Волжское преданіе.
——
А. Сизова.
Волжское предание, Сизова Александра Константиновна, Год: 1890
Время на прочтение: 5 минут(ы)
В память С. А. Юрьева. Сборник изданный друзьями покойного.
Москва, 1890.
OCR Бычков М. Н.
Ясно сіяло солнце. Красиво, величаво плыли по Волг разукрашенные струги, легкій втерокъ надувалъ паруса, и суда, словно стая лебедей, тянулись по голубоватымъ водамъ широкой рки. Далеко, далеко разносился шумъ и веселые крики съ судовъ. Но пустынны были берега, эти псни и возгласы пугали только дикихъ утокъ и другихъ пернатыхъ.
Одинъ стругъ выдлялся изъ всхъ, онъ былъ и больше, и нарядне, на Волг вс его знали, ‘Соколомъ’ прозывали его, веревки и канаты были изъ шелку, паруса — изъ дорогихъ персидскихъ тканей. На немъ сидлъ самъ батюшка, атаманъ Степанъ едоровичъ. Не стругомъ только и дорогой одежей отличался онъ отъ своихъ молодцевъ. Всмъ взялъ онъ, и красотой и дородствомъ, ростомъ Богъ его не обидлъ, а супротивъ его силы никому не устоять.
Не на работу, и не въ дальній путь снаряженъ былъ стругъ: попраздновать, попировать задумала вольница, прокатиться, разгуляться захотли сегодня молодцы, вырядились въ шелкъ, да въ бархатъ, и разлеглись на богатыхъ коврахъ. Много полныхъ боченковъ стояло передъ ними, ковши меду и вина то и дло ходили въ круговую. Хмлвшая ватага становилась все шумне и шумне. Чмъ больше пили, тмъ свободне слышались рчи, много лишняго болталъ заплетающійся языкъ.
— Братцы! а, братцы! Гд же это атаманъ нашъ? — спросилъ одинъ казакъ, сильно опьянвшій, обводя посоловвшими глазами сидвшихъ на ковр.
— Эва, что вывезъ! видно память вышибъ хмль! Давненько Степанъ едоровичъ бгаетъ нашего круга, сказалъ другой, злобно усмхнувшись.
— Не моги такъ говорить, Еремычъ, какіе мы казаки, коли безъ головы? Не моги такъ говорить, слышь!
— Да что братцы,— съ тхъ самыхъ поръ, какъ завелась эта погань, нечистъ у насъ, нашъ батюшка сталъ не тотъ… не тотъ сталъ,— грустно сказалъ старый едька Шелудякъ.
— Ты правъ, ддушка, бабникомъ сталъ атаманъ. Къ этой басурманк попалъ въ полонъ. Пришлось намъ, братцы, тшить, да забавлять двку… И сегодня, знай, такъ катаемся, зря.
— Точно сказываешь, зря катаемся. Да и казна у насъ давно пуста. Пора бы пополнить…..
— А помните, братцы,— опять заговорилъ Шелудякъ,— помните хорошее времячко? Была это у насъ кошма. Бывало, завидимъ съ бугра судно, бросимся на кошму и понесемся: долетимъ до судна, крикнетъ батюшка: сарынь на кичку! Отъ одного крика суда останавливались, отъ одного погляда люди каменли. Бросимся на судно, и начнется расправа…..
— Да, это все было! А теперь гляньте-ка на него, совсмъ сохнетъ… А чего отъ бабы ждать путнаго! Знамо, только и жди бды
— Взаправду такъ.— Гляньте… ишь цалуется, безстыдникъ!
На передней части струга, на шитыхъ золотомъ мягкихъ подушкахъ сидла красавица. Небольшая худенькая фигурка ея залита была драгоцнностями, по распущеннымъ волосамъ, чернымъ съ синимъ отливомъ, спускались нитки крупнаго жемчуга, большіе черные глаза съ длинными рсницами то грустно смотрли на воды Волги, то съ доврчивою улыбкою переносились на сидвшаго у ногъ ея казака. Это былъ мущина среднихъ лтъ, могучаго сложенія, высокій ростомъ, грубы были черты его лица, но иногда, заглядвшись на двушку, онъ казался совсмъ другимъ человкомъ, взглядъ смягчался и въ немъ свтилась доброта. Порою же въ немъ вспыхивала такая страсть, что двушка опускала глаза и, смущенная, вздрагивала словно отъ холода. Замтитъ онъ это, одумается, и начнетъ своею грубою рукою гладить волнистые волосы красавицы,— а она уже улыбается и ласкается къ нему, какъ малое дитя. Онъ заговаривалъ съ ней по персидски, и въ рчахъ его было такъ много обаятельнаго. Она доврчиво слушала, съ любовью смотрла на него и робко прижималась къ нему, изрдка отвчая на родномъ язык. Тихо, хорошо было въ этомъ мирномъ уголк струга.
Вдругъ неистовый, пьяный крикъ заставилъ ее болзненно вздрогнуть, крикъ перешелъ въ глухой гулъ, и на нихъ двинулась пьяная толпа. Одинъ казакъ, еле державшійся на ногахъ, подошелъ совсмъ близко къ атаману.
— Побойся Бога, атаманъ,— молвилъ онъ.— Надоло намъ бражничать, да лежать на боку. Какой ты атаманъ, коли все съ двками!….
Пьяная толпа одобрительно гудла. Какой-то смльчакъ громко крикнулъ:
— Грхъ теб, батька, грхъ,— промнялъ ты вольницу на басурманскую полонянку…..
Стенька вскочилъ, глаза его налились кровью, губы поблли, и онъ, задыхаясь, закричалъ:
— Подлецы! собаки! уберите ихъ! Накиньте имъ на шею веревку! Вотъ я васъ…..
Казаки засуетились, у многихъ и хмль пропалъ, протрезвились говорившіе и, бросившись на колни, стали неистово вопитъ.
Блдная Заира прижалась къ атаману.
— Не надо, не надо,— твердила она,— сжалься, не убивай! Прости для бдной Заиры, а то она будетъ плакать.
Она ничего не понимала изъ того, что творилось, но его гнвъ и эти стоны напугали ее, передъ нею ожили страшныя картины ея похищенія. Стенька увидлъ слезы на ея чудныхъ глазахъ, ему жаль стало ея, и захотлось скоре ее успокоить.
— На этотъ разъ прощаю этихъ пьяныхъ дураковъ, а впередъ не прогнвайтесь, за все взыщу, все припомню! — и онъ махнулъ рукой. Толпа быстро разошлась.
— Чего ты испугалась, радость моя? Вотъ и слезки заблестли на глазахъ — дай осушу ихъ.— И онъ цловалъ ее, цловалъ безъ конца, она наконецъ успокоилась и улыбнулась ему.
Но снова затуманилось его лицо, онъ уже не смотрлъ на нее, невеселыя думы, точно зми, впились въ него, на сердц стало смутно, казацкія насмшки еще звучали въ ушахъ.
— Они правы, говорилъ онъ себ. Нтъ у меня теперь воли! Гд она? Неужто въ рукахъ этого малаго дитяти. Эхъ! не тотъ видно я! Видалъ я на своемъ вку много слезъ, и не трогали он меня, а теперь… Стыдись, Стенька! Куда теб на разбой ходить, когда ты съ собой сладить не можешь! Совсмъ запутался, только и мысли, что про любовь, да ласки… Нтъ, надо это кончить… Да какъ? Отпустить ее на волю? — онъ посмотрлъ на двушку.— Она, встимо, рада будетъ, уйдетъ къ себ на родину, забудетъ меня, другого полюбитъ. Другого!…— Онъ стиснулъ зубы, точно боялся вскрикнуть отъ нестерпимой боли.— Нтъ! коли не мн владть ею, такъ никому. Легче бросить въ Волгу.— И онъ, не отводя глазъ, пристально глядлъ на двушку.— Такую-то красавицу!..— Ршимость его уже колебалась.— Нтъ, пропадай все! Коли надо, такъ и сдлаю. Не баба я! Сказалъ, и брошу! — и Стенька низко опустилъ голову, стыдясь передъ самимъ собою за ту муку, которую испытывалъ.
Двушка пыталась опять привлечь его вниманіе, но, видя, что онъ не замчаетъ ея, грустно засмотрлась на глубокія, прозрачныя воды Волги. Большая рыба вынырнула и опять быстро скрылась. Это развлекло ее, и она съ дтскимъ любопытствомъ глядла, какъ постоянно уменьшались круги. Стругъ атамана далеко опередилъ остальные, теперь гребцы не торопились, и они плавно подвигались впередъ.
Сидя поодаль, любовался двушкой Фролка, братъ атамана, онъ улыбался, когда улыбалась она, а ея печаль заставляла грустить и его. Онъ совсмъ не былъ похожъ на брата, небольшого роста, русый, съ добродушными голубыми глазами. Не находилъ онъ прелести въ своей теперешней жизни, но силъ у него не хватало покинуть любимаго брата, на котораго съ нжностью смотрлъ онъ и теперь.
Наконецъ атаманъ поднялъ опущенную голову, тряхнулъ кудрями, сдвинулъ брови, закусилъ нижнюю губу, и вдругъ какъ крикнетъ:
— Эй! казаки! вольница! ко мн! вина, скорй вина, и ковшъ мой дайте сюда! едька, собери всхъ!
Казаки съ недоумніемъ стали собираться къ атаману,— а онъ подошелъ къ красавиц и обнялъ ее.
— Заира! Дай наглядться на тебя, дай разцловать тебя, мое сокровище!
Двушка просіяла и притянула его къ себ.
— Милый, милый, лепетала она.
Онъ прильнулъ къ ея губамъ, долго цловалъ, а потомъ откинулъ ея голову, и пристально смотрлъ на нее.
— Что съ тобой? Мой повелитель, мн страшно отъ твоего взгляда…
— Люба моя, ненаглядная, солнышко мое красное! Стань передо мной, я тобой полюбуюсь!
Двушка встала, поднялся съ пола и Стенька.
— Вс ли подарки мои надла ты на себя?
— Да, милый, вс, вс.
Въ это время по его зову къ нему уже собрались казаки, и, приготовивъ ковши съ виномъ, съ недоумніемъ ждали, что-то будетъ.
— Вина, скорй! пейте вс! — и онъ выпилъ большой ковшъ однимъ залпомъ, точно человкъ сильно страдавшій отъ жажды.
— Будь здравъ, нашъ батюшка! — крикнула ватага.
— Налейте еще: пью за вольницу!
— Заира, люба, обними меня! — вдругъ сказалъ онъ. Двушка бросилась къ нему. Онъ крпко обнялъ ее, поднялъ высоко и нжно цловалъ.
Казаки переглядывались между собою, не понимая, что все это значитъ:
— Матушка Волга! — громко сказалъ Стенька, прими ты отъ меня самый дорогой подарокъ! — и съ этими словами онъ далеко бросилъ двушку въ волны, а самъ смотрлъ, какъ въ борьб она теряла силы, слушалъ ея раздирающій душу крикъ. Тишина водворилась на струг. Вся ватага высыпала на переднюю часть судна.
Фролка быстро скинулъ кафтанъ и занесъ уже ногу за бортъ, чтобы спасти двушку.
— Не смй! — страшно крикнулъ на него атаманъ, и съ необычайной силой далеко оттолкнулъ брата.
— Эй вы, гребцы! аль заснули! живо, поналягте! — и стругъ понесся быстро впередъ.
Разступившаяся Волга скрыла Заиру навсегда.
— Впередъ! впередъ! — приказывалъ атаманъ, — псню, псню затяните!
Какъ по матушк по Волг
Легка лодочка плыветъ,
Какъ во лодочк гребцовъ
Ровно тридцать молодцовъ
далеко разносилось со струга.