А. Рейнгольдт.
»Заговор Фиеско», Рейнгольдт Александр Александрович, Год: 1901
Время на прочтение: 12 минут(ы)
История возникновения первых двух драм Шиллера (‘Разбойники’ и ‘Заговор Фиеско в Генуе’) находится в связи с идеями Ж. Ж. Руссо, с которыми молодой поэт познакомился в изложении Г. П. Штурца (Сочинения, 1779 г.). Великое презрение женевского философа к человеческой культуре и старому общественному устройству нашло пылкий отголосок в первой драме, где носителем этой идеи является Карл Моор. Мысли того же Руссо о нравственной природе человека дали Шиллеру толчок к построению драматической схемы его ‘Фиеско’. В сочинении, представленном Шиллером в 1780 г., по случаю окончания им курса в военной академии в Штутгарте (‘О связи животной природы человека с духовной’), приводится несколько цитат из Руссо. В них упоминается генуэзский граф Фиеско как благородная героическая личность, достойная кисти Плутарха. Поэта поразила мысль, что наиболее сильные, своеобразные характеры вырабатываются в свободных государствах. И вот ему захотелось, в согласии с освещением Руссо, изобразить Фиеско не таким, каким знает его история, а придать ему черты нового Брута, освобождающего республику от деспотизма Дориев. Все это имело свои корни в личном настроении юноши. В то время Шиллер, воспитанник академии герцога виртембергского Карла Евгения, переживал свой Sturm und Drang, в нем бродили передовые идеи века, которые созревали под влиянием личных впечатлений — его недовольства академическими порядками и отношением к нему герцога.
Столкновение с последним приняло особенно острую форму в 1781 г., из-за журнальных работ Шиллера, а главное по поводу самовольной отлучки поэта в Мангейм (где давались его ‘Разбойники’). Шиллер подвергся за это 14-дневному аресту. Но даже при самых неблагоприятных обстоятельствах наплыв идей и сюжетов не дает ему покоя и одновременно с разработкой ‘Фиеско’ он задумывает другую пьесу: ‘Козни и любовь’ (‘Луиза Миллер’) {Некоторые биографы (Панеске, Вельрих) уверяют, что Шиллер колебался между двумя героями трагедии — Конрадином швабским и Фиеско, но предпочел последнего, как лицо более интересное со стороны драматической интриги.}. Из предисловия к печатному изданию ‘Фиеско’ видно, какими источниками пользовался Шиллер для своей работы. У него имелись под рукой: История правления Карла V’ Робертсона (немецкий перевод 1779 г.), ‘La conjuration du comte Jean Louis de Piesque’ известного кардинала Ретца (в 4-м томе его ‘Мемуаров’ изд. 1731 г.), ‘Histoire de la rspublique de Gnes’, соч. de-Mailly (1697 r.). Кроме того Шиллер читал ‘Histoire gnrale des conjurations, conspirations et rvolutions clbres’ par M. Duport (1763 r.), а для обрисовки быта и политических условий Генуи он пользовался книгой Hberlin’а. ‘Grndliche historisch-politische Nachricht von der Republik Genua’ (1747 г.). Работа над отдельными сценами шла урывками, впрочем, из письма Шиллера к его покровителю барону Дальбергу (директору мангеймского Национального театра {Minor, Schiller. Sein Leben und seine Werke. Berlin, 1890 Том 2-й, стр. 24 и след.}, помеченного 1 апр. 1782 г., видно, что пьеса уже значительно подвинулась. Затем следовали опять неприятности и, наконец, осенью 1782 г. Шиллер решается бежать в Мангейм. Он является туда с неконченою рукописью ‘Фиаско’. У него еще не улеглись разные колебания относительно драматической развязки. Его смущало противоречие между Руссо и сообщениями историков: у Руссо Фиеско является патриотом, Брутом, а по истории это второй Каталина. Точно также исторический Веррина вовсе не патриот и непреклонный республиканец, а тем менее Виргиний, каким он представлялся Шиллеру, а просто недовольный человек, которому нечего терять и который подговаривает Фиеско прогнать Дориев и завладеть высшею властью {Minor, Schiller. Sein Leben und seine Werke. Berlin, 1890 Том 2-й, стр. 24 и след.}. Другое сомнение, о котором сообщает друг Шиллера, Штрейхер, вызывал вопрос о гибели Фиеско: пасть ли ему от руки Веррины, или от ужасного сознания, что он случайно убил свою страстно любимую жену? {Otto Brahm, Schiller Berlin, 1888 Том 1-й, стр. 239 и след.}. Известно, что, в конце концов, Шиллер отступил и от Руссо и от исторических фактов, следуя своему собственному художественному чутью. В ноябре 1782 г. пьеса была дописана в местечке Оггерсгейм и отправлена Дальбергу. Однако, переговоры с последним относительно постановки не привели к конечному результату. Актер Иффланд раскритиковал язык драмы и несколько сцен, и в конце апреля 1783 г. Шиллер выпустил пьесу в издании придворного книгопродавца Швана в Мангейме. Гонорара он получил по 1 луидору за лист (всего 11 1/2 луидоров). Пьеса посвящена наставнику и другу автора — профессору военной академии Абелю {Уже в 1784 г. ‘Фиеско’ вышел вторым изданием, а в 1785 г. три первые пьесы Шиллера (‘Raber’ ‘Fiesco’ ‘Kabale und Liebe’) изданы вместе, отдельной книжкой.}.
В печати драма ‘Фиеско’ появилась в том виде, в каком она вошла в полныя собрания сочинений Шиллера. В видах постановки на мангеймской сцене Дальберг предлагает автору переделать конец пьесы. Такая переделка была сделана, введены и другие изменения, но несомненно, что первоначальная развязка, придуманная Шиллером после долгих колебаний, была сохранена для печатного издания. Одно было ясно поэту с самаго начала: в интересах цельности драмы ему нельзя следовать истории. Исторический Фиеско, восставший против Дориев, погибает совершенно случайно, уже победителем: доска, по которой он бежит на адмиральскую галеру, опрокидывается, и заговорщик падает в воду, причем погибает вследствие тяжести своего вооружения. Но случайная катастрофа лишена главного условия трагизма: падения человека в борьбе нравственного чувства с более сильною страстью. Поэтому в драме Фиеско должен был погибнуть не вследствие несчастной случайности, а в силу необходимости, в силу высшего нравственного правосудия. Должен был пасть честолюбец, который свои властолюбивые, эгоистическая стремления ставит выше народного блага. Так требовала теория трагедии и вот почему поэт, превратив исторического Веронну в фанатика-республиканца, заставил его сыграть роль судьбы, орудия высшего правосудия. От его руки и гибнет Фиеско и эта гибель является неизбежным результатом всего его безнравственного образа действий и его двойственного характера, в нем как бы две души — душа героя и душа преступника {Заметим кстати, что Плюмике, исковеркавший ‘Разбойников’, (см. выше стр. 181). переделал для сцены также ‘Фиеско’. У него Фиеско закалывается с отчаяния, потому что нечаянно убил свою жену.}.
В основной схеме пьесы Шиллер ближе всего примкнул к Робертсону. Поэтому не лишне будет проследить, в общих чертах, нить рассказа английского историка о заговоре графа Фиеско (1547 г.).
В республике Генуе, волнуемой междоусобиями аристократических партий, огромное влияние Андрея Дория основывалось на бескорыстном образе его действий и на его военных заслугах: двадцать лет тому назад он отказался от предложеннаго ему сана герцога и дожа и остался главнокомандующим флотом. Но у него был внучатный племянник Джанеттино, которого генуэзцы не любили за высокомерие и наглое неуважение к сенату и закону. Племянник был любимцем старика и последний втайне подготовлял почву для того, чтобы молодому человеку со временем достался сан дожа. В свою очередь Джанеттино держал себя крайне самоуверенно, не как гражданин республики, а как будущий повелитель. Неудовольствие росло как в кругу аристократов, снедаемых честолюбием, так и в среде менее состоятельных граждан, не принимавших участия в управлении. Таким образом, к 1547 г., когда вся Италия, казалась охваченной духом возмущения, в Генуе также скопился горючий материал, который ждал только энергичного инициатора, чтобы вспыхнуть. Эту роль принял на себя 23-летний Джованни Луиджи Фиеско (de Fieschi), граф Лаванья. Этот независимый и богатый вельможа обладал всеми внешними данными обольстителя не только женских сердец, но и людей вообще: он был красив, как Алкивиад, любезен, щедр и великодушен. Хотя он и держал себя с авторитетным достоинством, но был вообще доступен и охотно поддерживал сношения с людьми различных партий. Но под личиной этих благородных качеств скрывалась ненасытная жажда власти и безумная отвага, которая не останавливалась ни перед какою опасностью. Вполне естественно, что для такого человека подвластное положение было нестерпимо.
Фиеско был прирожденный заговорщик.
И вот, пользуясь разладом партий, он замышляет устранить Дориев от власти, хотя бы путем кровавого насилия. Сначала: ему приходит мысль заручиться поддержкой короля французского Франциска I, но Веррина, главный его сообщник, человек незнатного происхождения, которому нечего было терять и готовый на все’, советует ему не связывать себя обязательствами, а действовать самостоятельно. Он прямо предлагает ему овладеть Генуею. У молодого честолюбца закружилась голова, и в собрании заговорщиков было решено убить обоих Дориев и знатнейших членов их партии и возвести Фиеско в герцогский сан. Для замаскирования этого плана граф принялся играть продолжительную и сложную комедию. Он притворился распутником и, казалось, утопал в пошлых развлечениях. Но он не терял времени. Он заручился обещанием Франции оказать ему поддержку, завязал сношения с герцогом пармским и вооружил 4 галеры, купленные у папы, якобы для похода против Турции. Кроме того, граф сформировал отряд из смелых наемников и стянул в Геную своих подчиненных. С. Дориями Фиеско все время поддерживал лицемерно-льстивые отношения, так что был обманут даже подозрительный и неискренний Джанеттино. После долгого совещания относительно способа умерщвления обоих Дориев остановились на открытом нападении, причем временем выполнения умысла была избрана ночь с 2 на 3 января 1547 г. Интересны некоторые подробности, характеризующие исторического Фиеско. Заговорщики предложили убить Дориев в соборе, во время торжественного богослужения в день св. Андрея. Но Фиеско с ужасом отверг подобное святотатство. Тогда советовали заколоть их на пиру у Фиеско, где хотели праздновать бракосочетание сестры Джанеттино с братом Элеоноры (у Шиллера — Леонора) красавицы-жены графа. Но Джанеттино не мог быть на празднике и кроме того, по уверению Ретца, Фиеско возмутился таким гнусным предательством. Тогда было принято окончательное решение. Дело в том, что 1 января дож предыдущего года слагал с себя обязанности и 4 выбирался новый, поэтому, 3 января был удобный момент для переворота. Вечером этого дня императорский посол Суарес предупреждал Андрея о дошедших до него слухах, но благодушный Андрей спокойно указал ему на беззаботно веселого Фиеско, присутствовавшего на этом вечере у Дориев и даже игравшего с детьми Джанеттино. Между тем Фиеско поспешил в свой дворец, и его клевреты пригласили знатнейших граждан к нему ‘на пир’. Но вместо пира Фиеско сказал им горячую речь, в которой предложил помочь ему низвергнуть иго Дориев и восстановит республиканскую свободу. Подчиненные Фиеско приветствовали его, а прочая толпа невольно примкнула к нему, очутясь в положении соучастников заговора. Отдав приказания, граф на минуту забежал к своей жене Элеоноре, женщине благородной и высокообразованной. Она поняла всю опасность предприятия и умоляла мужа бросить свое ужасное намерение. Но Фиеско выбежал из комнаты с гордыми словами: Прощайте, или вы меня больше не увидите, или завтра вся Генуя будет лежать у ваших ног!’ В полночь в городе начались беспорядки, бунтовщики овладели воротами, а Веррина своею галерой запер выход из гавани, где стоил флот Дория. Улицы огласились криками: Фиеско и свобода!’ Когда шум приблизился к дворцу Дориев, Джанеттино выскочил из постели и, вообразив, что восстали моряки, поспешил к гавани, где и был заколот приверженцами Фиеско. Андрей Дория вовремя узнал об этом и спасся бегством. Тем временем несколько сенаторов собрались во дворце Республики и согласились подчиниться Фиеско. Но последнего уже не было в живых — он утонул {Его труп был найден через 4 дня и спущен на морское дно.}. Его партия пыталась скрыть это обстоятельство, но необдуманное заявление брата погибшего, Иеронима Фиеско, в собрании сенаторов испортило все дело. Партия Андрея успела сплотить свои силы, сам Дория возвратился вечером 3 января в Геную, и уже на следующее утро город был спокоен.
Остальными источниками Шиллер воспользовался для подробностей бытовой окраски, костюмов и характеристики Андрея, Джанеттино, Фиеско, а также других заговорщиков — Калканьо, Сакко, Бурпорьино. Нами уже указано выше, в чем заключалось главное уклонение поэта от исторических событий — в изменении развязки. Затем художественная концепция требовала, чтобы личность Фиеско стояла в самом центре драмы, а психологическая мотивировка — чтобы идея цезаризма родилась в его голове, чтобы Фиеско был не орудием общественного недовольства, а действовал по собственной инициативе, под давлением честолюбия. С другой стороны, Шиллер очень искусно ввел в пьесу два новых лица: одно из них — живой образ продувной бестии — мавра, другое — дочь Веррины, Берта, обесчещенная развратным Джанеттино. Для самаго хода действия последнее лицо не было необходимо, но судьба Берты прибавляет еще лишнюю мрачную черту к суровой личности ея отца и тем усиливает впечатление, производимое этим новым римлянином, когда он, для блага народного, твердою рукою губит того человека, которого так страстно любил. Такой несколько неожиданный для зрителя, но естественный финал тем более эффектен, что вначале предприятие Фиеско не предвещает подобного конца. В конце 2-го акта сам Фиеско еще колеблется между диадемой и гражданским долгом. ‘Пади, тиран!’ говорит он себе в порыве благородства. ‘Будь свободна, Генуя, а я — да буду твоим счастливейшим гражданином!’ Но уже в первой сцене 3-го акта Веррина заявляет: ‘Фиеско должен умереть!’ Он уже предвидит в нем еще более опасного тирана, чем Дория. И мы понимаем, что он прав, что Фиеско не изменит своему тайному стремлению и что судьба неминуемо ведет его к фатальному столкновению с Верриной,.. Последние слова пьесы, слова Веррины: ‘Я иду к Андрею’, могут показаться не соответствующими его образу мыслей. На самом же деле это не так. Веррина и его партия слишком слабы, чтобы продолжать дело Фиеско. Если б Фиеско остался жив, то Генуя едва ли дождалась бы обещанной свободы. Теперь же, с возвращением Андрея Дория, несомненно могут наступить более спокойные времена, тем более, что в лице убитого Джанеттино устранен опасный элемент деморализации. Таким образом, если с точки политической драма Шиллера и не завершается определенной перспективой, то со стороны общечеловеческой и поэтической она вызывает в зрителе глубокое чувство удовлетворения. Нельзя, конечно, не согласиться с критиками, что в пьесу введено кое-что лишнее, портящее впечатление: к этим неудачным вставкам принадлежат сцена между Элеонорой и Калканьо (2-ой акт), мало приличный для графини Джулии {Она в драме заступает место исторической Перреты Дория, вдовы брата Элеоноры (рожденной де Чиби).} тон ее разговора (перебранки) с Элеонорой (там же) и убийство Элеоноры самим Фиеско (5-й акт) {В театральной обработке пьесы (см. ниже) эта сцена исключена, Элеонора остается жива. По истории Элеонора, вторично вышла замуж за маркиза Вителли, а после его смерти поступила в монастырь, во Флоренции. Умерла в 1594 г.}. Попадаются и другие несообразности: так, напр., Фиеско с презрением отпускает мавра, после того как посвятил его в свой умысел, вследствие чего Гассан предает его Андрею. Далее Фиеско, пользуясь темнотою ночи, вызывает Андрея на балкон и предостерегает его от самого себя и т. д. Но все эти ошибки нисколько не нарушают общего художественного строя пьесы. В ней масса душевного паsоса, огня и подъема чувств, юношеский идеализм, увлечение идеей политической свободы и самопожертвование на пользу отечества составляют основной тон драмы. Драматическая техника свидетельствует о большом мастерстве, а гениальное уменье распоряжаться историческим материалом придает пьесе значение первого крупного успеха в области исторической драматургии. В это время Шиллер еще не успел вполне уяснить себе законы исторического развития, вот почему борьба между деспотизмом и свободой представлялась ему скорее чем-то личным, чем-то вроде политической интриги {Scherr, Schiller und seine Zeit, 1859, стр. 232.}. Он смотрит на событие 16-го века чрез очки Руссо и его интересуют не столько политические мотивы события сами по себе, сколько общечеловеческое их содержание {Brahm, I, стр. 236.}. В своем герое Шиллер отчасти отразил самого себя, свою гениальность, свою страстную натуру и пылкость воображения. В сущности Фиеско вовсе не политический характер {Kuno Fischer, Die Selbstbekenntnisse Schillers, Frankfurt. 1858.}. В трагедии Шиллер видел высшую цель искусства, и, по его мнению, цель эту можно достигнуть только путем изображения моральной свободы человека {Gervinus, Geschichte der deutschen Dichtung.}. И если Шиллер в своем ‘Фиеско’ удалился от исторической правды, то это еще не лишает его пьесу исторического характера.
До него не было исторической драмы в широком смысле, надо было создать самую форму, самый стиль такой драмы. И Шиллер его создал. Новые приемы драматической техники, новизна оборотов речи, яркость и сжатость диалогов и широкий размах страстей — вот чего нельзя отнять у этой первой исторической драмы Шиллера. Здесь уже были блестящие задатки того, что впоследствии обессмертило автора: ‘Валленштейна’ и Вильгельма Телля’.
Еще в феврале 1783 г. Шиллер окончил новую драму ‘Луиза Миллер’ (позднее озаглавленную ‘Козни и любовь’), а переговоры с бар. Дальбергом относительно постановки ‘Фиеско’ на мангеймской сцене все еще не приходили к концу. Дальберг предложил поэту звание театрального поэта’ с жалованьем в 300 гульденов и с обязательством до 1 сент. 1784 г. написать для театра 3 пьесы, причем конец ‘Фиеско’ непременно переделать. Опасная болезнь на время прервала работу, но к середине декабря пьеса была ‘приспособлена’ для сцены {Шиллер взялся за переделку неохотно, но торопился окончить ее в виду того, что упомянутый выше Илюмике намеревался ‘обработать’ ‘Фиеско’ для берлинского театра.}.
В эту пору жизни поэта в нем уже улеглись бурные стремления, наступил период более зрелой вдумчивости в идеи демократизма. В голове Шиллера уже созревал план Дон-Карлоса’. В связи с этим драма ‘Фиеско’ как будто выигрывает в душевной теплоте, идеалистическом полете, сам Фиеско оказывается уже не будущим тираном, а героем, исполненным чувства гражданского долга и стремления к самопожертвованию. На него поэт переносит исторический ореол Андрея Дория, который, как мы уже знаем, за двадцать лет до заговора Фиеско отказался от предложенного ему сана дожа. В новой театральной редакции Фиеско отказывается от достоинства герцога, и, неожиданно для Веррины, объявляет генуэзцам, что он желает быть не их монархом, а счастливейшим согражданином. Соответственно такому коренному изменению идеи пьесы, понадобились и другия переделки. Вышла как бы совершенно новая драма. Мы вкратце изложим ход ея действия, сравнительно с первой редакцией, вошедшей во все собрания сочинений Шиллера! и давно уже одобренной всеми сценами.
В первом акте Ломеллино, клеврет Дориев, советует Джанеттино жениться на Берте Веррина, но потом все-таки соглашается помочь ему увезти ее. Во втором акте выпала первая сцена первоначальной редакции (грубая пикировка между Джулией и Элеонорой). Несколько других сцен тоже исключены. Берта не обесчещена молодым Дория, ей удалось спастись, но характеристика ее жениха Бургоньино, выказывающего такое благородство в первой редакции пьесы, от этого ничего не выигрывает. Кончается действие сценой, в которой Веррина заявляет, что Фиеско должен умереть (1-я сцена 3-го акта первой редакции). Из монолога Фиеско (1-я сцена! 3-го акта) осталась только небольшая, часть, именно от слов: ‘Что я величайший муж в Генуе…’ до фразы: ‘величайший подвиг — украсть корону’ {У Ротца эти слова говорит Веррина: ‘Le erime d’ usurper uno couronne est si illustre, qu’il peut passer pour une vertue’.}. Десятая сцена 3-го акта (разговор Фиеско с Джанеттино) также сильно укорочена. 12-ое, 13-ое и 14-ое явления 4-го акта (сцены, где Фиеско унижает влюбленную в него Джулию в присутствии своей жены) подробнее разработаны в 9—11 явлениях новой редакции. Наконец, ночная беседа Фиеско с Андреем, имеющая в первой редакции (1-я сцена 5-го действия) лишь эпизодическое значение и даже мало мотивированная, получает в театральной обработке особое значение, потому что нравственная доблесть Андрея, его уверенность в прочности народных симпатий побуждают Фиеско к отречению от самовластия. Затем Джанеттино падает в поединке с Бургоньино. Действие 5-ое. Андрей покинул Геную, сенаторы провозглашают Фиеско герцогом. В последней сцене повторена борьба чувств в душе ярого республиканца Веррины — борьба между страстною привязанностью к Фиеско и ненавистью к будущему угнетателю народа. Он умоляет Фиеско не брать знаков власти из рук сенатора. Граф все еще скрывает свое благородное намерение и предлагает ему свою дружбу. Тогда Веррина пытается нанести ему удар мечом, но Фиеско отражает его, и сбежавшийся народ хочет казнить злоумышленника. Но тут Фиеско берет скипетр, ломает его и бросает куски к ногам народа. Толпа в восторге падает на колени. Веррина изумлен. Фиеско называет его другом, обнимает его и говорит народу: ‘Встаньте, генуэзцы! Монарха я вам дарю — обнимите вашего счастливейшаго согражданина!’
Легко, конечно, заметить, что эта уступка Дальбергу и общественным вкусам не послужила на пользу художественной правде драмы, так как трагедия характеров превратилась в сантиментально-героическую пьесу обстановочного пошиба. Технические и психологические промахи этой редакции невольно бросаются в глаза. Так, личность Веррины теряет свой смысл с того момента, когда Фиеско сам решается отречься от власти. Затем, великодушие
Фиеско повторяет собой великодушие Андрея. Спрашивается: зачем последний удаляется из Генуи, раз он давно уже пользуется расположением народа и тоже не стремится к власти? Чем Фиеско лучше Андрея Дория? С другой стороны, также мало понятно отречение Фиеско в виду существования в Генуе сильной партии сторонников единовластия.
Но Дальберг был доволен, и 11 января 1784 г. на мангеймском театре состоялось первое представление ‘Фиеско’. Веррину играл знаменитый Ифланд. Некоторые сцены имели шумный успех. Но по свидетельству Штрейхера, ‘в целом пьеса не могла согреть большинства публики’. Ожидали потрясающих сцен, ужасов, нечто вроде ‘Разбойников’. А вдруг тут отважный заговорщик превращается в добродетельного гражданина. Скучна на сцене добродетель. В предупреждение недоразумений Шиллер велел расклеить в день спектакля ‘Напоминание автора ‘Фиеско’ публике’, в котором довольно подробно изложил свои взгляды на героя пьесы и старался оправдать свои изменения тем, что его Фиеско более велик душой, чем исторический. По этому поводу Шиллер провозглашает право поэта приносить историческую верность в жертву своему вдохновению, причем опирается на авторитет Лессинга {Разбор драмы Вейссе ‘Ричард III’. (‘Гамб. Драматургия’).}. В данном случае взгляд Шиллера совпадает с гордыми словами Гете: Для поэта ни одна личность не является историческою, он по своему усмотрению рисует нравственный мир и для этой цели делает честь известным лицам истории, называя их именами создания своего воображения’.
Источник текста: Собрание сочинений Шиллера в переводе русских писателей. Под ред. С. А. Венгерова. Том I. С.-Пб., 1901