Виленская Эм. Григорий Данилевский, Данилевский Григорий Петрович, Год: 1956

Виленская Эм. Григорий Данилевский
 


 ———————————————————————— 
 Источник: Данилевский Г.П. Беглые в Новороссии, Воля, Княжна 
 Тараканова. — М.: Правда, 1983. — 624 с. 
 Сканирование и распознавание Studio KF, 
 Оригинал здесь: Русофил — Русская филология 
 ———————————————————————— 


 Произведения Г. П. Данилевского, представленные в книге, различны по 
 своему характеру. ‘Беглые в Новороссии’ и ‘Воля’ — повествования 
 социально-бытового жанра, ‘Княжна Тараканова’ — исторический роман, 
 художественно более зрелый. И немудрено: их разделяет целое двадцатилетие. 
 Первые два романа публиковались в 1862-1863 гг., второй — в 1883 г., когда 
 за плечами автора был уже большой писательский опыт. 
 Однако по идейной насыщенности между ними обратное соотношение. Это 
 прежде всего отражено в самих сюжетах произведений. В ‘Беглых и Новороссии’ 
 и ‘Воле’ поднята важнейшая для своего времени тема — положение крепостного 
 крестьянства, ею протест против помещичьего права на владение человеческими 
 ‘душами’, так же как и против грабительского ‘освобождения’, обобравшего 
 крестьян как липку. И наряду с этим здесь же дана картина российских 
 помещичье-бюрократических порядков, корысти дворян и взяточничества 
 властей. В историческом романе ‘Княжна Тараканова’ освещен незначительный 
 эпизод из российской истории — притязания самозванки на престол и ее 
 трагическая участь. 
 Наконец, в первых двух романах читатель видит позицию писателя, его 
 нескрываемое сочувствие угнетенным и обличение угнетателей, что не снижает 
 тем не менее объективного и реалистического показа действительности. В 
 ‘Княжне Таракановой’ отношение автора к описываемым тоже реалистически 
 событиям отсутствует. Он как бы следует за летописцем Пименом из 
 пушкинского ‘Бориса Годунова’, который 

 ‘Спокойно зрит на правых и виновных, 
 Добру и злу внимая равнодушно, 
 Не ведая ни жалости, ни гнева’. 

 Читатель не видит ни симпатии Данилевского к самозванке, ни 
 сострадания к ее злосчастиям, ни одобрения предпринятых против нее интриг 
 царствующего дома. И лишь нарочито неприглядно рисует он коварство и цинизм 
 графа А. Г. Орлова, выполнявшего приказ Екатерины II. Объективный показ 
 сведен до объективистского при несомненно возросшем художественном 
 мастерстве, особенно в изображении эпохи. 
 Чем же объяснить идейный спад в творчестве писателя? Каков был вообще 
 его жизненный путь и литературная деятельность и каковы были те объективные 
 условия, которые вели его по этому пути? 

  * * *  

 Григорий Петрович Данилевский родился в 1829 г. в богатой помещичьей 
 семье, в селе Даниловке Изюмского уезда Харьковской губернии, в имении 
 своей тетки. Детство провел он в тех же краях, в селе Пришиб, где 
 находилось родовое поместье Данилевских. По административному делению того 
 времени Харьковская губерния относилась к Слободской Украине. Название это 
 произошло от того, что еще в XVI веке сюда поселяли слободами украинских 
 казаков, бежавших с Левобережья, принадлежавшего Польше, от польских 
 магнатов. Казаков наделяли землей, а позже формировали из них казачьи 
 полки. Казачьи старшины часто возводились в дворянство. Таким дворянином 
 был и предок писателя. 
 Первоначальным воспитанием Данилевского занимались его мать — женщина 
 образованная — и отчим — генерал-майор М. М. Иванчин-Писарев, — горячие 
 приверженцы украинской культуры, старины, языка. Привитая будущему писателю 
 с самых ранних лет любовь к Украине, ее мягкой, задумчивой природе, бытовым 
 особенностям, напевной речи, древним поверьям, сказкам и песням сказалась 
 на всем его творчестве. В подавляющем большинстве его произведений 
 изображался украинский быт. И даже в исторических романах непременно 
 присутствовало действующее лицо из украинцев. 
 Когда Данилевскому исполнилось 10 лет, отчим отвез его в Москву и 
 определил в закрытое учебное заведение для мальчиков высшего в России 
 сословия — дворянский институт, знаменитый тем, что в нем обучились М. Ю. 
 Лермонтов, А. С. Грибоедов и другие писатели. Преподавали в нем выдающиеся 
 педагоги того времени, и мальчик, отличавшийся любознательностью, получил 
 солидный запас знаний. Еще в школьные годы Данилевский начал писать стихи и 
 мечтал о писательской деятельности. 
 Однако, окончив в 1846 г. институт, он поступил в Петербургский 
 университет не на филологический факультет, служивший естественным путем 
 для будущего литератора, а на камеральное отделение юридического 
 факультета, притом, руководствуясь соображениями, к литературе отношения не 
 имевшими. Камеральными науками назывались тогда экономические дисциплины. 
 Их изучение обеспечивало продвижение в чиновничьей карьере, казавшейся в то 
 время Данилевскому весьма соблазнительной, льстившей его юношескому 
 самолюбию. Тем не менее он не оставлял и литературных занятий. 
 Будучи еще студентом, Данилевский начал выступать в печати. Он 
 публиковал стихи, украинские сказки, а также небольшие газетные статьи. Его 
 творчество этих лет было не только весьма слабым художественно, что 
 естественно для начинающего литератора, но и отличалось стремлением автора 
 к оригинальничанию и не имело идейного наполнения. Данилевский оказался в 
 стороне от мощного движения передовой русской литературы того времени, 
 ознаменованного вступлением на ее поприще таких писателей, как Т. Г. 
 Шевченко, Н. А. Некрасов, М. Е. Салтыков-Щедрин, Ф. М. Достоевский, А.И. 
 Герцен, И.С. Тургенев. Для них литература являлась формой общественного 
 служения. В своих произведениях они отражали российскую действительность — 
 язвы крепостничества, бесправия и произвола. Данилевский же избирал далекие 
 от современной ему жизни сюжеты. Он опубликовал поэму ‘Гвая Ллир’ о 
 божестве древней Мексики, сцены из жизни Древнего Рима. Правда, в то же 
 время стал печатать и малороссийские сказки. Последние были подражанием Н. 
 В. Гоголю, но, изложенные в стихах, лишались прелести и своеобразия 
 народного творчества. 
 Ректор Петербургского университета П. А. Плетнев писал в 1848 г. 
 академику Я. К. Гроту по поводу ранних произведений своего студента: 
 ‘Данилевский для меня странный молодой человек. С виду он отлично 
 порядочный малый… Между тем в его сочинениях подле хорошего встречается 
 такая путаница и мелкоумие, что не разгадаешь, как это выходит из одной и 
 той же головы, организованной добропорядочно’ 1]. 
 Передовая печать неодобрительно отзывалась об этих ранних опытах 
 молодого автора. Первый успех принесли ему переводы драм Шекспира ‘Король 
 Ричард III’, а затем ‘Цимбелин’. Они были близки к подлиннику, почему и 
 заслужили похвалу такого журнала, как ‘Современник’. 
 В студенческие годы, совпавшие с нарастанием и разгулом николаевской 
 реакции, Данилевский очутился перед весьма серьезной угрозой. Накануне 
 окончания третьего курса весной 1849 г. он был арестован и заключен в 
 Петропавловскую крепость. Это было связано с известным делом петрашевцев — 
 кружка, образованного вокруг М. В. Буташевича-Петрашевского, в котором 
 изучались и пропагандировались идеи утопического социализма, а отдельные 
 его участники рассчитывали даже на народную революцию в России. По делу 
 петрашевцев за чтение письма Белинского к Гоголю был присужден к смертной 
 казни Ф. М. Достоевский, замененной четырьмя годами каторги. Привлекался к 
 следствию и М. Е. Салтыков-Щедрин. 
 Данилевский не принадлежал к кружку и вряд ли знал о его деятельности 
 и крайних замыслах. Он просто был знаком с вольнослушателем университета 
 петрашевцем В. П. Катеневым, с которым часто встречался. 
 П. А. Плетнев, весьма доброжелательно относившийся к своему студенту, 
 отвечал на запрос его матери, что, по дошедшим до него сведениям, ее сын 
 ‘пользовался запрещенными книгами из библиотеки тех людей, которые 
 сделались причиною его несчастья’ 2]. Как выясняется из материалов 
 следственного дела, Данилевского обвиняли в том, что он якобы знал о 
 намерении Катенева разбросать на студенческом вечере листки с надписью: ‘В 
 Москве был бунт и убит государь-император’. А при обыске были обнаружены 
 ‘сделанные им неблагонамеренные отметки карандашом в найденной у него книге 
 под заглавием ‘Историческое обозрение царствования государя-императора 
 Николая I’ сочинения Устрялова’. Это была верноподданническая книга 
 реакционного профессора, отметками же на полях, сделанными Данилевским, 
 являлись ‘выписки из исторического сочинения Луи Блана, заключающие в себе 
 неблагонамеренные отзывы насчет России’ 3]. Французский писатель и деятель 
 революции 1848 г. во Франции Луи Блан был утопическим социалистом. Речь шла 
 о его не переведенной на русский язык работе ‘История десяти лет. 
 1830-1840′, в которой Николай I был назван капралом. Должно быть, именно 
 Катенев давал Данилевскому эту книгу. 
 Приехавшая в Петербург мать Данилевского сумела благодаря связям 
 добиться освобождения сына: Она предъявила недавнее его письмо к ней, в 
 котором были выражены самые верноподданнические чувства юноши и решительно 
 осуждались европейские революции. Следственная комиссия, решив освободить 
 Данилевского, обратилась к Николаю I и одновременно просила, чтобы 
 ‘содержание в крепости не имело никакого влияния на его будущность’ 4]. 
 Просьба царем была удовлетворена, но с предостережением студенту, чтобы он 
 ‘не увлекался чувствами и вредными мечтаниями’ 5]. С него все же была взята 
 подписка о невыезде из Петербурга, его переписка подлежала просмотру в III 
 Отделении собственной канцелярии Николая I, занимавшейся политическими 
 делами, и какое-то время он находился под негласным надзором полиции. 
 Таким образом, возникший было у Данилевского интерес к социальным 
 вопросам, его первые попытки критически осмыслить некоторые явления 
 российской действительности были оборваны в самом начале. 
 Вернувшись после освобождения в университет, Данилевский в 1850 г. 
 окончил его, после чего поступил на службу в министерство народного 
 просвещения. Начав свою чиновничью карьеру с должности канцеляриста, он 
 быстро пошел на повышение и через год стал уже чиновником особых поручений 
 при министре. Но он не оставлял и литературных занятий, вначале столь же 
 слабых и преимущественно стихотворных. 
 Между тем должность чиновника особых поручений дала новый поворот 
 творчеству молодого писателя. По долгу службы ему часто приходилось 
 выезжать в длительные и дальние командировки, наблюдать жизнь и нравы 
 различного люда, приобретать богатый материал для литературного творчества. 
 В 1851 г. он познакомился с Гоголем и с другими писателями. Тяготение 
 к украинской тематике, одобренное Гоголем, поездки на юг России по 
 служебным делам определили дальнейшую направленность литературных интересов 
 Данилевского. В его творчестве преобладающее место начинают занимать 
 рассказы и повести из украинской жизни, но уже в прозаической форме, что 
 выгодно их отличало от предыдущих его стихотворных опытов. 
 Даже некрасовский ‘Современник’ — журнал весьма требовательный к 
 литературным произведениям — опубликовал в 1852 г. святочный фантастический 
 рассказ Данилевского ‘Повесть о том, как казак побывал в Бахчисарае’, позже 
 переработанный автором и вошедший в его собрание сочинений под названием 
 ‘Бес на вечерницах’. В этом рассказе, хоть и не чуждом подражанию 
 гоголевским ‘Вечерам на хуторе близ Диканьки’, проступают уже писательские 
 черты, выработайные самим Данилевским, — его зарождающаяся художественная 
 манера. Здесь и прорисовка с мягким, типично украинским юмором местного 
 быта и мастерское описание природы, близкой сердцу писателя, — то, что 
 позднее критика шестидесятых годов прошлого века назвала художественной 
 этнографией. В такой же манере были написаны и многие другие его рассказы 
 из украинского быта. 
 Наибольший успех у читателей и критики имел сборник ‘Слобожане’, 
 выпущенный в 1853 г. В рассказах, которые он объединял, изображалась жизнь 
 мелкопоместных украинских дворян, трудовые будни и празднества крепостных 
 крестьян Слободской Украины, их обряды, обычаи, переходившие от поколения к 
 поколению. Рассказы лишены сказочности, они в значительной мере 
 реалистичны. Но в них преобладает идеализация патриархального уклада. 
 Социальные противоречия между помещиками и их крепостными остаются вне поля 
 зрения писателя. Крестьянский крепостной труд на помещика выглядит у него 
 пока что как радостный, как проявление сыновнего почтения и любви к своему 
 барину. Что это труд подневольный и тяжкий, что крепостничество само по 
 себе сковывало развитие деревни — этого Данилевский как бы и не замечает. 
 Тем не менее в ‘Слобожанах’ трудовая жизнь крестьянства, хотя и 
 идеализированная писателем, все же противопоставлена праздной помещичьей 
 жизни. Пошлое, сытое самодовольство помещиков, убожество их интересов, 
 мелочные ссоры и примитивные радости — так изображает здесь Данилевский 
 мелких украинских дворян. Но в этих рассказах еще нет разлагающегося 
 дворянства, которое позже появится у писателя. 
 Сборник разошелся за две недели. В передовом журнале тех лет — 
 ‘Отечественных записках’ — отмечалось, что в ‘Слобожанах’ ‘некоторые 
 страницы читаются с удовольствием’, что ‘в них заметна наблюдательность и 
 смелость рисовки и, наконец, чувство’. Но автор сетовал по поводу того, что 
 лучшие эти страницы ‘то и дело чередуются с другими, написанными без такта 
 и знания меры’ 6]. Здесь как бы повторялось то, о чем в свое время писал П. 
 А. Плетнев Я. К. Гроту. 
 Сказки, статьи и очерки писателя нескольких последующих лет были в 
 общем такого же рода: одни более, другие менее удавшимися. Данилевский 
 оставался на уровне начинающего писателя. 
 В 1857 г. писатель, достигнув довольно высокого чина — надворного 
 советника, равного подполковничьему званию в военной службе, вышел в 
 отставку, чтобы, как объяснял он в письме к матери, целиком отдаться 
 литературе. Правда, он рассматривал свою отставку как временный перерыв в 
 чиновничьей службе не более, чем года на три. 
 Но последующие события: подготовка крестьянской реформы, отменявшей 
 крепостное право, и новые веяния, связанные с общедемократическим подъемом 
 в стране конца 50-х — начала 60-х годов, отдалили возвращение Данилевского 
 к служебной деятельности на целых 12 лет. 
 Здесь важно отметить тот новый поворот, который в изменившейся 
 обстановке наметился и в воззрениях молодого писателя. Его юношеское 
 стремление к чиновничьей карьере как к наиболее важной и полезной форме 
 деятельности сменилось признанием высокой значимости деятельности 
 литературной. ‘Литератор выше всякого чиновника’, — писал он матери. Он 
 ‘тот же честный чиновник великого божьего государства, но его поприще выше 
 всякого другого’ 7]. И действительно, в это время, когда наступило некоторое 
 цензурное потепление после жесточайшей николаевской реакции и в напряженном 
 ожидании крупных перемен при новом царе, роль литературы начала заметно 
 повышаться, особенно во вскоре развернувшейся борьбе демократических, 
 либеральных и реакционных сил. 
 Уйдя в отставку, Данилевский отправился на родину в свое имение. 
 Здесь, кроме занятий литературой, он активно включился в общественную 
 деятельность, связанную с подготовкой крестьянской реформы. В это время во 
 всех губерниях Российской империи создавались комитеты из выборных от 
 местных дворян, собиравшие сведения о земельных владениях помещиков и 
 наделах крепостных, об объеме их работ на барщине или сумме оброка и о 
 других крестьянских повинностях. На основании таких данных комитеты 
 выдвигали свои условия освобождения крестьян, которыми потом 
 руководствовались центральные организации по подготовке реформы в 
 общероссийском масштабе. 
 Губернские комитеты исходили, разумеется, из интересов помещиков. В 
 них действовали, однако, две так называемые ‘партии’ — либералы и 
 крепостники. Но, несмотря на их, казалось бы, различные позиции и споры, 
 это была борьба ‘внутри господствующих классов’, как определял В.И. Ленин, 
 которая велась ‘исключительно из-за меры и формы уступок’ крестьянам 8], но 
 не с точки зрения интересов самих крестьян. 
 Данилевский был избран в Харьковский комитет от дворян своего уезда. 
 Он принадлежал к либеральному крылу комитета. В его задачу входило 
 ознакомление с рядом помещичьих имений Харьковской губернии, в том числе с 
 положением и бытом крепостных крестьян. Результатом такого знакомства 
 явилась его статья ‘Харьковский крестьянин в настоящее время’, 
 опубликованная в 1858 г. в московском ‘Журнале землевладельцев’. 
 В ней уже отсутствовала та идеализация крестьянской жизни, которая 
 совсем недавно была в ‘Слобожанах’. Данилевский признал весьма печальным 
 состояние помещичьих крестьян, но считал еще, что в их бедности ‘виноваты 
 не столько помещики, сколько свойства края’ 9]. Но и от такого вывода, как 
 мы увидим, он вскоре отказался. 
 Поворот в идейном развитии писателя в эти годы наиболее ярко 
 прослеживается в его описании отношения помещиков к реформе в процессе ее 
 подготовки. Особый интерес представляют рассказы ‘Село Сорокопановка’ и 
 ‘Пенсильванцы и каролинцы’, опубликованные в некрасовском ‘Современнике’ в 
 1859 г., то есть при Н. А. Добролюбове и Н. Г. Чернышевском. 
 Рассказ ‘Село Сорокопановка’ был переделкой печатавшегося в 
 ‘Слобожанах’ рассказа ‘Пельтетепинские панки’. В обоих фигурировали одни и 
 те же лица — мельчайшие дворяне-помещики, владения которых были настолько 
 ничтожны, что умещались в одном селе. В ‘Пельтетепинских панках’ это село 
 обрисовано как курьезный, но исключительный факт. Сами же панки изображены 
 как полунищие владельцы нескольких ‘душ’ и духовно убогие людишки, 
 кичащиеся своим дворянством. 
 В ‘Селе Сорокопановке’ Данилевский рисует тех же панков, но в условиях 
 подготовки реформы. Он показывает, как ее подготовка всколыхнула это 
 застоявшееся сонное царство, какой панический страх охватывает панков перед 
 будущим, как цепко держатся они за свои сословные привилегии, за право 
 владеть бесплатной рабочей силой крепостных ‘душ’. Олицетворяя собой 
 ‘партию’ крепостников, они стремятся возможно дороже продать свои вековые 
 права, заламывая невообразимые суммы за выкуп крестьянских наделов и ‘душ’. 
 В этом рассказе, как и в другом — ‘Пенсильванцы и каролинцы’, — 
 Данилевский сводит основной социальный конфликт к борьбе крепостников и 
 либералов (которые скромней в своих притязаниях), уподобляя первых жителям 
 южных рабовладельческих штатов Америки, а вторых — северным, восставшим 
 тогда против рабства. Но здесь, вопреки своим либеральным позициям, 
 Данилевский-художник правдиво показывает, как либералы идут на уступки 
 крепостникам, находят общий с ними язык. Истинный же социальный конфликт 
 эпохи — противоречие интересов крепостного крестьянства и помещиков — 
 писатель пока что не разглядел. Он увидит его чуть позже, и этот конфликт 
 появится в романах ‘Беглые в Новороссии’ и ‘Воля’ (‘Беглые воротились’). 
 Оба романа были опубликованы в журнале братьев Достоевских ‘Время’, 
 один в 1862 г., другой в 1863 г. Они имели большой успех у читателей 
 благодаря актуальности темы и правдивому, хотя и нарочито замысловатому 
 изображению событий. По жанру они близки к авантюрному роману с запутанной 
 и усложненной интригой. 
 В этих романах представлено и разнузданное взяточничество властей, и 
 помещичий произвол, и беззаконие новоявленных 
 предпринимателей-капиталистов, и многие другие неприглядные явления 
 действительности тех времен. Но главное, что составляло сильную сторону 
 этих произведений, было изображение жизни крепостных, бежавших от своих 
 господ до реформы, и отказа принять ограбившую крестьян реформу. 
 Сам Данилевский даже много лет спустя отметил как ведущую в его 
 романах именно крестьянскую линию. В предисловии к последнему изданию 
 вышедших при его жизни сочинений он писал: ‘Освободительная пора 
 пятидесятых годов дала мне возможность посвятить свои первые романы 
 рассказам о судьбе крепостных людей, исстари искавших спасения и лучшей 
 жизни в бегстве на новые далекие, привольные места’. Главным в романе 
 ‘Беглые в Новороссии’ были ‘типы крепостных… тайное заселение в пустынях 
 целых новых деревень пришельцами непомнящими родства, облавы на беглых и 
 другие насилия над родными ‘беглыми неграми’. ‘Воля’ же была посвящена 
 ‘поре известных крестьянских брожений’ 10]. И действительно замысловатая 
 фабула романа ‘Беглые в Новороссии’ отображала прежде всего то, как 
 стремление крестьян уйти от крепостнической неволи оборачивалось новой 
 кабалой. Точно так же в ‘Воле’ главным героем повествования являлись 
 крепостные, а кульминацией романа то, что Данилевский назвал ‘брожением’. В 
 творчестве писателя эти романы ознаменовали наивысший идейный подъем, 
 придавший этим произведениям несомненную демократическую окраску. На 
 Данилевского оказали влияние создавшаяся в стране обстановка и рост 
 общественного движения в годы революционной ситуации конца 50-х — начала 
 60-х годов. С постепенным спадом общедемократического подъема и 
 наступлением реакции Данилевский еще продолжал трудиться на выборных 
 должностях. Он состоял членом Харьковского училищного совета, был избран в 
 Харьковское земство, выборную организацию, избиравшуюся по сословиям и 
 ведавшую под надзором губернатора местными делами — народным образованием, 
 здравоохранением, благоустройством и т. п. С введением в действие судебной 
 реформы (1866) стал по выборам почетным мировым судьей. 
 В затишье, наступившем после бурных шестидесятых годов, заметны и 
 изменения в литературной деятельности Данилевского, прежде всего в самой 
 тематике. Два последующих больших произведения писателя — ‘Новые места’ 
 (1867), а позднее ‘Девятый вал’ (1874) — бытовые романы, главным героем 
 которых является так называемый ‘деловой человек’, знаменующий наступление 
 капитализма в социально-экономическом развитии страны. Народные массы в них 
 отсутствуют. 
 В 1869 г. писатель снова возвратился в Петербург к чиновничьей 
 деятельности, правда, теперь уже в сфере более близкой к его литературным 
 интересам. Он был назначен помощником редактора официального органа — 
 газеты ‘Правительственный вестник’, основанной в том же году по инициативе 
 министра внутренних дел. В последующее десятилетие он значительно 
 продвинулся по служебной лестнице и в 1881 г. стал главным редактором 
 газеты, а к тому же членом Главного управления по делам печати, высшего 
 учреждения для наблюдения за печатными изданиями и за цензурой. Умер 
 Данилевский в конце 1890 г., достигнув чина тайного советника. 
 С конца 70-х годов интерес писателя к тематике, освещающей 
 современность, сильно ослабел. Данилевский обращается к историческим 
 сюжетам, и с этого времени они занимают главное место в его творчестве. 
 Исторические романы, наиболее зрелые художественно, принесли ему наибольший 
 успех. 
 Интерес к исторической тематике Данилевский проявлял еще в 50-х годах. 
 В журналах печатались отдельные его статьи, рассказы и повести о прошлом 
 России и Украины. По долгу службы в министерстве просвещения ему 
 приходилось обследовать некоторые исторические достопримечательности, 
 музеи, архивы, частные собрания документов. В эти годы писатель опубликовал 
 несколько обзорных статей, а также рассказов и повестей. Исторические 
 сюжеты все чаще привлекают внимание писателя. Он печатает рассказы об 
 украинской старине, статьи — итог его собственных разысканий — и 
 сравнительно большие повести. 
 Первым крупным историческим произведением Данилевского был роман 
 ‘Мирович’ (1879). В нем освещалась попытка безвестного офицера В. Я. 
 Мировича освободить из более чем двадцатилетнего заключения 
 шлиссельбургского узника, низвергнутого в младенчестве императора Ивана 
 Антоновича, и совершить в его пользу дворцовый переворот. Этот 
 малозначительный эпизод в истории России помог писателю развернуть в романе 
 широкую картину придворной жизни и нравов середины XVIII столетия. 
 В последующие годы Данилевский опубликовал историческую повесть из 
 времен Петра I ‘На Индию’ (1880), отрывки из недописанного романа о 
 декабристах ‘Шервуд перед Аракчеевым’ (1880) и ‘Восемьсот двадцать пятый 
 год’ (1883). Затем им были напечатаны романы ‘Княжна Тараканова’ (1883) и 
 ‘Сожженная Москва’ (1886). Последним историческим произведением, вышедшим 
 при жизни автора, являлся роман, повествующий о Крестьянской войне под 
 предводительством Емельяна Пугачева, — ‘Черный год’ (1888-1889), и уже 
 после смерти писателя публиковалась первая часть его неоконченного 
 произведения ‘Царевич Алексей’. 
 Почти во все исторические романы и повести Данилевский вводил в 
 качестве действующих лиц выходцев из Украины. Таковы Мирович, офицер 
 Концов, от имени которого ведется повествование в первой части ‘Княжны 
 Таракановой’, Перовский (потомок гетмана К. Разумовского) в ‘Сожженной 
 Москве’, помещики Дугановы в романе ‘Черный год’. 
 При всем разнообразии исторической тематики романы, повести, рассказы 
 писателя отличало превосходное знание исторического материала, умение 
 воссоздать эпоху. Данилевский относился к историческим сюжетам с 
 серьезностью специалиста-исследователя, изучал события по первоисточникам и 
 свидетельствам современников, посещал многие из описываемых мест действия. 
 Роман ‘Мирович’, например, предваряли особые исследовательские статьи: ‘По 
 какой причине император Иван Антонович перемещен из Холмогор в 
 Шлиссельбург’, ‘Секретная комиссия в Холмогорах’, ‘Исторические данные о 
 Василии Мировиче’. 
 Исторические романы Данилевского, разумеется, не были лишены 
 авторского домысла. Но автор сумел найти такие пропорции между вольностями 
 художника и подлинными фактами, что они не только не подавляли исторической 
 действительности, но способствовали воскрешению прошлого. Он хорошо 
 передавал колорит минувших времен. ‘Эпоха оживала под пером Данилевского’, 
 — писал один из его современников. 
 И все же в идейном плане творчество Данилевского претерпело 
 характерную для либерала эволюцию. В его исторических романах исчезла 
 социальная насыщенность. Если в таких произведениях, как ‘Беглые в 
 Новороссии’ и ‘Воля’, были народные массы, то в исторических они либо вовсе 
 отсутствовали и повествование разворачивалось вокруг царствующих особ, либо 
 массы фигурировали как мрачная стихия, несущая гибель цивилизации и 
 культуре (‘Черный год’). Роман о Пугачеве и Крестьянской войне 1773-1775 
 гг. в отличие от предыдущих исторических произведений был написан с 
 реакционных позиций, искажал подлинный смысл крестьянской борьбы за 
 вольность. 

  * * *  

 Ознакомившись вкратце с жизненным и творческим путем Данилевского, 
 обратимся к его романам, которые прочел читатель. 
 ‘Воля’, по замыслу автора, это повествование, являвшееся как бы 
 продолжением романа ‘Беглые в Новороссии’, о чем свидетельствует и 
 подзаголовок — ‘Беглые воротились’. Между собой романы связаны только 
 главной темой — судьбой крепостных крестьян, добывших ‘волю’ побегом и 
 ‘милостью’ царя и помещиков. В романах разные действующие лица и разное 
 место действия. Но воротившиеся из бегов побывали в тех самых местах, где 
 оседали и ‘Беглые в Новороссии’. 
 История создания первого романа о беглых такова. 
 Незадолго до крестьянской реформы Данилевский вместе с некоторыми 
 другими писателями был направлен Морским министерством в длительную 
 командировку на побережье Азовского моря, Днепра и Дона для изучения 
 местного быта и описания юга России. Здесь он в разных местах пробыл три с 
 половиной месяца. Его поразило своеобразие жизни в южных степях, почти не 
 затронутых крепостничеством, где процветало хозяйство предприимчивых 
 колонизаторов богатого и обширного края — дворян и купцов, немецких и 
 других колонистов и даже выходцев из городских мещан. Здесь основной 
 рабочей силой были беглые крепостные крестьяне. Рассказы, которые довелось 
 услышать писателю о сказочном обогащении предпринимателей, об их хитроумных 
 и циничных аферах, разгульной жизни, о подкупленных ими властях и в то же 
 время о судьбах скрывавшихся от местной администрации беглых крестьян, 
 превращенных в бесправных батраков, — все это послужило Данилевскому, 
 почитателю оригинальных и занимательных сюжетов, обильным материалом для 
 построения авантюрного романа. Однако главным в нем оказались жизнь и 
 положение беглых. 
 В ‘Воле’ авантюрный элемент значительно ослаблен. Роман написан после 
 крестьянской реформы и на фактах крестьянских волнений, прокатившихся по 
 стране после обнародования ‘царской воли’. Прототипом Ильи Танцура, 
 возглавившего борьбу крестьян в Есауловке, была подлинная личность — 
 крестьянин Антон Петров, руководивший наиболее крупным пореформенным 
 крестьянским выступлением — восстанием в селе Бездне Спасского уезда 
 Казанской губернии, охватившим до 10 тысяч крестьян из соседних селений и 
 близлежащих губерний. Так же как и герой Бездны, Илья Танцур по-своему в 
 интересах крестьян толковал условия освобождения крепостных. Так же как в 
 Бездне, для расправы с ‘непокорными’ в романе Данилевского были вызваны 
 войска, стрелявшие в безоружную массу. Но Илья погиб от первых же 
 выстрелов, а Антона Петрова по приказу царя судили военным судом и 
 приговорили к расстрелу. 
 В ‘Воле’ рельефней, чем в ‘Беглых в Новороссии’, выступают черты 
 критического реализма. Развернув действие по двум основным узловым темам — 
 вокруг земельной тяжбы генерала Рубашкина с помещицей Перебоченской и 
 вокруг жизни и борьбы крепостных, Данилевский удачно связал оба сюжета, дал 
 целостную картину провинциального быта, охватил все социальные слои 
 далекого захолустья. 
 Тяжба между Рубашкиным и Перебоченской доведена писателем до шаржа. 
 Трудно поверить в то, что недавний крупный петербургский чиновник не смог 
 без помощи школьного учителя найти путь к обузданию распоясавшейся 
 мошенницы и ее подручных и совершенно терялся перед хитросплетениями 
 уездных властей. Ведь во второй части романа он предстает в ином свете, и 
 далеко не бедной, бессильной овечкой. И все же карикатурное изображение 
 этого сюжета было не случайным. Оно понадобилось Данилевскому, чтобы 
 раскрыть коррупцию, взяточничество администрации, царившую здесь систему 
 подкупа и произвола. 
 Ему удалась и прорисовка характеров. Среди представленных в романе 
 дворян и чиновников нет ни одного положительного персонажа. Все они 
 олицетворение нравственного падения дворянства. Рубашкин, достигший своей 
 цели, платит черной неблагодарностью людям, бескорыстно его поддержавшим в 
 трудные дни, губернатор, начинающий карьерист, равнодушен к нуждам губернии 
 и всецело поглощен волокитством и развлечениями, Тарханларов разыгрывает 
 роль честнейшего службиста даже в момент получения крупной взятки, уездный 
 предводитель дворянства — участник самых грязных махинаций, князь Мангушко 
 — молодящийся старец, иностранец в своей стране, которая кормит его трудами 
 крепостных, Перебоченская не гнушается никакими средствами для обогащения, 
 обирает своего же сообщника Романа Танцура и т. д. 
 Только среди крепостных крестьян нашел автор положительных героев. И 
 главное место в их кругу принадлежит Илье Ганцуру — цельной натуре, 
 поборнику за правду и справедливость. В своих скитаниях и батрацкой жизни 
 он мечтает о крестьянском труде, о своей земле и хозяйстве. Илья, 
 возвратившись, не идет на уговоры родителей, соблазняющих его легкой 
 жизнью. Его ‘земля к себе тянет’. Одна из его характерных черт — 
 солидарность с крестьянским миром. В этом тихом, покладистом было парне 
 пробуждаются дремавшие силы вожака, готового во имя справедливости принести 
 в жертву жизнь свою и любимой невесты. 
 Но Илья Танцур отнюдь не иконописный лик. Для освобождения Насти он 
 идет на ограбление деда Зинца, хотя знает истинную цену своего поступка. 
 Выросший в веками освященной покорности родителям, он не только рвет с 
 отцом, но чуть не становится отцеубийцей. И все же сочувствие Данилевского 
 Илье Танцуру проходит через весь роман, так же как и к другим персонажам из 
 народа, наделенным как высокими нравственными достоинствами, так и 
 различными недостатками. Но все они человечней, чем те, кому по крепостному 
 состоянию вынуждены служить. 
 В ином ключе написан роман ‘Княжна Тараканова’. Он тоже не лишен 
 авантюрной окраски, что вызвано не только излюбленной манерой Данилевского, 
 но и самим сюжетом — историей самозванки, личность которой так и осталась 
 загадкой. 
 В отличие от романа ‘Мирович’, для создания которого писателю пришлось 
 предпринять архивные изыскания, в работе над ‘Княжной Таракановой’ он мог 
 опереться на литературу и опубликованные документы, появившиеся в 
 шестидесятых годах прошлого века. 
 Почти целое столетие держалась в строгой секретности история 
 авантюристки, выдававшей себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны от ее 
 тайного брака с бывшим пастухом и певчим, украинским казаком Розумом, 
 взятым затем в придворную капеллу. Он был превращен влюбленной императрицей 
 в графа А. Г. Разумовского, одарен несметными богатствами и чином 
 генерал-фельдмаршала. Только устные, из рода в род передававшиеся толки о 
 мнимой ли, настоящей ли дочери Елизаветы доходили до людей XIX века, и то 
 очень немногих. А к былям приплетались небылицы. 
 Между тем и в польских архивах и в секретных фондах государственных 
 хранилищ имелись сведения о ней и лежали бумаги самозванки, отобранные при 
 аресте. Они проливали свет на ее дерзкую попытку занять российский трон. Но 
 к этим бумагам доступа не было. Миновали годы царствования Павла I и 
 Александра I, прежде чем младший внук Екатерины II — Николай I — пожелал 
 ознакомиться с содержанием этих документов. Крупный государственный деятель 
 граф Д. Н. Блудов рассмотрел их и сделал доклад царю. Но никому, кроме них, 
 ничего достоверного о претендентке на престол открыто не было. 
 Лишь в начале 60-х годов прошлого века впервые проникли в печать 
 некоторые сведения о ней. По документам польского архива (а читатель 
 помнит, что вначале самозванка была в окружении польской шляхты), появилась 
 в Лейпциге, то есть без цензуры, книга проживавшего за границей А. П. 
 Голицына ‘О мнимой княжне Таракановой’. А еще через год в Петербурге на 
 выставке в Академии художеств демонстрировалась картина К. Д. Флавицкого 
 ‘Княжна Тараканова в Петропавловской крепости во время наводнения’. Она 
 вызвала множество толков, стала широко известной и доныне привлекает 
 внимание посетителей Третьяковской галереи в Москве. Картина изображает 
 женщину в богатом, но обветшалом наряде, прижимающуюся к стене каземата в 
 отчаянном страхе перед врывающимся через окно водным потоком бушевавшей 
 Невы и тюремными крысами, копошащимися у ног несчастной. 
 Трудно сказать, почему художник изобразил гибель самозванки от 
 наводнения, которое в действительности произошло в 1777 г., то есть спустя 
 два года после ее смерти от чахотки 4 декабря 1775 г. Возможно, что именно 
 таковой была дошедшая до него молва. При этом художник дал ей имя, которым 
 сама она себя не называла. Не случайно А. П. Голицын в самом заглавии своей 
 книги назвал самозванку ‘мнимой’ княжной Таракановой. Потому мнимой, что 
 была и настоящая княжна Тараканова, другая загадочная женщина, в которой 
 подозревали дочь Елизаветы Петровны. 
 В том же самом 1863 г., что и книга А.П. Голицына, вышло сочинение И. 
 Снегирева ‘Новоспасский ставропигиальный монастырь в Москве’. В ней была 
 изложена следующая история. 
 В Ивановский женский монастырь в 1785 г. была доставлена неизвестная 
 женщина. Ее привезли в закрытой карете с опущенными занавесками в 
 сопровождении конного эскорта и поместили в заранее построенный отдельный 
 кирпичный домик вблизи палат игуменьи. Вскоре ее постригли в монахини под 
 именем Досифеи. Ее происхождение окутано тайной, как оставалась 
 таинственной и ее жизнь в монастыре. Известно лишь, что еще в раннем 
 детстве она была отправлена за границу, где и находилась до того времени, 
 когда по приказу Екатерины II ее привезли в Россию и поместили в монастырь. 
 Существует предание о том, что до отправки в Москву с ней имела секретную 
 беседу императрица. 
 Вот ее-то предположительно некоторые исследователи считали дочерью 
 Елизаветы. И были основания видеть в ней лицо высокого происхождения. На ее 
 портрете, хранившемся после смерти в келье настоятеля Новоспасского 
 монастыря, была такая надпись: ‘Принцесса Августа Тараканова, во иноцех 
 Досифея, постриженная в Ивановском монастыре…’ Жила она в строжайшей 
 изоляции, общаясь только с приставленной к ней келейницей да игуменьей. 
 Окна ее покоев были зашторены, в церковь ее водили только по ночам, когда 
 там не было ни монахинь, ни молящихся. В то же время она получала 
 изысканную пищу, домик ее был изящно обставлен, на ее содержание выдавалась 
 большая сумма из казны, а также поступали средства ‘от лиц неизвестных’. 
 Фактически она была монастырской узницей целых двадцать пять лет. 
 Похороны ее в 1810 г. были обставлены с особой пышностью. На них 
 присутствовала московская знать во главе с главноначальствующим Москвы. 
 Заупокойное богослужение совершало высшее духовенство Москвы. И погребли ее 
 не в Ивановском монастыре, где она приняла постриг, как того требовали 
 церковные правила, а в Новоспасском, невдалеке от усыпальницы бояр 
 Романовых. 
 Ко времени написания романа ‘Княжна Тараканова’ Данилевский располагал 
 не только сведениями, содержавшимися в упомянутых книгах, но частично и 
 теми документами, которые ранее находились в секретных архивах. Еще в 1867 
 г., чтобы прекратить перетолки и пересуды, распространявшиеся в связи с 
 картиной Флавицкого, главноуправляющий II отделения собственной канцелярии 
 Александра II напечатал в ‘Чтениях в императорском обществе истории и 
 древностей российских’ обширный доклад, содержавший публикацию некогда 
 скрытых источников. Он, в частности, указал и на то, что самозванка не 
 называла себя княжной Таракановой. 
 Между тем Данилевский вслед за художником присвоил это имя 
 таинственной претендентке на престол. Фактически он оставил открытым 
 вопрос, не являлась ли она действительно дочерью Елизаветы Петровны. В 
 целом писатель придерживался уже известных о ней данных, но изображение ее 
 личности и быта принадлежит его художественному перу, его писательскому 
 представлению об этой женщине. 
 Рассказ о ее судьбе, являющийся стержнем сюжета, обрамлен и авторским 
 вымыслом и историческими событиями того времени. В этом отношении удачен 
 его прием прибегнуть к фантазии с запиской Концова и вести повествование от 
 его имени. Благодаря этому он смог дать в романе широкую картину быта и 
 нравов, а также важных событий, не связанных прямо с историей самозванки, 
 таких, например, как Чесменский бой во время русско-турецкой войны, в 
 котором был уничтожен турецкий флот. Для большей убедительности он 
 переделал по-своему строку из оды М. Хераскова, относившуюся к 
 действительному герою Чесмы Клокачеву. 
 И именно изображение эпохи, а не маловажный эпизод пленения самозванки 
 превращает роман ‘Княжна Тараканова’ в значимое историческое произведение. 
 Удачно выписаны автором характеры с присущими каждому персонажу 
 индивидуальными чертами — благородством Концова, тяготящегося порученным 
 ему сомнительной честности делом, авантюризмом и легкомыслием самозванки, 
 низостью методов и действий Орлова и т. д. Но тем не менее здесь не столько 
 чувствуется отношение самого писателя к изображаемым событиям и людям, 
 сколько стремление скрыть свои взгляды на них, сохранить роль стороннего 
 наблюдателя, бытописующего то, что было. 
 Немалой удачей романа являются стилистические его особенности. 
 Данилевский умело имитирует речь, характерную для XVIII века, использует 
 слова и выражения, в XIX веке уже не употреблявшиеся, строит фразы по 
 языковым канонам описываемого времени. 
 Писателю, должно быть, хотелось ввести в роман все, что было известно 
 о мнимой и подлинной княжне Таракановой. И поэтому он без особой нужды 
 сблизил некоторые события. Таков рассказ о якобы распространившихся слухах 
 о монахине Досифее как дочери Елизаветы, о том, что эти слухи вызвали 
 подозрения у графа Орлова, не самозванка ли приняла постриг. А писатель от 
 себя добавил, что она в это время томилась в крепости. Но между этими 
 событиями — заключением в Петропавловскую крепость мнимой княжны 
 Таракановой и заключением в монастырь (кстати, не Новоспасский, а 
 Ивановский) той, кому это имя действительно принадлежало, прошло целых 
 десять лет. Правда, подобные отступления от исторических фактов, не 
 требующиеся развитием сюжета, немногочисленны. В целом же роман сохраняет 
 как художественные достоинства, так и историческую достоверность в описании 
 эпохи, придворных нравов и интриг. 

 1. Переписка Я.К. Грота с П. А. Плетневым. Т. III. СПб, 1886, с. 299. 
 2. Трубачев С. Г.П. Данилевский. Биографический очерк. — В кн.: 
 Сочинения Г. П. Данилевского. СПб.. 1901, изд. 8, т. I, с. 30. 
 3. Петрашевцы. Сборы, материалов. Т. III, М.-Л., 1928, с. 230. 
 4. Семевский В.И. Петрашевцы. — Голос минувшего, 1916, N12, с. 109. 
 5. Петрашевцы. Сборы, материачов, т. III, с. 230. 
 6. Отечественные записки, 1854, т. ХСII, отд. 4, с. 61. 
 7. Трубачев С.Г. П. Данилевский. Биографический очерк, т. I, с. 61. 
 8. Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 20, с. 174. 
 9. Журнал землевладельцев, 1858, — N 7, отд. VI, с. 47. 
 10. Данилевский Г.П. Соч., 8-е изд., СПб, 1901, т. I, с. 94.