ПРІЯТЕЛЬ.
ПРІЯТЕЛЬ.
(ПОСВЯЩЕНО НАДЕЖД ЛЬВОВН ГУРЬЕВОЙ).
II.
III.
Любезный другъ!
искренно-преданному теб
П. Пучтовскому.
Любезный братецъ и благодтель,
Илья Прохоровичъ!
Петръ Клюшниковъ.
Ф. ФЕДОРОВЪ.
‘Сынъ Отечества’, No 8, 1852
Приятель, Федоров Ф., Год: 1852
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Въ одно прекрасное утро, Павелъ Александровичъ всталъ съ постели веселе обыкновеннаго, слуга подалъ ему съ городской почты письмо, которое заставило его сильно призадуматься. Задумавшись, онъ опустился въ свои мягкія кресла, съ твердымъ намреніемъ не разставаться съ ними и въ особенности съ Петербургомъ, потому-что и кресла, и Петербургъ были ему равно дороги: въ однихъ онъ находилъ самое безмятежное отдохновеніе, въ другомъ бездну самыхъ разнообразныхъ развлеченій. А ему предлагали въ замнъ этого…. Но посудите сами, что ему предлагали вмсто креселъ и Петербурга.
— Странно, право странно, говорилъ Павелъ Александровичъ, почтенный дядюшка пишетъ мн, что пріхалъ сюда по дламъ, — какія тутъ у него дла? Онъ, просто, затмъ и пріхалъ, чтобы предложить мн мсто въ своемъ тарантас и увезти меня изъ Петербурга. Что я буду длать въ деревн или, пожалуй, хотя въ самомъ город. Въ Петербург можно жить дятельно, весело, разнообразно, жить настоящею жизнію, какъ живу, напримръ, я, какъ живутъ Жоржъ, Мишель и большая часть моихъ пріятелей.
Занятый такими размышленіями, онъ не слыхалъ, какъ въ передней пронзительно зазвнелъ колокольчикъ, и даже не обернулся, когда въ кабинетъ вошелъ какой-то молодой человкъ, въ чорномъ, наглухо застегнутомъ сюртук. Видя, что хозяинъ не обращаетъ на него никакого вниманія, онъ безъ церемоніи услся на диванъ и закурилъ свою папироску, въ ожиданіи что будетъ дальніе.
Павелъ Александровичъ бормоталъ между-тмъ какія-то, несвязныя слова, сначала тихо, потомъ все громче и громче.
…..Онъ требуетъ такъ настойчиво… Неужели и въ-самомъ-дл мн придется ссть въ тарантасъ? И то сказать не вести же здсь такую жизнь, какъ Жоржъ ведетъ! Вдь вотъ человкъ, подумаешь,— и молодъ еще, кажется, а куда-какъ правдоподобно уметъ передавать всякой вздоръ, и вретъ, и самъ себ вритъ….
Молодой человкъ, сидвшій на диван, громко захохоталъ. Павелъ Александровичъ оглянулся, и бросилъ на своего собесдника такой взглядъ, который очень ясно говорилъ, что его присутствіе не доставляетъ удовольствія.
Пріятель понялъ: этотъ взглядъ и замолчалъ. Разговоръ между-ними какъ-то не клеился. Павелъ Александровичъ сидлъ, нахмурившись, и казалось, разршалъ вопросъ: быть или не быть? хать или не хать?
По достаточномъ размышленіи, вопросъ былъ разршенъ положительно. Пріятель, повертвъ еще нсколько минутъ въ рукахъ свою шляпу, сказалъ что ему пора отправляться, и вышелъ, взявъ съ Павла Александровича общаніе повидаться передъ отъздомъ.
Павелъ Александровичъ заране воображалъ себ скуку, ожидавшую его въ губерніи, а мста черезъ которыя лежала дорога въ помстье его дяди, представлялись ему самою однообразною пустынею, — несмотря на то, что въ этихъ мстахъ были и села и города, черезъ которые онъ прозжалъ неболе какъ за восемь лтъ передъ тмъ, на пути въ Петербургъ. Но что длать! Таково уже свойство разстроеннаго воображенія. А въ воображеніи Павла Александровича рисовались теперь поперемнно:
‘За горами, за долами
Горы да лса,
А за тми за лсами
Лсъ да гора,
А за тою, за горою
Трынъ да трава.’
Эта дикая трава, по мннію Павла Александровича, росла именно на предл его путешествія, въ ожидавшей его деревн.
Тутъ онъ крпко-крпко зажмурилъ глаза, потому-что картина была черезъ-чуръ поразительна и рисовалась предъ нимъ какъ наяву. Чтобы осводиться отъ этого тягостнаго впечатлнія, которое давило его, какъ кошемаръ, онъ обратился къ воспоминаніямъ о быломъ, счастливомъ времени. Тогда воображеніе, принужденное сдлать нежданный прыжокъ, нчто въ род tour de force, перемнило вдругъ и кисти и краски, и стало рисовать картины совершенно въ другомъ род. Сначала изъ рамки выдвинулись два портрета: одинъ, его старушки матери, съ задумчивымъ и кроткимъ выраженіемъ лица, другой, блокураго, миловиднаго ребенка, которому вс улыбались, котораго вс ласкали, называли рзвымъ и умнымъ. Извстно, что въ послднемъ качеств никто не отказываетъ дтямъ, нетолько родители, но даже посторонніе — явное доказательство людскаго безпристрастія. Дло другое взрослые. Тутъ умъ подвергается строгой критической оцнк, и встрчаетъ на каждомъ шагу столько нелицепріятныхъ судей,— что по невол возникаетъ сомнніе, не существуегъ-ли между увеличеніемъ человческаго черепа и уменьшеніемъ ума обратной пропорціи. Но не объ этомъ дло. Ребенокъ дйствительно былъ рзовъ и довольно уменъ. Мало-по-малу, онъ выросталъ, преуспвая во многихъ шалостяхъ, которыя дти такъ охотно перенимаютъ другъ у друга, и во всхъ наукахъ, преподаваемыхъ въ уздномъ училищ, особенно во французскомъ язык, которому учила его мать, такъ что изъ ребенка онъ сдлался юношей, и стали его звать уже не Павлушей, а Павломъ Александровичемъ.
Около этого же времени воротился изъ чужихъ краевъ богатый дядя Павла Александровича, отставной гвардіи полковникъ, о которомъ боле десяти лтъ не было ни слуху ни духу, и поселился въ своей деревн. Мать Павла Александровича, узнавъ объ его прізд, поспшила явиться къ нему вмст съ сыномъ. Онъ принялъ ихъ ласково, и изъявилъ готовность помогать вдов своего брата и заботиться объ ея сын. Когда же послдній сталъ говорить о своемъ желаніи служить въ Петербург, то дядюшка былъ такъ добръ, что доставилъ ему вс средства къ осуществленію этого желанія, любимой мечты всхъ провинціальныхъ юношей, обуреваемыхъ стремленіемъ къ слав и почестямъ и глубоко сочувствующихъ прелестямъ столичной жизни.
Пріхавъ въ Петербургъ, господинъ Пучтовскій, такъ назывался Павелъ Александровичъ, убдился на опыт, что жизнь въ этомъ обтованномъ город гораздо благополучне, чмъ въ провинціи — и веселе, и удобне, и почетне. Первымъ его стараніемъ по прізд было сбросить съ себя видъ провинціала, и принять наружность блавовоспитаннаго столичнаго обывателя. Это преобразованіе совершилось въ весьма короткое время и очень удачно, при помощи портныхъ, парикмахеровъ и другихъ искусныхъ людей, въ которыхъ Петербургъ никогда не терплъ недостатка. Такимъ образомъ Павелъ Александровичъ сдлалъ важный шагъ впередъ, подвинувшій его къ самому преддверію въ новую жизнь, которая представлялась ему, какъ волшебная сказка, разцвченная, разукрашенная всми прихотливыми красками воображенія, полная надеждъ и очарованій, почестей и успховъ въ большомъ свт, на этомъ обширномъ и блистательномъ поприщ, гд столько счастливцевъ пожинаютъ самые лучшіе и самые свжіе лавры, и одерживаютъ побды. Вслдъ за тмъ ему улыбнулись дв неразлучныя спутницы молодости, — дружба и любовь — одна въ образ отставнаго господина Клюшникова, его ментора на новомъ поприщ, другая въ чертахъ одной молодой особы, коротко знакомой Клюшникову и рекомендованной имъ съ самой лучшей стороны. Съ самимъ-же Клюшниковымъ Павелъ Александровичъ познакомился безъ всякихъ рекомендацій, въ кондитерской на Вознесенскомъ-проспект, и несмотря на то, что одинъ изъ нихъ былъ отставной и уже въ лтахъ, а другой семнадцатилтній юноша, между ними установилась вскор совершенная и полная свобода въ обращеніи. Но такъ какъ это обращеніе дошло наконецъ до того, что Клюшниковъ пересталъ даже длать различіе между своимъ пустымъ кошелькомъ и тугонабитымъ бумажникомъ своего питомца, и нердко принималъ послдній за свой собственный, то юный Телемакъ счелъ нужнымъ уволить его отъ исправленія должности Ментора, и даже совершенно съ нимъ раззнокомился, вслдствіе чего разгнванный наставникъ назвалъ его неблагодарнымъ и перессорилъ съ вышеупомянутою молодою и прелестною особою. Съ-тхъ-поръ Павелъ Александровичъ видлъ господина Клюшникова только раза два или три — и то во сн. Однако съ легкой руки этихъ первыхъ знакомыхъ, любовь и дружба не покидали его ни на минуту, танцовали съ нимъ vis—vis на вечерахъ, сидли бокъ о бокъ въ театрахъ и концертахъ, и прогуливались рука объ руку по петербургскимъ окрестностямъ, упиваясь прохладою итальянскихъ ночей, или любуясь изверженіями Везувія. Такая привязанность трогала его иногда до слезъ, и неудивительно: они невольно исторгались изъ глазъ Павла Алексадровича вмст съ ассигнаціями изъ его кармана, но господинъ Пучтовскій не унывалъ, потому-что аккуратно въ начал каждой трети года ему высылались изъ деревни его дядюшки новыя ассигнаціи, взамнъ исторгнутыхъ у него дружбой и любовью. Сначала рабскій подражатель своихъ столичныхъ друзей, поникавшій въ прахъ передъ ихъ неисчерпаемымъ остроуміемъ, великосвтскими привычками и модными жилетами, онъ мало-по-малу, нетолько сравнялся съ ними во всхъ этихъ преимуществахъ, но даже усплъ превзойти во многомъ, что прежде казалось ему ршительно недоступнымъ. Короче, все улыбалось Павлу Александровичу, все льстило надеждамъ на постоянное благоволеніе къ нему знакомыхъ и богатаго дядюшки, какъ вдругъ, среди самаго разгара этихъ надеждъ, онъ получаетъ письмо, которое, какъ мы видли, повергло его въ непріятное положеніе. Особенно поразило его то обстоятельство, что дядюшка упоминалъ между-прочимъ въ своемъ письм о какомъ-то общемъ ихъ знакомомъ, не такъ давно оставившемъ Петербургъ и описавшемъ ему вс столичныя похожденія его любезнаго племянника. Черезъ два часа посл полученія письма, онъ вышелъ изъ квартиры и отправился въ гостинницу, гд остановился его дядюшка.— ‘Кто жъ этотъ знакомый? думалъ дорогой Павелъ Александровичъ. Кто этотъ шпіонъ, которой выдалъ меня головою? И что онъ нашелъ такого предосудительнаго въ моихъ поступкахъ?— Странно! право странно! Впрочемъ…. все еще успемъ объясниться…. а между-тмъ надобно приготовиться. Я впередъ отдаюсь на судъ и милость дядюшки’.
Дядюшка принялъ его радушно, почти съ радостію, и только на прощаньи сказалъ съ легкой улыбкой: ‘Ну, любезнйшій, ты видлъ какъ люди живутъ въ Петербург, теперь посмотри, какъ они живутъ въ деревн’.
Спустя дв недли, тяжелый дорожный тарантасъ, покачиваясь съ боку на бокъ, вызжалъ изъ Петербурга черезъ Московскую заставу. Дядюшка читалъ листокъ какой-то газеты, племянникъ молчалъ и хмурился….
Былъ теплый іюльскій вечеръ, когда тарантасъ, посл долгаго и утомительнаго странствованія, приблизился наконецъ къ деревн, знакомой Павлу Александровичу. На свтло-голубое небо уже начинали ложиться легкія, прозрачныя полу-тни сумерекъ, но воздухъ былъ еще напоенъ жаркимъ дыханіемъ дня: полевые цвты еще впивали въ себя это дыханіе, и пчелы роями кружились между ними,— а въ природ цвты и пчелы раньше всхъ предаются покою. За полверсты до деревни путешественники вышли изъ тарантаса и пошли полемъ, по узкой тропинк, по обимъ сторонамъ которой дремала зернистая рожь, склоняясь почти до земли своими колосьями, влво лежала большая дорога, направо обширное село, еще за нсколько минутъ освщенное послднимъ отблескомъ заходящаго солнца, а теперь лучи его озаряли только темнозеленую опушку дальняго лса да края серебристаго облака, остановившагося надъ золотымъ крестомъ скромной деревенской церкви. Въ нсколькихъ шагахъ за церковью, на скат небольшаго холма, виднлся двухъ-этажный деревянный домъ съ мезониномъ. При вид этого дома, лицо полковника, до-тхъ-поръ задумчивое и почти угрюмое, просіяло радостью, на лиц племянника не выразилось ровно ничего, но онъ ускорилъ нсколько шаги, какъ человкъ, который, уставъ отъ дороги, занятъ только одною мыслію — о хорошемъ ужин и крпкомъ сн.
На крыльц деревяннаго дома съ мезониномъ встртила вновь-прибывшихъ женщина среднихъ лтъ въ темномъ ситцевомъ капот и чепчик. Это была ключница.
— Слава Богу! сказала она: наконецъ-то вы пріхали, батюшка, Осипъ Николаевичъ. А Марья Павловна совсмъ было по васъ соскучилась. И ей и мн все снились такіе странные сны….
— А гд же Маша? перебилъ полковникъ, и въ глазахъ его мелькнула легкая тнь безпокойства. Я думалъ, что она прежде всхъ выйдетъ мн навстрчу, ужъ не больна ли она? Или, можетъ-быть, опять у предводителя? прибавилъ онъ боле спокойнымъ голосомъ.
— Точно такъ, батюшка, отвчала ключница. Супруга предводителя изволили сами прізжать сегодня за Марьей Павловной, и общались привезти назадъ къ сумеркамъ, пожалуй, что пора бы и воротиться.
Павелъ Александровичъ не слыхалъ этого разговора, потому-что былъ уже въ передней и снималъ съ себя свой дорожный костюмъ.
Онъ остался вполн доволенъ дядюшкинымъ ужиномъ, и черезъ часъ по прізд покоился самымъ непринужденнымъ сномъ, это происходило въ мезонин, который дядюшка предоставилъ племяннику въ полное распоряженіе. На другое утро Павелъ Александровичъ проснулся довольно рано, и не зная какъ убить время до чаю, спустился во второй стажъ, въ комнаты, занимаемыя самимъ дядюшкой, чтобы пройти въ его библіотеку и достать тамъ какую-нибудь книгу. Въ этихъ комнатахъ все было тихо, повидимому вс еще спали глубокимъ сномъ, и утренній свтъ едва пробивался слабымъ мерцаніемъ, сквозь опущенныя занавски. Павелъ Александровичъ тихо прошелъ въ библіотеку, взялъ изъ шкафа первую попавшуюся ему на глаза книгу, и сталъ разсянно перелистывать страницы. Хотя онъ и не принадлежалъ къ числу тхъ людей, которые любятъ въ чтеніи исключительно самый процесъ этого занятія, но тмъ немене у него никогда не доставало ни терпнья, ни охоты читать, что-бы-то ни было, со вниманіемъ, и неудивительно, — жизнь въ столиц научила его дорожить своимъ временемъ, и не тратить его на подобные пустяки. Правда, эта жизнь была ничтожна, даже слишкомъ ничтожна, но вмст съ тмъ такъ полна мелочной дятельности, что у Павла Александровича нердко голова шла кругомъ отъ множества заботъ и занятій: вечера, театры, панорамы, живыя картиры, преферансъ, дружба, любовь — и мало ли что еще — отнимали у него послднія свободныя минуты, даже въ тишин кабинета, для него невсегда умолкалъ отголосокъ вншняго шума, вс бубенчики, побрякушки, гудки и свистки, изъ которыхъ обыкновенно составляется этотъ нестройный концертъ, безпрерывно звучали въ его ушахъ, не давали ему засыпать поздно вечеромъ, будили раньше свту поутрамъ. Поэтому теперь онъ читалъ безъ вниманія, и глаза его поминутно переходили отъ страницъ книги то къ одному, то къ другому изъ окружавшихъ его предметовъ. Въ одну изъ такихъ минутъ, взоръ его, черезъ растворенныя двери столовой, гд было почти совсмъ темно, упалъ на полосу яркаго свта, освщавшую простнокъ между двумя окнами. Этотъ свтъ проникалъ въ столовую черезъ полураскрытыя двери боковой комнаты, изъ которой до слуха Павла Александровича долеталъ какой-то легкій шорохъ, и тихій, чуть слышный шёпотъ, потомъ на свтлой полос мелькнула какая-то тнь, и снова скрылась, по черезъ минуту она опять показалась, и на этотъ разъ обрисовала ясно стройный женскій силуэтъ, которому воображеніе Павла Александровича не замедлило придать вс необходимые аттрибуты молодости и красоты. У него, какъ видите, была довольно пылкая фантазія. Впрочемъ въ двадцать-пять лтъ тутъ нтъ еще ничего удивительнаго, а господинъ Пучтовскій только что вступилъ въ сей благополучный возрастъ.
Кто бы ни была эта женщина или двушка, разсуждалъ Павелъ Александровичъ: только ужъ наврное не дядюшкина ключница, та и низка ростомъ, и слишкомъ широка въ плечахъ, а эта стройна и высока, какъ муза. Посмотримъ, какой прелестный пустынный цвтокъ поселился въ степной деревн моего дядюшки.
Онъ положилъ книгу въ шкафъ, на прежнее ея мсто, прокрался чуть слышными шагами изъ своей комнаты, черезъ другую, въ столовую и прислонился къ окну, возл высокаго китайскаго розана, листья котораго почти совершенно скрывали его отъ постороннихъ глазъ, но позволяли ему видть все происходившее въ боковой комнат.
Вотъ что увидлъ Павелъ Александровичъ чрезъ полураскрытую дверь.
Въ боковой комнат шторы были подняты, и утреннее солнце, обливая своими лучами вс находившіеся въ ней предметы: цвты, мебель и картины,— отражало въ зеркал стройную талію и прелестный профиль молодой двушки, Ея маленькія блыя ручки были слегка прижаты къ полузакрытой груди, блокурая головка нсколько наклонилась къ правому плечу и изъ-подъ длинныхъ опущенныхъ рсницъ падалъ взглядъ, придававшій какое-то особенное выраженіе ея лицу.
Павлу Александровичу показалось также, что еслибы этотъ кроткій взглядъ обратился нечаянно въ ту сторону, гд онъ стоялъ, закрытый листьями розана, и разсмотрлъ бы сквозь темную зелень его нескромную физіономію, то онъ не выдержалъ бы и струсилъ — это настоящее слово — онъ покраснлъ бы такъ, какъ никогда еще не случалось ему краснть.
На лиц его и въ-самомъ-дл начиналъ выступать легкій румянецъ.
Это былъ румянецъ удовольствія. Увренный, что можетъ безпрепятственно продолжать свои наблюденія, онъ смотрлъ на молодую двушку.
Полюбовавшись нсколько минутъ этимъ пріятнымъ зрлищемъ, Павелъ Александровичъ нашелъ весьма приличнымъ ретироваться заблаговременно въ свой мезонинъ, такъ какъ, по всмъ его соображеніямъ, до чаю оставалось не боле получаса, а въ кружк, который образуется утромъ около домашняго самовара, можно видть всхъ членовъ семейства, ночующихъ подъ одной кровлей.
Надежда его однакоже не оправдалась. Когда черезъ полчаса старый слуга полковника доложилъ ему, что его просятъ кушать чай, то онъ, сойдя въ столовую, встртилъ тамъ одного только дядюшку, того самаго, на котораго онъ уже вдоволь насмотрлся во-время прозда отъ Петербурга до настоящаго мста своего пребыванія. Если дорогою физіономія полковника бывала нердко серьозна и задумчива, то теперь она была едва ли не пасмурне самаго ненастнаго изъ всхъ ненастныхъ петербургскихъ дней. Онъ видимо былъ не въ дух. Племянникъ искоса посматривалъ на боковую комнату.
Въ это время дверь боковой комнаты отворилась и на половину изъ-за нея высунулась голова ключницы.
— Осипъ Николаевичъ, барышня проситъ васъ пожаловать къ ней на одну минуту.
Полковникъ всталъ и оставилъ племянника одного, приперевъ за собою дверь въ боковую комнату. Но спустя нсколько минутъ, онъ возвратился въ столовую, бормоча про себя какія-то слова, изъ которыхъ Павелъ Александровичъ могъ разобрать только слдующія: — ей еще хуже, чмъ вчера…. докторъ…. Боже мой, да скоро ли?…
Изъ этихъ словъ и изъ словъ ключницы Павелъ Александровичъ вывелъ весьма основательное заключеніе, что въ боковой комнат и была барышня, что послдняя была больна, и что дядюшка посылалъ за докторомъ.
Въ-теченіе дня онъ узналъ сверхъ-того отъ слугъ, что больная барышня была воспитанница полковника, и что онъ, какъ засвидтельствовала лично сама ключница,— души въ ней не слышалъ.
Въ дополненіе къ этимъ краткимъ свдніямъ, мы, съ своей стороны, можемъ сообщить читателямъ еще слдующее.
Лтъ за восемь или за девять до того времени, къ которому относятся описываемыя здсь происшествія, вскор посл прізда полковника изъ-за границы, онъ получилъ однажды записку, въ которой приглашали его побывать въ дом одной сосдней помщицы, въ нсколькихъ верстахъ отъ его деревни. Онъ исполнилъ это приглашеніе съ необыкновенною поспшностію, и часа черезъ два по прочтеніи записки, сидлъ уже у постели умирающей женщины. Слезы показались на его мужественномъ, загорломъ лиц, и для умирающей — то была сама помщица — он служили залогомъ глубокой искренности чувствованій и словъ человка, бесдовавшаго съ нею въ послдній разъ передъ прощаньемъ съ жизнію. ‘Вотъ полковникъ, говорила она, я умираю, посл меня остается дочь сирота, у которой нтъ родныхъ…. вы добры, полковникъ, и благородны…. въ душ вашей найдется мсто состраданія къ ней….’
Это были послднія слова умирающей. Полковникъ всталъ и безмолвно поднялъ взоръ къ образу, висвшему у изголовья смертной постели. Никакая клятва, никакая мольба, переданная словами, не могли быть краснорчиве этого безмолвнаго взора.
Спустя нсколько дней посл этой сцены,— въ дом полковника, къ немалому удивленію всей прислуги,— одна изъ комнатъ была обращена въ дтскую, въ ней поселилась девятилтняя Марія, на которой полковникъ сосредоточилъ всю свою любовь, вс свои попеченія и заботы. Она росла у него на глазахъ, ея воспитаніе быстро подвигалось впередъ подъ его надзоромъ, и лтъ черезъ шесть онъ уже могъ любоваться своимъ созданіемъ: прелестный цвтокъ почти распустился. И какъ простодушно трогательна была признательность Маріи къ ея благодтелю. Какъ она умла угадывать его малйшія желанія, угождать его привычкамъ и даже капризамъ. Когда полковникъ бывалъ веселъ, что впрочемъ случалось съ нимъ неслишкомъ часто, — то Марія приходила въ восхищеніе почти отъ каждой бездлицы, отъ первой игрушки, попадавшейся ей подъ руки, и звонкій, серебристый смхъ ея могъ бы показаться отголоскомъ самой радости. Когда же, напротивъ, въ минуты тоски или безотчетнаго раздумья, онъ становился пасмуренъ и хмурилъ свои густыя брови,— Марія тихо садилась у его ногъ, и ждала перваго глубокаго вздоха, облегчающаго грудь, перваго взгляда, ищущаго вокругъ себя утшенія, тогда она быстро вскакивала къ нему на колна, и долго, съ грустною улыбкой смотрла ему въ глаза, но никогда, въ подобныя минуты, ей не приходило въ голову спросить: что съ вами? о чемъ вы скучаете?— Привязанность къ ней полковника возрастала почти съ каждымъ днемъ, и потому неудивительно, что малйшая ея болзнь, малйшее безпокойство, ей причиненное, повергали его въ совершенное отчаяніе. Такъ случилось и въ день его прізда изъ Петербурга, когда Марія возвратилась отъ предводителя съ явными признаками хотя неопасной, но довольно сильной простуды.
Болзнь Маріи продолжилась нсколько дней, въ-теченіе этого времени съ лица полковника почти ни на минуту не сходили угрюмыя морщины, и Павелъ Александровичъ, не зная, какъ убить время, занялся осматриваніемъ владній своего дядюшки.
Въ это утро Павелъ Александровичъ, весьма довольный самимъ-собою, сидлъ въ гостиной, и прислонясь головою къ спинк креселъ, не то дремалъ, не то думалъ Богъ знаетъ о чемъ…. Вдругъ онъ вздрогнулъ, будто отъ прикосновенія галваническаго столба, и вскочивъ съ креселъ, выпрямился весь знакомъ удивленія.
Передъ нимъ, изгибаясь вопросительнымъ знакомъ, стоялъ низенькій худощавый человчекъ, и говорилъ сладкимъ, ласкающимъ голосомъ:
— Имю честь…. честь имю…. Позвольте спросить, кого я имю честь видть?
Какъ ни страненъ былъ этотъ вопросъ, но наружность худощаваго человчка, которому было, повидимому, лтъ подъ сорокъ, казалось еще странне. Въ ней соединялось все, что только нужно вообразить себ сухаго, желтаго и угловатаго. Цвтъ лица этого индивидуума былъ ршительно ненатуральный, или, по-крайней-мр, онъ сильно полинялъ, потому-что былъ желтъ, какъ поблеклая капуста. Маленькіе, подслповатые глаза почти совершенно закрывались вками, что впрочемъ нисколько не мшало имъ видть все какъ слдуетъ…. есть же такіе странные люди, которые умютъ смотрть даже сквозь опущенныя вки. Что касается до цвта этихъ глазъ, то привычка ихъ безпрестанно прищуриваться и закрываться не позволяла опредлить его съ точностію, итакъ, не оскорбляя истины, можно предположить, что глаза его были цвта неопредленнаго, не то срые, не то зеленые.
Павелъ Александровичъ зналъ эту физіономію наизусть, но тмъ немене счелъ нужнымъ, подобно ей, прищуриться, желая уврить себя, что передъ нимъ стоитъ живой человкъ, а не призракъ.
Посл нсколькихъ минутъ взаимнаго осмотра, худощавый человкъ и Павелъ Александровичъ бросились другъ-другу въ объятія, и воскликнули въ одинъ голосъ:
— Павлуша!
— Клюшниковъ!
Затмъ, между старыми друзьями послдовало объясненіе, изъ котораго Павелъ Александровичъ узналъ, что его бывшій менторъ давно уже иметъ жительство въ этихъ мстахъ, причемъ господинъ Клюшниковъ присовокупилъ, что дядя Павла Александровича ему короткій знакомый, съ которымъ онъ состоитъ на самой дружеской ног и аккуратно два раза въ недлю, по средамъ и пятницамъ, играетъ въ вистъ или преферансъ.
Господинъ Клюшникиковъ говорилъ чистую правду, потому-что дйствительно находился въ хорошихъ отношеніяхъ съ старымъ полковникомъ, который готовъ былъ даже отдать ему руку своей воспитанницы,— разумется, съ согласія самой Марьи Павловны. Но, по несчастію, этого-то согласія и не доставало господину Клюшникову. Марья Павловна, выслушавъ однажды его страстное признаніе, расхохоталась такъ громко, такъ непринужденно, что бдный вздыхатель, приведенный въ крайнее смущеніе, счелъ всего приличне ретироваться въ самой тайный уголъ гостиной, гд происходила эта сцена, и извинить свой поступокъ молодостью и неопытностью. Потомъ, изъ темнаго угла гостиной, онъ пробрался въ столовую, изъ столовой въ библіотеку, и оттуда въ кабинетъ полковника, которому и разсказалъ все съ нимъ случавшимся. Чтобы утшить господина Клюшникова, полковникъ отвчалъ ему, что не слдуетъ приходить въ отчаяніе отъ первой неудачи, что время и привычка все могутъ преодолть, и проч. и проч., однимъ-словомъ, посовтовалъ ему ждать и надяться. Господинъ Клюшниковъ поневол долженъ былъ послдовать этому совту. Но какъ человкъ нрава тихаго и осторожнаго, онъ умолчалъ въ разговор съ Павломъ Александровичемъ о своихъ сердечныхъ длахъ, зато ученикъ разсказалъ своему наставнику все, что только зналъ или думалъ о себ, дядюшк и Марь Павловн, и объяснивъ ему свой знаменитый планъ, чтобы жениться на Марь Павловн, попросилъ своего друга употребить въ его пользу все свое вліяніе на дядюшку.
Павелъ Александровичъ говорилъ съ жаромъ и увлеченіемъ, а господинъ Клюшниковъ, по обыкновенію, слушалъ, потупивъ взглядъ и закрывъ вками свои подслповатые глаза. Когда же тотъ кончилъ, онъ бросился къ нему на шею, и сказалъ, голосомъ, въ которомъ чуть не дрожала слеза: ‘Павлуша! Съ этой минутой располагай мною какъ хочешь, а тамъ….’
— А тамъ, перебилъ достойный ученикъ, мы заживемъ также весело, какъ прежде живали.
Въ тотъ же день вечеромъ, господинъ Клюшниковъ, играя съ полковникомъ въ преферансъ, сообщилъ ему о намреніяхъ его племянника и о подозрніи своемъ, чтобы онъ, бывши всегда съ Машей, не понравился бы ей. Дядюшка усмхнулся, и дружески пожавъ ему руку, сказалъ: ‘Будьте покойны, Петръ Прохоровичъ, ему не удастся… Не забудьте только вашего общанія выхлопотать какое-нибудь мсто этому пустоголовому господину…. Ну, а за Машу, я ручаюсь: она у меня не втренница’.
Господинъ Клюшниковъ общалъ употребить вс усилія, чтобы угодить почтенному полковнику, и дйствительно, возвратясь въ уздный городъ, принялся за дло съ необыкновеннымъ рвеніемъ.
Между-тмъ частыя свиданія Павла Александровича съ Машей обратили полное вниманіе его на прекрасную двушку. Правда, физіономія Павла Александровича была совсмъ не изъ мудреныхъ, но она была вполн приличная, оживлялась блескомъ молодыхъ глазъ, и далеко не походила на физіономію господина Клюшникова, почти единственнаго посторонняго человка, котораго Марья Павловна встрчала у своего воспитателя. Хотя воспитанница полковника и гостила иногда въ дом узднаго предводителя, но и тамъ она встрчалась чаще всего опять съ тмъ-же господиномъ Клюшниковымъ, который также частенько навщалъ предводителя, чтобы воиграть съ нимъ въ шахматы. Г. Клюшниковъ, какъ видите, былъ вполн истинно-услужливый человкъ. Понявъ тайныя струнки каждаго, онъ тотчасъ-же смекалъ въ чемъ дло, и изъ всего успвалъ извлекать себ пользу…. Зная, что любимый конекъ предводителя — игра въ шахматы, господинъ Клюшниковъ находилъ врный предлогъ и въ дом предводителя постоянно встрчаться съ Марьей Павловной. Удивительно-ли посл этого, что она непримтно, день за день, все боле и боле находила удовольствіе въ частыхъ, иногда даже намренныхъ встрчахъ съ Павломъ Александровичемъ, и хотя разговоръ его не блисталъ особеннымъ умомъ, но не былъ лишенъ ни лоска свтскости, ни поддльнаго чувства, которое она не умла еще отличить отъ настоящаго. Эти встрчи, эти разговоры, разумется, не укрылись отъ вниманія полковника, но онъ напрасно старался предупреждать ихъ. Правда, онъ могъ бы разсказать Марь Павловн о разсянной жизни, какую велъ племянникъ его въ Петербург, но онъ надялся, что молодой человкъ исправится. Притомъ же думалъ: Если Маша полюбитъ этого вертопраха, то, разумется, не поврить одному голословному разсказу, сообщенному мн Клюшниковымъ. Если-же она не будетъ чувствовать къ нему никакой привязанности, то подобный разсказъ не поведетъ ровно ни къ чему. Во всякомъ случа надобно подождать мста, которое дастъ возможность удалить шалуна изъ моего дома. Это разсужденіе нсколько успокоило полковника, а черезъ полтора мсяца господинъ Клюшниковъ сообщилъ ему давно ожиданное извстіе. Но, къ сожалнію, оно пришло слишкомъ поздно. Марья Павловна уже любила, и притомъ любила искренно, глубоко. Счастливый Павелъ Александровичъ, не зная ничего объ услуг, оказанной ему пріятелемъ, лишь только замтилъ расположеніе къ нему Марьи Павловны, ршился не медлить, и поспшилъ къ дядюшк, чтобы просить у него руки его воспитанницы. Представьте-же себ удивленіе и печаль молодаго человка, когда полковникъ отвчалъ ему:
— Нтъ, любезнйшій, этому не бывать. Я лучше совтую теб отправиться на службу, мсто уже готово: нашъ уздный судья выхлопоталъ его для тебя по моей просьб.
Съ отчаяніемъ въ груди возвратился Павелъ Александровичъ въ свой мезонинъ, написалъ тамъ наскоро записку къ господину Клюшникову, и увидвшись въ тотъ же день съ Марьей Павловной, разсказалъ ей, въ самыхъ трогательныхъ выраженіяхъ, послдствія своего объясненія съ дядюшкой.
Выслушавъ этотъ разсказъ, Марья Павловна слегка поблднла, но черезъ минуту румянецъ ярче прежняго вспыхнулъ на ея щекахъ, и она сказала съ веселой улыбкой:
— Я сама пойду просить его. Врно онъ не откажетъ мн!
Павелъ Александровичъ съ восхищеніемъ поцловалъ протянутую ему прекрасную ручку, и назвалъ себя счастливйшимъ человкомъ въ мір.
Между-тмъ записка Павла Александровича къ пріятелю, въ которой онъ откровенно говорилъ ему, что не иметъ особенной привязанности къ Марь Павловн, имла свое значеніе, и заставила господина Клюшникова смутиться отъ радости. Прочитавъ ее нсколько разъ со вниманіемъ, и положивъ бережно на свой письменный столъ, онъ засуетился, запрыгалъ, какъ-будто въ ногахъ у него была ртуть, и наконецъ залился продолжительнымъ, удушливымъ смхомъ. Еслибы въ эту минуту предъ нимъ предсталъ нечаянно самъ Павелъ Александровичъ, онъ бросился бы къ нему на шею и расцловалъ бы его. Но Павелъ Александровичъ былъ отъ него ровно за десять верстъ, а потому господинъ Клюшниковъ, не теряя понапрасну времени, прислъ къ столу и написалъ небольшое письмо къ своему брату, и снова захохоталъ. О, онъ былъ въ восторг! Потомъ, наскоро одвшись, онъ взялъ со стола оба письма, и положивъ одно изъ нихъ въ боковой карманъ своего сюртука, немедленно отослалъ другое, адресованное на имя брата.
Спустя два часа, онъ былъ уже въ кабинет полковника, и стараясь казаться покойнымъ, говорилъ своимъ сладкимъ, ласкающимъ голосомъ:
— Я имю сообщить вамъ, Осипъ Николаевичъ, сегодня нчто чрезвычайно важное…. дло видите-ли деликатное….
— Что такое? спросилъ полковникъ.
— Нтъ-съ, прежде прикажите позвать Марью Павловну.
— Какъ вамъ угодно.
Съ этими словами полковникъ всталъ съ креселъ и пошелъ къ двери кабинета,— но она сама отворилась и Марья Павловна явилась на порог.
Бдняжка! она пришла переговорить съ полковникомъ наедин, и увидвъ посторонняго человка, немного смутилась и покраснла. На нсколько минутъ въ кабинет воцарилось глубокое молчаніе….
— Садись, Маша, ты пришла очень кстати. Петръ Прохоровичъ хочетъ, въ твоемъ присутствіи, сообщить намъ что-то важное.
Молодая двушка посмотрла на Клюшникова съ удивленіемъ и почти со страхомъ, въ одну минуту краска исчезла съ ея лица, и сердце сжалось тяжкой, непонятной тоскою.
Господинъ Клюшниковъ еще медлилъ, казалось, онъ не зналъ, какъ лучше приступить къ длу. Наконецъ, поправивъ свой высокій галстухъ онъ откашлянулся, и рчь его полилась ркою, рчь тихая, убдительная, задушевная.
Въ-продолженіе этой рчи Марья Павловна нсколько разъ измнялась въ лиц, щеки ея то покрывались яркимъ румянцемъ, то снова блднли, какъ полотно.
Когда Клюшниковъ кончилъ, дв крупныя слезы выкатились изъ ея прекрасныхъ глазъ, дв слезы стыда и негодованія.
— Послушайте, милостивый государь, сказала она твердымъ, ршительнымъ голосомъ: если все, что вы теперь говорили, вы можете подтвердить доказательствомъ, — то я готова сознаться, что несправедливо предпочла вамъ этого человка…. О, тогда, продолжала она, съ трудомъ подавляя въ груди болзненный вздохъ,— тогда мн все-равно… Но, милостивый государь,— ваши доказательства, гд-же они?
— Вы сейчасъ ихъ получите, отвчалъ Клюіннйновъ: но Марья Павловна, могу-ли я надяться, что тогда уже не будетъ никакого препятствія съ вашей стороны?
— Я вамъ говорю, что тогда мн все-равно, за кого ни выйти…. пожалуй хоть за васъ, въ награду за вашу услугу.
Господинъ Клюшниковъ сдлалъ какую-то гримасу, въ род улыбки, и вынувъ изъ боковаго кармана конвертъ, подалъ его Марь Павловн.
Она крпко, судорожно сжала въ своей маленькой ручк поданное ей письмо, и попросила у полковника позволенія удалиться на минуту въ свою комнату.
Потомъ она возвратилась въ кабинетъ блдная, но спокойная, и передавая полковнику конвертъ, пригласила господина Клюшникова въ столовую, гд уже поданъ былъ самоваръ.
Черезъ нсколько минутъ къ нимъ присоединился полковникъ, и вслдъ за тмъ явился и Павелъ Александровичъ.
Менторъ и его достойный ученикъ дружески пожали одинъ другому руки.
— Пожалуйста, господа, не церемоньтесь, сказалъ полковникъ, замтившій, что оба пріятеля стараются занять мсто возл Марьи Павловны,— садитесь гд случитсй, за круглымъ столомъ нтъ почетныхъ мстъ.
Потомъ, обращаясь къ своему племяннику, онъ продолжалъ съ насмшливой улыбкой:
— Ты просилъ у меня сегодня руки Маши. Я отказалъ теб, и признаюсь, поступилъ несправедливо. Я бы никогда не зналъ настоящей теб цны, еслибъ почтеннйшій Петръ Прохоровичъ не помогъ моему недоумнію. Я ему очень, очень благодаренъ.
Павелъ Александровичъ взглянулъ на своего пріятеля съ умиленіемъ. Клюшниковъ засменилъ на своемъ стул, и закрывъ вками подслповатые глаза, пробормоталъ сквозь зубы: помилуйте съ! не стоитъ благодарности….
— Сдлайте милость, продолжалъ полковникъ, подавая господину Клюшникову письмо: прочтите это всмъ намъ въ поученіе, поврьте, мы будемъ слушать съ удовольствіемъ.
— Но, помилуйте, продолжалъ Клюшниковъ,— мн право совстно…. я совсмъ не ожидалъ….
— Полноте, что за церемоніи у васъ съ пріятелемъ. Впрочемъ, какъ вамъ угодно, если вы отказываетесь, то я и самъ могу прочесть.
И развернувъ сложенную вчетверо бумажку, которая была у него въ рукахъ, полковникъ прочелъ слдующее:
Спшу тебя увдомить, что мой планъ неожиданно разстроился, и что всего досадне, разстроился именно въ ту самую минуту, когда я считалъ дло почти конченнымъ. Дядюшка, съ которымъ я сегодня объяснился, отвчалъ мн на отрзъ, что онъ слышать не хочетъ о моей женитьб на Марь Павловн, и совтуетъ мн выхать изъ дому, подъ тмъ предлогомъ, что мн пора хать въ городъ, гд твой братъ выхлопоталъ для меня мсто. Если твой неловкій братецъ дйствительно сослужилъ мн эту службу, то пожалуйста, любезный другъ, постарайся поправить его ошибку, и уговори его написать дядюшк, что мсто, которое онъ мн выхлопоталъ, противъ ожиданія уже занято. Такимъ-образомъ я успю еще выиграть нсколько времени. Что для меня очень важно. Марья Павловна употребляетъ вс средства, чтобъ бракъ нашъ устроился, съ моей стороны, говоря откровенно, особенной привязанности къ ней не чувствую и очень радъ буду если не женюсь на этой двиц. Впрочемъ, когда не уду изъ деревни, постараюсь принудить себя полюбить ее, потому то и желалъ бы отсрочить отъздъ, въ чемъ врно ты поможешь
Какое впечатлніе произвело чтеніе этого письма на Павла Александровича, вообразить нетрудно. Въ эту минуту онъ ничего такъ искренно не желалъ, какъ провалиться вмст со стуломъ, если не сквозь землю, то, по-крайней-мр, въ нижній этажъ, гд была дядюшкина кладовая и гд хранился между прочимъ его дорожный костюмъ. Но стулъ крпко стоялъ на своемъ мст, а самъ онъ будто приросъ къ этому гадкому стулу, и только бормоталъ себ подъ носъ: шпіонъ, предатель…. о, ты дорого поплатишься за свои происки.
Положеніе господина Клюшникова было то же довольно затруднительно, но онъ нашелся гораздо скоре, чмъ его пріятель. Лишь только полковникъ кончилъ, Клюшниковъ съ достоинствомъ поднялся съ своего мста и сказалъ:
— Да, полковникъ, я счелъ своею обязанностію изобличить притворныя чувства, вашего племянника. Вы давно знаете мой образъ мыслей и ту нелицемрную преданность, которую я питаю къ вамъ и къ Марь Павловн. Поврьте, что при всей моей скромности….
— О, что вы скромны, перебилъ его полковникъ, въ этомъ нтъ никакого сомннія, но вы, видите-ли, немножко разсянны и, кажется, имете привычку вкладывать въ одинъ конвертъ по дв записки. Племянникъ, продолжалъ онъ, обращаясь къ Павлу Александровичу, чтобы теб не остаться въ убытк противъ твоего пріятеля, я совтую теб прочесть вотъ это письмо.
Дядюшка подалъ своему племяннику лоскутокъ какой-то бумаги.
Павелъ Александровичъ взялъ его, какъ говорится, машинально, и прочелъ слдующее:
Спшу увдомить васъ, что извстное вамъ дло приближается къ благополучному окончанію: вертопрахъ, для котораго вы недавно выхлопотали мсто, чуть было не захватилъ въ свои руки приданнаго Марьи Павловны, но кажется, устраивается все иначе, къ моему удовольствію. Сегодня я получилъ отъ моего пріятеля записку, которую спшу представить на милостивое благоусмотрніе моей будущей невсты, и надюсь, что старанія мои увнчаются достодолжнымъ успхомъ: недаромъ-же я, вотъ уже третій годъ, зжу каждую среду и пятницу играть съ полковникомъ въ безденежный преферансъ. Вдь сами вы знаете, что это скука…. скука! Благоволите, любезнйшій братецъ, сжечь сію записку немедленно по прочтеніи.
Съ истиннымъ высокопочитаніемъ имю честь пребыть вашимъ наипокорнйшимъ слугою и преданнйшимъ братомъ.
Окончивъ чтеніе, Павелъ Александровичъ съ торжествующимъ видомъ обратился въ ту сторону, гд сидлъ Клюшниковъ. Но его уже не было въ столовой. Онъ въ это время сходилъ съ лстницы, и говорилъ, кусая свои блдныя губы: Вдь вотъ, подумаешь, какой случай казусный вышелъ, братецъ-то, значитъ, получилъ пустой конвертъ,— пожалуй еще разсердится…. О, я дуракъ, дуракъ!
Посл его ухода дядюшка сказалъ своему племяннику:
— Ты можешь отправляться пожалуй хоть сегодня. Въ дорогу собраться недолго. Мсто, которое теб выхлопотано, вроятно, остается за тобою. Желаю теб счастливаго пути.
— Но, любезный дядюшка, прежде отъзда позвольте мн испросить чистосердечно ваше прощеніе, что я ршился просить руки Марьи Павловны, прежде чмъ узналъ ее, позвольте испросить въ томъ прощенье и отъ Марьи Павловны. Тогда уду отъ васъ съ сознаніемъ, что простили мои ошибки.