ЯРОСЛАВСКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ СБОРНИК 1849 ГОДА
ЯРОСЛАВСКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ СБОРНИК 1849 ГОДА
Ярославль. В тип<,ографии>, губернского правления. 1849
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Ярославский литературный сборник 1849 года, Некрасов Николай Алексеевич, Год: 1850
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах
Том двенадцатый. Книга вторая. Критика. Публицистика (Коллективное и Dubia). 1840—1865
С.-Пб, ‘Наука’, 1995
По всей вероятности, не один читатель раскроет нашу рецензию с предубеждением, ожидая в ней встретить устарелые шуточки по поводу ярославских поэтов, провинциальных литературных сборников и других предметов, служащих пищею для остроумных или добивающихся остроумия рецензентов, поспешим успокоить их искренним уверением, что никогда ни одно сочинение, внушенное истинною любовью к отечественной словесности, не встретит в нашем журнале бессмысленных острот и насмешек, и не встретит их потому, что мы имеем слабость держаться старого авторитета, утверждающего, что добрая и полезная идея зачастую выкупает многие промахи, сделанные при ее осуществлении.
Мысль, руководившая издателей ‘Ярославского сборника’, заслуживает похвалы во всех отношениях. Она ясно выражена в предисловии этого издания. Вот часть предисловия:
‘Издатели ‘Ярославского сборника’ имели в виду две цели: одна благотворительная, потому что деньги, вырученные за книгу, пойдут в пользу двух ярославских заведений: детского приюта и дома призрения ближнего, вторая цель — вызвать набольшую литературную деятельность проживающих в пределах Ярославской губернии любителей отечественной словесности. Обратить какую бы то ни было способность на добро и пользу ближнего — отрадно, хорошо, но соединить вдохновение с благотворительностью — это невыразимо сладостно!’
Действительно, удачно выбранная основная идея творения есть уже половина труда. И не из одной словесности можем мы представить факты в подтверждение этого правила: во всех искусствах, во всех науках от выбора главной мысли зависит важная часть успеха. Новая французская школа живописи одолжена огромною частью известности, которою пользуется во всей Европе, не столько искусству исполнителей, как их таланту выбирать сюжеты грациозные и доступные каждому, немецкие композиторы исчезают перед итальянцами едва ли не по той тяжеловесности, с какою они приступали к созданию своих лучших опер, из историков наиболее знамениты те, которые, подобно Тьеру и Макоулею, выбирали для своего труда эпохи, почему бы то ни было интересующие современников. Хотя от живописи, музыки и Макоулея шаг к ‘Ярославскому сборнику’ будет не совсем натурален, но мы должны все-таки сказать, что мысль этого сборника в состоянии выкупить почти все, что находится незрелого и слабого в произведениях ярославских литераторов. Упадок внимания публики к отечественной словесности был необходимою реакциею против того довольно смешного направления, в которое вдалась наша литература в двадцатых годах, — эту классическую эпоху альманахов, мистерий, драматических фантазий, отрывков из неначатых романов и поэм, которым никогда не было суждено увидеть свет божий. То было странное время: поэты были в моде, надевши очки и отрастив длинные волосы, они бродили по гостиным, отпуская свирепые фразы о своей увядшей душе и о погибших надеждах. У любителей русской музы бывали литературные вечера, на которых, к горести слушателей, читались творения какого-нибудь будущего светила русской словесности, а иногда глава из дидактической поэмы, идиллия — вещи, давно уже отжившие свою пору. Страсть ко взаимной похвале безмерно развита между литераторами: при всяком удобном случае они осыпали себя сами и друг друга любезностями, а потом писали на только что расхваленную особу десятки эпиграмм, и эпиграммы эти читались с удовольствием. Стихов писалось, печаталось и прочитывалось страшное количество.
И вдруг все это исчезло. Стихи перестали читаться, поэты потеряли всякое участие публики, остроумные насмешки ‘Библиотеки для чтения’ громили собрания стихотворений, альманахи и отрывки из комедий в стихах. Женщины, коварные женщины, прежде всех бросились из крайности в крайность. Бедные поэты, которых еще недавно они упрашивали писать себе в альбом и с которыми не раз говорили о пустоте светской жизни, — эти поэты были первые принесены в жертву. Поэтам уже не позволено было носить пестрых жилетов и не чесать своих длинных волос, никто их не упрашивал прочесть что-нибудь из новых стихотворений, никто не слушал их мизантропических любезностей, если они не танцевали, не одевались порядочно и не играли в карты, никто их не приглашал к себе, никто ими не интересовался, журналисты не давали и трех целковых за самую восторженную байроническую поэму. Старики-литераторы перемерли, коммерческое направление поселилось в журналистике, поглотившей собою словесность, слова ‘по стольку-то с листа’ сделались лучшим мерилом литературного успеха. Говорить о литературе вышло из моды, люди, ничего не читавшие на своем веку, открыто признавались в своем вандализме и нисколько не теряли от такого признания в глазах самого порядочного круга. Вообразите себе какого-нибудь лондонского денди, осмелившегося объявить на каком-нибудь рауте, что он ничего не читает и не интересуется отечественными талантами! С каким холодным видом отвернулись бы от него члены верхней палаты, каким насмешливым взглядом окинула бы его с ног до головы иная владычица моды, наследница леди Джерне или леди Блессингтон! какой презрительной эпиграммою угостил бы этого юного фата Геррисон или Ноульз! Но у нас свет не вступался за такую холодность к словесности, и немудрено: свету в то время так уже надоели поэты, альманахи с картинками и старики, сочиняющие стихи на открытие новой кондитерской!
Свет был не прав. Реакция против фальшиво-поэтического направления словесности было делом понятным и похвальным, но ей следовало держаться в границах, осмеивать смешное и не переходить в недостаток участия к ходу русской литературы. Журнальные критики делали хорошо, отбивая у поэтов и романистов, лишенных дарования, охоту к новым подвигам, но критикам этим не следовало с мелочною нетерпимостью преследовать всякий талант за то только, что талант этот был неопытен, не следовало расставаться со снисходительностью там, где снисходительность была нужнее всего. Наши критики в этом отношении представляли резкий контраст с лучшими критиками английских и французских обозрений, их методы разнились на всех пунктах. Не говорю, чтоб каждый критик был обязан, говоря когда-то любимым слогом, ‘поощрять новый талант и ободрять юного питомца музы’, нет, ни поощрения, ни одобрения никто не требовал, и вряд ли критик обязан поощрять и одобрять кого бы ни было, но со всем тем критик не должен был упускать из виду, что его прямая обязанность состояла непременно в раскрытии того, что было лучшего в самом слабом произведении.
Поясним нашу мысль сравнением методы английского и русского рецензента прежнего времени при разборе плохого произведения. Англичанин говорит сам себе: ‘Книга плоха, я этого не скрою и даже посмеюсь над ней, но я прочту ее еще раз со вниманием. Я знаю, что один только отъявленный глупец не в состоянии изредка сказать умное и оригинальное слово, автор книги не глупец: посмотрим, между грудою чепухи не сказал ли он чего дельного, и если сказал, то поспешим это выставить. Книга эта, подобно дурно построенному кораблю, тонет, спасать его нельзя, но взглянем, нет ли в корабле поклажи, не стоящей потопления’. Русский рецензент рассуждал просто: ‘Тут-то я посмеюсь, надо похлопотать только, чтоб остроты не вышли совсем пошлые’. Понятен результат такого умозаключения.
Насмешка, ирония при суждении о предметах, касающихся словесности, есть оружие, требующее чрезвычайного остроумия от того, кто его употребляет. Нет сомнения, плохой и задорный писака, журналист, говорящий одно, а делающий другое, раздражительный хитрец, который вскрикивает от боли и силится скрыть свое огорчение, напрашиваются на насмешку, стоят ее, но и тут надобно знать, что от частого употребления оружие притупляется. Сверх того, мы позволим себе привести следующий пример: ‘Библиотека для чтения’ (старых годов), вдоволь потешаясь над поэмами вроде чХеака* и романами вроде ‘Аристократки* — творениями бесспорно заслужившими свою участь, — в порыве веселья затронула писателя, тогда еще не получившего всей своей известности. По поводу одной книги, под названием ‘Арабески’, в ‘Библиотеке для чтения’ помещен был самый едкий и насмешливый отзыв. Автор книги назывался Н. В. Гоголем… Ответа на эту критику и другие ей подобные не было никакого, но через несколько лет, все знают, как быстро были раскуплены сочинения этого Гоголя.
Хотите знать, как отразилось это простое событие на всей критике ‘Библиотеки для чтения’? Разверните одну из книжек этого журнала за нынешний год и отыщите там места, где говорится о Гоголе. Трудно передать вам то сосредоточенное, неестественное осуждение, с которым там упоминается о нем.
Обратимся снова к иронии в деле словесности. Литература какого бы то ни было народа и в какую бы то ни было эпоху есть не что иное, как микроскопический уголок в великой области изящного, как маленькое звено в золотой цепи моральных наслаждений.
Страсть к литературе, взятая отдельно, значит весьма немного и даже при некоторых условиях бывает довольно смешна, но эта страсть предполагает так много других страстей, высоких и утешительных! Можно осмеять эту страсть, но осмеивая ее, вы зацепите другие страсти, можно отделить это звено и бросить его в грязь, но от того пострадают другие звенья золотой цепи, которая, по словам одного из величайших поэтов, ‘соединяет небо с землею’. Желаете знать, как называются другие части этой цепи? Они называются искусством, наукою, пониманием природы, спокойствием духа, терпимостью и любовью.
Сами испугавшись превыспреннего полета наших мыслей по поводу холодности к словесности, поспешаем снова потолковать о ‘Ярославском сборнике’.
По части изящной словесности капитальною статьею сборника может назваться повесть г-жи Жадовской ‘Непринятая жертва’, о которой было говорено в ‘Современнике’, в декабрьском письме Иногороднего подписчика. Затем в книге помещено много стихотворений. Стихотворения эти принадлежат местным поэтам: г-жам Ю. Жадовской, А. Ж-вой, господам Ф. С-ву, Семенову, Пав. Жадовскому, Н. Г.
По части стихотворений русская литература вообще не представляет ровно уже ничего замечательного, поэтому неблагоразумно было бы требовать чего-нибудь особенного в этом роде от провинциального сборника.
Из статей ученого содержания с удовольствием читается статья о разорениях города Углича, в которой автор проследил самую тяжелую эпоху этого города, с 1608 по 1618. Трудно без душевного волнения читать эту страшную летопись грабежей, пожаров и междоусобиц, написанную языком сжатым, правильным и довольно энергическим. В начале своей статьи автор очень хорошо описал нам самый город, так, как он был в начале XVII столетия, с его деревянными стенами, шестью деревянными же башнями, церквами и другими строениями. Описание это по возможности переносит читателя в ту эпоху, и от этого самый рассказ о бедах, разразившихся над городом царевича Димитрия, много выигрывает и получает характер живой сцены.
В начале сборника помещены четыре любопытные письма императрицы Екатерины Второй к ярославскому наместнику А. П. Мельгунову. Последняя статья сборника называется ‘Путешествие по Святым местам ярославского жителя Матвея Гавриловича Нечаева в 1721 и 1722 годах’. Старинный слог, которым написано это путешествие, может быть, помешает иным читателям просмотреть путешествие Нечаева. Спешим их уверить, что путешествие это стоит быть прочитанным. Кроме оригинальной наивности слога статья эта отличается чрезвычайной верностью с рассказами других путешественников, и за самое недавнее время. Между прочим, описание Константинополя так верно, что во время чтения кажется, будто слушаешь рассказ весьма умного и наблюдательного туриста, нарочно подделывающегося под манеру старых русских писателей.
Сборник издан очень хорошо. Это тоже немаловажная вещь в книге, изданной единственно местными средствами. А ‘Ярославский сборник’ во всех отношениях остался верен своему названию — вот собственные слова издателей:
‘Ярославский сборник ни в чем не противоречит своему назначению — он истинно ярославский: чужого, иногороднего в нем ничего нет. Все статьи принадлежат особам, живущим в городе Ярославле или Ярославской губернии, местом печатания его была ярославская типография, даже бумага куплена с фабрики князя Гагарина, находящейся в Ярославском уезде’.
Печатается по тексту первой публикации.
Впервые опубликовано: С, 1850, No 1 (ценз. разр. 31 дек. 1849 г.), отд. V, с. 55—60, без подписи.
В собрание сочинений включается впервые.
Автограф не найден.
Предположение о принадлежности Некрасову основывается на следующих данных: автор рецензии не скрывает от читателей своей принадлежности к руководящему ядру ‘Современника’. ‘Никогда, — пишет он в начале своего отзыва, — ни одно сочинение, внушенное истинною любовью к отечественной словесности, не встретит в нашем журнале бессмысленных острот и насмешек…’ (с. 115). Автором этих слов (и всей рецензии) мог быть в это время, когда в составе редакции ‘Современника’ еще не было литературного критика, один из двух редакторов журнала — Некрасов или Панаев, чрезвычайно редко бравший на себя функции критика. В данном случае И. И. Панаев выступать в качестве рецензента не мог ввиду своей неосведомленности в теме, которой посвящена рецензия. Наиболее вероятный автор — Некрасов, — и как уроженец, и как знаток Ярославской губернии, и как человек, с юных лет питавший глубокий интерес к литературной жизни родного края. Приехав летом 1841 г. в Грешнево, молодой писатель лишь в декабре этого года смог возвратиться в Петербург. В письме от 25 ноября 1841 г. к Ф. А. Кони, давая отчет о своей текущей работе для петербургских изданий, Некрасов упомянул о готовящейся им статье ‘Ярославская литература’. Статья эта, по-видимому, была написана, поскольку объявление о ней появилось в No 7 ‘Пантеона’ за 1841 г., но до сих пор исследователями не разыскана (см. с. 417). Стимулом к написанию как статьи ‘Ярославская литература’, так и комментируемой рецензии был присущий Некрасову интерес к так называемой ‘провинциальной литературе’ и забота об ее качественном росте.
Стиль публикуемой рецензии, содержащиеся в ней отступления от основной темы вполне соответствуют тону и стилю целого ряда критических выступлений Некрасова конца 1840 — начала 1850-х гг. (см. рецензии ‘Москва’ Н. В. Сушкова (1847), ‘Музей иностранной литературы’, вып. 1 и 2 (1847), ‘Дамский альбом’ (1854) — наст. изд., т. XI, кн. 2, с. 7, 22, 100).
О ‘Ярославском литературном сборнике’ писал И. С. Аксаков в письме к родным 5 декабря 1849 г., отметив в качестве положительного в нем интерес к ‘местной литературе’ и ‘местной истории’. По его мнению, в сборнике ‘замечательны только две прозаические статьи: одна принадлежит купцу, винному торговцу Серебреникову, другая — вольноотпущенному крестьянину Трехлетову. <,…>, Жаль, что под статьями их не сказано, кто они. Между тем им было бы чувствительно всякое оскорбление критики и чувствительнее, чем нам, знающим, что такое критика, и привыкшим к ней. Поэтому я и решил написать и написал И. И. Панаеву небольшое письмо, в котором только даю ему знать, что такая-то статья принадлежит купцу, такая-то крестьянину’ (Аксаков И. С. И. С. Аксаков в его письмах, т. П. М., 1888, с. 262-263).
С. 116. ‘Издатели ‘Ярославского сборника’ имеют в виду две цели со соединить вдохновение с благотворительностью — это невыразимо сладостно’.— Цитируется предисловие к рецензируемому изданию (отд. пагинация).
С. 116. Новая французская школа живописи одолжена огромною частью известности со сюжеты грациозные и доступные каждому…— Понятие ‘новая французская школа’ связывается с именами Э. Делакруа (1798-1863), К. Коро (1796-1875), Т. Руссо (1812-1867), О. Домье (1808—1879), Г. Курбе (1819—1877), в творчестве которых преодолевались условности классицизма и доминировали реалистическое начало, интерес к современности, социальные, обличительные тенденции.
С. 116. …из историков наиболее знамениты те, которые подобно Тьеру и Макоулею ~ интересующие современников.— А. Тьер (1797—1877) — французский государственный деятель, историк, Т. Б. Маколей (1800—1859) — английский историк, публицист, политический деятель.
С. 117. …остроумные насмешки ‘Библиотеки для чтения’ громили собрания стихотворений, альманахи и отрывки комедий в стихах.— В 1840-х гг. ‘Библиотека для чтения’ была последовательным союзником В. Г. Белинского в борьбе с ложноромантической поэзией. ‘Нельзя сказать, чтоб ‘Библиотека для чтения’ не имела полезного влияния на русскую литературу и в чисто литературном отношении, — писал в 1845 г. Белинский, — ее шуточки, нередко острые и меткие, почти всегда забавные, немало способствовали охлаждению детски восторженного тона, который господствовал в нашей литературе и который не допускал шутки, но обо всяком вздоре любил говорить свысока, с видом глубокого убеждения. ‘Библиотека для чтения’ воздвигла гонение на стихи с девою и луною…’ (т. IX, с. 409).
С. 117. Леди Джерне — лицо неустановленное.
С. 117. Леди Блессингтон.— М. Блесингтон (1789—1849), английская писательница, хозяйка литературного салона.
С. 117. Геррисон.— Возможно, имеется в виду В.-Л. Гаррисон (1804—1879), американский поэт и общественный деятель.
С. 117. Ноульз.— Д.-Ш. Ноулз (1784—1862), английский драматург.
С. 119. …’Библиотека для чтения’ (старых годов), вдоволь потешилась над поэмами вроде ‘Хеака’ и романами вроде ‘Аристократки’…— Имеются в виду поэма В. Р. Зотова ‘Последний хеак’ (1841) и роман Л. В. Бранта ‘Аристократка’ (см. о ней рецензию Некрасова: наст. изд., т. XI, кн. 1, с. 76).
С. 119. По поводу одной книги под названием ‘Арабески’ в ‘Библиотеке для чтения’ помещен был самый едкий и насмешливый отзыв.— Имеется в виду рецензия О. И. Сенковского на книгу ‘Арабески. Разные сочинения Н. Гоголя’. СПб., 1835 (БдЧ, 1835, т. IX, отд. VI, с. 8—14).
С. 119. Разверните одну из книжек этого журнала за нынешний год и отыщите там места, где говорится о Гоголе.— В анонимной статье ‘Новости петербургской сцены’, помещенной в No 1 ‘Библиотеки для чтения’ за 1850 г., сказано: ‘Кто заменил у нас Озерова, Фонвизина, князя Шаховского, Грибоедова и новейших возделывателей отечественной Талии, покойного Полевого, живого Н. В. Кукольника, так же как и господин Гоголь с его, впрочем, сомнительными правами на звание великого драматурга, несмотря на прославленный друзьями юмор ‘Ревизора’, ‘Игроков’ и ‘Женитьбы’ — юмор цинический и шаржированный, который больше заботился о комизме, нежели об истине изображаемого…’ (БдЧ, 1850, No 1, отд. VII, с. 100).
С. 119. …звенья золотой цепи, которая, по словам одного из величайших поэтов, ‘соединяет небо с землею’.— Имеется в виду эпизод в ‘Илиаде’ Гомера (песнь VIII, ст. 19—22), когда Зевс предлагает богам испытать его могущество:
Цепь золотую теперь же спустив от высокого неба,
Все до последнего бога и все до последней богини
Свесьтесь по ней, но совлечь не возможете с неба на землю
Зевса, строителя вышнего, сколько бы вы ни трудились!
Комментаторы Гомера вслед за Платоном не довольствовались конкретным пониманием ‘золотой цепи’ как средства состязания и выдвигали отвлеченно-аллегорические толкования этого мотива (см.: Гомер. Илиада / Пер. Н. И. Гнедича. Изд. подг. А. И. Зайцев. Л., 1990, с. 104, 471).
С. 120. …капитальною статьей сборника может назваться повесть г-жи Жадовской ‘Непринятая жертва’, о которой было говорено в ‘Современнике’, в декабрьском письме Иногороднего подписчика.— Эта повесть Ю. В. Жадовской была впервые опубликована в No 11, кн. 1 ‘Москвитянина’ за 1849 г. В девятом ‘Письме Иногороднего подписчика в редакцию ‘Современника’ о русской журналистике’ А. В. Дружинин писал: ‘Повесть эта гораздо лучше ‘Переписки’, последнего произведения того же автора, но со всем тем не вполне удовлетворяет взыскательного читателя. <,…>, Я не скажу, чтоб у г-жи Жадовской не было таланта писать повести — совсем напротив. У ней есть чувство, есть глубина, есть глубокие соображения, а при этих условиях не грех писать повести, одна беда в том, что автор ‘Напрасной жертвы’ пишет свои повести так, как пишут стихи или мелкие заметки в приятельских альбомах…’ (С, 1849, No 12, отд. V, с. 199).
С. 120. …в книге помещено много стихотворений. Стихотворения эти принадлежат местным поэтам: г-жам Ю. Жадовской, А. Ж—вой, господам Ф. С—ву, Семенову, Пав. Жадовскому, Н. Г.— Имеются в виду стихотворения Ю. В. Жадовской (1842—1883) ‘Разная участь’, ‘Скрытое горе’, ‘Скоро весна’, А. В. Жуковой (1804—1852) ‘Молитва’, Ф. Свешникова ‘Плач матери на могиле сына’, Н. Семенова ‘Воспоминание’, П. В. Жадовского (1825—1891) ‘Утренняя молитва’, ‘Из окна несутся звуки…’, ‘Мысль’, ‘Былинка’, ‘Ветер свищет, ветер рвется’, ‘Средь блеска и шума роскошного бала…’, стихотворения за подписью ‘Н. Г.’ ‘Баллада’, ‘Раскаяние’.
С. 120. …статья о разорениях города Углича…— Имеется в виду статья С. Серебреникова ‘О разорении города Углича поляками, казаками и черкесами. 1608—1616 г. (Отрывок из неизданной истории города Углича)’.