Восковой художник, Английская_литература, Год: 1836 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 55 минут(ы)

ВОСКОВОЙ ХУДОЖНИКЪ.

Ясно было утро, и великолпно свтило солнце, когда оборванный Исаакъ Чикъ явился къ шарлатану Коксу. Дожидаясь его въ пріемной комнат, онъ держалъ въ одной рук рекомендательное письмо, въ другой блую шляпу, на которую падало сильное подозрніе въ томъ, что она была прежде черная. Желая показаться съ самой выгодной стороны, Исаакъ уставилъ ноги свои такъ, чтобы нельзя было видть безобразной заплатки, которая рисовалась на его тощихъ панталонахъ. Фракъ былъ застегнутъ до самаго подбородка.

— Мистеръ Коксъ тотчасъ выйдетъ сказала служанка, и чуть-чуть ‘сударь’ не сорвалось съ ея языка, какъ вдругъ окинувъ гостя съ ногъ до головы, она почла это не нужнымъ.

Коксъ вошелъ, и, увидвъ бдное двуногое животное, почтительно стоявшее у дверей, милостиво прокашлялъ раза три, чтобы дать время оправиться робкому постителю. Потомъ онъ протянулъ руку, чтобы принять отъ него письмо.

Исаакъ сдлалъ опытъ улыбки. Онъ подвинулся впередъ, и со страхомъ вручилъ письмо Коксу, который принялъ его кончиками пальцевъ какъ крапиву. Осторожно открывъ посланіе, онъ поморщилъ носъ, какъ-бы опасаясь зачумиться, и начавъ вслухъ читать:

‘Дражайшій Коксъ.— Въ подател этого письма рекомендую теб ловкаго парня. Не суди объ немъ по его шкур, которая, какъ ты самъ увидишь, не много общаетъ. Если ты можешь къ чему-нибудь употребить его, то употреби. Съ виду онъ паршивая собака, но въ существ могъ бы быть поставленъ въ кабинетъ фигуръ. Твой навсегда.

‘Джонъ Робинсонъ’.

Пока мистеръ Коксъ читалъ, Исаакъ Чикъ, съ видомъ сознанія своего достоинства, поглаживалъ рукавомъ бывшій пухъ своей шляпы. Когда Коксъ, съ новою выразительностью, въ третій разъ повторилъ — ‘паршивая собака’, Исаакъ Чикъ подернулъ воротникъ своего фрака, какъ-бы стараясь опровергнуть эту нелестную рекомендацію.

— Что же вы умете длать?

Исаакъ, который не обдалъ уже трое сутокъ, отвчалъ смло: — Все что вамъ угодно, милостивый государь!

— Такъ! сказалъ Коксъ, важно опускаясь въ кресла. Хорошо. Теперь именно я имю надобность въ секретар.

Исаакъ опять улыбнулся, и, забывъ заплатку, выпрямился въ струнку.

— Бывали ли вы въ Персіи? спросилъ хозяинъ.

Исаакъ, помолчавъ не много, чтобы вспомнить, не былъ ли онъ когда въ Персіи, скромно отвчалъ: — Нтъ еще.

— Знаете ли вы сколько-нибудь химіи?

Снова улыбка появилась на лиц Исаака и полагая, что она будетъ принята въ его пользу, онъ промолчалъ.

— Очень хорошо! И врно знаете счетоводство?

Исаакъ улыбнулся въ третій разъ.

— И можете вести иностранную переписку? Опять улыбка, но уже слабе.

— По-Нмецки, по-Французски, по-Италіански, не много по-Голландски. А если вы знаете и по-Русски, тмъ лучше!

Исаакъ только поклонился въ знакъ согласія съ этимъ мнніемъ.

— Потому что, видите, сказалъ небрежно Коксъ, я веду дла съ разными внценосными особами.

Исаакъ стоялъ, проникнутый благоговніемъ.

— Что касается до жалованья, то любезный господинъ… Кстати, какъ ваша фамилія.

— Чикъ, сударь, Чикъ, сказалъ Исаакъ, и потянулъ воротникъ на подбородокъ.

— Странная фамилія! Хорошо, господинъ Чикъ, въ жаловань мы сойдемся, должность важная, и если вы можете представить аттестатъ о вашемъ поведеніи… Знаете ли вы кого изъ лордовъ? напримръ, какого-нибудь герцога, или другаго порядочнаго человка? Въ такомъ случа мсто моего секретаря я буду считать за вами.

Чикъ поклонился такъ внезапно и такъ низко, что у него лопнуло что-то въ плать.

— Что до моей нравственности, то я надюсь, что… то есть, сударь, я думаю, что могу за нее ручаться, отвчалъ Чикъ и ударилъ пяткой о пятку съ видомъ величайшаго самодовольствія.

— Да! да конечно! сказалъ Коксъ, по-видимому убжденный его самоувренностью. Я только говорю… Но и собственнаго вашего отзыва довольно. Должность ваша… Боже мой, какая у меня память! Чуть было не забылъ! Потрудитесь, любезный Чикъ, сбгать вотъ съ этимъ къ миссъ Боккльби… Сейчасъ, немедленно, потому что, какъ она сама мн говорила, жизнь и смерть отъ этого зависятъ… Да, да! вы не можете постичь цны этой бутылочки. Половина мудрости Востока заключается въ этомъ эликсир.

Легкій стукъ у дверей остановилъ его восторгъ, и молодой человкъ въ Азіатскомъ костюм, величественно вошелъ въ комнату. Коксъ вскочилъ съ креселъ. Гость устремилъ свои черные глаза на Чика и, казалось, придалъ себ еще больше важности. Подошедши къ хозяину, онъ поклонился ему по Азіатски, и услся, у камина, на ковр.

— Не говорите ли по Персидски? спросилъ Коксъ Чика, который, какъ-бы не совсмъ увренный въ своемъ незнаніи, подумалъ немного и отвчалъ:— Нтъ.

— Какъ жаль! Прелюбопытное лице! Это одинъ изъ моихъ друзей.

Коксъ мигнулъ однимъ глазомъ, указалъ пальцемъ на сидвшаго гостя и тихонько прибавилъ: — Шестьдесятъ девятый сынъ шаха Аббаса!

— И вс они съ такою же бородой? спросилъ удивленный Чикъ.

— Ахъ, да! Долго было бы разсказывать объ этой бород, довольно того, что не всегда она была въ такомъ вид какъ теперь. Сказать вамъ правду, у него прежде не росла борода. Вс его братья били его за это по щекамъ, въ дв оплеухи, и шахъ съ горести, что у него вышелъ сынъ безбородый, веллъ уже было удушить его. Къ счастію, Англійскій фрегатъ спасъ бдняка въ Шираз и привезъ его сюда, и, къ счастію онъ попалъ въ мои руки. Какъ будетъ мн благодаренъ шахъ, когда я возвращу ему его съ такой славной бородою!

— Да это сущая муфта! сказалъ Исаакъ, посматривая на бороду Персіанина, который въ это время улыбнулся. Точнехонько муфта! повторилъ Чикъ, и Персіанинъ улыбнулся снова.

— Ба, да что-жъ вы не бжите, господинъ Чикъ? Дло идетъ, говорю вамъ, на жизнь и смерть. Хотите ли сбгать къ миссъ Боккльби, любезный Чикъ? Сейчасъ, сію минуту? Вотъ ея адресъ.

Исаакъ поклонился, взялъ стклянку, вышелъ изъ комнаты и побжалъ. Какъ ни бжалъ онъ потихоньку, философскимъ шагомъ, насвистывая любимую псенку, разсматривая литографіи, выставленныя въ окнахъ магазиновъ, слушая Швейцарскихъ арфистовъ, поющихъ на углахъ улицъ, а все-таки пришелъ на мсто, отыскалъ нумеръ дома, и постучался. Ему отворила женщина, которая съ досадой приняла его словами: — ‘Ну, ну, я ужъ узнала васъ по стуку.

— Я принесъ микстуру для……

— Слава теб Господи! Милости просимъ. Дайте ее сами этой милой двочк!

Она потащила Исаака вверхъ и втолкнула. Чикъ былъ пораженъ картиной, которая ему представилась. На колняхъ у гувернантки, миссъ Боккльби, лежала двочка лтъ шести, визжа какъ котенокъ и вертясь какъ угорь, подл стояли дв старухи: одна смотрла ей въ посинлое лице, а другая старалась поддерживать малютку.

— Ну вотъ! говорилъ сидвшій въ сторон пожилой мужчина съ напудренными волосами и гладкимъ, лоснящимся лицемъ: ну вотъ, миссъ Боккльби! не говорилъ ли я, что будетъ такъ? Ужъ эти мн оладьи!

Миссъ Боккльби взглянула на него умоляющимъ взоромъ.

— Да, да, жену другую еще не трудно найти, но другаго ребенка…… Тутъ онъ остановился, какъ будто вспомнилъ о какомъ-то затрудненіи.

— Ничего, пройдетъ! сказала миссъ Боккльби, посматривая умильно на Чика. Просто боль въ живот! Да зачмъ же самъ докторъ не пришелъ? Не угодноль потрудиться вамъ дать больной лекарства?

— Да, да, время дорого, прибавилъ гладенькій старикъ.

Чикъ, съ спокойствіемъ автомата, откупорилъ стклянку съ эликсиромъ, вылилъ его въ чашку, и сквозь стиснутые зубы процдилъ въ ротъ больной.

Вся группа, исключая великаго оператора, который стоялъ неподвижно въ сознаніи своего могущества, оживилась. Миссъ Боккльби улыбалась, старикъ потиралъ руки.

Въ это время, красивый молодой человкъ вошелъ въ комнату, и, извиняя доктора въ отсутствіи, вынулъ изъ кармана стклянку, откупорилъ и вжливо спросилъ ложку. Вс разинули ротъ, — исключая двочки.

— Ложку? Какъ, еще пріемъ? Ребенку этого не выдержать, возразилъ отецъ.

— Еще пріемъ? повторилъ молодой человкъ. Разв ей уже давали лекарство?

Вс глаза устремились на Чика.

— Извините, милостивый государь! сказалъ молодой человкъ: я не замтилъ, что тутъ уже есть другой врачъ. Я думалъ, что…

Разгнванный подлекарь, дрожащею рукой, закупорилъ вновь свою микстуру.

— Какъ! вскричалъ отецъ: разв этотъ господинъ не помощникъ доктора Франклина?

Отрицательный взглядъ двухъ постителей поставилъ его въ тупикъ.

— Кто же вы, сударь? обратился онъ Исааку.

— Исаакъ Чикъ, отвчалъ тотъ съ достоинствомъ.

— Чикъ! Отъ кого же вы пришли?

— Отъ господина доктора Кокса.

— Кокса! закричала гувернантка, и упала почти безъ чувствъ.

— Къ кому онъ васъ прислалъ?

— Кажется, къ миссъ Боккльби. Мн сказано, что дло идетъ на жизнь и смерть.

— Вы посылали такъ же къ другому доктору? сказалъ отецъ. Какая вы добрая, миссъ Боккльби!… Но зачмъ было посылать къ двумъ докторамъ? Разв господина Франклина не довольно?

Между-тмъ помощникъ доктора Франклина взялъ порожнюю стклянку Чика, осмотрлъ ее, и началъ читать въ слухъ надпись, находившуюся на карточк, прикрпленной къ дну сосуда: — Ben-Hily ben-Holy ben-Haly ben-Halat’s genuine Persian Dye. Какъ Персидскій красильный составъ? Составъ для крашенія бороды?…… Вы дали малютк выпить эту поганую краску?

— Краску! закричалъ отецъ.

— Да, краску, повторилъ подлекарь и показалъ бутылочку.

— Я замчаю, что тутъ должно быть небольшое недоразумніе, сказалъ Чикъ съ нечувствительностію носорога.

— И ты смлъ, мошенникъ, вскричалъ отецъ весь дрожа отъ гнва: и ты смлъ дать моей дочери составъ, которымъ красятъ бороды?

— Имю честь рекомендоваться, я новый секретарь господина Кокса, хладнокровно возразилъ Чикъ. Вс его слуги были усланы, а дворецкій мучится подагрой: я узналъ, что миссъ Боккльби ждетъ на жизнь и смерть вотъ этого эликсира, и вызвался самъ отнесть его.

— Эликсира! А знаете ли его свойства, сударь?

— Нтъ, отвчалъ Чикъ, видимо гордясь своимъ невдніемъ.

— Знаете ли вы дйствіе этого яда на человческую экономію?

— Яда! повторили вс одинъ за другимъ на разные тоны.

— Яда! воскликнулъ Чикъ въ испуг.

— О, простите! вскрикнула миссъ Боккльби и бросилась къ ногамъ стараго господина. Я, я, несчастная, должна за все отвчать! Я одна преступница!

— Какое преступленіе?

— А рыжіе-то волосы!…… Рыжіе волосы!

И она ломала руки.

— Несчастная! сказалъ отецъ отступивъ отъ нея съ ужасомъ, и обратился къ подлекарю: Рвотнаго!

— Полицейскаго! отвчалъ тотъ, указывая на Чика.

— Дитя мое!…. Мое дитя! Ядъ! ядъ! стоналъ отецъ.

— Успокойтесь, сказалъ помощникъ доктора Франклина. Эликсиръ безвреденъ. Смотрите!

Онъ поднесъ стклянку ко рту.

— Какъ, въ немъ нтъ никакихъ смертельныхъ травъ, никакихъ ядовъ? спросилъ отецъ.

— Ядъ есть, но ядъ невинный какъ молоко, сказалъ подлекарь. Мы, врачи, называемъ въ Медицин ядами, pharmacon по-Гречески, вс вообще лекарственныя вещества. Этотъ красильный эликсиръ употребляется въ Бенгал и Персіи и составь его былъ уже нсколько разъ описанъ путешественниками. Г. Коксъ, котораго я не хочу порочить при его секретар, придумалъ для этой краски странное названіе, и продаетъ ее легковрнымъ за чудесное средство, будто-бы ему только извстное. Я думаю, мистеръ Чикъ, вашъ господинъ Коксъ нажилъ уже порядочныя деньги посредствомъ этого мнимаго эликсира?

— Такъ вы говорите, любезный докторъ, прервалъ отецъ, что тутъ ршительно….

— Ршительно нтъ ничего вреднаго, прибавилъ съ важностью подлекарь: господинъ Чикъ на этотъ разъ ускользнулъ отъ суда и вислицы (Чикъ потянулъ воротникъ), но на будущее время совтую ему быть осторожне. Успокойтесь, увряю васъ, эликсиръ безвреденъ, какъ ключевая вода: онъ составленъ изъ — изъ — изъ —

Тутъ подлекарь сталъ считать по пальцамъ вс составныя части знаменитаго Коксова эликсира. Чикъ. котораго умъ озарился внезапною мыслію, какъ-будто не разслышавъ, заставилъ его повторить описаны краски еще съ большею подробностью. Между-тмъ краска подйствовала не хуже рвотнаго, и дитя вдругъ оправилось. Въ это время Чикъ потихоньку ушелъ изъ спальни и отправился въ обратный путь къ Г. Коксу, засунувъ руки въ карманы. Съ веселымъ видомъ постучался онъ у дверей Кокса. Дверь отворилась.

——

— Знатокъ ли вы въ художествахъ? спросилъ Коксъ новаго секретаря, который, вошедши, съ самодовольнымъ видомъ услся на соф противъ своего патрона.

Чикъ такимъ сибаритомъ опустился на тюфякъ, такъ мало обращалъ вниманія на присутствіе хозяина, что Коксъ почелъ нужнымъ повторить вопросъ: — Господинъ Чикъ, знатокъ ли вы въ художествахъ?

— Какого рода? спросилъ Чикъ, на этотъ разъ безъ улыбки.

— Прекрасная коллекція! продолжалъ Коксъ: вс философы, вс знаменитые мошенники слишкомъ цлаго столтія, и въ добавокъ единственное собраніе разбойниковъ, увряю васъ. Нтъ ли у тебя пріятелей съ деньгами, Исаакъ, спросилъ Коксъ дружески.

— А что? сказалъ Чикъ тономъ человка, обладающаго этимъ важнымъ преимуществомъ. А что?

— Любезный другъ! воскликнулъ съ сладостной улыбкой Коксъ: вотъ случай составить себ славное состояніе! Стоитъ только наклоняться, чтобъ подбирать золото. Съ твоими дарованіями, съ твоей ловкостью, съ твоимъ знаніемъ свта, съ твоимъ умомъ, съ твоею твердостью характера…. Жаль что у тебя недостаетъ ста фунтовъ стерлинговъ.

— Только ста фунтовъ! повторилъ Чикъ такимъ голосомъ, какъ будто дло шло о сотн песчинокъ: только ста фунтовъ!

— Что если бъ мы купили эту коллекцію по-поламъ. Я только что узналъ… Да! (Коксъ сталъ разговаривать съ самимъ собой) да, да, превыгодная покупка!

Наконецъ Коксъ спустился съ облаковъ, и благоволилъ разтолковать въ чемъ дло. Прекрасная коллекція восковыхъ фигуръ продавалась съ молотка за безцнокъ и если бы какой-нибудь ловкой, предпріимчивый человкъ, какъ напримръ Чикъ, согласился быть съ нимъ въ дол, то…

— А вс ли тамъ разбойники? спросилъ Исаакъ.

— Вс знаменитые, было отвтомъ: натурально, когда со временемъ прибудутъ новые, мы бы ихъ прибавили къ прочимъ.

— Прекрасно, мистеръ Коксъ, чмъ скоре мы ихъ купимъ, тмъ лучше.

— Мистеръ Чикъ!

И Коксъ оттолкнулъ свой стулъ такъ сильно, что онъ покатился какъ по желзной дорог.

— Любезный мистеръ Чикъ!

Но въ это время Чикъ вздумалъ разсказать въ нсколькихъ словахъ свой случай съ эликсиромъ, и присовокупилъ коварно, что ребенокъ не переживетъ ночи.

— Какъ, мистеръ Чикъ! не ужели вы сдлали глупость…

— Почемъ я зналъ что было въ стклянк? Вы говорили о своихъ больныхъ, сказали, что микстура должна спасти отъ смерти, когда я вошелъ въ комнату, ребенокъ мучился: что жъ было мн длать?

— Ничего! сказалъ Коксъ: хотя бы онъ сълъ цлую бочку, эликсиръ не убьетъ его.

— Я то же говорю, подхватилъ Чикъ. Однако, если двочка умретъ, кому тогда отвчать передъ уголовнымъ судомъ? Что до меня, то я оправдаюсь тмъ, что разскажу рецептъ состава.

— Вы никогда не сдлаете этой низости!

— Жизнь сладка, мистеръ Коксъ!

— Рецептъ! объявить мой рецептъ! Разгласить составъ моего неподражаемаго эликсира!…. Однако жъ, прибавилъ Коксъ съ торжествомъ: чтобы объявить рецептъ, надобно его знать.

Исаакъ уставилъ глаза на обладателя Персидскаго эликсира, и началъ громко исчислять вс снадобія, входящія въ составъ краски. Лице Кокса принимало вс цвта, и волосы его поднялись какъ у кота, когда онъ убдился при послднемъ слов, что непосвященный Чикъ открылъ завтную изъ завтныхъ тайнъ его.

— Ну, а ребенокъ, ужели такъ опасенъ? спросилъ Коксъ въ совершенномъ разстройств.

— Я думаю, что кто-нибудь мн дастъ сто фунтовъ за мое открытіе, сказалъ Чикъ, и я куплю коллекцію.

— Пока есть жизнь, есть и надежда! воскликнулъ Коксъ въ свое утшеніе.

— Въ крайнемъ случа, продажею рецепта я заплачу пеню, замтилъ Чикъ.

— Это было бы вчное пятно для моего эликсира! простоналъ Коксъ. Какъ вы думаете, мистеръ Чикъ, если оно только не такъ неудобно, о небольшой поздк изъ Лондона примромъ сказать, въ Ливерпуль: пароходы въ Америку ходятъ оттуда каждую недлю, а въ самомъ крайнемъ случа…

— Какъ! оставить родину? покинуть мое отечество? сказалъ съ негодованіемъ Чикъ. Да чмъ я буду жить, сударь? Нтъ, лучше явлюсь въ судъ, хоть бы меня повсили.

Коксъ взглянулъ вверхъ, и внезапный лучъ надежды блеснулъ изъ глазъ его.— Да! оно быть-можетъ и къ лучшему.

— Что меня повсятъ?

— Краска моя сдлается знаменитою! Это лучше всякаго газетнаго объявленія.

— Пусть меня сошлютъ въ Ботани-бей, сказалъ Чикъ съ жаромъ, я не буду уклоняться отъ суда.

— Въ Ботани-бей! воскликнулъ Коксъ. Зачмъ въ Ботани-бей? Можетъ быть вы бъ согласились быть публично высченнымъ. Это бездлица!…. Мы бы сошлись съ вами въ условіяхъ, если вы пріймете на себя всю вину… Но въ самомъ дл, мистеръ Чикъ, если вы полагаете, что ребенокъ наврное не встанетъ и что изъ этого возникнетъ процессъ, то мн надобно тотчасъ заготовить эликсиру какъ можно боле, потому что тогда его станутъ требовать во вс стороны. Въ Англіи такое множество рижыхъ головъ, что какъ только узнаютъ….

— Можете не безпокоиться, возразилъ Чикъ съ досадой: ребенокъ здоровъ какъ вы и я, что жъ до рецепта…

— Вижу, Чикъ, что ты тотъ самый человкъ, какого мн нужно! Робинсонъ очень меня обязалъ, что прислалъ тебя. Будемъ откровенне. Я тебя спрашивалъ, имешь ли ты вкусъ къ изящному?

— Я люблю хорошо пообдать, отвчалъ Чикъ, и не безъ вкуса ко всему, что можетъ доставить порядочный ростбифъ и бутылку портеру.

— Соломонова мудрость не мудре этой! воскликнулъ чувственный Коксъ. Ну, коллекція-то, о которой я теб говорилъ: ты будешь, по имени, ея хозяинъ…

— По имени?

— Вдь есть же у тебя сколько-нибудь совсти, Чикъ?

Исаакъ не отвчалъ ни слова,

— Вотъ мой планъ: покупка будетъ сдлана на твое имя, барышъ раздлимъ мы поровну, за вычетомъ сперва изъ твоей доли половины покупной суммы.

Чикъ молчалъ.

— Самъ посуди, какъ выгодно это предложенье. Подумай, какое положеніе ты пріобртешь въ свт: хозяинъ образцовыхъ восковыхъ фигуръ! Шутка! Ктому еще право прибавлять новыя… Ну что жъ, Чикъ?

Коксъ ждалъ ршенья.

— Вотъ моя рука, сказалъ Чикъ, протянувъ къ нему свой анатомическій этюдъ.

— И довольно для людей честныхъ! воскликнулъ Коксъ.

— Я самъ не очень жалую письменныя условія, замтилъ Чикъ: однако жъ они зло необходимое.

— Правда, но я не вижу надобности въ документ: сдлка наша будетъ братская.

— Любитесь какъ братья, сказалъ Чикъ, а считайтесь какъ жиды, говоритъ Италіанская пословица.

— Пословицы, любезный Чикъ, умъ дураковъ и плутовъ.

— Мистеръ Коксъ! вскричалъ Чикъ и вспрыгнулъ какъ медвдь, чтобы допросить доктора, къ которому изъ двухъ классовъ онъ его относитъ.

Къ счастью обоихъ друзей и будущаго контракта, стукъ у дверей остановилъ его порывъ. Тотъ самый Персіанинъ съ бородой, не замчая Чика, вошелъ, и сказалъ по-Англійски, на чистомъ уличномъ діалект: — Мистеръ Коксъ, я привелъ съ собой Микель-Анджело, онъ дожидается въ передней.

— Пусть войдетъ, сказалъ хозяинъ.

——

Чикъ гд-то слышалъ это имя, но ему еще не случалось видть самаго лица, и онъ съ любопытствомъ посмотрлъ къ двери. Не видя никого, онъ испугался, когда услышалъ голосъ, который, казалось, выходилъ изъ-подъ ковра. Наконецъ онъ замтилъ на полу какую-то фигурку въ три фута вышиной. Микроскопическій человчекъ, котораго бы можно было спрятать въ футляръ зрительной трубки, былъ въ поношеномъ травянаго цвта фрак, котораго пуговицы давно лишились своей позолоты, въ синемъ бархатномъ жилет, также не изъ самыхъ новыхъ, въ драповыхъ панталонахъ и пестрыхъ шерстяныхъ чулкахъ, въ одной рук держалъ онъ трость съ мднымъ набалдашникомъ, въ другой шляпу, похожую на сахарную голову безъ верхушки. Онъ кланялся во вс стороны.

— Я думаю, дло наше почти кончено, и безъ обиды вашему званію художника, сказалъ Коксъ.

Микель-Анджело, съ признательностью геніальнаго человка, прижалъ шляпу къ сердцу, шаркнулъ ногами взадъ и впередъ, и поклонился.

— Мн бы чрезвычайно было жаль, продолжалъ Коксъ, видть продажу прекрасной вашей коллекціи съ аукціона.

— Милостивый государь, воскликнулъ Анджело тоненькимъ голоскомъ, который какъ-будто выходилъ изъ стеклянной трубки: это было бы вчное пятно нашему вку. Какъ! Ньютона продать съ публичнаго торга! Равальяка отдать съ молотка! Разсять поодиначк все это знаменитое собраніе по разнымъ сторонамъ свта! Разъединить Наполеона, Вольтера, оанну д’Аркъ! Всхъ моихъ неподражаемыхъ разбойниковъ!,

Слезы навернулись на глазахъ маленькаго человка отъ одной мысли о такомъ оскверненіи искусства.

— Ну, вотъ этотъ господинъ, сказалъ Коксъ, указывая на Чика: какъ истинный соревнователь художествъ, ршился купить всю вашу коллекцію.

— Отъ имени всхъ художниковъ Европы, сударь, позвольте мн, смиренному жрецу храма Изящнаго принесть вамъ торжественную благодарность за ваше великодушное пожертвованіе, которому къ сожалнію теперь такъ мало примровъ. Ныншнее поколніе есть поколніе сребролюбцевъ, и, какъ я часто говорю жен моей Джозефин, глухо и слпо къ прекрасному. Что вы думаете, о моихъ близнецахъ?

— Я не имю чести, сударь, знать вашего семейства, отвчалъ Чикъ.

— Ха, ха, ха! Мн бы должно было вамъ сказать, мистеръ Чикъ, подхватилъ Коксъ, что Г. Микель-Анджело Попсъ иметъ честь быть художникомъ той коллекціи. Вс ея фигуры суть произведенія его искусства.

Чикъ поклонился. Попсъ, съ чувствомъ своего достоинства, продолжалъ:

— Я не тщеславенъ: однако можетъ ли вся Академія Художествъ поддлаться подъ моихъ близнецовъ, хоть она крадетъ у меня ежегодно?

— У васъ крадетъ! вскричалъ Чикъ.

— Да! копируетъ мои творенія на другомъ матеріал. Я, напримръ, работаю изъ воску, а она поддлываетъ изъ камня. Видли ли вы моего Питта? Ну вотъ одинъ скульпторъ, — я никого не назову по имени, — скопировалъ у меня самымъ постыднымъ образомъ! Но я привыкъ къ этимъ вещамъ, вотъ уже третьяго канцлера у меня крадутъ. Ахъ, сударь, геній, знаніе, заслуга, все это въ нашемъ свтъ непочемъ! Будьте вы Фидіасомъ восковыхъ статуй, вы ничего не значите здсь передъ какимъ-нибудь каменьщикомъ,— я никого не называю, — который работаетъ изъ мрамора. Да, мистеръ Чикъ! велико несчастіе родиться съ чувствомъ изящнаго, тотъ, кто бы разбогатлъ отъ сальныхъ свчъ, едва не умираетъ съ голоду на воск.

— Успокойтесь, Г. Попсъ, будемъ надяться, что свтъ устыдится своей несправедливости и возмется наконецъ за умъ, подъ управленіемъ Г. Чика.

— Вижу, что Г. Чикъ истинный любитель художествъ.

— А нтъ ли у васъ въ-виду какого-нибудь новаго, интереснаго уродца? ребенка съ двумя головами? двочки съ кожею a la giraffe?

— Нтъ, сударь, ничего нтъ: природа нынче нестерпимо однообразна. Говорили было о какомъ-то мальчик, который родился живой и здоровый съ рогами какъ у оленя, но я боюсь, что это басня. А когда Г. Чикъ изволитъ принять коллекцію въ свое владніе?

— Сейчасъ, отвчалъ Коксъ.

— Сейчасъ, повторилъ Чикъ.

— Не нужно и говорить, Г. Попсъ, прибавилъ Коксъ, что мы, то есть, Г. Чикъ, желалъ бы очень оставить васъ при коллекціи артистомъ.

Микель-Анджело отпустилъ поклонъ въ поясъ.

— Такъ позвольте же мн имть честь итти съ вами, Г. Чикъ. Я только забгу домой, чтобы заказать Джозефин ужинъ. Бдняжка, она не совсмъ здорова.— Кстати, Ааронъ, сказалъ артистъ бородатому Персіянину, шестьдесятъ-девятому сыну шаха Аббаса, который въ то время явился въ двери: порошокъ-то, ревень что ли, который я у тебя купилъ въ четвергъ, не много добра сдлалъ.

— Ревень! повторилъ Чикъ, взглянувъ значительно на Кокса, который пожалъ только плечами, улыбнулся и сказалъ: — Что длать, любезный другъ, ссылка заставляетъ иногда обращаться къ горькими средствамъ!

И оставивъ Чика размышлять объ этой печальной истин, Коксъ вышелъ изъ комнаты, а Микель-Анджело отправился съ новымъ хозяиномъ.

— Не угодно ли взять извощика? спросилъ Попсъ напередъ радуясь наслажденію хать.

Чикъ, опустивъ объ руки въ карманъ, отвчалъ ршительнымъ тономъ: — Нтъ!

——

Прошедъ нсколько улицъ, — Попсъ забгалъ еще домой, онъ вдругъ остановился передъ фасадомъ одного дома.

— Вотъ здсь, Сударь, пришли, сказалъ лаконически артистъ, вводя съ нкоторою гордостью Чика въ галлерею.

— А это какая фигура? Клянусь, она живая! спросилъ удивленный Чикъ, увидвъ двочку лтъ шестнадцати.

— Элеонора, душенька, ступай въ свою комнату, сегодня некого больше ждать, сказалъ Попсъ двочк, не обращая вниманія на вопросъ Чика.

Скромная двочка ласково улыбнулась карл, поклонилась Чику, завязала ленты своей шляпки и какъ тнь тихо ускользнула.

— Не дочь ли ваша? спросилъ Чикъ.

— Ахъ, нтъ! Бдняжечка! Вы замтили, гд она стояла? Она не знаетъ, и никогда не будетъ знать!

— Не знаетъ чего?

— Да, это длинная исторія, и не изъ веселыхъ. Видите ли вы эту фигуру?

— Вотъ эту, что ли, во фризовой шинели и кожаной шапк? спросилъ Чикъ.

— Ту самую. Ну, сударь, должно вамъ сказать, что бдная Элеонора… Она мн какъ родная дочь, вотъ уже одиннадцать лтъ…

— Какъ она живетъ съ вами?

— Она довольна, смирна, не прихотлива, ни кому не мшаетъ, ей не много нужно мста, и такъ честна! Она здсь деньги собираетъ и знаетъ счетъ, какъ лучшій математикъ. Джозефина съ нею иногда бранится, то есть бранитъ Джозефина, а она молчитъ.

— Да кто жъ она и откуда? добивался Чикъ съ чрезвычайнымъ любопытствомъ.

— Такъ и быть, если вы общаете никому не говорить, я вамъ скажу. Элеонора… А, здравствуйте, миссъ Боссъ, сказалъ онъ молодой и довольно красивой двушк, которая прошла мимо ихъ въ прекрасномъ клок и новой розовой шляпк и вжливо поклонилась артисту. Элеонора, какъ я имлъ честь вамъ сказывать…

— Кто это? спросилъ въ полголоса Чикъ, преслдуя взоромъ розовую шляпку.

— Это? Нкто миссъ Боссъ, ученица моей жены. Моя Джозефина удивительная женщина! Она тоже артистка, и была нкогда примчательною актрисою. Я женился на ней единственно по любви къ изящному. Жаль, что она немножко заикается!… По этой причин она должна была оставить театръ, и теперь даетъ у себя дома уроки декламаціи!… Миссъ Боссъ готовится скоро вступить на сцену, и учится у ней декламировать, танцовать… Вы не можете себ представить, мистеръ Чикъ, какай у Джозефины страсть къ искусству! Она уже два раза уходила отъ меня, чтобы опять играть на сцен.

— А Элеонора? Вы начали говорить объ Элеоноръ

— Да, точно! Элеонор было только пять лтъ, когда…

— Здравствуйте, мистеръ Попсъ, сказалъ томнымъ голосомъ блдный, черноволосый мужчина, который до этого былъ занятъ разсматриваніемъ одной фигуры.Незнакомецъ снова погрузился въ размышленье.

— Знаете ли, кто это? спросилъ Попсъ Чика потомъ.

Исаакъ взглянулъ на постителя, потомъ на Покже и покачалъ головой.

— Великій человкъ! сказалъ Попсъ, приходитъ сюда часто и смотритъ безденежно.

— Журналистъ, что ли?

— Не угадали. Упаси, Господи!…… Вдь, это знаменитый писатель, великій сочинитель. Какъ онъ превосходно знаетъ вкусъ публики! Онъ приходитъ сюда изучать разбойниковъ. Великій мужъ! Съ какимъ удивительнымъ эффектомъ выводитъ онъ ихъ на сцену! Въ его рукахъ разбойники дйствуютъ съ отличнымъ ужасомъ. Сверхъ-того, духи всхъ родовъ, горные, лсные, рчные, черти разнаго росту, съ рогами всякихъ размровъ, гиганты, пигмеи, гриффоны, бегемоты, коршуны и совы, зми и скорпіоны. И все это слетается, по его мановенію, чтобы произвести ‘великій эффектъ’. Необыкновенный человкъ! Да я познакомлю его съ вами.

Попсъ подошелъ къ знаменитому писателю и, стараясь завести съ нимъ разговоръ, сказалъ:

— Какъ вы находите двухъ послднихъ разбойниковъ, которыхъ повсили въ прошломъ мсяцъ?

— Удивительны! отвчалъ авторъ съ восторгомъ. Въ нихъ очень много драмы. Эти два разбойника длаютъ вамъ величайшую честь, мистеръ Попсъ.

— Для меня весьма лестно слышать сужденіе геніяльнаго человка. А публика наша такъ глупа, что ничего этого не понимаетъ! Вы не поверите, очень мало приходятъ смотрть ихъ. Но кстати о геніи. Я очень сожалю, что вы еще не видли ни одной изъ ученицъ моей Джозефины. То-то бы вамъ послушать, какъ он читаютъ!

— Я не зналъ, что Г-жа Попсъ держитъ школу, сказалъ авторъ.

— Да не совсмъ школу, хоть многіе хорошіе дома уговаривали ее, чтобъ она открыла драматическую академію и взяла бы на себя часть комедіи, трагедіи, оперы, пантомимы и танцованье. Она бы точно могла все это сдлать, да та бда, сказать ли вамъ правду, она черезчуръ скромна. Такъ робкій талантъ осужденъ жить и умереть на чердак, тогда какъ дерзкая посредственность…. но я больше не скажу. Попсъ, примтивъ, что авторъ, въ глубокой задумчивости, разсматриваетъ черты двухъ его послднихъ разбойниковъ и его не слушаетъ, обратился къ Чику, и сказалъ въ полголоса: Великій мужъ!

— Ну что жъ двочка? Говорите дальше.

— Хорошо, сейчасъ. И такъ, Элеонора… Ба! что это значитъ?

Прерванный опять въ своемъ разсказ, Попсъ пошелъ на встрчу къ шестьдесятъ девятому сыну шаха Аббаса, — къ Персидскому продавцу ревеню, — который въ то время вошелъ поспшно въ галлерею, и наскоро объявилъ новому хозяину и артисту, что Коксъ немедленно ихъ требуетъ къ себ.

— Чтобы могло быть? спросилъ Попсъ.

— Мн кажется, сказалъ Ааронъ, потирая руки съ радостію вампира: мн кажется, что новое убійство.

— Новое убійство! робко произнесъ Чикъ.

— А на ужинъ свиныя коклеты, присовокупилъ Персіянинъ.

— Пойдемъ, пойдемъ скорй, сказалъ Чикъ: быть-можетъ что-нибудь важное.

— Смотрите, чтобъ онъ насъ не послалъ за какимъ-либо новымъ субъектомъ, замтилъ Попсъ.

— Угадали, сказалъ Персіанинъ: въ Велл случилось ужасное смертоубійство, о которомъ вс газеты начали писать сегодня. Лице извстное. Весь Лондонъ говоритъ только объ этомъ. Я думаю что вамъ прійдется хать туда. Нельзя пропустить такого счастливаго случая!

——

Путешествіе Попса и Чика изъ Лондона въ городъ Велль было, къ крайнему нашему прискорбію, безъ всякихъ приключеній… У нихъ ни разу даже не переломилась ось. На вторые сутки они остановились въ трактиръ подъ вывскою Серебрянаго Оленя и скушали преспокойно завтракъ.

— Теперь, за дло, сказалъ артистъ, утирая ротъ. Сперва намъ должно отправиться въ тюрму. Какъ? Что такое? продолжалъ Попсъ, замтивъ, что Чикъ сдлалъ гримасу, какъ будто его посадили въ крапиву. Что до меня, то я уже бывалъ, могу сказать, во всхъ тюрмахъ Соединеннаго Королевства.

— Не веселыя мста! замтилъ Чикъ печально.

— А я такъ много тамъ провелъ пріятныхъ дней, отвчалъ Попсъ. Свтъ, поврьте мн, Г. Чикъ, свтъ не иметъ и понятія о внутренней жизги преступниковъ. Мн случалось тамъ встрчать такую вжливость, которая, право, заставила-бы краснть людей, воспитанныхъ для общества. А что до нравственности, свтскаго приличія, о, вы не можете вообразить какъ Смертный приговоръ образуетъ человка! Тамъ былъ Джекъ Фобемъ, величайшій буянъ, котораго когда-либо земля носила: что жъ вышло? За два дня до того какъ его повсить, вы бы приняли его за лорда.

— А долго ли вы пробудете въ тюрм? спросилъ Исаакъ.

— Нтъ, ей-ей, не долго, мои снаряды вс при мн, я сниму моего молодца въ одно засданье.

Въ это время явилась хозяйка Серебрянаго Оленя. Посмотрвъ сперва на Чика, потомъ на Попса, она начала убирать со стола, какъ вдругъ остановилась и спросила твердымъ голосомъ: — А гд другая ложка? Другая ложка гд?

Попсъ посмотрлъ на нее съ изумленіемъ.

— Ахъ! сказала хозяйка, нашедши свою собственность подъ угломъ скатерти. Слава Богу! Я тотчасъ принесу вамъ счетъ.

— За кого она насъ принимаетъ? спросилъ Попсъ, напрасно дожидаясь отвта своего товарища. Не ужели она думала, что мы украли ея ложку.

Исаакъ въ своей скромности, все еще былъ не въ состояніи отвчать. Въ это время хозяйка съ невроятною скоростію возвратилась со счетомъ. Попсъ выдернулъ у ней изъ рукъ бумаги и положилъ на столъ, потомъ подперши рукой подбородокъ, спросилъ:

— Скажите, сударыня, у васъ частенько пропадаютъ ложки?

— Нтъ, милостивый государь, никогда: потому что, когда кто уходитъ, я тотчасъ ихъ считаю.

Попсъ вздрогнулъ и онмлъ отъ новаго оскорбленія.

А Чикъ, какъ истинный философъ, былъ выше всякихъ оскорбленій: онъ молчалъ.

— Говорю вамъ, мадамъ, знаете ли вы кто мы! кричалъ Попсъ, тогда какъ Чикъ кроткимъ взглядомъ старался успокоить разгнваннаго пріятеля. Можетъ-быть, вы не замчаете, что я артистъ.

— Такъ я и думала, прервала хозяйка, какъ бы убжденная въ своемъ подозрніи, и шмыгнула изъ комнаты.

— Да какъ же имъ и знать насъ, замтилъ Чикъ спокойно. Вспомните, что мы отъ Лондона боле чмъ во ста миляхъ.

— А слава? разв слава не доходитъ всюду, мистеръ Чикъ? возразилъ Попсъ.

— Да только не по почт, не въ почтовой карет, отвчалъ Чикъ, самъ не зная, какую дорогую истину сказалъ онъ.

— Не знать насъ здсь! Вдь на чемодан мое имя.

— Быть-можетъ, они безграмотны, замтилъ Чикъ, и Попсъ, казалось, былъ нсколько этимъ успокоенъ.

— Правда, правда, сказалъ онъ смягченнымъ голосомъ, но вдругъ ударивъ кулакомъ по столу, покраснлъ какъ піонъ. А ложка-то, ложка!

— Вотъ это было дурно, сказалъ Исаакъ и началъ посвистывать.

— Какъ, дурно? Гнусно! ревлъ Попсъ.

— Однако жъ, согласитесь, окорокъ былъ превосходенъ, замтилъ Чикъ, который любилъ всему отдавать справедливость.

— Подозрвать насъ въ воровств! Меня!…

Микель-Анджело поднялъ глаза къ небу, какъ будто оно передъ нимъ разверзлось.

— И буттеръ-броты были не дурны, продолжалъ Чикъ.

Но Попсъ не говорилъ ни слова, лице его наморщилось какъ сморчокъ, и онъ задыхался отъ гнва.

— Какъ будто, произнесъ онъ опять дрожащимъ голосомъ, какъ-будто нарочно ложка у меня нашлась!

Въ это самое время дверь отворилась, Попсъ остановился въ своемъ поток рчи и взоръ его побжалъ на встрчу къ новому постителю, который съ важностью подошелъ къ столу, подвинулъ стулъ, и услся противъ двоихъ пріятелей. Онъ моргнулъ на Попса мднымъ своимъ глазомъ, разинулъ ротъ съ намреніемъ улыбнуться, и кивнулъ головой. Попсъ молчалъ. Чикъ такъ-же. Гость опять моргнулъ, опять улыбнулся, опять кивнулъ головою.

— Такъ она не у васъ нашлась? а? сказалъ незнакомецъ съ обидною фамильярностью.

Нтъ ничего ужасне положенія маленькаго человка, отъ котораго обстоятельства требуютъ явиться большимъ. Мало того, что Попсъ вскочилъ со стула,— его подбросило вверхъ какъ снарядъ изъ пушки. Утвердившись на самыхъ крайнихъ оконечностяхъ носковъ и вытянувъ шею какъ повшенный, онъ спросилъ гостя съ притворною вжливостью — знаетъ ли онъ съ кмъ говоритъ?

— Конечно знаю, отвчалъ незнакомецъ, потирая руки. Мн ли васъ не знать!

— Поэтому, милостивый государь, сказалъ Попсъ, нсколько умривъ надмнный видъ свой: поэтому вы врно знаете, что я артистъ…

— Натурально знаю, весь городъ говоритъ объ васъ.

Попсъ разсмялся, посмотрлъ на Чика, и сказалъ ему на ухо, но такъ что тонкій слухъ гостя веуро пилъ ни одного слова: — Что, Исаакъ! Ха, ха, ха! Видишь, что и она можетъ здить въ почтовой карет.

— Въ карет? Какъ! вмст съ вами? спросилъ незнакомецъ.

— Да, да, со мной, отвчалъ Попсъ. Такъ видно… позвольте, милостивый государь, спросить ваше имя?

— Голлетъ, сказалъ твердо поститель.

— Такъ видно, Г. Голлетъ, вы меня вы насъ здсь ожидали?

— Ждали и не могли дождаться! вскричалъ Голлетъ. Какъ бы то ни было, я очень радъ, что не другому,а мн удалось столкнуться съ вами.

Попсъ пренизко поклонился, даже флегматикъ Чикъ кивнулъ головой въ отвть на привтствіе. Простое и откровенное обращеніе Голлета поселяло довріе, и располагало познакомиться съ нимъ покороче. Чикъ началъ постигать всю важность новаго своего званія.

— А что, есть здсь хорошіе виды, господинъ Голлетъ? спросилъ снисходительно хозяинъ восковыхъ фигуръ.

— Прекрасные, восхитительные, но лучшій видъ, безъ самаго сомннія, съ замка.

— И я такъ слышалъ, сказалъ Попсъ. Прекрасный памятникъ старины! Есть объ немъ много историческихъ преданій?

— Да! искони присутствуетъ тамъ уголовный судъ, отвчалъ Голлетъ, и облокотившись на столъ, уставилъ глаза на Попса. Вы, думаю къ этому привыкли? Ужъ врно знаете свое дло?

— Разумется! Еще бы не знать! Однако, кстати, какъ это случилось, что насъ сюда ждали?

— Да такъ, меръ получилъ письмо, въ которомъ было сказано, что…

— Врно это дло Кокса, шепнулъ Попсъ Чику. Да, да, это его зати. Смышленъ какъ чортъ! Онъ уже предупредилъ мстное начальство о нашемъ порученіи, и просилъ объ оказаніи намъ всякаго уваженія и содйствія… Какъ! меръ получилъ письмо?

— Да! Кром этого я получилъ извстіе отъ… Да что объ этомъ говорить! Вы здсь, чего же больше?

— А! понимаю, воскликнулъ восхищенный Попсъ. Вы, врно, служите при мер?

— Точно такъ-съ, сказалъ Голлетъ.

— Его честь васъ послалъ…

— Да! онъ знаетъ, что вы прибыли сюда.

— Когда жъ онъ полагаетъ насъ принять? спросилъ Попсъ, кивнувъ Чику, который поправлялъ широкій жабо своей рубашки, подаренной Коксомъ. Когда же онъ насъ прійметъ?

— Когда угодно, хоть сейчасъ, отвчалъ Голлетъ, посматривая съ безпокойствомъ въ окно.

— Позвольте, я только надну чистый галстухъ.

— Пустое! человкъ какъ вы всегда принятъ, во что онъ ни однься.

— Видишь, каково? прошепталъ Попсъ своему другу: видишь?. И меръ понимаетъ, что значитъ художникъ! Въ нашемъ вк, другъ мой, все поклоняется художеству. Ars emolit mores, nec sinit, esse feros.

Чикъ вытаращилъ глаза на латынь своего спутника, и посл нкотораго недоумнія, кивнулъ головою въ знакъ согласія.

— Его честь, замтилъ Голлетъ, но любятъ церемоніи. Ба! да вотъ она и детъ.

Въ это время послышался стукъ колесъ, черезъ минуту экипажъ въ род тележки, на которой возятъ преступниковъ, подъхалъ къ подъзду Серебрянаго Оленя. Толпа мужчинъ, женщинъ и ребятъ слдовала за ней съ крикомъ и визгомъ.

— Видишь ли теперь, мой милый Чикъ? сказалъ дружески Попсъ: видишь ли теперь могущество просвщенія? Будь меръ оселъ, невжда, кто бы намъ послалъ экипажъ? сбжалась ли бы толпа на встрчу двумъ художникамъ? Врно нтъ, никто бы не замтилъ нашего прізда, мы исполнили бы свое дло, — и кому какая нужда, куда мы убрались? Но, видишь, меръ человкъ со вкусомъ, а вкусъ проникаетъ и въ толпу.

Чикъ молчалъ. Если бы меръ не прислалъ экипажа, новый жрецъ художествъ можетъ быть сказалъ бы что-нибудь.

— Это не за нами ли? спросилъ тихо Попсъ.

— Конечно! Идемъ, нечего терять времени.

Голлетъ отворилъ дверь, остановился, посмотрлъ во вс стороны, и проворчалъ: ‘Чортъ побери, кандалы-то и забыли!:’ Когда наши друзья вышли изъ комнаты, къ нимъ присоединились еще три человка, — слуги мера, какъ утверждалъ Попсъ, толкая локтемъ Чика, — которые проводили ихъ до самаго экипажа. Лишь только они показались на улиц, громкое ура раздалось со всхъ сторонъ. Микель-Анджеле привтствовалъ собраніе поклономъ: и Чикъ съ покорностью послдовалъ его примру. Новыя восклицанія толпы, новые поклоны со стороны знаменитыхъ путешественниковъ. Оба они были такъ заняты своимъ торжествомъ, что не слыхали даже насмшекъ, которые сыпались на нихъ со всхъ сторонъ.

— Ай да, знатно, Голлетъ! шепнула Бекки, дочь трактирщицы. Наконецъ ты ихъ поймалъ! Чай, за поимку убійцъ платать хорошо!

— Пять фунтовъ за обыкновенныхъ, отвчалъ ей Голлеть на ухо: но за этихъ молодцовъ, надюсь, что благосклонное мое начальство…

Экипажъ тронулся. Чикъ и Попсъ похали на аудіенцію къ меру.

——

Попсъ не ошибся. Ліонель Месъ, достойный меръ города Велля, точно былъ меценатъ. Въ то самое время, какъ ему сообщили о прізд въ городъ двухъ разбойниковъ, онъ занимался изящными искусствами и давалъ аудіенцію знаменитому провинціальному актеру. Когда ему доложили о прибытіи убійцъ, онъ съ неудовольствіемъ долженъ былъ отложить бесду съ артистомъ до другаго времени и облечься всмъ величіемъ своего сана для общественнаго блага.

— Это т самые негодяи? спросилъ онъ, когда Попсъ и Чикъ вошли въ комнату, тотъ улыбаясь, другой съ угрюмымъ и безпокойнымъ видомъ. Однако прошу покорно… Мошенникъ! слышишь, не смяться. Вдь вы здсь не для смху.

Попсъ взглянулъ на Чика, а Чикъ на мера.

— Не рослаго же онъ десятка! сказалъ городовой секретарь полу шопотомъ меру. Право, очень малъ! Да какъ это онъ сдлалъ такое дло! Должно быть прискакнулъ, чтобы убить.

— Я того же мннія, важно произнесъ меръ.

Попсъ только теперь сталъ подозрвать недоразумніе. Онъ выпрямился во всю длину свою и хотлъ было говорить, но меръ, замтивъ это безразсудное намреніе, закричалъ:

— Молчать! Я думаю, дружокъ, что лучше будетъ, когда ты побережешь языкъ. Прошу меня послушать. Вамъ должно быть извстно, что по кротости Англійскихъ законовъ… Ба! Голлетъ, это что? за чмъ у нихъ руки не въ кандалахъ?

— Въ кандалахъ! возопилъ Попсъ съ негодованіемъ, и глаза его засверкали какъ свтлякъ.

— Въ кандалахъ! судорожно произнесъ Чикъ, и лице его раздулось какъ большой мячъ.

— Въ кандалахъ! повторилъ твердо меръ, взглянувъ на Голлета, который между-тмъ пріискивалъ оправданіе.

— Ни слова, сударь! продолжалъ разгнванный меръ. Прошу молчать! Я принимаю за неуваженіе къ моему лицу, что вы допустили ко мн преступниковъ не въ кандалахъ.

— Преступниковъ! вскричалъ Попсъ, вытаращивъ глаза: преступниковъ?

— Молчать, несчастные! ни слова! По законамъ Англіи… Да! хорошо, но теперь не время, сказалъ онъ Голлету, которой прервалъ потокъ его рчи, зазвнвъ двумя парами новенькихъ и свтлыхъ какъ зеркало кандаловъ. По законамъ Англіи, не позволяется никому говорить ни слова въ свое оправданіе чтобы обвиненный не сказалъ какой-нибудь глупости. Юстиція, которой я здсь представитель, иметъ средства узнать сама всю истину изъ показаній свидтелей.

— Осмлюсь предложить вашей чести, сказалъ Голлетъ почтительно подходя къ меру: начать допросъ съ мистриссъ Го, хозяйки Серебрянаго Оленя, которая дала намъ знать о прибытіи этихъ молодцовъ. Они признались ей во всемъ.

Госпожа Го, перебирая пальцами конецъ своей шали, выступила на середину комнаты.

— Мистриссъ Го, сказалъ меръ, и каждый его глазъ свтилъ вопросительнымъ знакомъ: эти люди признались вамъ въ убійств?

— Въ убійств! вскричалъ Попсъ, и размахнулъ руками какъ на кафедр.

— Въ убійствъ! повторилъ Чикъ плачевно.

— Молчать! закричалъ меръ. Законы Англіи… Говорите, сударыня!

— Я ихъ подслушала, отвчала Трактирщица, когда они сговорились забраться въ тюрьму и снять тамъ убійцу. Посл того, вотъ этотъ человчекъ похвалился, что онъ артистъ, то есть, мошенникъ, ваша честь, и перебывалъ во всхъ тюрмахъ Соединеннаго Королевства.

— Да, это правда, подхватилъ Попсъ съ гордостью. Это точно правда, и меня знаютъ везд. Нтъ ни одной тюрмы…

— Говорятъ вамъ молчать, вскричалъ меръ: слышите ль! Не забывайте, что вы отнюдь не должны обвинять самихъ себя. Пусть другіе васъ обвиняютъ. Законы Англіи… Однако признайтесь, чмъ вы добываете насущный хлбъ?

— Хлбъ! воскликнулъ Попсъ.

— Да, хлбъ, повторилъ меръ. Я думаю, что вы дите какъ и вс люди: а! какъ?

— Ужасно много дятъ хлба, ваша честь, примолвила трактирщица. Въ двоемъ съли шесть булокъ….

— Милостивый государь! прервалъ Попсъ съ нетерпніемъ: господинъ меръ! тутъ есть какое-то ужасное недоразумніе. За кого эти люди насъ принимаютъ? Тутъ непремнно есть ошибка.

— Пустое! сказалъ Голлетъ. Не безпокоитесь, ваша честь, ошибки нтъ никакой. Онъ даже ни сколько не удивился, узнавши, что вы его ожидали.

— Точно такъ, возразилъ Попсъ, правда, я принялъ ваше приглашеніе, какъ доказательство уваженіяхъ моему званію.

— Званію! Да кто же вы? спросилъ удивленный меръ. Званію!

— Я имю честь быть художникомъ.

— Живописецъ, скульпторъ, что ли? спросилъ городовой секретарь.

— Именно! отвчалъ Попсъ съ спокойною и величественною осанкой. Причина моего прізда въ этотъ городъ, есть именно порученіе…… которое должно быть вамъ извстно……

Секретарь подбжалъ къ меру и началъ что-то нашептывать ему въ ухо. Меръ, въ замшательств, не находилъ словъ. Однако онъ скоро оправился и принялъ снова начальническую важность.

— Голлетъ! я доволенъ вашимъ усердіемъ, но, къ сожалнію это не т убійцы, которыхъ мы ищемъ, это совсмъ другіе люди. Милостивые государи, вы свободны, пріймите увреніе, что этотъ случай не оставитъ ни какого пятна на вашей репутаціи… Вы свободны.

— Однако жъ, ваша честь, погодите, сказалъ Голлетъ, вспомнивъ о наград. Извольте ихъ снова допросить. Извольте, допросите: ей, ей, это они, есть и другія доказательства. Они признались, что и женщина-то съ ними пріхала.

— Женщина! сказалъ Чикъ. Какая женщина?

— А Ненси Девисонъ, сообщница ваша въ смертоубійств, подхватилъ Голлетъ. Мы все знаемъ!

— Объявляю, господинъ меръ, воскликнулъ Попсъ торжественнымъ тономъ, объявляю, что я отъ роду не зналъ никакой женщины по имени Девисонъ, что я человкъ женатый, и что поэтому я никогда не зжу съ женщинами.

— Какъ! разв вы не говорили, что она пріхала съ вами въ почтовой карет? Отъ этого-то ужъ не отопретесь.

— Да, помню, я говорилъ о почтовой карет. Узнавъ, что моя репутація и здсь извстна, я замтилъ Г. Чику, что слава, слава, господинъ меръ, — здитъ и въ скромномъ почтовомъ экипажъ. Я говорилъ о слав.

— Не правда, о Ненси Девисонъ!

— О слав! величественной и лучезарной дв!

— Самой развратной и безпорядочной! какая только есть въ Англіи.

— Молчать! закричалъ меръ. Законы Англіи… Голлетъ, ты хорошій и усердный чиновникъ, однако, братецъ, часто длаешь глупости. Ты ошибся. Быть-можетъ, съ помощію Божіею, отъ тебя не уйдутъ еще и т. Между-тмъ, господа, вы свободны.

Голлетъ вышелъ съ кандалами, и за нимъ удалилась трактирщица, повторяя: ‘А жаль! очень жаль!….’ Меръ отправился въ кабинетъ, предоставивъ секретарю загладить своимъ краснорчіемъ невжливость пріема, оказаннаго путешественникамъ.

— Я принимаю, мистеръ Попсъ, искреннее участіе, сказалъ секретарь, въ случившейся съ вами непріятности. Поэтому вы знаете господина Фенльби…

— Гравера? воскликнулъ Попсъ. Какъ не знать! Конечно, знаю.

— Мы просили его отъ имени гражданства, прислать намъ хорошаго живописца…

— Никто лучше господина Фенльби не можетъ исполнить вашего порученія, примолвилъ Попсъ: онъ состоитъ въ связяхъ съ отличнйшими живописцами въ столиц.

— О, я то есть, господинъ меръ въ томъ совершенно увренъ! подхватилъ секретарь, учтиво кланяясь Попсу. Работы будетъ довольно. Кстати, что вы думаете объ оригинал?

— Что я думаю?

— Не правда ли, характерное лице?

— Я того и ожидалъ, судя по слухамъ, какіе до меня дошли. Человкъ, который сдлалъ столько… Когда, вы полагаете, можно будетъ мн начать?

— Это мы ршимъ за стаканомъ вина. О, вы не можете вообразить, какой это человкъ! Господинъ меръ покорнйше, проситъ васъ отобдать съ нимъ сегодня. Ахъ, сударь, какой онъ благодтель городу.

— Да, я это замтилъ, сказалъ Попсъ.

— Знакъ признательности, который мы ему готовимъ, хоть я напередъ увренъ въ отличномъ его исполненіи, далеко не можетъ сравниться съ благодяніями какими онъ осыпалъ нашъ городъ. Я покажу вамъ нашъ городъ, къ четыремъ часамъ мы успемъ воротиться. Во время прогулки я буду имть случай обратить вниманіе ваше на мостовыя, на фонари, на вс т улучшенія, которыми мы обязаны его управленію. Пойдемте!

——

Четыре часа пробило. Меръ былъ точный человкъ: обдъ поданъ, гости услись по мстамъ, и первыя полчаса прошли въ трудолюбивомъ молчаніи. Наконецъ городовой секретарь открылъ бесду.

— Мн кажется, мистеръ Пигъ, сказалъ онъ обращаясь къ жирному кузнецу, или, учтиве, желзному фабриканту: что вы тоже занимаетесь немножко искусствами?

— Немножко. И мн желательно знать, кто поставилъ желзо для висячаго моста?

— Кстати объ искусствахъ, сказала мерша: каково подвигается ваше сочиненіе?

— Г. Пигъ сочиняетъ? спросилъ Попсъ съ уваженіемъ артиста къ авторскому званію.

— Да! сказалъ меръ, въ печать еще не поступало, однако жъ надюсь, Пигъ, что мы скоро будемъ читать вашу исторію?

— Исторію? подхватилъ Попсъ.

— Точно такъ: я занимаюсь ‘Исторіею усовершенствованія и успховъ виста’, важно отвчалъ Пигъ.

— Это должно быть чрезвычайно любопытно, замтила миссъ Ангелика.

— И съ приложеніемъ портретовъ знаменитйшихъ игроковъ. Что касается до сходства…

— Кстати о портретахъ: когда вы думаете начать свою работу? спросила мерша взглянувъ милостиво на Попса.

— Если угодно, хоть завтра, отвчалъ Микель-Анджело съ ршительностью знаменитаго своего тезки.

— Но мой другъ, продолжала мерша, обращаясь къ мужу: ты завтра занятъ?

— О, нтъ! Казенныя дла можно отложить. Г. Попсъ нарочно для этого пріхалъ и мы не должны его задерживать. Я бы желалъ только, чтобъ предметъ былъ боле достоинъ его дарованія…

Меръ былъ прерванъ приходомъ слуги, который доложилъ, что директоръ странствующей труппы актеровъ, Г. Флетъ, желаетъ ему представить списокъ своего репертуара.

— Какъ вы думаете, впустить его? спросилъ меръ изъ уваженія къ своимъ гостямъ. Скажи, чтобъ онъ вошелъ. Постой, постой: подать чистый стаканъ.

— Мой другъ, сказала Мерша: трагедію!

— Трагедію и балетъ, папенька! прибавила миссъ Ангелика.

— А я думаю, возразилъ Пигъ, что лучше было бы… Да вотъ онъ и самъ.

Мистеръ Флетъ вошелъ, потирая руки и почтительно кланяясь собранію.

— Милости просимъ, садитесь, Г. Флетъ, сказалъ гостепріимный меръ.

— Ваше превосходительство! отвчалъ Флетъ и слъ.

— Стаканъ винца, сказалъ хозяинъ, подвинувъ къ нему бутылку.

— Ваше превосходительство! отвчалъ директоръ, и налилъ стаканъ.

— Посмотримъ, что вы принесли. Я начальникъ города, такъ, ужъ длать нечего, надо выбирать піесы.

— Ваше превосходительство! отвчалъ Флетъ и хотлъ было опять замолчать, однако жъ перемнилъ свое намреніе, и сказалъ: — Свтъ ожидаетъ этого отъ васъ.

— Я думаю, вы можете сыграть намъ что-нибудь изъ…… какъ бишь его…… Шекспира, такъ, что-нибудь въ этомъ род.

— Если прикажете, отвчалъ директоръ.

— И такъ, сударыни, выберите же трагедію, сказалъ вжливый градоначальникъ жен и дочери. Директоръ представилъ списокъ.

— Я бы желала ‘Ричарда Третьяго’, сказала мерша.

— Ваше превосходительство! отвчалъ Флетъ чувствительне обыкновеннаго.

— Хорошо, такъ ‘Ричарда Третьяго’, балетъ, и чтобы еще такое?

Меръ пробжалъ глазами списокъ.

— А! вотъ, кажется, изъ новенькихъ, дайте намъ еще эту…

— Что такое? сказала мерша, заглядывая въ списокъ: ‘Маленькій Жокей’. Что, она хороша?

— Интересна ли она? спросила миссъ Ангелика.

— Ваше превосходительство, чрезвычайно! Молодая двушка, чтобъ помочь своему любовнику, ршается на геройскій подвигъ сдлаться жокеемъ и ходить въ лосинныхъ панталонахъ и ботфортахъ.

— Ахъ! прошепталъ Попсъ, перегибаясь къ Чику: ахъ, мистеръ Чикъ, когда бы вы видли мою Джозефину въ ‘Маленькомъ жоке!’

— На счастіе, пріхала къ на къ сегодня изъ Лондона новая актриса, съ большимъ дарованіемъ, молоденькая леди, которая удивительно мила въ лосинныхъ панталонахъ и страстно любитъ эту роль.

— Точно, какъ моя Джозефина! сказалъ Попсъ Чику.

— Прикажете ли ‘Маленькаго жокея’? спросилъ директоръ мера.

— Да, да! пора кончить, у меня есть еще другія дла. Хорошо ‘Жокея’. Слышите!

— Ваше превосходительство, воскликнулъ директоръ, допилъ вино, свернулъ списокъ и удалился.

— Теперь, мой другъ, сказала мерша, поговоримъ, о чемъ мы было начали, когда вошелъ Флетъ.

— Да! о причин прізда Г. Попса, присовокупилъ городовой секретарь, который въ продолженіи предъидущаго разговора, сълъ, въ глубокомъ молчаніи, цлую тарелку вишень.

— Вы говорите, что могли бы начать завтра? спросилъ Меръ.

Попсъ поклонился.

— Какъ полагаете вы изобразить свой предметъ?

— Я еще не ршился, но предчувствую, что эта работа будетъ лучшимъ моимъ произведеніемъ.

Меръ смшался, и поскорй налилъ ему стаканъ вина.

— Впрочемъ, вы сами можете дать хорошую идею.

— Разумется, другъ мой, сказала Мерша.— Что вы думаете, на примръ, о такомъ плать, мистеръ Попсъ: зеленый фракъ, голубой бархатный жилетъ и черные атласные… понимаете?

— Помилуйте, миледи! воскликнулъ Попсъ почтительно: мы бы желали быть какъ-можно ближе къ природ! Разв вы не находите, что такое платье было бы выше его званія.

— Выше его званія! воскликнула Мерша: а я васъ увряю, что онъ былъ именно такъ одтъ въ первый день….

— Виноватъ! прошепталъ Попсъ. Я этого не зналъ! Я думалъ…

— Помню, другъ мой, помню сказалъ меръ: и вс говорили, что оно было къ лицу. Да, я съ тобой согласенъ, что это будетъ всего лучше.

— Притомъ же, сказалъ секретарь: я, кажется, еще не показывалъ вамъ мста, гд мы думаемъ повсить…

— Нтъ еще, я увижу въ свое время, отвчалъ Попсъ.

— Прекрасное мсто, гд каждый можетъ видть, и я не сомнваюсь, что все будетъ кончено къ общему удовольствію.

— Исключая разв того, для котораго все это готовится, замтилъ артистъ.

— О, располагайте имъ какъ вамъ угодно! сказалъ меръ: онъ будетъ послушенъ. Какое жъ вамъ угодно положенье? Не дать ли чего въ руку? Или…

— Я уже сказалъ, что мы желали бы какъ-можно быть врне. Дать или не давать въ руку, это совершенно будетъ зависть отъ самаго оригинала.

— Вотъ на примръ апельсинъ, или… и меръ взялъ со стола апельсинъ.

— Конечно, апельсинъ въ рук было бы прекрасно, удивительно, если бы только объ этомъ обстоятельств что-нибудь было сказано въ газетахъ.

— Наша городская газета не выпуститъ этого изъ виду, подхватилъ секретарь.

— Но вотъ еще затрудненіе, сказалъ ему Попсъ, люди въ его положеніи обыкновенно склонны къ упрямству, и если мы не скажемъ священнику, чтобъ уговорилъ его, онъ, пожалуй, и не захочетъ сосать апельсина въ послднія свои минуты.

— Послднія минуты! воскликнулъ меръ. Что это такое? Не думаете ли вы представлять чью либо смерть?

— Я бы желалъ представить его публик передъ тмъ, какъ будетъ онъ отправленъ на тотъ свтъ, отвчалъ художникъ.

— Отправленъ на тотъ свтъ? вскричали хоромъ меръ, мерша съ дочерью, кузнецъ Пигъ и городовой секретарь.

— Разв случиться можетъ, его не повсятъ? сказалъ Попсъ со вздохомъ. Тогда вс мои труды пропадутъ даромъ.

Меръ вскочилъ со стула, жена и дочь вскрикнули, Пигъ отпустилъ — God dam!

— Повшенъ! господинъ меръ повшенъ! возопилъ городовой секретарь.

— Господинъ меръ! отвчалъ художникъ. Я о господин мер не говорилъ ни слова.

— Нисколько! и въ помин не было! присовокупилъ Чикъ, посматривая на дверь.

— За чмъ же вы сюда пріхали? спросилъ секретарь. Разв Г. Фенльби не за тмъ васъ прислалъ чтобъ написать портретъ господина мера для присутствія?

— Со всмъ напротивъ, смиренно отвчалъ Попсъ.

— Что же вы хотите здсь длать? сказалъ меръ, вооружившись всмъ своимъ оффиціальнымъ гнвомъ.

— Я пріхалъ за тмъ, чтобу вылпить изъ воску фигуру разбойника Кемпа для нашей галлеріи.

— Вылпить разбойника! для вашей галлеріи! закричалъ разъяренный градоначальникъ.

Попсъ проворно всунулъ ему въ руку каталогъ своихъ восковыхъ фигуръ и представилъ Чика какъ ихъ владльца. Меръ пыхтлъ ноздрями какъ китъ, ворочалъ глаза, развалъ ротъ и не находилъ словъ для своего негодованія. Наконецъ стсненная грудь его начала облегчаться отдльными сентенціями: ‘Бродяги!…… бездльники!…… торгаши восковыхъ куколь!…… вы осмлились прійти и напроситься на обдъ къ начальнику города!’ Онъ безъ сомннія долго бы еще ругался, еслибъ Попсъ, олицетворенный демонъ достоинства художествъ, не вскочилъ со стула и не остановилъ его.

— Милостивый государь! мы не бродяги, не бездльники, ни даже воры, куклами никогда еще не торговали, а за обдъ вотъ вамъ пол-кроны.

— Пол-кроны! вскричалъ меръ, удивленный гордостью артиста.

— Порція телятины шесть пенсовъ, порція дичи восемь пенсовъ, пломъ-пуддингъ четыре пенса, картофель пенни, два хлба два пенса, вино, много, восемь пенсовъ, и пенни за прислугу!

Сказавъ это, Попсъ величественно пошелъ какъ тнь короля въ Гамлет. Остановившись въ дверяхъ, онъ закричалъ еще: Г. Чикъ, не забудьте и своемъ счет, двухъ порцій пуддингу! Вы съли, кажется больше меня.

——

— Славно же вы напроказили! сказалъ Чикъ Попсу, когда достойная чета расположилась въ новой гостинниц.

— Я отомстилъ за оскорбленіе моего званія, отвчалъ Попсъ, облокотившись на стол и положивъ голову на ладонь.

— А если Г. Коксъ откажетъ вамъ отъ мста?

— Но честь моя спасена! горячо возразилъ Микель-Анджело.

— Что честь! Пустой звукъ, когда ни копйки въ въ карман и сапогъ въ дырахъ. Я ненавижу это чувство.

— Быть названнымъ бродягой, торгашемъ куколъ!

— Однако, согласитесь, вино было безъ всякаго порока.

— Я чувствую его въ крови, сказалъ Попсъ, думая объ оскорбленіи.

— И я такъ же, вздохнулъ Чикъ, думая о вин.

— Мистеръ Чикъ, есть обиды, которыхъ геніальный человкъ не можетъ вынести! Не ваша вина, когда вы ихъ не понимаете.

— Благодарю небо, у меня больше разсудка, отвчалъ Чикъ съ важностью. Хорошо быть вамъ геніемъ! Зато какъ чертовски несносно разсудительному человку находиться при геніи!

— Несносно? воскликнулъ Попсъ, и углы его рта спустились къ подбородку. Знаете ли Г. Чикъ, чему обоихъ насъ можно уподобить?

Чикъ покачалъ головой въ знакъ отрицанія.

— Летучей мыши, сударь, летучей мыши. Вы мышь, а я крылья, которыми вы летаете.

На это Чикъ не могъ сдлать ни какого возраженія, и самъ Попсъ, посл такой сильной метафоры, принужденъ былъ отдохнуть въ молчаніи. Онъ только вздохнулъ.

— Ну, посмотримъ теперь, какъ намъ поможетъ вашъ геній скопировать Кемпа? Посл такихъ проказъ, меръ не пуститъ насъ въ тюрму.

— Пустое! сказалъ Попсъ.

— Пустое? А какъ намъ безъ Кемпа показаться Коксу? Посмотримъ какъ-то вы его сдлаете.

— Если на то пойдетъ, отвчалъ Попсъ: по вдохновенію!

Чикъ пристально поглядлъ на него, чтобы убдиться, не помшался ли онъ въ ум.

— Разв вы никогда не слыхали о портретахъ, бюстахъ, даже о путешествіяхъ, которые были писаны, сдланы, сочинены заочно, такъ, на-обумъ? Какъ назовете вы эту способность?

— Сумасбродствомъ.

— Вдохновеніемъ! воскликнулъ Попсъ.

— Безъ сомннія, это очень выгодно карману, замтилъ расчетливый Чикъ: но что до меня касается…

Какъ бы на смхъ, въ это самое время явился посланный отъ мера, который, по совту смтливаго секретаря, предлагалъ имъ свое позволеніе посщать тюрму. Лице Попса озарилось восторгомъ, и онъ опрокинулся на спинку стула.

— Видите ли, что значитъ проучить невждъ! воскликнулъ онъ.

— Право, сказалъ Чикъ, надобно сознаться, что вы ведете себя какъ принцъ.

— Я поддерживаю величіе художествъ! вскричалъ Попсъ. Но время дорого…

Онъ проворно вскочилъ со стула, и отправился съ врнымъ своимъ наперсникомъ въ тюрму. Приказаніе уже было отдано, чтобы ихъ впустить. Засовы стукнули, и ворота заскрипли на ржавыхъ вереяхъ. Привратникъ указалъ имъ дорогу на тюремный дворъ.

Громкій и дикій крикъ встртилъ нашихъ друзей. Осмотрвшись, они примтили, что какой-то человкъ бьетъ мальчика и къ каждому удару прибавляетъ особую приговорку.

— Что онъ сдлалъ? Зачто вы его такъ бьете? спросилъ Чикъ, подошедъ къ человку, когда тотъ кончилъ экзекуцію, а мальчикъ бросился бжать, и издали подразнивалъ языкомъ своего тирана.

— Смотрите! отвчалъ незнакомецъ, показывая задавленную муху: вотъ уже третью отнялъ я сегодня у этого негодяя.

— Не можете ли вы сказать намъ, спросилъ нетерпливый Попсъ, гд бы мн найти разбойника Кемпа?

— Я Кемпъ, отвчалъ покровитель мухъ.

— Извините, пробормоталъ Попсъ: я не думалъ…

— Ничего-съ, сказалъ Кемпъ очень вжливо: вы только по-слуху говорите.

— Честь имю рекомендоваться, продолжалъ Поисъ, обвороженный обращеніемъ преступника: я художникъ и могу сказать, довольно извстный. Вы, вроятно, знасте, мистеръ Кемпъ, что нкоторые невжды такъ суеврны, что не даютъ съ себя списывать портретовъ.

— Да, ваша правда, они думаютъ, что посл этого не долго и въ жить на свт. Что до меня, то я чуждъ подобныхъ предразсудковъ.

— Я это замтилъ съ перваго взгляда, мистеръ Кемпъ. Умный человкъ тотчасъ виднъ. Надобно вамъ сказать, что нсколько любителей изящнаго изъ вельможъ, высшаго духовенства и средняго сословія, очень желали бы сохранить портретъ вашъ для потомства. А какъ жизнь, мистеръ Кемпъ, есть даръ очень ненадежный, котораго и самый лучшій, самый здоровый человкъ долженъ быть всегда готовъ лишиться, то можетъ-быть вы не откажете въ милости посвятить мн нсколько засданій, какъ скоро настоящее ваше положеніе позволитъ.

— А что я получу за это? спросилъ Кемпъ.

— Для нкоторыхъ людей, мистеръ Кемпъ и слава посл смерти награда не совсмъ пустая за небольшое снисхожденіе, сдланное на этомъ сбт. Отказъ вашъ чрезвычайно огорчитъ всю публику, тогда какъ ваше согласіе обогатитъ новымъ сокровищемъ нашу коллекцію.

— Коллекцію? Такъ уже у васъ есть много кром меня?

— Прелестнйшая коллекція, которая…… виноватъ, мистеръ Кемпъ!…… позвольте вамъ представить самаго ея хозяина.

Попсъ отрекомендовалъ Чика. Кемпъ протянулъ ему руку. Медленно и не прежде какъ Попсъ нсколько разъ кивнулъ головой, подалъ Чикъ оконечности своихъ пальцевъ какъ-будто въ капканъ. Его кровь застыла, и замерло дыханье, когда Кемпъ, мало заботясь объ его отвращеніи, крпко сжалъ ему руку. Ни коварная учтивость преступника, ни ужасъ Чика, не укрылись отъ опытнаго глаза Попса. Чтобы дать другой оборотъ, онъ поспшно вынулъ изъ кармана каталогъ фигуръ, и съ особенною ловкостью вручилъ его Кемпу.

— Благодарю, сказалъ арестантъ, оттолкнувъ рукой поданную книжку. Скажите-ка лучше, есть ли тутъ кто-нибудь изъ моихъ друзей. За компаніей и я на все готовъ.

Съ полною самонадянностью началъ Попсъ читать имена законодателей и героевъ, поэтовъ и членовъ парламента, и, пробжавъ весь списокъ, взглянулъ торжественно на преступника.

— Ну, Г. Кемпъ, спросилъ онъ: что, скажете, что думаете, объ этихъ именахъ?

— Клянусь честью, отвчалъ разбойникъ, мн не случалось никогда ихъ слышать!

— А слыхали ли вотъ эти?…

Попсъ сталъ пересчитывать убійцъ и грабителей.

— Вотъ это другое дло! сказалъ арестантъ. Неужели вы думаете, что я прожилъ вкъ и ничего не зналъ объ нихъ?

— Хорошо же, Г. Кемпъ: если угодно, я общаю и вамъ здсь мстечко, между…… посмотримъ…… ба! между Картушемъ, знаменитымъ Французскимъ граб…… героемъ, и…… и……

— Какъ бы не такъ! Вотъ этому не бывать. Я Англичанинъ, милостивый государь! Я горжусь тмъ, что родился Англичаниномъ, и ни за что не соглашусь стоять подл какой-нибудь Французской собаки.

— Такія чувства, сказалъ Попсъ, достойны всякаго уваженія. Позвольте спросить, лы курите?

— И жую, отвчалъ арестантъ.

— Поэтому, немножко табаку врно не откажетесь принять, сказалъ Попсъ,и съ граціознымъ движеніемъ руки подалъ картузъ табаку преступнику, который, не удостоивъ его отвта, принялъ подарокъ и скрылся.

— Превжливый молодецъ! сказалъ Попсъ.

— Когда бы только не жалъ рукъ, возразилъ Чикъ. Еще и теперь больно.

— Ничего, ничего, все для художества, сказалъ философъ Попсъ.

— Не говорите! Мн казалось, что я окунулъ руку въ кровь.

— Славный будетъ субъэктъ! воскликнулъ восторженный а тистъ

— Какъ-будто пятно легло на мою руку, пятно, котораго никогда не смою, простоналъ Чикъ съ отвращеніемъ.

— Кучу принесетъ денегъ! сказалъ художникъ.

— Вы думаете?

— Кучу! пропасть! Ручаюсь вамъ моей славою.

— Впрочемъ для разбойника, онъ еще довольно скромный парень. Но точно ли онъ будетъ привлекать много народу?

— Непремнно!

— И то правда, чего жъ требовать отъ людей въ такомъ положеніи? Онъ врно хотлъ сдлать вжливость, и……

Чикъ, не кончивъ разсужденія, помирился съ пятномъ своей руки и опустилъ ее въ карманъ.

— Художникъ, мистеръ Чикъ, выше предразсудковъ свта. Человкъ, который любить свой предметъ, долженъ для него итти въ огонь и воду. Знаю, что для иныхъ это кажется низкимъ: но какіе это художники? Франтики, которые списываютъ природу съ дивана гостиной. Не такихъ правилъ держусь я: по-моему, когда хотите изобразить предметъ, вы должны его видть, осязать, дышать одною съ нимъ стихіей, въ немъ жить. Иначе вы скоро вздумаете изучать природу по-Китайски за чашкой чаю. Но вотъ и разб…… виноватъ!…… вотъ и Г. Кемпъ.

Въ самомъ дл арестантъ опять явился на двор, и уже съ трубкою во рту, пуская большіе клубы табачнаго дыму. Попсъ подошелъ къ нему съ ловкостью свтскаго человка.

— Какъ вы находите, мистеръ Кемпъ? По вашему ли онъ вкусу?

— Немножко слабъ. Впрочемъ я ко всему привыкъ.

— Правда, немножко слабъ, подхватилъ Попсъ: однако жъ, какъ всякое отлагательство есть напрасная трата времени, то не угодно ли вамъ пожертвовать потомству полу-часикомъ?

— Съ моимъ удовольствіемъ, отвчалъ Кемпъ, и пошелъ въ свою конурку.

— Хотите ли вы, чтобъ я изобразилъ васъ съ трубкой? спросилъ художникъ, готовясь приступить къ работ.

— Нтъ, нтъ, я не думаю, чтобы трубка придавала красоты лицу, отвчалъ Кемпъ, положивъ трубку.— Вотъ такъ, хорошо ли? сказалъ онъ, самъ принимая положеніе, какого ему хотлось.

— Превосходно! вскричалъ артистъ. Позвольте только замтить, что у меня уже есть Генрихъ Осьмой въ этомъ положеніи. Но если бы вамъ угодно было принять ту самую аттитюду, въ которой вы совершили……

Глаза Кемпа засверкали……

— Лучшій подвигъ своей жизни, то я счелъ бы эт за величайшую милость. Мускулы будутъ лучше обозначены, формы получать больше выразительности, и цлое пріобртетъ новую прелесть. Вотъ такъ, продолжалъ Попсъ низко поклонившись, когда Кемпъ слъ по его желанію. Вотъ такъ! Превосходно! Сказать по совсти, Г. Кемпъ, вы сведете всхъ съ ума.

— Я тоже думаю.

— А я никогда не льщу, сказалъ Чикъ съ важнымъ видомъ знатока. Жаль только, что прошло вакантное время, а то отъ молоденькихъ двушекъ не было бъ отбою.

— Право? Скажу же вамъ (и герой выпрямился на цлую пядень) что вашъ покорнйшій слуга, былъ въ свою пору не безъ успховъ у прекраснаго пола!

— Особенными любимцами женскихъ пансіоновъ у насъ всегда считались…

Тутъ Попсъ назвалъ нсколько именъ самыхъ знаменитыхъ негодяевъ.

— Ни мой Байронъ въ Греческой шапк, ни Юмъ съ книгой изъ собственной его библіотеки, ни самъ лордъ Брумъ въ канцлерскомъ парик повернитесь немного влво, Г. Кемпъ!…… такъ, благодарю!…… но никогда, увряю васъ, такъ сильно не кружили молоденькихъ головъ какъ…… знаменитые люди.

— Я полагаю, что вс мы находимся въ одной комнатъ? спросилъ Кемпъ.

— Мы не любимъ длать различій. Увряю васъ, вы будете въ прекрасномъ обществ. Слава ваша ни чуть не меньше славы знаменитйшаго изъ нихъ, и когда бы вы даже открыли вторую Америку, я не могъ бы дать вамъ мстечка лучше того, которое вамъ заране предназначаемъ.

Такимъ образомъ, мся воскъ и мороча злодя, Попсъ три дни сряду продолжалъ свой трудъ, работа быстро подвигалась, и ревностный художникъ надялся скоро увидть полное изображеніе того, кто быть-можетъ черезъ нсколько дней долженъ былъ называться покойникомъ. Попсъ ежедневно отдавалъ отчетъ въ своихъ успхахъ Чику, который, посл перваго посщенія, ршительно не захотлъ больше ходить въ тюрму. Голова была совсмъ кончена въ тотъ самый день, когда объявили приговоръ преступнику. Участь Кемпа ршилась, ему осталось только ждать дня казни. Можно вообразить, въ какомъ онъ былъ въ дух. Вечеромъ, Попсъ вздумалъ навстить его. Подкупивъ главнаго тюремщика общаньемъ вылпить его ребенка, онъ скоро былъ допущенъ къ разбойнику. Кемпъ еще нсколько сердился на судей. Словомъ, Попсъ прибжалъ домой какъ съумасшедшій.

— Что съ тобой? спросилъ Чикъ. Кто тебя обидлъ, дражайшій Мигель?

— Кто обидлъ? Меня!…… художника!…… меня, который вылпилъ столько философовъ и ораторовъ?…… Меня!

— Говори же, что такое?

— Мерзавецъ этотъ Кемпъ! воскликнулъ Попсъ, дрожа отъ негодованья.

— Боже мой! неужели прощенъ? вскричалъ Чикъ въ страх, чтобъ не потерять выгодной фигуры.

— Нтъ, до этого еще не доходило. Но мою голову! О, стыдъ! Поврите ль, онъ осмлился осквернить мою голову.

— Тебя ударилъ? сказалъ Чикъ хладнокровно.

— Нтъ не меня, а слпокъ своей головы. Подумайте…… вдь вы его видли…… подумайте, можетъ ли что быть смшнй его тщеславія? Замтили вы у него бородавку на лвой сторон носа?

— Помню, почти съ горошину.

— Больше, гораздо больше, мистеръ Чикъ! Я налпилъ ему на нос бородавку приличной величины, какъ вдругъ мерзавецъ закричалъ, что я пачкунъ, оселъ, дуракъ, что хочу повредить ему въ глазахъ публики, обезславить въ могил, и, схвативъ мой слпокъ, разбилъ его о полъ. Однако жъ не пугайтесь, онъ цлъ, при мн, и черезъ два дня голова опять будетъ готова. Подумайте, мошенникъ побожился, что я на зло увеличилъ его бородавку.

— Такъ онъ не согласенъ…

— На все, кром бородавки. Согласенъ и на то, чтобъ изобразить его съ ножомъ въ рук, которымъ онъ совершалъ убійства. Мало того, онъ продалъ мн платье, въ которомъ недавно убилъ мужа и жену, каждую штуку сполна, отъ шляпы до башмака, вотъ съ этимъ оружіемъ и въ этой одежд онъ очень радъ перейти въ потомство, но поклялся, что его духъ не будетъ мн давать покоя, если я осмлюсь посадить ему на носъ бородавку.

— Впрочемъ, она право съ горошину.

— Гораздо больше. Но не въ томъ дло, онъ оскорбилъ меня, художника. Живъ быть не хочу, если я не дамъ ему бородавку съ билліардный шаръ!

——

Наступилъ роковой вечеръ представленія ‘Ричарда Третьяго’ и ‘Маленькаго жокея’. Почтенная публика стеклась съ разныхъ сторонъ въ театръ, поставленный верстахъ въ двухъ отъ города на рубежъ двухъ огородовъ. Мальчики съ узелками подъ рукой, пробираясь сквозь толпу, несли въ храмъ Музъ, костюмы ея жрецовъ. Все предвщало, что спектакль будетъ великолпный, публика блестяща и многочисленна. Увлеченные общимъ энтузіазмомъ, Попсъ и Чикъ ршились также оказать свое покровительство драматическому искусству и осчастливить представленіе своимъ присутствіемъ. За нсколько минутъ до семи часовъ, Чикъ стоялъ посреди поля, и гордо посматривалъ кругомъ. Вдругъ какая-то дама торопливо прошла мимо и потупила глаза, какъ-бы избгая его взора. Съ спокойствіемъ Сократа, смотрлъ онъ на удаляющуюся соблазнительницу, какъ кто-то сзади ударилъ его по плечу и спросилъ: — ‘Вы знаете эту леди?’ — Не имю чести.— ‘Ммъ! однако жъ мн показалось, какъ-будто вы ей знакомы, она не много вздрогнула.’ Незнакомецъ, не дожидаясь отвта, пошелъ къ театру. ‘Этого человка я гд-то видлъ’, подумалъ Чикъ: ‘Точно видлъ…… Да это кузнецъ Пигъ!…… Кой чортъ, куда жъ двался Попсъ.’ Чикъ пошелъ искать его. Издали замтилъ онъ бгущаго художника, который махалъ ему чмъ-то неистово и отталкивалъ отъ себя мальчика, гнавшагося за нимъ съ крикомъ и плачемъ.

— Поврите ли, Чикъ? Подумайте, кто играетъ маленькаго жокея? Джозефина, моя жена!

— Быть не можетъ! Какъ! разв вы ее видли?

— Нтъ! но взгляните, вотъ она.

И Попсъ распахнулъ передъ удивленнымъ другомъ пару лосинныхъ панталоновъ.

— Она? Какъ, эти панталоны?

— Женнины! Они принадлежатъ дражайшей моей Джозефин. Это ея панталоны, т самые, въ которыхъ она играла.

Чикъ не хотлъ врить.

— Что жъ, въ самомъ дл, вы сомнваетесь! продолжалъ Попсъ, потрясывая съ гнвомъ панталонами. Разв я ихъ не знаю? Изъ тысячи нашелъ бы ихъ.

— Баринъ! вопилъ мальчикъ: отдайте, пожалуйста, мн приказали отнести ихъ въ театръ.

— Прочь, негодяй! прикрикнулъ Попсъ: ты сказалъ, что леди живетъ въ вашемъ дом?

— Да, баринъ, въ нашемъ дом! Маменька меня убьетъ.

— Ступай же къ своей леди, а когда она спроситъ, гд панталоны, скажи ей, что господинъ, который иметъ на нихъ самыя законныя права… слышишь ли, законныя права!— взялъ ихъ себ и долженъ отдать лично.

— Баринъ, пожалуйста, отдайте! визжалъ мальчикъ, прыгая около него какъ по каленому желзу.

— Не шуми же, повса. Я буду вотъ въ этой таверн. (Попсъ указалъ на ближнюю харчевню). Видишь ли, въ этой таверн. Какъ называется она?

— Рога, баринъ.

— Она найдетъ меня подъ Рогами, если ей угодно.

Съ этимъ словомъ художникъ пустился къ харчевн. Чикъ потащился за нимъ, а мальчикъ, весь въ слезахъ, бросился бжать къ театру, увдомить представительницу маленькаго жокея о непредвиднномъ похищеніи лучшей части ея костюма. Два друга услись въ главной комнат таверны подъ вывской Роговъ. Чикъ, допивъ свой стаканъ гроку съ ужиномъ, и, прищелкнувъ языкомъ, сказалъ:

— Га, что хорошо то хорошо!

— Это уже въ третій разъ! вскричалъ Попсъ. Уже два раза сбгала она у меня со двора, чтобы играть на театр! Этакая страсть! Но я очень радъ, мистеръ Чикъ, что по-крайней-мр вы будете имть случай сами убдиться, сколько природы въ игр госпожи Попсъ. На то не смотрите, если ей не станутъ аплодировать. Искусство Джозефины слишкомъ натурально, чтобы растрогать чернь.

— Однако жъ, хорошо ли, замтилъ Чикъ, что она здитъ по свту безъ вашего вдома?

— Другъ мой, дурно, очень дурно, и длятого я захватилъ вотъ это, возразилъ Попсъ, кладя руку на драгоцнный узелокъ. Что жъ длать! Бдняжка, она меня такъ любитъ, что иногда и въ тягость, но жажда славы дотого въ ней сильна, что она не можетъ выдержать.

— Впрочемъ, кажется, играетъ какая-то незамужняя актриса, забылъ только, кто мн говорилъ, но я точно помню……

— Это политика директора.

Чикъ взглянулъ въ недоумніи.

— Да, любезный другъ, супружество сколько ни заслуживаетъ уваженія… нынче, при развращенномъ вкус, не такъ заманчиво въ женщин. Двицы, хоть и сомнительныя, больше цнятся чмъ настоящія замужнія женщины. Я знаю самъ одного Директора, впрочемъ почтеннаго человка, который очень за тмъ смотритъ, чтобы не было ни одного обручальнаго кольца въ его трупп!

— Однако жъ она не очень торопится выручить потерю, сказалъ Чикъ по прошествіи часа, допивая четвертый стаканъ гроку, въ чемъ ему усердно вистовалъ Попсъ, который находилъ въ напитк боле и боле вкусу по мр того какъ все выше и выше онъ превозносилъ совершенства обожаемой Джозефины.

— Женщина, стоющая милліона!…… Чикъ, еще стаканъ. Женщина съ силою гиганта и съ нжностью сильфа!…… Вся умъ и сердце! Дитя природы!……

Похвальное слово супруга было прервано внезапнымъ приходомъ Пига, который, ввалившись въ комнату, окинулъ Попса строгимъ взоромъ и закричалъ: ‘Правда ли это, сударь, я слышалъ, сударь, что вы, сударь……’ Тутъ голова обкраденнаго мальчика показалась изъ за фалдъ Пигова фрака. ‘До меня дошелъ слухъ, сударь, что вы присвоили себ собственность одной леди, ангажированной къ нашему театру’.

— Да, сударь, отвчалъ Попсъ съ твердостью человка выпившаго пять стакановъ гроку. Да, сударь, а! Такъ что жъ?

— То а, сударь, отъ имени леди, приказываю вамъ отдать.

— Приказываете? Вы? Да знаете ли вы, сударь, съ кмъ вы говорите, и кто эта леди?

— Какъ нельзя-лучше, сударь.

— Она, сударь!…… она!……

Попсъ посинлъ отъ гнва, такъ, что уже Чикъ за него досказалъ: — Его жена.

— Ба, ба, ба! произнесъ Пигъ.

— Ба, ба, ба! вскричалъ Попсъ, передразнивая Пига.

— Я знаю все, она мн призналась, что у васъ на ней претензія, вы можете тотчасъ получить съ меня. Мистеръ Попсъ, угодно ли выдать панталоны и……

— Съ моею жизнію! заревлъ супругъ, вытянувъ во всю длину правую руку, а лвою прижавъ къ сердцу узелокъ.

— Вотъ тридцать шиллинговъ, сказалъ парламентеръ, кладя эту сумму на столъ: въ уплату вашей претензіи на леди. Извольте получить и тотчасъ же……

Стиснувъ зубы и не отвчая ни слова, Попсъ рукой смахнулъ со стола вс кроны, шиллинги, пейсы, и, блдный, разъяренный уцпился еще крпче за безцнный узелъ.

— Хорошо, будьте свидтелями, сказалъ Пигъ хозяйк и служанк, что я предлагалъ деньги. Теперь посмотримъ, молодецъ, есть ли для тебя законъ!

Онъ застегнулъ фракъ и выбжалъ изъ комнаты.

— Однако, точно ли она жена ваша? сказала хозяйка Попсу.

— Уврены ли вы въ томъ, сударь? спросила служанка.

— Чикъ!…… Исаакъ!…… вскричалъ Попсъ въ отчаяніи: будешь ли ты моимъ другомъ?…… Честь моя, Чикъ!…… честь!

— Пол-шиллинга куда-то закатился, отвчалъ Чикъ убитымъ голосомъ, подобравши съ полу двадцать девять шиллинговъ и шесть пенсовъ.

— Разбито мое сердце, Чикъ! стаканъ водки! сказалъ Попсъ сквозь слезы.

— Два, подхватилъ Чикъ, и, тронутый до глубины сердца, пожалъ руку художнику.

— Ахъ, Джозефина, что ты надлала! Я… я!… Но ты поможешь мн, другъ мой.

Въ это время подали водку, и Попсъ съ Чикомъ выпили ее разомъ.

— Я готовъ на все!…… Я ршился, Чикъ! Посмотримъ, есть ли чувство чести у Британской публики.

Огорченный супругъ прижалъ узелокъ къ груди, и бросился изъ комнаты. Чикъ хотлъ послдовать его примру, но былъ остановленъ требованіемъ денегъ. Расплатившись съ хозяйкой, за вычетомъ шести пенсовъ, которые онъ предоставлялъ ей взять съ полу, Чикъ получилъ свободу. Гигантскими шагами пустились оба друга въ театръ. Бросивши при вход шиллингъ, они проникли въ партеръ въ тотъ самый моментъ, когда Ричардъ договаривалъ послднія слова трагедіи. Театръ былъ полонъ. Меръ, мерша, миссъ Ангелика и городовой секретарь съ короткими друзьями занимали главную ложу. Во всякое другое время Попсъ не пробрался бы въ центръ партера: но теперь кто могъ выдержать напоръ раздраженнаго супруга! Онъ опрокинулъ вс сопротивленія, услся, положилъ узелъ на колни, и подалъ отставшему Чину знакъ, чтобы тотъ попытался зайти къ нему со стороны. Занавсъ былъ спущенъ. Въ роковомъ молчаніи сидлъ Попсъ, съ узломъ на колняхъ, съ локтями на узл. Опершись подбородкомъ на об руки, стиснувъ зубы, уставивъ глаза неподвижно, онъ дышалъ мщеніемъ и джиномъ. Занавсъ не поднимался. Фуріи жгли грудь Попса. Зрители начали терять терпніе.

Злобная улыбка мелькнула на его безжизненномъ лиц, когда съ галлереи послышались голоса, сначала одиночные, потомъ шумные:— Маленькаго жокея! Маленькаго жокея! Онъ съежился на своей скамейк.— Маленькаго жокея!— Онъ прижалъ узелъ еще крпче.— Маленькаго жокея! закричали вверху съ настойчивостью, и глухой стонъ вырвался изъ груди артиста. Гроза усиливалась. Шумъ, крикъ, топанье, свистъ, шарканье, визгъ, вс звуки нетерпнія раздались какъ изъ тучи. Требовали директора. Градъ гнилыхъ яблокъ посыпался на сцену, дв или три свчки были сбиты и погашены въ галлере, женщины начали безпокоиться о неприкосновенности своихъ особъ, меръ былъ очень недоволенъ такимъ неуваженіемъ къ своему присутствію, и бросалъ гнвные взоры на галлерею. Но буря не стихала. Новые крики… Директора!— Флета! Новая отрада для Попса. Наконецъ, устрашенный грозою, директоръ явился на авансцен. Въ одинъ мигъ все утихло, не слышно ни одного звука, только тяжелое дыханіе Попса волновало воздухъ залы.

— Милостивыя государыни! милостивые государи! сказалъ Флетъ: позвольте васъ спросить, что вамъ угодно?

— Маленькаго Жокея!— Маленькаго Жокея!

Попсъ судорожно улыбнулся.

— Господа, продолжалъ директоръ: вы непремнно желаете, чтобы представленіе было дано?

— Да! да! заревла публика.

Флетъ поклонился и ушелъ при громкомъ рукоплесканіи. Прошло пять минутъ. Занавсъ не шевелился. Попсъ не двигался. И еще пять минутъ канули въ вчность. И вс таки занавсъ не шевелится. Тогда ропотъ, пробгавшій по зал, перешелъ въ крикъ и кончился всеобщимъ ревомъ. На этотъ разъ требованіе было такъ настойчиво, что Флетъ снова бросился на авансцену. Молніи блеснули изъ глазъ Попса, и онъ уставилъ уши.

— Милостивыя государыни!…… Господа!…… сказалъ смущенный директоръ.

— Маленькаго Жокея, закричалъ голосъ съ галлереи.

— Милостивые государи! Господа! Я нахожусь въ самомъ отчаянномъ положеніи. Сегодняшній случай со мною, когда я имлъ счастье удостоится вниманія высшихъ властей города…… (городовой секретарь съ друзьями въ лож аплодируютъ) Я говорю, что сегодняшній несчастный случай есть для меня…… Но я совершенно увренъ въ великодушіи Англійской публики (громкое рукоплесканье), и потому осмливаюсь надяться……

Флетъ остановился.

— Маленькаго жокея! запищалъ тоненькій голосъ съ галлеріи, и Попсъ узналъ по немъ мальчика съ узломъ.

— Жокея!— Маленькаго жокея! повторила вся публика.

— Милостивые государи! я несчастнйшій человкъ въ мір. Съ молодою леди, которая должна была дебютировать въ роли маленькаго жокея случилось совсмъ непредвидимое, горестное приключеніе. Костюмъ, который она нарочно выписала изъ Лондона, но какой у-то непостижимому случаю пропалъ передъ самымъ (Громкіе крики: — Стыдно, стыдно!) Но какъ эта піеса не изъ числа тхъ новыхъ, однодневныхъ произведеній, которыхъ весь успхъ зависитъ отъ портнаго, а напротивъ достоинство ея состоитъ въ тонкомъ развитіи характеровъ, въ игр страстей, живости разговора, искусномъ основаніи завязки, то я надюсь, что просвщенная публика ничего не потеряетъ, если, на этотъ только разъ, упомянутая леди предстанетъ въ роли Генріетты безъ обыкновенной своей одежды. (Смхъ и ужасное рукоплесканье.)

Директоръ тотчасъ догадался, что онъ сказалъ глупость.

— То есть, я разумю, милостивые государи, безъ обыкновеннаго жокейскаго костюма, а вмсто того въ блыхъ матросскихъ панталонахъ, суконномъ жилет и коричневомъ фрак. (Нтъ! нтъ! Давайте настоящій!— Лосинные и картузъ! Слышите ли? Костюмъ самый полный!— Стыдно!— Это грабежъ!— Отдайте деньги!— Костюмъ!— Лосинные! лосинные!) Клянусь честью, милостивые государи, они пропали, украдены. (Ложь! ложь! ложь! вскричалъ Попсъ, вскочивъ на лавку съ узелкомъ подъ мышкой.)

Вся публика встала.— Слушайте! слушайте!— Гд же онъ? кричали иные, потому что въ толп Попсъ былъ не замтенъ. Онъ продолжалъ твердить:— Ложь! ложь!— Да гд же онъ?— сказали любопытные. Дайте ему мста, поднимите его!— И вотъ, для удовлетворенія общему желанію, одинъ огромный зритель, схвативъ Попса поперегъ вмст съ узелкомъ, посадилъ его верхомъ себ на плеча. Залпъ рукоплесканій привтствовалъ художника въ этомъ внезапномъ возвышеніи, и опять развались крики: — Слушайте, слушайте!

— Почтенная публика! сказалъ ораторъ съ своей каедры: много есть причинъ упадка истинной драмы. (Ого! вскричалъ одинъ. Другіе подхватили: — Слушайте, слушайте!) Но настоящая и главная въ самихъ директорахъ: они-то во зло употребляютъ довріе просвщенной публики…… они-то…… (Лосинные! закричалъ одинъ изъ зрителей.) Тотчасъ и до нихъ дойду. Они-то прибгаютъ къ величайшимъ обманамъ, къ самымъ низкимъ уверткамъ, чтобъ получить…… (Лосинные! закричалъ другой голосъ), и оскорбленный Флетъ примолвилъ: Милостивый государь! позвольте васъ спросить, какую связь иметъ рчь ваша съ костюмомъ маленькаго жокея, который выписанъ изъ Лондона. (Браво, Флетъ!) Не высланъ изъ Лондона! Не высланъ!…… Ложь!…… Милостивые государи, вотъ онъ, вотъ у меня въ рук этотъ костюмъ, полный костюмъ маленькаго жокея, а мальчикъ, что въ галлере, можетъ вамъ сказать, какимъ образомъ онъ ко мн попался. Этого мало, черезъ два дня я готовъ представить счетъ портнаго Нетана, который его шилъ для моей законной жены.

— Вашей жены!— Его жены! вскричало вдругъ много голосовъ, и какъ случай былъ занимателенъ, то мертвое молчаніе опять воцарилось.

— Да, жены моей! Къ вамъ обращаюсь я, супруги, матери, мужья, отцы! Какъ могли вы принять подъ свое покровительство директора, который для своихъ выгодъ обольщаетъ честныхъ женъ, уговариваетъ бросать мужей, дтей, семейство, домъ, чтобы играть на сцен…… подъ руководствомъ такого человка, который…… который……

Попсъ не могъ кончить, онъ плакалъ горячими слезами.

— Стыдно!— Стыдно!— Гнусно! раздалось надъ головой Флета, и самъ меръ не скрывалъ своего негодованія.

— Ваше превосходительство! сказалъ Флетъ: милостивые государи! господа! прошу выслушать. Клянусь собственнымъ моимъ званіемъ мужа и отца, что это гнуснйшая клевета.

— Смотрите же, почтенная публика, вскричалъ Попсъ, и торопливо развязалъ руками и зубами узелъ: смотрите, вотъ желтый картузъ! моей жены…… вотъ желтая куртка!…… а вотъ и лосинные панталоны, а…… а……

Въ это время въ лож мера показался Пигъ. Попсъ, обвивъ ногами около шеи своего дюжаго носильщика, нагнулся впередъ съ панталонами въ одной, картузомъ и курткою въ другой рук, и воскликнулъ указывая на кузнеца: А вотъ онъ…… вотъ тотъ, который разрушилъ все мое супружеское счастье! Вотъ человкъ, который сманилъ мою Джозефину и еще хотлъ отнять у меня ея жокейскій костюмъ! Вотъ гнусный обольститель!

Пигъ остолбенлъ отъ такого обвиненья. Дамы, бывшія въ лож, вскрикнули, отскочили отъ него, и стали поправлять волосы. Нкоторые голоса требовали, чтобы его выкинуть. Ничто, даже присутствіе мера, не могло успокоить публики, негодующей на безнравственность кузнеца и директора. Никогда еще въ город Велл не видали подобной суматохи. Тщетно Флетъ начиналъ нсколько разъ оправдываться, тщетно Пигъ, подошедши къ самому краю ложи, колотилъ кулакомъ по борту, чтобы обратить вниманіе зрителей. Никто не хотлъ слушать. Наконецъ, директоръ спохватился, побжалъ за кулисы, и тотчасъ воротился, ведя за руку молодую леди, которая должна была дебютировать въ маленькомъ жоке. Бдняжка, съ заплаканными глазами, вжливо поклонилась собранію, но — стыдъ и вчное пятно мужчинамъ города Велля!— была встрчена оскорбительными насмшками и бранью.— ‘Мерзавка!’ закричали многіе голоса. Бдный мужъ! говорили дамы, переходя отъ отвращенія къ состраданію, когда замтили, что Попсъ, устремивъ глаза на сцену, уронилъ костюмъ и съ отчаяньемъ всплеснулъ руками. И не диво! Передъ нимъ стояла не бглая, не преступная Джозефина, но ея воспитанница, миссъ Боссъ. Негодная! съ презрніемъ сказали еще нкоторыя добродтельныя жены, и начали собираться домой, между-тмъ какъ мужская публика шумла, стучала, свистала.

Къ чести Попса должно сказать, что лишь только онъ увидлъ, какъ ужасно и несправедливо оскорбилъ бдную миссъ Боссъ, которая, какъ вы догадываетесь, взяла въ долгъ жокейскій костюм у его жены за тридцать шиллинговъ, онъ тотчасъ изъ гонителя явился врнымъ ея защитникомъ, и обратился къ публик, чтобы поправить несчастную ошибку. Онъ кричалъ, махалъ руками, метался во вс стороны, утирая то потъ съ лица, то пну со рта, и указывая на миссъ Боссъ. Она, сложивъ руки на волнующейся груди, поворачивала голову какъ куколка то въ ту, то въ другую сторону, и представляла трогательный видъ мольбы и отчаянія. Все было напрасно: публика не понимала благородныхъ усилій Попса, и ей казалось, что, указывая на миссъ Боссъ, онъ вызывалъ ее опровергнуть обвиненіе. Ложа мера опустла: одинъ только Пигъ остался еще въ лож, полный мужественной твердости.

Вслдъ за мершей, и прочія дамы гусемъ потянулись изъ ложъ по домамъ. Женщины въ партер и и галлере съ негодованіемъ надли свои шляпки и тащили за собой упрямыхъ мужей и чичисбеевъ, свчи тухли одна за другой, колни несчастной миссъ подогнулись, и она упала въ обморокъ. Къ счастію, ложа, въ которой находился Пигъ, была подл самой сцены: перескочивъ однимъ махомъ черезъ борть, онъ подхватилъ падающую леди въ свои объятія. Раздались рукоплесканья и браво немногихъ холостяковъ, которые, въ ожиданіи развязки оставались еще въ партер и на балкон, мальчикъ, ограбленный Попсомъ, еще разъ провизжалъ — ‘маленькаго жокея!’ и все было кончено.

——

Если бы теперь и герольдъ съ серебряной трубой, трубя, торжественно, на четыре втра, провозглашалъ невинность миссъ Боссъ, такъ и это не возстановило бы уже ея репутаціи во мнніи добродтельныхъ гражданъ города Велля. Не только ея имя, какъ сама она всмъ жаловалась, было предано позору, по даже денежныя выгоды ея немало отъ этого страдали. Иное дло Пигъ: онъ терялъ только репутацію, карманъ оставался невредимымъ. Тщетно Флетъ уговаривалъ Попса сообщить публик обстоятельства дла черезъ провинціальную газету: художникъ объявилъ ршительно, что онъ положилъ за правило никогда не имть дла съ газетчиками. Наконецъ сама миссъ Боссъ, чтобы преодолть упрямство Попса, ршилась обратиться къ ходатайству его друга, и отправилась къ Чику.

— Мн кажется, сказала молодая леди, входя къ удивленному Исааку, что я имла честь васъ гд-то прежде видть?

Чикъ приложилъ палецъ къ носу, и, нсколько подумавъ, отвчалъ:— Точно такъ, миледи, у господина Попса.

Миссъ Боссъ поклонилась.

— Ахъ, Боже мой, мистеръ Чикъ! воскликнула леди: что мн теперь длать? Спасите меня!

— Сударыня! сказалъ Чикъ, отступая отъ трогательной просительницы.

— Пусть бы страдала одна только репутація, но, подумайте, будущія мои денежныя выгоды гибнуть вмст съ нею, говорила всхлипывая миссъ Боссъ.

— Вотъ это жалко! замтилъ съ состраданіемъ Чикъ.

— Это ужасно, мистеръ Чикъ. И господинъ Попсъ такъ неумолимъ, такъ несговорчивъ… Онъ, повидимому, ршился погубить меня! Вы, кому невинность моя извстна….

— Мн, сударыня! Воскликнулъ Чикъ, какъ-будто обвиненный въ тяжкомъ преступленьи.

— Вы, кому невинность моя извстна, вроятно согласитесь быть защитникомъ моей чести. Напишите письмо, откройте глаза великодушной, но обманутой публик, оправдайте несчастную, растерзанную женщину!…… Будьте моимъ единственнымъ другомъ, когда вс…… вс!……

Чикъ отступилъ еще на шагъ отъ растерзанной женщины, но трепещущая актриса бросилась къ нему, уцпилась обими руками, повисла на его плеч. На эту живописную сцену дверь отворилась: госпожа Джозефина Попсъ и кузнечный мастеръ Пигъ, который уже усплъ написать къ ней въ Лондонъ о проказахъ ея супруга, предстали въ нмомъ удивленіи.

— Прекрасно, сударыня! прекрасно! Этого довольно, совершенно довольно. Поздравляю съ новымъ другомъ, сказалъ Пигъ, дрожа отъ злости.

— Эдуардъ! вскрикнула миссъ Боссъ, бросясь на встрчу къ кузнецу: увряю тебя, что я пришла сюда къ господину Попсу……

— Зна-зна-зна-знаю, знаю, сударыня! подхватила Джозефина, подбоченясь обими руками. Знаю зачмъ вы здсь! Да, да, все зна-зна-ю! Вы славно распорядились: онъ впередъ похалъ будто-бы лпить разбойниковъ, вы ти-ти-ти-ти-ти-тихомолкомъ прискакали сюда, чтобы съ нимъ сойтись! Неблагодарная! ты, ко-ко-которая мн всмъ обязана, которую я выучила де-де-де-де-де-де-декламаціи, пантомим, пнію, танцамъ, которой уступила собственныя мои лосинные на-на-на-на-костюмъ, и ты, негодная, покусилась нарушить счастіе доброй, врной, любящей супруги, матери четырехъ д-дтей?

Задыхаясь отъ гнва и не находя больше словъ, мистриссъ Попсъ ударила всми дйствующими силами на миссъ Боссъ, сорвала шляпку съ головы коварной ученицы, и вцпилась ей въ волосы. Миссъ Боссъ сдлала пируетъ и ухватилась за косу своей наставницы. Тогда великодушный Пигъ, обвивъ руками станъ прелестной дебютантки, а Чикъ сдлавъ тоже съ супругою своего друга, принялись тащить воюющихъ амазонокъ, каждый въ свою сторону. Наконецъ, Чикъ покатился на полъ, и увлекъ за собою госпожу Попсъ. Къ несчастію, неподалеку былъ буфетъ краснаго дерева. Въ него-то Чикъ ударился затылкомъ: дверцы раскололись, и стоявшая вверху большая пуншевая ваза свалилась ему на голову. Понсъ, трактирщикъ, его жена и вс слуги сбжались въ комнату. Чье перо опишетъ ужасъ бднаго художника, когда онъ въ объятіяхъ Чика увидлъ дражайшую жену свою, которая побдоносно махала накладными локонами актрисы? Чей языкъ выразитъ отчаяніе хозяина и хозяйки при вид разбитаго буфета и фарфоровой вазы въ дребезгахъ? Нельзя не бросить сострадательнаго взгляда и на бдную дебютантку, безъ локоновъ, которая горла стыдомъ передъ разочарованнымъ Пигомъ. Хозяинъ ни сколько не преувеличилъ, объявивъ, что ‘такой исторіи’ еще не бывило въ его дом.

Голлетъ, который является везд по первому шуму, безъ котораго ни одна оплеуха не дается въ город Велл, ни одинъ носъ не разбивается въ азарт, неизбжный Голлетъ предсталъ какъ привидніе среди взволнованныхъ умовъ, усмирилъ страсти и всю компанію повелъ къ меру.

Трактиръ, осчастливленный пребываніемъ Попса и мнимаго хозяина восковыхъ фигуръ, былъ высшаго разряда чмъ Серебряный Олень, и считался главнымъ въ город. Коксъ, въ своихъ путешествіяхъ, всегда въ немъ останавливался. Случилось, что спустя полчаса по уход художника съ товарищи къ меру, Коксъ пріхалъ въ городъ Велль и расположился въ этомъ трактир съ другомъ своимъ, шестьдесятъ-девятымъ сыномъ шаха Аббаса, по-просту Аарономъ Лейзеромъ. Сидя за обдомъ и ничего не зная о великой драм, оба путешественника спокойно разговаривали о томъ, о семъ, о Кемп, о вислиц. ‘Говорятъ, сказалъ Коксъ, что Кемпъ сперва былъ мелкій воръ и началъ по-немногу… Кстати, я совсмъ забылъ объ этой негодной двчонк, Элеонор. Кто бы подумалъ? Впрочемъ, какъ я ужъ здсь, то посмотрю сперва, что длаетъ Попсъ, и…’ Въ эту минуту мальчикъ принесъ новыя газеты. Коксъ распросилъ у него о своихъ коммисіонерахъ, и получилъ въ отвтъ, что Попсъ и Чикъ только-что пошли къ меру. Коксъ былъ человкъ ршительный: онъ тотчасъ вскочилъ изъ-за стола, и приказалъ Аарону итти съ собою, но когда они выходили изъ трактира, на самомъ порог попалась имъ на встрчу сиротка Попса, о которой было сказано въ своемъ мст. Суровое обращеніе Джозефины и еще одно обстоятельство, о которомъ будетъ сказано въ своемъ мст, принудили ее бжать изъ Лондона, и она воспользовалась отъздомъ одной модистки въ Велль, чтобы поспшить ко второму отцу своему и отдать себя подъ его покровительство. Увидвъ вдругъ Аарона, она невольно вскрикнула, закрыла лице руками, и отскочила отъ дверей. ‘Элеонора! сказалъ Коксъ: дурочка, какъ ты сюда попала? Лучше бы теб не встрчаться со мною.’ Я никакъ не могла оставаться въ Лондон, я пріхала сюда къ папеньк…… къ Г. Попсу!— ‘Пойдемъ же, моя милая, я тебя сведу, сказалъ Коксъ: мы тоже идемъ къ нему.’ Двочка, отворачиваясь отъ Аарона, пошла за Коксомъ. Они вошли въ присутствіе, когда меръ выслушивалъ взаимныя жалобы трактирщика, Попса, Джозефины, Чика, актрисы и ея покровителя, кузнеца.

— Папенька, папенька! радостно воскликнула двочка, и бросилась на шею къ Попсу.

— Какъ! Элеонора! Ты ли это, милая Нелли? Какъ ты сюда попала? кричалъ Попсъ, цлуя сиротку съ родительскимъ усердіемъ и не слушая мера, который уже въ десятый разъ провозглашалъ: ‘Тише господа, смирно. Законы Англіи…’

— Вотъ онъ всегда такъ! сказала госпожа Попсъ: чужую кровь лучше любить чмъ свою родную.

Несмотря на эту несправедливость, Попсъ принялся снова съ жаромъ защищать свою жену въ обид, которую нанесла ей миссъ Боссъ и снова заговорили вс вмст. Наконецъ, оглушенный меръ объявилъ всхъ ихъ шайкою сумазбродовъ, и ршилъ дло тмъ, что приказалъ имъ впередъ вести себя ‘осторожне’ и убытки трактирщику заплатить по полюбовной сдлк. Уже вс готовились уйти, какъ вдругъ Коксъ выступилъ впередъ, и потребовалъ, чтобы арестовали двочку.

— Элеонору? сказалъ Попсъ, вытаращивъ глаза. Зя что?

— За воровство, отвчалъ Коксъ.

— За воровство! вскричала двочка, и упала ни полъ, какъ-будто пораженная въ самое сердце.

— Элеонора! Неллинька! скажи, правда ли?… Нтъ, нтъ, неправда! А если…… Боже, Боже, если это не ложь!…… кричалъ художникъ, блдный какъ смерть.

Онъ билъ себя въ лобъ, зубы его щелкали какъ въ лихорадк.

— Она украла у этого господина, примолвилъ Коксъ, указывая на Чика: двадцать фунтовъ стерлинговъ.

— Она? воскликнулъ удивленный Чикъ: неправда, ни копйки!

— Мистеръ Чикъ, вы еще не знаете, что сундукъ вашъ вскрытъ, деньги взяты, и, какъ сами видите, воровка убжала изъ Лондона.

— Нелли! милая Нелли, ради Бога, скажи скорй, что это ложь, говорилъ Попсъ умоляющимъ голосомъ, и слезы текли струей по блдному лицу. Нелли сердце мое разорвется! Слышишь ли, Нелли, что говорятъ? Тебя называютъ воровкой. Правда ли, признавайся!

— Нтъ, папенька, видитъ Богъ, неправда! и бдная двочка поправила обими руками волосы, которые закрывали ей глаза, утерла слезы, повернула головку прямо въ глаза Коксу, и приподнялась тихо съ полу, чтобы выслушать его дальше.

Коксъ, хоть нсколько тронутый положеніемъ и твердостью двушки, продолжалъ однако обвиненіе. Ссылаясь на Аарона, онъ утверждалъ, что отъ него узнали о случившейся покраж, что сундукъ точно найденъ былъ открытымъ и безъ денегъ, что одна только Элеонора ходила въ ту комнату, и что прежде чмъ обнаружилась покража, двушка тихонько бжала изъ Лондона. Госпожа Попсъ такъ-же показала, что Элеонора воротилась однажды вечеромъ домой въ большомъ безпокойств, что въ тотъ же вечеръ она ушла со двора, и что съ тхъ поръ не было объ ней слуху. Все это бдная двочка слушала спокойно, но когда меръ потребовалъ отъ Аарона доказательствъ, тогда она громко зарыдала, взглянула на Жида съ такимъ презрніемъ, что тотъ пришелъ въ замшательство, и бросилась на шею Попсу. Еврей объявилъ только, то, что онъ нашелъ сундукъ открытымъ и тотчасъ сообщилъ объ этомъ Коксу.

— Ну, моя милая, спросилъ ласково меръ, тронутый ея слезами: что ты скажешь въ свое оправданіе?

— Боже, Боже! тихо произнесъ Попсъ.— Ну, моя Нелли!…… ну милая Нелли!

— Я повинна, ваша честь, сказала Элеонора: да разразитъ меня Господь, если я говорю неправду.

— Зачмъ же ты ушла изъ Лондона? сказалъ меръ.

Элеонора хотла отвчать: но взоръ ея встртился со взоромъ Аарона, она покраснла, слова замерли на ея устахъ, она только указала на жида и произнесла дрожащимъ голосомъ: — Онъ знаетъ, его спросите.

Ааронъ скромно отвчалъ, что больше ничего не знаетъ.

— Если вы ршительно обвиняете эту двушку въ воровств, сказалъ меръ, я принужденъ буду отослать ее въ тюрму.

Двушка крпко уцпилась за добраго Попса, и спрятала головку на его груди. Градъ крупныхъ слезъ посыпался изъ глазъ художника, жена его была разтрогана, миссъ Боссъ ршительно плакала, кузнечный мастеръ такъ-же моргалъ глазами, и даже хладнокровный Чикъ видимо боролся съ своею чувствительностью.

— Что жъ длать! сказалъ меръ, колеблясь между долгомъ и состраданіемъ.

— Тутъ что-нибудь не такъ! вскричалъ Попсъ. Врно есть ошибка! Дайте мн създитъ только въ Лондонъ, прошу васъ, господинъ меръ, дайте мн отсрочку, ради бдной моей Нелли: вдь она сиротка, безъ родныхъ, безъ друзей на всемъ Божьемъ мір, кром одного меня, невинное созданіе, смирная овечка, брошенная на этотъ жестокосердый свтъ. Отсрочку! ради Христа, отсрочку!

И огорченный Попсъ судорожно прижималъ къ груди трепещущую Элеонору. Джозефина такъ-же ласкала ее, и вс, кром жида, старались умилостивить мера.

— Если этотъ человкъ, отвчалъ меръ, указывая за Аарона, не отречется отъ обвиненія, я не могу поступить иначе. Впрочемъ, мы назначаемъ вторичный допросъ завтра.

— А мою Нелли неужели вы между-тмъ посадите въ тюрму? Говорю вамъ, вы этимъ убьете бднаго ребенка.

— Какое дадите мн обезпеченіе, что она…

— Даю голову разбойника Кемпа! торжественно сказалъ художникъ, съ театральнымъ движеніемъ руки по воздуху.

— Я очень сожалю, милостивый государь, возразилъ меръ улыбаясь, что не могу принять такаго обезпеченія.

Попсъ былъ въ отчаяніи и рвалъ на себ волосы.

— Ручаюсь моей фермой, сказалъ бывшій тутъ молодой мызникъ. Серіозно, господинъ меръ. Прошу принять мое поручительство: я убжденъ, что двушка невинна.

— Хорошо, я согласенъ, отвчалъ меръ. Голлетъ, отдайте ее вашей жен до завтра. Я съ васъ взыщу, если она не явится.

— Говорю вамъ, господинъ меръ, что я беру весь отвтъ на себя, повторилъ мызникъ. Ручаюсь всмъ своимъ имньемъ, всмъ, до послдней копйки. Бдняжечка! Нтъ, тутъ кроется какое-то гнусное дло.

— Именно такъ, именно такъ, подхватилъ Микель-Анджело. Да благословить васъ Богъ, честный молодой человкъ за доброе мнніе объ моей маленькой Нелли. Ну, Джозефина, возьми ее съ собой, смотри же обласкай, утшь ее, я скоро къ вамъ приду.

Элеонора была отведена къ Голлету и сдана его жен, Коксъ отправился съ Аарономъ свой трактиръ, назначивъ тамъ аудіенцію Чику и художнику, а Пигъ повелъ подъ руку актрису въ свою кузницу.

— Мистеръ Попсъ, сказавъ меръ: не уходите, и вы Сенфордъ, останьтесь еще на минуту здсь. Двушка кажется, не ваша дочь?

— Ахъ, нтъ! отвчалъ со вздохомъ Микель: и тмъ она дороже для меня.

— Знавали ли вы ея родителей? спросилъ мызникъ.

— Я зналъ отца, несчастнаго ея отца! Впрочемъ, все, что до нея касается, я держалъ до-сихъ-поръ въ секрет. Бдное созданье, она не виновата! Зачмъ же ей сказывать кто былъ ея отецъ?

— Какъ такъ? спросилъ меръ.

— Потому что это убило бы ее. Она такая чувствительная, что умерла бы отъ огорченія, отъ одной мысли, что въ жилахъ ея течетъ позорная кровь, хотя нтъ существа благородне ея на свт.

— Кто жъ она? спросилъ Сенфордъ: прошу васъ, скажите намъ скоре. Даю слово, что я не открою тайны, и господинъ меръ врно согласится никому такъ же не сказывать. Кто жъ она, откуда?

— Тому тринадцать лтъ, я посланъ былъ къ преступнику, приговоренному къ смерти. Званіе художника по части восковыхъ лпныхъ работъ доставило мн случай проникнуть въ завтныя тайны многихъ изъ этихъ несчастныхъ, и, благодареніе Богу, я могъ исправить, при бдныхъ моихъ средствахъ, хоть нкоторыя послдствія ихъ пагубныхъ заблужденій. Тяжко, господинъ меръ, самому бороться съ голодомъ и въ тоже время длать добро другимъ, но Провидніе иногда помогаетъ бдняку и кускомъ хлба, недостаточнымъ для одного, насыщаетъ двоихъ. И въ той сфер, которую назначила мн судьба, бываютъ случаи… Законъ обрекалъ его казни, хотя едвали-можно считать смерть за наказаніе для человка, который безъ того уже съ разбитымъ сердцамъ стоитъ на краю могилы и ждетъ ея какъ блага.

— А двушка-то, Элеонора? спросилъ нетерпливый мызникъ.

— Говорю вамъ, что я пріхалъ къ отцу ее за дломъ. Онъ прежде былъ, какъ я слышалъ, порядочный и честный человкъ. Но счастіе ему измнило, одна бда гнала другую, онъ былъ обмануть, обкраденъ своими друзьями, выгнанъ изъ дому, лишенъ жены, исключенъ изъ общества, падалъ все ниже и ниже, и наконецъ, въ одну несчастную ночь борьбы его съ судьбой, убитъ былъ человкъ. Отецъ Элеоноринъ былъ…

— Убійца! воскликнулъ съ ужасомъ Сенфордъ: отецъ этой двочки убійца!

— Такъ точно. Я во всю жизнь не забуду той минуты, когда въ первый разъ его увидлъ. То было лтомъ, ночью, онъ, какъ теперь вижу, спокойно сидлъ на скамейк, на двор своей темницы, въ фризовой шинели и кожаной шапк. На лиц его еще проглядывали слды лучшихъ временъ. Скрестивъ руки на груди, онъ горестно смотрлъ на маленькую двочку, которая сидла у его ногъ: то была Элеонора. Тогда ей было около трехъ лтъ. Какой раздирающій видъ! какая страшная картина! Ребенокъ, ангелъ чистоты, въ вертеп гнуснаго порока… Она играла весело у ногъ отца, и, закидывая головку, чтобъ посмотрть въ лице убійц, стучала куклой которую жена тюремщика ей подарила, о кандалы несчастнаго. Съ дтской улыбкою повторяла она слова любви или звонкимъ своимъ голоскомъ напвала ему псенку. Звуки эти были для меня какъ ударъ кинжала, сердце обливалось кровью, я едва держался и ногахъ.

— А преступникъ? сказалъ молодой мызникъ дрожащимъ голосомъ.

— Онъ смотрлъ грустно на свое дитя, лице его было блдно какъ саванъ, уста шевелились, но я не слыхалъ ни слова. Наконецъ онъ произнесъ: ‘Такъ, моя Нелли, такъ! скоро твоего отца повсятъ, ты пойдешь въ рабочій домъ, ты вырастешь какъ дикая лоза въ пустын, ты будешь хороша какъ мать, и станешь гршить, и забудешь Бога, и Онъ тебя покинетъ, жизнь будетъ теб бременемъ, и ты проклянешь часъ, въ который родилась, проклянешь отца, который произвелъ тебя, и, томясь на нищенскомъ одр, будетъ просить смерти, а смерть не прійдетъ, къ теб. О Боже, Боже, кто защититъ мою Нелли’

— Бдный отецъ! произнесъ Сенфордъ сквозь слезы.

— Однимъ словомъ, чтобъ не томить васъ разсказомъ, въ ту же самую ночь маленькая Нелли спала въ одной люльк съ моимъ ребенкомъ. Впослдствіи у меня прибавилось еще трое дтей, и если иногда кусочки хлба стали еще меньше, потому что пришлось длить его на пятерыхъ, по-крайней-мр я всегда давалъ ихъ отъ чистаго сердца и всмъ по ровну. И что она теперь? Моя Нелли, моя Нелли-воровка? Ахъ, господинъ меръ, это невозможно!

Меръ вытеръ слезы.

— Что жъ длать, любезный Г. Попсъ! сказалъ онъ ласково: потерпите, увидимъ, что завтра будетъ.

Печальный художникъ побжалъ отъ мера въ трактиръ, представить Коксу голову Кемпа, которую онъ уже починилъ и украсилъ, изъ мщенія разбойнику, исполинскою бородавкою. На этотъ разъ Попсъ былъ не чувствителенъ даже къ похваламъ хозяина своему искусству: художническая его гордость была сокрушена тоскою о судьб его любезной Нелли. Ааронъ не показывался, въ этотъ вечеръ, онъ легъ спать ране обыкновеннаго, ссылаясь на усталость отъ поздки, отъ трогательной сцены съ двушкой. Коксъ, потосковавъ съ Попсомъ, чрезвычайно Сожаллъ, что затялъ это дло.

— Въ крайнемъ, случа, сказалъ производитель эликсира, мы можемъ опровергнуть доказательства Аарона, и она будетъ оправдана.

— Оправдана? Нтъ, мистеръ Коксъ, нтъ, зашедши такъ далеко, обвинивъ ее передъ цлымъ свтомъ, вы должны будете и доказать. Если не докажете, то грхъ останется на вашей душ и Богъ васъ накажетъ за гоненіе бдной сироты.

Сказавъ это, Попсъ ушелъ отъ Кокса съ намреніемъ лечь спать, но комната, которую онъ занималъ вчера, отдана была прізжимъ и служанка совтовала ему помститься въ другой. Во всякое другое время, это чрезвычайно взбсило бы его гордость, но теперь, не говоря ни слова, онъ только вздохнулъ и послдовалъ за двушкой въ указанную комнату. Съ тяжелымъ сердцемъ улегся Попсъ въ постель, и долго не могъ уснуть, онъ ворочался, кряхтлъ, вздыхалъ, плакалъ, Но судьба не оставила скорбящаго: дверь тихонько отворилась, и Чикъ осторожно вошелъ въ комнату, неся къ другу бальзамъ утшенія въ устахъ и стаканъ джину съ водой въ рук.

— Вы еще не спите, Микель?

— Неужели вы думаете, что въ такомъ положеніи я могу спать?

— Правда, правда! Поэтому я вздумалъ принесть вамъ нчто, чтобы васъ убаюкать.

Чикъ слъ возл кровати и подалъ стаканъ джину.

— Теперь не время пить, сказалъ Микель-Анджело, и взялъ стаканъ.

— Точно, Микель, не время, замтилъ Чикъ, принявъ обратно пустой стаканъ и опять наливая въ него изъ бутылки, которую онъ принесъ съ собою. Однако жъ, кчему плакать! Я думаю, что воды найдется здсь довольно?

— Цлый кувшинъ въ углу, отвчалъ печальный Попсъ.

— Такъ, мой дорогой Микель, оказалъ Чикъ, взявъ кувшинъ съ водой и разводя грокъ: такъ, хоть и очень непріятно подозрвать кого бы то ни было, однако я почти увренъ, что нашъ жидъ большой мошенникъ.

— Да! ваша правда, имть дурное мнніе о ближнемъ весьма непріятно, но что онъ плутъ, въ этомъ такъ же нтъ ни малйшаго сомннія. Онъ недавно продалъ мн древесной гнили, истолченной въ порошокъ, вмсто ревеню для моей Джозефины.

— Какъ бы то ни было, они ни чмъ не могутъ доказать на двушку, и это очень меня утшаетъ, сказалъ Чикъ, и залпомъ выпилъ свой стаканъ.

— Ахъ, не говорите! Это всегда будетъ для нея пятномъ, воскликнулъ Попсъ, и захлебнулъ джиномъ.

— Въ ныншнемъ испорченномъ свт, — важно… вскричалъ Чикъ, одно пятно, и даже два, не могутъ замарать человка до черна. И если бы Кой чортъ, это что?

Чикъ смутился, послышавъ звучное храпнье на другой постели.

— Тсъ! Свчку! Посмотримте!

Попсъ мигомъ приподнялся. На цыпочкахъ и со свчей въ рук, Чикъ подошелъ къ другой постели, отдернулъ занавсъ, взглянулъ и отскочилъ. Онъ опять поставилъ свчу на столъ, погасилъ ее, по обычаю предковъ, пальцами, слъ въ креслы подл Попса, и, схвативъ его руку, прошепталъ: — Ааронъ! еврей!

— Ааронъ? А горничная-то ничего мн и не сказала, что онъ ночуетъ въ этой комнат. Жидъ снова захраплъ и началъ бормотать сквозь сонъ: Хорошо, хорошо! ты ушла отъ меня! Борись, душенька, какъ хочешь, ты будешь моя.

— Тише, Чикъ! діаволъ говоритъ его устами.

— ‘Проклятый ключь! неужели не подходитъ?’ вскричалъ спящій.

— Что это, слышите ль? спросилъ Попсъ, едва переводя дыханья. Великій Вельзевусъ, еще, еще словечка два.

‘Только двадцать фунтовъ, только двадцать’, снова пробормоталъ Ааронъ. ‘Ха, ха, ха! кричи сколько угодно. Кто теб повритъ?’

— Слышишь, Чикъ? слышишь?

Попсъ посмотрлъ кругомъ себя: луна ясно свтила въ окно, Чика въ комнат ужъ не было. Микель тотчасъ всталъ съ постели, и подкрался къ спящему жиду. Отдернувъ занавсъ, онъ взглянулъ на соннаго Аарона, и отступилъ назадъ: лице Еврея было судорожно искривлено и все въ поту, языкъ ворочался во рту, тло дрожало.

‘Только двадцать фунтовъ. Хорошо. Такъ я скажу, что это ты сдлала, я присягну’.

Попсъ готовъ былъ, какъ разъяренный тигръ, кинуться на грудь жида, но въ это время скрипнула дверь, онъ оглянулся, и увидлъ Чика и Кокса.

‘Я присягну, что это ты сдлала’, повторилъ Ааронъ.

Попсъ и Коксъ значительно взглянули другъ на друга.

— Слышали вы? спросилъ Попсъ съ радостнымъ видомъ. Слышали вы, что совсть говоритъ этими преступными устами?

‘И его за то повсили! Онъ началъ домашнимъ воровствомъ. Смотрите, какъ онъ болтается! Нтъ, нтъ, я не могу стоять. Слышите, какъ стучать цпи! слышите! слышите!’

Спящій замахалъ руками какъ сумасшедшій, потомъ онъ началъ успокоиваться, наконецъ вздохнулъ глубоко и проснулся. Въ первую минуту онъ вскочилъ съ постели, и закричалъ: ‘Смотрите, онъ здсь!…… идетъ за мной!…… Смется!…… Пощади! пощади! я воръ! Боже мой, помилуй меня, гршнаго!’

Онъ опять упалъ на постель. Зрители бросились къ его кровати, и нашли жида почти безъ чувствъ. Онъ лежалъ какъ камень на подушк, зубы его были стиснуты, кулаки сжаты.

— Кемпъ! Кемпъ! Вдругъ закричалъ трактирщикъ, котораго Чикъ такъ-же привелъ съ собою. Господи, спаси душу мою! Кемпъ!

Это была восковая голова Кемпа: художникъ, сбираясь спать, положилъ ее на столъ, Чикъ, когда онъ бралъ кувшинъ съ водою, какъ-то сдернулъ съ нея полотенце, лунный свтъ, падая на нее, придавалъ ей весь видъ дйствительности, Испуганный хозяинъ бросился бжать вонъ, Коксъ и Чикъ, хоть и не трусы, послдовали его примру. Попсъ ушелъ за ними и заперъ жида одного въ комнат. Онъ хотлъ тотчасъ итти къ меру, но, по совту Кокса, отложилъ это до утра. Какъ скоро настало утро, нетерпливый Микель отправился къ Голлету, чтобы тотъ, по долгу своего званія, взялъ Еврея Аарона подъ стражу.

— Опоздали! сказалъ Голлетъ: уже два часа, какъ онъ ухалъ на имперіал дилижанса.

Въ самомъ дл, Ааронъ, лишь только пришелъ въ-себя, смкнулъ, что онъ, безъ-co мннія, проболтался во сн, и тотчасъ подумалъ о своемъ спасеніи. Онъ выскочилъ черезъ окно на улицу, и быль таковъ. Элеонора,— избранная его жертва, которую онъ хотлъ опозорить, не могши искусить ея добродтели, возвращена была Попсу, который чуть не помшался отъ радости, когда прижалъ ее къ груди, и чуть не взбсился оттого, что жидъ убжалъ.

Немного уже остается досказывать. То, что еще находимъ мы нужнымъ сказать, вроятно, удовлетворитъ всхъ. Что же сталось съ Элеонорой? Она вскор сдлалась женою богатаго мызника Сенфорда. А съ миссъ Маргаритой Боссъ? Женился ли на ней кузнечный мастеръ Пигъ? Нтъ, но онъ черезъ годъ померъ, и оставилъ ей половину своего имнія. Видя это, Исаакъ Чикъ влюбился въ миссъ Боссъ до безпамятства и, при помощи краснорчія госпожи Попсъ, имлъ счастіе по-по-по-получить ея руку. Сенфордъ и Чикъ помогли доброму Попсу купить у Кокса кабинетъ восковыхъ фигуръ, и такимъ образомъ нашъ художникъ сдлался полнымъ хозяиномъ единственнаго въ мір собранія философовъ, ораторовъ и разбойниковъ, которыхъ, если угодно, вы можете видть за два рубля ассигнаціями. Дти платятъ половину.

Blackwoods Magazine.

‘Библіотека для Чтенія’, т. 19, 1836

ВОСКОВОЙ ХУДОЖНИКЪ.

Читайте также: