870 года, стр. 1960—1966 (разсказ Коцебу), Русский Архив 1871 года, стр. 1095, и Архив князя Воронцова, книга 11-я, стр. 379.

343

вод. Сознаюсь, во мне мелькнула мысль воспользоваться этим случаем для моей жены и детей, но какое-то внутреннее чувство меня остановило, я хотел, чтобы воспоминание об этом дне осталось совершенно чистым,—и промолчал. О, зачем каждый не мог хотя однажды видеть его так, как я его видел, исполненным человеческих чувств и достоинства! Чье сердце могло бы для него остаться закрытым!

К несчастию, его только ненавидели и боялись, и, конечно, при самых честных намерениях он часто заслуживал это нерасположение. Множество мелочных распоряжений, которыя он с упрямством и жестокостью сохранял в силе, лишили его уважения тех, которые не понимали ни великих его качеств, ни твердости и справедливости его характера. То были большею частию меры, не имевшия никакого влияния на благоденствие подданных, собственно говоря, одни только стеснения в привычках, и их следовало бы переносить без ропота, как дети переносят странности отца. Но таковы люди: если бы Павел в несправедливых войнах пожертвовал жизнью нескольких тысяч людей, его бы превозносили, между тем как запрещение носить круглыя шляпы и отложные воротники на платье возбудило против него всеобщую ненависть.

Дух мелочности, нередко заставлявший его нисходить до предметов, недостойных его внимания, мог происходить от двух причин: во-первых, от желания совершенно преобразовать старый двор своей матери так, чтобы ничто не напоминало ему об ея временах, во-вторых, от преувеличенного уважения ко всему, что делал прусский король Фридрих П.

Павел полагал, что во время могущества князя Потемкина военная дисциплина слишком ослабела, и что необходима неумолимая строгость, чтобы возстановить ее в. мельчайших подробностях. Вследствие сего снова введены были у солдат обременительныя пукли и косы.

344

Меня уверял один гвардейский офицер, что, когда полк должен был на другое утро вступать в караул, солдатам нужно было вставать в полночь, чтобы друг другу завивать волосы. По окончании этого важнаго дела, они должны были, дабы не испортить своей прически, до самаго вахт-парада сидеть прямо или стоять, и таким образом в продолжение 36 часов не выпускать ружья из рук.

По той же причине отдан был приказ генералу Мелессино относительно артиллерийских фурлейтов. В русском языке сохранилось немецкое слово ‘фурман’, но имели обыкновение и в множественном числе говорить ‘фурманы’, покуда император Павел не приказал называть их ‘фурлейтами’. Замечания достойно, что он издал этот указ в самый день своего коронования в Москве, когда, само собою разумеется, более важные предметы должны бы были его занимать.

Когда он вступил на престол, я находился в Ревеле, и очень хорошо помню, с каким любопытством распечатан был первый от него полученный указ: в нем определялась вышина гусарских султанов, и приложен был рисунок!

Малейшее отступление от формы было проступком, который навлекал неизбежное наказание. Эти наказания постигали и гражданских чиновников. Никто не мог показываться иначе, как в мундире, в белых штанах, в больших ботфортах, с коротенькою тростью в руке. Однажды государь, прогуливаясь верхом, встретил чиновника, который, будучи уверен, что мундир его в совершенной исправности, бодро стал перед ним во фронт. Но от зоркаго взгляда императора не ускользнуло, что чиновник этот не имел трости. Павел остановился и спросил у него: ‘Что следует иметь при таких сапогах?’—Тот затрепетал и онемел. — ‘Что следует иметь при таких сапогах?’—повторил император уже несколько громче. Испуганный чиновник со-

345

всем потерялся и, не понимая смысла сделаннаго ему вопроса,, отвечал: ‘Ваксу, ваше императорское величество!’— Тут Павел не мог удержаться от смеха. ‘Дурак’, сказал он: ‘следует иметь трость’, — и поехал дальше. Счастлив был этот чиновник, что его глупость развеселила государя, а то ему, без сомнения, пришлось бы прогуляться на гауптвахту.

Не менее стеснительным было для столичных жителей повеление выходить из экипажей при встрече с императором. За исполнением этого повеления наблюдали с высочайшею строгостию, и, несмотря на глубокую грязь, разряженныя дамы должны были выходить из своих карет, как только издали замечали императора. Я, однако, сам видел, как он однажды быстро подскакал к г-же Нарышкиной ¹), готовившейся исполнить это повеление, и заставил ее остаться в карете, зато сотни других дам, когда оне или их кучера не были достаточно проворны, подвергались сильным неприятностям. Так, например, г-жа Демут, жена известнаго содержателя гостиницы, должна была из-за этого отправиться на несколько дней в смирительный дом, и самые значительные люди, из опасения подобных обид, трепетали, когда их жены, выехавшия со двора, не возвращались к назначенному времени.

Но и тут бывали иногда забавные случаи. Однажды навстречу императору ехала в санях какая-то французская модистка. Едва заметив издали государя, она закричала своему извозчику, чтобы он остановился, но так как она дурно говорила по-русски, вероятно, он ее не понял и догадался, чего она хотела, только тогда, когда уже совершенно близко подъехал к императору. Оглохши от страха, он со всей мочи принялся погонять своих лошадей, чтобы поскорее проехать мимо, в то

¹) Вероятно, к жене обер-гофмаршала Maрии Алексеевне Нарышкиной, рожд. Сенявиной, р. 1762 f 1822 г.

346

время, как модистка обоими кулаками барабанила по его спине и кричала изо всех сил: ‘Sire, ce n’est pas ma faute, ce n’est pas ma faute!’ Таким образом сани промчались мимо государя, который при виде этой сцены не мог не разразиться громким смехом.

Эти встречи редко оканчивались так счастливо, и потому обыкновенно старались их избегать. Как только на большом разстоянии замечали императора, поскорее сворачивали в другую улицу. Это в особенности делали офицеры. Государю это было в высшей степени неприятно. Он не хотел, чтобы его боялись. Незадолго до своей смерти он увидел двух офицеров в санях, которые преспокойно свернули в боковую улицу, и, хотя он тотчас же послал за ними в погоню своего берейтора, но они скрылись из виду, благодаря быстроте своих лошадей. Он был этим сильно разгневан, и я был свидетелем того затруднения, в котором находился граф Пален, получившей приказание непременно представить этих офицеров, а между тем не знавший, по каким приметам их разыскать.

Всякий, у кого не было спешнаго дела, предпочитал, во избежание неприятности, оставаться дома в те часы, когда император имел обыкновение выезжать из дворца. Стеснение это, без сомнения, было весьма тягостно для столичных жителей, тем не менее в Петербурге еще жили и говорили гораздо свободнее, чем в провинции. Здесь успели свыкнуться с опасностью, там, напротив того, каждый содрогался, слыша раскаты дальней грозы. Из губернаторов одни опасались недостаточно угодить государю, другие страшились доноса какого-нибудь завистника, и все они, вообще, скорее преувеличивали каждое повеление, между ними были и такие, которые, под видом покорности, рады были случаю дать полную волю своим собственным тиранским инстинктам. Поэтому в столице все-таки можно было жить покойнее и вольнее, чем в губерниях.

347

Все это, однако, не касалось лиц низшаго сословия и редко касалось частных лиц, не занимавших никакой должности. Только лица, находившияся на службе, какого бы звания они ни были, постоянно чувствовали над собою угрозу наказания. Народ был счастлив. Его никто не притеснял. Вельможи не смели обращаться с ним с обычною надменностью, они знали, что всякому возможно было писать прямо государю, и что государь читал каждое письмо. Им было бы плохо, если бы до него дошло о какой-нибудь несправедливости, поэтому страх внушал им человеколюбие. Из 36 миллионов людей по крайней мере 33 миллиона имели повод благословлять императора, хотя и не все сознавали это.

Доныне народ пользуется одним благодеянием, которым обязан Павлу, и котораго одного было бы достаточно, чтобы увековечить его имя. Он повелел учредить хлебные запасные магазины, в которые каждый крестьянин обязан был вносить известную часть своего урожая, с тем, чтобы потом, в случае нужды, получать ссуды из этих магазинов ¹). Благотворныя последствия этого распоряжения неоднократно выказывались со времени кончины Павла. Без этих магазинов многия тысячи уже умерли бы с голоду. Конечно, и это превосходное распоряжение было им заимствовано у прусскаго короля Фридриха II, но польза, которую это подражание принесло и еще принесет в будущем, с избытком вознаграждает Российское государство за тот вред, который ему когда-либо могла причинить также заимствованная у Пруссии мелочная военная система²).

¹) Неверно. Первоначальная мысль о заведении хлебных запасных магазинов принадлежит Петру Великому, засим в следующия царствования, а в особенности в царствование Екатерины II, был целый ряд узаконений по этому предмету.

См. П. С. 3. в алфавитном реестре слово: ‘хлебные запасные магазины’.

²) К сожалению, человеколюбивыя повеления Павла не исполнялись во всем государстве так добросовестно, как повеления суро-

348

Выдают за достоверное, будто в последнее время он объявил, что в Европе должны господствовать только наиболее великия державы — Франция и Россия. Уверяют, будто уже приняты были меры, чтобы придать вес этому объявлению, и будто с этою целью отправлен был в Берлин курьер, котораго, однако, граф Пален задержал, а порученныя ему депеши представил, по кончине Павла, новому императору. Ничего нет не-

выя, выполнению которых всякий спешил содействовать. Например, в обширной Архангельской губернии крестьяне два раза в год засыпали магазины, но о том, что этот хлебный запас им принадлежит, они не имели никакого понятия и смотрели на установленный взнос, как на новый налог, потому что капитан-исправник (начальник земской полиции) брал из магазинов хлеб и распоряжался им по своему усмотрению). Поэтому, когда в 1810 году в этой губернии настал голод, и отдано было приказание открыть магазины, они все оказались пустыми. Архангельский губернатор фон-Дезин был сменен, потому что участвовал в этом грабеже или смотрел на него сквозь пальцы. Честный адмирал Спиридов был назначен на его место. На пути во вверенную ему губернию, куда он ехал большею частью водою, по Вологде*), он нашел не только целыя деревни опустевшими от голода, но я такия, в которых, по причине распространившейся после голода заразы, ему нельзя было останавливаться на ночлег. Этот случай еще более убедил в пользе Павлова учреждения и в то же время доказал, что строгость, хотя и не всегда уместная, была, однако, вообще благотворною. Страна, в которой по меньшей мере две трети чиновников об одном только и думают, как ограбить казну, не иначе может быть управляема, как железным скипетром. Так управлял ею, без вреда для своей славы, Петр I, величайший знаток своего народа, сколько сохранилось анекдотов, из которых можно было бы заключить, что он был или изверг, или сумасшедшей, однако, он весьма хорошо знал, что делал, и держался единственно вернаго правила в отношении к такому народу, который всякаго честнаго в добросовестяаго человека обыкновенно называет ‘дураком’**. По-

*) Вологда — небольшая река, имеющая в течении своем не более 130 верст, из коих судоходны только 28 верст от впадения ея в реку Сухону. Вероятно, автор хотел сказать, что Спиридов спустился к Архангельску по Сухоне и Двине.

**) В подлиннике: ‘einen Durak zu nennen pflegt’.

349

возможнаго в том, что он действительно имел подобныя предположения, в то время над ним смеялись, но последствия доказали, что он был дальновиднее своих современников.

Если и допустить, что в отношении к внешней политике он иногда принимал несоответственныя меры, меры эти все-таки не были полумерами, а в такую эпоху, в которую все монархи, за исключением одного, боялись действовать решительно, это было с его стороны большою заслугою, и Poccия неминуемо почувствовала бы благодетельныя ея последствия, если бы жестокая судьба не удалила Павла от политической сцены. Будь он еще жив, Европа не находилась бы теперь в рабском состоянии. В этом можно быть уверенным, не будучи пророком: слово и оружие Павла много значили на весах европейской политики.

Выраженная им незадолго перед смертью воля не терпеть более при своем дворе иностраннаго министра может, при внимательном разсмотрении, найти себе достаточное оправдание. Весьма часто упрекали посланников в том, что они не что иное, как высшаго круга шпионы, несколько известных примеров в новейшее время доказывают, что этот упрек ими вполне заслужен. Стоит только припомнить французскаго посланника Коленкура¹),

томство признало, что им возвышалась Poccия, почему же оно должно быть несправедливым к его правнуку? Но потому ли, что кратковременное царствование Павла не дозволило ему оставить по себе более следов добра? Уменьшилась ли при нем слава России? не стяжали ли его войска новые лавры? не добивались ли все державы его дружбы? Можно ли ему поставить в укор некоторое колебание в политической системе, бывшее последствием того, что он заметил, как мало мог разсчитывать на своих союзников, и как они безсильны были среди бури удержать свои короны?

Примечание автора.

*) Отпускная аудиенция Коленкура была 29 апреля (11 мая) 1811 г. Bignon. Histoire de France sous Napoleon.—Paris et Leipzig, 1838, t. X, p. 67.

350

который для того, чтобы знать все, что происходило при дворе, имел на своем жалованье одного государева адъютанта. Если написать историю всех тех политических замешательств, которыя возбуждены были усердием посланников, можно бы убедиться, что причиняемый ими вред далеко превышает приносимую пользу.

Такимъ образом решимость Павла может показаться странною, но отнюдь не опрометчивою, и — кто знает?— может быть, современем все европейския державы примут ее, как весьма разумную. Применение своего правила Павел начал с датскаго посланника Розенкранца¹). У него на пол-дня похищен был шифр, и чрез это, без сомнения, открылись разныя предположения, клонившияся ко вреду императора и империи. В то время немедленная высылка посланника еще могла удивлять, но с тех пор европейския державы привыкли к подобнаго рода примерам, и сами к ним прибегали, но без тех уважительных причин, которыми постоянно руководствовался Павел.

Так как я не хочу ничего ни прикрывать, ни проходить молчанием, то я должен также разсказать некоторые анекдоты, которые, вероятно, искажены были злобою.

За несколько дней до своей смерти Павел прогневался на камердинера великаго князя и отправил его под арест, в нетопленное место. Великий князь послал этому человеку его шубу и теплые сапоги. Между тем Павел вспомнил, что у него самого был гайдук, кото-

¹) Барон Розенкранц, датский посланник сперва в С.-Петербурге, потом в Неаполе, был женат на княжне Варваре Александровне Вяземской, f 1860 (дочери екатерининскаго генерал-прокурора).

20 декабря 1800 года Ростопчин записал в своем дневнике изустное повеление государя: ‘Миссии датской всей ехать отсюда’. На следующий же день Розенкранц выехал из Петербурга (Serra Capriola, 198).

351

рый носил ту же фамилию, как и этот камердинер. Он призвал его и спросил, не брат ли он арестованнаго? — ‘Да’, ответил гайдук. — ‘Твой брат негодяй’, сказал государь: ‘кто старше из вас, ты или твой брат?’—‘Мой брат, ваше величество’.—‘Ну, так теперь ты будешь старшим’.—Этот анекдот разнесся по Петербургу, вызвал большия насмешки, и нашлись глупцы, которые прямо говорили, что в словах государя нет никакого смысла. Иностранцам оно действительно может так показаться. Но тот, кто знает, что Павел ввел в обычай различать нескольких братьев на службе не по имени, а по нумерам: 1-й, 2-й, 3-й и т. д., не обращая внимания на то, 2-й моложе ли 1-го, тот сейчас поймет, что государь ничего другого не хотел сказать, как: ‘Теперь ты будешь на службе иметь старшинство перед твоим братом’.

В другой раз, в Петергофе, Павел сидел в беседке. Два лакея, которые его не заметили, хотели пробраться чрез калитку и вдруг нашли ее заложенною.— ‘Кто приказал ее заложить?’ спросил один из них.— ‘Кто же, как не государь!’ ответил другой: ‘ведь он во все вмешивается’. Тут они употребили несколько неприличных выражений, которыя вывели Павла из терпения. Он бросился на этих лакеев, исколотил их собственноручно и отдал их в солдаты. Как часто Петр Великий сам расправлялся своею дубиною!

Последствием этого небольшого происшествия было запрещение гулять по Верхнему саду. Только через один проход нельзя было запретить проходить, потому что не было другой дороги, чтобы носить кушанья из кухни во дворец. Но так как именно эта дорога шла под окнами княгини Гагариной¹), жившей в нижнем этаже и находившейся в нежной связи с Павлом, то он прика-

¹) Княгиня Анна Петровна Гагарина, рожденная княжна Лопухина, р. 1777 f 1805 г.

352

зал, чтобы люди, носившие кушанья, проходя мимо ея окон, поворачивали голову в другую сторону. Это, без сомнения, показалось забавным, но стоило ли обвинять его в столь простительной слабости?

Говорят, будто один офицер случайно посмотрел в эти окна и тем взбесил императора. На разводе Павел всячески старался придраться к нему, но был еще более раздражен тем, что этот офицер не подал повода ни к какому замечанию. Тем не менее, когда вслед за сим офицер подошел, по уставу, с эспантоном в руке, к императору для получения пароля, Павел будто бы закричал на него: ‘Как? ты еще смеешь дразнить меня?’ тотчас разжаловал его в солдаты и приказал, чтоб о нем не было ни слуху, ни духу. Bсе вообще подтверждали верность этого разсказа и осуждали государя, — но по какому праву? — это другой вопрос. Цари не пользуются преимуществом, которое принадлежит последнему из их подданных, и в силу котораго обе стороны должны быть выслушаны: их осуждают на основании одного оговора. Кто знает, было ли заглядывание офицера в окна княгини совершенно случайным? Должно, однако, сознаться, что во всяком случае избранный Павлом способ отмщения за эту обиду не был достоин монарха.

Одного камердинера Павел однажды прижал к стене, требуя, чтоб он признался, что виноват. Чем чаще этот человек повторял: ‘в чем?’ тем яростнее становился император, пока, наконец, тот не вскричал: ‘Ну, да, виноват!’ Тогда Павел мгновенно выпустил его и, улыбаясь, сказал: ‘Дурак, разве ты не мог сказать это тотчас же’.—Чтобы правильно судить и об этом анекдоте, нужно бы знать наперед, не имел ли Павел основания ожидать, что камердинер его вспомнит о каком-нибудь проступке, хотя бы его ни в чем определительном и не обвиняли. И здесь публика осуждала Павла по односторонним показаниям. Нельзя, впрочем,

353

отрицать его запальчивость, и это свойство, без сомнения, составляет один из пагубнейших пороков в государе.

Следующий анекдот, слышанный мною от генерал-адъютанта графа Ливена¹), бросает на императора более мрачную тень, чем все предшествующие.

Одною из обязанностей графа было писать приказы, но так как он не хорошо произносил по-русски, то обыкновенно другой адъютант, молодой князь Долгоруков²), должен был читать вслух как приказы, так и поступавшие русские рапорты. Однажды государь сидел в Павловске на балконе, по левую его сторону стоял граф Ливен, готовый писать, по правую князь Долгоруков, который вскрыл один рапорт и начал читать, но вдруг остановился и побледнел. ‘Дальше!’ вскричал император. Долгоруков должен был продолжать. Это была жалоба на его отца³). Император улыбнулся и во время чтения нисколько раз с злорадством подмигивал графу Ливену, чтобы обратить его внимание на смущение и страх Долгорукова. Когда это чтение было окончено, он взял письменную доску из рук графа и на этот раз заставил Долгорукова писать приказ, коим объявлялось повеление подвергнуть строжайшему изследованию обвинение, введенное на его отца⁴).

¹) Граф Христофор Андреевич Ливен (f 1838), второй из сыновей статс-дамы графини Ливен, впоследствии князь и посол в Лондоне.

²) Князь Петр Петрович Долгоруков (р. 1777 f 1806), генерал-адъютант Павла с 23 декабря 1798 года, впоследствии известный своим свиданием с Наполеоном перед Аустерлицким сражением.

³) Отец генерал-адъютанта, тоже князь Петр Петрович (р. 1744, f 1815), генерал-лейтенант (3 марта 1798), генерал-от-инфантерии (30 .декабря 1799), был начальником тульских оружейных заводов с 8 ноября 1798 по 3 декабря 1800 и снова с 14 февраля 1801 по 1802 год.

⁴) Это изследование, повидимому, происходило с 3-го декабря 1880 по 14-е февраля 1801, т. е. в то время, когда Долгоруков отец

354

Если бы об императоре Павле известна была только одна эта черта, то я, не задумываясь, признал бы его за холоднаго тирана. Но после всего того, что так ясно рисует его характер, я не могу допустить, чтобы в этом случае было какое-нибудь злобное намерение. В минуты вспыльчивости Павел мог казаться жестоким или даже быть таковым, но в спокойном состоянии он был неспособен действовать безчувственно или неблагородно. Должно заметить, что граф Ливен был весьма недоволен своим положением. Разсказ его не может, однако, подлежать ни малейшему сомнению, и, по всей вероятности, император только хотел дать понять молодому Долгорукову, что там, где дело идет о долге службы, должны быть забыты все узы родства,—урок, правда, безжалостный, данный не менее безжалостным образом.

Я также не могу усомниться в том, что сын какого-то казачьяго полковника, посаженнаго в крепость, обратившись к государю с прекрасною сыновнею просьбою быть заключенным вместе с отцом, получил только на половину удовлетворение своего желания, а именно подвергся заключению, но не вместе с отцом¹).

был временно отстраненен от управления тульскими заводами, и должно полагать, что описываемая сцена была не в Павловске, как говорит Коцебу, а в С.-Петербурге, в Зимнем дворце, где государь еще жил в декабре 1800 года.

По всей вероятности, к этому случаю относится следуюший разсказ княззя Петра Владимировича Долгорукова, помещенный в его ‘Сказаниях о роде князей Долгоруковых’ (С.-Петербург, 1812 г., стр. 176):

‘На родителя его… сделан был донос, оказавшийся по строгом изследовании совершенно ложным. Государь сказал молодому князю Петру Петровичу, что предоставляет родителю его выбор наказания для клеветников. ‘Накажите их презрением, ваше величество:’, отвечал князь, и Павел обнял его, восклицая: ‘Вот Долгоруковская кровь’.

¹) Об этом полковнике в своем ‘Meirkw. Jahr’ (t. 2, р. 260) Коцебу говорит, что он, но приказанию Павла, привезен был из

355

Характер Павла представлял бы непостижимыя противоречия, если бы надлежало основывать свои суждения на одних только подобных чертах, не принимая во внимание побочных смягчающих обстоятельств.

В противоположность предшествующему, здесь должно найти место следующее происшествие, как доказательство его справедливости.

Граф Панин¹), жертва ненависти графа Ростопчина, сослан был в свое имение. Это показалось недостаточньм его в то время могущественному врагу. Перехвачено было письмо из Москвы. Оно писано было одним путешествовавшим чиновником²) коллегии иностранных дел к Муравьеву³), члену той же коллегии, и ничего другого не содержало, как простыя известия о посещениях, сделанных путешественником его дядям и теткам. Только слова: ‘Я был также у нашего Цинцинната в его имении’ показались Ростопчину странными, и он вообразил себе, что письмо это писано графом Паниным, и что под именем Цинцинната следует разуметь князя Репнина⁴), бывшаго в то время в немилости. Тогда, заменивши произвольно каждое имя другим, он понес письмо к императору и внушил ему, что над ним издеваются. Легко раздражаемый государь тотчас приказал московскому военному губерна-

Черкаска в Петербург и посажен в крепость, где томился четыре года, и что сын его заслужил при Екатерине георгиевский и владимирский кресты. По вступлении императора Александра на престол, Коцебу видел отца с сыном в приемной графа Палена.

¹) Вице-канцлер граф Никита Петрович Панин, р. 1771 г. f 1837 г. Передаваемый здесь разсказ напечатан в ‘Merkw. Jahr’ (t. 2, рр. 346—349).

²) Петром Ивановичем Приклонским, р. 1773 г. f 18…

³) Иван Матвеевич Муравьев, р. 1762 г. f 1861 г., получивший при Александре I дозволение именоваться Муравьевым-Апостолом. Был, при Павле, посланником в Гамбурге.

⁴) Генерал-фельдмаршал князь Николай Васильевич Репнин, р. 1734 г.f 1801 г.

356

тору графу Салтыкову¹) сделать строжайший выговор графу Панину. Панин отвечал чистосердечно, что совсем не писал в Петербург. Предубежденный монарх велел послать в Москву подлинное письмо, дабы уличить графа, и потом сослать его за 200 верст от Москвы.

Между тем настоящий сочинитель письма, узнавши обо всем этом, поспешил на курьерских в Петербург, отправился к графу Кутайсову и объявил ему: ‘Письмо это писано мною, подписано моим именем. Я слышу, что давние мои благодетели подвергаются несправедливым подозрениям, и приехал все разъяснить Его самого (т. е. Панина) назвал я Цинциннатом не потому, чтобы хотел скрыть его имя, а потому, что по величию своего характера он, мне кажется, может быть сравнен с этим римлянином’.

Почти в то же время пришло из Москвы второе донесете, открывавшее, что действительно письмо писано не рукою Панина. Тогда император обратил свой справедливый гнев на Ростопчина и сказал: ‘C’est un monstre.Il veut me faire l’instrument de sa vengeance particuliere, il faut que je m’en defasse’²).

¹) Генерал-фельдмаршал граф Иван Петрович Салтыков, р. 1730 г. f 1806 г.

Рескрипты, писанные императором Павлом по этому случаю к графу Салтыкову, хранятся у правнука этого последняго, Влад. Ив. Мятлева.

²) 18-го февраля 1801 года главным директором над почтами на место графа Ростопчина был назначен граф Пален а 20-го февраля 1801 года граф Ростопчин был уволен от всех дел.

В то же время граф Панин, оправданный в глазах императора, получил (18-го февраля 1801 года) дозволение возвратиться в Петербург.

Депеши прусскаго посланника графа Люзи (от-19-го, 22-го и 26-го февраля ст. стиля 1801) и депеши неаполитанскаго посланника

357

Много было говорено о тиранских намерениях, которыя Павел будто бы питал против своего семейства. Разсказывали, что он хотел развестись с императрицей и заточить ее в монастырь. Если бы даже Мария Феодоровна не была одною из красивейших и любезнейших женщин своего времени, то и тогда ея кротость, благоразумие и уступчивый характер предотвратили бы подобный соблазн. Утверждали, будто он просил совета у одного духовнаго лица, и когда этот последний, приведя в пример Петра Великаго, одобрил его намерение, государь обнял его, тотчас возвел в сан митрополита и поручил ему склонить императрицу сперва убеждениями, а потом угрозами¹). Стоит только припомнить хотя один достоверный анекдот о чулках, которые Павел с такою любовью принес своей супруге, чтобы признать этот разсказ за выдумку. Людей вспыльчивых, не умеющих сдерживать себя при посторонних,

Дюка де Серра Каприола (от 2-го марта ст. стиля 1801) вполне подтверждают разсказ Коцебу.

Серра Каприола прибавляет, что граф Ростопчин в воскресенье 24-го февраля приезжал во дворец, чтобы откланяться государю, но что государь нашел этот поступок дерзким и приаазал ему передать, чтобы он немедленно выехал из дворца и в тот же день из Петербурга, через несколько часов Ростопчин и выехал в Москву.

В одно время с ним отставлен был граф Николай Николаевич Головин, президент почтоваго департамента (с 6-го июня 1799 года), находившийся в самых дружеских отношениях с Ростопчиным, равно как и множество мелких чиновников, которые при разборе писем преследовали свои личныя цели.

Преследование личныхъ целей в управлении почтовою частию было, повидимому, делом обычным для Ростопчина, он употребил перлюстрацию и для удаления И. Б. Пестеля (См. Русский Архив 1875 г., III, стр. 440), не более недели по вступлении своем в должность главнаго директора почтоваго департамента.

¹) С.-Петербургский архиепаскоп Амвросий (Подобедов, р. 1743 г. f 1818 г.) пожалован митрополитом 10-го марта 1801 года, накануне смерти императора Павла.

Ю. В. Толстой: Списки архиереев. Спб., 1872, стр. 18.

358

принимают за дурных мужей, между тем как весьма часто именно такие люди наиболее любимы женами, который лучше кого-либо знают их характер.

Одинаково сомнительными представляется разсказ о, том, будто Павел хотел заключить в крепость обоих великих князей. Даже слова, произнесенныя им в веселом расположении духа, за обедом, недели за две до своей смерти: ‘сегодня я помолодел на пятнадцать лет’, были истолкованы, как относившияся к этому предположению. Конечно, легко могло бы случиться, что в порыве гнева он приказал бы арестовать обоих великих князей на несколько дней. Но трудно допустить, чтобы ему когда-либо пришло в голову сослать их совершенно, ибо он всегда был и оставался нежным отцом. Он доказал это, между прочим, тем живейшим участием, которое принял в судьбе прекрасной своей дочери Александры Павловны.

Она была выдана замуж за палатина венгерскаго ¹) который любил ее искренно. Император Франц²) оказывал ей также величайшее благорасположение, и это обстоятельство послужило первоначальным поводом к той ненависти, которую возымела к ней безгранично ревнивая императрица германская³). К этому присоединилась еще другая, не менее важная причина. Красота, приветливое обхождение и благотворительность великой княгини очаровали венгерцев, в национальном одеянии которых она иногда являлась публично. Она покорила .себе все сердца, и, так как этот храбрый народ уже и без того нетерпеливо переносил господство Австрии, которая для Венгрии часто бывала не матерью, а мачехою,

¹) Венчание великой княжны Александры Павловны с эрц-герцогом Иосифом, палатином венгерским, происходило в Гатчине 19-го октября 1799 года.

²) Император Франц, р. 1768 r. f 1836 г.

³) Императрица Мария-Тереза (р. 1772 г. f 1807 г.), дочь неаполитанскаго короля Фердинанда I и вторая супруга императора Франца.

359

то в нем возникла и созрела мысль, при содействии Павла, совершенно отделиться от .Австрии и возвести на венгерский престол великую княгиню Александру Павловну или, скорее, ея сына. Это было известно великой княгине, и она не без колебания изъявила на то свое согласие. Графиня Ливен также знала об этом предположении, но остерегалась преждевременно сообщить о нем императору, из опасения, чтобы он, по своему обыкновению, не воспламенился и не послал бы тотчас свои войска в Венгрию.

Там уже раздавались карточки, по которым соумышленники узнавали друг друга. На этих карточках представлена была в средине колыбель ожидаемаго ребенка, гений отечества парил над нею, возле колыбели розовый куст, окруженный тернием,—намек на страдания великой княгини,—а на этом кусте несколько роз, из коих одна, великолепно распустившаяся, обозначала Александру Павловну, из другой же выходило коронованное дитя в пеленках, с надписью: ‘Dabimus coronam’. Одну из этих карточек видели в Петербурге.

Венский двор узнал обо всем этом и учреждено было за великою княгинею строгое наблюдение, сопровождаемое всевозможными , огорчениями, которыя, по приказанию германской императрицы, доходили до самых мелочных оскорблений. Говорят, что даже во время нездоровья великой княгини, несмотря на предписания доктора о соблюдении известной деэты, ей отпускали самую вредную пищу. Однажды ей захотелось иметь ухи, и она не могла ее получить. Священник ея должен был сам пойти на рынок и купить рыбу, которую принес под своею широкою рясою¹).

¹) Духовник великой княгини Андрей Афанасьевич Самборский, р. 1733 г. f 1816 г.

Он оставил записку о пребывании великой княгини в Венгрии, напечатанную в газете ‘День’ 1862 г., N 37.

Я. К. Грот в примечаниях к соч. Державина, ч. II, стр. 583 и 727.

360

Всего знаменательнее было неотступное требование императрицы, чтобы супруга палатина переехала для своих родов в Вену. Тогда Александра Павловна стала опасаться за свою жизнь и написала графине Ливен трогательное письмо, в котором предсказывала, что если ее принудят разрешиться от бремени в Вене, то и она и ея ребенок сделаются жертвами этого распоряжения.

Можно себе вообразить, до какой степени это письмо встревожило графиню, Ливен, которая, по истине, любила принцессу, как дочь. В своем смятении она обратилась к графу Палену, он ей сказал, что ея обязанность представить это письмо императору. Она это исполнила. Павел разсердился и самым положительным образом объявил палатину, что принцесса должна разрешиться от бремени там, где сама пожелает. Тут уж более не смели принудить, ее к переезду в Вену, хотя перед тем грозили ей употреблением силы. Она родила в Офене, окруженная верными слугами, и все-таки умерла¹). На основании всего предшествовавшаго возникли мрачныя догадки. Графиня Ливен полагала, что при таких обстоятельствах смерть Александры Павловны могла быть и естественною, но многие, вспоминая Раштадтское происшествие²), утверждали, что императрица германская доказала, на что она была способна.

Императору Павлу ставили в упрек, что почти ко всем тем, которые некогда окружали его мать, он питал нерасположение, одинаково распространявшееся на виновных и невинных и нередко побуждавшее его

¹) Великая княгиня родила в марте нов. ст. 1801 года. Ребенок жил только несколько часов (дочь, названная Паулиною).

Умерла великая княгиня 4-го (16-го) марта 1801 года..

Известие о ея смерти получено в С.-Петербурге 20-го марта 1801 года (Кам.-Фур. журнал), т. е. после кончины императора Павла.

²) 28-го апреля 1799 года французские уполномоченные, бывшие на конгрессе в Раштадте, изрублены были близ этого города австрийскими гусарами.

361

обращаться не по-царски с вернейшими слугами государства. Упрек зтот был справедлив.

Еще императрица Екатерина имела намерение воздвигнуть памятник фельдмаршалу Румянцеву ¹). Она приказала написать к нему чрез сенат, чтобы он сам выбрал в Петербурге или Москве место, которое должно было быть украшено его статуею, и на котором в то же время должны были выстроить великолепный дворец для его семейства. Скромный старец отказался от этого и умер, довольствуясь внутренним сознанием, что заслужил предложенную ему почесть. Когда Павел вступил на престол, граф Безбородко²) в разговоре с сыном фельдмаршала, нынешним государственным канцлером графом Румянцовым³), объяснил ему, что теперь не время для сооружения статуи, но что возможно будет выстроить для него и для его брата дворцы на счет казны. Благородный сын отклонил это предложение не желая как бы продавать славу своего отца.

Тем не менее Безбородко, почитавши покойнаго фельдмаршала своим благодетелем, воспользовался благоприятным случаем, чтобы доложить государю о бывшем предположении, и государь, несколько дней спустя, обратился к графу Румянцеву со словами: ‘Я воздвигну памятник вашему отцу’. Как известно, он сдержал свое обещание, но, вместо статуи, сооружен был на плацпараде ничтожный обелиск⁴). При случае он также сказал

¹) Граф Петр Александрович Румянцов-Задунайский р. 1726 г.f 1796 г.

²) Граф, с 1797 года князь, Александр Андреевич Безбородко, р. 1747 г. f 1799 г.

³) Граф Николай Петрович Румянцов, р. 1764 г. f 1826 г., возведен в государственные канцлеры 19-го сентября 1809 года.

⁴) Повеление о постройке этого обелиска дано было архитектору Бренна весною 1798 года, в январе 1799 года он был окончен и, стоял на Царицыном лугу, к Неве. В 1820 году перенесен на нынешнее место, против 1-го кадетскаго корпуса, где Румянцов получил первое воспитание.

362

графу Румянцеву, что и дворец будет выстроен, но впоследствии об этом не было и речи. Павел забыл, что громкое и торжественное признание государственных заслуг приносит еще более чести самому монарху, чем его подданному.

Повидимому, не столь основательно обвиняли Павла в том, что он неприлично обращался с духовенством. Если и справедливо, что он однажды сослал одно духовное лицо за то, что в проповеди, произнесенной им в придворной церкви, восхвалялось прежнее царствование с порицающими намеками на нынешнее, то подобное происшествие, часто повторявшееся в других государствах, было, конечно, заслуженным наказанием для дерзкаго проповедника.

Но еще неосновательнее толкуют, осуждая награждение духовных лиц орденами. Высший глава их, по справедливости высокоуважаемый митрополит московский Платон¹), возвратил пожалованный ему орден под тем предлогом, что его обет, устав русской церкви и несколько других причин запрещали ему носить светский знак отличия. Он был немедленно вызван в Петербург, но еще на дороге получил, в отмену прежняго приказания, повеление отправиться на жительство в небольшой город близ Москвы. Прибыв сам в Москву на коронацию, император хотел было призвать другое духовное лицо для совершения этого торжественнаго обряда. Но ему это так серьезно отсоветовали, во внимание к глубокому уважению, коим пользовался Платон в народе, что он нашелся вынужденным уступить. Достойный старец, без орденов, венчал своего императора на царство, и все превозносили эту твердость.²), но были ли

¹) Платон Левшин, митрополит московский, р. 1737f 1812, был законоучителем Павла, как великаго князя.

²) Митрополит Eвгений, в Словаре историческом о духовных писателях (Спб., 1827, II, 179), пишет:

363

эти похвалы справедливы? Ордена суть не что иное, как признаки заслуг, оказанных отечеству. Разве духовное лицо не может их заслужить? и, если оно их заслужило, может ли оно из гордости, скрывающейся под смирением духовнаго звания, гнушаться тех отличий, которыя жалует ему государь? Можно ли назвать светским то, что обозначает одну из прекраснейших, Богом предписанных, обязанностей? Разсудок благороднаго старца введен был в заблуждение предвзятыми понятиями, одна только необычайность случая поставила его в недоумение, потому что вообще он был муж по сердцу Божию. Когда он изредка приезжал из Троицко-Сергиевской лавры в Москву, народ окружал его, как святыню. Однажды приехал он, чтобы отслужить обедню, и нашел церковь осажденною безчисленною толпою, которую не пускала полиция. На вопрос его: ‘почему’? ему отвечали, что церковь уже переполнена знатнейшими лицами города. Он разсердился и сказал весьма громко: ‘Я столько же пастырь бедных, как пастырь богатых’. Народ обрадовался. Не удивительно, что после таких поступков народ был к нему привязан и высоко

По вступлении на престол государя императора Павла I-го, он (Платон) получил 1797 г. марта 21-го ордены александровский и андреевский… В 1809 г. августа 30-го пожалован Владимирским орденом 1-го класса’.

Бантыш-Каменский (Словарь, 1847. II, прибавл., стр. 20) сообщает следующия подробности:

‘Он (Платон) явился во дворце (в Москве) 21-го нарта (1797 года). Внесен был орден Св. Ап. Андрея Первозв. Платон отказывался от этой почетной награды, говоря, что ‘желает умереть архиереем, а не кавалером’, но император возложил на него ленту и на все убеждения отвечал: ‘что он о том довольно разсуждал, требует исполнения его воли’.—Коронование совершилось 6-го апреля. Митрополит новгородский Гавриил первенствовал при этом священном обряде, митрополит московский представлял второе лицо’.

Носил ли Платон андреевский орден при короновании, или нет, Бантыш-Каменский не говорит, но можно почти наверное отвечать утвердительно.

364

почитал его, и что совет, данный государю беречь такого человека, был вполне разумен и правдив.

Но подобные советы ему редко давались. Обыкновенно всякий искал, как бы подладиться к его подозрительному нраву, как бы выставить чужую дерзость, чтобы придать более цены собственному подобострастию и выманить подарки от государевой известной щедрости.

Наконец утверждали, что, когда государь был в дурном расположении духа, не следовало ему попадаться на глаза под опасением за честь и свободу. Это была низкая клевета, как я в том убедился из неоднократнаго собственнаго опыта. Наблюдения мои внушили мне доверие к характеру государя, и я полагаю, что некоторая скромная смелость и прямой взгляд спокойной совести никогда не были ему неприятны. Только робость и застенчивость перед ним могли возбудить его подозрительность, и тогда, если к этой подозрительности присоединялось дурное расположение духа, он в состоянии был действовать опрометчиво. Поэтому я поставил себе за непременное правило никогда не избегать его присутствия, и, когда я с ним встречался, непринужденно останавливался и скромно, но прямо смотрел ему в глаза. Не раз случалось со мною, когда я находился в одной из его комнат, что лакеи вбегали впопыхах и кричали как мне, так и другим, что император идет, и что мы должны поскорее удалиться. Обыкновенно исчезала большая часть присутствовавших, часто даже все, я один всегда оставался. Государь, проходя мимо меня, иногда просто кивал мне головою, но чаще всего обращался ко мне с несколькими милостивыми словами.

Я именно помню, что в одно утро со мною был подобный случай и что обер-гофмаршал сказал мне потом: ‘Вы можете похвалиться своим счастием: государь был сегодня в самом дурном расположении духа’.— Я улыбнулся, потому что убежден, что это счастие выпало бы на долю каждаго, у кого сияла бы в глазах

365

чистая совесть. Но из тех, которые обыкновенно приближались к нему, редкий человек мог скрыть свое коварство: к ногам его повергалась одна лишь корыстолюбивая, всегда косо смотрящая подлость, все это притворство не могло, конечно, не казаться противным этому прямодушному человеку, и невольно вспыхивало его негодование. Самую тягостную обязанность для государя составляет изучение людей, потому что оно приводит к презрению человечества.

Что Павел приказывал со строгостию, то исполнялось его недостойными слугами с жестокостию. Страшно сказать, но достоверно: жестокость обращена была в средство лести. Его сердце о том ничего не знало. Он требовал только точнаго исполнения во всем, что ему казалось справедливым, и каждый спешил повиноваться. Но этого недостаточно было для вероломных слуг. Им нужно было, чтобы государь чувствовал необходимость держать их при себе, и чтобы он чувствовал ее все более и более, с этою целью они старательно поддерживали его подозрительность и пользовались всяким случаем, чтобы подливать масла в огонь. Неумолкаемое поддакивание вошло в обычай, окончательно извратило нрав государя и с каждым днем делалось ему необходимее.

Не по недостатку разсудка Павел подпал под влияние льстецов, а вследствие их адскаго искусства не давать уснуть его подозрительности и представлять, как преступление, всякое правдивое противоречие. Последствием этого было то, что все честные люди замолкли даже в тех случаях, когда по долгу совести им надлежало говорить.

Известно, с каким пристрастием Павел смотрел на Михайловский замок, воздвигнутый им как бы по волшебному мановению. Очевидно, пристрастие это происходило не от того, что какое-то привидение указало построить этот дворец,—об этой сказке он, может

366

быть, и не знал, а если знал, то допустил ее для того только, чтобы в глазах народа оправдать затраченныя на эту постройку деньги и человеческия силы. Его предпочтение к ней главным образом происходило от чистаго источника, из кроткаго человеческаго чувства, которое за несколько дней до своей смерти он почти пророчески выразил г-же Протасовой ¹) в следующих словах: ‘На этом месте я родился, здесь хочу и умереть’. Однако должно сознаться, что поспешность, с которою окончена была эта постройка, угрожала опасностию для здоровья всех обитателей новаго дворца. Даже спальня великой княгини Елисаветы ²) была так сыра, что, как я своими глазами видел, невозможно было различить уничтожавшуюся живопись над дверями (dessus de portes). Вследствие сего великая княгиня занемогла опасною горловою болезнью, но она не смела жаловаться, из опасения, что государь примет малейшую жалобу за порицание его распоряжений. Ея доктор, ст. сов. Гриве³), объявил ей однажды, что, в случае усиления болезни, он будет вынужден предупредить государя о причине оной, великая княгиня согласилась, хотя и неохотно, и весьма обрадовалась, когда улучшение в ея здоровье сделало этот смелый шаг безполезным.

Ропот на слабость, коей опасныя последствия угрожали даже царскому семейству, был, без сомнения, справедлив.

¹) Камер-фрейлина Анна Степановна (впоследствии графиня), р. 1745 г. f 1826 г.

²) В подлиннике, по ошибке, написано Александры вместо Елисаветы.

Спальня великой княгини Елисаветы Алексеевны была в нижнем этаже фаса, обращеннаго к Летнему саду. О сырости этой комнаты Коцебу говорит то же самое в своем ‘Merkw. Jahr’ II, 234 (русский перевод этого места в Русском Архиве 1870 г., стр. 992).

³) В адрес-календаре на 1801 год (стр. 16) лейб-медик Грив, 5-го класса, показан в штате придворнаго медицинскаго факультета. Собственно при великом князе Александре и его супруге состоял доктор Лерх.

367

Зато возмутительно было слышать насмешки над другою слабостью государя, которая никому не делала вреда, а именно над страстью его к публичным торжествам. Между прочим, позволяли себе распускать злостный слух, будто во время тяжкой болезни одного из детей императора¹), когда уже всякая надежда почти исчезла, он тотчас нашел себе утешение в том, что придумал церемониал для погребения ребенка.

Вообще язвительныя насмешки над государем сделались как бы ежедневным занятием петербургскаго общества. Екатерина начала строить Исаакиевский собор из мрамора, Павел приказал докончить его просто из кирпича, эта небогатая отделка дала повод к следующему двустишию, которое нашли прибитым к церкви:

‘Се памятник двух царств, обоим им приличный:

Низ мраморный, а верх кирпичный’ ²).

¹) Никто из детей императора Павла в его царствование не был так болен, чтобы было необходимо помышлять о погребальном церемониале. Не хочет ли Коцебу говорить о болезни великой княжны Mapии Александровны, дочери великаго князя Александра Павловича, которая действительно скончалась на втором году от рошдения 27-го июля 1800 года.

²) В подлиннике эти стихи приведены по-французски:

‘Се monument dont 1а base est de marbre et 1а cime de brique, De deux regnes le caractere et la duree nous indique’.

Clarke (Travels, Russian, Tartarian and Turkish, p. 9) передает следующай французский перевод:

‘De deux regnes voici l’image alleqorique:

La base est d’un beau marbre, et le sommet de brique’.

По-русски у Шишкова (Записки. Берлинское издание, I, 21) так: ‘Се памятник двух царств, Обоим им приличный: На мраморном низу поставлен верх кирпичный’.

Автором этих стихов был, повидимому, капитан-лейтенант Акимов. Говорят, будто его схватили, пыткою вынудили у него признание, отрезали ему язык и сослали в Сибирь. Достоверно, что он пропал без вести (Шишков, I, 21. Русская Старина, XVI, 178).

368

Сочинили карикатуру, на которой император был представлен в полной форме, в мундире, усеянном вензелями Фридриха II, только на голове написано было: Павел I.

Самая смерть его, как ни ужасна она была, не прекратила этих шуток. Выдумали, будто в предсмертныя минуты он умолял, по крайней мере, об отсрочке, чтобы изложить на бумаге весь церемониал своего торжественнаго погребения.

Таково было раздражение высших классов общества против государя, который имел одно только желание делать добро и поступать справедливо. Когда его ослепляли подозрительность и заносчивость, льстецы и искатели счастья, которые его окружали, спешили еще более затемнять его разсудок, дабы ловить рыбу в мутной воде. Но в следующия затем минуты, как только государь снова приходил в себя, никто не мог быть уверен, что удастся продолжить обман, и потому все желали перемены: одни, чтобы сохранить добытое всевозможными происками, другие, чтобы получить от новаго государя знаки его милости, а третьи—чтобы сыграть какую-нибудь роль.

Давно уже яд начал распространяться в обществе. Сперва испытывали друг друга намеками, потом обменивались желаниями, наконец открывались в преступных надеждах. Несколько способов извести императора были предпринимаемы. Самым верным казалось фанатизировать нескольких отчаянных сорванцев. Было до тридцати людей, коим поочередно предлагали пресечь жизнь государя ядом или кинжалом. Большая часть из них содрогалась перед мыслью совершить такое преступление, однако они обещали молчать. Другие же, в небольшом числе, принимали на себя выполнение этого замысла, но в решительную минуту теряли мужество.

Подозревал ли сам император то, что замышляли против него? Не дошло ли до него какое-нибудь предо-

369

стережение? Достоверно только то, что за несколько дней перед своей кончиной он приказал, чтобы кушанья его готовились не иначе, как шведскою кухаркою¹), которая помещена была в небольшой комнате возле собственных его покоев.

Но отравление не было единственною опасностию, которая ему угрожала. На каждом вахт-параде, на каждом пожаре (например, в доме Кутузова), на каждом маскараде за ним следили убийцы! Однажды, в маскараде в Эрмитаже, один из них, вооруженный кинжалом, стоял у дверей, чрез которыя несколько ступенек вели в залу, и ждал государя с твердою решимостью его убить. Государь появился. Убийца пробрался к нему, но вдруг потерял присутствие духа, скрылся среди толпы и бежал домой, как будто преследуемый фуриями.

Эти отдельныя попытки были, однако, как бы тело без души до тех поръ, пока душою их не сделался граф Пален. С ним во главе революция была легка, без него почти невозможна. Как с.-петербургский военный губернатор он имел под своим начальством все войска и всю полицию, как министр иностранных дел, он заведывал также почтовою частью со всеми ея тайнами²). Все повеления государя проходили чрез его руки и им объявлялись. Павел, обыкновенно столь недоверчивый, предался ему совершенно, он был всемогущ. И этот-то человек, которому новое царствование могло скорее предвещать падение, чем новое возвышение, сам разрушил источник своего величия! Чего же ему недоставало? Недоставало ему безопасности, одной безопасности, без которой, хотя и осыпанный всеми милостями

¹) В сочинении ‘Das merkwrdigste Jahr meines Lebens’ Коцебу сообщает то же обстоятельство, но говорит, что кухарка была немка.

²) По удалении графа Ростопчина, 20-го февраля 1801 года, графу Палену повелено было присутствовать в коллегии иностранных дел, с сохранением должности с.-петербургскаго военнаго губернатора и начальством над почтовою частию.

370

и всеми дарами счастия, он уподоблялся Дамоклу, над главою котораго постоянно висел меч на волоске!¹).

Он уже неоднократно испытывал, как мало мог разсчитывать на продолжение своего счастия. Весьма часто ему едва удавалось удержаться на той высоте, с которой его хотели свергнуть. Самый блестящий день не представлял ему ручательства в спокойной ночи, ибо завистники его всегда бодрствовали и не пропускали ни одного случая, чтобы сделать его подозрительным в глазах государя. От него самого я слышал, что даже то невинное письмо, в котором я умолял его о спасении, когда меня повлекли в Сибирь, чуть не сдвигалось причиною его погибели. Император сам передал ему это письмо, с колким замечанием, что, повидимому, думают, что его сиятельству все возможно. С большим трудом успел он объяснить, что утопающий хватается даже за соломинку, и что, следовательно, в этой просьбе я только взывал к его счастию или к монаршей милости.

Другое, собственно, неважное происшествие навлекло ему самыя горькия оскорбления. Один гвардейский офицер, Рибопьер²), неизвестно почему, подвергся неудовольствию императора. То обстоятельство, что он хорошо

¹) Мертваго, служивший в то время при Обольянинове в провиантской экспедиции военной коллегии, пишет в своих записках (стр. 118, в ‘Русском Архиве’ 1867 года): ‘Время это было самое ужасное. Государь был на многих в подозрении. Тайная канцелярия была занята делами более вотчинной, знатных сановников почти ежедневно отставляли от службы и ссылали на житье в деревни……

Словом—ежедневный ужас. Начальник мой стал инквизитором, все шло чрез него. Сердце болело, слушая шопоты, и рад бы не знать того, что разсказывают’.

²) Александр Иванович Рибопьер (f 1865 г.), корнет конной гвардии, пожалованный 6-го февраля 1799 года флигель-адъютантом к императору. Через неделю после своего пожалования в флигель-адъютанты он был переименован (14-го февраля 1799 года) в камергеры, и (15-го февраля 1799 г.) повелено в тот же день отправить его в Вену. (Дневник Ростопчина).

371

вальсировал, и что княгиня Гагарина охотно с ним танцевала, нисколько не было настоящею причиною этой немилости и придумано было злобою против государя. Чтобы удалить его из Петербурга без вреда для его службы, его отправили в Bенy. Там, если не ошибаюсь, он дрался на дуэли с Четвертинским¹). Так как оба великие князя не желали, чтобы этот случай дошел до государя, то граф Пален скрыл полученное им донесете. Но тогдашний генерал-прокурор Обольянинов ²) узнал о нем, с злорадством отправился к императору, доложил о случившемся и коварно прибавил: ‘Ваше величество из этого видите, как дерзают с вами поступать. Если о таких вещах не докладывают, то могут умолчать и о важнейших’. Павел разсердился и не только дал почувствовать графу Палену свое неудовольствие, но даже оскорбил его в том, что было ему всего дороже: когда супруга графа, первая статс-дама ³), приехала ко двору, ей только тут объявлено было, что она должна вернуться домой и более не являться.

Может быть, граф Пален никогда не забывал и другого тяжкаго оскорбления, которое он испытал еще в бытность свою губернатором в Риге. Когда по смерти Екатерины князь Зубов проезжал чрез этот город, граф принял его с некоторыми почестями, как прежняго своего покровителя и благодетеля. Император, со-

¹) Князь Борис Антонович Четвертинский (р. 1781 г. f 1865 г.)— младший брат Mapии Антоновны Нарышкиной. Современники описывают его красавцем, добрым, милым, живым (Вигель, IV, 62), типом благородства и рыцарских чувств’. ‘Русская Старина’ 1872 г., IV, стр. 631).

²) Петр Хрисанфович Обольянинов (f 1841 г.), генерал-прокурор со 2-го февраля 1800 года.

³) Графиня Иулиана Ивановна Пален, рожденная баронесса Шёпинг (род. 1753 г. f 1814 г.), статс-дама с 17-го апреля 1799 года. Немилость эта была, впрочем, непродолжительна: из камер-фурьерскаго журнала видно, что, например, в марте 1801 года (от 1-го до 11-го числа) графиня приглашаема была ежедневно ко двору.

372

славили князя Зубова в его деревни, увидел в этих почестях как бы насмешку над собой и в громовом указе запятнал графа упреком в ‘враждебной подлости’.

Такия обиды оставляют глубокие следы в душе благороднаго человека, каковым был граф Пален. Любимому государю он, несомненно, был бы верным слугою. Несомненно также, что он охотно сошел бы со сцены без кровавой катастрофы и предался бы тихому наслаждению приобретенными богатствами, если бы он мог ожидать от возбужденнаго в Павле неудовольствия или от неутомимаго преследования своих завистников, что его оставят в покое. Но ему казалось невозможным избегнуть участи какого-нибудь Миниха, и, по необходимости, он решился на кровавую оборону.

Прежде всего он исходатайствовал братьям Зубовым, которые все были смертельными врагами императора, дозволение возвратиться в столицу. Не легко было получить это дозволение. Нужно было склонить на свою сторону Кутайсова, и этого достигли, уверив его, будто князь Зубов хочет жениться на его дочери. Первою посредницею в этом деле была госпожа Шевалье, которая подкуплена была за большия деньги. Между нею и госпожою Жеребцовою ¹) начаты были переговоры у генеральши Кутузовой²), и вскоре она до того успела в своем предприятии, что граф Кутайсовъ стал с жаром желать предложеннаго брака, и что для этой цели его сестра, госпожа Закревская³), должна была съездить

¹) Ольга Александровна Жеребцова, рожденная Зубова (р. 1776 г. f 1849 т.), родная сестра князя и графов Зубовых.

²) Об отношениях К. Н. Кутузовой к госпоже Шевалье см. выше.

³) Я пересматривал в С.-Петербургских Ведомостях списки отъезжающих за весь 1800 год и не нашел в них никакой г-жи Закревской. Крайне сомнительно, чтобы у Кутайсова, вывезеннаго в малолетстве из Турции, были в России родственники. Он мог иметь родственников только со стороны своей жены, графини Анны Петровны, рожденной Pезвой, или вследствие брака своих детей.

373

в Берлин. Зубовы были возвращены, и князю вверен был кадетский корпус, где он начал жить, повидимому, весьма тихо и уединенно, избегая всякой пышности и посылая за своим кушаньем в трактир.

Между тем он и братья его мало-по-малу вызвали в Петербург всех своих приверженцев, их могло быть числом более тысячи. Втайне набраны были заговорщики, из коих некоторые были даже в Москве между знатнейшими лицами¹). В Петербурге число лиц, посвященных в заговор, доходило до 60-ти. Главнейшими из них были: граф Пален, князь Зубов и его братья, Валериан Зубов и гусарский генерал Николай Зубов, человек грубый, генералы Бенигсен, Талызин, Уваров, Вильде, дядя Зубова Козицкий, адъютанты государя князь Долгоруков и Аргамаков, различные гвардейские офицеры, между прочим грузинский князь Яшвиль и Мансуров, оба незадолго перед тем выключенные из службы, и несколько офицеров Измайловскаго полка, которые за проступки по службе были посажены в крепость и по заступничеству графа Палена выпущены на свободу, нарочно для поступления в число заговорщиков.

Может показаться удивительным, что, несмотря на множество заговорщиков, тайна их не была открыта²). По всей вероятности, те, которые из раскаяния или

¹) Можно догадываться, что Коцебу разумеет здесь графа Н. П. Панина.

²) ‘В cиe царствование ужаса… россияне… говорили, и смело, умолкали единственно от скуки частаго повторения, верили друг другу и не обманывались. Какой-то дух искренняго братства господствовал в столицах. Общее бедствие сближало сердца, и ведикодушное остервенение против злоупотреблений власти заглушало голос личной осторожности’.

Карамзин о царствовании Павла в записке ‘О древней и новой Poccии‘, писанной, как и записка Коцебу, в 1811 году (по рукописному экземпляру).

374

страха могли бы ее открыть, удержаны были уверенностию, что даже доносчик не избежал бы мести Павла.

Сперва предполагали привести замысел в исполнение после Пасхи¹), потом назначили 1б-е марта ²), так как в этот день вступал в караул полк, на который имели основание положиться. Но узнали, что государь, не считая себя более безопасным в руках графа Палена, решился от него избавиться. Клевета присовокупляет, что в то же время он хотел посадить в крепость обоих великих князей или даже их казнить, находя оправдание такому поступку в примере Петра Великаго. В таком случае Павел совершил бы ничем не извиняемое преступление, потому что сыновья его ничего не знали о том, что происходило, и когда у Александра Павловича решались спросить с осторожностью его мнение относительно перемены правления, он принимал всякий намек на это с ужасом и негодованием.

Император, никому ничего не говоря, вызвал в Петербург барона Аракчеева³), с тем, чтобы немедленно по его прибытии назначить его военным губернатором. При содействии его, как заклятаго врага графа Палена, этот последний должен был быть уничтожен. Предположение же, будто Павел хотел также снова сослать Зубовых, ничем не подтверждается, и выдумано было для того только, чтобы прикрасить их неблагодарность. Дальше я приведу неопровержимыя доказательства тому, что государь нисколько не подозревал существования заговора. Он только сожалел, что предоставил графу Палену слишком много власти, ибо ясно видел, что в руках одного этого человека сосредоточены были

¹) Пасха в этом году была 24-го марта.

²) 15-е марта—тот самый день (мартовския иды), в которой убит был Юлий Цезарь. Сравнения с историческими событиями и лицами Римской республики были во вкусе того времени и могли иметь влияние на назначение этого дня.

³) Аракчеев уже был графом (с 5-го мая 1799 года).

375

средства, и что единственно от его воли зависело употребить их во зло. Не подлежит сомнению, что к этому клонился разговор императора с графом в субботу¹), которая предшествовала перевороту. Император спросил у графа, был ли он в Петербурге, когда Петр III лишился престола и жизни²).—‘Да’, отвечал граф без смущения. Тогда Павел хотел еще узнать, может ли повториться подобное происшествие.—‘Упаси Боже!’ отвечал граф: ‘это невозможно. В то время войска были так разбросаны, учреждения так дурны’,— и засим он начал объяснять, почему нет более причин опасаться чего-либо подобнаго.

Тем не менее государь остался при своем намерении и до такой степени скрывал его от всех, что даже его любимец Кутайсов ничего о том не знал. Государь только повторял ему часто следующия слова: ‘Подожди еще пять дней, и ты увидишь веяния дела’. Это разсказывал потом, под первым впечатлением страха, сам Кутайсов одному из своих друзей (Ланскому)³), к которому он прибежал спасаться, и прибавлял: ‘Теперь только могу я объяснить себе его слова’.

На последнем собрании при дворе государь почти исключительно и весьма ласково разговаривал с князем Зубовым ⁴). Это было объяснено желанием государя привлечь его к себе, но достоверно, что он его не опасался.

¹) 9-го марта 1801 года, в субботу на б-й неделе Великаго поста.

²) В 1762 году граф Пален (р. 1745 г.) был капралом в конной гвардии. Произведен в вахиистры конной гвардии 29 февраля 1764 г. и из вахмистров конгой гвардии произведен 16-го августа 1769 года ротмистром в армию.

³) Степану Сергеевичу Ланскому, р. 1760 г. f 1813 г. (отцу министра внутренних дел графа Сергея Степановича Ланского).

⁴) В камер-фурьерском журнале (где по преимуществу отмечаются лица, приглашаемыя к высочайшему столу) за 1801 год ни разу не встречается имя князя Зубова, в то время как его брат, граф Николай Александрович, неоднократно приглашался.

376

Поспешный вызов барона Аракчеева не остался тайною для графа Палена, который увидел необходимость предупредить его прибытие, и потому решено было ускорить несколькими днями исполнение замысла.

Полицеймейстер Кашинцев¹) едва не открыл заговора во время. В одном из первых оружейных магазинов Петербурга куплено было офицерами в один день девять пар пистолетов. Это обратило на себя внимание хозяина магазина, он дал знать полицеймейстеру, который. поставил в магазине переодетаго полицейскаго чиновника, чтобы арестовать перваго, кто бы еще пришел покупать пистолеты. Случилось, однако, что никто более не приходил.

В последний день своей жизни ²) император был весел и здоров. Около полудня 11-го марта я сам еще встретил его, в сопровождении графа Строганова³), на парадной лестнице Михайловскаго замка у статуи Клеопатры. Он нисколько минут ласково разговаривал со мною. За несколько дней перед тем с ним слу-

¹) В подлиннике: ‘der Polizeimeister Katzinow’.

В числе полицейских чиновников того времени я никогда не встречал этого имени.

В 1801 году с.-петербургским обер-полицеймейстером был ст. сов. Ааександр Андреевич Аплечеев (с 30 ноября 1800 года), произведенный 22-го февраля 1801 года въ д. с. с. и переименованный 21-го марта 1801 года (по смерти Павла) в генерал-майоры с оставлением при прежней должности, а с.-петербургским полицеймейстером был (также с 30-го ноября 1800 года) князь Касаткин-Pocтовский, произведенный 22-го февраля 1801 года в статские советники. Не этого ли последняго разумеет Коцебу?

²) 11-го марта 1801 года, понедельник 6-й недели Великаго поста.

³) Об этой встрече Коцебу упоминает и в своем Merkw. Jahr, II, 247, с тою только разницею, что там совершенно правильно говорит, что государь был в сопровождении графа Кутайсова (а не Строганова). Действительно, в камер-фурьерском журнале этого дня сказано, что ‘с 11 часов утра их величества проводили некоторое время в верховом выезде: государь император с обер-шталмейстером графом Кутайсовым, а императрица с фрейлиною Протасовою 2’.

377

чился судорожный припадок, который несколько скривил ему рот. Он сам шутил над этим, подошел к зеркалу и сказал: ‘J’ai beau me regarder dans le miroir: ma bouche reste toujours de travers’.

Вечером с лейб-медиком Гриве он также был очень ласков и разговорчив ¹), радовался, что ему болеe не надо принимать лекарства, и спрашивал, чем страдает граф Ливен, который с некотораго времени был болен. Гриве доложил о его болезни, государь, который в ней несколько сомневался, весьма пристально смотрел на доктора во время этого доклада и потом спросил его: ‘En conscience, dites-moi: est ce qu’il est vraiment malade?’—Гриве повторил свои уверения, и государь отвернулся от него с некоторым неудовольствием.

Как мало Павел подозревал в этот вечер какую-либо опасность, видно также из следующаго. Знаменитый декоратор Гонзага в одном из последних балетов, представленных в Эрмитаже, поставил превосходную архитектурную декорацию, которая так понравилась государю, что ему пришла мысль выполнить ее во всей точности из камня в Летнем саду. Я находился у обер-гофмаршала в то самое время, когда его позвали к государю для получения приказаний по этому предмету. несколько архитекторов были немедленно потребованы, и с крайнею поспешностью они составили проект, исполнение котораго должно было обойтись в 80.000. рублей. Павел его утвердил, и эта издержка была последним проявлением его расточительности.

Вечером он ужинал с аппетитом. После стола он почувствовал легкое нездоровье, которое, однако, не помешало ему написать две записки к князю Зубову в кадетский корпус с приказанием ещё в тот же вечер

¹) Некто Росс, состоявший при английском посольстве, также писал из С.-Петербурга лорду Мальмесбюри об этом разговоре Павла с доктором Гриве, но в ином смысле. См. Malmesbury. Diaries and correspondence. London. 1845. IV, 67.

378

представить ему оттуда новых пажей. Это было исполнено, и он пошел спать.

Генерал Клингер¹), известный писатель, был в то время директором кадетскаго корпуса. Князь Зубов просидел у него весь вечер, повидимому, весьма спокойно и болтал обо всем с полною непринужденностию. В 10 часов принесли первую записку от государя. ‘Скорей! Скорей!’ сказал Зубов улыбаясь и отправил пажей, поручив, в своем ответе государю, генерала Клингера его благосклонности. В 11 часов принесена была вторая записка, написанная в самых милостивых выражениях: государь с благосклонностию упоминал в ней о Клингере и спрашивал, что делает Дибич²) в кадетском корпусе.—‘Ничего хорошаго и ничего дурного’, отвечал Зубов: ‘для хорошаго ему недостает знания русскаго языка, а для дурного—власти’.

Поговорив несколько времени об этой переписке, Зубов удалился в 12 часов.

Не менее спокойным казался граф Пален. Камергер Толстой ³), который заезжал к нему в 8 часов, нашел его ходившим по комнате взад и вперед и посвистывавшим. Сорок заговорщиков ужинали в

¹) 11-го февраля 1801 года директору 1-го кадетскаго корпуса ген.-от-инф. князю Зубову поведано называться шефом онаго, а ген.-майору Клингеру директором.

Федор Ивановичъ Клингер (р. во Франкфурте на Майне 1753 г. f в Спб. 1811 г.) был известный немецкий поэт и писатель.

Полное собрание его сочинений издано в Кеннгсберге в 1809 году в 12 томах.

²) Генерал-майор барон Иван Иванович Дибич (отец фельдмаршала) был назначен 11-го февраля 1801 года командиром 1-го кадетскаго корпуса, а 11-го марта 1801 года ему повелено было состоять по армии и носить общий армейский мундир.

Еще будучи в прусской службе, он не был любим и слыл за интригана (Helldorff. Ans dem Leben des Prinzen Eugen von Wrtemberg. Berlin. 1861. I. 80).

³) Не граф ли Николай Александрович Толстой (р. 1761 г. f 1816 г.), впоследствии обер-гофмаршал?

379

этот вечер у генерала Талызина. После 11 часов граф Пален сел в извозчичьи сани, в сопровождении двух полицейских чиновников, итальянскаго авантюриста Морелли¹) и некоего Тирана³), молодого человека, жившаго без дела, никогда бывшаго офицером в войсках принца Конде и вышедшаго в отставку, потому что должен был быть переведен в один из сибирских гарнизонов. После революции его имя дало повод к шутке более остроумной, чем справедливой: будто в России отныне остался один только тиран.

Князь Зубов уже ожидал графа в условленном месте. Гвардейские полки были собраны, шефы и большинство офицеров были расположены в пользу заговора, из нижних же чинов ни один не знал о предприятии, которому должен был содействовать. Поэтому офицеры получили наставление, во время марша к Михайловскому замку, смешаться с солдатами и их подготовить. Я слышал от одного офицера, что настроение его людей не было самое удовлетворительное. Они шли безмолвно, он говорил им много и долго, никто не отвечал. Это мрачное молчание начало его безпокоить. Он наконец спросил: ‘Слышите?’ — Старый гренадер сухо ответил: ‘Слышу’, но никто другой не подал знака одобрения.

Другие отряды требовали, чтобы граф Пален стал в главе их. Когда им сказали, что они найдут его на площади перед дворцом, они ответили: ‘извольте’, и двинулись вперед. Казармы гвардейскаго полка вели-

¹) Не итальянец ли Моретти, учитель английскаго языка при великих княжнах, пожалованный 11-го августа 1801 года в колл. асессоры? (С.-Петерб. Вед., 1801 г., стр. 2448).

²) 19-го марта 1801 года титул, сов. Тиран переименован в ротмистры с определением в кирасирский принца Александра Виртембергскаго полк и с оставлением адъютантом при генерале-от-кавалерии графе Палене. (С.-Петерб. Вед. 1801 г., N 26, стр. 995).

380

каго князя Александра Павловича¹) были самыя отдаленныя, тем не менее он прибыл первым на площадь, а полк императора²)—последним, хотя его казармы были ближе всех, на Миллионной. Третий батальон (полка) великаго князя был в карауле во дворце, как я это слышал от самого командовавшаго караулом офицера, поэтому великий князь и воскликнул потом с горестию: ‘Все взвалят на меня!’—Батальон Милорадовича³), который граф Пален хотел главным образом употребить в дело, пришел слишком поздно, потому будто, что ему далеко было идти и что часы шли различно. Собственно говоря, Пален мог разсчитывать только на 200 человек из батальона Талызина, и с ними-то он исполнил переворот. Их усердие, как говорят, зашло так далеко, что они хотели стрелять в окна государя ⁴). Кроме обыкновеннаго караула, во дворце стояло еще во всякое время, в особой зале, до 30-ти человек из полка императора. На них полагался наиболее Павел, но и они или были завлечены, или потеряли голову. Несколько человек были поспешно сняты, при словах ‘рунд кругом’, старый часовой сходил без всяких

¹) Л.-гв. Семеновскаго полка. Его казармы были там, где и теперь, на Загородном проспекте.

²) Полком императора назывался л.-гв. Преображенский полк. В царствование Павла он размещен был следующим образом: 1-й батальон на Миллионной, возле Зимняго дворца, в теперешнем здании (тогда еще не перестроенном), 2-й и 3-й батальоны также на Миллионной, в бывшем доме ломбарда, напротив Мраморнаго дворца, и, наконец, 4-й батальон на Дворцовой площади, в доме, принадлежавшем графу Литта. (Reimers. St. Peterburg. 1806. II. 14, 15).

³) Вероятно, Депрерадовича, а не Милорадовича.

⁴) ‘Une partie de cette troape alla par le jardin (там, где теперь Садовая улица) se placer soua les fenetres de Paul, que, pour son malheur, la marche des soldats ne reveilla pas, non plus que le bruit d’une multitube de corbeaux qui dormaient habituellement sur les toits et qui se mirent a croasser. M-me Vigee Lebrun, III, 82. Тоже у Helldorf, I, 140, у Bulan. III, 225.

381

формальностей, а новый вступал на его место. Пароль в этот вечер был: ‘граф Пален’ ¹).

Когда все заговорщики собрались на площади, они еще начали между собою разсуждать, следует ли убить императора, или только принудить его к подписанию акта отречения от престола.—‘Что тут толковать’, вскричал граф Пален: ‘чтобы сварить яичницу, нужно сперва разбить яйца!’—Как ни сурово звучали эти слова, как ни безчувственна была подобная острота в эту минуту, но Пален был прав в том отношении, что необходимо было или совершенно покончить это дело, или совершенно от него отказаться, ибо, если бы государь был только арестован, неминуемо вспыхнула бы кровопролитная междоусобная война²).

Может статься, что это последнее совещание заговорщиков происходило еще раньше, потому что, по разсказу генерала Бенигсена, они условились с графом, что он будет их ожидать у малых ворот ³), под которыми была лестница, приводившая к комнатам императора. Они его там не нашли, потому что он был занят войсками. Это породило недоверие к нему, но уж нечего было мешкать. Флигель-адъютант Аргамаков вызвался их провести. Этот грубый человек, Яшвиль и Николай Зубов были очень пьяны. Они взошли по маленькой лестнице ⁴), перед которой стоял один только часовой, не оказавший никакого сопротивления.

¹) Пароль этот, вероятно, был между заговорщиками.

²) См. Thiors: Histoire du Consulat et de l’Empire. Paris, 1847. II, pp. 423—424.

³) У так называемых Рождественских ворот, налево от Дворцовой церкви (если смотреть с Садовой, которая тогда еще не была продолжена от Невскаго проспекта к Царицыну лугу). Под этими воротами была винтовая лестница, которая вела в бельэтаж, сперва в небольшую переднюю, а оттуда в библиотеку, из которой направо был через двойную дверь ход в спальню государя. Das merkw. Jahr. II, 219 (русский перевод в Русском Архиве 1870 года, стр. 985.

⁴) Т. е. по винтовой лестнице. Часовой, стоявший внизу, был, как и все наружные часовые, от караула Семеновскаго полка.

382

Замечательно, что, пока шли по этой лестнице, из сорока, повидимому, решительных людей более тридцати пали духом и один за другим оставались позади, так что в начале не более восьми человек дошли до запертой двери у первой передней, остальные с робостию и мало-по-малу присоединились к ним впоследствии. Сам князь Зубов сильно дрожал. Генерал Бенигсен должен был ему напомнить, что теперь уже не время дрожать.

В передней спали два хорошо вооруженные камер-гусара. Заговорщики постучались в дверь. На вопрос: ‘что такое?’ флигель-адъютант отвечал: ‘пожаръ!’ А так как о подобных случаях он обязан был докладывать государю даже ночью, то гусары, хорошо знавшие его голос, не задумались отворить дверь. Когда же они увидели, что проникает целая толпа, они схватились за свои сабли и хотели защищаться. Один из них был поражен сабельным ударом, нанесенным ему Яшвилем, и упал наземь, другой с обнаженною саблею побежал в соседнюю переднюю, где спало несколько фельдъегерей, и стал кричать: ‘бунт!’ ¹).

Заговорщики тем временем подошли к спальне императора. Это была большая комната, имевшая один только вход и выход²), другая дверь, которая вела в парадныя комнаты императрицы, и чрез которую, по мнению многих, он мог бы спастись, была, как я сам в том убедился за несколько дней до происшествия, крепко заперта, потому что оставалась без употребления. Дверь, чрез которую входили в комнату Павла, была двойная, внутри ея направо и налево³) сделаны были

¹) В адрес-календаре 1801 года ‘при верхней комнатной услуге‘ четыре камер-гусара: Сагин, Кириллов, Сулимов и Ропщинский.

²) В бельэтаже, по нынешней Садовой, с окнами на улицу (2-е и 3-е окно от угла к Царицыну лугу).

³) Правая и левал сторона показаны здесь по отношению к тому, кто бы разсматривал эту дверь, выходя из спальни императора.

383

другия маленькия двери, за которыми были: с правой стороны небольшое пространство без выхода, в которое ставились знамена, или, как некоторые уверяют, шпаги арестованных офицеров, а с левой стороны потаенная лестница (escalier derobe), по которой можно было сойти в комнаты княгини Гагариной и оттуда пройти в церковь. Если бы Павел вышел чрез эту дверь, или еще имел бы возможность чрез нее выйти, то, разумеется, можно полагать, что он спасся бы.

Но для того, чтобы оставить потаенную лестницу в своем распоряжении, ему надлежало не отворять внешней двери. Между тем, шум в передней уже разбудил его, несколько раз он спрашивал: кто там? Наконец вскочил с постели и, услышав голос своего адъютанта, сам отворил дверь своим убийцам ¹).

При виде вторгавшейся толпы он побледнел, черты лица его судорожно скривились, он пробормотал: ‘Que mе voulez-vous?’ Князь Зубов выступил вперед и, сохраняя почтительный, скромный вид, сказал: ‘Nous venons au nom de la patrie prier Votre Majeste d’abdiquer parce que vous avez parfois des absences d’esprit. La securite de votre personne et un entretien convenable vous sont garantis par votre fils et par l’Etat’. С этими словами он вынул из кармана акт отречения ²).

¹) По другим разсказам, дверь отворена была одним из камер-гусаров, спавших перед спальнею внутри двойной двери, вошедши в спальню, заговорщики в первую минуту не нашли Павла в постели, его отыскал Беннгсен за ширмами.

Europ. Аnn. 13.

Malmesbury, IV, 57.

Joseph de Maistre. 268.

Lloyd. 39.

Rabbe и др.

²) В подлиннике слова Зубова приведены по-немецки. Но сам Коцебу передает и первоначальный вопрос Павла и последующий разговор по-французски, должно полагать, что и коротенькая речь Зубова сказана была по-французски.

384

Конечно, никого 6ы не удивило, если бы в эту минуту, как многие уверяли, государь поражен был апоплектическим ударом. И, действительно, он едва мог владеть языком, однако собрался с духом и весьма внятно сказал: ‘Non, non! je ne souscrirai point!’ Он был без оружия, шпага его лежала на табурете у постели. Ему легко было ее достать, но к чему послужила бы защита пред этою толпою? Потаенная лестница скорее могла бы спасти его, но он вспомнил о ней слишком поздно. Напрасно пытался он внушить страх заговорщикам, с тем, чтобы потом скрыться от них чрез маленькую лестницу. Николай Зубов схватил его и сильно толкнул, сказавши другим: ‘Pourquoi vous amusez-vous a parler a cet effrene’. —Аргамаков, с другой стороны, ударил его в висок рукояткой пистолета. Несчастный пошатнулся и упал. Бенигсен разсказывал, что, пока это происходило, он, Бенигсен, отвернулся, чтобы прислушаться к шуму, доходившему из передней.

В падении своем Павел хотел было удержаться за решетку, которая украшала стоявший вблизи письменный стол и выточена была из слоновой кости самою императрицею. К решетке приделаны были маленькия вазы (тоже из слоновой кости). Некоторыя из них отломились, и я на другой день с прискорбием видел их обломки¹).

Акт отречения или, вернее, манифест от имени Павла, составлен был, как разсказывал Бенигсен, Трощинским на ужине, в тот же вечер перед этим у Талызина.

Helldorff, I, 140.

Sybel, 157.

¹) Этот стол описан Коцебу в сочинении: ‘Das merkwrdigste Jahr meines Lebens’, t. 2.

Pyccкий перевод этого места в Русском Архиве 1870 года, стр. 986.

Собрав последния силы, Павел мог еще встать на ноги. Тогда Яшвиль бросался на него и снова повалил на землю. В этом вторичном падении Павел ударился головою об камин. Произошла

385

Тут все ринулись на него. Яшвиль и Мансуров накинули ему на шею шарф и начали его душить. Весьма естественным движением Павел тотчас засунул руку между шеей и шарфом, он держал ее так крепко, что нельзя было ее оторвать. Тогда какой-то изверг взял его за самыя чувствительныя части тела и стиснул их. Боль заставила его отвести туда руку, и шарф был затянут ¹) Вслед за сим вошел граф Пален. Многие утверждали, что он подслушивал у дверей.

Впоследствии распускали множество басен. Уверяли, будто Павел на коленях умолял сохранить ему жизнь и получил от Зубова в ответ: ‘В продолжение четырех лет ты никому не оказывал милосердия, теперь и ты не ожидай себе пощады’, будто он клялся осчастливить народ, простить заговорщиков, царствовать с кротостию и т. п. Достоверно однако, что до последняго издыхания он сохранил все свое достоинство. Одною из самых ужасных для него минут была, без сомнения, та, в которую он услышал, как на дворе солдаты слишком рано закричали: ‘ура!’ и в комнату стремглав вбежал один из заговорщиков с словами: ‘Depechez-vous, il ll’у а pas un moment a perdre!’

Самая смерть не примирила с ним этих грубых извергов. Многие офицеры бросались, чтобы нанести его

около него суматоха, в которой опрокинут был ночник. Вся остальная сцена происходила впотьмах.

Rabbe, I, 33—307.

Helldorff, I, 142.

¹) Бенигсен, вышедший за огнем, вернулся в спальню государя, когда все уже было кончено (Helldorff, I, 143).

D’Аllonville (Memoires tires des papiers d’un homme d’Etat, VIII, 87) пишет: ‘Un chirurgien anglais (Виллие) qui avait empeche l’Imperatrice de voler au socours de son epoux, est appele, et il porte le cernier coup a l’Empereur en lui coupant les arteres’.

Но Виллие был позван только для бальзамирования, и это обстоятельство дало повод к весьма распространенному слуху, который передает d’Allonville.

386

трупу какое-нибудь оскорбление, пока наконец князь Зубов не сказал им с негодованием: ‘Господа, мы пришли сюда, чтобы избавить отечество, а не для того, чтобы дать волю столь низкой мести’.

Относительно того, как долго продолжались мучения императора, показания разноречивы: кто говорит—час, а кто—полчаса, другие утверждают даже, что все было делом одной минуты.

Какое страшное спокойствие между тем царствовало во всем дворце, видно из следующаго обстоятельства. Один молодой офицер, князь Вяземский, был послан графом Паленом, чтобы остановить какой-то батальон, который пошел слишком далеко. По возвращении своем он более не нашел заговорщиков, они уже вошли во внутренние покои. Он хотел пойти за ними чрез главный вход дворца, заблудился и попал в первую залу нижняго этажа, где стояли на карауле гренадеры¹). Все спали. Один только офицер проснулся и спросил: что ему нужно?—‘Я ищу графа Палена’, со страхом сказал Вяземский.—‘Он здесь не проходил’, отвечал офицер и безпрепятственно пропустил его. Вяземский взошел по парадной лестнице и снова наткнулся на двух часовых, которые при виде его задрожали без всякой причины. Он тоже задрожал, повторил свой вопрос, получил тот же ответ и также тут не был задержан. Проникая дальше²), он встретил двух истопников, которые бежали в испуге и хотели шуметь, увидев его, они еще более испугались и повернули назад. Наконец он отыскал заговорщиков, тогда только он ободрился, потому что при совершении подобных злодейств люди бывают храбры только толпою, а в отдельности каждый из них трепещет.

¹) В нижнем этаже овальная зала, примыкавшая с левой стороны к парадной лестнице, если идти со двора.

²) В длинную залу(в 10 сажен) с античными статуями и бюстами, позади церкви..

387

В то время, как все решалось внутри дворца, граф Пален делал в городе необходимыя распоряжения. Заставы были заперты. Комендант Михайловскаго замка Котлубицкий¹), обер-гофмаршал Нарышкин, генерал-прокурор и некоторые другие были арестованы. Потом граф обратился к войскам, объявил им о происходившем и закричал: ‘ура!’ новому императору. Он ожидал, что вся толпа, по обыкновению, ответит ему тем же криком, но обманулся: мертвое молчание не было нарушено, один только молодой унтер-офицер из дворян отозвался своим одиноким, внятным голосом. Граф не потерял присутствия духа: хорошо зная, как нужно обходиться с русскими солдатами, он начал их всячески ругать, и громкое ‘ура’ огласило воздух.

Тогда он отправился за новым императором²). При входе его в переднюю Александр, уже одетый, вышел к нему навстречу из своей спальни: он был очень бледен и дрожал. Подробности эти передавала прислуга, которая спала в передней и только в эту минуту проснулась. Отсюда выводили заключение, что великий князь знал обо всем. Казалось, иначе и не могло быть: ибо, если бы великий князь был в неведении о том, что делалось, как же случилось, что он был совершенно одет, без того, чтобы его разбудили?

За разъяснением этого важнаго обстоятельства я обратился к самому графу Палену и получил от него следующий удовлетворительный ответ.

Когда заговорщики уже пошли к Павлу, граф Пален разсудил, что в подобных случаях всякая минута

¹) Николай Осипович Котлубицкий. Его разсказы об императоре Павле напечатаны в Русском Архиве 1865 года.

²) Великий князь Александр Павлович жил в нижнем этаже Михайловскаго замка и занимал весь угол, выходящий к Фонтанке и Летнему саду. В его комнаты вели со двора одна большая и две маленькие лестницы.

388

дорога, и что необходимо было новаго императора показать войскам немедленно по окончании предприятия! Знакомый со всеми входами и выходами дворца, он отправился к камерфрау великой княгини, которыя спали позади спальни великаго князя, разбудил их и приказал им разбудить также великаго князя и его супругу, но сказать им только, что происходит что-то важное, и что они должны скорее встать и одеться. Так и было сделано. Этим объясняется, почему Александр мог выйти одетый в переднюю, когда граф вошел в нее чрез обыкновенную дверь, и почему, с другой стороны, прислуга должна была предполагать, что он вовсе не ложился спать.

Александру предстояло ужасное мгновение. Граф поспешно повел его к войскам и воскликнул: ‘Ребята, государь скончался, вот ваш новый император!’ Тут только Александр узнал о смерти отца своего: он едва не упал в обморок, и его должны были поддержать. С трудом возвратился он в свои комнаты. ‘Тогда только’, разсказывал он сам своей сестре, ‘пришел я снова в себя!’

Достоверные люди утверждают, что еще раньше, после неоднократных тщетных попыток получить его согласие на переворот, граф Пален, со всем авторитетом твердаго и опытнаго человека, принялся его убеждать и наконец объявил ему, что, без сомнения, его воля— согласиться или нет, но что дела не могут долее оставаться в таком положении, на что Александр в отчаянии будто бы отвечал: ‘Пощадите только его жизнь’.

Все свидетельства положительно сходятся в том, что он ничего не знал об исполнении заговора и не желал смерти своего отца.

Граф Пален, который во все это время вполне сохранил свое присутствие духа, не забыл также немедленно поставить обо всем в известность обер-гофмейстерину графиню Ливен, прося ее разбудить императ-

389

рицу, сообщить ей о происшедшем и утешить ее ¹). Графиня жила в верхнем этаже у молодых великих княжен. Она тотчас оделась и хотела сойти вниз, но на всех леотницах нашла часовых, которые не хотели ее пропустить. ‘Ребята’, сказала она: ‘я графиня Ливен, я 18-ть лет служила императрице Екатерине, пропустите меня для исполнения моей обязанности’. При этих словах солдаты с почтением отняли свои ружья.

Она подошла к постели императрицы, которая в испуге приподнялась: ‘Чего хотите вы в такое необычайное время? Вы, верно, пришли с каким-нибудь неприятным известием? — ‘Разумеется’.—‘Не заболел ли кто из моих детей?’—‘Хуже’.—‘Не болен ли мой муж?’— ‘Очень болен’.—‘Он верно умер?’—‘Да!’

Императрица вскочила с постели и хотела бежать к своему супругу: часовые не пропустили ея ²). Она умоляла их в самых трогательных выражениях, все было напрасно. Наконец, рыдая, она бросилась на землю и в отчаянии вскричала: ‘Я жена вашего государя, пропустите меня! Я должна пойти к нему! Дайте мне исполнить мой долг!’—Солдаты стали пред нею на колени и говорили:

¹) Ея внук, князь Александр Христофорович Ливен, передавал мне, со слов своих родителей, этот разговор следующим образом. Графиня Ливен, вышедши к Палену, спросила его: ‘Was wollen sie?’—‘Ich komme vom Kaiser Alexander’. ответил он. ‘Was haben sie denn mit dem Andern gemacht?’

²) Императрица бросилась сперва в комнату, отделявшую ея спальню от спальни императора. Выше сказано было, что дверь была заперта. Кроме того, тут уже поставлено было несколько солдат от караула Семеновскаго полка, под командою капитана Александра Волкова, двоюроднаго брата Сабдукова.

(Саблуков, стр. 321).

По другим известиям, в этом месте поставлен был поручик Семеновскаго полка Константин Маркович Подторацкий с 30-ю человеками солдат, и сохранилось предание, что когда Полторацкий объявил императрице, что не может ее пропустить, она дала ему пощечину.

(Rabbe, I, 310).

390

‘Матушка, мы тебя любим, ни тебе, ни твоим детям мы не сделаем вреда, но не смеем тебя пропустить’.

Тут подошел Бенигсен. Он почтительно поднял императрицу и сказал ей, что если она непременно желает пройти к государю, то, по крайней мере, не должна разговаривать с солдатами. Она все еще не знала, что именно случилось, так как графиня умолчала ей о самом ужасном. Выражения Бенигсена поразили ее, свет блеснул в ея уме. С возмущенным достоинством она ему сказала: ‘Groyez-vous etre Paris, ou l’on capitule avec les sujets?’ отвернулась от него и пошла в свои комнаты. Так разсказывала она сама это обстоятельство тайному советнику Николаи ¹).

Вскоре пришли к ней с ласковым поручением от Александра, но оно не успокоило ея. Эта благородная женщина выказала в этом тяжелом испытании все свое сердце. Она удалила от себя графиню Ливен под предлогом, что присутствие графини необходимо при детях, и снова пошла к комнатам императора, в надежде проникнуть туда через другой ход. Но, не будучи хорошо знакома с лабиринтом Михайловскаго замка, она заблудилась и попала в один из дворов. За нею следовала одна из ея камерфрау, которая машинально захватила с собою графин воды и стакан. На дворе императрице сделалось дурно. Камерфрау предложила ей выпить воды и налила стакан. Императрица взяла его, как вдруг часовой ²), стоявший весьма спокойно в

¹) Барон Андрей Львович Николаи, р. в Страсбурге 20-го декабря 1737 г. f в Монрепо (близ Выборга) 7-го ноября 1818 г. Был при великом князе Павле Петровиче секретарем и библиотекарем, а по вступлении его на престол президентом академии наук. Пользовался постоянным доверием императрицы Марии Феодоровны.

²) Этот часовой был Семеновскаго полка солдат Перекрестов.

Он, по прошению, переведен был из какого-то армейскаго полка в Семеновский. (Слышано мною от императора Александра Николаевича). По расположению местности, должно полагать, что им-

391

отдалении, закричал: ‘Стой! кто это с тобою, матушка?’ Камерфрау испугалась и сказала: ‘Это императрица.’— ‘Знаю’, отвечал солдат: ‘выпей ты сперва этой воды’. Она выпила. Это успокоило часового, потому что он думал, что хотели отравить императрицу.—‘Хорошо, хорошо’, сказал он: ‘теперь можешь наливать’.—Отрадная черта преданности среди страшной картины этой ночи, исполненной вероломства!

Обыкновенно императрица никогда не ложилась спать прежде 12 часов, в этот же вечер она случайно легла раньше. Несмотря на близость ея комнат от покоев государя, она ничего не слыхала и в горести своей делала себе самые горькие упреки.

Всего более заговорщики опасались преданности графа Кутайсова. Он имел обыкновение возвращаться от госпожи Шевалье в 11 часов вечера. Решили его в это время поймать и отвезти к графу Палену, где его должны были задержать до окончания переворота. Но случилось, что в этот вечер он вернулся домой в половине одиннадцатаго, и таким образом ему удалось ускользнуть от заговорщиков. Переодетый в крестьянское платье, он побежал чрез Летний сад. За ним погнались, говорят даже, что по нем стреляли. Он спешил на Литейную к какому-то господину Ланскому¹), дорогою он потерял башмак, упал и вывихнул себе руку. Но на другой же день он переехал в свой собственный дом напротив Адмиралтейства, притворился больным, а, может быть, и действительно заболел. К вечеру он послал просить графа Палена дать ему караул, потому что опасался от черни каких-нибудь

ператрица сошла в небольшой трехугольный дворик, который находился между собственным ея подъездом и винтовою лестницею императора, и что она хотела пройти по этой лестнице, тут стоял часовой, о котором сказано выше.

¹) К Степану Сергеевичу Ланскому (р. 1760 г. f 1813 г.), отцу министра внутр. дел графа Ланского. (Саблуков, стр. 322).

392

оскорблений, к нему послали караул и просили быть совершенно покойным. И точно он, повидимому, вскоре успокоился, потому что, когда 14-го числа дочь его родила ¹), он весело вошел в комнату родильницы, казался весьма довольным и обнял акушера.

Разсказывали, что от него одного зависело предотвратить революцию, что к вечеру ему принесли записку, открывавшую весь заговор, что, по возвращении домой, он нашел ее на столе, но не распечатал и лег спать. Долго не удавалось мне разъяснить это важное обстоятельство, наконец мне представился к тому самый удобный случай. Я встретился с графом Кутайсовымъ в Кенигсберге. Он уже не был прежним надменным, неприступным любимцем. В Петербурге, хотя и случалось ему мимоходом сказать мне несколько любезных слов, но никогда не пришло бы мне в голову вступить с ним в откровенный разговор. Здесь он принял меня чуть не с сердечною радостью, потому что видел во мне вернаго слугу своего обожаемаго государя, и потому что я доставлял ему редкий случай вдоволь наговориться о его благодетеле.

Когда я спросил его, действительно ли в этот злосчастный вечер он получил какую-то таинственную записку и оставил ее нераспечатанною,—он улыбнулся и покачал головою. ‘Это отчасти справедливо’, сказал он: ‘но записка эта не имела никакого значения. Уже давно граф Ливен, по болезни, желал места посланника, и я обещал ему это выхлопотать у государя ²).

¹) Вероятно, старшая дочь, Мария Ивановна, бывшая за бароном Владимиром Феодоровичем Васильевым, племянником государствениаго казначея.

²) D’Allonville (Memoiros tires des papiers d’un liommt d’Etat, t. 8, p. 7} пишет: ‘Un faux frere neanmoins est pret de faire man quer le complot, le prince Mestcherski (князь Прокофий Васильевич Мещерский, бывший с.-петербургский губернатор, отрешенный от должности 1-го 1юня 1800 года?), personnage vil et salement tare, soit remords,

393

В этот день оно мне удалось. После обеда я о том в нескольких строках известил графа и поехал со двора. Когда я вечером возвратился домой, на моем столе лежала записка. Я спросил своего камердинера: от кого? ‘Получив в ответ, что то было благодарственное письмо от графа Ливена, я оставил его нераспечатанными Ночью все мои бумаги, в том числе и эта записка, были взяты, я их получил обратно на следующий день, а с ними и эту нераспечатанную записку, которая действительно ничего другого не содержала, как вежливое изъявление благодарности’.

Как часто вкрадываются в историю ошибки потому только, что подобныя мелкия обстоятельства остаются не разъясненными!

Граф также совершенно опровергнул вообще довольно распространенное предположение, будто император Павел подозревал существование заговора и вследствие сего вызвал барона Аракчеева. ‘Если бы мы имели хотя малейшее подозрение’, сказал он: ‘стоило бы нам только дунуть, чтобы разрушить всякие замыслы’, и при этих словах он дунул на раскрытую свою ладонь.

Госпожа Шевалье была тогда с ним в Кенигсберге. Она была крайне смущена последними своими похождениями. В роковую ночь ее тоже арестовали на несколько часов¹). Когда в ея дом пришел офицер с караулом, ея сметливая горничная не хотела впустить его в спальню, но он безъ церемонии оттолкнул ее и подошел к постели. Красавица сильно испугалась такого неожиданнаго посещения и закричала: ‘Мой муж

реur оu cupidite, ecrit a Paul pour lui denoncer la conjuration et ceux qui en font partie, remet sa lettre a Koutaisoff, qui, appele a la table de l’Empereur, l’oublie dans l’habit qu’il vient do quitter’.

¹) То же в Merkw. Jahr, II, 285.

Офицер, посланный к госпоже Шевалье, был плац-майор Иван Саввич Горголи, красивый молодой человек (он умер сенатором и действ. тайным сов.). Саблуков, стр. 321.

394

в Париже!’—‘Не вашего мужа’, отвечал офицер, ‘мы ищем в вашей постели, а графа Кутайсова’.

Говорить, что нашли у нея бланки с подписью государя, что рылись в ея брильянтах, и что отняли у нея перстень с вензелями Павла. Этому последнему обстоятельству, кажется, противоречит великодушное с нею обращение новаго императора, ибо, когда чрез несколько дней по смерти Павла, она просила паспорта для выезда за границу, Александр приказал ответить ей, что он крайне сожалеет, что здоровье ея требует перемены воздуха, и что ему всегда будет приятно, если она вернется и снова пожелает быть украшением французской сцены. Можно предполагать, что настоящею целью незванаго посещения ея дома было не столько желание найти графа Кутайсова, — так как даже не разбудили ея брата ¹), который спал недалеко от ея спальни, и у котораго он весьма легко мог быть спрятан,—сколько познакомиться с ея письменными тайнами. За отобранный у нея перстень она, как уверяют, жаловалась графу Палену, но он ответил, что ничего не знает. Если из всех безчисленных своих брильянтов она ничего другого не потеряла, как этот перстень, должно из этого заключить, что не хотели оставить в ея руках столь знаменательную драгоценность, и что офицер действовал по особому высшему приказанию.

Во все время этой сцены она была в одной рубашке и должна была выслушать весьма легкия речи. Другого мщения она не испытала²) и удалилась из Россш, обремененная сокровищами всякаго рода. На своей же совести она, повидимому, не чувствовала никакого бремени.

¹) M-r Auguste, танцор. (Das merkw. Jahr, t. 2, p. 277).

²) Саблуков (стр. 322) тоже говорит, что Горголи, хотя и был поклонником женскаго пола, не заплатил, однако, никакой дани прелестям госпожи Шевалье, и что красавица ‘en a ete yuitte pour sa реur‘.

395

Говорили также, что, если бы не было революции, она должна была через два дня, как объявленная фаворитка, занять во дворце комнаты княгини Гагариной. Не знаю, на чем основан был этот слух, если же в самом деле она ожидала, что вскоре достигнет высшей степени государевой милости, то она должна была вдвойне чувствовать всю горесть своего падения.

Народ выразил свое презрение к ней самым грубым образом. На Исаакиевской площади какой-то мужик показывал за деньги суку, которую он звал мадам Шевалье. Главное искусство этой суки состояло в том, что, когда ее спрашивали: как делает мадам Шевалье? она тотчас ложилась на спину… Нельзя себе вообразить, сколько народу приходило на это зрелище: даже порядочные люди проталкивались сквозь толпу, чтобы насладиться удовольствием спросить у собаки: ‘как делает мадам Шевалье?’

Однако, как ни хитра была эта женщина, как ни старалась она обворожить государя, ей не удалось приковать его постоянство, и, когда он умер, две женщины, обратившия на себя его внимание, были близки к разрешению от бремени. Относительно одной из них его камердинер Кислов¹) уже говорил с акушером Сутгофом и обещал ему награждение 6.000 рублей. Дитя должно было получить хорошее воспитание. Что из него вышло, мне неизвестно.

К обер-гофмаршалу Нарышкину в ту страшную ночь явился офицер с обнаженною шпагою и двумя солдатами и сказал камердинеру: ‘Убью тебя, если ты станешь шуметь!’ Потом он пошел в спальню, где Нарышкин в величайшем испуге был до крайности смешон, начал дрожать за свою жизнь и предложил

¹) В подлиннике: ‘Kisleff’.

Это был тайный камерир Василий Степанович Кислов (с 2-го января 1801 г.).

396

солдатам пачку ассигнаций. Они ее приняли и арестовали его. Его повели на гауптвахту, но через несколько часов позволили ему возвратиться в свои комнаты, а после 7 часов возвратили шпагу. В 9 часов утра император сам разговаривал с ним и сказал ему весьма ласково: ‘Я лишился отца, а вы друга и благодетеля, но будьте покойны’. Безхарактерный, изнеженный Нарышкин, по всей справедливости, не имел никакого значения в глазах заговорщиков. Когда я у него был в первый раз на следующий день, он старался быть веселым, говорил, что переворот был необходим для блага государства, что сам он чувствовал себя в постоянной опасности, что такую жизнь не мог бы долее вынесть, и что теперь одного только желает—спокойствия и позволения путешествовать. За 48 часов перед этим он думал или говорил совершенно противное.

К генералу Обольянинову также пришел офицер с командою, окружил его дом, вошел и потребовал, чтобы Обольянинов присягнул новому императору. Обольянинов отказался, потому что, к величайшему удивлению своему, впервые слышал о перевороте и не знал сообщившаго ему о том офицера. Его арестовали и повели пешком в ордонансгауз, который был довольно далеко ¹). Дорогою он испытал несколько вполне заслуженных оскорблений. Вскоре, однако, его выпустили на свободу, и снова, как в прежнее время, увидели множество экипажей у его подъезда. Возникло подозрение, не затевает ли он чего-нибудь, как вдруг узнали, что он уволен и уже не может вредить.

Так поступили при кончине императора с преданными ему людьми. После этого отступления я возвращаюсь к главному происшествию.

Немного отдохнув, Александр вышел из своей комнаты, бледный и разстроенный. Он потребовал карету.

¹) Мертваго говорит также об аресте Обольянинова. См. его Записки, стр. 119, 120. Pyccкий Архив 1867 года.

397

Камер-гусар побежал ее заказать, вслед за ним побежал и сам князь Зубов. Прошло полчаса, пока нашли карету. Между тем гвардия спокойно разошлась по казармам, и Александр пошел к телу своего отца. Никому не было дано подметить его ощущения в эту минуту.

Наконец подана была карета, он сел в нее с князем Зубовым, на запятки стали камер-гусар и брат Зубова. Так поехали они в Зимний дворец ¹). Дорогою Александр сохранял сумрачное молчание. Когда приехали во дворец, он собрался с духом и, как сам разсказывал своей сестре, сказал заговорщикам: ‘Eh bien, messieurs, puisque vous vous etes permis d’aller si loin, faites le reste, determinez les droits et les devoirs du souverain, sans cela le trone n’aura point d’attraits pour moi’.

Граф Пален имел, без сомнения, благотворное намерение ввести умеренную конституцию, то же намерение имел и князь Зубов. Этот последний делал некоторые намеки, которые не могут, кажется, быть иначе истолкованы, и брал у генерала Клингера ‘Английскую конституцию’ Делольма для прочтения ²). Однако, несмотря на требование самого императора, это дело встретило много противодействия и так и осталось.

Из Зимняго дворца император, в сопровождении своего брата Константина, поехал верхом в гвардейские полки, и тут уже без всякаго принуждения начальства был встречен громкими ‘ура’.

¹) В камер-фурьерском журнале 12-го марта 1801 года значится: ‘Великий князь Александр Павлович, приняв всероссийский престол, отбыл с великим князем Константином Павловичем в 2 часа ночи в Знмний дворец в прежния свои комнаты’.

²) Delolme: Constitution d’Angleterre, Geneve. 1787. 2 vol. in 8R.

Переведено на русский язык Ив. Ив. Татищевым (автором французско-русск. словаря). Москва. 1806. 2 части.

398

В 2 часа ночи граф Пален съездил домой и разбудил свою жену, чтобы сказать ей, что отныне она может спать спокойно.

Когда разсвело, князь Зубов принял на себя просить императрицу мать, чтобы она тоже переехала в Зимний дворец. Она в горести своей накинулась на него: ‘Monstre! Barbare! Tigre! C’est la soif de regner qui vous a porte a assassiner votre souverain legitime. Vous avez regne sous Catherine Seconde, vous voulez regner sur mon fils’. Потом она объявила самым положительным образом, что не тронется с места. ‘Je mourrai a cette place’.

Так как князь ничего не мог добиться от императрицы, то к ней отправился граф Пален. Она и его приняла таким же образом. ‘Вас я до сих пор еще почитала честным человеком’, сказала она, рыдая. Граф старался ей доказать, что она сама только выиграла от переворота.—‘Я остановил два возстания’, сказал он: ‘третье вряд ли удалось бы мне остановить, и тогда не только император, но, может быть, вы сами со всею вашею фамилиею сделались бы его жертвами’.

В эти первые часы она была еще до того поражена неожиданностью удара, что вовсе не понимала его доводов, но наконец склонилась на просьбу выехать из дворца и в 9 часов села в карету¹). Когда караул, как обыкновенно, ей отдал честь, она испугалась и прошептала: ‘Убийцы!’ ²).

Сначала она тоже имела мучительное для матери подозрение, что ея сын знал обо всем, и потому ея первое свидание с императором дало повод к самой трогательной сцене. ‘Саша!’ вскричала она, как только его

¹) В камер-фуръерском журнале 13-го марта значится, что вдовствующая императрица прибыла в Зимний дворец в 10 часов утра.

²) Караул Семеновскаго полка.

399

увидела: ‘неужели ты соучастник!’—Он бросился перед нею на колени и с благородным жаром сказал: ‘Матушка! так же верно, как то, что я надеюсь предстать пред судомъ Божиим, я ни в чем не виноват!’ — ‘Можешь ли поклясться?’ спросила она. Он тотчас поднял руку и поклялся. То же сделалъ и великий князь Константин. Тогда она привела своих младших детей к новому императору и сказала: ‘Теперь ты их отец’. Она заставила детей стать перед ним на колени и сама хотела то же сделать. Он ее предупредил, поднял, рыдая, детей, рыдая, поклялся быть их отцем, повис на шее своей матери и не хотел оторваться от нея. Граф Салтыков пришел его позвать, он хотел было идти, и снова бросился в объятая своей матери.

Ея горе было долгое время невыразимым. Ей везде казалось, что она видела кровь, каждаго, кто входил, она спрашивала: верен ли он ей? Она непременно хотела узнать всех убийц своего супруга, сама разспрашивала о них раненаго камер-гусара, котораго осыпала благодеяниями, но удар, который он получил, до того ошеломил его, что он не мог назвать по имени ни одного из заговорщиков. Тогда она приказала провести через залу своих младших детей в глубоком трауре и через графиню Ливен приказала их гувернантке, полковнице Адлерберг¹), обратить особое внимание на лица присутствовавших и наблюдать, не изобличит ли сам кто-нибудь себя. Лицо Зубова нисколько не изменилось, весьма равнодушно он сказал своему сосуду: ‘Удивительно, до какой степени маленький великий князь Николай похож на своего деда’. Талызин, напротив того, побледнел, но полковница сочла более благо-

¹) Юлия Феодоровна Адлерберг, рожд. Багговут (р. 1760 г. f 1839 г.), мать графа В. Ф. Адлерберга.

400

разумным не сообщать этого замечания вдовствующей императрице¹).

Эту последнюю, в ея печали, новая императрица покидала как можно реже и выказывала ей самыя нежныя дочерния чувства. Мария Феодоровна была весьма тронута этим вниманием. Тайный советник Николаи находился у нея в то самое время, когда доложили о молодой императрице. Он просил позволения тут же повергнуть ей свое почтение. ‘Сделайте это’, сказала Мария Феодоровна весьма громко, когда входила Елисавета: ‘ей никогда нельзя в достаточной степени оказать почтения’. Потом пошла к ней навстречу, и обе со слезами обнялись.

13-го числа вся императорская фамилия в первый раз поехала в Михайловский замок для того, чтобы, согласно обычаю, собраться у тела. Императрица-мать не хотела до тех пор видеть генерала Бенигсена ²), но в этот день я сам заметил, что, уходя, она опиралась на его руку, когда сходила с лестницы.. Этот человек обладал непостижимым искусством представлять почти невинным свое участие в заговоре.

Тело Павла было набальзамировано, и, так как всей этой операцией распоряжался ст. сов. Гриве, я обязан

¹) Прошли года. Император Александр скончался в Таганроге. Тело его, привезенное в Петербург, было выставлено в Казанском соборе и оттуда по Невскому проспекту и Садовой, мимо Михайловскаго замка, перевезено в Петропавловскую крепость. В погребальном шествии, за колесницею, ехали в одной карете обе императрицы, Mapия Феодоровна и Александра Феодоровна. Когда карета поровнялась с Михайловским замком, императрица Mapия Феодоровна сказала: ‘Alexandre n’a jamais ose punir les meurtrlers de son pere, j’espere maintenant que Nicolas le fera!’

(Слышано лично 9-го ноября 1869 года от великой княгини Марии Николаевны, которой это разсказано было императрицею Александрою Феодоровною).

²) Бенигсену повелено было, 12-го марта, быть начальствующим в Михайловском замке (камер-фурьерский журнал).

401

ему подробным отчетом во всем, что он заметил. На теле были многие следы насилия. Широкая полоса кругом шеи, сильный подтек на виске (от удара, нанесеннаго Аргамаковым, или, как говорят другие, Николаем Зубовым, посредством рукоятки пистолета), красное пятно на боку, но ни одной раны острым орудием, как полагали сначала, два красные шрама на обеих ляжках,—вероятно, его сильно прижали к письменному столу, на коленях и далеко около них значительныя повреждения, которыя доказывают, что его заставили стать на колени, чтобы легче задушить. Кроме того, все тело вообще покрыто было небольшими подтеками, они, вероятно, произошли от ударов, нанесенных уже после смерти.

Когда Павел выставлен был на парадной постели ¹), на нем был широкий галстук, а шляпа надвинута была на лицо ²). Таким образом прикрыты были и красная полоса кругом шеи и шишка на виске. Сверх того, приняты были меры, чтобы народ, проходя перед телом, мог его видеть только в некотором отдалении. Мне показалось, что его нарумянили и набелили, дабы на посиневшем лице сделать менее заметными следы задушения,

¹) Тело Павла, лежавшее до того времени в его почивальной сперва на обыкновенной его кровати, а с 17-го марта на парадной постели, 20-го марта положено было в гроб и перенесено в большой зал над главными (Воскресенскими) воротами (Merkw. Jahr, IL 197 и кам.-фурьерск. журнал).

²) На парадной постели Павел одет был в императорскую мантию, возле постели был небольшой стол, покрытый малиновым бархатом с золотым газом, а на столе таковая же подушка, на которой была императорская золотая корона. (Кам.-фурьерск. журнал.

Саблуков (стр. 320) тоже говорит, что на Павле была надета шляпа так, чтобы как можно более скрыть левые глаз и висок.

В большом траурном зале гроб стоял на катафалке, по сторонам его, на столе и табуретах, расположены были императорския регалии и орденские знаки. (Кам.-фурьерск. журнал).

402

ибо, хотя каждый знал, какою смертью умер император, но открыто говорили только об апоплектическом ударе, и сам Александр, как уверяют, долго полагал, что испуг убил его отца.

Если бы покушение не удалось, пострадали бы не одни исполнители, но и многие другие, которые, только зная о существовании заговора, по легкомыслию слишком рано этим хвастали. Один офицер, который в эту ночь находился в веселом обществе, налил себе в 12 часов бокал вина и пил за здоровье новаго императора. В другом доме камергер Загряжский в 12 часов вынул из кармана часы и сказал присутствовавшим: ‘Messieurs, je vous annonce qu’il n’y a plus d’empereur Paul’ ¹).

Мне остается еще разсказать о впечатании, которое это столь же ужасное, сколь неожиданное происшествие произвело на всех жителей Петербурга.

Рано по утру, на разсвете, царствовала мертвая тишина. Передавали друг другу на ухо, что что-то случилось, но не знали, что именно, или, вернее, никто не решался громко сказать, что государь скончался, потому что, если бы он был еще жив, одно это слово, тотчас пересказанное, могло бы погубить.

Я сам встал на разсвете. Квартира моя была в Кушелевом доме на большой площади, прямо напротив Зимняго дворца. Я подошел к окну и в первую четверть часа видел, как войска проходили через площадь в разных направлениях. Это меня не удивило, я думал, что назначено было учение, как это часто бывало. Вскоре после того пришел мой парикмахер. Его,

¹) Вероятно, обер-шенк (не камергер) Николай Адександрович Загряжский (ум. 182l г.), женатый на графине Н. К. Разумовской.

D’Allonville, Memoires tires des papiers d’un homme d’Etat, Paris, 1834 (t. 8, p. 88), говорит, что это происходило за ужином у князя Белосельскаго.

403

видимо, тяготила какая-то тайна. Я едва успел присесть, как он шопотом спросил меня, знаю ли я, что государя отвезли в Шлиесельбург, или даже что он умер. Эти смелыя слова меня испугали, я приказал ему молчать и сказал, что хочу притвориться, будто ничего не слышал от него. Но он стал меня уверять, что наверное произошло что-то важное, потому что сам видел, как в 12 часов ночи гвардия прошла по Миллионной мимо его квартиры.

Я был взволнован, тотчас приказал подать экипаж и поехал в Михайловский замок. Дорогою, хотя и было довольно далеко, я ничего не заметил, народ был еще спокоен, на улицах как обыкновенно были прохожие. Но уже издали, у ворот, которыя ведут во дворец, и где обыкновенно стояли два часовых, я заметил целую роту под ружьем. Это было мне верным знаком, что произошло что-то необыкновенное. Я хотел, как всегда, въехать в ворота, но меня не пропустили и объявили, что дозволен проезд одним только придворным экипажам. Сначала я сослался на повеление государя, которое ставило мне в обязанность находиться каждое утро во дворце. Офицер пожал плечами. Я стал ему доказывать, что карета моя придворная, потому что поставлялась от двора. Но он мне объяснил, что покуда под названием ‘придворный экипаж’ следует разуметь только такия кареты, у которых на дверцах императорский герб, а у моей кареты этого герба не было. ‘Для чего все это?’ спросил я наконец в недоумении. Он снова пожал плечами и замолчал.

Через несколько часов вход во дворец был свободен, и я поспешил к обер-гофмаршалу, но его нельзя было видеть. Через канцелярскаго чиновника я наконец получил первыя достоверныя сведения.

Ослепленная чернь предалась самой необузданной радости. Люди, друг другу вовсе незнакомые, обнимались на улицах и друг друга поздравляли. Зеленщики, прода-

404

вавшие свой товар по домам, поздравляли ‘с переменою’¹), подобно тому, как они обыкновенно поздравляют с большими праздниками. Почтосодержатели на Московской дорогe отправляли курьеров даром. Но многие спрашивали с боязнью: ‘Да точно ли он умер?’ Кто-то даже требовал, чтоб ему сказали, набальзамировано ли уже тело, только когда его в том уверили, он глубоко вздохнул и сказал: ‘слава Богу’ ²).

Даже люди, которые не имели повода жаловаться на Павла и получали от него одни только благодеяния, были в таком же настроении. ‘Eh bien’, спросил мимоходом князь Зубов у генерала Клингера: ‘qu’est ce qu’on dit du chaiigement?’ —‘Mon prince’, отвечал Клингер, в противность стольким прямодушным и твердым правилам в его сочинениях: ‘on dit que vous avez ete un des Romains’.

Около полудня я поехал к графу Палену без всякаго дела, с единственною целью в его приемной делать наблюдения над людьми и, прежде всего, над ним самим. Его не было дома. Мы долго ждали. Наконец он приехал: волосы его были в безпорядке, но выражение лица было веселое и открытое.

Вечером у меня собралось небольшое общество. Мы стояли кружком посреди комнаты и болтали. Между тем почти совсем стемнело. Нечаянно обернулся я к окну и с ужасом увидел, что город был иллюминован. Никаких приказаний для иллюминации не было, но она была блистательнее, чем обыкновенно в большие праздники. Один только Зимний дворец стоял темною массою передо мной и представлял собою величественный контраст. Грусть овладела всеми нами.

¹) В немецком подлиннике слово ‘перемена’ написано латинскими буквами по-русски.

²) ‘Слава Богу’ в немецком подлиннике написано латинскими буквами по-русски.

405

Уже с утра¹) присягали в дворцовой церкви императору. Из императорской фамилии присутствовал один только великий князь Константин. Он первый приложился к евангелию, за ним Нарышкин, потом высшие чины государства, между которыми недоставало только графа Палена и графа Кутайсова: первый стоял внизу между войсками, а второй сказался больным. Достойно замечания, что в присяге упоминалось только о том наследнике престола, который назначен будет впоследствии²). Стало быть, узаконения Павла поэтому отменялись. На следующий день граф Кутайсов также поехал во дворец и был милостиво принят: Александр, казалось, хотел поступить с ним, как тот французский король, который не помнил обид, сделанных дофину.

Отрадный манифест, изданный Александром, известен³). Он написан был Трощинским, который некогда был секретарем императрицы Екатерины. Обольянинов был отставлен, на его место назначен был Беклешов, человек, пользовавшийся всеобщим уважением и бывший губернатором в Риге. Граф Васильев сделан был снова государственным казначеем, граф Воронцов послом в Англии, Бенигсен принят на службу с чином генерал-лейтенанта.

¹) Т.-е. с утра 12-го марта.

²) Установленная при императоре Александре форма клятвеннаго обещания была следующая: ‘Я нижепоименованный обещаюс и клянусь… что хочу и должен его императорскому величеству… императору Александру Павловичу… и его императорского величества всероссийскаго престола наследнику, который назначен будет, верно и нелицемерно служить’ и т. д.

П. С. 3. 12-го марта 1801 г. N 19.779 и 18-го апреля 1801 года N 19.841.

³) А. М. Тургенев в своих записках сообщает, что сперва Козицкий написал проект манифеста, но что его редакция признана была неудовлетворительною, и что тогда Трощинский взялся за перо и написал тот манифест, который был обнародован.

406

Ненавистная тайная экспедиция¹), в которой постоянно в последнее время находился палач²), была уничтожена. Bcе заключенные были освобождены. На стенах крепости, как на частных домах, читали эти слова: ‘свободен от постоя’.

Говорили, что великий князь Константин сам отправился в крепость, с ужасом увидел все орудия мучений и приказал их сжечь. Это неверно. Ст. сов. Сутгоф, по обязанности, был в крепости и нашел в ней только розги, комнаты тайной экспедиции показались ему, впрочем, приличными и с достаточным воздухом, одни только так называемые ‘сachots’ ³) возбудили его ужас.

Император поехал в сенат ⁴), чего Павел ни разу не сделал,—снова назвал его ‘правительствующим’, издал много указов о помиловании⁵), вернул из Сибири невинных, туда сосланных, освободил 162 несчастных, которых слишком ретивый губернатор…⁶) выслал из Харькова в Дюнамюнденскую крепость, отменил, кроме того, много наказаний и возстановил все права народа⁷).

¹) В немецком подлиннике слова ‘тайная экспедиция’ написаны по-русски, но латинскими буквами.

²) В немецком поддиннике:

‘ein Knutmeister’.

³) В Немецком подлиннике по-французски ‘cachots’.

⁴) Император Александр был в общем собрании сената 2-го апреля 1801 года. Государь поехал также в синод 23-го мая 1801 года.

⁵) П. С. 3.

N 19.782.

N 19.784,

N 19.786.

N 19.788.

N 19.798.

N 19.814.

⁶) В немецком подлиннике имя пропущено.

Вероятно, слободо-украинский губернатор П.Ф. Сабуров.

⁷) Под именем народа здесь должно разуметь одно только дворянство.

407

Не были более обязаны снимать шляпу перед Зимним дворцом, а до того времени было в самом деле крайне тяжело: когда необходимость заставляла идти мимо дворца, нужно было, в стужу и ненастье, проходить несколько сот шагов с обнаженною головою из почтения к безжизненной каменной массе. Не обязаны были выходить из экипажей при встрече с императором, одна только вдовствующая императрица еще требовала cебе этого знака почтения.

Александр ежедневно гулял пешком по набережной в сопровождении одного только лакея, все теснились к нему, все дышали свободно. В Миллионной он однажды застал одного солдата, который дрался с лакеем.—‘Разойдетесь ли вы?’ закричал он им: ‘полиция вас увидит и возьмет обоих под арест’.—У него спрашивали, должно ли разместить во дворце пикеты, как при его отце.—‘Зачем?’ ответил он: ‘я не хочу понапрасну мучить людей. Вы сами лучше знаете, к чему послужила эта предосторожность моему отцу’.

Привоз книг был дозволен¹), издан был образцовый цензурный устав²). (который, к несчастию, более не соблюдается). Разрешено было снова носить платья, как кто хотел, с стоячим или с лежачим воротником. Чрез заставы можно было выезжать без билета от плацмайора³). Bcе пукли, ко всеобщей радости, были обстрижены ⁴). Эта небольшая вольность принята была

Указы, на которые намекает здесь Коцебу, суть следующие:

П. С. 3.

N 19.790 о возстановлении дворянских выборов на точном основании Еаатерининскаго учреждения о губерниях.

N 19.810 и 19.866 о возстановлении дворянской грамоты.

¹) П. С. 3., N 19.807.

²) Устав о цензуре 9-го июля 1804 года. П. С. 3. N 21.388.

³) П. С. 3. N 19.801.

⁴) П. С. 3. N 19. 826.

408

всеми, a в особенности солдатами, как величайшее благодеяние.

Круглыя шляпы тоже снова появились, и я был свидетелем суматохи, внезапно происшедшей в одно утро в приемной графа Палена, все бросились к окнам, я не мог понять—зачем: проходила на улице первая круглая шляпа¹). Обыкновенно народ придает подобным мелочам такую цену, что государям никогда бы не следовало стеснять его в этом отношении. Можно без преувеличения сказать, что разрешение носить круглыя шляпы произвело в Петербурге более радости, чем уничтожение отвратительной тайной экспедиции.

Нельзя, однако, умолчать, что это первое опьянение вскоре прошло. Народ стал приходить в себя. Он вспомнил быструю и скорую справедливость, которую ему оказывал император Павел, он начал страшиться высокомерия вельмож, которое должно было снова пробудиться, и почти все говорили: Павел был наш отец. На первом параде, когда солдаты собрались в экзерциргаузе, офицеры пошли между ними ходить, поздравляя их, и говорили: ‘Радуйтесь, братцы, тиран умер’.— Тогда они отвечали:. ‘Для нас он был не тиран, а отец’.

Много содействовало этому настроению то, что офицеры полка новаго императора²) хвастались, выставляли, как великую заслугу, свое участие в перевороте и тем раздражали против себя офицеров других полков. Не все было так, как бы следовало, но и взрыва неудовольствия нельзя было опасаться, хотя суевеpиe уже разглашало о привидении, появившемся в Михайловском замке и громко требовавшем мщения, и хотя утверждали, что в ночь на 15-е число граф Пален охранял себя несколькими полицейскими солдатами с заряженными

¹) То же рассказано в Merkw. Jahr, t. 2.

²) Семеновскаго полка.

409

ружьями и приказал сказать смененному генерал-прокурору, чтобы он принимал поменьше посетителей.

13-го числа император в первый раз явился на параде без мальтийскаго креста, граф Пален также перестал его носить, но на Адмиралтействе все еще развевался малътийский флаг, и только впоследствии решили его снять. Заметили также, что на параде государь взял князя Зубова под руку и дружески прохаживался с ним взад и вперед.

В тот же день граф Пален дал большой обед, на котором, между прочим, князь Куракин всячески унижался перед Зубовыми, полагая, что заговорщики сделаются новыми любимцами. Мнение это было ошибочно, но вначале разделялось многими. Я не сомневаюсь, однако, что, по крайней мере, граф Пален силою и умом удержался бы, если бы не сделал непостижимой для опытнаго царедворца ошибки, удалившись из Петербурга. Нужно было осмотреть кордон, учрежденный на берегах Балтийскаго моря против англичан, и он сам вызвался иметь надзор за исполнением этого поручения. Он поехал и более не увидел столицы. До сих пор он живет в своих курляндских имениях, но совершенно забыт. О нем не вспомнили даже тогда, когда в походах против французов нуждались бы в столь энергическом человеке.

Князь Зубов также должен был удалиться в свои имения. Весьма правдоподобно, что когда кто-то поздравил его с тем, что переворот ограничился одною только жертвою, он, получивший образование при Екатерине, ответил: ‘Этого недостаточно, нужно еще, чтобы никто из участников не был наказан’.—Когда же выразили ему опасения насчет Обольянинова и Аракчеева (который впоследствии действительно приехал), он только сказал: ‘C’est de la canaille’. Мне самому он сказал на третий день в разговоре, который я имел с ним с глазу на глаз: ‘Цицерон прав, говоря в

410

одном из своих писем: если бы у него было одним пороком больше, он был бы лучше’.—И к этому он прибавил: ‘Отец Павла был пьяница, если бы Павел имел тот же порок, нам пришлось бы менее страдать от него’.

Нарышкин и граф Кутайсов получили позволение путешествовать. Последняго государь призвал к себе перед его отъездом и сказал ему милостиво: ‘Я никогда не забуду, что вы 30 лет служили моему отцу. Если вы когда-либо будете в затруднительном положении, разсчитывайте на меня’.

Но не одну только милость, а также прекраснейшую для царей добродетель—справедливость’ выказал Александр в первые дни своего царствования.

Некоторый генерал Арбенев постыдно бежал во время похода в Голландии, и император Павел объявил тогда во всеобщее сведение, что он бежал 40 верст, не переводя духу. Между тем у него были сильные друзья, которые за него ходатайствовали, и Трощинский представил новому императору о его помиловании. Александр отказал, сказавши: ‘Может ли мое помилование сделать из него храбраго человека?’ Трощинский повторил свою просьбу, и государь наконец уступил. Указ был написан и представлен к его подписи. Александр его подписал, но, отдавая его Трощинскому, сказал: ‘Я тебе сделал удовольствие, теперь твоя очередь: разорви его’ ¹).

¹) Иван Иоасафович Арбенов, генерал-майор, с 7-го декабря 1797 года по 24-е октября 1799 года шеф Днепровскаго мушкатерскаго полка, бывшаго в голландской экспедиции.

Ростопчин писал 29-го октября 1799 года к Суворову: ‘Какое постыдное поведение войск наших в Голландии! В первом деле бросились грабить, оставили генералов, и оттого разбиты в другом. Не хотели идти, полк лег на землю. О, проклятые! Генерал-майор Арбенев, штаб-офицер и еще три офицера бежали, и море их одно могло остановить за 40 верст. Арбенев исключен, а те ошельмованы’.

411

Мы готовы сердечно радоваться этому восходящему солнцу, не предавая, однако, проклятию отошедшаго и не поступая, как тот мужик, который на торжественном погребении Павла¹) бросился к графу Палену, ехавшему впереди верхом, и поцеловал его сапог.

Многие изощряли свой ум насчет мертваго льва. Граф Виельгорский²) распространил стихотворение, которое оканчивалось следующими строками:

‘Quo la bonte divine, arbitre de son sort,

Lui donne le repos, que nous rendit sa mort’.

Один немец написал:

Das Volk war seiner Laune Spiel,

Er starb gehasst, wie Frankreichs letzter Knig,

Er hatte der Macht ber uns zu viel

Und ber sich selbst zu wenig ³).

Другой:

Kommt, Jhr, Wanderer, und tretet

An dies Grab,—doch nur топ weitem!

Hier liegt Paul der Erste,—betet:

Gott bewahr uns vor dem Zweiten!⁴).

Павел, конечно, заслужил следующую лучшую надгробную надпись. Народ и солдаты говорили:

‘Он был наш отец’.

¹) Погребение Павла происходило в страстную субботу, 23-го марта 1801 года.

²) Граф Юрий Михайлович Виельгорский (р. 1753 f 1808 г.), д. т. сов., сенатор.

³) Народ был игрушкою его каприза, он умер ненавидим, как последний французский король. Над нами он имел слишком много власти, а над собою слишком мало.

⁴) Сюда, прохожий! Подойди к этой могиле,—но не слишком близко. Здесь лежит Павел Первый, молись, да избавит нас Господь от Второго.

412

Дополнительныя примечания князя А. Б. Лобанова-Ростовскаго к записке Коцебу.

1.

В день своей кончины, т. е. 11-го марта 1801 года, император Павел действительно отправил двух курьеров: одного в Берлин, другого в Париж. По этому случаю в архиве министерства иностранных дел в С.-Петербурге сохранилась следующая заметка, писанная рукою князя Александра Борисовича Куракина:

‘Le 11 mars 1801 S. M. l’Empereur a fait expedier par courrier deux rescripts signes de sa propre main:

‘1) au baron deKrudener pour lui prescrire d’insister aupres de la Cour de Prusse a se decider, dans l’espace de 24 heures, a faire occuper par ses troupes l’Electorat de Hanovre, et de quitter Berlin en cas de repons negative.

‘2) a M-r de Kolytcheff pour lui enjoindre d’inviter le Premier Consul a faire entrer les troupes republicaines dans l’Electorat de Hanovre, vu l’indecision de la cour de Berlin de faire occuper ce pays par les siennes.

‘Le Prince Kourakine’.

Курьер, посланный в Берлин, нисколько не был задержан Паленом. Он вручил нашему посланнику барону Криднеру собственноручный рескрипт Павла следующаго содержания:

‘Cha. Mich, се 11 mars 1801.

‘Declare Monsieur au Roi que si il ne veut pas se decide a occuper Hanovre vous ave a quitter la cour dans les 24 heures.

‘Paul’.

413

Этот рескрипт находится в архиве нашего посольства в Берлине, где я его списал (с сохранением правописания подлинника). На нем нет той приписки графа Палена, о которой говорит Bignon (Histoire de France. Paris. 1829. T. I, p. 440):

‘L’ernpereur ne se porte pas bien aujourd’hui’.

Thiers (Histoire du Consulat et de l’Empire. Paris. 1847. T. 2, p. 430) передает эту приписку (post-scriptum) почти в тех же выражениях и прибавляет, что генерал Бёрнонвиль, бывший французским посланником в Берлине, сообщил об ней своему правительству. Должно полагать, что Пален написал барону Криднеру отдельную записку.

Об этих двух рескриптах Павла сравнить: ‘Сборник Р. Ист. Общ.’, II, 12: статья К. К. Злобина —Дипломатическия сношения между Poсcиeю и Швециею.

Vchse: Geschichte des Preassischen Hofes, V, 189, 100.

2.

Спб., генваря 29, 1801.

Открыл я, граф Иван Петрович, переписку Г. Гр: Панина, в которой титулует он кн. Репнина Цинцинатом, пишет о некоторой мнимой тетке своей (которой у него однакоже здесь никакой нет), которая одна только из всех нас на свете душу и сердце только и имеет, и тому подобныя глупости. А как из сего я вижу, что он все тот же, то и прошу мне его сократить, отослав подале, да отвечать, чтоб он в перед ни языком, ни пером не врал. Прочтите ему cие и исполните все. Есьмь вашим благосклонным

Павел.

(Получ. 1 февр. 1801).

Мих: Зам: Февр: 7. 1801.

В улику того и тому, о чем и кем дело было, посылаю к вам копии с перлустрированных Панина писем, которыми извольте его уличить. И, как я уже дал вам и без того над ним волю, то и поступите уже по заслуге и так как со лжецом и обманщиком. Вы можете для прочтения его к себе с надежным провожатым на то только время привести. В про: cиe все уже ваше дело, и вам за cиe и за него и отвечать. Вам благосклонный

Павел.

(Получ. 9 февр. 1801).

414

3.

Seu une (Zwei Briefe ber die neuesten Vernderungen in Russland. Zrich. 1797, стр. 74) разсказывает это происшествие следующим образом.

По приказанию государя приготовлена была в Риге торжественная встреча для короля Станислава Понятовскаго, при проезде его в С.-Петербург. В назначенный день разставлена была на улицах стража из городских жителей (Brger Companien) и приготовлен был большой обед в доме Черных Голов (auf dem Hause der Schwarzen Hupter). Понятовкий в этот день не приехал, а вместо него приехал князь Зубов. Стража отдала ему честь, как русскому генералу, а часть обеда, изготовленнаго для короля, послужила к обеду Зубова. Обо всем этом послан был донос к государю, и с следующею почтою получено повеление об исключении графа Палена из службы. Впоследствии, узнавши, как это было, государь снова принял Палена на службу.

Указ или, вернее, рескрипт, о котором говорит Коцебу, был следующаго содержания:

‘Господин генерал-лейтенант Пален. С удивлением уведомился я обо всех подлостях, вами оказанных в проезд князя Зубова чрез Ригу, из сего и делаю я сродное о свойстве вашем заключение, по коему и поведение мое против вас соразмерно будет.

‘Cиe письмо можете показать ген.-лейт. Бенкендорфу.

(подп.) ‘Павел’.

26-го февраля 1797 года.

(Из дел военной коллегии в архиве военнаго министерства)

В тот же день, 26-го февраля 1797 года, граф Пален был выключен из службы.

Военные приказы: ‘С.-Петерб. Вед.’ 1797 года, N 18. ‘Русская Старина>, XI, стр. 189.

20-го сентября 1797 года .граф Пален приказом, объявленным при пароле, был снова принят на службу, и по этому случаю, во всеподданнейшем письме от 1-го октября, он писал к государю, что, ‘прибыв в Ригу, уведомился он о всемилостивей-

415

шем помещении его в высочайшей службе, и просил удостоить принять подобострастное приношение живейшей благодарности и купно всеподданнейшия уверения, что он жизнь свою по гроб посвящает с радостно высочайшей службе и для того пред лицем его, государя, повергает себя к священным стопам его величества’.

4.

‘Вспомнили последния слова графа Палена за ужином: ‘qu’il faut commencer par casser les oeufs’, и привели их буквально в исполнение. Многих называли, которые тут выказали свою грубость и зверство, желая отомстить императору личныя обиды, полученныя от него, били, топтали, всячески старались изуродовать его несчастное тело’.

Саблуков (англ. подл., 319, 320).

Санглен (в неизданных записках) разсказывает, что однажды, несколько лет спустя, имлератор Александр спросил его: ‘Вы знаете, что такое Болговской (Дмитрий Николаевич, бывший шт.-капитаном Измайловскаго полка)? Il a pris la tete morte de mon реге par les cheveux, I’а heurte contre la terre et a dit: voila le tyran!’

О Болговском см. ‘Полярную Звезду’ на 1865 год. Изд. 2-е. Лондон, 1808, стр. 133.

5.

Нужно полагать, что собрание полков имело целью придать перевороту, до некоторой степени, характер народнаго движения и устранить нарекание в одной только дворцовой интриге. Из этого можно также заключить, что до последней минуты убийство Павла не было предопределенною и явною целию заговора, иначе собрание полков было бы распоряжением не только излишним, но даже опасным. Совещания, происходившия в самый вечер 11-го марта между заговорщиками, доказывают, что главный вопрос: что делать, если Павел не согласится на отречение? оставался между ними неразрешенным и был предоставлен случайности. Сильнее всех, как уверяют, возставал против убийства граф Валериан Александрович Зубов. Санглен (в неизданных записках, стр. 48) говорит, что ‘на двор Михайловскаго

416

замка (в ночь 11-го марта) стояла карета, готовая на первый случай отвезть Павла в Петропавловскую крепость’, но Санглену безусловно верить нельзя.

Для того, чтобы совершенно понять подробности разсказа Коцебу, необходимо иметъ перед глазами планы Михайловскаго замка, гравированные И. Колпаковым по рисункам К. Росси, Овсянникова и Канаева, под наблюдением строителя заика, архитектора Бренна (15 листов).

Они существуют в двух или,. вернее, в трех размерах: 1) в 4-ку, 2) в лист, и 3) самые планы в лист, а виды фасадов и разрезов в большой лист.

6.

Караул, который наряжался каждый день поочередно из всех полков гвардии, помещался на гауптвахте, устроенной в нижнем этаже замка, в углу, тотчас направо при входе на двор чрез главныя (так называемыя Воскресенския) ворота. В этот день, 11-го марта, в карауле, был Семеновский полк, и караулом командовал какой-то капитан, из бывших гатчинских офицеров, понимавший одну только фронтовую службу, но нисколько не подозревавший, для чего она установлена. Саблуков (английский подлинник, стр. 313).

В нижнем этаже, в овальном зале, примыкавшем с левой стороны (если идти со двора) к парадной лестнице, парадная же лестница была в углу, тотчас налево при входе на двор чрез главныя ворота. Караул, который находился в этом зале, состоял из 30-ти человек и постоянно наряжался из одного только Преображенскаго полка. Das merkwrdigste Jawr,II, 194.

(Русский перевод этого места в ‘Русском Архиве’ 1870 года, стр. 974). .

11-го марта этим караулом командовал поручик Преображенскаго полка Сергей Никифоровичъ Марин, уже давно готовый на содействие заговорщикам.

7.

Сам Коцебу не уверен, Аргамаков ли нанес первый удар Павлу, или Николай Зубов.

417

‘Император говорил громко и размахивал руками. Граф Николай Зубов, полупьяный, человек исполинскаго роста и необыкновенной силы, ударил государя по руке и сказал ему:’что ты кричишь?’. В ответ на это оскорбление император с гневом оттолкнул левую руку Зубова, тогда Зубов правым кулаком, в котором держал массивную золотую табакерку, нанес Павлу в левый висок сильный удар, от котораго государь упал без чувств’.

Саблуков (английский подлинник, стр. 319).

Почти так же разсказывает и Чичагов:

‘Alors le comte Nicolas Zouboff, homme fort et colossal, s’ecria: ‘Messieurs, vous ne pourrez jamais lui faire entendre raison. Nous perdrons notre temps, et nous nous exposons a de grands malheurs par nos hesitations. Voici le langage qu’il faut tenir a un homme comme lui’. Puis avec une boite d’or qu’il tenait a la main, il lui appliqua sur la tempe un coup qui le renversa’.

Memoires de l’amiral Tchichagoff. Leipzig, 1862, p. 42.

8.

В бельэтаже к парадной лестнице примыкал, с левой стороны, овальный зал, в котором постоянно находился караул от конной гвардии.

(Das merkwrdigste Jahr, II, 219).

Этот зал был по дороге от парадной лестницы к внутренним покоям государя. Караул состоял из 1 офицера, 3-х унтер-офицеров и 24 солдат, в этот день в карауле был корнет Андреевский.

(Саблуков, 813).

9.

Саблуков (стр. 318) разсказывает, что в конной гвардии солдаты не хотели присягать новому императору, не убедившись сперва в смерти Павла. Посланы были в Михайдовский замок за знаменами унтер-офицер Григорий Иванов и несколько солдат при корнете Филатьеве. Их допустили к телу покойнаго императора и, когда, по возвращении в казармы, Саблуков спро-

418

сил Григория Иванова, убедился ли он в смерти государя: ‘Да, ваше благородое’, отвечал Григорий Иванов, ‘он крепко умер’.—‘Будешь ли теперь присягать императору Александру?’— ‘Буду, хоть он и не лучше, но, так или иначе, кто ни поп, тот и батька’.

10.

1-го ноября 1800 года состоялся указ, коим дозволялось ‘всем выбывшим из службы… или исключенным… паки вступить в оную’. (П. С. 3. NN 19.625 и 19.626).

23-го ноября 1800 года князь Зубов назначен директором 1-го кадетскаго корпуса.

6-го декабря 1800 года граф Валериан Александрович Зубов назначен директором 2-го кадетскаго корпуса.

1-го декабря 1800 года граф Николай Александрович Зубов, бывший прежде шталмейстером, назначен шефом Сумскаго гусарскаго полка. (По смерти Павла, 20-го марта 1801 года, пожалован в обер-шталмейстеры).

Леонтий Леонтьевич Бенигсен, р. 1745 f 1826. Его послужной список напечатан в ‘Русском Архиве’ 1874 г., 1,826.

Петр Александрович Талызин, р. 17-го января 1767 f 11-го мая 1801 года. Генерал-лейтенант, командир Преображенскаго полка.

Феодор Петрович Уваров, р. 1769 f 1824. Генерал-лейтенант с 5-го ноября 1800 года. Шеф кавалергардскаго корпуса с 11-го января 1799 года.

Иван Иванович Вильде, генерал-лейтенант, шеф артиллерийскаго полевого батальона в С.-Петербурге, с 7-го февраля 1798 года по 11-е апреля 1799 года (и снова с 1-го октября 1799 года). Отставлен от службы 27-го января 1800 года. В 1801 году присутствовал в артиллерийской экспедиции и 27-го февраля уволен в отпуск на две недели.

Князь Петр Петрович Долгоруков (сын).

Александр Васильевич Аргамаков 1-й, поручик, полковой адъютант Преображенскаго полка (не адъютант государя) с 29-го сентября 1800 года.

Князь Владимир Михайлович Яшвиль, из капитанов гвардии артиллерийскаго батальона произведенный 5-го мая 1800 года

419

в полковники с определением в конный батальон Богданова 2-го (20-го марта 1801 года, по смерти Павла, переведен в л.-гв. артиллерийский батальон), у него был старший брат, князь Лев Михайлович Яшвиль, из полковников 6-го артиллерийскаго полка произведенный 13-го ноября 1800 года в генерал-майоры с назначением цейхмейстером флота, генерал-от-артиллерии 1-го января 1819 года, f 1836.

Владимир Александрович Мансуров (р. 1766 f 1806, хол.), полковник Изнайловскаго полка с 3-го марта 1801 года (не был выключен из службы).

‘Il etait tres considere par l’empereur Alexandre. Un jour que j’accompagnai Sa Majeste dans un voyage, Elle daigna prendre des nouvelles de ma famille et me parla de l’oncle Vladimir, comme d’un offlcier tres distingue et qu’Elle regrettait beaucoup’.

Из письма генерал-адъютанта Мансурова, бывшаго флигель-адъютанта императора Александра, из Гамбурга от 18-го (30-го) ноября I877 г., к Н. П. Мансурову.

Александр Иванович Талызин, капитан Измайловскаго полка.

Алексей Николаевич Мордвинов 1-й, подпоручик Измайловскаго полка с 24-го сентября 1800 года.

Кондратий Иванович Филатов, подпоручик Измайловскаго полка с 24-го сентября 1800 года.

Все трое 4-го марта 1801 года отставлены от службы без абшидов, а 6-го марта 1801 года снова приняты в тот же полк.

У Алексея Николаевича Мордвинова было в Измайловском полку два брата, подпоручики Иван и Дмитрий Николаевичи Мордвиновы. Первый из них (Иван Николаевич) был 27-го октября 1800 года исключен из службы за дерзость, а 6-го ноября 1800 года снова принят на службу в тот же полк.

В числе заговорщиков были также:

Командир л.-гв. Семеновскаго полка генерал-маиор Леонтий Иванович Депрерадович.

Павел Васильевич Голенищев-Кутузов (впоследствии граф).

Генерал-майор, причисленный 23-го декабря 1800 года к лейб-гусарскому полку, полковник кавалергардский Николай Михайлович Бороздин (женатый на дочери О. А. Жеребцовой).

420

Полковник Измайловскаго полка Николай Иванович Бибиков (предлагавший на ужине у Талызина убить не только Павла, но и всю императорскую фамилию).

Саблуков называет (стр. 318) — полковника (Николая Федоровича?) Хитрова, двух генералов Ушаковых, артиллерийскаго полковника Татаринова и мн. др

Helbig (Russiche Gnstlinge, p. 306) называет также какого-то генерала Орлова в числе заговорщиков.

D’Allonville (Memoires tires des papiers d’un homme d’Etat, VIII) причисляет к заговорщикам Муравьева (стр. 84 и 89), ‘ancien cavalier du grand-duc Constantin, devenu le secretaire intime de l’empereur Alesandre’, Ивашова (генерал-майора?) и Полторацкаго (стр. 84).

Коцебу еще называет: ‘Snboff’s Oheim Kositzki’. Он мне неизвестен. Екатерининский статс-секретарь Григорий Васильевич Козицкий умер в 1775 году, оставив только двух дочерей.

11.

Кому принадлежал этот шарф?

Одни говорят (Исторический Сборник Герцена, Лондон, 1859, 1861,1, 57 и II, 48, 131), что взяли шарф Аргамакова, который один был в шарфе, другие, как, например, Саблуков (англ, подл., 319), что Скарятин ¹) (род. 24-го октября 17..) взял шарф самого императора, висевший на стене над его кроватью.

Чичагов (стр. 42): ‘Avec une des echarpes dont la chambre etait ornee, on mit fin cette funeste existence’.

Кроме Яшвиля, Мансурова и Скарятина, участвовали в этой сцене:

1) Отставной полковник артиллерии Татаринов. Выключен из службы 5-го мая 1800 года, снова принят в оную 17-го марта 1801 года.

(Ив. Мих. Татаринов, муж известной Екатерины Филипп. Татариновой, рожд. Буксгевден?).

2) Полковник Измайловскаго полка, князь Иван Григорьевич Вяземский (брат графини М. Г. Разумовской).

3) Корнет Кавалергардскаго полка Евсей Степанович Гарданов.

¹) Яков Феодорович Скарятин, шт.-капитан, с 15-го октября 1800 года, Измайловскаго полка.

421

Граф де-Местр (Blanc. 318) пишет:

‘Le premier auteur du complot avait propose de faire declarer l’etat de demence (il aurait pu dire rage) par la simple deposition et d’agir legalement, si ce mot peut paraitre au milieu de ces horreurs. De parricides polissons s’emparerent du projet et l’executerent a leur maniere’.

12.

Кроме Котлубицкаго, Нарышкина и Обольянинова арестованы были в эту ночь:

1) командир Измайловскаго полка генерал-лейтенант Петр Федорович Малютин, и

2) инспектор кавалерии Литовской и Лифляндской инспекции генерал-лейтенант Андрей Семенович Кологривов, как бывшие офицеры гатчинских войск и любимцы Павла.

Кологривов арестован был у себя на дому Павлом Васильевичем Кутузовым, который, играя с ним в карты, вынул в половине 12-го часы и объявил ему, что он под арестом. (Саблуков, 321).

Кажется, был также арестован Григорий Григорьевич Кушелев, живший в Михайловском замке, в верхнем этаже.

13.

Граф Пален, независимо от других должностей, был в то же время генерал-губернатором прибалтийских губерний. Государь повелел ему отправиться туда. Пален хорошо понял, в чем дело, и со станции Кипени послал прошение о полной отставке.

Граф Пален уволен был по прошению от службы 17-го июня 1801 года. Он умер 13-го февраля 1826 года в Митаве.

Да самой кончины своей он сохранил глубокое убеждение, что совершил величайший подвиг гражданскаго мужества и заслужил признательность своих граждан.

Семейное предание говорит, что на смертном одре он сказал: ‘Gott, vergieb mir meine Snden. Mit dem Paul bin ich schon fertig’.

422

14.

Вот как судил об этих конституционных попытках один современник, имя котораго осталось неизвестным,

‘Трое ходили тогда с конституциями в кармане: реченный Державин, князь Платон Зубов с своим изобретением, и граф Никита Петрович Панин с конституциею английскою, переделанною на русские нравы и обычаи. Новосильцеву стоило большого труда наблюдать за царем, чтобы он не подписал какого-либо из проектов, который же из проектов был глупее, трудно описать: все три были равно безтолковы. Жалею очень, что в бумагах моих в С.-Петербурге я не нашел второго мнения Державина, которое известно под названием ‘Его кортесов’. Кажется, что покойный дядюшка мой, испугавшись взятия меня до Karmelitow, изволил истребить все, что было у меня любопытнейшаго и в доме его хранилось’ ¹).

Почтенный издатель сочинений Державина (Я. К. Грот), приводя эту заметку, вероятно, по неисправному списку, напечатал: картонов, вместо кортесов. Я пользовался современным списком, принадлежащим П. А. Валуеву. Кортесами, как известно, называются представительныя собрания в Испании и Португалии.

Граф Никита Петрович Панин, тотчас по вступлении императора Александра на престол, был вызван в С.-Петербург и снова назначен вице-канцлером (21-го марта 1801 тода).

В своей записке ‘о Древней и Новой России’ Карамзин также пишет об этом времени:

‘Два мнения были тогда господствующими в умах: одни хотели, чтобы Александр, к вечной славе своей, взял меры для обуздания неограниченнаго самовластия, столь, бедственнаго при его родителе, другие, сомневаясь в надежном успехе такого предприятия, хотели единственно, чтобы он возстановил разрушенную систему Екатерининскаго царствования, столь счастливую и мудрую в сравнении с системою Павла.’

15.

В 1799 году, при слободо-украинском губернаторе, д. ст. сов. Петре Феодоровиче Сабурове (27-го декабря 1798—19 июля 1800),

¹) Соч. Державина, т. VII, стр. 841.

423

высланы были, по высочайшему повелению, из Слободо-Украинской (Харьковской) губернии на остров Эзель на поселение, а оттуда переведены в Дюнамюнденскую крепость на работы духоборцы с их женами и детъми (казаки и однодворцы из селений Салтовскаго-Терноваго и Больших Проходов), число которых с родившимися после ссылки простиралось до 156 душ.

Император Александр повелел 17-го марта 1801 года возвратить их всех на родину, с учреждением наблюдения за их поведением.

(Справка из подлиннаго дела, доставленная мне харьковским губернатором кн. Крапоткиным).

В августе того же 1799 года высланы были, по высочайшему повелению, из Новороссийской губернии, духоборцы, числом 31 человек, в Екатеринбург на работу в рудниках, как ‘отвергающие вышнюю власть на земле, пределом Божиим поставленную’ (П. С. 3. N 19.097).

ЗАПИСКИ АВГУСТА КОЦЕБУ

Неизданное сочинение Августа Коцебу

1.

2.

3.

4.

5.

6.

7.

8.

9.

10.

11.

12.

13.

14.

15.

Читайте также: