Вокруг тиары, Жебар Эмиль, Год: 1894 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 128 минут(ы)

ВОКРУГЪ ТІАРЫ

ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ
ЭМИЛЯ ГЕБГАРТА
ЧЛЕНА ФРАНЦУЗСКОЙ АКАДЕМІИ

ПЕРЕВОДЪ СЪ ФРАНЦУЗСКАГО
ЕК. УМАНЕЦЪ

Приложеніе къ ‘Историческому Встнику’
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
1907

I.
Призракъ папы Бенедикта IX.

Утромъ въ день праздника всхъ святыхъ, въ 1076 году, при пап Григоріи VII, Римъ проснулся въ очень грустномъ настроеніи.

Баронскіе замки съ запертыми окнами и дверями имли пустынный видъ. Праздничные флаги не разввались на башняхъ, разноцвтныя шелковыя матеріи не украшали балконовъ. Много церквей было заперто, колокола молчали, и лишь въ папскихъ базиликахъ служились торжественныя литургіи. Сидя на ступеняхъ монастырей, съ мрачными лицами и пустыми чашками, голодные и сироты напрасно ждали обычной милостыни въ тотъ часъ, когда діаконъ провозглашалъ заповди блаженства подъ сводами святого Петра, святой Маріи Магдалины и святого Іоанна Латеранскаго.

Въ Монти, въ Транстевере, въ Регола, въ переулкахъ или на песчаныхъ берегахъ Тибра, женщины, дти, старые нищіе сходились маленькими робкими группами, переговаривались шопотомъ и спрашивали другъ друга, неужели снова готовится какой-нибудь ужасный безпорядокъ, неужели снова сеньоры будутъ жечь городъ, душить бдныхъ людей, какъ скотину, гнать папу ударами камней и возводить лже-папу, съ лицомъ антихриста, на апостольскую каедру.

Если императоръ Генрихъ IV перейдетъ Альпы, чтобы успокоить Римъ, жестокая рзня римлянъ неизбжна, если Робертъ, владыка Нормандіи, прибудетъ изъ Салерно, чтобы покровительствовать святому отцу, то онъ не оставитъ ни одного экю, ни одной кружки масла паств Григорія VII. Лишь одно, къ несчастію, было достоврно: наиболе страшный изъ бароновъ, смертельный врагъ Григорія VII, Цензій, отршенный отъ церкви за убійство, вроотступничество и мятежъ, только что тайно прибылъ въ Римъ. Его видлъ одинъ еврей около полуночи, когда онъ стучалъ въ дверь одной изъ своихъ крпостей, близъ гетто. При одномъ имени Цензія лица блднли и голоса умолкали. Никогда еще, даже въ проклятыя времена бароновъ Тускулума, ни одинъ преступникъ не вызывалъ такого страха у римлянъ. Онъ пролилъ цлые потоки крови, чтобы при помощи страшнаго мятежа возвести лже-папу Гонорія на престолъ святого Іоанна Латеранскаго. Какъ разъ наканун этого грустнаго дня всхъ святыхъ папа Григорій веллъ разрушить самую сильную крпость Цензія у моста св. Петра. Время отъ времени тяжелые шаги вооруженныхъ людей, епископъ, торопливо прозжавшій на мул, опустивъ голову и тревожно оглядываясь, отдаленный бой часовъ на колокольн Капитолія, крикъ ребенка — пугали собиравшіяся группы и разсивали ихъ по грязнымъ улицамъ. Какая-то трагедія витала надъ Римомъ, и народъ съ тревогой ждалъ ея перваго акта.

Въ домахъ духовныхъ лицъ и во дворцахъ кардиналовъ и епископовъ, въ кельяхъ монаховъ царило не меньшее волненіе. Но здсь говорили не о феодальномъ возстаніи или новомъ нашествіи имперскихъ войскъ: здсь говорили о страдающей церкви, которая, казалось, была готова возстать на первосвященника. Съ первыхъ же дней своей духовной жизни Григорій VII составилъ себ слишкомъ высокое представленіе о благородств священника: онъ хотлъ, чтобы священникъ былъ чистъ и бденъ, какъ апостолы Іисуса. Вс знали, что этотъ монахъ внушилъ шести предшествующимъ папамъ свою ненависть къ симоніи и презрніе къ сладострастію, на другой же день посл своего избранія онъ поднялъ плеть на торговцевъ храма и опрокинулъ столы ростовщиковъ, устроенные епископами въ тни храмовъ, онъ выгналъ женатыхъ духовныхъ лицъ, ложныхъ сестеръ и женъ, предписалъ духовенству строгую дисциплину Клюни и цломудріе.

Въ послднее время онъ опустилъ свою руку на головы бароновъ, веллъ запереть въ Кассенъ кардинала-епископа Палестрина и епископа Алатри, посадилъ на хлбъ и на воду пять или шесть монаховъ св. Павла и выпустилъ громовую буллу противъ архіепископа Равенны и аббата Фарфа. Одинъ, поддерживаемый лишь нсколькими аскетами, въ ссор съ императоромъ и ненавидимый дворянствомъ, папа Григорій VII предпринялъ сверхчеловческую задачу, передъ которой отступилъ дружившій съ императорами папа Гербертъ: вернуть къ Евангелію совсть служителей Бога.

Итакъ, большой церковный праздникъ, праздникъ исповди, двственницъ и мучениковъ, былъ для города траурнымъ днемъ. Къ вечеру съ Тибра поднялся желтоватый туманъ, медленно и тяжело разостлался по семи холмамъ и закрылъ видъ неба. Наступала ночь мертвыхъ. Потомъ раздался вечерній колоколъ съ базиликъ св. Петра, св. Іоанна Латеранскаго и св. Маріи Маджіоре. Звукъ колоколовъ мрачно несся сквозь туманъ то медленно, то быстрыми порывами, подобно отчаянному призыву тонущаго во тьм корабля, раздался послдній, властный, какъ призывъ къ мятежу, звонъ св. Павла, онъ летлъ по пустынному Риму, долетлъ до Латерана, до ушей Григорія VII, читавшаго при свт лампы. Папа поднялъ голову и закрылъ книгу.

Наступила уже ночь и окутала улицы и площади, такія же молчаливыя, какъ монастырь Campo-Santo, когда человкъ вышелъ изъ замка квартала Паріонъ, близъ Тибра, и направился черезъ кварталъ евреевъ къ Капитолію. Онъ шелъ ршительнымъ шагомъ, на немъ былъ широкій плащъ, а на голов нчто въ род монашескаго капюшона. Подходя къ городской крпости, онъ сдлалъ большой обходъ, очевидно, изъ опасенія встртиться со сбирами префекта, и поднялся на форумъ близъ церкви святыхъ Косьмы и Даміана. Тогда онъ пошелъ медленне, потому что едва различалъ сквозь туманъ тропинку, виднвшуюся между кустарниками.

По обимъ сторонамъ смлаго путника Палатинъ и базилика Мира возвышали свои громадныя стны. Дойдя до арки Тита, онъ очутился передъ звучными ступенями Святого пути и быстро спустился къ арк Константина. Тамъ онъ остановился на минуту, чтобы оріентироваться и, не безъ нкотораго страха, обернулся къ громад Колизея. Странный, однообразный шумъ, подобный далекому шуму моря, несся изъ каждой арки этого чудовища, то втеръ жалобно стоналъ въ его галереяхъ.

— Грйтесь, радуйтесь, грабители, мои дорогіе друзья,— прошепталъ человкъ:— въ одинъ изъ ближайшихъ вечеровъ я приглашу васъ на ужинъ. Сегодня у меня есть дло въ другомъ мст.

И онъ пошелъ по направленію къ спуску Келіусъ, затмъ повернулъ въ сторону св. Іоанна Круглаго. Ощупью добрался онъ до стны Сервія Тулія и наконецъ увидалъ направо, посреди дороги уединенную башню святыхъ Іоанна и Павла. Онъ постучалъ рукояткой кинжала въ калитку сада, окружающаго эту башню. Ему отворилъ мальчикъ.

— Деодатъ?— спросилъ путникъ.

— Онъ ждетъ васъ, сеньоръ,— отвтилъ мальчикъ.

Человкъ поднялся по лстниц башни и вошелъ въ комнату со сводами, очень суроваго вида, гд сидлъ священникъ. Онъ сбросилъ плащъ и капюшонъ. Человкъ этотъ, съ короткой жесткой бородою, съ злыми глазами и грубымъ лицомъ, былъ вооруженъ съ головы до ногъ. Священникъ былъ высокъ и худъ, его мрачный, мгновеніями вспыхивающій взглядъ свидтельствовалъ о непобдимой гордости, а нервный ротъ съ тонкими губами выдавалъ горечь трагической жизни.

Въ углу комнаты на стол лежали книги довольно подозрительнаго вида, одна изъ нихъ была раскрыта, и на ея желтомъ пергамент были изображены какія-то странныя фигуры между геометрическихъ линій и вычисленій, сдланныхъ арабскими цифрами. На стн висло распятіе слоновой кости, проткнутое въ томъ мст, гд находится сердце, стальной иглою. Это было распятіе, заколдованное Деодатомъ.

Священникъ этотъ былъ уже преклонныхъ лтъ. Онъ служилъ когда-то архидіакономъ церкви въ Порто, и папа Левъ IX хотлъ назначить его епископомъ, но Гильдебрандъ разстригъ его за преступленіе противъ симоніи. Онъ вернулся въ Римъ среди цлой массы провинившихся священниковъ, которыхъ бароны защищали отъ папскихъ преслдованій. Чтобы чмъ-нибудь существовать, онъ писалъ ложныя буллы, а чтобы развлечься въ мрачной башн Келіуса, занимался магіей и вызывалъ демоновъ.

Гость придвинулъ скамейку къ горвшему посреди комнаты бразеро {Родъ жаровни.} и слъ, не говоря ни слова. Деодатъ спокойно положилъ локти на книгу и сказалъ съ насмшливой улыбкой:

— Онъ выгналъ тебя, какъ бшеную собаку, изъ твоего лучшаго замка, мой бдный Цензій, и ты пришелъ просить гостепріимства у стараго Деодата, недостойнаго священника святой церкви.

Цензій всталъ и заговорилъ съ внезапной злобой:

— Да, онъ меня выгналъ, оскорбилъ, сдлалъ разбойникомъ. Онъ изгналъ меня изъ христіанскаго стада, онъ придавилъ меня своей пятою. Разв Богъ не допуститъ, чтобъ дотронулись до этого человка, чтобъ его схватили, какъ ночного вора?

— Онъ помазанникъ Божій,— ироническимъ тономъ отвтилъ священникъ,— и потомъ, Богъ… видишь ли, мы въ Немъ не очень уврены… вотъ діаволъ,— это сколько угодно.

— А ты увренъ въ сатан, Деодатъ?

— Конечно, дорогой сеньоръ, такъ же увренъ, какъ въ томъ, что ты сейчасъ здсь, въ моей башн. Я ношу его и въ голов и въ сердц.

Цензій съ нкоторымъ испугомъ посмотрлъ на своего хозяина. Онъ сдлалъ даже шагъ назадъ, какъ будто хотлъ убжать. Но Деодатъ устремилъ на него властный и въ то же время ласковый взглядъ. Цензій медленно подошелъ къ священнику.

— Если бъ ты захотлъ помочь мн погубить его, свергнуть его съ папскаго престола, даже убить, въ случа надобности, какъ мы это нердко длали, когда распоряжались нашимъ епископомъ…

Деодатъ подошелъ къ окну, отворилъ его и, жестомъ подозвавъ барона, сказалъ:

— Взгляни.

Оригинальная картина открывалась съ верху башни святыхъ Іоанна и Павла. На необозримое пространство разстилался надъ римской равниной туманъ, подобно неподвижному, молчаливому океану. Налво, у крутого подъема Келіуса и городскихъ крпостей, пары тумана вдругъ поднимались, какъ бы для того, чтобъ взять приступомъ Латеранъ, но величественная базилика, опираясь на черную массу крпости, какъ бы находясь между небомъ и землею, какъ будто смялась надъ непогодой. Маленькій огонекъ все еще горвшей лампы Григорія VII сіялъ среди ночной тьмы.

Цензій высунулся изъ окна, но ничего не понялъ въ этой странной картин. Деодатъ пожалъ плечами.

— Тамъ,— сказалъ священникъ,— находится слишкомъ сильная власть, чтобъ шайка мятежниковъ могла ее разрушить. Съ давнихъ вковъ населеніе Рима, сеньоры и императоры возставали противъ папъ, но папство осталось и оно похоронитъ и бароновъ и императоровъ. Уже боле ста лтъ вы обезчестили папскую каедру, сажая на нее недостойныхъ папъ, вы надвали папскую тіару на развращенныхъ юношей, на воровъ съ большой дороги, на безумцевъ. Одинъ устраивалъ въ Латеран гаремъ, другой бжалъ въ Константинополь, увозя церковную казну, третій заставлялъ вырывать глаза и отрзать носы и руки у кардиналовъ и епископовъ. Они были хуже, чмъ Неронъ или Домиціанъ. Слдовало удушить Бенедикта VI въ замк св. Ангела, отравить Бонифація VII, вырвать языкъ у Іоанна XVI. Папство пережило вс эти ужасы. Самъ сатана ничего не выигралъ, разбивъ голову Іоанну XII ночью, въ деревн, близъ могилы Цециліи Метеллы. Напрасно также поздне самъ демонъ воплотился въ Бенедикта IX: четыре раза изгоняемый изъ Рима христіанами, Бенедиктъ IX четыре раза возвращался въ него при помощи разныхъ негодяевъ и наконецъ исчезъ, какъ по волшебству. Этому скоро уже тридцать лтъ. Но думали, что онъ скрывается, какъ дикій зврь, въ своихъ родныхъ горахъ Тускулума. Каждый годъ въ ночь мертвыхъ, именно въ сегодняшнюю, онъ показывается испуганнымъ прохожимъ на берегахъ Тибра, на дорог въ Аптіо или среди развалинъ форума. Что же касается меня лично, то я еще жду его. Вотъ его волшебный требникъ, найденный въ его моленной: онъ служилъ ему для вызыванія діавола и соблазна женщинъ. Я всю жизнь изучаю его.

Деодатъ показалъ пальцемъ на раскрытую на стол книгу. Цензій подошелъ къ книг съ суеврнымъ страхомъ и не посмлъ до нея дотронуться.

— Ну, вотъ,— продолжалъ священникъ,— папство лежало на этомъ человк и длало его священнымъ. Однажды, когда ему было шестнадцать лтъ, владыки Капитолія, напуганные его чудовищнымъ развратомъ, ршили удушить его въ алтар св. Іоанна. Это было въ воскресенье, въ большой праздникъ. Заговорщики медленно приближались къ алтарю. За Евангеліемъ они стояли уже на первой ступеньк. Они должны были броситься на него во время проскомидіи. Вдругъ они взглянули другъ на друга и поблднли… Дневной свтъ померкъ, вс лица потемнли, ночь спустилась на базилику. Солнце погасло среди неба, какъ будто не хотло освщать такой ужасъ. Бенедиктъ IX былъ спасенъ, наскоро зажгли восковыя свчи, онъ пріобщился Св. Тайнъ и когда обернулся къ народу, чтобы благословить его, солнце засіяло попрежнему и раздался звонъ всхъ колоколовъ Рима.

Священникъ сдлалъ шагъ къ барону и, опустивъ руку ему на плечо, сказалъ:

— И ты хочешь убить Григорія, думая убить въ то же время и ненавистную теб таинственную силу! Бдный глупецъ! ты сдлаешь только однимъ мученикомъ и святымъ больше. Христіанство построитъ соборы въ его память, и на другой же день посл твоего преступленія новый монахъ наднетъ кольцо, снятое съ пальца этого монаха.

— Но я буду отмщенъ,— прошепталъ Цензій.

— Ты будешь осужденъ,— возразилъ Деодатъ.

Цензій вздрогнулъ и зашатался, какъ пьяный.

— Ты боишься ада,— сказалъ священникъ,— и пришелъ ночью въ мою келью, гд виситъ поруганное мною распятіе, чтобы я вызвалъ теб помощь сатаны. Не уходи. Мн жаль тебя. И потомъ, ты мн нуженъ. Слушай еще. Мы можемъ соединить нашу ненависть. Ты будешь руками, я буду умомъ. Но пойми хорошенько, если можешь, одну вещь. Не надо проливать крови, кто знаетъ, не дастъ ли Небо снова какое-нибудь страшное знаменіе? Нтъ, его надо не убить, а жестоко, безпримрно, унизить, чтобы на него смотрли не какъ на мученика, а какъ на негодяя, какъ на злоумышленника. Униженный, поруганный, пусть онъ умоляетъ тебя, пусть цлуетъ твои руки, пусть бьетъ себя въ грудь за свою жестокость. Это церковь, изгнавшая меня изъ своего лона, будетъ поругана въ лиц первосвященника. Но твой поступокъ долженъ быть могучъ и остаться въ назиданіе потомству. И, если теб нуженъ адскій совтъ, чтобы ты самъ понялъ твои намренія, то пойдемъ со мною, эта ночь темна и приближается часъ, когда проклятыя души показываются людямъ.

Волшебникъ взялъ требникъ Бенедикта IX и мшочекъ съ ароматическими травами, необходимыми при заклинаніяхъ. Онъ положилъ углей изъ жаровни въ мдную кадильницу, висвшую подл распятія слоновой кости, и подалъ ее Цензію. Затмъ они спустились съ башни и почти бгомъ направились къ термамъ Каракаллы. Они шли въ туман, спустивъ низко капюшоны, и ихъ плащи разввались за ихъ спинами, подобно большимъ чернымъ крыльямъ. Свтъ кадильницы бросалъ кровавую полосу на тропинку. Священникъ шелъ очень твердымъ шагомъ, Ценцій спотыкался о каждый придорожный камень.

Была полночь, когда они вошли въ колоссальныя развалины. Шипы вонзались въ ихъ одежду, какъ когти невидимыхъ зврей, обломки кровли, когда-то разрушенной варварами, преграждали имъ путь. Наконецъ они дошли до послдняго этажа, почти нетронутаго солдатами Алариха, и шаги ихъ стали звучне.

Деодатъ остановился около порфироваго обломка, валявшагося на земл, онъ положилъ на него кадильницу, угли трещали въ холодномъ туман. Затмъ онъ начертилъ кругъ, центромъ котораго былъ обломокъ, при тускломъ свт кадильницы онъ прочелъ громкимъ голосомъ нсколько строкъ изъ требника на непонятномъ для Цензія язык и, окончивъ заклинаніе, посыпалъ на уголья волшебные ароматы.

Столбъ дыма съ мелкимъ искрами поднялся кверху. Задержанный въ своемъ первомъ порыв влажнымъ туманнымъ воздухомъ, дкій дымъ поднимался и опускался, всюду ища выхода, вился длинными красноватыми или зеленоватыми спиралями и тысячью фантастическихъ узловъ. На извстной высот, найдя боле широкій выходъ, онъ лился дрожащими колоннами и разостлался по разрушеннымъ заламъ. Нсколько струй дыма черезъ скважины въ стнахъ бшено понеслись къ Риму, кружились около кустовъ и наконецъ сливались съ потемками.

Испуганныя летучія мыши съ жалобнымъ крикомъ вылетали изъ своихъ гнздъ, носились въ воздух и падали на землю. Въ самой глубин залы античная статуя мраморной Діаны съ отбитыми руками и грудями приняла блдно-розовый оттнокъ и, казалось, пробудилась къ жизни, съ поднятой головою и улыбающимся ртомъ, она какъ будто готова была подойти, въ своей героической нагот, къ двумъ храбрымъ людямъ, дерзнувшимъ въ этотъ часъ нарушить покой мертвыхъ боговъ. Цензій, опьяненный ароматами, почувствовалъ, что у него кружится голова отъ этого безпрестаннаго колебанія паровъ, и весь дрожалъ, онъ слъ, прислонясь къ обломку, и наблюдалъ, какъ во сн, странныя фигуры, клубившіяся надъ его головою, потомъ исчезавшія, какъ мертвые листья зимнимъ вечеромъ.

Онъ видлъ, какъ кружились толпы ужасныхъ несчастныхъ жертвъ имперскихъ или феодальныхъ войнъ противъ папъ, женщины влекли за руки маленькихъ дтей, бжали старцы съ растрепанными волосами и бородами, молодые люди съ истомленными лицами и скованными руками шли въ изгнанье, священники, какъ безумные, убгали изъ разрушающихся, горящихъ церквей. Потомъ цлый потокъ вооруженныхъ людей съ окровавленными руками, съ добычей на плечахъ несся по ограбленнымъ тламъ, затмъ шайки разбойниковъ съ обнаженными руками и ногами, потрясая горящими факелами, весело разливали вокругъ цлый ураганъ пламени. Цензій узналъ свой собственный полкъ и громко вскрикнулъ…

— Молчи,— шепнулъ Деодатъ.— Тайна сейчасъ окончится. Пусть приближающееся виднье никогда не исчезнетъ изъ твоей памяти!

Торжественно разстилаясь вдоль стнъ Каракаллы, огромная медленная процессія двигалась на золотой туч: дти, одтыя въ разноцвтныя платья, молодые діакона съ разввающимися волосами, въ огненныхъ облаченіяхъ, епископы въ одяніяхъ, сверкающихъ цлымъ дождемъ рубиновъ, духовная коллегія, задрапированная въ яркій пурпуръ, наконецъ, приподнятый надъ головами духовенства, полулежалъ на царскомъ трон молодой папа, юный азіатскій богъ, и перебиралъ пальцами ленты своей митры, это былъ демоническій и очаровательный папа, бывшій пугаломъ святой римской церкви, папа, которому поклонялся Деодатъ.

Призракъ папы Бенедикта IX простеръ правую руку къ священнику, но не совершилъ крестнаго знамени.

Процессія двигалась къ самому отдаленному углу залы. Вдругъ діаконы, епископы, кардиналы исчезли, какъ свтъ, задутый втромъ. А толпа вооруженныхъ, окровавленныхъ людей и полураздтыхъ разбойниковъ появилась снова, окружила тронъ, который, раскачиваясь надъ цлымъ лсомъ пикъ и факеловъ, сталъ подниматься къ алтарю, сверкающему драгоцнными камнями…

Но по средин алтаря появилась величественная фигура наклоненнаго монаха. По мр того, какъ онъ наклонялся къ святому столу, молодой антихристъ блднлъ и расплывался въ туч своего адскаго апооза, только демоны поднялись до алтаря и дерзко окружили неподвижнаго монаха.

Тогда порывъ бури потрясъ своды, разсялъ волшебный дымъ и разнесъ его съ ревомъ по дрожащимъ кустамъ и чернымъ авентинскимъ кипарисамъ. Свинцовый туманъ снова окутывалъ, какъ трауръ, знаменитыя термы (бани) Каракаллы.

Цензій прижалъ къ груди складки своего плаща и тяжело упалъ на землю. Когда онъ проснулся на разсвт, священника уже не было. Съ сраго неба опускался мелкій дождь, огромная сова, потревоженная ночью, страшно билась въ шипахъ кустарника. Вдали лаяла собака. Цензій со страхомъ оглянулъ мрачную часовню Деодата. Холодъ и дождь заставили его наконецъ уйти.

Онъ вышелъ изъ термъ, но не посмлъ пройти мимо башни святыхъ Іоанна и Павла. Онъ прошелъ около монастыря св. Григорія Великаго, вернулся къ арк Константина и, посл минутнаго колебанія, вдругъ бросился въ Колизей. Подъ аркой, гд наканун онъ видлъ свтъ, онъ нашелъ лежащими вокругъ угасшаго огня двнадцать человкъ, привтливо поздоровавшихся съ нимъ. Они проговорили весь день о прошломъ и будущемъ, и баронъ не скучая, досидлъ съ ними до того часа, когда раздался вечерній звонъ, приглашавшій римлянъ запираться въ своихъ домахъ. Тогда онъ пошелъ по направленію къ своему замку, какъ осторожный гражданинъ, который скрываетъ свое лицо, чтобъ не быть узнаннымъ во время ночной прогулки.

II.
Полуночная месса папы Григорія VII.

Наканун Рождества въ Рим прошелъ слухъ, что папа будетъ служить полуночную мессу въ церкви св. Маріи Маджіоре. Это была старинная, всми любимая базилика, близъ главнаго алтаря находился весьма чтимый чудотворный образъ Мадонны съ младенцемъ, работы святого апостола Луки, принесенный изъ Азіи ангелами. Каждый разъ, когда начиналась чума, священники носили по улицамъ эту старинную икону, сверкающую золотомъ и брильянтами, и Богъ прекращалъ заразу.

Рождественская ночь была великимъ праздникомъ базилики св. Маріи Маджіоре, въ нее стекался народъ со всхъ концовъ Рима, и въ мрачномъ уединеніи Аквилина виднлась издалека залитая огнями и звуками церковь, въ которую шли толпы пилигримовъ и пастуховъ, какъ когда-то пастухи Палестины шли въ хлвъ Вилеема.

Уже три дня дулъ ужасный сироко и темныя тучи застилали горизонтъ. Къ вечеру облака спустились на горы Тиволи и Тускулума и громъ загремлъ надъ моремъ. Вдругъ сразу стемнло и разразилась страшная гроза. Лилъ такой сильный дождь, что, по словамъ хроникера того времени, думали, что вернулся библейскій потопъ. Громъ гремлъ сразу надъ всми холмами, безпрестанныя молніи разрывали тучи, въ просвтахъ которыхъ мелькали черные силуэты колоколенъ и башенъ, кипарисы Монте-Мачо, гнувшіеся, какъ колосья, феодальныя крпости, раскинутыя по равнин, иногда молнія освщала даже Апеннины, и скалистыя горы Сабины выступали, какъ блдныя виднія Апокалипсиса.

Еще за часъ до полуночи дождь все шелъ, Тибръ, уже поднявшійся отъ осеннихъ грозъ, мчался со страшной быстротою. Кварталъ Марсова поля и скалистыя долины у Эквилина и Квиринала превратились въ болото. Римляне, взволнованные всми этими дурными примтами, отказались отъ папской мессы и зажгли дома лампы. Постепенно раскаты грома стали отдаляться. Колокола всего города громко звонили, но не вызвали ни одного католика. Добрые люди думали, что въ такую ужасную погоду достаточно вола и осла, чтобъ согрть младенца Іисуса въ его ясляхъ.

Между тмъ вблизи св. Маріи Маджіоре появились какіе-то странные пилигримы, очевидно, не боявшіеся ни дождя, ни холода. Молчаливыя тни ходили взадъ и впередъ передъ дверями и около свтлаго круга, падавшаго изъ освщеннаго алтаря и средины базилики. Эти люди вовсе не имли вида добрыхъ прихожанъ, вмсто псалмовъ и молитвенниковъ они принесли съ собою ножи и пики. Дальше, у св. Праксидіи, стояла довольно большая группа съ незажженными факелами и стерегла осдланныхъ лошадей, пугливо вздрагивавшихъ каждый разъ, какъ молнія освщала темноту. Вс эти люди съ нетерпніемъ устремили взоры по направленію къ Латерану, мрачная громада котораго уснула, казалось имъ, какъ и весь городъ.

Послышался звукъ свистка, тни разсялись и исчезли въ алле старыхъ деревьевъ, которая вела къ монастырю св. Бальбины.

Тамъ, на площади Келіуса, при трепещущемъ свт нсколькихъ фонарей появилась маленькая процессія на уединенной дорог св. Маріи Маджіоре. Она медленно спускалась съ холма, старательно обходя рытвины, и не скоро дошла до площади базилики. Впереди двигались два человка съ алебардами, затмъ монахъ, державшій высоко папскій крестъ, нсколько церковнослужителей съ фонарями, два кардинала, сидвшіе на мулахъ въ мховыхъ шапочкахъ, предохранявшихъ ихъ отъ холода, и, наконецъ, на носилкахъ, задрапированныхъ пурпуромъ, сидлъ маленькій старичокъ съ очень строгимъ лицомъ, закутанный въ красную мантію и съ золотымъ крестомъ на груди.

Главныя церковныя врата открылись, яркій свтъ залилъ процессію, кардиналы сошли съ муловъ, и папа Григорій VII вошелъ въ освщенную и пустую базилику…

Золотая звзда, которую пастухи и волхвы видли на Восток, не стояла въ эту ночь надъ крышей св. Маріи Маджіоре.

Въ глубин, позади алтаря, діаконъ меланхолическимъ голосомъ оканчивалъ чтеніе псалма пророчествъ, которыя предсказали когда-то Израилю пришествіе Іисуса, сына Давида, потомка Авраама.

Папа бросилъ вокругъ затуманенный грустью взглядъ. Онъ видлъ лишь колнопреклоненныхъ, въ рваныхъ плащахъ, бдныхъ пастуховъ или полудикихъ юношей, которые пришли издалека, шли весь день и рады были укрыться въ церкви отъ грозы. Онъ простеръ къ нимъ правую руку и благословилъ ихъ, произнося слова, которыя пли небесные голоса въ ту ночь, когда Господь родился въ ясляхъ:

‘Pax hominibus bonae voluntatis!’

Каноники базилики приблизились къ Григорію VII и торжественно повели его къ трону, возвышавшемуся около алтаря. Тамъ онъ надлъ блоснжный стихарь, блую, широкую византійскую обувь, затканную золотомъ, и палліумъ, усянный крестами, два мальчика подали ему остроконечную тіару и папскій жезлъ, кардиналы, исполнявшіе обязанности старшихъ и младшихъ діаконовъ, стали по его обимъ сторонамъ. Григорій произнесъ первыя слова ‘Te Deum’.

Когда радостная молитва была окончена, папа, все стоя на ступенькахъ трона, снялъ тіару, наклонился и произнесъ тихимъ голосомъ первыя молитвы мессы. Причетникъ, стоя на колняхъ у ногъ папы, открылъ, опирая на свой лобъ, книгу Посланій, потомъ Евангеліе, которое кардиналы читали по очереди съ двухъ амвоновъ клироса. Въ минуту дароприношенія папа спустился съ трона и съ необыкновеннымъ величіемъ поднялся на ступеньки алтаря. Начиналось таинство проскомидіи. Духовенство базилики набожно стало въ линію у входа на клиросъ, а скромные деревенскіе пастухи застнчиво подвинулись впередъ и сгруппировались подъ иконой Мадонны, работы евангелиста Луки, чтобы ближе созерцать таинство.

Звукъ пики, упавшей на полъ въ одномъ изъ отдаленныхъ угловъ храма, вдругъ нарушилъ тишину. Кардиналъ, стоявшій около папы, повернулъ голову къ дверямъ и увидалъ, что около капеллъ движется толпа вновь вошедшихъ людей. Онъ подумалъ, что это прихожане, воспользовавшись утихшей непогодой, пришли поклониться Младенцу-Спасителю и, успокоившись, палъ ницъ въ минуту поднятія Св. Даровъ, какъ это принято на папскихъ мессахъ.

Мальчикъ зазвонилъ въ колокольчикъ, Григорій VII, поднявъ причастіе надъ чашей, обернулся лицомъ къ врующимъ, затмъ благословилъ четыре стороны города и міра.

Онъ прочиталъ ‘Отче нашъ’. Колокольчикъ прозвонилъ второй разъ у подножья алтаря. Папа, склонясь надъ алтаремъ, пріобщался.

Въ ту минуту, когда онъ клалъ въ чашу послднія частицы благословеннаго хлба, до него донесся изъ глубины базилики угрожающій шумъ. Священники и церковнослужители сразу обернулись и увидали, что по средин храма стоитъ вооруженная толпа, предводительствуемая человкомъ, одно имя котораго заставляло дрожать римлянъ.

Толпа бросилась къ алтарю съ богохульственными и грубыми криками. Священники поднялись на ступеньки, чтобъ защитить папу. Разбойники вошли на клиросъ до первой ступеньки алтаря и разогнали ударами пикъ защитниковъ папы. Лишь одинъ Цензій осмлился подойти къ самому Григорію VII.

Папа покрылъ воздухами чашу. Цензій ударилъ его по плечу. Тогда папа пристально взглянулъ на богоотступника, и мягкія слова Іисуса Іуд въ Гесиманскомъ саду сорвались съ его губъ:

— Другъ мой, зачмъ ты пришелъ сюда?

Цензій ничего не отвтилъ. Грубой рукою онъ оттолкнулъ Григорія отъ святого престола. Солдаты схватили папу и унесли его, не слушая отчаянныхъ моленій духовенства. Главныя врата церкви Св. Маріи Маджіоре были открыты настежь, за ними колебался красноватый свтъ факеловъ, какъ огромный балдахинъ, лошади, которыхъ едва сдерживали конюхи Цензія, ослпленныя внезапнымъ свтомъ изъ церкви, ржали и рвались, на колокольн съ лихорадочной тревогой звонилъ колоколъ, но крики въ поруганномъ храм терялись въ ночномъ безлюдств.

Черезъ спавшій городъ, спускаясь и поднимаясь одинаково быстрымъ шагомъ по подъемамъ Эквилина и Квиринала, при свт факеловъ, съ криками злобной радости, мчалась фантастическая процессія. Григорій VII халъ на лошади, поддерживаемый лейтенантомъ Цензія, среди толпы всадниковъ, за нимъ бжала грубая толпа, мсившая грязь такъ же быстро, какъ и лошади, ни одна просьба, ни одно проклятіе не сорвались съ его устъ. Онъ видлъ, какъ мелькали церкви, монастыри, укрпленные замки съ башнями, жалкіе бдные дома, построенные въ грандіозныхъ развалинахъ, онъ узналъ, какъ будто брошенную въ пропасть, царственную колонну Траяна, потомъ высокій силуэтъ Капитолія и арки театра Марцелла. Тамъ, опершись на обломокъ, прямой, какъ каменная статуя, сидлъ священникъ и какъ будто ждалъ эту процессію. Цензій, скакавшій впереди своей шайки, поклонился священнику, но онъ не отвтилъ на его поклонъ. Но когда папа поровнялся съ Деодатомъ, тотъ, откинувъ назадъ свой капюшонъ, взглянулъ на свою жертву съ ироническимъ торжествомъ.

Толпа направилась по узкимъ улицамъ и скоро остановилась передъ феодальной крпостью Цензія. Онъ веллъ людямъ войти во дворъ вмст съ плнникомъ и тотчасъ же заставить ворота баррикадами. Онъ самъ провелъ папу въ верхній этажъ замка, въ келью съ единственнымъ окномъ, выходящимъ внутрь двора, и, указывая ему на стулъ, прикрпленный къ стн, сказалъ:

— Садись, ты будешь здсь на положеніи каноника св. Іоанна Лютеранскаго. Когда наступитъ день, мы поговоримъ. Если ты хочешь мира, то я продамъ его теб дорогой цною. Если хочешь войны, то воспоминанье о ней испугаетъ пра-пра-внуковъ твоихъ кардиналовъ.

И онъ оставилъ Григорія безъ огня въ кель.

Часы текли медленно. Папа чувствовалъ себя погибшимъ въ эту ужасную ночь. Онъ спрашивалъ себя, какъ Богъ допустилъ такое нечестіе, какими тайными путями вчной справедливости ему, цломудренному и набожному монаху, пришлось искупить безстыдство папъ, которые во время его юности обезчестили престолъ святого Петра. Значитъ, онъ тщетно старался цлыхъ тридцать лтъ поддерживать чистоту церкви. Значитъ, папы, другомъ и совтникомъ которыхъ онъ былъ, не сидли одесную Отца и не могли своими молитвами отстранить отъ него эту чашу.

Глубокая тревога мучила также его совсть. Онъ, быть можетъ, ошибался, когда съ такой суровостью преслдовалъ мірское могущество, держа въ рук одновременно оба скипетра, заставляя бароновъ ползать у его ногъ, безжалостно разбивая ихъ башни и гордость, быть можетъ, онъ ошибался и въ своемъ влеченіи къ аскетизму и строгости, предписавъ всмъ своимъ духовнымъ братьямъ монашескую дисциплину.

Что же касается до завтрашняго дня, до ближайшаго будущаго, онъ едва дерзалъ о немъ думать. Его тіара валялась въ уличной грязи, какой-то воръ сорвалъ съ его груди папскій крестъ, теперь онъ лично годенъ лишь для того, чтобъ его заперли на остатокъ дней въ монастырь, затерянный въ горахъ Сабины. Онъ дрожалъ при мысли, какого преемника готовятъ ему его владыки: какого-нибудь нмецкаго епископа, боле преданнаго цезарю, чмъ Христу, готоваго пожертвовать ради императора римской церковью, или же какого-нибудь нечестиваго юношу, сына владыки, опороченнаго смертельнымъ грхомъ, который будетъ проливать церковное вино въ отвратительныхъ оргіяхъ. Минутами онъ говорилъ себ, что крушеніе апостольскаго корабля совершилось, что исторія искупленія окончена, что Богъ отвернулся отъ людей, оттолкнулъ церковь отъ своего сердца и что онъ, Григорій, послдній монахъ и послдній папа.

Тогда, въ тишин ночной, онъ плакалъ и билъ себя въ грудь.

Сроватый свтъ зимняго дня проникъ въ келью. И Григорій почувствовалъ себя еще боле несчастнымъ, когда увидалъ, что его папское одяніе покрыто грязью, обувь испачкана, палліумъ измятъ. И онъ съ горечью думалъ о ночномъ праздник, о базилик, гд онъ благословлялъ дтей и священниковъ, о поруганномъ таинств, о крови Божіей, оставленной на бломъ покров алтаря…

Послышались тяжелые шаги. Отворилась дверь, и вошелъ баронъ.

— Ты спалъ?— спросилъ Цензій.

— Я молился,— отвтилъ Григорій.

— Читалъ монашеское ‘Отче нашъ’, которое не проникло за своды моей башни? Богъ не услышалъ тебя. И потомъ, Богъ любитъ только папъ молодыхъ и веселаго нрава. Ты прекрасно видишь, что онъ тебя покинулъ.

— Богъ покинулъ и своего Сына, распятаго между двухъ разбойниковъ. Но только на три дня. Я подожду.

— Ты подождешь и дни, и недли, и годы, если понадобится. Ты въ моихъ рукахъ, какъ хрупкая игрушка. И ты будешь подвергнутъ одиночеству, голоду, темнот, всмъ ужасамъ, всмъ тревогамъ, пока не согласишься исполнить мою волю.

— Чего ты отъ меня хочешь? Я епископъ и владыка всхъ душъ и ты ничего не можешь сдлать надъ моей совстью.

— Я могу замучить тебя до смерти.

— Это будетъ искупленіемъ за мои грхи. Въ данную минуту церкви нужна кровь мученика, чтобы омыться отъ всхъ ея нечестій.

Цензій пожалъ плечами. Онъ вспомнилъ слова Деодата.

— Тиранъ, изгнанный изъ своего дворца на посмшище народу, епископъ, изгнанный изъ своей епархіи, церковникъ, осужденный на томленье въ монастырской тюрьм,— не мученикъ. Но сначала ты торжественно отречешься отъ сана передъ дворянствомъ, которое ты унизилъ и разорилъ. Ты вернешь имъ право избирать папу, который есть ихъ верховный представитель, одобренный королемъ, нашимъ верховнымъ повелителемъ. Потомъ если ты переживешь этотъ стыдъ, ты будешь жить въ сан монаха, если это теб нравится, очень далеко отъ Рима и весь день будешь служить утрени и вечерни. Я тебя поручу попеченіямъ одного моего друга аббата, и ты будешь называть его ‘мой отецъ’.

— Я останусь папою до моего послдняго часа. Одинъ Богъ мой владыка. Ты можешь ускорить конецъ твоего преступленія, но это папу, короля всхъ королей, повелителя императоровъ, ты ударишь, преступный вассалъ…

Цензій въ бшенств сдлалъ шагъ впередъ и поднялъ руку, чтобы ударить старика.

— Если Богъ дастъ теб время это сдлать,— продолжалъ Григорій VII.— Его справедливость уже наступаетъ. Слушай…

Странный шумъ, похожій на отдаленный гулъ толпы, долетлъ до кельи. Цензій остановился и прислушался. Толпа, очевидно, двигалась очень скоро, такъ какъ гулъ все приближался. Казалось, весь Римъ поднялся на ноги, чтобы бжать къ крпости барона. Уже можно было разслышать звуки трубъ, брань, призывъ къ оружію. Первыя волны людского моря уже стучали въ стну и потрясали старый домъ барона. Цензій быстро покинулъ своего плнника и бросился по лстниц въ самую высокую башню.

На необозримое пространство по улицамъ, примыкавшимъ къ замку, двигалась шумная толпа. Цензій высунулся на минуту изъ окна и увидалъ, что цлая армія спускалась гурьбою съ семи холмовъ. Тутъ была и стража Латерана съ желзными алебардами, нормандскіе стрлки, милиція Капитолія, ремесленники съ высоко засученными рукавами, съ ножами и дубинами въ рукахъ, монахи съ пиками и алебардами, простыя женщины и дти, тащившія бревна и лстницы, пастухи со своими злыми, громко лаявшими собаками. Вс они злобно смотрли на крпость, въ ожиданіи, что гд-нибудь въ окн покажется тотъ, кого они искали.

Вдругъ они узнали Цензія, стоявшаго на площадк башни, и у всхъ вырвался единодушный крикъ:

— Григорій!!.

Римъ пришелъ за своимъ папой.

Народъ сразу началъ осаждать крпость. Баронъ собралъ вокругъ себя свой гарнизонъ разбойниковъ, разставилъ ихъ на посты и приготовился къ смертельному сопротивленію. Онъ прекрасно сознавалъ, что однми своими силами продержится лишь нсколько часовъ, самое позднее до ночи. Но онъ думалъ, что папа, испуганный гражданской войной, отречется отъ сана раньше, чмъ преданный ему народъ выломаетъ двери его тюрьмы, онъ разсчитывалъ также на помощь римскаго дворянства и изгнаннаго духовенства, ради блага которыхъ онъ началъ эту войну, наконецъ онъ надялся на то, что Деодатъ успетъ послать курьера изъ дома въ домъ до Тускулама и Тиволи, чтобы созвать толпу, которая черезъ ворота Маджіоре и св. Іоанна поразитъ съ тылу эти тысячи людей.

Онъ не зналъ, что въ этотъ самый часъ вс выходы изъ города, вс бреши въ старыхъ стнахъ и оба берега Тибра были строго охраняемы, онъ не зналъ, что въ Капитоліи дворянство, испуганное взрывомъ народнаго негодованія, только что заключило договоръ съ делегатами ремесленниковъ о спасеніи папы и что во всхъ церквахъ, во всхъ монастыряхъ священники и монахи, симонисты и аскеты, охваченные религіознымъ ужасомъ и думая, что сатана завладлъ церковью, по предсказанію апостола, молились о первосвященник.

Цензій поставилъ за ршетками каждаго окна, у каждой бойницы, на террас, огибавшей наружную стну замка, стрлковъ изъ лука и людей съ метательными копьями. Онъ веллъ тратить понемногу боевые снаряды, потому что ему хотлось какъ можно дольше продлить борьбу и не слишкомъ раздражать осаждающихъ, и веллъ главнымъ образомъ слдить за тмъ, чтобы не сломали или не подожгли ворота. Разбойникамъ, призваннымъ имъ изъ кавернъ Колизея, онъ приказалъ вынуть булыжники во двор и каменныя ступеньки съ галерей, при помощи которыхъ они сдлали крпкую баррикаду передъ лстницей, ведущей въ башню, гд былъ запертъ Григорій VII. Потомъ, съ высоко поднятой головой, онъ скрестилъ руки и сталъ ждать.

Тогда началась атака крпости. Градъ камней и стрлъ посыпался на стны, но онъ ранилъ большее количество осаждающихъ, чмъ осажденныхъ. Камни и стрлы отскакивали обратно въ римлянъ, къ великой радости защитниковъ крпости. Пастухи Лаціума проникли въ сосдніе дома и взобрались на ихъ крыши, камни, бросаемые ими сверху, попадали внутрь замка и многихъ серьезно ранили. Баронъ размстилъ своихъ людей по защищеннымъ галереямъ и радовался большому количеству камней, бросаемыхъ ему непріятелемъ.

— Эти папскія дти истинные христіане!— воскликнулъ онъ.— Они посылаютъ намъ нсколько кислые апельсины, мы, въ нашу очередь, вернемъ ихъ имъ въ боле зрломъ вид.

Вдругъ сильный шумъ раздался въ сводчатой галере, которая вела на улицу. Дверь подъ ударами бревенъ трещала, какъ огромный барабанъ. Цензій сдвинулъ брови, эта дверь была слабымъ мстомъ зданія. Но посл четвертаго напора съ улицы послышались безнадежные возгласы, и лицо барона прояснилось.

— Это отвтъ моихъ стрлковъ,— сказалъ онъ.— Сто булавочныхъ уколовъ на одинъ ударъ бревна. Славная штука грудь и спины этихъ негодяевъ!

Снаружи, передъ дверью, кучка ремесленниковъ и пастуховъ, обливаясь кровью, упала на первые ряды толпы. Нкоторые побросали оружіе и отступили. Тогда остальные начали атаковать бойницы и террасы. Стрлки стали подъ защитой стнъ и выступовъ. Народъ, думая, что они удалились, бросился къ двери, которую только что оставилъ, и съ лихорадочной торопливостью принялся разбивать ее. Цлый потокъ стрлъ встртилъ его во второй разъ. Нсколько минутъ римляне еще держались, но много мертвыхъ и раненыхъ упало на землю. Народъ снова отступилъ назадъ, очистивъ улицу. Изъ толпы долеталъ лишь тревожный ропотъ, да тутъ и тамъ у подножья проклятой крпости раздавался стонъ агоніи умирающихъ.

Тогда Цензій одинъ поднялся на площадку своей башни. Народъ смотрлъ на него съ суеврнымъ ужасомъ. Этотъ человкъ, такъ издвавшійся надъ самимъ Богомъ, несомннно, заключилъ договоръ съ сатаною. Баронъ, съ тревогой глядя на Римъ, переводилъ взоръ съ замка на замокъ въ надежд увидать на какой-нибудь крпости дружеское знамя, выкинутое для его успокоенья на замковой башн. Но отъ Капитолія до Марсова поля, отъ Яникула до Колизея, онъ не увидалъ ничего поддерживающаго его надежду.

— Значитъ, они боятся этихъ оборванцевъ!— прошепталъ онъ.— Вотъ они мн уже измняютъ. Это римское дворянство храбро лишь со старыми лысыми попами священной коллегіи. Завтра же, если эти негодяи освободятъ папу, дворяне будутъ цловать перстень Григорія, а меня повсятъ на вислиц, имющей видъ креста. Если только оттуда не придутъ мн на помощь.

И онъ обернулся въ ту сторону, гд вдали разстилалась широкая Кампанья, между горами и моремъ, имвшая грустный и величавый видъ при блдномъ свт декабрьскаго утра.

Но шумъ толпы возобновился. Группа юношей изъ Транстевере несла новое орудіе борьбы — связки хворосту, взятыя съ корабля, стоявшаго у берега Тибра, близъ храма Весты. Въ одинъ мигъ, на глазахъ у осажденныхъ, обложили хворостомъ широкую галерею, подожгли его, и Цензій увидалъ прямо передъ собою столбъ темнаго дыма. Онъ сжалъ кулаки, произнесъ ругательство и бросился къ своимъ разбойникамъ.

Онъ засталъ ихъ въ полномъ упадк духа. Нкоторые изъ нихъ уже поговаривали о томъ, что надо сразу выдать папу и сдать замокъ. Другіе проклинали человка, который за три экю вовлекъ ихъ въ такое опасное дло. Ему удалось пристыдить ихъ и поднять ихъ духъ.

— Пусть трусы,— сказалъ онъ,— станутъ на террасу, наимене подвергнутую ударамъ камней этихъ негодяевъ. Я приглашу депутацію женщинъ и маленькихъ дтей для того, чтобъ они выслушали ихъ публичное покаяніе и свели ихъ въ исповдальню.

Никто не возразилъ ни слова. Мысль о покаяніи показалась имъ шуткой и вызвала смхъ. Одинъ, только что разстриженный монахъ, началъ весело бить себя въ грудь и говорить Confite or. Цензій покосился на него, и монахъ умолкъ на первыхъ же словахъ.

Надо было торопиться. Дымъ стлался изъ-подъ воротъ, красные языки тамъ и сямъ лизали нагроможденные для защиты камни. Снаружи толпа молча наблюдала за дломъ своихъ рукъ. Баронъ сгруппировалъ стрлковъ на двор, передъ баррикадой, разставилъ вооруженныхъ пиками людей по ступенькамъ лстницы, другихъ, вооруженныхъ камнями,— вдоль галерей перваго этажа. Ему оставалось сдлать послднюю попытку убдить Григорія, Онъ поднялъ къ нему въ келью.

— Теб нужна была кровь,— сказалъ онъ:— кровь твоихъ овецъ, кроткій пастырь, ну вотъ, она пролилась волною. Не усталъ ли ты отъ этого безполезнаго кровопролитія и не произнесешь ли ты того слово, которое я жду для того, чтобы прекратить его?

— Они умерли за вру и Богъ принялъ ихъ въ своемъ раю,— отвтилъ папа.— Но пусть эта христіанская кровь падетъ на твою голову. Что же касается меня, то на мн лежитъ честь церкви и я ни въ чемъ не уступлю теб. Я слишкомъ долго жилъ, если дожилъ до того, что былъ свидтелемъ твоего преступленія. Въ эту ночь, во тьм моей тюрьмы, передо мной проходили достославные мученики-первосвященники, они звали меня къ себ, и я тороплюсь соединиться съ ними. Больше мн нечего теб сказать, и ты не вырвешь у меня ни слова.

Крики дикой радости донеслись съ улицы, цлый етолбъ дыма и пламени ворвался во дворъ, народъ топорами разрушалъ ворота, полуразрушенныя огнемъ, затмъ, по еще горвшему костру, перебрались солдаты Латерана и Капитолія, монахи, подобравъ до пояса свои длинныя рясы, кожевники изъ Реголы, мясники изъ Рипетты, кузнецы изъ Транстевере и деревенскіе атлеты-пастухи, въ сопровожденіи рычавшихъ договъ.

Цензій услыхалъ, какъ эта живая волна столкнулась съ его вооруженными людьми, какъ молотки и желзныя палицы ударяли въ каски и кирасы, какъ камни и кирпичи падали сверху на обнаженныя головы, услыхалъ хрипъ умирающихъ въ рукопашной схватк… Одну минуту, испуганный тмъ, что затялъ, онъ началъ колебаться, онъ старался встртиться взглядомъ съ папой, онъ ужъ наклонился, чтобы взывать къ милосердію своего плнника, но Григорій VII, закрывъ глаза и скрестивъ руки, не видлъ и не слышалъ его больше. Цензій ушелъ медленно, съ опущенной головою, какъ человкъ, который идетъ на погибель.

Скоро барьеръ, сдланный осажденными, былъ сломанъ, баррикада разобрана, и толпа прогоняла со ступенекъ темной лстницы солдатъ барона. Борьба ощупью, тло съ тломъ, сдлалась еще ужасне, гулъ этого сраженья, происходившаго внутри крпости, казался еще страшне. Григорій VII понялъ, что приближается неимоврно страшная катастрофа. Онъ перекрестился и сталъ читать за жертвъ и за себя молитвы по усопшимъ.

Послышался шумъ робкихъ шаговъ по полу кельи, затмъ раздались вздохи и подавленныя рыданія, папа прекратилъ молитву и оглянулся: передъ нимъ стоялъ мальчикъ, весь въ слезахъ, и съ мольбою простиралъ руки.

Это былъ мальчикъ приблизительно лтъ четырнадцати, бдцо одтый, съ нжнымъ и гордымъ лицомъ, широкимъ яснымъ лбомъ, окруженнымъ волнами густыхъ черныхъ волосъ, это была настоящая римская голова юноши Гракха, въ его тонкихъ, отчетливо обрисованныхъ, какъ у камеи, губахъ было что-то властное, большіе черные, ласковые и ясные глаза напоминали глаза молодой двушки.

— Кто ты и что теб здсь надо, сынъ мой?— спросилъ Григорій.— Не въ этой комнат долженъ ты искать спасенья, такъ какъ ангелъ смерти уже стоитъ на ея порог и только медлитъ войти.

— Я Викторіанъ, сынъ Цензія. Моей матери нтъ на свт. Мой отецъ, я не знаю почему, обращается со мной сурово, никогда меня не ласкаетъ, выгоняетъ меня изъ-за своего стола и оставляетъ одного. Вчера онъ посадилъ меня въ келью рядомъ съ этой и не веллъ выходить, пока онъ не позоветъ меня. По безпорядку въ замк и по крикамъ на улиц я понялъ, что происходитъ что-то очень важное, что люди дерутся и умираютъ. Но я не зналъ причины этой рзни около нашего дома. Одинъ вооруженный человкъ, весь въ крови, съ разбитой головой, пришелъ спрятаться въ мою келью, чтобъ перевязать рану, онъ мн все разсказалъ. И вотъ я пришелъ. Отецъ, отецъ, сжалься надо мною и прости мн мою смлость! Я еще малъ, слабъ и безоруженъ. Но я не хочу, чтобъ они сдлали теб зло, чтобъ они подняли на тебя руку. Въ тотъ вечеръ, когда умерла моя мать, я былъ около ея постели и я еще вижу ея блдную фигуру, она склонилась надо мною и прошептала мн на ухо слова, которыхъ я не забылъ. Я общалъ всегда остаться врнымъ ея послднему желанію. Я общалъ сдлаться со временемъ рыцаремъ церкви и остаться ея послушнымъ сыномъ. Потомъ она поцловала меня въ послдній разъ и уснула навки. Теперь насталъ часъ сдержать мою клятву. Они, быть можетъ, не посмютъ тебя убить, если раньше должны будутъ покончить съ сыномъ своего повелителя. А если мольбы не смогутъ тебя защитить, то, быть можетъ, он дадутъ время твоимъ вооруженнымъ друзьямъ добраться до тебя и спасти тебя…

И онъ закончилъ тихо, посл минутнаго колебанія:

— Тогда я буду умолять ради него, ради его спасенія…

— Бдное дитя! Милый маленькій рыцарь церкви!— сказалъ Григорій VII.— Приди же ко мн и да защититъ Господь и твою и мою слабость своимъ покровомъ.

Викторіанъ съ великимъ уваженіемъ подошелъ къ плннику и слъ у его ногъ. Старый папа положилъ руки на голову мальчика и ласкалъ пальцами его шелковистые кудри. Мальчикъ уже не плакалъ. Онъ чувствовалъ себя посвященнымъ своему долгу. На лиц его и въ глазахъ появилось гордое выраженіе, и онъ съ героической ршимостью смотрлъ на дверь кельи.

Теперь боролись уже очень близко, въ узкомъ коридор. Еще нсколько минутъ, и нечестіе совершится.

Раздался рзкій отрывистый голосъ Цензія. Онъ нсколько разъ отдалъ нчто въ род военныхъ приказовъ. Вдругъ наступила тишина и, съ размаху отворивъ дверь кельи, баронъ упалъ на колни передъ Григоріемъ VII.

Онъ былъ смертельно блденъ, въ его глазахъ можно было прочесть ужасъ человка, гибнущаго безъ всякой надежды на спасенье. Его помятая кираса была залита кровью, онъ бросилъ на полъ свой сломанный кинжалъ.

Папа и мальчикъ встали. Григорій уже готовъ былъ произнесть проклятіе, Викторіанъ бросился ему на шею и задержалъ анаему, готовую разразиться надъ головой его побжденнаго отца.

— Прости меня,— говорилъ Цензій:— я здсь лежу распростертый и прошу помилованія за мое преступленіе. Я оскорбилъ алтарь и ясли младенца Іисуса, я увелъ изъ церкви тебя, моего епископа и первосвященника, окажи мн милосердіе, наложи на меня наказаніе за мой грхъ, защити меня отъ гнва твоего народа, защити меня отъ справедливаго суда Божія! Оставь меня при себ и дай мн этотъ день для искупленія. Но оставь мн жизнь, чтобъ я могъ очистить мою душу, и, умоляю тебя, усмири бурю, такъ безумно поднятую мною. Я боюсь сатаны и чувствую, какъ его когти уже впиваются въ меня. Я погибъ для вчной жизни, если ты не сжалишься надо мною!

Папа стоялъ неподвижно. Онъ не удостоилъ Цензія взглядомъ, состраданіе не смягчало грустной суровости его лица. Викторіанъ понялъ неумолимое ршенье Григорія VII и когда тотъ уже раскрылъ губы, чтобъ выговорить его, мальчикъ прижался къ груди папы и прошепталъ слова, когда-то раздававшіяся на равнинахъ Галилеи:

— Блаженни милостивые!..

Папа вздрогнулъ, горячая краска залила его лобъ, онъ взглянулъ на преступника, валявшагося въ пыли у его ногъ, и улыбка милосердія скользнула по его губамъ.

За дверью снова началась страшная рукопашная схватка. Во двор встревоженный народъ, думая, что баронъ замышляетъ что-то недоброе, кричалъ, чтобъ плнникъ былъ немедленно выданъ.

Григорій VII слъ и сказалъ Цензію:

— Христосъ простилъ своимъ палачамъ, и я, слуга его слугъ, долженъ простить тебя. Пусть твое преступленіе будетъ искуплено кровью нашего Спасителя. Но ты оскорбилъ святую римскую церковь въ моемъ лиц и твоя рука дотронулась до дарохранительницы Предвчнаго. Ты долженъ это искупить и оплакивать. Ты пойдешь въ Іерусалимъ, одинъ, взявъ котомку и палку пилигрима, ты будешь бить себя въ грудь въ томъ саду, гд страдалъ Богъ, и на Голго, гд евреи распяли Христа. Потомъ, очищенный отъ грховъ, ты вернешься и преклонишься предо мною, какъ врный вассалъ. Что же касается до этого мальчика, твоего сына, то отнын онъ принадлежитъ мн и я его беру. Теперь позови предводителей моего народа, чтобъ я доврилъ имъ твою жизнь.

Капитаны Латерана и Капитолія вошли въ келью. Григорій VII передалъ имъ Цензія и, держа за руку мальчика, пошелъ во глав процессіи. Когда онъ показался на террас замка съ барономъ, окруженнымъ римлянами, его привтствовали шумными восклицаніями радости. Папа сдлалъ жестъ, и толпа опустилась на колни. Тогда, среди глубокой тишины, указывая на Цензія, онъ сказалъ:

— Этотъ человкъ получилъ отпущеніе грховъ и поклялся покаяться. Пусть никто не оскорбитъ его и не ударитъ, когда онъ выйдетъ сейчасъ изъ этого дома: онъ мой хозяинъ, и я именемъ церкви отвчаю за него передъ Богомъ. Это бдный пилигримъ, идущій въ Іерусалимъ, и только. Дайте его соучастникамъ разойтись, забудьте ихъ лица и имена. Подберите вашихъ мертвыхъ и не оплакивайте ихъ, потому что они получили отъ Іисуса Христа внецъ мучениковъ. А меня, дти мои, отнесите въ базилику св. Маріи Маджіоре, гд Богъ все еще ждетъ меня у алтаря

Толпа раздалась, чтобы пропустить Цензія, котораго капитаны проводили до Капитолія. Тамъ онъ слъ на коня и въ сопровожденіи своей свиты помчался во весь опоръ къ воротамъ св. Себастіана. Они оставили его на дорог въ Аппію, въ увренности, что онъ подетъ до Гаэты, гд сядетъ на первый корабль, отходящій на Востокъ.

Но, какъ только Цензій остался одинъ, онъ остановился, обернулся въ сторону Рима, долго съ ненавистью смотрлъ на далекія башни Латерана и, пустивъ своего коня по равнин, направился, длая много объздовъ, по дорог въ Эмиліенну, онъ халъ весь день и всю ночь, не отдыхая ни минуты. Онъ направлялся уже не къ гробу Спасителя, а къ императору Генриху IV, королю римлянъ, непокорному римскому пап.

Между тмъ народъ приготовилъ торжественное возвращеніе Григорія VII въ св. Марію Маджіоре, онъ устроилъ нчто въ род sedia gestatoria изъ древесныхъ втвей и покрылъ ихъ своими верхними одеждами, онъ посадилъ на него папу и укуталъ мхами. При заход солнца Григорій VII при радостныхъ крикахъ народа снова отправился тою дорогой, какою его увозили ночью. Викторіанъ, защищаемый отъ гнва толпы нсколькими молодыми людьми, шелъ шагомъ за папскими носилками. По мр того, какъ они подвигались по все боле и боле темнвшимъ улицамъ, въ домахъ, церквахъ, замкахъ, монастыряхъ, наскоро украшенныхъ втвями и коврами, зажигали огни. Тогда во всхъ рукахъ засверкали восковыя свчи, факелы, вс запли кантики и медленно, изнеможеннаго волненіемъ, почти потерявшаго сознаніе, Григорія VII народъ внесъ на головахъ въ его церковь.

Когда онъ показался на площади св. Маріи Маджіоре, священный коллегіумъ вышелъ изъ базилики и распростерся ницъ у ея дверей. Папа съ трудомъ сошелъ съ носилокъ и зашатался. Но онъ увидалъ внутри освщенной церкви большой золотой квадратъ, отдланный византійской мозаикой,— алтарь, убранный цвтами и црикрытую воздухами чашу, папа выпрямился, поднялъ голову и, слегка опираясь на плечо Викторіана, твердымъ шагомъ вошелъ въ церковь, предшествуемый папскимъ крестомъ и кардиналами, шедшими попарно.

На ступенькахъ клироса церковнослужитель подалъ пап воду въ серебряной ваз, но онъ не перемнилъ папскаго облаченія, измятаго разбойниками Цензія, въ помятомъ палліум, въ испачканной обуви поднялся онъ на ступеньки алтаря, имя все время около себя по правую руку никому неизвстнаго мальчика съ кроткими и гордыми глазами. Онъ склонился и нсколько минутъ провелъ въ молитв, затмъ онъ открылъ чашу и пріобщился.

‘Такъ,— пишетъ одинъ изъ очевидцевъ,— пропостившись сутки, папа въ эту ночь окончилъ обдню, начатую наканун, при первомъ пньи птуховъ’.

III.
Новая жизнь.

Латеранъ, дворецъ папъ, возвышался въ уединеніи Келіуса, надъ очень высокими съ обихъ сторонъ воротъ св. Іоанна стнами Рима. Это была крпость и въ то же время монастырь, окруженный зубчатыми башнями и остроконечными колокольнями. Изъ галерей, выходившихъ на равнину, открывался видъ на горы Лаціума, Сабины и Апеннинъ, а съ верху башенъ видны были весь Римъ и море. Отсюда до Колизея, до воротъ Маджіоре и Санъ-Лоренто взору представлялась лишь пустыня, съ нсколькими смоковницами или кипарисами, съ полями, покрытыми терновникомъ, между которымъ скользили ящерицы. На склон долины, обращенной къ Санъ-Себастіану и термамъ Каракаллы, вдоль укрпленій, тянулись папскіе сады, сады дикіе и густые, зеленвшіе по вол Бога и солнца. Садовники ихъ покинули одновременно съ выходомъ изъ Тускулума послдняго папы.

Въ сопровожденіи огромной толпы народа папа Григорій VII и Викторіанъ вошли ночью въ Латеранъ. Когда массивная дверь заперлась за ними, мальчику стало страшно, ему казалось, что онъ живымъ опустился въ могилу.

На другой день и въ слдующіе за тмъ дни онъ со старымъ монахомъ, которому его доврилъ папа, осмотрлъ весь мрачный домъ. Онъ ощупью поднимался по витымъ лстницамъ, затеряннымъ въ башняхъ, ходилъ по мрачнымъ коридорамъ, освщаемымъ мстами блднымъ свтомъ толстой восковой свчи, блуждалъ по большимъ сводчатымъ заламъ, гд шаги раздавались, какъ въ церкви, и мимо дверей келій, грустныя надписи на которыхъ напоминали о тщет жизни и страх Божьяго суда. Часто изъ глубины длиннаго коридора безшумно, увеличиваясь съ каждымъ шагомъ, выступала черная тнь монаха съ маленькимъ свтильникомъ въ рукахъ, и Викторіанъ весь дрожалъ, какъ будто передъ нимъ предстало ночное привидніе.

Въ извстные часы однообразный отдаленный гулъ поражалъ его слухъ, это чтеніе положенныхъ каноническихъ псалмовъ неслось изъ моленныхъ и каплицъ Латерана, подобно грустнымъ жалобамъ, гулъ этотъ проникалъ изъ залы въ залу, поднимался въ башни и замиралъ у порога холодной кельи, гд сынъ Цензія, по распоряженію Григорія VII, изучалъ священное писаніе.

Его учитель, Эгидій, былъ аскетъ, прошедшій суровую дисциплину Клюни, святой и въ то же время суеврный человкъ, который жилъ только для того свта и въ теченіе своего долгаго пилигримства въ рай думалъ только объ ад. Каждый день мальчикъ слушалъ строгую рчь этого монаха, изможденное лицо котораго и взглядъ, полный тревоги о будущей жизни, возбуждали въ немъ суеврный страхъ. Каждый день онъ слышалъ ужасныя исторіи изъ Ветхаго Завта объ изгнаніи Адама и Евы изъ рая огненнымъ мечомъ архангела, о людяхъ, погибшихъ въ великомъ потоп, о разрушенномъ Содом, о фараон и его войск, поглощенныхъ Краснымъ моремъ, о вчномъ гнв Божіемъ, справедливо поражающемъ смертью королей, дтей и пророковъ.

Потомъ, понизивъ голосъ и недоврчиво оглядывая углы своей комнаты, Эгидій разсказывалъ Викторіану о продлкахъ сатаны, жертвами котораго были его братья, священники, и онъ самъ. Одинъ монахъ блуждалъ ночью по лсу, далеко отъ своего монастыря и встртилъ молодую двушку съ золотистыми волосами и съ смертоносной улыбкой, онъ послдовалъ за нею, а утромъ его нашли на ступенькахъ церкви съ проломленной головой, свернутой шеей и съ проколотымъ кинжаломъ сердцемъ. Другой уснулъ, не окончивъ чтенія своего требника, и ужъ не проснулся больше, его похоронили въ монастыр, и въ ту же ночь одинъ братъ, войдя въ капеллу, чтобы позвонить къ служб, увидалъ, что изъ могилы выскочила чудовищная фигура и унесла въ своихъ объятіяхъ тло покойнаго въ бломъ саван, на слдующій день аббатъ долженъ былъ сдлать заклинаніе пустой могилы, оскверненной сатаной.

Эгидій былъ друженъ съ однимъ римскимъ священникомъ, который осмлился служить обдню, находясь въ состояніи смертельнаго грха, церковный мальчикъ, котораго вс видли въ первый разъ, стоялъ у подножья алтаря съ дерзкимъ видомъ и не перекрестился и не сталъ на колни ни во время Introt, ни во время посвященія, за причастіемъ онъ бросился на священника и задушилъ его, потомъ онъ исчезъ, а церковь вся дрожала, какъ будто громъ обрушился на колокольню.

За каждый великій грхъ, за сладострастіе, гордость, жадность, по мннію Эгидія, человкъ подпадалъ власти сатаны, за съденный кусокъ дичи монаховъ бросали въ кипящее озеро, гд ихъ раздирали драконы и зми, за минутное нарушеніе церковныхъ уставовъ бдные бенедиктинцы подвергались жестокимъ мученіямъ сатаны.

Эгидій былъ глубоко увренъ въ томъ, что демонъ постоянно блуждаетъ вокругъ Латерана подъ видомъ пилигрима, послушника или пажа. Когда онъ лично находился въ кортеж папы Григорія VII въ Рождественскую ночь, на дорог къ Св. Маріи Маджіоре, онъ очень ясно видлъ, что по обимъ сторонамъ папскихъ носилокъ выступали изъ тумана какія-то таинственныя тни, одна изъ нихъ пыталась погасить фонарь, который онъ несъ, и дыханье этого діавола было похоже на угаръ кузнечной печи.

Старый монахъ, самъ напуганный своимъ разсказомъ, вдругъ умолкалъ и съ измнившимся лицомъ, пристально и безжалостно смотрлъ на сидвшаго у его ногъ мальчика. Учитель и ученикъ, едва переводя дыханіе, молча прислушивались къ звуку дождя, бившаго въ стекла кельи, и завыванію зимняго втра въ сводахъ Латерана.

— Значитъ, Богъ не сильне діавола?— спросилъ разъ вечеромъ съ полной чистосердечностью Викторіанъ.

Вопросъ этотъ, очевидно, затрагивалъ какое-нибудь тайное мученье совсти монаха. Онъ слегка покраснлъ, но не возмутился словами своего ученика. Тихо, таинственнымъ шопотомъ онъ началъ объяснять ему великую войну сатаны съ Богомъ, вковой поединокъ, начало и продолженіе котораго предсказали св. Іоаннъ и св. Августинъ. Онъ припомнилъ Апокалипсисъ, вс т болзненныя виднія, которыя окружили такой грустной тнью колыбель христіанства. Онъ разсказывалъ о кон Смерти, цвта тумана, и о колодц бездны, въ глубин котораго былъ прикованъ сатана, по увренію одного очевидца, который наклонялся надъ этимъ колодцемъ проклятаго архангела.

Самъ Эгидій не сомнвался въ томъ, что цпь, приковывавшая сатану, вдругъ сломалась лтъ пятьдесятъ тому назадъ, во времена папъ Тускулума, теперь антихристъ свободенъ и готовится къ страшному нападенію на церковь Іисуса Христа. Это онъ посадилъ на престолъ святого Петра двухъ или трехъ предшествовавшихъ папъ, это онъ предалъ Льва IX нормандцамъ, это онъ напустилъ толпу разбойниковъ на папу Григорія VII въ ту минуту, когда тотъ несъ тло Христово…

При этихъ словахъ Викторіанъ смертельно поблднлъ. Мрачная теорія его учителя поразила его въ самое сердце. Но монахъ не понялъ чувствъ мальчика. Онъ продолжалъ, повышая голосъ, почти угрожающимъ тономъ:

— Сынъ мой, ты самъ участвуешь въ этой войн. Ты долженъ спасти дв души: твою и душу твоего отца. Это такое дло, отъ котораго мысли замираютъ и малйшей слабостью можно все погубить. Я уже совсмъ старикъ, я съ дтства думалъ лишь о смертномъ час, въ монастырскомъ уединеніи, лишенный всякой человческой нжности, я молился, постился, плакалъ, не переставая,— и я отчаиваюсь въ моемъ спасеніи, каждую ночь меня пробуждаетъ страхъ Божіей мести и стоитъ мн долгихъ мучительныхъ часовъ. Напрасно я крещу мое тло, бью себя въ грудь, разрываю себ спину веригами, напрасно я ложусь на холодныя плиты моей кельи, прижимаю къ моему сердцу священныя реликвіи — никакая жертва, никакая суровость не успокаиваютъ меня, и когда, еще до зари, я, задыхаясь отъ страха, бгу къ алтарю, чтобы лобызать его ступени, я вижу моими собственными глазами, при мелькающемъ свт лампады, фигуры злыхъ духовъ, которые ходятъ взадъ и впередъ, смотрятъ на меня и шепчутъ мн на ухо:

‘Ты осужденъ, монахъ, осужденъ, осужденъ’!

— Викторіанъ, пусть никогда ересь не смутитъ твоей совсти! Оставайся до послдняго твоего дня врнымъ сыномъ церкви и бойцомъ за папскій римскій престолъ. Ты ничего не сдлалъ, ничего не достигъ, ничего не искупилъ, если, лежа на смертномъ одр, съ миропомазаніемъ на лбу, услышишь, что подстерегающій тебя сатана шепчетъ слова сомннья и возмущенья и рисуетъ быстрый, какъ молнія, соблазнительный образъ. Тогда, несчастный, ты погибнешь для вчной жизни, послдними днями старости ты отвтишь за все твое дтство, проведенное въ нечестивомъ дом убійцы, и надъ тобою исполнятся слова священнаго писанія, по которымъ Богъ наказываетъ сыновей и внуковъ за грхъ ихъ отца и прадда…

Эгидій не слышалъ рыданій и мольбы мальчика. Наступилъ часъ его вечерней службы, и онъ отослалъ его рзкимъ жестомъ. Викторіанъ еле дошелъ до своей маленькой кельи и безъ чувствъ упалъ на постель.

На другой день въ немъ созрло серьезное ршеніе. Онъ пойдетъ къ пап, бросится къ его ногамъ и будетъ умолять прекратить это мученіе. Пусть его отдадутъ въ милицію Латерана, пусть заставятъ исполнять самую унизительную работу, онъ посвятить себя бднымъ или заключеннымъ, даже прокаженнымъ и зачумленнымъ, онъ готовъ перенести все, все, лишь бы не слышать долгихъ, ужасныхъ проповдей Эгидія.

Онъ не видалъ Григорія VII съ Рождественской ночи и не зналъ, какъ пройти въ папскіе аппартаменты. Онъ былъ изумленъ жизнью и движеньемъ. Кардиналы, епископы, аббаты, свтскіе люди, пажи, военные — такъ и сновали по коридорамъ, лстницамъ и дворамъ дворца, у нихъ были серьезныя или встревоженныя лица, озабоченная походка, кое-гд слышались фанатическіе возгласы, собирались таинственныя группы.

Одну минуту Викторіанъ подумалъ, что папа скончался, потомъ по нсколькимъ уловленнымъ имъ отрывочнымъ фразамъ подумалъ, что его смстили. Говорили объ император Генрих IV, о духовномъ собор, о религіозной войн и анаемахъ, больной мальчикъ, искавшій покоя, не смлъ никого разспрашивать, смущенный волненіемъ въ Латеран, онъ сталъ подниматься по ступенькамъ одной башни, въ надежд найти на верху ея тишину, чистый воздухъ и небо.

Но кто-то уже раньше его поднялся на площадку башни, это было духовное лицо. Увидавъ его, мальчикъ хотлъ уйти, но человкъ этотъ имлъ такой странный видъ, что Викторіанъ съ любопытствомъ остановился.

Духовное лицо стояло къ нему спиной, опершись на перила, и не слыхало, какъ онъ поднялся. Это былъ епископъ, но его бархатная шапочка была такъ потерта, фіолетовая ряса такъ изношена, что мальчикомъ овладло какое-то веселое сожалніе. Епископъ съ огромнымъ вниманьемъ слдилъ за чмъ-то въ неб. Викторіанъ взглянулъ по направленію его взора и увидалъ стаю дикихъ утокъ, которыя, вроятно, летли изъ Понтійскихъ болотъ или съ прудовъ. Он летли, вытянувъ шеи, то прямою, какъ стрла, линіею, то длинной спиралью и изрдка кричали, вдругъ надъ св. Павломъ он спустились къ земл и съ невроятной быстротою скрылись въ кустарникахъ на берегу Тибра.

Потерявъ ихъ изъ виду, епископъ обернулся и былъ пріятно удивленъ присутствіемъ застнчиваго и улыбающагося незнакомца, костюмъ котораго былъ такъ же поношенъ, какъ и его собственный. Онъ въ послдній разъ взглянулъ по направленію, гд скрылись утки, и благословилъ Викторіана. Ледъ былъ сломанъ: мальчикъ подошелъ къ епископу и очень серьезно поклонился ему. Когда онъ назвалъ себя, прелатъ вскрикнулъ отъ радости, поцловалъ его и началъ разсказывать свою исторію.

— Мы съ тобою, сынъ мой, самыя оригинальныя существа въ этомъ апостольскомъ собраніи. Единственный человкъ здсь, который можетъ насъ любить, это папа Григорій VII. И даже онъ немножко подозрваетъ меня въ ереси. Поэтому-то я охотне всего взбираюсь, какъ сегодня, на площадки башенъ: я вижу отсюда прекрасныя дла рукъ Божіихъ и не вижу измняющихъ мн монаховъ, головъ которыхъ я положительно боюсь.

Его звали Іоакимъ. Онъ былъ епископомъ, но безъ епархіи. На своей родин, въ Ассиз, онъ два года управлялъ епархіей. Когда онъ сталъ раздавать сиротамъ, безработнымъ и больнымъ пилигримамъ свои послднія деньги, мстные дворяне были этимъ очень недовольны, его обвинили въ томъ, что онъ возбуждаетъ бдныхъ къ непокорности, а буржуа — къ свобод. Тогда онъ былъ арестованъ въ своемъ дворц, гд жилъ съ тремя канониками, такъ какъ не былъ въ состояніи содержать епископскій штатъ. Ему угрожали монастыремъ и постриженіемъ въ монахи на весь остатокъ его дней, если онъ не сдастся. Онъ тотчасъ же самъ отперъ дверь своей башни, вышелъ съ блой тростью въ рук и направился по пыльной дорог къ Риму.

Однажды вечеромъ онъ упалъ къ ногамъ папы Григорія VII, который строго предложилъ ему внимательне относиться въ будущемъ къ своимъ духовнымъ обязанностямъ, затмъ крпко обнялъ его. Съ этого дня онъ былъ гостемъ папы и своимъ человкомъ въ Латеран. Онъ самъ смотрлъ на себя, какъ на отпрыскъ первоначальной церкви, церкви отеческой и бдной, святого Григорія Великаго. Его оставляли грезить о тхъ временахъ, когда священнослужители были золотые, а престольныя чаши — деревянныя, папа часто совтовался съ нимъ въ благотворительныхъ длахъ, но ему было запрещено проповдывать даже шопотомъ то, что онъ проповдывалъ своимъ прихожанамъ въ Ассиз, то есть, что Христосъ не былъ ни графомъ, ни барономъ, что Онъ не имлъ ни городовъ, ни селъ, ни укрпленныхъ замковъ, ни кораблей, что Онъ не имлъ даже камня, чтобъ преклонить голову.

Теперь наступила очередь Викторіана разсказать свои невзгоды. При одномъ имени Эгидія Іоакимъ сдвинулъ брови и всплеснулъ руками. Когда же юноша сталъ говорить о религіозныхъ убжденіяхъ монаха, епископъ воскликнулъ громовымъ голосомъ:

— Этотъ человкъ солгалъ! Это сумасшедшій или атеистъ. Онъ понимаетъ лишь грознаго Бога евреевъ, онъ никогда не читалъ Евангелія. Значитъ, Христосъ напрасно умеръ на крест и каплю за каплей пролилъ свою искупительную кровь на голову сыновей Адама! Значитъ, искупленіе есть только насмшка, и это сатан мы должны воздвигать базилики! Выслушай, сынъ мой, разсказъ, который я самъ слышалъ изъ устъ одного святого монаха въ послдніе дни его жизни, когда онъ въ уединеніи, въ Понте-Авельяна, недалеко отъ Ассиза, размышлялъ о божественныхъ тайнахъ:

‘Одинъ римскій священникъ однажды ночью имлъ очень трогательное видніе. Онъ видлъ душу одного умершаго нсколько дней тому назадъ друга, который сказалъ ему:

‘— Встань и слдуй за мною.

‘Они пошли вдвоемъ къ базилик св. Цециліи. Въ церкви около нсколькихъ свободныхъ троновъ находились св. Цецилія, св. Агнеса, св. Агата и много двушекъ-мученицъ. Скоро появилась Два Марія въ сопровожденіи святыхъ Петра и Павла и Давида и съ ними много святыхъ мучениковъ. Два Марія, апостолы и царь Давидъ сли на троны. Вдругъ очень бдно одтая женщина пала ницъ передъ Двой Маріей.

‘— Сжалься,— сказала она:— патрицій Іоаннъ только что умеръ!

‘Три раза повторила она эти слова, но такъ какъ Богородица ничего не отвтила, то женщина прибавила:

‘— Ты знаешь меня, Царица небесная, я та самая нищенка, которая проситъ милостыни въ портик твоей базилики Маджіоре. Я лежала обнаженная и дрожащая на каменныхъ плитахъ, Іоаннъ шелъ мимо, увидалъ мои страданья и прикрылъ мое тло своимъ плащомъ.

‘Тогда Богоматерь сказала:

‘— Человкъ, за котораго ты молишь, имлъ на душ много грховъ и преступленій, но за его великое милосердіе онъ будетъ спасенъ.

‘И она приказала патрицію явиться, демоны притащили къ трону Маріи Іоанна, закованнаго въ огненныя цпи. Марія сдлала жестъ, цпи упали, и Іоаннъ, принявъ свтлый образъ, пріобщился къ лику всеблаженныхъ’.

— Это истина, дитя мое,— продолжалъ Іоакимъ:— это утшеніе и надежда. Одного дла милосердія, слезы раскаянія, порыва любви довольно для того, чтобы очистить душу. Вотъ наша религія, религія христіанъ Умбріи, гд мы видимъ иногда на озер Перузы свтлую тнь Христа, какою ее видли когда-то апостолы на берегу моря Галилейскаго. Если когда-либо чей-либо голосъ будетъ проповдывать эту вру первыхъ дней, то этотъ голосъ раздастся въ моей скромной родин. Онъ раздастся громче, чмъ крики монаховъ, громче, чмъ папская рчь въ Латеран, и міръ, слушая его, содрогнется, думая, что пришло новое искупленіе… Но сейчасъ важне всего отнять тебя у Эгидія. Иди за мною.

И, взявъ мальчика за руку, онъ торопливо спустился по узкой лстниц башни.

Дорогой онъ разсказалъ Викторіану важныя событія послднихъ дней. Такъ давно уже завязавшаяся между папой и императоромъ борьба о верховной власти христіанства вдругъ пришла къ ршительной развязк. Императоръ Генрихъ IV, предсдательствуя въ Вормс на духовномъ германскомъ совт, только что свергъ Григорія VII, какъ лже-папу, лже-монаха, папу-еретика и нечестивца. Германскіе епископы дали письменное общаніе смотрть на Григорія VII, какъ на лже-папу, и отказывать ему въ каноническомъ послушаніи, Ломбардская церковь, лишенная главы вслдствіе сверженія папы, ршила на собор въ Павіи также не признавать Григорія VII. Такимъ образомъ цльная папская туника во второй разъ разрывалась. Всемірная церковь колебалась, какъ дерево, главные корни котораго одинъ за другимъ подрублены топоромъ.

Въ данную минуту Григорій VII въ церкви св. Спасителя въ Латеран собралъ римскій совтъ изъ кардиналовъ и епископовъ цлой половины Италіи. Императорскій посланецъ, простой каноникъ пармской церкви, сегодня же долженъ привезти отцамъ Латерана актъ сверженія Гильдебранда.

— Столько горя и такая жестокая война,— шепталъ епископъ ассизскій,— только потому, что они забыли одну строчку Евангелія: ‘Царство мое не отъ міра сего’!

Но, въ своей апостольской простот, Іоакимъ надялся, что даже въ этотъ трудный часъ папа найдетъ минуту подумать о душ мальчика и успокоить его.

Они вошли въ церковь въ торжественную минуту. Императорскій посланецъ, стоя передъ папой, окруженнымъ всей священной коллегіей, произносилъ эдиктъ Генриха IV:

— Владыка! король приказываетъ теб немедленно оставить римскую церковь и престолъ апостола Петра.

Затмъ, обернувшись въ сторону римскаго духовенства, онъ прибавилъ:

— А вы, братья мои, приглашаетесь въ Пятидесятницу, въ присутствіи короля, принять новаго папу, потому что этотъ папа признанъ не папой, а дикимъ волкомъ.

Григорій VII не шевельнулся. Но отцы быстро встали, и изъ ихъ устъ полились угрожающія слова. Епископъ Порто воскликнулъ:

— Схватить этого нечестивца!

Испуганный пармскій каноникъ бросился къ подножью алтаря. Милиція префекта съ саблями наголо вошла въ ризницу и арестовала посланца. Григорій VII веллъ посадить его въ римскую тюрьму.

Долго задерживаемые цлой толпой монаховъ, сошедшихся въ храм, Іоакимъ и мальчикъ наконецъ проникли къ скамьямъ засдающихъ и имъ удалось стать близко отъ папы.

Григорій VII всталъ и среди мгновенно воцарившейся тишины дрожащимъ голосомъ произнесъ анаему императору… Во имя Отца и Сына и Святаго Духа онъ отршалъ Генриха IV отъ императорской власти, воспрещалъ ему управленіе тевтонскимъ королевствомъ и феодальное первенство въ Италіи. Онъ освобождалъ всхъ христіанъ отъ присяги въ врности преступному королю, объявлялъ его непокорнымъ, еретикомъ и отлучалъ отъ церкви.

Въ эту минуту надъ его ухомъ раздался голосъ:

— Великое дло низвергнуть императора и поколебать христіанство, но еще боле великое дло успокоить совсть. Сжальтесь надъ вашимъ Викторіаномъ, котораго его учитель Эгидій отнимаетъ у Бога и отдаетъ сатан!

Григорій VII полуобернулся. Онъ долго смотрлъ на двухъ просителей: на растеряннаго мальчика съ страдающимъ лицомъ и раздраженнаго епископа, прижимавшаго его къ себ. Тогда онъ вспомнилъ ту трагическую ночь, когда онъ самъ прижималъ голову Викторіана къ своей груди. Онъ понялъ драму, на которую намекалъ Іоакимъ, и милосердіе, котораго тотъ ожидалъ отъ его справедливости. Лучъ кротости озарилъ его лицо.

— Это хорошо,— сказалъ онъ.— Возьмите его, другъ мой, и да проститъ меня Богъ. Къ тому же Эгидій сегодня утромъ надолго покинулъ Римъ. Я послалъ его къ епископамъ Саксоніи, которые помогутъ мн вернуть Германію Іисусу Христу. Я, Іоакимъ, погруженъ въ ровъ львиный. Вы, съ вашими мечтами о первобытной церкви, счастливе меня, это были мои мечты въ молодомъ монашескомъ возраст, но дйствительность ихъ разсяла. Я отдаю вамъ Викторіана, распространите на этого мальчика млеко и медъ вашего милосердія.

Іоакимъ наклонился къ рук первосвященника. Потомъ онъ сталъ пробираться вмст со своимъ воспитанникомъ къ выходу изъ церкви.

Въ эту минуту кардиналъ-архидіаконъ, стоя передъ аналоемъ, читалъ очень громкимъ голосомъ Dictatus рарае — теократическую хартію папы Григорія VII. Отрывки этого прекраснйшаго манифеста, какой былъ когда-либо составленъ человкомъ для того, чтобы изобразить власть Бога надъ человчествомъ, разносились по церкви надъ гуломъ толпы, тогда старый епископъ останавливался, прислушивался, затмъ снова пробирался среди монаховъ, неподвижно, въ нмомъ восторг слушавшихъ эти слова папы, читаемыя кардиналомъ:

‘Въ мір есть единственное слово, и слово это — папа.

‘Вс князья міра должны цловать ноги одному лишь пап.

‘Онъ иметъ право свергать императоровъ.

‘Постановленіе папы никмъ не можетъ быть нарушено, онъ одинъ можетъ нарушать вс постановленія.

‘Папу не можетъ судить никто.

‘По его приказанію и съ его разршенія подданные могутъ судить королей.

‘Папа можетъ освободить подданныхъ отъ присяги въ врности’.

Когда епископъ и Викторіанъ вышли изъ Латерана, Іоакимъ вздохнулъ съ облегченьемъ.

Противъ базилики св. Іоанна, вдоль позлащенныхъ вками стнъ, до маленькой церкви св. Креста Іерусалимскаго разстилалась цвтущая Кампанья Рима. Были послдніе дни февраля. Уже показалась трава, и на втвяхъ тутовыхъ деревьевъ появилась нжная зеленая листва. На всемъ игралъ блдный свтъ весенняго солнца. Высокія рдкія сосны у воротъ св. Іоанна, колеблемыя легкимъ втромъ, какъ бы перешептывались между собою. Мозаика временъ папы Льва III, которою отдлана была стна Scala Santa, вся сверкала и казалась помолодвшей. Прохожіе виднлись подъ деревьями и у развалинъ. Легкія облака плыли по лазури, и серебристый тонъ неба придавалъ какую-то особенную прелесть мрачности стараго Рима.

Епископъ и его воспитанникъ безпечно шли по одной изъ многочисленныхъ тропинокъ къ базилик св. Маріи Маджіоре. Изумрудно-зеленыя ящерицы съ невроятной быстротою скользили по обломкамъ храмовъ или бросались въ потоки, разогртые солнцемъ. Стадо козъ, непослушныхъ маленькому полуобнаженному пастуху съ блестящими глазами, скакало черезъ кустарники, школьники съ веселыми криками бгали по равнин Келіуса, между тмъ какъ ихъ воспитатель, завидя приближающагося прелата, сосредоточенно остановился около одной поросшей мохомъ латинской надписи, которой онъ совсмъ не понималъ.

Съ вершинъ Эквилина толпа молодыхъ канониковъ въ шапочкахъ, украшенныхъ лавровыми или дубовыми листьями, спустилась навстрчу нашимъ путникамъ, распвая греческій гимнъ ‘Ласточка’ — традиціонную пснь весны:

‘Уходи, уходи, февраль, тебя гонитъ мартъ, спасайся, спасайся, февраль, привтъ теб, мартъ!

‘Ласточка, царица-ласточка, которую я видлъ уже минувшими веснами, привтъ теб!

‘Привтъ вамъ, крестьяне, обрабатывайте хорошенько землю!

‘Сверкающій, веселый міръ готовится воскреснуть.

‘Какъ еврейскія дти привтствовали Христа криками ‘Осанна’, такъ и мы привтствуемъ Іисуса Сына Давида, идущаго къ намъ.

‘Вотъ приближается цвтущая весна со стороны Востока, вотъ приближается Спаситель, который для всего міра свтъ и воскресеніе!

‘Amen! Amen! Amen!’

Поровнявшись съ Іоакимомъ, они импровизировали на прекрасномъ латинскомъ язык слдующую фразу:

‘Привтъ и теб, епископъ ассизскій, епископъ, не имющій церкви и удалившійся, подобно ласточк въ бурный день, на крышу всемірной церкви! Amen, Amen!’

Въ эту минуту Викторіанъ и его старый учитель чувствовали себя вполн счастливыми.

Когда епископъ сдлалъ видъ, что хочетъ повернуть къ мрачному дворцу, мальчикъ схватилъ его за руку и сказалъ:

— Пойдемъ дальше, все дальше, пока небо полно свта и земля полна звуковъ!

И они, не торопясь, поднялись по уступамъ Эквилина. Іоакимъ свернулъ съ дороги, ведущей къ св. Маріи Маджіоре, и направился къ воротамъ Санъ-Лоренто. По мр того, какъ они приближались къ нимъ, имъ показалось, что много народу направляется туда же. Вс шумно бжали, какъ на какое-то интересное зрлище. Отъ развалинъ Минервы шли группы крестьянъ, праздношатающихся, нищихъ. Изъ-за стны колоколъ Санъ-Лоренто звонилъ, что было силы. Со стороны Латерана торопливо шли монахи, и скоро показалась кавалерія Капитолія, а за нею, сидя на мул и окруженный свитой прелатовъ, халъ кардиналъ епископъ Альбано.

— Синьоръ каноникъ,— крикнулъ Іоакимъ толстому канонику, который запыхавшись шелъ за кортежемъ,— какому святому празднуютъ сегодня въ Санъ-Лоренто, или какое чудо совершилось?

— Не празднуютъ никакому святому и никакое чудо не совершилось, синьоръ епископъ и добрый другъ,— отвтилъ каноникъ:— но мы торопимся встртить у святыхъ воротъ внучатную племянницу святого отца-паны, синьориту Пію, которую графиня Тосканская воспитывала до сихъ поръ, и которую нашъ святой отецъ теперь беретъ къ себ. Извстіе о ея прізд въ Римъ упало, какъ снгъ на голову. Очень жаль, что у меня нтъ мула: такъ трудно подниматься на гору подъ такимъ солнцемъ. Сколько волненій и утомленія въ одинъ день, синьоръ епископъ, но зато какой прекрасный день для святой церкви!

И въ то время, какъ запыхавшійся каноникъ продолжалъ путь, Іоакимъ говорилъ дорогой мальчику:

— Когда-то Гильдебрандъ, еще очень молодымъ монахомъ, пришелъ въ Римъ съ обнаженной головой и босыми ногами. Это былъ сынъ простого пастуха козъ въ Зоан, дикомъ мстечк, затерянномъ въ Тосканскихъ болотахъ. Я очень буду счастливъ посмотрть, какъ эта внучка въдетъ въ метрополію своего дда, нашего папы.

Среди глубокой тишины толпа вдругъ разступилась, приподнялись шляпы, склонились тонзуры, раздался веселый перезвонъ колоколовъ, показались запыленные пажи, оруженосцы, духовныя лица и монахи на лошадяхъ, затмъ прослдовала цлая линія монахинь на ручныхъ носилкахъ, сквозь ихъ вуали виднлись усталыя, пожилыя лица, на носилкахъ, несомыхъ четырьмя людьми, сидла сонная, но цвтущаго вида аббатисса и, наконецъ, позади нея, въ сопровожденіи маленькой свиты, на бломъ мул, задрапированномъ пурпуровымъ шелкомъ, и котораго велъ подъ уздцы пшій оруженосецъ, сидла синьорита Пія, внучатная племянница и крестница папы Григорія VII.

— Это королева,— прошепталъ Викторіанъ.

— Совсмъ маленькая королева,— отвтилъ Іоакимъ: — и будетъ со временемъ графиней, если угодно Богу, но очень мила и пріятна на взглядъ, это апрльскій цвтокъ, который папа хочетъ пересадить къ грустнымъ стнамъ нашего Латерана.

Блый мулъ остановился противъ чернаго мула кардинала Альбано. Оба кортежа составили тотчасъ же большой кругъ, около котораго сомкнулась толпа народа. Іоакимъ нсколько стснялся этой толпы, но Викторіанъ потянулъ его въ первый рядъ и они стали въ нсколькихъ шагахъ отъ Піи. Онъ любовался двочкой, такъ красиво сидвшей на пурпуровомъ лож, освщенной блдно-золотистымъ свтомъ солнца, уже спускавшагося за Яникулъ. Старинныя ворота Санъ-Лоренто, замыкавшіяся съ обихъ сторонъ остроконечными башнями, отненными высокими кипарисами, высокія укрпленія Рима, обвитыя плющомъ, а тамъ, далеко, лазурныя горы, выступающія подъ яснымъ небомъ, завершали очень изящную картину, напоминавшую мистическія сцены изъ крестовыхъ походовъ.

Эта одиннадцатилтняя двочка дйствительно была похожа на маленькую сказочную принцессу, которую святая церковь такъ торжественно встрчала на порог апостольскаго города. У нея были тонкія, правильно очерченныя черты жителей Этруріи, родины ея семьи, тонкій, нсколько острый профиль, дивные черные продолговатые глаза подъ слегка изогнутыми бровями и разметавшаяся по плечамъ и груди роскошная волна свтлыхъ волосъ. Длинныя рсницы придавали мечтательное выраженіе ея глазамъ, а на красивыхъ губахъ играла веселая и смлая улыбка. Ея молочно-блый цвтъ лица былъ оживленъ румянцемъ, вызваннымъ путешествіемъ.

Сверхъ благо широкаго платья на Піи была надта горностаевая далматика съ широкими рукавами, перетянутая въ таліи золотымъ кушакомъ. Черный бархатный беретъ спустился отъ тряски на сторону и готовъ былъ упасть съ ея головки. Въ правой рук двочка держала букетъ душистыхъ тосканскихъ травъ, не уступающихъ въ аромат цвтамъ Флоренціи.

Когда ея взоръ скользилъ съ тревожнымъ любопытствомъ по отдаленному пейзажу Рима, по св. Маріи Маджіоре, по св. Іоанну Латеранскому, освщеннымъ розоватыми лучами заходящаго солнца, важный голосъ преосвященнйшаго кардинала привлекъ ея вниманье. Она взглянула на посланца своего дда, и онъ показался ей великолпнымъ въ красной шелковой сутан и темно-красной шапочк, при томъ же на голов его мула разввались красныя перья. Кардиналъ началъ говорить привтственную рчь, не на вульгарномъ обыкновенномъ язык, слишкомъ бдномъ для привтствія внучки папы, но на тяжеломъ латинскомъ, на томъ латинскомъ язык, какимъ писаны постановленія первыхъ папъ и энциклики.

Пія ровно ничего не поняла изъ этой рчи, по всей своей наивной душою интересовалась торжественными жестами оратора и его декламаціей. Одну минуту ей показалось, что она находится въ церкви, и она очень мило перекрестилась… Вс присутствовавшіе стояли молча, съ открытыми ртами и, повидимому, были въ восторг, хотя краснорчіе кардинала было имъ понятно не больше, чмъ Піи. Вдругъ двочка замтила нчто еще боле интересное: мулъ кардинала покачивалъ сверху внизъ головой, украшенной красными перьями, какъ бы въ знакъ любезнаго одобренія. Пія вообразила, что изъ всхъ присутствующихъ только одинъ мулъ понимаетъ латынь кардинала и, ничуть не стсняясь, разразилась звонкимъ смхомъ. Кардиналъ рзко оборвалъ свою рчь, монахини вздрогнули, аббатисса сдлала испуганный жестъ, монахи сдвинули брови, и одинъ изъ нихъ сказалъ вполголоса:

— Дочь Евы, голова голубки, языкъ ехидны!

А Пія все смялась…

Кардиналъ, отчаявшись найти нить фразы, въ которой утренняя звзда и башня Давида играли довольно сложную роль, повернулъ въ сторону Рима злосчастнаго мула и сдлалъ знакъ къ отъзду, оба кортежа, состоявшіе изъ духовныхъ и военныхъ людей, слились въ одинъ, трубы весело зазвучали, оруженосецъ взялъ поводья благо мула, и Пія прохала передъ Викгоріаномъ и епископомъ ассизскимъ.

Она поклонилась епископу, какъ бы извиняясь за свою неловкость по отношенію къ кардиналу, потомъ, все еще улыбаясь, опустила свои большіе черные глаза на Викторіана.

Аббатисса, въ сильномъ волненьи, крикнула, чтобы кортежъ остановился. Она обернула свое розовое добродушное лицо съ носилокъ и крикнула:

— Пія, дочь моя, не забудьте прочитать ‘Отче нашъ’, какъ это длаютъ пилигримы, входя въ Римъ, гд находится могила апостоловъ Петра и Павла. И еще прочтите три раза ‘Богородицу’ и ‘Врую’ за тотъ ужасный проступокъ, который вы сейчасъ совершили.

— Я разршаю ее отъ этого грха,— прошепталъ Іоакимъ:— латынь его преосвященства была слишкомъ плоха. Этого ребенка надо было привтствовать сладкими пирожками и цвтами, а не поученіемъ.

Пія почти не слышала отчаяннаго крика своей воспитательницы. Она все смотрла на Викторіана, и онъ, въ свою очередь, улыбался ей. Въ ту минуту, когда кортежъ снова двинулся въ путь подъ звуки трубъ и отдаленный звонъ всхъ колоколовъ Рима, она дружескимъ и своевольнымъ жестомъ бросила мальчику свой букетъ душистыхъ флорентинскихъ травъ.

И кортежъ, озаряемый послдними лучами солнца, поднялся на Эквилинъ.

Викторіанъ стоялъ неподвижно, растроганный почти до слезъ, и слдилъ взоромъ за свтлыми волосами, разввавшимися по горностаевой далматик, и за тонкой, прямой, какъ лилія, фигурой двочки, нарушившей спокойствіе его меланхолическихъ грезъ. Когда кортежъ дошелъ до верха Эквилина, блый мулъ сталъ казаться еще выше въ золотистомъ сумрак заката. Затмъ все поблднло и постепенно скрылись: и монахини, и оруженосцы, и оружіе, и цвтныя перья, и красный кардиналъ, и черные монахи, и знамя Тосканы съ флорентійскимъ львомъ, и знамя святого трона съ ключами отъ рая. Но Викторіанъ все еще видлъ направляющееся къ дому Григорія VII блое видніе. Епископъ ассизскій слегка дотронулся до его плеча.

— Вотъ ужъ наступилъ вечерній холодъ, сынъ мой, лучше ходить, чмъ схватить лихорадку. Куда мы теперь направимся?

— Въ Латеранъ,— отвтилъ мальчикъ.

Уже спустилась ночь, когда они вошли въ папскій дворецъ. Дворы, обширныя залы и коридоры, полные шума и оживленья сегодня утромъ, уже приняли свой обычный мрачный видъ. Тутъ и тамъ толстыя темно-желтыя восковыя свчи въ мдныхъ подсвчникахъ, прикрпленныхъ къ стнамъ, освщали тьму яркими пятнами. Вдалек показывался монахъ съ маленькимъ свтильникомъ, въ спущенномъ на глаза капюшон и безшумно скрывался за дверью своей кельи.

Іоакимъ предложилъ своему воспитаннику ужинъ, за который тотъ принялся съ большимъ аппетитомъ. Послушникъ объяснилъ имъ, что папа такъ усталъ отъ всхъ трудовъ этого дня, что отложилъ на завтра свиданье съ Піей, а аббатисса, какъ только устроилась въ павильон, отведенномъ ея женскому персоналу, послала за самымъ суровымъ исповдникомъ, который тотчасъ же поставилъ двочку на колни.

— Есть такіе дикіе христіане, готовые посылать на исповдь даже маленькихъ птичекъ,— сказалъ Іоакимъ.

Викторіанъ вернулся въ свою бдную келью, все еще вдыхая въ себя ароматъ букета Піи, и это его какъ-то радостно опьяняло. Онъ уснулъ, тихо повторяя греческую пснь:

‘Ласточка, царица-ласточка, которую я видлъ уже минувшими веснами, привтъ теб!

‘Вотъ приближается цвтущая весна со стороны Востока, вотъ приближается Спаситель, который для всего міра есть свтъ и воскресеніе.

‘Amen! Amen!’

IV.
Часы дтства.

Проснувшись до разсвта, Викторіанъ справился, гд и когда папа приметъ Пію. Свиданье назначено было въ той же церкви св. Спасителя, за четверть часа до засданія духовнаго совта. На этотъ разъ Іоакимъ ршился впервые занять мсто среди отцовъ и посадилъ у своихъ ногъ Викторіана, въ качеств кардинальскаго шлейфоносца — нововведеніе, показавшееся очень смлымъ нкоторымъ епископамъ, сторонникамъ строгаго церемоніала.

— Этотъ юноша не принадлежитъ къ числу духовныхъ лицъ,— сказалъ рзкимъ тономъ епископъ Орвьето Ювеналій, пастырь необычайной строгости, только что изгнавшій изъ своей епархіи всхъ заподозрнныхъ въ манихейской ереси, включая женщинъ и грудныхъ дтей.

Епископъ ассизскій хотлъ горячо возразить своему собрату, но въ церкви послышалось общее движеніе. Въ среднія двери входила внучка святого отца, въ сопровожденіи монахинь, а изъ ризницы приближался папа, сопровождаемый священной коллегіей. Григорій VII поднялся на тронъ передъ алтаремъ, противъ него, на разстояніи нсколькихъ шаговъ, остановилась Пія.

Папа протянулъ двочк правую руку, на которой сверкало кольцо рыболова: Пія опустилась на колни, набожно поцловала священный аметистъ, потомъ отступила назадъ по ступенькамъ и сла на маленькой скамеечк. Она была вся въ черномъ, какъ монахиня, но вуаль не закрывала ея свтлыхъ кудрей и на ея ше вислъ золотой ковчежецъ съ мощами, подарокъ графини Тосканской.

Кардиналы сли полукругомъ по обимъ сторонамъ папы. По его правую сторону находился епископъ Альбано. Пія узнала его и слегка поблднла. Григорій VII надлъ остроконечную тіару и широкую красную мантію. Позади скамейки Піи аббатисса, опустившись на колни и скрестивъ руки, замерла въ набожномъ экстаз. Торжественное ожиданіе церемоніи придавало ея лицу выраженіе двственницы, ожидающей палача.

Григорій VII молча, съ глубокой нжностью смотрлъ на двочку. Это была внучка его сестры, съ которой онъ полвка тому назадъ пасъ полдюжины козъ въ степи Зоаны. Потомъ монастырь всецло завладлъ имъ и онъ забылъ тропинку къ скромному отеческому дому, судьбы церкви сдлались единственной заботой его сердца, и въ душ, исключительно предавшейся слав Бога, скоро сгладились воспоминанія объ этомъ маленькомъ мірк, о лицахъ и вещахъ. Онъ забылъ своего вдоваго отца, разсказывавшаго ему передъ сномъ легенды о святыхъ, сестру, старше его двумя или тремя годами, пвшую ему подъ тнью деревьевъ псни о рыцаряхъ, домашнихъ козъ и старую собаку, которая такъ долго слдовала за нимъ по дорог въ тотъ вечеръ, когда онъ ушелъ въ монастырь, потомъ онъ забылъ и грустныя равнины Зоаны, и вечернія туманныя сумерки, и майскія утра.

И вотъ, видъ этой двочки, единственнаго существа, оставшагося отъ его семьи, возбудилъ въ немъ воспоминанье объ улетвшемъ прошломъ и вызвалъ образы минувшаго счастія. Имъ овладли мечты его ранней молодости, нжные призраки поднимались изъ всхъ уголковъ его памяти и, забывъ о духовномъ собраніи, объ император Генрих, о раскол имперіи, папа Григорій VII видлъ себя дома, съ отцомъ, съ своей блокурой хрупкой сестрою, такъ давно уже умершей и могилу которой онъ ни разу не постилъ…

И экстренное, торжественное собраніе епископовъ, кардиналовъ, ученыхъ также забыло на время грозу, надвигавшуюся надъ апостольскимъ кораблемъ, вчерашнюю трагедію, опасность завтрашняго дня и съ отеческой мягкостью любовалось этой маленькой двочкой, сидвшей въ присутствіи помазанника Божія.

Удивленная тмъ, что папа такъ долго молчитъ, Пія, чтобы развлечься, стала разсматривать картины духовнаго содержанія, украшавшія стны старинной церкви.

Наконецъ Григорій VII произнесъ:

— Пія, дочь моя, да хранитъ тебя Богъ! Привтствую твой пріздъ. Надюсь, ты добрая и послушная католичка?

— Да, ддушка!— поторопилась отвтить двочка.

Но епископъ Альбано, желавшій отомстить за вчерашнее, перебилъ ее рзко:

— Говорите: нашъ владыка, а не ддушка!

Папа слегка пожалъ плечами. Пія продолжала:

— Да, нашъ владыка, мой ддушка, я знаю много прекрасныхъ молитвъ, которымъ меня научили синьора Матильда и синьора аббатисса, знаю ‘Отче нашъ’ и ‘Врую’ по-латыни, а также очень хорошенькія исторіи о страданіяхъ Бога въ Іерусалим, у евреевъ, о ясляхъ Вилеема съ воломъ, осломъ и пастухами, о волхвахъ, о бгств въ Египетъ, объ Іосиф, проданномъ братьями, объ Еліазар и Ревекк у колодца. Я знаю еще исторію Іоанна Крестителя, который лъ акриды, и исторію маленькаго Іисуса съ раввинами, потомъ еще знаю объ император Карл Великомъ, которому было двсти лтъ и который длалъ чудеса въ Париж и въ Рим. Наконецъ, я каждый день читаю синьор аббатисс молитвы по ея молитвеннику. Я бы очень хотла ихъ понимать, но я еще слишкомъ мала и не знаю по-латыни. Но я немножко догадываюсь по хорошенькимъ, какъ цвточки, золотымъ картинкамъ, которыя нарисованы рядомъ со словами.

Папа съ улыбкою ддушки слушалъ этотъ лепетъ Піи, и отцы собранія, обернувшись въ сторону двочки, сидли неподвижно, слушая эту милую исповдь. Даже кардиналъ Альбано почувствовалъ себя растроганнымъ и безоружнымъ.

— Хорошо, дочь моя,— отвтилъ Григорій VII.— Я вижу, что ты стоишь на пути къ Богу. Но съ сегодняшняго дня ты воспитанница Іисуса Христа. Ты должна стараться сдлаться достойною Церкви и меня.

— Я постараюсь, нашъ владыка.

— Мой долгъ поручить заботы о твоей душ одному изъ моихъ досточтимыхъ братьевъ епископовъ, чтобы онъ слдилъ за нею и сдлалъ ее боле развитой и набожной.

Онъ оглянулъ скамьи епископовъ, какъ бы выбирая изъ нихъ того, кто соотвтствуетъ его желанію. Епископъ Орвьето уже собирался предложить свои услуги, но Викторіанъ быстро схватилъ руку своего стараго друга и сказалъ ему почти громко:

— Встаньте!

Епископъ ассизскій всталъ. Ободренный жестомъ папы, Іоакимъ произнесъ маленькую рчь, небогатую священными текстами, но въ которой сказалась доброта его сердца. Онъ сказалъ, что, будучи пастыремъ церкви въ Ассиз, любилъ только слабыхъ и униженныхъ, за что синьоры изгнали его изъ епархіи. Теперь, лишенный своего стада, имя много свободнаго времени, онъ чувствуетъ въ себ новое призваніе: любовь къ дтямъ ради любви къ Богу. Онъ думаетъ, что поступаетъ по Евангелію. Вчера святой отецъ поручилъ ему воспитаніе сына барона Цензія, сегодня онъ проситъ поручить ему религіозное воспитаніе Піи. Онъ будетъ очень заботиться о спасеніи душъ двухъ сиротъ.

— Да будетъ по желанію вашему, братъ мой,— отвтилъ Григорій:— возьмите и эту двочку. Пія, вотъ твой духовный отецъ, ты будешь повиноваться всмъ его приказаніямъ. Да благословитъ тебя Богъ, дочь моя, и да утшатъ мою старость твои добродтели!

Тогда Пія сдлала своему двоюродному дду глубокій почтительный реверансъ, которому съ самой зари ее обучала аббатисса, и вдругъ, словно по внезапному вдохновенію, она, одну за другою, поднесла его маленькія руки къ своимъ губамъ въ такомъ порыв любви, что папа уже приподнялъ складки своей красной мантіи, вышитой золотыми пальмовыми листьями, и открылъ объятія, какъ бы желая прижать ее къ своему сердцу. Но двочка не смла измнить строгости предписаннаго ей ритуала: она съ глубокимъ уваженіемъ поклонилась синьорамъ кардиналамъ, съ почтеніемъ епископамъ и, увлекая за собою бдную, разстроенную несомннной немилостью аббатиссу и толпу монахинь, вышла изъ церкви.

Дверь храма Св. Спасителя, охраняемая милиціей Рима, громко захлопнулась за Піей, и отцамъ, оставшимся на совтъ, показалось, что угасъ яркій солнечный лучъ. Они занялись жестокой борьбой съ цлой половиной христіанскаго міра по вопросу о католической іерархіи. Въ этотъ день имъ предстояло поразить ужасомъ нмецкую церковь, исключивъ изъ общенія съ римской епископовъ и аббатовъ, сообщниковъ преступленія императора. Ударъ грома поразилъ прежде всего архіепископа майнцскаго Зигфрида, вдохновителя схизматическаго собранія въ Вормс, потомъ епископовъ, уже ране отлученныхъ отъ церкви: Оттона ратисбонскаго, Оттона констанцскаго, Бурхарда лозанскаго — почти весь составъ германскаго епископата, затмъ — ломбардскихъ епископовъ.

Григорій VII отнималъ у этихъ недостойныхъ рукъ посохъ и кольцо, воспрещалъ имъ церковное богослуженіе. Однако т изъ нихъ, которые уступили насилію императора Генриха IV, могли до дня св. Петра испросить прощеніе папы. Много анаемъ пронеслось надъ Альпами и долиной Роны, Германъ, епископъ внскій, съ частью своего духовенства, графъ Сенъ-Жилль, женившійся на своей двоюродной сестр, графъ де-Форесъ, мародерствовавшій на церковныхъ земляхъ Ліона, и множество аббатовъ и бароновъ были подвергнуты анаем.

Къ вечеру отцы, утомленные этимъ духовнымъ убійствомъ, стали громко просить закрытія засданія. Тогда одинъ изъ кардиналовъ предложилъ провозгласить анаему надъ двумя очень высокопоставленными головами: Филиппомъ, королемъ Франціи, уже дважды отлученнымъ отъ церкви, и Робертомъ Гюискаромъ, нормандскимъ владыкой неаполитанской Италіи, ежегодно отлучаемымъ отъ церкви. Но папа поднялся, жестомъ заставилъ умолкнуть кардинала и произнесъ вечернюю молитву. У него было предчувствіе политическаго будущаго: нормандцы защитники папства, еще разъ изгоняемаго изъ Рима, а Франція, его старшая дочь, опора церкви противъ тевтонскаго насилія.

Въ то время, какъ Латеранъ громилъ христіанскій міръ, въ папскомъ саду, въ тни кипарисовъ, Іоакимъ устроилъ маленькое совщаніе. Онъ представилъ Піи сына Цензія.

При двор графини Матильды двочка слышала разсказы о томъ, что произошло за ночной мессой, и о преданности Викторіана. Ее охватило чувство такого восторга къ мальчику, что она упоминала его имя въ своихъ молитвахъ, посл архангела Гавріила и Михаила и Св. Георгія, не зная хорошенько, молится ли она за него, или призываетъ, какъ чудотворца. Она представляла его себ молодымъ героемъ, похожимъ на рыцарей, съ головы до ногъ сверкающимъ сталью, золотымъ дракономъ съ разввающимися крыльями, въ златотканной одежд, съ саблей, мечущей искры. Она была очень удивлена и въ то же время обрадована, когда узнала въ немъ своего вчерашняго незнакомца, мальчика на нсколько лтъ старше ея, съ очень пріятнымъ взглядомъ. Пія весело протянула ему об руки, говоря:

— Вы простите мн мою вчерашнюю шалость, когда я бросила вамъ букетъ у воротъ Санъ-Лоренто? Это вина его преосвященства кардинала. Я думала, что онъ читаетъ мн вечерню, потому что онъ сказалъ: ‘Domino meo’, и меня это развеселило, особенно, когда его большой черный мулъ какъ будто говорилъ Amen. Сеньора аббатисса думаетъ, что въ эту минуту меня покинулъ мой ангелъ хранитель, и это причинило ей такое горе, что она всю ночь не могла сомкнуть глазъ.

Викторіанъ задержалъ въ своихъ маленькія ручки Піи и любовался ею съ нжностью старшаго брата. Неожиданная разсянность ангела хранителя давала ему удобный случай предложить Піи свои услуги.

— Примите меня, какъ вашего защитника и врнаго друга,— сказалъ онъ.— Всегда, по первому призыву, я буду около васъ и никогда не забуду охранять васъ.

— Отъ всей души,— отвтила она.— Правда, я слипікомъ одинока на свт. Матери я вовсе не знала. Мой отецъ, бывшій оруженосцемъ одного сеньора въ Зоан, умеръ въ сраженьи. Тогда меня взяла къ себ графиня, но для сироты это слишкомъ важная дама, а съ моимъ ддушкой надо говорить, стоя на колняхъ. Я боюсь, не оскорбила ли я сегодня Бога въ его лиц моимъ поцлуемъ.

— Вашъ поцлуй былъ похожъ на молитву,— сказалъ ей епископъ.— Это было ‘Отче нашъ’ ребенка, и Отецъ, сущій на небесахъ, такъ и понялъ его.

Іоакимъ попросилъ, чтобъ Пія показала ему, что хранится въ маленькомъ ковчежц, висвшемъ у нея на ше. Она открыла золотой рзной медальонъ и вынула изъ него нсколько ладонокъ изъ пергамента. На первой, запечатанной печатью епископа Флоренціи, была такая надпись:

‘Кусокъ покрывала Богоматери’.

— Это противъ искушенія,— сказала Пія.

На второй ладонк, съ печатью епископа Ареццо, было написано,

‘Кусокъ туники святого мученика Стефана’.

— Это,— сказала она,— предостерегаетъ отъ грома и отъ камней, падающихъ съ горъ.

Въ третьей ладонк, подъ печатью архіепископа Пизы, лежала высушенная роза, сорванная на могил отшельника св. Нила.

— Это отъ злокачественной лихорадки,— объяснила двочка.— Въ Зоан, какъ только начинаются осенніе дожди, въ каждомъ дом умираютъ отъ этой болзни.

Эти три епископскія надписи были сдланы на древне-латинскомъ язык, крупнымъ, твердымъ почеркомъ. На четвертой ладонк, завязанной шелковой ниткой, было написано по-итальянски дтскимъ почеркомъ:

‘Здсь хранится локонъ волосъ маленькой Титы, моей первой подруги, которая улетла въ рай’.

Пія дрожащей рукой взяла дорогое воспоминанье. Это была очень простая и очень грустная исторія, которую она разсказала со слезами. Въ Зоан цлыхъ дв зимы у изголовья больной Титы она проводила долгіе часы, убаюкивая ее золотыми грезами, гд всегда фигурировали замки, пажи, блыя лошади, золотыя трубы. Вечеромъ въ Вербное воскресенье двочка вдругъ очень поблднла и уснула въ объятіяхъ Піи, все продолжая улыбаться счастливому виднью.

— Береги хорошенько эту реликвію, дочь моя,— сказалъ епископъ.— Каждый разъ, когда ты вспомнишь о ней, у тебя будет легче на сердц. Что же касается Титы, то она, дйствительно, обитаетъ тамъ, на неб, въ свтломъ замк и слышитъ музыку ангеловъ.

Уже нсколько времени какая-то тревожная тнь ходила по саду, приближалась къ групп кипарисовъ и снова удалялась отъ нея съ грустнымъ жестомъ. Пія первая узнала, кто это.

— Вотъ синьора аббатисса ищетъ меня, чтобъ я прочла ей полуденныя молитвы. Мн очень хочется позвать ее къ намъ, но я была бы такъ рада, если бъ она избавила меня на сегодня отъ чтенія ея требника!

— И на сегодня и на завтра,— отвтилъ епископъ и жестомъ предложилъ аббатисс подойти къ нимъ.

Она не заставила долго просить себя, такъ какъ ее волновали и любопытство и огорченіе. Она смутно предчувствовала, что ея вліянію пришелъ конецъ, и, сама не отдавая себ отчета почему, дрожала за судьбу Піи.

— Синьора, благословляю васъ отъ всей души,— сказалъ ей епископъ.— Теперь вамъ. придется одной исполнять каноническія службы, или же будемъ длать это вмст, если вы пожелаете принять меня въ качеств діакона. Такъ какъ нашъ святой отецъ поручилъ мн духовное воспитаніе своей внучки, то мой долгъ направлять Пію во всхъ религіозныхъ вопросахъ. Вы мн доставите большую радость, если тотчасъ же снимите съ нея это черное монашеское платье и однете ее въ свтлое, что гораздо боле подходитъ къ ея молоденькому личику. Я надюсь, что вы и я останемся добрыми друзьями во имя Господа нашего Іисуса Христа. Да хранятъ васъ Отецъ Небесный и Богоматерь!

Аббатисса молча поклонилась, очень огорченная своей отставкой. Затмъ она съ нкоторымъ недовріемъ взглянула на сына Цензія, который уже улыбался при мысли снова увидать Пію въ ея горностаевой далматик, перетянутой золотымъ кушакомъ.

— И вы будете воспитывать ее вмст съ этимъ молодымъ синьоромъ?— прерывающимся отъ вздоховъ голосомъ спросила она.

— Съ моимъ старшимъ братомъ,— поправила Пія.

— Это воля папы,— отвтилъ Іоакимъ.— Эти дти вырастутъ вмст подъ Божіимъ окомъ.

Аббатисса удалилась медленными шагами, думая о многихъ странныхъ вещахъ, смущавшихъ ея добродтель. Но никогда впослдствіи она не противорчила желаніямъ Іоакима. Мало-помалу она даже привыкла переносить личность Викторіана. Юноша напоминалъ ей одного хорошенькаго пажа съ длинными локонами на ея родин Перуз, о которомъ она мечтала, когда ей было шестнадцать лтъ, но съ которымъ никогда не говорила иначе, какъ во сн.

Дтство Піи прошло спокойне, чмъ дтство Викторіана. Ни одна горькая мысль не тяготила ея воспоминаній. Узкія рамки религіи, требовавшіяся отъ нея, не пустили въ ней глубокихъ корней. Она была еще слишкомъ молода для того, чтобы понять т ужасы, которыми Эгидій мучилъ мальчика. Она могла служить Викторіану прекраснымъ примромъ надежды и радости. Іоакимъ поставилъ себ задачей облагородить одну душу посредствомъ другой, эти дв родственныя души: одну веселую и доврчивую, другую героическую. Трудъ этотъ общалъ быть легкимъ: доброта и грація Піи съ перваго же дня оказали сильное вліяніе на ея друга. Что же касается двочки, то въ ея глазахъ Викторіанъ былъ высшимъ существомъ, достойнымъ уваженія и счастья.

Очень скоро Іоакимъ сдлалъ любопытное открытіе относительно Піи. У нея былъ совершенно монашескій взглядъ на земную жизнь, внушенный ей монахинями, взглядъ, еще не успвшій омрачить ея міросозерцанія, но уже дававшій ей представленіе о томъ, что здсь, на земл, даже маленькія дти, даже самыя святыя аббатиссы, идутъ по долин слезъ. Она не могла отршиться отъ мысли объ этой долин слезъ, которую ей тысячу разъ описывали, какъ узкую, крутую тропинку среди ужасныхъ скалъ, шиповъ, острыхъ булыжниковъ подъ мрачнымъ небомъ и холоднымъ дождемъ и со страшными порывами втра на каждомъ поворот. Конечно, ей хотлось совершить пилигримство по этой тропинк какъ можно веселе, срывая дорогой тюльпаны и розы, гіацинты и фіалки, но этотъ аскетическій декорумъ былъ ей такъ близокъ, что казался необходимымъ, она не могла понять, чтобы судьба маленькой двочки сложилась иначе.

— Васъ обманули, Пія,— сказалъ ей Іоакимъ:— Богъ не создалъ жизнь на муку своимъ дтямъ. Это лишь въ сердцахъ, закрытыхъ для жалости, лишенныхъ чувства милосердія и смущаемыхъ боязнью, существуетъ, по ихъ собственной вин, долина слезъ. Пусть эгоисты, надменные люди и трусы оплакиваютъ свою духовную нищету. Для нихъ жизненный путь суровъ, страшенъ и полонъ ядовитаго тумана. Они жалкіе путники, потому что идутъ одни и до своего послдняго часа любятъ себя однихъ. Великая тайна земного счастія заключается въ вр въ милосердіе Божіе и въ простыя слова евангелія: ‘Любите другъ друга’. Тита была взята у васъ совсмъ маленькой, чистой, безгршной, но вы ее любили, вы плакали надъ нею, и за эту великую любовь, за это великое горе вы всегда будете наслаждаться утшеніемъ нжныхъ душъ. Посмотрите на Викторіана: онъ началъ свою жизнь долгимъ страданьемъ, но одинъ актъ самопожертвованія и любви обезпечилъ ему цлую жизнь спокойствія великодушныхъ сердецъ.

Онъ разсказывалъ дтямъ умиротворяющія сцены своего ранняго дтства, онъ какъ бы лилъ воду новаго крещенія на эти два юныхъ существа и старался изгладить изъ ихъ воспоминанія вс тяжелые или тревожные часы.

Онъ часто блуждалъ по отдаленнымъ окрестностямъ города или за стнами его. Онъ любилъ свжій воздухъ, горячее солнце, трепетъ листьевъ, свжесть равнинъ, пнье птицъ, прелесть цвтовъ. Онъ часто говорилъ, что небо это самый лучшій церковный сводъ, и что горы Латіума, видимыя съ башенъ Латерана, напоминаютъ большой алтарь, усянный сафирами и изумрудами.

Во времена своего епископства въ Ассиз онъ иногда по воскресеньямъ одинъ шелъ пшкомъ служить обдню въ Спелло, потомъ онъ шелъ полями въ Фолиньо прочесть евангеліе, положенное на этотъ день. Онъ возвращался въ Ассизъ очень поздно, звздной ночью, когда ворота были уже заперты. Онъ проводилъ чудные часы въ разговорахъ съ пилигримами и пастухами, кормилъ травою козъ, наблюдалъ, какъ гд-нибудь на пруду чирки устраивали себ гнздо. Если случалось, что сторожъ городскихъ воротъ спалъ или былъ не въ дух и не отпиралъ епископу воротъ, то Іоакимъ спокойно вновь спускался въ долину, слушая, какъ вдоль заборовъ, въ густомъ кустарник поютъ умбрійскіе соловьи, потомъ спускался совсмъ внизъ къ монастырю Св. Даміана въ увренности, что найдетъ здсь гостепріимство апостольскихъ вковъ: стаканъ холодной воды, чтобы освжиться, и три доски, чтобы помечтать о небесномъ Іерусалим.

Онъ ршилъ съ первыми же весенними днями познакомить съ природой своихъ воспитанниковъ. Для нихъ это было большой новостью. Викторіанъ, всегда запертый въ замкахъ своего отца, зналъ лишь мутный Тибръ, катившій свои волны среди прибрежныхъ кустовъ. Пія жила сначала въ туманной долин Зоаны, съ ея блднолистными тополями, потомъ она видла Тоскану лишь изъ оконъ графини Матильды. Римская Кампанья, оживленная и разукрашенная апрльскимъ солнцемъ, показалась дтямъ какимъ-то откровеніемъ.

Они вызжали изъ Латерана въ полдень маленькимъ караваномъ: направо Викторіанъ верхомъ на лошади, въ средин Пія на старомъ, очень благоразумномъ и послушномъ мул, принадлежавшемъ когда-то пап Николаю II, наконецъ Іоакимъ, возсдавшій на мул изъ папскихъ конюшенъ, это былъ подарокъ папы Григорія VII, и мулъ этотъ упорно останавливался у каждой базилики, у каждой церкви, капеллы или часовни, встрчавшихся по дорог. Иногда ихъ сопровождала аббатисса, которую очень комично трясли на носилкахъ четыре веселыхъ носильщика.

Вызжали воротами Санъ-Лоренто на дорогу къ Пренестин, воротами св. Іоанна — на Латинскую дорогу и воротами Санъ-Себастьяно — на дорогу къ Аппіи. Дорога къ Аппіи была любимой прогулкой, къ тому же самой продолжительной, благодаря духовнымъ традиціямъ папскаго мула, котораго нельзя было оторвать отъ церкви святыхъ Нереи и Ахиллы, отъ аллеи катакомбъ св. Цециліи и отъ маленькой каплицы Domine quo vadis. Здсь, чтобы пріучить себя къ терпнію, епископъ вспоминалъ встрчу св. Петра, убгавшаго изъ Рима, чтобы избгнуть смерти, съ Іисусомъ-Христомъ, идущимъ босикомъ въ Римъ, съ крестомъ на плеч.

— ‘Господи, куда ты идешь?’

— ‘Въ Римъ, чтобы быть распятымъ во второй разъ’.

— Iterum crucifigi,— повторялъ серьезнымъ голосомъ Іоакимъ, преклонившись надъ слдомъ, оставленнымъ ногою Спасителя на мраморной ступени. Это была вторая измна Св. Петра. Къ счастью, на этотъ разъ онъ во время опомнился, устыдился своей слабости и вернулся на мученье.

— Это былъ очень великій папа!— со вздохомъ произнесла добродушная аббатисса.

— Очень великій, синьора,— согласился епископъ.— Но я до сихъ поръ не простилъ еще ему его словъ во двор Пилата, когда евреи спросили его: ‘И ты былъ съ нимъ?’ — а онъ отвтилъ: ‘Я не знаю этого человка’.

Нсколько дале, противъ кладбищенскихъ стнъ Цециліи Метеллы, на равнин стояла скромная церковь, отъ которой теперь остались одн лишь развалины. Подъ орховыми деревьями, росшими у церкви, оставляли муловъ и лошадь на попеченіи носильщиковъ аббатиссы и тихими шагами направлялись по дорог къ Аппіи. Въ этомъ Campo Santo язычниковъ Іоакимъ любилъ разсказывать о тхъ временахъ, когда Римъ еще не былъ освященъ крестомъ, но уже царилъ надъ міромъ. Іоакимъ зналъ римлянъ лишь по стихамъ Виргилія и раздлялъ трогательныя суеврія поэта.

Въ ранней юности Іоакимъ былъ близокъ съ однимъ старымъ священникомъ, состоявшимъ при особ папы-француза Сильвестра II, очень любившаго древнія сочиненія, и котораго монахи считали за колдуна, предавшагося діаволу. Въ то время Іоакимъ научился уважать память людей, не просвщенныхъ свтомъ вры, но тмъ не мене умвшихъ открыть истину и создать справедливость. Иногда онъ останавливалъ своихъ спутниковъ передъ саркофагомъ работы греческаго рзца или передъ какой-нибудь строгой и задумчивой римской головою, профиль которой отчетливо выдлялся на могильномъ памятник, и епископъ выражалъ сожалніе, что христіанскіе художники и скульпторы не сохранили тайну красоты и жизненности.

— Въ святой Праксидіи,— говорилъ онъ,— мозаика такъ грустна, что на нее страшно смотрть: ангелы тонки, какъ кузнечики, Мадонны мрачны, въ фіолетовыхъ или черныхъ одяніяхъ, Христосъ съ черными, сердитыми глазами, похожій на злого императора,— словомъ, такія фигуры, которыя вызываютъ скоре желаніе плакать, чмъ надяться.

Викторіану и Піи очень нравились вс объясненія ихъ учителя, но аббатисса приходила въ ужасъ отъ язычниковъ, поклонниковъ Вельзевула. Она врила всмъ страшнымъ баснямъ, которыми полны книжки пилигримовъ и послушниковъ, она врила, что существуютъ мраморныя статуи, пальцы которыхъ сжимаютъ дотронувшуюся до нихъ руку, врила въ Меркурія и Аполлона, которымъ несчастные еще молятся въ подземельяхъ Колизея, въ Венеру, ледяной ротъ которой посылалъ смертельные поцлуи.

— Въ конц концовъ, синьоръ епископъ,— сказала онаоднажды,— вашъ Виргилій и вс эти римляне, которые не имли ни церквей, ни монастырей, ни исповди, ни крещенія, вмст со всми ихъ богами, находятся теперь въ аду, въ самомъ горячемъ пекл, и, по-моему, не слдуетъ говорить объ этомъ со слишкомъ большой снисходительностью, такъ какъ адъ вченъ.

— Синьора… началъ Іоакимъ.

Но онъ вдругъ умолкъ и съ огорченнымъ выраженіемъ лица сдлалъ нсколько шаговъ къ могил патриція, украшенной прелестной головою юноши. Викторіанъ, послдовавшій за нимъ, слышалъ, какъ онъ прошепталъ:

— Въ Credo никейскихъ отцовъ, въ этихъ правилахъ вры, ничего не говорится объ ад. Но апостолы Маркъ и Матвй говорятъ о вчномъ огн, уготованномъ демону и ангеламъ его, о геенн, ожидающей людей немилосердыхъ. Но разв вчность палача должна внушать вру въ вчное мученіе?

Когда маленькій караванъ вызжалъ изъ Рима воротами св. Іоанна, онъ поднимался направо на высоту могилъ Латинской дороги, до вершины того продолговатаго холма, который тянется къ дорог въ Аппію и съ вершины котораго открывается такой чудный видъ на Кампанью и горы. За два часа до захода солнца цпь Апеннинъ какъ бы сливается съ зеленоватой лазурью неба, скалы сверкаютъ всми оттнками золота, а уступы долинъ, покрытые легкой тнью, имютъ веселый цвтъ бирюзы. Ближе латинскія горы Альбано и Тускулумъ, покрытыя виноградниками и каштановыми деревьями, и лсистыя вершины Неми кажутся одтыми въ темно-голубой бархатъ. Затмъ, внизу, всюду, на необозримомъ горизонт разстилается грандіозная молчаливая равнина, гд исторія посяла развалины, разрушенные водопроводы, феодальныя башни и могилы. Тамъ Римъ поднялъ свою царственную голову надъ старинными крпостями. Всюду глубокая тишина, тишина пустыни. Вдали большіе быки, опустившіе головы къ трав, кажутся неподвижными. Здсь можно провести очень долгое время, не услышавъ иныхъ звуковъ, кром рзкаго крика хищной птицы, парящей высоко подъ облаками.

Когда путники достигали этого мста, Іоакимъ разстилалъ на земл свой плащъ для Піи и аббатиссы, и вс четверо любовались торжественнымъ пейзажемъ. Епископъ припоминалъ разсказы объ Эне, Ромул, Юліи Цезар и император Тиверіи, современник Іисуса Христа. Пія напвала балладу, слышанную ею когда-то въ Зоан:

‘О, какъ давно я хочу имть возлюбленнаго — музыканта! И вотъ Богъ послалъ мн его, покрытаго розами и рубинами. Вотъ онъ приближается тихими шагами, съ опущенной головой и играетъ на скрипк.

‘Я влюблена въ скрипача, его музыка прелестна и утшаетъ мое сердце, музыка прелестна, какъ прелестенъ музыкантъ.

‘Я умираю отъ любви къ музыканту. Музыка прелестна, а музыкантъ очень пылокъ.

‘Любовь музыканта лишила меня покоя’.

Викторіанъ въ это время, срывая для Піи маргаритки, анемоны и дикія фіалки, отвчалъ словами рыцарскаго романса, слышаннаго имъ отъ одного оруженосца его отца:

‘Старый капеланъ заперъ мою красавицу въ такой высокой башн, что въ зимніе мсяцы черныя тучи окутываютъ келью, гд она томится.

‘Онъ поставилъ у лстницы башни почетный караулъ изъ трехъ монаховъ съ лысыми головами, которые день и ночь молятся о спасеніи моей красавицы.

‘Но башня вовсе не такъ высока и монахи не такъ бдительны, чтобъ я скоро не слеталъ на крыльяхъ любви въ келью въ высокой башн, къ моей возлюбленной’.

Аббатисса при этомъ длала строгое лицо, потому что находила эти псни слишкомъ свтскими. Но воздухъ оживлялъ ее, и она, въ свою очередь, начинала разсказывать какую-нибудь легенду изъ монастырской жизни Рима, сто колоколенъ котораго сверкали въ лтнемъ неб.

— Это было очень давно,— разсказывала она.— Это было при пап Григоріи или Бенедикт — не знаю наврное, при какомъ. У насъ было такъ много папъ Григоріевъ и Бенедиктовъ, что ихъ и не упомнишь.

— Девять Бенедиктовъ и семь Григоріевъ, синьора,— напоминалъ Іоакимъ.— Вашъ разсказъ относится, очевидно, ко времени св. Григорія Великаго?

— Можетъ быть, синьоръ епископъ, но это было очень смутное время. Семь сарацинскихъ царей-язычниковъ, поклонявшихся Магомету, т. е. антихристу, осадили Римъ съ огромной арміей. Папа имлъ при себ только нсколькихъ рыцарей, и городъ находился въ большой опасности. Язычники хотли замучить папу до смерти и потомъ уничтожить христіанскую религію. Но въ то время въ Рим жили семь мудрецовъ, необыкновенно ученыхъ и умныхъ.

— Это кардиналы, синьора, или аббаты,— вставилъ епископъ.

— Самый умный изъ семерыхъ, Янусъ, спасъ Римъ, появившись на зар на одной башн, одтый діаволомъ, весь въ черномъ, въ плать, увшанномъ бличьими хвостами, по об стороны отъ себя онъ поставилъ два деревянныхъ чудовища съ красными глазами и красными языками. Янусъ потрясалъ длинной саблей и такъ сильно ударялъ ею по камнямъ, что искры такъ и летли, какъ отъ костра. Семь царей, увидя это чудо, страшно перепугались. Они говорили другъ другу: ‘Несомннно, что христіанскій богъ спустился этой ночью, чтобъ защитить своихъ. Мы погибли, если не поклонимся ему’.

— Въ тотъ же день,— растроганнымъ голосомъ продолжала аббатисса,— папа крестилъ всхъ семерыхъ языческихъ царей въ церкви св. Іоанна Латеранскаго. Потомъ они ушли со своимъ войскомъ, а оставшаяся посл нихъ добыча обогатила римлянъ.

Утромъ въ первую субботу посл Пасхи, называемую субботой de Albis, епископъ сказалъ своей маленькой компаніи:

— Сегодня мы пойдемъ гулять въ Римъ на площадь св. Іоанна. Вы увидите нчто для васъ новое — карнавалъ духовенства. Но вы не увидите никакого скандала. Бдные духовные люди имютъ очень мало радостей на земл, и только что окончившійся постъ представляетъ собою большую эпитемію.

Въ этотъ день посл обда, около часу дня приходскіе священники зазвонили со своихъ колоколенъ, и прихожане пришли въ церкви. Ризничій въ стихар, съ внкомъ цвтовъ на голов и двумя рогами, подобно старому Силену, вышелъ впередъ съ желзной тростью съ колокольчиками, потомъ вышелъ священникъ, откинувъ мантію за плечи, а за нимъ причтъ, вс пошли къ Латерану и остановились на площади, откуда начинается дорога къ св. Маріи Маджіоре.

Когда вс приходы собрались у дворца, вышелъ папа, и духовные и свтскіе люди стали кругомъ около своихъ уважаемыхъ священниковъ. Запли: ‘Deus ad bonam horam’ (Да благословитъ васъ Богъ!) и по-латыни, и по-гречески, между тмъ какъ ризничій танцовалъ среди круга, потрясая рогами и колокольчиками. Потомъ одинъ изъ священниковъ слъ на осла, лицомъ къ хвосту, камерарій поставилъ на голову животнаго чашу съ водой, въ которой лежали двадцать су динаріями, священникъ три раза перегибался къ вод и выловилъ нсколько монетъ.

Тогда его товарищи подошли къ пап и стали бросать къ его ногамъ кроны. Священникъ св. Маріи in Via Lata бросилъ молодую лисицу,— она убжала, чуть не прыгнувъ въ лицо священнику св. Праксидіи, подносившій получилъ отъ папы полтора безана (золотая монета). Священникъ св. Маріи in Aquiro поднесъ святому отцу птуха и получилъ отъ него безанъ съ четвертью, а священникъ св. Евстахій привелъ съ необыкновеннымъ трудомъ козулю.

Въ это время Григорій VII увидалъ среди прихожанъ св. Климента Іоакима съ дтьми и послалъ монаха пригласить ихъ ссть въ первый рядъ папской эстрады, чтобы они лучше видли праздникъ.

Козуля, стоявшая противъ папы, дрожала всми членами, вдругъ, изящнымъ движеньемъ, она освободилась изъ рукъ священника и направилась прямо къ Піи. Двочка протянула ей руку, и ласковое животное стало лизать ее. Народъ началъ, аплодировать, и кто-то крикнулъ: ‘Allluia!’ Козуля стала смле и уперлась головой въ колни Піи, какъ бы прося ея покровительства.

— Дочь моя,— сказалъ Григорій VII: — я вамъ дарю козулю монсиньора св. Евстахія. Вы будете о ней очень заботиться изъ любви ко мн.

— Благодарю, нашъ владыка!— сказала двочка.— Изъ любви къ вамъ и къ ней.

Папа далъ благословеніе, и вс приходы стали расходиться подъ звонъ колокольчиковъ.

Іоакимъ сдлалъ изъ своего шелковаго пояса поводъ для козули и повелъ ее въ Латеранъ. Тамъ онъ немедленно веллъ сдлать ей хлвъ съ маленькими яслями въ папскомъ саду, между тмъ какъ Викторіанъ и Пія стали придумывать имя для своего новаго друга. Цлыхъ три дня не могли ничего придумать. Наконецъ Викторіанъ вспомнилъ о большой рыжей собак, съ которой онъ игралъ маленькимъ мальчикомъ во двор отцовскаго замка, и козулю назвали Фульво.

Прошли лто и осень. Каждый новый день казался дтямъ такимъ же пріятнымъ, какъ вчерашній. Наступилъ свтлый октябрь, началась веселая уборка винограда, шумное возвращеніе домой молодыхъ двушекъ и юношей подъ звуки тамбуриновъ въ вечерній часъ, начались взрывы смха и псни о любви въ тишин Форума, около арки Константина и на Святомъ пути.

Во дворецъ возвращались поздно, такъ какъ, чувствуя приближеніе зимы, Іоакимъ старался подольше насладиться осенью. Однако послднія прогулки были омрачены однимъ страннымъ приключеніемъ. Разъ вечеромъ посл заката солнца, слдуя отъ воротъ Санъ-Себастьяно за веселой группой молодежи, убиравшей виноградъ, Іоакимъ со своими воспитанниками повернулъ у монастыря Камальдюльцевъ и направился по тропинк святыхъ Іоанна и Павла. Одинокая башня стояла посреди дороги, и для того, чтобы пройти къ калитк въ папскіе сады, ее надо было обойти. Вдругъ мужская голова появилась въ узкомъ окн башни. По мр того, какъ путники приближались, голова высовывалась все боле и боле, слдя за епископомъ и дтьми взглядомъ, полнымъ такой глубокой ненависти, что Пія вскрикнула отъ испуга. Можно было сравнить его съ коршуномъ, парящимъ надъ развалиной и выслживающимъ полетъ голубки.

— Какой злой человкъ!— воскликнула двочка.— Подемте скоре, мн очень страшно.

Викторіанъ взялъ поводъ ея мула и ускорилъ шагъ. Іоакимъ, оставшійся позади, остановился на минуту, всматриваясь въ эту темную личность, потомъ онъ присоединился къ своимъ воспитанникамъ. Пія все еще была взволнована.

— Какой злой человкъ!— повторяла она Викторіану.— Уврены ли вы, что онъ не заколдовалъ насъ?

— Это священникъ,— сказалъ епископъ:— дурной священникъ, разыгрывающій изъ себя колдуна. Но все его колдовство заключается въ дружб съ дворянами Тускулума, и онъ для нихъ злой геній. Ничего не бойся, дитя мое, Богъ нашъ защитникъ.

Въ этотъ годъ стояла очень суровая зима. Съ половины ноября въ теченіе нсколькихъ недль Римъ и Кампанья лежали подъ толстымъ слоемъ снга.

Викторіанъ и Пія стали чаще навщать башню Іоакима, которую они прозвали епископскимъ дворцомъ. Въ первомъ этаж находилась моленная епископа и его комната съ монашеской кроватью и деревяннымъ распятіемъ, выше, въ большой сводчатой зал онъ въ поэтическомъ безпорядк собралъ остатки прежней роскоши: восточный коверъ — подарокъ вереціанскаго патріарха, скамьи оригинальной рзьбы, византійскую Мадонну на золотомъ фон, изящные требники, сочиненія Виргилія, вышитую золотомъ митру и парчевую мантію — реликвіи его епископскаго сана.

Большая бронзовая жаровня (brasero) не угасая пылала въ зал, потому что онъ не хотлъ, чтобъ Пія страдала отъ холода. И никто не былъ удивленъ, когда однажды вечеромъ замтили, что въ углу, на куч старыхъ ковровъ лежитъ Фульво, козуля монсиньора св. Евстахія.

Въ этомъ уютномъ уголк дружба Викторіана и Піи длалась все боле и боле близкой. Въ то время, какъ на двор завывалъ втеръ и поля были покрыты снгомъ, сироты чувствовали себя связанными другъ съ другомъ еще тсне, они смутно понимали, что судьба соединила ихъ надолго, быть можетъ, навсегда. Епископъ понималъ ихъ отношенія и покровительствовалъ имъ.

— Вы мои цыплятки,— говорилъ онъ часто:— и я такъ счастливъ, что любовно пригрлъ васъ подъ моимъ крыломъ.

Вншнія событія почти не проникали въ ихъ уединенную и замкнутую жизнь. Государство, пораженное анаемой папы Григорія VII, Германія, разрывавшаяся между папой и императоромъ, Саксонія, призванная къ повиновенію Риму, возставшая противъ Генриха IV и уже окровавленная гражданской войною, повсемстное колебаніе христіанства, запертыя церкви, вс эти великія несчастія волновали ихъ меньше, чмъ зимнія сказки епископа, его постоянное поддерживаніе въ нихъ надежды и законъ любви, который онъ объяснялъ имъ. Онъ часто разсказывалъ имъ легенды, сохраняющіяся въ чистыхъ сердцахъ, какъ сокровища, легенды, въ которыхъ демонъ-искуситель всегда былъ побжденъ. Онъ разсказывалъ имъ объ Іоанн Милостивомъ, который принималъ грхи, запечатанные тремя печатями, и никогда не разспрашивалъ исповдника, о милосердіи евангелиста Іоанна, увидавшаго въ Ефес слезы молодого преступника, атамана разбойниковъ, упавшаго къ его ногамъ и поцловавшаго его руку.

Онъ врилъ въ общеніе съ отшельниками дикихъ зврей: въ волка, который проводилъ св. Антонія въ гротъ св. Павла Пустынника, въ ворона, который въ тотъ же день принесъ двойную порцію хлба и фруктовъ обоимъ отшельникамъ, въ двухъ львовъ, которые въ этотъ день пришли зарыть когтями ровъ св. Павла и удалились въ лсъ только тогда, когда онъ былъ погребенъ.

Снгъ падалъ на нмую Кампанью, на Римъ, на Латеранъ, зимній втеръ завывалъ въ горахъ и надъ моремъ, а передъ взоромъ мальчика и двочки, сидвшихъ прижавшись другъ къ другу около бразеро, вставалъ сіяющій образъ Весны церкви.

Но большое событіе прервало на время это безмятежное счастье. Однажды утромъ передъ Рождествомъ папа веллъ позвать къ себ въ моленную Викторіана и сказалъ ему:

— Сынъ мой, ты общалъ мн всегда быть готовымъ къ защит папскаго престола. Завтра я покидаю Римъ, чтобы встртиться съ императоромъ въ Альпахъ, быть можетъ, въ самой Германіи, я беру тебя съ собою въ ряды духовной стражи.

На слдующій день сынъ Ценція шелъ съ правой стороны папскихъ носилокъ по дорог въ Каноссу.

V.
Каносса.

Для императора Генриха IV примиреніе съ папой Григоріемъ VII было неминуемой необходимостью. Ужасающіяся предзнаменованія скоплялись надъ его вроотступничествомъ. Его самый благоразумный совтникъ Вильгельмъ, епископъ утрехтскій, умеръ въ нсколько дней отъ какой-то таинственной болзни, онъ видлъ демоновъ на своемъ смертномъ одр, и его послдними словами было:

— Беззаконіями нашего властителя мы лишены вчной жизни…

Могущественные вассалы и епископы составили заговоръ противъ преступнаго императора. Волненіе, охватившее Саксонію, нашло откликъ во всхъ германскихъ провинціяхъ. Въ Трибур на Рейн конфедеративное дворянство въ присутствіи папскихъ пословъ составило обвинительный революціонный актъ противъ сюзерена. Германское дворянство не забыло ни одного изъ преступленій, ни одного изъ безумствъ Генриха IV: его безалаберную молодость, жестокости и несправедливости его царствованія, его страсть къ войн, его черствость по отношенію къ сиротамъ и вдовамъ, его посягательства на церкви и монастыри, вс его общанія, ‘порванныя, какъ паутина’, воровъ, убійцъ и развратниковъ, прикрываемыхъ императорской властью.

Нмецкій епископатъ, еще нсколько мсяцевъ тому назадъ послушный императору, теперь, испуганный посланной ему изъ Рима анаемой, отвернулся отъ него, Зигфридъ Майнцскій убжалъ отъ двора и проповдывалъ въ своей епархіи реформу королевства и наказаніе королю за грхи. Противъ Трибура, на противоположномъ берегу Рейна, въ Оппенгейм, почти одинъ, окруженный лишь нсколькими друзьями, еще ршавшимися дотрагиваться до его руки и сидть за его столомъ, Генрихъ IV прислушивался къ угрожающимъ толкамъ этого маленькаго городка, гд два столтія тому назадъ Германія свергла императора Карла Толстаго.

Потомъ онъ, какъ прокаженный, заперся въ замк Шпейеръ. Но крикъ его народа, лишеннаго таинствъ и обезумвшаго отъ страха ада, настигъ его и здсь. Его подданные дали ему лишь нсколько мсяцевъ, по прошествіи которыхъ онъ долженъ былъ примириться съ церковью. Когда исполнится годъ со дня его отверженія отъ церкви въ Латеран, онъ будетъ изгнанъ изъ государства.

Тогда онъ ршился на страшное самоуниженіе.

Онъ написалъ своему крестному отцу, аббату въ Клюни, что готовъ исправиться и совершить паломничество въ Святую Землю. Онъ написалъ графин Матильд Тосканской, чтобы она попросила папу Григорія VII выхать до Ломбардіи навстрчу кающемуся императору. Онъ послалъ къ пап посла засвидтельствовать свое раскаянье и сокрушеніе. Потомъ онъ тайно просилъ своихъ графовъ и бароновъ сопровождать его въ путешествіи по Италіи. Очень мало кто отвтилъ ему, и только одинъ согласился его сопровождать.

Императоръ выхалъ изъ Шпейера съ женой и малолтнимъ сыномъ. Никто ему не препятствовалъ выхать. Отршенные отъ церкви, отправлявшіеся въ Римъ просить прощенія сторонились съ его пути, какъ бы боясь путешествовать подъ его тнью. Онъ сдлалъ большой объздъ по Бургундіи и провелъ праздникъ Рождества въ Безансон. Оттуда черезъ Юру онъ прохалъ во владнія своей свекрови Аделаиды Сузской, графини Савойской. Хребты Альпъ были оставлены его соперниками за имперіей, только одинъ Сенъ-Бернаръ былъ свободенъ.

Это была старинная дорога Антонина, по которой впослдствіи шли Карлъ Великій и его сыновья и всегда ходило множество пилигримовъ. этою же дорогой когда-то Гильдебрандъ провелъ въ Римъ папу Льва IX. Но Аделаида и ея молодой сынъ, графъ Амэ, хотли дорого продать Генриху этотъ горный путь. Они попросили за него пять итальянскихъ епископствъ, сосднихъ съ ихъ землями. Генрихъ торговался, умолялъ, жена, его плакала и, наконецъ, онъ отдалъ Бюгей, какъ выкупъ за свое бгство.

1-го января 1077 года, перейдя Рону около Сенъ-Мориса, сынъ того самаго императора Генриха III, войска котораго заставляли дрожать Италію и Римъ, съ нсколькими слугами, пользуясь указаніями окрестныхъ крестьянъ, дохалъ съ женой и ребенкомъ до крпости изъ скалъ и льдовъ.

Впереди него пускали быковъ, чтобы они ногами протаптывали дорогу. Черезъ нсколько миль труднаго подъема путешественники достигли вчно покрытаго льдомъ озера, на берегу котораго архидіаконъ Аосты Бернаръ де-Ментонъ построилъ гостиницу. Но въ эту зиму стоялъ такой жестокій холодъ, что ни одинъ пилигримъ не заглянулъ сюда, и монахи покинули домъ.

Императоръ со спутниками пріютился на ночь въ одной изъ залъ монастыря. На утро двинулись къ Италіи. Добравшись до южной стороны Сенъ-Бернара, Генрихъ пришелъ въ отчаянье отъ предстоящаго пути. Спускъ былъ совсмъ острый съ цлымъ ледянымъ моремъ синеватыхъ пропастей. Къ ногамъ лошадей привязывали доски и такъ спускали ихъ, но многія срывались и гибли съ жалобными стонами.

Королева и ея сынъ спустились на подобіи саней, устроенныхъ изъ бычачей кожи, скользя мимо пропастей, ослпленные снгомъ, проводники, везшіе ихъ, упирались желзными крюками въ снгъ. Генрихъ спускался, изранивъ до крови руки, падалъ на ледъ, поднимался и вновь скользилъ внизъ, какъ бы подгоняемый альпійскимъ ураганомъ.

Уже наступила ночь, когда злосчастные спутники постучались въ монастырскую дверь въ долин Аосты. Прибжалъ привратникъ съ колеблемымъ втромъ фонаремъ. Онъ отступилъ отъ ужаса, увидавъ передъ собою императора Генриха, короля Германіи, короля Италіи, съ обнаженной головою, всего въ снгу, похожаго на призракъ, державшаго за руку своего полумертваго отъ холода и усталости сына, просящаго гостепріимства на заброшенной дорог, гд уже давнымъ-давно никто не показывался…

——

Почти въ этотъ же самый часъ, при свт факеловъ, папа Григорій VII възжалъ въ свой родной городъ Зоану. Онъ выхалъ изъ Витерба утромъ, подъ проливнымъ дождемъ, и по грязнымъ тропинкамъ достигъ озера Больсена. Посланный впередъ оруженосецъ объявилъ владтельному барону и народу о прибытіи папы. Онъ прибылъ очень поздно, когда духовные и свтскіе жители, промокнувъ до костей, въ очень дурномъ настроеніи духа, уже хотли расходиться по домамъ. Заслышавъ отдаленный шумъ кортежа, они торопливо стали зажигать факелы и опустились въ грязь на колни. Никто изъ нихъ, даже самые древніе старики, не узнали въ этомъ возлежавшемъ на роскошныхъ носилкахъ старц молодого пастуха, судьба котораго сдлалась славой ихъ страны. Баронъ поцловалъ его правую руку и пригласилъ къ себ въ замокъ, гд ихъ ждалъ ужинъ.

— Сейчасъ, сынъ мой,— сказалъ папа: — я хочу сначала поклониться моему старому дому и вспомнить о покойныхъ родныхъ.

Кортежъ Григорія VII въ сопровожденіи толпы снова тронулся въ путь. Во всхъ домахъ зажигались огни, и за стеклами каждаго окна появлялись удивленныя, заспанныя лица дтей, которымъ матери показывали пальцами на пурпуровыя носилки, медленно поднимавшіяся при свт красныхъ огоньковъ факеловъ въ верхній кварталъ города.

Вдругъ толпа остановилась, расчищая дорогу пап. При вход въ узкую улицу стояла хижина, освщенная множествомъ восковыхъ свчей, украшенная фестонами зелени и съ отворенной настежь дверью. Вс сошли съ коней. Григорій VII при помощи своихъ оруженосцевъ спустился съ носилокъ и повелительнымъ жестомъ воспретилъ окружающимъ слдовать за нимъ. Онъ вошелъ въ маленькую залу своего родного дома и затворилъ за собою дверь,

Викторіанъ и свита выстроились въ линію передъ входомъ, лицомъ къ народу, ожидавшему съ открытыми головами подъ проливнымъ зимнимъ дождемъ.

Папа слъ на скамейку у холодной печи и окинулъ взглядомъ бдныя обнаженныя стны и кирпичный полъ той комнаты, гд онъ научился молиться. Еще въ сан кардинала онъ купилъ въ свою собственность этотъ домикъ, съ тхъ поръ онъ оставался необитаемъ и мраченъ, какъ могила. И вотъ онъ навстилъ его, окруженный славой, царемъ всхъ душъ, а за послдніе дни, посл ссоры съ императоромъ,— единственнымъ властелиномъ королевства. Его взоръ упалъ на папскій крестъ, усыпанный драгоцнными камнями, висвшій на его груди, онъ задумчиво смотрлъ на него, и вдругъ горькая улыбка появилась на его поблекшихъ устахъ.

Папа обхватилъ руками свою старую голову и задумался. Въ то время какъ жители Зоаны ожидали его въ глубокомъ молчаніи, папа вспоминалъ свои юношескіе годы, и сердце его наполнилось нжностью. Ему слышались голоса отца и сестры, ему казалось, что его врный другъ, старая собака, положила голову ему на колни. Ему казалось, что звонятъ колокола приходской церкви, что наступило Рождество, Пасха и онъ видлъ, какъ въ первый разъ онъ участвовалъ въ процессіи и прислуживалъ священнику, подавая кадило. Потомъ онъ вспоминалъ слова патера, которому онъ признался въ своемъ религіозномъ влеченіи:

— Ахъ, дитя мое, вы будете, быть можетъ, со временемъ священникомъ въ Зоан. Это было бы очень хорошо. Быть можетъ, вы будете даже епископомъ Витерба! Да поможетъ вамъ Богъ сдлаться епископомъ. Но вы были бы гораздо счастливе, если бъ сдлались священникомъ Зоаны!

И вторично, сидя въ своемъ родительскомъ дом, епископъ всего міра горько улыбнулся…

Онъ всталъ, медленно отворилъ дверь и спустился по скромнымъ ступенькамъ старой хижины съ такой сосредоточенной серьезностью, съ какою онъ спускался со ступенекъ главнаго алтаря св. Іоанна Латеранскаго.

Дорогой до замка барона онъ не произнесъ ни слова. Чтобы сдлать честь хозяину, онъ выпилъ немного молока съ хлбомъ. Викторіанъ, владлецъ замка и нсколько монаховъ стояли вокругъ стола.

— Этотъ домикъ готовъ превратиться въ развалину,— произнесъ онъ, какъ бы говоря съ самимъ собою.— Но въ моемъ воспоминаніи уже столько развалинъ!… Посл меня моей внучк придется о немъ заботиться, Піи и ея мужу…

Въ эту минуту онъ поднялъ голову, и его взглядъ встртился съ взглядомъ Викторіана. Какая-то мысль, врне смутная надежда, полная неувренности, пробудилась въ сердц юноши. Ему показалось, что на строгомъ лиц папы появилось отеческое выраженіе. Григорій VII продолжалъ, все не повышая голоса:

— Я хочу, чтобы до тхъ поръ, пока будетъ существовать поколніе Гильдебрандовъ, существовалъ и этотъ домикъ, какъ свидтельство нашего прежняго скромнаго положенія и того, какъ насъ возвеличила церковь. Пія и мой внукъ не забудутъ никогда этого желанія ихъ двоюроднаго дда.

И онъ прибавилъ, обращаясь къ групп въ черныхъ мантіяхъ:

— Въ томъ случа, разумется, если волею Господа и въ интересахъ церкви Пія не будетъ призвана къ монашеской блаженной жизни въ монастыр.

Одинъ изъ монаховъ поклонился и проговорилъ: ‘Sola beatitudo!’

— Amen!— грустнымъ голосомъ подтвердили остальные монахи.

Первоначальнымъ намреніемъ папы было встртиться съ императоромъ въ самой Германіи, затмъ, когда Генрихъ IV перешелъ Альпы,— въ Манту. Каждый день онъ принималъ курьера графини Матильды, которая оповщала его объ отношеніяхъ Генриха къ духовенству и дворянству Пьемонта и Ломбардіи. Въ Милан симоническая церковь съ энтузіазмомъ ожидала императора. Ломбардскіе епископы, изгнанные изъ римской колыбели, надялись, что сынъ Генриха III ршится дать католикамъ новаго папу.

При вызд изъ Турина за императорскимъ кортежемъ слдовали вс духовныя лица, осужденныя въ Латеран. Буржуазія и ремесленники Сверной Италіи, зараженные уже духомъ свободы, привтствовали Генриха, какъ спасителя ихъ родины. Это стсняло императора, онъ отвчалъ туманными общаніями и позволялъ группироваться подъ его знаменемъ всмъ этимъ волновавшимся людямъ.

Встревоженный Григорій VII подвигался впередъ съ осторожностью. Выхавъ изъ Зоаны, онъ направился къ склонамъ Апеннинъ, соединяющихъ Анкону и Умбрію. Онъ прохалъ мимо Орвьето, гд суровый епископъ просилъ у него, но не получилъ позволенія сжечь одного священника-еретика. Изъ Фолинью двинулись мимо Ассиза. Блый городъ съ высоко стоящимъ феодальнымъ замкомъ и домами, расположенными амфитеатромъ, напоминалъ восточный акрополь подъ голубымъ небомъ. Викторіанъ приподнялъ свой беретъ и поклонился собору Іоакима. Замтивъ жестъ юноши, папа протянулъ съ носилокъ руку и благословилъ Ассизъ.

— Да хранитъ тебя Богъ, святой городъ,— сказалъ онъ,— и да прославятъ твои сыны Іисуса Христа и нын и присно!

Когда перешли узкіе горные проходы между скалистыми склонами, на которыхъ мстами возвышались группы сосенъ, пошли Романьей — восточнымъ склономъ Апеннинъ. Въ Имол письмо, полученное папой отъ графини Матильды, заставило его измнить свой маршрутъ. Графиня писала, что въ Манту, гд живетъ много друзей императора, она не отвчаетъ за спокойствіе папы. Она предлагала ему свою крпость въ Каносс, близъ Реджіо, тамъ, по крайней мр, Генрихъ IV будетъ во власти своего судьи. Сама она выдетъ навстрчу своему духовному отцу.

Этой дочери маркиза Бонифаціо Тосканскаго было тогда тридцать лтъ. Это была женщина надменной, мужественной, героической красоты. Симабю изобразилъ ее уже въ немолодомъ возраст, въ стальной военной брон, съ гордымъ взглядомъ, сдерживающей одной рукою огневого коня, а въ другой держащей гранатовое яблоко, символъ чистоты. Она только что потеряла, почти одновременно, мужа, Готфрида Лотарингскаго, и мать Беатрису, которая теперь покоится въ Campo Santo Пизы. Она была верховной владтельницей центральной Италіи: всей Тосканы, Мантуи, Модены, Феррары и Кремоны, имла въ личномъ владніи страну Витербъ до моря, это будущее наслдіе святого Петра.

Къ римской церкви она относилась съ религіозностью святыхъ іерусалимскихъ женщинъ. Пятнадцати лтъ она сражалась съ саблей въ рук противъ германской арміи и лже-папы Гонорія II. Она мечтала о томъ, что папа будетъ королемъ Италіи. Она вовсе не предвидла, сколькими несчастіями, какой кровью, въ теченіе больше чмъ двухъ столтій, должна заплатить церковь за свободу своихъ завтовъ. Григорій VII писалъ графин Тосканской:

‘Если я любимъ такъ, какъ люблю, то вы не предпочтете мн ни одного смертнаго’.

Рвеніе къ дому Божьему и ненависть къ императорской власти привели къ страннымъ отношеніямъ эти дв великихъ души. Данте, не любившій папскаго престола, постарался не встрчаться въ раю съ папой Григоріемъ VII, но онъ помстилъ Матильду передъ торжественной каедрой мистическаго Рима, гд находилась его Беатриче, и Италія чествуетъ великую графиню, какъ первую героиню своей національной независимости.

Матильда встртила Григорія VII между Моденой и Реджіо. Она была на кон, въ золоченой кольчуг до пояса. Ее сопровождала великолпная свита. Во глав кортежа хали двнадцать конныхъ пажей съ серебряными трубами, увидавъ папскія носилки, они заиграли военный маршъ. Графиня сошла съ лошади и хотла пасть ницъ, но Григорій VII не допустилъ этого и предложилъ ей хать по его правую сторону. Такъ они дохали до Реджіо, гд сдлали остановку для обда. Потомъ путешественники, повернувъ въ горы, направились къ Каносс. Началась степная, суровая часть Апеннинъ. Поднялся сильный сверный втеръ, пошелъ снгъ, лошади двигались медленно, скользя по скалистымъ тропинкамъ.

При наступленіи ночи Викторіанъ разсмотрлъ вдали, на скалахъ, мрачную, возвышающуюся надъ блой равниной, крпость Каноссы. Группа башенъ поднималась къ темному небу, вокругъ стройныхъ стнъ. Еще выше башенъ, на шпил виднлись два соединенныхъ флага Рима и Тосканы, они тяжело разввались подобно крыльямъ какой-то апокалипсической птицы.

Эта мрачнаго вида крпость была полна рыцарскихъ воспоминаній. Вдова послдняго ломбардскаго короля, Аделаида, плнница Беранжера II, послдняго короля Италіи, убжала изъ своей подземной тюрьмы и укрылась въ Каносс подъ покровительствомъ Аццо, предка Матильды. Въ то время, какъ Беранжеръ осаждалъ крпость, она получила привязанную къ стрл любовную записку отъ Оттона Саксонскаго, будущаго императора Оттона Великаго, который шелъ ее освобождать и получилъ черезъ молодую женщину корону Италіи.

Но въ этотъ вечерній часъ, окутанная сумракомъ, какъ мрачной мантіей, Каносса имла пугающій видъ.

Тогда Викторіанъ вспомнилъ свой первый пріздъ въ замокъ Латерана и какъ страшно было ему въ первыя ночи въ дом Григорія VII, потомъ вдругъ ему вспомнился замокъ его отца въ старомъ Рим, на берегу Тибра, и онъ сталъ думать о Цензіи.

За этотъ годъ онъ много разъ думалъ объ изгнанник. Даже въ самые счастливые дни, проводимые съ Піей и Іоакимомъ, онъ съ тоскою спрашивалъ себя, почему слухъ объ изгнанник никогда не дошелъ до его сына. Значитъ, Цензій забылъ его, и могила Спасителя не возбудила въ немъ нжности къ ребенку, которому онъ обязанъ прощеніемъ и милосердіемъ.

Необычайная сцена остановила на минуту папу у перваго подъемнаго моста черезъ рвы Каноссы. Въ то время, когда приближенные Матильды, съ факелами въ рукахъ, приближались навстрчу гостю графини, выступила впередъ печальная группа людей, шедшихъ босыми ногами по снгу, въ однхъ шерстяныхъ рубашкахъ и съ обритыми головами. Это были архіепископъ Брема, епископы Лозанны, Страсбурга, графъ Эбергардъ, сторонники императора, которые прибыли днемъ и ожидали Григорія VII, чтобы вымолить разршеніе грховъ. Всхъ ихъ поручили капитану крпости Каноссы, заключили въ тюрьмы башенъ и подземелій и посадили на хлбъ и на воду. Они должны были дожидаться прізда императора и суда надъ нимъ папы Григорія VII.

Между тмъ Генрихъ IV очень медленно двигался къ своему духовному владык. Дорогой онъ отсылалъ подальше отъ себя епископовъ-еретиковъ Италіи, видъ которыхъ могъ раздражить папу. По мр того, какъ онъ приближался, могущество этого стараго монаха, распоряжавшагося ключами ада, казалось ему все сильне, онъ боялся того часа, когда увидитъ въ туман, на Апеннинскомъ хребт черный призракъ Каноссы.

Наканун послдняго январскаго воскресенья, ночью, разразилась страшная буря и нанесла сугробы снга. Утромъ сторожа замка увидали, какъ, утопая въ снгу и въ сопровожденіи длинной стаи вороновъ, приближается небольшая группа всадниковъ. Это императоръ наконецъ достигъ мста своей пытки.

Около полудня, въ то время, когда папа окончилъ мессу, его предупредили о томъ, что Генрихъ IV подъзжаетъ къ первому подъемному мосту. Онъ послалъ ему сказать, чтобы онъ до завтра удалился въ одинъ изъ сосднихъ съ крпостью монастырей, гд монахи, чтеніемъ псалмовъ, должны были подготовить его къ покаянію.

Нсколько часовъ спустя, второй кортежъ стучался въ ворота Каноссы: графиня Сузская, аббатъ Клюни и епископъ версельскій пріхали просить Григорія VII за молодого короля. Матильда приняла этихъ новыхъ гостей и дала имъ понять, что они взялись за трудное дло: папа, повидимому, ршился огорчить императора.

Наконецъ, когда наступила ночь, два человка, рыцарь и монахъ, позвонили въ колоколъ у воротъ монастыря. Братъ-привратникъ спросилъ ихъ имена, но они вошли, не отвтивъ ему. Два таинственныхъ путника заперлись съ Генрихомъ, и разговоръ ихъ длился до полуночи. Въ этотъ вечеръ и въ слдующіе затмъ дни никто не видалъ ихъ лицъ. У монаха былъ спущенъ на глаза капюшонъ, а рыцарь не поднималъ забрала.

На слдующій день Генрихъ IV съ обнаженной головою и босой пришелъ въ Каноссу. Его провели одного во дворъ между первымъ и вторымъ укрпленіями. Замокъ казался безлюднымъ. Одно мгновенье императору показалось, что онъ видитъ движущуюся тнь за ршеткой узкаго окна наверху одной изъ башенъ. Тнь еще разъ мелькнула въ верхнемъ этаж и скрылась. Тутъ Генрихъ IV узналъ папу по его красной мантіи и блдному лицу.

Къ вечеру оруженосцы Матильды предложили императору вернуться въ монастырь.

Еще два дня продолжались то же ожиданіе, то же униженіе… Полуобнаженный, весь въ слезахъ, Генрихъ IV билъ себя въ грудь, умолялъ о милосердіи и не могъ добиться позволенія упасть къ ногамъ папы Григорія VII. На третье утро, весь дрожа отъ холода, измученный постомъ, императоръ укрылся въ маленькую церковь св. Николая, стоявшую около рвовъ Каноссы, онъ слъ на порог крестильной ризницы и низко опустилъ голову. Приближающіеся шаги вывели его изъ задумчивости: Матильда, аббатъ Клюни и епископъ версельскій пришли приготовить несчастнаго къ раскаянію. Онъ, рыдая, завладлъ рукой Матильды и сказалъ:

— Если ты не придешь мн на помощь, то я никогда не подниму больше щита, такъ какъ папа ударилъ меня и моя рука омертвла. Кузина, сдлай такъ, чтобъ онъ меня благословилъ! Ступай!

Приближался роковой день, назначенный могущественными вассалами для сейма въ Трибур. Государству и католичеству грозило полное разрушеніе, если папа немедленно не сниметъ съ императора отлученія отъ церкви. Аббатъ Клюни общалъ испросить прощеніе во имя мира самой церкви.

На этотъ разъ папа уступилъ. Онъ думалъ, что Генрихъ IV смирился навсегда. Онъ поврилъ клятвамъ графини и аббата, которые отвчали ему за честность виновнаго и за то, что онъ употребитъ вс усилія заставить Германію повиноваться Риму. Онъ назначилъ на слдующій день церемонію отпущенія грховъ.

На восход солнца монахи привели обнаженнаго до пояса императора къ паперти церкви Каноссы. Два таинственныхъ совтника Генриха, монахъ и вооруженный человкъ, такъ старательно скрывавшіе свои лица, пробрались незамтно въ замокъ и остановились невдалек отъ короля, въ углубленіи старыхъ стнъ.

Въ то же время вышли изъ темницъ отлученные отъ церкви епископы и германскіе дворяне. Измученные долгимъ наказаніемъ, они полукругомъ опустились на колни около своего императора.

Когда появился Григорій VII, въ траурномъ одяніи, въ фіолетовой мантіи и блой шерстяной митр, кающіеся бросились впередъ, лицами въ снгъ, скрестивъ руки и съ громкими криками стали просить очищенія отъ анаемы и возвращенія въ лоно церкви Іисуса-Христа.

Папа слъ на бронзовый тронъ, поставленный на верхнихъ ступенькахъ портика, и нсколько мгновеній смотрлъ на эту невиданную сцену. Очевидцы утверждаютъ, что онъ былъ растроганъ до глубины души и плакалъ слезами состраданія… или гордости.

Епископъ версельскій подалъ пап батожокъ. Григорій VII читая громкимъ голосомъ псаломъ ‘Miserere mei, Domine, secundum magnam misericordiam tuam’, ударялъ при каждомъ стих батожкомъ по плечу кающагося, стоявшаго на колняхъ на первой ступеньк церкви. Потомъ онъ всталъ, снялъ митру и, скрестивъ руки, сталъ призывать прощеніе Божіе. Онъ снова слъ и произнесъ формулу отпущенія грховъ.

Король поднялся, и папа протянулъ ему руки. Онъ взялъ Генриха за руку, веллъ накинуть на него мантію и провелъ въ церковь, говоря:

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа возвращаю теб причастіе къ святымъ таинствамъ матери-церкви.

Онъ далъ ему приложиться ко кресту, равно какъ и всмъ остальнымъ, получившимъ отпущеніе грховъ. Онъ снялъ траурную мантію, надлъ блую обувь и подошелъ къ алтарю. Дтскія голоса запли ‘Благослови, владыко’, и началась папская обдня.

Это была старая темная церковь, съ низкими сводами, опиравшимися на тяжелые столбы, нчто въ род часовни для покойниковъ, плохо освщаемая свтомъ восковыхъ свчей и лампъ. Апокалипсическіе зври, грубой скульптурной работы, украшали притолки и стны, вс эти гриффоны, саламандры, единороги, казалось, проснулись отъ своего каменнаго сна и, окутанные тусклымъ свтомъ и кадильнымъ дымомъ, развертывали свои крылья, подобно огромнымъ летучимъ мышамъ и фантастически скользили по граниту, Въ среднемъ купол мозаика, попорченная сыростью, изображала худощаваго Христа, съ огромными глазами, страшнаго Христа послднихъ судныхъ дней, а по его правую сторону группу черныхъ демоновъ, вцпившихся въ тла гршниковъ.

Каждый разъ, когда папа протягивалъ руки, тнь его жеста скользила по всей церкви и терялась въ темнот сводовъ. Когда онъ началъ ‘Gloria in excelsis’, его слабый прерывающійся голосъ былъ похожъ на рыданіе ребенка. Но онъ произнесъ первыя слова ‘Врую’ съ такой могучей силой, что вздрогнули наклоненныя головы германскихъ епископовъ, осмлившихся помыслить отступить на одну строку отъ этого великаго символа вры…

Викторіанъ, стоя у алтаря, присутствовалъ на этой мрачной месс. Онъ съ нкоторымъ испугомъ смотрлъ на царственнаго гршника и думалъ о томъ, какъ былъ бы огорченъ епископъ ассизскій, если бъ присутствовалъ при этомъ тяжеломъ примиреніи папы съ императоромъ. Въ то время, когда дтскіе голоса запли ‘Et homo factus est’, онъ замтилъ, что два человка изъ свиты Генриха IV не опустились на колни. Рыцарь и монахъ, полускрытые за колонной, съ необычайнымъ вниманіемъ слдили за всми движеніями Григорія VII. Одну минуту монахъ высунулъ голову въ капюшон, и Викторіанъ узналъ въ немъ того человка который такъ напугалъ разъ вечеромъ его и Пію въ Рим, высунувшись изъ окна уединенной башни св. Іоанна и Павла.

Передъ причастіемъ папа обернулся къ императору и позвалъ его жестомъ къ подножью алтаря. Потомъ, взявъ чашу, онъ приподнялъ ее до высоты лица передъ Генрихомъ и сказалъ:

— Ты и твои приспшники объявили меня нечестивымъ епископомъ, дурнымъ папою и лже-папою. Вы обвинили меня въ такихъ великихъ грхахъ, что церковь должна была бы изгнать меня съ престола святого Петра и лишить духовнаго сана. Если я невиненъ, пусть тло Божіе свидтельствуетъ о моей невинности, если я виновенъ, пусть Богъ поразитъ меня смертью и осудитъ на вчную муку при принятіи причастія.

Онъ преломилъ хлбъ на дв половины и пріобщился.

Затмъ, взявъ вторую половину причастія, онъ подошелъ къ императору.

— Тебя также, сынъ мой,— сказалъ онъ,— владтельные князья твоего королевства обвинили въ такихъ ужасныхъ преступленіяхъ, что нашли нужнымъ отнять у тебя бразды правленія и добиться отъ насъ отлученія тебя отъ христіанской церкви. Если ты невиненъ, то пусть тло Христово свидтельствуетъ о твоей невинности, если ты виновенъ, то пусть оно тотчасъ же будетъ твоимъ осужденіемъ на смерть.

И онъ поднесъ священный хлбъ къ губамъ короля.

Генрихъ IV, блдный, трепещущій, рзкимъ движеньемъ откинулся назадъ и вдругъ, чтобы не видть ужаса этого приближающагося къ нему таинства, упалъ на полъ ризницы и прикрылъ голову полою своей мантіи.

Среди присутствующихъ, взволнованныхъ ожиданіемъ страшнаго чуда, только графиня Матильда и Григорій VII сохранили спокойствіе. Графиня ободряла папу торжествующей улыбкой, Григорій VII, все еще держа въ рук причастіе, смотрлъ на императора надменно-сострадательнымъ взглядомъ.

Генрихъ IV бормоталъ что-то непонятное, приподнимался, какъ будто подставляя голову подъ ударъ, потомъ, снова охваченный ужасомъ, падалъ на церковныя плиты…

А монахъ и рыцарь выступили изъ укрывавшей ихъ тни. Деодатъ сказалъ своему товарищу:

— Уходи, если ты боишься чего-то необыкновеннаго. Для меня лично священный хлбъ, освященный даже папою, не представляетъ никакой опасности. Дйствительно, хлбъ, предложенный старымъ Григоріемъ, можетъ быть смертельнымъ. Римская церковь владетъ великолпными тайнами адской алхимики. Когда я былъ еще маленькимъ мальчикомъ, одинъ папа умеръ, принявъ причастіе, и посл того кардиналы не смли больше въ Страстной четвергъ садиться за столъ Тайной вечери.

Однимъ прыжкомъ рыцарь очутился около императора. Онъ приподнялъ забрало и склонился къ его уху. Григорій VII и Викторіанъ увидали грубое лицо и злые глаза Цензія… Юноша ухватился за мраморъ алтаря, онъ почувствовалъ, что лишается сознанія и падаетъ въ бездну.

— Откажись, мой повелитель!— шепталъ баронъ.— Откажись ради твоей жизни, ради твоего государства, ради твоего вчнаго спасенія!

Офицеры Матильды двинулись впередъ, желая схватить Цензія, но папа остановилъ ихъ жестомъ.

— Оставьте этого человка,— сказалъ онъ,— это мой вассалъ, римскій баронъ и онъ принадлежитъ мн одному. Но это клятвопреступникъ, и я изгоняю его отъ себя. Изъ любви къ этому мальчику, его сыну, я во второй разъ дарю ему жизнь и запрещаю его трогать.

А Цензій тмъ временемъ вмст съ Деодатомъ вышелъ изъ церкви и убжалъ далеко отъ замка.

Папа, вновь опустивъ взоръ на распростертаго императора, прибавилъ съ грустной ироніей:

— Къ тому же разв сегодняшній день не есть день прощенія и мира?

Тогда въ тишин мрачной церкви раздались рыданія Викторіана. Вдругъ, въ порыв глубокой нжности, Григорій VII подошелъ къ юнош и сказалъ:

— А ты, сынъ мой, чистый и добрый, пріими тло Христово, которое онъ не сметъ принять. Іисусъ Христосъ радостно обитаетъ въ страдающихъ сердцахъ.

Викторіанъ сдлалъ шагъ къ пап, скрестилъ на груди руки и принялъ причастіе.

По окончаніи послднихъ молитвъ папа торжественно благословилъ императора, тевтонскихъ епископовъ и врующихъ. Потомъ кортежъ вытянулся вдоль церкви. Тосканское дворянство графини, молодые пвчіе, епископы, епископъ Клюни — выходили другъ за другомъ. Наконецъ, Генрихъ IV, блдный отъ стыда и гнва, съ низко опущенной головою, и папа Григорій VII, высоко держа голову и съ горящими глазами, вышли, идя рядомъ, какъ братья, изъ старой церкви.

Долго посл того, какъ церковнослужитель погасилъ послднюю свчу, сидлъ одинъ, забытый Викторіанъ во мрак, на ступеньк алтаря. Это былъ самый горькій часъ его жизни. Передъ нимъ встало прошлое, и онъ предчувствовалъ будущее. Какое наслдство измнъ и преступленій оставилъ ему отецъ? Какой новый позоръ грозитъ еще старинному роду Цензіевъ?

Онъ вспомнилъ тогда о безнадежномъ взгляд своего перваго учителя, о жестокихъ догматахъ, въ которые врилъ Эгидій, о дтяхъ, наказуемыхъ за грхи отцовъ. Онъ, Викторіанъ, отмченный рукою сатаны, осмлится ли когда-нибудь вернуться въ Латеранъ, обнять Іоакима, выдержать взглядъ Піи? Съ какимъ ужаснымъ чувствомъ встртитъ двочка сына преступника, смертельнаго врага папы Григорія? Не лучше ли завтра же, сегодня же вечеромъ, погребсти себя заживо въ какомъ-нибудь монастыр, въ тни Апеннинъ, какъ возможно дальше отъ Рима и отъ всего, что онъ любитъ? И ему припомнились слова монаха за папскимъ ужиномъ въ Зоан, какъ встникъ надежды: ‘Sola beatitudo!’

Но образъ Піи, ея милое лицо, ея ласковый взглядъ не покидали сердца юноши. Мало-по-малу боле мужественная мысль зрла въ немъ. Бгство въ монастырь, уединеніе отъ міра не покажется ли молодой двушк эгоизмомъ и слабостью? Достойно ли будетъ римскаго рыцаря, ученика Іоакима, воспитанника папы Григорія VII признать себя побжденнымъ прежде, чмъ бороться за свою честь и спокойствіе жизни? Не долженъ ли онъ попытаться подйствовать великодушіемъ на совсть своего отца?

Онъ быстро поднялся, тряхнулъ головой, какъ бы отгоняя тяжелыя мысли, и выбжалъ изъ церкви.

Генрихъ IV въ кирасс, въ королевской мантіи, окруженный своими епископами и дворянами, прощался во двор замка съ папою Григоріемъ. Прощанье съ обихъ сторонъ было очень холодное. Въ ту минуту, когда садились на коней, папа сказалъ императору:

— Не забывай, сынъ мой, что твои клятвы написаны тамъ, на неб. Если между мною и тобою осталась тайна, Богъ не замедлитъ ее раскрыть.

Цензія не было въ императорскомъ кортеж. Викторіанъ побжалъ къ монастырю, гд король провелъ послднія ночи. Тамъ никто не видалъ ни Цензія, ни Деодата. Тогда юноша спустился по крутой тропинк на дорогу въ Миланъ, куда направился Генрихъ IV. Съ непокрытой голосою, съ разввающимися отъ втра волосами, весь блый отъ снга, онъ всматривался въ слды на дорог, стучалъ у дверей попадавшихся домовъ. Скоро появился императоръ, и Викторіанъ посторонился, чтобъ дать ему прохать. Никто изъ этихъ важныхъ синьоровъ не узналъ въ юнош, стоявшемъ по колни въ снгу, сына Цензія. Король въ стальной кольчуг, полузакрывъ глаза, прохалъ мимо него.

Епископъ страсбургскій, съ трудомъ справляясь со своей лошадью, отсталъ отъ кортежа. Викторіанъ помогъ ему вставить ногу въ стремя и спросилъ объ отц.

— Увы, мой добрый другъ, вы напрасно его ищете,— отвтилъ епископъ.— Вашъ отецъ и другой, какой-то жалкій монахъ, взяли у насъ двухъ лучшихъ лошадей и помчались по дорог къ Парм. Они оставили мн вотъ эту клячу, на которой можно хать только за смертью… Благодарю васъ и до свиданья. Да хранитъ васъ Богъ!

Медленно и съ тяжелымъ сердцемъ вернулся Викторіанъ въ Каноссу.

Папу встревожило его. отсутствіе, и онъ съ безпокойствоы ждалъ его. Увидавъ юношу, онъ сначала долго молчалъ, потомъ положилъ руку ему на плечо и сказалъ ласково и грустно:.

— Сынъ мой, Богъ испытываетъ врующихъ въ него трауромъ и слезами. За твои страданья я люблю тебя больше, чмъ когда-либо.

На стол лежали письма, присылаемыя каждый день папской канцеляріей, депеши епископовъ и другихъ духовныхъ лицъ. Папа Григорій взялъ одно посланіе на толстомъ пергамент, неумло запечатанное епископской печатью.

— Это теб, Викторіанъ. Письмо пришло сегодня съ курьеромъ. На печати гербъ твоего друга, епископа ассизскаго, но адресъ написанъ дтской рукой, безъ сомннья, рукой Піи. Иди, сынъ мой, и да утшитъ тебя Господь!

При послднихъ лучахъ угасающаго дня Викторіанъ распечаталъ письмо двочки, которая писала:

‘Дорогой большой другъ!

‘Я хотла начать словами ‘дорогой дружокъ’, но наша святая аббатисса уврила меня, что это грхъ, не будучи въ возраст бабушки, называть ‘дружкомъ’ молодого рыцаря.

‘Вы покинули насъ уже мсяцъ тому назадъ, а мн все еще не врится, что вы дйствительно ухали. Мн все кажется, что вы наверху, на башняхъ съ его преосвященствомъ Іоакимомъ смотрите, какъ летятъ зимнія птицы. Вечеромъ, когда я вижу ваше мсто у brasero пустымъ, мн хочется плакать. Тогда нашъ епископъ, чтобы развлечь меня, разсказываетъ, что вы вернетесь изъ Тосканы прелестнымъ рыцаремъ, на красивомъ боевомъ кон, какъ св. Іаковъ на его требник, весь въ золот на небесно-голубомъ фон. Торопитесь же доставить намъ этотъ праздникъ.

‘Ваша записочка, присланная изъ Зоаны, вся истерлась, потому что я и синьоръ епископъ много разъ читали и перечитывали ее. Я очень счастлива, что вы постили мой родной городъ. Мы съ монсиньоромъ надемся вмст съ вами побывать тамъ, когда расцвтутъ луга и когда у васъ будетъ свой боевой конь. Вы меня немножко покатаете на немъ, если онъ не будетъ очень горячъ, но мы ничего не скажемъ объ этомъ матушк аббатисс.

‘Въ прошлую пятницу, вечеромъ, у насъ въ Латеран, по мннію доброй аббатиссы, совершилось чудо, которое страшно перепугало ее. Вы знаете, что она недолюбливаетъ нашу козулю Фульво, она считаетъ ее за дикую лсную козу. Кажется, демоны охотно переселяются въ этихъ животныхъ. И вотъ, когда она разсказывала намъ одну страшную исторію о дьяволахъ, которые вселились въ огромнаго чернаго козла и въ такомъ вид вошли, тридцать лтъ тому назадъ, въ одинъ женскій монастырь,— вдругъ Фульво однимъ скачкомъ очутились изъ своего угла за спиною аббатиссы и такъ сильно ударила ей въ спину головой и рогами, что она со страшнымъ крикомъ упала со скамейки впередъ, во всю длину тла.

‘Фульво была неправа, но мы съ монсиньоромъ очень смялись, когда убдились, что аббатисса не ушиблась, а только помяла себ чепчикъ. Однако было ршено, что Фульво будутъ привязывать къ аналою съ золоченымъ орломъ каждый разъ, когда будутъ говорить о демон, значитъ каждый разъ, когда аббатисса будетъ разсказывать исторію.

‘Но это не мшаетъ козул быть очень ласковой со мною, и я посылаю вамъ въ Каноссу привтъ этого хорошенькаго діавола.

‘Разъ что я ужъ заговорила о нашихъ домашнихъ животныхъ, то я вамъ скажу, что нашъ мулъ началъ доводить до крайности свою набожность. Вчера, когда шелъ сильный снгъ, онъ всми четырьмя ногами опустился на колни у паперти св. Маріи Транстевере и стоялъ такъ долго, что нашъ епископъ могъ прочесть вс дневныя молитвы и даже вечерню, спокойно сидя на его спин. Если въ Фульво сидитъ демонъ, то въ этомъ мул должна сидть душа какого-нибудь монаха или, по крайней мр, ризничаго. Это утверждаетъ, ради смха, синьоръ Іоакимъ. Онъ всегда очень веселъ, исключая того времени, когда думаетъ о васъ. Тогда онъ становится грустнымъ и призываетъ васъ.

‘Мы не безъ труда нашли кусокъ пергамента для этого письма. Запасъ папы исчерпанъ буллами отреченія отъ церкви, и кардиналъ Альбано, который теперь очень добръ ко мн, долженъ былъ вырвать чистую страницу въ одной изъ этихъ тяжелыхъ, какъ сундуки, и покрытыхъ желзными гвоздями, книгъ, по которымъ поютъ на хорахъ, но названіе которыхъ очень трудно запомнить такой необразованной двочк, какъ я.

‘Надо кончать мое письмо, потому что уже кончается пергаментъ кардинала. Но тамъ, внизу, подъ подписью, и приложу мои губы и кричу, рискуя быть услышанной нашей досточтимой воспитательницей:

‘Возвращайтесь къ намъ, дорогой Викторіанъ! Возвращайтесь скоре, дорогой Викторіанъ!

‘Пія’.

Юноша прижался губами къ тому мсту, которое указала Пія, будто какая-то свжесть проникла въ его сердце. Онъ открылъ форточку и высунулся изъ окна. Буря утихла, темный сводъ неба сіялъ звздами.

Огромное снжное поле раздляло двухъ героевъ драмы Каноссы, Григорія VII и Генриха IV, и тишина спустилась на сцену, гд два христіанскихъ пастыря только что посяли для своего народа и для самихъ себя слезы и кровь. Но сейчасъ наступила ночь, тишина и миръ, и Викторіанъ съ глубокой радостью думалъ о томъ, что тамъ, въ святомъ Рим, подрастаетъ двочка, которая его ждетъ.

VI.
Идиллія.

Бдной двочк пришлось долго ждать. Папа Григорій VII продлилъ свое пребываніе въ Каносс и во владніяхъ графини Матильды до осени 1077 года, чтобы наблюдать вблизи за поздками и возвращеніемъ въ Италію императора и глухимъ возмущеніемъ ломбардскаго епископата, готоваго уже въ теченіе полувка основать независимую отъ Рима церковь. Очень важныя событія — предстоящіе въ март мсяц выборы партіей нмецкихъ князей, въ присутствіи папскихъ пословъ, императоромъ Рудольфа Швабскаго, шурина Генриха IV, затмъ тревожные слухи, распространяемые священниками-схизматиками о скоромъ назначеніи новаго папы, патріарха Равенны или архіепископа Милана,— все предсказывало Григорію VII переворотъ, въ которомъ можетъ погибнуть римскій папскій престолъ.

Въ это же самое время на юг погибалъ послдній потомокъ ломбардской имперіи, единственный защитникъ церкви противъ норманновъ, Гизольфъ, принцъ Салернскій. Робертъ Гюискаръ и его друзья, сарацины Сициліи, угрожали Риму временнымъ папскимъ первенствомъ, между тмъ какъ сама церковь и цльность вры подвергались опасности, вслдствіе анархіи въ имперіи, неминуемаго раскола половины Германіи и появленія лжи-папы.

Григорій VII, взволнованный всми этими осложненіями, чувствовалъ сильное желаніе перейти черезъ Альпы, въ самый центръ

Германскаго государства и нмецкой церкви, долго колебался хать въ Ломбардію, наконецъ, въ сентябр двинулся въ путь къ своей митрополіи. Въ это время Робертъ Гюискаръ предпринялъ осаду Беневента, представлявшаго собою церковную собственность, и распустилъ по римской Кампаньи шайки авантюристовъ.

Папа вернулся въ Латеранъ вечеромъ, мысленно вспоминая ужасный плнъ Льва IX у норманновъ и задавая себ, вопросъ, съ какой стороны горизонта придетъ тотъ втеръ, который унесетъ его тіару.

Викторіанъ не вернулся съ папской свитой. На послднемъ переход, на дорог въ Эмиліенъ, Григорій VII вернулъ его обратно съ депешей къ графин. Онъ просилъ Матильду принять молодого человка въ число ея рыцарей, до его новаго распоряженія, и поручить ея лучшимъ капитанамъ его военное образованіе.

Пія, узнавъ объ этомъ, рыдала въ объятіяхъ аббатиссы, которая не понимала ея горя. Епископъ ассизскій старался ее утшить.

— Дочь моя, это большое счастье, что святой отецъ исполнилъ наши мечты и подготовитъ Викторіана къ рыцарской жизни,— говорилъ онъ.— Признаюсь вамъ, что я очень боялся, чтобъ папа не сдлалъ изъ него духовное лицо или монаха.

— Монаха!— воскликнула Пія.— Если бъ онъ сдлался монахомъ, я бы заболла и умерла.

Іоакимъ улыбнулся, а наивная аббатисса возразила:

— Право, Пія, вы теряете голову. Монашескій санъ помогаетъ спасенію. И почему вы волнуетесь изъ-за Викторіана, когда ежедневно видите, сколько молодыхъ людей постригается въ монастырь? Еще вчера племянникъ кардинала Ости одлъ одежду св. Бенедикта, а вы весь день смялись и играли съ козулей, не выражая ни малйшаго огорченія.

Тутъ ужъ и Пія улыбнулась сквозь слезы.

Поддерживаемая наивностью своей воспитательницы и добротою Іоакима, она ршилась вооружиться терпніемъ. Аббатисса повторяла ей десять разъ въ день:

— Вашъ ддушка дйствуетъ и говоритъ подъ вліяніемъ Святого Духа. Вс его ршенія превосходны. Безъ сомннія, онъ ршилъ, что для спасенія души Викторіана и вашей необходимо отдалить другъ отъ друга шестнадцатилтняго мальчика и тринадцатилтнюю двочку, его оставить въ Тоскан, а васъ въ Рим. Это семь дней пути. Благословляйте Бога, Пія, и его святого папу.

На это Пія никогда не возражала. Она быстро поднимала голову, широко раскрывала свои красивые флорентинскіе глаза и пристально смотрла на аббатиссу съ выраженіемъ удивленія, любопытства, дтскаго недоврія и ироніи. Тогда аббатисса, пользуясь короткимъ отсутствіемъ епископа, развивала всевозможныя доктрины, подкрпляя ихъ краснорчивыми примрами. Въ ея разсказахъ свиданья, разговоры, слезы и вздохи молодыхъ людей и молодыхъ двушекъ неизмнно были прерываемы ударами грома, разрушеніемъ замка или появленіемъ какого-нибудь дракона, дышащаго адскимъ пламенемъ.

И Пія задумчиво, вся взволнованная и очарованная обаяніемъ тайны, шла блуждать въ саду или ходила по длиннымъ коридорамъ Латерана. Все одна и та же мысль не покидала эту блокурую головку.

Разъ аббатисса была въ особенно хорошемъ настроеніи духа и не безъ нкотораго огонька разсказала исторію о молодомъ синьор съ длинными локонами, когда-то, еще при пап Григоріи VI, смутившемъ ея покой. Пія ловила каждое слово этого наивнаго романа. Разв Викторіанъ не принадлежалъ также къ знатному роду, не обладалъ красивой наружностью и пріятнымъ умомъ? Разв у него не было, кром того, героической легенды, которой недоставало рыцарю аббатиссы, потому что онъ убоялся военной службы и поступилъ въ духовенство?

Нтъ, если папа держитъ вдали отъ Рима сына Цензія, то это потому, что видитъ въ немъ не простого друга, не своднаго брата своей внучки. Его не потому отдалили отъ нея, что онъ нехорошъ или непріятенъ, но именно потому, что онъ особенно обаятеленъ. И этотъ изгнанникъ казался Піи тмъ боле достойнымъ нжности, чмъ опасне считалъ его папа, вдохновленный Святымъ Духомъ. Что же касается до опасности его присутствія, то двочка не вполн ясно сознавала, въ чемъ она заключается. Вроятно, боятся, что онъ увезетъ ее ночью въ какое-нибудь старое помстье на склон Апеннинъ или въ свой родовой замокъ на берегу Тибра. И она вся замирала, думая объ этой бшеной скачк при блеск молніи по мрачнымъ улицамъ Рима или черезъ Кампанью.

Потомъ она начинала разсуждать, съ благоразуміемъ маленькой тосканки, что это приключеніе очень огорчитъ папу, епископа и аббатиссу, что вс эти башни и замки очень мрачны, полны крысъ и летучихъ мышей, что, наконецъ, Викторіану будетъ очень трудно увезти на одной лошади и ее и Фульво. Лучше всего было бы, если бъ молодой рыцарь какъ можно скоре пріхалъ изъ Флоренціи или Модены, чтобъ обрадовать ее своимъ музыкальнымъ голосомъ и ласковымъ взглядомъ. Тогда опять вернутся т зимніе вечера, когда они сидли у бразеро Іоакима, а лтомъ подъ платанами и лаврами Латерана.

Разъ, она набралась храбрости и спросила о Викторіан дда.

— Пія, наша судьба есть тайна Божія,— отвтилъ папа.— Я не знаю, дитя мое, что Господь готовитъ для Викторіана. Онъ вернется, когда будетъ угодно Богу.

Тогда Пія потеряла всякую надежду. Она перестала говорить о своемъ друг даже съ епископомъ. Она уже не мечтала о ночномъ похищеніи, она думала теперь о сраженьяхъ въ снгахъ Германіи, о семилтнихъ осадахъ крпостей, о корабляхъ, погибающихъ въ бурю въ сарацинскихъ моряхъ или разбивающихся о скалы, о вчномъ рабств христіанскихъ плнниковъ, погибающихъ въ языческомъ плну.

Такъ молча томилась она до весны.

Однажды она поднялась съ Іоакимомъ на одну изъ террасъ Латерана. Долго смотрла она на голубую линію моря и вдругъ, положивъ свою ручку на руку епископа, спросила:

— Не правда ли, монсиньоръ, что Викторіанъ никогда, никогда не откажется отъ своей вры и не сдлается идолопоклонникомъ?

Старикъ, удивленный этимъ страннымъ вопросомъ, взглянулъ на двочку. Онъ въ первый разъ замтилъ, какъ поблднло ея лицо и какимъ лихорадочнымъ блескомъ горли ея глаза.

— Что за грустныя фантазіи внушила вамъ аббатисса, дитя мое?— сказалъ онъ.— Что еще за странную басню разсказала она вамъ?

— Это вовсе не аббатисса, отецъ мой, и это вовсе не басня, это мое большое сердечное горе. Неужели никто не пожалетъ меня и неужели у меня навсегда отняли Викторіана?

Іоакимъ никогда не былъ чувствительнымъ исповдникомъ, но чистота его воспитанницы открыла ему глаза, и онъ, доврчиво поговоривъ съ ней нсколько минутъ, понялъ чувство, которое не вполн ясно сознавала сама Пія.

‘Это очень серьезно,— подумалъ онъ.— Папа и я должны были это предвидть. Но Богъ хотлъ, чтобъ это такъ вышло’.

Потомъ онъ сказалъ:

— Я сейчасъ спущусь къ святому отцу. Моя бдная Пія, я могу все погубить и все спасти въ одно мгновеніе ока. Да поможетъ мн вашъ ангелъ-хранитель!

По счастію, въ это утро папа былъ въ очень хорошемъ настроеніи духа. Жорданъ, сынъ Ричарда, князь Капуи, вынудилъ Роберта Гюискара начать осаду Беневента и поднялъ противъ норманновъ Апулію и Калабрію. Хитрый Робертъ и тонкій политикъ папа Григорій, соединивъ свои интересы, соединялись другъ съ другомъ: папа благословлялъ рыцарское дло, а Робертъ соединялъ римскую церковь подъ единой властью.

Епископъ въ сильномъ волненіи вошелъ въ моленную папы. Видя, что у Григорія VII веселое лицо, онъ ободрился. А такъ какъ онъ былъ плохой дипломатъ, то началъ сразу:

— Я пришелъ просить васъ, владыка, вернуть мн моего воспитанника Викторіана, котораго вы торжественно поручили моему попеченію на послднемъ духовномъ собраніи.

И онъ повторилъ слова Григорія:

‘Я отдаю вамъ Викторіана, распространите на этого мальчика млеко и медъ вашего милосердія’.

— Вы правы,— отвтилъ папа.— Но вы, другъ мой, вдь не для себя одного желаете возвращенія этого юноши?

— Нтъ, монсиньоръ. Пія также ждетъ его, и я боюсь, что если изгнаніе продлится…

— Но это вовсе не изгнаніе,— съ нкоторымъ нетерпніемъ перебилъ его папа:— черезъ нсколько мсяцевъ военное образованіе Викторіана будетъ окончено, и вы увидите его въ Рим, гд мн, быть можетъ, понадобятся воины, готовые жертвовать собою. Не обращайте же вниманія на фантазіи этой маленькой двочки.

— Которая завтра сдлается молодой двушкой…— неосторожно вставилъ Іоакимъ.

Внезапная туча затмила лобъ папы. Онъ молчалъ нсколько минутъ, опустивъ голову и перебирая пальцами свой крестъ. Епископъ ассизскій подумалъ, что ему отказано въ просьб.

— Да, молодая двушка,— вполголоса произнесъ Григорій VII,— и огромное искушеніе для юноши, въ жилахъ котораго течетъ пылкая кровь римскихъ бароновъ… Я отвчаю передъ Богомъ за об эти души.

— За чистоту ихъ я отвчаю спасеніемъ моей собственной души,— воскликнулъ добрый Іоакимъ.

— Не рискуйте такъ легко вашимъ спасеніемъ, мой другъ,— возразилъ папа.— Я старый монахъ, а еще врю въ искушенія демона. Но молите Бога, чтобъ Онъ послалъ вамъ большую бдительность на будущее время… Я верну вамъ вашего воспитанника. Пусть Пія перестанетъ страдать. Онъ вернется къ празднику Троицы. Я снова поручаю ихъ обоихъ не только вашему милосердію, но и вашей строгости.

Побдоносно поднялся епископъ въ свою башню. По счастливому выраженію его лица Пія поняла, что онъ уговорилъ папу и, несмотря на присутствіе аббатиссы, бросилась на шею своему духовному отцу.

Это было на Страстной недл. Іоакимъ сталъ считать дни, остающіеся до Троицы.

— Жаль,— сказалъ онъ: — что огненные языки не сошли на апостоловъ на другой же день посл воскресенія, и что Троица не приходится въ омино воскресенье.

Аббатисса была такъ скандализована этими словами, что перекрестилась.

— Еще боле жаль,— прошептала она:— что эти языки не спускаются больше на головы нкоторыхъ епископовъ…

— Amen!— произнесъ Іоакимъ.

Капризъ графини Тосканской задержалъ на нсколько дней возвращеніе молодого барона. Она хотла, чтобъ онъ присутствовалъ на турнирахъ тосканскаго дворянства въ Лукк, Пистой и Пиз. 29 іюня Викторіанъ, около полудня, въ сопровожденіи двухъ оруженосцевъ, перезжалъ черезъ крпостной мостъ флорентинской дороги, невдалек отъ воротъ Народа.

Эта часть Тибра представляетъ собою картину дикой красоты. Рка, сдавленная песчаными берегами, поросшими ивами, длаетъ въ этомъ мст крутой поворотъ. Густые кустарники и высокія скалы, покрытыя зеленью до самой виллы Боргезе, скрываютъ видъ Рима. На восточной сторон поднимаются амфитеатромъ обнаженныя горы Сабины свтло-лазореваго цвта, и только нсколько блыхъ точекъ, представляющихъ собою хижины или далекій монастырь, говорятъ о присутствіи здсь человка.

Былъ праздникъ Петра и Павла. Папа совершалъ мессу на окраин города, въ базилик св. Павла. Весь Римъ собрался къ церкви. Ни одного пастуха не видно было на Фламиньенской дорог. Отовсюду въ пустынной Кампаньи слышалось стрекотаніе кузнечиковъ, сливавшееся съ звонкимъ топотомъ коней всадниковъ, мчавшихся подъ ослпительнымъ полуденнымъ солнцемъ.

Когда всадники достигли половины моста, Викторіанъ замтилъ налво, на противоположномъ берегу рки, двухъ муловъ, на одномъ изъ нихъ сидлъ въ фіолетовой ряс монахъ, а на другомъ женщина подъ блой вуалью, позади нихъ мальчикъ велъ въ поводу осла. Они, очевидно, выхали изъ города воротами Маджіоре или Санъ-Лоренто и торопливо направлялись къ мосту. Викторіанъ остановилъ своего коня и вдругъ почувствовалъ, какъ сильно забилось у него сердце. Онъ узналъ разввающіеся золотистые локоны Піи. Въ это самое время мулъ фіолетоваго монаха обернулся въ сторону Тибра, остановился, какъ вкопанный, съ видимымъ намреніемъ долго любоваться свтлыми водами рки.

— Господи, это они, мои дорогіе!— воскликнулъ молодой человкъ.— Мулъ Іоакима, очевидно, принялъ Тибръ за Іорданъ. Впередъ.

И, приказавъ оруженосцамъ хать безъ- него въ Латеранъ, онъ наперерзъ свернулъ навстрчу путникамъ.

Пія все хала впередъ, забывъ о бдномъ епископ, и скоро молодые люди встртились у опушки лса. Викторіанъ легко соскочилъ съ коня и поцловалъ руку Піи. Потомъ они долго съ затаенной нжностью вглядывались другъ въ друга, какъ бы изумленные и смущенные тмъ, что находятся одни, вдвоемъ.

Полтора года разлуки очень измнили этихъ дтей. Мальчикъ, герой рождественской ночи, сдлался мужчиной. Прелестнаго пажа замнилъ собою молодой вооруженный патрицій. Воспоминаніе о сценахъ въ Каносс наложило тнь грусти на его прежде надменное выраженіе лица и смягчило повелительныя линіи его римскаго рта. Легкій пушокъ украшалъ его загорлыя щеки.

Пія становилась двушкой. Она находилась въ томъ переходномъ возраст, когда подъ дтскими формами уже чувствуется созрвающая молодая двушка, бутонъ, который вотъ-вотъ полураспустится. Чистыя страданія ея сердца придали легкую блдность ея лицу и томное выраженіе ея чернымъ, когда-то безпечно веселымъ глазамъ. Дв крупныхъ слезы повисли на ея длинныхъ рсницахъ, но счастливая улыбка уже мелькала на губахъ.

— Дорогой Викторіанъ!— сказала она тихо, какъ во сн и умолкла.

Посл минутнаго нмого созерцанія, Викторіанъ попытался заговорить.

— А Фульво?— сказалъ онъ.— Нтъ, я хотлъ сказать — наша уважаемая аббатисса…

— Ахъ, Фульво,— отвтила Пія:— она въ своемъ лтнемъ домик, въ глубин парка, въ саду моего дда. А наша добрая аббатисса побжала со своимъ молитвенникомъ слушать папскую мессу въ базилику св. Павла, он об вполн здоровы, и ддушка тоже.

Она первая возвращалась къ прежнему дружескому тону. Она откинула назадъ прозрачный шелковый вуаль и склонилась лицомъ къ лицу Викторіана:

— Если бъ вы знали, сколько горя причинилъ мн вашъ отъздъ! Но со Страстной недли я чувствую себя счастливой. Вотъ уже три дня, какъ я каждое утро прізжаю сюда съ синьоромъ епископомъ встрчать васъ при перезд черезъ Тибръ. За нами идетъ оселъ съ провизіей. Мы завтракаемъ подъ деревьями. Сегодня для насъ троихъ будетъ такой большой-большой праздникъ.

— Если бъ мы похали помочь Іоакиму?— предложилъ молодой человкъ.— Я вижу отсюда, что маленькій проводникъ вашего осла напрасно потрясаетъ поводомъ набожнаго мула, онъ все не двигается съ мста.

Епископъ въ нетерпніи обнять своего воспитанника сталъ спускаться съ мула, это побудило упрямое животное двинуться впередъ медленнымъ и важнымъ шагомъ по берегу Тибра, пощипывая сочный тминъ.

— Мое бдное дитя, какъ вы запоздали!— кричалъ онъ издали.— Благословляю Бога за ваше возвращенье!

И онъ сжималъ въ объятьяхъ молодого человка и плакалъ.

— Какой онъ славный рыцарь, Пія, дочь моя! Но она также, Викторіанъ, выросла, поджидая васъ. Настоящая блокурая мадонна, съ черными глазами. Сойдите съ мула, Пія, чтобъ онъ видлъ, какая вы граціозная. Викторіанъ, помогите Піи сойти.

Она оперлась ножкой на руку молодого человка и слетла, какъ ласточка. Ея внезапно спустившіеся волосы ласковой волною коснулись его лица.

— А теперь за столъ,— сказалъ епископъ.— Я заране читаю Bndicit.

Оселъ, нагруженный провизіей, взявъ въ примръ упрямаго папскаго мула, съ независимымъ видомъ отправился по своимъ дламъ въ кустарникъ. Его не скоро нашли. Наконецъ разостлали на трав подъ тнью бука блую затканную красными цвтами тонкую скатерть и принялись за завтракъ, состоявшій изъ холоднаго жаренаго барашка, миндальнаго пирога и глазированныхъ восточныхъ фруктовъ. Появилась и бутылка орвьето, но недоставало стакана. Епископъ досталъ свой хрустальный кубокъ, а Пія маленькій зеленый бокалъ.

— Мы будемъ пить вмст,— сказала она Викторіану.

Когда она первая отпила глотокъ золотистаго вина, онъ взялъ слегка дрожащей рукою изящный бокалъ, и выпилъ его до дна.

Въ Кампаньи кузнечики, опьяненные солнцемъ, безъ умолку стрекотали. Съ противоположной стороны рки, противъ пирующихъ, съ вершины зубчатой башни скалы Acqua acetosa черный быкъ съ опущенными рогами возвышался, подобно египетскому богу. Южный втеръ доносилъ смутный городской гулъ, вс колокола Рима звонили къ ‘Te Deum’, и священный Тибръ мчался въ зеленыхъ берегахъ.

Текли быстрые, беззаботные часы. Викторіанъ долженъ былъ разсказать всю свою жизнь съ самаго отъзда передъ Рождествомъ 1076 года, когда онъ дошелъ до событій въ Каносс, Іоакимъ сдлалъ Піи знакъ глазами, чтобы она прервала разсказъ.

— Нтъ, Викторіанъ,— попросила она:— не говорите объ этомъ грустномъ замк, гд снгъ падалъ на плечи несчастнаго императора, гд все было такъ мрачно и холодно. Поговоримъ лучше о Зоан, о рыцарскихъ доблестяхъ, о двор графини Матильды.

Она забросала его тысячью вопросовъ о жителяхъ Зоаны, о родительскомъ дом папы, о владтельномъ барон городка, о старомъ слпц, пвшемъ у дверей церкви, о стату св. Петра, стоявшей на мосту Фіора, которая вслдствіе плохого присмотра лишилась носа, части бороды и ключей отъ рая. Потомъ, указывая на лошадь молодого человка, она спросила:

— Это вашъ боевой конь? Какъ жаль, что ддушка не любитъ турнировъ и ломанія копій и выпускаетъ своихъ рыцарей только въ духовныхъ процессіяхъ!

Къ вечеру, когда спалъ зной, Іоакимъ предложилъ двинуться медленнымъ шагомъ по дорог ко дворцу, мимо крпостей, къ воротамъ Маджіоре. Сначала пришлось разыскивать проводника осла, искавшаго гнздъ въ кустарникахъ на берегу Тибра. Короткія римскія сумерки застали путниковъ близъ воротъ Санъ-Лоренто, а когда они дохали до площади Латерана, уже наступила ночь.

Папа весь этотъ день провелъ съ монахами св. Павла. Онъ просматривалъ лично денежные счеты аббатства и исповдывалъ иноковъ. Онъ возвращался домой уже при свт факеловъ. Кардиналы въ красныхъ мантіяхъ хали на блыхъ мулахъ около носилокъ Григорія VII. Народъ въ честь праздника Петра и Павла украсилъ арки храма веселыми огнями.

Епископъ съ молодыми людьми остановился, любуясь этимъ зрлищемъ, и проникъ во дворецъ по подъемному мосту, спущенному для папы. Но онъ старался проникнуть во дворъ не замченнымъ.

— Если святой отецъ увидитъ насъ троихъ вн дома,— сказалъ онъ:— то онъ будетъ тревожиться за Пію и за меня. Римскія ночи холодны, и наступилъ сезонъ лихорадокъ.

На слдующій день Викторіанъ, стоя на колняхъ, здоровался съ папой.

— Теперь, сынъ мой,— сказалъ ему папа:— ты истинный рыцарь Церкви. Близко время, когда твоя рука должна будетъ защищать честь и права папскаго престола. Я назначаю тебя на важный постъ. Ты будешь адъютантомъ губернатора моей крпости, замка св. Ангела.

Викторіанъ склонился, благодаря папу, но онъ не сомнвался, что его ждетъ новое изгнаніе — заключеніе въ тюрьму свтской властью за преданность духовной.

Къ великому удивленію молодого человка, Григорій VII продолжалъ:

— Но я не хочу отрывать тебя отъ твоей прежней пріятной теб жизни. Въ воскресенье въ базилик Латерана ты выполнишь твои христіанскія обязанности. Три дня въ недлю по три часа ты будешь заниматься съ епископомъ Іоакимомъ изученіемъ священнаго писанія. Пія можетъ, если желаетъ, присутствовать на этихъ бесдахъ. Твоя квартира въ замк св. Ангела ждетъ тебя. Ты займешь ее сегодня же вечеромъ. Каждое воскресенье ты будешь командовать папской стражей и водить ее къ базилик св. Іоанна Латеранскаго.

Когда молодой капитанъ уходилъ, папа спросилъ его:

— Викторіанъ, ты ничего не знаешь о твоемъ отц?

— Не имю никакихъ свдній, владыка.

— Мн донесли, что онъ сдлался сторонникомъ Жибера, равенскаго патріарха, и что съ нимъ находится этотъ священникъ-колдунъ Деодатъ. Они отъ отлученнаго отъ церкви императора перешли на сторону мятежнаго патріарха, который мечтаетъ согнать меня съ престола св. Петра. Пусть твое благородство и умъ, сынъ мой, помогутъ теб когда-нибудь отвратить гнвъ Божій отъ головы Цензія!

Теперь, согласно программ папы, приходилось отказаться отъ долгихъ прогулокъ по римской Кампань, поэтому Іоакимъ ршилъ, пока стоитъ хорошая погода, заниматься въ дворцовомъ саду. Григорій VII никогда не спускался въ этотъ огромный садъ, гд когда-то, въ эпоху папъ Тускулума, происходили такія ужасныя вакханаліи. Никогда въ немъ нельзя было встртить ни одного монаха. Даже аббатисса входила въ него, вся дрожа. Она боялась скорпіоновъ и ящерицъ, красныхъ муравьевъ и жуковъ и особенно густой темной чащи деревьевъ, казавшейся ей жуткой при яркомъ лтнемъ неб.

— Мы будемъ тамъ, какъ у себя дома,— говорилъ епископъ:— и будемъ чувствовать себя такъ, какъ наши прародители въ раю.

Сады эти, начинаясь отъ самаго дворца, спускались крутыми склонами къ Кампань, отъ которой были отдлены старыми крпостями, отъ города же ихъ отдляли монастыри Четырехъ Святыхъ, св. Іоанна-Круглаго и камальдюльцевъ. Въ теченіе боле тридцати лтъ природа вступила тутъ во вс свои права. Деревья, кустарники, цвты разрослись здсь, какъ въ благодатной степи. Тутъ было множество зайцевъ, блокъ, дичи. Каждую весну прилетали стаи ласточекъ и вили себ гнзда въ старыхъ крпостныхъ стнахъ, обвитыхъ плющемъ.

Въ углубленіяхъ, образованныхъ временемъ, въ старыхъ кирпичахъ, ютились цлыя семьи совъ, въ каждомъ древесномъ дупл жужжали пчелы. На зар пли жаворонки, днемъ — снигири, малиновки, зяблики, всю ночь заливались трелью соловьи. Осенью сюда слетались дикія утки и селились въ болот, которое когда-то было красивымъ озеромъ, а зимою, когда снгъ покрывалъ землю, вороны летали черными стаями, въ часы вечернихъ сумерекъ.

Много старинныхъ и священныхъ легендъ было связано съ этими папскими садами. Это были исторіи, которыя молодые монахи, замирая отъ пріятной дрожи, шептали другъ другу на ухо. Ночью здсь, конечно, было страшно, да и днемъ не вполн безопасно. Воспоминанія о феодальномъ папств оживали здсь въ видніяхъ, леденящихъ кровь.

Такъ, въ недлю мертвыхъ вс преступные папы являлись на собраніе, состоявшее изъ кардиналовъ и епископовъ, которыхъ они удушили или умертвили въ колодцахъ замка св. Ангела. Ихъ жертвы судили ихъ и осуждали съ каждымъ годомъ на все боле и боле жестокія муки. Высокая фигура въ черномъ одяніи, лица которой никто никогда не видлъ, предсдательствовала на этомъ собраніи призраковъ. Всякій изъ присутствующихъ являлся съ доказательствомъ своей смерти: у однихъ въ горл или въ сердц торчалъ ножъ, у другихъ лица были совершенно искажены и изуродованы, третьи являлись со вспухшимъ лицомъ, остановившимся взглядомъ и съ тиною Тибра въ мокрыхъ волосахъ. Они садились полукругомъ въ блыхъ митрахъ на головахъ, въ фіолетовыхъ мантіяхъ и сидли неподвижно.

Что же касается до предсдателя собранія, сидвшаго на трон въ траурной мантіи, то никто не могъ съ увренностью назвать его имя. Были ли то святой Петръ, святой Григорій Великій или Формоза? Молодые монахи, мнившіе себя астрологами и алхимиками, полагали, что это папа Гербертъ, аскеты думали, но не смли высказать вслухъ, что это самъ Господь Іисусъ Христосъ является въ эти мрачныя ночи и вызываетъ предъ лицо свое своихъ недостойныхъ пастырей.

Были вещи еще боле ужасныя въ садахъ Латерана. Въ лтнія ночи тамъ носились виднія боле опасныя для души и шептали слова, посл которыхъ молодые послушники съ широко раскрытыми глазами уходили къ себ въ кельи и предавались мучительнымъ мечтамъ. Тамъ подъ душистой снью лавровъ и липъ, среди миртъ, жасминовъ и лилій, при голубоватомъ свт звздъ появлялись великія куртизанки X вка, имвшія большое вліяніе въ духовномъ мір, и раздававшія своимъ любимцамъ папскія мантіи — Теодора и дв ея дочери, Теодора-младшая и Маризія, он сходились здсь, и въ нмыхъ оргіяхъ возобновлялся сатанинскій праздникъ ихъ жизни.

Гробовая тишина царила тогда въ садахъ, среди цвтущихъ втвей носилось нжное дыханье, неподвижныя на своихъ стебляхъ розы вдругъ расцвтали какъ бы подъ давленіемъ грозы, и опьяняющій ароматъ несся къ башнямъ Латерана и наввалъ на монаховъ нечистые сны. При лучахъ луны, скользившихъ между деревьями, можно было видть блыя груди и гордыя блдныя лица со сверкающими глазами и шестнадцатилтнихъ кардиналовъ, лежавшихъ въ сладострастномъ изнеможеніи на фіолетовыхъ ложахъ. И соловей нжно заливался своей вчною пснью любви…

Іоакимъ не вполн доврялъ этому проклятому прошлому папскихъ садовъ, но во всякомъ случа скрывалъ его отъ Піи, и къ тому же онъ думалъ, что дьявольскій соблазнъ не дйствуетъ на чистыя души. Для его воспитанниковъ папскій садъ представлялся раемъ, уединеннымъ мстомъ ихъ игръ, заповднымъ лсомъ, гд они могли свободно гулять, вдали отъ строгихъ взоровъ.

Іоакимъ не былъ подверженъ педантизму. Посл того, какъ онъ, сидя въ тни дворцовыхъ стнъ, объяснялъ Викторіану дв страницы евангелія или писанія святыхъ отцовъ, онъ закрывалъ книгу, смотрлъ на цлое море зелени и говорилъ:

— Я вижу тамъ Пію въ кипарисовой алле въ бломъ плать и съ Фульво. Пойдемъ ей навстрчу, мой другъ.

И они шли черезъ густые кустарники, черезъ цлыя полосы молодыхъ дубовъ, разросшихся но вол солнца и втра. Прогулка начиналась серьезно. Викторіанъ въ присутствіи епископа еще испытывалъ ту застнчивость, которую почувствовалъ при первой встрч на берегу Тибра. Онъ называлъ Пію ‘синьорита’, а она не безъ насмшки звала его ‘синьоръ’. Онъ начиналъ говорить о замк св. Ангела, о капитан Аннибали, губернатор крпости, о сырыхъ подземельяхъ, гд томились нераскаянные еретики. Пія длала видъ, что вовсе его не слушаетъ, отдалялась направо, налво, искала въ трав землянику или четырехлистный трилистникъ. Такъ незамтно подходили къ гнзду ласточки или маленькихъ совъ съ желтыми глазами, которыхъ употребляютъ въ Рим для приманки жаворонковъ. Іоакимъ останавливался съ вытянутой впередъ шеей и открытымъ ртомъ, какъ будто нашелъ семью давно потерянныхъ друзей. Въ эту минуту Фульво по знаку своей госпожи скакала черезъ кусты и убгала. Пія бжала вслдъ за ней, а Викторіанъ смотрлъ на епископа съ такимъ видомъ, какъ будто хотлъ сказать:

— Позвольте мн уйти.

— Идите,— отвчалъ Іоакимъ на нмую просьбу: — но возвращайтесь поскоре. Въ вашемъ распоряженіи только два часа. Я останусь здсь, въ обществ этихъ птицъ, потому что ноги мои слишкомъ слабы для того, чтобы гоняться за вашей козулей. Я отсюда не уйду.

Они всегда находили его на томъ мст, гд оставляли. Онъ терпливо ждалъ, читая свой требникъ. Они уходили недалеко, потому что козуля, прекрасно вымуштрованная своей госпожою, скоро сворачивала съ дороги и подходила лизнуть руку Викторіана. Тогда они отправлялись навстить чернаго дрозда, найденнаго ими въ тополяхъ, и который такъ скоро привыкъ къ нимъ, что, посвистывая, скакалъ вслдъ за ними съ втки на втку. Были тутъ почти непроходимыя чащи, куда пробирался Викторіанъ, ведя за руку Пію. Иногда ея длинныя волосы зацплялись за колючіе кустарники.

— Вотъ теперь я похожа на принцессу изъ сказокъ аббатиссы, заколдованную въ лсу,— говорила она.— Я жду стараго волшебника, который придетъ освободить меня. А лучше бы, если бъ освободилъ молодой.

И молодой волшебникъ, не особенно торопясь, освобождалъ блокурую принцессу отъ шиповъ кустарника. Она смялась и уносила приставшіе къ ея волосамъ голубые колокольчики.

Они особенно любили полянки, усянныя пунцовыми и блыми маргаритками, надъ которыми жужжа вились пчелы. Они садились въ густой трав и прислушивались къ гулу въ ульяхъ. Зайцы Латерана, цлыя поколнія которыхъ давно потеряли всякое представленіе объ охотничьихъ собакахъ, свободно приближались къ сидвшимъ, подозрительно слдя за ихъ малйшимъ движеніемъ. Старые еще длали обходы, не довряя этому опасному сосдству, но молодые, боле доврчивые, почти касались руки Піи, настороживъ уши и готовые убжать при малйшей тревог.

Пніе чернаго дрозда привлекало со всхъ сторонъ другихъ птицъ, и, когда удавалось уговорить Фульво не пугать ихъ, он опускались на кусты и пли цлымъ хоромъ. Особенной смлостью отличалась одна семья реполовокъ (красношеекъ). Она тсной группой садилась на какую-нибудь втку и зорко слдила за жестами Піи, она показывала горсть зерна, и пернатая семья быстро, какъ стрла, опускалась на маленькую блую руку.

Іоакимъ объяснялъ такъ эту простоту нравовъ реполовокъ:

— Они съ разсвта пли на крыш Эвандра, короля Лаціума, чтобы развеселить его. Теперь уже доказано, что птицы, о которыхъ говоритъ Виргилій, были реполовки. Он поютъ незатйливо, но сердце у нихъ превосходное,

Иногда они, блуждая, взбирались на полуразвалившуюся арку какой-нибудь крпости. Сверкающая Кампанья разстилалась передъ ними, какъ уснувшая крпкимъ сномъ, а вдали торжественно возвышались голубыя горы. Они искали взоромъ тхъ мстъ, гд гуляли дтьми,— зеленыя равнины Латинской дороги, и старыя могилы дороги въ Аппію. Это вызывало въ нихъ тысячи пріятныхъ воспоминаній, они много говорили о прошломъ и очень рдко о будущемъ. Но изъ тхъ туманныхъ выраженій, которыми они открывали другъ другу свои желанія, было ясно, что они считаютъ свою судьбу общей до конца жизни. Мысль, что они разстанутся съ тмъ, чтобы никогда боле не встрчаться, не приходила имъ на умъ. Викторіанъ не смлъ, а Пія не умла ясне выразить тайну, которую каждый изъ нихъ лелялъ въ своемъ сердц.

Они любили уединяться на этотъ высокій обсерваціонный пунктъ. Однажды осенью они увидли съ него, что у самой крпости, въ одномъ изъ углубленій между воротами св. Іоанна и Санъ-Себастьяна остановилась какая-то странная группа и собиралась раскинуть шатры. Мужчины съ темно-коричневыми лицами, черными вьющимися волосами и грубымъ смхомъ, отвратительныя старухи, молодая двушка съ бронзовымъ цвтомъ лица въ пурпуровомъ тюрбан, украшенномъ золотыми монетами, нагія дти, валявшіяся въ придорожной пыли, большая рыжая собака, около которой увивалась черная кошка невроятной худобы, цлая батарея кухонной посуды самаго разнообразнаго вида,— все это представляло собой странную, пеструю картину.

— Колдуны!— съ испугомъ воскликнула Пія.

— Жители Египта,— сказалъ Викторіанъ.— Они идутъ изъ глубины Азіи, дальше, чмъ изъ Іерусалима, черезъ Сицилію, гд арабы-язычники оказываютъ имъ гостепріимство. Они знаютъ великія тайны, длаютъ злые заговоры противъ враждебныхъ имъ людей и предсказываютъ будущее по линіямъ рукъ.

— А разв хорошо просить ихъ объ этомъ?

При такой теологической постановк вопроса молодой человкъ съ минуту подумалъ, затмъ отвтилъ:

— Епископъ Іоакимъ одинъ можетъ объяснить намъ это. Хотите поговорить съ этими цыганами, Пія?

— Пожалуй,— отвтила она.

Тотчасъ спросили Іоакима, который въ первую минуту былъ въ нершительности.

— И да, и нтъ,— сказалъ онъ.— Во всякомъ случа, по-моему, это очень маленькій грхъ. Другіе смотрятъ на это иначе. Я не нахожу этихъ людей опасными или преданными діаволу. Они слишкомъ бдны, чтобъ дружить съ сатаною. Когда-то въ моей епархіи я зналъ многихъ изъ нихъ. Я посылалъ имъ хлбъ и вино, а зимою дрова и запрещалъ дтямъ бросать въ нихъ камнями, Вы дйствительно хотите погадать, Пія?

Она колебалась отвтить, но ея молчанье говорило ясне словъ.

— Ну, хорошо, завтра воскресенье, и мы пойдемъ пшкомъ за городъ.

На другой день посл вечеренъ они вышли воротами св. Іоанна. Въ этотъ день много римлянъ высыпало за городъ на праздникъ сбора винограда. Но у крпостныхъ стнъ народу не было. Черезъ четверть часа ходьбы епископъ со своими воспитанниками пришелъ къ шатрамъ цыганъ.

Рыжая собака залаяла, черная кошка ощетинилась, выгнувъ спину, мужчины бросали на вновь прибывшихъ недоврчивые взгляды, старухи гримасами приглашали ихъ подойти, молодая двушка въ тюрбан съ золотыми монетами взглянула на Пію, потомъ на Викторіана и улыбнулась.

Іоакимъ спокойно подошелъ къ гадалк съ протянутой правой рукой, показывая этимъ, что желаетъ, чтобъ она погадала. Старуха въ рубищ сказала прежде, чмъ взять руку:

— Дай прежде монетку, синьоръ епископъ. Надо сдлать крестъ.

Іоакимъ безнадежно обшарилъ свои карманы, онъ нашелъ въ нихъ только мдный ліардъ. Наканун онъ все роздалъ бднымъ. Викторіанъ подалъ ему серебряный полудукатъ.

— Это хорошо,— прошептала старуха, пряча монету: — вотъ счастливая рука, аметистъ превосходенъ и очень пошелъ бы къ головк моей внучки.

Іоакимъ почувствовалъ, что она тихонько снимаетъ съ его пальца епископское кольцо. Онъ сжалъ руку и сдвинулъ брови. Старуха пожала плечами и начала свое дло.

— Большая линія прямая, очень глубокая, другія не могутъ сравняться съ ней. Нынче фіолетовая мантія, а къ концу красная. Ты умрешь кардиналомъ.

— Да сжалится надо мною Господь!— произнесъ епископъ.

— Ну, теперь мн,— сказалъ Викторіанъ, подавая маленькую золотую монету.

Но молодая цыганка вдругъ оттолкнула старуху.

— Эту руку мн!— сказала она надменно.

Это была красивая двушка со жгучими глазами, обнаженной спиною и грудью. Викторіанъ покраснлъ, давая свою руку. Пія сотворила подъ вуалью крестное знаменіе и пожалла о своемъ любопытств.

Цыганка съ тревожнымъ вниманьемъ разсматривала руку. Она, повидимому, съ большимъ трудомъ разбирала по ней судьбу молодого человка.

— Сраженья, военные крики и много обманутыхъ радостей, много разбитыхъ надеждъ,— шептала она:— это прошлое. Потомъ все смшалось, и люди и предметы, много крови лилось около тебя, много ты видлъ ужасныхъ вещей, которыя совершаются вами, знатными военными синьорами, но конецъ линіи жизни такъ затерянъ, что я не могу больше говорить

Вдругъ она завладла дрожащей рукою Піи и приложила ее къ рук Викторіана.

— Теперь я понимаю,— воскликнула она.— Дв руки составляютъ одну.

— Объясни,— сказалъ Викторіанъ.

— Неясныя и неувренныя линіи твоей руки можно понять только при помощи линій этой дтской ручки. Он созданы одна для другой и останутся вмст. Раньше вамъ предстоитъ цлое море слезъ и ужасные дни и ночи. Наконецъ смерть дастъ вамъ жизнь.

— Говори ясне,— снова почти умоляющимъ голосомъ попросилъ Викторіанъ.

— Мн больше нечего теб предсказать.

И она вдругъ стала совершенно равнодушна и безпечнымъ шагомъ подошла къ кошк, которая, высоко поднявъ хвостъ, мурлыча бросилась къ ней навстрчу. Потомъ, взявъ пестрый шарфъ, она набросила его себ на плечи, не изъ стыдливости, а потому, что отъ стнъ повяло сыростью.

Возвращались воротами св. Іоанна, и вс были нсколько задумчивы. Іоакимъ первый прервалъ молчаніе.

— Я не знаю, такъ ли хорошо читаютъ будущее эти цыганки, какъ языческія сибиллы и пророчицы, о которыхъ упоминается въ священномъ писаніи. Для того, чтобы папа далъ мн красную мантію, надо, чтобы три четверти духовной коллегіи погибло отъ меча или измнило святой церкви.

——

Еще цлый годъ, до начала 1080 года, длилось это безпечное счастіе Викторіана и Піи. Молодая двушка съ каждымъ днемъ становилась все прелестне. Григорій VII, несмотря на его суровость и монашескій предразсудокъ противъ красоты, не могъ не улыбаться этой очаровательной двушк. Онъ понималъ, чмъ обязана душа его внучатной племянницы добродтелямъ Іоакима и благородству сердца Викторіана. Его не удивляло, что онъ встрчалъ въ ней, на ряду съ трогательной мягкостью, великодушную гордость. Ожидаемые имъ черные дни не должны были пугать Пію относительно ея собственной судьбы. Папа сорокъ лтъ провелъ въ борьб, ждалъ теперь худшихъ несчастій, но утшалъ себя мыслью, что эта двушка, послдній потомокъ его рода, останется достойной его имени и способной, если надо, на преданность и самопожертвованіе.

— Пія,— сказалъ онъ ей однажды: — я хотлъ бы дать теб въ Италіи обширное помстье, правителя котораго ты выбрала бы по твоему вкусу, но я не увренъ, останется ли у меня скоро хоть камень, чтобы преклонить мою старую голову.

За послдніе мсяцы, проведенные Піей въ садахъ Латерана, въ ней появилась сосредоточенность въ мысляхъ и медленность въ движеніяхъ. Молодые люди стали рже заходить въ чащи, обвитыя цвтущими ліанами. Они уже не бгали за Фульво съ прежнимъ увлеченіемъ, удивленная козуля привыкла теперь слдовать за ними шагъ за шагомъ, когда они медленно ходили по саду. И напрасно черный дроздъ съ какимъ-то ироническимъ нетерпніемъ посвистывалъ, зазывая ихъ въ глубину парка. Викторіанъ говорилъ съ молодой двушкой съ оттнкомъ уваженія, Пія отвчала иногда очень тихо, какъ будто хотла, чтобъ ея не слышали, или молчала, какъ бы очарованная ею одной видимымъ счастливымъ видніемъ, или же останавливала на своемъ друг такой взглядъ, который долго снился ему во сн.

Когда они приходили на свой обсерваціонный пунктъ у стны Рима, они могли по долгу молчать. Потомъ начинало казаться, что видъ этой дремлющей Кампаньи хранитъ въ себ, какъ въ могил, исторію величайшаго въ мір народа, это возбуждало въ нихъ обоихъ одно и то же чувство, и ихъ молодое воображеніе развивало картину героическихъ воспоминаній.

Тогда они начинали дружелюбно разговаривать. Викторіанъ привезъ изъ Тосканы много интересныхъ историческихъ легендъ, которыя изъ Франціи распространились по всему свту. Онъ разсказывалъ о Карл Великомъ, священномъ император, о его племянник Роланд, о рыцарскихъ нашествіяхъ императора въ Италію и Испанію, о страшныхъ битвахъ у стнъ языческихъ городовъ съ сверкающими, какъ солнце, куполами и минаретами, украшенными драгоцнными каменьями, объ императорскомъ шествіи по улицамъ Рима, о непобдимомъ цезар, распростертомъ на могил апостоловъ. Онъ особенно любилъ разсказывать объ отчаянномъ призыв трубы Роланда, о благословеніи архіепископа, спустившагося къ умирающимъ и мертвымъ, о томъ, какъ Роландъ умиралъ, обернувшись лицомъ къ Франціи.

Пія съ восторгомъ слушала эти разсказы. Разъ, внимательно выслушавъ молодого человка, она взяла его руку и сказала:

— А теперь, Викторіанъ, разскажите мн еще разъ о той Рождественской ночи въ замк вашего отца, когда вы вошли безъ всякаго оружія въ темницу нашего владыки папы и хотли одни защитить его противъ всхъ.

Ей нравилось давать роль и мсто Викторіану въ этихъ героическихъ приключеніяхъ. Она не пугалась того, что живетъ въ такой трагическій вкъ. Сынъ Цензія будетъ играть въ немъ большую роль, а то восхищенье, съ какимъ она заране относилась къ нему, скраситъ ему суровость судьбы. Молодая цыганка, конечно, врно предсказала будущее, и Пія съ радостью готова была раздлить страданія и торжество того, кого она звала еще своимъ старшимъ братомъ.

Бдная аббатисса чувствовала себя совсмъ сбитой съ толку, понимая, что эта молодая душа ускользаетъ отъ нея. Она потеряла способность возбуждать любопытство Піи. Напрасно искала она въ своихъ воспоминаніяхъ старой монахини разсказовъ о семи спящихъ въ Эфес, которые благодаря двухсотлтнему сну въ недосягаемомъ грот избгли преслдованія язычниковъ,— Пія длала пренебрежительную гримасу и, обращаясь къ Іоакиму, говорила:

— Мн гораздо больше нравится чудо папы Льва, остановившаго Аттилу у стнъ Рима. Если бы среди рыцарей моего дда Григорія VII были только спящіе эфесцы, то онъ сегодня же вечеромъ могъ бы послать императору Генриху IV ключи отъ города.

Епископъ, въ свою очередь, былъ удивленъ и восхищенъ тмъ, что когда въ феврал 1080 года папа поручилъ Викторіану эскортированіе кардинала, посланнаго въ Салерно заключить союзъ съ Робертомъ Гюискаромъ, Пія безъ огорченія отнеслась къ извстію о новомъ отъзд. Переговоры норманна съ папскимъ дипломатомъ тянулись очень долго. Только въ іюн герцогъ далъ торжественную присягу въ врности папскому престолу.

Григорій VII лично отправился въ Сепрано на Лирис взять слово со своего вассала, которому онъ отдавалъ Салерно, Амальфи, часть Фермо, и котораго признавалъ отнын герцогомъ Апуліи, Калабріи и Сициліи. Покончивъ съ этимъ дломъ, Викторіанъ еще шесть мсяцевъ прослужилъ въ рядахъ норманской арміи. Пія терпливо относилась къ отсутствію своего друга.

— Папа длаетъ это для того, чтобъ подготовить его къ опасностямъ, угрожающимъ Риму,— говорила она Іоакиму.

Дйствительно, небо вдругъ покрылось тучами. Папа, пользуясь возстаніемъ Саксоніи противъ императора, призналъ наконецъ Рудольфа Швабскаго и на торжественномъ засданіи синода объявилъ Генриха IV лишеннымъ императорской власти. Въ то самое время, когда Робертъ Гюискаръ клялся защищать папу и его метрополію, Генрихъ IV при поддержк епископовъ сверной Италіи провозгласилъ въ Бриксен папою архіепископа равенскаго.

Въ октябр въ Саксоніи, на берегахъ Эльстера онъ сдлалъ вооруженную попытку усмиренія, но его соперникъ Рудольфъ Швабскій побдилъ его и умеръ на другой день своей побды. Тогда Генрихъ, чтобы остановить въ самой Италіи расколъ имперіи и утвердить въ Рим расколъ церкви, перешелъ Альпы съ остатками своей арміи около Пасхи 1081 года. Онъ провозгласилъ себя въ Павіи королемъ Италіи, заставилъ ломбардское духовное собраніе признать папой своего ставленника лже-папу Климента III, затмъ, разбивъ при нсколькихъ встрчахъ войска графини Матильды, двинулся къ Риму.

22-го мая онъ уже былъ у города Нерона, гд къ нему присоединились бароны Тускулума, непокорное духовенство и прежніе приверженцы лже-папы Гонорія.

Вс окружавшіе папу Григорія VII не потеряли храбрости. Между тмъ Робертъ Гюискаръ поставилъ своего новаго покровителя въ затруднительное положеніе. Онъ какъ будто ждалъ этого тревожнаго времени, чтобы начать на восток, въ Албаніи, свои рыцарскія похожденія. Въ то время, какъ Генрихъ IV осаждалъ Римъ, Робертъ занимался Константинополемъ и свергалъ съ престола греческаго императора Алекся.

Викторіанъ по возвращеніи въ Римъ организовалъ отрядъ норманновъ и тосканцевъ, собиравшійся по его команд въ замк св. Ангела, въ Капитоліи соединилась римская милиція, народъ, монахи и почти все дворянство были на сторон Григорія. Императорскія войска сильно страдали отъ лихорадки, тогда посл сорокадневной слабой осады Генрихъ отступилъ и направился вмст съ лже-папой на Тоскану, гд въ возставшихъ противъ Матильды городахъ раздавалъ льготныя граматы.

Когда опасность миновала, Викторіанъ пріхалъ въ Латеранъ. Со времени своего возвращенія изъ Салерно онъ видлъ Пію только издали, въ церквахъ, гд папа служилъ обдни, окруженный преданными ему баронами. Молодой двушк скоро должно было исполниться шестнадцать лтъ. Ея красота ослпляла Іоакима, возбуждала въ немъ нчто врод поклоненія ей и составляла тайную муку старой аббатиссы.

— Она слишкомъ хороша для такого тяжкаго времени, когда антихристъ бродитъ вокругъ Рима,— вздыхала она.— Если императоръ и его новый сатанинскій папа разобьютъ наши укрпленія, то они унесутъ ее въ подземелье охотне, чмъ вс сокровища святой церкви!

— Но они оставятъ насъ съ вами, синьора, на развалинахъ ризницы,— отвчалъ епископъ:— и Римъ, по крайней мр, потеряетъ не вс драгоцнные камни своей короны.

Разъ въ іюл въ послобденный часъ молодые люди гуляли по старинному саду. Они медленно шли подъ тнью высокихъ деревьевъ, говорили они мало, но глаза ихъ сверкали краснорчивымъ огнемъ.

— Я хотла бы видть нашего стараго друга, чернаго дрозда,— сказала Пія.— Я не встрчала его съ прошлаго лта. Онъ, должно быть, постарлъ и не свиститъ больше.

— Быть можетъ, онъ сдлался отшельникомъ,— пошутилъ Викторіанъ.

Пія засмялась серебристымъ смхомъ, отъ котораго изъ гнздъ высунулись головки маленькихъ малиновокъ.

— Но реполовки и ласточки всегда врны себ,— продолжала молодая двушка.— Тамъ, около св. Іоанна Круглаго я знаю нсколько гнздъ. Пойдемте навстить ихъ.

Они молча шли паркомъ. На поворот одной тропинки передъ ними вдругъ встала высокая тнь. Къ великому своему изумленію, Викторіанъ узналъ Эгидія.

Онъ состарлся еще больше, чмъ дроздъ Піи. Его духовная миссія въ Саксоніи взяла у него остатки сердечной твердости и ясности ума. Къ его прежнимъ мучительнымъ угрызеніямъ совсти прибавился еще ужасъ сознанія, что онъ содйствовалъ нечестивому длу раскола церкви и ускорилъ паденіе имперіи. Онъ медленно двигался въ черномъ капюшон, съ помертввшимъ лицомъ.

Онъ слабо улыбнулся своему ученику и неловко поклонился внучк папы.

— Dominus vobiscum!— прошепталъ онъ, проходя мимо гуляющихъ.

Потомъ, полуобернувшись, прибавилъ:

— Викторіанъ, берегитесь змй, скрытыхъ здсь въ каждомъ кустарник. Вдь вы знаете, что Господь часто скрываетъ опасныхъ животныхъ въ вткахъ цвтовъ.

И, удовлетворенный этимъ мрачнымъ и многозначительнымъ предупрежденіемъ, онъ удалился.

Съ этихъ поръ они часто встчали его, когда онъ осторожными шагами шелъ по уединеннымъ тропинкамъ. Онъ рдко говорилъ съ ними, довольствуясь какой-нибудь меланхолической сентенціей, или memento mori по адресу Викторіана. Онъ длалъ огромные обходы, чтобъ избгнуть встрчи съ молодыми людьми, но скоро они замтили, что онъ слдитъ за ними изъ-за группы деревьевъ. Если Эгидій видлъ вдалек фіолетовую мантію епископа ассизскаго, то онъ бжалъ ко дворцу, низко опустивъ голову. Онъ подсматривалъ за Викторіаномъ и Піей ради спасенія своей души, думая, что угодитъ Богу, помшавъ Адаму и Ев вкусить отъ плода познанія добра и зла.

Но молодые люди сумли разбить стратегію стараго монаха. Въ самой глубин сада, по направленію къ Латинскимъ воротамъ былъ уголокъ, возбуждавшій особенное суевріе въ духовенств. Это было нчто врод большого, разрушеннаго почти до основанія цирка, гд, какъ говорили, текла кровь мучениковъ на ступенькахъ алтаря Бахуса. Колючіе кустарники выросли между разбитыми мраморными плитами, блый торсъ греческаго бога еще валялся на груд упавшихъ колоннъ, полузакрытый втвями плюща. Этотъ дикій уголокъ, гд скользили тысячи ящерицъ, занималъ всю нижнюю часть папскаго парка. Викторіанъ замтилъ, что Эгидій никогда не показывается здсь, и съ этихъ поръ онъ и Пія стали особенно часто посщать его. Нердко ихъ сопровождалъ и Іоакимъ. Его интересовало разыскивать среди этихъ развалинъ латинскія старинныя надписи. Въ сущности, не эта причина влекла его сюда, подсматриваніе Эгидія нсколько тревожило его совсть, и онъ, въ свою очередь, старался разыгрывать въ этомъ земномъ раю роль скоре милостиваго, чмъ бдительнаго ангела-хранителя.

Но онъ не заходилъ въ самую чащу, потому что по дорог его останавливали разныя интересныя находки. Воспитанники же охотно оставляли епископа предаваться миологическимъ изслдованіямъ и углублялись въ самую густую часть лса. Здсь они находили оригинальнйшую смсь кустовъ и деревьевъ, тсно и красиво сплетавшихся другъ съ другомъ. Алоэ, фиговыя деревья, гранатовыя, апельсиновыя, пальмы и розы, розы безъ конца — и блыя, и красныя и полевыя, розы разстилались цлыми ароматными кущами, перекидывались тяжелыми гирляндами съ дерева на дерево и обвивали даже мрачные кипарисы своими ароматными цвтами.

Пія никогда не возвращалась изъ этого цвтущаго лса безъ огромныхъ букетовъ розъ, отъ запаха которыхъ у аббатиссы кружилась голова. Эгидій, видя, какъ она поднимается по тропинкамъ съ свтлыми разввающимися кудрями и съ улыбкой на губахъ, весь дрожалъ и твердилъ про себя молитвы объ изгнаніи бсовъ.

Два огромныхъ розовыхъ куста — одинъ съ блыми цвтами, другой съ красными — образовали собою фантастическую бесдку, къ которой вела единственная узкая тропинка. Это было любимымъ мстомъ молодыхъ людей. Красный кустъ назывался Викторіанъ, блый — Пія. Втви ихъ подъ тяжестью цвтовъ спускались до самой земли. Но между втвями было достаточное пространство для того, чтобы Пія пряталась подъ кусты отъ Фульво, которая должна была ее отыскивать. Пія всегда оставляла здсь на втвяхъ нсколько своихъ золотистыхъ волосъ и кусочки своей шелковой вуали, но утшалась тмъ, что похожа на истерзанную шипами святую древнихъ ивъ. Иногда она приглашала къ себ и Викторіана, говоря:

— Здсь достаточно мста для насъ обоихъ, но, кажется, анахореты всегда проводятъ время въ одиночеств. Они умираютъ отъ скуки и попадаютъ прямо въ рай.

Въ одно изъ августовскихъ воскресеній, когда молодые люди были уврены, что Іоакимъ и Эгидій присутствуютъ на папской вечерн, они, счастливые тмъ что могутъ провести часокъ вдвоемъ, спустились къ розовой бесдк. Викторіанъ, стоя на колняхъ въ розовой кель, обрубалъ кинжаломъ нижнія втки кустовъ, чтобъ сдлать просторне это гнздышко Піи. Она ходила вокругъ и переплетала красные цвты съ блыми. Вдругъ она вскрикнула отъ удивленья и испуга и съ поблднвшимъ лицомъ скользнула подъ кусты.

— Святой отецъ!— прошептала она.— Онъ подходитъ оттуда одинъ… Спрячемся здсь…

Въ испуг она обвила руками шею молодого человка и спрятала лицо на его плеч. Ея дыханіе обожгло Викторіана, онъ почувствовалъ, какъ на его груди бьется сердце Піи.

У нихъ не было времени укрыться въ иномъ мст. Григорій VII приближался къ нимъ, медленно поднявъ голову и глядя на небо, очевидно, озабоченный какими-то тяжелыми мыслями.

Онъ получилъ въ этотъ день тревожныя извстія. Его союзникъ Робертъ собирался провести всю зиму въ Дюраццо на Адріатическомъ мор. Императоръ покупалъ цною золота измну римлянъ и ліонцевъ, отряды императорской арміи опустошали церковныя земли. Было несомннно, что въ ближайшемъ будущемъ Риму грозитъ новая осада. И вотъ папа уединялся въ глубин своихъ садовъ, чтобы подумать о будущемъ и испросить совта у Бога.

Они слышали мягкій шелестъ его красной мантіи по выжженной солнцемъ трав. Викторіанъ увидалъ сквозь цвтущія втки, какъ блеститъ золотой крестъ на его тіар.

Папа остановился, залюбовавшись красотою розоваго куста. Въ эту минуту губы молодыхъ людей слились въ первомъ, горячемъ, молчаливомъ поцлу… Папа дотронулся рукою до втки блыхъ розъ, и отягченные дневнымъ зноемъ лепестки ихъ сквозь его пальцы, подобно ароматному благословенію, упали на эту таинственную помолвку.

Думая о Богоматери, папа прошепталъ со слабой улыбкой:

— Rosa mystica!

— Я люблю тебя… я люблю тебя съ перваго же дня встрчи… шептали въ то же время два такихъ тихихъ голоса, что ихъ слышали только ближайшія розы…

А Григорій VII, грустный, устремивъ взоръ въ далекое небо, медленно шелъ по тропинк и скрылся въ сторон Латинскихъ воротъ.

VII.
Крушеніе папскаго престола.

Молодые люди въ сильномъ волненьи вышли изъ розовой бесдки, гд только что поняли другъ друга. Они стали искать Іоакима и нашли его сидящимъ въ тни сикоморы съ закрытымъ требникомъ на колняхъ и бесдующимъ съ пчелами. Счастливая парочка наивно разсказала ему все, что сейчасъ случилось. Епископъ охватилъ голову руками, мысленно искренно произнесъ mea culpa, подумалъ, и наконецъ поднялъ лицо:

— Отнын, дти мои,— сказалъ онъ строгимъ голосомъ,— мы всегда втроемъ будемъ рвать розы…

Онъ тревожнымъ взоромъ всматривался то въ Викторіана, то въ Пію. Понемногу онъ успокоился и даже сдлалъ надъ собой усиліе, чтобы не показаться слишкомъ снисходительнымъ.

— Я васъ прощаю, но съ однимъ условіемъ,— продолжалъ онъ.— Викторіанъ сегодня же попроситъ у папы руку его внучки. Наша общая честность и порядочность вынуждаетъ насъ немедленно на этотъ поступокъ. Вы можете, мой другъ, ничего не говорить владык о вашемъ сегодняшнемъ безумств.

Григорій VII медленно поднимался вдали по склонамъ сада. Черезъ нсколько минутъ онъ пройдетъ мимо нихъ, и судьба влюбленныхъ будетъ ршена. Викторіанъ сдлалъ умоляющій жестъ епископу, тотъ понялъ его.

— Ну хорошо,— сказалъ онъ:— я поговорю первый. Такъ будетъ лучше и для васъ, и для меня.

Папа Григорій былъ всего въ нсколькихъ шагахъ отъ нихъ, но такъ глубоко задумался, что не видалъ никого передъ собою и вздрогнулъ, когда Іоакимъ заговорилъ.

— Я прошу новой милости у вашего преосвященства,— говорилъ ему епископъ.

— Милости, братъ мой? Для кого же?

— Для Піи и для Викторіана, вашихъ дтей передъ Богомъ, души которыхъ вы поручили мн. Они любятъ другъ друга очень чистой любовью и просятъ васъ, черезъ меня, соединить ихъ.

Прелестная пара стояла около папы, готовая упасть къ его ногамъ. Онъ какъ будто не замчалъ ея, онъ даже не обернулся въ сторону Іоакима, онъ отвтилъ, какъ будто говоря съ самимъ собою.

— Наступающія времена не подходятъ ни для помолвокъ, ни для свадебъ. Счастливы дома, въ которыхъ не будетъ тогда колыбелей! Рука Божія тяготетъ надъ нашими головами. Молодые люди должны одть кирассу, молодыя двушки — монашеское платье! Наступилъ часъ молиться и умереть за спасеніе церкви.

Онъ взглянулъ на плачущую Пію. Его голосъ смягчился:

— Не плачь, Пія, если мои слова были жестки, забудь ихъ. Надйся на то, что Господь поможетъ мн скоро благословить вашу любовь. Викторіанъ достоинъ тебя и меня. Но я хочу, чтобы въ испытаніяхъ, предстоящихъ церкви, онъ сначала очистилъ честь своего имени и уплатилъ долгъ своего отца. Твой женихъ, дочь моя, долженъ быть очень благороденъ.

Затмъ, обращаясь къ Викторіану, папа сказалъ:

— Преступный король каждую минуту можетъ появиться подъ стнами Рима. Я знаю, что вс его помыслы направлены на Ватиканъ. Замокъ св. Ангела скоро сдлается истинной крпостью церкви. Твой долгъ рыцарски охранять его.

Дйствительно, съ осени замокъ оказался въ опасности. Развдчики императорской арміи, группы волонтеровъ, набранныхъ Климентомъ III и подкупленныхъ золотомъ греческаго императора Алекся, союзника Генриха IV, воздвигали временныя крпости по римской Кампань до самаго подножья Монте-Маріо. Викторіанъ во глав своего норманскаго отряда неоднократно выходилъ за городъ очищать ближайшія окрестности Рима.

Передъ Пасхой 1082 года появился императоръ со своей главной арміей. Онъ пытался осадить городъ у собора св. Петра, въ томъ слабомъ мст укрпленія, которое въ XVI вк избралъ для своего бгства коннетабль Бурбона. Чтобы отвлечь сражающихся наверху крпости подъ защитою навсовъ, императоръ веллъ поджечь базилику. При извстіи о пожар Григорій VII собралъ военныя силй Рима и въ то время, когда самъ во глав жителей квартала св. Петра тушилъ пожаръ, послалъ за городскія стны всю свою кавалерію.

Императорскія войска отступили, Генрихъ собралъ свои силы у горы Соракты, перешелъ Тибръ и остановился у аббатства Фарфа, монахи котораго уже цлыхъ пятьдесятъ лтъ смялись надъ папскимъ авторитетомъ и жили не по евангельскому ученію, они предложили императору свои церковныя сокровища для усиленія военныхъ средствъ. Генрихъ IV утвердилъ въ Тиволи престолъ своего лже-папы, разставилъ свои гарнизоны въ замкахъ Сабины и поднялся къ Тоскан, чтобъ сражаться вдоль цпи Апеннинъ съ вассалами графини Матильды, которые вынуждены были запереться въ башняхъ Каноссы.

На другой день посл побды папа Григорій VII призвалъ въ Латеранъ сына Цензія и назначилъ его губернаторомъ крпости св. Ангела.

— Это только начало сраженья, только первый грохотъ грома,— сказалъ онъ ему,— Гроза будетъ ужасна. Мы будемъ твердо стоять до конца. Они хотятъ свергнуть меня и унизить. Я скоре соглашусь перенести апостольскую церковь съ тремя оставшимися врными кардиналами на горы Калабріи, на Голгоу, если понадобится, къ язычникамъ Магомета.

Тогда онъ увидалъ, что Викторіанъ раненъ въ правую руку ударомъ копья.

— Ахъ, сынъ мой,— воскликнулъ онъ:— ты былъ въ самомъ пылу сраженья! Богъ зачтетъ теб кровь, пролитую ради меня. У аббатиссы Піи есть прекрасные бальзамы, секретъ которыхъ знаютъ одн старыя монахини. Поди къ ней и покажи ей твою руку.

Въ аптек аббатиссы нашлись только амулеты и молитвы, но одинъ взглядъ Піи былъ цлительне всякихъ бальзамовъ. Викторіанъ вышелъ изъ Латерана совсмъ здоровымъ.

Удаленіе Генриха IV не прекратило войны. Съ вершинъ Тиволи лже-папа Климентъ III, при поддержк дворянъ Тускулума, посылалъ въ Римъ шайки жечь дома и вшать крестьянъ. Дальше, въ Апуліи свергнутые ломбардскіе князья и агенты византійскаго императора поднимали города противъ норманновъ. Робертъ Гюискаръ поторопился вернуться и въ теченіе нсколькихъ недль установилъ порядокъ въ своихъ владніяхъ. Затмъ онъ снова отплылъ къ Иллиріи, вовсе не заботясь о Григоріи VII.

Графиня Матильда вынужденная скрываться изъ замка въ замокъ, могла посылать пап лишь священные сосуды и серебряные подсвчники изъ своихъ церквей. На самый Троицынъ день Викторіану пришлось снова похать въ Салерно, чтобы собрать нсколько тысячъ норманновъ для защиты папскаго престола. Онъ вернулся въ конц лта съ маленькой арміей изъ сарацинъ Сициліи въ зеленыхъ тюрбанахъ и съ золотымъ полумсяцемъ на груди.

У подножья горы Альбано ему пришлось съ саблей наголо расчищать себ проходъ среди одного вражескаго отряда. Въ это время онъ замтилъ вдали, на пригорк, силуэты двухъ всадниковъ, скоре слдившихъ за отрядомъ, чмъ руководившихъ имъ. И съ быстротою молніи въ его воспоминаніи мелькнула церковь Каноссы, погруженная въ тьму, и при слабомъ мерцаньи восковыхъ свчей фигуры монаха и рыцаря, слдившаго, вытянувъ шею, за Генрихомъ IV, когда онъ лежалъ, распростертый передъ папой, державшимъ причастіе…

Въ послднихъ числахъ декабря 1082 года императоръ снова, въ третій разъ осадилъ Римъ у верхней части Тибра.

Въ теченіе шести мсяцевъ онъ не отступалъ отъ Ватикана. 2 іюня въ сумерки его саксонцы и ломбардцы разобрали осторожно стну близъ базилики св. Петра, перебили уснувшую стражу и завладли одною изъ башенъ. Открывъ брешь, императорскія войска съ радостными криками бросились въ городъ, говорятъ, что первымъ рыцаремъ, вошедшимъ въ городъ, былъ Готфридъ Пульонскій. Милиція Григорія VII сражалась съ непріятелемъ на паперти церкви. Произошла страшная рзня: въ одну минуту площадь, ступени и портикъ базилики были залиты кровью. Римляне забаррикадировались внутри базилики св. Петра, гд они могли продержаться только до завтрашняго дня.

При первыхъ крикахъ вторженія войскъ въ Римъ Викторіанъ поскакалъ на кон къ Латерану. Тревожные колокола уже звонили въ Капитоліи и въ базилик св. Маріи Маджіоре. Папа шелъ въ свою капеллу служить обдню. Взглянувъ на взволнованное лицо Викторіана, онъ остановился и поблднлъ.

— Святой отецъ, врагъ въ город. Торопитесь укрыться въ замокъ. Еще часъ — и будетъ поздно.

Папа въ ужас, въ гнв не зналъ, что предпринять. Сенаторъ Рима Пьермонъ умолялъ папу послдовать совту молодого человка, не ожидая приказаній, Викторіанъ веллъ сдлать всхъ лошадей папской конюшни и тотчасъ же отправился въ башню, гд жили Пія и Іоакимъ. Молодая двушка и епископъ въ это время спускались съ лстницы, таща за собою аббатиссу, перепуганную до полусмерти.

Немедленно составился кортежъ и поскакалъ галопомъ по дорог Колизея, Капитолія и улицамъ вдоль Тибра. Впереди халъ сенаторъ, держа папскій крестъ, за нимъ Григорій VII между двухъ оруженосцевъ, съ обнаженной головою, потомъ Пія между Іоакимомъ и Викторіаномъ, наконецъ нсколько монаховъ, одинъ изъ нихъ держалъ на круп лошади аббатиссу, а другой корзину съ наскоро собранными печатями римской церкви, пергаментами канцеляріи и сосудами, украшенными драгоцнными каменьями.

Во всхъ церквахъ били въ набатъ, испуганный народъ смотрлъ, какъ бшено мчался по улицамъ старый папа, морской втеръ доносилъ уже до Эквилина черный дымъ пожаровъ. Дорогой справа, слва кардиналы, епископы, дворяне, преданные пап, съ гнвными или испуганными криками присоединялись къ маленькому кортежу и скакали, не спуская глазъ съ обнаженной головы Григорія VII, и съ папскаго креста.

У моста св. Ангела кортежъ былъ задержанъ ненадолго толпою жителей этого квартала, полуобнаженными женщинами, духовенствомъ, бжавшимъ, спасая церковную утварь и иконы, ранеными мужчинами, стремившимися укрыться въ центральныхъ улицахъ Рима. Съ противоположной, лвой стороны Тибра поднимались высокіе столбы пламени, слышался оглушительный шумъ разрушающихся подъ огнемъ зданій и отчаянный, несмолкавшій гулъ голосовъ. На правой сторон у гавани Адріана, окутанной, какъ трауромъ, клубами дыма, стоялъ гарнизонъ норманскихъ стрлковъ, напряженно вытянутый въ линію и готовый стрлять, а выше, на дозорной башн, надъ этой ужасной картиной разввался блый папскій флагъ съ золотыми перекрещенными ключами…

Пришлось цлыхъ полчаса переходить мостъ. Народъ, видя, какъ убиваютъ его дтей и жгутъ его дома, окружалъ Григорія VII и осыпалъ его оскорбленіями. Одинъ ремесленникъ съ обгорвшими волосами угрожалъ ему кулакомъ. Женщина, прижимавшая къ груди ребенка съ разбитой головою, схватила подъ уздцы лошадь, на которой халъ папа. Съ каждымъ шагомъ толпа увеличивалась и становилась грозне. Викторіанъ поддерживалъ за талію дрожавшую Пію, а когда начали летть въ кортежъ первые камни, Іоакимъ прикрылъ блокурую головку двушки своимъ капюшономъ.

Наконецъ вышелъ гарнизонъ замка, онъ отодвинулъ толпу къ сторон площади св. Петра и освободилъ дорогу. Снова задвигался впереди папскій крестъ, и двинулась поруганная и побжденная римская церковь по узкому подъемному мосту крпости, который медленно подняли за послднимъ монахомъ.

На слдующій день Генрихъ IV вошелъ въ городъ черезъ брешь Ватикана и, идя по дымящимся развалинамъ предмстья, велъ лже-папу въ соборъ св. Петра, только что покинутый его послдними защитниками. Съ верха своей крпости Григорій VII видлъ, какъ вдали по дорог, еще окрашенной кровью погибшихъ, торжественно хали императоръ, измнникъ Каноссы, въ пурпуровой мантіи и новый папа, богоотступникъ, въ сопровожденіи толпы итальянскихъ вельможъ и прелатовъ. Войдя въ базилику св. Петра, папа Климентъ III провозгласилъ ‘Te Deum’.

Когда церковный колоколъ зазвонилъ при первыхъ словахъ ‘Te Deum’ Григорій VII задрожалъ, и глаза его наполнились слезами. Но онъ сдержался, замтивъ въ нсколькихъ шагахъ отъ себя Викторіана и его норманскихъ офицеровъ. Обращаясь къ молодому губернатору крпости св. Ангела, папа сказалъ:

— Преступная комедія и дьявольское поруганіе священныхъ традицій! Императоръ можетъ получить корону лишь изъ рукъ папы, а пока я живъ, Жиберъ получитъ каноническій авторитетъ лишь при согласіи и одобреніи римскаго народа. А народъ — со мною.

Викторіанъ вспомнилъ о вчерашнихъ оскорбленіяхъ и камняхъ, летвшихъ изъ толпы. Онъ предчувствовалъ, что этотъ народъ, привыкшій въ теченіе столькихъ вковъ къ униженію папства, отречется отъ Григорія VII прежде, чмъ трижды пропоетъ птухъ…

Нсколько недль Римъ представлялъ собою невиданное зрлище. Григорій VII былъ заключенъ въ темницу Адріана, оторванъ отъ всего христіанскаго міра, лже-папа отправлялъ богослуженія въ базилик св. Петра, предсдательствовалъ въ синод, императоръ завладлъ правымъ берегомъ Тибра, коммуна — лвымъ берегомъ и Капитоліемъ.

На улицахъ появлялись какія-то странныя процессіи. То посланники свергнутаго греческаго императора, подъ предводительствомъ Жордана, графа Капуи, хали просить Генриха IV идти на Апулію и прогнать итальянскихъ норманновъ, то аббатъ Монте-Кассино, самое высшее духовное лицо полуострова, окруженный свитой монаховъ, халъ попытаться примирить Григорія VII съ Генрихомъ IV. Дйствительно, между папой и императоромъ, а равно между императоромъ и римлянами велись какія-то странные переговоры, которые не могли привести къ серьезному миру.

Долженъ былъ собраться совтъ, чтобы разршить духовныя и свтскія недоразумнія. Римское дворянство вызвалось вымолить у Григорія VII прощеніе Генриху IV и коронованіе его. Чтобы облегчить дйствія совта, императоръ удалился въ Тоскану, оставивъ гарнизонъ около замка св. Ангела, а Климентъ III вернулся въ Тиволи.

Совтъ, состоявшій изъ епископовъ, прибывшихъ съ юга Италіи и изъ Прованса, врныхъ Григорію и заране враждебныхъ Генриху, собрался въ залахъ замка св. Ангела въ ноябр 1083 года. Черезъ нсколько дней онъ распался, не сойдясь съ епископами, сторонниками императора. Римскіе бароны, отчаявшись получить отъ Григорія VII согласіе на торжественное коронованіе по обычаямъ, державшимся со временъ Карла Великаго, спросили императора, согласится ли онъ принять императорскую корону безъ священныхъ обрядовъ, поднесенную ему на жезл, черезъ бойницу крпости. Генрихъ ничего не отвтилъ на это издвательское предложеніе и приготовился къ четвертому нападенію на Римъ.

21 марта 1084 года, въ день святого Бенедикта, онъ вмст съ лже-папой вошелъ въ Римъ воротами св. Іоанна и водворился въ самомъ Латеранскомъ дворц.

Эта долгая зима была очень мучительна для Григорія VII. Безполезный совтъ, собравшійся въ стнахъ его тюрьмы, показалъ ему его безсиліе въ длахъ церкви. Апостольская церковь могучихъ папъ, Григорія Великаго, Льва III, Сильвестра II, ускользала изъ его слабыхъ рукъ. Казалось, Богъ покинулъ его. Съ каждымъ днемъ онъ узнавалъ о новыхъ и новыхъ побдахъ императорской партіи въ Рим.

Городъ обднлъ отъ отсутствія пилигримовъ, которымъ было запрещено въ теченіе трехъ лтъ показываться у могилы св. Петра, всюду появились нищета и скука. Разв любимый народомъ папа не былъ самъ причиной своихъ мукъ? Народная масса, равнодушная къ чистот церкви и къ законности папства, подстрекаемая монахами, уже кричала о томъ, что только при Климент, ставленник императора, наступятъ, наконецъ, миръ, богатство и радость.

Ничто не предвщало скорой помощи со стороны норманновъ, хотя герцогъ Робертъ и находился въ Италіи. Дворянство, преданное пап, владло теперь лишь нсколькими замками на Келіус и въ Палатин, Кореи еще держались въ Капитоліи, Пьермони — на остров Тибра. Ежедневно феодальное значеніе Григорія VII уменьшалось, и вмст съ этимъ ослабвало его духовное вліяніе. Онъ слышалъ, какъ вокругъ замка св. Ангела раздается мрачная перекличка нмецкой стражи, онъ видлъ со своихъ высокихъ террасъ германскія войска на равнинахъ Нерона. Скоро лишь дворы и рвы крпости остались собственностью мистическаго королевства его христіанства.

Часто ночью онъ поднимался наверхъ башни св. Ангела въ сопровожденіи Викторіана, а иногда и Піи. Онъ смотрлъ на свою метрополію, на далекія башни своего дворца, на свои базилики, грустно прислушивался къ рокоту рки, къ гулу святого города. Онъ не препятствовалъ тогда любви молодыхъ людей, онъ позволялъ имъ облокачиваться рядомъ о перила и нжно говорить о будущемъ. Самъ онъ былъ весь въ прошломъ, вспоминалъ дни своего величія и часы побдъ, данныхъ имъ церкви.

Однажды звукъ поцлуя заставилъ его вздрогнуть, и онъ со строгимъ лицомъ обернулся назадъ. Но грустный звукъ колоколовъ, донесшійся изъ Капитолія, колоколовъ, призывавшихъ гражданъ запирать на ночь свои дома, отвлекъ его вниманіе и, заслушавшись ихъ, онъ снова предался молчаливому созерцанію всхъ этихъ призраковъ базиликъ, потонувшихъ въ туман, въ которыхъ ему уже нельзя было славословить Бога.

Теперь его папскому самолюбію каждый день наносилось новое, больное оскорбленіе. Парламентъ, составленный изъ дворянъ, римскихъ гражданъ и епископовъ-схизматиковъ, явился къ воротамъ замка, объявилъ папу Григорія VII сверженнымъ, а Жибера законнымъ папой. Въ Вербное воскресенье ломбардскіе епископы посвятили въ Латеран патріарха равенскаго. Въ первый день Пасхи Климентъ III посвятилъ и короновалъ въ базилик св. Петра императора Генриха IV и жену его Берту. Потомъ римляне провозгласили императора патриціемъ.

Генрихъ и Климентъ занялись длами церкви, смняли римскихъ начальниковъ, назначали членовъ священной коллегіи и смнили семь епископовъ. Они чеканили монету, издавали постановленія за подписью лже-папы. Генрихъ осаждалъ въ Рим послднія крпости Григорія VII, жегъ дворцы преданныхъ ему людей и овладлъ Капитоліемъ. Оставался лишь замокъ св. Ангела, послдній апостольскій корабль, одиноко погибавшій во всемірномъ крушеніи католической Церкви.

Однажды утромъ римляне, т самые кузнецы и мясники, которые когда-то вырвали папу Григорія VII изъ когтей Цензія, подошли къ замку св. Ангела. Это было послдней каплей, переполнившей чашу. Съ бшеными криками осадили они крпость, угрожали схватить святого отца или уморить голодомъ. На этотъ разъ непобдимый монахъ почувствовалъ, что слабетъ. Сидя въ сводчатой, полутемной зал замка, онъ опустилъ голову и прошепталъ слова еврейскаго пророка:

— Popule meus, quid feci tibi?

Между тмъ оставался еще одинъ свободный выходъ на крутомъ берегу Тибра, песчаная дюна, скрытая кустарниками и ветлами. Когда наступила ночь, Викторіанъ, переодтый монахомъ, спустился на веревк на берегъ рки и переплылъ ее. Онъ пробрался по пустыннымъ улицамъ Реголы и Гетто до Форума и безпрепятственно дошелъ до воротъ Санъ-Себастіана. На разсвт при помощи дуката онъ добился, что ему отперли ворота, охраняемыя императорскою стражей, спокойнымъ шагомъ дошелъ до капеллы Domine quo vadis, затмъ побжалъ бгомъ къ одинокой башн, стоявшей въ пол, гд укрылись нкоторые члены семьи Пьермони. Здсь онъ досталъ лошадь и направился въ стороны Палестрины и Ананьи, гд надялся встртить посты норманской кавалеріи. Четыре дня спустя онъ прибылъ въ Салерно и передалъ Роберту Гюискару письмо Григорія VII.

Герцогъ не колебался боле. Къ тому же побда императора грозила цлости и его собственнаго герцогства. Если папа будетъ убитъ или заключенъ пожизненно въ монастырь, Генрихъ IV, предводитель внушительной коалиціи византійцевъ, ломбардцевъ, итальянскихъ дворянъ, когда-то изгнанныхъ норманнами, пойдетъ на Салерно.

Робертъ тотчасъ же собралъ вс свои военныя силы. Въ первыхъ числахъ мая онъ появился въ Кимпань съ 6.000 кавалеріи и 30.000 пхоты. Войско это представляло собою странную смсь наемныхъ воиновъ, собравшихся съ разныхъ сторонъ, тутъ были и горцы Калабріи и арабы Сициліи. Христіане шли къ Риму, движимые жаждой золота, сарацины — движимые таинственной прелестью религіознаго приключенія.

Аббатъ Монте-Кассине тайно предупредилъ папу о приближеніи его друзей и, играя двойную игру, съ тмъ же курьеромъ предупредилъ и императора. Генрихъ поторопился разбить башни Капитолія и окружающія крпости. Затмъ онъ созвалъ парламентъ и простился съ нимъ, ссылаясь на то, что дла имперіи требуютъ его присутствія за Альпами. Онъ общалъ скоро вернуться, ободрялъ римлянъ къ упорству въ борьб и желалъ имъ счаствя. 21-го мая онъ ухалъ вмст съ лже-папою по Фламиньенской дорог.

Въ этотъ самый часъ авангардъ норманской кавалеріи стучалъ копьями въ ворота св. Іоанна. Робертъ, посл трехдневной остановки въ Acqua Marcia въ тни большихъ водопроводовъ, чтобъ не быть застигнутымъ въ случа внезапнаго возвращенія императорской арміи, 28-го мая двинулся къ воротамъ Санъ-Лоренто и выломалъ ихъ.

Страшная армія, какъ потокъ, разлилась по Риму. Послышались крики: ‘Гюискаръ! Гюискаръ!’ Прежде, чмъ римляне опомнились отъ этого нашествія и приготовились къ защит, Робертъ направился черезъ Марсово поле къ мосту Тибра и гавани Адріана. Онъ почти безъ кровопролитія очистилъ себ путь къ замку св. Ангела. Опустили подъемный мостъ, и черезъ нсколько минутъ странный рыцарь, когда-то на пол битвы Сивителлы цловавшій руку побжденнаго папы Льва IX, униженно палъ на колни у ногъ Григорія VII и получилъ отпущеніе всхъ грховъ.

Вечеромъ того же дня Робертъ командовалъ эскортомъ, окружавшимъ папскія носилки. Григорій VII, ожидая радостныхъ привтствій со стороны простого народа, хотлъ немедленно вернуться въ свой Латеранскій дворецъ. Онъ выбралъ ту же дорогу, которой годъ тому назадъ бжалъ въ замокъ. Никто не распростерся на его пути. Женщины и дти отворачивались, завидя его приближенье, мужчины устремляли на него взгляды ненависти. Викторіанъ, управлявшій арьергадомъ, гд хали Пія и епископъ ассизскій, вынужденъ былъ обнажить саблю на холм Капитолія, чтобы разсять шайку бродягъ, расположившуюся у развалинъ домовъ, разрушенныхъ императоромъ.

— Не ‘Te Deum’, а ‘Dies irae’ долженъ будетъ пть завтра вашъ ддушка у алтаря своей папской церкви,— сказалъ Піи Іоакимъ.

Самъ Римъ подалъ сигналъ къ кантат ‘Dies ігае’. На третій день посл прибытія норманновъ онъ съ бшеной яростью возсталъ противъ побдителей. Борьба была недолга. Робертъ, въ въ первую минуту растерявшійся отъ этого мятежа, охватившаго сразу весь городъ, веллъ убивать и жечь безъ сожалнья даже самые уважаемые монастыри, даже самыя древнія церкви. Началась грандіозная рзня: городъ Монти, Эквилинъ и Квириналъ, людныя улицы, примыкавшія къ арк Януса, Колизей, портикъ Октавія, св. Петръ, Форумъ, Траянъ и все, что примыкало къ Марсову полю, яркимъ заревомъ заливали небо въ теченіе трехъ ночей. Возобновились празднества Нерона, огненныя оргіи антихриста.

Улицы представляли собою кровавыя болота. Трупы тысячами бросались съ мостовъ въ Тибръ, грудныхъ дтей сбрасывали съ башенъ. Наступилъ ужасъ временъ Алариха. Когда городъ былъ выжженъ и опустошенъ, начался грабежъ тмъ боле ужасный, что Римъ въ то время сильно обднлъ, дворцы стояли опустлые, изъ церквей были вынесены вс сокровища.

Дикіе калабрійцы рубили топорами алтари, желая найти въ нихъ скрытое, по ихъ мннію, золото, арабы ломали царскія врата, срывали со статуй святыхъ платья, украшенныя драгоцнными каменьями. Большія базилики св. Петра и св. Павла, св. Маріи Маджіоре и св. Лаврентія подверглись кощунству. Одинъ имамъ по пятницамъ совершалъ магометанское богослуженіе въ церкви св. Петра, другой съ колокольни Маріи Маджіоре надъ погребеннымъ подъ пепломъ Римомъ взывалъ къ правоврнымъ:

— Нтъ Бога, кром Бога, и Магометъ пророкъ Его!

Въ эти ужасные часы Григорій VII не выходилъ изъ своей моленной, подавленный горемъ и стыдомъ. Напрасно онъ умолялъ Роберта ради спасенія души пощадить святыни, герцогъ смотрлъ, какъ плачетъ старый папа, и уходилъ, даже не удостоивъ его отвтомъ.

На четвертый день раздирающая душу сцена привела папу въ истинное отчаяніе. Онъ увидалъ изъ окна Латерана большую толпу плнныхъ, которую сарацины гнали, какъ стадо, за ворота св. Іоанна, въ лагерь Рожера, сына Гюискара. Здсь были благородныя двушки и женщины съ растрепанными волосами и связанными за спиною руками, молодые люди, бароны, императорскій префектъ Рима, епископы, приверженцы нмецкой партіи — шли съ веревками на ше, испачканные грязью и кровью. Ихъ вели на продажу въ рабство, двушкамъ предстояло быть посланными въ гаремы Сициліи, а молодымъ людямъ — на норманскія галеры. И все это совершалось на глазахъ ихъ общаго духовнаго отца-папы… Тогда Григорій VII вспомнилъ святого Льва, спасшаго Римъ отъ Аттилы и умилостивившаго Гензериха, и онъ рыдая спрашивалъ себя, какой отчетъ дастъ онъ Богу за ввренное ему стадо…

Наконецъ онъ добился того, что Робертъ прекратилъ рзню и простилъ опустошенный городъ. Но мысль, что его союзникъ оставитъ его здсь епископомъ, ужасала папу.

— Уведи меня въ твое королевство и чмъ скоре, тмъ лучше,— говорилъ онъ.— Мое папство въ Рим кончено. Вся эта кровь, пролитая твоими руками, вопіетъ противъ меня. Мои церкви разрушены, и отнын имя мое будетъ предметомъ проклятія. Мой часъ близокъ. Удемъ сегодня же. И да будетъ милосердъ ко мн Господь!..

Однако онъ собралъ наскоро еще послдній совтъ, состоявшій изъ нсколькихъ кардиналовъ и епископовъ, на немъ снова была провозглашена анаема лж-пап и императору и тмъ схизматикамъ-епископамъ, которые во время плна папы самовольно надли на себя митры. Затмъ Григорій VII началъ тайно готовиться къ отъзду. Постепенно главныя силы норманской арміи начали двигаться къ Тиволи, гд герцогъ имлъ намреніе напасть на Климента III. Въ Рим, подъ командой Рожера, осталось лишь нсколько сотъ кавалеріи.

Въ одинъ іюньскій вечеръ Григорій VII, въ сопровожденіи Викторіана и епископа ассизскаго, хотлъ проститься съ церквами, наиболе сохранившими воспоминаніе о времени его папства. Онъ вошелъ въ базилику св. Іоанна Лютеранскаго и тамъ долго молился, распростершись на холодныхъ камняхъ, потомъ онъ направился къ св. Маріи Маджіоре. Онъ увидалъ, что двери базилики выломаны и изрублены въ куски, что ризница и алтарь разрушены, у него недостало храбрости войти въ церковь, гд когда-то онъ былъ представителемъ Бога. Склонивъ голову на грудь, онъ молча вернулся со своими спутниками въ Латеранъ.

Въ полночь папскіе сады были свидтелями тяжелой сцены. Григорій VII въ простомъ монашескомъ одяніи, епископъ ассизскій, кардиналъ Альбано, Пія, опиравшаяся на руку Викторіана, аббатъ Сенъ-Бенинь-де-Дижонъ, аббатисса, поддерживаемая Эгидіемъ, нсколько слугъ и римскихъ патриціевъ спускались тайкомъ по лужайкамъ и дорожкамъ къ выходу близъ Латинскихъ воротъ. Это было теплой ночью, пропитанной ароматами липы, жасминовъ и розъ, полной трепещущихъ звуковъ подъ серебристымъ свтомъ луны.

Грустный кортежъ двигался, подобно линіи тней, по аллеямъ кипарисовъ, испещреннымъ полосами луннаго свта. Время отъ времени слышалось пнье соловья на цвтущихъ кустахъ. Пія, окутанная черной вуалью, вздохнула, проходя мимо избушки ея дорогой Фульво, жившей лтомъ въ саду, бдная козуля умерла отъ горя или отъ старости во время пребыванія ея госпожи въ замк св. Ангела. Эгидій вздрагивалъ каждый разъ, когда на зеленомъ ковр, освщенномъ луной, ложилась причудливая тнь отъ втки, колеблемой теплымъ ночнымъ втромъ. Но онъ одинъ въ этомъ обществ изгнанниковъ вспоминалъ фантастическія легенды Латерана, боялся появленія папъ Тускулума или прославленныхъ куртизанокъ. Григорій и горсть его друзей думали только о позорномъ паденіи папскаго престола, о разрушенномъ Рим, о колебаніи церкви, о неизвстномъ завтрашняго дня.

Когда они дошли до площадки Бахуса, до тхъ двухъ высокихъ розовыхъ кустовъ, подъ которыми Пія и Викторіанъ обмнялись первымъ поцлуемъ, молодые люди грустно улыбнулись. Викторіанъ сдлалъ небольшой обходъ и дошелъ до кустовъ, ихъ ароматъ показался ему въ эту ночь особенно опьяняющимъ, онъ быстро сорвалъ нсколько розъ, и Пія приколола ихъ у себя на груди.

Двое носилокъ ждали въ глубин сада,— одн для папы, другія для его внучки и аббатиссы. У Латинскихъ воротъ стояли осдланныя лошади для остальныхъ путниковъ и эскорта норманской кавалеріи подъ командой Рожера. Похали шагомъ, группируясь у папскихъ носилокъ, вдоль укрпленій, потомъ сокращенной дорогой вышли на дорогу къ Аппіи, вблизи могилы Цециліи Метеллы. По мрачной дорог, среди двухъ рядовъ гробницъ, ночью халъ папа Григорій VII къ равнинамъ римской Кампаньи.

На восход солнца папа веллъ остановиться. Онъ сошелъ съ носилокъ и одинъ тяжелымъ шагомъ поднялся на холмъ, желая въ послдній разъ взглянуть на Римъ. Онъ устремилъ взоръ на Латеранъ. Снизу его спутники сосредоточенно наблюдали за нимъ. Папа стоялъ склонивъ голову и не то молился, не то размышлялъ,

Псни жаворонковъ веселыми звуками неслись къ ясному небу, сіяла Кампанья, полная розъ и душистыхъ цвтовъ. Пія плакала, Эгидій, стоя на колняхъ въ придорожной пыли, шепталъ утреннюю молитву. Григорій VII обернулся въ сторону горы Тиволи, гд находился въ это время лже-папа Климентъ, и какъ будто сдлалъ рукою жестъ анаемы. Потомъ онъ снова сталъ смотрть на колокольни Рима, на его крпости, украшенныя башнями, и, вдругъ поднявъ правую руку, благословилъ городъ послднимъ папскимъ благословеніемъ.

— Это благословеніе публичнаго отпущенія грховъ, дти мои,— сказалъ епископъ ассизскій, обращаясь къ жениху и невст:— Это Отче нашъ.

У подошвы горы Альбано свернули на Пренестинскую дорогу. Здсь они встртили офицера, посланнаго Робертомъ Гюискаромъ съ депешей къ пап. Герцогъ предупреждалъ святого отца, чтобъ онъ двигался впередъ съ большой осторожностью. Шайки солдатъ, отставшихъ отъ императорской арміи, бродятъ по Кампаньи. Робертъ отдавалъ сыну приказъ тщательне освщать путь, но которому идетъ его кавалерійскій эскортъ. Онъ просилъ папу подождать его нсколькр дней въ монастыр Монте-Кассино. Онъ самъ собирался остановить осаду Тиволи и проводить папу изъ Монте-Кассино до Салерно.

Въ первый вечеръ путники остановились въ епископскомъ дворц Веллетри, епископъ котораго былъ суфраганомъ кардинала Альбано. На слдующій день собирались хать форсированнымъ маршемъ въ Ананьи.

За часъ до захода солнца норманская кавалерія переходила вбродъ почти пересыхающую лтомъ рчку, протекающую по узкой, мрачной долин. Носилки папы и Піи духовенство несло вдоль берега, отыскивая боле удобной переправы. Вдругъ изъ дубовой чащи выскочила на берегъ шайка вооруженныхъ людей и бросилась на нихъ. Въ одно мгновенье ока разбойники окружили носилки, ударами сабель и желзныхъ палокъ отстранили носильщиковъ, которые перепугались и стали защищаться. Викторіанъ, хавшій впереди отряда, такъ быстро повернулъ своего коня, что врзался въ толпу нападавшихъ, онъ ошеломилъ нсколько человкъ рукояткой сабли и подъхалъ къ Піи въ ту самую минуту, когда одинъ разбойникъ въ странномъ костюм полумонаха, полусолдата грубо вырывалъ двушку изъ объятій лишившейся чувствъ аббатиссы. Молодой человкъ спрыгнулъ на землю, выхватилъ свой кинжалъ и всадилъ его между плечъ похитителя, тотъ опрокинулся навзничь и упалъ мертвымъ. Только тогда узналъ въ немъ Викторіанъ колдуна-священника изъ башни свв. Іоанна и Павла — Деодата.

Въ нсколькихъ шагахъ отъ этой сцены Іоакимъ, кардиналъ, Эгидій и аббатъ Сенъ-Бенинь укрывали собою Григорія VII, стоявшаго среди шайки нападавшихъ и защищаемаго своими слугами, главнымъ оружіемъ которыхъ были палки отъ носилокъ.

— Не падай духомъ, владыка!— крикнулъ молодой человкъ и съ обнаженной саблей бросился къ пап.

Но Рожеръ съ кавалеріей уже переходилъ рчку съ пиками наготов. Разбойники, видя, что погибли, убжали въ лсъ. Только одинъ еще сражался смертнымъ боемъ съ Эгидіемъ. Это былъ, повидимому, военный человкъ, капитанъ, судя по хорошему оружію, глаза котораго сверкали изъ-подъ опущеннаго забрала. Эгидій какъ будто имлъ съ нимъ какіе-то личные счеты. Онъ вооружился желзной палкой, выпавшей изъ рукъ одного изъ сраженныхъ Викторіаномъ разбойниковъ, и со страшной силой наносилъ удары. Не съ разбойникомъ, состоявшимъ на жаловань у императора или лже-папы, сражался такъ Эгидій, а съ богоотступникомъ, оскорбившимъ церковь въ лиц ея первосвященника папы.

Викторіанъ бросился на помощь монаху. Григорій VII рзко схватилъ его за руку и остановилъ.

— Вложи въ ножны саблю твою,— сказалъ онъ.— Приказываю теб это именемъ Господа Іисуса-Христа. Не помогай, несчастный мальчикъ, совершить этому монаху правосудіе Божіе.

Сражавшійся воинъ, увидавъ Викторіана, зашатался, въ эту минуту Эгидій нанесъ ему страшный ударъ, онъ поскользнулся и тяжело упалъ на землю. Монахъ навалился на него всмъ тломъ и, выхвативъ кинжалъ изъ его руки, всадилъ ему въ горло.

— А теперь, пусть сатана попробуетъ тронуть меня!— воскликнулъ онъ.

Потомъ онъ приподнялъ забрало таинственнаго воина, чтобы земля и небо видли лицо человка, осмлившагося поднять руку на представителя Бога.

Тогда Викторіанъ отчаянно вскрикнулъ. На окровавленной трав умиралъ Цензій…

Гордый своею побдой монахъ выпрямился и отбросилъ кинжалъ. Онъ обернулся къ пап съ лицомъ, сіявшимъ радостью.

Григорій VII скрестилъ дрожащія руки.

Молодой человкъ приподнялъ блдную голову Цензія. Отецъ и сынъ обмнялись безконечно грустнымъ взглядомъ. Глубокое молчаніе воцарилось около умирающаго.

Цензій, ища глазами взгляда Григорія, прошепталъ умоляющимъ голосомъ,

— Я согршилъ… сжалься надо мною еще разъ. Я боюсь. Я вижу адъ, здсь, около меня. Я умоляю, смилосердись! Деодатъ, этотъ демонъ, погубившій меня, демонъ, котораго сейчасъ убилъ мой сынъ, тянетъ меня за руку въ вчный огонь. Спаси мою душу, мой владыка!

— Слишкомъ поздно,— произнесъ Эгидій.— Для тебя пробилъ часъ смерти безъ разршенія отъ грховъ.

— Пробилъ часъ прощенія!— сказалъ епископъ ассизскій.

И, устремивъ взоръ на Викторіана Іоакимъ прибавилъ:

— У папы Григорія VII слишкомъ великодушное сердце для того, чтобы онъ не простилъ!

Григорій въ свою очередь взглянулъ на молодого рыцаря церкви, на этого мальчика-героя Рождественской ночи, онъ разжалъ свои скрещенныя руки, оснилъ Цензія крестнымъ знаменіемъ и произнесъ слова, которыхъ ждалъ умирающій:

— Страданіемъ Іисуса Христа отпускаю теб грхи твои.

Спокойствіе разлилось по лицу Цензія, его взоръ съ ласкою остановился на Викторіан.

Скоро эскортъ кавалеріи сгруппировался около двухъ носилокъ и скрылся по дорог къ Анань. Викторіанъ съ Іоакимомъ и нсколькими слугами остался около умирающаго отца.

— Слушай,— сказалъ Цензій:— онъ простилъ меня, но Богъ меня не проститъ, если ты не выполнишь обта, нарушеннаго мною. Вечеромъ того ужаснаго дня я общалъ идти въ Святую землю. Я нарушилъ клятву и съ тхъ поръ не переставалъ гршить. Викторіанъ, ты пойдешь немедля къ Святому гробу и поклонишься ему отъ меня.

— Я пойду, отецъ, и твое желаніе будетъ исполнено,— отвтилъ Викторіанъ.

Они молча, сосредоточенно ждали, когда смерть освободитъ эту несчастную душу отъ ея земной оболочки. Когда Цензій скончался, они отнесли его въ ближайшій монастырь.

Медленно въ фіолетовыхъ сумеркахъ двигалась процессія съ тломъ. Монахи предложили свою церковь для заупокойной службы. Въ полночь аббатъ вошелъ на каедру и прочелъ Lamentation. Потомъ громко, на всю церковь онъ произнесъ слово Іереміи:

— Patres nostri peccaveruut et non sunt et nos iniquitates eorum portavimus!

Викторіанъ и епископъ до утра молились у тла Цензія.

Еще два дня пробылъ Викторіанъ со старымъ другомъ въ монастыр, чтобы выполнить надъ своимъ отцомъ обрядъ христіанскаго погребенія. Потомъ они похали въ Монте-Кассино, гд остановился Григорій VII.

Папа одобрилъ намреніе молодого человка немедленно отправиться въ Палестину. Въ Пиз стояла галера, готовая отплыть черезъ ближайшій портъ Гаэты.

— Позжай, сынъ мой, ты найдешь тамъ утшеніе въ твоемъ гор,— сказалъ ему папа.— Твои молитвы и слезы будутъ приняты Богомъ во спасеніе души твоего отца. Ты увидишь святую страну, куда въ дни моей юности такъ часто стремилась моя душа. Ты вернешься въ Салерно. И не забывай, что я не одинъ буду тамъ ждать тебя…

Прощаніе жениха и невсты происходило вечеромъ на террас дома св. Бенедикта подъ яснымъ теплымъ небомъ. Они мало говорили, но сердца ихъ, полныя мучительныхъ воспоминаній прошлаго и надеждъ на будущее, никогда еще не сливались такъ тсно, какъ въ этотъ часъ торжественнаго прощанья.

Долго потомъ, при каждомъ поворот тропинки, спускающейся со Святой горы, Викторіанъ видлъ прислоненную къ стн блую тнь Піи, глядвшей въ сторону моря, по которому долженъ былъ отплыть ея возлюбленный. И онъ вспоминалъ ихъ первое свиданье у воротъ Санъ-Лоренто, вспоминалъ маленькую королеву въ горностаевой далматик съ разввающимися блокурыми локонами, когда она, улыбаясь, бросила ему свой букетъ душистыхъ флорентійскихъ травъ, и какъ она удалялась въ золотистыхъ лучахъ заходящаго солнца, подъ знаменемъ Тосканы съ флорентійскимъ львомъ и знаменемъ папскаго престола съ ключами отъ рая.

VIII.
Исключительный бракъ.

— Я вернусь самое позднее къ Рождеству или къ празднику Епифаніи,— сказалъ Викторіанъ, прощаясь съ Піей.

Прошло лто, прошла осень. Звзда пастуховъ и волхвовъ высоко засіяла на неб и угасла за моремъ, а пилигримъ все не возвращался.

Каждый разъ, когда приходилъ корабль изъ Святой земли, изъ Архипелага или Египта и бросалъ якорь въ бухт Салерно или у скалъ Амальфи, Іоакимъ бжалъ узнавать новости о своемъ воспитанник. Каждый разъ онъ возвращался во дворецъ Григорія VII въ боле безнадежномъ настроеніи, съ серьезнымъ и грустнымъ лицомъ.

Отъ людей, прибывшихъ изъ далекихъ странъ, онъ слышалъ то, что заставляло его глубоко призадуматься. Говорили о страшныхъ буряхъ, о погибшихъ христіанскихъ галерахъ, о кровавыхъ сраженіяхъ сарацинскихъ пиратовъ съ христіанскими пилигримами.

Въ послдніе мсяцы греческій императоръ поднялся противъ латинцевъ. Онъ взялъ въ плнъ венеціанскіе и пизанскіе корабли, а матросовъ и пассажировъ посадилъ въ тюрьмы Константинополя и Салоникъ. Наконецъ страшная чума свирпствовала въ Сиріи, въ Іерусалим и въ другихъ евангельскихъ городахъ.

Однажды венеціанскій корабль остановился у Салерно и сталъ давать тревожные сигналы. На его мачт разввалось черное знамя въ знакъ того, что на борту есть чумные больные. Корабль просилъ доктора и исповдника. Капитанъ кричалъ въ рупоръ подплывшей къ кораблю норманской барк:

— Въ Яфф, въ Гаиф, въ Акр нтъ больше рукъ, чтобъ хоронить мертвыхъ!

Іоакимъ все-таки старался надяться, онъ скрывалъ отъ Піи тревожные слухи, онъ придумывалъ тысячи причинъ, чтобъ объяснить молчаніе Викторіана, онъ припоминалъ старые разсказы о пилигримахъ, которыхъ вс долго считали погибшими, и которые въ одно прекрасное утро являлись въ родительскій домъ съ вткою вербы, сорванной въ Гесиманскомъ саду. Онъ припомнилъ даже чудесное приключеніе съ однимъ изъ молодыхъ дворянъ Ассиза, который опустился на колни передъ гробомъ Спасителя и впалъ въ такой экстазъ, что въ теченіе цлаго года не могъ выйти изъ блаженнаго состоянія, забылъ все земное и свое собственное имя.

Пія слушала своего стараго друга, полузакрывъ глаза, молча, предаваясь мрачнымъ предчувствіямъ. Она не отвчала ему, боясь встревожить его своимъ отчаяніемъ. Иногда она ласково брала руку епископа, прижимала ее къ губамъ и обливала ее слезами. Потомъ она медленно подходила къ окну, выходившему на заливъ, у котораго она ежедневно простаивала долгіе часы, слдя за появленіемъ благо паруса на лазуревой глади водъ.

Въ средин января папа написалъ собственноручное письмо епископу Смирны, онъ просилъ его поручить монахамъ сдлать разслдованіе изъ монастыря въ монастырь на Восток всюду, гд есть монахи римско-католической вры. По совту Іоакима, онъ сдлалъ приписку и по адресу епископа греческаго. Онъ изъ своего заточенія посылалъ свое апостольское благословеніе во имя общаго Спасителя обихъ церквей тому монаху, который найдетъ слды пилигримства Викторіана.

Отвтъ пришелъ въ Салерно около Пасхи, въ первыхъ числахъ апрля. Никто не встрчалъ молодого барона, даже имя его не было извстно никому изъ восточныхъ христіанъ. Большія несчастія преслдовали на суш и на мор пилигримовъ, монаховъ и купцовъ. Арабы, угрожаемые турками, завладвшими Смирной, надвинулись, какъ потокъ, на Палестину и проявляли необычайныя строгости по отношенію къ христіанамъ. Никогда еще путешествіе въ Святую землю не было такъ опасно, какъ теперь. Епископъ, алтарь котораго только что осквернили турки, просилъ у Григорія VII молитвъ за несчастныхъ, не находящихъ боле покоя въ стран, освященной стопами Спасителя, тамъ, гд Онъ поучалъ своихъ первыхъ учениковъ, и гд теперь царятъ смерть или рабство.

Въ это время папа чувствовалъ, что близокъ его конецъ. Въ Салерно онъ былъ одинокимъ и чужимъ. Почти вс его кардиналы остались въ Рим и признали папу Климента III. Хотя онъ и далъ пурпуровую мантію нсколькимъ аббатамъ города и епископу ассизскому, чтобы имть около себя иллюзію священной коллегіи, но норманскій каедральный соборъ св. Матея не утшалъ его въ потер св. Іоанна Латеранскаго.

Робертъ Гюискаръ вернулся къ своимъ воинственнымъ похожденіямъ въ водахъ Корфу, затмъ въ Албаніи. Эгидій, снова охваченный религіознымъ ужасомъ и каждую ночь тревожимый появленіемъ окровавленнаго Цензія, удалился въ монастырь въ горахъ Салерно и изводилъ себя, чтобы искупить грхи, которыхъ онъ не совершалъ. Графиня Матильда, лишенная части своихъ владній, была безсильна. Іоакимъ переживалъ смертельную тревогу и не могъ уже придать бодрости старому пап. Вернется ли когда-нибудь Викторіанъ? Неужели этого мальчика, поддержку его послднихъ дней, жениха Піи, смерть подкараулила на пути въ Іерусалимъ?

Въ страстной четвергъ, когда папа спускался со ступенекъ алтаря, неся вечерю своимъ кардиналамъ, онъ сказалъ:

— Еще немного и не увидите меня больше.

Въ Свтлое воскресенье, изнеможенный суровымъ постомъ, онъ лишился чувствъ, читая послднее Евангеліе. Его отнесли въ ризницу св. Матея и устроили ему наскоро постель. Когда онъ пришелъ въ себя, Іоакимъ стоялъ у его изголовья.

— Братъ мой, Богъ призываетъ меня къ себ,— сказалъ папа.— Скоро мое паломничество окончится, но я покидаю этотъ міръ въ жестокой тревог. Я такъ хотлъ бы оставить Пію на рукахъ того, кого она выбрала себ въ мужья…

— Это не было угодно Богу,— отвтилъ епископъ.— Да будетъ Его святая воля. Да пошлетъ онъ Піи силы перенести это горе.

— Но мн остается выполнить священный долгъ,— продолжалъ папа.— Прежде, чмъ умереть, я хочу быть спокойнымъ относительно спасенія ея души.

Іоакимъ встревожился.

— Я не могу оставить ее одинокой сиротою на этомъ свт. Мои враги, враги Бога отомстятъ ей посл моей смерти. Мн слишкомъ больно сознавать, что она останется несчастной.

— А разв меня не будетъ около нея?— перебилъ его Іоакимъ.— А Робертъ, а Рожеръ разв не поклялись вамъ въ врности, даже за могилой, разъ что они преданы неумирающей церкви?

— Вы стары, братъ мой, и ваши дни также сочтены. Что же касается норманскихъ герцоговъ, то ихъ планы стишкомъ широки для того, чтобъ они думали о бдной двушк, внучатной племянниц монаха, котораго похоронятъ завтра подъ плитами этой церкви. Скоро у Піи останется одно пристанище — монастырь.

— Монастырь для такой молоденькой двушки — это могила!

— Это короткая ночь, предшествующая долгому дню вчности. Я самъ не разъ сожаллъ, что покинулъ мою келью ради блага воинствующей церкви. Вспомните, братъ мой, какіе ужасные годы пережили мы. И Пія останется одна на этомъ пол битвы! Нтъ, я поручу ее матери церкви и черный вуаль, который вы наднете на ея блокурую голову, будетъ послднимъ доказательствомъ вашей и моей любви къ ней.

Іоакимъ съ грустнымъ лицомъ слушалъ слова папы. Онъ мечталъ сдлаться пріемнымъ отцомъ Піи посл смерти ея дда, и удалиться съ нею подъ покровительство графини Матильды. Онъ чувствовалъ теперь, что у него вырываютъ молодую двушку. Строгость монастырской жизни казалась ему слишкомъ тяжелымъ испытаніемъ для этой чуткой души. И добрый епископъ не находилъ въ себ силы похоронить сразу столько дорогихъ ему людей.

Григоріи VII былъ пораженъ глубокимъ горемъ своего друга. Значитъ, онъ причиняетъ великое огорченіе этому врному спутнику въ его изгнань. И чтобы утшить его и въ то же время успокоить зарождавшуюся тревогу своей собственной совсти, онъ сказалъ, что постриженіе Піи будетъ отложено на столько времени, сколько найдетъ нужнымъ Іоакимъ.

— Да хранитъ меня Богъ отъ какого-либо насилія надъ этой двочкой,— сказалъ онъ.— Я вовсе не отдаю вамъ приказанія, поручаю вамъ только желаніе и надежду отца.

И два старика въ полумрак ризницы шопотомъ договорились хранить въ тайн этотъ разговоръ, ршено было, что Іоакимъ лишь посл смерти папы спроситъ свою воспитанницу о влеченіи ея сердца. Быть можетъ, Пія и сама захочетъ тихой монастырской жизни.

Въ эту минуту она вошла въ траур, который носила съ того дня, какъ епископъ цмирнскій написалъ письмо ея дду.

Со времени пребыванія Григорія VII въ Салерно она почти неотлучно находилась при немъ, она читала ему положенныя дневныя молитвы, гуляла вмст съ нимъ по небольшому садику дворца, сидла у его ногъ на мраморной скамейк, на берегу моря. Прежде, до конца осени, они часто говорили о Викторіан, со все большей и большей тревогой по мр того, какъ протекали дни. Теперь, сидя рядомъ подъ лучами холоднаго зимняго солнца, они уже не смли больше говорить объ отсутствующемъ, хотя не переставая думали о немъ. Они молча глядли на спокойное, сіяющее море, и оба ждали появленія благо паруса на лазурной глади водъ.

Пія только что узнала объ обморок дда и въ тревог прибжала.

— Это ничего, Пія, ничего, это только слабость отъ суроваго поста послдней недли,— успокоилъ онъ ее.— Вотъ наступаетъ весна, время цвтовъ, и я чувствую, что воскресну, какъ Господь Іисусъ.

Стая воробьевъ съ громкими криками воевала на откос открытаго окна, нкоторые изъ нихъ влетли въ ризницу, заметались подъ потолкомъ и озабоченно вылетли и исчезли. Пія вспомнила о красношейкахъ, своихъ пріятеляхъ въ Латеран, о гнздахъ, полныхъ птенцовъ, и пчелахъ, жужжащихъ вокругъ Викторіана, о прежнемъ, умчавшемся счасть. Она присла на край постели папы и разрыдалась…

Въ тотъ же день Іоакимъ и кардиналъ Альбано разослали пословъ къ Роберту Гюискару, къ аббату Дидье, къ аббату Клюни, къ графин Тосканской, они предупреждали друзей Григорія VII о близкомъ траур церкви. Пламя, оживлявшее эту великую душу, угасало. Но иногда оно бросало еще очень яркій свтъ,— силы какъ будто возвращались къ пан, и возвращалась надежда на его жизнь.

Тогда онъ возвращался къ проекту, который лелялъ въ теченіе десяти мсяцевъ своего изгнанія. Онъ общалъ своимъ врнымъ друзьямъ походъ на Римъ во глав норманской арміи, пополненной волонтерами-христіанами, торжественный въздъ въ его метрополію среди привтственныхъ криковъ народа, всемірный соборъ, утверждающій хартію Латерана, Dictatus Рарае свергающій одновременно лже-папу и императора. Но папа недолго развивалъ эту мечту. Онъ умолкалъ и, слушая нескончаемыя однообразныя молитвы, читаемыя у его изголовья, смотрлъ затуманеннымъ взглядомъ на игру солнечныхъ лучей на стеклахъ его окна.

Лучшіе истинно счастливые часы онъ проводилъ съ Піей. Въ теплые дни онъ приказывалъ выносить себя въ садъ, подъ снь кустовъ, которые онъ съ грустной улыбкой называлъ своимъ папскимъ балдахиномъ. Пія садилась у его ногъ, открывала требникъ и начинала читать вечерню. Онъ прерывалъ ее на первыхъ же словахъ.

— Это хорошо,— говорилъ онъ.— Господъ Богъ проститъ мн эту службу. Поговоримъ лучше о прежнихъ временахъ, о давно прошедшихъ временахъ.

И онъ вспоминалъ свою молодость, свой первый монастырь, свою первую келью, своихъ престарлыхъ братьевъ, которые умерли на его глазахъ, молодыхъ послушниковъ, о которыхъ онъ уже по крайней мр пятьдесятъ лтъ ничего не зналъ, и которые, быть можетъ, въ этотъ часъ молятся за него въ своихъ монастыряхъ. Онъ заходилъ въ своихъ воспоминаніяхъ еще дальше. Онъ зналъ, что Пія любитъ разсказы о Зоан, объ его родительскомъ дом, о его сестр, бабушк Піи, о его улыбающемся дтств. Она разсказывала ему о своей дтской жизни, и такимъ образомъ старикъ и молоденькая двушка мысленно переживали судьбу Гильдебрандовъ.

Потомъ они умолкали, какъ бы прислушиваясь къ шуму моря, и глядли другъ на друга глазами, полными слезъ. Онъ также, дорогой отсутствующій Викторіанъ, постилъ Зоану съ папскимъ эскортомъ, и Григорій VII вспоминалъ, какъ за столомъ у барона ему пришла въ голову мысль, что этотъ молодой человкъ вмст съ Піей позаботится о его старомъ родовомъ дом.

Тогда вспоминалъ папа надежды, возлагавшіяся имъ на Викторіана, когда тотъ вернулся изъ Тосканы. Онъ представлялъ себ, что сынъ Цензія сдлается со временемъ однимъ изъ выдающихся римскихъ вельможъ, будетъ награжденъ папою какимъ-нибудь большимъ помстьемъ, вступитъ во владніе замками своего отца, сдлается главою дворянства, повелителемъ своего народа, губернаторомъ Латерана и примиритъ Римъ съ церковью. Владыки Тускулума долго унижали и угнетали папскую власть. Для потомства Григорія VII было бы честью охранять престолъ святого Петра, заботиться о немъ и защищать его.

Папа не могъ оторваться отъ этой высокой мечты. Онъ привязался къ ней съ пыломъ души, которая скоро отршится отъ всего земного. Постепенно въ немъ возникало туманное представленіе о чуд и съ теченіемъ времени становилось все ясне. Одинъ старый отшельникъ разсказывалъ ему столько чудесъ! И потомъ, вдь Богъ попрежнему всемогущъ и милосердъ: почему бы кораблю, на которомъ возвращается Викторіанъ, не появиться сейчасъ съ блымъ парусомъ, со священнымъ знаменемъ на мачт вонъ тамъ, въ залив Салерно? Тогда посл долгаго молчанія онъ почти застнчиво говорилъ:

— Я еще жду его. Вдь Палестина очень далеко, и это страна, полная чудесъ. Я все еще жду его. Милосердый Богъ, несомннно, готовитъ намъ радостный день.

И они глядли на море, на жестокое море, предававшееся лазуревымъ грезамъ.

Приходили дворцовые слуги и уносили папу. Она медленно шла за нимъ съ еще большимъ отчаяньемъ въ душ, чмъ наканун, а ддъ, повернувъ къ ней голову, говорилъ:

— Подождемъ до завтра, Пія. Вдь Палестина такъ далеко!

26-го мая утромъ папу нашли безъ чувствъ, дыханія почти не было слышно, и лицо его пожелтло, какъ воскъ. Вс заволновались во дворц. Іоакимъ тотчасъ же послалъ за арабскимъ докторомъ, ученикомъ алхимиковъ Толедо, который слылъ за волшебника. Арабъ влилъ въ ротъ умирающаго нсколько капель какого-то эликсира. Папа сразу оживился. Онъ попросилъ Іоакима исповдать его и пріобщить.

— Онъ скончается при наступленіи ночи,— сказалъ докторъ уходя:— и перейдетъ отъ жизни къ смерти безъ страданія, просто уснетъ.

Въ полдень онъ принялъ причастіе въ присутствіи салернскаго духовенства и нкоторыхъ дворянъ. Затмъ онъ веллъ одть себя въ одяніе св. Бенедикта, перенести въ длинномъ кресл къ открытому окну и посадить его лицомъ въ сторону Рима.

— Пусть послднія біенія моего сердца будутъ за Римъ и за римскую церковь,— сказалъ онъ.

И онъ сталъ думать о папств и указалъ своимъ кардиналамъ преемника себ.

— Вы выберете аббата Дидье, хоть онъ и не надолго переживетъ меня,— проговорилъ папа.— Но я увренъ, что онъ войдетъ въ Римъ и въ этотъ день моя душа послдуетъ за нимъ въ базилику св. Іоанна — главу всхъ церквей міра.

Онъ снялъ со своего пальца папское кольцо и доврилъ его кардиналу Альбано, канцлеру римской церкви. Затмъ онъ сказалъ Іоакиму:

— Возьмите мой золотой крестъ, другъ мой. Это мое послднее богатство. Позовите ко мн скоре Пію, чтобъ она не покидала своего умирающаго дда.

Пія пришла въ обычномъ траурномъ плать. Она сла рядомъ съ папой. Онъ съ трудомъ поднялъ правую блую и холодную руку и опустилъ ее на голову молодой двушки, одновременно и благословляя и лаская ее.

— Пія, насталъ мой часъ…— проговорилъ онъ совсмъ слабымъ голосомъ.

Она смотрла на него и сначала не поняла смысла этихъ словъ, произнесенныхъ такъ кротко. Потомъ она поняла, что святой отецъ покидаетъ ее навсегда, скрестила руки и стала умолять его не умирать. Поднявъ голову къ освщенному солнцемъ окну, она увидала море, улыбающееся ей лазуревое море.

Тамъ, еще очень, очень далеко, въ южной сторон залива, гонимая африканскимъ втромъ, приближалась къ порту Салерно галера…

Въ ту же минуту съ колокольни св. Матея раздался грустный звонъ, и изъ глубины норманскаго каедральнаго собора послышались могучіе звуки органа и заунывное пніе монаховъ.

Это началось прощаніе церкви съ папой. Кардиналъ Альбано отыскалъ въ своемъ требник и прочелъ первыя слова молитвы:

‘Proficiscere, anima Christiana!’

Папа, не снимавшій руки съ головы Піи, на каждый стихъ произносилъ:

— Amen!

Но Пія не слыхала ни голоса кардинала, ни похороннаго пнія монаховъ, ни жалобъ органа, ни погребальнаго звона колоколовъ. Она видла только корабль, приближающійся къ ней въ свтлыхъ лучахъ майскаго солнца.

Это была высокая венеціанская галера, ея разбитые бурей паруса висли, какъ лохмотья, на сломанной мачт на конц копья разввался красный флагъ святого Марка со львомъ, держащимъ въ когтяхъ открытую книгу евангелиста. Она плыла, приближаясь почти незамтно, вслдствіе весенняго втра и сломанныхъ парусовъ.

И Іоакимъ тоже всматривался въ корабль. Онъ шелъ, очевидно, съ востока, быть можетъ, на немъ есть какой-нибудь пилигримъ, который слышалъ что-нибудь въ монастыряхъ Сиріи или на берегахъ озера Галилейскаго о пилигрим Викторіан. И епископъ, охваченный какой-то мистической тоскою, слдилъ, какъ, подобно пурпуровому цвтку, качается на лазоревыхъ волнахъ флагъ святого Марка.

Кардиналъ закрылъ свой требникъ. Теперь христіанская душа могла свободно летть къ Богу.

Тогда до слуха папы, Піи и Іоакима долетло съ моря стройное громкое пніе, заглушившее псалмы монаховъ изъ-подъ сводовъ собора. На палуб галеры, сгруппировавшись подъ знаменемъ апостола, матросы, пилигримы и купцы пли благодарственный гимнъ за спасеніе отъ бури.

Папа приподнялся на подушкахъ и устремилъ взоръ на священный корабль. Онъ уже бросалъ якорь передъ папскимъ дворцомъ, и послдняя строфа кантики замерла подъ яснымъ небомъ.

— Это галера, отплывшая съ береговъ Святой земли,— сказалъ Іоакимъ.— Я вижу, какъ пилигримы торопятся ссть въ лодки нашихъ салерискихъ моряковъ. На груди многихъ изъ нихъ висятъ красные кресты, которые молодые рыцари-пилигримы стали носить въ послдніе годы.

— Вдь Палестина такъ далеко, а они все-таки вернулись!— прошептала Пія.

— Да,— отвтилъ Григорій VII:— вернулись пилигримы, которыхъ гроза носила по бурному морю. Но они теперь въ гавани и счастливы, потому что гавань — это уже родина. Я тоже, матросъ церкви, былъ разбитъ бурею. Но потому, что я любилъ справедливость и ненавидлъ низость, я умираю въ изгнаніи…

— Это не изгнаніе, отецъ мой,— сказала Пія: — такъ какъ Богъ вспомнилъ о насъ и ваши молитвы услышаны…

Онъ увидалъ, что она стоитъ въ трепетномъ ожиданіи, и на лиц ея сіяетъ надежда.

Послдній пилигримъ спускался съ мостика галеры.

Тогда Григорій VII понялъ, что совершилось чудо. Онъ раскрылъ объятія, прижалъ къ своей груди голову молодой двушки и прижался къ ея волосамъ блдными губами.

— Справедливый Боже!— воскликнулъ онъ.— Неужели этотъ ребенокъ предчувствовалъ тайну Твоего милосердія? И неужели я умру, получивъ утшеніе за вс несчастія, которыми Ты испыталъ Твоего стараго слугу? Іоакимъ, бгите скоре на пристань! Я хочу дожить до вашего возвращенія.

Странный шумъ послышался за дверью комнаты. Кто-то порывался войти въ нее, несмотря на норманскую стражу, стоявшую у порога, несмотря на длинную линію монаховъ, молившихся въ коридор. И вдругъ вошелъ Викторіанъ съ обнаженной головою, одтый пилигримомъ, съ краснымъ крестикомъ на груди…

Пія радостно вскрикнула. Григорій, поддерживаемый Іоакимомъ, приподнялся на постели и протянулъ руки къ молодому рыцарю.

— Наконецъ-то я иду по алле въ рай!— воскликнулъ онъ.

Викторіанъ прижалъ Пію къ своему сердцу и горячимъ поцлуемъ на глазахъ у папы стеръ съ лица своей невсты горечь тяжелой разлуки.

Папа Григорій, утомленный волненьемъ, откинулся на подушки. Молодые люди опустились на колни у его постели.

— Викторіанъ, мы потеряли всякую надежду… Почему ты такъ долго не возвращался?..

— Владыка, язычники увезли меня въ открытое море, скованнаго цпями, угрожали мн смертью, если я не перемню вру Іисуса Христа на вру Магомета. Они отправили меня въ Дамаскъ и продали на городскомъ рынк. Я былъ рабомъ цлыхъ восемь мсяцевъ, но остался христіаниномъ. Пія была моей единственной мыслью, моей силой и душевной твердостью. Мн удалось бжать и я бжалъ къ Іерусалиму. Я оплакивалъ на могил Спасителя прошлое моего отца. Буря замедлила мой пріздъ вчера ночью, у береговъ Сициліи. И вотъ я здсь, у вашихъ ногъ, рядомъ съ Піей.

Папа слабо улыбнулся и долго глядлъ на молодыхъ людей съ тою ддовской добротой во взор, съ какой онъ глядлъ въ первый разъ на маленькую Пію, когда она здоровалась съ нимъ на торжественномъ духовномъ засданіи въ Латеран.

— Не покидай, сынъ мой, ни меня, ни ее,— сказалъ онъ Викторіану.— Я скоро умру. Я исполнилъ мой долгъ. Примите, дти мои, послднее таинство отъ папы Григорія VII. Это будетъ моей послдней радостью и прощаньемъ съ духовнымъ саномъ. Пія, положи твою руку въ руку Викторіана.

Іоакимъ помогъ ему поднять руки и положить ихъ на дв наклоненныя головы. Папа произнесъ съ глубокимъ чувствомъ:

— Во имя Святой Троицы, Отца, Сына и Святого Духа, соединяю васъ въ сей жизни и въ будущей.

Потомъ онъ скрестилъ руки на груди, закрылъ глаза и сосредоточился въ Бог.

День клонился къ вечеру. Солнце спускалось за море и золотыми лучами проникало въ комнату. То раздавалось, то умолкало пніе въ каедральномъ собор. Слышались звуки прибоя волнъ, пніе ласточекъ, утопающихъ въ ясной лазури неба, голоса игравшихъ на улиц дтей, пснь рыбака, плывшаго въ лодк по заливу. Порою порывъ теплаго втра приносилъ въ комнату запахъ моря и ароматъ весеннихъ цвтовъ.

Солнце скрылось за линіей пурпуроваго моря, его послдній лучъ озарилъ лобъ Григорія VII, умиравшаго, какъ желалъ: съ лицомъ, обращеннымъ въ сторону Рима.

— Святой отецъ, помолись за насъ!— прошепталъ дрожащимъ голосомъ старый епископъ ассизскій.

Тихими шагами вошли въ комнату норманскіе рыцари и образовали у постели усопшаго почетный караулъ. Монахи съ зажженными свчами стали вдоль стнъ. Они всю ночь не отходили отъ тла папы. У его изголовья стояли Викторіанъ, Пія и Іоакимъ и тихо молились.

Подъ утро, когда небо поблднло, Пія склонила на плечо Викторіана свою прелестную головку и уснула, какъ часто длала это въ Рим, въ дтскіе годы, во дворц св. Іоанна Лютеранскаго.

ВОКРУГЪ ТІАРЫ

I.Призракъ папы Бенедикта IX.

II.Полуночная месса папы Григорія VII.

III.Новая жизнь.

IV.Часы дтства.

V.Каносса.

VI.Идиллія.

VII.Крушеніе папскаго престола.

VIII.Исключительный бракъ.

Читайте также: