Заметки об Тэне, Страхов Николай Николаевич, Год: 1893 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 25 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Н. Страховъ

Замтки объ Тэн.
1893.

Н. Страховъ. Борьба съ Западомъ въ нашей литератур. Книжка третья

С.-Петербургъ. Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, 16. 1896

I. Науки и позитивизмъ

II. Философія Тэна

III. Эстетика и психологія Тэна

IV. Исторія вообще

V. Исторія революціи

Прибавленіе. Замтка о перевод одной изъ книгъ Тэна (1871).

Въ сравненіи съ Ренаномъ, Тэна, конечно, нужно поставить во второй, или даже въ третій разрядъ писателей. Онъ далеко уступаетъ Ренану и въ обиліи мыслей, и въ важности и разнообразіи предметовъ, о которыхъ писалъ, и, наконецъ, въ самомъ метод, съ которымъ брался за каждый свой предметъ, и въ мастерств, съ которымъ его излагалъ. Между тмъ, имя Тэна невольно какъ-то соединяется съ именемъ Ренана, когда мы думаемъ о французской литератур, эти два писателя, очевидно, возвышались надъ остальною литературою, господствовали въ ней, хотя стояли далеко не на одномъ уровн. Успхъ Ренана былъ при этомъ ниже его достоинствъ, потому что это былъ скептикъ, загадочный и прихотливый, успхъ Тэна былъ, напротивъ, нсколько выше его достоинствъ и завислъ отъ того, что это былъ догматикъ, излагавшій свои мысли твердо, систематически и ясно до прозрачности. Понимать Тэна не трудно, и въ этомъ для многихъ была его привлекательность. У насъ, въ Россіи, сочиненія Тэна очень читались и главнйшія были переведены, именно Чтенія объ искусств (1874), Титъ Ливій (1885), Объ ум и познаніи (1872) {}, Исторія революціи (печаталась въ приложеніи къ Русской рчи въ начал восьмидесятыхъ годовъ, не ручаемся за точность заглавія).

Что же такое Тэнъ? Судьба наша такова, что французскіе писатели занимаютъ насъ столько же, если не больше, чмъ свои, мы живемъ постояннымъ отраженіемъ чужой умственной жизни. Поэтому, сверхъ своихъ длъ, у насъ всегда много чужихъ. Тутъ не было бы ничего дурнаго, еслибы мы успвали справляться со всмъ этимъ изобиліемъ умственныхъ явленій, еслибы никогда не впадали ни въ попугайство, ни въ путаницу и сумбуръ, по несчастію нельзя намъ этимъ похвалиться. Относительно Тэна ршаемся представить читателямъ слдующія общія замчанія.

I.
Науки и позитивизмъ.

Когда дло идетъ объ Тэн, то непремнно приходится разсматривать его, какъ философа. Ибо у него не только была нкоторая философія въ род той, какую можно найти у каждаго писателя, если станемъ доискиваться главныхъ основъ и пріемовъ его мыслей,

Второе изданіе этого перевода вышло въ 1894 г. у Тэна были такіе философскіе взгляды и пріемы, которые онъ прямо заявлялъ и исповдывалъ, и которымъ онъ старался подчинить весь ходъ своихъ разсужденій. Трудно найти книги, имющія боле систематическій и методическій видъ, чмъ его книги. Эта строгая вншняя форма, это постоянное однообразіе подведенія частныхъ случаевъ подъ общія положенія даже портитъ его писанія, длаетъ ихъ монотонными. По счастію, читатель скоро догадывается, что формулы Тэна слишкомъ узки и односторонни для содержанія въ нихъ вкладываемаго. Тэнъ былъ человкъ огромныхъ умственныхъ силъ, съ чрезвычайнымъ трудолюбіемъ и ученостью и. вмст съ тмъ, съ большимъ даромъ слова, съ остроуміемъ, наблюдательностью и художественнымъ вкусомъ. Понятно, что все это богатство не укладывалось въ узкія рамки его философскихъ построеній и било черезъ край, — что и даетъ едва-ли не главную привлекательность его сочиненіямъ. Можно сказать, дйствительно, что его философія иногда больше вредила его насаніямъ, чмъ приносила имъ пользу.

Въ чемъ состояла эта философія? Во-первыхъ, Тэнъ принадлежитъ къ позитивистамъ. Такъ опредлилъ его Шереръ еще въ 1858 г., черезъ пять лтъ посл появленія Тэна въ литератур, и это опредленіе нужно признать вполн врнымъ {Е. Scherer, Mlanges de critique religieuse. Par. 1860, cтp. 451 и слд.}. Позитивизмъ есть чисто французское явленіе, и Тэнъ входитъ, какъ одинъ изъ потоковъ, въ кто умственное движеніе, появившееся во Франціи почти съ начала ныншняго вка. Это была нкоторая попытка выйти изъ господствовавшей шаткости, изъ анархическаго отрицанія и сомннія, въ которомъ были оставлены умы прошлымъ вкомъ и его революціею. Какъ извстно, позитивизмъ видитъ свой главный авторитетъ, свою незыблемую опору въ наукахъ, то-есть не въ познаніяхъ вообще, а въ томъ, что французы называютъ les sciences, въ такъ называемыхъ положительныхъ наукахъ, куда относится математика, затмъ точныя науки и, наконецъ, вообще естествознаніе. Когда все было подрыто и расшатано, и религія, и политика, и вс понятія о Бог, мір и человк, тогда оказалось, что есть, однако же, науки, которыя при этомъ не потерпли никакого ущерба, остались столь же твердыми и ясными въ своемъ содержаніи и значеніи, какъ и прежде. Уваженіе къ нимъ безмрно возрасло, и естественно явилась мысль остановиться на нихъ, Какъ на единственно надежной области познаній. Вотъ почему ихъ стали называть положительными, не въ смысл противоположности чему-нибудь отрицательному, а въ смысл опредленности, твердости, достоврности, такъ, какъ мы говоримъ: ‘положительное законодательство’, ‘положительная религія’. Шеллингъ въ свои старые годы училъ, что въ философіи существуютъ дв области, одна, которую слдуетъ называть отрицательною философіею, и другая, высшая, — положительная философія. Совершенно иначе понимается выраженіе ‘положительныя науки’, тутъ подразумвается противоположность наукамъ шаткимъ, спорнымъ, много утверждающимъ, но не имющимъ твердой достоврности.

Позитивизмъ есть попытка основать на положительныхъ наукахъ полное міровоззрніе, полную философію. Н. Я. Данилевскій считаетъ развитіе этихъ наукъ за наиболе характерную черту европейской культуры. Франція, какъ главная представительница Европы, сдлала величайшіе успхи въ этихъ наукахъ, она и породила мысль поставить ихъ въ средоточіе всей умственной дятельности. Подобныя стремленія питалъ уже знаменитый соціалистъ Сенъ-Симонъ, ученикъ Сенъ-Симона, Огюстъ Контъ, продолжалъ ихъ развивать и создалъ философскую систему позитивизма.

Явленіе чрезвычайно любопытное. Науки вообще представляютъ замчательно устойчивыя произведенія человческаго ума, медленно, но непрерывно и неодолимо растущія, созидаемыя силами, которыхъ направленіе и обособленіе иметъ въ себ нчто загадочное. Если изъ нихъ выдлилась группа, заслужившая названіе ‘положительныхъ’, то намъ предстоитъ вопросъ: нмъ отличается эта группа отъ остальныхъ, въ чемъ тайна ея особенной твердости? Если мы хотимъ принять ее за основу нашего міровоззрнія, то намъ необходимо какъ-нибудь отвчать на это, какъ-нибудь опредлить свое положеніе въ цлой сфер ума и знанія.

Огюстъ Контъ понялъ это требованіе, и успхъ его системы, кажется, завислъ именно оттого, что онъ попытался дать отвты на представляющіеся здсь вопросы. Во-первыхъ, онъ сказалъ, что положительныя науки опираются на опыт, и что въ этомъ состоитъ ихъ твердость. При этомъ онъ вовсе и не думалъ доказывать самый принципъ опыта, считая такое доказательство, очевидно, ддомъ излишнимъ, авторитетъ опыта признается совершенно легко и безпрекословно. Дале Контъ училъ, что, ограничиваясь однми положительными науками, мы дйствительно должны ограничить наше познаніе, что все, лежащее за ихъ предлами, мы должны признать недоступнымъ, или просто несуществующимъ для нашего ума. Въ этомъ случа Контъ противорчилъ чрезвычайно сильному предубжденію, поклонники наукъ ждали и ждутъ отъ нихъ ршенія всхъ вопросовъ. Какъ человкъ съ отличнымъ научнымъ образованіемъ, Контъ ясно видлъ, что задачи положительныхъ наукъ имютъ точную опредленность, въ силу которой эти науки, какъ и всякія другія, не могутъ найти того, чего не ищутъ. Онъ утверждалъ, что он даютъ намъ только законы явленій, то-есть боле или мене общія правила, опредляющія связь однихъ явленій съ другими, но никогда не открываютъ намъ сущностей, лежащихъ въ основ явленій, не доводятъ насъ до причинъ, которыя ихъ производятъ. Въ этомъ ученіи сказалось, очевидно, врное чувство границъ, полагаемыхъ эмпиризму самымъ существомъ дла.

Затмъ, Контъ постарался установить понятіе о тхъ областяхъ мышленія, которыя находятся за предлами положительнаго знанія, и такимъ образомъ опредлить положеніе позитивизма въ настоящемъ и прошедшемъ человческой мысли. Онъ утверждалъ, что нашъ умъ можетъ дйствовать тремя различными способами, или ходить тремя различными путями, теологическимъ, метафизическимъ и позитивнымъ. Умъ можетъ въ одно и то же время вдаваться во вс эти пути, но если онъ дйствуетъ съ полною силою и твердостію, то онъ съ перваго пути переходитъ на второй, а со втораго на третій, окончательный. Все, что существуетъ вн позитивизма, создано и создается двумя первыми, несовершенными способами, теологическимъ и метафизическимъ мышленіемъ. Но исторія показываетъ, по убжденію Конта, что эти пріемы отживаютъ одинъ за другимъ, и что будущее принадлежитъ нераздльному господству позитивнаго мышленія.

Наконецъ, Контъ пытался доказать, что человкъ и можетъ и долженъ довольствоваться положительнымъ знаніемъ, что оно даетъ отвтъ на вс практическіе вопросы. Тутъ обнаружилось, что въ кругу положительныхъ наукъ не было науки о самомъ важномъ предмет, о человческомъ обществ. Поэтому Контъ составилъ планъ новой положительной науки, соціологіи, и утверждалъ, что ее нужно и должно разработать по пріемамъ точныхъ наукъ. Впослдствіи, какъ извстно, онъ основалъ и позитивную религію, которая могла бы замнить христіанство.

Такимъ образомъ, позитивизмъ у Конта, по видимому, получилъ совершенно твердую и ясную постановку. Каковы бы ни были его отвты, но онъ далъ опредленные отвты на вопросы, какъ онъ понимаетъ познаніе, какимъ путемъ его ищетъ и какъ смотритъ на другіе пути.

II.
Философія Тэна.

Легко видть, однакоже, что выводы Конта не представляютъ безусловной строгости, такъ что, исходя изъ тхъ же основъ, можно прійти къ другимъ заключеніямъ. Это и случилось со многими, не мене Конта ревностными поклонниками научнаго духа вообще и эмпиризма въ частности. Таковъ былъ, напримръ, Милль, объявившій себя приверженцемъ позитивизма, но написавшій логику и твердо стоявшій за психологію, — науки, которыя Контомъ отвергались, не признавались въ числ положительныхъ наукъ. Вопросы о круг наукъ, которыя слдуетъ признать положительными, о метод каждой изъ нихъ и области, подлежащей каждому методу, — вообще трудны и требуютъ прилежнаго изслдованія. Тутъ возможны неодинаковые взгляды на предметъ и различныя степени его пониманія. Особенность Тэна состоитъ въ томъ, что, держась, какъ и Контъ, положительныхъ наукъ, онъ понялъ ихъ методы нсколько иначе, нсколько глубже и ясне Конта, а потому и явился позитивистомъ не похожимъ на другихъ писателей этого направленія, до того, что не хотлъ и самъ себя къ нимъ причислять.

Дло это стоило бы подробнаго изслдованія. Всякій успхъ въ пониманіи научныхъ методовъ есть драгоцнное умственное пріобртеніе, ибо подвигаетъ насъ въ познаніи метода вообще, тхъ коренныхъ пріемовъ мысли, особую форму или частный видъ которыхъ составляетъ методъ каждой частной науки. Къ сожалнію, шагъ, сдланный на этомъ пути Тэномъ, не обоснованъ имъ вполн отчетливо и опредленно. Можно только сказать, что, изучая положительныя науки, онъ нашелъ въ нихъ больше, чмъ одни лишь эмпирическіе законы, нашелъ элементы нкоторой метафизики, и такимъ образомъ вышелъ за предлъ, поставленный Контомъ для положительнаго знанія. И въ самомъ дл, нтъ сомннія, что никакая наука не можетъ ограничиться опытомъ, и каждая идетъ дальше его. Но въ чемъ и какъ совершается это движеніе, у Тэна указано не довольно методически. Всего ясне онъ говоритъ объ этомъ въ стать объ Милл. Тутъ онъ утверждаетъ, что сверхъ опыта наука неизбжно употребляетъ еще другой пріемъ, отвлеченіе (abstraction), которому онъ, очевидно, даетъ значеніе, нсколько отличное отъ общеупотребительнаго. Это отвлеченіе или анализъ есть способность находить элементы, простыя составныя части, стихіи, изъ которыхъ состоятъ конкретные факты, даваемые намъ опытомъ. ‘Есть простыя понятія, то-есть, неразложимые абстракты, ихъ сочетаніе порождаетъ все остальное, и правила ихъ соединеній, или ихъ взаимныхъ противорчій, составляютъ первичные законы міра {Histoire de la littrature anglaise. IV, p. 422. (Paris, 1864).}’. Такимъ образомъ, міръ приводится у Тэна къ нкоторому единству, и признана возможность познавать его существенные элементы, — чего никакъ не могли допустить Контъ и Милль.

Очевидно, однако, что этого нельзя достигнуть посредствомъ простаго отвлеченія, чтобы совершать тотъ анализъ, который предполагается Тэномъ, намъ нужны нкоторыя особенныя правила, нужна способность отличать въ данномъ факт его первичные, неразложимые элементы, — словомъ, нужна нкоторая система категорій, съ которою мы могли бы приступать къ изслдованію. Тэнъ касается этого пункта только мимоходомъ и не пришелъ въ этомъ вопрос ни къ какому опредленному ученію. Обыкновенный его пріемъ состоитъ въ томъ, что онъ прямо беретъ категоріи, установившіяся въ наукахъ, и подводитъ подъ нихъ разсматриваемые факты. На первомъ мст, разумется, стоитъ познаніе причинъ, условій, зависимости явленій. Все обусловлено, все иметъ свою причину, и такимъ образомъ міръ является связнымъ и цльнымъ.

‘Наука иметъ цлью найти причину каждаго предмета и причину причинъ, которая есть причина міра {Les philosophes classiques de XIX sicle. Prface, стр. VI (Par. 1868).}’. Мы не будемъ останавливаться на особомъ значеніи, которое Тэнъ придаетъ своему понятію причины и которое не иметъ у него вліянія на приложеніе этого понятія {Вотъ характерное мсто для любопытныхъ читателей: ‘Причина какого-нибудь факта есть законъ или господствующее качество, изъ котораго выводится этотъ фактъ, дйствующая сила есть логическая необходныость, связывающая производный фактъ съ первичнымъ закономъ,— такъ сила тяжести есть логическая необходимость, связывающая паденіе камня со всеобщимъ закономъ тяготнія (стр. VI)’.}. Дале, самую важную роль и самое обширное употребленіе у него имютъ категоріи, заимствованныя изъ наукъ объ организмахъ. Въ предисловіи со 2-ну изданію Essais de critique et d’histoire (1866) онъ подробно перечисляетъ эти категоріи: связь признаковъ (Кювье), органическое колебаніе (Жоффруа Оентъ-Илеръ), подчиненіе признаковъ (естественная система), единство состава (Жоффруа Сентъ-Илеръ), теорія гомологовъ (Оуэнъ) и пр. Эти категоріи Тэнъ прилагаетъ со всмъ явленіямъ человческаго міра, съ политической и культурной исторіи, съ произведеніямъ литературы, съ теоріи и исторіи искусствъ и т. д.

Конечно, это превосходныя категоріи, очень широкія и гибкія, способныя обнять разнообразныя явленія, и Тэнъ совершенно правъ, прилагая ихъ съ своему предмету. Однакоже, для полной прочности дла требовалось бы нКоторое теоретичесЕое установленіе этихъ категорій, а не простая сеылва на естественныя науки объ организмахъ. Какъ нарочно, случилось такъ, что т самыя категоріи, которыя такъ нужны Тэну и которыя онъ бралъ изъ самаго надежнаго источника, изъ положительныхъ наукъ, въ послднее время потеряли силу въ этихъ наукахъ, такъ сказать, вышли изъ моды у натуралистовъ. Въ самомъ дл, все это (связь признаковъ и пр.)— суть категоріи развитія, нкотораго внутренняго процесса, имющаго свой принципъ и свою цль. Въ прежнее время натуралисты съ великимъ трудомъ отыскивали черты этого процесса и устанавливали формулы его заоновъ, но теперь они такъ увлеклись механическими взглядами на организмы, что большею частію отрицаютъ значеніе добытыхъ прежде научныхъ положеній. Врный своему пріему, Тэнъ ссылается въ конц и на ученіе Дарвина, какъ на законъ, найденный въ естественныхъ наукахъ и не замчаетъ, что это ученіе стоитъ въ противорчіи съ категоріями, которыя онъ только-что перечислилъ.

Мы видимъ отсюда, что философскіе взгляды Тэна не имютъ ни совершенной строгости, ни какой-нибудь полноты. Онъ самъ (въ начал того же предисловія) очень врно говоритъ о себ:

‘Многіе критики сдлали мн честь или опровергать, или одобрять то, что имъ угодно называть моею системою. У меня нтъ такихъ притязаній — имть систему, до наибольшей мр, я только пытаюсь слдовать извстному методу. Система есть объясненіе всей совокупности’ и указываетъ на дло, доведенное до конца, методъ есть извстный способъ работать и указываетъ на дло, которое предстоитъ сдлать’.

Однако же, по исходнымъ точкамъ, по направленію изслдованія можно заране судить о результатахъ, поэтому, читатели и критики Тэна были правы, когда говорили, что онъ проповдуетъ фатализмъ, что его философія есть нчто подобное пантеизму Спинозы, всего точне — натурализмъ. Да и самъ Тэнъ не всегда былъ такъ сдержанъ, чтобы не провозглашать своихъ общихъ и крайнихъ выводовъ, онъ не разъ указывалъ ту систему, къ которой ведетъ его методъ.

Что Тэнъ кладетъ въ основу позитивизмъ, видно изъ слдующихъ словъ:

‘Сверхъ всхъ тхъ низшихъ анализовъ, которые называются науками и которые сводятъ факты къ нкоторымъ частнымъ типамъ и законамъ, можетъ существовать еще высшій анализъ, называемый метафизикою, который сводилъ бы эти законы и эти типы къ нкоторой общей формул. Этотъ анализъ не опровергалъ бы прежнихъ анализовъ, а лишь пополнялъ бы ихъ. Онъ не начиналъ бы новаго движенія, а лишь продолжалъ бы то, которое начато’ {Philos, class. Prf. стр. IX.}.

Какъ мы уже замтили, для этой работы, долженствующей лишь довести до конца дло позитивизма, необходимо имть нкоторое руководство. Тэнъ не скрываетъ, подъ какими вліяніями у него укрпилась идея этой, такъ сказать, позитивной метафизики. Онъ прямо называетъ Спинозу и Гегеля. Но въ какой мр и что именно было усвоено Тэномъ? Вотъ что онъ говоритъ о Гегел:

‘Метафизики стараются опредлить верховный законъ, не проходя черезъ опытъ и сразу. Въ Германіи они пытались сдлать это съ героическою смлостію, съ высокою геніальностію и съ неблагоразуміемъ еще большимъ, чмъ ихъ геній и смлость. Однимъ прыжкомъ они взлетли къ основному закону и, закрывъ глаза на природу, пытались найти, посредствомъ нкотораго геометрическаго построенія, міръ, на который не посмотрли. Неснабженные точными обозначеніями, лишенные французскаго анализа, унесшіеся прямо на вершину громадной пирамиды, ступеней которой они не хотли проходить, они подверглись великому паденію, но въ этихъ развалинахъ и на дн этой пропасти, обвалившіеся остатки ихъ зданія все-таки превосходятъ своимъ великолпіемъ и своей массой вс другія человческія построенія, и полуразрушенный планъ, который можно въ нихъ прослдить, указываетъ будущимъ философамъ, своими несовершенствами и своими достоинствами, ту цль, которой нужно достигнуть въ конц, и тотъ путь, на который не нужно вступать съ начала’ {Philos. class. стр. 360.}.

Въ этой яркой картин очень хорошъ и совершенно справедливъ энтузіазмъ, внушенный Тэну германскимъ идеализмомъ. Обломки этой философіи (если кому она представляется въ вид обломковъ) дйствительно неизмримо превосходятъ своимъ великолпіемъ вс другія попытки философскихъ построеній. Какъ видно, эти обломки еще не забыты и до сихъ поръ дйствуютъ. Но нужно пожелать, чтобы каждый философствующій основательно изучалъ ихъ, а не смотрлъ на нихъ, хотя бы и съ уваженіемъ, но лишь издалека, какъ на памятникъ минувшей старины. Съ другой стороны, конечно, стоятъ всякаго вниманія и положительныя науки, ‘французскій анализъ’ и ‘точныя обозначенія’. Очевидная цль Тэна состояла въ томъ, чтобы соединить все это съ германскою метафизикою, сочетать Конта съ Гегелемъ. Но для такого дла нужно философское обсужденіе и обоснованіе, котораго у Тэна существуютъ лишь небольшіе зачатки.

Въ заключеніе приведемъ страницу, всего ясне излагающую его общій взглядъ:

‘Тутъ мы чувствуемъ, что въ насъ раждается понятіе природы. Въ силу іерархіи необходимостей, міръ образуетъ единое нераздльное существо, котораго вс другія существа суть члены. На послдней вершин вещей, на самой высот свтлаго и недоступнаго эира, произносится вчная аксіома, и простирающійся въ даль откликъ этой творческой формулы составляетъ своими неистощимыми волнами всю безграничность міра. Всякая форма, всякая перемна, всякое движеніе, всякая идея есть одинъ изъ ея актовъ. Она пребываетъ во всхъ вещахъ, и никакою вещью не ограничивается. Вещество и мысль, планета и человкъ, нагроможденіе солнцъ и трепетанія какого-нибудь наскомаго, жизнь и смерть, горе и радость, — нтъ ничего такого, въ чемъ бы она не выражалась, и нтъ ничего такого, что бы выражало ее всецло. Она наполняетъ время и пространство и остается выше времени и пространства. Она въ нихъ не содержится, и они отъ нея происходятъ. Всякая жизнь есть одинъ изъ ея моментовъ, всякое существо Есть одна изъ ея формъ, и ряды вещей исходятъ изъ нея по несокрушимымъ необходимостямъ, связанные божественными звеньями ея золотой цпи. Безразличная, неподвижная, вчная, всемогущая, творческая, — нтъ имени ее исчерпывающаго, и когда открывается ея ясный и возвышенный ликъ, нтъ человческаго духа, который бы не преклонился, пораженный удивленіемъ и страхомъ. Этотъ духъ въ то же мгновеніе возстаетъ, онъ забываетъ свою смертность и свою малость, онъ по сочувствію наслаждается этою мыслимою имъ безконечностію и участвуетъ въ ея величіи’ {Тамъ же, стр. 361.}.

Можно видть изъ этого, что гд сокровище наше, тамъ и сердце наше, что все, чему служитъ наша мысль, въ чемъ она полагаетъ цль своихъ исканій, становится для насъ какимъ-то божествомъ, такъ что можно обоготворять не только разумъ, природу, но и ‘аксіому’.

III.
Эстетика и психологія Тэна.

Философскіе взгляды Тэна наложили печать на вс его произведенія. Рдко можно найти писателя, у котораго такъ ясно были бы видны на каждой страниц вс пріемы его мысли. Онъ даже старается выставить наголо т логическія рамки, т связи и формы, въ которыя вкладываетъ свое содержаніе. И везд мы видимъ, главнымъ образомъ, эмпирика и аналитика. Онъ всегда ставитъ цлые ряды фактовъ, изъ которыхъ вытекаетъ извстное заключеніе, или которыми желаетъ доказать поставленное впереди положеніе. Онъ невольно уклоняется даже отъ единственнаго числа, а любитъ ставить множественное. Человкъ смертенъ — это выраженіе иметъ метафизическую форму, будетъ гораздо ближе къ опыту, если мы скажемъ: вс люди умираютъ, Петръ, Иванъ и пр. и пр.

Поэтому, вс писанія Тэна можно разсматривать какъ приложенія къ частному предмету его общихъ принциповъ. Его статьи по литературной критик, его Исторія англійской литературы составляютъ приложеніе тхъ же самыхъ эмпирическихъ пріемовъ, какъ и лекціи объ искусств греческомъ, итальянскомъ, нидерландскомъ. Все это блещетъ великими достоинствами, обширнымъ изученіемъ предмета, вкусомъ, остроуміемъ, точностію фактовъ и мастерствомъ легкаго и прозрачнаго языка. Но нельзя не признать, что эти писанія оставляютъ въ насъ, однако же, какую-то неудовлетворенность. Мы чувствуемъ, что они не подымаются до высшей оцнки произведеній поэзіи и искусства, и потому не возбуждаютъ и не воспламеняютъ въ насъ любви къ этимъ произведеніямъ. Каждаго поэта и художника авторъ разлагаетъ на его элементы и показываетъ намъ происхожденіе этихъ элементовъ. Можно подумать, что произведенія художества происходятъ какъ непроизвольныя сочетанія особенностей народа, страны, вкусовъ, нравовъ и обычаевъ даннаго времени. Въ чемъ состоитъ цльность художественнаго произведенія, его неисчерпаемая жизненность, и то его главное качество, по которому оно бываетъ намъ дорого, какому бы вку и какой бы стран оно ни принадлежало, — этого нельзя понять по изложенію Тэна. Анализируя, разлагая на части свой предметъ, онъ какъ-будто теряетъ изъ вида его единство, самую его душу. Тэнъ это самъ чувствовалъ и, чтобы спасти это единство, придумалъ теорію нкоторой связи распадающихся въ его мысли элементовъ. Онъ признавалъ въ каждомъ художник господствующую способность и въ каждомъ произведеніи искусства — господствующую черту (chiaractre). Это ученіе, кажется, составляетъ прямую копію съ ученія натуралистовъ о подчиненіи признаковъ въ естественной систем организмовъ, Подчиненіе признаковъ есть очень важный вопросъ и для науки о мышленіи и для классификаціи предметовъ природы, но оно есть только вншняя черта единства, содержитъ только указаніе на внутреннюю единую жизнь предмета, а не исчерпываетъ этой жизни.

Пcихологическіе взгляды Тэна изложены въ его книг De l’intelligence (1871), гд дается психологическое объясненіе всей познавательной дятельности человка. Это та англійская психологія, основанная на ассоціаціяхъ и ведущая дло чисто эмпирически, которую у насъ нсколькими годами ране (1867) сталъ проповдывать М. М. Троицкій въ своей книг ‘Нмецкая психологія въ текущемъ столтіи’. Опять нужно сказать, что книга Тэна представляетъ большія достоинства, и по выбору фактовъ, и по строгости и мастерству изложенія. Нкоторыя его выраженія стали даже ходячими, напримръ, что воспріятіе есть лишь правдивая галлюцинація. Онъ съ замчательной послдовательностію проводитъ принятыя имъ основанія. Такъ понятіе я у него вполн обратилось въ нкоторую ассоціацію, и онъ часто говоритъ о ‘составныхъ частяхъ’ я, о ‘новыхъ сочетаніяхъ’, въ него входящихъ, наконецъ о нсколькихъ я, образующихся въ одномъ человк.

IV.
Исторія вообще.

Послднія двадцать лтъ своей жизни Тэнъ посвятилъ исторіи. Его трудъ Les origines de la France contemporaine (Первоначала современной Франціи) напоминаетъ своимъ заглавіемъ трудъ Ренана Les origines du christianisme (Первоначальная исторія христіанства),какъ будто Тэнъ задумалъ написать сочиненіе, не уступающее книг Ренана объемомъ и богатствомъ изысканій. Но цль Тэна не простая исторія, а разршеніе нкоторой совершенно отчетливой задачи. ‘Въ 1849 году’, разсказываетъ онъ, ‘когда мн былъ двадцать одинъ годъ, я былъ избирателемъ и пришелъ въ большое затрудненіе, ибо мн предстояло подать голосъ за пятнадцать или двадцать депутатовъ, и притомъ, по французскому обычаю, я не только долженъ былъ выбрать людей, но и выбирать между теоріями’. И вотъ оказалось, что у него нтъ никакого политическаго мннія, никакой излюбленной теоріи. ‘Послушавши разныхъ доктринъ, я убдился, что несомннно есть нкоторый проблъ въ моемъ ум’. Чтобы наполнить этотъ проблъ, чтобы составить себ нкоторое твердое политическое мнніе, онъ (спустя, однако, двадцать и боле лтъ) ршился наконецъ изучать свою страну и ея исторію. ‘Соціальная и политическая форма’, говоритъ онъ, ‘въ которую какой-нибудь народъ можетъ отлиться и въ которой онъ можетъ оставаться, не предоставлена на его произволъ, а опредляется его характеромъ и его прошедшимъ’. ‘Нужно ее открыть, если она существуетъ, а не пускать ее на голоса’ {Les Origines, t. I. Prface.}.

Въ сущности, это очень странная задача, совершенно напоминающая стремленіе Конта создать положительную науку соціологіи. Тэнъ какъ будто хотлъ приступить къ длу съ пустыми руками, не имя никакихъ мнній, и составить себ мннія эмпирически, посредствомъ тщательнаго изученія фактовъ. Можно было бы въ такомъ случа заране предсказать, что онъ и отойдетъ съ пустыми руками. Но въ дйствительности такіе пріемы въ изученіи исторіи вовсе невозможны. Приступая къ исторіи, мы непремнно приносимъ съ собою извстныя понятія, и чмъ эти понятія шире, гибче, выше, чище, тмъ лучше и успшне идетъ дло, чмъ они уже, грубе, низменне, тмъ хуже выходитъ дло. Я съ чмъ мы пришли, то, обыкновенно, и выносимъ, чего искали, то и находимъ. Съ какими понятіями о мір и человк приступилъ Тэнъ къ исторіи? Общій взглядъ его можно назвать натурализмомъ, а въ пониманіи души онъ держится эмпирической психологіи. И вотъ у него, какъ у очень логическаго и точнаго писателя, отчетливо выступили выводы этихъ ученій.

Вся всемірная исторія есть въ сущности ничто иное, какъ исторія души человческой. А что такое эта душа? Тэнъ въ первомъ том своей книги говоритъ объ этомъ такъ:

‘То, что мы называемъ въ человк разумомъ, не есть врожденный, первоначальный и пребывающій даръ, а лишь позднее пріобртеніе и легко распадающійся составъ (compos). Достаточно самаго скуднаго знакомства съ физіологіею, чтобы знать, что онъ есть нкоторое состояніе неустойчиваго равновсія, зависящаго отъ не мене неустойчиваго состоянія мозга, нервовъ, крови и желудка. — — — Потомъ, обратитесь къ психологіи: самая простая умственная операція, какое-нибудь воспріятіе чувствъ, воспоминаніе, названіе имени предмета, обыкновенное сужденіе есть игра сложной механики, общее и конечное произведеніе многихъ милліоновъ колесъ (мозговыхъ клточекъ [корковый слой] считаютъ до тысячи двухсотъ милліоновъ, а колосомъ ихъ соединяющихъ — до четырехъ милліардовъ), которыя, подобно колесамъ часовъ, тянутъ и толкаютъ слпо, каждое само по себ, каждое будучи увлекаемо собственною своею силою, каждое будучи удерживаемо отъ отклоненій въ своемъ отправленіи уравнительными приборами и противовсами. Если стрлка показываетъ почти врно часъ, то лишь по совпаденію, составляющему. Какое-то диво, если не чудо, и галлюцинація, бредъ, мономанія. ждутъ насъ у нашего порога и всегда готовы войти въ насъ. Собственно говоря, человкъ есть по природ сумасшедшій, и тло его отъ природы больное, здоровье нашего ума, какъ и здоровье нашихъ органовъ есть лишь часто повторяющася удача и счастливый случай’ {Les origines de la France contemp. T. I, стр. 311. (Par. 1876).}.

Такова, по убжденію Тэна, душа человка съ умственной стороны, посмотримъ теперь, какова она въ своихъ стремленіяхъ и дйствіяхъ.

‘Во-первыхъ, если и не несомннно, что человкъ по крови есть дальній родичъ обезьяны, то по крайней мр достоврно, что по своему строенію онъ есть животное очень близкое къ обезьян, снабженное клыками, плотоядное и хищное, въ древности каннибалъ, а потомъ охотникъ и воинъ. Отсюда въ немъ постоянный запасъ зврства, жестокости, насильственныхъ и разрушительныхъ инстинктовъ. — — — — Во-вторыхъ, отъ начала онъ былъ брошенъ, нагой и безпомощный, на неблагодарную землю, гд трудно продовольствоваться, и онъ подъ страхомъ смерти долженъ былъ длать запасы и сбереженія. Отсюда у него постоянная забота и одержащая его идея пріобртать, копить и обладать. жадность и скупость, именно въ томъ класс, который, будучи прикованъ къ земл, голодаетъ въ теченіе шестидесяти поколній, чтобы питать другіе классы, и котораго цпкія руки постоянно протянуты и стремятся схватить ту почву, гд он выращиваютъ плоды. — — — Наконецъ, его тонкая умственная организація сдлала изъ него отъ начала воображательное существо, въ которомъ мечты кишатъ и сами собою развиваются въ чудовищныя химеры, преувеличивая безъ мры его страхи, надежды и желанія. Отсюда въ немъ избытокъ чувствительности, внезапные приливы волненій, заразительные восторги, потоки неукротимой страсти, эпидемія доврчивости и подозрительности, словомъ энтузіазмъ и паника. — — — Вотъ нкоторыя изъ стихійныхъ силъ, управляющихъ человческою жизнью. — — — Истина въ томъ, что, подобно всмъ стихійнымъ силамъ, подобно рк или потоку, эти силы, если остаются въ своемъ русл, то только по принужденію, ихъ умренность есть слдствіе только сопротивленія плотины. Противъ ихъ разливовъ и опустошеній необходимо было употребить силу, равную ихъ сил, соразмрную ихъ степенямъ, тмъ боле твердую, чмъ они опасне, въ случа нужды деспотическую противъ ихъ деспотизма, во всякомъ случа принудительную и карательную, сначала атамана, потомъ военачальника, всегда нкотораго воина, избираемаго или наслдственнаго, съ зоркими глазами, съ тяжелой рукою, который бы путемъ насилія внушалъ страхъ и страхомъ поддерживалъ бы миръ. Чтобы направлять и ограничивать его удары, употребляются различные механизмы, предварительная конституція, раздленіе властей, законы, суды. Но на конц всхъ этихъ колесъ всегда является основная пружина, дятельное орудіе, то-есть воинъ, вооруженный противъ того дикаря, разбойника и съумасшедшаго, которые скрываются въ каждомъ изъ насъ, усыпленные и скованные, но все-таки еще живые въ пещер нашего сердца’ {Тамъ же, стр. 315, 316.}.

Вотъ какое существо есть герой всемірной исторіи. И какъ не согласиться, что все, сказанное Тэномъ, совершенно врно? Все это данныя положительныхъ наукъ, все добыто и установлено физіологіею и эмпирическою психологіею. Если же такъ, то отсюда заране видно, что исторія человчества должна быть повстью о непрерывномъ ряд безумій и злодйствъ. И, конечно, не мало найдется людей, которые, услышавъ это заключеніе, воскликнутъ: да это такъ и есть!

Между тмъ, безъ сомннія это есть только изнанка исторіи, какъ болзнь есть изнанка здоровья, какъ сонъ и страданіе — изнанка бодрствованія и радости. Почему Тэнъ такъ ршительно говоритъ, что наше тло отъ природы больное? Это очевидная нелпость. Самое существо органической дятельности таково, чтобы производить и поддерживать здоровье. Но онъ не уметъ опредлить, что такое здоровье, для него оно нчто таинственное, неуловимое. Онъ не видитъ, не иметъ средствъ видть, какъ возникаетъ этотъ порядокъ, тогда какъ элементы безпорядка на лицо, являются постоянно, всюду и со всхъ сторонъ. Вотъ онъ и говоритъ, что здоровье есть только видимость, а что въ сущности господствуетъ болзнь. Такъ точно эмпирическая психологія не знаетъ, что такое разумъ, она разлагаетъ на части и ступени вс явленія умственной дятельности, но при этомъ оказывается только, что всякія ихъ сочетанія еще не достигаютъ конечной цли, и что всегда существуетъ возможность хаоса въ этихъ условіяхъ. И тогда становится непонятнымъ, какъ же возникаетъ разумъ, когда все насъ ведетъ къ безумію.

Значитъ, нужно думать, что въ душ человка и въ исторіи дйствуютъ нкоторыя высшія силы, которыхъ не знаетъ или не уметъ ввести въ свой разсчетъ Тэнъ. Разумется, весь смыслъ исторіи измняется для того, это будетъ сознательно слдить въ ней за проявленіемъ и развитіемъ этихъ силъ.

V.
Исторія революціи.

Въ сущности, исторія человчества представляетъ намъ рядъ явленій таинственныхъ, непонятныхъ, то-есть имющихъ для нашего ума неисчерпаемую глубину, неистощимую поучительность. Какъ понять силы, создающія разнообразіе человческихъ племенъ и человческихъ душъ? Какъ объяснить развитіе такихъ геніальныхъ народовъ, какъ греки, евреи? Можемъ ли мы постигнуть, въ чемъ состоитъ одряхлніе племени, убываніе въ немъ души? Если станемъ разсматривать событія, то найдемъ въ нихъ такую же загадочность. Мы не въ силахъ вполн перенестись въ души людей, которые подвергались какимъ-нибудь катастрофамъ, или сами вызывали эти катастрофы. Разв намъ понятенъ энтузіазмъ христіанскихъ мучениковъ, фанатизмъ защитниковъ Іерусалима, или злоба творцевъ Вароломеевской ночи? Да мы не можемъ себ ясно представить состояніе человческихъ душъ даже при событіяхъ постоянно повторяющихся. Что происходитъ въ томъ, кто погибаетъ въ пламени пожара, подъ можемъ убійцы, что происходитъ въ самомъ убійц? Что длается съ людьми во время сраженія? Объ этомъ хорошо знаютъ только т, это бывалъ въ сраженіяхъ, да и т знаютъ только о себ, а не о другихъ и не объ совокупномъ ход чувствъ и дйствій.

Поэтому, когда мы изучаемъ исторію, намъ приходится напрягать вс силы нашего пониманія, но заране быть готовыми къ тому, что полнаго пониманія мы не достигнемъ. Мы прикидываемъ къ предмету то одн, то другія мрки, мы освщаемъ его то съ одной, то съ другой стороны, и каждый разъ лучше и лучше его разумемъ, но вполн исчерпать его мы не можемъ, такъ какъ часть всегда меньше цлаго, и никакой умъ не можетъ подняться на высоту, на которой человчество лежало бы ниже его.

Одно изъ самыхъ таинственныхъ и глубокихъ явленій есть Революція. Съ нея Тэнъ весьма правильно началъ свое изслдованіе, чтобы понять современное положеніе Франціи, до — съ нея вообще начинается новый періодъ исторіи всей Европы, періодъ, въ которомъ мы теперь живемъ. Нагдъ вкъ есть время блестящаго и быстраго развитія, и въ этомъ развитіи, на всхъ формахъ европейской жизни можно замтить вліяніе Революціи, или прямое, или отраженное въ силу примиренія съ противодйствіемъ иныхъ, старыхъ началъ. Понятно, что такое событіе должно было стать предметомъ великаго вниманія. Было время (преимущественно между 1830 и 1848 гг.), когда революція для всхъ передовыхъ умовъ Европы была предметомъ восторженнаго поклоненія, какъ нкоторая героическая эпоха, пробившая своими подвигами новые пути для человчества. Потомъ, однакоже, понемногу наступило разочарованіе, преимущественно потому, что въ самой Франціи событія не стали оправдывать прежнихъ надеждъ, Во время второй имперіи чуткіе умы уже понимали, что страна сошла съ прямого пути, Ренанъ выразилъ свою потерю вры въ принципы революціи еще въ 1859 году, а въ 1868 году уже прямо сказалъ, что революція, при всхъ своихъ качествахъ, есть опытъ неудавшійся. Германское нашествіе, конечно, могло только подтверждать этотъ приговоръ, и очень понятно, что потомъ, до самой смерти, Ренанъ, когда шла рчь о горячо имъ любимой Францій всегда говорилъ: pauvre France, notre pauvre France.

Изъ этого можно, кажется, заключить, что революція еще слишкомъ къ намъ близка, что мы живемъ еще среди прямыхъ послдствій и того хорошаго и того дурнаго, что она произвела, а потому и превозносимъ, и порицаемъ ее пристрастно, безъ настоящей мры. Во всякомъ случа, конечно, нужно сказать, что люди обманулись. Надежды и порыванія прошлаго столтія были очень свтлы и радостны, а когда они исполнились, когда въ значительной мр достигнуто было то, что считалось благополучіемъ, это благополучіе оказалось мало насъ удовлетворяющимъ, и мы иногда презрительно смотримъ на то, что въ сущности есть несомннное и большее добро.

Что же сдлалъ Тэнъ въ своей исторіи? Онъ вы’тупилъ самымъ жестокимъ противникомъ революціи. Но не по принципамъ, — у него нтъ никакихъ принциповъ, и онъ только еще ихъ ищетъ. Онъ приложилъ жъ исторіи свой анализъ, свою эмпирическую психологію, и эта исторія оказалась картиною ужасающихъ безумій и злодйствъ. Главное вниманіе онъ обратилъ не на вншнія событія и не на оффиціальныя рчи и парады, а на внутреннее состояніе Франціи и на свойства дйствующихъ лицъ, для этого онъ сдлалъ обширныя и трудныя изысканія, долго рылся въ архивахъ и подобралъ длинные ряды поясняющихъ дло фактовъ. И въ первый разъ открылось намъ вполн зрлище тхъ неслыханныхъ бдствій, безумій и злодяній, которыя перенесла Франція во время революціи. Это время поравнялось для насъ своимъ ужасомъ со всмъ, что есть наиболе ужаснаго въ исторіи. Но странно: чмъ мрачне выходитъ картина подъ перомъ Тэна, тмъ она становится для насъ непонятне. Онъ превосходно показываетъ намъ, какъ при этихъ потрясеніяхъ открывался просторъ для всякихъ вожделній и неистовствъ, скрывающихся въ человческихъ душахъ, какъ эти души теряли мру въ своихъ жестокостяхъ и безумствахъ, какъ при этомъ люди честные и добрые неизбжно проигрывали въ борьб съ безчестными и злыми,. но онъ не можетъ намъ объяснить, при полномъ дйствіи всхъ причинъ разложенія, не разрушилось это общество, какія силы не дали ему распасться и даже, напротивъ, скрпили его и вдохнули въ него необыкновенную дятельность. Описывая отдльныя лица, Тэнъ рисуетъ намъ почти помшанныхъ, вовсе не чувствующихъ шаткости своего положенія, дйствующихъ вопреки всякимъ разумнымъ соображеніямъ, говорящихъ нелпости и самихъ на себя накликающихъ гибель. Невольно мы начинаемъ понимать при этомъ что тутъ люди были ничтожны передъ идеями, которыя ими управляли, что они, какъ ни старались иные, не доростали до того, чтобы стать представителями этихъ идей, а были только ихъ орудіями, или только злоупотребляли ими. Между тмъ, объ идеяхъ, составляющихъ, всю разгадку этой исторіи, какъ и всякой другой, Тэнъ не говоритъ ничего яснаго и не изслдуетъ ихъ развитія и дйствія. Очевидно, что еслибы, напримръ, положительныя идеи власти, государства, преданности отечеству не имли тогда во Франціи удивительной крпости, еслибы не дйствовали съ огромной силой другія, отрицательныя идеи, — равенства, свободы, мести и пр., то весь ходъ революціи не имлъ бы никакого удовлетворительнаго объясненія.

Такимъ образомъ, книга Тэна, обильная новыми фактами, ярко освщающая многія новыя стороны предмета, чрезвычайно любопытная и поучительная, однакоже, можно сказать, лишена высшей поучительности, не посвящаетъ насъ въ глубину предмета. Если цль Тэна состояла, какъ онъ самъ говоритъ, въ томъ, чтобы отыскивать принципы, то приходится сказать, что, посредствомъ своихъ аналитическихъ пріемовъ, онъ не достигъ высшихъ принциповъ, не поднялся до верховныхъ силъ, заправляющихъ исторіею,

Но онъ, конечно, многое нашелъ, съ большой яркостью выставилъ нкоторыя изъ мене высокихъ началъ. Итогъ его открытій этого рода сводится, кажется, къ понятіямъ о либеральномъ государств. Въ цломъ том, которому имъ дано остроумное названіе Якобинскаго завоеванія, онъ превосходно показываетъ, какъ правительственною властью неизбжно завладваетъ небольшой слой людей, относительно котораго и нужно какое-нибудь огражденіе остальнымъ гражданамъ. Съ особенною ясностью Тэнъ отвергаетъ ложное понятіе революціонеровъ о правахъ государства, понимаемыхъ ими на манеръ древнихъ, грековъ и римлянъ. Со временъ древности, по словамъ Тэна, ‘измнилась самая глубина душъ’, въ людяхъ развились чувства, которыя совершенно непримиримы съ порядкомъ античныхъ обществъ. Эти чувства указываются двумя многосодержательными словами: совсть и честь. Тэнъ написалъ объ нихъ превосходныя страницы. Развитіе совсти онъ относитъ къ религіи и излагаетъ его слдующимъ образомъ:

‘Одинъ въ присутствіи Бога, христіанинъ почувствовалъ, что въ немъ какъ воскъ растаяли вс узы, соединявшія его жизнь съ жизнью его группы, потому-что онъ стоитъ лицомъ къ лицу съ судіею, и этотъ непогршимый судія видитъ души такими, каковы он есть, не смутно и въ куч, а раздльно, каждую особо. Передъ его трибуналомъ, ни одна душа не порука за другую, каждая отвчаетъ только за себя, ей вмняются лишь одни ея дла. Но эти дла имютъ безконечное значеніе, ибо сама она, искупленная кровью Божіей, иметъ безконечную цнность, поэтому, смотря по тому, воспользовалась ли она или нтъ божественною жертвою, ея награда или ея казнь будетъ безконечна: на послднемъ суд передъ нею откроется вчность мученія или блаженства. Передъ этимъ превышающимъ всякую мру интересомъ исчезаютъ всякіе другіе интересы, впередъ главнымъ ея дломъ будетъ забота оказаться праведною не передъ людьми, а передъ Богомъ, и каждый день въ ней вновь начинается трагическій разговоръ, въ которомъ судія спрашиваетъ, а гршникъ отвчаетъ. Вслдствіе этого діалога, продолжавшагося восемнадцать вковъ и продолжающагося и теперь, совсть изострилась, и человкъ постигъ безусловную справедливость. Исходитъ ли она отъ нкотораго всемогущаго владыки, или же держится сама собою, на подобіе математическихъ истинъ, это ничуть не умаляетъ ея святости, а потому и ея авторитета. Она повелваетъ верховнымъ тономъ, и то, что она поволваетъ, должно быть исполнено во что бы то ни стаю: есть строгія заповди, которымъ долженъ безусловно повиноваться каждый человкъ. Отъ нихъ не освобождаетъ никакое обязательство, если человкъ нарушаетъ ихъ потому, что принялъ противоположныя обязательства, онъ все-таки виноватъ, а сверхъ того, виноватъ, что обязался. Обязаться длать преступное есть уже преступленіе. Поэтому вина его является ему какъ бы двойною, и внутреннее жало жалитъ его два раза вмсто одного. Вотъ почему, чмъ чувствительне совсть, тмъ сильне въ ней нежеланіе отказываться отъ себя, заране она отвергаетъ всякій договоръ, который могъ бы повести ее къ совершенію зла, и не признаетъ за людьми права налагать на нее угрызеніе’ {Les origines etc. La rvolution, T. III, стр. 126.}.

Развитіе чувства чести Тэнъ приписываетъ феодализму, что, конечно, совершенно справедливо, хотя объясненіе этого развитія, сдланное Тэномъ, намъ кажется неполнымъ.

Во всякомъ случа, современное государство не только не признаетъ за собою права на честь и совсть людей, но должно считать своею обязанностію принимать вс мры противъ ихъ стсненія и нарушенія.

——

Изъ нашихъ замтокъ, можетъ быть, читатель хотя отчасти увидитъ, до какой степени любопытны и содержательны сочиненія Тэна. Они привлекаютъ вниманіе и будятъ мысль, о чемъ бы онъ ни писалъ. Если и остановились на недостаточности его теоретическихъ началъ, то потому лишь, что намъ всегда въ этой области слдуетъ задаваться самыми высокими требованіями. На умственномъ мір Франціи, какъ мы видимъ, отразилось вліяніе лучшей поры германскаго мышленія. Французскіе писатели послдняго времени, Ренанъ, Тэнъ, Вашро, Шереръ, Аміель и пр., прямо заявляютъ, что ихъ высшій авторитетъ и руководитель — Гегель, или вообще нмецкій идеализмъ. Зачмъ же намъ, русскимъ, ‘жить этого тнью’, какъ выразился однажды Ренанъ, быть отраженіемъ этого отраженія? Намъ слдуетъ обратиться прямо къ источнику этой мудрости и постараться на основаніи ея началъ разсматривать блестящія попытки ея новыхъ учениковъ.

16-го марта 1893 г.

ПРИБАВЛЕНІЕ.

Замтка о перевод одной изъ книгъ Тэна.
1871.

Развитіе политической и гражданской свободы въ Англіи въ связи съ развитіемъ литературы. Г. О. Тэнъ. (Histoire de la littrature anglaise). Переводъ подъ редакціей А. Рябинина и М. Головина. Спб. 1871 г.

Какія странности иногда длаются у насъ въ литератур! Книга эта есть знаменитая ‘Исторія Англійской литературы’, но переводчики дали ей свое заглавіе, до такой степени не похожее на настоящее, что никто бы и не узналъ ее по одному заглавію. Поэтому, для ясности настоящее заглавіе тоже напечатано на обертк, но только безъ перевода, по французски. Вотъ, подумаешь, какъ нынче стало сложно и трудно самое простое дло!

‘Исторія литературы’ — это неясно, неопредленно, незанимательно! Кому какое дло до литературы! къ чорту литературу! Переводчики объясняютъ въ своемъ предисловіи, почему они ршилась перемнить заглавіе. ‘Мы считали гораздо умстне’, говорятъ они, ‘выпустить сочиненіе Тэна въ свтъ {Это значить въ магазины Базунова, Черкесова, Звонарева и пр.} подъ заглавіемъ Развитіе политической и гражданской жизни въ Англіи съ связи съ развитіемъ литературы, такъ какъ заглавіе это ближе исчерпываетъ предметъ изслдованія, чмъ то, подъ которымъ оно явилось у автора’ (стр. VI). Замтьте: ‘развитіе жизни’ — вотъ это предметъ несравненно боле интересный. Жизнь — это не то, что литература, литература — болтовня, а жизнь — самое дло. Казалось бы такъ — хорошо, на первое мсто поставлена не литература, а жизнь. Но и этого показалось мало переводчикамъ. Къ челу служитъ наша жизнь? Что въ ней толку? И вотъ, на заглавномъ листк они вмсто слова жизнь поставили слово свобода, на этотъ разъ уже безъ всякихъ объясненій, такимъ-то образомъ изъ ‘исторіи литературы’ вышло ‘развитіе свободы’.

Подумайте при этомъ, какой литератур оказано столь явное пренебреженіе! Вдь это не русская литература, а англійская! Вдь это литература Шекспира, Мильтона, Свифта, Байрона и пр. и пр. И эту-то литературу стыдно назвать на заглавномъ листк, какъ главный предметъ сочиненія!

Къ сожалнію, дло не ограничилось однимъ заглавіемъ, страстные поклонники ‘жизни и свободы’ оказались весьма дурными переводчиками, и даже вовсе не потому, что они пренебрегаютъ литературою. Какъ видно, они прилежно трудились надъ переводомъ, но, по настроенію своихъ мыслей, по складу своего языка и воображенія, они не способны точно передать сочиненіе, за которое взялись. Тэнъ — превосходный писатель, мастерски владющій языкомъ, наши же переводчики не умютъ ничего сказать просто и ясно. На первой же страниц можно найти образчики странной напыщенности и ходульности, къ которой они расположены.

‘Нашли, открыли’ (on а dcouvert), говоритъ Тэнъ. ‘Люди наконецъ пришли къ убжденію’, говорятъ переводчики.

‘Можно найти, какъ люди чувствовали и думали сотни лтъ назадъ’ говоритъ Тэнъ. ‘Можно воскресить мысленное и чувственное міровоззрніе, какимъ руководились люди, жившіе нсколько столтій тому назадъ’, переводятъ гг. Рябининъ и Головинъ.

Очевидно переводчикамъ все мерещатся убжденія, міровоззрнія, у нихъ люди не просто чувствуютъ и мыслятъ, какъ у Тэна, а непремнно руководятся мысленными и чувственными міровоззрніями. Какой противный, изысканный, реторическій языкъ!

‘Попробовали и удалось’ (On l’а essay et on а russi), пишетъ Тэнъ. ‘Новый методъ приложили къ длу и въ результат получили блестящій успхъ’, переводятъ наши любители свободы. Куда какъ хорошо! Есть и методъ и результатъ, не достаетъ разв еще индукціи.

‘Величайшія событія’ (les plus grands vnements), пишетъ Тэнъ, но по русски такъ просто нельзя, по русски лучше сказать ‘самыя капитальныя событія’.

Вс эти прелести находятся только на одной первой страниц, на которой всего пятнадцать строкъ. Судите посл этого о томъ, какія капитальныя прелести могутъ быть открыты въ двухъ толстыхъ томахъ! Питая всяческое уваженіе къ либеральнымъ убжденіямъ, которыми руководятся переводчики, мы видимъ, что ихъ чувственное и умственной міровоззрніе препятствуетъ имъ держаться правильнаго метода^ чтобы достигнуть желательнаго результата, т. е. хорошаго перевода.

Раскрывши случайно страницу 209 перваго тома, мы нашли у гг. Рябинина и Головина слдующее любопытное мсто:

‘Поэтическіе порывы мозга разстроиваютъ желудокъ, производятъ воспаленіе, поражаютъ спинной хребетъ, потрясаютъ человка какъ гроза, а человческая оболочка, выработанная новйшей цивилизаціей, не на столько прочна, чтобы выдерживать ихъ долго’.

Въ точномъ перевод это значитъ:

‘Бурныя напряженія мозга точатъ внутренности, изсушаютъ кровь, сндаютъ мозгъ въ костяхъ, потрясаютъ человка какъ гроза, и тлесный составъ нашъ, въ томъ состояніи, въ которое его привела цивилизація, уже не достаточно крпокъ, чтобы долго выдерживать все это’.

Тутъ интересно то, что выраженія совершенно фигурныя, метафорическія: точатъ внутренности, изсушаютъ кровь, сндаютъ мозгъ въ костяхъ, приняты переводчиками въ прямомъ смысл, какъ будто Тэнъ вдругъ заговорилъ медицинскимъ языкомъ и сталъ называть опредленныя болзни, происходящія отъ упражненій въ поэзіи. Поэтому, вмсто точатъ внутренности переводчики поставили разстроиваютъ желудокъ, вмсто изсушаютъ кровъ вышло производятъ воспаленіе, вмсто сндаютъ мозгъ въ костяхъ — поражаютъ спинной хребетъ. Не бойтесь, поэты! Все это — метафоры, и страданія, которыя вамъ угрожаютъ, имютъ вроятно боле благородный характеръ, чмъ разстройство желудка и поврежденіе спиннаго мозга.

Еще одно замчаніе большой важности. Книга Тэна наполнена отрывками изъ англійскихъ писателей, въ текст книги онъ приводитъ эти отрывки въ собственномъ перевод, но внизу, въ примчаніяхъ, везд помщаетъ и подлинникъ каждаго отрывка. Такимъ образомъ, у Тэна соблюдена всевозможная точность, и читатель можетъ и самъ изучать приведенные отрывки, и поврять ихъ переводы. Наши переводчики сочли все это лишнимъ, они отбросили подлинныя англійскія выдержки, да и не вс ихъ перевели по тексту Тэна. Такъ, напримръ, вс отрывки изъ Шекспира взяты прямо изъ извстнаго изданія гг. Некрасова и Гербеля. Непростительное отступленіе отъ точной передачи переводимаго автора! Какъ не подумали переводчики, что вдь и у французовъ есть не мало переводовъ Шекспира. Отчего же Тэнъ не взялъ чужихъ переводовъ, а счелъ нужнымъ длать свои, притомъ прозаическіе, да сверхъ того ставить въ примчаніи подлинникъ? Очевидно, это нужно было для боле точной передачи Шекспира, для боле точнаго выраженія того, какъ понимаетъ его самъ Тэнъ. Зачмъ же, спрашивается, наши переводчики пренебрегли трудами Тэна и предлагаютъ намъ Шекспира въ томъ вид, какъ его поняли гг. Вейнбергъ, Грековъ, Сатинъ?

Очень жалемъ, что такъ испорчена превосходная книга, не только написанная по глубокимъ и врнымъ идеямъ, но и отлично обработанная въ отношеніи съ своему матеріалу, къ произведеніямъ англійской литературы. Явись она по русски въ настоящемъ своемъ вид, она могла бы служить не только для пріобртенія общихъ понятій объ исторіи этой литературы, и’ и для нкотораго знакомства съ языкомъ и подлиннымъ текстомъ знаменитыхъ англійскихъ писателей.

Замтка о перевод одной изъ книгъ Тэна.1871.

Читайте также:

Замтка о перевод одной изъ книгъ Тэна.
1871.