Вольная неволя, О-в В., Год: 1883 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 47 минут(ы)

ВОЛЬНАЯ НЕВОЛЯ

(Картины изъ жизни большаго завода)

I.
Новичекъ.

Въ одинъ изъ мартовскихъ дней, около полудня, въ контору N—скаго стальнаго завода вошелъ скромнаго вида молодой человкъ и спросилъ директора. Сторожъ провелъ его въ комнату секретаря, помщавшуюся рядомъ съ директорской. Секретарь, молодой, румяный блондинъ, въ золотомъ пенсію, вскинулъ небрежно взглядъ на незнакомаго постителя и спросилъ:

— Вамъ что угодно?

— Мн нужно видть г. Барю, директора,— отвтилъ молодой человкъ.

— Онъ сейчасъ занятъ… Что вамъ у него нужно?

— Мн здсь мсто дали… Г. Бертранъ рекомендовалъ меня…

— А, не господинъ ли Изотовъ?— съ улыбкой спросилъ секретарь.

— Да… Вотъ, я пришелъ переговорить сейчасъ…

— Г. Барю скоро освободится. Садитесь, пожалуйста!

Изотовъ слъ въ подвинутое ему кресло. Секретарь, изъ вжливости, пустился въ распросы.

— Вы недавно сюда пріхали? Г. Бертранъ говорилъ, что вы съ юга, изъ черноземныхъ губерній.

— Да, оттуда,— отвтилъ Изотовъ.— Съ недлю, какъ пріхалъ въ Петербургъ, а сюда, въ ваши мста, перебрался вчера.

— Здсь очерь удобно здить въ городъ: часъ только съ небольшимъ… Вы нигд еще не служили?

— Нтъ.

— А, стало быть, вы — ‘новичекъ’ въ нашемъ дл. Ну, ничего… заводъ выучитъ, у насъ много дла.

Секретарь Шмитъ смрилъ молодаго инженера покровительственнымъ взглядомъ, какъ бы говорившимъ: ‘и ужь будемъ же мы школить тебя здсь, голубчикъ!’

— Да, у насъ много дла!— повторилъ онъ и, желая это доказать, сталъ съ важнымъ и серьезнымъ видомъ перебирать бумаги, которыя, однако, были ему совершенно не нужны.

Заводъ, который долженъ былъ ‘вышколить’ Изотова, основался лтъ 8—10 тому назадъ, когда охватившая всхъ горячка къ разнымъ грандіознымъ предпріятіямъ создала и въ окрестностяхъ Петербурга нсколько заводовъ, гд пайщиками, вмст съ русскими, были и иностранные капиталисты. Послднимъ, разумется, везд выпадала львиная доля: они были боле свдущи въ техник, хорошіе администраторы, умли ловко везд пролзать, заручаться связями. Они, или ихъ протеже, забирали лучшія мста на заводахъ, ‘снимали пнки’, а на долю русскихъ оставалось только самое трудное, чернорабочее дло. Иностранные администраторы и техники вносили въ свою работу систему западныхъ фабрикъ: ставили штрафы, крпко держали и ‘муштровали’ рабочихъ, и въ этой школ частью уже выросли, а частью только теперь подростаютъ наши доморощенные заводскіе инженеры-дльцы.

N—скій заводъ имлъ именно такую исторію. Иностранцы, правда, значительно обруслые, наложили на него свою лапу. Всмъ дломъ правилъ француз Барю и еще нсколько его земляковъ.. Преобладаніе французскаго элемента видно было даже въ украшеніяхъ комнаты, гд сидлъ ‘новичекъ’. На одной изъ ея стнъ висла фотографія знаменитаго молота въ Крезо. Надъ столомъ секретаря красовался портретъ Лессепса. По обимъ сторонамъ этого портрета помщалось нсколько фотографій извстныхъ французскихъ заводовъ.

Вообще говоря, комната секретаря имла очень дловой видъ и внушала нкоторое уваженіе, даже страхъ новичку. Прочные стулья стояли симметрично. Массивные столы, казалось, никакая сила не могла сдвинуть съ мста. Мягкіе ковры предназначались затмъ, чтобы слишкомъ неосторожные люди не потревожили углубившихся въ занятія боговъ завода. Патенты, похвальные отзывы и медали, висвшіе по стнамъ, тоже, въ свою очередь, хотли убдить каждаго, что, переступая порогъ этой комнаты, нужно было запастись извстною дозою серьезности и даже благоговнія.

На лиц новичка можно было прочитать отпечатки этихъ чувствъ. Когда еще онъ подходилъ къ заводу и увидлъ его гигантскія трубы, выбрасывавшія облака дыму, когда онъ увидлъ кипучую дятельность у воротъ завода и суровыя физіономіи сторожей, а вдали силуэты рабочихъ, освщаемые отблесками яркаго пламени печей, то почувствовалъ одиночество и то сознаніе безсилія, которое всегда является у человка на порог къ большому длу, къ неизвстному громадному труду, въ которомъ онъ будетъ, можетъ быть, совсмъ неудачнымъ маленькимъ механизмомъ. И теперь, находясь въ этой ‘дловой’ комнат, слыша глухіе: удары гигантскаго молота, лязгъ желза и тотъ шумъ, который производятъ машины, вмст съ гуломъ человческихъ голосовъ, Изотовъ не только не освободился отъ этого чувства, но, напротивъ, оно усилилось: еще, выразившись тоскливымъ выраженіемъ на его лиц.

Лицо новичка привлекало своей безъискусственной простотой. Черные, закинутые назадъ волосы обнаруживали высокій, прямой лобъ, срые глаза смотрли кротко, молодые усы оттняли красивыя губы, все лицо дышало здоровьемъ и свжестью, и секретарь (ему нечего, было длать), рисовавшій теперь на уголкахъ своихъ ‘дловыхъ’ бумагъ какіе-то затйливыя фигуры, не разъ останавливался на Изотов и думалъ:

— Какъ это, чортъ возьми, онъ такой цвтъ лица сохранилъ? Или долго отдыхалъ въ своей черноземной губерніи? .

Но вотъ тихо отворилась таинственная дверь. Шмитъ сталъ искать озабоченно какую-то бумагу (она у него была подъ носомъ). Изотовъ встрепенулся… Но это былъ механикъ, а не директоръ. Бельгіецъ Дюранъ, такъ звали механика, шелъ съ озабоченнымъ лицомъ, отпечаткомъ разговора, который онъ велъ съ директоромъ. Но лицо этого громаднаго обрусвшаго француза никогда не носило маски, какъ это было почти у всхъ служащихъ на завод: онъ не сбросилъ этого озабоченнаго выраженія и по выход, отъ секретаря.

— Г. Шмитъ!— послышался бархатный басъ директора.

Шмитъ, исказивъ свое добродушное лицо серьезною миной, исчезъ за высокою рзною дверью, бросивъ Изотову фразу:

— Я скажу о васъ.

Скоро онъ вернулся и проговорилъ:

— Директоръ черезъ 10 минутъ освободится. Тогда онъ приметъ васъ.

Секретарь, наконецъ, совсмъ бросилъ дловой видъ и сталъ тихонько насвистывать псенку.

Изотовъ смотрлъ въ окно на близко протекавшую Неву, готовившуюся скоро взломать свой почернвшій ледяной покровъ, на лсъ, окаймлявшій противоположный берегъ. Яркое мартовское солнце заливало теплымъ свтомъ и грязную полосу рки, и деревушку на другомъ берегу. Въ свжемъ, бодрившемъ воздух, проходившемъ въ полуотворенную форточку, чувствовалось вяніе наступившей весны,— блдной, скупой въ Петербург, богатой, раздольной на родин Изотова. Эта чудная, веселая царица скоро разстелетъ тамъ, въ его ‘черноземной’ губерніи, яркій зеленый покровъ, затканный цвтами. Надъ широкими полями прозвенитъ мужичья псня, а трели жаворонка посыплются изъ лазури…

Мягкій басъ директора вывелъ Изотова изъ задумчивости.

— Г. Изотовъ!

— Пожалуйте!— элегантно указавъ рукой на дверь, проговорилъ секретарь.

Изотовъ пошелъ и на порог высокой, рзной двери ощутилъ маленькое волненіе. На этой, какъ и на сосднихъ комнатахъ, лежала печать солидности. Громадныя окна, выходившія на Неву и завшанныя узкими, но массивными занавсками, пропускали потоки свта на потолокъ, украшенный грубой лпной работой, на крпкую дубовую мебель, обитую зеленой матеріей, и на рядъ колоннъ, раздлявшій комнату пополамъ. Между двумя изъ колоннъ стоялъ громадный письменный столъ, за которымъ священнодйствовалъ г. Барю, директоръ. Громадный чугунный шкафъ, около котораго сидлъ Барю, какъ церберъ, сторожившій сокровища, хранилъ цнныя бумаги, деньги, ‘секреты’ завода и доказательства тхъ двусмысленныхъ сдлокъ, безъ которыхъ не обходится еще у насъ почти ни одно дловое предпріятіе.

Въ солидной обстановк этой просторной комнаты, въ ея тишин, прерывавшейся только монотоннымъ стукомъ старинныхъ часовъ, да изрдка доносившимся шумомъ мастерскихъ, отражалось солидное, чуждое всякихъ финансовыхъ колебаній, положеніе завода, дла котораго за это время шли блестяще. Въ этой комнат, въ этомъ обиталищ заводскаго бога, совершались крупныя сдлки и ршалась участь рабочихъ заработковъ.

Новичекъ, не знавшій заводскаго этикета, скоро оправился отъ смущенія и простымъ, яснымъ взглядомъ отвчалъ на то пытливое разсматриваніе, которому подвергъ его, черезъ золотое pince-nez, директоръ.

— Владиміръ Ивановичъ Изотовъ?— спросилъ Барю.

— Да. Вотъ, карточка г. Бертрана.— Изотовъ подалъ директору карточку.

— Очень хорошо! Садитесь! Я сейчасъ пошлю за г. Пушковымъ, вашимъ будущимъ начальникомъ. Г. Шмитъ,— обратился директоръ къ секретарю,— пошлите за Петромъ Сергевичемъ!

Въ этихъ спокойныхъ, холодныхъ фразахъ, сказанныхъ человкомъ, чувствующимъ себя хозяиномъ положенія, не было и намека на т страстныя вспышки гнва, которыя потомъ наблюдалъ Изотовъ у ‘царя’ завода.

Уроженецъ юга Франціи, хотя и проведшій боле половины жизни въ Россіи, говорившій одинаково хорошо по-русски и по-французски, Барю, однако, не совсмъ хорошо былъ вышколенъ холоднымъ сверомъ и часто обнаруживалъ привычки страстнаго, увлекающагося, легкомысленнаго человка. Избалованный своимъ высокимъ положеніемъ, доставшимся ему частью благодаря большимъ связямъ, частью извстнаго сорта способностямъ, онъ не терплъ противорчій и сомнній въ раціональности своихъ распоряженій. И это выбритое, доброе буржуазное лицо, покрытое морщинами 50-ти лтняго возраста, обладавшее невысокимъ лбомъ, выдающимися челюстями и громаднымъ, чисто французскимъ, носомъ, иногда искажалось такими гнвными гримасами, что было, неузнаваемо. Но, по правд сказать, директоръ былъ вообще добродушный человкъ, подъ веселую руку, болтавшій всякій вздоръ, причемъ его отъвшійся животъ мрно колыхался. Директоръ измнилъ многимъ прекраснымъ привычкамъ своего отечества, но привычку ‘милой Франціи’ — сладко и изысканно кушать, скупой для другихъ, для себя Барю сохранилъ во всей цлости.

Добродушіе директора, въ сущности, рдко ему измняло, но, въ силу своего высокаго положенія, онъ долженъ былъ его сдерживать и окутывать таинственностью и суровостью. ‘Кто стоитъ высоко, необходимо, чтобы въ немъ видли непогршимаго Зевса-громовержца. Этотъ спасительный страхъ подчиденныхъ — самое лучшее ручательство за отличное выполненіе ими работъ’. Вотъ, теорія, которую Барю неуклонно исповдывалъ. Благодаря ей, Изотову пришлось увидть нсколько величественныхъ движеній директора и испытывать неловкость, слушая его жесткія фразы, не допускавшія возраженій.

— Вы въ прошломъ году окончили институтъ?— спрашивалъ Барю.

— Да. Но я былъ боленъ дома и долженъ былъ приводить въ порядокъ дла отца. Потомъ…

— Ваши теоретическія свднія,— перебилъ его Барю,— конечно, окажутъ вамъ большую пользу. Но, разумется, важной отвтственной работы я не могу поручить новичку. Пока вы приглядывайтесь, узнавайте дло, а потомъ мы увидимъ… Теперь вы займетесь въ лабораторіи.

— Хорошо, г. директоръ. Я очень люблю химію.

Но Барю, хотвшій показать Изотову, что его влеченія и антипатіи слишкомъ мелки, чтобы на нихъ могъ обращать вниманіе директоръ, продолжалъ съ тою же важностью,

— Если любите, конечно, не плохо… Но гораздо важне строгое исполненіе обязанностей и порученій, данныхъ вамъ. Никакихъ неточностей я не допускаю, небрежности не извиняю. Служа у меня, не забывайте, что вы одна изъ частей заводскаго, механизма и что ваша дятельность, соразмрена со всми работами. Чтобы механизмъ шелъ правильно, нужно, чтобы каждый зналъ свое мсто и обязанности.

Проговоривъ эту прекрасную ораторскую фразу съ немного горделивымъ сознаніемъ, что заводскій механизмъ неуклонно направляетъ по настоящему пути онъ, Барю, директоръ умолкъ на минуту, и посмотрлъ на часы.

— Жалованья я вамъ положилъ,— продолжалъ онъ немного погодя,— какое мы обыкновенно платимъ практикантамъ. Занятія на зарод ежедневно, кром праздниковъ, съ 9 часовъ утра до 8 вечера. Затмъ, я долженъ предупредить васъ, что у насъ на завод строгая дисциплина. Я считаю ее лучшимъ ручательствомъ успха. Вы только въ точности исполняйте приказанія вашего начальства. Всякую вольность, всякій собственный починъ, безъ разршенія, уклоненія отъ назначенныхъ работъ я строго преслдую.

Вроятно, Барю долго бы еще говорилъ, если бы ему не мшалъ сытный завтракъ, причинявшій нкоторую неловкость въ желудк. Директоръ очень любилъ говорить, а новичекъ былъ такимъ терпливымъ слушателемъ. Но на этотъ разъ, довольствуясь произведеннымъ имъ на инженера впечатлніемъ, онъ погладилъ свой животъ и съ наслажденіемъ выпилъ стаканъ воды. А Изотову, за время этого разговора, сдлалось очень грустно. Свободная, вольная жизнь, которую онъ оставлялъ, переступая порогъ завода, сурово встртившаго его, какъ казарма солдата, улыбнулась ему, и страшный образъ этой, невдомой дисциплины всталъ въ воображеніи.

Въ это время высокая дверь отворилась и въ директорской появилось новое лицо.

— Вотъ, г. Лушковъ, вашъ будущій руководитель и начальникъ. Это г. Изотовъ, котораго я опредляю къ вамъ въ лабораторію и для практики у печей,— познакомилъ ихъ Барю.

— Очень радъ! Будемъ вмст работать,— проговорилъ, засмявшись, Лушковъ, и протянулъ Изотову руку.

Тотъ пожалъ плоскую, холодную руку начальника, но послдній произвелъ нехорошее впечатлніе на подчиненнаго. Изотову не понравилось блдное лицо Лушкова, обрамленное черною бородою, съ уходившимъ назадъ лбомъ, его тонкія губы, непріятно искривлявшіяся при смх и обнаруживавшія зубы хищника, его острый носъ и плутоватые глаза мелкаго торгаша.

— Я сказалъ г. Изотову,— сообщилъ Барю Лушкову,— про его обязанности и про отношенія къ вамъ… Вы когда думаете поступить на заводъ?— обратился онъ къ Владиміру Ивановичу.

— Если позволите, завтра же.

— И отлично,— совсмъ уже добродушно проговорилъ Барю.

— Я постараюсь употребить вс усилія,— промолвилъ Изотовъ,— чтобы быть у васъ полезнымъ работникомъ, г. директоръ.

— Въ этомъ вашъ собственный интересъ,— сказалъ Барю опять голосомъ оракула и начальника.

Потомъ, обратившись къ Лушкову, прибавилъ:

— Познакомьте его съ лабораторіей, покажите печи.

— Хорошо. Пойдемте, г. Изотовъ.

Лушковъ и Владиміръ Ивановичъ поднялись.

— Желаю вамъ успха, молодой человкъ!

Барю протянулъ Изотову руку. Эта честь рдко оказывалась мелкимъ сошкамъ завода. Если бы новичекъ зналъ это, онъ, можетъ быть, съ большимъ бы чувствомъ пожалъ эту грубую руку, какъ будто вытесанную неумлымъ каменщикомъ. Но Изотовъ не зналъ еще обычаевъ завода и довольно равнодушно прикоснулся къ протянутой десниц.

Они прошли молча комнату секретаря, длинный корридоръ, въ которомъ дремали сторожа, и вышли на заводскій дворъ. Лушковъ изрдка бросалъ вопросы новичку, спрашивалъ про институтъ, про профессоровъ, но все это такимъ равнодушнымъ тономъ, который у новичка не вызывалъ сильнаго желанія распространяться. Да и не о чемъ было Лушкову съ интересомъ распрашивать объ институт. У него отъ этого почтеннаго заведенія осталось мало воспоминаній. Разв только гибкость спины, упражнявшейся въ поклонахъ инспектору и толстому профессору, доставившему Лушкову мсто, могли напоминать ему про воспитавшее его учебное заведеніе.

Дисциплина завода сказывалась уже въ обращеніи Лушкова съ новымъ подчиненнымъ. Здсь, гд Петръ Сергевичъ былъ начальникомъ, хозяиномъ это, гнувшаяся передъ владльцами завода, передъ директоромъ, спина выпрямлялась, а та угодливая улыбка, которую видлъ у него Изотовъ въ комнат Барю, замнялась серьезнымъ, деспотическимъ выраженіемъ лица. Властно стукая своей толстой тростью по плитамъ, вымощавшимъ дворъ, онъ шелъ нсколько впереди новичка, давая ему понять съ самаго начала, что ихъ раздляетъ нкоторое разстояніе. Встрчавшіеся служащіе и рабочіе пугливо сторонились и отвшивали низкіе поклоны Лушкову, на которые тотъ отвчалъ небрежными кивками.

Когда они вошли въ переднюю лабораторіи, изъ другихъ ея комнатъ донесся говоръ и громкій смхъ. Онъ внезапно прекратился, когда въ дверяхъ показался Лушковъ. Группа мальчиковъ, работающихъ въ этой комнат, быстро разсялась. Каждый изъ нихъ принялся за дло съ тою ненужной торопливостью, которая изобличала предшествующую бездятельность.,

— Вотъ здсь вы будете заниматься,— обратился Лушковъ къ Изотову.— Наши пріемы анализовъ стали вы здсь изучите… Михайловъ!

Подошелъ мальчикъ лтъ восемнадцати, съ симпатичнымъ, веселымъ лицомъ, которому никакъ не удавалось скрыть возбужденіе прерваннаго разговора.

— Что дамъ угодно, г. Лушковъ?— спросилъ онъ.

— Г. Изотовъ поступаетъ къ намъ на мсто Транскаго. Сообщите, все необходимое, укажите вс наши инструменты и реактивы.

— Хорошо-съ!

— Вотъ вашъ столъ, а это моя комната.

И Лушковъ показалъ на дверь, находившуюся почти рядомъ со столомъ. Это была очень невыгодная позиція для Изотова.

— Вы мн завтра же дадите работу здсь?

— Нтъ,— вы сначала познакомитесь съ нашими пріемами… Готовъ анализъ стали?— обратился Лушковъ къ Михайлову.

— Нтъ еще, г. Лушковъ, къ вечеру окончу.

— Я вамъ сказалъ, что онъ долженъ быть готовъ къ обду… Вы у меня очень неаккуратно работаете.

Затмъ, небрежно обратившись къ Изотову, Лушковъ проговорилъ:

— Пойдемте! Я покажу вамъ печи. Въ свободное время вы будете тамъ присматриваться.

И они пошли къ печамъ.

Полумракъ, плохо разсеваемый лучами солнца, слабо проникавшими черезъ высокія, закоптлыя, покрытыя толстымъ слоемъ пыли и сажи, окна, стоялъ въ этомъ царств труда. У громадныхъ 12-ти печей, поставленныхъ въ одинъ длинный рядъ, копошились запачканныя, запотвшія фигуры рабочихъ. Иногда эти фигуры рзко выдлялись въ полутьм, освщенныя красноватымъ пламенемъ печей. Удушливый воздухъ наполняла дкая пыль. Она лежала и на полу толстымъ слоемъ. На границ владній Лушкова и механика возвышался гигантскій молотъ, этотъ двухтысячепудовый царь завода, повиновавшійся, какъ малое дитя, управлявшему имъ машинисту. Паровые краны протягивали въ пространство свои длинныя руки. Вдали грохотала тысячесильная машина, а прокатывавшаяся ею полоса рельса вилась, какъ длинная огненная змя, медленно подвигаясь къ паровой пил, разрзывавшей ее, съ визгомъ и свистомъ, на рельсы требуемой длины. Шумъ, пыхтнье пара, свистъ, гулъ голосовъ стояли въ воздух, и все это покрывалось глухими ударами молота, какъ раскатами землетрясенія.

— Вы, конечно, читали про печи Мартэна?— спросилъ, остановившись около одной изъ печей, оживившійся Душковъ,

— Да, я читалъ и видлъ эту работу на маленькомъ завод,— отвтилъ Изотовъ.

— Мы теперь работаемъ сталь по новому способу. Онъ произвелъ переворотъ въ этой области. Я установилъ его на нашемъ завод. Онъ даетъ очень большія выгоды заводу и рабочимъ. Вообще,— къ чему-то прибавилъ Лушковъ,— вы, Изотовъ, здсь можете многому научиться. Заводъ ршаетъ не одни техническіе вопросы, въ будущемъ, на этой почв выростугъ ршенія и для общественныхъ вопросовъ. Теперь, кстати, на нихъ такая мода пошла… Здсь мы подготовляемъ много матеріаловъ для этихъ ршеній… Помните политическую экономію, не испарилась изъ головы посл экзамена?— спросилъ внезапно съ усмшкой Лушковъ Изотова.

— Помню,— отвтилъ тотъ.

— Ну, вотъ, мы здсь примиряемъ ‘непримиримые’ интересы капитала и труда. Конечно, фаланстеру еще не устроили, но и до этой штуки доберемся.

Изотовъ не зналъ, чмъ отвчать на эти тирады, сказанныя небрежно, съ презрительной ироніей. Онъ молча шелъ за Лушковымъ вдоль ряда печей, гд пеклись ‘ршенія общественныхъ вопросовъ’, смотрлъ на эти засаленныя, загрязненныя блузы работниковъ, съ которыми онъ давно хотлъ ближе познакомиться, но лица рабочихъ, кажется, мало выражали довольства примиреніемъ ‘труда съ капиталомъ’. При приближеніи Лушкова, сбиравшіяся группы разсевались, а отдыхавшіе рабочіе быстро брались за какое-нибудь дло. Мальчики, прислуживавшіе у печей, быстро скрывались изъ виду.

— ‘Все это дисциплина!’ — подумалъ Изотовъ, и съ затаенною боязнью, какъ и вс эти, рабочіе, посмотрлъ на блдную, высокую фигуру Лушкова.

Петра Сергевича, однако, скоро позвали. Онъ оставилъ Изотова, протянувъ ему руку и проговоривъ:

— До свиданія! Если хотите, посмотрите здсь.

— До свиданія!

Оживленіе быстро наступило за исчезновіемъ Лушкова. Опять рабочіе собирались въ кучки. Слышались насвистываніе и псенки. Мальчики опять появились на виду, заигрывая и балуясь со взрослыми. Ихъ звонкіе голоса, долетавшіе до Изотова, говорили тмъ же ужаснымъ жаргономъ рабочихъ, который вырабатываетъ утомительный трудъ, невжество, недостатокъ заработка и неразлучный спутникъ заводской жизни — пьянство.

Владиміръ Ивановичъ ходилъ какъ потерянный въ этой непривычной обстановк, въ атмосфер, наполненной шумомъ и свистомъ машинъ и иногда тромко проносившейся руганью рабочихъ. Въ его голов еще неотвязно стояли воспоминанія о тихомъ родномъ уголк, о широкихъ поляхъ степнаго края, которыя никогда не знали промышленной сутолоки и не слышали свиста и стука машинъ. Но та обстановка его не удовлетворяла. Не затмъ онъ выбился на Божій свтъ, не затмъ потратилъ годы на изученіе спеціальнаго дла, чтобы въ сплетняхъ ихъ маленькаго городка размнять т знанія, т свтлые идеалы, ту честность, которыя привила ему студенческая жизнь. Его манилъ и вмст пугалъ этотъ міръ кипучей заводской дятельности, съ его интересными контрастами, съ его тайнами. Это была широкая арена, на которой и онъ могъ попытать счастья, на которой ему можно было приложить ту мягкость сердца и хорошія отношенія къ людямъ, которыя взлеляло въ немъ воспитаніе любящей матери и хорошее товарищество. Удобна ли была здсь эта ‘мягкость’ сердца, хватитъ ли въ его характер, не закаленномъ бурями, способности примниться къ заводской дятельности, этими вопросами Изотовъ не задавался, хотя начало ему не показалось особенно радостнымъ. Лушковъ, такъ пугавшій всхъ, рабочіе, прикованные къ чудовищнымъ печамъ, эти блдные мальчики, въ дтскомъ возраст развращенные уже не меньше взрослыхъ, вся эта ужасная толкотня пугали его, недавно оторвавшагося отъ тихаго, привтливаго роднаго уголка.

Долго стоялъ въ голов Изотова непривычный заводскій шумъ, когда, вечеромъ, вернувшись домой, онъ приводилъ въ порядокъ свою маленькую комнату, только что вчера нанятую. Изрдка, отрываясь отъ дла, онъ смотрлъ на вырисовывавшіеся вдали темные силуэты заводскихъ трубъ, выбрасывавшихъ снопы пламени и искръ.

II.
Заводъ и его ‘необходимыя’ жертвы.

На другой день, утромъ въ 8 часовъ, Владиміръ Ивановичъ былъ уже въ лабораторіи. Тамъ были только двое рабочихъ,— мальчики лтъ по 18,— занимавшіеся уборкой посуды, растопкой печей, установкою приборовъ, вообще боле простыми, не хитрыми работами. А работавшихъ химиковъ еще не было.

Изотовъ торопился познакомиться съ обстановкою своей дятельности.

— Какъ васъ зовутъ?— обратился онъ къ одному изъ мальчиковъ, возившемуся надъ какимъ-то приборомъ.

Тотъ прилаживалъ приборъ съ такою ловкостью, на которую трудно было разсчитывать, глядя на его мозолистыя руки.

— Михайло.

— Разскажите мн, пожалуйста, здшніе порядки. Кто у васъ больше работаетъ надъ анализами?

— А Михайловъ, Николай Степанычъ-съ. Они придутъ въ 9 часовъ.

— А самъ Лушковъ не работаетъ здсь?

— Нтъ.

— Пожалуйста, покажите мн все: посуду, приборы, комнаты, печи.

И Михайло толково показалъ и разсказалъ все Изотову. Показалъ посуду, приборы, печи лабораторіи, комнату ‘химика’, какъ звали на завод Лушкова, канцелярію цеха печей, находившуюся рядомъ съ лабораторіей. Въ ней стоялъ прессъ и она вся была завалена образчиками стали.

— Здсь химикъ пробуетъ сталь,— пояснилъ Михайло.

Въ этой ‘сборной’ комнат еле оставалось мсто для трехъ столовъ, за которыми и занимались счетоводствомъ трое служащихъ. Видно было, что Лушковъ все сгруппировалъ около себя, чтобы ничто не пропускалось его начальническимъ окомъ.

За однимъ изъ столовъ сидлъ господинъ съ окладистою рыжеватою бородкой, съ удивительно быстрыми, пугливо бгавшими глазами. Это былъ Лимбергъ, аккуратный и добродушный нмецъ, страшно боявшійся Лушкова, но за угломъ ругавшій его на вс лады. При вход Изотова, онъ всталъ и подошелъ къ нему.

— Здравствуйте-съ! Къ намъ поступили на мсто Транскаго?

— Да. А вы здсь работаете? Будемъ, значитъ, вмст заниматься? ,

— Очень пріятно-съ! Вы товарищъ Транскаго?

— Нтъ, но я его знаю.

— Славный былъ господинъ!— вздохнулъ Лимбергъ.

— Отчего же онъ ушелъ отсюда?

Лимбергъ замялся.

— Не знаю почему… Кажется, онъ не поладилъ съ г. Лушковымъ.

— Будьте добры,— попросилъ конторщика Изотовъ,— разскажите мн, каково здсь живется, каково начальство… Какъ оно къ вамъ относится… Хочется узнать.

Добродушный Лимбергъ сначала колебался отвчать, но, расположенный открытымъ лицомъ Изотова и его простымъ тономъ, сразу пустился въ мелкія подробности. Изъ нихъ многое узналъ Изотовъ. Узналъ, что Лимбергъ давно бы ушелъ отсюда, что у него двадцать мстъ въ виду, но что, къ несчастію, онъ не можетъ уйти потому, что много забралъ впередъ въ контор. Для другихъ, конечно, это было бы, напротивъ, поводомъ къ перемн мста, но онъ, Лимбергъ, былъ слишкомъ честенъ, чтобы обмануть даже ненавистное начальство. Узналъ Изотовъ, что Лушковъ живетъ надъ лабораторіей, что у него большая блая собака, что у него украли въ прошломъ году шубу.

— Эта собака,— добавилъ Лимбергъ,— укусила недавно рабочаго, за что химикъ далъ потерпвшему на чай, но скоро, за какую-то провинность, разсчелъ его. Онъ, Лимбергъ, не разъ ругался съ Лушковымъ и нисколько его не боится.

Во всякомъ случа, изъ этихъ свдній, сыпавшихся градомъ на Изотова, выходило, что ни Лимбергъ, со злостью пробиравшій химика, ни Михайло, ухмылявшійся при этихъ разсказахъ, не любили своего начальника, и эта нелюбовь была такъ сильна, что ее не боялись высказывать при незнакомыхъ.

Изотову было странно, неловко слушать эти полусплетни. Онъ подошелъ къ прессу и сталъ его разсматривать. А раздражившійся видимо Лимбергъ не унимался:

— Онъ, какъ поступилъ сюда, завелъ новые порядки… Мною всегда были довольны, а ему мало… Вс ему не хороши… Думаетъ, его боятся… Ну, да и онъ нарвется на своихъ. Вчера, вотъ, сдлалъ ему счетъ правильно,— нтъ-таки…

Эта фраза вдругъ оборвалась, и храбрый Лимбергъ, услышавшій звукъ отворявшейся двери и шлепанье калошъ, бросился къ своему столу и, искоса поглядывая на дверь, сталъ усиленно скрипть перомъ по бумаг.

Но тревога конторщика была напрасна. Это пришли молодые химики, Рындинъ и Михайловъ, занимавшіеся въ лабораторіи. знакомство Изотова съ ними быстро завязалось. Въ особенности интересовался новичкомъ Михайловъ. Его матовое лицо съ блокурыми курчавыми волосами и голубыми глазами освщалось все время широкою улыбкой, показывавшей хорошее настроеніе мальчика. Вообще все населеніе этого заводскаго уголка обнаружило симпатію къ новичку и проявляло ее во всемъ: въ ласковыхъ взорахъ, въ торопливыхъ услугахъ, въ подробнйшихъ отвтахъ на распросы. И, правда, этимъ людямъ, запертымъ весь рабочій день въ плохо вентилируемыхъ комнатахъ, рядомъ съ грознымъ начальствомъ, было пріятно провести время въ обществ молодаго инженера, простаго, всмъ интересовавшагося, съ добрымъ, привтливымъ лицомъ. Михайловъ все показалъ Изотову, освоившемуся теперь окончательно съ расположеніемъ лабораторіи. Въ нее пришелъ и Лимбергъ и больше всхъ говорилъ. Оказалось, онъ былъ въ черноземной губерніи Изотова, хвалилъ тамошнюю ветчину и восхищался прекрасными наливками. Но, разговаривая, Лимбергъ поминутно подбгалъ къ окну, около котораго долженъ былъ пройти химикъ въ лабораторію. Желая замаскировать свою боязнь, онъ длалъ видъ, что любуется хорошимъ днемъ.

— Какая славная погода!— говорилъ конторщикъ, смотря въ окно.,

Веселыя, смющіяся лица, такъ къ нему расположенныя, простыя и, казалось, искреннія отношенія, такъ быстро установившіяся, перспектива работы въ этой милой компаніи,— все заставляло Изотова забыть про ‘дисциплину’ и лучше думать о предстоявшемъ ему здсь.

Внезапное появленіе Лушкова, просмотрннаго осторожнымъ Лимбергомъ, разстроило, однако, и эту веселую компанію, и иллюзіи Изотова. Лушковъ имлъ обыкновеніе, входя въ лабораторію, мыть руки въ сосдней комнат. Это давало ему средство подсмотрть, что длается въ его владніяхъ. На видъ беззаботно отдавшись процессу мытья, онъ слушалъ разговоры служащихъ. Это ‘чтеніе въ сердцахъ’ было безопасно и нисколько не претило химику.

И теперь, когда раздался зловщій плескъ воды и мелькнуло въ дверяхъ блдное, вчно нахмуренное лицо, шумный разговоръ кучки внезапно оборвался. Лимбергъ, поспшно схвативъ съ стола Изотова какую-то бумагу и просматривая ее съ дловымъ видомъ, направился въ канцелярію, къ своему столу, отвсивъ поклонъ Лушкову. Михайловъ и Рындинъ принялись за работы.

— Здравствуйте!— бросилъ Лушковъ Изотову, не подавая руки.— Начали знакомство съ лабораторіей?

— Да, но я зналъ вс эти анализы, кром одного, въ институт.

— Познакомьтесь съ ними лучше. У насъ вообще работы не разнообразны, но я требую возможно большей аккуратности и точности. Вы займитесь преимущественно сталью… Михайловъ, вы все здсь покажите Изотову.

— Хорошо-съ.

Лушковъ, быстро подписавъ бумаги и просмотрвъ книги, ушелъ изъ лабораторіи. Его нарядный костюмъ и торопливость дали поводъ прибжавшему Лимбергу высказать догадку:

— Не детъ ли онъ въ городъ? Я побгу, узнаю…

Немного погодя, онъ прибжалъ, запыхавшійся, сіяющій:

— Сейчасъ ухалъ въ городъ! Самъ видлъ. На срой лошади.

И лабораторія возликовала. Лимбергъ бросилъ свои бумаги и распрашивалъ Изотова о родин, о лошадяхъ, о степяхъ, о собакахъ, объ охот. Михайловъ посвящалъ его въ тайны лабораторіи, тоже пересыпая свою рчь вопросами о прошломъ Изотова, о его родителяхъ, объ институт. Михайло и Петръ, работники лабораторіи, стоявшіе при Лушков молчаливо, въ струнку, у столовъ тоже весело разговаривали. Это оживленіе, быстро наступившее съ отъздомъ Лушкова, заставило спросить Изотова про ‘химика’ у Михайлова:

— Вы его боитесь и не любите, кажется?

— Не любимъ, Владиміръ Ивановичъ. Онъ у насъ какой-то сухой, безсердечный… Онъ очень уменъ, и въ анализахъ все понимаетъ, но отъ него ласковаго слова не услышишь… Постоянно насупленъ, должно быть, думаетъ о чемъ… Его вс не любятъ, душа къ нему не лежитъ. Транскій тоже не могъ выносить его характера. У него по струнк ходи, будь, какъ машина, это ему очень нравится. Онъ и рабочихъ всхъ приструнилъ. Боятся, но и не любятъ его вс.

Но цлый день и весь вечеръ, несмотря на эту характеристику начальника, высказанную задушевнымъ, правдивымъ тономъ, Изотову было весело. Онъ постигъ вс тайны лабораторіи. Сегодня онъ смлою ногою ступилъ на рабочую почву завода. Горячія рукопожатія новыхъ друзей, проводившихъ его до квартиры, совсмъ расположили Изотова къ идиллическому настроенію. И письма, которыя онъ отправилъ этимъ вечеромъ домой, были полны надеждами на будущее и довольствомъ настоящимъ.

——

Черезъ недлю посл этого Изотовъ утромъ работалъ въ лабораторіи. Онъ скоро освоился съ дломъ. Новичекъ съ успхомъ выдержалъ испытаніе, которое ему задалъ ‘химикъ’. Онъ далъ Владиміру Ивановичу три образчика одной и той же руды, но подъ различными нумерами, какъ будто это были образчики совсмъ разныхъ рудъ. Однако, Изотовъ не ошибся и опредлилъ во всхъ одинъ составъ. Онъ сегодня закончилъ эту работу и передалъ ее химику. Лушковъ, не смущаясь, обыкновеннымъ, безстрастнымъ голосомъ пояснилъ:

— Я хотлъ убдиться въ точности вашихъ работъ. Теперь съ завтрашняго дня вы можете приглядываться у печей въ свободное отъ занятій здсь время… А, г. Барю!

Вошелъ директоръ, которому Лушковъ торопливо подставилъ стулъ. На привтствіе Изотова Барю отвчалъ небрежнымъ:

— Здравствуйте!

За вышедшимъ изъ комнаты химика Изотовымъ затворилась дверь, и тамъ началось одно изъ тхъ дловыхъ совщаній, при которыхъ лабораторія замирала. Осторожно кашляли, тихо говорили и смялись подъ носъ. Глухо доносились изъ-за двери голоса химика и Барю. Часто, разумется, вопросы, ршавшіеся при такой торжественной и таинственной обстановк, яйца выденнаго не стоили, но на подчиненныхъ дисциплина требовала производить импонирующее вліяніе. Обыкновенно, посл такихъ разговоровъ, лица выходившихъ начальниковъ были серьезны. Но сегодня веселый Барю, выходя отъ химика, ласково обратился къ Изотову, протянувъ ему руку:

— Ну, что, привыкаете?

— Привыкаю. Я теперь знаю вс работы лабораторіи.

— Отлично! Занимайтесь пока здсь, а потомъ мы увидимъ… Найдемъ вамъ и другую работу. У насъ знанія и старанія не пропадутъ.

И онъ вышелъ съ Лушковымъ изъ лабораторіи.

Что могла обозначать любезность директора? Получилъ ли онъ, просто, хорошій заказъ, или Лушковъ хорошо ему отрекомендовалъ новичка, или, наконецъ, розовое лицо новичка ему нравилось?

Рекомендація Лушкова ршала судьбы многихъ на завод. Онъ былъ любимецъ директора. Никто лучше его не умлъ льстить тщеславію Барю. Никто лучше его не умлъ оказывать директору тхъ услугъ и любезностей, которыя граничили съ униженіемъ. Никто лучше Лушкова не усвоилъ теоріи ‘дисциплины’. А, главное, никто не могъ быть боле полезнымъ человкомъ на завод. Онъ ввелъ большія сокращенія въ своемъ цеху, онъ ввелъ много реформъ. Его практическій умъ постоянно изыскивалъ средства сдлать новую экономію. Собственно въ техник, въ машинахъ, въ печахъ онъ мало сдлалъ усовершенствованій, но большую часть своихъ опытовъ продлалъ надъ ‘заработною платой’, этимъ легко измняемымъ, послушнымъ терминомъ въ рукахъ капиталиста. Для этого у него были свои доморощенные рецепты. Вс эти политико-экономическіе опыты химика постоянно повышали его кредитъ въ глазахъ Барю и владльцевъ завода.

Съ слдующаго дня Владиміръ Ивановичъ отдался работ при печахъ. Тутъ было чему научиться. Самый процессъ былъ интересенъ. Негодные, ржавые куски желза, старый чугунъ, обломки рельсъ, рваные кровельные листы превращались въ этихъ печахъ въ прекрасную, блестящую литую сталь, и каждый прокатанный рельсъ гордо могъ свидтельствовать о блестящей постановк дла на завод.

А рабочіе?

Для Изотова они были интересне, чмъ даже эти волшебныя печи. Въ глазахъ Лушкова они были только рабочей силой, ‘паровыми лошадьми’, одною изъ статей расхода на производство продуктовъ. Успхъ и значеніе завода зависли только отъ качества и сбыта продуктовъ, а какими средствами достигался успхъ,— объ этомъ мало спрашивали на рынк. Рабочіе для химика были механическимъ элементомъ, ‘живыми’ машинами, пожиравшими, вмсто угля, жалованье. Но для Владиміра Ивановича каждый рабочій былъ живымъ человкомъ, имвшимъ и свои радости, и свои желанія, и свое міросозерцаніе. Онъ любовался, ими, когда расплавленная сталь, лившаяся шипящей, блестящей струей и бросавшая каскады искръ, освщала ихъ загорлыя, лица и мускулистыя руки. Онъ любовался ими и у громаднаго молота, когда они ворочали 500-пудовую раскаленную массу, а чудовищный молотъ мрными ударами, потрясавшими полъ зданія, проковывалъ эту массу. Но, задавая себ вопросы,— зачмъ тратилась эта энергія, что давала эта напряженная работа труженикамъ?— Изотовъ не могъ найти удовлетворявшихъ его отвтовъ. И, увы! скоро это удивленіе передъ силой рабочихъ, передъ ихъ терпніемъ, передъ чудесами, которыя они производили, которыя изумляли промышленный міръ, замнилось грустнымъ сознаніемъ, что работа притупляетъ, обезличиваетъ рабочихъ, отнимаетъ у нихъ безжалостно годы жизни и, разбитыхъ, бросаетъ на больничныя койки.

У одной изъ печей, гд Изотовъ хотлъ усвоить весь процессъ, работало 15 человкъ. Старшій получалъ около 40 рублей въ мсяцъ, младшіе — около 20. И они каждый день, съ утра до вечера, работали въ страшной жар, въ душномъ воздух, съ опасностью постоянно обжечься или убиться. Одинъ, кажется, день въ мсяц только и былъ рабочимъ по душ,— получка жалованья. Тогда эти ‘живыя’ машины, переругиваясь, толпились у дверей кассы. Грубые толчки, сила пускались въ ходъ, чтобы завоевать ближайшее мсто къ кассиру. Вечеромъ и на другой день не мало этихъ денегъ, заработанныхъ кровью, оставалось въ сосднихъ трактирахъ и кабакахъ. А на третій день опять, съ головною болью, съ дрожащими руками, работай, работай и работай эту Сизифову работу.

Владиміръ Ивановичъ впалъ въ грустное раздумье, изъ котораго его вывелъ теперь грубый голосъ ‘старшаго’ Петра.

— Открывай крышку, чертенокъ!— и грузный шлепокъ достался на долю ‘чертенка’, блокураго, косматаго мальчугана, съ растерянными глазами и дрожавшими губами. Это былъ тоже новичекъ. Онъ служилъ у печи, поднимая и опуская тяжелую крышку. Нсколько дней уже видлъ его Изотовъ. Это блдное личико, испуганные, постоянно бгавшіе глаза, эта забитость, сквозившая въ чертахъ истомленнаго лица и переходившая въ тупое упрямство, привлекали и интересовали Владиміра Ивановича. Онъ заступился за мальчугана.

— Петръ, зачмъ же ты дерешься? Прошу этого не длать.

— А не драться, такъ изъ него и толку не выйдетъ,— грубо отвтилъ Петръ,— Насъ самихъ дубасили. Ну, опускай, чтоль, рохля!

‘Рохля’ отошелъ отъ крышки, и въ его глазахъ, при неровномъ свт печи, блеснула слеза.

— Ты недавно поступилъ на заводъ?— ласково обратился къ нему Изотовъ.

— Недавно.

— Который теб годъ?

— Четырнадцатый пошелъ… Меня дядя привезъ изъ деревни.

— Тамъ кто-нибудь у тебя есть?

— Мать и сестры.

— Послушай, голубчикъ, приди ко мн сегодня,— обратился было къ нему Владиміръ Ивановичъ, но его прервалъ Лушковъ, откуда-то взявшійся около печи.

— Я вамъ, Изотовъ, хочу поручить здсь работу. Наберите газа у этой печи… Мы его изслдуемъ.

— Хорошо.

— Пойдемте, я вамъ скажу, какъ это надо сдлать.

Они пошли. Лушковъ далъ ему инструкцію и направился вдоль по мастерской, а Изотовъ остался у молота — посмотрть на проковку громадной желзной плиты. Самъ механикъ распоряжался работой. Звучный басъ громаднаго бельгійца покрывалъ вс голоса:

— Петровъ, повертывай! Иванъ, не держи!. Да брось же, чортъ, говорятъ теб! Ну, дружне, валяй! Эхъ, черти косолапые, не научились работать! Вамъ въ куклы только играть.

Механикъ самъ схватилъ длинный желзный ломъ и, ловко повертывая имъ, сталъ помогать рабочимъ. А на нихъ все сыпался градъ любезностей:

— Бей, чего ждешь? Стой! Дураки! Куда вы. повертываете? Бда мн съ вами, простофили!

Но эти ругательства не пугали и не стсняли рабочихъ. Работа кипла. Они балагурили, смялись и дружно дйствовали. Видимо, они считали механика добрымъ, ‘своимъ’ человкомъ. А собственный примръ начальника на всхъ дйствовалъ ободряюще.

Работа, наконецъ, кончилась благополучно, и механикъ, вытирая краснымъ фуляромъ запотвшее лицо, подошелъ къ Изотову. Они еще не были знакомы.

— Ну, нравится у насъ, новичекъ?— спросилъ механикъ.

— Нравится, г. Дюранъ. Привыкаю. Вы, я думаю, давно привыкли?

— О, 25 лтъ служу въ Россіи на заводахъ. И французскій языкъ почти забылъ…

— У васъ рабочіе молодцы, весело работаютъ.

— Чего имъ скучать? Я ругаю ихъ по-товарищески, пріободрить хочу… Штрафовъ никогда не ставлю… Никогда… Этого я не люблю.

— А разв на завод часто штрафуютъ?

Дюранъ поднялъ на Изотова свои удивленные глаза.

— А вы не знаете? Тотъ цехъ на штрафахъ получилъ въ прошломъ году 10,000. Лушковъ это любитъ. Только это не хорошо. Если плохъ рабочій, ну, гони его, а штрафовать не хорошо… И такъ мало жалованья. Я самъ былъ рабочимъ, я знаю… Не хотите ли сигару?

— Я не курю, г. Дюранъ.

— Не курите? Ну,— заходите ко мн. Очень пріятно познакомиться. Я живу на завод.

Механикъ сказалъ свой адресъ и протянулъ новичку мохнатую лапу. Проходя мимо мальчиковъ, работавшихъ въ его цеху.Дюранъ не упускалъ случая потрепать ихъ ласково по голов. Немного погодя, Изотовъ увидалъ его у паровой машины, по обыкновенію, ршительно размахивавшаго руками, и кричавшаго въ кучк рабочихъ:

— Ну, торопись! Если сегодня окончите работу, запишу вамъ по дню лишнихъ!

Этотъ механикъ, вынесшій на своихъ плечахъ 25 лтъ тяжелаго заводскаго труда, не видлъ только ‘машины’ въ рабочемъ. Всегда онъ отстаивалъ ихъ интересы и не одно уже горячее сраженіе выдержалъ съ директоромъ по этому поводу. Барю давно былъ недоволенъ Дюраномъ за отсутствіе сокращеній въ его цеху. Но Дюранъ былъ превосходный практикъ, и разстаться съ нимъ было невыгодно для завода.

Простота, наивная, немножко грубоватая развязность и его доброе отношеніе къ рабочимъ,— все это придавало механику въ глазахъ Изотова большую цну и интересъ.

——

На другой день, когда Изотовъ расположился съ своимъ приборомъ у печи, его обступила толпа рабочихъ. Заинтересованные опытомъ, они тихо шептались, а боле смлые осторожно до трогивались до трубокъ, до стклянокъ. На робкіе вопросы Изотовъ давалъ обстоятельные, по возможности, простые отвты.

— Что вы длаете, баринъ?

— Газы ловлю. Они горятъ у васъ въ печи, ну, вотъ мы хотимъ узнать, какіе они…

— А, газы…

Нкоторые смотрли недоврчиво на зати новичка, и онъ даже услышалъ нелестное замчаніе по своему адресу:

— Ученые! Чего онъ тутъ хочетъ поймать, въ печк-то?

Наконецъ, кружокъ рабочихъ разсялся. Остался только косматый мальчуганъ, прислуживавшій Изотову и теперь совсмъ его не боявшійся. Работа была не трудная, приборъ самъ дйствовалъ. У печей было жарко. Изотовъ подошелъ къ выставленному окну, изъ котораго была видна Нева и перспектива окаймлявшихъ ее дачъ и фабрикъ. Рка сбросила ледъ, и по ея поверхности скользили пароходы, вспнивая воду. Грузныя барки плавно двигались съ надутыми парусами. Съ рки несло прохладой. Подъ крышей сосдняго флигеля щебетали прилетвшія ласточки. Сіянье весенняго дня, бросавшаго робкіе лучи въ глубину мастерскихъ, эта свобода и ширь, окружавшія задыхавшихся въ жар людей, пробудили въ голов Изотова воспоминанія. Вдали, въ углу завода тянулась ‘Дубинушка’. Рабочіе тащили какую-то тяжесть подъ звуки этой псни, исходившей матушку-Русь. Эти звуки рвались на просторъ, на вольный воздухъ, къ солнцу, но ихъ тоскливо отражала крыша мрачнаго зданія.

Вспомнилъ онъ и домъ отца, окруженный развсистыми березами, и блвшую въ рощ на гор монастырскую церковь. Вспомнилъ доброе лицо матери, звонкій голосъ маленькой сестренки… Но мягкій ударъ по плечу вывелъ его изъ задумчивости. Это былъ г. Барю. Онъ, видимо, благоволилъ къ новичку.

— Ну, что, скучаете?

— Нтъ, г. Барю, нисколько. Я здсь работаю.— Изотовъ указалъ на приборъ.— Этотъ анализъ газа будетъ очень интересенъ.

— А, вижу, знаю!— проговорилъ директоръ, имвшій слабость показывать, что онъ видитъ и знаетъ то, чего, на самомъ дл, и не видалъ, и не зналъ.— Работайте, молодой человкъ, работайте! Только труд и терпніе даютъ человку положеніе.

Барю, разумется, не могъ обойтись безъ какого-нибудь афоризма. Эта фраза удовлетворила любимую потребность, и директоръ, невдомо для чего, потрогавъ стклянки и трубки прибора, оставилъ Изотова.

Но тому предстояло новое знакомство и новый разговоръ. Когда Изотовъ нагнулся поправить приборъ, надъ нимъ прозвучалъ немножко грубый, хриплый голосъ:

— Bonjour, monsieur! Работаете съ газами?

Поднявши глаза, Владиміръ Ивановичъ увидалъ Менье, мастера, наблюдавшаго за выдлкою матеріаловъ для ремонта печей. Менье давно искалъ случая познакомиться съ Изотовымъ и, наконецъ, теперь удовлетворилъ свое желаніе. Владиміръ Ивановичъ протянулъ ему руку:

— Здравствуйте, Менье.

Этотъ эльзасецъ Менье былъ замчательнйшій субъектъ. Взятый на заводъ Барю, любившимъ соотечественниковъ, онъ считалъ тамъ себя однимъ изъ главныхъ. Это наивное, дтское хвастовство, бросавшееся сразу въ глаза, было выдающеюся чертою его характера. Большая голова эльзасца, крпко посаженная на широкія плечи, способна была на всевозможныя гримасы. Длинныя руки постоянно выдлывали жесты, какъ руки актера, играющаго въ балаганахъ. Морщинистый лобъ оканчивался густыми бровями, подъ которыми бгали маленькіе глаза. Громадный, съ горбомъ, носъ поднимался, какъ высокая гора въ пустын, и закрывалъ половину рта, щетинистые, торчавшіе усы силились придать суровое выраженіе этой добродушной, старческой физіономіи.

Боже, чего только не узналъ Изотовъ за эти полчаса про прошлое и про таланты Менье! Французъ зналъ все и былъ везд. Въ Африк, во глав маленькаго отряда, онъ ршилъ судьбу сраженія съ Абдэль-Кадеромъ, за что Канроберъ пожалъ ему руку. За эту знаменитую битву (при этомъ Менье, съ болью на лиц, хватался за свою совершенно здоровую ногу), гд его въ семи мстахъ контузили, храбрецу былъ присужденъ Почетный Легіонъ, но завистникъ-полковникъ отбилъ себ эту награду. Въ вид эпизода, Менье разсказалъ о своей дуэли въ Алжир за какую-то чудную баядерку. Въ Севастопол онъ одинъ взялъ въ плнъ трехъ русскихъ, но чтобы не оскорбить патріотическаго чувства Изотова, Менье добавилъ:

— Они славно дрались, parole d’hoimeur! Одинъ и мн далъ царапину. Вотъ!

И храбрецъ указалъ на шрамъ, полученный имъ въ пьяномъ состояніи въ мстномъ трактир ‘Вна’.

Менье былъ въ Индіи и въ Америк. Онъ имлъ много денегъ, свой заводъ, громадныя связи и знакомства, но его преслдовалъ ‘неумолимый рокъ’: онъ у него все отнялъ, кром чести и способности, выпивать залпомъ бутылку водки. Впрочемъ, большимъ утшеніемъ для страдальца (Менье такъ величалъ себя) было горделивое сознаніе, что онъ на завод необходимйшій человкъ.

— Если я уйду отсюда,— говорилъ Менье съ трагическими жестами,— завтра же заводъ остановится.

Разсказы продолжались бы безконечно, если бы онъ не увидалъ вдали Лушкова. Мгновенно лицо его стало серьезнымъ, и онъ, съ видомъ человка, дорожащаго каждой секундой, пошелъ навстрчу своему начальнику.

Когда уже Изотовъ оканчивалъ работу, въ монотонномъ, тоскливо-однообразномъ шум завода вдругъ прорзались отчаянные крики. Толпы рабочихъ и Изотовъ бросились къ одной изъ печей.

Трое рабочихъ, смертельно обожженные, валялись на полу. Двое изъ нихъ страшно кричали, а третій глухо стоналъ и тяжело дышалъ. Расплавленный шлакъ (примси, стекающія съ поверхности кипящей стали), который они хотли залить водою, со взрывомъ брызнулъ, и шипящая, горячая струя его выла на ихъ тлахъ страшныя, зіяющія раны. Запахъ горлаго мяса слышался около несчастныхъ. Одежда, когда прибжалъ Изотовъ, еще кое-гд дымилась.

— Скоре за докторомъ,— закричалъ Владиміръ Ивановичъ,— за химикомъ!

Но за ними уже давно побжали. Директора не было на завод. Изотовъ схватилъ изъ своего прибора стклянку съ водой и вылилъ ее на дымившіяся лохмотья.

Пламя печи, въ которой кипла сталь, освщало эти корчившіяся тла, наклонившихся надъ ними механика и Изотова, а кругомъ испуганныя, любопытныя лица рабочихъ. Нкоторые изъ нихъ крестились и вздыхали.

Изотовъ поддерживалъ дрожащими руками голову одной изъ жертвъ печи.

Прибжалъ химикъ и медленно подошелъ толстый докторъ. Нужно было отдать справедливость Лушкову онъ энергически распоряжался:

— Скоре носилки! Беритесь живе! Въ больницу!

— Берите тише,— произнесъ хладнокровно толстый докторъ.

Обожженные глухо стонали. Только одинъ, почти мальчикъ, которому обожгло лицо, нашелъ силы сказать:

— Ой, берете больно… Воды испить…

Ему дали воды. Затмъ обожженныхъ понесли. Но одного не донесли живымъ: онъ умеръ дорогой.

Печальную процессію съ носилками провожала толпа рабочихъ черезъ всю мастерскую. Изотовъ почти плакалъ. Механикъ все повторялъ: ‘проклятая печь, проклятая печь!’ Лушковъ былъ немного блдне обыкновеннаго.

— Ужасный случай!— обратился къ нему Изотовъ.

— Да, случай непріятный, очень жаль,— замтилъ холодно Лушковъ.— Но, къ несчастію, мы не можемъ предусмотрть всего. Это все необходимыя жертвы.

Немного погодя, заводъ принялъ свою вседневную физіономію. Машины такъ же гремли, рабочіе такъ же ругались. Только въ двухъ-трехъ кучкахъ говорили еще о происшествіи дня.

А тамъ, въ темномъ углу маленькой заводской больницы, на койк, лежалъ длинный, тонкій трупъ, закрытый больничнымъ халатомъ, а дв другихъ ‘необходимыхъ’ жертвы наполняли своими стонами маленькую комнату.

III.
Обдъ у директора.

Изотовъ былъ уже два мсяца на завод. У него были и друзья, и враги у печей. Петръ, котораго онъ не разъ упрекалъ за косматаго мальчугана, за угломъ ругалъ Владиміра Ивановича. За то косматый мальчуганъ и другіе рабочіе были расположены къ Изотову. У него, впрочемъ, у печей были пока только научныя работы и мало приходилось вступать въ практическія отношенія съ рабочими. Это выпало на его долю позже. Но и теперь молодое, веселое, ласковое лицо, такъ рзко выдлявшееся среди мрачныхъ физіономій рабочихъ, среди безстрастно-холодныхъ лицъ начальниковъ, и теплый, ласковый разговоръ привлекали къ молодому инженеру многихъ. Что же касается Менье, то онъ боготворилъ своего новаго знакомаго. Добродушный, наивный эльзасецъ не былъ избалованъ вниманіемъ и уваженіемъ. Рабочіе смялись надъ его засаленнымъ пиджакомъ, надъ его неправильнымъ русскимъ произношеніемъ. Его звали ‘мусью’, ‘пирожникомъ’, ‘кондитеромъ’, или давали совсмъ неприличныя клички, не употребляемыя въ печати. Нужно было видть этого героя, которому самъ Канроберъ жалъ руку, когда его травили рабочіе. Потребность въ этой травл, въ отвратительныхъ зрлищахъ, часто сказывавшаяся въ рабочемъ муравейник, длала и изъ Менье свою жертву. Сначала старикъ, желая обратить все въ дружескую шутку, самъ отвчалъ добродушными насмшками. Но это не помогало, а еще боле подзадоривало.

Менье цнилъ ласковое, простое обращеніе Владиміра Ивановича, никогда не обрывавшаго его фантастическихъ разсказовъ. Менье хотя и говорилъ, что онъ строго держитъ рабочихъ, напротивъ, былъ очень хорошъ съ ними. Эта черта въ особенности нравилась Изотову.

Менье, сидя у мастерской и беззаботно покуривая трубочку, смотрлъ по сторонамъ. Замтивъ шедшаго къ нему Изотова, онъ вдругъ вскочилъ и, показывая видъ страшно занятаго человка, приложилъ какъ бы въ глубокомъ раздумь палецъ ко лбу и побжалъ куда-то, приговаривая:

— Ахъ, чортъ возьми, забылъ!

Однако, черезъ секунду онъ повернулъ въ сторону Изотова. Размахивая руками, разговаривая, онъ почти столкнулся съ Владиміромъ Ивановичемъ и тутъ только замтилъ его присутствіе.

— А, г. Изотовъ!

И такія сцены происходили въ каждое свиданіе пріятелей.

— Куда вы торопитесь, Менье?

— Дла много, никогда отдыху! Съ пяти часовъ утра тутъ…

Однако, этотъ дловой человкъ повертывалъ съ Изотовымъ въ свою мастерскую и на ея порог внезапно обрушивался на рабочихъ:

— Ну, эй, вы! Живо поворачивайтесь! Алексй, разв не знаешь, какъ у меня работаютъ?… Sapristi!

Алексй зналъ, какъ у него работаютъ. Поэтому, поработавъ минуту, онъ слъ на лавочку и, почесываясь, замурлыкалъ псню.

— Работы очень много… Тамъ у печей безпорядки… Я ужь объяснялъ директору…

И Менье махалъ рукою съ безнадежнымъ видомъ. Потомъ, оглядвшись по сторонамъ, сообщалъ Изотову:

— Г. Лушковъ ничего не понимаетъ. Сегодня веллъ брать три ведра втораго сорта и одно ведро перваго… Это невозможно. Онъ ничего не знаетъ.

— А вы у печей работали?

На лиц Менье проскользнула презрительная мина:

— Я здсь первый пускалъ печи въ ходъ.

— Ахъ, я и не зналъ… Но, вотъ, у механика дла идутъ хорошо.

— Да, ничего,— снисходительно соглашался Менье.— Но когда я завдывалъ на юг прокаткой…

— Разв вы и прокаткой занимались?

Опять презрительная мина:

— О, это моя спеціальность!

И такихъ спеціальностей у Менье были десятки.

Но, обыкновенно, вс эти разговора кончались самымъ неожиданнымъ образомъ:

— Извините, г. Изотовъ, мн нужно въ аптеку.

И Менье начиналъ рыться въ карманахъ, приговаривая:

— Вотъ странно! Взялъ изъ дома рубль и потерялъ… Чортъ возьми, разсянность… Нужно въ аптеку 40 к…

— Возьмите у меня,— Предлагалъ Изотовъ.

— Meri! Я завтра отдамъ… Чортъ возьми, какая разсянность!

И эльзасецъ, порывшись еще въ царманахъ, отправлялся въ аптеку, но, вмсто аптеки, попадалъ въ трактиръ ‘Вна’, откуда и возвращался съ тмъ своебразнымъ запахомъ, который слышится около каждаго виннаго склада.

——

Въ одинъ изъ слдующихъ дней Изотовъ занимался въ лабораторіи, когда туда пришелъ директоръ.

— Здравствуйте,— протянулъ онъ ему руку.— Петръ Сергевичъ здсь?

— Нтъ, онъ ушелъ.

— Посл завтра день моето рожденія, и я приглашаю всхъ служащихъ на завод. Вы тоже приходите къ 6 часамъ,— прибавилъ онъ небрежно, давая понять, что эта высокая честь не часто выпадаетъ на долю подчиненныхъ.

Изотовъ поклонился.

— И такъ, въ 6 часовъ, не забудьте

— Очень вамъ благодаренъ.

Лабораторія поздравила Изотова съ столь значительнымъ успхомъ. Лимбергъ уврялъ, что это знаменуетъ особенное расположеніе директора.

— Какая у него миленькая дочка! Онъ только не особенно щедръ на угощеніе,— со вздохомъ прибавилъ конторщикъ: — я его поздравлялъ съ новымъ годомъ, и онъ мн налилъ четверть рюмки краснаго вина… Это мн-то!

Лабораторія разсмялась при этомъ воспоминаніи.

Зала директорской квартиры вмщала уже нсколькихъ гостей, когда туда пришелъ Изотовъ. Директоръ представилъ его жен, дочери и своей матери. Мать была въ первый разъ въ Россіи. Она пріхала только годъ изъ Франціи, гд жила у старшаго сына, и почти не говорила по-русски. Это была удивительно подвижная и здоровая старуха, несмотря на свои 80 лтъ. Огромный чепецъ съ яркими лентами кокетливо обрамлялъ ея худое лицо съ быстрыми глазами. Она постоянно говорила и при этомъ хватала слушателя за руку или за сюртукъ, если это былъ мужчина. Вообще въ ея обращеніи проглядывала та добрая фамильярность провинціальной мщанки, которую не скроешь ни красивымъ костюмомъ, ни блестящею обстановкою.

Она заговорила Изотова, что было тому совсмъ не по душ, такъ какъ онъ плохо говорилъ по-французки. Она вспоминала о милой Франціи, о монсиньор Гибер, объ этихъ ‘противныхъ’ республиканцахъ, которые велли вынести изъ школы вс образа, даже распятіе. Въ этомъ мст, впрочемъ, ея мысли раздлялъ и слушатель. Фраза, сказанная имъ, сразу создала прекрасную репутацію Изотову у доброй старухи.

— Это не хорошо,— кое-какъ склеилъ по-французски Владиміръ Ивановичъ.— Если мы выбросимъ изъ жизни вс возвышенные идеалы, мы станемъ животными.

Добрая старуха взяла Изотова за руку и нсколько разъ повторила:

— Это правда, правда! Если у насъ не будетъ идеаловъ,— мы животныя! Какъ это хорошо сказано! Жанъ, поди сюда!— подозвала она сына.

— Что, maman?

— Г. Изотовъ сказалъ, что если у насъ не будетъ идеаловъ, мы будемъ животными. Неправда ли, хорошо, Жанъ?

— Онъ у насъ философъ!— ласково потрепалъ Изотова по плечу директоръ.

Владиміръ Ивановичъ пошелъ въ другой конецъ громадной залы. Въ разныхъ ея углахъ образовались маленькія группы служащихъ на завод. Вообще, какъ и во всхъ предпріятіяхъ, которыми заправляютъ иностранцы на Руси, и здсь служащіе были всхъ націй: бельгійцы, французы, нмцы и русскіе. Но самыми трудными, черными работами, конечно, занимались одни послдніе. Не мало было на завод національной розни, не мало честолюбій, не мало проходимцевъ. Много было также и недовольныхъ.

Изотовъ подошелъ къ одной изъ группъ ‘недовольныхъ’. Тутъ были: бухгалтеръ, секретарь и магазинеръ. Шмитъ, бывшій еще недавно любимцемъ директора, представлялъ уже закатывавшуюся звзду. Лушковъ всецло завладлъ симпатіями Барю. Толстый магазинеръ, улыбаясь въ глаза директору, питалъ къ нему въ душ ненависть за то, что тотъ не давалъ ему квартиры на завод. Тонкій бухгалтеръ былъ недавно публично выруганъ Барю и, кром того, послдній не давалъ ему общанной прибавки. Эта группа держалась въ сторон и, на чемъ свтъ стоитъ, пробирала ‘проходимца’ директора.

— Здравствуйте,— протянулъ Изотову свою изящную руку Шмитъ.— Привыкаете, инженеръ?

Изотовъ поздоровался со всми.

— Привыкаю, надо…

— Привыкайте, потомъ директоромъ будете. Это очень удобное мсто.

— Еще бы не удобное! Посмотрите, какая квартира… Дровъ на 2,000 жжетъ… Все заводъ отдувается,— проговорилъ магазинеръ.

— А когда прибавить немного служащему,— ядовито прошиплъ бухгалтеръ,— сейчасъ: дла плохи, дивидендъ малъ…

— Посмотрите эту мебель, г. Изотовъ,— обратился къ нему Шмитъ,— нтъ, вы попробуйте, каковъ репсъ, каковъ дубъ… Нравится?

— Да, хороша,— согласился Изотовъ.

— Все заводъ отдувается, все заводъ,— мрачно произнесъ магазинеръ.

— А этотъ человкъ, г. Изотовъ,— указалъ Шмитъ на лакея,— значится у насъ: ‘при контор служитъ’.

— Ха, ха, ха!— засмялся магазинер.— Владльцы-то завода простофили! Ничего не видятъ.

Изотовъ молчалъ. Однако, компанія была скромне, когда въ ея сторону смотрлъ директоръ. Около послдняго сидло нсколько человкъ. Расфранченный Лушковъ былъ на самомъ близкомъ мст и щебеталъ ласточкой. Дюранъ, въ своемъ узкомъ сюртук, казался еще боле громаднымъ и неуклюжимъ. Въ этой приличной обстановк онъ не зналъ, куда протянуть свои большія ноги и мохнатыя руки. Онъ говорилъ мало и мрачно поглядывалъ на блдное лицо Лушкова.

Старуха опять поймала Изотова:

— Ахъ, какъ это хорошо! Если у насъ не будетъ идеаловъ, мы будемъ животными… Жанъ, какъ это хорошо!

— Превосходно, maman!

Изотовъ начиналъ жалть, что сказалъ эту фразу.

Наконецъ, лакей доложилъ, что обдъ поданъ. Началось торжественное, парадное шествіе. Почти каждый изъ приглашенныхъ велъ подъ-руку даму. Это входило въ программу вечера. Впереди съ m-me Барю шелъ Лушковъ, а замыкали шествіе сирые Изотовъ и механикъ.

— Фокусникъ нашъ директоръ!— проговорилъ, усмхнувшись, Изотову Дюранъ.

Дйствительно, онъ былъ фокусникъ. Впрочемъ, предсказанія Лимберга сбывались только отчасти. По случаю ли полученнаго вчера выгоднаго заказа рельсъ, или по поводу дня своего рожденія, но директоръ расщедрился и выставилъ много вина, правда, съ сомнительными этикетами, но за то съ вычурными, дорогими пробками. Маленькіе куски сыру и закусокъ были положены на мелхіоровыя и серебряныя блюда. Чахлыя яблоки и груши лежали въ дорогихъ вазахъ. Во всемъ проглядывала мщанская безвкусица. Мста за столомъ были заране распредлены и противъ каждаго изъ нихъ, на скатерти, были пришпилены записки съ именами гостей. Вс сли по рангу. На концахъ стола — директоръ и его жена, рядомъ съ директоромъ — старуха, Лушковъ — справа отъ хозяйки. Дюрану пришлось сидть противъ Изотова. Впрочемъ, эти записки сконфузили бельгійца. Онъ не зналъ про этотъ послдній ‘фокусъ’ директора и расположился на первомъ попавшемся стул, отведенномъ племянниц Барю. Дюранъ сидлъ, беззаботно поглядывая по сторонамъ, но его вывелъ изъ этого состоянія Барю, сказавъ на ухо:

— Вы сли не туда: ваше мсто черезъ два стула.

Дюранъ поднялъ съ удивленіемъ глаза на Барю, какъ бы говоря: ‘не все ли равно, гд ни сидть?’ — но, все-таки, всталъ и, немного сконфуженный, услся на указанное мсто.

Обдъ ничмъ особеннымъ не ознаменовался. Толстый докторъ, прозванный на завод ‘коноваломъ’, доказывалъ Барю преимущества въ питательномъ отношеніи мяса телятин. Дочь директора перебросилась нсколькими словами съ Изотовымъ (они сидли рядомъ). Она была одта, какъ куколка, въ ея блокурые волосы была кокетливо вплетена роза. Безчисленные бантики покрывали платье ‘куколки’. ‘Недовольные’,— Шмитъ, бухгалтеръ и магазинеръ,— молчали.

— Господа, за здоровье г. Барю, нашего высокоуважаемаго и милаго директора!— провозгласилъ Лушковъ.

Этотъ тостъ немного оживилъ чопорный обдъ. Вс съ шумомъ встали, чокались съ директоромъ и пили. Затмъ, посл обда, шествіе чопорно направилось въ залу.

Мужчины услись за большимъ столомъ, гд былъ поставленъ коньякъ и вина, дамы — въ другомъ конц зала, у рояля, за который слъ Изотовъ. Чудные звуки шопеновскаго вальса полились изъ-подъ его пальцевъ. Страстные, чарующіе, кипучіе, они неслись подъ своды этой большой залы и въ растворенныя окна — къ заводу, гд смшивались съ шумомъ работы, съ свистомъ машинъ и съ ругательствами рабочихъ. Вотъ эти звуки остановились, но, посл маленькой паузы, свтлая, грустная мелодія задрожала въ воздух…

— Да какъ онъ мило играетъ!— ласково сказалъ директоръ.

— Meri!— поблагодарила его старуха,— а я не забыла вашихъ милыхъ словъ,— прибавила она:— если мы не будемъ имть идеаловъ, мы станемъ животными.

— Очень вамъ благодаренъ,— самъ не зная за что, поблагодарилъ ее Изотовъ.

— Онъ у насъ художникъ и философъ!— добродушно произнесъ Барю.

— Ну, коллега, пойдемъ выпить!— подошелъ къ нему бельгіецъ, и крпкимъ рукопожатіемъ выразилъ Изотову свою признательность и благодушное настроеніе.

— Философъ и художникъ, но плохой инженеръ!— подумалъ, вслдъ Изотову, Лушковъ,— тряпка, безъ системы, а только сладкія чувства въ большомъ количеств.

За то самъ Лушковъ былъ ‘блестящій’ инженеръ, съ ‘системою’, съ ясно намченной цлью, съ цпкими руками.

— Г. Барю,— говорилъ Лушковъ директору, по доводу безпорядковъ рабочихъ во Франціи,— везд есть эти безтолковые агитаторы. Они только тормозятъ дло рабочихъ и общества. Буржуазія-кровопійца, регрессъ! кричатъ эти господа. Они забываютъ только, что буржуазія — власть не одного капитала, а и владычество ума и знанія. Это сила образованія и развитія. Лучшіе люди Западной Европы — вс буржуа. Это необходимая и справедливая форма общественной власти. Не забывайте, что въ настоящей буржуазной стран 25—30% этихъ буржуа… А это — почти народъ…

Лушковъ говорилъ складно, даже краснорчиво. Коньякъ сообщилъ ему маленькое одушевленіе: глаза его блистали, а губы искривила нервная усмшка.

— Именно такъ, именно такъ!— вторилъ ему восхищенный Барю.

Дюранъ мрачно прихлебывалъ свой коньякъ, а Изотовъ киплъ и все порывался вставить свое слово.

— Буржуазія создаетъ промышленность страны и ея богатства,— продолжалъ Лушковъ,— она обезпечиваетъ будущее народа отъ невжества. Въ интересахъ фабриканта, чтобы рабочій былъ находчиве, умне и развите… создаются постепенно школы, устраиваются чтенія, процентъ неграмотныхъ постепенно уменьшается… Вотъ, что длаетъ буржуазія, а выскочки ее ругаютъ.

— Мн кажется,— возразилъ Изотовъ, и при этомъ вс подняли головы,— что для фабриканта не существенно — развитъ, или не развитъ рабочій. Ему даже выгодне рабочій манекенъ, длающій свое дло математически, какъ машина. Капиталистъ смотритъ на рабочаго, какъ на механическую силу: если машина выгодне, онъ выброситъ рабочихъ, если рабочіе выгодне, онъ броситъ машину. А такъ какъ у насъ трудъ страшно дешевъ, то…

— Это вамъ только кажется,— съ усмшкой возразилъ Лушковъ,— но нельзя свести всхъ работъ на механическую дятельность машины… Кричатъ противъ неправильной организаціи труда, противъ штрафовъ. А чмъ-съ не правильна эта организація труда? Рабочій иметъ свое, капиталистъ свое. Разв способный у насъ зарабатываетъ мене неспособнаго? Разв у насъ не дйствуетъ принципъ конкурренціи? Мы не деспоты: если не нравится, или на другіе заводы! Или капиталистъ не иметъ права получать за свои знанія, за свою предпріимчивость? Посмотрлъ бы я на нашу рабочую, полуживотную толпу, когда бы отъ нея отняли организаторскіе таланты и свднія руководителей! Здсь узда нужна, распускать нельзя, иначе погибнетъ заводское дло совсмъ, и сами же рабочіе потеряютъ… Поэтому я и стою за штрафы. Фабрика выигрываетъ и рабочій тоже. Угроза штрафа пріучаетъ его къ аккуратности: онъ не длаетъ дла, спустя рукава. Если и обожглись у насъ рабочіе въ прошломъ мсяц, то безъ этого нигд нельзя… Хуже, если бы эти рабочіе, голодные, умерли въ канавахъ города. Неопытнымъ людямъ легко кричать: ‘организація труда — несправедлива!’ А подите-ка на заводъ, да и устройте ее справедливе: къ чорту все у васъ и пойдетъ!

Эта рчь, ни къ кому въ частности не относившаяся, восхитила директора. Она была прекраснымъ, краснорчивымъ отголоскомъ собственныхъ идей Барю.

Барю, сіяющій, прихлебывалъ изъ стакана, окидывая своего любимца благодарнымъ взглядомъ, и повторялъ:

— Именно такъ, именно такъ! Я съ вами совершенно согласенъ!

Но Изотовъ не унимался:

Нтъ, это неправда! Несправедлива тамъ организація труда, гд изуродованы вс законы жизни, гд рабочіе гибнутъ отъ пьянства и болзней. А смотрите, что длаетъ эта организація съ семьей! Отнимаются десятки лтъ жизни, безразсвтный, вчный трудъ — и правильная организація! Я съ вами, Петръ Сергевичъ, согласенъ, что, можетъ быть, штрафы и полезны фабрик, но чмъ же они полезны рабочему, отнимая его скудный заработокъ? Это — натяжка.

— Эхъ, молодой человкъ, это недостатки молодости въ васъ говорятъ, у васъ опыта мало!— протянулъ подвыпившій директоръ и опять потрепалъ по плечу Изотова.

Ему, все-таки, нравилась эта молодая горячность.

Механикъ, сидвшій все молча и мало слушавшій ораторскія фразы Лушкова, сразу оживился, когда рчь зашла о штрафахъ. Изъ немъ Изотовъ неожиданно нашелъ союзника.

— Нтъ, г. Изотовъ правду говоритъ!— прогремлъ механикъ.— Нечего выжиливать отъ рабочаго. Зачмъ штрафы? Если рабочій не хорошъ, безчестенъ, гони его.. А ошибка со всми случается… Штрафы не ставь!

— Я знаю, что г. Дюранъ не любитъ моей системы,— замтилъ Лушковъ.

Подвыпившій механикъ совсмъ разсердился.

— Есть чего любить! Штрафы-то всякій съуметъ поставить, а не всякій, вотъ, уметъ устроить лучше машины и работу.

— Разумется,— язвительно возразилъ Лушковъ,— не всмъ же быть такими опытными, какъ вы… У всякаго свои планы, свои таланты. Вы на изобртеніяхъ выгадаете 2%, а я на штрафахъ, на сбавкахъ возьму 20%.

— Parbleu!— горячился механикъ, стукнувъ ладонью по столу, такъ что бутылки зазвенли, а директоръ въ испуг посторонился.— Я не буду торговаться съ отцомъ убитаго рабочаго изъ-за 100 рублей, какъ г. Лушковъ, у меня нтъ этого таланта… Я самъ былъ рабочимъ, щипали и мою шкуру… Самъ получалъ штрафъ… Я былъ рабочимъ, г. Лушковъ, мои плечи вынесли много, я не блоручка!

Эта выходка, перекосившая лицо Лушкова, разсердила и директора.

— Вы очень горячитесь, г. Дюранъ!— замтилъ онъ сухо.

— Я нисколько не горячусь, г. директоръ!— отвтилъ механикъ и, закуривъ сигару, направился на одинъ изъ балконовъ. Изотовъ любовался бельгійцемъ.

Съ этого дня пропасть легла между механикомъ и директоромъ, но къ новичку Барю былъ снисходительне.

— Недостатки юности!— сказалъ онъ, снова хлопнувъ Изотова по плечу.— Вотъ, вы скоро отъ нихъ освободитесь… Мастеръ при плавк стали детъ посл завтра въ отпускъ на два мсяца. Я ршилъ васъ туда поставить. Тамъ много практики, и школьное скоро вылетитъ изъ головы.

Изотовъ поблагодарилъ.

— Поздравляю съ новымъ мстомъ,— сказалъ Лушковъ,— посмотримъ, что вы тамъ, будете говорить.

Изотовъ вышелъ на балконъ, откуда открывался видъ на Неву и на заводъ. Широкая лента рки, освщенная іюньской ночью, уходила вдаль громаднымъ изгибомъ. Въ блдномъ неб мигали звзды. Невозмутимую тишь этой сверной ночи нарушалъ только немолчный шумъ завода, находившагося направо, на выдающемся изгиб берега. Трубы выбрасывали снопы искръ, а въ отворенныхъ окнахъ мелькали тни. Гд-то, вдали, просвистлъ пароходъ…

Голова Изотова, отъ волненія, вызваннаго разговоромъ, и отъ вина, стучала. Въ ней, какъ смутные отголоски, стояли слова Лушкова и басъ бельгійца. Владиміръ Ивановичъ задумался и не слышалъ, какъ около него зашелестло платье куколки, дочери директора. Онъ вздрогнулъ, когда услышалъ ея голосъ:

— Что вы здсь длаете?

— Смотрю на заводъ,— отвтилъ Изотовъ.

— Вамъ онъ не надолъ? Мн страшно здсь скучно… Дымъ, копоть и шумъ постоянно! Рабочіе такіе противные, грубые и грязные.

— Но у печей нельзя работать въ перчаткахъ и сюртукахъ,— холодно замтилъ Изотовъ.

— Но, все-таки, можно быть опрятне… А они такіе гадкіе… Подите, сыграйте.

Владиміръ Ивановичъ разсердился на куколку. Онъ отказался играть:

— У меня голова болитъ, извините, не могу!

— Я васъ прошу!

Она сдлала удареніе на слов ‘я’.

— Я бы съ удовольствіемъ, но у меня голова болитъ,— холодно повторилъ Изотовъ.

Это ее разсердило. Вс ей льстили, исполняли малйшія ея прихоти, а этотъ не исполнялъ повторенной ею просьбы. Она повернулась на своихъ высокихъ каблукахъ и гордо сказала, уходя:

— Больше просить не намрена!

Изотовъ смотрлъ на мрачный силуэтъ завода и слушалъ шумъ его машинъ.

Тяжелая лапа, положенная на плечо мечтателя, заставила его обернуться. Передъ нимъ стоялъ механикъ. Изотовъ, подъ наплывомъ теплыхъ чувствъ и благодарныхъ воспоминаній, влпилъ поцлуй въ толстыя губы оторопвшаго Дюрана:

— Ахъ, г. Дюранъ!

— Поди, сыграй что-нибудь!— попросилъ Изотова бельгіецъ, переходя къ дружеской фамильярности.— ‘Дубинушку’ знаешь?

— Знаю.

— Сыграй, товарищъ!

Изотовъ слъ за рояль. Изъ-подъ его окрпшихъ пальцевъ потянулась сначала грустная, замирающая, тоскливая мелодія, перешедшая подъ конецъ въ мощные аккорды, въ этотъ нестройный крикъ искусственной бодрости, которымъ рабочіе хотятъ воодушевить себя:

‘Эй, дубинушка, ухнемъ!

Эй, зеленая, сама пойдетъ!

Идетъ!’

Сидвшая долго за коньякомъ компанія окружила рояль. Грустную, надрывающуюся псню труда, раздавшуюся въ богатой зал, слушали раскраснвшіяся, довольныя, сытыя и веселыя лица.

— Скучная псня!— капризно замтила куколка бабушк.

Но директоръ былъ доволенъ. Онъ очень любилъ ‘дубинушку’ и теперь пробовалъ даже подпвать роялю.

— Какая хорошая псня!— заявилъ онъ.— Странно, однако, что у русскихъ все только эти тоскливыя мелодіи. У французовъ больше веселья,— обратился Барю къ Лушкову.

Эту ночь Изотовъ долго не засыпалъ. Онъ сидлъ у окна своей квартиры, бывшей на конц околотка, и смотрлъ на отдыхавшія поля. Свжій запахъ травы несся въ окно. Благоуханія ближней сосновой рощи чувствовались въ атмосфер. Сосны задумчиво сторожили пріютившіеся около нихъ домики. Тутъ была природа, мать-природа, съ ея задумчивыми, мерцающими ночами, съ ея уходившими вдаль полями. Просторъ и величавое спокойствіе полей кротко дйствовали на возбужденнаго Изотова.

IV.
Новый мастеръ.

Новому мастеру было много дла. Онъ отдался ему съ горячностью любознательнаго человка. Онъ стоялъ въ центр рабочаго муравейника.

Въ 6 часовъ утра рабочіе уже копошились у печей до самаго обденнаго звонка. Съ гикомъ и шумомъ повеселвшая толпа ломилась въ обденное время изъ заводскихъ воротъ. Черезъ часъ, рабочіе снова брались за работу. И такъ до 8 часовъ вечера. Съ этого времени для нихъ начинался ‘отдыхъ’, если можно было назвать отдыхомъ мертвый сонъ посл труда, а потомъ торопливость въ д, въ сборахъ, чтобъ не опоздать къ началу работы.

Несмотря на тяжелый трудъ на завод, несмотря на то, что рабочіе съ бшеной радостью, отработавъ положенные часы, бжали вечеромъ изъ его воротъ, толпы новыхъ пришельцевъ ломились въ нихъ. Когда Изотовъ уходилъ домой, къ нему приставали десятками: дти, старики, молодые.

— Возьмите, ваша милость, меня.

— Г. мастеръ, пожалуйста, ради Господа-Бога, возьмите меня въ поденщики,— заявлялъ ему нердко плачущій голосъ какого-нибудь мальчугана.— Мать и сестры безъ хлба, сть нечего…

Но всхъ не упрячешь на заводъ. Фабрики кругомъ были переполнены. И теперь, когда Владиміръ Ивановичъ узналъ про эту нищету, про безнадежныя скитанія за работой по сосднимъ заводамъ, онъ увидалъ, какимъ страшнымъ наказаніемъ для рабочаго бывалъ приказъ химика, сказанный холодно, безстрастнымъ тономъ:

— Изотовъ, запишите ему разсчетъ!

А картинка настоящаго отдыха, праздника была еще неприглядне. Кабаки и трактиры были набиты пьянымъ народомъ. Часто полмсячный заработокъ спускался сразу. Кутежамъ способствовала, съ своей стороны, и безконечная доброта содержателей разгульныхъ заведеній, забиравшихъ съ лихвою отпущенное въ долгъ изъ жалованья рабочихъ, во время получки. На улицахъ плись непристойныя псни, происходили драки. Сдерживаемая на завод дисциплиною труда, грубая натура рабочихъ развертывалась во всей необузданной дикости.

Заводъ не могъ особенно много привить нжности сердцамъ рабочихъ. Когда уставнне члены отказываются служить, когда въ голов стоитъ безпорядочный шумъ и звонъ, а грудь задыхается въ пыльной, жаркой атмосфер, трудно быть нжнымъ. Изотовъ часто замчалъ, подъ грубой оболочкой, подъ грязнымъ наростомъ тяжелой обстановки, божія искры. Съ любовью онъ останавливался на какомъ-нибудь молодомъ личик дочери рабочаго, когда она приносила отцу, на заводъ, обдъ или завтракъ. Грубая, мозолистая рука часто гладила маленькую головку и запекшіяся губы цловали розовыя щеки ребенка. И заводская обстановка, какъ замчалъ Изотовъ, способствовала сплоченности рабочихъ. Рдко провинившійся товарищъ выдавался химику.

Знать не знаемъ, вдать не вдаемъ,— было почти всегдашнимъ отвтомъ на розыски виноватаго.

А мирная, успшная работа у Шенье и механика доказывала, что ласковое обращеніе и въ сердц рабочаго находитъ откликъ.

Это и на себ замчалъ Изотовъ. Косматый мальчуганъ, котораго онъ взялъ отъ Петра къ себ, въ контору, встрчалъ его всегда благодарной улыбкой и, какъ угорлый, бжалъ выполнять приказаніе мастера. Рабочіе, при его проход, почтительно снимали шапки и ихъ лица разглаживались. Но недостатокъ строгости у Изотова невыгодно отзывался на ход работъ, и мастеру попадало отъ химика. Ловкій, смлый подмастерье, дававшій тумаки рабочимъ, подсмивался тихонько надъ скромностью Изотова. Къ заводской машин нуженъ былъ, все-таки, подходящій винтъ, но Владиміръ Ивановичъ не скоро еще замтилъ свою непригодность.

Посл нсколькихъ мсяцевъ работы, онъ, однако, сдлалъ маленькое открытіе. Стоило только переставить нсколько кирпичей въ свод и бокахъ, и печь, по всмъ разсчетамъ, должна была длать экономію на горючемъ матеріал. Но онъ пока ничего не говорилъ Лушкову. Химикъ совсмъ не располагалъ къ откровенности, и даже въ незлобивой душ молодаго мастера иногда поднималась злоба къ этому блдному, высокому джентельмену. Химикъ не подавалъ руки Изотову на завод и относился къ нему, какъ генералъ къ солдату. Можетъ быть, Лушковъ завидовалъ репутаціи мастера у рабочихъ и директора? Владиміръ Ивановичъ никакъ не могъ добраться до причинъ придирчивости начальника, но только послдній придирался ко всякой мелочи, заглядывалъ во вс книги, записки, во вс уголки конторки, какъ какой-нибудь сыщикъ. Первое столкновеніе у нихъ вышло изъ-за авансовъ.

Разъ Изотовъ сидлъ въ своей конторк. Къ нему вошла цлая толпа рабочихъ за ‘авансами’, т.-е. за небольшими суммами впередъ, до получки жалованья, выдававшагося только разъ въ мсяцъ. Вчера онъ записалъ нсколько авансовъ, и это окончательно упрочило за новымъ мастеромъ репутацію добраго, ни въ чемъ не отказывавшаго человка.

— Вы что, ребята?— обратился къ рабочимъ Изотовъ.

— Да аванецъ бы записать, г. мастеръ,— почесывая за ухомъ заявилъ передній.

Изотовъ записалъ ему и еще нкоторымъ.

— И мн аванецъ!— заявилъ, пошатываясь, пьяный рабочій.

— Теб я не запишу… Приди трезвый.

— Какъ не запишешь? Помилуй, жена, дти,— заявилъ пьяный.

— Что врешь-то г. мастеру! У тебя ихъ никогда и не было,— возмутились рабочіе.

— Иди, Ефимъ, иди!— заявили другіе.

Ефимъ ворчалъ, но, все-таки, ушелъ.

Изотовъ записалъ всмъ авансы, но когда рабочіе ушли, внезапно выросла передъ нимъ фигура химика.

— Зачмъ были рабочіе?— спросилъ онъ.

— Я имъ записалъ авансы.

— А! довольно ихъ баловать. Прошу больше не записывать!

— Но, вдь, и прежде писали,— возразилъ Изотовъ.

— Это было послабленіе. Я не хочу больше длать его. Я стою за правило, за принципъ. Прошу больше не писать… У завода теперь меньше средствъ.

— Но рабочимъ, г. Лушковъ, нужны деньги.

— Видите, что,— сердито сказалъ Лушковъ:— гораздо удобне, когда распоряжается одинъ. А такъ какъ я, кажется, имю на это право, то и прошу васъ длать то, что велятъ.

Изотовъ закусилъ губу, а химикъ вышелъ.

Немного погодя, пришли, однако, еще трое рабочихъ за авансами.

— Не могу: химикъ не веллъ.

— Г. мастеръ, дайте, очень нужно… Домашніе заболли.

Изотовъ взглянулъ на нихъ. На лицахъ печальное, просящее выраженіе. Получка черезъ дв недли, а деньги могли сейчасъ понадобиться.

— Хорошо, я вамъ дамъ немного своихъ до получки.

— Оченно благодарны, спасибо вамъ.

Двое изъ нихъ отдали, а третій нтъ. Онъ даже избгалъ мастера и не кланялся ему.

Немного спустя, проходя по заводу, Изотовъ, остановился у 5-й печи. Рабочіе были съ другой стороны и Изотовъ слышалъ голосъ Петра:

— Вотъ, дьяволъ, разболлась! Скоре бы убиралась къ чорту! Тогда ужь дуракъ буду, если женюсь…

Это Петръ говорилъ про свою жену.

— Да что съ ней?— спрашивалъ чей-то любопытный голосъ.

— А поди, спроси! Мечется по кровати, кричитъ, 5-й день ужь… Надола, дьяволъ: такъ бы и пришибъ… Тутъ и на завод-то крику не оберешься…

— А добрый нашъ мастеръ, ребята, ей-Богу, такихъ и не было у насъ на завод!— заявилъ любопытный голосъ.

— Да, добрый,— мрачно возражалъ, ругаясь, Петръ,— вотъ, подожди, онъ те докажетъ зубы…. Вс они, черти, сначала-то добрые!

— Теб бы все лаяться, дьяволъ,— перебилъ его краснорчивый защитникъ Изотова.— Что не веллъ мальчишку бить, такъ и не хорошъ? А чего ему ждать-то? Онъ и теперь мастеръ, а кому хоть цлковый штрафу поставилъ, ну?

— Вотъ, подожди: онъ теб покажетъ зубы!.— настаивалъ Петръ.

— Заладилъ одно: покажетъ, покажетъ!

Изотовъ, прослушавъ эту своеобразную защиту, пошелъ къ Дюрану. Недалеко отъ него четыре рабочихъ катили ломами къ машин тяжелый прокатный валъ. На маленькой покатости онъ вдругъ пошелъ легче, и одинъ изъ рабочихъ, не успвшій отнять ноги, съ крикомъ упалъ. Валъ остановился, но притиснулъ своей чудовищной тяжестью ногу жертвы.

Владиміръ Ивановичъ прибжалъ, съ крикомъ ужаса, къ мсту происшествія. Неподвижный валъ лежалъ на неподвижномъ, блдномъ рабочемъ. Прибжалъ Дюранъ. Но и его гигантская сила не могла освободить ноги несчастнаго.

— Скоре! Что стоите? Паровой кранъ, скоре, скоре!— кричалъ механикъ.

Наконецъ, посредствомъ пароваго крана освободили ногу рабочаго. Ступня была смята, и отъ потери крови пострадавшій былъ въ глубокомъ обморок. Его положили осторожно на носилки. Братъ рабочаго шелъ рядомъ съ Изотовымъ. Онъ былъ подмастерьемъ въ мастерской Дюрана и боялся, какъ бы заводскій докторъ не отрзалъ поврежденной ноги. Дюранъ тоже высказалъ опасеніе за лченіе у ‘коновала’.

— Я вамъ выпишу изъ города знакомаго хирурга для совта,— предложилъ подмастерью Изотовъ. Тотъ согласился.

Изотовъ замчалъ давно, что ихъ доктора не любили и боялись рабочіе. Онъ смотрлъ на нихъ, какъ на живые препараты. И отъ всхъ болзней у него были слишкомъ однообразныя лкарства. Слишкомъ много видлъ печальныхъ сценъ этотъ нмецъ и не къ мсту была бы у него чувствительность. Хотя бнъ и былъ даровой докторъ, но его грубость и неразборчивость въ лченіи заставляли рабочихъ лчиться ‘своими средствами’.

Когда принесли безчувственнаго больнаго въ пріемный покой, Ланге, безъ всякой осторожности, сталъ отдирать запекшіеся въ крови чулки и панталоны рабочаго.

Лицо пострадавшаго искривилось и онъ глухо застоналъ.

— Ради Бога, докторъ, тише!— вскричалъ Изотовъ.

— Ничего!— промолвивъ эскулапъ и, осмотрвъ ногу, объявилъ, безъ долгихъ разговоровъ, что ступню придется отрзать.

— Докторъ, братъ больнаго хочетъ выписать изъ города хирурга!— заявилъ Изотовъ.

— А, какъ онъ хочетъ!— проговорилъ, задтый за живое, Ланге.

На другой день пріхавшій изъ города хирургъ ограничился отнятіемъ только двухъ пальцевъ и объявилъ, что больной, по выздоровленіи, будетъ ходить.

——

Цехъ химика готовился ко дню Успенія, своего годоваго праздника. Въ этотъ день рабочіе несли добровольныя пожертвованія, на которыя служился молебенъ и устраивалось угощеніе для ‘старшихъ’ и подмастерьевъ въ лабораторіи. Химикъ въ этомъ году внесъ 50 рублей, Изотовъ тоже далъ порядочно. Рабочіе поручили ему, какъ своему мастеру, устроить этотъ пиръ, и Изотовъ съ любовью взялся за ‘мирный праздникъ труда’. Наканун, онъ цлый день возился въ лабораторіи съ Михайлой и косматымъ мальчуганомъ, убирая лишнюю посуду, уставляя столы и вытирая насвшую слоями пыль.

На утро праздника Изотовъ съ Шенье разставляли вино и закуску по столамъ. Шенье добровольно взялся помогать. Подвижный французъ любилъ эти шумные праздники. Притомъ, здсь представлялась соблазнительная перспектива выпивки. И Изотовъ съ удивленіемъ замчалъ, что Шенье, удаляясь за винами, стоявшими въ сосдней комнат, чтобы принести ихъ въ лабораторію, возвращался все съ боле и боле краснвшимъ носомъ и блуждающими глазами. Впрочемъ, онъ и при Владимір Иванович не стснялся и отъ каждой бутылки пробовалъ, сравнивая эти вина съ алжирскими.

— Нтъ, все это дрянь, Владиміръ Ивановичъ,— говорилъ онъ, немного заплетаясь,— вотъ, въ Алжир мы пили коньякъ, такъ коньякъ! Я тамъ три бутылки выпивалъ духомъ.

— Видите ли, что, Менье?— пробовалъ осторожно намекнуть Изотовъ.— Можетъ быть, алжирскій климатъ помогалъ, а на свер вы будьте осторожне.

Презрительная улыбка, по обыкновенію, мелькнула на губахъ Менье. Онъ налилъ большой стаканъ водки, показалъ на него театральнымъ жестомъ и проговорилъ:

— О, не безпокойтесь! Это для меня наперстокъ, г. Изотовъ.

Стаканъ былъ опорожненъ въ одинъ мигъ.

Когда Менье, ‘крякая’ отъ удовольствія, ставилъ стаканъ на мсто, въ лабораторіи показался Лушковъ, окинувшій все быстрымъ взглядомъ. Нужно было видть, какъ задрожала рука эльзасца и какой испуганный взглядъ бросилъ онъ на своего начальника!

— Ахъ, какъ у васъ здсь мило! Вы просто художникъ!— проговорилъ Лушковъ и ехидно улыбнулся. Ему такимъ смшнымъ казалось это дтское увлеченіе Изотова. ‘Только и способенъ на это, игрушки разныя устраивать’,— думалъ химикъ, глядя на мастера.

Около 50-ти человкъ собралось въ лабораторіи. Директоръ былъ въ город. Предсдательствовалъ Лушковъ, Изотовъ сидлъ съ нимъ рядомъ. Менье все суетился, и спиртуозный запахъ отъ него усиливался съ каждою минутой. Хотя Лушковъ старался быть любезнымъ и простымъ, но рабочіе, видимо, не довряли химику и боялись его. Онъ еще за день до праздника былъ недоступнымъ, суровымъ начальникомъ, у котораго единственнымъ разговоромъ была ругань и штрафы. И теперь напускная любезность царя мастерской казалась рабочимъ странной и обманчивой. Они долго сидли молча, переминаясь и покашливая.

Сначала завтракъ былъ невыносимо скученъ и натянутъ. Но вино сдлало свое дло. Шумъ и гамъ воцарились посл того, какъ химикъ предложилъ тостъ:

— За процвтаніе завода, господа! За вашу исправную работу! Она лучшее ручательство вашего счастія…. Пью отъ души за васъ!

— Ура!

— Ура, ура!— подхватили громкіе голоса.— Господа,— поднялся взволнованный и немного подвыпившій Изотовъ, которому вино сообщило небывалое до того времени краснорчіе,— когда я поступилъ сюда, я боялся заводскаго шума, меня пугали лица рабочихъ. Я думалъ, что долго здсь не выдержу. Но въ этомъ шум я нашелъ, спокойствіе и счастіе. Я видлъ хорошія сердца подъ вашими рваными куртками и рубахами. Эти полгода меня съ вами сблизили… И теперь я ничего больше не желаю, какъ только счастія вамъ, товарищи! Пусть судьба пошлетъ вамъ большіе заработки, и пусть въ этой работ не заглохнетъ ваша доброта и честность. Вы знаете, я передъ вами никогда не лгалъ, и отъ души, отъ всего сердца пью за ваше будущее!

Восторгъ рабочихъ перешелъ вс границы. Вертлявый Менье больше всхъ кричалъ: ‘браво, браво!’, прыгалъ и хлопалъ въ ладоши. Рабочіе лзли къ Изотову гурьбой.

— Качать г. мастера, качать!— закричали хриплые голоса.

И дюжины дв мускулистыхъ рукъ подняли Изотова, схвативъ его за голову, за руки, за сюртукъ. Менье больше всхъ усердствовалъ: онъ вцпился въ одну изъ ногъ Владиміра Ивановича и выпустилъ ее послднимъ.

Измятый, оборванный, но сіяющій, счастливый, Изотовъ благодарилъ рабочихъ:

— Спасибо, благодарю васъ, спасибо!

Во время этого тріумфа забыли о химик. Онъ сидлъ угрюмый и нервно гладилъ свои усы.

Менье первый смтилъ оплошность рабочихъ и поправилъ ее: — А теперь, господа, качать нашего дорогаго начальника, г. Лушкова! Выше, господа, выше!

Подхватили и Лушкова. Протесты не помогли.

— Выше качай, выше!— надрывался Менье.

И его подбрасывали съ какимъ-то остервенніемъ.

Въ самомъ плачевномъ положеніи очутился онъ посл качанья: галстухъ былъ оборванъ, волосы встрепаны, сюртукъ порванъ.

Онъ сейчасъ же и исчезъ.

Окончившаяся на завод черезъ часъ попойка надолго затянулась въ трактирахъ и кабакахъ околотка.

Черезъ недлю посл этой пирушки, группы рабочихъ въ мастерской печей останавливались передъ объявленіемъ, прибитымъ къ стн. Это объявленіе гласило о новой сбавк съ заработка. Оно, по приказанію химика, было написано Изотовымъ и вывшено въ мастерской. Съ грустью смотрлъ Владиміръ Ивановичъ на этотъ листокъ, подрывавшій и его репутацію. Но онъ былъ подневольный человкъ и ничего не могъ сдлать. Притомъ Лушковъ заявилъ, что эта сбавка только на время: когда работа будетъ лучше, цна будетъ прежняя.

Рабочіе не принимались за работу. Около объявленія собралась большая толпа, и въ ней съ именемъ химика соединялись очень нелестные эпитеты. Въ особенности волновались двое старшихъ: молодой рыжій гигантъ и рабочій съ большою черною бородою.

Изотовъ подошелъ къ толп:

— Что вы не работаете?

— Мы не хотимъ работать!— заявили рыжій и бородачъ.

— Видите, господа,— произнесъ Изотовъ голосомъ, который нисколько не могъ ободрить рабочихъ,— химикъ только на время сбавилъ плату: теперь очень невыгодные заказы и мало работы. Посл будете получать опять попрежнему.

— Знаемъ мы химика,— зарычалъ рыжій,— онъ и прежде намъ общалъ такъ. Онъ насъ постоянно обманываетъ.

— Это, должно быть, намъ плату-то г. мастеръ сбавилъ!— заявилъ изъ маленькой отдльной кучки Петръ, и молчаніе кучки было какъ будто согласіемъ на его слова.

Это было всего печальне для Изотова. Онъ никакъ не думалъ, что его могутъ подозрвать въ выжиливаніи грошей у рабочихъ.

— Это неправда, ребята! Я всегда былъ на вашей сторон,— заявилъ онъ рзкимъ голосомъ.

— Не слушайте этого дурака,— успокоилъ его рыжій,— Мы знаемъ, что это химикъ сдлалъ, а не вы.

Вс рабочіе обступили мастера и ласково просили его заступиться передъ химикомъ.

— Господа, я готовъ для васъ, что угодно, сдлать,— отвтилъ Изотовъ,— я сейчасъ же переговорю еще съ химикомъ.

Онъ поймалъ Лушкова на двор. Объяснивъ ему желанія рабочихъ, Владиміръ Ивановичъ просилъ сдлать, имъ уступку.

— Пойдите, скажите имъ,— отвтилъ Лушковъ,— что я никакой уступки не сдлаю, что я не набавлю ни гроша… Если не хотятъ, мы безъ нихъ наберемъ рабочихъ. Если не хотятъ работать, могутъ идти съ завода!

— Химикъ ничего не хочетъ прибавить,— объявилъ ждавшимъ его рабочимъ Изотовъ.— Я ничего не могъ сдлать.

— Мы не станемъ работать, г. мастеръ, пусть онъ, дьяволъ, попрыгаетъ!

И вся толпа, сговорившаяся за время отсутствія Изотова, поддержала бородача, побросала инструменты и разбилась на маленькія кучки.

А печи были давно заправлены, газъ въ нихъ ярко горлъ и он ждали матеріаловъ для плавки. Время и горючее тратились понапрасну.

Вечеромъ Изотовъ опять пошелъ къ химику попробовать убдить его въ измненіи ршенія. Лушковъ былъ на квартир. Владиміръ Ивановичъ указалъ ему на возможный убытокъ, на необходимость приготовить заказъ къ сроку. Затмъ попробовалъ подйствовать на нравственное чувство химика. Рабочіе и такъ мало получаютъ, зачмъ же еще обрзывать ихъ заработки?

— Меня удивляетъ одно,— съ насмшливой улыбкой отвтилъ Лушковъ,— что вы, г. Изотовъ, несмотря на свой возрастъ, не замчаете смшной стороны вашего положенія. Вы поступили сюда, не правда ли, служить компаніи завода? А, между ттъ, вы служите рабочимъ. Заводъ, конечно, не можетъ тратить денегъ для вашихъ филантропическихъ опытовъ, это вамъ давно слдовало понять. Я даже думаю, что вы, съ своей ненужной добротой, поселяете недовольство въ рабочихъ моими распоряженіями. Можетъ быть, я обязанъ вамъ даже сегодняшнимъ случаемъ? Во всякомъ случа, я обязанъ указать г. Барю на ваше поведеніе.

— Можете жаловаться!— проговорилъ раздражительно Изотовъ.— Я только вижу, что напрасно разсчитывалъ на вашу уступчивость и деликатность.

— Пожалуйста, не употребляйте, со мной этого тона!— вспылилъ Лушковъ.— Вы сдлали ошибку, поступивъ сюда… Ваше призваніе быть художникомъ, музыкантомъ, что ли, поэтомъ, тамъ… А въ инженеры вы не годитесь, понимаете? У васъ нтъ системы, характера. Вы наивны, какъ мальчикъ. Вамъ нужно учиться, нужна большая практика.

Одно только было справедливо въ словахъ Лушкова. Изотовъ не былъ хорошимъ инженеромъ-администраторомъ. Не въ его мягкомъ характер была вчная муштровка рабочихъ и постоянная напряженность воли. Онъ не могъ жертвовать гуманностью во имя обогащенія завода.

Дома, впервые въ этотъ вечеръ, мысль уйти съ завода улыбнулась ему. Изотову опротивли ядовитыя улыбки химика и постоянно оскорбляли нахальныя отношенія. Но куда уйти? Онъ съ такимъ трудомъ получилъ и это мсто на завод.

И, волнуемый тяжелыми мыслями, Изотовъ поздно заснулъ въ эту ночь.

V.
Побжденный.

— Г. директоръ зоветъ васъ!

Это былъ сторожъ, пришедшій изъ конторы за Изотовымъ.

— Хорошо, сейчасъ приду!

Директоръ употреблялъ большія усилія, чтобы придать своему лицу суровое выраженіе. Въ сущности, онъ пока ничего не имлъ противъ Изотова. Замтна была натянутость ‘внушенія’, съ которымъ онъ обратился къ Владиміру Ивановичу:

— Я долженъ вамъ сдлать выговоръ, г. Изотовъ. Вы идете наперекоръ приказамъ Лушкова. Это мн не нравится. Прошу, чтобы въ другой разъ не приходилось длать вамъ такихъ замчаній. Если у насъ каждый будетъ ршать по своему, то пойдетъ къ чорту весь заведенный мною здсь нормальный порядокъ… Зачмъ вы держитесь фамильярно съ рабочими? Это производитъ безпорядки, вы унижаете авторитетъ власти. Прошу помнить, что вы служите заводу, но не рабочимъ…

Директоръ уставилъ на Изотова взглядъ побдителя.

— Г. Барю,— отвтилъ Изотовъ,— я ни въ чемъ не виноватъ, я ни въ чемъ не противорчилъ приказаніямъ г. Лушкова. Но не можете же вы мн отказать смотрть на вещи иначе, чмъ онъ смотритъ? Мн какъ-то неловко… невозможно быть суровымъ съ рабочими и притснять ихъ.. Недостатки юности,— добавилъ съ улыбкой Владиміръ Ивановичъ,— о которыхъ вы говорили, еще не вывелись у меня.

Директору слдовало бы разсердиться, но он, напротивъ, расположенный скромнымъ объясненіемъ Изотова, перешелъ совсмъ къ добродушному тону.

— Въ вашихъ интересахъ принять къ свднію мои замчанія,— ласково сказалъ онъ.— Мастеръ прислалъ письмо, что онъ больше сюда не прідетъ. Если я увижу ваши способности и старанія, то это мсто остается за вами. Надюсь, что ваша взбалмошность пройдетъ и вы будете благоразумны.

Директоръ былъ мягче и уступчиве Лушкова. Изотовъ имлъ основаніе бояться этого свиданія, но оно, однако, кончилось совсмъ неожиданно: онъ убдилъ директора сдлать маленькую уступку рабочимъ. За текущій мсяцъ не вс рабочіе дни происходила работа. Барю, въ виду малаго заработка, какъ и прежде иногда длалось у нихъ, общалъ заплатить половину, жалованья цеху печей и за т дни, когда, по милости завода, работы не было. Директоръ, правда, не далъ объявленія за своею подписью, и сдлалъ какую-то подозрительную оговорку. Но на слова Барю разв нельзя было положиться? И это общаніе директора было оповщено Изотовымъ рабочимъ.

Пріятель Изотова, Дюранъ, покидалъ заводъ. У него вышло столкновеніе съ Барю и Лушковымъ. Послдній какъ-то ухалъ съ утра въ городъ и общалъ вернуться на заводъ къ вечеру. Дюранъ, давно хотвшій разломать трубу, ненужную печамъ и мшавшую ему, доказалъ основательно директору необходимость убрать ее. Директоръ согласился, и бельгіецъ, какъ начальникъ ремонта, веллъ рабочимъ начинать разборку трубы.

Отбивали уже заклепки, снимали гайки, какъ вдругъ къ рабочимъ подошелъ вернувшійся изъ города Лушковъ.

— Что вы здсь длаете? Какъ вы смли, кто вамъ приказалъ?— закричалъ онъ.

— Механикъ веллъ сломать трубу.

— Убирайтесь къ чорту съ вашимъ механикомъ! Пошли прочь!

Рабочіе ушли, но сейчасъ же вернулись подъ предводительствомъ бельгійца.

— Ломать!— заревлъ механикъ.

— Не трогать трубы! Прочь!— закричалъ, не знавшій о распоряженіи директора и взбшенный на рабочихъ и Дюрана, химикъ.

— Ломать, я приказываю!

Колебавшіеся, рабочіе не могли ослушаться страшнаго голоса механика и ршительно принялись за дло разрушенія.

— Уйдите же прочь, негодяи, я вамъ приказываю!— попробовалъ еще разъ наступить на нихъ химикъ, но рабочіе, робко озираясь въ его сторону, все-таки, работали:

Дло химика было проиграно, и онъ попробовалъ было пойти на мировую.

— Что за шутки, милый г. Дюранъ!— попробовалъ взять его ласково за плечо Лушковъ.

Но разсвирпвшій механикъ, тяжело дышавшій, съ сверкавшими глазами, былъ далекъ отъ нжностей. Онъ толкнулъ этого ненавистнаго ему человка, и тотъ отлетлъ на дв сажени.

Директоръ, ничего не знавшій о послдствіяхъ разршенія сломать трубу, былъ страшно возмущенъ и испуганъ видомъ почти плакавшаго отъ злости химика.

— Или я, или Дюранъ, выбирайте, г. Барю!

Конечно, Барю не колебался ни минуты. Этотъ былъ его любимецъ, а на того онъ уже давно точилъ зубы.

Немного погодя, произошло бурное объясненіе въ кабинет директора.

— Г. Дюранъ, вы позволили себ нетактичность, которая совсмъ неизвинительна ни вашему положенію, ни вашему возрасту.

Но бельгіецъ грубо перебилъ оратора:

— Г. Барю, я не ребенокъ, чтобы мн читать ваши скучныя наставленія… Нельзя ли безъ нихъ… Что вамъ угодно?

Директоръ разсвирплъ.

— Прошу васъ такъ не говорить здсь! Этотъ языкъ поберегите для тхъ рабочихъ домовъ, гд вы получили ваше воспитаніе!

— А!— заревлъ Дюранъ, ударивъ своимъ огромнымъ кулакомъ по столу,— ты меня вздумалъ упрекать за то, что я рабочій! Я этимъ горжусь, понимаешь ли ты, выскочка, parvenu? Если ты и вышелъ въ люди, то только потому, что подставлялъ свою ослиную спину палк.

Директоръ сразу охладлъ. Онъ посмотрлъ искоса на этотъ гигантскій кулакъ и невольно подумалъ: ‘а что, если онъ меня имъ хватитъ?’ Эта перспектива такъ напугала трусливаго Барю, что онъ сразу понизилъ свой голосъ на три тона:

— Мы слишкомъ далеко зашли съ вами, г. Дюранъ. Посл этого намъ вмст неудобно оставаться…

— Я завтра же ухожу съ завода!

И Дюранъ, не простившись, вышелъ и такъ хлопнулъ дверью, что стны задрожали.

Изотовъ встртилъ механика. Порывистые жесты, красное лицо и сверкавшіе глаза бельгійца изумили Владиміра Ивановича.

— Куда вы, г. Дюранъ?

— Прощай, товарищъ! Завтра ухожу съ завода… Эти кулаки выгонятъ всякаго порядочнаго человка отсюда.

Изотовъ горячо жалъ мохнатую руку и жаллъ о покидавшемъ его надежномъ товарищ. Въ его семь такъ мирно, хорошо отдыхалъ Владиміръ Ивановичъ. И этотъ человкъ, вышедшій изъ народа, такъ укрплялъ его вру въ силу и способности рабочихъ!

Эти нжныя изліянія замчены были вышедшимъ изъ конторы директоромъ.

——

Съ уходомъ Дюрана, химикъ, какъ бы пресытившись своими побдами и успхами, сталъ почему-то очень вжливъ и милъ съ Изотовымъ.

Эта любезность заставила послдняго въ одинъ изъ вечеровъ сдлать сообщеніе Лушкову о своей печи.

— Посмотримъ, что вы придумали!— съ усмшкой проговорилъ химикъ.

Но, когда онъ взглянулъ на основательно сдланный чертежъ, на цлыя страницы вычисленій, то пересталъ улыбаться и съ серьезнымъ видомъ сталъ читать объясненія.

— Вы меня извините,— сказалъ Изотовъ,— я сдлалъ уже опытъ на пятой печи. Онъ оказался очень удачнымъ. Самолюбіе изобртателя заставляло меня молчать раньше, пока я не убдился въ практичности этой идеи.

— Это очень интересно,— снисходительно заявилъ Лушковъ.— Я возьму бумаги съ собой на нсколько дней, а потомъ мы потолкуемъ.

Если, бы зналъ Изотовъ, что его идеею всецло завладетъ Лушковъ и сдлаетъ изъ нея новую рекламу для себя передъ Барю, онъ не далъ бы своихъ бумагъ химику. Но Владиміръ Ивановичъ не подозрвалъ въ немъ такой наглости.

Разъ вечеромъ онъ спросилъ химика:

— Что же мой проектъ печи, Петръ Сергевичъ?

— Я просматривалъ. Теперь хочу просмотрть сочиненія по этому предмету. Мы еще поговоримъ… Завтра приготовьте мн отчетъ за этотъ мсяцъ.

— Хорошо.

Завтра былъ день получки. Когда Изотовъ къ вечеру оканчивалъ отчетъ, къ нему подошли нсколько рабочихъ:

— Что же это такое, г. мастеръ? Намъ за нерабочіе дни-то ничего не дали. Вотъ, посмотрите книжки.

Изотовъ взглянулъ. Рабочихъ дней за окончившійся мсяцъ было отъ 20 до 23, а за нехватавшіе до нормы ничего не было приписано.

— Это, врно, ошибка.

Но тутъ пришла еще толпа съ такими же жалобами.

— Вы намъ общали, г. мастеръ.

— Понимаете ли, ребята? мн самъ директоръ сказалъ! Это невозможно, это ошибка! Я сейчасъ узнаю.

Онъ побжалъ къ директору. Тотъ что-то писалъ.

— Г. Барю…

— Разв вы не видите, что я занятъ?— оборвалъ его директоръ.— Подождите!

Директоръ продолжалъ писать, а Изотовъ ждалъ, кусая губы.

— Ну, что вамъ нужно?

И Барю небрежно, вскинулъ на свой толстый носъ золотое пенснэ.

— Въ рабочихъ книжкахъ нтъ прибавки за нехватающіе до нормы дни… Это, врно, ошибка. Вы мн сами общали…

— Это не ошибка… Я не вникнулъ тогда въ суть дла и общалъ. Но я общалъ условно, какъ помню. Рабочіе и такъ имютъ порядочно за этотъ мсяцъ.

Изумившійся и негодовавшій Изотовъ дерзко проговорилъ:

— Я не зналъ, г. Барю, что на ваши слова нельзя полагаться.

Должно быть, Барю чувствовалъ себя виноватымъ: его не постила вспышка гнва.

— Вы еще молоды говорить со мной такимъ языкомъ,— холодно проговорилъ онъ, смотря на свои бумаги.— Если еще что-нибудь услышу въ этомъ род отъ васъ, наши счеты кончены… Ступайте, можете рабочимъ сослаться на меня. Прежде я думалъ дать прибавку, но теперь намъ большіе убытки, и я измнилъ свое ршеніе. На этотъ мсяцъ тоже пусть не разсчитываютъ, а дальше посмотримъ.

Изотовъ объявилъ рабочимъ волю директора и окончательно ршился бросить службу на завод.

Давно уже на душ Владиміра Ивановича не было такъ спокойно, какъ въ этотъ вечеръ. Онъ чувствовалъ себя легко, какъ человкъ, сбросившій съ плечъ непосильную тяжесть. Онъ отдохнетъ дома, подыніетъ просторомъ осеннихъ полей.

Передъ нимъ тихой вереницей проходили воспоминанія и картины роднаго уголка. Эта наступающая спячка природы, зима, скоро пройдетъ, и онъ, посл долгихъ лтъ, встртитъ у себя дома весну. Онъ любилъ еще въ дтств вдыхать, съ замирающимъ сердцемъ, талый, свжій воздухъ весны, любилъ слушать журчанье первыхъ ручейковъ, щебетанье первыхъ ласточекъ, любилъ смотрть, на талыя поля, сбрасывающія свой снговой покровъ. Чудное весеннее солнце при немъ вызоветъ къ жизни безмолвныя поля и тоскующіе лса… И передъ этимъ желаніемъ покоя, отдыха, передъ жаждой тихаго наслажденія природой, передъ этими, проходившими веселыми, легкими толпами, воспоминаніями, совсмъ исчезалъ вопросъ о его будущей дятельности…

В. О-въ.

‘Русская Мысль’, No 12, 1883

ВОЛЬНАЯ НЕВОЛЯ

I.Новичекъ.

II.Заводъ и его ‘необходимыя’ жертвы.

III.Обдъ у директора.

IV.Новый мастеръ.

V.Побжденный.

Читайте также:

I.
Новичекъ.

II.
Заводъ и его ‘необходимыя’ жертвы.

III.
Обдъ у директора.

IV.
Новый мастеръ.

V.
Побжденный.