Робеспьер, Гальдемар Анж, Год: 1899 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 137 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

РОБЕСПЬЕРЪ

(Robespierre)

РОМАНЪ АНЖА ГАЛЬДЕМАРА

ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО

Приложеніе къ журналу ‘ИСТОРИЧЕСКІЙ ВСТНИКЪ’

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ТИПОРАФІЯ А. С. СУВОРИНА. ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д 13
1901

ОТЪ ПЕРЕВОДЧИКА.

Переложеніе романа въ пьесу составляетъ обычное явленіе, но рдко можно встртить романъ, передланный изъ пьесы, какъ ‘Робеспьеръ’ — Анжа Гальдемара. Англійскій авторъ съ разршенія Сарду взялъ на себя трудную, но искусно исполненную имъ задачу придать форму романа эффектной драм, которую знаменитый англійскій актеръ, Ирвингъ, давалъ въ 1899 году на своемъ театр въ Лондон съ большимъ успхомъ. Эта пьеса никогда не была ни играна, ни напечатана на французскомъ язык, потому что Робеспьеръ выведенъ въ ней, какъ человкъ, имвшій, подобно всмъ людямъ, хорошія и дурныя качества, а французы врядъ ли съ этимъ помирятся, привыкнувъ смотрть на ‘неподкупнаго Максимиліана’, или какъ на чудовище зла, или какъ на идеальнаго революціоннаго героя. Но именно потому, что Сарду, а за нимъ Гальдемаръ, представили Робеспьера человкомъ среди вполн врной и точной до мелочей обстановк, романъ на эту тему вышелъ любопытнымъ воспроизведеніемъ историческаго дятеля и знаменательной исторической эпохи. Конечно, англійскому автору пришлось исключить мишурные театральные эффекты Сарду и его пристрастныя выходки противъ Рабеспьера или революціи, но онъ прибавилъ отъ себя скучныя разсужденія и ни къ чему ненужныя длинноты, которыя пропущены въ перевод.

I.

Домъ Жака Бернара Оливье-де-Понтиви, совтника въ королевскомъ парламент, находился въ самомъ сердц квартала Марэ, который въ конц XVIII столтія составлялъ почти отдльную провинцію въ Париж.

Была прекрасная іюньская ночь 1775 года. Небо, покрытое блестящими звздами, задумчиво смотрло въ темныя воды лниво протекавшей Сены. Но домъ Понтиви, окруженный высокими каменными стнами, покрытыми плющемъ, былъ погруженъ въ безмолвную тишину и какъ бы не обращалъ никакого вниманія на вс красоты чудной ночи. Онъ казался какой-то монашеской обителью, отдаленной отъ людей и людского движенія. Однако, въ то время, какъ все вокругъ предавалось сну, его хозяинъ сидлъ за письменнымъ столомъ и усердно работалъ.

Наконецъ онъ поднялъ глаза и, посмотрвъ на часы, воскликнулъ:

— Двадцать минутъ третьяго, не могу же я пойти и разбудить бднаго юношу. Можетъ быть, я найду документъ и безъ него.

Онъ всталъ изъ-за большого письменнаго стола, заваленнаго книгами, бумагами, который стоялъ среди обширной комнаты, освщенной большимъ высокимъ канделябромъ уставленной по стнамъ массивными дубовыми шкапами. Подойдя къ одному изъ нихъ и отодвинувъ тяжелое кресло, покрытое зеленымъ репсомъ, и вынувъ картонку, началъ перебирать въ ней старыя бумаги.

Боле получаса онъ отыскивалъ пропавшій документъ, заключавшій съ себ мнніе одного извстнаго юриста по вопросу, который долженъ былъ разршаться на другой день въ секретномъ засданіи парламента. Понтиви совершенно забылъ спросить объ этомъ документ у своего секретаря, прежде чмъ тотъ удалился въ свою комнату, и теперь ему самому приходилось исполнить его роль и безуспшно, такъ какъ одинъ Максимиліанъ де-Робеспьеръ, какъ звали молодого секретаря, зналъ, гд находилась эта бумага.

Этотъ секретарь съ каждымъ днемъ становился ему необходиме, и онъ былъ очень обязанъ за его рекомендацію аббату, будущему кардиналу Рогану. Богатый, вліятельный Понтиви пользовался общимъ уваженіемъ при двор среди аристократіи и товарищей по парламенту. При своемъ недавнемъ восшествіи на престолъ Людовикъ XVI принялъ его въ частной аудіенціи и сказалъ ему: ‘Господинъ Понтиви, я знаю, какія вы оказали услуги Франціи, и я могу только просить васъ оказывать такія же услуги въ будущемъ’.

Эти королевскія слова быстро распространились по всему Версалю, и вс придворные спшили его поздравить съ подобной милостью. Между прочемъ аббатъ Роганъ сказалъ ему:

— Такой лестный отзывъ дороже диплома съ королевской печатью.

Понтиви былъ очень доволенъ этимъ лестнымъ комплиментомъ, но тотчасъ понялъ, что такой человкъ, какъ Ротанъ, не сталъ бы любезничать съ нимъ безъ всякой цли. Дйствительно аббатъ тотчасъ прибавилъ:

— Не знаете ли вы какого нибудь юриста, который нуждался бы въ секретар. Я могъ бы порекомендовать ему очень умнаго, трудолюбиваго и нравственнаго юношу. Онъ только что вышелъ изъ коллегіи Людовика Великаго и готовится въ адвокаты. Онъ былъ выбранъ своей коллегіей, какъ лучшій ученикъ, для привтствія короля и королевы при ихъ посщеніи этой коллегіи.

— Какъ его зовутъ?

— Максимиліанъ де-Робеспьеръ.

— А смю спросить, почему вы такъ интересуетесь этимъ молодымъ человкомъ?

— Конечно. Онъ уроженецъ Араса, и мн рекомендовали его тамошній епископъ и одинъ изъ патеровъ моей епархіи. Я досталъ ему стипендію въ коллегію Людовика Великаго, а такъ какъ онъ вполн оправдалъ мое покровительство, то я желалъ бы устроить его будущность. Вы, конечно, понимаете, господинъ Понтиви, мои чувства, вдь невольно интересуешься тмъ, кому сдлалъ услугу.

— Вполн понимаю: я беру вашего юношу.

— Какъ, къ себ?

— Да, и не благодарите меня. Я нуждался въ секретар и очень радъ, что могу взять молодого человка, рекомендуемаго вами.

Дйствительно Понтиви при его многочисленныхъ занятіяхъ не имлъ помощника и уже давно отыскивалъ хорошаго секретаря. Предложеніе аббата ему вдвойн улыбалось: сдлать одолженіе Рогану могло принести пользу, а съ другой стороны недурно было принять на свою службу юношу, котораго начальство нашло достойнымъ привтствовать короля и королеву.

На слдующій день Робеспьеръ явился въ домъ Понтиви. Посл нсколькихъ предварительныхъ вопросовъ объ его семь и учебныхъ занятіяхъ, совтникъ парламента ловко навелъ разговоръ на посщеніе коллегіи Людовика Великаго королемъ и королевой. Молодой человкъ скромно, но съ достоинствомъ разсказалъ все, что произошло при этомъ случа.

— А что вамъ сказали король и королева?— спросилъ Понтиви.

— Ихъ величества со мною не говорили,— отвчалъ Робеспьеръ, нсколько смущенный.

— А!— произнесъ Понтиви, видимо довольный.

— Но король мн улыбнулся,— продолжалъ Робеспьеръ,— и былъ очень со мною милостивъ.

— А королева?

— Она также была очень милостива.

Впродолженіе всего этого разговора Понтиви критически осматривалъ этого молодого человка. Онъ былъ одтъ очень просто, но вся его фигура и манеры дышали достоинствомъ. Приличный на взглядъ и живой въ обращеніи, но почтительный, онъ отличался ршительнымъ выраженіемъ лица и блдно зеленоватыми пронзительными глазами, которые, однако, несмотря на свою необыкновенную подвижность, имли въ себ какой-то мягкій привлекательный оттнокъ.

— Недурной юноша,— подумалъ Понтиви и тотчасъ водворилъ его въ своемъ дом.

Вскор оказалось, что Робеспьеръ исполнялъ обязанности секретаря быстро, исправно, трудолюбиво и съ необыкновенной для его лтъ аккуратностью. Подготовляясь въ адвокаты, онъ естественно интересовался юридическими, часто очень трудными вопросами, которыми занимался Понтиви, и поражалъ его по временамъ глубокими замчаніями, обнаруживавшими въ немъ глубокій инстинктъ, поэтому между совтникомъ парламента и его секретаремъ возникла невольная симпатія, хотя они такъ далеко стояли другъ отъ друга по своему положенію. Дйствительно первый гордился своей принадлежностью къ такъ называемой ‘noblesse de role’, или парламентскому дворянству, значительной ролью при двор и открывавшейся передъ нимъ въ новое царствованіе блестящей будущностью, а послдній мечталъ лишь сдлаться провинціальнымъ адвокатомъ по примру своего отца. Какъ бы то ни было, Понтиви былъ очень доволенъ своимъ секретаремъ и сталъ запросто принимать его въ своемъ дом. Мало-по-малу онъ началъ ежедневно обдать у своего патрона, такъ какъ Понтиви было скучно сидть за столомъ съ шестнадцатилтней дочерью Клариссой, мать которой уже давно умерла, и которая была наивнымъ, прелестнымъ созданіемъ съ блокурыми волосами, тонкими чертами блднаго лица и голубыми глазами, отражавшими ея непорочное юное сердце.

Молодой Робеспьеръ сначала велъ себя очень скромно и только отвчалъ на предлагаемые ему вопросы, вскор онъ сталъ смле и къ большому удовольствію Клариссы началъ придавать общему разговору за обдомъ литературно-художественный оттнокъ, открывая ея юному уму новый невдомый привлекательный міръ. Еще боле ее очаровывали бесды съ нимъ по воскреснымъ вечерамъ, когда отецъ игралъ къ вистъ со своими скучными старыми друзьями, а Робеспьеръ въ уголку гостиной развивалъ передъ нею блестящія мечты, уносившія ее въ область идеальной фантазіи, казавшейся ей лучезарнымъ небомъ въ сравненіи съ окружавшей ее мрачной дйствительностью.

Съ самаго ранняго дтства, когда она лишилась матери, Кларисса не знала ни одного счастливаго дня. Ея братъ Жакъ, бывшій на два года моложе ея, находился въ Наварской школ и бывалъ дома только разъ въ дв недли въ воскресенье, посл обдни на нсколько часовъ, для представленія своихъ письменныхъ работъ на просмотръ своему отцу, который обыкновенно ихъ не одобрялъ, а потому мальчикъ откровенно сознавался сестр, что онъ предпочиталъ воскресенья проводить въ школ. Сама же Кларисса была отдана восьми лтъ въ монастырскій пансіонъ, и только недавно отецъ взялъ ее домой и нанялъ ей гувернантку. Въ сущности она продолжала вести прежнюю монастырскую жизнь, только по воскресеньямъ она ходила съ гувернанткой въ сосднюю церковь св. Павла къ обдн и вечерн, а, кром того, иногда въ прекрасные солнечные дни она каталась въ экипаж по улицамъ Парижа съ той же гувернанткой. Все остальное время она проводила въ старомъ мрачномъ дом, гд ничего не улыбалось, даже въ заброшенномъ саду и на двор, гд лишь сорная трава пробивалась между каменьями. Конечно, лтомъ проводила она нсколько мсяцевъ въ замк Понтиви, близъ Компьена, куда отецъ прізжалъ только по праздникамъ, и тамъ молодая двушка наслаждалась жизнью. Но лто скоро проходило, и снова начиналось скучное парижское существованіе, въ которомъ единственными свтлыми минутами были для нея въ послднее время бесды съ секретаремъ отца.

Кларисса была очень привязана къ своей гувернантк, очень доброй и набожной старой двиц Жюссомъ. Она старательно проповдывала передъ молодой двушкой религіозные и нравственные принципы, между прочимъ она всегда повторяла ей: ‘вы должны любить своего отца’.

— Но я люблю его!— отвчала Кларисса.

И дйствительно она была убждена въ своей любви къ нему изъ уваженія къ родственнымъ узамъ, его возрасту и высокому положенію. Но въ сущности между ними зіяла бездна, черезъ которую не хотлъ перекинуть золотого моста родительской любви холодный, сухой, эгоистичный, гордый, суровый и безсердечный совтникъ парламента, полагавшій, что онъ вполн исполнялъ свои отцовскія обязанности, такъ какъ рано еще было завершить благодянія, оказанныя дочери, выгоднымъ, приличнымъ замужествомъ, о чемъ онъ еще имлъ время подумать на досуг отъ своихъ боле важныхъ служебныхъ занятій. Однако въ то время какъ онъ откладывалъ до боле удобной минуты заботы о дочери, въ его дом разыгрался идиллическій романъ въ дух того времени.

Молодые люди полюбили другъ друга. Судьба свела ихъ подъ однимъ кровомъ, и одинокое, скучное существованіе сдлало ихъ жертвами своей юности, взаимной, безсознательной, притягательной силы и мощныхъ вліяній, который влекли ихъ къ любви. Онъ Анжъ Гальдемаръ — впервые позналъ, что такое любовь, въ пламенныхъ страницахъ ‘Новой Элоизы’ Руссо, которую онъ началъ читать тайкомъ въ коллегіи, а докончилъ въ своей скромной комнат въ дом Понтиви и дошелъ до такого энтузіазма, что жаждалъ кому нибудь повторять заученныя имъ наизусть отрывки, которые онъ считалъ вдохновенными. А кому же лучше было ихъ повторять, какъ не хорошенькому, милому, отзывчивому созданію? Поэтому онъ и декламировалъ жгучія фразы Руссо безъ конца молодой двушк, всегда и везд, какъ только онъ находился съ нею наедин, что бывало часто. Кром того, онъ читалъ ей тогда модные сентиментальные стихи и миологическіе мадригалы. Затмъ онъ сталъ списывать изъ книгъ и посылать ей восторженныя изъясненія въ любви, а наконецъ и самъ сочинять ихъ, сравнивая свой пылъ съ вдохновеніемъ Руссо. Она же слушала и читала съ упоеніемъ, уносясъ въ міръ фантазіи и чудныхъ иллюзій силой его юношескаго энтузіазма. Его присутствіе было въ ея одинокой мрачной жизни какъ бы лучемъ солнечнаго свта, подъ блескомъ котораго расцвлъ бутонъ ея юной жизни. Это чистое, непорочное существо, начинавшее жить безъ руководства родительской привязанности, не подозрвая зла, всецло отдалось своей первой любви.

Однако вернемся къ Понтиви въ ту прекрасную іюньскую ночь, когда онъ искалъ въ своихъ бумагахъ необходимый ему документъ.

Долго не ршался онъ разбудить своего секретаря, но мало-помалу въ его голов начинали возникать безпокойныя мысли. Не бросилъ ли молодой человкъ по ошибк этотъ документъ въ каминъ, или еще хуже — не продалъ ли онъ его противной сторон? Никогда ни въ комъ нельзя быть увреннымъ!

— Три часа!— воскликнулъ онъ, смотря на часы:— по вашей милости, господинъ секретарь, я не сплю до сихъ поръ. Теперь наступитъ ваша очередь!

Онъ всталъ, взялъ свчку, зажегъ ее и вышелъ въ коридоръ.

Все въ дом спало, и въ немъ царила безмолвная тишина. Онъ одинъ, казалось, охранялъ спокойствіе всего дома, который всецло принадлежалъ ему и подчинялся его вол. Эта мысль, что онъ тутъ полный хозяинъ и можетъ распоряжаться всмъ и всми, какъ-то пріятно щекотала его самолюбіе. Въ своемъ длинномъ халат съ высоко поднятымъ подсвчникомъ, сдой головой и строгимъ судейскимъ выраженіемъ чисто выбритаго лица, онъ казался какой-то статуей, сошедшей со своего пьедестала, чтобы освтить окружающій мракъ.

Пройдя черезъ длинный коридоръ и поднявшись по узкой лстниц въ верхній этажъ, онъ остановился передъ дверью комнаты, занимаемой Секретаремъ, и постучалъ сначала тихо, а потомъ громче.

— Отвта нтъ,— промолвилъ Понтиви,— какъ онъ крпко спитъ. Впрочемъ это неудивительно въ его годы.

Совтникъ парламента уже хотлъ вернуться въ свой кабинетъ и отложить дальнйшіе розыски документа до слдующаго дня. Но въ голов его снова проснулись подозрнія, и онъ ршилъ выяснить тотчасъ это дло. Поэтому онъ сильно толкнулъ дверь, и къ его удивленію она отворилась. Онъ вошелъ въ комнату и прежде всего былъ пораженъ царившимъ въ ней образцовымъ порядкомъ, но черезъ минуту онъ замтилъ, что въ комнат никого не было, и что постель была даже не смята.

Если секретарь не былъ дома въ такое позднее время, то значитъ привратникъ былъ съ нимъ заодно, и Понтиви далъ себ слово подвергнуть его тяжелому наказанію, но, размышляя такимъ образомъ, онъ неожиданно увидалъ шляпу и трость молодого человка. Мало того, на стул висли его сюртукъ и жилетъ съ жабо. Значитъ, Робеспьеръ находился внутри дома. Но гд и у кого? Очевидно, онъ могъ быть только у горничной его дочери, красивой двадцатидвухлтней чернокудрой субретки.

— Мн не слдовало брать въ домъ такую вертушку,— подумалъ онъ и вышелъ изъ комнаты съ твердымъ намреніемъ прогнать на другой день какъ горничную, такъ и лицемрнаго секретаря. Онъ совершенно забылъ о томъ, что былъ доволенъ молодымъ человкомъ, и о рекомендаціи аббата Рогана, но ему даже казалось пикантнымъ сказать этому аббату:

— Вы знаете, я долженъ былъ прогнать изъ дома рекомендованнаго вами секретаря. Я поймалъ его на чердак съ горничной. Признаюсь, даже лакеи въ моемъ дом ведутъ себя приличне.

Спустившись съ лстницы, Понтиви неожиданно услышалъ шопотъ и скрипъ двери. Онъ быстро погасилъ свчку и отскочилъ въ сторону. При мерцаніи утреннихъ сумерекъ онъ увидлъ, что Робеспьеръ шелъ изъ комнаты его дочери.

Въ глазахъ у него помутилось, онъ задрожалъ всмъ тломъ и едва не бросилъ подсвчникомъ въ обольстителя своей дочери.

— Откуда вы идите?— промолвилъ онъ сквозь зубы и, набросившись на него, схватилъ за горло.

— Мн больно,— застоналъ юноша, блдный, какъ полотно.

— Вамъ больно,— закричалъ во все горло старикъ, размахивая подсвчникомъ,— да я убью васъ, какъ низкаго негодяя, за безчестье моей дочери.

Но въ эту минуту кто-то схватилъ его за руку и отвелъ ударъ.

Это была Кларисса, которая выбжала на шумъ, полураздтая, съ распущенными волосами.

— Отецъ, отецъ!— воскликнула она рыдая и бросилась къ его ногамъ, какъ бы умоляя о пощад.

Ея отчаяніе еще боле вывело изъ себя Понтиви, который былъ вдвойн оскорбленъ ея безчестіемъ, какъ отецъ и глава семьи, которой до тхъ поръ не омрачало ни одно черное пятно.

Робеспьеръ между тмъ оправился и хотлъ что-то сказать, но Понтиви грозно перебилъ его:

— Молчать! Ни одного слова! Слышите! Ни одного слова! Ступайте въ свою комнату и дожидайтесь моихъ приказаній.

Эти слова сопровождались такимъ повелительнымъ жестомъ, что юноша молча удалился.

— Что же касается до тебя…— продолжалъ старикъ, обращаясь къ Кларисс, но слова его замерли на устахъ.

Молодая двушка лежала на полу безъ чувствъ. Онъ поднялъ ее, отнесъ въ ея комнату и положилъ на первое попавшееся кресло.

— Папа!

На слдующее утро Понтиви позвалъ Робеспьера и сказалъ ему повелительнымъ тономъ:

— То, что произошло вчера ночью, останется навсегда тайной. За обдомъ вы подъ какимъ нибудь предлогомъ скажите мн что нибудь оскорбительное, а я попрошу васъ оставить мой домъ.

— Но я готовъ загладить свою вину,— промолвилъ юноша.

— Вы предлагаете жениться на моей дочери!— воскликнулъ совтникъ парламента, которому слова секретаря показались новымъ оскорбленіемъ.— Вы забываете, кто вы, г. Робеспьеръ! Вы — мужъ моей дочери! Довольно, исполните мою волю.

Эпилогъ драмы разыгрался такъ, какъ желалъ Понтиви. Секретарь былъ удаленъ изъ дома за грубость, и никто не подозрвалъ настоящей причины этого неожиданнаго событія.

Кларисса серіозно занемогла, у нея открылась горячка, и она долго не выходила изъ своей комнаты.

II.

Прошло девятнадцать лтъ, и эти девятнадцать лтъ ознаменовались во Франціи такими осбытіями, какихъ никогда прежде не видывалъ свтъ. Злоупотребленія неограниченной властью возбудили всеобщее недовольство и привели къ революціи. Но это общественное возрожденіе произвело въ свою очередь злоупотребленія свободой. Людовикъ XVI, Марія-Антуанета, значительное число аристократовъ и даже многія ни въ чемъ не повинныя жертвы погибли подъ гильотиной. Терроръ царилъ со всми его ужасами.

Среди фанатичныхъ патріотовъ, видвшихъ въ террор единственное спасеніе отъ внутренныхъ роялистскихъ интригъ и чужестраннаго вторженія, былъ Максимиліанъ де-Робеспьеръ, бывшій секретарь Понтиви, теперь называвшій себя просто Робеспьеромъ. Самый могущественный изъ двнадцати членовъ комитета общественной безопасности, управлявшаго Франціей, онъ возбуждалъ во всхъ страхъ, и, 36 лтъ отъ рода, онъ стоялъ во глав революціи.

Исторія представляется романомъ народовъ, но наиболе переполнена невроятными событіями, чмъ самая фантастичная, волшебная сказка, а французская революція занимаетъ первое мсто среди историческихъ загадокъ со времени существованія свта. Дйствующія лица этой великой драмы невольно изумляютъ и поражаютъ насъ, словно они принадлежатъ къ иному міру, къ области чудовищной фантазіи. Судьб было угодно, чтобъ секретарь Понтиви находился въ числ этихъ гигантовъ, и, несмотря на достигнутый имъ неимоврный успхъ, онъ не измнился отъ быстро смнявшихъ другъ друга событій. Посл девятнадцати лтъ мы находимъ бывшаго секретаря Понтиви въ Эрмитаж Монморанси, въ той же самой комнат, гд Жанъ-Жакъ Руссо написалъ свою Новую Элоизу, такимъ же пламеннымъ его поклонникомъ, какъ въ то время, когда подъ вліяніемъ этого романа онъ разыгралъ печальный романъ своей юности.

Была пятница, шестое іюня 1794 года, или, какъ тогда выражались, двадцатый преріаль второго года республики. Покинувъ наканун вечеромъ Парижъ, онъ искалъ спокойствія въ этомъ окруженномъ цвтами убжищ на опушк монморансскаго лса. ‘Эрмитажъ’ Руссо сдлался государственной собственностью и былъ проданъ частному лицу, которое тайно отдало его въ наемъ Робеспьеру, содержавшему тамъ садовника. Онъ часто проводилъ тутъ ночи и нсколько часовъ дня, чтобы отдохнуть на лон природы отъ революціоннаго водоворота. Въ настоящую же минуту онъ искалъ въ этомъ убжищ вдохновенія для составленія рчи, которую онъ долженъ былъ вскор произнести на подготовлявшемся празднеств въ честь верховнаго существа, церемоніи, придуманной и организованной имъ въ дух теоріи Руссо.

Рано утромъ Робеспьеръ вышелъ въ садъ и жадно вдыхалъ своей утомленной грудью свжій живительный воздухъ и, гуляя подъ тнью старыхъ увсистыхъ деревьевъ, недоумвалъ, подъ которымъ изъ нихъ нкогда любилъ сидть Руссо. Душа пламеннаго трибуна теперь какъ бы соединялась въ нжномъ единеніи съ чарующей природой при первыхъ лучахъ восходящаго солнца. Вообще онъ любилъ блуждать по полямъ и доламъ, ботанизируя и собирая анютины глазки, любимые цвты Жанъ-Жака. Поэтому онъ часто заходилъ въ монморансскій лсъ, казавшійся продолженіемъ его лужайки, и тамъ встрчалъ иногда пріхавшихъ изъ Парижа друзей, съ которыми завтракалъ попросту на трав.

Въ это утро онъ поднялся еще ране обыкновеннаго, такъ какъ въ голов его тснился рядъ мыслей, которыя надо было высказать въ своей рчи, первой попытк говорить на общественномъ торжеств, и которая въ случа успха должна была въ глазахъ народа окончательно утвердить его господство. При томъ было необходимо, чтобы онъ окончилъ эту рчь до двнадцати часовъ, когда было назначено имъ въ лсу очень важное свиданіе, отъ котораго могла зависть перемна вншней политики Франціи.

Робеспьеръ провелъ ночь въ той самой комнат, которую нкогда занималъ Руссо въ нижнемъ этаж, и въ которой собраны вс предметы, принадлежавшіе ему и оставленные имъ во время его поспшнаго бгства изъ ‘Эрмитажа’ посл знаменитой ссоры съ его владлицей. Все тутъ говорило о великомъ философ — отч^ кровати и двухъ шкаповъ орховаго дерева до стола, на которомъ онъ писалъ первую часть, ‘Новой Элоизы’, книжныхъ полокъ, барометра и двухъ картинъ: ‘Судьба солдата’ и ‘Десять мудрыхъ и десять глупыхъ двъ’.Въ такой-то обстановк находился Робеспьеръ, вернувшись съ прогулки, чтобы писать свою рчь, подъ наитіемъ тайно присутствовавшей въ этомъ жилищ души его великаго учителя. Судя по его блдному лихорадочному лицу и опухшимъ глазамъ, трибунъ провелъ безсонную ночь. По вншности онъ почти не измнился, и Понтиви легко узналъ бы своего прежняго секретаря въ человк, передъ которымъ дрожала теперь вся Франція. Это была та же живая подвижная фигура, прилично одтая, только въ ней стала еще замтне постоянная нервность, которая доходила до того, что все его лицо, покрытое теперь рябинами, лихорадочно подергивалось. Выдающіяся скулы и безпокойно сверкавшіе зеленые, какъ у кошекъ, глаза придавали ему непріятное выраженіе.

Онъ открылъ вс три окна своей комнаты, выходившіе въ садъ. Свжій воздухъ и благоуханіе цвтовъ окружали теперь его. День только начинался, и вся монморансская долина была окутана блднымъ свтящимся паромъ. Долго простоялъ онъ у одного изъ оконъ и пристально смотрлъ на первыя улыбки просыпавшейся природы. Потомъ онъ слъ за маленькій письменный столъ, на которомъ лежали блые листы бумаги, и, обмокнувъ перо въ чернильницу съ бюстомъ Руссо, началъ писать.

Набросавъ нсколько отдльныхъ фразъ, онъ разсянно взглянулъ въ окно. Очевидно постороннія мысли тснились въ его голов. Тридцать пять лтъ тому назадъ въ этой самой комнат Руссо писалъ т пламенныя страницы своего романа, подъ вліяніемъ которыхъ Робеспьеръ высказалъ свою любовь къ Кларисс. Думалъ ли онъ когда нибудь о своей первой любви и о несчастномъ ея плод, о появленіи котораго на свтъ извстила его несчастная двушка, спустя нсколько мсяцевъ посл ужасной сцены въ дом Понтиви? Конечно, нтъ. Его постоянно занимали другія боле важныя мысли. Впродолженіе многихъ лтъ онъ думалъ только о самолюбивыхъ стремленіяхъ и практическомъ осуществленіи даже цною террора утопіи всеобщаго равенства. Однако письмо Клариссы о предстоящемъ рожденіи ребенка могло тронуть бездушную статую и навки запечатллось въ его памяти. Даже теперь онъ помнилъ его слово въ слово:

‘Милый Максимиліанъ, я не хотла писать теб, такъ какъ дала торжественное общаніе отцу никогда этого не длать въ тотъ день, когда онъ объявилъ мн, что я не могу быть твоей женой. Но неожиданное обстоятельство освобождаетъ меня отъ этой клятвы и еще ближе соединяетъ меня съ тобою.

‘Я вскор буду матерью.

‘Мой отецъ знаетъ объ этомъ. Я думала, что, признавшись ему, я наконецъ уговорю его согласиться на нашъ бракъ. Вс мои мольбы остались тщетными, онъ по прежнему не преклоненъ и ршился занереть меня въ монастырь, гд увидитъ свтъ несчастное существо, жизнь котораго признается преступленіемъ. Мое сердце обливается кровью при мысли, какая бездна должна отдлять тебя отъ твоего ребенка, который родится сиротой, и какъ ты будешь несчастенъ, что теб не суждено увидть никогда этого ребенка. Поэтому я ршилась освободить тебя отъ такого горя.

‘Ты можешь, милый Максимиліанъ, располагать нами, какъ хочешь: мы оба твои. У меня отложено на черный день немного денегъ и съ помощью доброй Жюсомъ мы можемъ съ тобою перебраться въ Англію, гд католическій патеръ благословитъ нашъ союзъ. Посл этого мы можемъ вернуться во Францію, если ты этого пожелаешь. Мать твоего ребенка будетъ самой послушной теб женой.

‘Я посылаю это письмо къ твоимъ теткамъ въ Арасъ, прося ихъ переслать теб. Пиши мн на имя г-жи Жюсомъ ‘до востребованія’. Гд бы я ни была, эта добрая женщина перешлетъ мн твое письмо.

‘Цлую тебя отъ всей души, другъ моего сердца, которое, несмотря на все, будетъ вчно тебя любить.

‘Кларисса де-Понтиви’.

На это письмо не было получено отвта, хотя молодой Робеспьеръ получилъ его въ гостиниц ‘Серебряный птухъ’ въ улиц Огюстенъ, куда онъ перехалъ изъ дома Понтиви. Прочитавъ письмо два раза, онъ сжегъ его, чтобы не остались слды. Предложеніе Клариссы показалось ему слишкомъ рискованнымъ. Они не могли долго жить на ея скромный капиталъ, и, слдовательно, пришлось бы потомъ вымаливать прощеніе у Понтиви, къ тому же ихъ бракъ былъ бы во всякомъ случа незаконнымъ, такъ какъ они оба были несовершеннолтни. Что же касается до ребенка, то онъ и не думалъ о немъ. Ребенокъ еще не родился и могъ вовсе не родиться.

Однако, второе письмо Клариссы увдомило его о рожденіи сына. При этомъ она увдомляла, что если онъ не возьметъ ихъ обоихъ къ себ, то ребенка отдадутъ въ воспитательный домъ, а ее въ монастырь, но Робеспьеръ сжегъ его такъ же, какъ и первое. Въ сущности у ребенка былъ богатый ддушка, который посердится, посердится и, наконецъ, проститъ дочь, а затмъ устроитъ и судьбу ребенка. Робеспьеръ уврялъ себя, что ему нечего безпокоиться, такъ какъ онъ исполнилъ свою обязанность, предложивъ жениться на обезчещенной молодой двушк, но отецъ этого не пожелалъ. Тмъ хуже было для него.

Презрительный отказъ Понтиви породниться съ нимъ оказалъ молодому человку немалую услугу, такъ какъ это обстоятельство подстрекнуло его самолюбіе, и онъ ршился доказать совтнику парламента, что онъ суметъ достигнуть на зло ему высокаго положенія.

Блистательно окончивъ занятія на юридическомъ факультет въ Париж, онъ получилъ дипломъ адвоката и вернулся въ Арасъ, гд вскор прославился, благодаря нсколькимъ громкимъ дламъ, которыя ему удалось выиграть. Но провинціальныхъ лавровъ ему было недостаточно, и онъ принялъ живое участіе въ революціонномъ движеніи, которое тогда охватило всю Францію. Когда были созваны генеральные штаты въ Версал, то онъ явился туда представителемъ своего родного города. Но на этой великой арен онъ не сразу одержалъ успхъ. Рядомъ съ титанами генеральныхъ штатовъ, рядомъ съ величественнымъ краснорчіемъ Мирабо, маленькая фигура провинціальнаго адвоката и его слабый пискливый голосъ казались смшными. Вс его попытки обратить на себя вниманіе пламенными рчами только возбуждали ироническія выходки противъ него. Одинъ только Мирабо понялъ т могучія силы, которыя скрывались въ немъ, и сказалъ: ‘Этотъ человкъ пойдетъ далеко, потому что онъ вритъ въ то, что говоритъ’.

Дйствительно, если бы товарищи Робеспьера по генеральнымъ штатамъ отличались большей дальнозоркостью, то они догадались бы, что этотъ человкъ отличался безграничнымъ самолюбіемъ и увренностью въ томъ, что онъ суметъ провести свою излюбленную идею о полномъ равенств всхъ людей, хотя бы для торжества ея пришлось совершить преступленіе. По врному замчанію Мирабо, онъ былъ убжденъ въ непреложной справедливости своей теоріи и осуществлялъ ее на практик съ мужествомъ и упорствомъ. При этомъ онъ дйствовалъ съ удивительною осторожностью, никогда не компрометируя себя, и никогда самъ не увлекался, увлекая другихъ.

Объ его частной жизни было очень мало извстно, и только былъ онъ извстенъ своей безупречной честностью и нравственной жизнью. Его недаромъ называли неподкупнымъ, и ни одно черное пятно не омрачало его общественной дятельности. Сначала онъ жилъ очень скромно въ улиц Сентъ-Онж въ маленькой квартир и не только существовалъ исключительно депутатскимъ содержаніемъ, равнявшимся 18 франкамъ въ день, но еще посылалъ часть этихъ денегъ своей сестр въ Арасъ. Потомъ онъ перебрался въ домъ старика Дюплэ въ улицу Сентъ-Оноре, близъ Якобинскаго клуба. Врне сказать, онъ не самъ поселился въ этомъ новомъ жилищ, но случайно укрылся тамъ отъ уличныхъ безпорядковъ, а затмъ хозяинъ дома, пламенный его поклонникъ, почти насильно удержалъ его у себя, такъ какъ могъ ручаться за безопасность трибуна въ его дом. Его спартанская, чисто демократическая жизнь была извстна всмъ и составляла тотъ пьедесталъ, на которомъ онъ возвышался надъ всми.

Дйствительно въ настоящее время онъ стоялъ на недосягаемой высот. Вс великіе вожди революціи, его предшественники или соперники, исчезли, какъ Мирабо и Маратъ, жертвы своего крайняго энтузіазма, или Дантонъ и Демуленъ, погибшіе по его обвиненію. Когда такимъ образомъ онъ очистилъ свой путь это всхъ, кто могъ ему мшать, онъ держалъ судьбы Франціи въ своихъ рукахъ съ помощью конвента, повиновавшагося его вол и арміи, вполн ему подчиненной. Но для всецлаго господства надъ страной ему надо было устранить еще одну преграду. Онъ чувствовалъ, что въ комитет общественной безопасности, который сосредоточивалъ въ себ всю власть и членомъ котораго онъ состоялъ, было враждебное ему подземное теченіе.

Такимъ образомъ настала минута нанести послдній ударъ и освободиться отъ тайнаго сопротивленія въ комитет. Затмъ онъ сдлался бы всемогущимъ, непреодолимымъ. Способъ для достиженія окончательнаго торжества онъ видлъ въ празднеств Верховнаго Существа, которое должно было произойти черезъ нсколько дней, и въ которомъ ему предстояло разыграть первую роль въ качеств предсдателя конвента. Этого поста онъ добился именно съ цлью быть главою свтской церемоніи, долженствовавшей затмить вс религіозныя церемоніи старинной монархіи.

Онъ намревался публично, при восторженныхъ рукоплесканіяхъ народа, установить культъ новаго божества, существованіе котораго онъ только что провозгласилъ,— бога природы, заимствованнаго имъ у Жанъ-Жака Руссо въ его знаменитыхъ страницахъ ‘Савойскаго викарія’. Сектаторскія стремленія Робеспьера находили полное удовлетвореніе въ мысли, что онъ среди цвтовъ и иміама произнесетъ т громкія, цвтистыя фразы, которыя онъ теперь сочинялъ на томъ самомъ стол, на которомъ его великій учитель писалъ свои вдохновенныя произведенія. Онъ уже видлъ себя первосвященникомъ республики, онъ уже слышалъ восторженныя рукоплесканія толпы. Тайна, скрывавшая его ежедневное существованіе, придавала ему въ глазахъ толпы сверхъестественные размры, онъ казался ей чистымъ источникомъ, изъ котораго среди двственныхъ снговъ вытекалъ величественный потокъ революціи. А приготовлявшееся торжество должно было окончательно увнчать его лучезарнымъ ореоломъ, посл чего уже никто не смлъ бы сопротивляться ему.

Вотъ каковъ былъ человкъ, мирно писавшій въ скромной сельской обстановк монморансскаго ‘Эрмитажа’.

Окончивъ первую свою рчь, такъ какъ онъ долженъ былъ произнести ихъ дв, Робеспьеръ перечелъ ее, исправляя слогъ, пріискивая граціозныя фразы и подбирая эффектные эпитеты. Особенной силой дышало заключеніе, въ которомъ онъ грозилъ своимъ тайнымъ врагамъ: ‘Народъ, будемъ сегодня предаваться подъ покровительствомъ Верховнаго Существа чистой, непорочной радости, а завтра мы снова возьмемся за оружіе противъ тирановъ и зла’. Но ему еще боле нравилась фраза, въ которой онъ говорилъ о присутствіи Верховнаго Существа во всхъ радостяхъ жизни: ‘Верховное Существо придаетъ чарующую прелесть челу красавицы, осняя ее непорочной скромностію, наполняетъ материнское сердце нжной любовью, наполняетъ слезами счастья сына, прижимаемаго матерью къ ея пылающему сердцу’.

Перечитывая эти слова, онъ даже улыбнулся, такъ они показались ему музыкальны. Конечно, самъ Руссо съ удовольствіемъ подписалъ бы подъ ними свое имя. Но при этой мысли онъ неожиданно нахмурилъ брови. Не были ли они перифразой какого нибудь выраженія въ ‘Савойскомъ викаріи’? Можетъ быть, онъ привелъ ту же метафору, какъ Руссо? Тогда его подняли бы на смхъ.

Робеспьеръ всталъ и подошелъ къ шкапу, въ которомъ хранились вс сочиненія Руссо. Ключъ торчалъ въ замк, и стоило только повернуть его, чтобъ достать необходимую книгу и успокоить свое сомнніе. Но, несмотря на вс его усилія, онъ не могъ отпереть шкапа. Онъ уже хотлъ сломать дверь шкапа, но это показалось ему святотатствомъ, такъ какъ шкапъ принадлежалъ великому учителю.

Онъ позвалъ садовника и сказалъ ему:

— Замокъ не отпирается, попробуйте.

Садовникъ также не могъ сладить съ непослушнымъ ключомъ.

— Мн необходима одна книга изъ этого шкапа,— сказалъ Робеспьеръ.

— Я сейчасъ позову слесаря, гражданинъ,— отвчалъ садовникъ:— онъ живетъ по дорог въ лсъ.

Садовникъ поспшно удалился, и Робеспьеръ снова принялся за свою работу. Вскор онъ услышалъ за собою шаги и не повернулъ головы, такъ какъ набрасывалъ на бумагу пришедшія ему въ голову счастливыя мысли.

— Я привелъ слесаря, гражданинъ,— сказалъ садовникъ.

Слесарь перепробовалъ нсколько ключей и наконецъ отперъ шкапъ.

— Готово, гражданинъ,— произнесъ садовникъ.

— Благодарствуйте,— отвчалъ Робеспьеръ, не поднимая головы съ своей работы.

Неожиданно онъ услыхалъ въ саду голосъ, распвавшій:

Птички въ лсу щебетали…

Это плъ молодой слесарь, возвращавшійся домой, и громко плъ. Робеспьеръ положилъ перо. Онъ гд-то слышалъ эту мелодію, этотъ голосъ, но гд и когда?

Но голосъ замеръ вдали, и Робеспьеръ забылъ изумившее его совпаденіе. Онъ взялъ томъ сочиненій Руссо, въ которомъ находился ‘Савойскій викарій’, и сталъ поспшно его перелистывать. Неожиданно его глаза остановились на слдующей фраз:

‘Есть ли на свт боле слабое и несчастное существо, какъ ребенокъ. Онъ постоянно нуждается въ состраданіи, заботахъ, попеченіяхъ и покровительств’.

Онъ перевернулъ нсколько страницъ и нашелъ, что искалъ:

‘Я вижу Бога во всхъ его твореніяхъ, я чувствую Его присутствіе во мн, я вижу Его во всемъ, меня окружающемъ’.

Робеспьеръ улыбнулся. Между выраженіемъ Руссо и его фразой существовала только аналогія мысли. То, на. что только намекнулъ великій учитель, онъ подробно развилъ.

И онъ снова вернулся къ своей работ.

III.

Робеспьера, не ошибся, что слышанный имъ голосъ и распваемая этимъ голосомъ мелодія ему извстны. То и другое ему могло напомнить Клариссу, которая не разъ въ эпоху ихъ любви пла эту мелодію. Судьб было угодно свести его въ жилищ философа, подъ вліяніемъ котораго разыгрался первый и единственный романъ его жизни, съ сыномъ Клариссы. Но сердце не подсказало ему, что молодой слесарь, открывшій замокъ въ шкапу, былъ его сыномъ, который выросъ и возмужалъ вдали отъ своего отца, который не имлъ понятія, гд онъ и что съ нимъ.

Выйдя изъ Эрмитажа, юноша пошелъ по тропинк, которая вела въ лсъ. Это былъ красивый, здоровенный, мощный молодой человкъ, но его приличныя манеры и свтское воспитаніе невольно проглядывали сквозь его рабочую одежду. Волоса его были темно-каштановые, голубые глаза мягко, нжно освщали загорлое смуглое лицо, а на тонкихъ губахъ, едва покрытыхъ усами, играла веселая улыбка. Онъ шелъ быстро, держа въ рукахъ большую палку. Но по временамъ онъ останавливался и отиралъ платкомъ потъ, выступавшій у него на лбу отъ нестерпимой жары. Наконецъ онъ нетерпливо скинулъ сюртукъ и, повсивъ его на палку, продолжалъ свой путь, держа палку съ сюртукомъ на правомъ плеч.

Вскор онъ повернулъ на зеленую поляну, которая разстилалась среди лса, и ускорилъ свои шаги, такъ какъ вдали показалась какая-то фигура:

— Тереза!— кликнулъ онъ.

— Здравствуйте, Оливье,— отвчалъ чистый мелодичный голосъ, и къ нему подбжала молодая двушка, протянувъ руки.

Она была высокаго роста съ тонкой тальей, розовымъ цвтомъ лица, и на ней было старое полинявшее платье поселянки.

— Нехорошій мальчикъ,— продолжала она:— мы съ тетей такъ безпокоились о васъ, куда вы пропали?

Юноша ничего не отвчалъ, а молча поцловалъ ее въ лобъ, пока она такъ же молча брала у него палку съ сюртукомъ.

— Гд мама?— спросилъ онъ наконецъ.

— Конечно, здсь,— отвчалъ другой голосъ, также женскій и столь же радостный, но боле нжный.

Голова Клариссы показалась надъ высокой травой, и черезъ минуту юноша былъ въ объятіяхъ матери. Они услись на валявшемся на земл срубленномъ дерев, на краю весело журчавшаго ручейка, черезъ который былъ перекинутъ сельскій мостикъ.

— Мой бдный Оливье,— произнесла мать:— какъ мы безпокоились о теб. Отчего ты поздно пришелъ? Да еще посл того, что не спалъ дома?

— Разв вы не знали, что я не долженъ былъ ночевать дома?

— Знала, но думала, что ты тмъ раньше придешь сегодня.

— Это всеустроилось неожиданно,— сказалъ юноша и объяснилъ, что и онъ всю ночь работалъ въ Сенъ-При, маленькомъ селеніи, отстоявшемъ на милю отъ Монморанси и гд приготовлялся праздникъ, а поэтому было необходимо скрпить желзными скобами большую эстраду.— Возвращаясь же домой,— продолжалъ онъ,— я встртилъ здшняго садовника, который просилъ зайти въ Эрмитажъ и отпереть замокъ въ книжномъ шкапу для жильца.

— А какой тамъ жилецъ?— спросила Кларисса, испуганная мыслію, что ея сынъ ходилъ въ домъ неизвстнаго человка.

— Не знаю, но только онъ сидлъ за работой и даже не поднялъ головы, чтобы поблагодарить меня. Нечего сказать, странныя манеры у этихъ республиканцевъ. По крайней мр, прежніе аристократы были вжливе.

— Тише, тише, тебя могутъ подслушать,— промолвила мать со страхомъ и обняла сына, какъ бы желая его защитить.— Лучше скажи, что ты слышалъ новаго въ своей мастерской.

— Въ Париж продолжаются все т же ужасы, и число жертвъ все увеличивается.

Пока онъ продолжалъ свой печальный разсказъ о парижскихъ ужасахъ. Тереза, свши на траву, старалась разгладить руками его измятый сюртукъ, а мать съ любовью вперила свои глаза въ его лицо.

Отъ шестнадцатилтней Клариссы теперь ничего не оставалось, кром бархатныхъ голубыхъ глазъ и нжной прелести ихъ выраженія, которая отражала попрежнему чистую, непорочную душу. Блдное ея лицо было испещрено глубокими морщинами, а блокурые волосы посдли. Хотя она была одта, какъ поселянка, но опытный наблюдатель могъ бы тотчасъ угадать аристократку по ея блымъ рукамъ, тонкимъ пальцамъ и граціознымъ манерамъ.

Она была теперь извстна подъ именемъ Дюранъ, и то же имя носила ея племянница Тереза. Хотя она выдавала эту молодую двушку за дочь своего деверя, но въ сущности она была дочерью ея брата, студента Баварской коллегіи, который былъ убитъ годъ тому назадъ въ рядахъ шуановъ вмст съ ея мужемъ, такъ какъ Кларисса была замужемъ и овдовла.

Исторія ея прошедшаго была не многосложна, и она могла ее написать въ нсколькихъ строчкахъ, хотя, конечно, рука ея дрожала на каждомъ слов. Брошенная своимъ обольстителемъ и не получивъ отвта на ея письма, она вполн разочаровалась въ немъ, хотя по несчастію слишкомъ поздно. Она родила ребенка въ маленькомъ отдаленномъ селеніи Дофинэ, куда ее отвезъ отецъ, и гд она посщала потомъ своего сына разъ въ дв недли по секрету это всхъ. Она же сама продолжала жить съ гордымъ суровымъ отцемъ, который требовалъ, чтобы она по временамъ показывалась съ нимъ въ обществ. Несмотря на ея печальный видъ, она сохранила свою очаровательную гранію, въ нее влюбился молодой гвардейскій офицеръ де-Молюссонъ, который и просилъ ея руки у Понтиви.

— Ваше предложеніе длаетъ намъ большую честь, но прежде чмъ дать вамъ окончательный отвтъ, я желалъ бы, чтобы вы сами переговорили съ моей дочерью.

Въ тотъ же вечеръ Понтиви объявилъ объ этомъ своей дочери въ слдующихъ характеристичныхъ словахъ.

— Господинъ де-Молюссон^гь, повидимому, влюбленъ въ тебя и сдлалъ мн честь просить твою руку, но я объяснилъ ему, что ты сама ею распоряжаешься. Онъ завтра прідетъ, чтобы сдлать теб лично предложеніе. Я не знаю, нравится ли онъ теб, но если ты намрена быть его женой, то ты должна прежде сознаться ему во всемъ. Мн нечего теб прибавлять, что если онъ посл этого все-таки захочетъ жениться на теб, то я съ удовольствіемъ дамъ свое согласіе.

— Быть по-вашему, отецъ,— отвчала Кларисса.

Тяжело было молодой двушк повдать свою тайну незнакомому человку, но она въ этомъ видла искупленіе своей вины, и она мужественно исполнила свой долгъ, такъ какъ она и безъ приказаній отца никогда не ршилась бы обмануть своего будущаго мужа. Въ немногихъ словахъ она повдала ему свое прошедшее, а онъ оказался столь глубоко влюбленнымъ и столь благороднымъ человкомъ, что посл этого разсказа молча почтительно поцловалъ ея руку.

— А ребенокъ,— промолвила, она, посл минутнаго молчанія, — чье имя онъ носитъ?

— Моего отца, его зовутъ Оливье.

— Нтъ, я говорю о фамиліи. Мы ему дадимъ свою фамилію. Вдь Молюссонъ не хуже Понтиви.

— Какъ!— воскликнула Кларисса, точно она была во сн:— вы хотите его усыновить!

Молюссонъ молча прижалъ ее къ своему сердцу, и по щекамъ Клариссы потекли слезы не отъ горя, а отъ неожиданнаго счастья. Ребенку было тогда два года. Молодая чета много путешествовала вмст съ маленькимъ Оливье, а затмъ поселилась въ Понтиви близъ замка старика, который мало-по-малу сталъ нжне обращаться съ дочерью изъ любви къ внуку. Молюссонъ, вышедшій въ отставку и всецло посвятившій себя семь, исключительно занимался воспитаніемъ Оливье, который сталъ красивымъ, блестящимъ, умнымъ мальчикомъ. Кром Понтиви и брата Клариссы Жака, никто не зналъ о настоящемъ его происхожденіи. Жакъ де-Понтиви былъ женатъ и потерялъ свою жену, спустя нсколько мсяцевъ посл рожденія дочери, которую Кларисса любила не меньше Оливье.

Жизнь, повидимому, улыбнулась бдной женщин, но революція снова омрачила ея существованіе. Жакъ де-Понтиви вступилъ въ армію, куда вернулся и Молюссонъ, какъ только опасность стала грозить королю. Они оба сопровождали короля и Марію-Антуанету въ ихъ бгств въ Варенъ, а въ слдующемъ году эмигрировали въ Англію, а Кларисса съ обоими дтьми удалилась къ отцу въ замокъ Понтиви, гд старикъ печально доживалъ свой вкъ утверждая, что въ виду тогдашнихъ событій ему оставалось только умереть.

Однако узнавъ, что мужъ и братъ отправляются въ королевскую армію въ Ванде, Кларисса оставила временно отца и дтей и похала повидаться съ ними въ Лондонъ, гд они жили у англичанина Вогана, съ которымъ они подружились въ американскомъ посольств. Ей не удалось даже пожить съ ними даже до ихъ отъзда, такъ какъ извстіе о томъ, что отецъ ея умиралъ, заставило ее поспшно вернуться во Францію.

Тутъ одно несчастіе за другимъ разразилось надъ ея головой. Въ первой стычк шуановъ съ республиканцами, въ которой приняли участіе Жакъ де-Понтиви и Молюссонъ, первый былъ убитъ, а послдній тяжело раненъ. Переведенный въ Лондонъ, онъ умеръ на рукахъ врнаго своего друга Вогана. Извстіе о его смерти было получено въ день кончины ея отца, и эта двойная потеря такъ ее поразила, что она серіозно занемогла и дв недли была между жизнью и смертью. Наконецъ, когда она очнулась и открыла глаза, то увидала Оливье и Терезу, съ любовью и слезами смотрвшихъ на нее.

— Успокойтесь,— сказала она:— я буду жить для васъ. Леонаръ, какъ вы здсь?— прибавила она, замтивъ въ комнат стараго слугу отца, который жилъ въ Монморанси.

— Вы можете быть уврены,— отвчалъ онъ:— что Леонаръ никогда не покинетъ васъ, пока вы совершенно не оправитесь.

— Такъ я никогда не оправлюсь,— отвчала она со смхомъ и протянула ему об руки.

Напротивъ она очень быстро оправилась, и тогда пришлось ршить, что ей длать въ будущемъ.

Леонаръ уже все давно обдумалъ и сказалъ ей:

— Вы не можете здсь оставаться. Ваше имя, ваши свтскія связи и богатство компрометируютъ васъ и рано или поздно вызовутъ месть такъ называемыхъ патріотовъ. Вы должны покинуть Понтиви.

— Но куда же мы подемъ,— воскликнула Кларисса:— за границу? Я уже давно объ этомъ думала. Но какъ я выду изъ Франціи съ моей молодежью безъ паспорта и проводника?

— Всего безопасне остаться во Франціи,— отвчалъ Леонаръ,— выслушайте меня. Я живу въ маленькой хижин въ монморансскомъ лсу, это очень уединенный пустынный уголокъ. Вы можете поселиться тамъ, какъ мои жильцы, подъ какой нибудь придуманный фамиліей. По сосдству обитаетъ почтенный садовникъ и его жена, которые могутъ вамъ помочь въ хозяйств и въ обработк огорода. Чтобы избгнуть всякаго подозрнія, вы можете помстить вашего сына въ моей слесарной мастерской. Я — одинъ изъ вліятельныхъ членовъ демократическаго общества въ Монморанси, и моего знакомства съ вами достаточно, чтобы гарантировать ваши республиканскія убжденія. Оливье научится ремеслу и останется подъ вашимъ наблюденіемъ, такъ какъ онъ можетъ постоянно обдать и ночевать у васъ.

Кларисса съ удовольствіемъ согласилась на этотъ планъ, и черезъ нсколько дней она со своей маленькой семьей поселилась въ хижин среди монморансскаго лса. Четырнадцать мсяцевъ прожила она тамъ спокойно и была бы совершенно счастлива, если бы ея не тревожили мысли о томъ, что Оливье могъ ежедневно подвергнуться опасности въ эту грозную эпоху террора. Она была довольна только, когда онъ былъ дома, и, слушая его длинный разсказъ о парижскихъ событіяхъ, она утшала себя мыслью, что онъ до слдующаго утра не разстанется съ нею.

Но онъ неожиданно всталъ и взялъ сюртукъ у Терезы съ явнымъ намреніемъ уйти.

— Какъ,— воскликнула она:— ты не останешься съ нами весь день?

— Неужели вы хотите, чтобы я не попалъ на сегодняшній праздникъ?— отвчалъ Оливье, ласкаясь къ матери.— Подумайте только — я его готовилъ и не приму участія. Тамъ будетъ вся молодежь изъ Монморанси, и мое отсутствіе будетъ всми замчено, но я общаю вернуться домой къ ужину. У меня еще свободный цлый часъ, дайте мн что нибудь пость и выпить стаканъ вина.

Кларисса встала и направилась къ новенькому мостику, а за нею послдовали Тереза и Оливье, но черезъ нсколько минутъ онъ вспомнилъ, что забылъ на трав свою палку, и вернулся назадъ. Въ эту минуту онъ услышалъ какой-то голосъ. Онъ обернулся и увидлъ передъ собою незнакомца, который спросилъ:

— Которая тропинка ведетъ въ Ла-Шевръ?

— Вотъ эта,— отвчалъ Оливье и указалъ ему на лсную тропу, по которой незнакомецъ и хотлъ удалиться, но въ эту минуту Кларисса радостно воскликнула:

— Неужели это вы, Воганъ?

— Г-жа де-Молюссонъ!— отвчалъ незнакомецъ, и въ голос его слышалась также радость.

— Тише, тише,— сказала она, понижая голоса^, и она познакомила Вогана со своей молодежью, которая часто слышала объ этомъ друг ихъ семьи.

Въ нсколькихъ словахъ Кларисса объяснила ихъ теперешнее положеніе и потомъ печально замолкла. Слезы показались на ея глазахъ. Ея мужъ умеръ на рукахъ Вогана и высказалъ ему свою послднюю волю. Ей хотлось разспросить у него вс подробности, но ее сдерживало присутствіе дтей. Тереза съ чисто женскимъ инстинктомъ поняла, въ чемъ дло, и спросила, можетъ ли она итти съ Оливье.

— Да, да, дти, идите впередъ,— сказала поспшно Кларисса, бросая благодарный взглядъ на молодую двушку:— мы догонимъ васъ.

Оставшись вдвоемъ съ Воганомъ, она забросала его вопросами, на которые онъ отвчалъ съ большимъ тактомъ, избгая очень печальныхъ подробностей.

— Какая у васъ славная парочка!— произнесъ онъ, когда уже истощились ея вопросы.— Вы, конечно, жените ихъ.

Кларисса молча улыбнулась.

— Поздравляю васъ. А когда свадьба?

Она отвчала, что республиканское правительство уничтожило церковный обрядъ внчанія, а если бы она и удовольствовалась гражданскимъ обрядомъ, то мэръ потребовалъ бы ихъ метрики, а у нея не только не было этихъ документовъ, но она не знала даже, гд ихъ найти.

— Они у меня,— отвчалъ Воганъ.

Кларисса взглянула на него съ изумленіемъ.

Онъ объяснилъ ей, что онъ нашелъ эти документы, разбирая бумаги своего умершаго друга Молюссона.

— Между ними,— прибавилъ онъ съ замтнымъ смущеніемъ: — находятся свидтельства о рожденіи и крещеніи Оливье. Они оба помчены 1775 годомъ, т. е. двумя годами раньше вашего замужества.

Онъ остановился, какъ бы боясь, что сказалъ слишкомъ много.

— Къ какому же вы пришли заключенію, прочитавъ эти документы?— спросила Кларисса.

— Я полагаю, что мой другъ Молюссонъ женившись узаконилъ своего сына Оливье.

Кларисса поблднла. Ей никогда не приходило въ голову, что ея честнйшаго, благороднйшаго мужа могли заподозрть въ обольщеніи молодой двушки.

— Вы ошибаетесь,— произнесла она твердымъ, ршительнымъ голосомъ:— Оливье носитъ имя Молюссона, но онъ сынъ не его, а мой.

Воганъ молча махнулъ рукой, какъ бы желая помшать ея дальнйшей исповди. Но молодая женщина ршилась лучше сознаться во всемъ врному другу мужа, чмъ допустить, чтобы на его добромъ имени оставалась хотя тнь сомннія. Въ немногихъ поспшныхъ словахъ она открыла ему тайну жизни и скрыла только имя отца Оливье.

— А онъ ничего не знаетъ?

— Ничего. Онъ увренъ, что отецъ его Молюссонъ.

— Вы много выстрадали,— сказалъ англичанинъ, взявъ об руки Клариссы и дружески ихъ пожимая: — надюсь, что остальная ваша жизнь будетъ наполнена радостью и счастьемъ.

— Дай Богъ,— отвчала она,— но трудно тшить себя свтлыми надеждами въ эти трудныя, ужасныя времена.

Воганъ задумался и черезъ нсколько минутъ произнесъ:

— Отчего бы вамъ не похать со мною въ Англію?

— А вы скоро возвращаетесь туда?

— Черезъ нсколько дней.

Она радостно вскрикнула, но тотчасъ лицо ея отуманилось, и она сказала:

— Нечего утшать себя такими мыслями. Гд я достану паспортъ?

— Я вамъ все устрою,— отвчалъ Воганъ.

Она на него взглянула съ удивленіемъ, но тутъ ей пришло въ голову, что она, можетъ быть, удерживаетъ его отъ исполненія какой нибудь важной обязанности, и стала поспшно въ этомъ извиняться.

— Нтъ, вамъ нечего извиняться. Я дйствительно здсь по длу, но вы меня нисколько не задержали. Я пришелъ на свиданіе слишкомъ рано. Конечно, это свиданіе не можетъ васъ очень интересовать, такъ какъ оно политическое. Одинъ вліятельный членъ англійской палаты депутатовъ поручилъ мн переговорить съ главою республики Робеспьеромъ.

При этомъ имени Кларисса вздрогнула, но Воганъ нимало этому не удивился, такъ какъ Робеспьеръ внушалъ всмъ, въ особенности женщинамъ, безграничный страхъ. Поэтому онъ спокойно продолжалъ говорить о своемъ тайномъ посольств. Онъ долженъ былъ отъ имени англійской партіи виговъ сдлать Робеспьеру очень важное предложеніе, которое въ случа принятія измнило бы положеніе длъ во Франціи и во всей Европ. Но вопросъ былъ въ томъ, приметъ ли онъ предложеніе. Воганъ въ этомъ сомнвался, такъ какъ предложеніе было лестное для самолюбія неподкупнаго, но оно уменьшило бы его значеніе, а жажда власти одушевляла этого человка, который не искалъ блеска, а напротивъ окружалъ себя республиканской простотой.

Видя, что Кларисса слушаетъ его съ пламеннымъ интересомъ, Воганъ сталъ подробно описывать скромную, стоическую жизнь Робеспьера въ патріархальной семь столяра Дюплэ въ улиц Сецтъ-Онорэ, на дочери котораго, Корнеліи, онъ, повидимому, хотлъ жениться. Въ этомъ смиренномъ жилищ онъ былъ такъ хорошо охраняемъ, что Воганъ не могъ проникнуть къ нему, несмотря на письмо его лондонскаго агента. Ему удалось только получить разршеніе видться съ Робеспьеромъ въ монморансскомъ лсу, гд семья Дюплэ устраивала въ этотъ день пикникъ. Такая странная обстановка для политическаго свиданія была устроена съ цлью уничтожить подозрнія комитета общественной безопасности, который зорко слдилъ за каждымъ его движеніемъ.

— Онъ придетъ сюда?— спросила Кларисса блдная и дрожащимъ голосомъ.

— Да,— отвчалъ Воганъ,— онъ сейчасъ придетъ. Я воспользуюсь этимъ счастливымъ случаемъ и попрошу у него паспорта для васъ и вашей семьи. Онъ не можетъ мн въ этомъ отказать.

Кларисса взглянула на англичанина съ ужасомъ.

— Вы хотите просить у него паспорта для насъ?

— Да, и непремнно получу.

— Это невозможно, это немыслимо,— воскликнула Кларисса.

— Отчего?— произнесъ Воганъ, приходя въ свою очередь въ удивленіе.

— Онъ спроситъ мое имя.

— Ну, такъ что же, я скажу.

— Нтъ, нтъ!— воскликнула Кларисса и стала въ сильномъ волненіи шагать по трав.

— Я васъ не понимаю,— промолвилъ Воганъ.

Она остановилась, пристально посмотрла на него и съ необыкновенной ршимостью произнесла:

— Вы знаете половину моей тайны, и я вамъ открою остальное. Отецъ Оливье…

— Кто?— воскликнулъ Воганъ, не смя врить своему подозрнію.

— Онъ!

Она упала на землю и горько зарыдала.

— Бдная, бдная г-жа де-Молюссонъ,— промолвилъ Воганъ, наклоняясь къ ней:— я думалъ, что ваши страданія окончены, и неосторожно дотронулся до вашей незакрытой раны.

— Это ничего,— отвчала вставая Кларисса:— я давно уже питаю къ нему только презрніе и отвращеніе.

— Тише, тише!— произнесъ Воганъ и сталъ присматриваться къ чему-то за деревьями.

— Это онъ?— сказала шопотомъ Кларисса:— вы придете потомъ къ намъ?

— Завтра, но не сегодня, такъ какъ я боюсь, что за мною будутъ слдить,— и убдившись, что дйствительно въ лсу шелъ Робеспьеръ, онъ поспшно прибавилъ:

— Уходите скорй!

— Гд онъ?— спросила Кларисса, которая все-таки осталась женщиной и хотла видть человка, къ которому, по ея словамъ, она относилась съ презрніемъ и отвращеніемъ:— ахъ, да, вижу. Прощайте, до завтра!

Эти слова она произнесла за деревьями, которыя совершенно ее скрывали.

Оставшись одинъ, Воганъ слъ на срубленное дерево и сталъ смотрть на приближавшагося Робеспьера. Послдній шелъ медленно и собиралъ по дорог анютины глазки, изъ которыхъ длалъ букетъ. Онъ былъ одта, очень изящно, на немъ были высокіе сапоги съ отворотами, срый крпко стягивающій его талью сюртукъ, коричневыя узкія брюки и пестрый жилетъ. Передъ нимъ бжала рыжая собака датской породы. Въ нсколькихъ шагахъ, отъ ручья Робеспьеръ увидлъ Вогана и немедленно остановился. Въ ту же минуту показались два здоровенныхъ человка въ курткахъ и съ толстыми дубинами.

Воганъ всталъ и пошелъ на встрчу къ неподкупному. Собака начала лаять.

— Ни шага дале!— закричалъ Робеспьеръ:— кто вы такой?

Онъ махнулъ рукой явившимся людямъ, которые очевидно

были шпіоны, и они подошли къ Вогану. Хотя онъ удивился такой процедур, но молча отдалъ рекомендательное письмо, привезенное изъ Лондона. Робеспьеръ взялъ письмо, вынулъ изъ кармана очки въ серебряной оправ и прочиталъ его.

— Все въ порядк,— сказалъ онъ, обращаясь къ охранявшимъ его лицамъ,— Оставьте насъ, но не уходите далеко, а главное смотрите но сторонамъ, чтобы никто сюда не приблизился.

Затмъ онъ перешелъ черезъ мостъ въ сопровожденіи собаки и подошелъ къ Вогану.

IV.

Французъ и англичанинъ внимательно осмотрли другъ друга съ ногъ до головы: первый съ видимымъ подозрніемъ, а второй съ любопытствомъ. Какъ бы не довольствуясь рекомендательнымъ письмомъ, Робеспьеръ спросилъ фамилію Вогана, и тотъ нашелъ невозможнымъ отказать въ чемъ бы то ни было такому могущественному человку, но при этомъ онъ прибавилъ, что наканун писалъ письмо Робеспьеру, прося его аудіенціи, что онъ въ Париж остановился въ американскомъ консульств, подъ именемъ мистера Мартина, хотя онъ въ сущности былъ членъ англійскаго парламента Бенжаминъ Воганъ. Затмъ, не дожидаясь отвта Робеспьера, онъ началъ излагать данныя ему порученія Фоксомъ, противникомъ анти-республиканской политики Питта, но Робеспьеръ его перебилъ:

— Знаю, знаю. Фоксъ столпъ демократіи и талантливый, благородный человкъ. Я веллъ перевести его рчи и читалъ ихъ съ большимъ интересомъ. Я слдилъ внимательно за его ораторскимъ поединкомъ съ Буркомъ, и меня глубоко тронуло, что изъ политическихъ убжденій онъ порвалъ двадцатилтнюю дружбу съ нимъ. Это — поступокъ, достойный древнихъ героевъ. Ваши политическіе вожди — настоящіе римляне. Чего же желаетъ отъ меня почтенный Фоксъ?

Англичанинъ только что началъ выяснять данное ему общаніе, какъ Робеспьеръ снова остановилъ его жестомъ и спросилъ, не слышалъ ли онъ шелеста листьевъ, хотя собака не залаяла. Воганъ отвчалъ, что онъ ничего не слышалъ, и Робеспьеръ просилъ его продолжать, но очевидно онъ слушалъ его въ нервномъ раздраженіи, прислушиваясь къ малйшему шороху.

Дйствительно свиданіе съ англійскимъ депутатомъ было боле чмъ компрометирующее, потому что партія виговъ предлагала установить во Франціи конституціонную монархію на тхъ же основаніяхъ, какъ въ Англіи, и подъ скипетромъ малолтняго сына Людовика XVI, который содержался узникомъ въ Тамильской тюрьм.

— Что вы говорите!— воскликнулъ Робеспьеръ сть удивленіемъ.

— Конечно, будетъ утверждено регентство.

— Франція не захочетъ объ этомъ и слышать.

— Отчего же нтъ, регентомъ будете вы.

Робеспьеръ отскочилъ на два шага.

— Я? Я — регентъ? Да вы шутите.

Онъ сталъ ходить въ сильномъ волненіи взадъ и впередъ по трав, повторяя отказъ на вс тоны и въ то же время перебивая свою рчь восклицаніями:

— Вы слышали что нибудь? Кажется, кто-то идетъ. Ну, Блундъ, стереги меня хорошо!

Наконецъ онъ немного успокоился и произнесъ твердо, ршительно:

— Возстановить королевскую власть это нелпо! Неужели я работалъ все это время для того, чтобы на престолъ вступилъ сынъ человка, казненнаго мною? Нтъ, я работалъ прежде всего для Франціи, которая освобождена отъ позорившихъ ее корыстныхъ администраторовъ и низкихъ аристократовъ, а потомъ и для себя. Но не съ цлью личнаго самолюбія, а потому, что я чувствую себя способнымъ пересоздать страну, вдохнуть въ нее новую душу и очистить ее путемъ установленія добродтели справедливости и равенства. Я! я буду регентомъ! Неужели Фоксъ считаетъ это возможнымъ? Можетъ быть, я буду диктаторомъ или протекторомъ, какъ Кромвель, лордомъ протекторомъ страны, которую унижали въ теченіе вковъ тиранія и развратъ. О, тогда ее увидятъ искупленной крещеніемъ крови, чистой, непорочной. Еще нсколько казней, и изъ почвы, насыщеной кровью аристократовъ, палачей народа, возникнетъ древо свободы, древо жизни и справедливости, радости и любви, которое принесетъ удивительные плоды, и на которое Франція будетъ смотрть, какъ на свою мать кормилицу.

Воганъ слушалъ съ удивленіемъ эти идеальныя фантастическія разглагольствованія. Робеспьеръ казался его практическому англійскому уму просто безумцемъ, и онъ ясно видлъ, что съ нимъ нельзя было заключить никакой благоразумной сдлки.

— Такъ вы ршительно отказываетесь?— спросилъ онъ.

— Ршительно.

— Такъ мн остается только откланяться.

Но въ эту минуту Робеспьеръ внезапно обернулся, собака залаяла, и какой-то неизвстный человкъ прошелъ мимо.

— Кто это?— спросилъ Робеспьеръ съ испугомъ.

— Повидимому, нищій,— отвчалъ Воганъ.

— Вы думаете?— произнесъ Робеспьеръ, не вполн успокоенный.— А, можетъ быть, это — шпіонъ? Меня окружаютъ шпіоны. Моя жизнь невозможная. Если бы я не думалъ о счастіи Франціи…

Вдали послышались голоса и лай собакъ. По всей вроятности, охранители Робеспьера прогоняли нищаго.

— Ну, намъ пора разстаться, но смотрите, ни слова о нашемъ свиданіи. Я, конечно, могу разсчитывать на ваше безмолвіе, такъ какъ въ противномъ случа я могу васъ обвинить въ подкуп, и вы знаете, чмъ это кончится.

Воганъ отвчалъ что онъ сохранитъ тайну и, чтобы уничтожить всякое подозрніе, подетъ въ Лондонъ черезъ Женеву. Хотя онъ видлъ по волненію Робеспьера, что было не время просить его о чемъ нибудь, но онъ все-таки намекнулъ, что желалъ бы отправиться въ Лондонъ съ одной дамой и ея сыномъ и дочерью. Робеспьеръ наотрзъ отказалъ въ выдач паспортовъ и прибавилъ, что въ такія смутныя времена было не безопасно хать вчетверомъ, и затмъ онъ прибавилъ, что если эта дама явится къ нему, спустя нсколько дней посл отъзда Вогана, то онъ съ удовольствіемъ прикажетъ выдать ей паспортъ и почтетъ себя счастливымъ оказать услугу семь, которой интересуется мистеръ Воганъ. Но послдній отказался отъ этого предложенія и, простившись съ Робеспьеромъ, быстро удалился.

Оставшись одинъ, Робеспьеръ предался сомнніямъ и подозрніямъ. Какой это дамой интересовался англичанинъ? Значитъ, у него были во Франціи друзья, и онъ могъ разсказать о своемъ свиданіи въ лсу. Робеспьеръ немедленно позвалъ своихъ охранителей и сказалъ одному изъ нихъ, Дидье, который игралъ при немъ роль ‘Тристана Схимника’.

— Пошлите поскорй тайнаго агента за этимъ человкомъ, и пусть прослдятъ каждый его шагъ въ Париж.

— Это необходимо,— отвчалъ Дидье: — означенный человкъ очень подозрителенъ.

— Отчего?— воскликнулъ съ удивленіемъ Робеспьеръ.

Дидье отвчалъ, что, по словамъ одного изъ его сыщиковъ, караулившихъ въ окрестностяхъ, собесдникъ Робеспьера прежде свиданія съ нимъ видлся съ какой-то дамой, которая убжала въ свой домъ, находящійся недалеко оттуда.

— Какъ!— воскликнулъ Робеспьеръ со страхомъ:— третье лицо знаетъ о моемъ свиданіи съ англичаниномъ? Арестуйте тотчасъ эту даму.

— Но ихъ двое: мать и дочь.

— Арестуйте обихъ и еще мужчину. У этой дамы долженъ быть сынъ.

— Но онъ теперь не дома.

— Такъ арестуйте его, когда онъ вернется.

Дидье отдалъ приказаніе своему товарищу и вернулся къ Робеспьеру.

— А въ какую отвезти ихъ тюрьму?

— Въ какую хотите, только поскоре арестуйте. Но боле ни слова, вотъ мои друзья.

Послышались звонъ колокольчика и взмахи кнута, а потомъ веселые голоса и громкій смхъ. Прежде всего показался хромой человкъ, который медленно шелъ, опираясь на палку, а вокругъ его весело скакала собака Робеспьера. Это былъ племянникъ Дюплэ,

Симонъ, съ деревянной ногой. Служа волонтеромъ въ 1792 году, онъ потерялъ ногу въ сраженіи при Вальми и теперь находился въ отставк, получалъ небольшую пенсію и исполнялъ должность секретаря Робеспьера.

— Здравствуйте, Робеспьеръ, долго вы насъ ждете?

Робеспьеръ только что хотлъ отвтить, что онъ сейчасъ пришелъ въ лсъ, но его избавили отъ этой лжи крики, раздавшіеся въ нсколькихъ шагахъ отъ него:

— Здравствуйте, Максимиліанъ! Доброе утро, другъ!

Вся семья Дюплэ показалась въ телг, запряженной уставшей, изнуренной лошадью. Старикъ Дюплэ безъ сюртука и съ красными, запотвшимъ лицомъ велъ подъ уздцы лошадь, такъ какъ тропинка была усяна кореньями, а его сынъ, Морисъ, мальчикъ лтъ пятнадцати, бжалъ подл, отгоняя вткой мухъ. Сзади подталкивалъ телжку хорошо одтый господинъ. Это былъ Леба, товарищъ Робеспьера по конвенту и комитету общественной безопасности, мужъ одной изъ дочерей Дюплэ. Въ телжк сидли г-жа Дюплэ, здоровенная женщина съ обнаженными до локтей руками, въ которыхъ она держала вожжи, а рядомъ съ нею помщались на корзинкахъ съ продовольствіемъ и посудой ея три дочери: Елизавета, жена Леба, Викторія, прелестная блондинка съ очаровательными глазами, и Элеонора, которую родители прозвали Корнеліей, чтобы придать ей античный оттнокъ въ глазахъ Робеспьера, собиравшагося, повидимому, на ней жениться.

Рослая брюнетка съ блестящими миндалеобразными глазами и гладко причесанными волосами, Корнелія была одта такъ же, какъ и ея сестры, просто, хотя въ ихъ лтнихъ костюмахъ опытный наблюдатель подмтилъ бы тнь кокетства. На трехъ сестрахъ были шляпки съ трехцвтными кокардами и лентами, что придавало всей групп въ старой украшенной втвями телжк праздничный видъ.

Семья Дюплэ часто въ прекрасные лтніе дни устраивала пикники на трав въ Монморансскомъ лсу, пользуясь этимъ случаемъ, чтобы провести нсколько часовъ со своимъ другомъ вдали отъ свта.

Телжка остановилась. Робеспьеръ быстро подошелъ къ нимъ и учтиво помогъ женщинамъ соскочить на землю среди застнчивыхъ восклицаній.

— Охъ, какъ высоко, невозможно соскочить!

Потомъ на него посыпались среди веселаго говора и смха безконечные вопросы.

— Хорошо ли вы спали, добрый другъ? Отчего вы такъ сіяете сегодня?

— Отъ радости васъ видть,— отвчалъ Робеспьеръ.

Мать и дочери были въ восторг отъ каждаго его слова и сопровождали ихъ восклицаніями:

— Какой онъ добрый! Какой онъ добрый! Какъ здсь хорошо! Только онъ могъ найти такой прелестный уголокъ!

Между тмъ он стали распаковывать привезенныя корзины съ колбасами, жареными курами, салатомъ, пирожками, сыромъ, хлбомъ и дыней, а пока Дюплэ распрягалъ лошадь, Леба сообщалъ Робеспьеру о послднихъ парижскихъ новостяхъ, Симонъ отыскивалъ удобное мсто, чтобы разложить скатерть, а Морисъ игралъ съ собакой. Неожиданно вс вздрогнули и стали съ испугомъ прислушиваться. Невдалек за деревьями послышались жалобные звуки.

— Это женскіе голоса,— произнесла Корнели, тревожно озираясь.

— Ты права,— отвчала мать и пошла по тому направленію, откуда неслись звуки.

— Это ничего,— сказалъ Робеспьеръ спокойно, и, видя вопросительные взгляды женщинъ, онъ прибавилъ:— тутъ арестуютъ двухъ аристократокъ.

— Только-то!— отвчали мать и дочь.

Дюплэ и Симонъ подошли ближе къ неподкупному, надясь, что онъ разскажетъ имъ какую нибудь интересную исторію, но онъ только таинственно промолвилъ:

— Я нашелъ ихъ посл долгихъ поисковъ!

Въ эту минуту къ нему подошелъ Дидье.

— Все въ порядк?— спросилъ Робеспьеръ.

— Все въ порядк, гражданинъ!— отвтилъ Дидье.

Вполн удовлетворенный этимъ отвтомъ, неподкупный подошелъ къ Корнеліи, которая нагнувшись срывала маргаритки. Въ нсколькихъ шагахъ на срубленномъ дерев лежалъ приготовленный имъ букетъ анютиныхъ глазокъ. Онъ взялъ его и подалъ молодой двушк.

— Какой хорошенькій букетъ!— воскликнула она и поблагодарила за вниманіе.

— Это любимые цвты Руссо!— замтилъ Робеспьеръ.

— Вы такъ же добры, какъ онъ!— промолвила молодая двушка, зная, что Робеспьеру нравилось это сравненіе.

Пріятно польщенный словами Корнеліи, онъ прикололъ букетъ къ ея корсажу.

— Какъ отрадна жизнь!— произнесла сентиментальная молодая двушка.

Робеспьеръ согласился съ нею и сталъ жадно вдыхать благоуханный воздухъ, къ которому примшивался ароматъ прекрасныхъ розъ, украшавшихъ находившійся невдалек оттуда садъ Клариссы.

V.

Оливье не остался до конца праздника въ Сенъ-При. Въ пять часовъ онъ незамтно удалился и, возвращаясь домой, съ удовольствіемъ думалъ о томъ сюрприз, который онъ сдлаетъ матери и Терез, а такъ же о вкусномъ ужин и пріятномъ сн, такъ какъ наканун онъ проработалъ всю ночь. Къ тому же его утомили шумъ и движеніе толпы, а въ особенности цвтистыя рчи политическихъ ораторовъ, которымъ онъ долженъ былъ невольно рукоплескать, такъ какъ всякое равнодушіе къ громкимъ фразамъ, восхвалявшимъ революцію, возбуждало подозрніе, которое могло довести до эшафота.

— Боже мой, мн все это до смерти надоло,— думалъ онъ, идя по Монмарансскому лсу и вспоминая, сколько онъ, сынъ аристократки и вандейца, долженъ былъ перенести униженія въ продолженіе послднихъ четырнадцати мсяцевъ.

Ему приходилось молча слушать революціонныя теоріи, возмущавшія его душу, и онъ только мирился со всмъ этимъ при мысли, что, дйствуя иначе, онъ могъ скомпрометировать себя и причинить горе матери и Терез. Кром того, мать постоянно успокоивала его увреніями, что терроръ не могъ долго продолжаться, и непремнно наступитъ реакція.

Подойдя къ дому, онъ удивился, что не было видно въ саду и окнахъ хижины ни одной изъ его обитательницъ. Въ дверяхъ стоялъ садовникъ, и Оливье радостно крикнулъ ему:

— Что, Поль, вы не думали, видть такъ рано?

Но лицо садовника было такъ печально, что сердце молодого человка дрогнуло, онъ подумалъ, не занемогла ли его мать или Тереза. Онъ быстро подбжалъ къ нему и со страхомъ спросилъ:

— Что случилось, говорите скоре?

Садовникъ въ короткихъ словахъ разсказалъ, что об женщины были арестованы, несмотря на ихъ горячіе протесты, и быстро уведены въ Монморанси, чтобы не нарушить веселаго пикника, устроеннаго недалеко въ лсу около Шевра.

Услыхавъ это названіе, Оливье вспомнилъ объ англичанин, который спрашивалъ дорогу туда, и воскликнулъ:

— А англичанинъ? Когда я ушелъ сегодня утромъ изъ дома, то въ немъ оставалась одна Тереза, а моя мать разговаривала въ лсу съ иностранцемъ. Разв онъ не приходилъ съ нею сюда?

— Нтъ, гражданка Дюранъ вернулась одна и очень поспшно. Она все оглядывалась, какъ бы не желая, чтобы ее видла веселая компанія.

— Какая веселая компанія?

— Компанія, устроившая пикникъ въ Шевр. Повидимому, она была извстна полицейскимъ агентамъ, арестовавшимъ вашу мать и ея племянницу, такъ какъ одинъ изъ нихъ посл ареста пошелъ къ одному господину изъ числа компаніи и разговаривалъ съ нимъ.

— Кто онъ такой?

— Не знаю.

— А онъ еще тамъ со своей компаніей?

— Нтъ, вс уже давно ухали.

— Куда?

— Не знаю.

— А вы говорите, что мою мать и Терезу повели въ Монморанси.

— Я въ этомъ увренъ. Разв они по дорог встртили какой нибудь экипажъ.

— Зачмъ экипажъ?

— Чтобы отвезти арестованныхъ въ Парижъ.

Оливье никакъ не могъ примириться съ мыслью объ арест дорогихъ для его сердца существъ. Зачмъ ихъ арестовали? Что он сдлали? Какое он могли учинить преступленіе?

На вс эти вопросы садовникъ отвчалъ, что онъ ничего не знаетъ.

— Зачмъ же вы не прибжали за мною въ Сенъ-При?— воскликнулъ гнвно юноша.

— А кто же бы остался стеречь домъ,— отвтили садовникъ, который думалъ, что лучше было остаться дома съ больною женой, чмъ компрометировать себя розысками Оливье.

Юноша вбжалъ, какъ бшеный, въ комнату, въ какой-то безумной надежд, что Тереза выскочитъ изъ-подъ какой нибудь мебели съ громкимъ хохотомъ, какъ въ счастливые дни дтства. Потомъ онъ побжалъ съ такимъ же бшенымъ пыломъ въ Монморанси съ двойною цлью: повидать Леонара, который зналъ что нибудь объ арест, и разыскать возницу, который отвозилъ несчастныхъ женщинъ въ Парижъ, если он туда доставлены.

По дорог онъ встртилъ Леонара, который торопился въ хижину, чтобы сообщить Оливье объ арест его матери и Терезы. Объ этомъ ему разсказалъ возница, отвозившій ихъ въ Парижъ. Ихъ помстили въ тюрьму Ла-Бурбъ, какъ подозрительныхъ личностей.

— По чьему приказу?— спросилъ Оливье.

— Робеспьера.

— Подлецъ!— воскликнулъ юноша, вн себя отъ ужаса и гнва.— Мн надо какъ можно скоре отправиться въ Парижъ и вырвать ихъ изъ тюрьмы. Теперь тюрьма означаетъ гильотину.

Леонаръ всячески старался уговорить его не ходить въ Парижъ до утра и обдумать все дло на досуг, но Оливье не хотлъ его слушать и настоялъ на томъ, что Леонаръ далъ ему адресъ скромныхъ приличныхъ меблированныхъ комнатъ въ улиц Роше. Зайдя въ мастерскую Леонара, онъ захватилъ съ собою дорожный мшокъ съ нсколькими необходимыми вещами и пустился въ путь.

— Молитесь за меня, Леонаръ!— сказалъ онъ, прощаясь съ добрымъ старикомъ:— будьте уврены, что он выйдутъ изъ тюрьмы хотя бы цною моей жизни.

Въ полночь Оливье достигъ улицы Роше и, сказавъ привратнику, что его рекомендуетъ Леонаръ, назвалъ себя гражданиномъ Жерменомъ.

— Пожалуйста, дайте мн комнату и прямо проводите меня туда, я очень хочу спать.

Однако онъ не спалъ впродолженіе всей ночи и тревожно ходилъ взадъ и впередъ по комнат. Утромъ онъ снялъ подушки и простыни на постели, чтобы не возбудить подозрнія, и вышелъ изъ дома, сказавъ привратнику, что онъ отправляется по важному длу. Очутившись на улиц, онъ поспшно направился къ тюрьм Ла-Бурбъ, какъ называли теперь аббатство Поръ-Рояля.

Вскор онъ достигъ этого громаднаго зданія, въ одномъ изъ флигелей котораго мучились его мать и невста. Остановившись передъ красной каменной массой этого зданія, онъ впервые отдалъ себ отчетъ въ безнадежности своего предпріятія. Нсколько разъ онъ обошелъ вокругъ его, даже не смя пристально смотрть изъ боязни обратить на себя подозрніе.

Наконецъ онъ удалился отъ тюрьмы, ломая себ голову, какъ поступить въ такомъ безвыходномъ положеніи. Вс лица, которыхъ онъ зналъ въ Париж, или погибли подъ гильотиной или находились въ рядахъ эмиграціи. Онъ вспомнилъ объ англичанин Воган, но не зналъ, гд его искать, и при томъ его могли также арестовать. Потомъ въ голов его блеснула мысль пойти въ старый домъ своего дда, гд, вроятно, еще находился добрый привратникъ Венуа. Но, сдлавъ нсколько шаговъ въ направленіи этого дома, онъ вспомнилъ, что жилище его дда было конфисковано и продано, а слдовательно тамъ не могъ находиться Бенуа, къ тому же сосди могли его узнать, и эта неосторожная выходка кончилась бы, по всей вроятности, его арестомъ.

Побродивъ по городу машинально и безо всякой цли, Оливье совершенно машинально очутился въ улиц Роше. Онъ вошелъ въ свою комнату, и чувствуя, что у него кружится голова отъ голода, онъ потребовалъ завтракъ. Ему подали два яйца, котлету и фрукты. Яйца онъ жадно сълъ, но котлетку не кончилъ, а до фруктовъ не дотронулся. Наконецъ, утомленіе взяло верхъ, и онъ, сидя въ кресл, заснулъ.

Когда онъ открылъ глаза, уже было четыре часа. Сожаля, что у него пропалъ даромъ день, онъ снова быстро вышелъ на улицу. Но въ сняхъ его остановилъ привратникъ и спросилъ:

— Вы дйствительно гражданинъ Жерменъ?

— Да.

— Пожалуйте вашъ паспортъ. Вчера ночью я не спросилъ у васъ ничего, потому что было поздно.

— У меня нтъ при себ паспорта. Онъ остался за городомъ.

— Вы можете достать новый въ полицейскомъ участк, но намъ нельзя васъ держать безъ паспорта. Это запрещено по закону.

— Хорошо,— отвчалъ съ улыбкой Оливье,— я завтра достану паспортъ, а сегодня у меня слишкомъ много дла.

— Завтра декади, и вы ничего не добьетесь.

— Ну, такъ послзавтра.

— Извольте, я подожду, но помните, что я за васъ отвчаю.

Оливье поблагодарилъ его и снова очутился на улиц. Онъ снова направилъ свои шаги къ тюрьм Ла-Бурбъ, но машинально взялъ другую дорогу черезъ улицу и площадь Революціи. Везд было большое движеніе. Вс дома украшались трехцвтными флагами и цвточными гирляндами. Спросивъ у какого-то прохожаго, какой готовился праздникъ, онъ узналъ, что на другой день должно было произойти на площади Революціи торжество въ честь Верховнаго Существа.

Не усплъ онъ сдлать нсколько шаговъ по площади, какъ увидалъ между статуей ‘Свободы’ и входомъ въ Тюильри роковую гильотину, которую рабочіе, очевидно, разбирали. Онъ вздрогнулъ и, обращаясь къ проходившей мимо пожилой женщин, спросилъ:

— Что это значитъ?

— Какъ что!— это г-жа Робеспьеръ.

— Я знаю, ч, то это гильотина, но что съ ней длаютъ?

— Ее уносятъ.

— Уфъ!..— произнесъ Оливье, чувствуя, что у него съ души какъ бы свалился камень.

— Но ее воздвигнутъ на другомъ мст.

— Гд?— спросилъ юноша, и лицо его снова омрачилось.

— На площади Бастиліи,— сказала женщина и прибавила съ улыбкой:— повидимому, еще остались аристократы, съ которыми надо покончить.

Оливье посмотрлъ съ изумленіемъ вокругъ себя. Многочисленная толпа такъ же равнодушно и легкомысленно, какъ эта женщина, смотрла на перенесеніе съ мста на мсто этого грознаго орудія смерти. Неужели никто не имлъ достаточно мужества, чтобы громко закричать: ‘долой гильотину’? Быть можетъ, если бы явился такой человкъ, то легкомысленная, но благородная и человчная толпа пошла бы противъ тирановъ.

Углубившись въ эти мысли, Оливье машинально повернулъ на набережную и дошелъ до Поръ-Рояля, почти не сознавая, куда онъ направлялся. Но въ нсколькихъ шагахъ отъ мрачнаго зданія тюрьмы онъ невольно остановился. Большія ворота были открыты, и въ нихъ входили люди всякаго вида, преимущественно хорошо одтые, съ корзинками, мшками и картонками. Онъ поспшно подошелъ къ одному изъ часовыхъ и спросилъ:

— Сегодня пускаютъ къ арестантамъ?

— Да. Друзьямъ и родственникамъ дозволяютъ приносить арестантамъ чистое блье, фрукты и сласти. У васъ здсь кто нибудь?

— Да, мать и невста.

— Вы желаете ихъ видть?

— Да.

— У васъ есть деньги?

Оливье молча подалъ ему золотой.

— Не мн,— воскликнулъ съ презрніемъ часовой:— а привратнику!

При этомъ онъ указалъ на маленькаго юркаго человчка, стоявшаго у дверей тюрьмы.

Оливье подошелъ къ нему и сказалъ, что желаетъ видть гражданокъ Дюранъ, и сунулъ ему въ руку золотой.

— Вы пришли къ гражданкамъ Дюранъ? Хорошо. Он должны быть во двор Акацій.

Онъ далъ юнош карточку, которую просилъ возвратить при выход изъ тюрьмы, а затмъ повелъ его черезъ темный коридоръ къ ршетк, которая выходила на обширный дворъ. Открывъ ршетку, онъ сказалъ со смхомъ:

— Вы, конечно, сами ихъ найдете.

И, затворивъ ршетку, онъ удалился.

V.

Оливье видлъ передъ собою обширный дворъ, окруженный съ двухъ сторонъ высокими каменными стнами, а съ остальныхъ громадными кирпичными домами, на окнахъ которыхъ были желзныя перекладины. На ихъ крышахъ виднлись острыя загородки, длавшія бгство, повидимому, невозможнымъ. Оба зданія соединялись каменнымъ коридоромъ, выходившимъ въ конц террасы, на которой стоялъ часовой съ ружьемъ. Посредин въ коридор была отворенная желзная дверь, за которой виднлся другой дворъ, усаженный деревьями.

Озираясь по сторонамъ, юноша пошелъ къ этому второму двору, гд нсколько арестантовъ гуляло вокругъ куста акаціи въ цвту. Лучи заходившаго солнца играли на немъ и на окружавшемъ его газон.

Съ тревожно бившимся сердцемъ сталъ Оливье пристально осматривать проходившія мимо него группы. Тутъ были мужчины, женщины и дти. Но вс ему были незнакомы, и не видно было ни матери, ни Терезы. Онъ не смлъ спросить о нихъ у кого нибудь, боясь ихъ компрометировать и забывая, что вс эти лица были ихъ товарищами по заключенію. Неожиданно къ нему подошла молодая женщина въ скромномъ, но изящномъ костюм.

— Вы кого-то ждете?— спросила она мелодичнымъ голосомъ.

— Мою мать и невсту, гражданокъ Дюранъ.

— Он еще сидятъ за столомъ. Посмотрите, молодая двушка ничего не хочетъ сть, и ваша мать ее тщетно уговариваетъ.

Въ своемъ смущеніи Оливье не замтилъ, что по ту сторону акаціи стоялъ деревянный столъ съ глиняной посудой, которую убирали нсколько тюремныхъ служителей, несмотря на то, что группа арестантовъ еще сидла за столомъ. Наконецъ онъ нашелъ дорогихъ ему существъ, но боялся броситься къ нимъ, чтобы не причинить имъ болзненнаго припадка неожиданной радостью. Говорившая съ нимъ молодая женщина какъ будто отгадала его мысли.

— Если хотите, я ихъ предупрежу,— и прибавила, чтобы его совершенно успокоить:— я графиня Нарбонъ.

Оливье поблагодарилъ ее и послдовалъ за своимъ добрымъ проводникомъ.

Она тихонько подошла къ Кларисс и что-то шепнула ей на ухо. Та обернулась и, увидвъ сына, смертельно поблднла.

— Ты арестованъ?— воскликнула она, бросаясь къ нему на шею.

— Нтъ, нтъ,— отвчалъ онъ, крпко прижимая ее къ своей груди.— Я освобожденъ, мн разршили повидаться съ вами.— Потомъ онъ обернулся къ Терез и нжно поцловалъ ее.

— Правда, что ты свободенъ?— спросила молодая двушка.

Совершенно успокоивъ обихъ женщинъ въ своей безопасности,

Оливье помстился вмст съ ними на отдаленной скамейк и сталъ забрасывать ихъ вопросами, но Кларисса перебила его и потребовала, чтобы онъ сначала разсказалъ, какъ онъ узналъ объ ихъ арест, какъ онъ очутился въ Париж и гд остановился въ этомъ шумномъ, опасномъ город. Удовлетворивъ любопытство матери, онъ въ свою очередь спросилъ:

— Ну, теперь вы разскажите все, что было съ вами. Я хочу знать все, все.

Кларисса объяснила, какъ ихъ арестовали и повезли прежде въ Монморанси, а потомъ въ Парижъ, гд и заперли въ этой тюрьм, которая оказывается наимене ужасной во всемъ Париж. На слдующее утро ихъ окружили товарищи по заключенію, которые оказались представителями и представительницами высшаго свта. Кларисса при этомъ указала Оливье уже знакомую ему графиню Нарбонъ съ маленькимъ прелестнымъ ребенкомъ, графа и графиню Лавернъ, маркизу Шуазель, семью Малесси, графа Брольи, шевалье де-Бара, маршала Мути съ женою, которыхъ Кларисса знала въ юности въ Версали, двицу Бетизи и маркизу д’Аво.

— Посмотри,— прибавила она съ печальной улыбкой:— я никогда не была въ такомъ избранномъ обществ съ тхъ поръ, какъ покинула Понтиви.

— Это понятно,— отвчалъ Оливье:— республиканскія тюрьмы назначены исключительно для аристократовъ.

— Нтъ, ты ошибаешься,— возразила мать:— среди аристократовъ есть мужчины и женщины мелкаго средняго класса, которые отличаются самыми возвышенными чувствами.

— Поэтому они и въ тюрьм. Республика признаетъ лишь равенство въ низости.

— Тише, тише, тебя могутъ подслушать.

— Не говорите мн быть тише, я тогда только успокоюсь, когда узнаю, зачмъ васъ арестовали.

— Я также этого не понимаю,— промолвила Кларисса:— сначала я думала, что кто нибудь на насъ донесъ. Но кто же могъ это сдлать?

— Кто!— воскликнулъ Оливье.— Разв вамъ не сказали?

— Нтъ.

— Робеспьеръ.

Она вскочила со скамейки, словно ужаленная, и воскликнула съ ужасомъ:

— Это неправда!

— Какъ неправда? Леонару разсказалъ объ этомъ возница, который доставилъ васъ въ Парижъ. Робеспьеръ находился съ веселой компаніей въ нсколькихъ шагахъ отъ нашего дома и послалъ арестовать васъ.

Мысль, что въ такомъ случа арестованъ былъ Воганъ, еще боле омрачила лицо Клариссы.

— Да, Робеспьеръ, этотъ безсовстный злодй, приказалъ васъ арестовать.

Она бросилась къ нему и, закрывая ему ротъ рукой, промолвила:

— Тише, тише, не говори этого! Ты ошибся, Леонаръ не понялъ. Мн бы объ этомъ сказали.

— Нтъ, нтъ, это онъ,— продолжалъ Оливье и изложилъ вс подробности, переданныя ему садовникомъ.

Въ сущности Кларисса была вполн убждена, что дйствительно она арестована по приказанію Робеспьера, но она хотла убдить Оливье въ противномъ, такъ какъ ей пришла мысль, что сынъ проклинаетъ отца.

— Вдь онъ не знаетъ, кто мы такіе!— начала она снова.— Тайные агенты ввели его въ заблужденіе. Онъ поступилъ такъ по недоразумнію.

— Нтъ, нтъ,— отвчалъ Оливье, пожимая плечами:— онъ дйствуетъ намренно, онъ жаждетъ крови, этотъ прокля…

— Нтъ, нтъ, не говори этого!— возразила Кларисса, снова зажимая ему ротъ, и видя, что онъ смотритъ на нее съ удивленіемъ, прибавила:— тебя могутъ услышать, ты себя скомпрометируешь!

— Здсь? Да вдь здсь каждый его ненавидитъ.

— Да, но тутъ ежеминутно снуютъ тюремщики, и потомъ кто же поручится, что нтъ шпіоновъ между арестантами? Ты долженъ быть очень остороженъ.

— Да, это правда! Теперь народъ сталъ невозможенъ.

И онъ объяснилъ матери, какое отвратительное впечатлніе произвела на него парижская толпа, которая апатично смотрла на то, какъ переносили проклятую гильотину съ площади Революціи на площадь Бастиліи.

Пока онъ говорилъ, Кларисса съ безпокойствомъ думала, что Робеспьеръ могъ приказать арестовать Оливье, не подозрвая, что онъ ея сынъ. Но тутъ она вспомнила, что она уже въ то самое утро написала нсколько словъ Робеспьеру о томъ, что она арестована и безпокоится о своемъ девятнадцатилтнемъ сын. Она была убждена, что это письмо, отданное одному изъ тюремщиковъ, дойдетъ до него, и онъ не только освободитъ ее съ Терезой, но и приметъ мры, чтобы обезопасить юношу, въ которомъ онъ, конечно, отгадаетъ своего сына. Поэтому она совершенно успокоилась и уже стала думать только о томъ, какъ бы помшать Оливье сдлать какую нибудь безумную выходку до полученія Робеспьеромъ ея письма. Ей казалось, что лучшимъ для этого способомъ было доказать ему, какъ пріятно он проводили время въ тюрьм, а потому ршила познакомить его съ нкоторыми изъ ихъ товарищей по заключенію.

Между тмъ и самъ Оливье сталъ съ любопытствомъ разглядывать группы гулявшихъ вокругъ акацій узниковъ. Женщины отличались изящнымъ достоинствомъ, несмотря на ихъ скромные туалеты и простые плоенные чепцы. Мужчины весело улыбались, любезно ухаживали за женщинами, а между собою играли въ карты или шахматы. Между всми этими группами спокойно прохаживался привратникъ тюрьмы, Гали, съ двумя большими бульдогами.

— Простите, monsieur,— произнесъ пятнадцатилтній мальчикъ, который игралъ въ мячикъ и нечаянно толкнулъ Оливье.

— Какой славный юноша!— произнесъ Оливье.

— Это молодой графъ Малье,— сказала Тереза:— никто не знаетъ, зачмъ его арестовали. Но его судьба ршена: онъ бросилъ гнилой селедкой въ лицо привратнику.

— Это, вроятно, неправда!— воскликнула Кларисса:— мало ли что говорятъ, а нашъ привратникъ недурной человкъ! Не правда ли, маркиза,— обратилась она къ проходившей мимо дам:— Гали вдь недурной человкъ?

— Конечно, это отецъ въ сравненіи съ другими тюремщиками.

— Маркиза де Шуазель,— произнесла Кларисса, представляя ей Оливье:— это мой сынъ.

Оливье почтительно поклонился, а маркиза, пораженная аристокритическимъ видомъ этого молодого рабочаго, протянула ему руку, которую Оливье поцловалъ съ придворной учтивостью.

— Сынъ выдаетъ мать,— сказала маркиза съ улыбкой:— васъ не зовутъ Дюранъ, вы принадлежите къ нашему обществу. Я это знала съ первой минуты, какъ васъ увидла. Но не безпокойтесь,— прибавила она, видя, что Кларисса хочетъ что-то сказать:— я не хочу нарушать вашей тайны.

И, обратясь къ Оливье, она объяснила, что его мать была совершенно права насчетъ Гали, который хотя грубый человкъ, но отличался добротой, дозволялъ узникамъ принимать родственниковъ, которые приносили имъ пищу и блье.

— А главное,— продолжала она:— онъ дозволяетъ намъ гулять и забавляться здсь до ночи. Вы видите, какъ мы пользуемся его любезностью,— и она указала на нсколько группъ взрослыхъ и дтей, игравшихъ въ различныя игры.

Кларисса была очень довольна оборотомъ, который принялъ разговоръ, и, желая удержать маркизу, сказала:

— Разскажите ему, пожалуйста, какъ вы проводите ваши вечера.

— Какъ, вы разв сами ему объ этомъ еще не сказали?

— Я вдь въ вашемъ обществ только со вчерашняго дня и потому знаю очень мало.

— Это правда,— отвчала маркиза, которая поняла съ материнскимъ инстинктомъ намреніе Клариссы, и продолжала, указывая Оливье на нсколько оконъ въ одномъ изъ зданій тюрьмы:— вотъ тамъ находится большая комната, гд мы собираемся по вечерамъ. Мы ее называемъ нашей гостиной и въ ней играемъ въ шарады, отгадываемъ загадки и сочиняемъ bouts rimes. Нкоторые изъ насъ декламируютъ стихи, а другіе занимаются музыкой. Посмотрите, тотъ господинъ, который перелистываетъ альбомъ, это баронъ Вирбахъ, нашъ первый артистъ. Онъ прекрасно играетъ на ‘viola d’amore’.

Оливье слушалъ ее съ удивленіемъ и начиналъ мало-по-малу успокоиваться.

— Вы видите,— продолжала маркиза:— мы можемъ вообразить себ, что находимся въ Версал. Впрочемъ, по правд сказать, вс остатки Версаля находятся въ тюрьм. Вотъ принцъ и принцесса Сенъ-Морисъ, рядомъ съ ними шевалье де-Понсъ, а немного подале графъ Армальи, племянникъ котораго юный Д’Отвиль былъ пажемъ Людовика XVI. А вотъ взгляните на эту группу,— прибавила она, указывая на нсколькихъ мужчинъ, которые окружали молодую красавицу, сидящую на трав подъ акаціей:— право, можно подумать, что это сцена въ Тріанон. Эта красавица графиня Мерэ, а вотъ къ ней подходитъ маркиза Вернель, которая здсь также кокетливо одвается, какъ при двор. Она даже такъ ловка, что одна безъ помощи горничной и парикмахера перемняетъ три раза въ день свой костюмъ и прическу. Мало того, она сама моетъ и гладитъ свое блье. При всемъ этомъ она постоянно весела, постоянно смется. Право, нельзя на нее смотрть безъ слезъ.

Хотя слова маркизы совершенно успокоили Оливье насчетъ тюремной жизни дорогихъ ему существъ, но онъ не могъ не высказать, хотя въ очень приличныхъ и сдержанныхъ выраженіяхъ, своего удивленія къ тому равнодушію, съ которымъ узники относились къ своей судьб.

— Равнодушіе народной толпы на улицахъ,— прибавилъ онъ,— возбуждаетъ во мн отвращеніе, но равнодушіе аристократіи меня огорчаетъ до глубины души.

Кларисса хотла ему отвтить, но маркиза ее перебила.

— Вы, вроятно, пріхали изъ деревни и давно не видали парижанъ. Нельзя измнить французовъ, и ничто не въ состояніи уничтожить ихъ веселость. То, что вы принимаете за равнодушіе, въ сущности стоическая покорность судьб. Мы видимъ, что борьба безполезна, и намъ такъ надолъ міръ съ его низостями, что мы готовы во всякое время умереть, но умираемъ, какъ подобаетъ французамъ, съ улыбкой на устахъ. Конечно, есть между нами отчаивающіеся, безпокойные люди, но ихъ немного.

Въ эту минуту раздались громкіе крики:

— Браво, браво! прекрасно, прекрасно!

Молодая двушка съ завязанными на спин руками стояла на верхней перекладин подставной лстницы, на которую она забралась по поставленнымъ одинъ на другой столамъ, стульямъ и скамейкамъ. Граціозно раскланявшись, она стала спускаться съ помощью протянутыхъ къ ней отовсюду рукъ. Ея примру послдовала маркиза д’Аво, на которую уже указала Оливье маркиза Шуазель, и начала вскарабкиваться на груду мебели, но довольно неловко.

— Что это — новая игра?— спросили въ одинъ голосъ Кларисса, Тереза и Оливье, смотрвшіе съ изумленіемъ на это необыкновенное упражненіе.

— Да, но это очень печальная игра,— отвчала маркиза Шуазель и прибавила торжественнымъ тономъ:— эти дамы учатся, какъ всходить на эшафотъ.

И она объяснила, что по деревяннымъ ступенямъ, которыя вели къ гильотин, было очень трудно подниматься, въ особенности съ завязанными руками, а потому женщины часто спотыкались и путались въ своихъ платьяхъ, что возбуждало громкій смхъ въ толп.

— Чтобы избгнуть этого униженія,— продолжала маркиза,— и чтобы достойно встртить смерть, мы здсь репетируемъ свою роль, которую, быть можетъ, завтра намъ придется сыграть на площади.

Оливье пришелъ въ восторгъ отъ этого благороднаго презрнія къ смерти и эшафоту. Въ ту же минуту раздался веселый смхъ. Платье маркизы д’Аво запуталось въ спинк верхняго стула, и она едва не упала. Она засмялась со всми другими и прибавила:

— Мн будетъ работа на сегодняшній вечеръ!

— Вы видите,— продолжала маркиза, обращаясь къ Оливье:— что скрываетъ въ сущности возмутившее васъ равнодушіе. Многія изъ этихъ женщинъ поддерживаютъ мужество своихъ мужей и готовы умереть за нихъ.

Но Кларисса боялась, что разговоръ снова коснулся слишкомъ печальнаго предмета, и обратила вниманіе сына на проходившую мимо графиню Варбонъ съ корзинкою вишенъ, которыми она угощала свою маленькую двочку.

— Какія прекрасныя ягоды!— воскликнула Кларисса.

Графиня остановилась и предложила ей вишенъ, но она отказалась, и когда графиня продолжала настаивать, то она сказала:

— Я не хочу, благодарю васъ, но, можетъ быть, моя племянница попробуетъ вашихъ удивительныхъ вишенъ.

Тереза также отказалась, но Оливье, взявъ изъ корзинки втку вишенъ, поднесъ одну къ розовымъ губамъ своей невсты и сказалъ:

— Скушайте, пожалуйста, для меня.

Кларисса не могла не улыбнуться, и Оливье прибавилъ:

— И вы также, мама.

Эту прелестную семейную сцену нарушилъ медленный звонъ колокола.

— Перекличка!— промолвила графиня Нарбонъ поблднвъ.

Вс разговоры смолкли, и вс глаза со страхомъ обратились на

желзную ршетку, словно въ ожиданія кого-то.

— Какая перекличка?— спросилъ Оливье, снова приходя въ безпокойное волненіе.

Маркиза Шуазель и графиня Нарбонъ быстро удалились, а Кларисса, быть можетъ, инстинктивно понявшая, въ чемъ дло, произнесла:

— Не знаю!

Тереза задрожала всмъ тломъ и крпко прижалась къ Кларисс, предчувствуя что-то ужасное, а Оливье, подойдя къ одному изъ узниковъ, спросилъ его, что значитъ эта перекличка.

— Это вызываютъ лицъ, подлежащихъ явк въ революціонный трибуналъ,— отвчалъ онъ спокойно:— колоколъ возвщаетъ, что сейчасъ прибудетъ представитель этого суда и вызоветъ по именамъ тхъ, которые должны явиться въ судъ.

— То-есть на эшафотъ!— воскликнулъ съ яростью Оливье.

Арестантъ молча кивнулъ головой.

— Такъ вс, имена которыхъ будутъ выкликать?…

— Будутъ сегодня отвезены въ консіержери и…

— И?…

— И черезъ два дня взойдутъ на эшафотъ,— произнесъ узникъ, повидимому, вполн примирившійся со своей судьбой.

— Такъ могутъ вызвать кого нибудь изъ насъ?— спросила Тереза, заливаясь слезами.

— Нтъ,— отвчала Кларисса, стараясь побороть свое волненіе:— нтъ, еще слишкомъ рано. Скажи ей, Оливье, что этого не можетъ быть.

— Почему?— промолвилъ мрачно юноша, которымъ овладло отчаянье.

— Нтъ, нтъ, это невозможно, увряю васъ, что это невозможно!

Между тмъ посланный изъ революціоннаго трибунала, маленькій, толстый человкъ съ краснымъ лицомъ и съ отвратительной улыбкой, вышелъ изъ-за ршетки и услся на стулъ подъ акаціей. Вокругъ него помстились Гали, тюремщики и жандармъ.

— Я думалъ,— произнесъ съ удивленіемъ Гали,— что трибуналъ не будетъ засдать завтра по случаю праздника Верховнаго Существа.

— Вы правы, но онъ будетъ засдать послзавтра. Я также хочу быть свободенъ завтра и принять участіе въ праздник.— Онъ цинично засмялся и приказалъ принести себ стаканъ вина, который и опорожнилъ однимъ залпомъ.

— Однако пора за дло!— воскликнулъ онъ со смхомъ и потребовалъ фонарь, такъ какъ уже начинало смеркаться, онъ вынулъ роковую бумагу, въ которой были назначены жертвы гильотины.

Между тмъ дворъ переполнился узниками, явившимися изо всхъ помщеній тюрьмы. Большинство были спокойны и хладнокровны, нкоторые смотрли съ ужасомъ на встника смерти. Одни ожидали съ нетерпніемъ, чтобы произнесли ихъ имя, видя въ смерти конецъ невыносимыхъ страданій, а другіе боле слабохарактерные надялись, что будутъ выкликать не ихъ, а товарищей.

Выли, однако, и такіе мужественные стоики, которые спокойно разговаривали или играли въ карты. Кларисса и Тереза сидли на скамейк и не спускали глазъ съ представителя революціоннаго трибунала, а Оливье стоялъ возл нихъ, готовый защитить дорогихъ для него существъ до послдней капли крови, если бы выборъ палъ на нихъ.

— Что же это не несутъ проклятаго фонаря!— воскликнулъ наконецъ разгнванный маленькій человкъ, на которомъ сосредоточены были вс взгляды,— Я и такъ начну!

Онъ всталъ и началъ съ трудомъ разбирать имена, выставленныя въ списк.

— Первое имя Бур… нтъ, Лур…

— Не читайте такъ,— перебилъ его какой-то гнвный голосъ:— вы усугубляете страданія. Это ужасно! это ужасно!

Протестующій голосъ принадлежалъ Оливье.

— Кто сметъ здсь говорить?— грозно воскликнулъ посланный революціоннаго трибунала.

Кларисса схватила за руку сына и жалобно прошептала:

— Умоляю тебя, замолчи.

Въ эту минуту принесли фонарь, и началась правильная перекличка.

— Сурдеваль!

— Здсь!— отвчалъ твердый голосъ.

Изъ толпы вышелъ человкъ высокаго роста съ гордо поднятой головой и спокойно, не смотря по сторонамъ, направился къ выходу.

Молодой графъ Малье, услыхавъ свое имя, пересталъ играть съ дтьми и мужественно пошелъ на смерть. Но старый маркизъ Моклеръ, какъ только послышалось его имя, упалъ въ обморокъ и былъ вынесенъ жандармами. Когда пришла очередь маркизы Нарбонъ, то она молча передала свою маленькую дочь маркиз Шуазель.

— Куда ты идешь, мама?— спросилъ ребенокъ.

— Я сейчасъ вернусь, моя радость.

— Не уходи, мама, не уходи, я не хочу, чтобы ты ушла.

Графиня Нарбонъ поспшно удалилась, громко рыдая.

Всю семью Малесси вызвали разомъ. Она состояла изъ отца, матери и двухъ дочерей, которыя бросились другъ другу въ объятія, благодаря небо, что он не разлучатся въ смерти. Дряхлая, сдая чета маршалъ Муши и его жена не выразили ни малйшаго волненія, но рука въ руку съ гордымъ достоинствомъ прошли черезъ всю толпу узниковъ, которые почтительно имъ кланялись. Всеобщій восторгъ возбудили графъ и графиня Лавернъ. Такъ какъ выкликнули одного графа, то графиня стала пламенно просить, чтобы ея не разлучали съ мужемъ, а когда ей въ томъ отказали, она громко воскликнула:

— Да здравствуетъ король!

Это одно восклицаніе заслуживало тогда смертную Казань, и ея имя тотчасъ было занесено въ роковой списокъ.

Сцены необыкновеннаго мужества продолжались одна за другой. Маркизъ Гурней молча закурилъ трубку у фонаря и, не говоря никому ни слова, удалился въ сопровожденіи жандарма. Графъ Брольи игралъ въ шахматы съ шевалье де-Баромъ, когда раздалось его имя, онъ спокойно всталъ и сказалъ:

— Во всякомъ случа вы проиграли, шевалье, но не безпокойтесь, я вамъ дамъ отыграться на томъ свт.

Онъ пожалъ руку своему противнику, простился со всми знакомыми, любезно раскланялся съ дамами и весело вышелъ, словно онъ отправлялся на банкетъ.

Рядомъ съ Оливье, который стоялъ, крпко прижавшись къ своей матери и Терез, происходилъ разговоръ между пожилымъ господиномъ и юношей.

— Вызываютъ Легея,— сказалъ послдній: — разв это ваша фамилія?

— Да, и ваша также?

— Да. Вы женаты или холостой?

— У меня жена и двое дтей.

— А я холостой, погодите, я пойду!

— Ну, что же Легей!— раздался голосъ встника смерти.

— Здсь!— отвчалъ молодой человкъ.

Оливье, слышавшій этотъ разговоръ, бросился впередъ, желая пожать руку герою, но онъ уже удалился.

— На сегодня кончено,— произнесъ представитель революціоннаго трибунала, сложилъ свою бумагу, спряталъ ее въ карманъ и цинично выпилъ стаканъ вина.

Вс присутствовавшіе словно очнулись отъ страшнаго кошмара.

— Слава Богу,— промолвила Кларисса, тяжело вздохнувъ.

— А вы увряли, мама, въ своей безопасности!— воскликнулъ Оливье.

— Я боялась за другихъ, а не за себя!— отвчала Кларисса.

Оливье покачалъ головой и хотлъ что-то сказать, но въ эту же минуту послышался грубый голосъ Гали:

— Вс постители вонъ! Пора запирать!

Стоя у ршетки, онъ пропускалъ мимо себя всхъ постителей, отбирая карточки. Но Оливье не торопился уходить, и, наконецъ, Гали крикнулъ ему:

— А вы, что же, хотите остаться, пожалуйста, не стсняйтесь, мы васъ сейчасъ занесемъ въ списокъ арестантовъ!

— Нтъ, нтъ, онъ идетъ!— воскликнули въ одинъ голосъ Кларисса и Тереза. Он поспшно поцловали его и толкнули къ ршетк.

Но, прежде чмъ уйти, Оливье общалъ матери не приходить въ тюрьму впродолженіе нсколькихъ дней и въ письмахъ къ нимъ не упоминать своего адреса.

Об женщины невольно подошли къ ршетк и увидли, какъ съ большого двора вызжала при мерцаніи факеловъ большая телга съ обвиняемыми, въ числ которыхъ он узнали графиню Нарбонъ, посылавшую со слезами поцлуи тюрьм, въ которой осталась ея двочка.

— Это ужасно, это ужасно!— прошептала Тереза, и голова ея опустилась на плечо Клариссы.

Выйдя изъ тюрьмы, Оливье машинально пошелъ за телгой съ арестантами, которая медленно двигалась среди равнодушно смотрвшей на нее толпы. Но вскор она исчезла изъ его глазъ въ темнот, и онъ продолжалъ итти, словно его обуялъ какой-то страшный сонъ. Только достигнувъ берега Сены, онъ остановился и сталъ жадно вдыхать въ себя свжій вечерній воздухъ.

Неожиданно вдали надъ Тюильрійскимъ садомъ показались снопы лучезарнаго свта. Это была проба фейерверка, приготовленнаго для завтрашняго дня. Оливье перешелъ мостъ и вскор достигъ площади Революціи, которая была переполнена бульварными зваками, смотрвшими съ любопытствомъ на приготовленія къ празднику. Всюду виднлись высокія мачты съ флагами, соединенныя гирляндами изъ зелени и пестрыхъ фонариковъ для вечерней иллюминаціи. Тамъ и сямъ уличные пвцы, акомпанируя себ на скрипк, обучали молодежь новому гимну въ честь Верховнаго Существа, который былъ написанъ Госсекомъ для предстоящаго торжества. Но какъ только замирали звуки гимна, то раздавались веселый вальсъ или гавотъ, и молодежь весело пускалась въ плясъ.

Оливье смотрлъ на все это съ чудовищнымъ изумленіемъ. Ему казалось, что онъ находился во сн. Онъ только что видлъ горе, страданіе, смерть, а теперь его поражали веселье, смхъ, пнье, танцы. И того самаго человка, который посылалъ столько жертвъ на эшафотъ и вырывалъ матерей изъ объятія ихъ дтей чтобы предать казни, должны были на слдующій день внчать лаврами!

— Робеспьеръ! Это Робеспьеръ!— пробжалъ шопотъ по толп.

Оливье обернулся и увидалъ, что какой-то человкъ невысокаго роста поспшно проходилъ мимо, держа подъ руку видную женщину.

Дйствительно это былъ Робеспьеръ. Онъ пошелъ передъ ужиномъ погулять съ Корнеліей Дюплэ и не могъ удержаться отъ удовольствія взглянуть на подготовлявшуюся арену его завтрашняго торжества.

— Народъ, кажется, душей и тломъ радъ этому празднику,— сказала Корнелія, указывая на веселыя танцующія пары.

Робеспьеръ молча пожалъ ей руку.

Они вернулись домой, погруженные въ совершенно противоположныя думы. Корнелія думала о великолпномъ плать, которое она заказала для праздника портних, тогда какъ она обыкновенно шила сама себ туалеты, а Робеспьеръ, по обыкновенію тревожимый сомнніями и подозрніями, мысленно спрашивалъ себя: хорошо ли онъ сдлалъ, что прошелъ по площади Революціи, такъ какъ комитетъ общественной безопасности могъ предположить, что онъ желалъ обратить на себя вниманіе толпы? Какъ бы то ни было, они спокойно достигли дома Дюплэ въ улиц Сентъ-Онорэ, и Робеспьеръ, остановившись въ дверяхъ, учтиво пропустилъ впередъ Корнелію.

Въ эту самую минуту Оливье выходилъ съ площади Революціи и, озаренный какой-то новой идеей, говорилъ себ:

— Я пойду завтра на этотъ праздникъ!

VI.

Домъ Дюплэ, въ которомъ жилъ Робеспьеръ, находился въ улиц Сентъ-Онорэ, противъ церкви Успенія. Наружная дверь отворялась въ крытый проходъ, уставленный по стнамъ досками. Въ конц его находился небольшой дворъ, окруженный четырьмя флигелями двухъ-этажнаго дома. Верхній этажа, былъ занятъ семьею Дюнлэ, состоявшей изъ мужа, жены и двухъ дочерей, Корнеліи и Викторіи, а въ нижнемъ этаж находились три комнаты, въ томъ числ столовая и гостиная. Робеспьеръ жилъ въ комнат, находившейся въ верхнемъ этаж лваго флигеля, и она соединялась со столовой деревянной лстницей, а подъ нею находилась столярная мастерская Дюплэ. Окно же его комнаты выходило на крышу сарая, гд также производились столярныя работы. Такимъ образомъ жилище трибуна было съ одной стороны охранено семьей Дюплэ, а съ другой Симономъ и Морисомъ Дюплэ, которые занимали дв комнаты въ одномъ флигел съ Робеспьеромъ, также выходившія окнами на крышу сарая.

Трудно было бы найти помщеніе, которое такъ вполн соотвтствовало бы жажд Робеспьера къ республиканской простот. Обстановка его ежедневной жизни состояла изъ принадлежностей столярной мастерской, гд съ утра до ночи пилили, строгали и т. д., а также изъ простыхъ элементовъ скромной жизни старика Дюплэ, снимавшаго свой рабочій передникъ только во время обда и посщеній якобинскаго клуба или революціоннаго трибунала, гд онъ игралъ роль присяжнаго.

Недавно его постили два члена конвента, и ихъ встртила на двор Корнелія Дюплэ, вшавшая тамъ только что вымытые чулки. Робеспьеръ съ удовольствіемъ смотрлъ на эту сцену изъ окна комнаты, передъ которымъ онъ брился. Его подозрвали въ желаніи сдлаться диктаторомъ, а вотъ какое странное зрлище представилось постителямъ, неожиданно вторгнувшимся въ его частную жизнь.

При возвращеніи домой Робеспьера и Корнеліи ихъ встртилъ Блунтъ громкимъ лаемъ и веселыми прыжками. Вся семья Дюплэ сидла во двор и ожидала своего жильца.

— Вотъ они наконецъ!— воскликнула старуха Дюплэ, которая сидла подъ окномъ столовой и мыла салатъ у водокачки.

— Но мы вдь не опоздали, мама,— сказала Корнелія, благоразумно останавливаясь поодаль, чтобы на нее не попала вода.

— Не очень,— отвчала добрая женщина,— но при теперешнихъ обстоятельствахъ никогда нельзя знать, что можетъ случиться въ толп. Невольно всегда безпокоишься о тхъ, кого любишь. Не правда ли?— сказала она, обращаясь къ Робеспьеру, у котораго Викторія взяла палку и шляпу.

Но онъ не обратилъ вниманія на ея слова, такъ какъ былъ всецло занятъ своей собакой, которая продолжала прыгать и ласкаться къ нему.

— Да, да, добрый песъ, это я,— говорилъ онъ, гладя собаку,— я не бралъ тебя съ собою, потому что такой хорошей собак не прилично показываться въ толп.

— А много народу?— спросилъ Дюплэ, сидвшій съ трубкой въ зубахъ на скамейк подл своего сына Мориса, который что-то вырзывалъ изъ деревянной планки.

— Да, много.

— Ужасная толпа!— прибавила Корнелія:— особенно на площади Революціи..

— Какъ, вы прошли черезъ площадь Революціи?

— Да,— объяснилъ Робеспьеръ,— Корнелія хотла видть, что тамъ длаютъ, и ея желаніе понятно, такъ какъ тамъ танцуютъ.

— Какъ, сегодня?— спросила Викторія со сверкающими глазами.

— Да!

И Робеспьеръ съ большимъ оживленіемъ разсказалъ объ ихъ прогулк, обращаясь нсколько разъ къ Корнеліи, чтобы она подтвердила всю основательность его восторга. Но молодая двушка была озабочена тмъ, что еще не принесли ея платье, хотя ея сестры находились въ томъ же положеніи.

— Я говорила Дюплэ, что завтрашній день будетъ вашимъ торжествомъ,— произнесла добрая старуха, выслушавъ съ живйшимъ интересомъ разсказъ Робеспьера.

— А что же, мы сегодня не будемъ ужинать?— спросилъ Дюплэ.

— Будемъ, но ты знаешь, что когда Максимиліанъ говоритъ, то я забываю обо всемъ.

Въ хорошую погоду они обдали и ужинали во двор, гд уже столъ былъ приготовленъ, такъ что оставалось только его накрыть.

— Ай! ай!— промолвила г-жа Дюплэ, взявъ салатъ, и быстро побжала въ кухню.— У меня курица-то, врно, сгорла.

По счастью ііч, кухн, которая находилась въ нижнемъ этаж возл столовой, уже хлопотала ея младшая дочь, г-жа Леба.

— Я обо всемъ подумала, мама,— сказала она и съ гордостью указала на прекрасно зажаренную курицу, лежавшую совершенно готовой на блюд.

— Вотъ и прекрасно!— произнесла г-жа Дюплэ.— Заправь супъ, а я приготовлю салатъ. Викторія, накрывай на столъ.

Въ семь Дюплэ было заведено, что мать и дочь готовили на кухн и подавали на столъ, а прислуга только потомъ мыла посуду. Объяснялось ли это боязнью отравы или какой иной причиной, но Робеспьеръ совершенно одобрялъ этотъ обычай.

— Хорошо знать, что шь,— говаривалъ онъ,— недурно тоже, что за столомъ васъ не подслушиваетъ прислуга.

Черезъ нсколько минутъ подали супъ, и г-жа Леба разлила его по тарелкамъ, при чемъ поставила послднюю тарелку Робеспьеру, чтобы супъ достался ему погоряче.

— За столъ! За столъ!— крикнула старуха Дюплэ, разставляя стулья.

Но Робеспьеръ и Дюплэ не двинулись съ мста: такъ внимательно они слушали то, что разсказывалъ имъ Леба, который только что вернулся изъ Тюильри, куда онъ ходилъ ‘пощупать пульсъ конвента’, по его выраженію. Оказалось, что вс скандальныя сплетни распространялись врагами Робеспьера, и весь конвентъ такъ же, какъ весь народъ, стоялъ за Робеспьера.

— Только комитетъ общественной безопасности…— прибавилъ Леба, но Робеспьеръ не далъ ему окончить фразы и знакомъ просилъ его перемнить разговоръ.

— Что же вы не идете? Супъ стынетъ!— крикнула г-жа Дюплэ.

— Идемъ, идемъ!— воскликнули въ одинъ голосъ вс трое мужчинъ и быстро направились къ столу.

По дорог Робеспьеръ шепнулъ Леба.

— Что мн комитетъ общественной безопасности! Я покажу имъ, съ кмъ они имютъ дло!

Робеспьеръ слъ за столъ между хозяиномъ и хозяйкой.

— Что это, другъ мой, вы не дите супа! Разв онъ не хорошъ?— сказала г-жа Дюплэ.

— Нтъ, прекрасный!

Викторія стала очень медленно убирать глубокія тарелки, поджидая, чтобы Робеспьеръ кончилъ супъ.

— Вотъ это хорошо,— сказала она, когда онъ сълъ все до послдней капли.— Вы знаете, что вамъ надо подготовить силы для завтрашняго дня.

Въ эту минуту г-жа Леба побжала на кухню и вернулась съ курицей, которая вызвала всеобщее восторженное удивленіе.

— Вотъ это я называю блюдомъ!— воскликнулъ Симонъ Дюплэ, отличавшійся обжорствомъ.

— А завтра, дти мои, вы получите утку, утку съ рпой!— произнесла г-жа Дюплэ торжественнымъ тономъ и принялась рзать жаркое, при чемъ лучшій кусокъ она положила Робеспьеру, который принялся машинально сть, погруженный въ глубокія мысли.

— Я только что встртилъ Фукье-Тенвиля,— сказалъ Леба:— онъ возвращался съ площади Бастиліи, куда перенесли гильотину.

— Ахъ, да, она сегодня не работала?— спросила г-жа Дюплэ, продолжая рзать курицу.

— Она и завтра не будетъ работать,— отвчалъ Робеспьеръ,— но послзавтра…

— Вы намекнете объ этомъ въ вашей рчи, добрый другъ?

— Да, въ конц. Надо, чтобы аристократы знали, что мы не складываемъ рукъ.

— Это было бы слишкомъ глупо,— замтилъ Дюплэ.

— Во всякомъ случа,— продолжалъ Робеспьеръ, который видимо повеселлъ, благодаря обороту, который принялъ разговоръ,— завтрашній праздникъ будетъ предостереженіемъ не только для аристократовъ, но и для измнниковъ нашей партіи.

Вмст съ веселымъ расположеніемъ вернулся къ Робеспьеру и аппетитъ, а потому онъ протянулъ свою тарелку за второй порціей.

— Крыло или лапку?— спросила г-жа Дюплэ съ восхищеніемъ.

Но Робеспьеръ неожиданно повернулъ голову. Онъ слышалъ какой-то шумъ.

— Я увренъ, что отворили наружную дверь,— сказалъ онъ.

Симонъ Дюплэ зажегъ лампу, а Морисъ вскочилъ и, устремивъ глаза въ темноту, сказалъ:

— Вошла какая-то женщина съ большой картонкой.

— Это наши платья!— воскликнули въ одинъ голосъ три сестры.

Дйствительно это были платья, и горвшія нетерпніемъ женщины хотли тутъ же на двор открыть картонку, но Викторія была всхъ благоразумне и боясь, чтобы на стол не замарались платья, унесла картонку въ столовую въ сопровожденіи своихъ сестеръ.

Мужчины и г-жа Дюплэ продолжали говорить о подготовлявшемся праздник, доказывая, что народъ суметъ лучше королевской власти устроить поразительное и національное символическое торжество.

— Дтки, куда вы запропастились?— крикнулъ старикъ Дюплэ, замтивъ, что его дочери долго не возвращались.

— Мы здсь, мы здсь,— отвчала Викторія, показываясь въ дверяхъ столовой и кокетливо оправляя хорошенькое блое платье. За ней слдовали г-жа Леба въ голубомъ плать и Корнелія въ красномъ.

— Какъ, вы одвались въ столовой!— воскликнула недовольнымъ тономъ г-жа Дюплэ.— Это положительно неприлично! Не правда ли, Максимиліанъ?

— Полноте, bonne m&egrave,re,— отвчалъ Робеспьеръ съ улыбкой:— вдь не каждый день праздникъ.

Онъ взглянулъ на вс три платья и сказалъ, что они прелестны и отличаются большимъ вкусомъ.

— А вы замчаете,— произнесъ Морисъ:— что он втроемъ представляютъ трехцвтное знамя?

— Мы приготовили вамъ этотъ сюрпризъ,— сказалъ Корнелія, подходя къ Робеспьеру.

— Ничто не могло бы мн доставить большаго удовольствія,— отвчалъ онъ:— это я называю настоящимъ патріотизмомъ.

Во все время ужина съ улицы долетали звуки шумнаго говора, музыки и приготовленій къ завтрашнему празднику.

— Посмотрите, посмотрите!— вдругъ воскликнулъ Морисъ, и надъ самымъ дворомъ разорвался цлый снопъ ракетъ, усивая небо золотистымъ дождемъ.

Робеспьеру съ его распаленнымъ воображеніемъ показалось, что это былъ увнчивающій его ореолъ славы, и онъ очень довольный ушелъ въ свою комнату.

На слдующее утро Максимиліанъ всталъ очень рано и вышелъ во дворъ въ 9 часовъ.

— Какъ, вы уже одты, а мы еще не начали одваться!— раздалось со всхъ сторонъ.

— Я нарочно поторопился,— отвчалъ Робеспьеръ:— чтобы заране пойти въ Тюильри и обо всемъ позаботиться. Вдь малйшій недочетъ можетъ испортить общее впечатлніе. А посмотрите, какой прекрасный день, жаль, если онъ не удастся.

— Очень естественно, что небо благопріятствуетъ празднику Верховнаго Существа. Но вы, конечно, прежде позавтракаете?

— Нтъ, я тамъ позавтракаю.

Вся семья окружила Робеспьера, поздравляя его съ блестящей вншностью, поправляя его галстухъ и сметая пудру съ его сюртука. На немъ былъ синій сюртукъ, короткія нанковыя брюки, перевязанныя внизу трехцвтными лентами, блые шелковые чулки и башмаки съ пряжками. Но всего нарядне былъ его жилетъ, украшенный кружевнымъ жабо.

Конечно, онъ, по обыкновенію, былъ напудренъ, вообще вс женщины пришли въ восторгъ, какъ онъ былъ одтъ со вкусомъ, а Корнелія подала ему большой букетъ изъ полевыхъ цвтовъ и хлбныхъ колосьевъ.

— Благодарю васъ,— сказалъ онъ,— до свиданія! Я, конечно, вскор увижу васъ, и вы, какъ всегда, будете прелестне всхъ.

Съ этими словами Робеспьеръ, сіяя въ своемъ новомъ наряд, завитый и надушенный, поспшно направился къ дверямъ, гд его ожидали Леба, Симонъ и Морисъ, которые хотли проводить его до Тюильри. На улиц къ нимъ присоединились Дидье съ двумя тайными агентами, но они пошли нсколько поодаль. Открывалъ же шествіе ‘неподкупный’ рядомъ съ Леба, съ которымъ онъ разговаривалъ.

Вс дома были украшены гирляндами изъ цвтовъ, которые распространяли къ воздух нжное благоуханье. Вс улицы кишли толпами въ праздничныхъ одеждахъ и съ пальмовыми втвями или хлбными колосьями въ рукахъ. Узнавая Робеспьера, вс почтительно ему кланялись, а онъ съ пламенной радостью въ сердц скромно отдавалъ имъ поклонъ. На Фельянтской террас его ожидалъ сюрпризъ. Несмотря, на раннее время, садъ уже былъ почти полонъ, и въ немъ шумно волновалось безконечное человческое море, въ которомъ колыхались трехцвтныя кокарды и ленты. Онъ продолжалъ свой путь къ Тюильрійскому дворцу, который былъ весь украшенъ гирляндами изъ цвтовъ. На каждомъ шагу онъ долженъ былъ любезно раскланиваться съ многочисленными толпами, спшившими на его апоозъ.

Передъ дворцомъ былъ устроенъ обширный амфитеатръ для членовъ національнаго конвента, но никого изъ нихъ еще не было видно. Поспшно взглянувъ на этотъ амфитеатръ, Робеспьеръ остановилъ свой взглядъ на возвышавшейся трибун, которая была приготовлена для него предсдателемъ конвента. Съ этой трибуны онъ долженъ былъ произнесть рчь къ народу, который собрался слушать его и рукоплескать ему.

Онъ вошелъ въ Тюильри одинъ, такъ какъ Леба и оба Дюплэ вернулись домой за семьей. Съ сіяющимъ лицомъ прошелъ ‘неподкупный’ черезъ залу конвента и помщеніе комитета общественной безопасности, желая встртить тамъ знакомыя лица, но никого тамъ не было. Сторожа ему сказали, что въ комитетъ приходили только Вареръ, Коло-д’Эрбуа, Пріеръ и Карно, но повернувшись ушли завтракать въ ближайшій ресторанъ. Однако въ зал свободы онъ встртилъ Вилата, который былъ вмст съ Дюплэ присяжнымъ въ революціонномъ трибунал. Робеспьеръ оказалъ ему какую-то услугу и вмст съ Бареромъ помстилъ его въ павильон Флоры Тюильрійскаго дворца. Благодаря этому, онъ имлъ въ немъ врнаго шпіона, слдившаго за каждымъ шагомъ комитета общественной безопасности. Вилатъ почтительно и подобострастно пригласилъ его завтракать, говоря, что онъ могъ изъ оконъ его квартиры спокойно пользоваться зрлищемъ собиравшейся толпы.

Робеспьеръ принялъ предложеніе и остался тамъ около двухъ часовъ, даже когда Вилатъ удалился, онъ продолжалъ сидть и смотрть на приготовленія къ его торжеству. Онъ былъ близокъ къ своему апогею, къ тому моменту, когда народный энтузіазмъ вознесетъ его такъ высоко, что всякій шагъ, сдланный противъ него, будетъ оскорбленіемъ народа. Онъ безмолвно улыбался. Весь французскій народъ черезъ нсколько минутъ признаетъ его диктаторство! Оно будетъ провозглашено сотнею тысячъ голосовъ въ присутствіи трехсотъ членовъ конвента. Самыя радужныя мысли тснились въ его голов, и если когда нибудь Робеспьеръ былъ счастливъ, то въ эту минуту.

Кто-то постучался.

— Войдите!— сказалъ Робеспьеръ, словно пробужденный это сна

Это былъ Леба, который, едва переводя дыханье, прибжалъ сказать ему, что конвентъ уже собрался и ждетъ его.

— Вилатъ прислалъ меня сюда,— прибавилъ онъ:— а то я не зналъ, гд васъ искать.

— Еще рано,— произнесъ Робеспьеръ.

— Какъ рано!— уже половина перваго.

— Неужели половина перваго?

Начало празднества было назначено въ двнадцать часовъ, значитъ, онъ опоздалъ на полчаса. Ироническія улыбки нкоторыхъ членовъ конвента при его появленіи на трибун были достойной карой за его неаккуратность.

— Онъ не отличается учтивостью королей, хотя дерзокъ, какъ они,— послышался голосъ Барера.

Такимъ образомъ капли желчи уже примшивались къ его чаш счастья. Но громовыя рукоплесканія раздались во всемъ саду, и Робеспьеръ подошелъ къ самому краю трибуны. Народныя толпы хлынули со всхъ сторонъ къ нему, чтобы не проронить ни одного слова. Окруженный народнымъ энтузіазмомъ и одуряющимъ благоуханіемъ цвтовъ, ‘неподкупный’ возвышался на своей трибун высоко надо всми.

— Трибуна-то устроена, точно тронъ,— раздался снова чей-то голосъ. Дйствительно трибуна была помщена на высокомъ пьедестал, и только теперь Робеспьеръ замтилъ неловкость своего положенія. Поэтому онъ съ замтнымъ волненіемъ вынулъ изъ кармана бумагу и началъ читать свою рчь. Голосъ его былъ слышенъ только сидвшими близъ него членами конвента. Самыя блестящія фразы, на которыя онъ всего боле разсчитывалъ, прошли незамченными, и ихъ громко одобряли только друзья, которые казались какими-то театральными клакерами.

Когда Робеспьеръ замолкъ, то раздались шумныя рукоплесканія, но не вокругъ его, а въ народныхъ толпахъ. Въ ту же минуту послышалось пніе опернымъ хоромъ гимна, сочиненнаго Госсекомъ. ‘Неподкупный’ сошелъ съ трибуны, недовольный собою, но убжденный, что успхъ его второй рчи, которую онъ долженъ былъ произнести къ народу на площади Революціи у подножья статуи ‘Свободы’, загладитъ эту первую неудачу. Тамъ онъ войдетъ въ соприкосновеніе съ народомъ, а народъ стоялъ за него, что доказывалось и теперь его шумными рукоплесканіями. Робеспьеръ въ сопровожденіи конвента пошелъ къ первому фонтану, гд возвышалась аллегорическая группа, изображавшая Атеизмъ и Безуміе, окруженные Пороками, тогда какъ Мудрость стояла поодаль и указывала на нихъ пальцемъ. Вс эти фигуры были устроены пиротехнически, Робеспьеръ долженъ былъ зажечь фитиль, и Атеизмъ вмст съ Безуміемъ и Пороками, лучезарно вспыхнувъ, исчезъ бы, оставивъ за собою торжествующую Мудрость. Но оказалось, по какой-то злой ироніи судьбы, что Мудрость загорлась прежде всего и увлекла за собой въ бездну огня остальныя фигуры, при оскорбительномъ смх большинства депутатовъ.

Робеспьеръ поблднлъ. Очевидно, празднество началось не при благопріятныхъ предзнаменованіяхъ. Невольно онъ обвелъ глазами вокругъ себя, съ инстинктивнымъ желаніемъ, которое всегда овладвало имъ въ критическія минуты, найти себ опору въ какомъ нибудь сочувственномъ взгляд. Его вниманіе остановилось на хорошенькомъ розовомъ ребенк, который, сидя на рукахъ у своей молодой матери, игралъ букетомъ изъ полевыхъ цвтовъ и хлбныхъ колосьевъ, который мать протягивала Робеспьеру. Онъ узналъ свой букетъ, который онъ въ своемъ смущеніи забылъ на трибун, и который теперь ему возвращался столь граціознымъ образомъ. Среди непріятныхъ впечатлній это деликатное вниманіе живительно подйствовало на него, и онъ съ благодарной улыбкою взялъ букетъ.

Между тмъ шествіе двигалось къ площади Революціи, предшествуемое трубачами и барабанщиками, среди двухъ шпалеръ національныхъ гвардейцевъ, сдерживающихъ толпы любопытныхъ, Вс депутаты были въ офиціальномъ костюм: темно-синемъ сюртук съ красными воротниками, узкихъ брюкахъ, высокихъ сапогахъ, широкихъ трехцвтныхъ перевязяхъ и трехцвтномъ плюмаж на шляпахъ. Каждый изъ нихъ держалъ по букету изъ полевыхъ цвтовъ и злаковъ. Робеспьеръ отличался это всхъ боле свтлымъ цвтомъ своего сюртука.

Онъ шелъ впереди своихъ товарищей, и на немъ сосредоточивалось всеобщее вниманіе. Преодолвъ свое смущеніе и предчувствуя свое наступавшее торжество, онъ жадно прислушивался къ крикамъ народа, встрчавшаго шумными рукоплесканіями на площади Революціи передовыя группы шествія. Это были представители различныхъ кварталовъ Парижа со знаменоносцами и хорами музыки. Достигнувъ сквера, они раздлились на дв группы: съ одной стороны расположились женщины и молодыя двушки въ блыхъ платьяхъ съ букетами розъ, а съ другой — старики и юноши съ дубовыми и лавровыми втвями. Народныя толпы встртили ихъ появленіе восторженными криками и общимъ дружнымъ пніемъ ‘Chant du dpart’. Когда пламенные звуки народнаго гимна Менеля замерли, то ихъ замнило пніе новаго произведенія Госсека, которое взывало къ Верховному Существу, чтобы оно благословило Францію и все человчество.

Затмъ показался баталіонъ юныхъ парижскихъ воиновъ, въ синихъ и розовыхъ одеждахъ, державшихъ въ рукахъ длинныя пики, украшенныя трехцвтными лентами. Но наибольшій восторгъ вызвала группа, изображавшая четыре возраста: дтство, юность, зрлость и старость, многочисленныя дти, юноши, молодыя двушки, мужчины и старухи были увнчаны символическими внками изъ фіалокъ, дубовыхъ листьевъ, миртъ, масличныхъ втвей и виноградныхъ лозъ. Единодушный взрывъ энтузіазма огласилъ воздухъ, залитый золотистыми лучами солнца, которые весело играли на флагахъ и трехцвтныхъ лентахъ.

Восторженное настроеніе толпы достигло своего апогея. При появленіи на площади Революціи членовъ конвента отовсюду раздались крики:

— Онъ здсь?

— Кто?

— Робеспьеръ.

Народная толпа такъ нетерпливо ожидала увидть своего героя, что она принимала за него то одного депутата, то другого. Наконецъ онъ явился, любезно улыбаясь и держа шляпу въ рукахъ.

— Это онъ! это онъ!— раздалось со всхъ сторонъ.

Дйствительно это былъ Робеспьеръ. Въ воздухъ полетли шляпы, чепцы, всюду махали платками, букетами, пальмовыми втвями. Матери высоко подымали дтей, чтобы показать имъ народнаго кумира.

Робеспьеръ медленно подвигался, умряя свои шаги, чтобы не слишкомъ опередить депутатовъ, которые выступали по шести въ рядъ съ торжественной суровостью судей. Все шествіе расположилось вокругъ статуи Свободы, подл которой воздвигнутъ былъ жертвенникъ изъ цвтовъ. Передъ нимъ надлежало освятить среди клубовъ иміама поклоненіе Верховному Существу.

Когда ‘неподкупный’ проходилъ черезъ то мсто, гд еще наканун возвышалась гильотина, какая-то женщина упомянула объ этомъ по простот души. Но ея голосъ былъ заглушенъ звуками сотни арфъ, которыя наполнили воздухъ нжной мелодіей. Вс члены конвента достигли уже площади Революціи, и тогда показалась замыкавшая шествіе колесница Земледлія, задрапированная синей матеріей, увшанная гирляндами розъ и запряженная двумя волами съ золочеными рогами. Богиню земледлія изображала красивая танцовщица изъ оперы, которая сіяла блестящей красотой молодости, а ея прелестная блокурая голова была украшена внкомъ изъ золотистыхъ колосьевъ.

Стоя передъ жертвенникомъ, Робеспьеръ зажегъ приготовленные ароматы востока, и облака иміама окружили его дрожавшимъ въ воздух ореоломъ. Потомъ онъ спустился со ступеней жертвенника и обратился къ народу. Звуки музыки, восторженныя восклицанія народа, оживленный говоръ и даже крики уличныхъ торговцевъ мгновенно замолкли. Сотни тысячъ глазъ устремились на Робеспьера, и онъ началъ рчь, простирая руки надъ безмолвно внимавшей толпой.

Неожиданное вдохновенье овладло имъ: онъ ршилъ повторить самыя замчательныя фразы изъ его прежней рчи. Депутаты выслушали ихъ холодно, равнодушно, а народъ, сердце котораго билось въ униссонъ съ его сердцемъ, докажетъ своимъ искреннимъ восторгомъ ихъ справедливость и публично дастъ урокъ своимъ представителямъ, а вмст съ тмъ приказъ во всемъ и всегда повиноваться ‘неподкупному’.

Теперь увлекаемый общимъ энтузіазмомъ толпы Робеспьеръ говорилъ свободно, пламенно, ни разу не смотря на бумагу. Голосъ его раздавался громко, внушительно. Каждая его фраза вызывала громъ рукоплесканій, наполнявшихъ вс фибры его сердца чувствомъ гордаго довольства. Онъ сознавалъ, что дйствительно и навсегда былъ повелителемъ Франціи, всемогущимъ диктаторомъ по вол народа. Онъ уже видлъ конвентъ у своихъ ногъ, побжденный, пораженный этимъ грознымъ выраженіемъ народной воли.

— Благодарю всю французскую націю,— говорилъ онъ восторженно:— что, оставивъ на этотъ день свои личныя заботы, она обратила свои мысли и стремленія къ Великому Верховному Существу. Никогда, да, никогда сотворенный Имъ міръ не представлялъ Ему столь достойнаго зрлища. Онъ видлъ до сихъ поръ царство тирановъ, преступленія, лжи на земл…

Неожиданно въ толп недалеко отъ Робеспьера какой-то человкъ произнесъ въ полголоса какое-то оскорбительное для него выраженіе, но Робеспьеръ его не слышалъ и продолжалъ:

— Французы, если вы хотите восторжествовать надъ своими врагами, будьте справедливы и принесите Верховному Существу единственное достойное Его приношеніе, т. е. будьте нравственны, добры и великодушны…

— Сохраняя гильотину!— громко воскликнулъ голосъ въ толп съ ироническимъ хохотомъ.

Вокругъ человка, произнесшаго эти слова, поднялась суматоха. Но изъ уваженія къ Робеспьеру, который продолжалъ свою рчь, раздавались восклицанія въ полголоса:

— Арестовать его!

— Что ему нужно?

— Что онъ сказалъ?

На послдній вопросъ Оливье, такъ какъ это былъ онъ, отвчалъ:

— Я сказалъ, что вы должны крикнуть этому шарлатану: ‘вмсто того, чтобы курить иміамъ твоему идолу, тиранъ, лучше сожги гильотину’!

Въ эту минуту васъ народъ съ большимъ энтузіазмомъ, чмъ прежде, покрылъ рукоплесканіями послднія слова Робеспьера, и выведенный изъ себя Оливье закричалъ во все горло, въ какомъ-то дикомъ изступленіи:

— Дураки, они еще рукоплещутъ ему!

Толпа не вынесла этого оскорбленія, и послышались сотни голосовъ:

— Смерть ему! Смерть!

Теперь голосъ Робеспьера былъ совершенно заглушенъ неистовымъ воплемъ толпы, среди которой Оливье безпомощно боролся съ десятками рукъ, протянутыми, чтобы разорвать его на куски.

— Смерть ему! Это аристократъ! Это шуанъ!— ревла толпа, и одинъ изъ патріотовъ уже хотлъ пронзить его пикой, какъ толпу растолкалъ полицейскій отрядъ, и предводитель его, схвативъ Оливье за горло, громко воскликнулъ:

— На троньте его, съ нимъ справится законъ.

Это былъ Геронъ, глаза полицейскихъ агентовъ комитета общественной безопасности.

Съ помощью своихъ людей онъ повлекъ Оливье къ Робеспьеру, который, увидя смятенье, сошелъ съ платформы и направился въ толпу. Вс разступились передъ нимъ, и онъ торжественно спросилъ:

— На что жалуется этотъ безумецъ, дерзнувшій помшать нашему празднеству?

— На тебя, негодяй, лицемръ!— закричалъ во все горло Оливье:— какъ ты смешь говорить о справедливости и человколюбіи на томъ мст, гд ты пролилъ столько неповинной крови.

Стонъ ужаса вырвался изъ груди всхъ присутствовавшихъ. Но Робеспьеръ знакомъ руки водворилъ молчаніе. Оливье въ эту минуту хотлъ броситься на него, но его удержала полиція.

— Посмотри на подошвы твоихъ башмаковъ,— кричалъ онъ вн себя:— он красны отъ крови и…

Но ему не дали продолжать, и по знаку ‘неподкупнаго’ полиція увела его, изъ боязни, чтобы его не растерзала толпа, оглашавшая воздухъ:

— Смерть ему! Смерть ему!

— Вы можете меня убить, негодяи!— произносилъ Оливье:— но я первый подниму крикъ, который будетъ повторенъ вскор всми: долой гильотину!

Его слова были заглушены общимъ смятеніемъ. Но черезъ минуту Робеспьеръ вернулся къ стату Свободы и спокойно, торжественно произнесъ:

— Граждане, вернемся къ нашему счастливому празднеству, которому не могутъ помшать безумныя оскорбленія измнника! Завтра мечъ правосудія будетъ карать враговъ отечества!

Вся двухсотъ-тысячная толпа воскликнула, какъ одинъ человкъ:

— Да здравствуетъ республика! Да здравствуетъ Робеспьеръ! Да здравствуетъ ‘неподкупный’!

Только вдали раздавался одинокій голосъ, едва слышно произносившій:

— Долой гильотину!

Это былъ Оливье, котораго полиція съ помощью національной гвардіи уводила въ тюрьму.

VII.

Робеспьеръ медленно сошелъ со ступеней, надъ которыми возвышался жертвенникъ. Послднія слова Оливье поразили его въ самое сердце, какъ онъ ни казался хладнокровнымъ. Этотъ голосъ, полный ненависти и мести, послышался изъ толпы, которая, по его мннію, была заодно съ нимъ. Правда, народъ протестовалъ противъ оскорбленія, раздавшагося среди него, но все-таки народу пришлось защищать его, тогда какъ онъ думалъ, что народъ единодушно признаетъ его диктаторомъ Франціи.

Блдный и тревожный, слдовалъ онъ за процессіей на Марсово пол, гд торжество должно было кончиться грандіозной патріотической демонстраціей. Онъ чувствовалъ, что его всемогущество колеблется, и удивлялся, сколько еще фальшивыхъ нотъ нарушаетъ гармонію торжества. Увы, всюду были замтны предзнаменованія раздора. Многіе изъ членовъ конвента, подстрекаемые смлой выходкой Оливье, громко выражались очень свободно и саркастически. До ушей Робеспьера доносились слова ненависти, презрнія, угрозы и роковыхъ предсказаній.

— Онъ возбуждаетъ во мн только отвращеніе и ненависть!— говорилъ одинъ.

— Одинъ только шагъ отъ Капитолія до Тарпейской скалы!— прибавлялъ другой.

— Всегда можетъ найтись новый Брутъ!— сказалъ третій.

Заставить замолчать вс эти злые языки могъ только гласъ народа, который громко бы произнесъ на всю Францію:

— Да будетъ Робеспьеръ диктаторомъ, пожизненнымъ диктаторомъ!

Но тщетно ждалъ ‘неподкупный’ такого народнаго приговора. Праздникъ на Марсовомъ пол далеко не былъ такимъ торжественнымъ и блестящимъ, какъ торжество на площади Революціи. Вс устали, и нервы у всхъ были разстроены. Робеспьеръ произнесъ еще рчь, но народъ слушалъ его разсянно. Вообще день окончился среди общаго утомленія. Обратное шествіе совершилось безпорядочно и безъ малйшаго торжества.

Робеспьеръ долженъ былъ вернуться въ Тюильри для совщанія со своими товарищами по конвенту и комитету общественной безопасности. Но вмсто того онъ отправился домой и заперся въ своей комнат. Семья Дюплэ настигла его у дверей дома.

— Не правда ли, праздникъ очень удался?— спросила старуха Дюплэ.

— Да,— отвчалъ Робеспьеръ.

— Такъ вы довольны?

— Да, но я очень усталъ.

Корнелія подошла къ нему и стала ему разсказывать подробности торжества, которыхъ онъ, вроятно, не замтилъ.

— Неужели? это очень интересно!— отвчалъ онъ:— вы мн все разскажете завтра.

— Разв вы не будете обдать съ нами?

— Нтъ. Мн надо отдохнуть.

Она продолжала его упрашивать не испортить ихъ праздника, но онъ произнесъ:

— Нтъ, извините меня. До свиданія. Дозавтра.

Съ этими словами онъ ушелъ въ свою комнату и заперъ за собою дверь.

Въ этотъ вечеръ вс были очень печальны въ дом Дюплэ. Никто не дотрогивался до ужина. Ни для кого не была тайна, что день вмсто торжества окончился большимъ разочарованіемъ для Робеспьера, и вс раздляли его чувства, хотя не желали этого обнаружить.

— Не надо его безпокоить,— сказала г-жа Дюплэ, хотя вся семья хорошо поняла, что утомленіе было только придумано имъ для предлога.

— Но разв мы не пойдемъ смотрть фейерверкъ?

— Нтъ,— отвчала его мать:— мы не можемъ забавляться безъ него.

И вс легли спать очень рано.

Домъ, обитатели котораго проснулись въ этотъ день веселые, счастливые, безмолвно дремалъ, когда улицы Парижа снова наполнились шумной толпой, спшившей на фейерверкъ.

Робеспьеръ увидлся съ семьею Дюплэ только на слдующій день за ужиномъ. Все утро и весь день онъ провелъ въ своей комнат, подъ предлогомъ спшной работы. Дйствительно онъ работалъ одинъ въ безмолвной тишин надъ составленіемъ грознаго преріальскаго закона, который онъ намревался на другой день предложить на утвержденіе конвента. Этой суровой мрой уничтожалась всякая защита подсудимаго въ революціонномъ трибунал, и не требовалось для удостовренія виновности подсудимаго ни уликъ, ни добровольнаго сознанія, ни свидтельскихъ показаній, а достаточно было нравственнаго убжденія судей, что подозрваемый виновенъ.

Этимъ законопроектомъ онъ отвчалъ на нанесенныя ему публично оскорбленія. Онъ хотлъ основать свое диктаторство на мирной демонстраціи, но это ему не удалось. Измнники могли быть побждены только терроромъ. Этотъ безжалостный законъ, конечно,

Робеспьеръ самъ намревался представить въ конвентъ, и, конечно, даже его враги безмолвно должны были его принять посл того скандала, который случился наканун. Даже этотъ скандалъ былъ хорошимъ предлогомъ для проведенія новаго закона, который будетъ примненъ впервые къ безумному юнош, оскорбившему Робеспьера, какъ еще никто его никогда не оскорблялъ, и ко всмъ близкимъ ему лицамъ.

Покончивъ съ этой работой, Робеспьеръ сошелъ въ столовую, гд вся семья Дюплэ собиралась для ужина. Столъ былъ накрытъ не на двор, гд ужинали въ послдніе дни, чтобы отвлечь мысли Робеспьера отъ злополучнаго празднества, о которомъ въ т дни столько было разговора.

Вся семья встртила его очень радушно и была рада видть его здоровымъ и веселымъ. Онъ объяснилъ въ нсколькихъ словахъ, что совершенно оправился, и былъ очень доволенъ, что отдохнулъ цлый день, но окружавшія его улыбки и видимыя старанія отвлечь его вниманіе отъ непріятнаго предмета, занимавшаго всхъ, наконецъ ему надоли. Посл дессерта онъ самъ навелъ разговоръ на вчерашнія событія.

— Скажите мн откровенно,— спросилъ онъ у г-жи Дюплэ:— какое вы вынесли впечатлніе изъ вчерашняго торжества?

— Оно было грандіозно,— отвчала она.

— Вы говорите, какъ добрая женщина и мать,— произнесъ онъ печально и признался своимъ друзьямъ, что вс его надежды не исполнились, такъ что ему приходится начинать дло сызнова.

— Вы преувеличиваете,— замтилъ Леба.

— Нисколько,— замтилъ спокойно Робеспьеръ,— и цлый день я провелъ въ подготовленіи моей мести.

Въ эту минуту раздался стукъ въ дверь, и Морисъ, отворивъ ее, радостно воскликнулъ:

— Это — Буонароти.

— Какой пріятный сюрпризъ!— воскликнули вс въ одинъ голосъ.

Въ сущности это вовсе не былъ сюрпризъ. Двицы Дюплэ нарочно пригласили Буонароти къ ужину, такъ какъ онъ отлично игралъ на фортепіано и охотно аккомпанировалъ Леба, талантливому скрипачу. Вообще Буонароти былъ очень оригинальнымъ человкомъ: родомъ съ Корсики, онъ признавалъ себя прямымъ потомкомъ Микель Анджело и былъ не только пламеннымъ революціонеромъ, но рьянымъ поклонникомъ Робеспьера. На полученное приглашеніе онъ отвчалъ отказомъ въ виду какихъ-то спшныхъ занятій, но общалъ зайти вечеркомъ, чтобы постараться развлечь своего друга.

Г-жа Дюплэ воспользовалась его появленіемъ, чтобы перейти въ гостиную, и предложила тотчасъ заняться музыкой, хотя Буанароти горлъ желаніемъ разсказать Робеспьеру собранныя имъ свднія о томъ, какое впечатлніе произвелъ вчерашній праздникъ на различные кружки Парижа, но ему не дали времени поболтать и прямо усадили за фортепіано, а Леба взялъ на скрипк первые акорды одной изъ сонатъ Моцарта.

Ни въ одной изъ комнатъ дома Дюплэ такъ ярко не обнаруживался культъ къ Робеспьеру, какъ въ этой гостиной, скромно меблированной диванами и креслами, покрытыми утрехтскимъ бархатомъ. Портреты ‘неподкупнаго’ виднлись всюду: на стнахъ, на столахъ, на кронштейнахъ и даже на фортепіано. Они были всевозможнаго вида и формъ, начиная отъ портретовъ карандашомъ и акварелью до медальоновъ бронзовыхъ и алебастровыхъ. Вся семья Дюплэ любила проводить свободное время въ этомъ храм, посвященномъ полубогу. Они проводили тутъ вечера, на которые иногда являлись немногочисленные друзья дома. Дочери Дюплэ обыкновенно были заняты вышиваньемъ и шитьемъ, а мужчины разговаривали о различныхъ предметахъ, часто возбуждаемыхъ перепиской Робеспьера, которую обыкновенно вскрывалъ Дюплэ или Леба.

По временамъ искали развлеченія въ музык или въ чтеніи. Относительно первой пальма первенства принадлежала Леба и Буонароти, но въ декламаціи никто не могъ сравниться съ Робеспьеромъ. Онъ сохранилъ свою юношескую любовь къ стихамъ и съ удивительнымъ искусствомъ читалъ среди суровой республиканской обстановки трагедіи Корнеля и Расина съ замчательнымъ выраженіемъ и эффектомъ.

Но въ этотъ вечеръ онъ обращалъ мало вниманія на музыку, самъ разбирая свою многочисленную переписку. Съ лихорадочной поспшностью онъ вскрывалъ письма, бросалъ на нихъ взглядъ и передавалъ Симону для ихъ классификаціи или для уничтоженія. Старуха Дюплэ по обыкновенію дремала, сидя въ покойномъ кресл, а ея мужъ курилъ трубку у окна, изъ котораго онъ слдилъ за уходомъ рабочихъ, задержанныхъ какой-то спшной работой. Юный Морисъ перебгалъ отъ одной группы къ другой, быстро прыгая по комнат съ ловкостью блки.

Неожиданно Буонароти заигралъ гимнъ Верховному Существу, сочиненный Госсекомъ, и, услыхавъ эти звуки, Робеспьеръ невольно вспомнилъ о событіяхъ, совершившихся наканун. Судя по полученнымъ имъ письмамъ и полицейскимъ донесеніямъ, нельзя было сомнваться, что его предполагаемое торжество оказалось полнымъ пораженіемъ.

Въ эту минуту въ комнату вошелъ Дидье, и на вопросъ Робеспьера, какого онъ — мннія о вчерашнемъ праздник, онъ отвчалъ:

— Все обошлось прекрасно!

— Вы лжете!— произнесъ Робеспьеръ.

Прижатый такимъ образомъ къ стн полицейскій агентъ долженъ былъ согласиться, что дло было совершенно проиграно, и, къ сожалнію, по вин полиціи. Люди, которыхъ наняли для исполненія роли клакеровъ, получили деньги впередъ, напились въ кабачкахъ и явились, когда уже было поздно. Кром того, Дидье сообщилъ нсколько другихъ фактовъ, которые привели втупикъ Робеспьера, не подозрвавшаго, чтобы его враги были такъ смлы. Онъ позвалъ Дюплэ, чтобы посовтоваться, но Дидье, видя смущеніе ‘неподкупнаго’, взялъ смлость предложить ему совтъ.

— Между нами,— сказалъ онъ,— гильотина становится очень непопулярной. Слова молодого фанатика ‘долой гильотину’, повидимому, охотно произнесли бы многіе изъ присутствующихъ вчера на праздник, если бы только имли достаточно на это храбрости. Большинству опротивла гильотина, что доказывается протестомъ обитателей Бастильскаго квартала противъ перенесенія туда гильотины: Комитетъ общественной безопасности разсмотрлъ этотъ протестъ сегодня въ вашемъ отсутствіи и ршилъ перенести гильотину къ Тронной застав.

Это послднее извстіе вывело изъ себя Робеспьера. Какъ! его товарищи по комитету осмлились сдлать такой важный шагъ безъ него и на другой день посл его публичнаго оскорбленія. Нечего сказать, хорошую они выбрали минуту, чтобы выказать свое отвращеніе къ гильотин!

— А сколько сегодня было приговорено лицъ въ трибунал?— спросилъ Робеспьеръ у Дюплэ.

— Пятнадцать.

— Маловато! Неужели трибуналъ принадлежитъ къ заговору мягкосердечныхъ.

— Это — случайное обстоятельство, и Фукье-Тенвиль въ качеств государственнаго обвинителя замтилъ въ конц засданія, что если дла будутъ итти такимъ образомъ, то они никогда не кончатся, такъ какъ въ тюрьмахъ сидло до семи тысячъ обвиняемыхъ.

— Фукье-Тенвиль правъ: дла идутъ слишкомъ медленно.

— Но какъ же имъ итти скоре?

— Погодите, у меня есть свой планъ.

— А можно узнать?

— Вы его узнаете завтра. А пока мн надо сдлать примръ изъ этого юнаго фанатика, съ которымъ пора покончить!— И, обращаясь къ Дидье, Робеспьеръ спросилъ:— гд онъ?

— Въ двухъ шагахъ отсюда: въ полицейскомъ участк улицы Сенъ-Флорентинъ, куда Геронъ заперъ его до вашего распоряженія.

— Хорошо, прикажете Герону привести его сюда. Я хочу его лично допросить!

Повелительный тонъ этихъ словъ не допускалъ возраженія, и Дидье быстро вышелъ изъ комнаты въ сопровожденіи Симона, которому ‘неподкупный’ далъ нсколько порученій.

— А теперь, я надюсь, вы обратите вниманіе и на насъ,— сказала Корнелія и, кокетливо взявъ за руку Робеспьера, хотла подвести къ фортепіано, но онъ учтиво поцловалъ ей руку и просилъ позволенія написать два слова его другу Сенъ-Жюсту.

— А затмъ,— прибавилъ онъ,— я весь въ вашемъ распоряженіи.

Онъ слъ къ столу и сталъ писать. Посл него помстился Леба, который пересталъ играть на скрипк и курилъ трубку.

— А какія извстія изъ Сверной арміи?— спросилъ онъ у Робеспьера.

— Сенъ-Жюстъ пишетъ оттуда, что все обстоитъ благополучно,— отвчалъ ‘неподкупный’.

— Я также имю хорошія извстія отъ брата Огюстена. Онъ вскор возвращается изъ Ліона и очень рекомендуетъ мн молодого артиллерійскаго генерала, котораго онъ зналъ въ Ницц и который отличился въ Тулон. По его словамъ, этотъ молодой человкъ могъ бы съ пользой замнить пьяницу Ганріо въ качеств начальника Парижской арміи.

— Вы говорите о Бонапарте?— спросилъ Буонароти, попрежнему что-то игравшій на фортепіано.

— А вы знаете его?— спросилъ Робеспьеръ, взглянувъ на Буонароти.

— Еще бы не знать!— мы жили съ нимъ въ Корсик.

— Какого же вы о немъ мннія?

— Самаго лучшаго. Онъ истый республиканецъ.

— Хорошо, увидимъ!— произнесъ Робеспьеръ, который всегда придерживался принципа, что военныхъ не надо долго оставлять на одномъ мст.

Онъ снова принялся за свое письмо, но не усплъ онъ написать нсколькихъ словъ, какъ Дюплэ воскликнулъ:

— Я и забылъ, Максимиліанъ, отдать вамъ письмо.

— Отъ кого?— спросилъ ‘неподкупный’, не поднимая глазъ съ бумаги.

— Отъ какого-то арестанта, который наивно отдалъ его одному изъ шпіоновъ, а тотъ отдалъ мн сегодня въ трибунал.

Дюплэ вынулъ изъ кармана письмо и отдалъ Робеспьеру, а тотъ, не взявъ его, сказалъ:

— Прочтите письмо съ Леба.

Послдній подошелъ къ камину, гд горла свчка, и сталъ читать письмо вмст съ Дюплэ.

Это было письмо Клариссы къ Робеспьеру.

‘Я не писала бы вамъ, если бы только мн пришлось просить о себ, но я должна умолять васъ спасти жизнь моей племянницы, находящейся въ этой тюрьм вмст со мной, и моего девятнадцати-лтняго сына, котораго могутъ каждую минуту арестовать и подвергнуть казни, по приказанію, страшно подумать кого!

‘Кларисса’.

Окончивъ письмо къ Сенъ-Жюсту, Робеспьеръ спросилъ:

— Ну, отъ кого это письмо?

— Отъ женщины, которая умоляетъ освободить племянницу, находящуюся вмст съ нею въ тюрьм.

— Мн надоли эти письма!— произнесъ Робеспьеръ:— я получаю ихъ по двадцати каждый день.

— Она умоляетъ также спасти ея сына.

— Всегда одно и то же.

— Такъ бросить письмо въ корзину?

— Пожалуйста.

Но Дюплэ взялъ письмо изъ рукъ Леба, свернулъ его, зажегъ на свчк и сталъ закуривать трубку.

Робеспьеръ всталъ и подошелъ къ фортепіано, гд его встртили веселыми восклицаніями:

— Наконецъ-то!

Корнелія сказала что-то шопотомъ Буонароти и положила на пюпитръ фортепіано новыя ноты.

— А въ награду,— сказала она,— Буонароти споетъ вамъ свой новый романсъ.

— А слова романса, который онъ положилъ на музыку, написаны вашимъ пріятелемъ!— сказала таинственнымъ тономъ г-жа Леба.

Робеспьеръ спросилъ имя этого пріятеля, но Викторія объявила, что онъ долженъ отгадать это имя. Наконецъ посл непродолжительнаго пререкательства вс женщины въ одинъ голосъ воскликнули:

— Его имя Максимиліанъ Робеспьеръ!

— Вотъ пустяки!— произнесъ съ улыбкой ‘неподкупный’:— что вы говорите, я написалъ стихи?

— Да!

И Корнелія начала декламировать:

‘Поберегись, красавица Офелія!’

Дйствительно он были правы, и Робеспьеръ вспомнилъ, что онъ написалъ эти стихи въ Арас и даже читалъ ихъ публично въ засданіи литературнаго общества Розатти, къ которому онъ принадлежалъ. Даже первый куплетъ сохранился въ его памяти, и онъ тотчасъ его продекламировалъ.

— А вы дйствительно переложили этотъ романсъ на музыку?— спросилъ онъ у Буонароти, окончивъ декламацію:— если такъ, то я съ удовольствіемъ послушалъ бы вашу музыку.

Г-жа Леба сла за фортепіано, а Буонароти сплъ первый куплетъ, сопровождаемый общими рукоплесканіями.

Робеспьеръ былъ очень доволенъ и присоединился къ общему одобренію.

Но въ эту минуту въ открытое окно послышался на улиц крикъ разносчика газетъ.

— Купите сегодняшній листъ приговоренныхъ!

‘Неподкупнаго’ передернуло, и хотя Буонароти началъ второй куплетъ, но пока онъ плъ его, на улиц снова раздалось:

— Купите выигрышные номера лотереи святой гильотины! Купите! купите!

— Закройте окно!— произнесъ съ нетерпніемъ Робеспьеръ.

Морисъ подбжалъ къ окну и воскликнулъ:

— Пришелъ Геронъ съ тремя неизвстными!

На всхъ лицахъ выразилось удивленіе. Только Робеспьеръ зналъ, въ чемъ дло, и спокойно сказалъ:

— Я послалъ за нимъ, и онъ привелъ негодяя, который нарушилъ порядокъ на вчерашнемъ праздник.

— А шуанъ, надлавшій шуму на площади Революціи!— воскликнули въ одинъ голосъ дамы и стали съ любопытствомъ смотрть на дверь, въ которую постучались.

— Войдите,— произнесъ Дюплэ.

Геронъ появился на порог и почтительно поклонился.

— Обвиняемый съ вами?— спросилъ Робеспьеръ нервно.

Полицейскій агентъ утвердительно кивнулъ головой и по приказанію Робеспьера веллъ двумъ сторожамъ ввести въ комнату Оливье, блднаго, утомленнаго, со связанными руками. Онъ не сопротивлялся и какъ бы привыкъ къ своей роли жертвы.

— Красивый мальчикъ!— сказала въ полголоса г-жа Леба.

Робеспьеръ издали осмотрлъ юношу съ головы до ногъ и, не подходя къ нему, спросилъ Герона:

— Что вы узнали о немъ?

Оказалось, что о немъ собрали очень мало справокъ. Въ первыя минуты ареста юноша проговорился, что его мать и невста были въ тюрьм, и онъ боялся, что ихъ приговорятъ къ казни. Но съ тхъ поръ онъ не промолвилъ ни слова. Единственныя свднія, имвшіяся о немъ, были доставлены г-жею Легранъ, содержательницей меблированныхъ комнатъ въ улиц Роше. Узнавъ объ его арест, она заподозрла своего жильца и, явившись въ полицію, дйствительно признала, что это былъ Жерменъ, ученикъ слесаря, поселившійся у нея два дня передъ тмъ.

— Гд его бумаги?— спросилъ Робеспьеръ.

— У него нтъ никакихъ. Даже нтъ паспорта.

При немъ оказалось лишь немного денегъ въ кошельк, связка ключей и бумажникъ.

Все это Геронъ положилъ на столъ.

— А оружія у него не было?— и, получивъ утвердительный отвтъ, Робеспьеръ прибавилъ:— развяжите ему руки, мы посмотримъ, похожи ли он на руки рабочаго.

Дюплэ взглянулъ на нихъ и объявилъ, что эти руки могли принадлежать рабочему, такъ какъ он очевидно привыкли обращаться съ деревомъ и желзомъ.

— Но, можетъ быть, онъ бывалъ на войн?— сказалъ ‘неподкупный’:— можетъ быть, это шуанъ и явился изъ Вандеи, чтобы убить меня въ суматох во время праздника?

Женщины вскрикнули отъ ужаса и прибавили въ одинъ голосъ:

— Конечно, у него есть сообщники.

— А вы осмотрли комнату, которую онъ занималъ?— спросилъ Робеспьеръ.

— Конечно,— отвчалъ Геронъ,— но тамъ нашлись только одежда и мшокъ, который я не смлъ открыть безъ васъ.

— Давайте его скоре сюда,— сказалъ Робеспьеръ,— и откройте поскоре.

Геронъ приказалъ принести изъ передней дорожный мшокъ и отперъ его однимъ изъ ключей въ связк, найденной въ карман Оливье. Въ мшк оказалось блье, туалетныя принадлежности, шкатулка изъ слоновой кости въ серебряной оправ и бумажный свертокъ, въ которомъ оказались золотыя монеты. Пока дамы осматривали шкатулку, а Дюплэ считалъ деньги, приговаривая, что ученикъ слесаря былъ богаче его, Геронъ продолжала, обыскивать мшокъ.

— Тутъ есть письма,— сказалъ онъ.

— Отдайте ихъ Леба,— отвчалъ Робеспьеръ и, обращаясь къ нему, прибавилъ:

— Просмотрите письма у лампы и передайте мн ихъ содержаніе.

Въ эту минуту Геронъ нашелъ въ мшк золотой медальонъ, украшенный мелкими жемчужинами. Его открыли, и въ немъ оказались блокурые волосы и дв буквы Т. П.

— Это — настоящій жемчугъ!— замтила г-жа Дюплэ.

Во все это время Оливье сохранялъ хладнокровное равнодушіе, которое наконецъ вывело изъ терпнія Робеспьера.

— Никто меня не увритъ,— произнесъ онъ иронически,— что столько денегъ и настоящій жемчугъ принадлежатъ ученику слесаря.

Геронъ замтилъ, что онъ, можетъ быть, укралъ ихъ, но Оливье молча пожалъ плечами. Когда же Дюплэ поддержалъ мнніе Герона, то онъ не выдержалъ и воскликнулъ:

— Все это принадлежитъ мн, и если вы хотите знать, то я — аристократъ, роялистъ и шуанъ!

— Наконецъ-то онъ сознался!— воскликнули въ одинъ голосъ вс мужчины.

— Если я сознался,— продолжалъ юноша,— то отправьте меня поскоре на эшафотъ, мн все это ужасно надоло!

Но Робеспьеръ спокойно сказалъ ему, что нечего торопиться, и прежде его казни надо узнать его имя и имена его сообщниковъ.

— Моего имени я никогда не скажу, а сообщниковъ у меня нтъ, хотя, конечно, вы можете ихъ создать сколько угодно.

Въ это время Леба окончилъ чтеніе найденныхъ писемъ и подошелъ къ Робеспьеру. Вс эти письма были написаны два или три года тому назадъ, и въ нихъ не было ничего важнаго. Два письма были подписаны ‘Терезой’, вроятно, сестрой или невстой обвиняемаго.

— Такъ медальонъ принадлежитъ ей,— воскликнула Викторія:— на немъ буквы Т. П.

— Третье письмо,— продолжалъ Леба,— подписано: ‘Твоя мать’. Въ немъ высказываются горячія материнскія чувства, и стиль письма обнаруживаетъ, что оно писано аристократкой. Только четвертое письмо, помченное 1791 годомъ, даетъ кое-какія, хотя смутныя свднія. Оно адресовано къ молодому человку, тогда еще студенту, повидимому, его ддомъ и вмст крестнымъ отцемъ, такъ какъ въ немъ говорится: ‘Я ожидаю тебя завтра, это нашъ общій праздникъ, день святого Оливье’.

— Такъ его зовутъ Оливье?— спросилъ Робеспьеръ, смотря на юношу.

— ‘Я не пришлю за тобой лакея,— продолжалъ читать письмо Леба,— потому что теб пятнадцать лтъ, и ты можешь путешествовать одинъ’. А такъ какъ письмо писано въ ма 1791 года,— прибавилъ отъ себя Леба,— то молодому человку теперь девятна дцать лтъ.

— Да, да, ему должно быть девятнадцать,— произнесъ Робеспьеръ съ какимъ-то страннымъ смущеніемъ:— продолжайте, продолжайте!

— ‘Моя карета будетъ тебя ждать у нашего дома въ улиц Ліонъ’.

— Въ улиц Ліонъ?— повторилъ Робеспьеръ, не спуская глазъ съ юноши:— продолжайте, продолжайте…

— ‘Бенуа’.

— Привратникъ Бенуа,— перебилъ его Робеспьеръ.

Леба посмотрлъ на него съ удивленіемъ, но не сказалъ ни слова и продолжалъ чтеніе письма.

— ‘Бенуа откроетъ теб ставни въ маленькой комнат, которая рядомъ съ моимъ кабинетомъ. Ты вынешь изъ шкапа, на которомъ стоятъ бюсты Цицерона и Сократа, и привезешь мн X и XI томъ большихъ in-folio въ красномъ сафьянномъ переплет подъ заглавіемъ…

— ‘Парламентскія постановленія’!— воскликнулъ Робеспьеръ, къ общему удивленію всхъ присутствовавшихъ, не исключая и Оливье.

— Это врно, тутъ написано ‘Парламентскія постановленія’, но какъ же вы это знаете?

— Очень просто,— отвчалъ Робеспьеръ, не спуская глазъ съ Оливье и стараясь скрыть свое волненіе:— я часто видлъ эти книги въ библіотек совтника парижскаго парламента де-Понтиви, дда этого молодого человка.

Оливье смертельно поблднлъ и схватился за стулъ, чтобы не упасть. Онъ чувствовалъ, что его мать погибла.

— Вы знаете его семью и разскажите намъ его исторію!— воскликнула въ одинъ голосъ вся семья Дюплэ, устремляя на юношу любопытные взгляды.

— Да, знаю и разскажу вамъ все,— отвчалъ Робеспьеръ,— но прежде мн надо поговорить съ нимъ наедин. Насъ тутъ слишкомъ много. Я васъ потомъ позову, Геронъ, вы можете подождать во двор со своими помощниками.

Вс удалились, нсколько разочарованные, особенно женщины, и недоумвая, чмъ все это кончится.

Видя, что Леба также направлялся къ двери, Робеспьеръ сказалъ:

— Не уходите, вы можете мн понадобиться.

Оставшись втроемъ, Робеспьеръ вздохнулъ свободне.

Передъ нимъ былъ его сынъ. Злоба, овладвшая имъ, совершенно исчезла при этомъ неожиданномъ открытіи, но онъ все-таки сохранилъ суровый видъ, несмотря на сильное душевное волненіе, съ которымъ онъ едва могъ справиться. Инстинктивно онъ сказалъ Оливье:

— Садитесь.

Юноша не обратилъ никакого вниманія на это слово, и даже когда Робеспьеръ повторилъ его дрожащимъ, мягкимъ голосомъ, то онъ не двинулся съ мста, не произнесъ ни слова. Видя, что Леба пожалъ плечами, ‘неподкупный’ объяснилъ, не спуская глазъ съ Оливье, что онъ естественно былъ расположенъ къ внуку человка, у котораго онъ былъ секретаремъ.

Юноша вздрогнулъ.

— Такъ вамъ никогда не говорили объ этомъ?— продолжалъ Робеспьеръ:— впрочемъ это понятно. Ваша семья ненавидитъ меня, не правда ли? Но это не причина мн забывать время, проведенное въ дом Понтиви,— прибавилъ онъ, обращаясь къ Леба.— Я не могу забыть, сколько счастливыхъ вечеровъ и пріятныхъ обдовъ я провелъ, сидя рядомъ съ матерью этого молодого человка.

— Къ чему говорить о прошедшемъ?— произнесъ грубо Оливье:— ршайте скоре мою судьбу, она въ вашихъ рукахъ. Вся моя семья сдлалась жертвой революціи: мой ддушка умеръ отъ горя, дядя убитъ въ Ванде, мой отепъ скончался отъ тяжелой раны, полученной на пол брани.

— Но ваша мать жива, вы, не имете права жертвовать ея жизнью. Вдь если вы кричали на площади: ‘долой гильотину’, то лишь потому, что боялись казни вашей арестованной матери. Не правда ли? Вдь я правъ: она арестована?

— Нтъ,— отвчалъ юноша, и поединокъ на словахъ между отцомъ и сыномъ продолжался съ прежней силой.

Одинъ хотлъ во что бы то ни стало разузнать, гд находилась Кларисса, а другой мужественно скрывалъ тайну, вполн увренный, что кровожадный тигръ только жаждалъ новой жертвы.

— Неужели вы не понимаете?— продолжалъ Робеспьеръ уговаривать юношу, несмотря на то, что каждое его слово оскорбляло гордость ‘неподкупнаго’: — неужели вы не понимаете, что я хочу спасти вашу мать и найти ей безопасное убжище изъ дружбы къ ней, изъ памяти о прошедшемъ?

— Напрасно вы теряете слова!— отвчалъ Оливье съ горькой ироніей: — вы слишкомъ горды, чтобы помириться со своимъ прошедшимъ, и хотите уничтожить свидтельницу этого прошедшаго. Робеспьеръ сдлаетъ что нибудь изъ дружбы! Полноте! Да не вы ли отправили на эшафотъ всхъ вашихъ друзей?

Леба не могъ удержаться отъ крика негодованія, но Робеспьеръ сказалъ въ порыв волненія, которое уже не могъ скрыть.

— Успокойтесь, Леба! Этотъ юноша не вмняемъ! Ему свернули голову шуаны. Но подумайте, молодой человкъ, вдь если бы я былъ такимъ тираномъ, какимъ вы меня воображаете, давно бы веллъ васъ казнить, а я напротивъ говорю съ вами мягко и стараюсь васъ уговорить.

— Нтъ,— отвчалъ Оливье,— вы хотите найти мою мать, чтобы выместить на ней оскорбленіе, нанесенное вамъ мною! Робеспьеръ не такой человкъ, чтобы простить тому, кто заклеймилъ его публично презрніемъ и позоромъ.

— Негодяй!— воскликнулъ Леба.

Робеспьеръ махнулъ рукой и спросилъ у Оливье:

— Такъ вы очень меня ненавидите?

— Всми силами своего существа.

— Но вдь я вамъ не сдлалъ никакого вреда?

— Вы не сдлали мн вреда?!— воскликнулъ Оливье, теряя всякое самообладаніе, и едва не высказалъ своей тайны.— А разв не вы приказали?..— Онъ спохватился и не окончилъ своей фразы. Но Робеспьеръ сдлалъ это за него.

— Арестовать вашу мать?

— Нтъ!— произнесъ Оливье, и поединокъ между ними продолжался съ прежнимъ азартомъ.

Робеспьеръ былъ теперь вполн увренъ, что Кларисса находится въ тюрьм, но въ какой? Это онъ ршилъ узнать во что бы то ни стало. Подойдя къ тому креслу, около котораго стоялъ юноша, онъ сталъ умолять его оказать ему помощь для спасенія дорогихъ юнош существъ.

— Вы хотите, чтобы я помогъ вамъ ихъ казнить!— воскликнулъ Оливье.

Робеспьеръ отскочилъ отъ него, какъ ужаленный.

— Вы съ ума сошли!— произнесъ онъ.— Разв вы не понимаете, что каждая минута дорога, что, пока вы теряете время на пустыя подозрнія, эти несчастныя женщины могутъ взойти на эшафотъ!

— Если ты, негодяй, не взойдешь раньше ихъ!— перебилъ его Оливье, скрежеща зубами.

— Безумецъ!— продолжала’ Робеспьеръ:— быть можетъ, въ эту минуту ихъ везутъ въ революціонный трибуналъ, а завтра он сложатъ головы подъ гильотиной, и все потому, что вы не хотите сказать ни одного слова, которое ихъ спасло бы. Вы — безжалостный, безчеловчный сынъ, вы убиваете свою мать!

— Однако вы очень жаждете ея крови!— сказалъ Оливье, поражаемый все боле и боле упорствомъ Робеспьера.

Это послднее оскорбленіе вывело изъ себя Робеспьера.

— Дуракъ! Сумасшедшій!

— Вы правы, онъ сумасшедшій, и пора съ нимъ покончить,— сказалъ Леба, подходя къ двери.

— Нтъ! нтъ! погодите,— произнесъ Робеспьеръ.

— Геронъ!— крикнулъ Леба, будто бы не слыша словъ Робеспьера.

Робеспьеръ схватилъ его за плечи и прижалъ къ стн.

— Не кричите! не надо!— промолвилъ онъ, едва переводя дыханіе, и потомъ прибавилъ:— успокойтесь, это мой сынъ!

— А!— могъ только произнести Леба, вн себя отъ изумленія.

Черезъ минуту онъ прибавилъ также шопотомъ:

— Отчего вы ему этого не скажете?

— Нтъ, я не могу теперь сказать, что я его отецъ,— произнесъ печально Робеспьеръ и тяжело опустился въ кресло.

— Вы правы,— промолвилъ Леба, глубоко тронутый этой сценой, и крпко пожалъ руку Робеспьера.

— Такъ мы сами найдемъ арестованныхъ женщинъ!— прибавилъ онъ, обращаясь къ Оливье.— Он должны быть въ Париж.

Оливье вздрогнулъ, и это не ускользнуло отъ вниманія Леба, который произнесъ:

— Он не могутъ быть далеко отъ него.

— Вы правы!— сказалъ Робеспьеръ.— Возьмите скоре экипажъ, позжайте по всмъ тюрьмамъ и допросите каждую женщину, арестованную съ молодой двушкой.

— Но вдь ихъ можетъ быть много,— возразило, Леба:— я не успю до утра всхъ допросить. Къ тому же, если этотъ юноша сказалъ правду, то эта женщина можетъ быть записана подъ фамиліей ея мужа.

— Ея мужа звали Молюссонъ,— перебилъ его Робеспьеръ, неожиданно вспоминая, что онъ когда-то читалъ въ газетахъ это имя:— да, да, среди лицъ, надвшихъ трауръ по Людовик XVI, были упомянуты Понтиви, его зять Молюссонъ и дочь Кларисса.

— Кларисса?— воскликнулъ Леба:— его мать зовутъ Клариссой? Да вдь письмо женщины, въ которомъ она просила пощады своему девятнадцатилтнему сыну, и которое только что вы не хотли прочесть…

— Было подписано Клариссой!— добавилъ Робеспьеръ.

— Да.

— Такъ это его мать!— произнесъ Робеспьеръ и, указывая на юношу, поблднвшаго, какъ смерть, прибавилъ:— посмотрите, это ея живой портретъ.

— Въ такомъ случа она находится въ тюрьм Ла-Бурбъ.

Робеспьеръ не могъ скрыть своей радости, но въ эту минуту онъ обернулся и увидлъ, что Оливье падаетъ въ обморокъ. Онъ подбжалъ къ нему, поддержалъ его, нжно говоря ему, что его мать будетъ немедленно выпущена на свободу.

— Онъ ничего не слышитъ,— произнесъ Леба и помогъ Робеспьеру положить юношу на кресло:— но будьте осторожны, кто нибудь можетъ войти.

Между тмъ Робеспьеръ схватилъ со стола флаконъ съ духами, оставленный одной изъ женщинъ, и сталъ обтирать духами виски юноши.

— Пусть вс идутъ,— произнесъ онъ съ нетерпніемъ:— я, кажется, имю право простить моего сына!

— Нтъ, вы не имете права простить шуана, который оскорбилъ предсдателя конвента,— отвчалъ Леба:— ваши враги вспомнятъ Брута, принесшаго въ жертву своего сына ради отечества, и потребуютъ отъ васъ такого же патріотическаго подвига.

— Вы правы,— отвчалъ Робеспьеръ, развязывая галстухъ у Оливье:— такъ или иначе, но мои враги постараются убить моего сына. Единственнымъ средствомъ его спасти было заточеніе въ тюрьму. Дня черезъ три можно его тайно освободить.

Молодой человкъ тяжело вздохнулъ, не открывая глазъ, и Робеспьеръ, наклонившись къ нему, незамтно прикоснулся губами къ его блдному лбу.

— Онъ приходитъ въ себя,— промолвилъ ‘неподкупный’.

— Надо позвать полицію,— замтилъ Леба:— а то, вроятно, вс удивляются, что допросъ такъ продлился.

Черезъ минуту въ комнату вошелъ Геронъ со своими двумя помощниками и, взглянувъ на Оливье, спросилъ:

— Что это?— юноша упалъ въ обморокъ.

— Нтъ, негодяй разыгралъ гнусную комедію,— сказалъ Робеспьеръ, принимая на себя грубый, суровый видъ.

Между тмъ въ дверяхъ показалась вся семья Дюплэ и забросала Максимиліана вопросами.

— Что же, онъ сознался?

— Нтъ, но онъ выдалъ себя, и я знаю все, что мн нужно.

— И прекрасно!— раздалось со всхъ сторонъ:— вы, значитъ, найдете его сообщниковъ.

Однако, увидавъ блдный, болзненный видъ юноши, г-жа Леба и Викторія хотли подойти къ нему, но Робеспьеръ остановилъ ихъ и презрительно произнесъ:

— Оставьте этого безумца: онъ не достоинъ, чтобы имъ интересовались.

— Чудовище!— застоналъ Оливье.

Робеспьеръ схватилъ за руку Леба и судорожно ее сжалъ. Потомъ онъ приказалъ суровымъ тономъ Герои у отвезти Оливье въ тюрьму Ла-Форсъ. Полицейскіе такъ грубо схватили юношу, что онъ вскрикнулъ.

— Живодеры!— воскликнулъ Робеспьеръ и инстинктивно бросился къ своему сыну.

— Будьте осторожны!— шепнулъ Леба.— Не безпокойтесь, я провожу его.

Онъ попросилъ полицейскихъ, чтобы они вели себя помягче, и вышелъ вмст съ ними изъ комнаты.

Робеспьера, слдилъ за сыномъ, пока дверь не затворилась за нимъ. Тогда онъ опустился тяжело въ кресло.

Черезъ минуту онъ почувствовалъ, что кто-то взялъ его за руку. Онъ вздрогнулъ. Это была Корнелія.

Вс окружили его и говорили въ одинъ голосъ:

— Вы, должно быть, устали?

— Безумный юноша васъ утомилъ?

— Вы такъ долго его допрашивали, что, вроятно, узнали много важнаго?

— Нтъ, но я очень усталъ и утомился!— отвчалъ Робеспьеръ, вставъ съ кресла, простился со всми и ушелъ въ свою комнату подъ предлогомъ спшной работы.

— Конечно, онъ пошелъ подписать приговоръ юноши,— замтилъ Дюплэ.

— Жаль,— замтила Викторія:— онъ очень хорошенькій.

— Что ты съ ума сошла!— сказала ея мать.— Что бы подумалъ ‘неподкупный’, если бы онъ слышалъ твои слова?

IX.

Войдя въ свою комнату, Робеспьеръ заперъ двери и слъ въ кресло. Наконецъ онъ одинъ и могъ вполн предаться своимъ мыслямъ. Онъ нимало не думалъ о нанесенныхъ ему оскорбленіяхъ, а вс его мысли были сосредоточены на томъ, какъ спасти мать и невсту своего сына, который посл этого помирился бы съ нимъ.

Но кто ихъ арестовалъ? Что он могли сдлать? Неужели он были причастны къ какому нибудь заговору? Что же касается до Оливье, то слдовало продлить его дло до той минуты, какъ Робеспьеръ сдлается вполн всемогущимъ и получитъ возможность поступить съ нимъ, какъ угодно. Въ сущности его поступокъ касался одного Робеспьера, который еще не былъ воплощеніемъ республики. Если его провозгласятъ диктаторомъ и единственнымъ офиціальным^гь представителемъ Франціи, то естественно ему принадлежало бы право помилованія, и было бы боле чмъ прилично ознаменовать первый день своего управленія страной актомъ милости. Во всякомъ случа надо было удержать Оливье подольше въ тюрьм подъ самымъ зоркимъ наблюденіемъ.

Возвращаясь мысленно къ арестованнымъ женщинамъ, Робеспьеръ терялся въ догадкахъ, кто и зачмъ ихъ арестовалъ. Быть можетъ, он въ это время уже находились въ революціонномъ трибунал. Но это не могло помшать ему вырвать ихъ изъ когтей даже рокового трибунала. Тогда Оливье долженъ будетъ признать, что онъ не такой чудовище, какимъ юноша себ представлялъ его.

Среди этихъ размышленій Робеспьеръ услыхалъ, что кто-то стучится въ дверь. Онъ вздрогнулъ и сталъ прислушиваться. Чей-то голосъ за дверью произнесъ его имя. Онъ узналъ голосъ Леба и поспшно отворилъ дверь.

— Я увидлъ свтъ въ вашемъ окн,— сказалъ Леба,— и понялъ, что вы еще не легли, спать.

— Вы узнали что нибудь объ арестованныхъ женщинахъ?— спросилъ съ безпокойствомъ Робеспьеръ.

— Узналъ: он все еще за. тюрьм Ла-Бурбъ.

— Об?

— Об.

Робеспьера, свободно вздохнулъ.

— Я приказалъ вашимъ именемъ,— продолжала. Леба:— чтобы ихъ ни подъ какима. видомъ оттуда не выпускали. Впрочемъ тамъ знаютъ, что он посажены по вашему приказанію.

— По моему приказанію?

— Вы приказали въ Монморансскомъ лсу арестовать этихъ женщинъ.

Робеспьера, молча опустился въ кресло.

— Вы не могли этого предвидть,— продолжалъ Леба сочувственнымъ тономъ:— подобныя совпаденія теперь случаются часто. Ну, не безпокойтесь! Вы, должно быть, очень устали, и я тоже. Прощайте, дозавтра! Въ сущности вамъ нечего безпокоиться, вдь власть въ нашихъ рукахъ.

— Это еще вопросъ,— отвчалъ Робеспьеръ, не подымая глазъ.

Леба пожелалъ ему доброй ночи и вышелъ изъ комнаты.

Оставшись одинъ, Робеспьеръ глубоко задумался. Теперь было все для него ясно. Онъ понималъ настоящую причину оскорбленія, нанесеннаго ему юношей. Но обстоятельства были сложне, чмъ онъ думалъ. Что длала Кларисса въ Монморанси? Какимъ образомъ она была знакома съ англичаниномъ Воганомъ, который предлагала’ отъ имени нитокъ быть регентомъ Франціи? Можетъ быть, Кларисса дйствовала заодно съ англичаниномъ и хотла переманить его на сторону роялистовъ, сознавая все его вліяніе и всю пользу, которую онъ могъ принести стран? Но въ такомъ случа она знала объ его свиданіи съ англичаниномъ и могла однимъ словомъ погубить его. Нтъ, нтъ, это было невозможно. Мать его сына никогда не выдастъ его! Но зачмъ же она была въ Монморанси? зачмъ? зачмъ?

Съ закрытыми глазами Робеспьеръ повторялъ это слово ‘зачмъ’ и мало-по-малу впалъ въ забытье. Онъ какъ будто перенесся въ тюрьму Ла-Бурбъ и увидалъ Клариссу. Но она была попрежнему молодая и хотя блдная, но прелестная, съ чудными голубыми глазами. Но какъ могла она столь молодая имть взрослаго сына? Нтъ, она была не матерью, а невстою Оливье, и онъ общалъ поженить ихъ въ Лондон съ помощью Фокса, который былъ въ Англіи такъ же всемогущъ, какъ онъ, Робеспьеръ, во Франціи.

Его голова медленно опустилась на грудь, и онъ крпко заснулъ.

Лампа, стоявшая на стол, уже догорала, и при ея мерцающемъ свт неясно выдлялось изъ темноты блдное, все еще выражавшее тревогу лице Робеспьера. Онъ заснулъ одтый, и руки его висли по сторонамъ, какъ плети. Отъ времени до времени онъ нервно вздрагивалъ, и какія-то несвязныя слова или глухіе звуки вырывались изъ его устъ.

Комната ‘неподкупнаго’, скромно меблированная кресломъ, въ которомъ онъ теперь спалъ, нсколькими плетеными стульями, простымъ письменнымъ столомъ, книжными полками и кроватью краснаго дерева съ пестрыми занавсками, сдланными изъ платья г-жи Дюплэ, находилась рядомъ съ помщеніемъ, гд спалъ маленькій Морисъ. Около трехъ часовъ ночи ребенокъ вдругъ проснулся, услышавъ голосъ Робеспьера. Но послдній не разъ разговаривалъ во сн, и потому ребенокъ повернулся и снова заснулъ. Однако его вторично разбудилъ шумъ падающаго кресла. Онъ вскочилъ и отворилъ дверь въ сосднюю комнату.

При мерцаніи совершенно угасавшей лампы Морисъ увидалъ, что Робеспьеръ стоялъ одтый и, вытянувшись во весь ростъ, дико махалъ руками, словно отъ кого-то обороняясь. Подл него стояло опрокинутое кресло.

Ребенокъ подбжалъ къ нему и спросилъ, что съ нимъ. Робеспьеръ пристально посмотрлъ на него, опустился на колни и, схвативъ его, прижалъ къ своей груди.

— Сынъ мой, сынъ мой!— произносилъ онъ едва слышно, среди болзненныхъ стоновъ.

Между тмъ лампа потухла, но сквозь полуоткрытые ставни пробивался сроватый свтъ начинающагося дня. Морисъ съ трудомъ помогъ Робеспьеру подняться съ полу и ссть въ кресло, которое онъ прежде того поднялъ.

— Не нужно ли вамъ еще что?— спросилъ онъ.

Но Робеспьеръ уже крпко спалъ.

Ребенокъ тихонько вышелъ изъ комнаты и, бросившись на свою постель, также заснулъ.

Въ семь часовъ утра Робеспьеръ открылъ глаза. Онъ ничего не помнилъ, что было ночью, а тотъ фактъ, что онъ спалъ одтый въ кресл, его нимало не удивилъ. Это случалось нердко въ критическіе моменты его жизни. Онъ открылъ ставни, и въ комнат стало свтло. Кто-то постучалъ въ дверь. Это былъ Морисъ, который просилъ позволенія войти.

Это раннее появленіе мальчика, котораго онъ очень любилъ и которому давалъ въ свободныя минуты уроки исторіи, изумило Робеспьера.

— Какъ ваше здоровье?

— Отлично! Зачмъ ты меня объ этомъ спрашиваешь?

— Потому что… вы знаете… вчера ночью…

— Что вчера ночью?

— Вы меня очень перепугали.

— Чмъ я тебя перепугалъ?

Морисъ разсказалъ, что случилось ночью.

— Ты въ этомъ увренъ?— спросилъ Робеспьеръ тревожнымъ тономъ.

— А такъ какъ вы меня узнали и назвали своимъ сыномъ, то я успокоился и подумалъ, что у васъ жаръ былъ не очень большой.

— Да, да, ты правъ, значитъ, у меня не былъ большой жаръ, если я тебя узналъ и назвалъ своимъ сыномъ. Вдь ты, правда, мой добрый сынокъ,— прибавилъ Робеспьеръ, лаская ребенка по щек.— Но ты не говори объ этомъ ни слова, нечего тревожить отца и мать.

— Я никогда ничего не говорю!

— Какъ никогда?— спросилъ съ безпокойствомъ Робеспьеръ.

— Съ вами это случилось не въ первый разъ.

— А что же со мною случалось раньше?

— Вы часто говорили вслухъ во время сна.

— А что я говорилъ?

— Какія-то несвязныя слова, которыя я не могъ понять. Но я такъ привыкъ къ этому, что не обращалъ вниманія. А вотъ вчера случилось нчто необыкновенное, и я вскочилъ съ постели.

— Совершенно напрасно. Я просто усталъ.

— Можетъ быть, васъ разстроилъ допросъ шуана?

— Можетъ быть. Но, ты видишь, я теперь совсмъ здоровъ. Ну, иди, дитя мое, и помни — никому ни слова.

Когда мальчикъ ушелъ, Робеспьеръ подумалъ, что, быть можетъ, слишкомъ мало ходитъ, и потому у него длается приливъ крови къ голов. Хорошая прогулка по Елисейскимъ полямъ была бы для него всего полезне. Поэтому онъ переодлся, побрился, попудрился и по обыкновенію надушился. Но прежде чмъ выйти изъ дома, онъ вынулъ изъ ящика стола написанный два дня передъ тмъ проектъ закона и спряталъ въ карманъ.

Очутившись на свжемъ воздух, онъ совершенно оправился и пошелъ прямо къ Кутону, одному изъ врныхъ своихъ друзей, въ числ которыхъ находились, кром него, Леба, Сенъ-Жюстъ и братъ Робеспьера, Огюстенъ. Онъ полагалъ, что лучше было Кутону предложить новый законъ конвенту, и тогда ему будетъ удобне отстаивать его противъ оппозиціи. Кутонъ былъ дома и согласился на желаніе Робеспьера. Покончивъ съ нимъ, онъ пошелъ черезъ Тюильри въ Елисейскія поля. По своему обыкновенію, онъ шагалъ быстро, несмотря на жару, и Блунтъ весело слдовалъ за нимъ, прыгая и лая.

Мало-по-малу ‘неподкупный’ совершенно успокоился. Онъ уже хладнокровно обдумывалъ, кто изъ его враговъ будетъ жертвою новаго закона. Что же касается до Оливье, его матери и невсты, то ихъ судьба его боле не тревожила. Онъ ршилъ, что они спокойно останутся въ тюрьм, пока наступитъ удобное время для ихъ освобожденія.

Въ конц Елисейскихъ полей онъ повернулъ къ Сен, чтобы выкупать свою собаку, какъ онъ обыкновенно длалъ въ теплые лтніе дни. На берегу рки онъ остановился и сталъ бросать въ воду палки, за которыми кидалась собака, и, схвативъ ихъ, приносила обратно. Это мирное зрлище еще боле возстановило хорошее расположеніе духа, и онъ явился въ конвентъ вполн готовый къ борьб съ врагами.

Какъ было условлено, Кутонъ прочелъ новый законопроектъ среди громкихъ протестовъ, а затмъ начались шумныя пренія. Многихъ пугало предложеніе ускорить производство въ революціонномъ трибунал уничтоженіемъ свидтельскихъ показаній и перекрестнаго допроса. Но когда дло дошло до предоставленія комитету общественной безопасности права жизни и смерти, то произошла паника. До тхъ поръ конвентъ имлъ право судить представителей народа.

— Если этотъ законъ пройдетъ, то всякому изъ насъ остается только пустить себ пулю въ лобъ!— произнесъ какой-то голосъ.

Но Робеспьеръ вошелъ на трибуну, и законъ былъ принятъ конвентомъ. На слдующій день уже было сдлано нсколько попытокъ отмнить этотъ законъ, вводившій терроръ среди конвента, но тщетно.

Пользуясь такимъ обоюдоострымъ закономъ, который можно было одинаково обратить противъ конвента и комитета общественной безопасности, Робеспьеръ могъ держать въ порядк своихъ враговъ въ комитет. Ему стоило только предъявить противъ нихъ обвиненіе и замнить ихъ своими собственными креатурами, которые слпо повиновались бы его вол.

Все шло хорошо. Его враги слпые и неумлые начали истреблять другъ друга и распадаться на мелкія группы съ того самаго дня, какъ прошелъ законъ, сдлавшій Робеспьера столь грознымъ для всхъ: онъ со своей стороны пользовался этими раздорами, но, быть можетъ, слишкомъ торопился. Что касается до комитета общественной безопасности, то онъ, почуявъ опасность, дружно сплотился противъ ‘неподкупнаго’, который въ случа неудачнаго результата своей борьбы съ комитетомъ долженъ былъ прибгнуть къ открытой сил. При такихъ обстоятельствахъ онъ пересталъ ходить въ комитетъ и сталъ втайн энергично подготовлять государственный переворотъ, для того, чтобы навсегда отдлаться отъ своихъ враговъ съ помощью Сенъ-Жюста, котораго онъ вызвала. изъ Сверной арміи,— Ранріо, главнокомандующаго парижской арміи, Флеріо-Леско, парижскаго мэра, Пэана, агента коммуны, Дюма, предсдателя революціоннаго трибунала, и Кофиналя, его вице-предсдателя.

Планъ Робеспьера былъ очень простой. Онъ предъявитъ въ ковент обвиненіе противъ комитета общественной безопасности и потребуетъ преданія его суду, если же конвентъ не согласится на это, то онъ усмиритъ его войсками Ганріо, а въ крайности подыметъ съ помощью коммуны народное возстаніе въ Париж.

Что касается до Оливье, его матери и невсты, то они все это время спокойно сидли въ своихъ тюрьмахъ. Два раза имена Клариссы и Терезы попадались въ списки, и два раза ихъ вычеркивалъ Робеспьеръ, который приказалъ подавать заране эти списки на его просмотръ.

Но ршительная минута приближалась. Былъ уже седьмой термидоръ. Прошло шесть недль посл знаменитаго праздника Верховнаго Существа и принятія преріальскаго закона, который возвелъ на эшафотъ 700 жертвъ. Терроръ достигъ своего апогея, и Франція тревожно ждала результата борьбы между Робеспьеромъ и его врагами.

Доведенный до крайности, ‘неподкупный’ назначилъ послдній бой на 8-е термидора, когда онъ ршился снять съ себя маску и открыто обвинить комитетъ общественной безопасности въ конвент. Хотя онъ былъ совершенно убжденъ въ своемъ торжеств, но онъ все-таки считалъ благоразумнымъ принять мры, чтобы обезопасить Оливье, его мать и невсту въ случа своего пораженія, какъ оно ни было невроятно. Ихъ слдовало выпустить изъ тюрьмы и помстить въ безопасномъ убжищ, откуда они могли бжать въ случа опасности.

Выборъ Робеспьера остановился на городской ратуш, гд онъ дарилъ безгранично. Въ улиц Мартруа находилось зданіе, имвшее сообщеніе съ ратушей, и въ которомъ было нсколько пустыхъ квартиръ. Кларисса могла спокойно жить въ одной изъ этихъ квартиръ со своей племянницей и Оливье, пока они найдутъ возможность безопасно покинуть Парижъ. Обдумавъ со всхъ сторонъ этотъ проектъ, Робеспьеръ сообщилъ о немъ Леба, который одинъ зналъ о тайной драм, разыгрывавшейся въ частной жизни Робеспьера въ самую критическую минуту его политической карьеры.

— Вполн одобряю вашъ планъ и готовъ всячески помогать его осуществленію.

— Благодарю, я на васъ разсчитывалъ. Но нечего торопиться. Вы успете все сдлать завтра. Если вы замтите, что въ начал засданія большинство конвента колеблется, то отправляйтесь прямо въ тюрьму Ла-Бурбъ и, освободивъ женщинъ, водворите ихъ въ извстную вамъ квартиру. Тамъ все готово. Потомъ отправляйтесь въ тюрьму Ла-Форсъ и перевезите въ означенную квартиру Оливье, который долженъ найти тамъ свою мать и невсту.

И онъ передалъ Леба два приказа объ освобожденіи арестованныхъ.

— Хорошо,— отвчалъ Леба,— все будетъ исполнено.

На слдующій день въ конвент Леба, бывшій опытнымъ парламентскимъ экспертомъ, былъ убжденъ, что Робеспьеръ одержитъ побду, и онъ не ошибся. ‘Неподкупный’ заявилъ подготовленное имъ обвиненіе противъ комитета общественной безопасности. Оно было выслушано безмолвно, и раздалось только нсколько протестовъ. Во всякомъ случа было ршено напечатать его рчь и распространить въ Париж. Такимъ образомъ Робеспьеръ одержалъ побду, и предъявленное имъ обвиненіе противъ своихъ враговъ приняло характеръ обвиненія ихъ передъ всей Франціей. Ему оставалось только назвать своихъ жертвъ.

Но комитетъ общественной безопасности его предупредилъ. Вадье бросился на трибуну, а за нимъ Камбонъ, который чувствуя, что все для нихъ погибло, смло обвинилъ лично Робеспьера.

— Настоящій измнникъ — это онъ!— воскликнулъ Камбонъ, приводя въ изумленіе всхъ присутствовавшихъ:— онъ въ своемъ чрезмрномъ самолюбіи парализуетъ волю національнаго конвента!

Эти слова какъ бы заставили очнуться конвентъ отъ своего рабскаго подчиненія Робеспьеру.

Бильо-Варренъ замнили. Камбона на трибун.

— Пора снять маски со всхъ, кто бы они ни были!— воскликнулъ онъ.— Я предпочитаю, чтобы самолюбивый тиранъ пріобрлъ власть, переступивъ черезъ мой трупъ, чмъ съ помощью моего безмолвія.

Другіе ораторы были еще смле. Робеспьеръ хотлъ усмирить бурю, но это было ему не по силамъ. Предъявивъ огульное обвиненіе и не назвавъ никого по имени, онъ навелъ страхъ на каждаго. Конвентъ отмнилъ только что принятое постановленіе и ршилъ, что его рчь прежде напечатанія будетъ послана въ комитетъ на заключеніе.

— Какъ,— воскликнулъ Робеспьеръ,— я мужественно ршилъ для спасенія страны обвинить недостойныхъ людей, а вы посылаете это обвиненіе на разсмотрніе обвиняемымъ лицамъ!

За побдой слдовало пораженіе, хотя, конечно, частное, и видя колебаніе конвента, Робеспьеръ надялся на другой день поставить на своемъ Но все-таки ему надо было принять немедленно мры на случай крайности. Въ тотъ же вечеръ онъ долженъ былъ подготовить возстаніе парижской коммуны, которое разсяло бы всхъ его враговъ. Онъ готовъ былъ придерживаться законности, пока было возможно, но считалъ неизбжнымъ обратиться къ насилію при необходимости.

Онъ оглянулся во вс стороны, отыскивая Леба. Но онъ уже давно исчезъ, и это обстоятельство возбудило въ немъ надежду, что об женщины, а, можетъ, и Оливье были въ приготовленномъ для нихъ убжищ, въ улиц Мартруа.

— Мн надо- лично убдиться, все ли обстоитъ благополучно,— подумалъ онъ,— нельзя терять ни минуты.

И, выйдя изъ конвента, онъ поспшно направился къ парижской ратуш.

X.

Въ это самое время Леба подъзжалъ съ другой стороны къ ратуш вмст съ Клариссой и Терезой. Оставляя тюрьму ЛаБурбъ, онъ далъ ложный адресъ возниц того экипажа, въ которомъ находились освобожденныя узницы. Самъ же онъ слдовалъ сзади въ другомъ экипаж съ однимъ изъ сторожей ратуши, пламеннымъ сторонникомъ Робеспьера, по имени Урбеномъ. По дорог онъ догналъ первый экипажъ и крикнулъ возниц:

— Въ улицу Мартруа, No 13!

Когда экипажи остановились передъ указаннымъ домомъ, и Леба почтительно пропустилъ на лстницу Клариссу и Терезу, то послднія находились въ такомъ волненіи, что не знали, живы ли он или мертвы.

Выходя изъ тюрьмы, Кларисса спросила, куда ихъ везутъ, но Леба отвчалъ:

— Ради себя и своей племянницы не спрашивайте меня ни о чемъ, пока мы не достигнемъ до мста вашего назначенія!

Об женщины молча послдовали за Леба и Урбеномъ, который несъ ихъ вещи. Въ третьемъ этаж он остановились передъ дверью, отворивъ которую Леба сказалъ:

— Пожалуйте!

Кларисса и Тереза вошли въ простенькую гостиную, очень скромно меблированную, а Урбенъ отнесъ вещи въ сосднюю комнату, которая была спальной.

— Вы здсь дома,— сказалъ Леба,— вы совершенно свободны, но изъ благоразумія тотъ, кто васъ спасъ, и по порученію котораго я васъ привезъ сюда, желаетъ, чтобы вы не выходили изъ этой квартиры, пока не уничтожится всякая опасность.

Кларисса и Тереза не могли прійти въ себя отъ изумленія и умоляли Леба сказать имъ имя ихъ избавителя.

— Я не могу вамъ этого сказать, такъ какъ не получилъ разршенія,— отвчалъ Леба,— но будьте уврены, что онъ всемогущъ въ парижской коммун, ваша квартира вотъ черезъ эту дверь находится въ прямомъ сообщеніи съ ратушей, такъ что вы состоите подъ его прямымъ наблюденіемъ.

Кларисса вздрогнула. Она теперь поняла, что ихъ спасъ Робеспьеръ. Письмо, которое она писала ему мсяцъ тому назадъ, попало ему въ руки, и она получила черезъ два дня отвтъ:

‘Не бойтесь ничего, вашъ сынъ вн опасности’.

Леба еще объяснилъ успокоившимся женщинамъ, что Урбенъ и его жена будутъ находиться въ квартир для ихъ услугъ, и что ихъ свобода была только ограничена условіемъ не выходить изъ квартиры и даже не приближаться къ окнамъ въ особенности отъ четырехъ до шести, когда мимо провозятъ приговоренныхъ къ гильотин.

Об женщины вздрогнули.

— По несчастью,— прибавилъ Леба,— мы не могли вамъ найти другой квартиры, а по этой улиц самая близкая дорога къ Тронной застав, куда теперь переведена гильотина. Но васъ предупредятъ народные крики, и вы можете удалиться въ столовую₁которая выходитъ на дворъ.

Но Кларисса не обращала вниманія на его слова. Мысль увдомить Оливье объ ихъ спасеніи всецло овладла ею.

— Могу я написать нсколько строкъ къ дорогому мн существу?— спросила она. Леба отвчалъ утвердительно и прибавилъ, что онъ зайдетъ за ея письмомъ черезъ нсколько времени, такъ какъ теперь ему необходимо исполнить еще одно важное порученіе.

Онъ быстро удалился, а Урбенъ сталъ приводить въ порядокъ мебель въ гостиной.

Тереза сіяла счастьемъ, громко благодарила Бога за ихъ спасеніе и выражала надежду, что он вскор увидятъ Оливье.

— Но кому мы обязаны всмъ этимъ?— спросила она у тетки.

— Я думаю, что бившему секретарю твоего дда,— отвчала Кларисса,— онъ теперь всемогущъ, и я ему писала изъ тюрьмы. Если же я теб объ этомъ раньше не говорила, то не хотла тшить тебя надеждами, быть можетъ, несбыточными.

Молодая двушка взглянула въ отверстіе ставней, которые были немного пріотворены Урбеномъ, и воскликнула:

— Тутъ церковь!

Мысленно она общала себ при первой возможности пойти въ церковь и помолиться за ихъ покровителя, который долженъ былъ много гршить, такъ какъ, если онъ былъ всемогущъ, то онъ не могъ не принадлежать къ правительству террора.

Между тмъ Урбенъ принесъ чернила и поставилъ на столъ.

— Наконецъ-то я могу написать Оливье!— воскликнула радостно Кларисса.

Она присла къ столу и начала писать, а Тереза начала подробно осматривать комнату. Неожиданно ея глаза остановились на иллюстрированной газет. Она была старая, но ее сохранили, потому что въ ней было подробное описаніе съ картинками праздника въ честь Верховнаго Существа.

Это заинтересовало молодую двушку, потому что Оливье во время его посщенія тюрьмы Ла-Бурбъ горячо протестовалъ противъ этого торжества. Она стала читать прежде всего содержаніе газеты, напечатанное крупными буквами:

‘Описаніе шествія.— Пиротехническія фигуры.— Типическія группы.— Арестъ шуана.— Народное негодованіе’.

— Я видлъ, какъ его арестовали!— замтилъ Урбенъ.

— А за что его арестовали?— спросила Тереза.

— За то, что онъ закричалъ: ‘долой гильотину!’.

Услыхавъ эти слова, Кларисса подняла голову. Она вспомнила, что Оливье наканун праздника упрекалъ французскій народъ за то, что никто не ршился публично произнести этой фразы. Она и Тереза въ одинъ голосъ воскликнули:

— А что это былъ за человкъ?

— Насколько мн помнится,— отвчалъ Урбенъ:— это былъ юноша лтъ двадцати. Его арестовали немедленно, чтобы спасти отъ толпы, которая хотла его растерзать на куски.

— А какъ его зовутъ?— снова въ одинъ голосъ воскликнули об женщины.

Урбенъ отвчалъ, что онъ не знаетъ. Кларисса съ материнскимъ инстинктомъ стала доказывать Терез, что он напрасно безпокоились, такъ какъ Оливье не могъ быть означеннымъ юношей. Если бы онъ произвелъ такую скандальную выходку, то ихъ бы давно разыскали и привлекли къ длу. А напротивъ въ послднее время съ ними обращались въ тюрьм очень почтительно.

— Это правда,— отвчала Тереза и быстро успокоилась.

Кларисса взяла изъ ея рукъ газету и бросила ее.

— Лучше, чмъ читать всякій вздоръ, ты бы убрала нашу комнату. Ты даже еще не посмотрла на нее.

Она нжно повела ее въ спальню и поспшно закрыла свою дверь.

Оставшись наедин съ Урбеномъ, Кларисса тревожно спросила въ полголоса:

— Вы видли этого молодого человка? Какіе у него глаза? Какъ онъ былъ одтъ?

— Глазъ его я не помню,— отвчалъ Урбенъ,— но на немъ была рабочая одежда: срая куртка, такія же брюки и полосатый черно-срый жилетъ.

— Это онъ! это онъ!— промолвила Кларисса, вспоминая обычный костюмъ Оливье, и упала въ кресло, едва не потерявъ сознанія.

Въ эту минуту отворилась дверь изъ передней, и кто-то помахалъ оттуда рукою Урбену, который вышелъ и, немедленно вернувшись, сказалъ:

—: Гражданинъ Робеспьеръ желаетъ говорить съ вами.

— Гд онъ? гд онъ?— воскликнула Кларисса, заливаясь слезами.

Какъ только въ дверяхъ показался Робеспьеръ, Кларисса поспшила къ нему на встрчу и, не давъ времени поздороваться съ нею, воскликнула:

— Гд мой сынъ? гд мой сынъ?

— Успокойтесь: вашъ сынъ здравъ и невредимъ!

Она взглянула на него пристально и, замтивъ его смущеніе, продолжала съ ожесточеніемъ:

— Значитъ, арестованный молодой человкъ — Оливье? Значитъ, вы приказали его арестовать? Нечего сказать, хорошо! вы сдлались тюремщикомъ своего сына.

Робеспьеръ сначала опустилъ глаза въ смущеніи, потомъ оправился и объяснилъ въ нсколькихъ словахъ все, что случилось. Если онъ заперъ Оливье въ тюрьму, то лишь для того, чтобы его спасти, иначе комитетъ общественной безопасности могъ его схватить и возвести на эшафотъ, въ доказательство того, что Робеспьеръ не имлъ права помилованія. Напротивъ теперь Леба повезъ его въ тюрьму Ла-Форсъ и тотчасъ привезетъ его сюда. Здсь Оливье проживетъ съ матерью и Терезой до того дня, какъ они вс трое удутъ въ провинцію.

Кларисса видимо успокоилась и доврчиво слушала Робеспьера.

— Но какъ вы его узнали?

— Благодаря случайности и найденнымъ письмамъ въ его дорожномъ мшк, онъ же самъ упорно отказывался назвать себя по имени.

Глаза Клариссы засверкали новымъ страхомъ.

— Такъ Оливье знаетъ тайну своего рожденія?

— Нтъ, не безпокойтесь, я не сказалъ ему ни слова, чтобы уменьшить его любовь къ вамъ и вру въ васъ, или чтобы уменьшить его ненависть ко мн, которая вполн можетъ служить вамъ местью.

— Вы ошибаетесь насчетъ моихъ чувствъ, я нисколько не думаю о мести и даже давно перестала упрекать васъ. Вдь прошедшее было такъ давно, такъ давно.

‘Неподкупный’ бросилъ на нее взглядъ, полный горя и сожалнія. Блдная, увядшая не по возрасту, она была для него живымъ укоромъ. Если она забыла прошедшее, то онъ не могъ забыть, что на этихъ поблекшихъ отъ страданій и печали, нкогда розовыхъ губахъ онъ запечатллъ свой первый поцлуй.

— Хотя я не могу забыть прошедшаго,— произнесъ онъ,— но я, право, не такъ виноватъ, какъ кажется. Отчего вашъ отецъ изъ личной гордости отказалъ мн въ вашей рук и прогналъ, какъ лакея? Благодаря этой аристократической гордости, возникла революція и всхъ сравняла подъ гильотиной. Печальное прошедшее и ужасное настоящее обязаны своимъ происхожденіемъ гордости вашего отца. Я никогда не бросился бы съ такимъ безуміемъ въ политическій, водоворотъ…

— Полноте,— перебила его Кларисса:— прошедшее умерло, давно умерло!

— Нтъ, оно не умерло!— воскликнулъ онъ: — и вашъ сынъ служитъ живымъ доказательствомъ, что прошедшее…

— Если его ненависть нанесла минутный ударъ вашему самолюбію,— промолвила Кларисса, перебивъ его въ третій разъ:— то я должна всю жизнь смертельно страдать всякій разъ, какъ онъ произнесетъ ваше имя съ презрніемъ и отвращеніемъ. Я должна постоянно съ ужасомъ спрашивать себя: проститъ ли онъ мн когда нибудь, что по моей милости такой отецъ, какъ вы?..

— И вы также!— воскликнулъ ‘неподкупный’, печально смотря на нее.— Какъ, вы раздляете общее заблужденіе насчетъ меня? Даже вы не поняли, что подъ кажущейся жестокостью я скрываю идеальныя стремленія. Я имлъ въ виду только счастье Франціи и всего человчества, но достичь этой цли можно, только очистивъ Францію отъ низкихъ измнниковъ. Я — убійца? Я — тиранъ? Я — мститель, я пророкъ, провозвстникъ справедливости и добродтели! Я не отвчаю за то, что народъ, скованный цпями рабства въ продолженіе многихъ вковъ, освободившись, во зло употребилъ свою свободу. Каждая побда сопровождается кровопролитіемъ!

Кларисса слушала съ такимъ же изумленіемъ, какъ Воганъ проповдь Робеспьера о достиженіи гильотиной всеобщаго счастія.

— Будущее меня оправдаетъ!— прибавилъ онъ.— Когда я достигну власти, то мои дйствія докажутъ чистоту моихъ намреній.

— А разв вы теперь не всемогущи?— спросила Кларисса.

— Нтъ, я не всемогущъ! Враги мшаютъ мн дйствовать, какъ я хочу. Но я уже вступилъ съ ними въ послдній бой. Надо все покончить разомъ. Я не могу боле переносить этой проклятой жизни. Вс меня ненавидятъ, вс мн измняютъ. Надъ моей головой постоянно виситъ кинжалъ. Я провожу безсонныя ночи. Пора, пора все кончить! Однимъ страшнымъ ударомъ я освобожусь это всхъ изверговъ, подвергающихъ меня ужаснымъ мукамъ, а затмъ — миръ, вчный миръ. Я встрчу его радостно, съ распростертыми объятіями.

— Но если такъ,— возразила Кларисса: — то отчего же вы до сихъ поръ не закрыли революціоннаго трибунала и не выпустили на свободу всхъ узниковъ? Сколько благословеній тогда посыпалось бы на васъ, вы осушили бы столько же слезъ, сколько пролито, благодаря вамъ. Все было бы забыто, и вы были бы счастливы.

— Это было невозможно,— отвчалъ Робеспьеръ:— это еще невозможно и теперь. Если бы я вздумалъ такъ поступить, то погибъ бы, подобно Дантону. До настоящей минуты еще не пришло время. Милосердіе значило измна, а человколюбіе — смерть. Чтобъ пережить, надо было уличать, обвинять, убивать, убивать безжалостно. Страхъ, смерть, а не что иное побуждало французовъ къ самымъ безчеловчнымъ поступкамъ. Страхъ овладлъ всми: конвентомъ, комитетомъ, революціоннымъ трибуналомъ, даже толпой, которая сдлалась позорнымъ рабомъ ужаса, овладвшаго Франціей. Это правительство назвали терроромъ, и дйствительно это было время террора для жертвъ, обвинителей и судей, для всхъ и каждаго.

Кларисса съ ужасомъ смотрла на него.

— Такъ нтъ надежды,— промолвила она: — Франція погибнетъ отъ гнуснаго страха. Неужели не найдется смльчака, который взялъ бы это чудовище за горло и задушилъ бы его?

— Найдется.

— Но, Боже мой, кто?

— Я.

— Вы?

— Да, я.

И Робеспьеръ развилъ передъ нею свой планъ. Какъ только погибнетъ комитетъ общественной безопасности,— онъ станетъ полнымъ, всемогущимъ повелителемъ, уничтожитъ гильотину и водворитъ миръ, справедливость, милосердіе.

— Но когда это будетъ?— спросила Кларисса, очарованная его словами.

— Не знаю. Можетъ быть, чрезъ нсколько дней. Сегодня канунъ великаго боя. Надо ждать и быть терпливымъ.

Вдали послышался какой-то смутный шумъ въ род переката морскихъ волнъ.

— Что это такое?— спросила Кларисса.

Робеспьеръ ничего не отвтилъ, но вздрогнулъ и поблднлъ. Кларисса поняла, что означаетъ этотъ шумъ. Леба ее предупредилъ, и теперь именно было время прозда по улиц мимо ихъ оконъ телгъ съ жертвами гильотины. Робеспьеръ поспшно закрылъ ставни.

— Такъ вс эти несчастные люди,— воскликнула Кларисса, вн себя отъ отчаянія:— должны умереть, потому что часъ милосердія еще не пробилъ! Чрезъ нсколько дней, вы сами говорите, ихъ можно было бы спасти. Неужели они погибнутъ наканун общаго спасенія? О, это ужасно, ужасно!

— Я ничего не могу сдлать, я безсиленъ.

— Какъ, вы безсильны? Сдлайте сегодня то, что вы хотите сдлать черезъ нсколько дней. Крикните изъ этого окна толп: ‘Милость несчастнымъ!’. Вы кумиръ толпы, и ваше слово раздастся по всей Франціи. Скажите это слово милосердія, и вы будете героемъ, вашъ сынъ перестанетъ ненавидть и проклинать васъ.

— Вы не понимаете, что говорите,— отвчалъ Робеспьеръ въ сильнйшемъ волненіи.— Какъ могу я остановить однимъ словомъ эти телги и толпу человческихъ подонковъ. Въ ней нтъ ни одного уважающаго себя человка. Это — чернь, обезумвшая отъ жажды крови. Они боятся и уважаютъ только одно — гильотину. Вы говорите, что я — ихъ кумиръ. Это — неправда: ихъ кумиръ — палачъ. Вступить въ бой мн одному съ этой слпой, безумной толпой — сумасшествіе.

Кларисса не обращала вниманія на его аргументы и продолжала умолять, ломая себ руки.

Шумъ приближался. Робеспьеръ невольно пріотворилъ ставень въ одномъ изъ оконъ и взглянулъ на улицу.

— Это они! это они!— промолвила Кларисса, заливаясь слезами.

Робеспьеръ быстро закрылъ сдавень.

— Подумайте о своей юности,— неожиданно воскликнула Кларисса:— вы тогда были милосердны и человколюбивы. Васъ тогда возмущала всякая несправедливость, и вы заступались за слабыхъ, за угнетенныхъ. Подумайте о вашей юности! Они невинны, а вы не хотите ихъ спасти.

— Да это безуміе,— повторилъ Робеспьеръ въ отчаяніи,— Вы хотите моей смерти, своей и вашей племянницы. Малйшая попытка со стороны кого либо спасти этихъ жертвъ навлечетъ на него ожесточенную злобу толпы. Его разорвутъ на части, его раздавятъ подъ колесами телгъ! Этого вы хотите? Не лучше ли, чтобы я остался живъ и спасъ васъ, вашего сына и вашу племянницу?

Въ эту минуту дверь отворилась, и на порог показался Урбенъ. Робеспьеръ понялъ, что явился Леба съ Оливье, но онъ не желалъ, чтобы сынъ его видлъ.

— Пусть гражданинъ Леба и его товарищъ подождутъ, пока я уйду.

Урбенъ посмотрлъ на него съ удивленіемъ.

— Гражданинъ Леба одинъ,— отвчалъ онъ.

— Какъ одинъ?— спросилъ Робеспьеръ.

— А Оливье?— воскликнула Кларисса, дрожа всмъ тломъ.

Робеспьеръ бросился къ двери и позвалъ Леба.

Дйствительно Леба пришелъ одинъ и объявилъ, что Оливье не было въ тюрьм Ла-Форсъ.

— Онъ спасся бгствомъ?— спросилъ Робеспьеръ.

— По несчастью, нтъ: его взялъ полицейскій агентъ Куланжонъ, но куда онъ его повезъ, неизвстно. Можетъ быть, въ консьержери.

— Въ революціонный трибуналъ!— вскрикнула съ ужасомъ Кларисса.

Робеспьеръ былъ также пораженъ страхомъ. Комитетъ, вроятно, отдалъ Оливье подъ судъ, и, быть можетъ, онъ находился въ числ жертвъ, которыхъ сейчасъ провезутъ мимо оконъ на пути къ гильотин.

— Бгите и узнайте!— крикнулъ онъ Леба, а пока послдній бросился къ дверямъ, онъ поспшилъ къ окну.

— Если онъ въ числ жертвъ,— воскликнула Кларисса, обезумвъ отъ горя:— то вы должны закричать народу, что это вашъ сынъ.

— Это невозможно!— отвчалъ Робеспьеръ:— мн отвтятъ, что мой сынъ шуанъ, и что я долженъ быть благодаренъ комитету, что онъ спасъ меня отъ такого позора.

Въ эту минуту Тереза вошла въ комнату, дрожа отъ страха,

— Мама, мама, ихъ везутъ!— промолвила она, вспомнивъ предостереженіе Леба.

Увидавъ Робеспьера, она остановилась.

— Это — другъ, который насъ спасъ.

Но когда Тереза хотла подойти къ окну, то она остановила ее рукою.

— Нтъ, нтъ! Не для тебя такое зрлище. Лучше стань на колни и молись. Молись за несчастныхъ жертвъ, молись за всхъ насъ!

Тереза повиновалась и, поднявъ свои голубые глаза, полные слезъ, стала молиться.

На улиц шумъ все усиливался. Слышны были дикіе крики, грубый хохотъ, безобразныя шутки. Вся ненависть и все безуміе парижской черни вылились наружу.

Первая телга съ приговоренными тихо подвигалась по улиц Мартруа, предшествуемая пьяными изступленными женщинами, которыя неистово плясали ‘карманьолу’ подъ звуки революціонныхъ гимновъ. Робеспьеръ открылъ на половину ставень, чтобы лучше разсмотрть, кто находился въ первой телг. Кларисса хотла также выглянуть, но онъ силой ее удерживалъ:

— Нтъ, нтъ, я буду смотрть одинъ.

— Вы его видите? Скажите мн, онъ здсь?

— Нтъ,— отвчалъ Робеспьеръ, попрежнему не допуская ея къ окну.

Неожиданно Максимиліанъ дрогнулъ, и она воскликнула:

— Онъ здсь! Онъ здсь! Я знаю, что онъ здсь!

И она снова рванулась къ окну.

— Клянусь, его нтъ!— произнесъ ‘неподкупный’ и, выпустивъ изъ своихъ рукъ Клариссу, обтеръ платкомъ свой лобъ, на которомъ выступилъ холодный потъ.

Первая телга прохала, и мало-по-малу стали замирать крики, пнье, говоръ толпы. Оливье не было въ первой телг, но онъ могъ находиться во второй.

Между тмъ Тереза, стоя на колняхъ и не спуская глазъ съ церкви, продолжала молиться:

— Отче нашъ, иже еси на небесхъ, да святится имя твое, да пріидетъ царствіе Твое, да будетъ воля Твоя.

Но ея голосъ былъ заглушенъ новымъ взрывомъ криковъ и пніемъ.

Hansons la Carmagnole!

Vive le son!

Dansons la Carmagnole!

Vive le son

Du canon!..^l)

¹) Пляшите карманьолу. Ура! Ура! Ура! Пляшите карманьолу! Ура! Ура! Пушкамъ ура!

Пользуясь тмъ, что Робеспьеръ прозвалъ минуту, Кларисса приблизилась къ окну съ крикомъ отчаянія:

— Вторая телга!

— Ихъ дв!— прибавилъ Робеспьеръ, хотя и малаго роста, онъ былъ выше Клариссы и могъ видть черезъ ея плечи.

— Дв телги, значитъ, Оливье въ нихъ!— продолжала Кларисса:— я чувствую, что онъ въ нихъ!

Страхъ овладлъ ею до такой степени, что она забыла предосторожность и едва не высунулась въ окно. Робеспьеръ не могъ удержать ее, и она не обращала вниманія на его слова.

— Это безуміе, васъ могутъ увидть!

Между тмъ Тереза окончила молитву Господню и начала взывать со слезами къ Богородиц:

— Пресвятая Два Марія, моли Бога о насъ и въ минуту нашей смерти. Аминь.

Неожиданно раздался вопль отчаянія: Кларисса узнала Оливье.

— Вотъ онъ! вотъ онъ въ телг!— стонала она.

Робеспьеръ, полумертвый отъ страха, напрягалъ свое зрніе, но ничего не видлъ.

— Какъ вы не видите? Вотъ юноша съ опущенной головой.

Кларисса съ неимоврными усиліями хотла раскрыть широко ставень, но Робеспьеръ неистово боролся съ нею.

— Это не правда! Это не Оливье!— промолвилъ Максимиліанъ.— Посмотрите, юноша поднялъ голову. Вы видите, что это не онъ.

— Такъ онъ въ другой телг.

Однако Кларисса была такъ истощена, что невольно опустилась въ кресло. Шумъ началъ замирать вдали. Робеспьеръ свободно вздохнулъ, это была, конечно, послдняя телга.

— Смотрите вы,— промолвила Кларисса: — я боле не могу.

Она закрыла лицо руками, и крупныя слезы потекли между ея пальцевъ. Робеспьеръ открылъ ставень въ надежд, что смертельная пытка окончилась. Приближалась еще новая телга. Усиливающійся шумъ на улиц предвщалъ ея появленіе. Однимъ прыжкомъ Кларисса очутилась опять у окна.

— Неужели это никогда не кончится!— вырвалось изъ ея груди.

— Ради Бога, не кричите!— произнесъ Робеспьеръ, протянувъ руку, чтобы зажать ей ротъ.

Кларисса не слушалась его и громко кричала:

— Я пойду на улицу! Я положу этому конецъ! Это слишкомъ ужасно!

Робеспьеръ продолжалъ съ ней бороться, но эта сцена наконецъ обратила вниманіе Терезы, и она мгновенно поняла, въ чемъ дло.

— Оливье везутъ на эшафотъ?

— Да, да, Оливье хотятъ убить,— произнесла Кларисса, забывая обо всемъ.

— Оливье хотятъ убить!— повторила Тереза, и ея раздирающій вопль раздался во всемъ дом.

— Мама! Мама!

Несмотря на вс усилія и мольбы Робеспьера, Кларисса продолжала рваться и кричать.

— Я хочу вырвать моего сына изъ рукъ палача, вс матери мн помогутъ, а если онъ не отдастъ мн моего сына, то пусть убьетъ и меня. Пустите меня, ради Бога, я хочу спасти моего сына!

Робеспьеръ просилъ Терезу успокоить тетку, и молодая двушка, понявъ все безуміе несчастной, старалась нжными словами возбудить въ ней надежду, но ея голосъ былъ заглушенъ дикимъ ревомъ толпы, которая неистово распвала:

Ah! a ira, a ira!

Les aristocrates la lanterne,

Ah! a ira, a ira!

Les aristocrates on les pendra ¹).

¹) На ладъ идетъ! На ладъ идетъ! Аристократовъ вздернутъ! На фонари! На фонари!

Неистовымъ движеніемъ Кларисса вырвалась и бросилась къ дверямъ, но Робеспьеръ задержалъ ее и произнесъ твердо, ршительно:

— Вы останетесь здсь! Я васъ не пущу! Я самъ пойду. Если онъ будетъ въ этой телг, то я ршусь на все, чтобы его спасти!

Кларисса съ сомнніемъ посмотрла на него, и онъ прибавилъ:

— Клянусь!

— Да простится вамъ все за эту благородную ршимость!— промолвила она со слезами благодарности.

Онъ посадилъ ее близъ окна, а Тереза, помстившись рядомъ съ нею, старалась осушить ея слезы, какъ бы забывъ свое собственное горе. Новый взрывъ народныхъ криковъ привлекъ Робеспьера къ окну. Это была послдняя телга, и за нею виднлся конный эскортъ. Если въ этой телг не окажется Оливье, то онъ былъ спасенъ.

— Онъ непремнно въ этой телг. Гд ему быть иначе!— промолвила Кларисса и, опустившись на колна, стала молить небо:

‘О Господи! Боже мой! Боже милостивый! Спаси моего сына!’

Тереза послдовала ея примру, и, крпко обнявшись, об женщины соединили свои мольбы и молитвы.

На улиц толпа ревла:

a ira! a ira!

— Господи, Боже милостивый, спаси насъ!— повторяли уста обихъ женщинъ. Робеспьеръ блдный, неподвижный стоялъ на часахъ. Кларисса и Тереза сосредоточили свои глаза на немъ, ожидая отъ него надежды или смертнаго приговора. Наконецъ онъ восторженно воскликнулъ:

— Его нтъ! его нтъ!

— Вы уврены?— спросила Кларисса, усиливаясь встать.

Боле доврчивая Тереза радостно цловала ее.

Робеспьеръ подошелъ къ Кларисс, поднялъ ее и отнесъ къ окну.

— Смотрите сами,— сказалъ онъ.

— Тутъ только женщины!

— Слава Богу!— воскликнула Кларисса.

Но въ ту же минуту она сознала, какъ эгоистично и безчеловчно было ея сердце. Она упала на колна и стала умолять несчастныхъ жертвъ простить ее.

Между тмъ Робеспьеръ сталъ недоумвать, гд Оливье, и, взявъ шляпу, направился къ дверямъ.

— Кто бы вы ни были, да благословитъ васъ Господь,— сказала Тереза, бросая на него благодарный взглядъ.

Робеспьеръ обернулся, пристально посмотрлъ на молодую двушку и хотлъ что-то сказать, но голосъ ему измнилъ, и онъ быстро вышелъ изъ комнаты.

Шумъ на улиц замеръ. На церковной башн пробило шесть часовъ.

X.

На лстниц Робеспьеръ встртилъ Урбена и сказалъ ему:

— Позовите скоре экипажъ.

Урбенъ побжалъ на улицу и остановилъ прозжавшій мимо фіакръ.

— Что?— спросилъ возница цинично: — площадь Свергнутаго Трона? Забава еще не началась.

Робеспьеръ поспшно вскочилъ въ экипажъ и крикнулъ:

— Въ комитетъ общественной безопасности и поскорй!

Откинувшись на спинку экипажа, ‘неподкупный’ углубился въ свои мысли. Онъ немедленно узнаетъ отъ Куланжона, гд Оливье, и если тотъ станетъ запираться, то онъ силой вырветъ у него правду.

Но, прибывъ въ Тюильри, онъ тщетно искалъ повсюду Куланжона. Полицейскій агентъ неизвстно куда исчезъ. Его отсутствіе снова возбудило въ ум Робеспьера подозрніе, что Оливье находился въ консьержери.

— Я самъ пойду туда и все выясню,— подумалъ онъ и отправился домой.

Было уже семь часовъ. Вся семья Дюплэ тревожно ждала Робеспьера и Леба, тмъ боле что они знали о закрытіи засданія въ конвент. Дюплэ недавно вернулся изъ революціоннаго трибунала и смотрлъ на обстоятельства съ оптимистической точки зрнія. Хотя засданіе конвента кончилось не въ пользу Робеспьера, но онъ, конечно, сегодня же вечеромъ въ якобинскомъ клуб восторжествуетъ надъ своими врагами. Женщины ршили присутствовать при этомъ торжеств своего друга, хотя Дюплэ и возражалъ противъ этого.

— Но если вы убждены въ его побд,— воскликнулъ Морисъ:— то чмъ же мы рискуемъ?

Въ это время появился Робеспьеръ съ вытянутымъ, испитымъ лицомъ, но онъ улыбался и на вопросъ о Леба отвчалъ:

— Онъ сейчасъ вернется. Я видлъ его часъ тому назадъ.

— Гд?

— Въ ратуш.

Они поняли, что Робеспьеръ и Леба приняли мры, чтобы въ случа крайности возбудить возстаніе коммуны, поэтому вся семья въ одинъ голосъ предложила пойти съ нимъ посл ужина въ якобинскій клубъ, и онъ былъ такъ убжденъ въ своемъ торжеств, что съ удовольствіемъ согласился на присутствіе на этомъ торжеств его друзей.

Неожиданно наружная дверь отворилась, и вошелъ Леба, который едва переводилъ дыханіе отъ усталости. Онъ не довольствовался тмъ, что на улиц осмотрлъ телги съ жертвами гильотины, но направился къ эшафоту и окончательно убдился, что тамъ не было Оливье.

— Вы можете быть спокойны,— отвчалъ онъ на вопросительный взглядъ Робеспьера:— насегодня онъ вн опасности.

— Я знаю. Но вы не узнали, гд онъ?

— Нтъ.

— Онъ, конечно, въ консьержери, и я самъ пойду туда посл засданія якобинскаго клуба.

Вскор ужинъ окончился. Робеспьеръ хотлъ быть въ клуб въ восемь часовъ, чтобы предупредить комитетъ, который могъ ршиться на все.

— Я убжденъ, что мои злйшіе враги будутъ тамъ!— сказалъ онъ Дюплэ, КОторый утверждалъ противное.

Вся семья поспшно собралась и направилась по улиц СентъОнорэ. ‘Неподкупный’ шелъ въ нсколькихъ шагахъ впереди всхъ.

— Онъ сегодня какой-то странный,— сказала Корнелія находившемуся подл нея Леба:— онъ даже не предложилъ мн свою руку, какъ всегда.

— Это ничего! Онъ очень занятъ своими мыслями,— отвчалъ Леба съ улыбкой.

— Нтъ,— возразила Корнелія:— что-то неладно, я никогда не видла его такимъ.

Дйствительно она не разъ ходила съ нимъ въ якобинскій клубъ въ критическія минуты, и онъ всегда искалъ поддержки въ ея сочувствіи. Но теперь онъ шелъ въ нсколькихъ шагахъ разстоянія отъ нея и не обращалъ на нее никакого вниманія. Его мысли были всецло заняты Клариссой, и онъ представлялъ, съ какой радостью она встртитъ Оливье, котораго онъ отвезетъ къ ней изъ консьержери, какъ только одержитъ побду надъ врагами въ якобинскомъ клуб. Въ этой побд онъ нимало не сомнвался ‘и только сожаллъ, что Кларисса не могла видть ее. Она тогда бы убдилась воочію, какъ его любятъ и уважаютъ истинные пламенные республиканцы, настоящіе друзья справедливости и человчества.

Достигнувъ дверей якобинскаго клуба, онъ вошелъ, даже не обернувшись, чтобы посмотрть, слдуетъ ли за нимъ семья Дюплэ. Это зданіе, нкогда принадлежавшее монахамъ ордена св. Якова, было недавно обращено въ революціонный клубъ. Въ немъ царила могущественная политическая партія, которая имла громадное вліяніе на государственныя дла и на конвентъ, благодаря своей фанатической энергіи. Засданія клуба происходили въ прежней церкви, теперь обращенной въ амфитеатръ съ возвышеннымъ мстомъ для предсдателей и трибуной для ораторовъ. Робеспьеръ безгранично главенствовалъ въ этомъ клуб. Его воля была закономъ для всхъ, и какъ только онъ появился въ дверяхъ, то раздались оглушительныя рукоплесканія, среди восторженно настроенной толпы, которую возмутила неудача ея кумира въ Тюильри. Глубоко тронутый этимъ пламеннымъ пріемомъ, Робеспьеръ отвчалъ радушными привтствіями и произнесъ рчь, подготовленную для за-сданія конвента на слдующій день Она возбудила въ слушателяхъ неописанный энтузіазмъ, тмъ боле, что онъ назвалъ эту рчь своимъ послднимъ завтомъ.

— Я умру съ тобою, Робеспьеръ,— воскликнулъ одинъ изъ депутатовъ.

— Твои враги — враги всего народа,— прибавилъ другой.— Скажи только слово, и мы сотремъ ихъ съ лица земли.

Робеспьеръ сіялъ удовольствіемъ и озирался по сторонамъ, надясь, что кто нибудь возразитъ ему и тмъ дастъ возможность тутъ же, не дожидаясь завтрашняго дня, отразить вс аргументы враговъ.

Дйствительно въ толп находились его враги: Бильо-Варренъ и Коло-д’Эрбуа. Они хотли говорить, но ихъ ошикали. Но когда они настаивали на своемъ, то раздались крики:

— Смерть измнникамъ! Смерть!

Мало того, въ воздух сверкнули кинжалы, и дло кончилось бы кровопролитіемъ, если бы они не исчезли въ толп.

Имя Робеспьера было на всхъ устахъ, и долго вс присутствующіе стоя оглашали воздухъ рукоплесканіями и криками одобренія, которые доносились до Тюильри.

Семья Дюплэ была вн себя отъ счастія и терпливо дожидалась на улиц Робеспьера, но онъ куда-то скрылся, и его нельзя было отыскать.

Выйдя незамтно изъ залы, гд уже восторженные почитатели собирались поднять его на руки и пронести съ торжествомъ по всему Парижу среди оглушительныхъ криковъ восторга, и поднявъ воротникъ сюртука, чтобы не обратить на себя вниманія, онъ быстро достигъ Тюильри, а затмъ направился въ консьержери. Мысли его теперь были самыя радужныя. Его необыкновенный успхъ въ якобинскомъ клуб долженъ былъ поразить, какъ громомъ, комитетъ общественной безопасности, и онъ уже представлялъ себ, какъ на слдующій день конвентъ рабски отдастъ ему на съденіе враждебныхъ членовъ комитета. Съ торжествующей улыбкой онъ прошелъ черезъ Новый мостъ, не бросивъ взгляда на прелестную картину, открывавшуюся по обимъ сторонамъ въ прекрасную іюльскую ночь и при мерцаніи безчисленныхъ звздъ, отражавшихся въ рк.

Онъ шелъ быстро, и теперь мысли его сосредоточились на Оливье, котораго онъ сейчасъ освободитъ, и мсто котораго займутъ завтра т самыя лица, которыя хотли возвести его на эшафотъ.

Наконецъ онъ остановился у подножія Серебряной Башни, заостренный шпиль которой казался гигантскимъ указательнымъ пальцемъ, поднятымъ къ небу. Въ этой башн жилъ Фукье-Тенвиль, государственный обвинитель революціоннаго трибунала. Робеспьеръ взглянулъ на окна, въ нихъ не видно было ни малйшаго свта.

— Такъ Фукье можетъ спать, безсердечное чудовище!— подумалъ онъ:— но я и вскор буду спать спокойно вс ночи напролетъ. Еще три дня, и вс ужасы гильотины прекратятся! Больше не будетъ огульной рзни! Я общалъ это матери моего сына и сдержу слово!

Подойдя къ главной двери консьержери, онъ постучалъ три раза, а когда въ двери открылось маленькое окошечко съ желзными перекладинками, то онъ сказалъ:

— Это я, гражданинъ Робеспьеръ.

Дверь отворилась на тяжелыхъ петляхъ, и послышался голосъ:

— Братскій привтъ, гражданинъ!

Это былъ Коласъ, дежурный тюремщикъ.

— Мн надо видть гражданина Фукье-Тенвиля.

— Онъ еще не вернулся домой, гражданинъ.

Робеспьеръ нетерпливо махнулъ рукой.

— Не могу ли я быть вамъ чмъ нибудь полезенъ?— спросилъ Коласъ.

— Я желаю знать, находится ли въ числ вашихъ арестантовъ Жерменъ, недавно переведенный изъ тюрьмы Ла-Форсъ.

— Мы это легко узнаемъ въ тюремной книг, гражданинъ, если только книга здсь. Не угодно ли вамъ войти. Я сейчасъ спрошу у ночного сторожа. Подождите минутку, мн надо взять ключи.

Коласъ вошелъ въ свою комнату и вышелъ оттуда съ ключами, потомъ онъ снялъ со стны зажженный фонарь и повелъ Робеспьера по многочисленнымъ коридорамъ консьержери. ‘Неподкупный’ никогда еще не бывалъ въ этой тюрьм, въ которую онъ сажалъ столько жертвъ. Пройдя черезъ старинную банкетную залу французскихъ королей, длинную галлерею со сводами, опиравшимися на массивныя колонны, они достигли желзной двери, которую тюремщикъ отперъ. Тогда Робеспьеръ очутился въ другой длинной галере подъ сводами. Съ лвой стороны двое воротъ вели во дворъ, освщенный луною.

Не усплъ онъ сдлать нсколько шаговъ, какъ наткнулся на человка, спавшаго сидя на стул. У ногъ его стоялъ фонарь. Это былъ ночной сторожъ.

— Эй, Барасенъ!— воскликнулъ тюремщикъ, громко звеня ключами подъ самымъ его ухомъ.

Онъ вскочилъ, какъ сумасшедшій, и узнавъ, что передъ нимъ Робеспьеръ, началъ извиняться, что невольно заснулъ, такъ какъ въ послдній мсяцъ постоянно привозили ночью столько арестантовъ, что нельзя было спать ни минуты. Съ подобострастными поклонами онъ просилъ Робеспьера посидть на его стул, пока Коласъ пойдетъ за тюремной книгой, хотя врядъ ли она была тутъ такъ поздно.

— Это какая часть тюрьмы?— спросилъ Робеспьеръ, когда Коласъ удалился.

— Мы между двумя воротами, гражданинъ. Разв вы никогда не бывали въ консьержери?

— Никогда.

Барасенъ былъ очень радъ, что онъ могъ занять ‘неподкупнаго’ интереснымъ разговоромъ, и пустился въ безконечныя подробности на счетъ знаменитой тюрьмы.

Направо тянулись кельи мужчинъ арестантовъ, а въ конц находился дворъ, въ который выходили женскія кельи.

— Если вы сдлаете два шага впередъ,— продолжалъ онъ,— то можете увидть фонтанъ, въ которомъ арестантки моютъ блье, такъ какъ он сохраняютъ до послдней минуты свое кокетство и хотятъ взойти на эшафотъ въ чистомъ бль.

Барасенъ грубо засмялся, чувствуя себя очень счастливымъ, что Робеспьеръ слушаетъ его, повидимому, съ интересомъ.

— Гд вы стоите, тутъ обыкновенно происходитъ перекличка,— продолжалъ Барасенъ.

Робеспьеръ вздрогнулъ и отшатнулся. Взглянувъ на длинный рядъ дверей, онъ спросилъ:

— Эти кельи не заняты?

— Нтъ. А вотъ здсь,— прибавилъ онъ, указывая на дверь прямо противъ Робеспьера:— содержалась королева.

И онъ открылъ широко дверь, чтобы Робеспьеръ могъ видть внутренность кельи.

— Здсь ей было не такъ хорошо, какъ въ Версал,— замтилъ Барасенъ съ улыбкой.

Робеспьеръ поколебался съ минуту, потомъ заглянулъ въ келью и закрылъ дверь.

— Что это,— воскликнулъ онъ:— на этой двери виднется черный крестъ?

— Это, вроятно, сдлалъ какой нибудь узникъ посл смерти королевы, и съ тхъ поръ вс арестанты здсь останавливаются и произносятъ молитву. Вообще они любятъ писать на стнахъ карандашемъ и даже ногтемъ. Вотъ и ваше имя,— прибавилъ онъ съ грубымъ смхомъ.

— Мое имя?— спросилъ Робеспьеръ вздрогнувъ.

Барасенъ поднесъ фонарь къ стн, и ‘неподкупный’ прочелъ надпись крупными буквами:

‘Мы будемъ отомщены, Робеспьеръ, чудовище! Твоя очередь настанетъ! ‘

Дале при свт того же фонаря онъ увидлъ дв другія надписи.

‘Робеспьеръ тиранъ!’

‘Робеспьеръ убійца!’

Онъ поблднлъ. Не разъ ему приходилось слышать и читать оскорбленія, но эти надписи казались ему проклятіями мертвецовъ, написанными кровью и огнемъ.

— Надо же имъ чмъ нибудь заниматься,— продолжалъ Барасенъ, не переставая смяться.

‘Неподкупный’ отвернулся, ему было не по себ. Онъ сталъ спрашивать у сторожа, спалъ ли онъ по ночамъ, и не являлись ему иногда мертвецы, не слышались ему иногда стоны и рыданія.

— Нтъ, гражданинъ, я сплю спокойно. Я не женщина! При томъ же мертвецы не встаютъ изъ гробовъ! И въ сущности я ни въ чемъ не виноватъ, не я убивалъ ихъ.

Вдали послышались шаги, вернулся тюремщикъ и объяснилъ, что арестантская книга была заперта, и нельзя было ее достать. Но мы можемъ пойти съ вами по кельямъ и разбудить арестантовъ. Вы, конечно, узнаете человка, которымъ вы интересуетесь.

Робеспьеръ нимало не желалъ, чтобы его видли арестанты, а потому отказался отъ этого предложенія.

— Въ такомъ случа,— сказалъ Коласъ,— Барасенъ можетъ пойти по всмъ кельямъ и разыскать, нтъ ли гд Жермена. Онъ принесетъ вамъ сюда отвтъ, а я, извините, долженъ вернуться къ своему посту. Вамъ не угодно ли здсь посидть,— и Коласъ пододвинулъ стулъ Робеспьеру.

— Хорошо, но, пожалуйста, не теряйте времени.

Оставшись наедин, Робеспьеръ предался тревожнымъ, тяжелымъ думамъ. Въ глазахъ у него все виднлась надпись: ‘Робеспьеръ убійца, твоя очередь придетъ’. Если въ завтрашней ршительной борьб онъ потерпитъ пораженіе и покончитъ жизнь подъ гильотиной, то онъ оставитъ посл себя память кровожаднаго тирана. Если ему не удастся совершить того идеальнаго превращенія Франціи, о которомъ онъ мечталъ, то потомство поставитъ его наряду съ Калигулой и Нерономъ.

Онъ опустился на стулъ и закрылъ глаза. Мысли у него начали путаться. Онъ часто по ночамъ видалъ ужасные призраки, и не разъ ему казалось, что Камиль Демуленъ приходилъ за нимъ, произнося т же слова, которыя онъ только что читалъ на стн: ‘Робеспьеръ, пришла твоя очередь’. Конечно, все это были галюцинаціи, и не онъ одинъ былъ подверженъ имъ. Фукье-Тенвиль не разъ видлъ ночью, что Сена будто катила кровавыя волны. Но отчего это происходило? Отъ укоровъ совсти? Но его, напримръ, совсть не мучила. Онъ былъ убжденъ, что стремился къ торжеству истины. Ршительно это происходило отъ нервнаго раздраженія и болзненной игры фантазіи.

Въ исторіи были примры такихъ иллюзій. Бруту казалось, что онъ видлъ тнь Цезаря, входившаго въ его палатку, тогда какъ это было только отраженіе лампы на занавсяхъ, колыхаемыхъ втромъ. Что это?…

Прямо передъ нимъ бллась прозрачная женская фигура. За ней появилась вторая такая же фигура, а за ней третья… четвертая.

Робеспьеръ всталъ, не сводя глазъ съ этихъ фигуръ. Онъ не спалъ, и глаза его были широко раскрыты. Онъ слышалъ, какъ кровь билась въ его жилахъ, и сознавалъ, что онъ находился въ консьержери, откуда хотлъ освободить своего сына Оливье, что онъ только что говорилъ съ тюремщикомъ и сторожемъ, и однако его нервы были такъ разстроены, что ему представлялись призраки.

Конечно, онъ былъ убжденъ, что это не призраки, что это болзненная галюцинація, но ему было не ловко, и сердце его щемило. Какія странныя существа люди! Они гордятся своимъ умомъ и подчинены такимъ галюцинаціямъ.

Среди этихъ размышленій онъ увидлъ на освщенномъ луною двор безконечное число двигавшихся фигуръ, которыя ходили взадъ и впередъ, разговаривали между собою и не обращали на него никакого вниманія.

Неожиданно онъ вскрикнулъ. Въ блдныхъ прозрачныхъ существахъ онъ узналъ г-жу Ролланъ, принцессу Елисавету, сестру короля, и Шарлотту Кордэ, убившую Марата. Страхъ овладлъ имъ…

— Что я съ ума сошелъ,— подумалъ онъ:— что я уже врю, какъ дти и старухи, въ призраки? Это чистое сумасшествіе. Но что же это значитъ? Откуда явились вс эти фигуры? Вдь только слабые люди поддаются страху и суеврію!

Онъ ршительно пошелъ къ ршетк въ надежд встртить сторожа, который своимъ появленіемъ положилъ бы конецъ всмъ этимъ галюцинаціямъ. Онъ даже громко вскрикнулъ:

— Неужели онъ никогда не придетъ!

Въ эту минуту въ галере направо показалась какая-то человческая фигура. Робеспьеръ думалъ, что это Барасенъ. Но это былъ не онъ. За первой фигурой показалась вторая, третья… десятая… двадцатая, и вс он стали медленно подвигаться къ нему. Онъ узналъ ихъ издали.

— Жирондены… Бриссо… Вериніо!..

Неужели вс его жертвы теперь собрались, чтобы подвергнуть его страшной пытк и довести его до сумасшествія?!

Дйствительно со всхъ сторонъ надвигались на него призраки его жертвъ и толпились передъ закрытой ршеткой. Но никто изъ нихъ не смотрлъ на него, никто не бросалъ на него грозныхъ взглядовъ, никто не отворялъ ршетки.

Но вотъ ршетка безъ шума отворилась… Холодный потъ выступилъ у него на лбу. Призраки прямо шли на него, но какъ будто его не видли. Онъ отскочилъ въ сторону и быстро направился въ крытый коридоръ. Но… вдругъ передъ нимъ показались Дантонъ и Камиль Демуленъ. Онъ задрожалъ всмъ тломъ… Ему некуда было скрыться…

Но тни его главныхъ жертвъ шли спокойно, разговаривая между собою, какъ будто не видя его.

Дверь кельи королевы тихо отворилась. Изъ нея вышла МаріяАнтуанета и подошла къ другимъ призракамъ, которые вс почтительно передъ нею преклонились.

Робеспьеръ чувствовалъ теперь, что онъ погибъ. Бжать было некуда, но онъ все-таки попробовалъ направиться къ ршетк въ мужскомъ отдленіи, пятясь назадъ и не спуская глазъ съ призраковъ. Достигнувъ ршетки, онъ толкнулъ ее спиной. Она не поддалась. Онъ обернулся. Ршетка была заперта. Онъ сталъ бшено шатать ее… но все тщетно.

Онъ снова обернулся, боясь, чтобы призраки не напали на него сзади. Но они попрежнему не обращали на него вниманія. Но это не могло долго продлиться, и они набросятся на него. Онъ едва переводилъ дыханіе…

— Это нелпо!— воскликнулъ онъ громко:— мертвецы не встаютъ изъ могилъ!

Онъ уврялъ себя, что стоитъ только не врить призракамъ, и они тотчасъ исчезнутъ. Онъ толкнулъ ногой и бросилъ на нихъ смлый взглядъ.

Теперь вс глаза были обращены на него. И эти глаза грозно обвиняли его, сурово осуждали! Онъ замеръ на мст… Они продолжали смотрть на него и начали медленно подвигаться…

— Ни шага дале! Умоляю васъ, ни шага дале! Я знаю, что вы скажете. Вы назовете меня убійцей.

Ему казалось, что его жертвы утвердительно кивнули головами.

— Правда! правда! я убійца! И вы справедливо меня такъ называете. Я знаю, чего вы хотите потребовать отъ меня. Я долженъ освободить всхъ узниковъ и уничтожить гильотину!

Онъ снова видлъ, что его жертвы утвердительно кивнули головами.

— Клянусь, я все исполню! Только уйдите, только оставьте меня!

Призраки не двигались съ мста и продолжали смотрть на него.

— Пощадите меня! пощадите!— кричалъ онъ, обезумвъ отъ страха.

Онъ схватился за стулъ, но стулъ подался.

— Помогите! помогите!— раздалось подъ сводами тюрьмы.

— Кто тамъ кричитъ?— послышался голосъ Варасена, который, вернувшись назадъ, съ удивленіемъ увидлъ Робеспьера лежавшимъ на каменномъ полу.

Онъ подумалъ, что ‘неподкупный’ упалъ, вроятно, во сн со стула, и, поставивъ фонарь на полъ, сталъ помогать ему подняться.

Робеспьеръ проснулся и сталъ дико озираться по сторонамъ. Увидавъ Варасена, онъ оттолкнулъ его отъ себя.

— Я вижу, что вы еще не совершенно проснулись,— произнесъ со смхомъ сторожъ.

Робеспьеръ молча протиралъ себ глаза.

— Вы, врно, видли дурной сонъ? или, можетъ быть, у васъ былъ кошмаръ?

— Да,— отвчалъ Робеспьеръ, приходя въ себя.

И, съ трудомъ поднявшись, онъ тяжело опустился на стулъ.

Тогда Барасенъ объяснилъ результатъ посщенія келій. Онъ допросилъ всхъ арестантовъ, но молодого человка, по имени Жермена, не оказалось.

Робеспьеръ поблагодарилъ его, хотя все еще безпокойно смотрлъ по сторонамъ.

Неожиданно онъ вскочилъ и, схвативъ за руку Варасена, спросилъ:

— Мы здсь одни?

— Конечно!— отвчалъ съ удивленіемъ сторожъ.

— Такъ пойдемте отсюда скорй!— произнесъ Робеспьеръ нетерпливо, и какъ только Барасенъ отворилъ ршетку, онъ пустился почти бгомъ къ выходу.

— Гражданинъ Робеспьеръ,— крикнулъ онъ:— не идите такъ шибко, я не могу за вами поспть.

Но Максимиліанъ не обращалъ на него вниманія и еще боле ускорилъ шаги.

XI.

Робеспьеръ сталъ дышать свободно. Онъ былъ на свжемъ воздух: звзды сверкали на чистомъ неб, и Сена тихо катила волны у его ногъ, но онъ не смлъ остановиться на набережной, боясь, чтобы ему, какъ Фукье-Тенвилю, вода не показалась кровавой.

Мало-по-малу онъ совершенно успокоился, и мысли его вернулись къ Оливье. Если юноша не находился въ консьержери, то гд же онъ былъ?

Войдя во внутренній дворъ Тюильри, онъ не ршилъ, еще куда направить свои шаги. Но тутъ его озарила мысль. Онъ прямо пошелъ въ павильонъ Свободы. Тамъ помщался комитетъ общественной безопасности, которому были отведены т самыя комнаты, въ которыхъ когда-то жилъ Людовикъ XVI. Этотъ комитетъ обыкновенно засдалъ поздно ночью, и Робеспьеръ былъ увренъ, что онъ найдетъ кого нибудь. Дйствительно онъ встртилъ въ прихожей Бильо-Варренъ и Коло-д’Эрбуа. Они бросали на него ироническіе взгляды, и ему стало ясно* что посл пораженія въ якобинскомъ клуб они подвели подъ него какую нибудь мину. Это вывело его изъ терпнія, и онъ гнвно воскликнулъ:

— Такъ вы выпустили узника, котораго я заперъ въ тюрьм Ла-Форсъ?

— Да,— отвчалъ Вильо-Варренъ, очень довольный, что они чмъ нибудь насолили своему грозному противнику.

— Зачмъ?

— Чтобы подвергнуть его передопросамъ.

— Гд онъ?

— Ищите!

— Я вамъ приказываю тотчасъ его вернуть въ тюрьму Лафорсъ!

— Мы не повинуемся вашимъ приказаніямъ.

— А, вы хотите вступить въ борьбу со мною! Будетъ вамъ борьба со мною, и на смерть, завтра же!

Онъ повернулся и ушелъ, съ шумомъ захлопнувъ за собою дверь.

Бильо-Варренъ и Коло-д’Эрбуа направились въ залу комитета общественной безопасности, чтобы донести о бурной сцен съ Робеспьеромъ. Но на порог Вильо остановился и сказалъ:

— Погодите, я прежде пойду и допрошу юношу.

Съ этими словами онъ направился въ комнату верхняго этажа, гд Оливье съ пяти часовъ дня сидлъ подъ надзоромъ жандарма, которому Куланжонъ приказалъ зорко охранять юношу до ршенія его судьбы комитетомъ.

Куланжонъ былъ одинъ изъ самыхъ ловкихъ сыщиковъ комитета. Переодтый нищимъ, онъ проникъ въ Манморансскій лсъ и былъ свидтелемъ свиданія Робеспьера съ Воганомъ. Когда же агенты Робеспьера обратили его въ бгство, то онъ долго ждалъ на опушк лса англичанина, но тщетно, англичанинъ исчезъ. Вернувшись въ Парижъ, онъ тотчасъ доложилъ обо всемъ комитету общественной безопасности. Бильо-Варренъ пришелъ въ восторгъ и, потирая себ руки отъ восторга, сказалъ:

— Этотъ англичанинъ долженъ быть Воганъ, агентъ Фокса, который уже два дня находится въ Париж. А! У Робеспьера тайное съ нимъ свиданіе!’ Онъ составилъ заговоръ: прекрасно, это намъ на-руку!

И Бильо-Варренъ приказалъ Куланжону освдомиться, находится ли попрежнему англичанинъ въ американскомъ консульств, пока напишутъ приказъ объ его арест.

Однако, въ консульств сыщикъ узналъ, что Воганъ только что ухалъ изъ Парижа. Онъ усомнился въ справедливости этого извстія и, наведя дальнйшія справки, убдился, что англичанинъ отправился въ Женеву тотчасъ посл выхода изъ Монморансскаго лса.

Члены комитета общественной безопасности узнавъ, что имъ приходилось отказаться отъ обвиненія Робеспьера въ заговор, потому что основать это обвиненіе на одномъ показаніи было невозможно, тмъ боле Куланжону, какъ агенту комитета на жаловань, никто не поврилъ бы. Впродолженіе нсколькихъ дней они надялись, что англичанинъ вернется въ Парижъ. Но вскор имъ пришлось отказаться и отъ этой надежды.

Но однажды вечеромъ Куланжонъ принесъ комитету добрую всть. Случайно постивъ по какому-то длу тюрьму Ла-Бурбъ, онъ засталъ арестантовъ и арестантокъ за ужиномъ во двор акацій. Дв изъ арестантокъ обратили на себя его вниманіе, ему показалось, что онъ ихъ гд-то видлъ, и, подумавъ минуту, онъ вспомнилъ, что он разговаривали съ Воганомъ въ Монморансскомъ лсу, прежде чмъ появился на сцену Робеспьеръ. Его подозрніе вполн подтвердилось справкой въ тюрьм. Эти об женщины’ были привезены изъ Монморанси и арестованы по приказанію Робеспьера.

— Вотъ и прекрасно! у насъ два свидтеля,— воскликнулъ съ восторгомъ Бильо-Варренъ.

— Три,— прибавилъ сыщикъ: — я теперь припоминаю, что съ этими женщинами былъ еще молодой человкъ.

— Его необходимо разыскать. Отправляйтесь скорй въ Монморанси и привезите его сюда.

Посл двухдневныхъ розысковъ сыщикъ нашлъ, наконецъ, домикъ въ лсу, и сначала садовникъ отвчалъ, что онъ не знаетъ, куда двался Оливье посл ареста его матери и невсты, но потомъ заявилъ, что, можетъ быть, слесарь Леонаръ иметъ о немъ какія нибудь свднія. Разыскавъ Леонара, Куланжонъ добился отъ него, что молодой человкъ отправился въ Парижъ посл ареста матери и невсты. Куланжонъ поблагодарилъ слесаря за эти свднія, коими не удовольствовался, и ловко разузналъ отъ сосдей, что Леонаръ по временамъ здитъ въ Парижъ и останавливается въ улиц Рошэ, въ меблированныхъ комнатахъ вдовы Богранъ.

Вернувшись въ Парижъ, Куланжонъ разыскалъ вдову Богранъ, и она тотчасъ разсказала ему, что этотъ молодой человкъ былъ безумецъ, оскорбившій Робеспьера на праздник въ честь Верховнаго Существа и заключенный потомъ въ тюрьму Ла-Форсъ.

Комитетъ общественной безопасности узналъ объ этомъ посл засданія восьмого термидора и пришелъ въ восторгъ.

— Мы сейчасъ потребуемъ въ комитетъ всхъ трехъ арестантовъ и сами допросимъ ихъ,— произнесъ торжествующимъ тономъ Бильо-Варренъ.

Дйствительно Куланжонъ получилъ два соотвтственные приказа въ тюрьмы Ла-Бурбъ и Ла-Форсъ. Прежде всего онъ отправился за Оливье и перевезъ его въ Тюильри, гд заперъ въ маленькой комнат надъ комитетской залой подъ надзоромъ жандарма. Но въ Ла-Бурбъ опоздалъ: Леба уже освободилъ обихъ женщинъ по приказанію Робеспьера.

Вернувшись въ комитетъ и не найдя тамъ Бильо-Варрена, Куланжонъ написалъ ему о всхъ подробностяхъ дла.

— У насъ остается изъ трехъ свидтелей только одинъ,— воскликнулъ Бильо, явившись съ Коло-д’Эрбуа посл засданія въ якобинскомъ клуб и прочитавъ записку: — впрочемъ это самый главный. Въ нашихъ рукахъ человкъ, оскорбившій измнника. Необходимо тотчасъ подвергнуть его допросу. Это будетъ забавно.

По дорог въ комнату, гд содержался Оливье, онъ встртилъ Робеспьера, и между ними произошла бурная сцена, а затмъ онъ произвелъ допросъ арестованнаго юноши.

Оливье не зналъ ничего о заговор. Можетъ быть, Робеспьеръ видлся съ англичаниномъ въ лсу, но онъ, Оливье, ушелъ тотчасъ по встрч съ англичаниномъ.

— Вы говорили съ нимъ?

— Съ кмъ?

— Съ Воганомъ?

— Да, я помнялся съ нимъ нсколькими словами.

— Такъ вы его знаете?

— Моя мать его знаетъ. Онъ старый другъ ея и отца.

— Такъ она знала, зачмъ онъ явился въ Манморансскій лсъ?

— Нтъ, она случайно встртилась съ нимъ. Онъ сбился съ дороги и…

— Вы ничего не знаете о томъ, что произошло посл васъ?

— Ничего, кром ареста моей матери и невсты по гнусному приказу Робеспьера.

Бильо-Варренъ былъ очень разочарованъ допросомъ Оливье и даже сомнвался, говорилъ ли онъ правду.

— Впрочемъ, юноша, можетъ быть, и одумается до утра,— говорилъ онъ себ, спускаясь по лстниц:— я завтра вторично его допрошу, и, можетъ быть, онъ тогда откроетъ всю правду. Однако, онъ кажется чистосердечнымъ.

Размышляя такимъ образомъ, онъ отворилъ дверь въ залу комитетскихъ засданій, но остановился на порог въ изумленіи. Ему представилась такая бурная сцена, что онъ немедленно забылъ Оливье.

Эта зала принадлежала къ частнымъ аппартаментамъ короля и представляла смсь богатства и изящества съ одной стороны и грубой вульгарности — съ другой. Красовавшіяся нкогда надъ пятью дверями, изъ которыхъ дв выходили въ длинный коридоръ, королевскія короны были сорваны. Стны и двери были покрыты печатными декретами конвента и различными произведеніями революціонной литературы на трехцвтной бумаг. Все это представляло поразительный контрастъ въ блой золоченой зал въ стил Людовика XV съ изящными лпными карнизами и расписнымъ потолкомъ, на которомъ рзвились нимфы и купидоны среди гирляндъ цвтовъ. Еще боле рзкій контрастъ обнаруживался въ мебели. Рядомъ съ золочеными креслами, дорогая обивка которыхъ висла лохмотьями, стояли простые деревянные стулья съ расшатавшимися ножками. Въ одномъ углу залы виднлся большой столъ съ различными кушаньями и бутылками вина.

Въ ту минуту, какъ Бильо-Варренъ остановился на порог, Колод’Эрбуа, окруженный Бареромъ, Карно, Пріеромъ и Эли-Лакостомъ, гнвно объяснялся съ Сенъ-Жюстомъ. Другъ Робеспьера сидлъ за столомъ и писалъ рчь, которую онъ долженъ былъ произнесть на слдующее утро въ конвент. Онъ спокойно, презрительно отвчалъ на сыпавшіяся на него оскорбленія и выводилъ изъ себя своихъ противниковъ ироническими вопросами о засданіи якобинскаго клуба.

— Вы просто измнникъ,— кричалъ Коло,— вы, вроятно, пишете обвинительный актъ противъ насъ.

— Вы измнникъ и клятвопреступникъ!— прибавилъ Эли Лакостъ:— вы съ Робеспьеромъ и Кутономъ тріумвиратъ лжи и предательства.

Сенъ-Жюстъ, не теряя своего самообладанія, оставилъ перо и хладнокровно предложилъ прочесть свою рчь.

— Мы не хотимъ васъ слушать,— воскликнулъ Бареръ:— мы не боимся васъ и вашихъ сообщниковъ: вы мальчишка, Кутонъ несчастный калка, а Робеспьеръ…

Въ эту минуту Вареру подали письмо, онъ прочиталъ его, и лицо его приняло безпокойное выраженіе. Онъ знакомъ предложилъ своимъ товарищамъ выйти въ коридоръ, подъ предлогомъ не мшать Сенъ-Жюсту.

Освободившись отъ присутствія врага, Бареръ объяснилъ своимъ друзьямъ, что это письмо было отъ Лекуэндра, извщавшаго, что войска коммуны нападутъ утромъ на комитетъ, и предлагавшаго свой баталіонъ для защиты комитета.

— Что я вамъ говорилъ!— воскликнулъ Эли-Лакостъ:— надо тотчасъ арестовать вождей коммуны, а также Робеспьера и его двухъ сообщниковъ.

— А начать съ Сенъ-Жюста съ его рчью!— прибавилъ Коло.

— Здсь только что былъ Робеспьеръ,— сказалъ Бильо-Варренъ, присоединившійся къ своимъ товарищамъ.— Онъ непремнно хотлъ узнать, куда длся арестантъ изъ тюрьмы Ла-Форсъ. Мы съ Коло отвчали, что не обязаны давать отчета въ дйствіяхъ комитета, а онъ гнвно закричалъ: вы хотите борьбы? будетъ вамъ борьба! Вы видите, насъ предупредилъ самъ ‘неподкупный’.

— Но мы его уничтожимъ, благодаря его заговору съ англичаниномъ. У насъ довольно свидтелей.

— По несчастью, у насъ нтъ свидтелей — отвчалъ Бильо.

— Какъ нтъ свидтелей!— воскликнулъ Бареръ въ изумленіи.— Что вы хотите этимъ сказать? Разв Куланжонъ…

— Онъ опоздалъ въ тюрьму Ла-Вурбъ. Леба уже взялъ по приказу Робеспьера обихъ женщинъ, и куда он длись, неизвстно.

— Мерзавецъ. Онъ подозрваетъ, что мы знаемъ объ его заговор и спряталъ ихъ, какъ важныхъ свидтелей, но вдь у насъ остался юноша.

— Онъ здсь наверху, но онъ ничего не знаетъ.

— Онъ лжетъ, онъ измнникъ!

— Нтъ, онъ кажется, совершенно чистосердеченъ и ненавидитъ Робеспьера. Ну, да я его еще завтра утромъ допрошу во второй разъ.

— А пока мы должны прибгнуть къ хитрости!— сказалъ Бареръ.

Вс согласились съ Бареромъ, что ихъ спасеніе заключалось въ хитрости. Къ тому же имъ не грозила мгновенная опасность. Робеспьеръ не любилъ насильственныхъ мръ и не нарушить закона, какъ доведенный до крайности. Вызовъ, брошенный имъ въ лицо Бильо-Варрену, былъ только слдствіемъ гнвной вспышки, и Сенжюстъ уврялъ ихъ въ чистот намреній ‘неподкупнаго’. Поэтому для нихъ было всего благоразумне надть маску доврія и тмъ обезоружить тріумвиратъ.

Въ сущности положеніе комитета было критическое: имъ необходимо было избрать одинъ изъ двухъ одинаково опасныхъ шаговъ: или открыто вступить въ борьбу съ Робеспьеромъ и, поборовъ его совершенно, подчинить себ конвентъ, или оставить власть въ рукахъ Робеспьера, который, конечно, въ свою очередь уничтожилъ бы ихъ.

Возвратясь въ комитетскую залу, гд Сенъ-Жюстъ все еще писалъ свою рчь, члены комитета стали громко разсуждать между собою, что въ сущности они погорячились, и не было причины подозрвать въ измн Робеспьера и его друзей, которые уже не разъ доказали на дл свой патріотизмъ. Гораздо нужне было принять мры къ защит комитета, такъ какъ ему грозила опасность со всхъ сторонъ. Все это говорилось громко, чтобы доказать Сенъ-Жюсту полное довріе къ нему.

— Если бы якобинцы и коммуна предпринимали что нибудь противъ комитета, то я зналъ бы объ этомъ,— сказалъ Сенъ-Жюстъ, вмшиваясь въ разговоръ и какъ бы довряя своимъ противникамъ:— значитъ, вамъ нечего тревожиться. Конечно, на улиц было значительное волненіе, благодаря распространеннымъ противъ Робеспьера клеветамъ. ‘Неподкупный’ вскор успокоитъ народъ. Что же касается до меня, то я готовъ забыть оскорбленія, нанесенныя однимъ изъ моихъ товарищей въ пылу разговора.

Коло-д’Эрбуа по знаку Барера выразилъ сожалніе, что онъ увлекся и наговорилъ лишнее.

— На это не надо обращать вниманіе. И то смются надъ вчными ссорами въ комитет.

Сенъ-Жюстъ хладнокровно кивнулъ головой и, окончивъ черновую своей рчи, спряталъ ее въ карманъ.

Теперь пять часовъ,— сказалъ онъ, вставая и смотря на часы:— къ десяти мою рчь перепишутъ, и я вамъ ее прочту, чтобы уничтожить всякія недоразумнія.

Онъ надлъ шляпу, взялъ палку и удалился, а вс остальные члены комитета также стали собираться домой. Но не усплъ Сенжюстъ исчезнуть за наружной дверью, какъ они вернулись въ комитетскую залу и тотчасъ послали за тремя личностями, которыхъ подозрвали въ сообщничеств съ Робеспьеромъ, насчетъ устройства народнаго возстанія. Это были Ганріо, начальникъ конвентской арміи, Пэанъ, агентъ коммуны, Флріо-Леско, мэръ Парижа.

Послдніе два вскор явились, но Ганріо нигд нельзя было отыскать. Ихъ держали въ комитет въ продолженіе четырехъ часовъ, угощая, они курили, ли, пили и болтали. На предлагаемые имъ безконечные вопросы они отвчали въ такомъ дух, что комитетъ мало-по-малу успокоился.

Между тмъ, парижское населеніе, не спавшее всю ночь, начало съ пяти часовъ наполнять галлереи конвента, хотя засданіе должно было начаться только въ полдень. Каждую минуту начали приходить встники изъ зала конвента съ заявленіями, что волненіе публики все возрастаетъ.

Въ половин одиннадцатаго комитетъ открылъ свое засданіе, а Пэанъ и Флріо-Леско удалились. Сенъ-Жюстъ не появлялся, но вскор раздался стукъ костылей по коридору, и въ дверяхъ показался Кутонъ.

— Гд Сенъ-Жюстъ?— спросилъ онъ.

— Сейчасъ придетъ.

Ровно часъ удерживалъ Кутонъ комитетъ увреніями, что немедленно придетъ Сенъ-Жюстъ, и старался занять его разговоромъ о патріотизм Робеспьера. Наконецъ Карно не выдержалъ и смло заявилъ, что все это продлки Кутона, Сенъ-Жюста и Робеспьера, съ цлью обмануть комитетъ.

— Вы напрасно такъ дурно говорите о патріотизм Робеспьера,— протестовалъ Кутонъ:— вы низко клевещете на друга своего дтства.

— Если я поступаю низко, то вы измнникъ!— воскликнулъ Карно, вн себя отъ злобы.

Предчувствуя бурю, Кутонъ съ трудомъ поднялся и удалился на своихъ костыляхъ. Роковыя извстія достигли комитета. Его дйствительно обманули. Сенъ-Жюстъ сейчасъ взойдетъ на трибуну, чтобы прочесть обвинительный актъ противъ комитета. Робеспьеръ составилъ списокъ восемнадцати лицъ, казни которыхъ онъ немедленно требовалъ.

Среди общаго смятенія кто-то вошелъ въ залъ и спросилъ Бильо-Варрена. Ему отвчали, что Бильо вышелъ, но сейчасъ вернется.

— А, вотъ и Фуше!— раздалось со всхъ сторонъ.

Въ дверяхъ показался депутатъ Фушэ, и на посыпавшіеся на него вопросы онъ отвчалъ:

— Да, ваши опасенія справедливы. Робеспьеръ снялъ маску и предъявилъ обвиненія противъ нкоторыхъ своихъ товарищей. Конечно, онъ и меня не забылъ.

— Имена, имена!— снова раздалось со всхъ сторонъ.

Фуше не зналъ, кого именно будетъ обвинять Робеспьеръ, но каждый боялся за себя, и вс смотрли съ безпокойствомъ на часы. Оставалось только дввадцать минутъ до открытія засданія конвента. Черезъ минуту явился еще депутатъ и заявилъ, что Робеспьеръ вошелъ въ залу со своимъ братомъ Огюстеномъ, Кутономъ, Леба и всми своими сторонниками, при оглушительныхъ рукоплесканіяхъ публики, переполнившей галлерею.

— Это его обычные клакеры,— замтилъ кто-то.

— Съ пяти часовъ робеспьериты обоего пола дятъ, пьютъ и безобразничаютъ въ галлереяхъ.

— Они уже съ утра пьяны!

— Ну, пойдемъ отдавать свои головы пьянымъ!— воскликнулъ Фушэ.

Въ эту минуту появился Вильо-Варренъ.

— Наконецъ-то онъ пришелъ!— выкликнулъ кто-то, и Вильо забросали вопросами:— это правда, начинается борьба?

Бильо былъ очень встревоженъ, обтиралъ платкомъ себ лицо и спросилъ стаканъ вина.

— Да,— отвчалъ онъ,— борьба началась, и смертельная. Я вдь васъ предупреждалъ. Робеспьеръ прямо мн объ этомъ сказалъ вчера, а мы не можемъ доказать существованія заговора.

— Какого заговора?— спросилъ Фуше.

— Ахъ, да, вамъ это неизвстно…

Бильо знакомъ распорядился, чтобы закрыли двери, такъ какъ въ коридор сновали шпіоны Робеспьера, и начала разсказывать исторію объ англичанин. Фуше и другіе члены комитета, Вадье, Амаръ и Буланъ, которые ничего не знали объ этомъ, слушали съ любопытствомъ, но остальные изъ ихъ товарищей, которымъ уже набилъ оскомину этотъ разсказъ, нетерпливо ходили взадъ и впередъ по комнат.

Въ вид улики противъ Робеспьера, Бильо-Варренъ предъявилъ привезенный Куланжономъ изъ тюрьмы Ла-Бурбъ приказъ ‘неподкупнаго’ объ освобожденіи двухъ женщинъ.

— Конечно, этого достаточно, чтобы погубить его,— сказалъ Фуше:— ну, а что же говорить юноша?

— Я только что вторично его допросилъ: онъ повторилъ свое первое показаніе, и, повидныому, это показаніе такъ же чистосердечно, какъ его ненависть къ Робеспьеру. Онъ искренно сожалетъ, что не убилъ его во время праздника на площади Революціи.

— Если бы онъ это сдлалъ, то мы вс были бы спасены!— раздалось со всхъ сторонъ.

— Да, но онъ этого не сдлалъ,— замтилъ Фуше:— а существованіе заговора мы не можемъ ничмъ доказать.

— Не правда, измна Робеспьера очевидна!

Завязался оживленный споръ. Измна ‘неподкупнаго’ была очевидна, но конвентъ ей не повритъ. Онъ потребуетъ доказательствъ. А ему нельзя было представить ни англичанина, ни женщинъ. Единственнымъ свидтелемъ былъ Куланжонъ, получавшій жалованье отъ комитета. Обвинять Робеспьера при такихъ обстоятельствахъ было однимъ безуміемъ. Онъ произнесетъ пламенную рчь и втопчетъ въ грязь своихъ враговъ.

— Это правда!— произнесъ одинъ изъ членовъ комитета:— ему стоитъ только открыть ротъ, чтобы вс задрожали отъ страха и согласились съ нимъ.

— Такъ мы зажмемъ ему ротъ,— произнесъ Фуше:— это единственное средство покончить съ нимъ.

Глаза всхъ обратились на него вопросительно. Фуше объяснилъ свою мысль. Они должны были вс поднять такой крикъ, такой шумъ и гамъ, что Робеспьеръ не могъ бы произнесть ни слова. Публика въ галлереяхъ начнетъ громко протестовать и увеличитъ общее смятеніе. Робеспьеръ покричитъ, покричитъ и умолкнетъ отъ истощенія, побжденный сумятицей.

— Врно, врно!— воскликнули вс присутствовавшіе въ одинъ голосъ.

Бильо одобрилъ эту мысль и распорядился увдомить всхъ ихъ друзей о новой тактик, заключавшейся въ томъ, не надо было дозволять Робеспьеру произнести ни одного слова.

— Скоре, скоре! Сенъ-Жюстъ входитъ на трибуну,— воскликнулъ кто-то, отворяя дверь.

— Хорошо, хорошо!— отвчалъ Бильо: — начнемте съ Сенжюста.

И вс бросились къ дверямъ.

Между тімъ Фуше предупредилъ знакомъ Вадье, Омара и Булана, чтобы они остались, а когда вс удалились, то Фуше сказалъ въ полголоса.

— Хотя я и предложилъ этотъ планъ, но его недостаточно, чтобы одолть Робеспьера. Даже арестованный, приговоренный къ смерти, на эшафот, онъ все-таки будетъ намъ опасенъ. Народъ такъ обожаетъ его, что во всякое время освободитъ его, а тогда онъ насъ всхъ погубитъ. Примемъ лучше боле дйствительныя мры. Гд сумасшедшій юноша, о которомъ говорилъ Бильо?

— Вотъ тамъ,— отвчалъ Омаръ, указывая на лвую дверь.— Позовите его, я поговорю съ нимъ отъ имени комитета.

Хотя товарищи не поняли его намренія, но Вуланъ отворилъ дверь и позвалъ арестованнаго.

Оливье вошелъ въ комнату въ сопровожденіи жандарма, который, увидавъ Фуше и другихъ членовь комитета, почтительно остановился на порог. Юноша взглянулъ на нихъ равнодушно, думая, что его будутъ снова спрашивать объ англичанин.

— Молодой человкъ,— сказалъ Фуше, надвъ шляпу и какъ бы собираясь уйти:— вы первый заклеймили тирана, съ которымъ мы теперъ вступили въ борьбу. Этого достаточно, чтобы комитетъ оказалъ вамъ снисхожденіе: вы можете итти. Гражданинъ свободенъ,— прибавилъ Фуше, обращаясь къ жандарму.

Послдній удалился, и Оливье хотлъ сдлать то же, но Вадье остановилъ его.

— Только берегитесь, молодой человкъ, чтобы снова не попасться въ когти нашему врагу, если онъ восторжествуетъ,— сказалъ Вадье, понявъ планъ Фушэ.

Оливье остановился и произнесъ:

— Граждане, я боюсь не за себя, моя мать и невста находятся въ тюрьм, и Робеспьеръ отомститъ имъ за меня.

— По всей вроятности,— замтилъ Фуше.

— Такъ комитету слдуетъ ихъ освободить.

— Такъ комитетъ и хотлъ сдлать,— отвчалъ Фуше, пожимая плечами:— но это невозможно.

— Почему?

— Потому что Леба увезъ ихъ изъ тюрьмы Ла-Бурбъ, по приказу Робеспьера,— отвчалъ Фуше: — бумага подписана Робеспьеромъ.

— Гд же он?— воскликнулъ юноша вн себя отъ ужаса.

— Въ консьержери. А черезъ двадцать четыре часа имъ объявятъ приговоръ.

— Извергъ, извергъ!— произнесъ Оливье и прибавилъ:— но комитетъ всемогущъ. Освободите ихъ, умоляю васъ.

— Какой вы простякъ!— отвчалъ Фуше.— Выдумаете, что мы всемогущи, а намъ надо самимъ спасать свои головы. По всей вроятности, мы завтра встртимся съ вашей матерью и невстой на эшафот.

— Боже мой, Боже мой!— воскликнулъ Оливье вн себя отъ отчаянія:— неужели никто не убьетъ этого дикаго зрря?

— Но кто же ршится быть убійцей?-замтилъ Фуше.

— Разв убійца тотъ, кто убиваетъ бшеную собаку?— воскликнулъ Оливье, выходя изъ себя.— А если народнаго мстителя растерзаютъ на куски, такъ что же? Онъ отомститъ за. себя и спасетъ тысячи жертвъ.

— Конечно!— отвчалъ Фуше:— это единственное средство спасти вашу мать.— Но не надйтесь, молодой человкъ, такой герой не найдется,— замтилъ Вадье.— Патріоты въ род Брута давно исчезли со свта,— прибавилъ Омаръ.

— Не надо многихъ, а одинъ найдется!— дико воскликнулъ Оливье и прибавилъ:— а гд выходъ отсюда?

Вадье указалъ ему выходъ.

— Благодарю васъ, граждане! до свиданія!

Члены комитета общественной безопасности молча взглянули другъ на друга:

— Убьетъ ли онъ Робеспьера?— произнесъ Вадье.

— Можетъ быть,— отвчалъ Омаръ.

— Однако идемте кричать!— сказалъ Фуше.

И они вс бросились бгомъ къ зал конвента.

XII.

Занявъ свое мсто въ зал засданій, Фуше съ любопытствомъ оглянулся. Коло-д’Эрбуа занималъ предсдательское мсто. На трибун стоялъ Сенъ-Жюстъ, а подъ нею прямо противъ бюста Брута виднлся Робеспьеръ, который какъ будто охранялъ трибуну, какъ врный часовой.

— Онъ одтъ, какъ въ день праздника Верховнаго Существа — шепнулъ иронически Фуше своему сосду.

Дйствительно на Робеспьер былъ синій фракъ, блый шелковый вышитый жилетъ, короткія брюки, блые чулки и башмаки. Онъ не забылъ также парикъ и пудру. Странное зрлище представляла эта фигура, изящно одтая по старой мод среди полторы тысячи депутатовъ и слушателей, переполнявшихъ всю залу. Духота была такъ велика что многіе изъ присутствовавшихъ разстегивали сюртуки, жилеты и даже рубашки, обнажая грудь, а на галереяхъ грубые представители партіи sansculotte, снявъ свои красные колпаки, повсили ихъ на палки, которыя они держали въ рукахъ. Большинство слушателей состояло изъ робеспьеритовъ обоего пола, которые забрались въ залъ съ пяти часовъ утра и проводили время до открытія засданія довольно весело. Они пили, ли и пли псни.

Появленіе Робеспьера ровно въ 12 часовъ было встрчено громкими рукоплесканіями публики, на что онъ отвчалъ любезными поклонами и улыбками.

— Я вамъ говорилъ, что мы одержимъ успхъ!— сказалъ онъ, обращаясь къ сопровождавшему его Леба.

Онъ былъ такъ увренъ въ своей побд, что, выходя изъ дома, совершенно успокоилъ семью Дюплэ относительно результата засданій.

— Поврьте мн,— прибавилъ онъ:— большая часть членовъ конвента люди безпристрастные.

Но въ самомъ начал засданія, когда Сенъ-Жюстъ взошелъ на каедру, обнаружилось, что его враги не дремали и подготовили могущественную демонстрацію,^почему Робеспьеръ и выбралъ мсто около трибуны, ршившись предупредить всякую попытку помшать Сенъ-Жюсту произнести свою рчь. Онъ такъ же, какъ наканун Робеспьеръ, началъ огульно обвинять комитетъ общественной безопасности, не называя именъ.

— Довольно общихъ словъ,— крикнулъ Тальенъ, одинъ изъ заговорщиковъ противъ Робеспьера:— называйте по именамъ!

Сенъ-Жюстъ пожалъ плечами и продолжалъ говорить. Но со всхъ сторонъ раздаются крики, и поднимается такой шумъ и гамъ, что, несмотря на пламенные протесты Робеспьера, ораторъ не могъ кончить своей рчи. Планъ Фуше вполн удался.

Тогда Бильо-Варренъ проситъ слова и ловко пробирается на трибуну при рукоплесканіяхъ своихъ друзей.

Робеспьеръ кричитъ, махаетъ руками, но его голосъ заглушается криками:

— Дайте говорить Бильо-Варрену! Дайте говорить Бильо-Варрену!

Коло-д’Эрбуа звонитъ изо всей силы въ предсдательскій колокольчикъ и тмъ увеличиваетъ общую сумятицу.

— Не слушайте Бильо-Варрена!— продолжаетъ восклицать Робеспьеръ:— его слова — ложь!

— Къ порядку! Къ порядку!— раздается со всхъ сторонъ: — Робеспьеръ не на трибун! На трибун Бильо-Варренъ! Пусть онъ говоритъ! пусть онъ говоритъ!

Робеспьеръ презрительно пожимаетъ плечами и возвращается на мсто.

Мало-по-малу водворяется тишина, и Бильо-Варренъ начинаетъ говорить:

— Я вчера былъ въ якобинскомъ клуб. Вся зала была полна людей, приведенныхъ для того, чтобы оскорблять депутатовъ и клеветать на комитетъ общественной безопасности, который день и ночь заботится о томъ, чтобы у народа былъ хлбъ, а у арміи оружіе для того, чтобы одержать побду.

— Хорошо, хорошо!— слышится чей-то голосъ, и раздаются громкія рукоплесканія.

— Я вижу,— продолжаетъ ораторъ, указывая на ту часть залы, которая носила названія Горы:— вотъ тамъ сидитъ одинъ изъ негодяевъ, который меня оскорбилъ вчера. Да, да, это онъ!

Друзья Бильо снова подымаютъ колоссальный шумъ, среди котораго слышатся крики:

— Вонъ! Вонъ!

Несчастный депутатъ, на котораго заговорщики неистово бросаются, сначала старается себя защитить, увряя въ своей невиновности, но потомъ, видя грозившую ему опасность, быстро исчезаетъ.

Пользуясь своимъ успхомъ, Бильо переходитъ прямо къ обвиненію Робеспьера:

— Этотъ человкъ,— кричитъ онъ во все горло: — забралъ въ свои руки парижскую армію и осмлился поставить въ ея глав недостойнаго Ганріо. Онъ не спросилъ для этого ни вашего, ни нашего согласія, а дйствовалъ самовольно. Онъ увряетъ, что пересталъ ходить въ комитетъ, потому что комитетъ дйствуетъ деспотически. Онъ лжетъ.

Робеспьеръ вскакиваетъ и хочетъ отвтить со своего мста, но ему не даютъ произнести ни одного слова.

— Да, вы лжете,— продолжаетъ Бильо:— вы потому перестали къ намъ ходить, что мы не согласны быть вашими сообщниками и помочь вамъ уничтожить свободу! Ваша цль сять между нами раздоры, истребить насъ поодиночк и сосредоточить всю власть въ своихъ рукахъ. Вы окружаете себя только пьяницами и развратниками, въ род того секретаря, который укралъ 150.000 ливровъ, и котораго вы пріютили подъ своимъ крыломъ! Вы — ‘неподкупный’, вы мозолящій всмъ глава своей добродтелью и честностью!

Раздается смхъ, и Робеспьеръ презрительно пожимаетъ плечами, считая унизительнымъ отвчать на такое безсмысленное оскорбленіе.

Фуше громче всхъ смется и шепчетъ сосду:

— Умная, ловкая тактика! Молодецъ Бильо!

Ораторъ теперь взываетъ къ патріотизму конвента и умоляетъ его принять мры для своей безопасности:

— Если вы не укротите этого безумца,— восклицаетъ онъ въ конц своей рчи:— то вы вс погибнете, потому что онъ отдастъ въ жертву гильотин всхъ, которые мшаютъ ему достигнуть своихъ честолюбивыхъ цлей. Дло идетъ о спасеніи конвента, о спасеніи республики, о спасеніи Франціи. Я требую, чтобы конвентъ объявилъ свое засданіе безпрерывнымъ, пока онъ не положитъ конецъ честолюбивымъ планамъ новаго Катилины, который хочетъ сдлаться тираномъ, предавъ насъ всхъ смерти!

Раздаются громкія рукоплесканія, и друзья Бильо восторженно машутъ платками.

Робеспьеръ поднимается со своего мста и въ сильномъ волненіи кричитъ:

— Все это ложь, и я это докажу!

Его слова заглушаются неистовыми криками:

— Къ порядку! къ порядку!

— Я отвчу этому измннику,— продолжаетъ кричать Робеспьеръ и хочетъ пробраться къ трибун, но заговорщики заграждаютъ ему путь и усиливаютъ общую сумятицу.

— Тише! тише!— слышится новый голосъ съ предсдательскаго мста.

Тюрьо замнилъ Коло-д’Эрбуа и громогласно произноситъ:

— Никто не можетъ говорить, пока я не дамъ ему права голоса.

— Я требую, чтобы меня выслушали,— восклицаетъ Робеспьеръ, напрягая свой голосъ.

— Нтъ, я даю слово Вадье!— произноситъ предсдатель, звоня въ колокольчикъ.

И на трибун показывается Вадье.

— Да, да, пусть говоритъ Вадье!— произносятъ нсколько голосовъ.

— Это низко! это подло!— протестуетъ Робеспьеръ.

— Къ порядку! къ порядку!

— Граждане…— начинаетъ Вадье.

Но Робеспьеръ не даетъ ему говорить, требуя, чтобы его выслушали раньше.

— Заставьте, предсдатель, его замолчать! Мы хотимъ слушать Вадье.

Тюрьо звонитъ въ колокольчикъ и приказываетъ Робеспьеру не перебивать Вадье.

— Слово за Вадье!— произноситъ онъ.

Робеспьеръ снова покоряется судьб и молча занимаетъ свое мсто.

Мало-по-малу водворяется тишина, и Вадье начинаетъ говорить слащавымъ голосомъ.

— Граждане, только 22 преріаля я понялъ все двоедушіе этого человка, который скрывается подъ столькими масками и который, не имя возможности спасти друга отъ грозящей ему опасности, посылаетъ его на эшафотъ…

Раздаются смхъ и рукоплесканія.

— Если вы станете его слушать,— продолжаетъ Вадье:— то онъ станетъ вамъ доказывать, иго онъ единственный защитникъ свободы, и его- вс преслдуютъ. Въ сущности же онъ преслдуетъ всхъ…

— Слушайте! слушайте! Врно! врно!

— Онъ жалуется, что ему не даютъ говорить, а въ сущности онъ только одинъ и говоритъ. Его вчный аргументъ: я лучшій другъ республики, а такой-то смотритъ на меня искоса, значитъ, онъ измнникъ республики, такъ какъ я и республика — одно!

Снова слышатся смхъ и одобрительныя восклицанія.

Робеспьеръ бросаетъ вокругъ себя презрительные взгляды. Но ораторъ ловко взялъ шуточный тонъ и, сдлавъ смшной грозную фигуру Робеспьера, унизилъ ее настолько въ глазахъ колебавшихся депутатовъ, что они готовы были примкнуть къ заговорщикамъ.

Однако Вадье, продолжая свою рчь и увлекаясь успхомъ, пустился въ мелочныя подробности и сталъ разсказывать анекдоты о томъ, какъ агенты Робеспьера слдили за членами комитета общественной безопасности по ресторанамъ и кабачкамъ.

— И вы можете слушать такой вздоръ!— воскликнулъ Робеспьеръ, замтивъ, что конвентъ начинаетъ утомляться болтовней Вадье, и желая возбудить въ немъ чувство достоинства.

Но Таліенъ понялъ опасность и бросился къ трибун съ крикомъ:

— Я прошу слова! Мы удаляемся отъ вопроса!

— Не бойтесь, я вернусь къ вопросу!— отвчаетъ Робеспьеръ, подбгая къ трибун съ другой стороны. Но нсколько депутатовъ, стоящихъ на ступеняхъ, отталкиваютъ его изо всей силы.

— Мы хотимъ слышать Тальена, Тальена!

— Посл меня!— кричитъ Робеспьеръ и съ неимоврными усиліями подымается на трибуну.— Несправедливые, гнусные судьи, неужели вы хотите слушать только моихъ враговъ?…

— Къ порядку! къ порядку! Тальенъ говоритъ!— слышится со всхъ сторонъ.

— Граждане!— начинаетъ Тальенъ зычнымъ голосомъ.

— Молчи, негодяй!— начинаетъ Робеспьеръ въ отчаяніи.

— Арестуйте сумасшедшаго!— произноситъ кто-то.

— Я хочу говорить! Я буду говорить!— произноситъ Робеспьеръ.

Нсколько депутатовъ схватываютъ его за руки. Тюрьо неистово звонитъ, и снова порядокъ съ трудомъ возстановляется.

— Маски сорваны!— начинаетъ Тальенъ громовымъ голосомъ, пока Робеспьеръ, остановленный на ступеняхъ трибуны многочисленными депутатами, съ трудомъ переводить дыханіе.— Вчерашняя рчь, повторенная потомъ въ якобинскомъ клуб, доказала намъ, что за человкъ этотъ пресловутый патріотъ, который во время взятія Тюильри и ареста короля скрывался въ своемъ логовищ. Этотъ благородный гражданинъ, увряющій въ комитет общественной безопасности, что онъ защитникъ угнетенныхъ, составляетъ въ тиши своего кабинета списки жертвъ, кровь которыхъ запятнала храмъ новорожденной свободы!

— Слушайте! Слушайте!

— Но его мрачные планы теперь обнаружены,— продолжаетъ Тальенъ:— мы свергнемъ тирана, прежде чмъ онъ зальетъ кровью всю Францію. Продолжительная удача его преступленій побудила его забыть осторожность. Онъ выдалъ себя въ минуту торжества, когда ему оставалось только назвать себя королемъ! Я также былъ вчера въ якобинскомъ, клуб, и мн стало страшно за республику, когда я увидлъ, какая громадная армія сомкнула ряды вокругъ знамени этого новаго Кромвеля. Я вызвалъ тнь Брута, и если конвентъ не прибгнетъ къ правосудію, чтобы низвергнуть тирана, я поражу его въ самое сердце вотъ этимъ кинжаломъ.

И Тальенъ машетъ въ воздух кинжаломъ. Онъ хочетъ броситься на Робеспьера, но десятки рукъ сдерживаютъ его, и со всхъ сторонъ раздается:

— Браво! Браво! Тальенъ!

Между Робеспьеромъ, Тальеномъ и окружающими ихъ депутатами происходитъ ужасная свалка. Въ воздух стоятъ проклятія, грубая брань, площадныя ругательства. Предсдатель тщетно старается водворить порядокъ своимъ звонкомъ.

Наконецъ шумъ немного стихаетъ, и Робеспьеръ, пользуясь тмъ, громко кричитъ:

— Негодяи! Подлецы! Вы хотите осудить меня не выслушавъ моего оправданья!

— Мы примняемъ вашъ же преріальскій законъ!— отвчаетъ ему кто-то ироническимъ голосомъ.

Видя всю безполезность дальнйшихъ усилій, чтобы взойти на трибуну, Робеспьеръ направляется на середину залы и громко кричитъ, обращаясь къ депутатамъ Горы.

— Выслушайте же меня, граждане! Умоляю васъ, выслушайте меня!

Ему отвчаютъ дружнымъ крикомъ:

— Нтъ! нтъ! баллотировать его арестъ!

Робеспьеръ отшатывается съ ужасомъ. Его взглядъ останавливается на депутатахъ центра.

— Я обращаюсь къ вамъ, а не къ этимъ измнникамъ!— восклицаетъ онъ.

Но центръ безмолвствуетъ.

— Баллотировать! баллотировать! Арестъ! арестъ!

Ни одинъ голосъ не раздается въ пользу его. Никто не ршается его защищать. Даже толпа въ галлереяхъ знаменательно молчитъ.

— Подлецы! подлецы!— вырывается изъ устъ Робеспьера.

Но его голосъ заглушенъ криками:

— Ты подлецъ! смерть тирану! Баллотировать его арестъ! Баллотировать его арестъ!

Робеспьеръ блдный, истощенный длаетъ еще послднюю попытку.

— Предсдатель убійцъ,— обращается онъ къ Тюрьо:— я въ послдній разъ требую слова!

— Нтъ! нтъ!

— Такъ длайте постановленіе о моемъ убійств!.. началъ онъ, но голосъ ему измнилъ, и онъ не докончилъ своей фразы.

— Онъ подавился кровью Дантона!— произнесъ кто-то.

— Такъ вы мстите за Дантона!— произнесъ Робеспьеръ, собравшись съ силами:— отчего же вы его не защитили, собаки?

— Ты зажалъ ротъ защитникамъ Дантона,— отвчали ему:— теперь настала твоя очередь.

— Вы затравили его, псы!— злобно произноситъ Робеспьеръ.

— Неужели такъ тяжело свергнуть тирана?— раздается чей-то голосъ.

Это восклицаніе возбуждаетъ новую сумятицу. Тальенъ взбирается на трибуну и требуетъ, чтобы подвергнутъ былъ голосованію вопросъ объ арест Робеспьера.

— Голосовать! голосовать!— раздается со всхъ сторонъ.

Но неожиданное общее вниманіе обращается на депутата, который выходитъ на средину зала и говоритъ твердымъ, звучнымъ голосомъ:

— Я требую чести раздлить судьбу брата, которому всегда помогалъ въ осуществленіи его благородныхъ цлей!

Это былъ Огюстенъ Робеспьеръ, который вернулся въ Парижъ наканун и благородно жертвовалъ своей жизнью.

— Ставьте вопросъ объ арест двухъ братьевъ Робеспьеровъ!

— И меня!— гордо закричалъ Леба.

— И Сенъ-Жюста!

— И Кутона!

— Голосовать! голосовать!

— Я поставлю вопросъ на голосованье, когда водворится порядокъ!— произноситъ предсдатель.

— Вс по мстамъ!

Депутаты занимаютъ свои мста, и среди рокового молчанія раздается голосъ предсдателя:

— Граждане, я ставлю вопросъ объ арест Максимиліана Робеспьера, Огюстена Робеспьера, Сенъ-Жюста, Кутона и Леба. Кто согласенъ съ этимъ предл.оженіемъ, пусть встанутъ.

Около сотни депутатовъ встаютъ, они вс принадлежатъ къ Гор. Видя, что центръ остается неподвижнымъ, Робеспьеръ подумалъ, что враги поддержатъ его, и восклицаетъ:

— По крайней мр, вы, справедливые члены центра, выскажетесь за правду!

Но весь центръ поднялся, какъ одинъ человкъ. Теперь весь конвентъ стоялъ. Вопросъ объ арест ршенъ единогласно.

Робеспьеръ зашатался и почти упалъ подл трибуны.

Предсдатель офиціально объявляетъ о результат голосованія среди восторженныхъ рукоплесканій.

Пристава подходятъ къ Робеспьеру, но онъ отталкиваетъ ихъ, блдный отъ злобы.

— Робеспьеръ не хочетъ повиноваться конвенту,— произноситъ предсдатель:— пристава, позовите жандармовъ.

— Жандармовъ! жандармовъ!— кричатъ во всхъ углахъ залы.

Публика на галлере поднимается со своихъ мстъ и неистово вопитъ.

— Да здравствуетъ свобода! да здравствуетъ свобода!

Робеспьеръ вскакиваетъ со скамейки и въ отчаяніи восклицаетъ:

— Нтъ боле свободы! Торжество этихъ негодяевъ — похоронный звонъ свободы!

Между тмъ появляются жандармы. Они окружаютъ обвиняемыхъ и выводятъ ихъ.

Робеспьеръ удаляется, гордо поднявъ голову и скрестивъ руки на груди. Онъ даже не бросаетъ взгляда на толпу, которая еще недавно его восторженно привтствовала, а теперь неистово ему шикаетъ.

Слушатели спускаются съ галлереи въ залу, и тамъ происходитъ неописанная сумятица. Наконецъ надъ смутнымъ говоромъ поднимается крикъ:

— Да здравствуетъ конвентъ!

Но онъ тотчасъ заглушенъ другимъ боле громкимъ, боле могучимъ:

— Да здравствуетъ республика!

Между тмъ арестованные исчезли.

XIII.

Урбенъ видлъ съ галлереи въ зал конвента паденіе Робеспьера и немедленно побжалъ въ улицу Мартруа, чтобъ предупредить Клариссу и Терезу насчетъ небезопасности ихъ убжища въ ратуш.

Услыхавъ эту роковую всть, Кларисса воскликнула:

— Такъ Оливье погибъ! Вся моя надежда была въ Робеспьер. Только онъ одинъ могъ спасти Оливье изъ когтей комитета общественной безопасности. Теперь же что станется съ нимъ?

Урбенъ тщетно старался ее успокоить, какъ въ комнату вошла Тереза. Она все слышала изъ спальни. Какъ, ихъ спасенье, спасенье Оливье зависло отъ Робеспьера?

— Неужели человкъ, бывшій здсь, нашъ покровитель?.. начала она, но Кларисса ее перебила:

— Да, это — онъ, бывшій секретарь твоего ддушки.

Тереза хотла что-то сказать, но Кларнеса зажала ей ротъ рукой.

— Тише, тише, дитя мое. Забудь объ его прошедшемъ и помни только, чмъ мы ему обязаны. Онъ теперь побжденъ, и, увы, вмст съ нимъ исчезла наша послдняя надежда.

— Не отчаивайтесь, мама,— возразила Тереза, забывая о своемъ гор и стараясь только успокоить Клариссу:— Господь намъ поможетъ. Мы такъ много Ему молились, что Онъ насъ не оставитъ.

Урбенъ также уговаривалъ ее не отчаиваться. Поговаривали о возстаніи коммуны и о нападеніи на конвентъ вооруженной силой подъ начальствомъ Кофиналя, вполн преданнаго Робеспьеру.

— Съ нимъ,— прибавилъ онъ:— никогда не знаешь, что можетъ случиться. Онъ такъ способенъ и такъ популяренъ, что можетъ вынырнуть. Если же онъ спасется, то снова будетъ всемогущимъ и все повернетъ по-своему.

— Да будетъ воля Божья!— сказала наконецъ Кларисса, покоряясь своей судьб:— пойдите и разузнайте, что длается. Мы будемъ васъ ждать здсь.

Урбенъ удалился, а об женщины, опустившись на колни, стали молиться.

Между тмъ разразилась гроза, которая висла надъ Парижемъ цлый день. Ночь уже наступила, и молнія блестла въ темнот, а вслдъ за нею раздавались удары грома. Неожиданно послышался звонъ колокола. Онъ раздавался все громче и громче и перешелъ въ набатъ.

Кларисса поднялась съ полу и подошла къ окну вмст съ Терезой. Вдали виднлись войска, блестли ружья и пики.

— Долой конвентъ! Да здравствуетъ ‘неподкупный’! Выходите на улицу!— раздавалось со всхъ сторонъ.

Къ этимъ крикамъ примшивались барабанный бой, бряцанье оружія, лошадиный топотъ. Очевидно происходило народное возстаніе.

Вдругъ кто-то постучался въ дверь.

— Войдите!— сказала Кларисса.

— Я вамъ говорилъ,— воскликнулъ Урбенъ, вбгая въ комнату и едва переводя дыханье:— Робеспьеръ свободенъ.

— Свободенъ!— воскрикнули об женщины съ искренней радостью.

— Да, народъ его освободилъ по дорог въ консьержери и отнесъ его въ ратушу, гд онъ теперь принимаетъ мры противъ конвента, вмст со своими друзьями Кутономъ, Сенъ-Жюстомъ и Леба. Об партіи собираютъ вс свои силы, и будетъ борьба на смерть. Кофиналь отступилъ къ ратуш.

Попрежнему слышался набатъ, и все чаще и чаще раздавались крики:

— Къ оружію! Къ оружію! Да здравствуетъ ‘неподкупный’!

— Слышите!— произнесъ Урбенъ:— весь городъ подымется и пойдетъ на Тюильри!

— Что же будетъ съ нами и съ моимъ сыномъ!— воскликнула Кларисса.

— Насчетъ вашего сына я ничего не знаю, но гражданинъ Робеспьеръ подумалъ о васъ обихъ и прислалъ менц сказать вамъ, что здсь вамъ оставаться не безопасно. Защитники ратуши могутъ войти сюда, чтобы стрлять изъ оконъ по наступающимъ войскамъ. Мн приказано отвести васъ въ ратушу, гд гражданинъ Робеспьеръ принялъ мры для вашей безопасности, но прежде всего онъ желаетъ васъ видть. Вы должны дожидаться его въ комнат, сосдней съ залой засданій коммуны, гд онъ теперь совщается со своими товарищами. Онъ выйдетъ къ вамъ, какъ только ему будетъ время. Ваша квартира сообщается коридоромъ съ ратушею.

— Пойдемте,— сказала Кларисса и, взявъ за руку Терезу, послдовала за Урбеномъ.

Онъ провелъ ихъ черезъ цлый рядъ комнатъ и коридоровъ къ двери, отворяя которую онъ сказалъ:

— Подождите здсь гражданина Робеспьера, онъ въ сосдней зал, а я пойду и объявлю, что привелъ васъ.

Комната, въ которой находились об женщины, была оклеена зеленоватыми обоями и украшена революціонными эмблемами. На возвышеніи между двумя дверьми стоялъ столъ, а у подножья его было расположено нсколько креселъ и стульевъ.

Гроза продолжалась, и среди блеска молніи слышались ужасные раскаты грома. Кларисса подошла къ окну, но увидавъ, что на площади подъ окномъ установляли пушки, и двигались люди, вооруженные ружьями и пиками, быстро отскочила и оттолкнула отъ окна Терезу.

— Нтъ, нтъ, не смотри на это ужасное зрлище!— сказала она.

Въ эту минуту отворилась дверь, и вошелъ Робеспьеръ въ сопровожденіи Урбена. Необыкновенныя событія дня оставили неизгладимые слды на его блдномъ истощенномъ лиц.

— Я сяду,— сказалъ онъ, опускаясь въ кресло и обтирая платкомъ крупныя капли пота, выступившія на его лбу.— Откройте, Урбенъ, окно, здсь очень душно. Извините,— прибавилъ онъ, обращаясь къ Кларисс:— но я очень усталъ. Сядьте поближе ко мн. Урбенъ вамъ разсказалъ, что случилось со мною?

— Да,— отвчала Кларисса и, пододвинувъ къ нему кресло, сла, а Тереза, прислонившись къ спинк кресла, стала пристально смотрть на человка, пользовавшагося такой грозной славой.

Наступило тяжелое молчаніе. Кларисса хотла спросить объ Оливье, однако ее удерживала мысль, что судьба самого Робеспьера висла на волоск. Но онъ отгадалъ, о чемъ она думала.

— Вы печалитесь о своемъ сын?

— Гд онъ?

— Не знаю,— отвчалъ Робеспьеръ и разсказалъ слабымъ, дрожащимъ голосомъ о неудовлетворительномъ результат его справокъ въ консьержери и о перевод Оливье изъ тюрьмы Ла-Форсъ неизвстно куда комитетомъ общественной безопасности.— Если бы я одержалъ побду, то я освободилъ бы его, но теперь…

Кларисса вскочила съ ужасомъ. Неужели ея агонія снова начнется? Но Робеспьеръ старался ее успокоить. Онъ могъ еще одержать верхъ надъ конвентомъ, и тогда ему будетъ легко одержать верхъ надъ Оливье.

— А если вы не одержите побду?— промолвила Кларисса, забывая все на свт и думая только о своемъ сын.

— Онъ все-таки бутетъ спасенъ. Его единственная вина заключается въ томъ, что онъ оскорбилъ меня. Посл же моего паденія онъ будетъ героемъ. Онъ вернется къ вамъ обимъ, къ вамъ обимъ,— прибавилъ Робеспьеръ, нжно взглянувъ наТерезу.— Дайте мн вашу руку, дитя мое. Зачмъ она такъ дрожитъ? Быть можетъ, на вашемъ юномъ лиц, полномъ любви къ вашему жениху, остановятся съ улыбкой быть можетъ, въ послдній разъ мои глаза.

Кларисса была очень тронута этой сценой и хотла что-то сказать, но Робеспьеръ ее перебилъ.

— Вамъ нельзя здсь оставаться. Пройдите въ сосднюю комнату и тамъ подождите, пока мы двинемся на Тюильри. Затмъ Урбенъ доставитъ васъ въ врное убжище. Если я буду побжденъ, то вамъ все-таки опасаться нечего. Вдь вы также мои жертвы.

— Зачмъ отчаиваться?— сказала Кларисса:— еще не все погибло.

— Нтъ, почти все. Я слишкомъ поторопился съ наступленіемъ на конвентъ. Я знаю, чье это дло, и кто мн мститъ.

— Кто?

— Мертвецы.

Кларисса и Тереза посмотрли на него съ изумленіемъ.

— Вы не можете этого понять… Однако, довольно, надо подумать о вашей безопасности. Проводите этихъ гражданокъ въ сосднюю комнату и исполните мои приказанія,— сказалъ онъ, обращаясь къ Урбену.

Въ это время раздались громкіе голоса въ зал.

— Идите скорй, мои друзья сейчасъ явятся сюда!— сказалъ Робеспьеръ и повелъ обихъ женщинъ къ дверямъ, но на порог уже показались Леба, Огюстенъ Робеспьеръ, Сенъ-Жюстъ, Кутонъ, Флріо-Леско, Кофиналь, Пэанъ и Дюма.

— Теперь не время болтать съ женщинами!— воскликнулъ съ нетерпніемъ Кофиналь, вице-предсдатель революціоннаго трибунала и самый энергичный сторонникъ возстанія.

— Господа, разв я не имю права быть человкомъ?— произнесъ Робеспьера, утомленнымъ голосомъ и тяжело опустился въ кресло.

Въ эту минуту комната наполнилась многочисленными патріотами, которые окружили Робеспьера.

— Что длать?— спрашивалъ одинъ.

— Когда же мы пойдемъ на Тюильри?— спрашивалъ другой.

— Если атаку отложить, то конвентъ перейдетъ въ наступленіе,— разсуждалъ третій.

— Каждая минута дорога,— замчалъ четвертый:— нелпо бить въ набата, а затмъ цлую ночь разсуждать. Кого и что мы ждемъ?

Нсколько минуть Робеспьеръ молчалъ, но потомъ, выведенный изъ терпнія, онъ вскочилъ и, указывая на окно, произнесъ:

— Кого и что я жду? Очень просто. Я жду, чтобы весь Парижъ возсталъ, а возстали только немногіе кварталы, да и то, посмотрите на площадь, сколько уже ушло ужинать!— прибавила, онъ съ иронической улыбкой.

— Они ушли не ужинать, а имъ надоло ждать,— замтила, Флріо-Леско.

Гроза между тмъ усиливалась, и дождь перешелъ въ ливень.

— Это еще боле разгонитъ нашихъ сторонниковъ,— замтилъ Робеспьеръ.

Леба, стоявшій у окна и тщетно кричавшій толп, чтобы она не расходилась, такъ какъ сейчасъ ее двинутъ на Тюильри, воскликнулъ:

— Они уходятъ сотнями!

Патріоты снова пристали къ Робеспьеру, требуя немедленной атаки Тюильри.

— Ршайтесь же скоре,— кричалъ Кофиналь,— довольно потеряно времени!

— Хорошо! идемъ!— сказалъ Робеспьеръ, медленно вставая, и прибавилъ съ горькой улыбкой:— дай Богъ, чтобы защитники конвента были такъ же мужественны, какъ наши!

— Прежде чмъ итти,— сказалъ Пэанъ, обращаясь къ Робеспьеру:— подпишите вотъ эту прокламацію, она поможетъ возбудить возстаніе во всхъ кварталахъ.

— Хорошо. Дайте бумагу.

Леба подалъ ему перо, и Робеспьеръ только что началъ подписывать свое имя, какъ вдругъ остановился. Вдали послышались звуки трубъ.

Вс переглянулись съ безпокойствомъ. Въ эту минуту въ комнату вбжалъ, едва переводя дыханіе, Дидье.

— Войска конвента идутъ на ратушу подъ начальствомъ Барра!— воскликнулъ онъ.— Они приближаются двумя колоннами. Впереди всхъ маршируетъ Леонаръ Бурдонъ и при свт факеловъ громко читаетъ декретъ конвента, объявляющій Робеспьера и его сторонниковъ вн закона, такъ что всякій можетъ стрлять въ нихъ безнаказанно.

— Но народъ, народъ за насъ!— произнесъ Леба.

Нтъ, народъ боле не стоялъ за Робеспьера, а повернулъ обратно къ ратуш, привтствуя войска конвента.

— Вонъ они кричатъ, теперь уже противъ насъ! прибавилъ Дидье.

Произошла положительная паника.

— Отступимъ въ предмстья!— кричалъ одинъ.

— Укрпимся въ арсенал!— предлагалъ другой.

Но Робеспьеръ произнесъ авторитетными, тономъ:

— Все это безуміе! Надо здсь защищаться! Чтобы орущія были готовы! У насъ ихъ довольно на площади, чтобы истребить всхъ нашихъ враговъ.

— Это — лучшій планъ! ‘Неподкупный’ правъ!— воскликнулъ Кофиналь и, подбжавъ къ окну, хотлъ дать сигналъ артиллеристамъ, но Робеспьеръ посовтовалъ ему не торопиться и подождать, пока: войска Барра войдутъ на площадь.

Вообще Робеспьеръ какъ бы ожилч.. Онъ живо и энергично длалъ распоряженія, между прочимъ послалъ Леба объявить объ его план членамъ коммуны, которые были собраны въ сосдней зал. Но, отворивъ дверь, Леба воскликнулъ:

— Здсь никого нтъ! трусы разбжались!

Вс съ изумленіемъ взглянули другъ на друга. Стоявшіе у окна теперь объявили, что войска конвента выходятъ на площадь.

Снова послышались звуки трубъ, а затмъ барабанный бой, и среди наступившей торжественной тишины раздался какой-то громкій голосъ.

— Именемъ французской республики національный конвентъ объявляетъ Робеспьера и всхъ, кто принимаетъ участіе въ возстаніи, вн закона!

Какой-то смутный ропотъ пробжалъ по площади. Тотъ же голосъ прибавилъ:

— Граждане, дорогу войскамъ конвента!

Кофиналъ и Робеспьеръ бросились къ окнамъ.

— Отчего вы не стрляете?— крикнулъ первый.

— Стрляйте, болваны!— крикнулъ послдній.

Артиллеристы, стоявшіе неподвижно до тхъ поръ, засуетились.

— Измна!— воскликнулъ Робеспьеръ:— они повернули орудіе противъ ратуши!

Въ комнат произошла неописанная паника.

Все погибло! Смерть холодно смотрла въ глаза каждому изъ присутствовавшихъ. Одни бросились къ дверямъ, другіе стали прыгать изъ оконъ на крышу. Между послдними былъ Огюстенъ Робеспьеръ, но онъ поскользнулся и упалъ на мостовую, среди презрительнаго смха толпы.

На площади слышались крики, барабанный бой и команда офицеровъ:

— Впередъ!

— Меня не возьмутъ живымъ!— воскликнулъ Леба и, выхвативъ изъ кармана два пистолета, положилъ одинъ изъ нихъ на столъ возл упавшаго въ кресло Робеспьера.

— Это для васъ, Робеспьеръ!

Максимиліанъ посмотрлъ на пистолетъ и оттолкнулъ его отъ себя въ полномъ истощеніи силъ.

— Къ чему? Пусть смерть придетъ, какъ хочетъ!

Въ эту минуту отворилась дверь, и Кларисса вбжала, блдная, испуганная, держа за руку Терезу.

— Несчастная! зачмъ вы здсь?— произнесъ Робеспьеръ.

— Всюду солдаты!— едва промолвила Кларисса.

Робеспьеръ схватилъ пистолетъ со стола и, указывая на другую дверь, промолвилъ:

— Бгите въ эту комнату. Я застрлю перваго, кто покажется, и выиграю время.

Кларисса потащила Терезу къ указанной двери, но отскочила отъ нея въ ужас. Грозные звуки неслись оттуда. Робеспьеръ толкнулъ обихъ женщинъ въ третью дверь съ крикомъ:

— Бгите! бгите!

Но дверь отворилась, и послышался голосъ:

— Сюда за мной!

Это былъ голосъ Оливье.

Робеспьеръ узналъ его и замеръ отъ ужаса.

Оливье въ разорванной одежд, съ растрепанными волосами остановился на порог и, увидавъ Робеспьера, прицлился въ него.

— Злодй, ты больше никого не убьешь!

Онъ хотлъ спустить курокъ, но въ эту минуту Кларисса вырвала пистолетъ и отбросила его съ крикомъ.

— Нтъ, нтъ, Оливье, ты не убьешь его!

Юноша съ изумленіемъ смотрлъ на мать и Терезу.

Робеспьеръ увидлъ въ попытк сына убить его смертельный себ приговоръ.

— Я никого не убью, кром себя!— промолвилъ онъ и, повернувъ пистолетъ, спустилъ курокъ.

Онъ упалъ на полъ, обливаясь кровью, но не убитый, а раненый. Пуля разбила ему лвую скулу.

Кларисса бросилась къ нему и старалась удержать кровь, хлынувшую изъ раны.

— Ты не знаешь, что онъ насъ спасъ и все это время нжно о насъ заботился!— сказала Тереза, приближаясь къ Оливье, и слезы текли ручьемъ по ея лицу,

— Онъ?— воскликнулъ Оливье съ изумленіемъ.

Между тмъ, комната наполнилась людьми, вооруженными ружьями, саблями, пиками, ножами. Они вс дико кричали!

— Побда! побда!

Но, увидавъ Робеспьера въ крови, они остановились въ ужас. Одинъ изъ депутатовъ подбжалъ къ окну и крикнулъ кишвшей на площади толп:

— Граждане! тиранъ самъ себя убилъ! Да здравствуетъ конвентъ!

— Да здравствуетъ конвентъ!— повторилось какъ бы эхо на площади и замерло въ дали.

Наконецъ, Робеспьеръ открылъ глаза и, приподнявшись съ помощію Клариссы, сталъ искать взглядомъ Оливье и Терезу.

— Во всякомъ случа, ребенокъ и вы спасены,— промолвилъ онъ:— но не дайте мн умереть безъ вашего прощенія.

— Я давно простила васъ,— отвтила Кларисса сквозь слезы.

— Благодарю!— сказалъ онъ слабымъ голосомъ и снова потерялъ сознаніе.

— Не мшай! убирайся!— воскликнулъ грубый голосъ, и кто-то оттолкнулъ Клариссу отъ Робеспьера.— Берите его и несите.

Нсколько человкъ подняли Робеспьера, который казался мертвымъ, съ закрытыми глазами, блднымъ лицомъ и сочившейся изъ губъ кровью.

— Прости его! прости его!— умоляла Кларисса своего сына.— Скажи, что ты его прощаешь!

— Да, да, я его прощаю! И да помилуетъ его Господь!— сказалъ Оливье, глубоко потрясенный этой сценой.

— Дорогу ‘неподкупному’!— крикнулъ кто-то въ толп, и печальное шествіе направилось къ Тюильри.

— Ну, пойдемте отсюда!— сказалъ Оливье, обращаясь къ матери и Терез, когда зданія ратуши опустли.

— Ты дйствительно свободенъ?

— Да, совершенно свободенъ, я вамъ потомъ объясню. Но намъ надо достать паспортъ, чтобы выхать изъ Парижа. Пойдемте скоре!

XIV.

Робеспьеръ былъ побждненъ во второй разъ.

Во двор ратуши ему перевязали рану, положили его на носилки, и артиллеристы понесли его въ конвентъ. Онъ былъ попрежнему безъ чувствъ и ничего не сознавалъ, что длалось во кругъ него. Одинъ Сенъ-Жюстъ шелъ позади этого печальнаго шествія среди двухъ жандармовъ, блдный, но гордо поднявъ голову и не обращая никакого вниманія на сыпавшіяся на него оскорбленія. Онъ одинъ изъ друзей Робеспьера раздляетъ его паденіе. Остальные или умерли или бжали и скрылись. Но поиски производятся, и въ послднюю минуту они вс, живые и мертвые, окружатъ его.

Было уже три часа утра, и звзды на неб мало-по-малу тускнли при первомъ проблеск начинающагося дня. Но все-таки на улицахъ толпился народъ. При вид печальнаго шествія вс останавливались и спрашивали: кого несутъ?

— Раненаго Робеспьера,— отвчали жандармы, и большая часть лицъ освщалась радостью.

— Тиранъ умираетъ! Слава Богу, больше не будетъ казней!— раздавалось со всхъ сторонъ.

Конвентъ, однако, не принялъ своего полумертваго врага. Онъ былъ объявленъ вн закона, и слдовательно съ нимъ могло имть дло только правосудіе. Его отправляютъ въ комитетъ общественной безопасности, проносятъ черезъ ту самую лстницу, гд онъ два дня передъ тмъ гордо вызвалъ на бой Бильо-Баррена, и кладутъ на столъ въ комнат, сосдней съ залой собранія комитета. Подъ голову ему ставятъ ящикъ съ образцами солдатскаго хлба. Ему разстегиваютъ рубашку на горл, и кровь свободно сочится изъ прострленной скулы. Его синій сюртукъ изорванъ, а брюки и чулки забрызганы кровью.

‘Неподкупный’ теперь представляется неподвижной, но все-таки дышащей и страдающей массой. Онъ открываетъ глаза и инстинктивно ищетъ правой рукой платокъ, чтобы обтереть губы. Но его дрожащіе пальцы приходятъ въ соприкосновеніе съ лежащимъ кожанымъ футляромъ отъ писталета, и онъ машинально подноситъ его къ своей ран. По ироніи судьбы на этомъ футляр красуется надпись: Великій монархъ. Лекуръ, поставщикъ двора.

Мало-по-малу Робеспьеръ приходитъ совершенно въ себя. Онъ обводитъ глазами комнату и видитъ у окна Сенъ-Жюста и Дюма, котораго нашли въ ратуш и представили въ комитетъ. Мимо проходятъ много лицъ, которыя осыпаютъ оскорбленіями полуживого Робеспьера.

— Вотъ свергнутый кумиръ!— говоритъ одинъ.

— Со своей повязкой онъ похожъ на мумію!— говоритъ другой.

— Онъ теперь, конечно, думаетъ о своемъ верховномъ существ!— воскликнулъ третій.

Онъ все слышитъ и молча, неподвижно устремивъ глаза въ потолокъ, медленно пьетъ чашу горечи. Ему придется ее испить до послдней капли. Если бы онъ одержалъ побду, то онъ былъ бы полубогомъ, а побжденный онъ пригвожденъ къ позорному столбу. И однако успхъ былъ такъ близокъ, такъ возможенъ. Если бы конвентъ не подчинился такъ слпо, такъ рабски нападкамъ на него Тальена и далъ бы ему сказать хоть нсколько словъ, то все измнилось бы. Но заговорщики слишкомъ хорошо все обдумали, все подготовили. Тутъ мысли Робеспьера переходятъ на коммуну и тхъ измнниковъ, которые его предали въ послднюю минуту.

Неожиданно среди этихъ мрачныхъ размышленій онъ почувствовалъ невыносимую боль въ колн. Подвязка слишкомъ была стянута. Онъ приподнялся и хотлъ ее развязать правой рукой. Но силы ему измнили, и онъ снова упалъ на столъ. Но вотъ кто-то дотронулся до подвязки и поправилъ ее. Онъ снова приподнялся и посмотрлъ. Неужели это было наяву, а не во сн? Передъ нимъ стоялъ Оливье.

— Благодарю, мой… мой…

Онъ хотлъ сказать сынъ, но у него хватило силъ удержаться. Нтъ, Оливье не долженъ знать тайны своего рожденія.

Нравственное волненіе слишкомъ повліяло на его слабыя силы, и онъ снова потерялъ сознаніе. Дйствительно Оливье, проходя мимо изъ комитета, гд онъ получилъ паспорта себ, матери и невст, увидлъ тщетныя попытки Робеспьера развязать подвязку и невольно оказалъ ему эту услугу. Затмъ онъ быстро удалился въ Тюильрійскій садъ, гд на скамейк его ждали Кларисса и Тереза.

— Я досталъ паспорта!— крикнулъ онъ издали.

— Такъ пойдемъ поскоре,— сказала Кларисса.— Вернемся въ Монморанси. Я не могу боле оставаться въ этомъ город ужасовъ и печали.

— Мы еще не можемъ хать,— произнесъ Оливье:— паспорта не имютъ силы, пока къ нимъ не приложена печать комитета, а для этого мн велли прійти въ 3 часа дня.

— Что намъ длать? Куда намъ дться?— произноситъ Кларисса, блдная, истощенная.

— Пойдемте въ улицу Рошэ, къ пріятельниц Леонара. Вы увидите, она меня приметъ съ распростертыми объятіями, такъ какъ ей нечего боле опасаться Робеспьера.

Въ пять часовъ, когда уже совершенно наступилъ день, и вся природа, казалось, ожила посл недавней грозы, Робеспьера вынесли изъ помщенія комитета общественной безопасности. Было ршено его временно помстить въ консьержери для формальнаго отождествленія его личности, а затмъ безъ суда, какъ человка, объявленнаго вн закона, подвергнуть казни. Убаюканный мрнымъ шагомъ жандармовъ, которые несли его на носилкахъ, онъ заснулъ или скоре впалъ въ забытье, и когда очнулся, то увидлъ себя въ небольшой кель.

— Могу я писать?— спросилъ онъ у жандарма, который стоялъ подл него.

— Нтъ.

— Гд я?

— Въ консьержери.

— Въ консьержери?— повторилъ онъ, сверкая глазами:— а въ какой части?

— Между кельей королевы и часовней жиронденовъ.

Онъ вспомнилъ, что находился среди своихъ жертвъ, и мысленно повторилъ надпись на стн: ‘Робеспьеръ, твой часъ придетъ!’. Мертвецы были правы: если бы онъ во время уничтожилъ гильотину, то не находился бы здсь и не сдлался бы жертвой имъ же созданнаго террора. Но онъ не могъ этого сдлать. Оно было бы слишкомъ преждевременно, и онъ все-таки погибъ бы.

Мысли его стали путаться. Ему казалось, что онъ юноша и стоитъ у фортепіано, на которомъ играетъ Кларисса. Мало-по-малу онъ совершенно терялъ сознаніе, и когда явился для его формальнаго отождествленія Фукье-Тенвиль, его креатура, то онъ не узналъ его голоса.

Конецъ теперь близко. Въ пять часовъ назначено роковое шествіе на площадь Революціи, такъ какъ, по приказанію конвента, на этотъ разъ гильотина снова тамъ воздвигнута. Робеспьера кладутъ на носилки и выносятъ его среди толпы арестантовъ, его жертвъ, которые видятъ въ его смерти зарю своего освобожденія. Во двор его помщаютъ на телгу и привязываютъ къ скамейк, чтобы онъ не упалъ. Свжій воздухъ возстановляетъ его силы, и онъ смотритъ на все съ безмолвнымъ презрніемъ.

Ганріо и Кутонъ находятся на той же скамейк направо и налво отъ него, а сзади помщаются его братъ Огюстенъ, Сенжюстъ и Дюма. Всего приговоренныхъ было двадцать два человка, и они наполнили пять телгъ.

Наконецъ началась via dolorosa Робеспьера. Несмтныя толпы наполняли улицы, осыпая своего прежняго кумира оскорбленіями и грубой бранью съ тмъ же энтузіазмомъ, какъ нкогда его привтствовали на праздник въ честь Верховнаго Существа.

Роковое шествіе поворачиваетъ на набережную и направляется къ улиц Сентъ-Онорэ. Крики ненависти и проклятія носятся въ воздух.

— Чудовище!— кричитъ одна женщина, которая потеряла двухъ дтей, благодаря преріальскому закону.

— Гнусное чудовище! именемъ всхъ матерей я тебя напутствую проклятіями въ адъ.

Толпы все увеличивались, такъ какъ было декади, революціонный день отдыха, и весь Парижъ находился на улиц.

Въ окнахъ и на балконахъ виднлись веселыя радостныя лица, такъ какъ вс знали, что за этими послдними жертвами исчезнетъ терроръ.

Перевязка полускрывала лицо Робеспьера, и глаза его, какъ бы стеклянные, были неподвижно устремлены въ пространство. Рядомъ съ нимъ сидлъ Ганріо, блдный, испуганный. Калка Кутонъ и раненый Огюстенъ Робеспьеръ лежали на дн телги. Только Сенъ-Жюстъ стоялъ, гордо выпрямившись, и презрительно смотрлъ на толпу.

Выйдя на улицу Сентъ-Онорэ и миновавъ якобинскій клубъ, гд ‘неподкупный’ два дня передъ тмъ неограниченно царилъ, шествіе остановилось передъ домомъ Дюплэ.

— Эй, Робеспьеръ,— кричитъ какой-то голосъ:- смотри, какъ твое логовище забрызгано кровью твоихъ жертвъ.

По данному знаку какой-то ребенокъ выдляется изъ толпы съ малярной кистью въ рукахъ и, обмакнувъ ее въ ведро съ кровью, забрызгиваетъ кровью дверь.

Во двор слышится вой собаки. Очевидно Влундъ почувствовалъ присутствіе хозяина. Робеспьеръ закрываетъ глаза, но тщетно: онъ слышитъ вой врнаго животнаго.

Между тмъ въ толп раздается говоръ:

— А гд семья Дюплэ?

— Отецъ въ тюрьм въ Плесси, а мать съ малолтнимъ сыномъ въ Сентъ-Пелажи.

— Леба застртился, и тло его лежитъ въ одной изъ телгъ.

— А дочери?

— Спаслись бгствомъ.

Шествіе продолжалось. Вдали замиралъ вой собаки, какъ бы посылавшей своему хозяину послднее ‘прости’.

При поворот въ улицу Сенъ-Флорентинъ какой-то юноша перебгаетъ черезъ мостовую и скрывается въ улиц Революціи.

— Эй, погоди!— кричитъ толпа:— не будь трусомъ! Посмотри, какъ у ‘неподкупнаго’ отлетитъ голова!

Это былъ Оливье. Онъ торопился изъ комитета общественной безопасности, гд наконецъ засвидтельствовали паспорта, и, чтобы избгнуть шествія, онъ побжалъ по улиц Сенъ-Флорентинъ, но вce-таки наткнулся на него,

Поспшно достигнувъ меблированныхъ комнатъ въ улиц Рошэ, гд помщались его мать и невста, онъ радостно вбжалъ въ ихъ комнату съ крикомъ:

— Все готово! демте скоре! экипажъ ждетъ!

— Какъ, вы сейчасъ узжаете?— вскрикнула вдова Богранъ.— А лучше останьтесь до завтра,— я приготовила вамъ славный ужинъ.

Но Оливье, Кларисса и Тереза поспшно вышли на улицу, гд стоялъ четырехмстный шарабанъ. Оливье помогъ уссться матери и невст, а самъ помстился на козлахъ съ возницей.

— Въ Монморанси! и скоре!— крикнулъ онъ.

Экипажъ покатился, но въ конц улицы Рошэ онъ остановился. Ему перескали дорогу дв телги, которыя неслись вскачь.

— Что это такое!— вскрикнулъ нетерпливо Оливье.

Розницы въ красныхъ колпакахъ отвчали:

— Мертвыя тла казненныхъ! Мы веземъ ихъ на кладбище Эранси. Покончили съ ‘неподкупнымъ’. Онъ боле никого не убьетъ!

Услыхавъ эти слова, Кларисса и Тереза упали на колни въ шарабан и подняли глаза къ небу въ молитв. Оливье снялъ шляпу.

Телги прохали мимо. Кларисса и Тереза перекрестились. Оливье, блдный отъ волненія, послдовалъ ихъ примру.

Рлаза Клариссы устремились на сына, и она молча возблагодарила небо.

Тайна происхожденія Оливье была навки скрыта.

КОНЕЦЪ.

РОБЕСПЬЕРЪ

ОТЪ ПЕРЕВОДЧИКА.

I.

II.

III.

IV.

V.

V.

VI.

VII.

IX.

X.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

Читайте также: