Раннее утро 15-го іюня 1903 года. Въ пріемной врача, сидя за письменнымъ столомъ, занимается студентъ-медикъ Редпенни — это его фамилія — имя же никому неизвстно, и никому нтъ до этого никакого дла. Онъ правая рука доктора: ведетъ его переписку, играетъ роль ассистента въ домашней лабораторіи и является лицомъ во всхъ отношеніяхъ незамнимымъ. Все это онъ длаетъ съ цлью отблагодарить патрона за т неуловимыя преимущества, которыя доставляютъ студенту близость съ представителемъ его науки и положеніе скоре сотрудника, чмъ ученика. Редпенни не пренебрегаетъ ничмъ и длаетъ все, что отъ него требуется, забывая о чувств собственнаго достоинства, лишь бы требованія эти предъявлялись въ дружескомъ тон. Онъ здравомыслящій, расторопный, доврчивый добродушный юноша, рано начавшій жить самостоятельно. Прическа и одежда мало говорятъ о текущемъ перевоплощеніи неряшливаго юнца въ элегантнаго доктора.
Занятія Редпенни прерываются появленіемъ старой экономки, совершенно незнакомой ни съ кокетствомъ, ни съ предразсудками и отвтственностью, налагаемыми на женщину красотой, ни съ вспышками ревности и прочими спутниками этого природнаго дара. Цвтъ лица цыганки, которой кожа недоступна никакимъ косметикамъ, и, хотя на лиц этомъ нтъ настоящей бороды и усовъ, способствующихъ представительности и красот мужского, зато все оно усяно родинками, поросшими волосами. Въ рукахъ ея метелочка, путешествующая по всмъ окружающимъ предметамъ, и едва покончивъ съ однимъ, старуха немедленно устремляется къ другому. Разговаривая, она какъ бы не замчаетъ своего собесдника, за исключеніемъ тхъ случаевъ, когда сердится. Манера обращенія со всми одна и та же, манера старой прижившейся няньки со своимъ воспитанникомъ, едва начинающимъ ходить. Безобразіе обезпечивало ей людскую снисходительность, невдомую ни Клеопатр, ни Розамунд, а также и преимущество относительно этихъ послднихъ, состоявшее въ томъ, что качества ея лишь росли, а не уничтожались съ теченіемъ времени. Эта трудолюбивая старуха, всмъ читавшая нотаціи, являлась живымъ доказательствомъ суетности женскаго тщеславія. Подобно имени Редпенни, никому не было дла до ея фамиліи, и во всемъ докторскомъ район отъ Кавендишъ-скверъ до Морилебонъ-родъ — она была извстна подъ именемъ Эмми.
Въ кабинет два окна, выходящія на улицу Королевы-Анны. Между окнами консоль съ мраморной группой на бронзовой подставк, заканчивающейся когтями сфинкса. Громадное простночное зеркало почти не исполняетъ своего назначенія, благодаря приклееннымъ къ его поверхности тщательно выписаннымъ изображеніямъ пальмъ, папоротниковъ, лилій, тюльпановъ, подсолнечниковъ. По этой же стн каминъ, передъ каминомъ, два мягкихъ кресла. Стоящему передъ этимъ уголкомъ не видны другія стны комнаты. Вправо отъ камина или, врне, вправо отъ человка, стоящаго передъ каминомъ — дверь. Налво отъ двери столъ, за которымъ занимается Редпенни. На стол царитъ безпорядокъ — тутъ имется микроскопъ, множество колбочекъ, спиртовая лампочка и трупа бумагъ, разбросанныхъ какъ попало. Посредин комнаты параллельно камину стоитъ кушетка, образуя прямой уголъ съ консолью. Между кушеткой и окномъ стулъ, въ углу — другой. Еще одинъ у окна. На окнахъ зеленыя венеціанскія сторы и репсовыя занавси. На потолк люстра, приспособленная къ электричеству. Обои и ковры — зеленые, въ тон съ люстрой и венеціанскими сторами. Домъ обставленъ еще въ половин девятнадцатаго столтія, но все устроено съ такой предусмотрительностью, что сохраняетъ приличный видъ и по настоящее время.
Эмми, входя, немедленно устремляется къ кушетк и обмахиваетъ съ нея пыль. Тамъ сидитъ какая-то барыня, пристаетъ ко мн, чтобы я доложила о ней доктору.
Редпенни раздражительно. Да, но это совершенно напрасно. Сколько разъ я вамъ говорилъ, Эмми, что докторъ не принимаетъ новыхъ паціентовъ, и вотъ стоитъ кому-нибудь позвонить, какъ вы сейчасъ же являетесь и спрашиваете, не можетъ ли докторъ принять.
Эмми. А кто же васъ объ этомъ спрашиваетъ?
Редпенни. Да вы же.
Эмми. Нтъ, я только говорю, что какая-то барыня пристаетъ ко мн и проситъ доложить о ней доктору. Я и не думала васъ ни о чемъ спрашивать, я только сказала.
Редпенни. Если барыня пристаетъ къ вамъ, то это еще не причина, чтобы вы приставали ко мн.
Эмми. Газеты-то прочли?
Редпенни. Нтъ.
Эмми. А про награды ко дню рожденія его Величества знаете?
Редпенни вн себя. Что еще тамъ, чортъ возьми.
Эмми. Потише, потише, батюшка!
Родпенни. Какое мн дло до рожденія его Величества, подумаешь? Перестаньте пожалуйста болтать. Докторъ Роджонъ сейчасъ выйдетъ, а я еще не кончилъ съ письмами. Уходите отсюда.
Эмми. Доктора Роджона больше нтъ, молодой человкъ. Замтивъ пыль на консол, устремляется въ ту сторону.
Редпенни вскакиваетъ и бросается за нею слдомъ. Что такое?
Эмми. Докторъ получилъ рыцарскій санъ. Доктора Роджона больше нтъ. Серъ Колензо Роджонъ — вотъ кто онъ теперь. Самъ король будетъ его крестнымъ,
Редпенни. Ахъ, какъ я радъ!
Эмми. А мн такъ досадно! Я привыкла уже считать вс его великія открытія — бреднями. Глаза бы мои не глядли на вс его сткляночки съ жидкостями да съ кровяными капельками. А теперь онъ мн за это отплатитъ.
Редпенни. И по дломъ! Какая дерзость съ вашей стороны соваться въ научные разговоры. Снова отправляется къ письменному столу и принимается работать.
Эмми. Не очень-то высокаго мннія я объ этой вашей наук, вотъ поживите съ ней столько же, какъ я,— сами скажете то же самое. Мн впору только дверь отворять. Вонъ старый серъ Патрикъ Кулленъ ужъ заявлялся съ поздравленіемъ. Зайти-то онъ не могъ — торопился въ больницу, а непремнно хотлъ поздравить первымъ,— сказалъ, что зайдетъ попозже. Скоро явятся и другіе, цлый день только и знай, что впускай да выпускай гостей. Боюсь, какъ бы докторъ, сдлавшись серомъ Роджономъ Колензо, не вздумалъ, по примру прочихъ, нанять себ лакея. Слушайте: поговорите-ка съ нимъ, голубчикъ, скажите, что ему не найти прислуги лучше меня. Ужъ я знаю, кого впускать, кого нтъ. Вотъ опять и вспомнилась эта барынька. Надо бы ее принять. Онъ такихъ любитъ. Обметаетъ пыль съ бумагъ Редпенни.
Редпенни. Говорятъ вамъ, что онъ никого не приметъ. Исчезните, Эмми, вдь не могу же я работать, когда вы поднимаете такую пылищу.
Эмми. А кто вамъ велитъ работать — да и что это за работа — писать письма… Кажется, звонятъ. Смотритъ въ окно. Докторскій экипажъ! Наврно поздравитель. Собирается отворять, но въ это время въ дверяхъ появляется серъ Колензо Роджонъ. Яички-то скушали, батюшка?
Роджонъ. Сълъ.
Эмми. А жилетку-то новую надли?
Роджонъ. Да.
Эмми. Вотъ онъ, мой голубчикъ! Смотрите же не запачайтесь! Сейчасъ придутъ поздравители. Уходитъ.
Серъ Колензо человкъ лтъ пятидесяти, но, повидимому, не прочь еще пожить. Благодаря условіямъ жизни и сношеніямъ съ людьми всевозможныхъ сословій, онъ пріобрлъ развязныя манеры и порою не стсняется въ выраженіяхъ, будучи по натур скоре робкимъ и деликатнымъ. Лицо довольно морщинистое, движенія боле плавныя, нежели, напримръ, у Редпенни, а блокурые волосы уже утратили долю блеска. Впрочемъ ни его вншность, ни манера держаться не соотвтствуютъ возрасту врача, удостоеннаго рыцарскаго сана. Хотя на лиц и замтны слды переутомленія и склонности къ скептицизму, но послднія являются скоре результатомъ ненасытности желаній и любопытства, нежели возраста. Только что освдомленный о монаршей милости, онъ нсколько опьяненъ успхомъ и довольно надмененъ и рзокъ по отношенію къ Редпенни
Роджонъ. Газеты читали? Надо бы измнить подпись, если она еще не поставлена.
Редпенни. Только что узналъ новость отъ Эмми. Не умю сказать, до чего я…
Роджонъ. Довольно, довольно, юноша. Дло самое обыкновенное.
Редпенни. Давно бы слдовало отличить васъ передъ другими.
Роджонъ. Это бы и было такъ, если бъ мои постители не принуждены были терпть Эмми въ качеств лакея.
Эмми, докладывая въ дверяхъ. Докторъ Шуцмахерь. Скрывается. Входитъ субъектъ среднихъ лтъ, съ привтливымъ, отчасти заискивающимъ выраженіемъ лица, какъ бы не вполн увренный въ ожидающемъ его пріем. Въ его мягкихъ движеніяхъ и соотвтственной имъ манер говорить проглядываетъ привычка къ сдержанности. Добродушныя, но черезчуръ рзко выраженныя черты лица изобличаютъ семитическое происхожденіе, это красивый интеллигентный еврей, который, несмотря на свои тридцать лтъ, все еще узкогрудъ и тщедушенъ, подобно большинству молодыхъ евреевъ, впрочемъ въ общемъ видъ крайне представительный.
Шуцмахеръ. Не узнаете? Шуцмахеръ. Университетъ — улица Бельзайцъ. Леони Шуцмахеръ, не помните?
Роджонъ. Да неужели Леони! Привтливо пожимаетъ ему руку, Нтъ, милый человкъ, не узналъ, я считалъ васъ давно умершимъ. Садитесь. Шуцмахеръ садится на кушетку, Роджонъ на стулъ. Гд же скитались вс эти долгіе годы?
Шуцмахеръ. За исключеніемъ послднихъ двухъ мсяцевъ — практиковалъ. А теперь отретировался.
Роджонъ, И прекрасно сдлали, Леони! Будь у меня возможность отретироваться, я бы сдлалъ то же самое. Вы практиковали въ самомъ Лондон?
Шуцмахеръ. Нтъ.
Роджонъ. Стало быть на модныхъ курортахъ?
Шуцмахеръ. Нтъ, разв я могъ разсчитывать на большую практику среди интеллигенціи? У меня не было ни гроша за душой. Ни одинъ паціентъ не заплатилъ мн больше ЗО-ти шиллинговъ за визитъ — больше не могутъ заплатить какіе-нибудь откупщики или арендаторы. Я ршилъ отправиться въ одинъ фабричный центръ Англіи и открылъ тамъ маленькую амбулаторію, платя шесть шиллинговъ въ недлю за помщеніе,
Роджонъ. И дло пошло на ладъ?
Шуцмахеръ, Да, признаться мн крайне посчастливилось. У меня теперь есть домъ въ Херфортшир, помимо нашей городской квартиры.
Роджонъ, Вотъ бы у васъ, богачей, поучиться, какъ добывать деньги!
Шуцмахеръ. Но у васъ есть имя!
Роджонъ. Чортъ бы побралъ это имя! Мн нуженъ комфортъ. Я пухну отъ зависти при вид вашихъ автомобилей и помстій, врачи-практиканты! Въ чемъ только секретъ вашего успха?
Шуцмахеръ. Что касается моего, то онъ крайне простъ, впрочемъ, признаюсь, я не желалъ бы открывать его многимъ. Боюсь, что мой пріемъ найдутъ отчасти предосудительнымъ.
Роджонъ. О, я совсмъ не педантъ. Въ чемъ же состоитъ этотъ секретъ?
Шуцмахеръ. Всего въ двухъ словахъ.
Роджонъ. Неужели: ‘безплатныхъ не принимаютъ’?
Шуцмахеръ испуганно. Нтъ, нтъ. Конечно, нтъ!
Роджонъ заискивающе. Ну, конечно, нтъ. Я спросилъ въ шутку,
Шуцмахеръ ‘Успхъ гарантированъ’, — вотъ мои два слова.
Роджонъ оторопвъ. Успхъ гарантированъ?
Шуцмахеръ. Ну, да. Собственно вдь подобное требованіе предъявляется каждому врачу, не правда ли?
Роджонъ. Да вдь это откровеніе свыше, дорогой Леони! Вы написали это на вывск?
Шуцмахеръ. Нтъ, собственно вывски у меня не было, а на витрин по красному фону черными буквами была сдлана надпись: Докторъ Лео Шуцмахеръ принимаетъ мужчинъ, женщинъ и дтей. Совтъ и лкарство — шесть пенсовъ. ‘Успхъ гарантированъ’.
Роджонъ. И гарантія эта изъ десяти случаевъ оправдывалась въ одномъ?
Шуцмахеръ нсколько смущеннный. Нтъ, что вы, гораздо больше. Получивъ разумный совтъ и соблюдая вс предписанія врача — многіе выздоравливаютъ Мое средство дйствительно прекрасное — это Соматозъ Парриша, — препаратъ фосфата, какъ вамъ извстно. Столовая ложка на поллитра воды. Великолпно помогаеть отъ всхъ недуговъ.
Роджонъ. Запишите, Редпенни! Соматозъ Парриша.
Шуцмахеръ. Признаться, я самъ принимаю его, когда нездоровится. А теперь позвольте откланяться. Значитъ мое посщеніе не было вамъ непріятно? Мн лично такъ хотлось васъ поздравить.
Роджонъ. И великолпно, дорогой Леони. Въ слдующую субботу давайте позавтракаемъ вмст. Зазжайте за мной на своемъ автомобил, и мы вмст отправимся въ Херфортъ.
Шуцмахеръ. Съ наслажденіемъ! Спасибо. До свиданья Роджонъ, проводивъ его до двери, возвращается.
Редпенни. Тутъ, пока вы еще не выходили, зазжалъ старикъ Падди Кулленъ. Ему непремнно хотлось поздравить васъ первымъ.
Роджонъ. Вотъ какъ! А кто вамъ позволилъ, дерзкій юноша, называть сера Патрика Кулленъ старикомъ Падди Кулленъ?
Редпенни. Вдь прежде вы вс его иначе не называли?
Роджонъ. Да, прежде, но не теперь, когда я самъ сталъ серъ Колензо Роджонъ. Вы, пожалуй, и меня переименуете въ старика Колли Роджонъ?
Редпенни. Васъ такъ вс и зовутъ въ клиник св. Анны.
Роджонъ. Ну, вотъ. Какъ противно, что у современнаго студенчества положительно ничего нтъ святого. Ничего — ничего — ничего.
Эмми, появляясь въ дверяхъ. Серъ Патрикъ Кулленъ. Исчезаетъ.
Серъ Патрикъ Кулленъ, боле чмъ на двадцать лтъ старше Роджона, еще не полная развалина, но уже близокъ къ тому, и совсмъ не молодится. Его репутація, ясный, отчасти скептическій складъ ума, своеобразная манера говорить и представительная вншность совершенно чужды того елейнаго колорита, который является отличительнымъ признакомъ стараго англійскаго врача и свидтельствуетъ о незавидномъ положеніи представителей этой корпорація въ былое время. Онъ истый ирландецъ, хотя, проживъ всю жизнь въ Англіи, вполн акклиматизировался здсь, Въ разговор со своимъ любимцемъ Роджономъ онъ проявляетъ какъ бы отеческую нжность по отношенію же къ остальнымъ суровъ, рзокъ и ограничивается зачастую лишь отрывистыми восклицаніями, пользуясь преимуществами своего возраста, никогда не насилуетъ себя, чтобы доставить удовольствіе собесдникамъ. Дружески пожимая руку Роджона, онъ насмшливо подмигиваетъ ему.
Серъ Патрикъ. Ну, молодой коллега, выросли на цлую голову?
Роджонъ. Даже больше. И всмъ обязанъ исключительно вамъ.
Серъ Патрикъ. Глупости, дружите. А все-таки спасибо. Садится на кресло передъ каминомъ. Захотлось съ вами немножко поболтать. Обращаясь къ Редпенни. Ну-ка, юноша — исчезните.
Редпенни, забравъ свои бумаги, идетъ къ двери. Сію минуту, серъ.
Серъ Патрикъ. Вотъ спасибо. Хорошій малый. Редпенпи исчезаетъ. Молодежь все мн прощаетъ, потому что я старикъ, — развалина, не то, что вы. Вы только притворяетесь старикомъ. Видали, какъ юнцы ухаживаютъ за своими усиками? Ну вотъ и врачи среднихъ лтъ продолжаютъ ту же комедію со своей сдиной.
Роджонъ. Господи, пожалуй, что вы и правы. А я, по правд сказать, считалъ себя давно уже чуждымъ всякаго тщеславія. Скажите на милость, когда, наконецъ, человкъ перестанетъ быть дуракомъ?
Серъ Патрикъ. Вспомните анекдотъ о француз, который спросилъ свою бабушку: въ какомъ возраст человкъ перестаетъ любить? Старуха отвчала, что пока она еще не можетъ отвтить на этотъ вопросъ. Роджонъ смется. Вотъ и я вамъ отвчу то же самое. Признаюсь вамъ, Колли, жизнь начинаетъ и меня крайне интересовать.
Роджонъ, И наука, конечно?
Серъ Патрикъ. Несомннно и наука. Вдь современная наука — явленіе крайне любопытное. Взяіь хотя бы ваше открытіе! Вообще великія открытія! Что они изъ себя представляютъ? Не боле не мене, какъ открытія и идеи моего бднаго отца, а ужъ сорокъ лтъ прошло съ тхъ поръ, какъ онъ умеръ. Разв все это не любопытно?
Роджонъ. Ужъ не хотите ли вы сказать, что мы пошли назадъ?
Серъ Патрикъ. Не толкуйте ложно моихъ словъ, другъ мой. Я ни мало не претендую на то, чтобы умалить вашу заслугу. Вдь черезъ каждыя пятьдесятъ лтъ у насъ начинается періодъ открытій, а съ тхъ поръ, какъ сдлано ваше, прошло ни мало ни много полтораста. Такъ что вы можете даже гордиться. А все же открытіе ваше не ново. Это самая обыкновенная прививка, а отецъ мой длалъ прививки до 1840 года, когда они были признаны преступными и запрещены. Это уложило въ гробъ старика. Теперь же оказывается, что онъ былъ совершенно правъ, вы вернули насъ къ прививк.
Роджонъ. Я не имю понятія объ осп. Моя спеціальность туберкулезъ, тифъ и чума. Но несомннно принципъ лченія одинъ и тотъ же.
Серъ Патрикъ. Туберкулезъ? Гм… гм… гм! Вы вылчиваете скоротечную чахотку?
Роджонъ. Думаю, что да.
Серъ Патрикъ. Такъ, такъ. Это крайне интересно Какъ бишь это говоритъ старый кардиналъ у Броунинг? ‘Я знавалъ двадцать четыре личности, именовавшихъ себя вождями революціи’. Такъ вотъ-съ и я’знавалъ штукъ тридцать врачей, вылчивающихъ скоротечную чахотку. Отчего же смертность-то не прекращается, Колли? Ужъ не подлость ли людская тому причиной? Былъ у моего отца одинъ старый пріятель родомъ изъ Суттонъ-Гольдфильда, звали его Жоржъ Боддингтонъ. Въ 1840 году онъ предложилъ лченіе свжимъ воздухомъ. Ему не повезло, и онъ потерялъ практику, благодаря тому, что открывалъ окно въ комнатахъ своихъ паціентовъ. Теперь же мы лишаемъ своихъ туберкулезныхъ больныхъ даже крыши. Все это, разумется, крайне,-крайне интересно наблюдать старому врачу.
Роджонъ. Эхъ вы старый циникъ, вдь вы, поди, вотъ настолько не врите въ мое открытіе. Показываетъ копчикъ пальца.
Серъ Патрикъ. Нтъ, нтъ, это вы уже преувеличиваете, Колли. Но все же совтую вамъ не забывать о жени Маршъ.
Роджонъ. О жени Маршъ? Не помню.
Серъ Патрикъ. Да неужели не помните?
Роджонъ. Нтъ, не помню.
Серъ Патрикъ. Вы не помните женщину съ туберкулезнымъ нарывомъ на рук?. Роджонъ, вдругъ вспомнивъ. А, кажется дочь вашей прачки? Разв ея имя жени Маршъ? Совершенно позабылъ.
Серъ Патрикъ. Быть можетъ вы забыли также, что длали надъ ней опыты впрыскиванія коховской сыворотки?
Роджонъ. Да, и вмсто того, чтобы выздоровть, несчастная лишилась руки. Помню, помню. Бдная жени! Впрочемъ, кажется, благодаря этому она живетъ безбдно, такъ какъ постоянно теперь фигурируетъ на лекціяхъ.
Серъ Патрикъ. Надюсь, не это же являлось цлью лченія?
Роджонъ. Ничего не подлаешь, пришлось рискнуть.
Серъ Патрикъ. А какъ вы полагаете, сама жени рискнула бы своей рукой, или нтъ?
Роджонъ. Паціентъ долженъ рисковать ради научнаго опыта, безъ опытовъ не было бы и открытій.
Серъ Патрикъ. Къ какому же открытію привелъ васъ случай съ жени?
Роджонъ. А къ такому, что инъекція, вмсто того чтобы помочь, въ иныхъ случаяхъ убиваетъ.
Серъ Патрикъ. Это я вамъ могъ бы сказать и раньше. Я самъ много разъ прибгалъ къ лченію сывороткой. Нкоторые мои паціенты умирали, иные выздоравливали, но, признаюсь, я никогда не могъ утверждать, помогу я или убью.
Роджонъ, доставъ, изъ ящика письменнаго стола брошюру и протягивая ее Патрику. Вотъ, на досуг прочтите и узнаете, почему вы никогда не можете этого утверждать.
Серъ Патрикъ, ворча что-то себ подъ носъ, роется въ карманахъ, ища очки. Ну, что тамъ еще такое въ вашей брошюрк? Чего вы тамъ понаписали? Читаетъ, Опсонинъ? Чортъ возьми, что за штука опсонинъ?
Роджонъ. Опсонинъ есть вещество, которымъ должны быть пропитаны бактеріи, чтобы послужить пищей для кровяныхъ шариковъ. Садится на кушетку.
Серъ Патрикъ. Это не ново. Я уже слыхалъ, что эти блыя кровяныя тльца, или какъ тамъ ихъ называетъ Мечниковъ?..
Роджонъ. Фагоциты.
Серъ Патрикъ. Да, да, да — фагоциты, совершенно врно. Ну-съ, такъ вотъ объ этой теоріи фагцигозъ я слыхалъ гораздо ране, чмъ она стала общественнымъ достояніемъ. Но вдь фагоциты не всегда же убиваютъ микробовъ?
Роджонъ. Всегда, если они пропитаны опсониномъ.
Серъ Патрикъ. Чепуха!
Роджонъ. Нтъ, не чепуха. Данныя нашей практики говорятъ слдующее: фагоциты не убиваютъ микробовъ лишь въ томъ случа, если послдніе недостаточно пропитаны опсониномъ. Паціентъ самъ изготовляетъ это вещество, служащее пищей для микробовъ, и открытіе мое состоитъ въ томъ, чтобы, возбуждая кровообращеніе, тмъ самымъ увеличивать, по мр надобности, образованіе опсонина. Природа, какъ вамъ извстно, сама по себ ритмична, и впрыскиваніе служить лишь средствомъ для возбужденія ея дятельности. Если бы мы подвергли впрыскиванію жени Маршъ въ періодъ усиленнаго выдленія опсонина, то мы бы спасли ея руку. Но мы попали какъ разъ въ періодъ упадка питанія микробовъ, и она потеряла ее. Періодъ усиленнаго выдленія опсонина я называю повышеніемъ питанія, или прогрессивнымъ періодомъ, періодъ уменьшенія выдленія опсонина,— періодомъ упадка питанія, или негативнымъ. Все зависитъ отъ своевременности впрыскиванія. Паціентъ, подвергнутый инъекціи во время негативнаго періода — умираетъ, тогда какъ подвергнутый той же инъекціи въ прогрессивный періодъ — выздоравливаетъ.
Серъ Патрикъ. А скажите пожалуйста, какимъ же образомъ вы узнаете, въ какомъ изъ этихъ двухъ періодовъ находится въ данное время вашъ паціентъ?
Роджонъ. Стоитъ только послать каплю его крови въ лабораторію св. Анны, и черезъ четверть часа вамъ будетъ извстенъ процентъ содержащагося въ ней опсонина. Если количество его достаточно, то впрыскиваніе дастъ благопріятные результаты, въ противномъ случа окажется гибельнымъ для паціента. Вотъ сущность моего открытія: важнйшаго открытія въ области кровообращенія со временъ Гаровея. Мои туберкулезные больные больше не умираютъ,
Серъ Патрикъ. А мои слдовательно умирали лишь благодаря несвоевременности впрыскиванія, да?
Роджонъ. Несомннно такъ. Подвергнуть паціента впрыскиванію, не установивъ предварительно процентъ содержащагося въ его организм опсонина, — это все равно, что подвергнуть его смертельной опасности, что и длаютъ многіе мои уважаемые коллеги. Если бъ мн понадобилось убить человка, то я примнилъ бы именно данный способъ.
Эмми, показываясь въ дверяхь. Барыню одну не примете? У ней мужъ боленъ чахоткой.
Роджонъ раздражительно. Нтъ. Сказано вамъ, кажется, что я больше никого не принимаю! Серъ Патрику. Живешь, буквально въ какомъ-то осадномъ положеніи съ тхъ поръ, какъ разнесся слухъ, что я магъ и чародй, одной капелькой сыворотки исцляющій чахоточныхъ. Эмми. Больше, пожалуйста, не приставайте ко мн съ больными, раньше не записавшимися на пріемъ. Я не приму никого.
Эмми. Ладно, я скажу, чтобы она немножко подождала.
Роджонъ свирпо. Вы скажете ей, что я принять не могу, и попросите ее уйти, поняли?
Эмми невозмутимо. А доктора Кутлера Валь по ль примете? Онъ не лчиться пришелъ, а поздравить.
Роджонъ. Ну, конечно, приму. Просите. Эмми поворачивается и собирается уходить. Подождите. Серъ Патрику. Мн бы хотлось минутки дв поговорить съ вами наедин. Эмми. Эмми, попросите господина доктора обождать минутки дв, мы сейчасъ кончимъ.
Эмми. О, онъ съ удовольствіемъ обождетъ. Онъ занялся тамъ съ этой бдняжкой. Уходитъ.
Серъ Патрикъ. Въ чемъ дло?
Роджонъ. Только не смйтесь, пожалуйста. Я нуждаюсь въ вашемъ совт,
Серъ Патрикъ, Въ медицинскомъ?
Роджонъ. Да. Со мной что-то не ладно. Я и самъ не разберусь, въ чемъ дло.
Серъ Патрикъ. Я тмъ мене. Вы, конечно, изслдовали себя?
Роджонъ. Ну, конечно. Органы вс въ порядк до извстной степени. Но я чувствую все время какое-то странное недомоганіе, неподдающееся изслдованію. Иногда мн кажется, что у меня непорядки въ сердц, иногда въ спинномъ мозгу. Болей я не чувствую никакихъ, а какое-то неопредленное безпокойство. Что-то безусловно не въ порядк. Затмъ еще нкоторые болзненные симптомы. Меня преслдуютъ обрывки какихъ-то мотивовъ, я начинаю вслушиваться, и они оказываются самыми банальными мелодіями.
Серъ Патрикъ. А голоса слышите?
Роджонъ. Нтъ.
Серъ Патрикъ. Это меня радуетъ. Когда мои паціенты приписываютъ себ честь открытія боле значитЕльнаго, нежели открытіе Гаровея, и при этомъ жалуются на галлюцинаціи слуха, то я запираю ихъ.
Роджонъ. Вы думаете, что я сошелъ съ ума? Признаться, и мн не разъ приходило это въ голову. Что жъ, говорите правду: я въ силахъ ее выслушать.
Серъ Патрикъ. Вы совершенно уврены, что не слышите голосовъ?
Роджонъ. Совершенно увренъ.
Серъ Патрикъ. Въ такомъ случа это еще не сумасшествіе.
Роджонъ. А въ вашей практик встрчались подобные случаи?
Серъ Патрикъ. О, да, и нердко Чаще всего это случается въ періодъ между 19-ю и 20-го годами. Рецидивы бываютъ въ сорокъ. Вы не женаты. Ничего серьезнаго, если будете осторожны.
Роджонъ. Въ пищ — или…
Серъ Патрикъ. Нтъ, просто слдите за собой. Спинной мозгъ вашъ здоровъ, сердце также. А вотъ что касается здраваго смысла, то онъ не въ полномъ порядк’. Умереть-то вы не умрете, а рискуете превратиться въ идіота. Поэтому совтую вамъ слдить за собой.
Роджонъ. Я вижу, что вы не врите въ мое открытіе. Впрочемъ, я и самъ часто въ немъ сомнваюсь. Спасибо, во всякомъ случа. Теперь можетъ быть впустимъ Вальполя?
Серъ Патрикъ. Конечно, конечно. Роджонъ зсонитъ. Этотъ вашъ Вальполь ловкій хирургъ, надо отдать ему справедливость, хотя и принадлежитъ къ любителямъ хлороформа* Въ мое время жертву напаивали виномъ, а служители и студенты укладывали ее на столъ и держали, бывало стиснешь зубы, да мигомъ и покончишь. Теперь устраиваются вполн комфортабельно, и паціентъ чувствуетъ боль лишь когда врачъ, получивъ гонораръ и забравъ свои инструменты, удетъ изъ дому. Много несчастій породилъ хлороформъ, увряю васъ, Колли. Онъ далъ возможность каждому олуху именоваться хирургомъ.
Роджонъ Эмми, явившейся на звонокъ. Попросите господина Вальполя.
Эмми. Онъ заговорился съ барыней.
Роджонъ вн себя. Что вамъ сказано? Эмми исчезаетъ, не обративъ ни малйшаго вниманія. Роджонъ съ покорнымъ видомъ прислоняется къ консолю.
Серъ Патрикъ. Знаю я вашего Вальполя и ему подобныхъ. Они сдлали открытіе, что организмъ человка, яко бы, полонъ, остатками совершенно лишнихъ старыхъ органовъ. Благодаря хлороформу появилась возможность удалить съ полдюжины этихъ органовъ, паціентъ все вынесетъ, поплатившись лишь болью да стоимостью всей этой комедіи. Лтъ пятнадцать тому назадъ я хорошо изучилъ ихъ. Огецъ мой за пятьдесятъ фунтовъ подрзалъ маленькій язычокъ, да въ продолженіе года ежедневно приходилъ вспрыскивать шею оперированнаго дкимъ каліемъ, и это обходилось паціенту по два фунта въ день. Зять его вырзалъ шейныя железы за двсти гиней, пока не сталъ получать баснословный гонораръ, начавъ практиковать по женскимъ болзнямъ. Кутлеръ тщательно изучалъ анатомію, выискивая, что бы еще можно вырзать безнаказанно, наконецъ обрлъ нчто называемое червеобразнымъ отросткомъ. Съ него и пошла эта мода. Паціенты платятъ ему по двсти фунтовъ за операцію. Съ такимъ же успхомъ можно бы было отрзатъ и волосы, если бъ они не такъ быстро росли. Теперь стоитъ пойти на какой-нибудь обдъ, и вы непремнно услышите отъ своего сосда, что онъ перенесъ эту ненужную операцію.
Эмми докладываетъ. Докторъ Кутлеръ Вальполь. Уходитъ.
Кутлеръ Вальполь — энергичный сангвиникъ лтъ сорока. Рзкія, правильныя черты лица, красивый прямой носъ и окладистая треугольная бородка. По сравненію съ нжнымъ поблекшимъ лицомъ Роджона и старчески расплывчатыми чертами сера Патрика лицо это кажется только что вышедшимъ изъ отдлки, какъ бы отшлифованнымъ, но отчасти худоватымъ. Смлый, проницательный взглядъ говоритъ о жизнерацостности и кипучей энергіи. Сомнніе, повидимому, чуждо этому человку и, длая ошибку, онъ поступаетъ увренно, опираясь на извстное основаніе. Короткія руки съ красивыми выхоленными ногтями. Фигура скоре приземистая, чмъ толстая. Одтъ элегантно: на немъ пестрый жилетъ, цвтной галстукъ съ изящной булавкой, на цпочк масса брелоковъ, поверхъ сапогъ надты гамаши, въ общемъ, нсколько самодовольно-спортсменская вншность. Подходитъ прямо къ Роджону и трясетъ его руку.
Вальполь. Дорогой Роджонъ, позвольте вамъ принести самое искреннйшее поздравленіе и пожеланіе успха! Вы вполн этого заслуживаете.
Роджонъ. Благодарю васъ.
Вальполь. Но, какъ человкъ, разумется. Исключительно какъ человкъ. Вашъ опсонинъ — чепуха, это вамъ скажетъ каждый порядочный хирургъ. Впрочемъ вс мы въ восторг, что ваши неотъемлемыя качества признаны теперь всми. Какъ живете, серъ Патрикъ? Недавно послалъ вамъ одну брошюрку по поводу своего изобртенія — совершенно новая пилка для резекціи плеча.
Серъ Патрикъ подумавъ. Да, получилъ, получилъ. Прекрасная пилочка — вполн цлесообразная.
Вальполь радостно. Я былъ увренъ, что вы оцните вс ея преимущества.
Серъ Патрикъ. Помню лтъ 65 тому назадъ я видалъ точно такую пилочку.
Вальполь. Да что вы? Гд же?
Серъ Патрикъ. У столяра.
Вальполь. Что вы говорите! Какіе пустяки! У столяра!
Роджонъ. Оставьте его въ поко, Вальполь. Ему просто завидно.
Вальполь. А propos, надюсь я не помшалъ вашей бесд?
Роджонъ. Нтъ, нтъ, садитесь, Я просто совтовался съ нимъ. Что-то плохо себя чувствую, вроятно переутомился.
Вальполь. Понимаю, что съ вами! Сейчасъ же угадалъ по лицу, по рукопожатію!
Роджонъ. Ну-съ?
Вальполь. Зараженіе крови..
Роджонъ. Зараженіе крови? Что за пустяки?
Вальполь. Могу васъ уврить. Девяносто девять процентовъ народонаселеніи страдаетъ зараженіемъ крови и, благодаря этому, вымираетъ. Азбучная истина! Вашъ червеобразный отростокъ наполненъ продуктами гніенія не переваренной пищи и распада животной ткани! Послушайтесь моего совта, Роджонъ: позвольте мн освободить васъ отъ этой штуки. Посл операціи вы сдлаетесь совершенно другимъ человкомъ.
Серъ Патрикъ. А въ настоящемъ вид разв онъ вамъ не нравится?
Вальполь. Нтъ. Мн не нравится ни одинъ человкъ съ плохимъ кровообращеніемъ. Даже скажу больше: въ культурной стран недопустимо терпть такихъ субъектовъ, они являются носителями заразы! Операція должна быть обязательна для всхъ: она неизмримо раціональне всевозможныхъ впрыскиваній!
Серъ Патрикъ. А позвольте спросить, себ-то вы вырзали червеобразный отростокъ?
Вальполь торжествующе. У меня его нтъ. Взгляните на меня! Ни малйшаго признака. Я безусловно здоровъ. Пять процентовъ народонаселенія также вполн здорово. Вотъ вамъ примръ. Вы вдь знакомы съ миссисъ Жанъ Фольямбе — съ этой элегантной миссисъ Фольямбе? Такъ вотъ, на Пасх я оперировалъ ея невстку леди Порронъ и извлекъ у нея червеобразный отростокъ небывалой величины. Вмстимость его равнялась двумъ унцамъ. Тогда миссисъ Фольямбе была не въ состояніи вынести, чтобы ея невстка превратилась въ здоровую, цвтущую женщину, тогда какъ она для цвта лица принуждена была употреблять косметики, и немедленно настояла на томъ, чтобы ей была сдлана операція. Клянусь, я не нашелъ у нея червеобразнаго отростка. Ни малйшаго слда, ни малйшаго признака! Я былъ такъ ошеломленъ, — такъ пораженъ, что даже забылъ извлечь изъ брюшины губку, и если бъ не сидлка, зашилъ бы ее тамъ. Кое-какъ мн потомъ удалось доказать, что у моей паціентки былъ вырзанъ отростокъ также небывалой величины. Садится на кушетку и, оправивъ манжеты, подбоченивается.
Эмми въ дверяхъ. Докторъ Ральфъ-Блумфильдъ Беннингтонъ.
Длинная напряженная пауза. Вс смотрятъ на дверь, но гость не показывается.
Роджонъ, потерявъ терпніе. Ну, что же?
Эмми оглядываясь. Батюшки, я думала онъ идетъ за мной а онъ разговорился тамъ съ этой барыней.
Роджонъ вскипвъ. Вдь я же вамъ приказалъ передать ей. Эмми исчезаетъ.
Вальполь, вскакивая. Вотъ въ чемъ дло, Роджонъ, хорошо что вспомнилъ. Я только что разговаривалъ также съ этой несчастной. Она хлопочетъ о муж, воображаетъ, что у него туберкулезъ, обычно ошибочный діагнозъ врачей: этимъ проклятымъ практикантамъ слдовало бы запретить приближаться къ больному, безъ контроля спеціалиста. Она сейчасъ назвала мн симптомы ясно какъ день: жесточайшее зараженіе крови! На операція ей не по средствамъ. Посылайте ее ко мн. Я сдлаю безплатно. Подкормлю его, вылчу и сдлаю ихъ снова счастливыми обоихъ. Я всегда готовъ помочь людямъ… Направляете къ стулу у окна.
Эмми въ дверяхъ. Пожалуйте.
Серъ Ральфъ Блумфильдъ Беннингтонъ впархиваетъ въ комнату. Полный субъектъ, съ яйцевидной головой. Въ свое время вроятно былъ строенъ по къ шестидесятилтнему возрасту отрастилъ брюшко. Очертаніе свтлыхъ бровей свидтельствуетъ о добродушіи и отсутствіи скептицизма. Чрезвычайно мелодичный голосъ дйствуетъ какъ пніе, и обладатель его очевидно самъ упивается звуками своихъ рчей. Во всей его, вншности просвчиваетъ необычайное самодовольство. Одно его появленіе уже дйствуетъ благотворно на всякаго больного и мнимо больного. Привтливая вншность какъ бы сулитъ полное выздоровленіе. Какъ будто параличный долженъ подняться, заслышавъ звукъ его голоса. Независимо отъ своей спеціальности онъ врачъ по призванію и вритъ въ свое предназначеніе подобно апостоламъ Христа. Принимаясь о чемъ-либо говорить или спорить онъ проявляетъ не меньшую энергію, чмъ Вальполь, но характеръ краснорчія вкрадчивый, многословный, количествомъ доводовъ обезоруживающій противника и аудиторію, длающій невозможнымъ какое-либо возраженіе, всегда настоятельно требующій къ себ исключительнаго вниманія — что вполн обезпечиваетъ ему довріе и уваженіе посредственныхъ умовъ. Въ обществ докторовъ онъ извстенъ подъ именемъ Блумфильдъ Беннингтонъ, зависть, внушаемая коллегамъ его громадной богатой практикой, смягчается отчасти его репутаціей шарлатана въ ученомъ мір, и, будучи въ сущности ни боле ни мене компетентнымъ, нежели его коллеги, зачастую проявляетъ такую полную безпомощность, что заставляетъ усомниться въ своей пригодности къ чему бы то ни было,
Блумфильдъ Беннингтонъ. А! Серъ Колензо. Серъ Колензо, вдь такъ? Добро пожаловать, новоиспеченный рыцарь!
Роджонъ, пожимая ему руку. Спасибо, Блумфильдъ Беннингтонъ!
Беннингтонъ. Кого я вижу, серъ Патрикъ! Какъ поживаете? Немножко простужены? Мерзнете? Въ сущности же здорове и умне всхъ насъ вмст взятыхъ! Серъ Патрикъ ворчитъ. А, Вальполь! Что вы этонадлали, а?
Вальполь. Что такое?
Беннингтонъ. Неужели забыли прелестную пвицу, которую я направилъ къ вамъ для удаленія опухоли въ горл?
Вальполь, вскакивая съ мста. Боже мой! Да неужели же, милйшій, вы послали ее ко мн для операціи въ горл?
Беннингтонъ лукаво. Ага! Грозя ему пальцемъ. А вы вырзали ей червеобразный отростокъ. Ничего не подлаешь — привычка. Ну, да, не безпокойтесь. Голосъ вернули, а двица считаетъ васъ величайшимъ хирургомъ въ мір, и она права безусловно права…
Вальполь трагическимъ шопотомъ. Зараженіе крови! Да, да, зараженіе крови! Снова усаживается на свое мсто.
Серъ Патрикъ. А какъ поживаетъ высочайшее семейство, при которомъ вы имете честь состоять, серъ Ральфъ?
Беннингтонъ. Нашъ другъ Роджонъ, несомннно, будетъ доволенъ, услыхавъ отъ меня, что я крайне успшно примнилъ его способъ лченія къ маленькому принцу.
Роджонъ взволнованно и испуганно. Какимъ образомъ?..
Беннингтонъ, не давая ему кончить. Я установилъ діагнозъ тифа. Раньше оказывается заболлъ тифомъ сынъ главнаго садовника, и вотъ я, переговоривъ съ больницей св. Анны, получилъ порцію вашей сыворотки. Къ сожалнію васъ тогда не было тамъ.
Роджонъ. Надюсь вамъ дали соотвтственныя указанія.
Беннингтонъ, относясь къ его вопросу какъ къ излишнему. Къ чему, любезнйшій, къ чему мн эти указанія? Жена моя дожидалась въ экипаж, я спшилъ, я не могъ еще разговаривать съ вашими студентами. Но я же самъ прекрасно знаю. Слава Богу, я употреблялъ сыворотку съ перваго момента ея открытія…
Роджонъ. Но она гибельна, если употребляется несвоевременно.
Беннингтонъ. Само собою разумется. Вс средства гибельны, разъ они употребляются несвоевременно. Яблоко за завтракомъ вещь полезная, — яблоко за ужиномъ можетъ уложить въ постель на цлую недлю. Для впрыскиванія существуютъ два правила. Первое правило: не надо его бояться,— второе: производить впрыскиваніе три раза въ день за четверть часа до ды. Роджонъ совершенно ошеломленъ. Ваше средство сдлало чудеса. Температура маленькаго принца повысилась, я тотчасъ же уложилъ его въ постель, а черезъ недлю онъ уже совершенно былъ здоровъ и притомъ на всю жизнь обезпеченъ отъ заболванія тифомъ, Счастливые родители были прямо трогательны, выражая свою признательность, но я заявилъ, что вся заслуга принадлежитъ вамъ, Роджонъ, и чрезвычайно счастливъ, что такимъ образомъ содйствовалъ проявленію монаршей милости по отношенію къ вамъ.
Роджонъ въ изнеможеніи падаетъ на кресло. Гл) боко признателенъ.
Беннингтонъ. О, нтъ, нтъ, Заслуга принадлежитъ исключительно вамъ. Что съ вами?
Роджонъ. Пустяки. Немножко голова закружилась. Должно быть переутомленіе.
Вальполь. Зараженіе крови!
Беннингтонъ. Ерунда! Какое тамъ переутомленіе! Я работаю за десятерыхъ, а голова у меня не кружится. Нтъ, если уже появляется дурнота, слдовательно, вы больны. Быть можетъ не серьезно, но во всякомъ случа больны. А гд болзнетворное начало?— Несомннно въ бациллахъ, проникнувшихъ въ вашу кровь. Способъ лченія?— Излдованіе рода бациллъ и уничтоженіе послднихъ!
Серъ Патрикъ. А если таковыхъ не окажется?
Беннингтонъ. Немыслимо, серъ Патрикъ: бациллы должны найтись — безъ бациллъ нтъ болзни.
Серъ Патрикъ. Назовите мн пожалуйста бациллу переутомленія?
Беннингтонъ. Я ее не знаю, но почему ей не быть? Извстныя намъ бациллы также вдь невидимы, серъ Патрикъ. Это прозрачныя, безцвтныя тльцы, подобныя стеклу или вод, Чтобы сдлать ихъ видимыми, мы должны ихъ окрасить, и конечно, дорогой Падди, иныя изъ нихъ легко могутъ ускользнуть отъ нашего наблюденія. Существуютъ невжды, которые утверждаютъ, что бациллъ не существуетъ вовсе, убдительно, но тогда откуда же болзни? Жалобнымъ тономъ. Попробуйте, напримръ, окрасьте бациллъ кошенилью, метилиномъ или фіолетовымъ генціаномъ, ни по чемъ вы этого не сдлаете. Поэтому никто кром насъ, мужей науки, не знаетъ объ ихъ существованіи. Неужели же вы рискуете отрицать ихъ существованіе? Какимъ же образомъ вы объясняете тогда происхожденіе болзней? Какимъ образомъ вы докажете, напримръ, наличность дифтерита, не доказавъ наличности дифтеритной бациллы?
Серъ Патрикъ. Это невозможно, но наличность дифтеритныхъ бациллъ безъ дифтерита я могу вамъ доказать и даже въ вашемъ собственномъ тл.
Беннингтонъ. Нтъ, нтъ, нтъ, серъ Патрикъ. То совершенно другой видъ бациллъ, къ несчастью, он только крайне сходны другъ съ другомъ и зачастую поэтому принимаются за тождественное. Каждое изъ этихъ крохотныхъ созданьицъ, дорогой мой серъ Патрикъ, иметъ своего двойника, точь въ-точь какъ люди. Существуетъ настоящая дифтеритная бацилла, открытіе которой принадлежитъ Лефлеру, и существуетъ ея двойникъ, который легко можете найти и въ моемъ тл..
Серъ Патрикъ. А какъ же вы различаете настоящихъ отъ ложныхъ?
Беннингтонъ. Крайне просто: если у васъ въ тл Лефлеровская бацилла, то вы заболваете дифтеритомъ, если же ея двойникъ, то вы чувствуете себя какъ нельзя быть лучше. Мудренаго ничего не существуетъ, — научныя истины просты и глубоки въ одно и то же время. Одн лишь половинчатыя истины ведутъ къ заблужденіямъ. Невжественные теоретики, по нсколькимъ поверхностнымъ наблюденіямъ надъ жизнью бациллъ, пишутъ газетныя статьи и тмъ самымъ лишь дискредитируютъ науку и вводятъ въ заблужденіе многихъ вполн достойныхъ, уважаемыхъ людей. Наука же всегда отвчаетъ подобнымъ субъектамъ одной фразой, примнимой ко всякому случаю:
Поверхностное знаніе опасно,
Испей кубокъ до дна иль не касайся вовсе.
Я отнюдь не желаю умалить этимъ достоинствъ вашихъ современниковъ, серъ Патрикъ: многіе изъ старыхъ практикантовъ творили чудеса своей проницательностью и клинической опытностью! Но, припомнивъ образъ дйствія вашихъ современниковъ-хирурговъ, потрошившихъ направо и налво, заражая своихъ паціентовъ бациллами съ собственнаго костюма и инструментовъ, и сравнивъ способъ ихъ лченія хоть бы съ этимъ моимъ послднимъ простымъ и въ высшей степени научнымъ пріемомъ у постели больного принца, я только могу гордиться воспитаннымъ на теоріи микроорганизмовъ поколніемъ своихъ современниковъ — мужей науки — этихъ ветерановъ необозримой арены эволюціи 70-хъ годовъ. Конечно, мы можемъ ошибаться, но тмъ не мене мы настоящіе, жрецы науки! Вотъ почему я беру подъ свое покровительство ваше открытіе, дорогой мой Роджонъ. Оно иметъ будущее, оно вполн научно. Садится на стулъ рядомъ съ софой.
Эмми въ дверяхъ. Докторъ Бленкенсонъ.
Докторъ Бленкенсонъ рзко отличается отъ всхъ присутствующихъ. Онъ тщедушенъ, слабъ, изнуренъ и плохо одтъ. Морщины между бровями свидтельствуютъ о наличности совсти, другія же, разсянныя по всей физіономіи, о непрестанныхъ лишеніяхъ и воспоминаніяхъ о боле счастливыхъ дняхъ жизни. Онъ раскланивается со своими коллегами на правахъ однокашника и товарища по клиник, но и тутъ проявляетъ неувренность, свойственную всмъ бднякамъ, щепетильнымъ по отношенію къ людямъ, находящимся въ привилегированномъ положеніи. У него черные коротко остриженные волосы, круглое лицо, съ расплывчатыми чертами, и наклонность къ одутловатости и двойному подбородку, которая, благодаря худоб, выразилась лишь въ области кожи.
Роджонъ. А, здравствуйте, Бленкенсонъ,
Бленкенсонъ. Пришелъ засвидтельствовать вамъ свое почтеніе и пожелать всхъ благъ. Господи, вс знаменитости ужъ собрались здсь.
Беннингтонъ покровительственно и дружелюбно. Какъ поживаете, Бленкенсонъ?
Бленкенсонъ. И вы здсь, серъ Патрикъ! Серъ Патрикъ ворчитъ.
Роджонъ. Съ Вальполемъ, конечно, знакомы?
Вальполь. Мое почтеніе.
Бленкенсонъ. Первый разъ имю честь. Среди моей немногочисленной практики не было случая познакомиться съ такою знаменитостью. Я никого не знаю, кром своихъ товарищей по клиник св. Анны, Роджону. Съ ныншняго дня серъ Колензо, да? Какъ себя чувствуете въ новомъ положеніи?
Роджонъ. Прежде всего комичнымъ. Не будемъ объ этомъ говорить.
Бленкенсонъ. Къ стыду своему долженъ сознаться, что не имю понятія, въ чемъ собственно состоитъ ваше великое открытіе. Но, въ качеств стараго коллеги, все же явился поздравить.
Беннингтонъ. Неужели не знаете? Вдь вы всегда были на высот своей науки.
Бленкенсонъ. О, мало ли что было. У меня было дв или три прекрасныхъ пары, нсколько фланелевыхъ рубашекъ, въ которыхъ я по воскресеньямъ отправлялся кататься на лодк. А теперь, вотъ, сами взгляните: это мой лучшій костюмъ, и я долженъ доносить его до Рождества. Что подлаешь? Тридцать лтъ какъ практикую и ни разу не заглянулъ въ книжку. Прежде еще бывало просмотришь, по привычк, какой-нибудь медицинскій журналъ, но сами знаете, какъ быстро утрачивается эта привычка, да, къ тому же, и достать не откуда. Впрочемъ, вс эти журналы стали сплошными рекламами. Отъ науки я отсталъ. Переучиваться поздно. У меня, правда, большая клиническая опытность, а вдь, пожалуй, самое главное это наблюденія у постели больного?
Беннингтонъ. Несомннно, если предположить, что вы обладаете правильной теоретической подготовкой для проврки вашихъ наблюденій. Одно наблюденіе еще ничего не даетъ. Если, напримръ, моя собака будетъ присутствовать вмст со мной у постели больного, то хотя она и будетъ наблюдать то же, что наблюдаю и я, но не вынесетъ изъ этого ничего. Вы спросите почему? А потому, что собака не знакома съ научными теоріями.
Вальполь. Мн прямо смшно слушать эту болтовню ученыхъ и практикантовъ. Что вы можете наблюдать у постели больного, кром вншности паціента, да, абсолютно ничего, если дло не касается накожной болзни. Самое главное это наблюдать внутренности человка, а он доступны нашимъ наблюденіямъ лишь на операціонномъ стол. И вотъ что я вамъ скажу: двадцать лтъ я практикую въ качеств хирурга и не знаю ни одного случая правильнаго діагноза, поставленнаго практикующимъ врачомъ. Какъ бы ни былъ простъ случай — вчно эти предположенія насчетъ рака, артрита, аппендицита и всевозможныхъ ‘итовъ’, тогда какъ любой опытный хирургъ сейчасъ же пойметъ, что все дло въ зараженіи крови.
Бленкенсонъ. Хорошо вамъ толковать, господа! А что бы вы стали длать на моетъ мст? У меня лчится исключительно трудовой районъ — чиновничество, купечество. Мои паціенты не могутъ болть, не должны болть. Какого сорта лченіе могу я имъ предложить въ случа потери трудоспособности? Вы можете направить своихъ паціентовъ въ С.-Морицъ или Египетъ, можете посовтовать имъ кататься верхомъ или на автомобил, пить шампанское и въ продолженіе шести мсяцевъ наслаждаться чистымъ деревенскимъ воздухомъ. Моимъ паціентамъ все это доступно въ той же мр, какъ путешествіе на луну. Самое же скверное это то, что я самъ благодаря своей бдности утерялъ здоровье, которымъ могъ бы имъ импонировать. У меня несчастнйшій желудокъ и потому крайне больной видъ. Какъ могу я внушать довріе въ качеств врача? Безпомощно опускается на софу.
Роджонъ раздражительно. Перестаньте, Бленкенсонъ — это ужасно. Ничего нтъ ужасне, какъ больной врачъ.
Вальполь. Да, признаюсь, онъ напоминаетъ лысаго, распространяющаго средство отъ выпаденія волосъ. Слава Богу, что я хирургъ!
Беннингтонъ. А я никогда въ жизни не боллъ. При всемъ желаніи не могу припомнить ничего подобнаго. Уже одно это обезпечиваетъ мн довріе моихъ паціентовъ.
Вальполь заинтересованный. Какъ! Неужели правда вы никогда не были больны?
Блумфильдъ Беннингтонъ. Никогда.
