Наталья Нарышкина, Сизова Александра Константиновна, Год: 1898

Детская
Время на прочтение: 27 минут(ы)
Скачать в PDF

Александра Константиновна Сизова.
Наталья Нарышкина

I

В городе Смоленске только что отошла поздняя обедня в Вознесенском женском монастыре. Народ, толкаясь, шел из церкви по крытой деревянной галерее. Уже сойдя со ступенек, многие, оборачиваясь на храм, все еще поспешно крестились. За мирянами стали выходить молодые послушницы, одетые в черное платье и покрытые такими же платками. Они шумно бежали по мосткам, но, завидев рясофорную, или манатийную, монахиню, кланялись ей смиренно в пояс и шли несколько шагов степенно, искоса поглядывая на начальство.
За другими монахинями вышла и матушка-игуменья Ираида. Бледное лицо ее резко выделялось из черного клобука и длинной креповой вуали. Она выступала медленно, перебирая четки, и, не глядя на встречающихся, отвечала привычным благословением на их низкие поклоны. Те целовали ее холодную бескровную руку и молча провожали ее до кельи. Рядом со строгой постницей-игуменьей шла бойкая черноглазая девочка. Она была одета клирошанкой, и черная конусообразная шапочка с тщательно разглаженной позади вуалью оттеняла красивое румяное лицо. Надув толстые алые губки и сморщив серьезно брови, несла она посох игуменьи и большую просфору. Засмотревшись на других клирошанок, девочка неосторожно наступила на длинную мантию игуменьи. Ираида строго обернулась было, но, увидев смущенное лицо своей любимицы Наташи, ничего не сказала.
Не успели они медленно дойти до кельи, как колокольчик тихо зазвонил к трапезе, и девочка торопливо поставила посох, положила просфору и подошла к игуменье.
— Матушка, благословите идти за трапезой.
— Ступай, Наташа, да только не празднословь там, не балуйся. Ведь ты не маленькая, почитай что невеста.
Наташе постоянно говорили это. Она покорно выслушала, поспешно поцеловала руку игуменьи и, быстро схватив тройчатку для кушанья, побежала по мосткам в трапезную.
— Наташа, сегодня праздник, выпросись у матушки в сад, а мы тебя там ждать будем, — сказали ей в трапезной подруги.
— Ну, как не пустит? Что мне тогда, девоньки, делать?
— Тебя, говоришь, не пустит? Ты приластишься, ты на это куда горазда.
— Попытаю, попытаю, а там будь что будет. Не отстану, пока не выпрошусь.
Другой вернулась Наташа из трапезной. Теперь она выглядела скучной, унылой, сидела неподвижно за столом и замечала с радостью, что ее грустный вид тревожит добрую старушку. Наскоро пообедав, она вызвалась почитать житие святого, потом, проводив игуменью в опочивальню и уложив, по обыкновению, в постель, мялась и вздыхала и не уходила из комнаты.
— Ступай, Наташа, приляг, отдохни! Что с тобой? Устала, что ли? Неможется?
Девушка молча продолжала смотреть на старое, сморщенное лицо воспитательницы и думала: ‘Хорошо ей говорить — отдохни! А мне так смерть погулять хочется’.
Видя, что старушка стала дремать, она вдруг порывисто схватила ее руку и стала целовать.
— Матушка, — шептала она.
— Ты все еще тут, Наташа? А я было дремать начала.
— Матушка, мне скучно, я гулять хочу! Дома-то при родителях я знай бегала, а тут, в обители, все сиди да сиди, — выговорила Наташа сквозь слезы, чувствуя себя и в самом деле совсем несчастной.
— Ну ступай, ступай, не тревожь меня. Дивлюсь я только, как это тебе не прискучит бегать!
Последние слова игуменья сказала уже тогда, когда никого в комнате не было.
Девочка быстро сняла толстые, неуклюжие башмаки и на цыпочках, стараясь не скрипеть, взобралась по лестнице к себе на вышку. Тут, осмотревшись по сторонам, она со звоном отворила большим ключом укладку и, посидев в нерешительности перед всевозможными пестрыми нарядами, начала их бережно вынимать из сундука. Весело сбросив черную бархатную шапочку, она надела длинные висячие серьги, а на голову алый с цветами платок. Подойдя к полному ведру с водой, Наташа серьезно погляделась в него и, оставшись недовольна собой, быстро сбросила платок и начала доставать другой. Раньше чем выбрать, она развертывала их у себя на коленях и соображала.
— Надену вот этот — его еще никто на мне здесь не видел, — решила она и, побросав опять все в сундук, торопливо заперла его.
Спустившись вниз, она постояла у дверей матушки-игуменьи. Услышав ровное дыхание спящей, обрадованная послушница побежала, крадучись, задворками по пустынным улицам монастыря в большой тенистый сад.

II

В то время когда усталые монахини, выполнив трудные правила, мирно отдыхали послеобеденным сном, к монастырским воротам тихо подъехала дорожная телега, запряженная усталыми лошадьми. Седок в одежде стрельца сошел с высокого сиденья и, разминая усталые ноги, подошел к остановившимся коням и поправил шлею, сбившуюся на них. Потом, глядя на образ над святыми воротами, он долго и истово крестился, а помолившись, сказал вознице:
— Михей, обожди тут малость!
У самого входа в монастырь стояла ключарня, откуда выглянуло заспанное лицо старушки привратницы.
— К кому жалуете, батюшка? — проворчала она, еле успев отодвинуть оконце.
— К матушке-игуменье, — ответил приезжий, продолжая путь.
Привратница вышла и с любопытством поглядела ему вслед.
Тишина была в монастыре. Гулко отдавались мужские шаги по деревянным мосткам. Только откуда-то издали доносились звуки веселых молодых голосов. Вдруг и мирская песня, запретная, не утерпит, вырвется наружу. Смутит она дрему постниц-монахинь, пахнет на них чем-то далеким, почти позабытым, и творят они молитву, крестятся и гонят мысли грешные.
— Уля! Уля! — зовет в окно седая сморщенная старушка. — Уля! Где ты?
— И, матушка Досифея, молодо-зелено, вишь, заливаются! Небось всех в сад выманила Наташка.
— Вот я ужо свою Улю поклоны бить заставлю, право, заставлю, — кротко говорит добрая старушка, а ее собеседницы знают, что этого она не сделает.
— Никак в нашу обитель Бог гостя дает, — говорит одна из проснувшихся монахинь, щуря старые глаза.
— И то гостя! К кому изволишь жаловать, батюшка?
Кирилл Полуектович отвешивает им поклон и поворачивает к келье игуменьи.
— Кажись, к матушке! Побегу-ка доложу!
Переваливаясь, старушка спешит зайти со дворика в келью.
На холодной лежанке, покрывшись черным платком от мух, крепко спит келейница. Услышав чьи-то торопливые шаги и стук двери, она неохотно приподнимается.
— К матушке-игуменье приезжий гость вошел. Потревожит ее небось, голубушку.
— Знамо, потревожит. Она, должно, еще почивает. Наталья там, не допустит.
— Эка что молвила! Ее и след давно простыл, увертливая девка!
— Натальи, сказываешь, нет там?..
И келейница быстро надевает апостольник и как раз поспевает встретить вошедшего Нарышкина.
— Батюшка, Кирилла Полуектович! Вот нежданно-негаданно Бог принес тебя, — проговорила обрадованная старая келейница, жившая при матушке Ираиде больше двадцати лет.
Нарышкин троекратно облобызался с келейницей, а на пороге появилась разбуженная Ираида.
— Издалече ли к нам прибыл, Кириллушка? Да что же ты стоишь, голубчик? Снимай верхнюю одежу! Макарьюшка, беги схлопочи угощение! Да нет, постой! Пошли ты кого-нибудь за озорницей нашей! Отпросилась, батюшка, отпросилась погулять! Макарьюшка, а может, она на вышке?
И матушка Ираида засуетилась, пока ее гость оправлялся и крестился на образа.
— А я, матушка, отпущен на побывку из полка. Вот и завернул проведать дочку.
— Садись, родненький, вот сюда. Дай погляжу на тебя. Возмужал ты, Кирюша, возмужал, подобрел. Время-то летит, племянничек! Давно ли, кажись, мальчонкой к тетке прибегал, шустрый был, да и Наталья вся в тебя, бойкая, разудалая девка. Да что же это она не скоро идет?
Монахиня порывисто вскочила и побежала к окну.
— Придет, матушка, не тревожь себя! А мы пока с тобой про дело поговорим. Довольна ли ты моей девкой? Преуспела ли она в книжной мудрости, а также и по вашим женским рукодельям?
— Читает давно по верхам бойко, титлы знатно уразумела. Да постой, Кирюша. Что же это Макарьюшка? Что это как она долго? Не хочешь ли кваску нашего монастырского испить? Видно, Наталья запряталась в саду. Баловница ведь она у меня. Побрани меня, старуху, потатчица я, избаловала племянницу. Ведь и то сказать: растет она вдали, без родительской ласки, со мной, старухой.

III

Наташе в саду было хорошо. Там ей казалось, что она уже не за монастырскими стенами, а в родном лесу. Вспоминались ей веселые хороводы, праздничные гульбища и ласковые да пригожие парни. Вокруг нее собиралось девочек десять — подростков, отданных родителями к инокиням для обучения грамоте и рукоделью. В обители они не терпели обид, но постоянная тишина им надоела, и они томились и скучали по дому. Забавлялись они как могли: протянут веревку между двух деревьев, усядутся на нее и качаются, заберутся в самое глухое место сада и затянут песенку, чаще всего какую-нибудь веселую, плясовую, вначале благоразумно поют вполголоса, но, увлекшись, окончат совсем громко.
В стене забора была у них любимая щель, в которую смотрели они на то, что делалось в пустынном переулке, куда выходил сад. Самым смелым из них приходила мысль, нельзя ли ухитриться перелезть через забор и выбежать на большую улицу города.
Наташа верховодила между всеми. Она пользовалась почетом не только как родственница игуменьи, но и как первая зачинщица всякого веселья. Она слыла рассказчицей и охотно потешала своих подруг.
— Знаете, девоньки, а ведь большая улица тут совсем-совсем близехонько!
Говоря это, Наташа соскочила с веревки, на которой качалась, и тотчас, поджав ноги, уселась на траве.
— А ведь я царя-батюшку видела. Совсем я тогда маленькая была и ничего больше не помню.
— Расскажи, Наташа! Как бы и нам на батюшку царя хоть глазком поглядеть?
Прежде чем начать рассказ, Наташа поправила волосы под платок, уселась поудобнее и, откашлявшись, начала:
— Словно сквозь сон вижу толпы народу, а я на руках у батюшки. Слышу: ‘Гляди, дитятко, сейчас царь покажется’. Тут вижу я, девоньки, как маленькая, низенькая церковка колышется и двигается! Наверху, как подобает, блестят золотом пять глав. Глазам больно смотреть, и я жмурюсь. ‘Гляди, — твердит батюшка, — царя вот-вот увидишь!’ Смотрю и не пойму, где тут царь? Все красиво наряжены, и невдомек мне, который из них царь. А как поглядела я в этот домик, что везут нарядные-нарядные кони, глянула я на батюшку-царя и не могу опомниться: жемчугу-то, жемчугу на нем видимо-невидимо, шапка высокая да красивая! И теперь еще часто во сне мне снится, что я опять царя встречаю.
— А царица-то, Наташа, небось еще краше была наряжена? То-то поднизь на ней богатейшая, наряд-то, видно, из ясного золота!
Вдали девушки приметили небольшую фигурку Макарьюшки.
— Живо по кустам! — шепнула Наташа.
Тихо смеясь, все попрятались в кусты.
Старушка позвала несколько раз, а потом безнадежно махнула рукой и ушла из сада.
Тогда шалуньи стали выползать из своей засады и опять расселись на траве. Вслед за Макарьюшкой прибежала живая, прыткая Досифея.
— Наталья, иди, что ли, скорее, батюшка приехал! Ишь, озорницы! Не скоро их найдешь!
— Батюшка приехал! — вскрикнула Наташа и опрометью бросилась бежать.
По дороге она чуть с ног не сбила возвращавшуюся с поисков Макарью.
Вбежав в келью, впопыхах она забыла снять алый платок с головы.
Кирилл Полуектович целовал свою любимую дочку. Растроганная мать Ираида, глядя на них, вытирала слезы.
— Посмотри, Кирюша, уж какая из нее выйдет монахиня! Нет, не всем дано сие. Видно, и взаправду надо ее в мир вернуть.
— Батюшка! Матушка! Что вы сказали? Батюшка меня домой берет?
— Нет, Наташа, не домой, а в Москву отвезу тебя, к нашему благодетелю Артамону Сергеевичу. Вместо дочки держать тебя будет.
— Может, Наташа, ты пожалеешь меня, старуху, и останешься со мной? Так, что ли? — сказала старая игуменья.
У девочки навернулись слезы на глазах.
— Ступай, ступай, дитятко! Помни наставления наши, может, и счастье свое обрящешь там. А я стара стала, мне и недоглядеть за тобой. Больно прытка!
Наташа, рыдая, целовала руки доброй старушки.

IV

В день отъезда из обители Наташе было не то грустно, не то весело. Укладывает сундук, и так светло кажется ей будущее, даже веселую песню затянет. А как вспомнит, что ведь не к родителям она едет, — и грустно ей станет, и слезу незаметно с глаз смахнет.
Но вот лошади готовы, все уложено, и все собрались за ворота провожать Наташу. Матушка Ираида как-то съежилась, сгорбилась и в третий уже раз принимается крестить и целовать свою любимицу. Наконец девушка взбирается на высокое сиденье телеги. Макарьюшка обминает сено, а молодые послушницы тихо шепчут ей заветные пожелания.
Кирилл Полуектович низко поклонился собравшимся, и лошади тронулись.
Скоро обитель скрылась из глаз отъезжающих. Но вот на повороте еще раз выглянули кельи, сад, и затем все осталось позади.
Наташа вздохнула.
— Аль обители жаль? И то, мирно там да тихо вам жилось.
‘Не то, — подумала Наташа, — не то совсем! А вот жутко мне чего-то, страшно! Что будет со мной там, где-то вдали, вон за теми темными лесами?’
Но вернуться она все-таки не хотела, новое сильно занимало и привлекало ее.
Путники ехали долго, и вначале Наташа не скучала в дороге. Особенно нравилось ей ехать под вечер, сумерками. Она рада была, когда Кирилл Полуектович дремал и тихо покачивался — ей хотелось мечтать, а не говорить.
И вот темные грозные леса оживали в ее воображении. Ей чудилось, что она одна, совсем одна бродит в этих страшных местах. Вдруг слышится ей зловещий свист, ему отвечает крик совы, а дальше где-то раздается хохот. Страшно, она пугается и от страха даже закрывает глаза.
— Наташа, — прерывает ее мечты проснувшийся Кирилл Полуектович, — давно мы едем лесом? Как кости-то разломило, пора бы на ночлег.
Через неделю путники стали примечать близость Москвы: то появятся продавцы московских калачей, то повстречают обозы. Постоялые дворы стали удобнее и просторнее. На последней остановке Наташа достала наряды, тщательно умылась и расчесала свои волосы, ей очень хотелось быть как можно красивее.
Она охотно говорила с отцом и все приставала к нему с расспросами:
— Батюшка, а что, Москва много больше Смоленска?
— Вишь что спросила! Вестимо, больше, на то и столица, и слывет-то она матушкой Белокаменной. Взаправду мать всех городов.
— А дома какие? Все расписные да позолоченные?
— Увидишь, доченька, увидишь! У боярина Матвеева на многое чудное заморское наглядишься.
— И царя можно видеть часто? Хоромы царя и царицы повидать хоть одним глазком можно?
— Чудная ты, право! Да и дом-то нашего благодетеля совсем близехонько от Кремля, с версту пути всего будет.
Сердце Наташи билось сильнее, и она все глядела вперед.
Вот и Москва. Ишь, храмов-то сколько, и не перечтешь!
— Гляди сюда, — сказал Кирилл Полуектович и приподнялся на сиденье.
Девочка смотрела удивленно вперед. Ничего сказочного, великолепного не было в том зрелище, которое ей представилось при въезде в столицу. Трясясь в тележке по плохой деревянной мостовой мимо богатых хором, она находила, что те, которые она создавала в мечтах, были громаднее и красивее.
Вскоре подъехали они к церкви Николы-на-Столпах и остановились у дома боярина Матвеева.
— Вот и приехали! — весело сказал дочери Нарышкин и помог девочке слезть с тележки.
Наташа не успела и опомниться, как попала в сени и там очутилась в объятиях молодой женщины, жены Артамона Сергеевича. Сам он ласково поцеловал приезжую, и от этого приема страх ее пропал.
‘Совсем не страшно, а даже весело’, — подумала она, и все показалось ей красивее и лучше, чем тогда, когда она подъезжала.

V

Вновь произведенный стрелецкий голова Кирилл Полуектович Нарышкин был прежде бедным тарусским дворянином. Род его происходил от мурзы Нарыша, выходца из Крыма. Дед и отец его погибли на царской службе под Смоленском. Кирилл Полуектович рос сиротой. Женился он на бедной дворянке Анне Леонтьевне. По своей службе находясь в беспрерывных походах, он вынужден был поместить старшую дочь Наташу на воспитание к своей родственнице Куракиной. Вот почему девочка и проводила свое детство в обители у матушки Ираиды. Теперь дела Нарышкина поправились: он служит под начальством доброго Матвеева и очень им любим.
Начальник его сам вышел в люди из незнатного и небогатого рода дьячка Матвеева, а теперь метит в бояре. Поручено ему ведать дела посольские и приказ Малороссийский.
Артамон Сергеевич очень полюбил прямого, усердного служаку Нарышкина и, узнав, что дочь его приютилась в монастыре, пожелал взять ее к себе в дом. У старика Матвеева была молодая, красивая жена, и она рада была приезду девочки, сошлась с ней, обласкала ее. Недолго дичилась Наташа своих новых воспитателей, скоро освоилась.
Весело проснулась она на другой день, живо вскочила с постели и, радуясь, что одна в светлице, бросилась к зеркалу. Диковинна ей была эта заморская штука! Глядит на себя и не наглядится, встряхнет волосами и засмеется.
— Ишь как занятно! Не то что в ведре с водой!
Вспомнив наставления матушки Ираиды, она покраснела.
— Господи, грешница-то какая, еще и лба не перекрестила!
Быстро стала она класть поклоны и шептать молитву.
— Образа-то какие! Словно жар горят! А лампадки из тонкого стекла и все расписные!
Ковер на полу привлек тоже ее внимание. Как ни досадовала на себя Наташа, а не удалось ей прочесть молитву. Повторяет все одни и те же слова, а мысли далеко.
‘Что-то теперь на улице?’
Девочка заторопилась одеваться.
В первый раз она осталась недовольна своим простеньким платьицем и тем алым платочком, которым, бывало, восхищалась в обители. Желание осмотреть другие комнаты отвлекло ее мысли от наряда, и она на цыпочках вышла в сени. Там уже сидело много сенных девушек, и все они показались ей веселыми, здоровыми. Они прилежно вышивали что-то на больших пяльцах. Наташа приветливо поздоровалась с ними, а потом перешла в следующую за сенями комнату, где ей хотелось посмотреть на виденные вчера мельком диковины.
Громадные резные шкафы немецкой работы были полны книг, сквозь чистое, словно зеркало, стекло она могла ими вдоволь любоваться.
Артамон Сергеевич из соседней комнаты ласково следил за любознательной девочкой.
— Рано же ты, пташечка, поднялась! А мы думали, проспишь с дороги до обеда.
— Что ты, боярин, я и ночью-то просыпалась, думала, скоро ли день! Больно не терпелось твоих заморских штук да диковинок поглядеть.
— Гляди, гляди! Вон чудные часы, занятно бьют и на музыке играют.
Девочка перебегала от одного предмета к другому. Большой неуклюжий орган даже пальцем осторожно потрогала, и дивилась, что это за штука. А люди говорят: музыка. Слыша веселый голос гостьи, вышла из опочивальни сама хозяйка, ведя за руку сына Андрюшу. Наташа так и ахнула, увидев разодетую молодую женщину: ее штофный летник и жемчужная поднизь привели в восторг девочку.
— Наряд-то! Наряд у тебя! Впору бы царице!
И восхищение ее все увеличивалось по мере того, как Матвеева раскладывала перед ней сундуки с обильным запасом будничной и праздничной одежды.

VI

Скоро Наташа освоилась со своей новой жизнью, привыкла к тому, что сначала ее так дивило. Года протекли быстро, и из девочки она стала красивой, статной девушкой. Гордились Матвеевы своей воспитанницей, рядили ее и сильно баловали. Свободно, весело жилось Наталье Кирилловне в доме Артамона Сергеевича. Она с женой его ходила повсюду запросто.
— Видишь, Наташа, — говорила ей Александра Андреевна, — хорошо, что мы с тобой не больно знатны — вот нам незазорно и в церковь Божью ходить не крадучись и без запона.
— И то хорошо, и мне-то как любо! Вырядимся мы с тобой, и пускай на наш наряд люди глядят. Матушка царица наденет на голову богатейшую корону, изукрасится вся каменьями, а многим ли доведется ее поглядеть? Нам с тобой и то на большую диковину.
— А на красоту твою, Наташа, парни заглядываются! Небось и ты приметила?
Наташа сильно покраснела.
— И то приметила, плутовка. Будем, что ли, ужо просить боярина, подыскал бы нам женишка хорошего.
— Не говори ты мне, не хочу я замуж! Чего мне — иль в неволе да тяготе живу?
Наташа хитрила, а сама часто подумывала о суженом. Не любила она только разговора и соболезнований приятельниц Александры Андреевны.
Придет знатная боярыня Хитрово и поведет такие речи с Матвеевой:
— Наташа у вас статная да красивая стала! Думаете скоро замуж выдать?
— Приданого еще не припасли, Анна Петровна.
— Оно точно, она у вас хоть и смазливая, а худородная да и бесприданница.
Много знатных боярских сыновей заглядывались на красавицу Нарышкину, когда она стояла в храме Божьем у Николы-на-Столпах.
— Как взглянет, словно рублем подарит, — говорили о ней Голицыны да Матюшины.
— Кажись, за такую красотку и жизни не жаль отдать, — прибавляли другие.
Но пока что время шло, а сватов никто не засылал. У боярских детей, заглядывавшихся на Нарышкину, воля была не своя, а родительская. Им дозволялось только втихомолку вздыхать, а заботливые отцы да матери уже сватали им богатых невест со многими вотчинами.
Не скоро пришлось Александре Андреевне заговорить с мужем о приискании воспитаннице жениха, не до того ему было. Артамон Сергеевич, как близкий к царю человек, целые дни и даже ночи проводит ‘наверху’. Царица Марья Ильинична, давно прихварывавшая, последнее время уже не вставала с постели.
Была вторая неделя поста, и после преждеосвященной обедни по всем церквам служили молебны о болящей царице. Матвеева с Нарышкиной усердно молились о ней в своем приходе.
Вернувшись домой, они не застали Артамона Сергеевича, за которым прислал царь.
Уныло было по всем домам 3 марта: все сочувствовали горю государя и жалели добрую царицу. Едва начало смеркаться, как торжественно-зловеще качнулся большой колокол на колокольне Ивана Великого, и густой звон его печально возвестил о кончине Марьи Ильиничны. Все крестились, вздыхали и проливали слезы о доброй царице, оплакиваемой супругом и многочисленным семейством.

VII

Прошла весна, минуло и лето красное. Наступила осень с ее дождями и холодами. Сиротливо, неприветно сорокалетнему вдовцу-царю Алексею Михайловичу в длинные, темные вечера, и пуще прежнего сошелся он теперь с умным любимцем своим Матвеевым. Наташа часто видит из окна своей светлицы, как у ворот останавливается царский экипаж и как медленно, кряхтя от тучности, выходит государь и прямо идет в кабинет Матвеева.
Первый раз, когда Нарышкина увидала его так запросто, вблизи, она заметила:
— Словно тогда, как повидала я его еще в Смоленске, он совсем не такой был. Чудилось мне, что и головой-то он выше всех.
Александра Андреевна, слыша это, засмеялась.
Несмотря на разочарование, любопытство влекло Наташу к скважине кабинетной двери, и она следила за государем. Ей хотелось открыть в нем что-нибудь особенное, непохожее на других.
Девушка, видя часто царя, изучила его кроткие черты лица. Она находила красивым его белое полное лицо с красивой темной бородой. Она привыкла слышать его приятный голос, мягкий, грудной.
Вот гость сидит в кабинете за столом напротив хозяина. Перед ними разложены бумаги, они внимательно рассматривают какие-то таблицы, чертежи и рукописи.
Случалось, что государь несколько дней не приезжал, и Наташа допрашивала Артамона Сергеевича:
— Давненько государь не жаловал к тебе! Не прихворнул ли, боже упаси?
— Нет, а просто дни теперь такие. Батюшка государь великий постник, все две седмицы поста молится и постится. Вот наступит праздник — опять о нас вспомянет.
Прошел день Симеона летопроводца, настало Рождество Богородицы — женский осенний праздник.
Вернулась Наташа в этот день с гулянья. Напелись девушки и наигрались вволю — больно это любо молодежи! Воспитанница Матвеева припоздала в лесу, и когда вернулась домой, семья уже сидела за ужином.
Стол был накрыт белой скатертью, поставлены были перед каждым человеком тарелки. У Матвеева давно уже не ели из одной миски, как велось еще у старинных бояр. На столе стояли разные яства: яйца, творог, сметана, пироги. Пар валил из-под крышки вкусного блюда куриной похлебки. Наташе очень хотелось есть, и она уже положила себе порядочный кусок на тарелку.
Вдруг послышался шум экипажа. Едва Матвеев успел выскочить из-за стола, как встретил у себя на пороге государя.
— Аль еще не повечеряли? — милостиво спросил он.
— Только было сели, батюшка государь, по случаю гулянья припоздали.
— Пойду и я с тобой к трапезе. Зови домашних, чего попрятались?
Артамон Сергеевич отворил дверь соседней комнаты и сказал:
— Идите сюда скорее все! Батюшка царь жалует вас, допускает видеть его светлые очи.
Вошла Александра Андреевна, ведя за руку Андрюшу, а за ней, сильно смущаясь, шла Наташа. Заходящие лучи солнца осветили красавицу. Она подняла длинные ресницы своих черных бархатных глаз и, глянув быстро на царя, вспыхнула.
Алексей Михайлович смутился от этого взгляда и потом смотрел весь ужин на сидевшую против него девушку. Теперь он видел ее опущенные вниз глаза, покрытые румянцем смуглые щеки и ждал опять того ласкового взгляда, которым она его подарила при встрече.
Наташа чувствовала на себе упорный взгляд царя и, еще ниже опустив голову, внимательно рассматривала тарелку. Но иногда любопытство брало верх, и она опять быстро вскидывала глаза на сидевшего напротив нее государя.
Матвеев шепнул жене приготовить кубок вина и дать Наташе попотчевать дорогого гостя.
С поклоном поднесла Нарышкина угощение. Царь принял с улыбкой и, пока пил, смотрел ласково на зардевшуюся девушку.
— Красавица, как звать тебя?
— Натальей, — еле слышно прошептала она и окинула его ласковым взглядом своих черных глаз.
Тотчас после ужина женщины ушли, а государь с Артамоном Сергеевичем удалились в кабинет. Но Алексей Михайлович не посмотрел на исписанные листы, а неожиданно спросил хозяина:
— Кто эта девица?
— Дочь стольника Нарышкина, Наталья, государь.
— У вас живет?
— Да… гостит постоянно у моей жены… почитай у нас и выросла…
— Родная?
— Как бы сказать… считаем за родную… Отец ее друг мне, с молодых лет был в моем полку ротмистром, а теперь головой стрелецким…
— Замуж бы пора девушку!
— Не с чем, государь, отцу выдавать. За худого не хотим, а хорошие много спрашивают… Ни у меня, ни у отца ее столько нет еще.
— Надо подумать об этом, — заметил государь ласково.
— Государь, желаешь взглянуть на работу дьяка Грибоедова? А вот и персоны, писанные иконописцами…
— Да, хорошо, хорошо. А ты говоришь, она у вас постоянно живет?
Матвеев не понял.
— Твоя воспитанница, Наталья, постоянно, что ли, у тебя живет?
— Да, государь, у меня. Мы ее заместо родной почитаем и любим.
— Доброго она нрава?.. Не печалься, я найду жениха твоей бедняжке.
Разговор о делах в этот вечер не клеился, и государь, прощаясь, опять повторил:
— Слышишь, помни: я найду жениха твоей бедняжке.

VIII

Наташа сильно изменилась после знакомства с царем Алексеем Михайловичем. Она избегала говорить о нем и упорно отказывалась идти туда, где она могла его хоть издали увидать.
Иногда Александра Андреевна спрашивала мужа о государе:
— Видел ли ты батюшку царя? Уж не прогневался ли он на нас за что-нибудь?
Наташа покраснела, но молчала.
— Нет, я бываю у него наверху. Он очень милостив ко мне и все говорит, что найдет жениха Наташе.
— Не надо мне жениха, не хочу я замуж! Голубчики, благодетели, не выдавайте меня!
И девушка вдруг горько заплакала.
— Чего это ты, непутевая: жениха и на примете нет, а ты уж слезы проливать! — сказал удивленный Матвеев.
В Москве стали поговаривать, что к царю на смотрины возят девиц, и все, кроме Наташи, стали уже забывать его обещание найти ей жениха.
Вот из окна светлицы Наташа увидала нарядную царскую карету. Быстро сбежала она, запыхавшись, объявила в доме о приезде высокого гостя, а сама опять спряталась у себя в светлице.
Алексей Михайлович приехал в нарядном одеянии. На нем был золотой кафтан и высокая шапка, украшенная жемчугами и драгоценными каменьями. Сам он точно помолодел, так как темно-русая борода его была тщательно расчесана и подстрижена.
— Здорово, хозяин, здорово! А я к тебе неспроста, я по делу… — Государь замялся.
— Приказывай холопу твоему, чем могу служить тебе, всемилостивый батюшка.
— Сватом приехал… жениха нашел Наталье… Аль ты позабыл, что я обещал?
— В святой час да в добрый, государь, был бы только человек хороший!
— Кажись, ты меня не с плохой стороны знаешь. Я сам женюсь на ней.
Матвеев испугался. У него тотчас мелькнуло: вот когда враги доконают меня!
Он упал на колени:
— Помилуй, государь! Пощади слугу твоего верного. И то уже лиходеи мои подрываются под меня, а узнают про это… Тогда погиб я совсем! В голос закричат, что я обошел твое царское величество, что я опоил тебя приворотным зельем…
— Будь спокоен, — уговаривал его царь, никак не ожидавший такого возражения. — Подумаем, как делу помочь.
Артамон Сергеевич горько закручинился и молчал.
— Нашел! — весело сказал государь. — Можно устроить так, что никому не в примету. Представляй Наталью по указу… да смотри не мешкай, поторапливайся.
Как только проводил хозяин гостя, тотчас отправился в светлицу жены. Он заботливо притворил двери и с испугом шепотом спросил Александру Андреевну:
— Наталья где?
— Должно, наверху в светелке, здесь не бывала.
— Ну и ладно. Дело до тебя, хозяйка. Снаряжай-ка богоданную дочку на смотрины к царю во дворец. Гляди не мешкай, дело спешное!
Александра Андреевна насилу дождалась, когда муж уйдет к себе в кабинет, и тотчас побежала в светлицу Нарышкиной.
— Наташа, голубушка! Знамо ли тебе, зачем государь сегодня к нам жаловал?
— Нет, желанная!
Девушка сильно побледнела. Ей вдруг отчего-то страшно стало.
— Велел тебя вести к нему на смотрины! Ох, девонька, чует мое сердце, что это неспроста.
Наташа приняла это известие спокойно, недаром же ей казалось, что нечто необычайное должно совершиться в ее судьбе.

IX

В доме думного дворянина Матвеева собрались все Нарышкины. Узнав о приказе царя вести Наталью на смотрины, они поторопились явиться. Умный старик хозяин держал от всех в тайне слова царя, сказанные ему наедине. Только Наташа догадывалась, что неспроста вздумали ее представить государю. Мать невесты, Анна Леонтьевна, совсем растерялась и не знала, за что приняться. Она то сидела беспомощно и перебирала пяльцы, то вдруг начинала охать да жалобно причитать:
— Головушка моя горькая! Вот напасть-то — взрослая дочь! Легко ли выговорить! К самому батюшке царю на показ вести!
Александра Андреевна была довольна хлопотами. Она предоставила все свои наряды в распоряжение Наташи. Целый день толпились теперь у нее в доме знакомые и родные, и всеми обсуждались важные вопросы: в каком наряде приличнее появиться перед царские очи? Иван Кириллович Нарышкин с женой своей делал уже предположение о возможности выбора сестры и мечтал о выгодах для себя от этого брака. Кирилл Полуектович, хотя и считал свою Наталью красавицей и разумницей, боялся видеть в этом что-нибудь, кроме простой случайности. Его обманывало наружное спокойствие начальника.
Анна Петровна Хитрово не могла удержаться от любопытства посмотреть, как-то худородные не вспомнятся от радости, и вот она соблаговолила навестить их и дать им свысока несколько наставлений.
— Покажите, какой венец на голову она у вас взденет?
Анна Леонтьевна засуетилась и с гордостью показала.
— Ну не больно богат да и неказист! Жемчуга-то еле видны! Оно, конечно, достатки у стрелецкого головы незавидные.
Жена окольничего Волынского тоже завернула посмотреть на ширинку, вышиваемую для подношения государю. Ее мастерицы славились своими искусными работами, и она поджидала, что именно теперь выпал такой случай, когда Матвеевым придется поклониться ей. О, потом она будет вдоволь кичиться, что без ее помощи не могли обойтись! Убедившись, что не просят ее содействия, она не выдержала и поехала посмотреть на работу.
Наташа сама вышивала ширинку золотом на пяльцах — недаром же она выученица монастырская! Девушка шила с любовью и никому не позволяла помогать себе. Невестка с теткой впялили было другую, боясь, что она не поспеет. Вот эту-то работу и предоставили хулить Волынской. Боярыня повсюду рассказывала, что ширинка позорно сработана и что батюшка царь и в ручки-то не возьмет такое вышивание, что и золото-то на ней тусклое, и шелка-то линялые.
Хорошие минуты проводила Наташа за пяльцами в своей светлице. Шьет она, быстро работает иголка, а мысли ее заняты воспоминанием. Выведет она вычурную паутинку, а в ушах слышит она приятный голос царя, и кроткие глаза смотрят на нее так, как тогда, когда она вошла.
‘Как-то теперь будут смотреть они и так ли ласков и добр будет ко мне?’
Теперь уже девушка не сожалеет о том, что не нашла в нем ничего особенного, царского, а просто люб ей этот добрый да ласковый человек.
Шьет она тонким шелком лист узорный, а самой припоминаются листья монастырского сада, слышится голос подруг: ‘Наташа, давай в царицы играть!’ — и вот она украшает себя всеми имеющимися у них платками. Девочки вместо короны свивают ей венок, под ноги стелют ей ветви с деревьев, и она выпрямляется, кажется выше других на целую голову и важно отвечает на низкие, чуть ли не земные поклоны подруг.
Наступил назначенный день. 1 февраля 1670 года Нарышкина дожидалась выхода царя в его палате. Кроме нее тут же стояли четыре девицы, дочери думных дворян. С любопытством осматривали они друг друга, и каждая осудила многое в соперницах. Наташе не до того было, она даже не посмотрела на гордых красавиц. В сильном волнении ждала она выхода царя, и ее занимало больше всего, как-то он отнесется к ней, вспомнит ли ее, узнает или уже забыл. Государь, верный своему обещанию, еле заметно взглянул только на Нарышкину и, чтобы не навлечь подозрения, повелел всех представлявшихся ему девушек оставить наверху.

Х

Позади главного дворца в отдельной деревянной постройке помещались уже очень пожилые сестры Алексея Михайловича. В этот укромный уголок раньше всего доходили интересные новости, и здесь чаще обсуждались дела доброго брата-государя. Прослышав о выборе невесты, родня покойной царицы постаралась поскорее заручиться заступничеством старых царевен. Дочери Марьи Ильиничны были уже в возрасте и понимали все неприятное значение для себя предстоящего брака отца. Точно кем-то сильно обиженные и преследуемые, они искали защиты у теток. Малейшие перемены в мыслях царя сейчас же доносились в терем и там обсуждались и строго осуждались. Украдкой под разными предлогами пробирались туда близкие и дальние родственники Милославских. Все нерасположенные к Матвееву спешили очернить его у таких близких к царю лиц.
Старушкам нравилось приписываемое им влияние на брата, и они еще более старались уверить других в своей власти. В их скучную, чисто монастырскую жизнь это событие вносило некоторое оживление. Их занимали перешептывания, им по сердцу были низкие поклоны, которые вдруг они отовсюду стали получать.
— Что, враги одолевают? — в волнении спрашивали старушки боярина Ивана Михайловича Милославского.
Вздохнул боярин и только низко поклонился.
— Молви, дядя, что же ты не сказываешь? Аль больно плохо наше сиротское дело?
Недовольно повернулась старшая сестра Ирина Михайловна в тот угол, где сидела третья дочь Алексея Михайловича.
Софья с самого малолетства резко выделялась из всего семейства. Бойкая, не особенно красивая, она выглядела старше своих лет. Страшно вспыльчивая, она упрямо отстаивала свои мысли, и жесткая складка на лбу делала ее тогда даже безобразной.
— Мальчиком быть бы Софьюшке, — часто говаривал Алексей Михайлович и при этом горько вздыхал, сопоставляя своих слабых, больных сыновей с этой здоровой, сильной девочкой.
— Ну уж девка! Диво, а не девка! Слова старшим не даст выговорить, всех-то, вишь, она разумнее, — досадливо проворчала старшая тетка.
— Где у тебя девичья скромность-то? Девке зазорно такие речи вести, — вставила средняя сестра.
— Бери пример с меня! Хоть и постарше тебя, а как труслива: слово-то при чужих и то с опаской молвишь!
И сорокалетняя Татьяна Михайловна скромно опустила глаза и сильно покраснела.
Иван Михайлович покорно выслушал все эти замечания, а потом только еле слышно сказал:
— Хитрый пролаза Матвеев одолел: его питомица, девка Нарышкина, наверху у государя оставлена.
— Как оставлена? — заволновалась Ирина Михайловна. — Теперь как же быть-то? Ума не приложу, как быть-то?
— А все-таки старую лису Артамошку перехитрил Богдан Хитрово! Еще невесту государю представил, племянницу незнатного человека Ивана Жихарева.
— Говоришь, Матвееву-то убрали? Ну вот и слава богу, наша взяла!
— Не надо, чтобы отец и на другой женился, не надо допускать! — И Софья покраснела и сжала кулаки. Глаза ее зло сверкнули на теток и на Милославского.
Старшие сестры Софьи вдруг громко заплакали:
— Головушки наши горькие, сиротинки мы бесталанные, зарыли свет нашу матушку, остудят свет батюшку злые люди да ненавистная мачеха!
— Нечего хныкать да причитать, — сказала Софья и опять сердито поглядела на всех.
Тетка Ирина Михайловна смутилась и покраснела. Она ничего не сказала племяннице, так как почувствовала справедливость ее упрека. Не о том хлопотали собравшиеся здесь, чтобы помочь сиротам в горькой доле, а только о том, чтобы им была покорна да люба новая царица. Софья поняла, что никто не станет перечить государю, всякий побоится, и она презрительно посмотрела на всех.
— Ишь, зелье! Неблагодарная девчонка! — ворчала про себя скромная Татьяна Михайловна.
Милославский оставил женщин перекоряться между собой, а сам благоразумно шмыгнул в дверь и удалился.
После его ухода поднялся крик и брань теток, громкий плач сестер. Одна только Софья упорно молчала и что-то обдумывала.

XI

После утреннего разговора у теток дочери Алексея Михайловича сидели в своих теремных хоромах. Тут же на мягкой постели, укутанный дорогими мехами, отдыхал и их больной брат, царевич Федор. С большой, неуклюжей головой, с очень тонкими ручками и ножками, белый, точно налитой, он часто засыпал сидя и, беспомощно отставив нижнюю губу, громко храпел.
В таком виде застал его зашедший, по обыкновению, к детям Алексей Михайлович. Софья встретила отца внимательно, испытующе заглядывая ему в глаза, а государь смотрел виноватым и избегал ее взглядов. Услышав сопение сонного, он тихо подошел к постели.
— Плохим наследником Бог наградил меня. Видно, и этот не жилец на белом свете, и он, того гляди, последует за братьями.
— Добрый государь-батюшка! Выдай нас замуж, найди нам достойных женихов…
— Что ты, Софьюшка, не дело ты говоришь! Зазорно девке о замужестве мыслить, да и молода ты. Да и женихов про вас при чужих королевских да цезарских дворах не имеется.
— Выдай нас, батюшка, за подданного! Много промеж твоих бояр имеется богатых да знатных…
— Видно, вправду молвится: волос долог у бабы, да ум короток. Царю можно жениться на подданной, так как по мужу и жене честь.
Софья промолчала и подошла к руке отца, а тот, торопливо поцеловав дочь, опять виновато, сконфуженно посмотрел на всех и быстро вышел.
Настала ночь. По узкой, темной лесенке осторожно взбиралась на вышку темная небольшая фигура, закутанная большим черным платком. Каждый раз, как под ногами ее скрипели половицы, она быстро останавливалась и прижималась к стене, от души желая скрыться. Наконец она добралась до чердака и, заметив крошечную полоску света, быстро пошла по тому направлению. Дойдя до низенькой двери, она, сильно согнувшись, вошла в нее.
— Царевна, смилуйся, не погуби! — услышала входившая испуганный голос крошечной горбатой фигурки, притаившейся на полу за большой кирпичной трубой, перед ней лежала большая книга, освещенная восковым огарком.
— Не бойся, Шпонька (так звали дурку царевны Софьи), не бойся, я ведь давно знаю, что ты тут в углу делаешь. Смекнула я, куда на ночь пропадают из шкафа мои книги, кто таскает у меня павлиньи перья, чернила.
— Прости, царевна, смилуйся, не погуби меня, злосчастную!
— Сказала, не бойся! А исполнишь мой приказ — щедро награжу, отказу не будет!
— Молви только слово, а дурка Шпонька одна за тебя супротив всех врагов пойдет, ногтями исцарапает, зубами искусает, кого только повелишь! — заговорила горбатая фигурка, впадая в шутовской тон и кривляясь.
— Полно дурачиться, Шпонька, мне не до твоих дурацких шуток. Слушай и не пророни словечка. Ты хороший грамотей, по письменной части любого дьяка за пояс заткнешь.
— Не гневайся, царевна, от тебя да от учителя твоего позанялась маленько…
— Знай, молчи и слушай! Вот тебе писулька, выведи ее тщательно набело, выкрутас пусти малую толику… не торопись! Скажись завтра больной и отпросись у меня, да с богом и принимайся.
— Будь покойна, царевна, говори, какой еще приказ холопке будет.
— Только и всего моего приказу. Награжу, коли никому слова не промолвишь, а коли ты и меня под гнев подведешь, то несдобровать тебе!
Маленькая грамотка осталась в руках горбуньи.
Как только затихли шаги царевны и на чердаке водворилась привычная тишина, Шпонька, держа в руках восковую свечу, внимательно прочла грамотку.
— Мудра царевна! Молода годами, а разумом и старику в версту будет. Вишь что надумала! Ругательное письмо против Артамошки и его питомицы, что нам все в царицы прочат!
И Шпонька принялась бережно выводить есть и оны.
‘Мое дело подневольное’, — думала она.
Через несколько дней ее старанием во дворце объявились два подметных письма за сургучом. Оба они были доставлены через дворецкого Хитрово самому государю.
Софья повеселела, так как слухи о свадьбе отца на время замолкли, а повсюду говорили про обвинения Матвеева в разных ухищрениях и кознях. Царь Алексей хотя и не поверил подметным письмам, все-таки сильно разгневался и ходил темной тучей по дворцу. Наверх к Нарышкиной долгое время и не захаживал.

XII

Детские мечты Наташи сбылись. Она не только глазком взглянула на дом батюшки царя, но и сама теперь уже несколько месяцев живет наверху в качестве царской невесты. Очутившись за кремлевскими стенами и глядя из окна своей удобной и роскошной светлицы, девушка сравнивала дворец с соборами, с церквами, с огромным монастырем. Только внутри этой обители все блестяще: куда ни поглядишь, повсюду золото и пестрое живописное письмо. Для утехи невольных гостей полные хоромы набраны сенных девушек и устроены для них забавы всяческие. Тут и качели повешены, любопытные заморские попки потешают своей болтовней, голосистый соловей на заре так и заливается чудной песнью — это тоже пленник, привезенный со своей далекой родины.
Но все это ничто в сравнении с тем праздником, когда сам батюшка царь изволит пожаловать к девушке. С утра принимается она за наряды, и Анна Леонтьевна только ахает, глядя на мудреные богатейшие украшения, надеваемые ее дочерью. Жутко Наташе и так хорошо, словно как на высоких-высоких качелях качается она. То же самое испытывала она, когда, бывало, в детстве в деревне усядется с братом в подобие ящика — и вскрикнуть не поспеет, а уж ноги ее болтаются и она висит высоко в воздухе. Страшно! Сердце бьется, дух замирает, как оттуда летит она вниз. Вот так же сладостно-жутко ей и теперь. И как качели все влекли ее к себе, так и этот страх не мешает ей быть счастливой и ждать впереди чего-то еще лучшего.
Но налетела тучка на небосклон счастливой Наташи. Прошло несколько недель, а государь как бы совсем позабыл о взятых наверх девушках. Анна Леонтьевна часто хныкала теперь и все ждала какой-нибудь беды, опалы.
— Легкое ли дело! Слышно, Натальюшка, оно так водится: прочат-прочат в невесты, а там, смотри, и сошлют на край света.
— Полно, матушка, вот ужо поговорим с Артамоном Сергеевичем и узнаем что-нибудь.
— Что узнаем? Нет, ты только подумай, дочурочка, каково мне-то на старости лет да в неведомую дальнюю страну ехать!
Наталья томилась неизвестностью, скучала по дорогим для нее посещениям царя. Семья Матвеевых, навещая воспитанницу, заметно о чем-то умалчивала. Боярин говорил как-то таинственно о злых людях, о кознях врагов, о своей близкой погибели.
Нарышкина наконец узнала о подметных письмах, и вот как это случилось.
В последнее время наверх взяли еще девушку, с которой Наташа изредка встречалась в дворцовых переходах. Она была худа, почти всегда грустна, говорила, что она сирота, зовут ее Дуней, что хлопочет за нее дядя Иван Жихарев.
Невесело стало последнее время Наташе, и захотелось ей повидать Дуню.
‘Может, от нее что узнаю’, — думала девушка, нарочно поджидая ее в сенях.
— Наташа! — обрадовалась ей Дуня. — Слышала, какая беда стряслась?
У Наташи ноги задрожали.
— Говори скорее, что приключилось?
— Царю подкинули подметные письма, чернят тебя, боярина Матвеева Артамошкой прозывают. Страсть как государь прогневался, велел учинить строгий розыск! — И девушка начала всхлипывать, а потом и горько заплакала.
Нарышкина усадила плачущую на сундук, стала ее целовать и тихо гладить по голове. Сама расстроенная, она прижималась к подруге, точно им обеим грозило что-то страшное.
— Злосчастная я, горькая моя судьбинушка! Подвела кровного мне человека под беду смертельную. Не выплакать мне горя моего слезами, не замолить греха моего!
— Не плачь, Дуня, расскажи по порядку.
— Розыск учинили над дядей! Попал он в сумнение, что грамота писана им. К пытке приводили, батогами били, огнем жгли…
Говорили подруги шепотом, тесно прижавшись одна к другой.
— А что, государь, как слышно, сильно гневается?
— Не знаю, девонька, знаю только, что, кажись, если теперь доведется мне его увидать, так со страху и помру.
— Ты его очень боишься, Дуня?
— Страсть боюсь! Дрожу вся! А глаз на него ни единожды не подняла. Коли спрашивает что, я молчу и губ не разожму. Признаться ли, Наташа, по десяти поклонов бью в утро и вечер, чтобы помог Бог без беды да без горя назад в деревню возвратиться.
Через неделю после этого разговора Дуня сведена была сверху, а Алексей Михайлович, по-старому ласковый, зашел к Наталье Кирилловне. Теперь он уже объявил ей, что скоро нарекут ее царевной и объявят царской невестой.
— А там и со свадьбой не замешкаем. Сиротливо в царском доме без хозяйки, — ласково заметил жених.
Все готово теперь к венцу. В церквах поминают имя невесты государя, а на невесту нападает вдруг страх. Не спится ей по ночам, и широко открытыми глазами она старается пронизать окружающую темноту и заглянуть туда, в это блестящее будущее.
Что-то ждет ее там?

XIII

Скоро освоилась с новой жизнью Наталья Кирилловна. Хорошо живется ей, ласков и очень любит ее царь, никогда не расстается он с женой. Тешит и балует он свою Наташу, а та в глаза ему глядит и души не чает в нем. Соберется ли Алексей Михайлович на соколиную охоту, и Наталья Кирилловна отправится с ним, она молода, здорова и не боится длинных, утомительных переходов и неудобных ночевок. Страшно ей остаться одной во дворце, хотя и близкие люди окружают ее теперь. Пусто и непривычно ей, когда нет возле нее защитника, дорогого мужа. В закрытой карете, запряженной двенадцатью лошадьми, рядом с матерью своей едет царица за экипажем царя. Душно ей и непривычно прятаться в темноте, и она боязливо отворяет запону, высовывает голову и жадно смотрит на улицу.
— Гляди, гляди скорее, эка диковина! Никак молодая царица запон подняла! — говорят в толпе.
Она не замечает неловкости и весело смотрит вокруг.
На другой день в женском тереме старших царевен, сестер царя, уже осудили ее поступок, а старшая колко заметила:
— Негоже казаться людям! Зазорно царице, как какой худородной, пялить глаза на прохожих.
И Наталья до поры до времени покорилась.
Царь ничего не нашел позорного в поступке жены и через некоторое время, при встрече посольства, он уже гордо сидел рядом с ней в открытой коляске. Видя, что сам брат разрешает это жене, сестры теперь молчали.
Мало того, в Преображенском дворце устраивается диковинное комедийное действо, и царица с боярынями уже присутствовали на этом любопытном зрелище, хотя и в особо устроенных местах, за решеткой. То была совсем диковинная потеха: приезжие иностранцы знакомили московский двор со своими чудесными представлениями. В ‘комедийной храмине’ слышался веселый смех собравшихся зрителей. Всем так понравилось, что решено было, по мысли Артамона Сергеевича, набрать мещанских детей и отдать обучаться комедийному мастерству к приезжему немцу. Вначале старые вельможи, боясь греха, неохотно посещали зрелища, но пример царя поощрил их, они полюбили такое развлечение и предпочли его прежним.
Наталья Кирилловна часто показывалась придворным рядом со своим мужем, что было раньше не в обычай. Принимая поздравления с праздником, она сама угощала гостей пирогами и вином. Царь любовался красавицей женой и находил, что ей следует присутствовать при торжествах.
Тяжелы были только царице приемы Милославских и детей государя от первого брака. По-видимому, они примирились с мачехой, но не было у них любви к ней, и она это чувствовала. Сам государь старался особенно быть ласковым с детьми, он выглядел при них виноватым и часто вздыхал.
Скоро жизнь Натальи стала еще счастливее, полнее. 30 мая 1672 года случилось важное событие не только для царского семейства, но и для всего государства. Большой колокол, называемый вестником, возвестил о рождении царевича Петра. За несколько дней до его появления на свет многие пророчили великую будущность новорожденному. Государь повелел растворить темницы, простить должникам и разослать повсюду милостыню.
Скоро по всей обширной России разнеслась эта радостная весть.
Мальчик родился бодрым, здоровым, и 29 июня крещен и назван Петром. Крестным отцом был старший брат новорожденного Федор, а крестной матерью — тетка Ирина Михайловна. В ознаменование этого счастливого события отец царицы Кирилл Полуектович и Артамон Сергеевич Матвеев пожалованы были в окольничие. В народе сложилась песня, дошедшая и до нашего времени:
Когда светел-радостен в Москве
Благоверный царь Алексей царь Михайлович:
Народил Бог ему сына-царевича,
Царевича Петра Алексеевича,
Первого императора на земле.
Все-то русские как плотники-мастера
Во всю ноченьку не спали:
Колыбель-люльку делали
Они младому царевичу.
А и нянюшки-мамушки,
Сенные красны девушки
Во всю ноченьку не спали:
Шириночку вышивали
По белому рытому бархату
Они красным золотом.
А и тюрьмы с покаянными
Они все распущалися,
А и погреба царские
Они все растворялися.
Прошло много лет. Царице Наталье было уже сорок два года, но она выглядела старухой. Восемнадцать тяжелых вдовьих лет изнурили и подорвали ее крепкое здоровье. В 1696 году в январе месяце она почувствовала себя плохо и слегла в постель. В жарко натопленной комнате собрались все близкие царицы. На кресле сидел двадцатичетырехлетний Петр, рядом с ним его жена Евдокия Федоровна. На руках у мамки дремал трехлетний сын царя, царевич Алексей. У изголовья поместилась младшая дочь Наталья и прикладывала мокрые полотенца к пылавшему лбу больной. Та лежала в жару и часто впадала в забытье, мешая в бреду прошлое с настоящим.
— Петруша, свет мой, горемычный сынок! Как защитить тебя, а? Вот, сынок, Матвеев! Его вернули нам! Куда он исчез? Что я не вижу его? — И больная металась в смертельном страхе по постели.
Петр слушал ее несвязные речи, и перед ним оживала страшная картина из его далекого детства. Он, семилетний мальчик, зачем-то стоит с бледной, перепуганной матерью на крыльце, а внизу торчат страшные копья, острые копья. Возле него любимый старик. Мать ухватила за полы Артамона Сергеевича, но вдруг какие-то люди с криком злобы подхватывают его и сбрасывают вниз на эти блестящие копья. Кровь льется… Много, много крови!
Наталья Кирилловна минутами приходила в себя и ласково смотрела на своего дорогого Петрушу. Немец-доктор подавал ей тогда лекарство. Силы больной слабели, и бред становился тише и бессвязнее. Теперь она принимала сына за убитого злодеями своего брата:
— Иван Кириллович, Иванушка! Не защитить мне тебя, не защитить! Убьют злодеи! Ай-ай!
И царица вскакивала, обнимала сына и крепко держала.
Бледный царь бережно клал мать на подушки и видел, как постепенно бледнело это милое лицо. Дыхание становилось все громче и медленнее, потом вырвалось наподобие стона и совсем прекратилось.
Наталья Кирилловна мирно скончалась на руках горячо любимого сына, великого Петра.

—————————————————-

Первое издание: Наталья Кирилловна Нарышкина, Венецианское кружево. Ист. Повесть. Легенда / [Соч.] А. Сизовой. — Москва: тип. т-ва И.Д. Сытина, 1898. — 90 с., ил., 19 см.
Сизова Александра Константиновна
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Волжское предание, Сизова Александра Константиновна, Год: 1890
  2. Князь Вячко. 1206-1224, Сизова Александра Константиновна, Год: 1900
  3. Кровавая распря, Безродная Юлия, Год: 1899
  4. Бич Божий, Безродная Юлия, Год: 1899
  5. Соломония Сабурова, Сизова Александра Константиновна, Год: 1893
  6. При Иване Грозном, Опочинин Евгений Николаевич, Год: 1910
  7. Петр Басманов, Волкова Е. Ф., Год: 1901
  8. Первый русский печатник, Волкова Е. Ф., Год: 1903
Электронная библиотека