Гаррик в Макбете (1747 г.), Полнер Тихон Иванович, Год: 1890 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 30 минут(ы)

Гаррикъ въ Макбет.

(1747 г.).

‘Le moyen de crer des hommes d’un grand talent, est de louer ceui qui n’exs tent plus.’

L. P. Sgur aine.

I.

Шесть часовъ вечера. Театръ полонъ. Тысячная толпа тснится на скамьяхъ партера, наполняетъ об галлереи и сплошною массой стоитъ въ проходахъ между сценой и ложами. Дышать нечмъ: весь кислородъ поглощенъ уже публикой и восковыми свчами, которыми, согласно торжественному общанію афишъ, освщенъ на этотъ разъ зрительный залъ. Въ ложахъ нсколько просторне: тамъ засдаютъ большею частью важные ‘джентльмены’, профессія которыхъ служитъ неистощимымъ матеріаломъ для насмшекъ партера, это лакеи ‘фешенебельной’ части публики, еще не прибывшей въ театръ: они занимаютъ ненумерованныя мста своихъ господъ и съ невозмутимымъ достоинствомъ ‘не замчаютъ’ остальной публики. Нсколько негровъ въ ярко-красныхъ ливреяхъ сидятъ между ними и сверкаютъ на партеръ своими блками. Оркестръ визгливо выводитъ одну изъ популярныхъ пьесъ доктора Арна и на половину заглушается крикомъ торговокъ и гуломъ толпы. Несмотря на духоту, гамъ и крикъ, кругомъ — только счастливыя лица, ршившіяся веселиться во что бы то ни стало. Апельсины истребляются въ огромномъ количеств, корки отъ нихъ и шелуха смянъ сыпятся съ галлерей на пудренные парики партера и вызываютъ громкую брань и хохотъ. Локти работаютъ, каждый стремится устроиться получше на своемъ мст. Пожилой джентльменъ снялъ свой парикъ, вытираетъ лысую голову фуляромъ и осторожно осматриваетъ своихъ сосдей, боясь натолкнуться на одного изъ представителей почтеннаго общества нозпуллеровъ, члены котораго съ успхомъ практикуютъ вытягиваніе носовъ у не пришедшихся имъ по вкусу субъектовъ изъ публики. Толстая лэди, содержащая таверну въ Temple-Bar’, яростно ругается съ торговкой апельсинами, взобравшейся на кончикъ скамьи и пронзительно выкрикивающей надъ ея головой названіе своего товара, а ея дочка, худая и перезрлая миссъ, въ модномъ кружевномъ чепц, перемигивается съ молодымъ клеркомъ изъ Сити, расположившимся неподалеку. Оркестръ кончилъ и гвалтъ усиливается. Одни требуютъ повторенія, другіе кричатъ названія популярныхъ псенъ… Капельмейстеръ теряется и не знаетъ, что длать. Даже сонливые музыканты, застывшіе въ своемъ равнодушіи, начинаютъ приходить въ движеніе, они знаютъ, что шутить съ публикой не приходится: недаромъ оркестръ отдленъ отъ зрительнаго зала высокимъ барьеромъ, увнчаннымъ рядомъ острыхъ желзныхъ зубцовъ. Наконецъ, на минуту водворяется молчаніе и капельмейстеръ можетъ заявить, что ‘онъ сочтетъ для себя за величайшую честь исполнить вс пьесы, требуемыя лэди и джентльменами’. Публика успокоивается и награждаетъ своего ‘покорнаго слугу’ бурными апплодисментами. Нсколько ложъ обращаютъ на себя общее вниманіе: въ двухъ изъ нихъ сидятъ красавицы-актрисы, извстныя всему Лондону. Направо молодая двушка, спряталась за колонну ложи и бесдуетъ съ пожилою дамой, изрдка бросая взгляды на шумящую толпу. Она поразительно красива: легкая шляпка, отдланная кружевами, плохо прикрываетъ цлую массу темныхъ, подобранныхъ волосъ, готовыхъ, какъ кажется, порвать каждую минуту сдерживающія ихъ кружева и разсыпаться по плечамъ, прикрытымъ великолпною турецкою шалью. Вырзъ темнаго платья открываетъ поразительную близну стройной шеи и заканчивается на груди большимъ кружевнымъ же бантомъ. Черты ея лица довольно рзки и очень опредленны: тонкій носъ, очеркъ темныхъ, прекрасныхъ глазъ и маленькій характерный ротикъ какъ бы выточены рзцомъ художника. Во всей фигур видна сдержанная смлость и ршительность. Это молодая внская танцовщица ‘Violette’, только что прибывшая въ городъ и подвизающаяся въ Дрюри-Лэн. Весь фешенебельный Лондонъ влюбленъ въ нее по уши, но никто не можетъ похвастаться ея расположеніемъ. Знатная графиня Берлингтонъ ухаживаетъ за нею, какъ за дочерью, и всюду сопровождаетъ ее. Напротивъ, на самомъ видномъ мст ложи сидитъ въ лнивой поз Пегъ Уоффингтонъ (Peg Woffington), окруженная пятью или шестью шалопаями, суетящимися вокругъ нея со своими табакерками. Она вся лнь, задумчивость, и утомленіе. Тяжелое темное платье съ блымъ шелковымъ передомъ и короткими рукавами открыто до послдней возможности и вызываетъ шуточки въ партер. Она обмахивается веромъ и лниво слушаетъ пошлости окружающихъ ее франтовъ. Об эти женщины пріхали въ театръ къ самому началу, чтобы видть, какъ будетъ на этотъ разъ произносить прологъ ‘маленькій Дэви’ (Гаррикъ): первая изъ нихъ тайно страдаетъ по молодомъ актер, не смя никому открыть своихъ чувствъ, а вторая вспоминаетъ объ угасшей любви и готовится считать вс ошибки своего строгаго антрепренера. Въ другихъ ложахъ обращаютъ на себя вниманіе еще нсколько знаменитостей. Вотъ массивная фигура въ коричневомъ сюртук, съ металлическими пуговицами, въ грязной рубашк и съ маленькимъ пудреннымъ парикомъ на огромной голов, передніе волосы котораго сожжены совершенно. Это и есть знаменитый Джонсонъ, прославившійся біографіею Сэведжа и занятый теперь пріисканіемъ диффиницій для своего энциклопедическаго словаря. Большое лицо его некрасиво: кожа испорчена экземой, маленькіе больные глазки безпрестанно мигаютъ, ротъ громаденъ, носъ неправиленъ. Посмотрите, какъ онъ подергивается, двигаетъ плечами, наклоняется взадъ и впередъ, стучитъ пальцами по барьеру ложи — и вы придете въ недоумніе: откуда вырвался этотъ человкъ — изъ больницы или изъ сумасшедшаго дома? А, между тмъ, подъ этою грубою оболочкой живутъ безстрашный, недюжинный умъ, знанія и громадная способность къ труду. Вотъ и другая пасмурная полная физіономія: то старикъ Куинъ, угрюмый и насупившійся. Онъ не играетъ этотъ сезонъ и публика Ковентгардена напрасно ждетъ своего любимца: старикъ отдыхаетъ, лечится въ Бат и только изрдка назжаетъ въ Лондонъ. А вотъ и Гогартъ, только что вернувшійся изъ своей неудачной поздки во Францію: маленькій человкъ лтъ пятидесяти со смлымъ и открытымъ лицомъ, прямымъ, нсколько высокомрнымъ и проницательнымъ взглядомъ. Вс движенія его быстры, энергичны и полны огня, нсколько вздернутый носъ и саркастическія извилины рта придаютъ его физіономіи ту оригинальность, которой всегда отличался этотъ величайшій изъ художниковъ Англіи. Въ театръ ждутъ наслдника престола, принца Уэльскаго, и встрчаютъ апплодисментами блдное лицо военнаго казначея, знаменитаго ‘великаго коммонера’ Питта, появившееся въ одной изъ ложъ. Направо сидитъ пожилой и представительный лакей въ ливре ех-премьера лорда Картерета, допивающаго еще дома вторую бутылку кларета — свою ежедневную порцію, а въ одной изъ переднихъ ложъ виднется элегантная, холодная и спокойная фигура перваго лорда казначейства съ часами въ рукахъ и недовольнымъ лицомъ, обращеннымъ къ неподнимающейся во-время занавси.

Что же привлекло въ театръ такую массу публики? Зачмъ собралась эта разнохарактерная толпа и чего ждетъ она? Сегодня знаменательный день въ лтописяхъ англійскаго театра: Давидъ Гаррикъ, знаменитый любимецъ публики, величайшій изъ актеровъ, когда-либо существовавшихъ, другъ и пріятель всхъ выдающихся людей своего времени, играетъ сегодня Макбета, — не въ той передлк, полуопер, полуфееріи, которую преподнесъ Дэвенентъ англійской публик восемьдесятъ лтъ назадъ и которую она до сихъ поръ принимала за твореніе самого Эвонскаго Лебедя, а настоящаго Шекспировскаго Макбета, возобновляемаго имъ, Гаррикомъ, на сцен недавно перешедшаго въ его собственность Дрюри-Лэнскаго театра. Вотъ почему такая масса народа, вотъ причина тхъ язвительныхъ улыбокъ, которыя скользятъ по губамъ собравшихся актеровъ, и угрюмости старика Куина, который ворчитъ про себя недовольнымъ тономъ: ‘Да разв я игралъ не Шекспира?!…’

По театру ходятъ памфлеты и нумера послднихъ журналовъ, наполненные насмшками надъ ‘маленькимъ Дэви’, который хочетъ во что бы то ни стало ‘вырости до великаго Шекспира’. Тутъ же и небольшой листокъ синей бумаги, на которомъ крупно обозначено: ‘О сценическомъ искусств’, и помельче: ‘Макбетъ убилъ Гаррика!’ Злые языки болтаютъ, что самъ Гаррикъ сочинилъ этотъ памфлетъ: черезъ-чуръ благосклонно относится его авторъ къ знаменитому артисту и слишкомъ искусно нападаетъ только на самыя незначительныя подробности его игры.

Но вотъ публика задвигалась, зашумла и замерла. Лампы, опущенныя на цпяхъ передъ занавсью, дрогнули, закачались и поплыли наверхъ. Направо высунулась голова суфлера, появившагося въ своей будк и усаживающагося поудобне, бокомъ къ публик. Нсколько мгновеній — и занавсь взвилась. Сцена уже готова къ спектаклю. Она пуста: модные франты, постоянно толпившіеся на ней со временъ Шекспира, лежавшіе, сидвшіе и гулявшіе по ней во время представленія, были почти изгнаны съ подмостковъ усиліями Гаррика и появлялись въ большомъ количеств только въ бенефисные дни. Двое или трое изъ нихъ, однако, высовываютъ изъ-за кулисъ свои огромные парики, грандіозные обшлага и короткія шпаги. Наступило молчаніе. Громко раздавалось только сопніе почтеннаго Самуэля Джонсона да покашливанія въ галлереяхъ. Наконецъ, слва, изъ глубины сцены показалась стройная фигура и быстрыми шагами приблизилась къ аванъ-сцен. То былъ Давидъ Гаррикъ. Громъ долго несмолкавшихъ апплодисментовъ привтствовалъ его. Онъ былъ весь въ черномъ. Небольшаго роста, прекрасно сложенный, изящный и красивый, онъ привлекалъ къ себ вс глаза съ перваго же появленія. Сдержанная сила сказывалась въ каждомъ его движеніи. Онъ былъ безгранично смлъ и дйствовалъ легко и свободно тамъ, гд другіе только думали и колебались. Каждое его движеніе казалось тмъ изящне, что оно вырывалось у него какъ бы невольно, въ силу врожденной граціи. Быстрая, увренная походка, смлый взглядъ, небрежная и граціозная манера носить костюмъ говорили публик, что онъ не боится ея, знаетъ, что ему длать, и никогда, ни въ какомъ положеніи не смутится. Его наружность нисколько не напоминала англичанина: французская кровь сказывалась въ каждомъ его движеніи и быстромъ взгляд смющихся, добродушныхъ глазъ. Суконный кафтанъ, шелковый камзолъ, короткія панталоны, чулки и башмаки сидли на немъ такъ, какъ будто онъ появился въ нихъ на свтъ. Легкая кружевная косынка и кружевныя манжеты своею близной ярко оттняли черноту костюма, принятаго для чтенія пролога. Темныя брови и блестящіе, дивные глаза составляли прекрасный контрастъ съ пудренными буклями его парика, а цвтъ лица, даже не приправленный румянами, поражалъ своею свжестью.

Гаррику минулъ 31 годъ. Онъ въ полномъ разцвт своего таланта, одинъ изъ собственниковъ и главный режиссеръ Дрюри-Лэнскаго театра, здоровъ, безконечно веселъ и влюбленъ въ ту молодую миссъ, которая при появленіи его, прячетъ свое раскраснвшееся личико подъ веромъ, поданнымъ ей графинею Берлингтонъ.

Но вотъ апплодисменты смолкаютъ. Окончивъ поклоны, блестящій артистъ обводитъ глазами публику, причемъ свтъ сверху, бросаемый поднятыми лампами, ровно распространяется по его лицу (наше современное освщеніе снизу — тогда не вошло еще въ употребленіе), и, сдержанно жестикулируя, произноситъ сочиненный для этого дня прологъ. На сегодня онъ не задваетъ ни злобъ дня, ни публики партера: артистъ явился только, чтобы сказать ‘почтеннйшимъ лэди и джентльменамъ’, что онъ, ‘ихъ покорный слуга’, намренъ представить сейчасъ ихъ вниманію одну изъ величайшихъ пьесъ Шекспира такъ, какъ онъ написалъ ее: безъ измненій, въ которыхъ публика привыкла ее видть’. Онъ ‘позволяетъ себ’ сказать еще нсколько словъ о причинахъ, побудившихъ его возстановить первоначальный текстъ. При всемъ его уваженіи къ сэру Уильяму Дэвененту, онъ не можетъ признать его передлку образцовою: онъ не иметъ даже возможности объяснить себ нкоторыя подробности его вставокъ и добавленій. Конечно, Шекспиръ не можетъ быть даваемъ цликомъ, — вкусы публики измнились, — но онъ надется, что его не обвинятъ въ пристрастіи, если многое, принадлежащее боле древнему, шекспировскому времени, нравится ему сильне, чмъ позднйшія подражанія французамъ — временъ Реставраціи. Онъ общаетъ, что въ сегодняшнемъ представленіи не будетъ ни надутыхъ фразъ, ни помпезнаго языка передлки, бдный Сэйтонъ будетъ поставленъ въ предлы своей скромной роли и не явится подъ всевозможными соусами, какъ подносилъ его своей публик сэръ Дэвенентъ. А, главное, онъ позволитъ себ оставить въ поко добродтельную пару Макдуфовъ, которую такъ часто теребилъ его предшественникъ, и лэди Макбетъ останется до конца тою отвратительною женщиной, какою создалъ ее Шекспиръ. Еще нсколько словъ и, сопровождаемый новыми апплодисментами, герой дня удаляется за кулисы, отвшивая изящнйшіе поклоны публик и прикладывая свою небольшую треуголку къ груди въ знакъ благодарности и удовлетворенія. Занавсъ падаетъ. Артистъ спшитъ переодться. Оркестръ начинаетъ мелодичную интродукцію къ Макбету, Локка, а публика встрчаетъ хохотомъ знаменитаго Ньюкестля, пріхавшаго въ театръ съ тремя докторами,— на случай серьезнаго нервнаго потрясенія во время представленія ‘раздирательной’ пьесы.

II.

‘Dieser Garrick aber liebte den grossen Dichter and zum Lohne fr solche Liebe liegt er begraben in Westminster neben dem Piedestal der Schakspeare’schen Statue, wie ein treuer Hund zu den Fssen seines Herrn’.

H. Heine.

‘Повидимому, Шекспиръ не предоставляетъ актеру никакого дла, кром заботы понять его, но въ дйствительности онъ возлагаетъ на актера вдоволь труда, если тотъ серьезно захочетъ понять его’. Эти слова Гервинуса относятся къ Макбету. И въ самомъ дл: на первый взглядъ, въ Макбет даже и понимать нечего, немного характеровъ найдется у Шекспира столь рзко и опредленно очерченныхъ, это одна изъ могучихъ фигуръ, привлекающихъ къ себ неудержимо артистовъ ‘со средствами’, звучному органу, выразительной вншности, драматической сил тутъ широкое раздолье, прямолинейная игра, дающая полный просторъ ‘чувству’ артиста, такъ легка и увлекательна, а характеръ, начертанный могучею рукой Шекспира, даетъ такой богатый матеріалъ для проявленія этой ‘чувствительности’! Но не вс артисты смотрли такъ легко на Макбета: Кембль посвятилъ ему цлый трактатъ, а Гаррикъ придалъ оригинальную и тонкую окраску всему характеру, не имвшую ничего общаго съ грубою прямолинейностью Джона Мильса (John Mills), Куина и многихъ другихъ исполнителей. Въ его рукахъ Макбетъ явился дикою, первобытною натурой, которой не успло еще въ корень измнить просвщеніе. Это — дитя природы, брошенное на вчную борьбу благородной натуры, зврскихъ инстинктовъ и совсти (порожденія новыхъ, христіанскихъ понятій). Въ этой борьб сильный длается слабымъ и могучій, неустрашимый воинъ блднетъ, теряется и вздыхаетъ. Пока Макбетъ слдуетъ принципамъ, внушеннымъ ему моралью, онъ знаетъ, что длать: никто не дерется за своего короля лучше, онъ храбръ, ршителенъ и страшится своихъ могущественныхъ враговъ, ‘какъ орелъ воробьевъ, или какъ левъ — зайцевъ’. Но вотъ онъ сошелъ съ этого пути, почва уходитъ у него изъ-подъ ногъ и онъ теряется, безумствуетъ, мечется, совершаетъ новыя преступленія и — гибнетъ, какъ герой, благодаря только тому, что въ послднемъ, честномъ поединк съ Макдуфомъ онъ можетъ забыть все и снова стать только воиномъ…

Вотъ онъ появляется въ сопровожденіи Банко, задумчивый и серьезный, медленно идетъ на встрчу вдьмамъ, останавливается и поднимаетъ глаза при восклицаніи своего товарища. Голоса вдьмъ грубы, костюмы комичны, старухи трясутъ своими сдыми бородами и Эдуардъ Шётеръ, играющій одну изъ нихъ, строитъ забавныя рожи своимъ подвижнымъ лицомъ, но публика не смется: она впилась глазами въ благороднаго тана, каждое движеніе и взглядъ котораго полны достоинства и простоты. Она забыла о несовершенств декорацій, изображающихъ открытое мсто близъ Форреса, о скудномъ свт масляныхъ лампъ, котораго хватаетъ только на часть сцены, такъ что актеры держатся въ ‘линіи свта’ и боятся переступить ее, что ей до костюмовъ древнихъ шотландскихъ вождей, явившихся съ поля сраженія въ нарядныхъ красныхъ кафтанахъ, отороченныхъ золотомъ и серебромъ, въ коротенькихъ панталонахъ, чулкахъ, башмакахъ и съ пудренными париками на головахъ, косички которыхъ переплетены и завязаны бантомъ по самой послдней, фешенебельной мод!… Ей милы эти костюмы, потому что напоминаютъ ‘королевскихъ’ офицеровъ, а буйныхъ шотландцевъ, такъ недавно еще подходившихъ къ самому Лондону, она терпть не можетъ и не допустила бы ненавистнаго костюма на сцен. Она не уметъ еще отдлять искусство отъ жизни и трагедія для нея — только ‘школа страсти’ и рядъ сильныхъ ощущеній. Да и разв есть время зрителямъ соображать, въ какомъ костюм долженъ быть Макбетъ? Посмотрите, какъ они притаили дыханіе, какъ слдятъ за каждымъ движеніемъ Гаррика, какъ они очарованы превращеніемъ веселаго, изысканнаго и бойкаго молодаго человка въ сосредоточеннаго, важнаго и серьезнаго тана!… Его смущеніе и недоумніе при предсказаніяхъ вдьмъ, его печаль при ихъ исчезновеніи и ужасъ при исполненіи пророчества слдуютъ другъ за другомъ и отражаются на лиц Гаррика. Голосъ его дрожитъ при мысли о преступленіи, онъ замедляетъ темпъ своей рчи и произноситъ съ усиліемъ слово за словомъ, какъ бы борясь съ чмъ-то: ‘Мысль, въ которой убійство — еще только фантазія, овладваетъ моею слабою человческою природой до того, что вс способности мои поглощаются предположеніемъ и для меня существуетъ только то, что не существуетъ вовсе’.

Въ слдующей сцен, въ королевскомъ дворц въ Форрес, при первомъ своемъ появленіи, Гаррикъ бросаетъ быстрый взглядъ на Дункана и не можетъ побдить своего волненія. Титулъ принца Кёмберлендскаго, данный Малькольму, еще боле приводитъ его въ смущеніе и публика видитъ, какъ черныя мысли все больше и больше овладваютъ душою тана. Но вотъ появляется на сцену лэди Макбетъ. Боже мой! что сказали бы современные зрители, со своимъ изысканнымъ вкусомъ, если бы увидли почтенную Анну Притчардъ въ костюм ‘лэди’? Юбка ея платья представляетъ изъ себя грандіозное полушаріе: фижмы такъ широки и объемисты, что, по крайней мр, десять полныхъ артистокъ могли бы сшить для себя костюмы изъ матеріи, употребленной на то, чтобы обтянуть ихъ, спереди он раздляются на дв части и даютъ мсто узкой треугольной вставк, расширяющейся книзу и красиво падающей на ножки, обутыя въ свтлыя туфли, сзади длинный трэнъ подобранъ изящными складками и прикрпленъ къ корсажу, послдній, сильно открытый, съ короткими широкими рукавами, соединяетъ три полотнища юбки и шлейфъ, выступая впередъ длиннымъ мысомъ, отдланнымъ каменьями, высочайшая прическа и цлый лсъ перьевъ на голов, ожерелье на ше и длинныя серьги заканчиваютъ и дополняютъ костюмъ. Красивое, хотя не очень уже молодое лицо, большіе глаза и темныя круглыя брови сейчасъ же обращаютъ на себя вниманіе и публика встрчаетъ свою любимицу апплодисментами, тмъ боле дружными, что она выступаетъ сегодня въ лучшей своей роли, въ которой ее не превзошла до сихъ поръ ни одна актриса Великобританіи. Говорятъ, она никогда не читала всего Макбета, а сварливый докторъ Джонсонъ, съ обычною своею выразительностью, увряетъ, что ей ‘такъ же мало дла до-пьесы, въ которой она играетъ, какъ сапожнику до той кожи, изъ отрзковъ которой онъ шьетъ башмаки’. Она неумна, неразвита и смшна у себя дома. Все такъ! но она обладаетъ громаднымъ, выдающимся дарованіемъ и преображается, выходя на сцену. Правда, ея дикція нсколько аффектирована и Гаррику стоило много трудовъ заставить ее читать безъ вычуръ письмо, которое она держитъ въ рукахъ, но публика знаетъ, чего она можетъ ждать отъ этой артистки въ сильныхъ, трагическихъ мстахъ, и заране предвкушаетъ впечатлніе ея сценъ съ Гаррикомъ.

Между тмъ, ‘длинныя паузы, тяжкіе вздохи, жалкіе взгляды’ Гаррика ясно рисуютъ толп ту душевную борьбу, которую претерпваетъ Макбетъ. Мало-по-малу онъ начинаетъ преодолвать тяготющую надъ нимъ мысль о преступленіи, онъ ‘хотлъ бы достигнуть безгршно’ того, къ чему влечетъ его честолюбіе, и не ршается совершить столь ужасное преступленіе. Въ монолог 7-го явленія Гаррикъ опять пускаетъ въ ходъ свое обычное оружіе: онъ весь — недоумніе и нершительность, голосъ опять сдавленъ и слова медленно выходятъ изъ устъ. Но вотъ является м-съ Притчардъ и начинается знаменитая сцена. Лэди ршительна, но сдержанна, она говоритъ съ мужемъ презрительно, зная, чмъ разжечь его. Но Макбетъ еще обороняется. ‘Молчи, прошу тебя!— говоритъ съ долгимъ вздохомъ Гаррикъ.— Я осмлюсь на все, что возможно человку, тотъ не человкъ, кто осмливается на большее!’ Она неумолима. Она язвитъ, шипитъ, жалитъ, и несчастный сдается уже на половину, онъ защищается слабо и можетъ только пробормотать:

‘— Но если намъ не удастся?’

‘— Намъ не удастся?!— повторяетъ она презрительно и дерзко и затмъ шепчетъ ему: — Напряги только вс силы души твоей, и все намъ удастся!…’

Еще нсколько репликъ — и занавсь падаетъ при гром апплодисментовъ. Публика очарована страстною стремительностью м-съ Притчардъ и художественною простотой, съ которой провелъ свою роль Гаррикъ. Если въ первый актъ, наимене для него эффектный, онъ съумлъ вложить столько жизненной правды и, несмотря на однообразную по самому замыслу игру свою, заинтересовалъ всхъ и каждаго, что же будетъ дальше? Недаромъ онъ часто говорилъ: ‘надо имть очень мало дарованія, чтобы не овладть вниманіемъ публики къ послдней букв такой жизненной роли’.

—-

Второй актъ. Банко и Флеансъ на сцен. Макбетъ, весь нервный и ажитированный, быстро входитъ со своимъ слугою. Въ немъ нтъ и слда прежней нершимости: онъ уже сорвался съ берега и стремительно летитъ въ потокъ, который, прежде чмъ поглотить его, дастъ несчастному много мученій. Глаза Гаррика горятъ неестественнымъ блескомъ, онъ веселъ, даже черезъ-чуръ веселъ, но изъ-подъ наружнаго оживленія иногда прорывается мрачный и быстрый, какъ блескъ молніи, взглядъ на дверь замка. Эти темные взгляды и излишняя нервность выдаютъ его: еще немного и онъ не выдержитъ со своею веселостью… Какъ неестественно онъ улыбается, когда Банко вспоминаетъ о вдьмахъ… Онъ притворяется съ трудомъ, а тотъ все еще разговариваетъ…

‘— И такъ, спокойной ночи!’ — вырывается у него.

Наконецъ, они ушли. Веселости и оживленія нтъ боле и слда. Долгій, мрачный взглядъ на дверь… Длинная, длинная пауза… Публика ждетъ… Гаррикъ медленно переводитъ глаза на слугу и говоритъ упавшимъ голосомъ: ‘Скажи госпож твоей’ и т. д.

Но что это?…Что значитъ новая длинная пауза? Откуда этотъ ужасъ на лиц Макбета? Почему этотъ растерянный, недоумвающій взглядъ? Онъ что-то видитъ, видитъ въ дйствительности… Онъ весь застылъ въ созерцаніи и вся фигура его обратилась въ статую ужаса, нмую и неподвижную. Это — знаменитая сцена съ кинжаломъ. Кажется, вся душа Гаррика перешла въ зрніе и отразилась на дивномъ лиц. Публика вмст съ нимъ притаила дыханіе и вглядывается въ воображаемый предметъ. Не многимъ приходитъ въ голову вспоминать въ этотъ моментъ, какъ Куинъ, при вид кинжала, протиралъ себ глаза, напоминая несовсмъ еще проснувшагося человка. При словахъ: ‘дай взять тебя!’ — онъ длалъ не одно движеніе, какъ Гаррикъ, а барахтался въ воздух ногами и руками, стараясь поймать ускользавшій кинжалъ.

Но вотъ ударилъ колоколъ и участь Макбета ршена. Онъ уходитъ и на лиц его видна ршимость покончить все дло сейчасъ же.

Дйствіе развивается. Лэди Макбетъ ждетъ мужа на томъ же двор. Вотъ онъ входитъ на сцену, еле передвигая ноги. Въ его рукахъ окровавленный кинжалъ. Глаза безумно блуждаютъ. Онъ кажется сумасшедшимъ, а блдность, покрывающая его щеки, увеличивается на глазахъ у зрителей. Леди Макбетъ, напротивъ, холодна, спокойна и увренна. Слдующая сцена ведется ужаснымъ шепотомъ. Публика еле ловитъ слова, мимика и жесты дополняютъ смыслъ.

‘— Кончено.— Ты не слыхала шуму?— Ты говорилъ?— Когда?— Сейчасъ?— Когда сходилъ?— Да’.

Отрывистыя реплики, которыя они бросаютъ другъ другу, приводятъ публику въ трепетъ.

‘— Жалкій видъ!’ — говоритъ Гаррикъ, безпомощно смотря на свои окровавленныя руки, отчаянье, мученье и ужасъ начертаны на его лиц. Стукъ въ ворота прерываетъ эту сцену, слишкомъ ужасную.

Два слдующихъ явленія выпущены. Грубыя рчи привратника Гаррикъ не считаетъ возможнымъ преподнести своей публик.

Разговоръ съ Макдуфомъ ведется отрывистыми репликами, и по тому, какъ Гаррикъ старается быть спокойнымъ, видно, что скорпіоны впились въ бдное сердце Макбета. Онъ содрогается при разсказ Ленокса и повторяетъ съ дланнымъ равнодушіемъ:

‘— Да, бурная была ночь!’

а сквозь это равнодушіе проглядываетъ страхъ, безумный страхъ и глубокая скорбь.

——

Актъ третій. ‘Богатый’ пиръ у Макбета. Увы, нельзя сказать, чтобы новый король Шотландіи былъ очень щедръ на угощеніе: нсколько яблокъ и апельсинъ — вотъ все, что можетъ онъ предложить своимъ многочисленнымъ гостямъ. Или, можетъ быть, онъ предвидлъ, что имъ некогда будетъ заниматься дою, и счелъ лишними расходы по угощенію?

Какъ бы то ни было, а имъ, дйствительно, не до того: сцена, которую начинаетъ Гаррикъ, такъ хороша въ его исполненіи, что сами актеры въ нетерпніи: иные глядятъ съ завистью на этого небольшаго человка, такъ увренно повелвающаго театральною толпой, передъ которой они сами робютъ и волнуются, другіе (немногіе) искренно наслаждаются и ждутъ уже извстныхъ имъ прекрасныхъ моментовъ. Но даже ихъ подчасъ обманываетъ простота, естественность и выработка тона знаменитаго артиста.

‘— У тебя кровь на лиц!’ — шепчетъ онъ вошедшему убійц и тотъ невольно поднимаетъ руку и отвчаетъ ему въ тонъ, забывая о пьес:

‘— Кровь? серьезно?’

Въ памяти присутствующихъ мелькаетъ воспоминаніе о томъ, какъ старикъ Куинъ изображалъ эту сцену. Онъ не казался особенно испуганнымъ при появленіи ‘духа’. ‘Кто изъ васъ сдлалъ это?’ — грозно спрашивалъ онъ лордовъ и вопросительно смотрлъ на нихъ, отводя свои взоры отъ Банко.— ‘Оживи, вызови меня на бой въ пустыню’…— гремлъ Куинъ и, вытащивъ свою шпаженку, принималъ по всмъ правиламъ искусства позу ‘en garde’, сильно походя на стараго учителя фехтованія, приглашающаго громовымъ голосомъ своихъ учениковъ къ защит. Онъ старался какъ можно элегантне нанести ‘духу’ ударъ при словахъ: ‘Исчезни, страшная тнь!’ — и снова закрывался шпаженкою и угрожающе потрясалъ ею, слдуя за несчастнымъ Банко и выгоняя его изъ комнаты. А какъ изящно, несмотря на свою старость, ‘ронялъ’ онъ свой бокалъ (при первомъ появленіи духа), какъ бы забывъ, что у него есть что-нибудь въ рукахъ!… Эта ‘тонкая и красивая’ жестикуляція не оставляла желать ничего лучшаго, и даже поклонники Гаррика боятся, что онъ не съуметъ провести это мсто ‘съ такимъ достоинствомъ’. Но сценическое дйствіе отвлекаетъ ихъ вниманіе отъ этихъ размышленій. ‘Духъ’ уже появился за столомъ на своемъ мст, а вс глаза сосредоточены еще на Гаррик, который только что кончилъ бесду съ убійцей и еще не усплъ подойти къ столу. Но, Боже мой! что съ нимъ? Отчего публика мгновенно забыла о всхъ ‘красотахъ’ Куиновой игры? Почему она такъ жадно устремила взоры на своего любимца и мертвая тишина,— тишина, при которой слышно паденіе булавки,— воцарилась въ зал? Макбетъ видитъ умерщвленнаго имъ Банко… Кубокъ, поданный Гаррику за минуту до этого, летитъ прочь и разбивается въ дребезги… артистъ длаетъ сильный прыжокъ въ сторону и еле удерживается на подгибающихся отъ страха ногахъ… Об руки его вытянуты впередъ, какъ бы для защиты отъ виднія… ротъ раскрытъ и скривился отъ ужаса… пальцы на рукахъ растопырены… Онъ весь застылъ на мст съ глазами, устремленными на страшное зрлище, и лицо его выражаетъ такой ужасъ, что зрителями овладваетъ трепетъ прежде даже, чмъ онъ заговоритъ… Но вотъ онъ шепчетъ, шепчетъ какъ бы ‘остаткомъ вздоха’, и губы еле повинуются ему: ‘Кто изъ васъ сдлалъ это?’ Нсколько мгновеній замшательства и онъ снова обращается къ ‘духу’: ‘Ты не можешь сказать, что я это сдлалъ! Не тряси же на меня своими окровавленными локонами!’ Но публика уже не смотритъ на него и почти не замчаетъ, что духъ Банко явился въ пудренномъ парик, а потому и не можетъ потрясать своими локонами: общее вниманіе обращено на игру лэди Макбетъ, которая старается отвлечь своихъ гостей отъ мужа. Она чокается съ ними, пьетъ ихъ здоровье, весело пожимаетъ имъ руки, смется… шепчетъ что-то одному, издали ласково киваетъ другому и улыбается третьему… Но это оживленіе ея черезъ-чуръ ажитировано: оно не гармонируетъ съ мрачными, негодующими, полными упрека взглядами, которые бросаетъ она на своего мужа… веселость ея все дланне и неестественне… вотъ ея уже не хватаетъ боле и м-съ Притчардъ вскакиваетъ съ своего мста и, крпко сжимая руку Гаррика, шепчетъ ему на ухо: ‘Мужчина ты или нтъ?’ Боже мой! какимъ презрительнымъ, негодующимъ и гнвнымъ взоромъ смотритъ она на него въ это время!… Но Макбетъ уже приходитъ въ себя и говоритъ, хотя все еще съ ужасомъ, но, все-таки, нсколько спокойне: ‘Если ты можешь кивать головой, такъ и говори ужь!’

Духъ Банко, къ сожалнію, скрывается за кулисы очень медленно и нсколько расхолаживаетъ впечатлніе. Но тмъ сильне ‘надавливаетъ педаль’ Гаррикъ, все время слдящій за впечатлніемъ публики. ‘Кровь проливалась и прежде…’ — начинаетъ онъ въ сторону, какъ бы про себя, и публика забываетъ о несчастномъ актер, неудачно изобразившемъ умерщвленнаго шотландскаго вождя. Но вотъ онъ появляется снова, и Гаррикъ встрчаетъ его уже иначе. Онъ былъ испуганъ лишь въ первый моментъ необычайностью его явленія, но Макбетъ — не трусъ, и увренность въ себ скоро возвращается къ нему. При второмъ появленіи Банко онъ уже въ изступленіи… Правда, онъ не отваживается вступать съ нимъ въ бой, какъ длалъ Куинъ, онъ стоитъ на одномъ мст и не ршается двинуться впередъ, но слова его дышатъ безумною смлостью и страшнымъ возбужденіемъ. ‘Прочь съ глазъ моихъ!’ — восклицаетъ онъ и отчаяннымъ изступленіемъ ветъ отъ всего его слдующаго монолога: ‘Оживи, вызови меня на смертный бой’… и т. д.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘— Ну, вотъ, пропалъ — и я снова мужъ!’ — почти спокойно произносить Макбетъ, и публика видитъ, какъ постепенно улегается въ немъ буря, возбужденная двукратнымъ видніемъ.

Актеръ Гаррикъ!— мастеръ на такіе переходы, и никто лучше его не съуметъ передать постепенный ростъ страсти и медленное ея успокоеніе.

——

Четвертый актъ открывается хороводомъ вдьмъ. Ихъ до пятидесяти штукъ. Мужчины и женщины участвуютъ въ этомъ хор и закутаны въ одинаковые темно-бурые плащи. Но первыхъ легко отличить: ихъ угловатыя движенія, ростъ и общій складъ придаютъ сцен комическій, шутовской оттнокъ, который едва ли входилъ въ разсчеты Шекспира. Пвицы пересмиваются между собой, переглядываются и перемигиваются съ публикой, потшаясь своими ‘страшными’ костюмами, которые, однако, не. скрываютъ ни ихъ розовыхъ щечекъ, ни молодыхъ блестящихъ глазъ, ни даже ихъ тонкихъ шелковыхъ чулокъ. Между вдьмами вертятся маленькіе чертенята, среди которыхъ сорокъ лтъ спустя долженъ былъ начать свою славную сценическую карьеру знаменитый Эдмондъ Кинъ. Пніе доставляетъ большое удовольствіе публик, которая не задаетъ себ вопросовъ о томъ, какъ могутъ издавать такіе прекрасные, стройные звуки несчастныя вдьмы, старыя, беззубыя и дряхлыя? Слова Шекспира смшиваются здсь съ пснями Мидльтона, Вдьма котораго дала богатый матеріалъ для этого мста передлки сэра Дэвенента, а мелодичная музыка Локка, хотя и не соотвтствуетъ страшной сцен, но придаетъ ей немалую прелесть съ точки зрнія неразборчивой публики.

‘— Мы летаемъ по ночамъ! мы летаемъ по ночамъ!’ — заливается хоръ, и снова начинается медленное движеніе хоровода, и зрители очень довольны, что Гаррикъ не ршился уничтожить этихъ добавленій Дэвенента, къ которымъ они такъ привыкли. ‘Возстановитель Шекспира’ получаетъ на свою долю не мало апплодисментовъ, а мы, черезъ 140 лтъ, можемъ только со вздохомъ повторить слова Джонсона:

‘Кто живетъ, чтобы нравиться, долженъ нравиться, чтобы жить’.

——

‘— Но дламъ такого рода есть судъ еще и здсь, къ нашимъ же устамъ подноситъ безпристрастное правосудіе чашу, нами отравленную!’ (Макбетъ, I. 7).

Да, подноситъ… только однимъ раньше, другимъ позже. Помните вы эту сильную духомъ, безстрашную женщину, которая подъ оболочкой хрупкаго, нжнаго и прекраснаго созданія таила сатанинскую злобу и страстную стремительность, увлекшую ея мужа въ цлый рядъ преступленій? Помните вы ее въ ночь убійства Дункана, холодную, спокойную и дьявольски разсудительную? Вы слышали язвительный шепотъ, которымъ она издвалась надъ мужемъ во время его видній?… Да, вы не забыли всего этого? Посмотрите же на эту женщину, всми покинутую и брошенную, безъ опоры и помощи, оставленную на произволъ мученій проснувшейся совсти, окруженную недоброжелательнымъ шепотомъ враждебныхъ ей людей…. Вотъ она тихо движется со свчою въ рукахъ… волосы ея растрепаны… большіе открытые глаза выражаютъ ужасъ, а сонный, механическій, хотя и отчетливый голосъ леденитъ кровь въ жилахъ… Она уходитъ, съ ужасомъ смотря на свои маленькія ручки, и ей чудится запахъ крови, котораго ‘не заглушить ей всми благовоніями Аравіи’…

М-съ Притчардъ производитъ въ этой сцен потрясающее впечатлніе, хотя она играетъ по стариннымъ традиціямъ и не ршается поставить свчку на столъ, чтобы имть возможность наглядно представить, какъ злосчастная лэди стираетъ воображаемую кровь со своихъ рукъ. Другая знаменитая актриса, м-съ Сиддонсъ, черезъ 43 года, ршилась на это и, нарушивъ традиціи, приблизилась къ шекспировскому тексту.

И надъ Макбетомъ совершается уже послдняя казнь. ‘Одни говорятъ, что онъ сошелъ съ ума, другіе, которые еще не такъ ненавидятъ его, увряютъ, что это просто геройское бшенство’ (Макб., X, 2). Онъ стремится впередъ съ неудержимою силой, кровь, имъ пролитая, готова поглотить несчастнаго каждую минуту и ослпляетъ его до того, что онъ не можетъ ни о чемъ думать, ни на что оглядываться.

‘— Не нужно боле никакихъ встей!’ Да, потому что онъ ихъ боится, этихъ встей… Страхъ переплелся въ этомъ геро съ бшеною отвагой, и Макбетъ съ ужасомъ ждетъ той минуты, когда ему не останется ничего, кром храбрости. Все рушится вокругъ него, увлекая несчастнаго въ своемъ паденіи… Онъ растерялся… мозгъ его пришелъ въ разстройство… Онъ не знаетъ, какъ дйствовать… онъ мечется, какъ сумасшедшій, и съ бшенствомъ принимаетъ удары, которые сыплетъ на него судьба. Жажда борьбы, сраженія, дла гнететъ этого воина, принужденнаго пассивно ждать, пока придетъ ршительная минута, и онъ вооружается раньше времени, въ отвтъ на извстіе о врагахъ, и злится на своихъ приближенныхъ, и страстно изливаетъ свою душу врачу, и путается въ словахъ, и мрачно читаетъ себ эпитафію (‘солнце начинаетъ надодать ему’), и идетъ и бьется, какъ бшеный вепрь, и умираетъ съ мечомъ въ рукахъ, далеко бросивъ отъ себя щитъ и смло подставляя незащищенную грудь сильнымъ ударамъ врага. Какой матеріалъ для актера, умющаго заглянуть въ мрачную бездну этой души, проникнуть въ самую глубь ея и показать публик, какъ страхъ, послдняя надежда, бшенство и отчаяніе смняютъ другъ друга на этомъ больномъ, истерзанномъ лиц!… И какъ играетъ этотъ актъ Гаррикъ! Съ. какимъ страстнымъ отчаяніемъ выспрашиваетъ онъ доктора о средствахъ противъ угрызеній совсти, овладвшихъ имъ!…

‘— Брось же свои лкарства собакамъ!’ — злобно кричитъ онъ, узнавъ, что у того нтъ средствъ противъ этой болзни.

Но онъ сейчасъ же забылъ обо всемъ случившемся: мысли блуждаютъ и гонятъ одна другую изъ его воспаленнаго мозга:

‘— Подать жезлъ мой.— Вышли же конниковъ, Сейтонъ!— Докторъ, таны оставили меня.— Да поворачивайся!…’

Въ этихъ отрывистыхъ, непослдовательныхъ рчахъ проглядываетъ уже начало умственнаго разстройства, и надо видть, какъ ‘бросаетъ’ эти отдльныя реплики Гаррикъ, какъ онъ смущенъ и разстроенъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘— Королева скончалась!’ — говорятъ бдному Макбету и мрачное чувство овладваетъ Гаррикомъ, и горькое презрніе къ жизни слышится въ его голос.

‘— Догорай же! догорай, крошечный огарокъ!’ — говоритъ онъ, вздрагивая и махнувъ рукой. Усталостью, отвращеніемъ къ жизни ветъ отъ этого монолога и тмъ сильне переходъ къ бшеной храбрости послднихъ сценъ.

Конецъ Макбета издавна измняется исполнителями. Намъ не нужно того примиряющаго аккорда, которымъ заканчиваетъ свою пьесу Шекспиръ, намъ не нужно этой головы Макбета, которую, въ знакъ совершенія правосудія, выносилъ Макдуфъ на глаза прежней, крпкой нервами, публики. Мы и безъ этого видли, какъ былъ наказанъ преступникъ,— видли мученія, передъ которыми смерть — не возмездіе, а успокоеніе. Гаррикъ также кончалъ пьесу смертью своего героя, но вложилъ Макбету въ уста длинный монологъ, давшій артисту возможность выказать во всей сил то ‘умнье умирать’, которымъ онъ всегда такъ славился. И въ самомъ дл: у Шекспира Макбетъ кончаетъ свою жизнь за сценой, изображая эту смерть на глазахъ публики, актеръ долженъ чмъ-нибудь ‘закончить’ пьесу, и зрители 140 лтъ назадъ не были въ особенной претензіи, что знаменитый артистъ далъ имъ одно изъ величайшихъ доказательствъ своего искусства цною измненія шекспировскаго текста. Мы, можетъ быть, и не вполн оправдаемъ его, но вспомнимъ тотъ энтузіазмъ, который возбудилъ великій артистъ, посмотримъ на эти растроганныя лица, которыя толпятся тамъ, въ зрительной зал, и не уйдутъ до тхъ поръ, пока не отблагодарятъ своего любимца бшеными апплодисментами,— и мы простимъ ему эту вольность и не будемъ очень смяться надъ великимъ Питтомъ, который садится теперь въ свой богатый портшезъ и шепчетъ растроганнымъ голосомъ:

— Неподражаемый Шекспиръ! недосягаемый Гаррикъ!— оба глубоко проникаютъ въ человческую природу, но артистъ никогда не выходить за ея предлы, что часто случается съ поэтомъ!…

III.

Въ тотъ же день, около 11 часовъ вечера, три джентльмена засдали въ одной изъ комнатокъ Бедфордской таверны и съ аппетитомъ вкушали черепаховый супъ, заказанный однимъ изъ нихъ съ великимъ тщаніемъ и серьезностью. М-ръ Куинъ, Давидъ Гаррикъ и Самуэль Джонсонъ собрались сюда, чтобы провести безъ стсненій вечеръ, поболтать, закусить и выпить.

— Кресло въ таверн — это тронъ человческой веселости, — говорилъ часто Джонсонъ, не особенно любившій сидть дома.

Комнатки таверны были расположены кругомъ громаднаго зала, середина котораго являлась нейтральною почвой для всхъ постителей. Тамъ раздавался шумъ, восклицанія, говоръ, звенли стаканы и сквозь клубы табачнаго дыма мелькали оживленныя лица веселившихся джентльменовъ. Въ отдленіи трехъ пріятелей царила пока тишина: м-ръ Куинъ лъ съ разстановкою, смакуя, какъ настоящій эпикуреецъ, заказанный имъ ужинъ и дорогое вино, Джонсонъ двигался, пыхтлъ, бормоталъ что-то про себя и съ жадностью пожиралъ стоявшія на стол кушанья. Напротивъ, Гаррикъ едва къ нимъ прикасался: онъ разыгрывалъ человка, умирающаго отъ усталости посл трудной роли. Но среди этого утомленія онъ не забывалъ быть изящнымъ и держалъ ножъ и вилку, отламывалъ хлбъ и наклонялъ голову на бокъ самымъ фешенебельнымъ образомъ. Изрдка онъ глубоко вздыхалъ. Впрочемъ, молодые, блестящіе и веселые глаза, нсколько щурившіеся отъ только что смытаго грима, сильно выдавали его счастливое настроеніе посл удачной роли и безумнаго успха. Разговоръ не клеился. Гаррикъ ждалъ восторговъ по поводу сегодняшняго вечера и потому не пытался говорить о чемъ-нибудь другомъ, но м-ръ Куинъ былъ старый воробей и не Гаррику провести его, а Джонсонъ, величественный Джонсонъ, слишкомъ небрежно относился къ профессіи ‘жалкихъ комедіантовъ, которые пробснуются, провеличаются свой часъ на помост и затмъ не слышны’. Наконецъ, ужинъ конченъ. Пріятели велли прибрать остатки, м-ръ Джонсонъ потребовалъ лимоновъ, стаканы снова были опустошены и бесда кое-какъ началась. Желая подразнить Джонсона, упрямаго тори и якобита, Куинъ, одинъ изъ остроумнйшихъ людей своего времени, разсказалъ съ большимъ комизмомъ исторію своего спора съ епископомъ Уорбёртономъ, передъ которымъ онъ такъ удачно отстаивалъ справедливость казни Карла I.

Не усплъ онъ кончить, какъ въ дверяхъ показалась новая фигура, и громкій хохотъ присоединился къ сдержанному смху Гаррика. Уильямъ Гогартъ съ своимъ смлымъ и вызывающимъ видомъ стоялъ въ дверяхъ комнаты и, высоко поднявъ стаканъ, заливался веселымъ смхомъ,

— Браво, Джемми, браво!— воскликнулъ онъ, бросаясь къ старому Куину.— Вы всегда во-время найдете подходящее слово… Я терпть не могу этого Уорбёртона!…

Онъ весело здоровался со своими пріятелями и съ большимъ удивленіемъ смотрлъ на забавнйшія подергиванія, киванія головой и нетерпливые жесты третьяго, незнакомаго ему собесдника.

‘Это что за идіотъ?’ — думалъ онъ, разглядывая съ любопытствомъ безобразнаго лексикографа.

Но Куинъ попалъ въ цль.

— Сэръ!— рзко обратился Джонсонъ къ Гаррику,— тутъ нтъ ничего смшнаго, сэръ! М-ру Куину не оправдать своимъ остроуміемъ убійцъ!… Епископъ Уорбёртонъ прекрасный человкъ, сэръ, и очень жаль, что онъ не нашелся ничего отвтить въ данномъ случа!

Это было только начало. Рчь полилась изъ устъ оскорбленнаго защитника королевской прерогативы, рчь сильная, энергичная, полная ума и оригинальности, и Гогартъ съ удивленіемъ слушалъ это невзрачное существо, высказывавшее несимпатичныя ему идеи съ такимъ умомъ и горячностью.

— Кто это?— шепнулъ онъ Гаррику.

— М-ръ Джонсонъ,— былъ отвтъ.

Черезъ десять минутъ вся компанія забыла о непріятномъ предмет спора и въ самомъ лучшемъ настроеніи весело бесдовала, сидя за столомъ Бедфордской таверны.

— Я очень радъ видть васъ въ Лондон, сэръ, потому что, благодаря этому, могу воспользоваться вашими указаніями по поводу сегодняшняго спектакля. Вы не очень бранили меня?

— О, нтъ! Я видлъ васъ въ Абел, Ричард и Макбет и все больше прихожу къ убжденію (весело смясь), что вамъ одинаково идетъ и грязь Абеля, и кровь Макбета. Ваше мнніе, м-ръ Джонсонъ?

— Я не могу согласиться съ вами, сэръ. Дэви — хорошій актеръ, но… вс трагическіе актеры плохи, сэръ.

— Что вы хотите сказать?

— Если бы страсти были дйствительно такими, какъ представляютъ ихъ трагики, роду человческому пришлось бы много работать, чтобы смягчить ихъ, сэръ. Да и вообще комедія и семейная драма выигрываютъ въ исполненіи на сцен, трагедіи — никогда, сэръ.

— Ну, нтъ… я съ вами не согласенъ. Обстановка и исполненіе имютъ большое значеніе. И другъ нашъ, Гаррикъ, сегодня превзошелъ себя! Онъ произвелъ на меня такое впечатлніе, что я перечту сегодня же всего Макбета съизнова.

— Я бы хотлъ только знать, Гаррикъ,— промолвилъ Куинъ,— откуда взяли вы эти странныя, необычайныя рчи о ‘молочной хар’, ‘гусиномъ взгляд’ и т. д.? Разв Шекспиръ писалъ что-нибудь подобное?

Молодой артистъ самодовольно усмхнулся.

— Почитайте настоящаго Шекспира, сэръ, посмотрите Замчанія на Макбета м-ра Джонсона и вы найдете вс эти слова. Я не знаю, сэръ,— продолжалъ онъ, обращаясь къ лексикографу, — отчего вы можете быть недовольны актеромъ, который примнитъ на сцен вс т объясненія, которыя дали вы въ книг? (Онъ былъ обиженъ, замчаніями своего друга и нсколько волновался и ажитировался, вступая съ нимъ въ споръ).— Гогартъ поспшивъ на выручку.

— Сэръ, сэръ!— воскликнулъ онъ, весело чокаясь съ Джонсономъ,— мн всегда говорили, сэръ, что вы несправедливы къ вашему великому ученику!

Джонсонъ взглянулъ на сердитое лицо Гаррика и добродушная улыбка тронула его губы.

— Я люблю его, сэръ! Но не могу выносить излишнихъ похвалъ, сэръ! Меня коробитъ всего, когда я слышу, какъ расточаются величайшія похвалы всмъ и каждому, сэръ! На это особенно способны женщины: кто хвалитъ всхъ, никого не хвалитъ! У меня есть знакомая лэди, сэръ, которая заставляетъ меня иногда говорить глупости. Однажды она такъ хвалила одного нашего общаго друга, человка почтеннаго во всхъ отношеніяхъ, что я принужденъ былъ замтить ей: ‘Сударыня, вс его таланты заключаются въ умньи сидть на стул и больше ничего’.

——

Джемсъ Куинъ былъ угрюмъ въ этотъ вечеръ. Жолчь разлилась у старика, когда онъ увидлъ успхъ своего молодаго соперника. Онъ не хотлъ сознаться въ непріязненномъ чувств, которое сквозило въ его мрачныхъ взглядахъ. Онъ длалъ, что могъ: воздерживался отъ шутокъ надъ Гаррикомъ, которыя могли сегодня,— онъ чувствовалъ,— перейти въ открытую вражду. Но, наконецъ, старый актеръ ршился сдлать нсколько замчаній. Онъ не могъ примириться съ ‘вульгарностью’ Гаррика,— сцена иметъ свои условія и нельзя въ трагедію вводить обыденную жизнь.

Онъ былъ партизанъ старой школы, помпезной декламаціи и величественныхъ жестовъ, играть такъ, какъ игралъ Гаррикъ,— значитъ не играть совсмъ.

Завязался оживленный споръ. Гогартъ говорилъ за Гаррика, изрдка вставлявшаго свои замчанія. Джонсонъ молча пилъ свое вино, принимая мало участія въ спор. Актеры и сцена мало занимали его.

— Какъ, Куинъ,— горячо говорилъ Гогартъ,— неужели въ искусств есть условность? Жизнь, жизнь и только жизнь должна воспроизводиться художникомъ… Берите на улиц, дома, въ театрахъ, на площадяхъ все достойное вниманія, все поучительное, наталкивающее на извстную идею, и вы получите соотвтствіе формы и содержанія, вы получите художественную правильность…

— На это я отвчу только: тамъ нтъ соотвтствія формы и содержанія, гд Ричарды и Макбеты говорятъ, какъ вс люди.

— Неправда, Куинъ, есть. Я видлъ м-ра Гаррика сегодня и скажу, что онъ долженъ помнить и дйствительно помнитъ, что вс, вс герои — прежде всего, люди,— люди, Куинъ, изъ одинаковаго тла и крови, а если мы будемъ глубже смотрть на предметы, то… да вотъ спросите м-ра Джонсона. Что онъ скажетъ намъ о герояхъ Шекспира?

— Сэръ, у Шекспира нтъ героевъ, сэръ. Его сцены заняты только людьми, которые дйствуютъ и говорятъ, какъ сами читатели его пьесъ должны дйствовать и говорить въ подобныхъ случаяхъ, сэръ. Онъ уметъ, сэръ, сдлать жизненнымъ даже сверхъестественное.

— Но красота… гд же будетъ тогда красота въ искусств, если мы будемъ вводить въ него грязь и мелочи повседневной жизни?

— Куинъ, вы затронули дорогой для меня вопросъ. Я старался всю жизнь отвтить на него моими картинами и надюсь еще когда-нибудь изложить его въ книг. Вы знаете, что такое красота? Она — въ полномъ соединеніи единства и разнообразія. Однообразіе, и только однообразіе — утомительно, разнообразіе безъ единства запутываетъ и не даетъ цльлнаго впечатлнія. А гд вы находите такое соединеніе?— въ волнистой линіи, м-ръ Куинъ, въ волнистой линіи. Посмотрите, какъ въ ней сосредоточено и единое, и разнообразное, какъ одно дйствуетъ на другое. Теперь, если волнистая линія есть основаніе красоты, то, чтобы найти эту послднюю, надо искать первую. А гд вы найдете ее?— въ жизни, м-ръ Куинъ, въ природ, ибо все, что движется и живетъ, движется и живетъ въ волнистыхъ линіяхъ. Посмотрите, какъ наступаютъ сумерки, прослдите первые проблески утренняго свта, взгляните на лицо краснющей двушки или на смну страстей, которую изображаете вы на сцен,— все это колеблется и движется въ волнистыхъ линіяхъ. А потому я беру на себя смлость сказать, что красоту надо искать въ жизни, въ природ, въ самыхъ обыденныхъ и, какъ вы говорите, мелкихъ явленіяхъ.

— Хорошо сказано, сэръ. Это умныя рчи, сэръ, и я пью за ваше здоровье, сэръ!

— И я!— воскликнулъ Гаррикъ.

— И я!— нехотя сказалъ Куинъ.

Пріятели чокнулись. Наступило молчаніе.

— Что вы ни говорите,— началъ опять старый актеръ,— а если вы правы и правъ Гаррикъ, то значитъ мы вс ошибались? Воля ваша, я съ этимъ не могу согласиться. Поврьте, что все это,— по крайней мр, для сцены — ересь!… Онъ — новый Витфильдъ, обворожившій публику своимъ ученіемъ, но когда-нибудь она откроетъ глаза и вернется въ лоно истинной церкви.

Вс засмялись. Дальше споръ было продолжать неудобно.

— Что ты на это скажешь, Дэви?— сказалъ, весело подмигивая своему бывшему ученику, повеселвшій лексикографъ.

— Я отвчу письменно, сэръ. М-ръ Куинъ такъ образно изложилъ свою мысль, что мн остается только отвтить ему стихами. У васъ есть карандашъ, сэръ?

Гаррикъ принялся писать въ своей записной книжк, а Джонсонъ, неумвшій долго молчать, заговорилъ о Макбет и Шекспир.

— Эта пьеса, сэръ, написана прекрасно, планъ правиленъ, дйствіе величественно, серьезно и не однообразно. Но въ ней нтъ тонкой обрисовки характеровъ, сэръ! Происшествія слишкомъ грандіозны, а потому поступки фигурирующихъ въ Макбет людей не вытекаютъ изъ ихъ характеровъ, а подчиняются только ходу дйствія. Конецъ, къ которому ведетъ всякое излишнее развитіе страсти, обрисованъ прекрасно. Что касается частностей, которыя могутъ теперь казаться невроятными, можетъ быть, ихъ слдуетъ объяснить тмъ, что во времена Шекспира нужно было предостерегать легковріе отъ пустыхъ и обманчивыхъ предсказаній. Лэди Макбетъ, сэръ, просто омерзительна, а самъ герой пьесы хотя и заслуживаетъ нкотораго уваженія за свою храбрость, но, все-таки, паденіе его возбуждаетъ радость каждаго.

На этомъ мст почтенный философъ былъ прерванъ Гаррикомъ, который, испросивъ заране у Куина извиненія, прочелъ, къ общему удовольствію, слдующую эпиграмму, сочиненную имъ только что по поводу ихъ спора:

‘Квинъ, вс церкви разгромившій (кром праведной своей),

Ропщетъ: ‘ересь овладла бдной родиной моей!

Витфильдъ-Гаррикъ всхъ британцевъ одурманилъ, ослпилъ,

И ‘религію подмосткокъ’ своенравно исказилъ!

Ахъ, расколъ смутилъ народъ нашъ, но глаза откроетъ онъ

И прійдетъ въ лоно церкви за былое пристыженъ’.

Ты, вельми непогршимый, прекрати безплодный шумъ:

Ты эффектными словами не взволнуешь чуткій умъ!

Если новому ученью міромъ властвовать дано,

Врь, ученье то — не ересь: реформація оно’.

Эпиграмма была принята благосклонно,— и м-ръ Джонсонъ продолжалъ свои разсужденія о Макбет. Онъ указалъ на цлый рядъ прекрасныхъ мстъ этой пьесы. Описаніе ужасной ночи, которое Шекспиръ влагаетъ въ уста Макбета (I, 1), особенно нравилось ему.

— Сэръ,— воскликнулъ онъ, обращаясь къ Гаррику,— я думаю, поэзія не можетъ создать ничего боле поразительнаго. Вы помните, сэръ, другаго поэта, который заимствовалъ эту ночь у Шекспира?

— Драйденъ въ своей Мексик?

— Да, сэръ. Но тамъ — ночь покоя, а здсь — треволненій. У Драйдена спитъ весь міръ, у Шекспира — все, кром колдовства и преступленія. Но есть, сэръ, дв строчки въ Макбет, которыя составили бы Шекспиру безсмертіе, если бы онъ не написалъ ничего, кром нихъ:

‘Я осмлюсь на все, что возможно человку,

Тотъ не человкъ, кто отваживается на большее’.

Слышите ли вы въ этихъ словахъ то, что слышу я? Ими Шекспиръ навсегда опредлилъ разницу между истинною храбростью и ложною. Упрекъ въ трусости — самое сильное подстрекательство со стороны женщины, и отвтъ Макбета даетъ мужчин оружіе противъ него.

Джонсонъ сдлалъ еще цлый рядъ замчаній о Макбет, неврномъ пониманіи Гаррикомъ отдльныхъ его сценъ и закончилъ такимъ панегирикомъ Шекспиру: ‘Говорятъ, что Шекспиръ не придерживается всхъ правилъ Аристотеля. Пусть такъ! Но онъ выше всхъ ‘правильныхъ’ писателей, древнихъ и новыхъ. Произведенія послднихъ представляются мн всегда садомъ, прекрасно устроеннымъ, съ правильными аллеями, тнью и цвтами, творенія же Шекспира — это лсъ, гд величественные дубы простираютъ свои длинныя втви, и стройныя сосны, подобно башнямъ, высятся въ воздух, а внизу, въ тни ихъ, одинаково часто встрчаются плевелы и мирты, терновникъ, и розы, лсъ этотъ поражаетъ своимъ пышнымъ великолпіемъ и доставляетъ безконечное удовольствіе своимъ дивнымъ разнообразіемъ’.

——

Но вотъ стаканы окончены. М-ръ Джонсонъ поднимается, чтобы идти домой, и Уильямъ Гогартъ предлагаетъ ему довезти его въ своей карет.

Куинъ и Гаррикъ остаются еще на полчаса, чтобы распить послднюю бутылку кларету.

Шумъ въ таверн почти стихъ. Джентльмены спятъ у себя дома, и усталая прислуга ждетъ возможности послдовать ихъ примру. Слышенъ только стукъ дождя о черепицы кровли и о стекла оконъ. Печально отзывается этотъ стукъ въ сердц м-ра Куина: жизнь кончена, и передъ ея закатомъ ему приходится сознаться въ своихъ ошибкахъ и уступить мсто маленькому человку, блестящіе глаза котораго смотрятъ теперь на него.

— Карету!

— Кареты вс разобраны, сэръ!

— Пару носилокъ, живо!

Но носилки только одн. Пріятели выходятъ на подъздъ и не знаютъ, какъ быть,— дождь льетъ, какъ изъ ведра. Куинъ смотритъ съ сумрачною улыбкой на Гаррика и, зная его больное мсто, готовится отплатить ему за бойкую эпиграмму.

— Позжайте, сэръ. Я подожду возвращенія носилокъ,— говоритъ Гаррикъ.

— Совершенно не зачмъ,— мы можемъ отправиться вмст.

— Вмст? Уссться немыслимо.

— Отчего же? Я сяду въ носилки, а вы, сэръ, прекрасно помститесь и въ фонар!

Т. Полнеръ.

ПРИМЧАНІЯ.

Источники:

¹) D. Garrick’s: ‘Private Correspondence’, 2 vols.

²) А. Murphy: ‘Life of Garrick’, 2 vols.

³) T. Davies: ‘Memoirs of the Life of D. Garrick’, 2 vols.

⁴) Fitzgerald, P.: ‘The Life of D. Garrick’, 2 vols.

⁵) Lichthenberg: ‘Briefe aus England’.

⁶) D. E. Baker: ‘Biographia Dramatica’, 3 vols.

⁷) T. Davies: ‘Dramatic Miscellenies’, 3 vols.

⁸) Doran: ‘Annals of the English Stage’, 3 vols.

⁹) Fizgerald: ‘А new history of the English Stage’, 2 vols.

¹⁰) Prlss: ‘Geschichte des neueren Drama’s’, II, 1.

¹¹) H. Taine: ‘Histoire de la littrature Anglaise’, 3 vols.

¹²) Геттнеръ: ‘Исторія всеобщей литературы XVIII ст.’, т. I.

¹³) Macaulay, T. В.: ‘Essays’.

¹⁴) Н. Baker: ‘Our old Actors’.

¹⁵) F. Molloy: ‘The Life of Peg Woffington’.

I.

Отдльныя подробности театральнаго представленія заимствованы мной изъ цлаго ряда источниковъ, приводить которые было бы затруднительно, нкоторые перечислены мною выше.

Violette — Марія Вейгель, родилась въ Вн въ 1724 г. и прозвище Veilchen (Violette) получила отъ Маріи-Терезіи. Отправлена послднею въ Лондонъ въ 1746 г.

Въ 1749 г. вышла замужъ за Гаррика. Умерла въ 1822 г. (См. ея портретъ, исполн. Zoffany въ L. of G. Fitzgerald’а, т. 2).

Peg Woffington (1720—1760) — выдающаяся англійская актриса. Отличалась преимущественно въ комедіи. Нкоторое время была въ близкихъ отношеніяхъ съ Гаррикомъ. Портретъ ея см. у Doran’а (Ann. of the Eng. St., т. II). Прекрасная книжка о ней принадлежитъ F. Molloy (The Life and Adventures of Peg Woffington, London, 1887).

Самуэлъ Джонсонъ (1709—1784) — одинъ изъ знаменитйшихъ писателей Англіи. Моралистъ, критикъ, лексикографъ и беллетристъ. Учитель Гаррика. Вмст съ нимъ является въ Лондонъ (1737 г.), терпитъ всевозможныя лишенія и только въ конц жизни достигаетъ обезпеченія, славы и завиднаго положенія въ обществ (о немъ см. Boswell’s: Life of Johnson, 6 vols., edited by G. B. Hill, Oxford, 1887, Anecdotes of Samuel Johnson by Mrs. Piozzi, 1887, изъ позднйшихъ — прекрасныя статьи Маколея, Карлейля и множества другихъ писателей. Дружининъ въ занимательной стать (Соч., т. IV) составилъ краткій экстрактъ книги Босвелля. Портреты Дж. см. у Boswell’а).

William Hogarth (1697—1764) — извстный живописецъ и граверъ. Въ своихъ крайне реальныхъ по содержанію картинахъ (съ оттнкомъ каррикатуры) проводитъ цлый рядъ довольно примитивныхъ моральныхъ тенденцій. Взглядъ на творчество изложилъ въ книг Analysis of Beauty (1753). О немъ см. статью А. Filon (Bevue d. D. М., 15 janv. 1885), составленную на основаніи позднйшихъ англійскихъ источниковъ (Sala и др.), лучшимъ комментаторомъ его произведеній считается Лихтенбергъ. Картины изданы многократно въ Лондон (Works in а Series of Engravings), въ І-й тетради ихъ находится превосходный портретъ, исполненный самимъ художникомъ.

James Quin (Куинъ) (1693—1765) — актеръ старой школы, комикъ, по-смерти Booth’а и Mills’а сдлался первымъ трагическимъ актеромъ. Въ комедіи (Фальстафъ) былъ превосходенъ, въ трагедіи — напыщенъ и малодраматиченъ (о немъ см. Doran, т. 2 и Fitzgerald (Hist, of the Eng. St., II).

Подробности о Питт, Картерет, Генри Пельгем и герцог Ньюкестл см. у Маколея въ его Essays и во второмъ выпуск книги Вызинскаго Англія въ XVIIІ столтіи.

David Garrick (согласно англійск. произнош.— Дэвидъ Гэррикъ) родился въ 1716 г. въ Герфорд, выросъ въ Личфильд, въ семь своего отца, бднаго офицера. Воспитаніе получилъ сначала въ мстной школ, потомъ въ ‘Edial» Джонсона, учился въ Рочестер у математика Кольсона и въ юридической школ въ Лондон. Впервые выступилъ на сцен Гудмэнсфильдскаго театра въ 1741 г., потомъ игралъ въ провинціи (въ Ipswich’), а въ слдующемъ году началъ свою карьеру въ Лондон. Въ 1747 г. онъ сдлался собственникомъ Дрюри-Лэнскаго театра (вмст съ Лэси) и управлялъ имъ до 1776 г. Женился въ 1749 г. на Маріи Вейгель, внской танцовщиц (см. выше). Въ 1776 г. сошелъ со сцены и умеръ въ 1779 г., оставивъ огромное состояніе. Какъ артистъ, онъ окончательно водворилъ на англійской сцен реальную школу, забытую со смерти Буэса и Беттертона. Знаменитъ, между прочимъ, какъ возстановитель Шекспира, роли котораго онъ исполнялъ съ совершенствомъ. Какъ антрепренеръ, внесъ на сцену порядокъ, улучшилъ декоративную и обстановочную часть. Какъ писатель, извстенъ множествомъ мелкихъ стихотвореній (эпиграммъ, по преимуществу), прологовъ и эпилоговъ, которые писалъ съ необыкновенною легкостью (The Poetical Works of D. Garrick, 2 vols., 1785), и боле чмъ 30 легкихъ пьесъ, изъ которыхъ нкоторыя до сихъ поръ держатся на англійской сцен (The Dramatic Works of D. Garrick, 3 vols., 1798). Важнйшія сочиненія о немъ указаны выше.

Прологъ къ Макбету. Такого пролога въ упомянутомъ собраніи стихотвор. Гарника не имется вовсе. Я воспользовался этимъ, чтобы хотя приблизительно познако мить публику съ Дэвенентовскою передлкой, о которой см. статью N. Dulius’а (въ Шекспировскомъ Ежегодник).

II.

О представленіи Гаррикомъ Макбета имются очень скудныя свднія, основывающіяся на трехъ письмахъ къ нему (см. Garrick’s Private Correspondence, I, 19—20, 132—135, II, 363), на двухъ отвтахъ Гаррика (lb. I, 135—137 и II, 364) и на нсколькихъ воспоминаніяхъ въ сочиненіяхъ его современниковъ (Davies’а, Murphy и др.) Я не позволялъ себ длать существенныхъ добавленій къ этимъ источникамъ, но пытался нарисовать, основываясь на нихъ и на общихъ свойствахъ игры Гаррика, возможно подробную картину. Въ одномъ мст только я пріурочилъ къ Макбету описаніе момента испуга, относящееся (см. Lichtenberg: B-r. а. Engl.) къ Гамлету. Полагаю, что первый моментъ испуга изображался Гаррикомъ въ обоихъ случаяхъ аналогично. Въ первый разъ Гаррикъ игралъ Макбета въ 1744 г. съ г-жею Giffard въ главной женской роли. Представленіе это мене замчательно по своему успху, чмъ описываемый спектакль. Впрочемъ, въ виду незначительности всхъ вообще оставшихся указаній на исполненіе Гаррикомъ Макбета, пришлось въ предлагаемой стать сгруппировать ихъ вс, не обращая вниманія на время, къ которому они относятся.

Edward Shuter — комическій актеръ, отличавшійся замчательною подвижностью лица (См. Doran, II).

Hannah Pritchard (ум. 1768) — одна изъ извстнйшихъ актрисъ Великобританіи (играла и комич., и трагическ. роли съ одинаковымъ успхомъ). Ея жизнеописаніе и портретъ у Doran’а. Костюмъ ея описанъ по портрету м-съ Yates въ лэди Макбетъ (Ib.).

Описаніе игры Куина, сдланное самимъ Гаррикомъ, см. у Boaden въ его Віоgraphcal Memoir of D. Garrick (Priv. Corr.).

Сцену у вдьмъ 4-го акта беру у Baker’а (Biographia Dramatica), какъ она давалась при Кембл.

Edmund Kean (Кинъ) — знаменитый актеръ уже позднйшей эпохи (1787—1833). Кром біографич. свдній о немъ въ Ист. англ. театра Fitzgerald’а, Doran’а, и цлаго ряда монографій о немъ Barry, Hawkins и др., см. интересную критическую статью Льюиса въ его книг On Actors and Acting.

Sarah Siddons — сестра знаменитаго Дж. Кембля, величайшая англійская актриса (1755—1831). Начала свою карьеру въ 1775 г. подъ руководствомъ Гаррика, сначала не имла особеннаго успха, но съ 1782 г. затмила всхъ современныхъ ей актрисъ (см. сочиненія о ней Boaden’а и Campbell’а).

Слова Питта о Шекспир и Гаррик заимствую изъ письма Питта (Private Corresp., II, 364).

Текстъ Шекспира приводится въ перевод Кетчера, съ измненіями въ тхъ немногихъ мстахъ, гд подлинникъ переданъ не вполн точно,

III.

Описаніе Бедфордской таверны см. у Molloy: Life of Peg Woffington, p. 17.

Прекрасная характеристика Куина находится у Смолетта въ его Humphry Clinker (есть и на русскомъ язык).

Джонсонъ о Гаррик и актерахъ вообще — см. Boswell’s: Life of Johnson (edited by d-r Hill, 1887, II, 92).

О разговор Куина съ Уорбёртономъ см. у Doran’а: Their Majesties Servants, II, 170 (1888).

Въ дйствительности, первая встрча Джонсона съ Гогартомъ произошла нсколько позже (въ 1753 г.) у романиста Ричардсона — почти при такихъ же обстоятельствахъ (см. Anecdotes of the Bate Sam Johnson, by H. L. Pizzi, а также упомянутое сочиненіе Босвелля, т. I, стр. 145—147).

Гогартъ только что вернулся изъ неудачной поздки на континентъ, предпринятой имъ въ 1747 г. Въ Калэ его сочли за шпіона и отправили назадъ въ Лондонъ (моментъ его ареста см. на сатирич. картин художника Gate of Calais).

Приведенное мнніе Гогарта объ игр Гаррика см. у Murphy (Life of Garrick, p. 21).

О трагедіи и комедіи на сцен см. сл. Джонсона у Босвелла, т. II, стр. 92, а также т. V, стр. 38.

О томъ, что Куинъ былъ незнакомъ съ настоящимъ шекспировскимъ текстомъ Макбета см. у Davies’а (Memoirs of the Life of D. Garrick, I, 153).

Джонсонъ объ излишнихъ восхваленіяхъ — см. Boswell, IV, 81—82.

Мннія Куина и Гогарта о драматическомъ искуссв приведены по соображенію съ направленіемъ обоихъ въ творчеств (см. объ игр Куина у Doran’а и Fitzgerald’а), манера Гогарта видна въ его работахъ (см. собраніе гравюръ).

‘Сэръ, у Шекспира нтъ героевъ’… и т. д.— см. Preface to Shakespeare (Works of Sam. Johnson, 1820, vol. II).

Взгляды Гогарта на красоту и искусство изложены въ его сочиненіи Analysis of Beauty (1753) и переданы мною по пересказу Геттнера (Исторія литературы XVII cm., т. I).

Дальнйшія слова Куина о Гаррик см. у всхъ біографовъ послдняго, эпиграмма Гаррика, написанная въ отвтъ на нихъ, помщена цликомъ у Boaden’а въ его Biographical Memoir, приложенномъ къ Переписк Гаррика, т. I, стр. 13, и у Doran’а, т. II, стр. 169. Стихотворный переводъ ея любезно сдланъ для меня . А. Червинскимъ.

Разсужденія Джонсона о Макбет см. въ его краткихъ характеристикахъ шекспировскихъ пьесъ, приложенныхъ къ упомянутому Preface to Shakespeare (Works, II), и въ Miscellaneous observations an the tragedy of Macbeth (Works, III). Заключительныя слова о Шекспир вообще — въ томъ же preface.

Анекдотъ, которымъ закончена статья, см. у Murphy (Life of D. Garrick, chap. IV).

‘Русская Мысль’, кн.IV, 1890

Гаррикъ въ Макбет.

I.

II.

III.

ПРИМЧАНІЯ.

I.

II.

III.

Читайте также: