В. М. Дорошевич
Южные журналисты
(Вольное подражание Марку Твену)
Злобы дня.
* * *
* * *
* * *
Злобы дня.
* * *
* * *
* * *
Вниманию прокурорского надзора.
Южные журналисты, Дорошевич Влас Михайлович, Год: 1907
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Источник: Дорошевич В. М. Собрание сочинений. Том VI. Юмористические рассказы. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1907. — С. 5
Доктор послал меня на юг, и я с большим удовольствием принял предложение ‘Южного Тромбона’.
Редактор этой почтенной газеты, когда я входил в святилище, называемое редакцией ‘Тромбона’, сидел за письменным столом, уставленным разными безделушками, — фунтов по 20 весом каждая, — и, поглядывая время от времени на лежавший перед ним заряженный шестиствольный револьвер Смита и Вессона, писал статью с таким видом, как будто он вырезывал печёнки у живого человека.
— Очень рад видеть вас в числе сотрудников, — сказал он, энергически сжимая мою руку, — очень рад…
Я выразил не меньшую радость.
— Боюсь только, что незнакомство с иными условиями…
— О, вы скоро с ними освоитесь! Для начала просмотрите вот эту дрянь!
Он придвинул ко мне кипу местных газет: ‘Ежедневное Ура’, ‘Самую Распространённую’, ‘В Участок!’, ‘Гром и Молнию’ и другие.
И принялся снова потрошить живого человека.
Через полчаса моя статья была готова.
Я писал следующее:
‘К сожалению, мы должны начать обзор местной печати с указания на ошибку, сделанную нашим почтенным собратом газетой ‘Ежедневное Ура’. Ошибку, конечно, невольную и неизбежную при таком спешном деле, как газетное: кандидат Ижицын, на вчерашних выборах, получил не 2 голоса, как говорит уважаемая газета, а 432 и не ‘забаллотирован с величайшим позором’, а, напротив, как видят читатели, вышел из борьбы с величайшим торжеством. Ни на минуту не сомневаемся, что ‘Ежедневное Ура’ впало в эту пустячную ошибку совершенно случайно и, быть может, уже исправляет её в ту минуту, как мы это пишем’.
‘Последняя гололедица, наделавшая не мало бед в городе, вызвала появление на свет массы проектов, из которых мы с особенным удовольствием отмечаем проект ‘Самой Распространённой’, предлагающей заменить деревянные столбы чугунными. Основательность этой удачной мысли, пришедшей нашим коллегам из ‘Самой Распространённой’, не нуждается в доказательствах. Чугунные столбы, действительно, как известно, не подвергаются гниению. Даже если поставлены директорами телефонных компаний, под наблюдением членов городской управы’.
‘Наш почтенный коллега, г. Чертополохов, из газеты ‘Гром и Молния’, вчера благополучно возвратился из своего кругосветного путешествия’.
‘Во вчерашнем номере уважаемой газеты ‘В Участок’ помещён очень дельный отзыв об исполнении на сцене нашего театра оперы ‘Гугеноты’. Статья, видимо, принадлежит перу очень компетентного музыканта, и в ней сделано очень много метких замечаний относительно отступлений от партитуры. К сожалению, мы должны, однако, заметить, что в вечер, о котором говорит почтенная газета, шли не ‘Гугеноты’, а ‘Норма’, так что отступления от партитуры ‘Гугенот’ в этот вечер являются вполне извинительными’.
Затем следовала моя подпись.
— Миллион чертей и одна ведьма! — воскликнул редактор, пробегая мою рукопись и сверкая глазами.
— Что? Вы находите, что слишком резко? — испуганно спросил я.
— Миллион чертей и одна ведьма! — повторил он. — И вы думаете, что мои читатели удовольствуются такой мякиной, такой простоквашей? О, чёрт возьми, вы напоминаете мне человека, который хочет кровожадных тигров накормить манной кашей! Вы можете писать, — это бесспорно. Но вам нужно дать тон. Ступайте, ваша статья будет напечатана с исправлениями. Прочитайте — и вы поймёте, как. надо писать. До свиданья!
И он продолжал потрошить живого человека.
На следующий день я с трепетом развернул газету.
За моей полной подписью шли следующие строки:
‘Высоко держа знамя печати, мы начинаем наш обзор с обличения новой. плутни той банды мошенников, которая называется на их воровском жаргоне редакцией (???) ‘Ежедневного Ура’.
На этой мятой бумаге напечатано, будто наш достопочтеннейший, наш многоглубокоуважаемый кандидат Ижицын получил на вчерашних выборах, только 2 шара, тогда как читателям ‘Тромбона’ известно, что он получил не 2, а 432 шара.
— Куда же девались остальные 430?
Читателю рисуется уже страшная картина.
Их раскрали сотрудники ‘Ежедневного Ура’.
К урне г. Ижицына, переполненной избирательными шарами, на цыпочках подкрадываются ‘летиратары’ (?) ‘Ежедневного Ура’ и, пока городские служащие по обыкновению зевают, спешат нагрузить свои дырявые карманы избирательными шарами и бегут на Толкучку продавать общественное добро за бесценок.
В урне остаются только два шара, которых не могли заграбастать эти шарлатаны своими отмороженными пальцами,
Вот картина, которая рисуется нашему читателю.
Но успокойтесь, дорогой читатель! Всё это могло бы иметь место, если бы ‘летератарав’ (?) ‘Ежедневного Ура’ допускали в зал выборов.
К счастию, городское управление предусмотрело такой случай и сделало распоряжение при первом появлении ‘летератара’ (?) из ‘Ежедневного Ура’ немедленно отправлять его в полицию.
С удовольствием отмечаем такое мероприятие городского управления к очищению города от мусора’.
‘Гололедица, случившаяся в нашем городе, испортила не одни только телефонные столбы, но и людей, — конечно, если можно считать таковыми тех недоносков, которые взяты из Воспитательного Дома редакцией (?) ‘Самой Распространённой’.
Вчера мы прочли в этой газете (ха-ха-ха!) поистине идиотский проект замены деревянных столбов чугунными.
Ха-ха-ха!
Нам кажется, что ещё удачнее было бы предложить заменить столбы сотрудниками (ха!) этой почтенной (ха-ха!) газеты (ха-ха-ха!).
Серьёзно. Если их хорошенько обтесать, из них вышли бы недурные дубовые столбы.
Что же касается до вопроса о том, способен ли чугун к гниению, — то мы рекомендуем почтенным (?!) сотрудникам газеты (?!) ‘Самой Распространённой’ обратить внимание на их собственные головы.
Ведь может же в их чугунных башках быть такая гниль и труха, которую они в простоте сердечной называют ‘мозгами’ (ха-ха-ха!)’.
Вчера выпущен из тюрьмы ‘литератор’ Чертополохов, что на языке ‘Грома и Молнии’ называется ‘вернуться из кругосветного плавания’. Сограждане, берегите ваши серебряные ложки!’
‘Капельдинер, пишущий рецензии для газеты ‘В участок!’, вчера снова был пьян и потому принял ‘Норму’ за ‘Гугеноты’.
Можете судить, что эта вышла за рецензия!
А неграмотный редактор, печатающий всё, что придёт в голову пьяному капельдинеру, ничтоже сумняшеся, напечатал всю эту чепуху.
Откровенно говоря, когда дурак-разносчик подал нам эту газетишку, мы пришли в ужас:
— Боже, и это печатное слово!’
Следовала моя подпись.
Читая, я падал четыре раза в обморок.
— Вы будете иметь успех! — сказал г. редактор.
Я купил себе два револьвера.
Статья, действительно, произвела потрясающий эффект. Эффект бомбы, лопнувшей в стеклянной лавке!
На следующее утро я был разбужен воплями и рыданиями моей жены.
— Посмотри, что пишут про тебя и про меня хотя бы в одном ‘Ежедневном Ура’!!!
‘Шайка воров, грабителей, лжесвидетелей и конокрадов, приютившаяся в ‘Южном Тромбоне’, увеличилась вчера ещё одним вполне достойным её экземпляром, г. таким-то. Г. такой-то, видимо, облюбовал для своих уголовных похождений наш город и думает прочно здесь поселиться, что мы видим хотя бы из того, что он привёз сюда и свою жену (?), отставную шансонетную певицу, выгнанную за кривобокость и дурное поведение из всех кафешантанов. Г. такой-то уверяет, будто он приехал только с целью оклеветать всех наиболее уважаемых граждан нашего города, но мы полагаем, что у него таятся и другие мысли, — почище! Какие, — мы узнаем это на суде, конечно, если прокурорский надзор своевременно не примет мер против этого субъекта, что он обязан сделать на точном основании ст. 45, пункта 5, ст. 89,114, 3-го примечания к статье 239 ‘устава о пресечении и предупреждении преступлений’ (изд. 1886 года, по продолжению 1887, см. кассационное решение сената по делу Иванова с Петровой о незаконном сожительстве No 14983). Мы слишком уважаем себя, чтобы даже говорить о подобном субъекте, но для интересующихся всё-таки сообщим вкратце, что он судился: за побег с каторги, убийство родной тёщи, совращение в скопчество, 7 краж и вытравление плода. Лиц, интересующихся более подробной биографией этого ‘литератора’, отсылаем к ‘справкам о судимости».
Другие газеты выражались обо мне в подобном же духе, а газета ‘В участок!’ замечала кратко и меланхолически:
‘Вчера в газете ‘Южный Тромбон’ появился новый сотрудник г. такой-то. Число краж в городе заметно увеличилось’.
Я кинулся в редакцию как сумасшедший.
— Вы имеете успех! — сказал мне г. редактор. — Вас заметили!
Должен ли я добавлять, что все лица, с которыми я успел познакомиться, отворачивались или переходили на другую сторону при встрече с мной. А какая-то баба даже завыла, схватившись за карманы, когда я к ней приблизился.
— Батюшки, зарежет!
Чтобы сразу прекратить всякие толки о моей персоне, я на следующий же день напечатал в ‘Южном Тромбоне’ все документы относительно своей личности: метрическое свидетельство, указ об отставке, брачное свидетельство, постановление об освобождении от воинской повинности, институтский диплом моей жены
И на третий день, в 9 часов утра, имел удовольствие прочитать в ‘Ежедневном Ура’:
‘Вновь появившийся ‘литератор’, именующий себя г. таким-то, начал свою ‘деятельность’: вчера им были напечатаны документы, принадлежавшие лицу, убитому в 1887-м году в Харькове’.
А в 11 часов меня потребовали в участок.
Околоточный надзиратель встретил меня очень любезно, но всё-таки убрал со стола золотой портсигар.
— Скажите, пожалуйста, что вы можете сказать по поводу молодой девушки?
— По поводу какой молодой девушки?
— А вы не читали сегодня газеты ‘В участок!’?
Я чувствовал, что краснею под пристальным взглядом г. околоточного надзирателя, и из пятого в десятое прочёл отчёркнутую синим карандашом заметку.
В ней сообщалось о найденном в окрестностях города трупе зарезанной молодой девушки, и заметка заканчивалась таинственными словами: ‘Не потрудится ли, по этому поводу, г. ‘литератор’ такой-то объяснить нам, где он провёл вчера время от пяти до семи с половиной пополудни?’
— Что вы можете сказать в своё оправдание? — спросил г. околоточный надзиратель, впиваясь в меня глазами.
— Но я… Помилуйте! Зачем я стану резать молодую девушку! Я терпеть не могу молодых девушек! С тех самых пор, как я женился на молодой девушке…
Я чувствовал, что путаюсь.
— Н-да?.. Но вы покраснели?! К тому же ваше прошлое…
— Клевета, а не прошлое! Мои документы…
— Да, но они подложные! По крайней мере так пишут в газетах. Извините, мы не можем не обратить на это внимания. Конечно, пока вы останетесь на свободе. Закон пока бессилен, с сожалению, против вас. Но вы потрудитесь всё-таки передать нам ваши документы и подвергнуться антропометрическому исследованию.
— Да клянусь вам…
— Это делается для вашего же удобства: лучший способ установить, рецидивист вы или нет. Кстати, — внезапно спросил он, пристально вглядываясь в моё лицо, — вы никогда не назывались доктором Покровским?!
Я не мог не покраснеть до корней волос.
— Идите в антропометрическое бюро!
Это было уж слишком! Когда я с измеренным носом, ухом и большим пальцем возвратился домой, меня встретила рыдающая жена:
— Петя! Зачем ты это сделал.
— Что?!
— Петя! Не запирайся хоть перед мной. Петя, я была у адвоката, он мне сказал, что в твоём положении самое лучшее пойти и чистосердечно сознаться. Тебе смягчат там что-то. Петя, пойди и сознайся!
— Да что, в чём?
— Петя, хоть теперь, когда я знаю твоё прошлое! Петя, зачем ты мне раньше не сказал, что ты имеешь эту ужасную наклонность резать людей. Я так тебя любила, Петя! Я поняла бы и простила… Ах, Петя, зачем ты зарезал?
— Да кого?
— Этого нищего старика, про которого пишут в ‘Гром и Молнии’.
Я схватился за голову.
— Но ты не отчаивайся, Петя! Я пригласила психиатра, он скоро будет. Адвокат говорит, что если тебя найдут сумасшедшим…
— Матушка!!!
К вечеру у меня разлилась желчь, я исколотил психиатра, спал в горячечной рубашке, а утром проснулся потому, что плач и вой наполняли всю квартиру.
— Детей выгнали из гимназии! — объявила жена, бледная, как полотно — На, читай!
‘Ежедневное Ура’ под заголовком ‘Преступник в руках правосудия’ писала, что их ‘предположения сбылись’, что вчера было произведено антропометрическое исследование ‘литератора’ такого-то, чем и установлена ‘его полная идентичность с известным разбойником Чуркиным, когда-то наводившим ужас на Москву’.
‘Преступления продолжают раскрываться’, и в заключение газета сочувственно добавляла:
‘Нам более всего жаль, конечно, незаконнорожденных детей несчастного. Куда денутся теперь эти несчастные, к тому же больные, покрытые коростой, которой они могут перезаразить всех своих товарищей. Вниманию милосердных людей’.
Прилагался мой адрес.
‘Самая Распространённая’ делала такое же воззвание к сердобольным людям, сообщая о сумасшествии ‘нашего приезжего коллеги’.
А газета ‘В участок!’ писала обо мне в двух рубриках под заголовками ‘Буйство литератора’ и ‘Брошенные дети’.
Во всех газетах возлагались надежды ‘на наших добрых, всегда отзывчивых, сограждан’, и они не ошиблись в своих надеждах.
С 10 часов начали поступать пожертвования.
Какая-то старушка принесла шаль, какая-то молодая девушка для моих 12-и 10-летних сыновей распашонки, заготовленные для новорождённого, какая-то вдова фунт сахара, кофейную мельницу и рубль ‘для вечного поминовения за упокой раба Божия Ивана’…
А в 11 я шёл в редакцию.
Шёл, потому что щи один извозчик не хотел меня везти.
Должен ли я описывать это путешествие по улицам города, когда оно уже описано Флобером в его романе ‘Саламбо’. Прочтите эти необыкновенные страницы о том, как раб шёл по улицам Карфагена, побиваемый камнями.
Извозчики при моём приближении настёгивали лошадей, конки перепрягали своих кляч и ехали назад, испуганно трубя. Прохожие с визгом кидались в окна, разбивая стёкла. Какая-то женщина от испуга на тротуаре разрешилась мёртвым младенцем. А дети падали на колени и кричали:
— Дяденька, не бейте!
Довольно.
— Я прекращаю сотрудничество! — сказал я голосом настолько твёрдым, насколько мог.
Если бы гром прогремел в его собственном кармане, г. редактор был бы изумлён менее.
— Как?! В то время, как вы имеете такой небывалый успех, какого у нас не имел ещё никто? Когда вы стали самым модным журналистом? Когда о вас только и говорит весь город?
— Пусть чёрт возьмёт и город, и моду, и славу, и ваши газеты! Баста! Довольно! Мне очень нравится ваша система такой горячей борьбы, но, — чёрт возьми, — я к этому не приспособлен. Я приехал сюда для здоровья, а облысел в одну ночь.
Когда я таким же порядком, среди воплей, стонов, слёз, рыданий и криков отчаяния бегущей от меня толпы, вернулся домой, я не застал ни жены ни детей.
Вместо них была только записка:
‘Я покидаю тебя, потому что не могу жить с сумасшедшим убийцей. Я делаю это ради наших детей. Дети сумасшедшего! Их я помещу в сумасшедший дом, а сама уйду в монастырь’.
Два дня мне потребовалось, чтоб прошли те шишки, которых я себе наделал, колотясь головой об стены и об пол.
И в течение этих двух дней я имел удовольствие читать, как все газеты в один голос извещали публику, что:
Единственный талантливый журналист, украшавший страницы ‘Тромбона’, г. такой-то, вышел из состава этой бездарной редакции’.
И выражали уверенность, что:
‘Теперь ‘Тромбон’, разумеется, покончит своё существование’.
На что редактор ‘Тромбона’, очевидно, чтоб выйти из неловкого положения, отвечал, что г. такой-то вовсе не думал ‘выходить’ из состава редакции, а что, напротив, редакция выгнала его ‘за неспособность, малограмотность, ложь, пасквилянтство и предосудительные поступки’.
‘Так что с уходом такого сотрудника редакция ‘Тромбона’ не только ничего не теряет, но ещё и много выигрывает’.
Я уж не возражал.
Нужно ли рассказывать конец?
Когда я вернулся на север, меня вышвырнули из всех редакций, в которые я обращался:
— Мы и не знали, что вы за птица! Спасибо, южная пресса раскрыла.
Я умер на улице с голоду.
Этот посмертный рассказ посвящается мною вновь возникшему ‘Союзу русских писателей’.