Вилльям Шекспир. Статья I, Аверкиев Дмитрий Васильевич, Год: 1864 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 28 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ВИЛЛЬЯМЪ ШЕКСПИРЪ.

Источник: Эпоха, 1864, N 5

La crainte du gnie est le

commencement du got.

Victor Hugo.

СТАТЬЯ I

1. Шекспиръ Гервинуса. Перевелъ со втораго изданiя Константинъ Тимофеевъ. Спб. 1864.

2. Шекспиръ въ Россiи, рчь А. Д. Галахова. Рчь И. С. Тургенева о Шекспир. Спб. Вдомости, N 89. 1864.

3. William Shakespeare par Victor Hugo. Paris. 1864.

4. The plays and poems of William Shakespeare.

5. Sonnets de Shakespeare. Franois Victor Hugo traducteur. Paris. 1857.

I. Г. Гервинусъ о Шекспир.

Нечего искать у нмцевъ правды.

Псня о Любушиномъ Суд.

Извстное сочиненiе Гервинуса ‘Шекспиръ’ переводится въ настоящее время на русскiй языкъ г. Тимофеевымъ. Покуда вышелъ первый томъ.

Книга Гервинуса, безъ сомннiя, книга весьма почтенная и для нашей критики, которую нельзя обвинить въ глубокомъ знанiи и пониманiи Шекспира, даже весьма полезная. На безлюдьи и ома дворянинъ.

Если бы мы желали пть въ унисонъ съ нашей многоученой литературой, то мы бы ограничились восторженными похвалами сочиненiю Гервинуса, даже и ту общеизвстную истину, что Шекспиръ великiй поэтъ, подтвердили бы цитатой изъ его почтенной книги, — къ несчастiю, мы полагаемъ, что русская мысль иметъ право на самостоятельность и потому отнесемся къ труду многоученаго професора критически.

Для лучшаго опредленiя значенiя книги Гервинуса постараемся отыскать исходную точку его разсужденiй. Гервинусъ принадлежитъ къ числу нмцевъ недовольныхъ туманной германской философiей, къ числу нмцевъ толкующихъ о практической дятельности и по всмъ вроятiямъ онъ состоитъ членомъ безчисленныхъ National-Verein’овъ. Онъ осуждаетъ тхъ, кто смотритъ на Шекспира съ философской точки зрнiя.

‘По моему взгляду на вещи’ — говоритъ онъ, ‘мн кажется, что наша философская метода разсматриванiя неумстна, неудобопримнима къ поэтическимъ произведенiямъ такого времени, коего собственная философiя доискивалась истины любымъ путемъ, нежели наша, — неудобопримнима къ произведенiямъ поэта, обладавшаго трезво-здравымъ смысломъ (стало быть философiя имъ необладаетъ), поэта, которому глазъ и ухо служили единственными (будто единственными?) лоцманами и рулевыми въ изученiи мiра и жизни, поэта, который обладая въ высшей степени философскимъ глубокомыслiемъ, отстоялъ отъ философiи еще дальше, нежели Гете’ (стр. 41).

Мысль, выраженная довольно кудревато, — но въ сущности весьма скудная и ведущая къ разнообразнымъ курьезамъ. Смшно возвращаться назадъ, забыть успхъ человческаго мышленiя, странно въ XIX вк требовать, чтобы смотрли на искуство глазами Бэкона. А въ сущности вдь именно этого и желаетъ въ данномъ случа Гервинусъ.

Быть строгимъ послдователемъ бэконовой системы философiи въ наше время, значитъ быть воплощеннымъ анахронизмомъ, просто дло невозможное. И Гервинусъ, конечно, не могъ совладать съ нимъ вполн, онъ ограничился проведенiемъ паралели между Бэкономъ и Шекспиромъ.

Однако, успшно ли онъ выполнилъ хоть это? Отчасти да, въ общемъ нтъ. Онъ указалъ сродство Шекспира съ Бэкономъ (въ IV том), особенно по отношенiю обоихъ къ древности, указалъ на ихъ сродство съ римскимъ духомъ, это сродство съ большею точностiю и остроумiемъ проведено Куно-Фишеромъ въ его сочиненiи о Бэкон. Но дло въ томъ, что Куно-Фишеръ не остановился на этомъ и въ первомъ том своей исторiи ‘Новой Философiи’ провелъ генiальную паралель между мiровоззрнiями Шекспира и Спинозы (см. стр. 250-255 русскаго перевода).

Вотъ что говоритъ Куно-Фишеръ о сродств Шекспира и Бэкона ¹).

‘Поэтъ и историкъ’, думаетъ Бэконъ, даютъ намъ изображенiя характеровъ, этикъ долженъ брать не эти изображенiя, но только ихъ очерки (Umrisse): простыя черты, опредляющiя человческiй характеръ. Какъ физика должна разскать тла, чтобы открывать ихъ скрытыя свойства и части, — такъ этика должна проникать въ различныя настроенiя души и открывать ихъ тайныя расположенiя и основы. Бэконъ хочетъ, чтобы этика обнимала не только внутреннiя основы, но также и вншнiя условiя, отпечатываемыя человческими характерами, вс т особенности, которыя сообщаются душ поломъ, возрастомъ, родиной, тлосложенiемъ, образованiемъ, счастливыми обстоятельствами и т. д.’ Словомъ, онъ хочетъ, чтобы человка разсматривали въ его индивидуальности: какъ произведенiе природы и исторiи, совершенно опредляемое естественными и историческими влiянiями, внутренними основами и вншними дйствiями. Точно также понималъ человка и его судьбу Шекспиръ: онъ смотрлъ на характеръ какъ на произведенiе извстной натуры и извстнаго историческаго положенiя, и на судьбу, какъ на произведенiе извстнаго характера. Какъ интересовали Бэкона подобныя изображенiя характеровъ доказываетъ то, что онъ самъ пытался длать ихъ. Рзкими чертами нарисовалъ онъ характеръ Юлiя Цезаря, и сдлалъ бглый очеркъ характера Августа (Imago civilis Iulii Caesaris Im. civ. Aug. Caes). Оба изображены имъ въ томъ же дух, какъ и Шекспиромъ. Онъ видлъ въ Цезар соединенiе всего, по благородству и величiю, по образованiю и побужденiю, что произвелъ римскiй духъ, онъ разсматривалъ этотъ характеръ, какъ величайшiй и страшнйшiй, какой только могъ быть въ римскомъ мiр. И что служитъ всегда при анализ характера повркой вычисленiю, — Бэконъ объяснилъ характеръ Цезаря такъ, что вмст объясняетъ его судьбу. Онъ видлъ, какъ Шекспиръ, что у Цезаря было тяготнiе къ монархическому чувству собственнаго достоинства, которое царило надъ его великими способностями, равно какъ и надъ ихъ уклоненiями, черезъ что онъ длался опаснымъ республик и слпымъ относительно своихъ враговъ. ‘Онъ хотлъ быть’, говоритъ Бэконъ, ‘не великимъ между великими, но повелителемъ между послушными’. Его собственное величiе до того ослпляло его, что онъ не зналъ боле опасности. Это тотъ же Цезарь, котораго Шекспиръ заставляетъ говорить:

Извстно

Опасности, что онъ (Цезарь) ея опаснй.

Мы съ ней два льва: въ одинъ родились день.

Но только я и старше, и грозне ²).

Когда наконецъ Бэконъ видитъ судьбу Цезаря въ томъ, что онъ прощалъ своихъ враговъ для того, чтобы этимъ великодушiемъ обезсилить ихъ число, — то рисуетъ намъ также человка, который возвышаетъ выраженiе своего величiя на счетъ своей безопасности.

Очень характеристично, что Бэконъ между человческими страстями на первомъ план ставитъ честолюбiе, а властолюбiе и любовь причисляетъ къ нисшимъ. Она ему столь же чужда, какъ и лирическая поэзiя. Но въ одномъ случа придавалъ онъ ей трагическое значенiе. И именно на этомъ случа основалъ Шекспиръ свою трагедiю. ‘Великiя души и великiя предприятiя’, думаетъ Бэконъ, ‘не совмстны съ этой нисшей страстью, которая является въ человческой жизни то какъ сирена, то какъ фурiя. Однако, прибавляетъ онъ, ‘Маркъ Антонiй представляетъ въ этомъ отношенiи исключенiе’. И дйствительно, о Клеопатр, какъ ея изобразилъ Шекспиръ, можно положительно сказать, что она, по отношенiю къ Антонiю, была одновременно и сиреной, и фурiей’.

Но съ этой ли точки зрнiя смотритъ Гервинусъ на Шекспира. Вренъ ли онъ бэконовскому воззрнiю на поэзiю?

Отвтъ будетъ боле, чмъ на половину, отрицательный. Гервинусъ прибавляетъ много своего, чисто нмецкаго и притомъ филистерски-нмецкаго, это не строгое, врное себ и богатое результатами воззрнiе Бэкона, а часто воззрнiе самаго обыденнаго моралиста. Смшно, конечно, говорить о безнравственности Шекспира, — но едва ли не комичне отыскиванiе въ Шекспир узкихъ мщанскихъ понятiй о нравственности.

Видть въ смерти Дездемоны воздаянiе за то, что она вышла за мавра противъ воли родителей — мысль пошлая и съ христiанской точки въ высшей степени безнравственная (сего ради оставитъ человкъ отца своего и матерь свою), — а къ ней именно приводитъ Гервинуса желанiе опровергнуть тхъ, которые полагаютъ, ‘что духовная высота неразлучна съ вольнодумствомъ и свободными нравами’.

Удивительно! Шекспиръ проповдующiй мщанскую мораль! Такое практическое отношенiе къ Шекспиру, по истин, изумительно.

‘Что за человкъ былъ бы Шекспиръ, — говоритъ Куно Фишеръ, — если бы онъ напримръ дйствительно создалъ въ Ромео и Юлiи трагедiю любви, для того, чтобы показать, какъ гибельна можетъ быть эта страсть, когда она переходитъ надлжащую мру, и что поэтому должно беречься въ подобномъ случа вести дло дальше, чмъ слдуетъ? Если бы такъ, то онъ съ фантазiею величайшаго поэта соединялъ бы умъ обыкновеннаго (обыденнаго, дюжиннаго) нравоучителя, а подобное соединенiе не могло быть возможнымъ. Длать шекспировскихъ героевъ отвтственными за ихъ страсти было бы дйствительно столь же умно, какъ еслибы кто вздумалъ сказать облакамъ: у васъ не должно быть такъ много электричества, чтобы вы не бросали такихъ большихъ электрическихъ искръ, такихъ губительныхъ ударовъ, потомучто вдь вы же видите, что своею молнiею вы легко зажигаете наши дома, поэтому и держитесь въ надлежащихъ границахъ (И. Н. Ф. Т. I, 252)’.

Этими именно словами можно отвчать Гервинусу на его излишнюю заботливость о нравственности, заботливость, доходящую до того, что онъ не безъ паоса восклицаетъ: ‘какъ много лишняго щекотанья чувственности ³) устранялось (въ шекспировское время) и отъ зрителей, и отъ актеровъ только тмъ обстоятельствомъ, что на сцен не было женщинъ. Какъ облгчало это для зрителей и для актеровъ заботу о сущности искуства’ (стр. 163).

Посл этого такъ и ждешь, что г. Гервинусъ станетъ сожалть, что женскiя роли въ операхъ исполняютъ женщины, а не кастраты, какъ это бывало въ доброе старое время.

Это подкладыванiе нравственныхъ сентенцiй подъ шекспировскiе характеры, это непониманiе жизни, вселюбящей и порою иронической, это умышленное тяготнiе къ выводу нравоученiй, — безъ сомннiя сильно препятствуетъ Гервинусу взглянуть Шекспиру прямо въ глаза, спутываетъ его понятiя и доводитъ его иногда до скопческаго мiровоззрнiя.

И это бэконовская философiя? И это требованiе Бэкона, чтобы люди и ихъ страсти изображались живьемъ, ’em ad ivum’? ⁴).

У Гервинуса есть этотъ ‘страхъ генiя’, la crainte du gnie, который по Гюго составляетъ начало вкуса. Пародируя Фейербаха, мы прибавимъ: ‘но не конецъ его’.

Въ самомъ дл, во всей книг многоученаго професора замчается, что уваженiе къ Шекпиру не родилось въ груди автора, что это не живое, органическое чувство, а прошлое, завщанное преданiемъ. Гервинусъ зналъ напередъ, что Шекспиръ великiй поэтъ, онъ на слово поврилъ этому, онъ не почуялъ этого и не увровалъ въ Шекспира. Въ немъ мало любви къ поэту, на изученiе котораго онъ посвятилъ много лтъ и ‘изъясняя котораго, извлекалъ для себя благороднйшiя наслажденiя’. Оттого этотъ сдержанный, и даже сухой тонъ, это подъ-часъ утомительное изложенiе. Онъ не любитъ Шекспира душой, всмъ сердцемъ и всмъ помышленiемъ, онъ хладнокровно изучаетъ его, какъ нчто весьма интересное, ‘etwas hchst interessantes’. Въ его книг много дльнаго краснорчiя, много прекрасныхъ замчанiй, и ни одного племеннаго, задушевнаго слова.

Ищите морали въ Шекспир и вы, какъ нкiй (впрочемъ, очень талантливый) русскiй поэтъ, придете къ заключенiю, что Шекспиръ въ лиц Ричарда III казнилъ тиранство, и въ порыв обличенiя воскликните: ‘Яго живъ, да будетъ намъ чуждо коварство’, или что нибудь въ этомъ род.

У Гервинуса нтъ живаго образа Шекспира, и потому странно объясняетъ онъ отношенiя Шекспира къ его предшественникамъ, его такъ называемыя ‘заимствованiя’. Умъ въ высшей степени оригинальный, Шекспиръ не могъ ни у кого заимствовать въ обыденномъ значенiи этого слова. Иногда Гервинусъ возвышаетъ Шекспира до небесъ, говоритъ, что онъ былъ ‘выше своего народа и времени’, иногда онъ унижаетъ дотого, что увряетъ, что ‘остроумный тонъ разговора, комическiе доводы, страсть къ уподобленiямъ, къ изумляющимъ отвтамъ (у Шекспира) — все это иметъ свой первообразъ у Лили’, и у него заимствовано Шекспиромъ, что вторая и третья часть драматической хроники о Генрих VI есть просто передлка хроникъ Грина: ‘первой части столкновенiя между двумя славными домами, ‘Iоркскимъ и Ланкастерскимъ’ и ‘истинной трагедiи о Ричард, герцог iоркскомъ’, того самаго Грина, который называлъ его, Шекспира — Shakescene (потрясателемъ сцены, если писать Shakespeare, то это будетъ значить — потрясающiй копьемъ), ‘вороной, украшенной нашими перьями’ и ‘тигровымъ сердцемъ въ актерской шкур’.

Кто выше своего народа? Кто выше своего времени? Не пустыя ли это цвты краснорчiя? ‘Время на все, что совершается въ немъ’, сказалъ Шекспиръ. Носитель и выразитель народныхъ думъ, ‘каждый вершокъ’ котораго англичанинъ (each inch an Englishman), Шекспиръ не требуетъ себ такой похвалы, что онъ выше своего народа. Ему довольно сознанiя, что онъ высшiй выразитель духа своего народа. ‘Многообразна жизнь человка въ народ: — говоритъ Хомяковъ (I, 537) — она своею долею общечеловческаго достоянiя, ею схваченную и выраженную въ слов и быт, складываетъ въ стройное, живое и сочлененное цлое, и человкъ, принимая въ себя всю эту жизнь, кладетъ стройную и сочлененную основу своему собственному пониманiю. И дале: ‘Ни одинъ изъ живыхъ народовъ не высказался вполн. Его печатное слово, его пройденная исторiя выражаютъ только часть его существа, он, если позволите такое слово, не адекватны (не въ версту) ему. Невысказанное, невыраженное таится въ глубин его существа и доступно только ему самому и лицамъ, вполн живущимъ его жизнiю’. Такимъ именно человкомъ, ‘вполн живущимъ жизнiю своего народа’ и былъ Шекспиръ.

Чтобы понять всю силу народнаго духа англичанъ, всю его напряженность въ шекспировскую эпоху, стоитъ вспомнить блестящiй рядъ его знаменитыхъ современниковъ. Бэконъ и Шекспиръ являются въ одно время, оба — великiе представители своей народности, въ обоихъ отразился духъ народа съ двухъ разныхъ сторонъ. И этотъ великiй организмъ, народъ, ниже своихъ представителей!

Такiя мннiя могутъ произносить только нмецкiе демократы! Гейне какъ то нечаянно проговорился, что хотя онъ очень любитъ нмецкiй народъ, но при встреч съ гамбургскимъ сапожникомъ, защищавшимъ его мннiя, его порядочно покоробило. Я дескать хоть и демократъ, а все бы лучше, если бы у него руки были почище. Квази-аристократическая гадливость мшаетъ прямо смотрть на народъ. Наши разноцвтные и разношерстные либералы въ этомъ отношенiи послдовательне: они умышленно забываютъ (игнорируютъ) о существованiи народа, они занимаются нивелированiемъ человческаго ума, или выражаясь современне, выдлкою человческаго церебина по извстному образцу, еще не патентованному, но на который (успокойтесь)! будетъ въ скорости выдана привилегiя.

Теперь обратимся къ вопросу о ‘заимствованiяхъ’. Повидимому, Гервинусъ совершенно правъ въ своихъ сужденiяхъ объ этомъ обстоятельств. Комическiй тонъ Лили напоминаетъ Шекспира? Да, Гринъ раньше Шекспира написалъ свои хроники? Раньше. Сценарiй ихъ тотъ же, что во 2-й 3-й части трагедiи о Генрих VI? Безспорно. Ну — что-же ну? Механически-поверхностный умъ придетъ именно къ тому заключенiю, что Шекспиръ заимствовалъ у Лили и Грина. Озлобленный на искуство ‘модныхъ бредней дурачокъ’ абличитъ Шекспира въ литературномъ воровств.

И вотъ Гервинусъ незамтнымъ образомъ оправдываетъ Грина, который своими площадными ругательствами доказалъ, какъ мало могъ у него заимствовать Шекспиръ.

Кажется, что Гервинусъ правъ, что онъ говоритъ дло, — exept que c’est tout—fait le contraire, какъ говорилъ одинъ французскiй капралъ, объясняя новобранцу, чмъ поворотъ направо-кругомъ отличается отъ поворота налво-кругомъ.

Въ чемъ же дло? ‘Художество’, по справедливому замчанiю Хомякова, ‘не есть произведенiе единичнаго духа, но произведенiе духа народнаго въ одномъ какомъ нибудь лиц.’ Природа не бдна, она никогда не скряжничаетъ, даже скорй расточительна. И какъ ей не быть расточительной, когда она обладаетъ неисчерпаемыми, вковчными богатствами? Она высылаетъ въ мiръ предтечь, провозвстниковъ великихъ людей, которые прiуготовляютъ ему пути. За нимъ она высылаетъ апостоловъ, проповдниковъ того слова, которое опредлено было сказать великому человку. Мы помнимъ имена провозвстниковъ Шекспира, и этого веселаго Лили, и этого титаническаго Марл, и даже этого завистливаго Грина, но помнили бы мы ихъ, еслибъ вслдъ за ними не явился Шекспиръ, которому они прiуготовили пути? Спасибо имъ всмъ, даже авторамъ пiесы ‘Феррексъ и Поррексъ’, который ввелъ въ трагедiю такъ называемый англичанами ‘германскiй’ размръ, не совсмъ точно именуемый Гервинусомъ пятистопнымъ ямбомъ!

Но все что являлось въ предшественникахъ Шекспира раздльно, выражая отдльныя черты народнаго духа, это нчто шекспировское, — все это совмстилось въ немъ сильно, цльно органически-стройно. И этотъ колосъ могъ заимствовать что нибудь у кого нибудь?

Все великое, и только великое, оригинально. Веселость Лили разв это въ сущности дйствительно шекспировская черта? Нтъ, этой чертой нельзя характеризовать великаго поэта, эта черта есть въ немъ, но въ соединенiи со множествомъ другихъ, и въ этомъ вид она совершенно не похожа на веселость Лили, свтъ и тамъ и здсь, но тамъ свтлякъ, а здсь солнце. И что общаго между ними?

Или этотъ титаническiй Марл, выводящiй на сцену Тамерлана, идущаго по трупамъ народовъ, жестокаго и сверхчеловчески-мстительнаго ‘Мальтiйскаго Жида’, — этотъ громадный, но нестройный гигантъ (есть въ немъ что-то допотопное, что-то напоминающее ихтiозавровъ и тому подобныхъ чудовищъ) — разв у него заимствовалъ, какъ полагаетъ Гервинусъ, Шекспиръ свой паосъ?

Или… но много можно подобрать подобныхъ примровъ, и на вс одинъ отвтъ: не правда.

Что это за мозаичный, рецепный Шекспиръ выйдетъ! Возьми веселость Лили, прибавь паоса Марло, любовь къ исторiи Грина, подсыпь еще кой чего, смшай все хорошенько и выйдетъ Шекспиръ.

И это человкъ, посланный — по слову Карляйля — повдать мiру, какъ жилъ и дйствовалъ человкъ въ среднiе вка!

О, туманная нмецкая философiя, которой такъ боится филистерство Гервинуса, никогда не приведетъ къ подобнымъ нелпостямъ! А ихъ говоритъ человкъ безспорно умный (но не глубокiй) одинъ изъ представителей современной германской литературы. О Германiя! какъ скоро ты позабыла своего великаго Шеллинга! Какъ мало многiе твои современные представители конгенiальны съ его живымъ, органическимъ умомъ!

Разсмотримъ теперь подробно насколько заимствовалъ Шекспиръ своего Генриха VI у Грина.

Г. Гервинусъ сильно порицаетъ Тика за то, что онъ ‘утверждаетъ, что ни одна изъ самыхъ лучшихъ и возвышеннйшихъ пьесъ Шекспира не можетъ сравниться съ его историческою трагедiею Генрихъ VI относительно плана. Когда Ульрици — продолжаетъ Гервинусъ — называлъ композицiю этой пiесы чисто шекспировскою, то очевидно, что оба критика не отдляли при этомъ формы отъ содержанiя и не сравнивали хроникъ, изъ которыхъ эти драмы заимствованы, съ ихъ поэтическою обработкою’.

То, что дальше говоритъ Гервинусъ объ отношенiи Шекспира къ хроник Голиншеда, ясно показываетъ, на сколько ему чуждо пониманiе исторической трагедiи. Этотъ родъ произведенiй не могъ развиться на нмецкой почв, не могъ явиться у народа разбитаго на маленькiя кучки, не сознающаго своей нацiональности, ибо трудно предположить это сознанiе въ стран, гд въ такомъ ходу чисто ‘баварскiя’ чувства, истинно ‘прусскiй патрiотизмъ’ и тому подобныя диковинки, у народа, толкующаго весьма краснорчиво о своемъ единств, которое давнымъ давно засло какъ ракъ на мели.

Великiй Шиллеръ служитъ яснымъ доказательствомъ этого, его Валенштейнъ слабъ, какъ драма, и особенно какъ историческая драма. Для того, чтобы ввести читателя въ изображаемую имъ эпоху, Шиллеръ написалъ знаменитый прологъ ‘Валенштейновъ Лагерь’, — но эта картина солдатской жизни стоитъ отдльно, не связана органически съ двумя послдующими частями трагедiи. За тмъ, въ самой трагедiи любовь Макса Пиколомини къ Текл занимаетъ почти столь же важное мсто, какъ и самъ Валенштейнъ, тогда когда она должна бы подчиняться главному дйствiю.

Г. Гервинусъ находитъ, что ‘нечего слишкомъ много говорить о план и ход той пiесы, которая за немногими исключенiями и погршностями, совершенно просто слдуетъ ходу хроники, какъ бы снимая одинъ за другимъ отдльные слои сюжета’. Но как же могло иначе быть? Именно такъ и долженъ поступать поэтъ, пишущiй историческую трагедiю, притомъ понимать подъ планомъ пiесы только чередованiе сценъ, — значитъ, считать планъ не органически связаннымъ съ самой сущьностью пiесы дломъ, а единственно механическими перегородками, ящичками, въ которые поэтъ укладываетъ извстные дiалоги дйствующихъ лицъ. При такомъ пониманiи, вообще нельзя восхищаться ни однимъ планомъ. Мы понимаемъ планъ, какъ понималъ его Пушкинъ, говоря ‘одинъ планъ Божественной Комедiи — безсмертенъ’, это пониманiе плана, какъ органически-связаннаго съ драмой, — есть высшее пониманiе, и намъ стыдно понимать его какъ нибудь мельче, ниже. Въ томъ-то и дло, что у Шекспира чередованiе сценъ не случайное, а живое, и поэту нужно возсоздать историческое лицо въ различные моменты его жизни. Въ лтописи, въ хроник, рдко характеръ рисуется вполн, живьемъ, важно то, чтобы хроника была правдива. Поэтъ долженъ по этимъ драгоцннымъ намекамъ, какъ палеонтологъ по костямъ и черепкамъ, создать живое лицо. Такой то поступокъ кажется не естественнымъ, кажется непринадлежащимъ этому историческому лицу, повидимому противорчитъ всмъ его другимъ поступкамъ, — и огромной проницательностiю долженъ въ подобномъ случа обладать поэтъ. Если онъ прямо заподозритъ данный фактъ въ неврности, — то можетъ жестоко ошибиться, лишить историческое лицо характерной черты. Уяснить эти противоположности, по отдльнымъ чертамъ угадать типъ — вотъ задача.

Дале, поэтъ долженъ угадать судьбу изображаемой имъ эпохи. Такъ, судьба Донъ Карлоса напр. ясно подчинена вол Филиппа: этотъ послднiй есть человкъ — носитель нетолько своей собственной судьбы, но судьбы всего своего времени. Что передъ нимъ слабовольный Карлосъ! На личности сего послдняго не могла быть основана драма, да у Шекспира онъ вышелъ слабъ и блденъ, и безъ сомннiя самое живое, самое типическое и полное лицо во всей трагедiи Филиппъ. Художественная ошибка Шиллера ясна для каждаго, хотя немного одареннаго художественнымъ чутьемъ. Личность самаго маркиза Позы много бы выиграла отъ прямого сопоставленiя съ личностiю Филиппа, конечно, любовь Донъ Карлоса къ мачих отошла бы на второй планъ, за то вся трагедiя выиграла бы въ цльности и стройности, и благородному Поз не пришлось бы играть не совсмъ благовидную роль по сближенiю Донъ Карлоса съ Изабеллой ⁵).

Такой ошибки нтъ у Шекспира, а такова именно ошибка автора (будь онъ Гринъ, или кто другой) ‘истинной трагедiи о Ричард, герцог iоркскомъ’, — ошибка видная изъ самаго названiя пiесы. У Шекспира, напротивъ, трагедiя построена на Генрих VI, у него онъ именно и есть человкъ-носитель своей собственной судьбы и судьбы своего времени. Для читателя ясно, что именно при такомъ корол могли сложиться такiя событiя, могли такъ рзко и отчетливо высказаться характеры и горячаго, честолюбиваго Соффолька, и благороднаго Гемфрея, герцога Глостера, и кроваваго Клифорда, и iезуитски-завистливаго кардинала Бофорта, и благороднаго, воинственнаго Тальбота, и ‘французской волчицы’, королевы Маргариты. И какъ выдержаны вс эти характеры! Какъ хорошо рисуется напр. сынъ герцога Iорка, этотъ горбунъ съ ‘ворчливымъ голосомъ’, про котораго отецъ говоритъ:

Мой Ричардъ! трижды прорубалъ ко мн

Онъ улицу и трижды онъ кричалъ:

‘Смлй, отецъ! Пусть мечъ ршаетъ дло!’

и дале:

…Когда шатались

Ряды смлйшихъ, Ричардъ мой кричалъ:

‘Ломи! не уступай врагу ни пяди!’

этотъ горбунъ, который постоитъ за себя и будетъ современемъ королемъ Ричардомъ III-мъ.

Это уже чисто шекспировская черта, понять судьбу времени и на ней основать драму. А г. Гервинусъ огромное впечатлнiе этой великой трилогiи объясняетъ тмъ, что въ ней есть правосудное возмездiе каждому по дламъ его, но прибавляетъ, что даже это юридическое возмездiе, ‘которое кажется столь поэтическимъ и стройно-распредленнымъ, просто заимствованнымъ изъ хроники’. О, моралисты, полагающiе, что природ нтъ инаго дла, какъ наказывать порокъ и возвышать добродтели, да постоянно читать, подобно нмецкому пастору, нравоученiя!

И какiе натяжки длаетъ почтенный професоръ, чтобъ вытащить за уши эту, по его мннiю, глубокомысленную мораль. А судьба Глостера, а судьба Ричарда? Или послднiй получаетъ достойную мзду впослдствiи? ‘Ричардъ палъ — урокъ тиранамъ’, какъ говоритъ современный поэтъ.

Отъ этого главнаго недоразумнiя происходятъ и вс другiя ошибки почтеннаго нмецкаго ученаго. Такъ, онъ осуждаетъ Шекспира за то, что онъ ‘подобно хроник, выводитъ рядъ сценъ, которыя (какъ напр. анекдотъ объ оружейник и хромомъ Симпкокс) находятся въ весьма слабой связи съ великимъ ходомъ цлаго’. Именно, этотъ анекдотъ и необходимъ въ исторической трагедiи, онъ чрезвычайно характеризуетъ время, онъ перестаетъ быть анекдотомъ потомучто въ немъ дйствуютъ живыя лица. И какъ славно обрисовывается въ немъ простой и дльный взглядъ на вещи Гемфрея, герцога Глостера.

Г. Гервинусъ говоритъ, что много матерiаловъ дала Шекспиру хроника, что онъ буквально выписываетъ иногда изъ хроники, что ‘высокое, привлекательное въ этихъ пiэсахъ есть именно — ихъ содержанiе’.

Право, никакъ не угодишь на людей: миссисъ Ленноксъ находитъ ‘что этотъ поэтъ измняетъ историческую истину’, а г. Гервинусъ сердится, что онъ близко хроники держался. Да какъ же иначе? И что такое богатство матерiаловъ, возвышенное содержанiе? Чмъ больше матерiаловъ, чмъ возвышенне сюжетъ, — тмъ трудне поэту совладать съ ними.

Стоитъ только прочесть у господина же Гервинуса, какiе поправки сдлалъ Шекспиръ (см. стр. 218-228) въ старыхъ пiесахъ, служившихъ ему образцами, чтобы понять какъ самостоятеленъ этотъ заимствователь. Тутъ прибавляетъ монологъ, тутъ измнена сцена, тутъ прибавлено дв три черты, два три выраженiя, иногда такое слово, что передъ нимъ останавливается въ изумленiи даже самъ г. Гервинусъ. К. П. Брюлловъ иногда проходился по картинамъ своихъ учениковъ, и выходила новая картина. А что выходило, когда проходился такой мастеръ, какъ Шекспиръ.

И все это сказано г. Гервинусомъ изъ желанiя перехитрить Тика и Ульрици! Желанiе самое наивное! Какъ не знаетъ, что одна, дв черты измняютъ все дло, четырехъ стиховъ достаточно чтобы объяснить внутреннее состоянiе человка, чтобы изъ сухаго факта сдлать живое лицо. Вдь Шекспиръ заимствовалъ и у Плутарха! А вспомните напр. четыре или пять строчекъ, которые говоритъ поэтъ Цинна передъ встрчею съ разъяренною чернью, которая убьетъ его. Вдь это цлый мiръ!

Вотъ он, эти строки:

Мн въ эту ночь приснилось, будто я

Пирую съ Цезаремъ. Воображенiе

Встревожено: я никакой охоты

Не чувствую за двери выходить,

Но что-то такъ меня и тянетъ вонъ ⁶).

Вотъ уже и живой человкъ передъ вами, съ своими убжденiями, съ своею предсмертной тоскою.

За тмъ, г. Гервинусъ недоволенъ чередованiемъ сценъ, такъ напр. онъ говоритъ: ‘Въ пятой сцен V акта (въ третьей части) убиваютъ принца валлiйскаго, а въ слдующей сцен отецъ его ужь знаетъ объ этомъ’. Таково его придирчивое требованiе. Тамъ, гд, какъ въ исторической трагедiи, дйствiе должно переноситься быстро, иногда черезъ нсколько лтъ, — такая придирчивость смшна. Если такъ мелко понимать ходъ трагедiи, то много обвиненiй падетъ на Шекспира.

Мы уже говорили, что самая перемна названiя трагедiи указываетъ на то, какъ неизмримо выше понималъ Шекспиръ сущность исторической трагедiи. Заимствователь, по сознанiю самого г. Гервинуса, ‘создалъ личность Генриха VI’, — что другими словами значитъ — создалъ историческую трагедiю, живое, органическое цлое. Отъ отношенiя поэта къ этой личности зависятъ отношенiя его къ другимъ, отъ этого зависитъ, что сцены кажущiеся г. Гервинусу анекдотическими въ сущности необходимы, все является въ новомъ, достодолжномъ свт. Это значитъ, что онъ оживилъ бездушный скелетъ, одлъ его плотью и кровью, вдунулъ въ него ‘душу живу’. Замчательно, что г. Гервинусъ понималъ это созданiе съ весьма филистерской точки зрнiя, онъ говоритъ, ‘что слабость характера есть порокъ, это Шекспиръ указалъ въ личности Глостера и еще подробне развилъ въ Генрих VI’, какъ будто Шекспиру и дла иного не было, какъ доказываетъ такiя пасторскiя сентенцiи.

Въ заключенiе, и самъ Гервинусъ говоритъ, ‘что при сравненiи шекспировскихъ передлокъ двухъ послднихъ частей этой исторiи (о Генрих VI) приходится точно также сознаться, что въ нихъ виднъ больше Шекспиръ, чмъ Марло и Гринъ’.

Изъ за чего же вы такъ горячились? Что за классификацiя по достоинству трагедiй Шекспира? Шекспиръ везд Шекспиръ. Пусть г. Гервинусъ игнорируетъ первую часть трагедiи о Генрих VI — тмъ не мене, мысль всей трилогiи ясна и въ ней, ясна изъ самой первой сцены, изъ плача вельможъ надъ трупомъ Генриха V и послдующаго появленiя гонцовъ, приносящихъ скорбныя всти. А Тальботъ и его сынъ! А явленiе Жанны д’Аркъ во французскомъ лагер, а насмшки надъ нею англичанъ передъ ея казнiю, а ссоры правителей государства? А во второй части незабвенный Джекъ Кэдъ и незабвенныя остроты надъ нимъ его прiятеля Дика, а смерть Кэда и врноподданный Александръ Айденъ, а начало третьей части? — Но перечисленiе не укажетъ всхъ красотъ подлинника.

Мы съ намренiемъ остановились такъ подробно надъ разборомъ г. Гервинуса трилогiи о Генрих VI. Намъ кажется, что пора наконецъ оцнить по достоинству историческiя трагедiи Шекспира, и думаемъ, что именно у насъ, русскихъ, съ нашей богатой исторiей (которую большинство нашей литературы игнорируетъ), широко разовьется историческая трагедiя. У нмцевъ, какъ мы уже замтили, это дло не возможное, и кажется тоже нужно сказать и о французахъ, — доказательство, что величайшiй поэтъ Францiи, Викторъ Гюго, въ своей книг о Шекспир почти ни слова не говоритъ объ его историческихъ драмахъ, по крайней мр, нтъ ни одного теплаго, задушевнаго слова.

Во вторыхъ, намъ до крайности странно мннiе тхъ критиковъ, которые полагаютъ, что собственно одинъ ‘Ричардъ III’ есть чисто шекспировская трагедiя. Какое непониманiе сущности исторической трагедiи! Какое непониманiе въ этомъ случа Шекспира! Конечно, ‘Ричардъ III’, по своему строенiю, ближе напр. къ Макбету, чмъ другiя драматическiя хроники Шекспира, но это потому, что демонически-могучая личность Ричарда III-го слишкомъ затмняетъ другiя, вс они, даже юношески благородный, но за то и юношески слабый Ричмондъ, блднютъ передъ этимъ горбуномъ, съ ‘ворчливымъ голосомъ’. Дло въ томъ, что характеръ и зависящая отъ него судьба Ричарда III и его времени, — въ этомъ случа совершенно иная, — а у Шекспира планъ трагедiи всегда находится въ строгомъ соотвтствiи съ судьбою трагедiи.

У г. Гервинуса такое кавалерское отношенiе къ трилогiи о Генрих VI тмъ боле странно, что онъ съ необыкновеннымъ старанiемъ указываетъ на шекспировскiя черты въ такихъ слабыхъ пiесахъ, какъ ‘Титъ Андроникъ’ и ‘Периклъ’, что онъ подробно разбираетъ ‘Комедiю ошибокъ’ и съ собственнымъ уваженiемъ отзывается о ней, хотя правду сказать, эта комедiя построена на чисто вншней интриг, на случайномъ сходств двухъ братьевъ близнецовъ, что многiя сцены ея также устарли, какъ напр. конецъ мольеровскаго ‘Скупого’.

Мы опускаемъ многiя другiя несообразности, замченныя нами у г. Гервинуса, какъ напр. причисленiе ‘наипрекраснйшей и прежалостной трагедiи о Ромео и Джульет’ къ числу эротическихъ пiесъ, и остановимся на одномъ весьма важномъ вопрос. Именно нкоторыя положенiя являются у Шекспира какъ бы искуственно выраженными. Таковые напр. споръ между Тальботомъ-отцомъ и Тальботомъ-сыномъ, разсказъ Тирреля о томъ, какъ онъ убилъ дтей Эдуарда IV, слова Макбета о томъ, какъ онъ зарзалъ сонъ. Вс подобныя положенiя, по самой сущности своей, не могутъ быть выражены иначе. Разберемъ два послднiя, извстныя по переводамъ рускимъ читателямъ. Тиррель подробно и необыкновенно картинно, даже поэтично, разсказываетъ, какъ спали обнявши другъ друга дти Эдуарда, малйшее ихъ движенiе. Если мы посмотримъ на это съ вншней точки зрнiя, то сейчасъ явится вопросъ: могъ ли убiйца разсказывать такъ, но Шекспиромъ дло взято гораздо глубже.

Передъ Тиррелемъ неотразимо стоялъ образъ этихъ двухъ малютокъ, онъ съ ужасающими подробностями помнилъ все это страшное дло, оно горло въ его душ, это-то напряжонное состоянiе души, это подавляющее воспоминанiе, изгладившее вс другiя воспоминанiя и впечатлнiя и служитъ мотивомъ его разсказа, оттого-то разсказъ и производитъ такое ужасающее впечатлнiе.

Макбетъ, убивъ Дункана, слышалъ какой-то голосъ,

…на весь домъ кричалъ онъ:

‘Не спите! Гламисъ сонъ зарзалъ, впредь

Не спать ужь Кавдору, не спать Макбету ⁷).

Эта ‘странная фигура’ повидимому ничего не выражаетъ, иной ее, пожалуй, назоветъ реторической. Но вспомните отношенiя Макбета къ доброму старому королю Дункану, его былыя врноподданническiя чувства, все это стукнуло ему въ голову посл убiйства, онъ, онъ убилъ короля своего благодтеля, по чьей милости онъ сталъ таномъ Гламиса и Кавдора! О, какое ужасное, кровавое дло! Не спать человку, совершившему его, не спать тому, кто убилъ Дункана. Кто жъ онъ? Онъ Кавдоръ и Гламисъ, по милости имъ же убитаго короля. Не спать больше Кавдору, Гламисъ зарзалъ сонъ! Но онъ и Макбетъ, въ душ котораго много кровавыхъ замысловъ, передъ будущими злодйствами котораго дтски-невинны злодйства Кавдора и Гламиса, и потому — не спать Макбету!

Можно ли такъ боле сжато и кратче выразить эту душевную сумятицу, этотъ звонъ въ ушахъ, этотъ голосъ совсти, кричащей на весь домъ: ‘Гламисъ зарзалъ сонъ.’

Можетъ быть, иной читатель, прочтя намъ разборъ книги г. Гервинуса, усумнится въ томъ: стоило ли ее переводить? О, безъ сомннiя стоило. Запутанность основныхъ воззрнiй г. Гервинуса нисколько не помшала ему прекрасно выяснить нкоторыя частности, объ одной изъ которыхъ мы уже упоминали. Читатель, кром того, найдетъ много прекрасныхъ подробностей (мы говоримъ теперь только о вышедшемъ порусски том) о состоянiи сцены шекспировское время, весьма тонкiя замчанiя о томъ, какъ слдуетъ играть комедiю, о томъ, какъ молодой веронскiй дворянинъ Петрукiо укротилъ ‘злючку’ Катерину (Taming of the shrew) и т. д.

Переводъ г. Тимофеева вообще очень удовлетворителенъ, жалъ только, что онъ не посовтовался съ кмъ нибудь изъ знающихъ англiйскiй языкъ. Тогда бы у него Робинъ Добрый-Малый такъ и назывался, а не Робиномъ Гудфеллоу, и ткачь Основа (Botom) не носилъ бы нмецкаго прозвища Цеттеля. Но еще не простительне, не зная подлинника, переводить цлую сцену изъ ‘Сна въ лтнюю ночь’, тмъ боле, что эту сцену можно было бы взять изъ оригинальнаго по прiему, но врнаго по духу (и даже буквально врнаго) перевода г. Ап. Григорьева. Или г. Тимофеевъ испугался подобно одному критику, что переводъ г. Григорьева сдланъ слишкомъ порусски, но вдь чисто порусски и хорошими стихами (а стиховъ г. Тимофеева нельзя читать вслухъ) и надо переводить Шекспира. ‘Любовь въ бездйствiи’ порусски ничего не значитъ. ‘Love-inidleness’ можно и должно перевести въ нкоторыхъ мстахъ ‘приворотной травой’, а въ другихъ назвать этотъ цвтокъ ‘любовью отъ бездлья’ или ‘отъ нечего длать’. Предлогъ ‘in’ очевидно смутилъ г. Тимофеева. Цна чудовищная: выпускъ въ 5 листовъ 50 коп. Положимъ, что изданiе довольно опрятно, но вдь это переводъ, а не оригинальное сочиненiе.

Вообще, намъ не слдуетъ забывать того, что говорили русскiе люди о Шекспир, и искать ‘правды у нмцевъ’. Предисловiя Дружинина къ королю Лиру и Ричарду III, и Ап. Григорьева къ ‘Сну въ лтнюю ночь’ гораздо поглубже разборовъ этихъ пiесъ г. Гервинуса. Замчу мимоходомъ, что ‘Троила и Крессиду’ лучше можно объяснить пользуясь прiемомъ Ап. Григорьева при объясненiи ‘Сна въ лтнюю ночь’, чмъ назвавъ ее пародiей Гомера. Точно также и ‘Тимонъ Аинскiй’ весьма понятенъ, какъ анекдотическая личность, изображенная англiйскимъ поэтомъ.

Для уразумнiя что за человкъ былъ Шекспиръ, человкъ, посланный для того, чтобы сказать, какъ жили и дйствовали люди въ среднiе вка, небольшая статья Карляйля, превосходно переведенная г. Боткинымъ (Современникъ, 1856 г.) лучше, чмъ многотомный трудъ г. Гервинуса.

Въ заключенiе этой главы, считаемъ не лишнимъ хотя нсколько познакомить читателей съ трагедiей о Генрих VI. Вотъ одна сцена въ нашемъ посильномъ перевод. Она понятна безъ всякихъ предварительныхъ объясненiй.

ЧАСТЬ III. АКТЪ I. СЦЕНА IV.

Равнина близь замка Сэндэль.

Тревога. Входитъ Iоркъ.

Iоркъ.

За королевою ⁸) осталось поле,

Меня спасая, оба дяди пали,

И вс мои предъ пылкими врагами,

Тылъ показали и бгутъ,

Бгутъ, какъ передъ втромъ корабли,

Бгутъ, какъ отъ волковъ голодныхъ стадо!

А сыновья! — что съ ними — знаетъ Богъ,

Яжъ знаю только, что они рубились,

Какъ т, которыхъ жизнь, иль смерть прославитъ.

Мой Ричардъ — трижды прорубалъ ко мн

Онъ улицу, и трижды онъ кричалъ:

‘Смлй, отецъ! пусть мечъ ршаетъ дло!’

И всякiй разъ, какъ подходилъ ко мн

Мой Эдуардъ — былъ красенъ мечъ его.

Покрытъ до рукояти кровью тхъ,

Кто съ нимъ встрчался. И когда шатались

Ряды сильнйшихъ, Ричардъ мой кричалъ:

‘Ломи! не уступай врагу ни пяди!’

Кричалъ: ‘Корона, или славный гробъ!

Держава, или миръ въ сырой земл!’

И мы ломились вновь, и вновь — увы!

Насъ отбивали. Такъ видлъ я однажды,

Какъ лебедь съ безполезною отвагой

Противъ прилива плылъ, и тратилъ силу

Въ борьб съ сильнйшими, чмъ онъ, волнами.

(Тревога).

А, вотъ она, погоня роковая!

А я такъ слабъ, и не могу бжать

Отъ ярости враговъ, — но будь я и силенъ,

Ихъ ярости мн все не избжать!

Умножились пески — и жизнь засыпятъ.

Останусь здсь, и здсь же я умру.

Входятъ: королева Маргарита, Клиффордъ, Нортумберлэндъ и солдаты.

Iоркъ.

Сюда, сюда, кровавый Клиффордъ! Грубый

Нортумберлэндъ, сюда! Я вашу ярость

Неутолимую — сильне раскалю.

Я ваша цль, и жду ударовъ вашихъ.

Нортумберлэндъ.

Плантагенетъ! проси, гордецъ, пощады!

Клиффордъ.

Пощады — той, какую даровалъ

Онъ моему отцу, рукой жестокой

Ударивши на отмашь. — Фаэтонъ

Теперь свалился съ колесницы: для тебя

Сегодня ночь настанетъ въ самый полдень.

Iоркъ.

Изъ пепла моего возникнетъ фениксъ,

Онъ всмъ вамъ отомститъ. Въ такой надежд

Я очи подымаю къ небу, чмъ-бы

Меня ни оскорбили вы — смюсь.

Ну, что-же вы? Васъ много, — и боитесь?

Клиффордъ.

Такъ трусы говорятъ, когда бжать

Нельзя, такъ когти голуби клюютъ

У сокола, и такъ, попавшись, воры,

Страшась за жизнь, ругаютъ полицейскихъ.

Iоркъ.

О, Клиффордъ! Вспомни жизнь мою и въ мысляхъ

Ты пробги мое былое время,

И если можешь безъ стыда, смотри

Въ лицо мн прямо, искусай языкъ,

Который въ трусости того порочить,

Чей видъ одинъ донын заставлялъ

Тебя блднть и обращаться въ бгство.

Клиффордъ.

Я на словахъ съ тобой не стану грызться,

Ударами считаться я готовъ,

И дважды два — на каждый твой ударъ.

Маргарита.

О, храбрый Клиффордъ! подожди. Хочу,

По тысяч причинъ, еще продолжить

Я жизнь измнника. Онъ глухъ отъ гнва!

Проси его, проси, Нортумберлэндъ!

Нортумберлэндъ.

Постой-же, Клиффордъ! Что за честь теб

Свой палецъ уколоть, когда ты можешь

Все сердце изъязвить ему. Скажи,

Какая доблесть всунуть руку въ пасть,

Когда собака скалитъ зубы, если

Ее ты можешь отпихнуть ногою?

Вс выгоды на нашей сторон,

И можемъ мы, по правиламъ войны,

Воспользоваться ими, и готовъ

Держать я десять противъ одного,

Что въ этомъ нтъ безчестья никакого.

(Они накладываютъ руки на Iорка, тотъ отбивается).

Клиффордъ.

Ай, ай! Такъ вальдшнепъ бьется въ западн.

Нортумберлэндъ.

Такъ кроликъ порывается изъ сти.

(Iоркъ взятъ въ плнъ).

Iоркъ.

Такъ воры торжествуютъ надъ добычей.

Такъ честные разбойникамъ сдаются,

Когда нтъ силъ отбиться.

Нортумберлэндъ королев.

Что теперь

Угодно вашей милости съ нимъ сдлать?

Маргарита.

Вы, рыцари, Нортумберлэндъ и Клиффордъ!

Взведите Iорка вонъ на этотъ холмъ,

Что достигаетъ горъ своимъ отрогомъ,

Но отстоитъ на тнь его руки. —

Такъ это ты хотлъ быть королемъ

И бунтовалъ въ парламент у насъ?

Ты клялся, что на тронъ имешь право? ⁹)

Гд-жъ сыновья твои? Зачмъ тебя

Сегодня не явились поддержать?

Распутный Эдуаръ куда двался?

Гд дюжiй твой Георгъ? и гд уродъ,

Гд храбрый твой горбунъ, твой Дикки ¹⁰)

Сынокъ, который поощрялъ папашу ¹¹)

Своимъ ворчливымъ голосомъ на бунтъ?

И наконецъ, гд твой любимецъ Рутландъ?

Вотъ, Iоркъ, смотри: платокъ. Я намочила

Его въ крови, которую извлекъ

Своею острой шпагой храбрый Клиффордъ

Изъ груди твоего ребенка. Если

О немъ заплачешь ты, — платокъ продамъ.

Чтобъ могъ ты слезы утереть. Ахъ, Iоркъ!

Тебя я ненавижу дотого,

Что о твоей судьб вопить готова.

Ахъ, бдный Iоркъ! Развесели меня,

Порадуй-же своей печалью. Какъ?

Или сердечный пламень изсушилъ

Всю грудь твою и ты не въ силахъ

О смерти Рутланда слезинки проронить!

Зачмъ ты терпливъ? Ты этакъ можешь

Сойти съ ума, и я, чтобы свести

Тебя съ ума, — вотъ такъ смяться стану.

Тоскуй, безмолвствуй и ногами топай,

Я стану предъ тобой плясать и пть.

Тебя пожаловать, я вижу, надо

За то, что ты забавою мн служишь!

Iоркъ говорить не станетъ до тхъ поръ,

Пока не будетъ онъ носить короны.

Корону Iорку! — Лорды, преклонитесь!

Держите за руки его, пока

Я на него корону возложу.

(Надваетъ на Iорка бумажную корону).

Онъ смотритъ настоящимъ королемъ!

Взгляните, — это онъ, что захватилъ престолъ!

Вдь это онъ, онъ Генриха наслдникъ! —

Но какъ-же могъ Плантагенентъ великiй

Короноваться, измнивши клятв?

Я думала, онъ будетъ королемъ,

Когда пожметъ нашъ Генрихъ руку смерти?

И какъ, скажи, ты могъ свое чело

Украсить славой Генриха? Сорвать

Корону съ головы его при жизни?

Святую клятву какъ ты могъ нарушить?

Простить нельзя такого преступленья!

Долой съ него корону! и съ короной

И голову долой! Покончимъ съ нимъ,

Пока мы дышимъ.

Клиффордъ.

Предоставьте мн:

Онъ моего отца убилъ.

Нортумберлэндъ.

Постой,

Послушаемъ, какъ онъ молиться станетъ!

Iоркъ.

Французская волчица! Ты свирпй,

Чмъ волки Францiи. О, ядовитй

Зубовъ гадюки твой языкъ! Стыдись!

Какъ неприлично женщин, нейдетъ

Торжествовать, какъ амазонской двк,

Надъ тмъ, кто случаемъ попался въ плнъ.

Твое лицо, какъ маска, неподвижно,

Ты сдлалась безстыжей, королева,

Отъ частыхъ преступленiй. Я тебя

Попробую заставить покраснть.

Я разскажу откуда родомъ ты,

Я родословную твою раскрою, —

Довольно въ ней стыда, чтобы заставить,

Будь ты совсмъ безстыжей, устыдиться.

Хоть твой отецъ и носитъ титулъ,

Хоть онъ король Неаполя, обихъ

Сицилiй и король Ерусалимскiй,

Но бдный онъ чмъ нашъ поселянинъ.

Должно быть, этотъ нищiй научилъ

Тебя ругаться? Гордой королев

Ругательства нейдутъ, не нужны! Или

Ты хочешь доказать, какъ справедлива

Пословица, что посади верхомъ

Оборванца — и онъ коня загонитъ?

Своей красою женщины гордятся,

Но знаетъ Богъ, что тутъ ты ни при чемъ.

Ихъ добродтели дивятся люди,

А ты противнымъ удивляешь всхъ.

Они божественны, коль правятъ царствомъ,

А ты — такъ отвратительна безъ власти!

Ты такъ противна всякому добру,

Какъ антиподы намъ, какъ сверъ югу.

Въ твоей груди должно быть сердце тигра!

Какъ ты могла въ живительной крови

Ребенка омочить платокъ, и дать

Его отцу, чтобъ имъ отеръ онъ слезы?

И ты еще все женщиной осталась?

О, женщины такъ кротки, такъ добры,

Такъ полны состраданья, такъ подвижны.

А ты груба, сурова, какъ кремень,

Безжалостна, ничмъ неумолима.

Ты хочешь ярости — на, вотъ она!

Ты хочешь слезъ моихъ — я плачу!

Свирпый втеръ нагоняетъ ливень,

Утихнетъ ярость, — и польется дождь.

О миломъ Рутланд теперь я плачу

И каждая моя слеза кричитъ

О мщенiи противъ тебя, лукавой,

А также и тебя, о подлый Клиффордъ!

Нортумберлэндъ.

Меня вы можете проклясть, но я

Едва, едва удерживаю слезы.

Iоркъ, показывая на него.

Его лицо голодный канибалъ

Не могъ-бы тронуть, кровью запятнать! —

О, вы безчеловчнй, вы свирпй,

Вы зле въ десять разъ гирканскихъ тигровъ.

Смотри, свирпая, какъ горько плачетъ

Отецъ несчастный. Намочила ты

Платокъ въ крови любимаго мной сына,

И я слезами смылъ всю кровь его.

Возьми платокъ, ступай и хвастай всюду.

Когда ты правильно разскажешь повсть

О томъ, какъ мучила меня, — клянусь,

Моей душой клянуся, — вс плачутъ,

Кто будетъ слушать. Да, мои враги

И т заплачутъ крупными слезами

И скажутъ: ‘страшное то было дло!’

Жестокосердый Клиффордъ, убивай скорй.

Душа на небо, кровь моя — на васъ.

Нортумберлэндъ.

Когда-бы всхъ моихъ родныхъ убилъ онъ.

То и тогда я могъ-бы только плакать,

Да, плакать вмст съ нимъ, я вижу,

Какъ тайно грусть его терзаетъ душу!

Маргарита.

Милордъ Нортумберлэндъ! какой ты плакса!

Припомни, сколько зла онъ сдлалъ намъ,

И вмигъ осушатся твои вс слезы.

Клиффордъ.

За смерть отца! Я клятву исполняю!

(Колетъ его)

Маргарита.

За право мягкосердаго супруга!

(Колетъ его)

Iоркъ.

Прими меня, о милосердный Боже!

Моя душа изъ ранъ къ теб летитъ.

(Умираетъ)

Маргарита.

Снять голову и на ворота Iорка!

Пусть Iоркъ любуется на городъ Iоркъ.

Маршъ. Exeunt.

_______

II. Шекспировское торжество въ Петербург ¹²).

Et tu quoque!

Et tu quoque! И ты, Брутъ! И мы туда же! Намъ нельзя было отстать отъ просвщенной Европы! Безъ насъ вода не освятится.

Въ самомъ дл, отчего и не отпраздновать трехсотлтнiй со дня рожденiя юбилей Шекспира? Надо было только распорядиться такъ, чтобы торжество это не происходило въ пустой зал. Неудавшееся торжество хуже, чмъ еслибъ его совсмъ не было. Безъ сомннiя, украшенiемъ и настоящимъ дломъ этого торжества было чтенiе сценъ изъ ненапечатаннаго еще перевода трагедiи о ‘Корол Джон’ покойнаго А. В. Дружинина. Но одна ласточка весны не длаетъ, говоря на иностранно-рускомъ язык.

Но затмъ?

Затмъ излагались мннiя нашихъ знаменитостей, литературныхъ и учоныхъ, о всемiрномъ значенiи ‘всепрощающаго’ сердцевдца вообще и о значенiи его въ Россiи въ особенности. Чего же еще больше?

Если къ этому прибавимъ т нравоученiя, которыя одинъ современный поэтъ вывелъ изъ трагедiй Шекспира, — то кажется, дальнйшiя требованiя должны показаться противуестественными.

Да, позабылъ, еще музыка была. Торжество, словомъ, на славу.

Одного ему недоставало, малаго — самостоятельности. Намъ кажется, точно оно составлено по г. Гервинусу. То же холодное почтенiе, то же отсутствiе задушевности, т же нравоученiя.

Вотъ почему, несмотря на нашъ глубочайшiй патрiотизмъ, мы дали г. Гервинусу первое мсто въ нашей стать. Къ г. Гервинусу мы отнеслись критически, слдуя мудрому правилу Кузьмы Пруткова: ‘смотри въ корень’, — о нашихъ же соотечественникахъ намъ остается только повствовать. Разбирать ихъ нечего, потомучто своего, русскаго, они не сказали ничего, въ качеств цивилизованныхъ европейцевъ, состоящихъ подъ наитiемъ нмецкой мысли, они перевели нмецкiя мысли на quasi-русскiй языкъ, и вотъ вамъ петербургское слово о Шекспир! Никакого одушевленiя!

Полно такъ ли важенъ Шекспиръ для русской земли, какъ объ этомъ повствовалъ, съ академическою важностью, г. Галаховъ?

Полно точно-ли Шекспиръ ‘намъ близокъ и родствененъ’ и ‘мы можемъ съ чувствомъ справедливой гордости смотрть на того Шекспира, который является у французовъ, подвергаясь превратнымъ толкованiямъ и унизительнымъ сравненiямъ?’

Полно точно-ли ‘наше участiе въ праздник не есть игра легкомысленнаго тщеславiя и пустой подражательности, а ясное представленiе дла, живо сознаваемаго каждымъ образованнымъ русскимъ?’

Если судить по стать г. Галахова, то нтъ. Почтенный историкъ русской литературы не сказалъ ничего, чтобы хотя нсколько оправдывало его гордыя надежды. Его рчь ‘Шекспиръ въ Россiи’ ¹³) врне можно назвать ‘формулярнымъ спискомъ о служебной дятельности Шекспира въ Россiи’. Жизни, жизни нтъ въ рчи почтеннаго академика, той жизни, которая ключомъ кипла въ великомъ-русскомъ человк, ‘отъ кого можно было отставить академiю, но не его отъ академiи’.

Что новаго повдалъ намъ знатокъ отечественной литературы? То, что Сумароковъ вставилъ монологъ Ричарда III въ уста своего Дмитрiя Самозванца? Или то, что кто-то другой написалъ ‘безъ сохраненiя обыкновенныхъ правилъ’ дв пiесы въ 1786 г. ‘Историческое представленiе изъ жизни Рюрика’ и ‘Начальное управленiе Олега’? Это Шекспиръ въ Россiи.

Или важно въ рчи ученаго академика то мсто, гд онъ повствуетъ, что Полевой перевелъ Гамлета, а Мочаловъ былъ генiальный актеръ? Что Блинскiй писалъ о Шекспир? Или что Тургеневъ написалъ ‘Гамлета Щигровскаго узда’, и изображая его, ‘не выпускалъ изъ мысли образъ’ настоящаго, заправскаго Гамлета?

Или можно-ли такъ разсуждать по поводу упомянутой повсти г. Тургенева: ‘дйствующее лицо помянутаго разсказа смотритъ на себя съ презрнiемъ: но разв и Гамлетъ Шекспира не называетъ себя презрннымъ, ничтожнымъ созданiемъ?’ Мало-ли кто ругаетъ себя всяческими словами, — ужь будто онъ и Гамлетъ сейчасъ. Или дале: ‘онъ (Гамлетъ) постоянно казнитъ себя за нершительность и сомннiя: то же длаютъ съ собою и герои слабоволiя, выведенные Тургеневымъ.’ Гамлетъ — герой слабоволiя! какъ это ново и оригинально! Кто не повторялъ этого избитаго выраженiя?

Или достаточно сказать, что ‘Шекспировъ генiй былъ родственъ духу нашего Пушкина, и потому легко ему сочувственъ?’

Какъ это старо! Какъ это давно окаменло въ нашей литератур! Та жизнь, которая скрывалась подъ этими словами, давно выдохлась: и бездушный трупъ этой жизни всякiй спшитъ (хотя маленькiй кусочекъ этого трупа) закупорить въ свою баночку со спиртомъ!

Быть можетъ, намъ скажутъ, что объемъ статьи воспрепятствовалъ г. Галахову, что иначе статья вышла бы утомительно-длинна. Она и безъ того утомительно-длинна!

Вотъ вамъ живое явленiе — переводъ Полеваго и игра Мочалова. Вдь это совершилось на глазахъ г. Галахова, вдь это былъ Шекспиръ, живьемъ проникающiй въ русскую жизнь. И объ этомъ ни слова.

Велика заслуга Полеваго, по знакомству насъ съ Шекспиромъ, также какъ велика заслуга Мочалова, — вдь они заставили любить Шекспира, они заставили биться рускiя сердца отъ великаго слова поэта! И свидтель этого, самымъ сухимъ образомъ, въ самыхъ избитыхъ выраженiяхъ повствуетъ о томъ, ‘какъ театръ наводнялся слезами,

И вопли раздирали слухъ собранья!

Поди прочь, несносная жизнь! что намъ, людямъ ученымъ, за дло до тебя! Мы изучаемъ, мы кропотливо, какъ Плюшкинъ, всякую дрянь, собираемъ всякiе факты, — живое дыханiе претитъ намъ, какъ Ризположенскому шампанское!

Лучше мы сообщимъ руской публик, что Вронченко прекрасно перевелъ ‘Гамлета,’ а г. Катковъ ‘Ромео и Джульету’ (оба перевода по времени образцовые, дйствительно), ей это, конечно, интересне. Она этого не знала.

Такъ отнесся къ Шекспиру нашъ маститый учоный. Посмотримъ теперь на литераторовъ.

Г. Тургеневъ написалъ рчь о Шекспир, тотъ самый г. Тургеневъ, который нкогда такъ унизилъ Гамлета и такъ возвысилъ Донъ Кихота.

Если отъ г. Галахова мы, собственно говоря, и не должны были ожидать ничего особеннаго, кром мелочныхъ фактовъ и водянистыхъ разсужденiй, — то, напротивъ, отъ г. Тургенева вправ были ждать задушевнаго слова.

Но на счастье прочно

Всякъ надежду кинь,

какъ чувствительно распвали наши бабушки во дни своей юности.

‘Le talent oblige’, — это должно быть извстно г. Тургеневу, онъ по праву считается однимъ изъ лучшихъ представителей нашей современной литературы. И что-же сдлалъ г. Тургеневъ? Онъ написалъ, словно по обязанности, ‘возьмите молъ, впрочемъ только отвяжитесь’, свою рчь, нелишенную казеннаго краснорчiя и водянистыхъ разсужденiй.

‘Безъ преувеличенiя можно сказать’, говоритъ ораторъ, ‘что ныншнiй день празднуется, или поминается во всхъ концахъ земли. Въ отдаленнйшихъ краяхъ Америки, Австралiи, Южной Африки, въ дебряхъ Сибири, на берегу священныхъ ркъ Индостана, съ любовiю и признательностью произносится имя Шекспира, также какъ и по всей Европ. Оно произносится въ чертогахъ и въ хижинахъ, свтлыхъ покояхъ богачей и въ тсныхъ рыбачьихъ комнатахъ, въ отдаленiи отъ роднаго края и близь домашняго очага, подъ воинской палаткой и подъ шалашомъ промышленника, на суш и на мор, старыми и молодыми, семейными и одинокими, счастливыми, которыхъ оно радуетъ, и несчастными, которыхъ утшаетъ…..

Господи! цлое море реторики и какъ оно искусно прерывается многозначительнымъ многоточiемъ. Отчего это реторика такъ однообразна, вчно повторяетъ одн и т же избитыя фразы? Или уже такова участь всхъ похвальныхъ словъ? Возьмите напр. ‘Историческое похвальное слово Карамзину’, произнесенное 23 августа, 1845 г., въ Симбирск, въ собранiи симбирскаго дворянства, академикомъ М. Погодинымъ, — и тамъ на стр. 6 вы встртите и дворцы и хижины, и вельможъ и отшельниковъ, юношей и старцевъ, двъ и матерей семействъ, безусловныхъ врноподданныхъ вковъ прежнихъ и свободныхъ мыслителей новаго времени. И тамъ есть выраженiе sedant arma togae, разведенное водицей.

И только это могъ сказать Тургеневъ о Шекспир? ‘Пусть-же сатана однется въ черное, а я стану носить соболью шубу’! ¹⁴). Если только это могъ сказать г. Тургеневъ, — то лучше-бы вовсе ничего не говорить. Если онъ можетъ сказать больше, но въ данную минуту не высказывалось это большее, то ему-бы тоже вовсе не слдовало говорить. И ты, Брутъ! Et tu quoque!

Все повторять одн и т же фразы, и потомъ печатать ихъ, — какъ не надостъ это, какъ это не намозолитъ глаза наборщикамъ! ‘И въ хижинахъ, и въ чертогахъ’, — не лучше-ли было-бы сказать ‘у кого сюртукъ въ 60 рублей и у кого пальтишко въ 5 цлковыхъ, ‘кто куритъ гаванскiя и кто куритъ грошовыя сигары’? это оригинальне было-бы.

За только что выписаннымъ нами мстомъ, черезъ нсколько строкъ, слдуетъ другое: нсколько фразъ, начинающихся нарчiемъ ‘сколько’! Сколько именно этихъ фразъ, счесть мудрено.

Такъ привтствовала трехсотлтнюю годовщину наша литература.

Наша поэзiя вывела изъ Шекспира нсколько нравоученiй. Я замтилъ наизусть нкоторыя изъ нихъ:

Но Датскiй Принцъ погибъ — пусть наше поколнье

Не долго думаетъ, что ‘быть или не быть’.

Но черный Мавръ погибъ, — да будетъ подозрнье

Намъ чуждо!

Почему наше поколнье не должно думать, потомучто Датскiй Принцъ погибъ, и почему намъ должно быть чуждо подозрнье на томъ основанiи, что погибъ Отелло, — предоставляю ршить людямъ боле ученымъ и цивилизованнымъ. Не нашему носу рябину клевать, и мы можемъ только сказать то же, что отвчалъ Гамлетъ на подобныя заключенiя камергера Полонiя: ‘Одно изъ другаго не слдуетъ’.

Почему не была играна на этомъ достопамятномъ торжеств увертюра Бетховена ‘Корiоланъ?’ Вроятно, и тутъ безъ учености обошлось. Откопана была какая нибудь самоученнйшая и самоновйшая бiографiя Бетговена, гд не мало нмецкаго мозга было потрачено на доказательство, что Корiоланъ Бетговена былъ игранъ въ первый разъ передъ какимъ-то другимъ ‘Корiоланомъ,’ только не шекспировкимъ. Не мшало-бы господамъ, по ученымъ книжкамъ разсуждающимъ, помнить, что Шекспиръ и Плутархъ составляли любимое ученiе Бетговена.

Театръ нашъ не участвовалъ въ шекспировскомъ торжеств. Избравъ благую часть, онъ предоставилъ эту честь одной литератур.

Кстати о театр. Нсколько интересныхъ вопросовъ приходятъ намъ въ голову по случаю театральныхъ приличiй. Почему милая, игривая Бьянка (въ Отелло) не сметъ явиться на сцен, приличiя ради, — а вдова, весьма сомнительнаго поведенiя фигурируетъ въ одной изъ оглобель (извстно изрченiе: это не комедiя, а оглобля) г. Дьяченко? Почему также, тогоже приличiя ради, вычеркнута на половину роль Любаши, самаго живаго и любезнаго лица въ ‘Царской Невст’ Мея, — а водивили съ канканами, двусмысленными куплетцами и тому подобнымъ приличны?

Что есть театральное приличiе?

А мы еще смемся надъ передлками Шекспира у его соотечественниковъ англичанъ, хотя и смолчали объ этомъ, когда и знаменитый африканскiй трагикъ поставилъ ‘Лира’ въ Гарриковской передлк, съ нелпой любовью Корделiи къ Эдгару Глостеру. Впрочемъ, Гаррикъ и не такiя еще пули отливалъ. Онъ заставлялъ Джульету просыпаться въ то время, когда Ромео еще живъ и занимается говоренiемъ ‘забавныхъ’ рчей, вмсто того, чтобы бжать за докторомъ.

Почему также ‘Ричардъ III’ приличенъ на петербургской нмецкой сцен и неприличенъ на петербургской руской сцен? Почему неприлична ‘Мра за Мру’, содержанiе которой разсказано Пушкинымъ въ его Анджело? Почему… но много книгъ пришлось-бы исписать этими почему, почему. — Генрихъ IV (первая часть его) неприлична, а прилична пошлая передлка Шаховскаго Фальстафа.

Но и хитрому Эдипу не разршить этой загадки.

Дм. Аверкiевъ.

(Окончанiе слдуетъ).

¹) См. Franz Baco von Verulam. Von Kuno Fischer. Seite 193 et folg.

²) По переводу г. Михайловскаго. Переводъ этотъ, помщенный въ IV книг Современника за ныншнiй годъ, вообще весьма удовлетворителенъ: на немъ замтно влiянiе дружининской манеры переводить Шекспира. Антонiй удался г. Михайловскому лучше всхъ. Физiономiи и языкъ другихъ лицъ подведены подъ одинъ колоритъ, и это главнйшiй недостатокъ перевода. Такъ, личность Каспи и его небрежная, медвжеватая, если такъ можно выразиться, рчь совершенно упущены г. Михайловскимъ. Мы замтили также нсколько плохихъ стиховъ и даже ‘съ единены’ вмсто ‘соединены’ — это непростительно. Поэтъ долженъ быть мастеромъ своего стиха, а не наоборотъ. Это все равно, что не умя рисовать браться писать большую картину.

³) Не принадлежитъ ли Гервинусъ къ ярымъ защитникамъ женской эмансипацiи?

⁴) Гг. нигилистамъ, считающимъ себя послдователями Бэкона, не дурно бы принять это къ свднiю, а равно и то обстоятельство, что Бэконъ въ поэзiи видлъ нчто ‘божественное’. Или ужь пора и Бэкона по боку? Невжество, такъ полное невжество!

⁵) У насъ на все необходима оговорка, а потому мы должны прибавить, что это сказано не въ осужденiе Шиллера. Не въ исторической драм его сила, а въ благородномъ энтузiазм, въ неустанномъ паос. Никто не сомнвается, что Пушкинъ весьма уважалъ Байрона, но это уваженiе не попрепятствовало ему сказать правду о драматическихъ произведенiяхъ Байрона. Это выражено даже довольно рзко, именно: Byron, le tragique est masquin devant lui, (т. е. Шекспиромъ).

⁶) По переводу г. Михайловскаго.

⁷) По переводу Вронченки. Странно, что Вронченко, глубокiй знатокъ Шекспира, нашелъ, что эта рчь ‘странная фигура подлинника’ и сохранилъ ее не въ текст, а единственно въ примчанiи.

⁸) Маргаритой, женой Генриха VI.

⁹) Iоркъ съ своими приверженцами (блая роза на шляпахъ) ворвался въ парламентъ, онъ принудилъ короля (красная роза) признать себя его наслдникомъ, но взамнъ того поклялся, что дастъ Генриху VI доцарствовать спокойно. Королева Маргарита, неприсутствовавшая при этомъ, вступилась за права своего сына и выступила противъ Iорка. Iоркъ почиталъ себя разршоннымъ отъ клятвы и началъ войну.

¹⁰) Уменьшительное отъ Ричарда.

¹¹) Въ подлинник ласкательное ‘the dad’.

¹²) Одно изъ стихотворенiй, читанныхъ на этомъ торжеств, именно А. Н. Майкова, извстно читателямъ ‘Эпохи’, и потому о немъ не сказано въ этой глав ни слова.

¹³) Эта рчь, а равно и рчь г. Тургенева, читанная по отсутствiю автора адъюнктомъ академiи наукъ г. Пекарскимъ, — напечатаны въ N 89 С. Петербургскихъ Вдомостей.

¹⁴) Слова Гамлета.

ВИЛЛЬЯМЪ ШЕКСПИРЪ.

Источник: Эпоха, 1864, N 5

СТАТЬЯ I

I.

Г. Гервинусъ о Шекспир.

II.

Шекспировское торжество въ Петербург 12).

Читайте также:

Шекспировское торжество въ Петербург ¹²).