ВРА.
ВРА.
Романъ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
ДВАДЦАТОЕ СЕНТЯБРЯ.
ДВАДЦАТОЕ СЕНТЯБРЯ.
I.
Замужство.
I.
Замужство.
——
II.
Женитьба.
II.
Женитьба.
Вера, И. К. О., Год: 1847
Время на прочтение: 245 минут(ы)
Были воскресенье, 20-го сентября 1842 года. Розовый свтъ едва только взошедшаго солнца освщалъ маленькую комнату весьма-скромной наружности, онъ проходилъ въ нее черезъ два окошка, имвшія не боле аршина вышины и почти столько же ширины, съ черными ветхими растворчатыми рамами, которыя запирались желзными крючками и едва держались на старыхъ и ржавыхъ желзныхъ петляхъ. По тусклымъ сткламъ ихъ струились обильные потоки, — произведеніе сырой, осенней ночи. Два лоскута тонкаго полотна, прибитые гвоздиками къ деревяннымъ некрашеннымъ косякамъ, замняли гардины и были подняты къ верху. Низенькія стны комнаты состояли изъ голыхъ, почернвшихъ отъ времени бревенъ, грубо отесанныхъ и проконопаченныхъ зеленоватымъ мхомъ. Въ простнк оконъ помщался старый туалетъ краснаго дерева, совершенно потемнвшаго отъ времени, подъ однимъ окномъ стоялъ столъ изъ морской березы затйливаго фасона съ бронзовыми украшеніями, подъ другимъ — простыя деревянныя пяльцы, закрытыя бумагою. Въ переднемъ углу на трехугольномъ столик, покрытомъ блою салфеткою, возвышался небольшой черный крестъ съ изображеніемъ распятаго Спасителя изъ слоновой кости. По обимъ сторонамъ креста, въ двухъ маленькихъ фарфоровыхъ вазахъ прекрасной работы, позолоченныхъ и покрытыхъ живописью, благоухали два букета свжихъ цвтовъ, на которыхъ сверкали еще крупныя капли утренней влаги. На главной стн, противъ окопъ, вислъ портретъ молодой женщины, въ огромномъ чепц, въ плать съ высокою таліею, съ розаномъ въ одной рук и съ турецкою шалью на другой. Этотъ портретъ, нарисованный масляными красками, показывалъ усердное желаніе живописца изобразить привлекательную, одушевленную физіономію, но результаты его похвальнаго усердія служили новымъ доказательствомъ справедливости старинной пословицы: ‘человкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ’, упрямая кисть художника ршительно воспротивилась его благонамренному замыслу. Внизу портрета (неимвшаго никакой рамы), съ одной стороны, близь огромной, неуклюжей голландской печи изъ изразцовъ, покрытыхъ синими изображеніями разныхъ фантастическихъ фигуръ, стоялъ массивный коммодъ о четырехъ ящикахъ, обклеенный желтымъ орховымъ деревомъ, съ мдными бляхами на замочныхъ отверстіяхъ и съ мдными же головками на двухъ переднихъ углахъ. На немъ лежали дв кипы книгъ и нотъ, ситцевое платье, недавно вымытое и выглаженное, и ситцовый шлафрокъ. Возл коммода — кушетка краснаго дерева, обитая кашемиромъ. Нсколько стульевъ и креселъ стариннаго фасона дополняли мебель въ этой маленькой комнат, низкой и мрачной. На кушетк, ярко-освщенной лучами свтлаго осенняго солнца, спала молодая двушка, и передъ нею стояла стройная двочка лтъ четырнадцати, глядвшая съ нжнымъ участіемъ на лицо спящей, одушевленное улыбкою: видно было, что надъ нею носились свтлыя грезы. Двочка нсколько минутъ оставалась безмолвною зрительницею, потомъ тихо сказала:
— Вра Николавна! проснитесь, душенька: пора! и съ этими словами поцаловала спящую.
Легкая дрожь пробжала по блымъ, роскошнымъ плечамъ Вры, она какъ-будто съ испугомъ открыла глаза, и, освободивъ изъ-подъ топкаго одяла руку, медленно оправила пышныя пряди русыхъ волосъ и пристально поглядла кругомъ себя.
— Я испугала васъ? спросила двочка.
— Не испугала, но прервала чудесный сонъ… Какая ты досадная…
— Виновата, душенька, меня послала ттенька. Сегодня воскресенье, вы знаете, какъ она бранитъ васъ за го, что вы будто-бы всегда просыпаете позднюю обдню.
— Она всегда и за все бранитъ меня, сказала Вра съ тихимъ вздохомъ.
— Вы сердитесь на меня?
— Я не умю сердиться, Липочка.
— Ну, простите меня, милая Вра Николавна, и разскажите, что вы такое видли во сн?
Въ это время въ комнату явилось третье лицо: женщина лтъ тридцати.
— Такъ и есть! воскликнула она сердито: — Вра Николавна, вы еще не изволили встать! Что это за нженка такая! что за лнивица!.. Откуда, скажи, моя милая, ты получила такія привычки?.. Къ обдн ужь отблаговстили, а она еще изволитъ только просыпаться… Теб непремнно хочется подражать Мар Никитишн, прізжать въ церковь къ ‘достойной’, къ шапочному разбору. Позволь себ замтить, что это вовсе теб не кстати. Мар Никитишн можно проказничать отъ двухъ тысячь душъ, а теб къ-чему? Посл батюшки на твою четырнадцатую часть достанется двадцать-три съ половиною души, такъ съ этимъ мудрено корчить роли.
Въ-продолженіе грозной проповди, Вра безмолвно и съ покорностію встала, надла на ноги поношенныя бархатныя туфли и накинула на плеча шлафрокъ. Она приготовилась уже выйдти, чтобъ кликнуть горничную, какъ маленькая сцена, разъигранная Липочкою, остановила ее. Рзвая двочка сдлала комически-важную физіономію, взяла въ одну руку большой рабочій мшокъ съ шерстями, съ забавными ужимками передразнивая манеры какого-то деревенскаго фешнебля, расшаркалась передъ сердитою ттушкою и подошла ей къ ручк.
Мимика Липочки была такъ уморительна, она такъ удачно каррикатурила представляемую ею особу, что Вра, глядя на нее, расхохоталась до слезъ, но не таково было впечатлніе, которое этотъ фарсъ произвелъ на ттушку. Она покраснла отъ досады, и, отдернувъ руку, которою Липочка овладла-было съ комическою ловкостью деревенскаго франта, закричала на бдную актриссу:
— Кого ты это смешь передразнивать, негодная двчонка?!.. Вра Николавна, полюбуйтесь на вашу воспитанницу… Безподобно!.. Это, конечно, ваши уроки… Пошла вонъ, негодная! съ глазъ моихъ долой… Ахъ, ты повса этакая!.. Каково?.. Понимаешь ты, Врочка, кого она изволитъ передражнивать?..
— Петра Иваныча, отвчала наивно Вра.
Этотъ простосердечный отвтъ, казалось, увеличилъ неудовольствіе ттушки тмъ боле, что новый фарсъ Липочки заставилъ Вру расхохотаться пуще прежняго…
— Я теб сказала, пошла вонъ отсюда! закричала ттушка громче прежняго — и Липочка, видя, что ей приходится принять не въ шутку это приказаніе, отправилась къ двери, но, выходя, присла такъ забавно, что даже гнвная гонительница ея не могла удержаться отъ улыбки.
— Что это за бсенокъ! сказала она, когда Липочка вышла.— Нтъ возможности удержаться отъ смха, глядя на ея проказы, а между-тмъ, это такой шкандаль, что она передражниваетъ всхъ на свт и даже такого почтеннаго и прекраснаго человка, какъ Петръ Иванычъ. Запрети ей, другъ мой, передражнивать Петра Иваныча. Какъ она сметъ смяться надъ Петромъ Иванычемъ? Слышишь, Врочка?
— Слышу, ттенька.
— Ну, то-то: пожалуйста. Я давно собиралась поговорить съ тобою о Петр Иваныч, продолжала сердитая постительница, усаживаясь въ кресла и стараясь успокоиться.— Сядь сюда, Вра, мой другъ. Я сегодня чувствую себя въ большой способности къ разговору. Къ-тому же, я придумала употребить тебя въ-отношеніи одного самаго деликатнаго обстоятельства… Скажи мн, что ты скажешь о Петр Иваныч?..
— Что же, ттенька, я могу сказать о немъ, кром того, что нахожу его хорошимъ человкомъ.
— Не правда ли, онъ очень-прекрасный человкъ? Красивый мужчина, ловкій, добродтельный, почти ничего не пьетъ и преуслужливый!.. Правда ли, Врочка?
— Совершенная правда, ттенька.
— А какой хозяинъ! Живетъ отъ полутораста душъ такъ, что можно подумать отъ пятисотъ, оранжерея своя, лошади не хуже чмъ въ карет у Мары Никитишны, суконную фабрику хочетъ заводить… Молодецъ вдь… а? Не правда ли, Врочка?
— Правда…
— Женихъ хоть куда?..
— Женихъ?!.. Что вы хотите сказать, ттенька?
— А то, моя милая, что по его отношенію въ разговор и въ обращеніи… даетъ мн поводъ… который ясно говоритъ, что онъ иметъ нкоторые виды…
— Виды?… Какіе же это виды?..
— Въ двадцать лтъ, кажется, пора догадываться какіе…
— Не-уже-ли? Вы думаете?..
— Ты слишкомъ-проста, Вра, такъ ты этого не замтила?
— Я?.. нисколько… ни тни. Но вы врно обманулись, ттенька.
— Ты ничего не замчаешь, возразила ттушка, по-видимому смущенная этимъ отвтомъ: — ты не видишь, что у тебя длается подъ носомъ, ни на что не обращаешь вниманія. Между-тмъ, какъ это ясне дня, что Петръ Иванычъ не даромъ навщаетъ насъ такъ усердно каждый день.
— Мн казалось, что онъ это длаетъ просто отъ скуки.
— Не думаешь ли ты, что его очень забавляетъ твой угрюмый и капризный папаша, который безпрестанно отпускаетъ ему разныя глупости и грубости.
— Но вдь здсь не одинъ папаша.
— Если вы изволите принимать его посщенія на свой счетъ, то позвольте васъ поздравить, что вы очень ошибаетесь, относительно тебя, конечно, никто ничего не увидалъ бы особеннаго: Петръ Иванычъ любезничаетъ съ тобою точно столько же, сколько съ Липочкою.
— О, слава Богу! сказала Вра, облегчивъ грудь тяжелымъ вздохомъ и развеселившись.— Вы можете быть уврены, ттенька, что я нисколько не принимаю на свои счетъ посщеній Петра Ивановича, я, напротивъ, испугалась, подумавъ сначала, что вы на это намекаете… Право, мн такъ показалось съ вашихъ словъ, но теперь я понимаю… теперь я вижу, что… слава Богу, я ошиблась…
— Ты можешь ошибаться и славить Бога, сколько теб угодно, возразила ттенька, вставая съ явною досадою.— Я вижу, что ты и въ двадцать лтъ слишкомъ такъ же слпа и безтолкова, какъ была десять лтъ тому назадъ…
Вра, въ-самомъ-дл принявшая-было на свой счетъ намеки своей прозорливой ттушки, подтверждавшіе ея мутныя предчувствія, была такъ рада счастливому обороту разговор, что не хотла оставлять добрую встницу въ дурномъ расположеніи духа, и притомъ желала совершенно удостовриться въ основательности ея догадокъ.
— Вы за дло меня браните, ттенька, сказала она:— какъ не замтить этого? Теперь, когда я хорошенько припомню…
— Не правда ли? спросила ттушка, усаживаясь вновь съ торжествующимъ видомъ:— припомни, обдумай хорошенько, ты увидишь, что изъ каждаго шага его, изъ каждаго его слова видно, что все не спроста… Да, впрочемъ, что жь такое!.. я могу теб признаться, что съ годъ тому назадъ, онъ просто-на-просто подъзжалъ ко мн… Но я, разумется… дала ему почувствовать, что онъ очень ошибается…
— Ошибается! вы ему отказали? воскликнула Вра съ новымъ опасеніемъ.
— Какая ты безтолковая! Я говорю теб, что онъ подъзжалъ ко мн съ объясненіемъ. Понимаешь?
— Не могу никакъ понять…
— Ты просто притворяешься. Какъ? до-сихъ-поръ не понимать, что значитъ объясненіе мужчины! Ты, кажется, живешь со мною боле пяти лтъ.
Это наивное истолкованіе заставило покраснть Вру. Видно было, что она вспомнила уроки ттушки, относительно разныхъ потребностей, входящихъ въ объясненіе мужчины, и что уроки эти были довольно-ясны.
— Не-уже-ли же онъ осмлился?.. воскликнула она съ негодованіемъ.
— Прошу, чтобъ это осталось между нами. Да, онъ изволилъ-было пуститься со мною въ нжности, но я знаешь, какъ приняла его! Здсь ттушка обнаружила-было нкоторое смущеніе, но скоро оправилась и продолжала:
— Теперь ты видишь, что мои догадки не воздушные замки. До-сихъ-поръ Петръ Иванычъ не изволитъ предпринимать ничего положительнаго, и мн надола такая медленность. Надобно его подвинуть, и я надюсь, что ты не откажешься мн въ этомъ помочь.
— Я?
— Да, ты!
— Какимъ же образомъ?
— Очень-простымъ, я научу тебя, что говорить и длать.
Вра задумалась при этомъ предложеніи.
— Ттенька, душенька! сказала она черезъ нсколько минутъ:— вы не разсердитесь за то, о чемъ я васъ спрошу?
— Что еще такое?
— Вы съ своей стороны намрены выйдти за Петра Иваныча… разумется, если онъ сдлаетъ вамъ предложеніе?
— Безъ сомннія.
— Посл того, что вы сейчасъ разсказывали!…
— Что жь тутъ удивительнаго!.. Ты забавна, милый другъ, съ своими уморительными вопросами. Я вижу въ Петр Иваныч совершенно выгодную партію. Пора теб понимать эти вещи.
— Нтъ, я до-сихъ-поръ еще ясно не понимаю. Вы знаете, какъ я мало видла свтъ. Лучше сказать, совсмъ его не знаю и не видала. А между тмъ, что я читала и тмъ, что слышу и вижу здсь кругомъ себя, такая страшная разница, что не могу хорошенько объяснить себ всхъ этихъ соображеній и побужденій женитьбы и замужства. По моимъ понятіямъ, это должно такъ длаться: мужчина и двушка совершенно сходятся въ понятіяхъ, во вкусахъ, въ чувствахъ, это образуетъ между ними симпатичеческое сочувствіе, потомъ любовь, т. е. безпредльную дружбу и совершенно-естественное желаніе не разлучаться другъ съ другомъ. Для этого они женятся, взвсивъ, конечно, напередъ возможность такого соединенія и…
— Перестань, сдлай милость, ты уморишь меня со смху. Ты разсуждаешь точно Липочка… теб пора знать эту грамоту…
Шумъ отворившихся дверей прервалъ философическое разсужденіе молодой вдовы. На сцену явились два новыя лица: горничная Вры и старуха, ея няня, а сзади ихъ Липочка. Шалунья разочла, что гнвъ ттушки долженъ уже былъ успокоиться и ршилась возвратиться изъ изгнанія. Она съ самымъ смиреннымъ видомъ подошла къ Вр и помстилась возл нея, горничная начала приготовлять разныя принадлежности туалета Вры, а няня, поцаловавъ ручку своей барышни, стала сзади стула. Ттушка была, по-видимому, въ самомъ лучшемъ расположеніи духа, она не обратила вниманія на самовольное возвращеніе Липочки и обернулась къ нян съ благосклонною улыбкою.
— Полюбуйся на свою питомицу, Андревна, сказала она ей.— Послушай, какъ разсуждаетъ она о замужств… Нтъ, мой милый другъ Врочка, твои прекрасныя разсужденія ни къ чему не годятся. Ты точно такъ же толкуешь объ этомъ, какъ покойница княжна Варвара Александровна, моя пріятельница. Она, бывало, точнехонько также разсказываетъ мн, что въ брак нужны любовь, чувства и такъ дале. Все это очень-хорошо, безъ сомннія, тамъ, гд это можетъ быть, но позвольте васъ спросить, какъ это здсь, у насъ, на-прим., въ Р—мъ-Узд, вы сдлаете такую партію? Теб извстны вс здшніе женихи. Въ которомъ изъ нихъ нашла бы ты это нжное сочувствіе? Котораго изъ нихъ можно полюбить на цлую жизнь? Кто изъ нихъ понимаетъ въ этомъ что-нибудь? Нутка, скажи.
— Никто, ттенька. По моему мннію…
— Видишь ли, ты сама знаешь это. Что могутъ чувствовать и понимать эти люди, которыхъ жизнь проходитъ за картами, за бутылками, въ конюшн, въ отъзжемъ пол и въ двичьей, которымъ нтъ никакой надобности въ порядочныхъ женщинахъ. Мы, напримръ, стсняемъ ихъ своею деликатностью, тогда-какъ они съ ребячества привыкли къ простору и свобод въ любви и ласкахъ женщинъ… Естественно, они только и видятъ, только и ищутъ въ женитьб одно — приданое, а насъ берутъ съ нимъ, какъ неизбжное бремя.
— Посл этого, ттенька, зачмъ же выходить замужъ?
— Зачмъ? А затмъ, мой милый другъ, что намъ, женщинамъ, такъ же необходимы мужчины, т. е. мужья, какъ имъ, мужчинамъ, необходимы женщины… Что длать! таковъ законъ природы… Глупыя втренницы не понимаютъ этого и гонятся за мундирами и усиками, кружатъ головы и сами закруживаются, а благоразумныя невсты прежде всего должны позаботиться, чтобъ женихъ былъ молодецъ собою, красивый мужчина… потомъ, чтобъ онъ имлъ состояніе… такъ ли, няня?
— Встимо, сударыня, Ненила Григорьевна, отвчала старуха.— Вра Николавна сама, Богъ съ нею, кровь съ молокомъ. Ей надо мужа молодца. Плохое житье будетъ ей, бдняжк, коли навяжется такой щедушный, прости Господи, какъ вонъ Симеонъ Миронычъ, который туда же за людьми тянется…. прости Господи согршеніе! Сохрани ее, милосердый Владыка!..
— Ужь нашла кого, нянюшка, въ примръ представить, перебила горничная.— И съ какой это стати пойдетъ барышня за такого хухляка? Она и за Петра Иваныча такъ не подумаетъ.
— Ты не должна вмшиваться въ разговоры, когда тебя не спрашиваютъ, крикнула сердито Ненила Григорьевна.
— Отчаво же это не пойдти за Петра Иваныча? возразила няня:— баринъ хорошій, смотри какой здоровый, крпкій. Не велика бда, что ему за тридцать. Ныншніе молокососы въ тысячу разъ хуже, состарлись вс прежде времени, а онъ такой степенный. Я ужь досконально провдала, что у него была всего на все одна клюшница, да и та померла, вотъ недли три, што ли, тому,— и баринъ съ достаткомъ. Я ономнясь ходила въ его усадьбу, къ Кузминишн, а онъ увидалъ меня, да и зазвалъ къ себ: такъ посмотритко ты, въ дом-то у него любо глядть, не то, что у насъ… И не узнаешь, матушка, Ненила Григорьевна, какъ онъ старый нашъ домъ-то обдлалъ. Снаружи тсомъ обилъ, выкрасилъ, стекла какія ншто вставилъ синія, да такія разноцвтныя, полы словно лакомъ покрыты, въ гостиной и въ кабинет небель все краснаго дерева, штофная, стны бумагою такою знатною облплены. А ужь въ кабинет-то у него што за диковинки, такъ ужь сказать, что диковины, я нигд отродясь не видывала такихъ… труба, знаешь, какая-то мдная, большущая такая… да и всякихъ разныхъ-то разностей столько, что глаза разбгутся, а ужь не то, что пересказать. И такой онъ, мать моя, ласковый, все мн самъ показывалъ… Добро, сударыня моя, Вра Николавна, ни што, Петръ Иванычъ женихъ хоть куда.
Ненила Григорьевна была на седьмомъ неб.
— Легко ли женихъ какой, лысый этакій! ворчала сквозь зубы Таня, горничная.
— Нешто разв не больно чиновенъ онъ только… продолжала няня.— Какой на немъ чинъ-то, сударыня? мудреный какой-то, Господь его знаетъ.
— А ужасно нужна здсь у насъ чиновность, возразила поспшно Ненила Григорьевна.— Вонъ, Максимъ Нестерычъ генералъ, ну, что жь изъ этого? Такой же дворянинъ какъ и мы, сосди уважаютъ его ни чуть не больше, чмъ Петра Иваныча. На выборахъ шаръ у него такой же. У губернатора пріемъ одинакій. Только ‘ваше превосходительство’, вмсто ‘Петръ Иванычъ’ — велика фигура! Исправникъ точно также къ Петру Иванычу относится съ почтеніемъ, потому-что предводитель и дворянство поддерживаютъ… Легко ли важность, чинъ!
— Нешто, мать моя, да вдь я золотой моей Вр Николавн не енаральшею желаю быть, а графинею, либо княгинею…
— Мало бы чего нтъ… Оно бы, конечно, другое дло, родовое — невыслуженное… впрочемъ, есть вдь и княгини такія, что помилуй Господи! Вонъ сосдка наша Афимья Клементьевна стоитъ нечего.
— Истинная правда, сударыня моя, про Афимью Клементьевну, что ея за княжество, такъ, горемычное… Надобно ужь точно сказать, что нонича деньги дороже всего на свт…
Въ это время раздался отдаленный звукъ церковнаго колокола.
— А! такъ вотъ еще только благовстъ къ поздней обдн, сказала Ненила Григорьевна, вставая.— Я врно обслушалась, врно тогда благовстили къ ‘достойной’ ранней обдни. Одвайся, Врочка…
Съ этими словами Ненила Григорьевна вышла изъ комнаты, и Вра начала свой туалетъ.
— А что же вы, Вра Николавна, общались разсказать сонъ свой, сказала Липочка.
— Да, да, теперь кстати здсь няня… Послушай, няня, что я видла во сн сегодня. Стою будто бы я въ церкви, и Петръ Иванычь рядомъ со мною…
— Что это, барышня! перервала Таня:— помилуй Господи! неужь-то, въ-самомъ-дл…
— Вы съ нимъ внчались, душенька? спросила Липочка.— Фи! что вы это…
— Шалунья, ты-то за что это такъ не жалуешь любезнаго Петра Иваныча?
— Ну, ужь онъ такой!.. возразила Липочка съ уморительною гримасою.— Полноте, Врочка, будто вы въ-самомъ-дл съ нимъ внчались?
— Вы шутите, барышня? спросила опять Таня.
— Нисколько не шучу. Слушайте и не перебивайте меня. Стоимъ будто мы въ церкви, и тамъ какъ-будто темно и душно, и на крилос поютъ что-то унылое, грустное, я никакъ не могла разобрать что такое. Вдругъ является покойница-маменька блдная, худая и печальная.
Няня перекрестилась.
— Царство ей небесное! это къ морозу, матушка.
— ‘За что вы преслдуете мою бдную Вру?’ сказала маменька, обращаясь къ Петру Иванычу.— Этотъ вопросъ удивилъ меня. Я обратилась тоже, и вообрази, на томъ мст, гд былъ онъ, вижу какого-то высокаго, сдаго старика, въ длинномъ сромъ сюртук.
— Сраго старика? воскликнула няня съ изумленіемъ и какъ-будто съ испугомъ.
— Кто же это такой, душенька? спросила Липочка.
— Я никогда не видала его.
— Ты, матушка, видла во сн сраго старика? опять спросила няня.
— Да, няня, и этотъ старикъ отвчалъ маменьк: ‘Она сама зоветъ меня’.— Вра зоветъ васъ! воскликнула съ изумленіемъ маменька: — это неправда. Богъ и безъ того далъ ей грустную долю, и такъ она до-сихъ-поръ, бдное дитя мое, еще не знала тни счастія, ей ли звать васъ! ‘Послушай ея мечты’, сказалъ старикъ. ‘Я ихъ слышалъ и исполню’.— Ты можешь представить себ, Липочка, что я ничего не понимала изъ этого разговора и не могла никакъ догадаться, о какихъ это мечтахъ говоритъ старикъ, о мечтахъ, которыми я будто бы звала его, но, не смотря на то, отъ его словъ, въ которыхъ слышалась страшная иронія и какая-го темная угроза, грудь мою стснила безотчетная тоска, тяжелое чувство, какого я еще никогда не испытала. Знаешь, Липочка, какъ во сн бываютъ сильны вс ощущенія. Я взглянула на маменьку и въ глазахъ ея увидла также грусть невыразимую.— ‘Такъ это неизбжно?’ спросила она старика. Онъ поднялъ руку. Въ эту минуту все кругомъ меня пришло въ движеніе, и странною, упоительною тревогою забилось мое сердце, и какъ-будто это неизъяснимое волненіе разлилось во мн сладкою влагою, быстро наполнило глаза, и дивный свтъ полилъ изъ нихъ струями, но это былъ не свтъ… а чудная стихія, слитая изъ свта, ароматовъ и гармоніи. Въ ея волненіи, тревожномъ, но сладостномъ выше всякаго описанія, былъ цлый міръ видній, на меня повяло прохладою лтняго вечера, и мн видлся серебристый, яркій, чистый блескъ луны, какъ зерна золота на кристальныхъ нитяхъ каскада, то въ борьб, то въ гармоніи съ ихъ звонкимъ журчаньемъ, среди благоуханій, среди дивныхъ звуковъ музыки… и сквозь слезу, которую эта гармонія вызвала на мою рсницу, я какъ-будто увидла вн себя свою душу, какъ-будто мысли и чувства мои неслись передо мною… то вереницею прозрачныхъ облаковъ, то группами играющихъ звздъ, то пышными фестонами роскошныхъ цвтовъ. Подъ волшебною силою этой гармоніи вс существо мое слилось съ радужною стихіею, на крыльяхъ втра я неслась куда-то… туда, въ безпредльность, къ далекимъ звздочкамъ, и сердце было полно упоеніемъ, проникнутымъ тоскою, восторгомъ, отравленнымъ горькими слезами: ощущеніе невыразимое, которое уноситъ туда, въ высь недоступную, не отрывая отъ земли, гд оно стелетъ по цвтамъ, увлекаетъ по теченію струй. О, еслибъ одинъ часъ… только одинъ часъ испытать наяву такое блаженство! Среди радужныхъ переливовъ, тусклый и блдный, едва виднлся призракъ маменьки. Она указала мн рукою на то мсто, гд стоялъ старикъ и чуть разслышала я невнятное ‘молись’. Я взглянула туда, гд былъ старикъ, и что же я увидла, Липочка?.. На мст старика стоялъ… въ эту минуту еще раздался въ ушахъ моихъ ‘молись’, но я бросилась къ нему и…
Щеки разскащицы вспыхнули яркимъ румянцемъ. Нсколько секундъ она молчала. По выраженію глазъ ея видно было, что въ это мгновеніе ея роскошныя виднія снова пронеслись передъ нею.
— Тутъ мн показалось опять, будто страшный старикъ наклонилъ свою безобразную голову къ нашимъ лицамъ, но это была ты, Липочка, это ты поцаловала меня?..
— Ну, какой сонъ, душенька! воскликнула Липочка, которая, вмст съ няней и горничной, слушала разсказъ Вры, не переводя дыханія.— Что это онъ значитъ такое, няня? Не-уже-ли только къ морозу и ничего больше?
— Къ морозу!.. выдумала, старая, возразила Таня.— Посмотрите, барышня, что вамъ быть скоро замужемъ, вотъ помяните мое слово.
— Много ты смыслишь, болтунья, прости, Господи, согршеніе! перебила няня.
— Да, ты вотъ разсказала безподобно! Вишь, къ морозу! Этакія странности, да къ морозу… велика важность морозъ, чтобъ къ нему видть такіе сны… Поди ты съ своими вздорами.
— Полно трещать-то, долгоязычная, прости, Господи, встимо, покойника видть значитъ къ морозу… Не боись, ты спорить станешь… Ну-тка.
— Полноте, перебила Вра:— разскажи мн, няня, что же такое значитъ мой сонъ.
— Не слушайте ея, барышня: она ничего не смыслитъ.
— Ты больше знаешь, возразила разсерженная старуха.
— Ахъ, какія вы скучныя! Оставь ее, няня, и отвчай мн.
— Не знаю, матушка… ужь больно что-то мудренъ… сонъ-то твой! Я вотъ ужотка схожу къ Еремевн: она вс на свт сны разгадываетъ.
— Вотъ еще съ вдьмою, съ колдуньей связываться! возразила опять Таня.— Она какъ ворона всегда только бду предсказываетъ.
— Что вы такъ задумались, душенька? спросила Липочка, глядя съ участіемъ на Вру, физіономія которой вдругъ отуманилась.
— Я вспомнила, Липочка, что я проснулась съ испугомъ, похожимъ на предчувствіе. Въ этомъ сн должно быть что-нибудь не просто. Подумай, откуда взялись въ душ моей ощущенія, которыхъ я никогда не знавала… И если можно чувствовать здсь на земл то, что я чувствовала тамъ, въ мір видній, то въ жизни есть минуты неизъяснимаго блаженства…
— И, однакожь, злой старикъ далъ вамъ это блаженство, какъ-будто въ наказаніе…
— Да, я объ этомъ-то и думаю. Съ какимъ выраженіемъ маменька сказала мн ‘молись’, какъ-будто мн грозитъ бда… Но пускай прійдетъ эта бда, пускай она обрушится надо мною, только бы пожить такимъ чувствомъ… только бы узнать подобное счастіе. Безчувственное, холодное существованіе, которое было суждено мн досел, нестерпимо…
— Вотъ врно эти-то мечты подслушалъ старикъ, воскликнула Липочка:— да разв вы зовете ими его, гадкаго!
— Что же въ нихъ виновнаго, или гршнаго, въ этихъ мечтахъ? Какъ будто отъ меня зависитъ мечтать такъ, или иначе! Зачмъ эти думы родятся въ душ моей? Я не зову ихъ… Помню: я была еще ребенкомъ, и глядя на цвты, которые растутъ тамъ на Короткомъ-Лугу возл рчки, всегда думала съ грустью: зачмъ они брошены рукою природы въ этомъ глухомъ уединеніи, гд никто никогда не наслаждается ими? И всегда я ходила срывать ихъ, въ убжденіи, что имъ лучше умереть здсь у меня и для меня, чмъ жить тамъ, не услаждая никого. Виновата ли я, что и посл, когда стала сознавать себя, я стала думать, что душ моей дано столько чувства, столько энергіи не для того, конечно, чтобъ мн, подобно этимъ цвтамъ, только глядть на солнце и пить росу небесную… Зачмъ же во мн эта потребность любить и быть любимою, когда судьба отняла у меня мать почти при самомъ рожденіи, отецъ мой едва замчаетъ, что я существую на свт… брата я видла не боле сорока дней во всю свою жизнь. Мы совершенно чужіе другъ съ другомъ… для ттушки я меньше значу, чмъ ея отвратительная Бибишка… И вотъ все мн близкое…
На глазахъ Вры навернулись слезы.
— Между-тмъ, какъ я хотла бы любить ихъ такъ горячо и много. Я готова бы отдать свою жизнь, чтобъ показать имъ это, но какъ? чмъ? они ничего не видятъ, не хотятъ ничего видть… Моя любовь ни на что не нужна имъ… Въ минуты печальныхъ, грустныхъ думъ моихъ, мн кажется иногда, что въ этомъ мір есть существо лучшее, выше меня, оно знаетъ и слышитъ тоску мою и сострадаетъ мн такъ, какъ я, видвъ бдные полевые цвточки, сострадала ихъ жалкой участи. Зачмъ же не поступитъ оно такъ со мною, какъ длала я съ этими бдными цвтами?…
— И, барышня, Богъ милостивъ! Вотъ посмотрите, какъ сонъ въ руку: явится вамъ женихъ умный, богатый и знатный. Полноте горевать, сказала Таня, окончивъ туалетъ своей барышни:— тогда всю вашу грусть какъ рукой сниметъ.
Ненила Григорьевна вошла опять, совершенно одтая, въ шляпк съ вуалью и окруженная атмосферою ароматовъ А. Б. Мусатова. Она съ строгимъ вниманіемъ осмотрла Вру со всхъ сторонъ и осталась совершенно-довольна ея туалетомъ. Вра, видя ттку въ такомъ хорошемъ расположеніи духа, вздумала имъ воспользоваться.
— Ттенька, сказала она: — утро сегодня чудесное, пойдемте пшкомъ къ обдн.
— Фи, Врочка, что за вздоръ, къ какой это стати? кто ходитъ пшкомъ въ церковь? Подумаютъ, что у насъ нтъ экипажа.
— Кто же подумаетъ, ттенька? Въ нашей церкви вдь никогда никого не бываетъ, кром крестьянъ, а они вс знаютъ, что у насъ есть эта интересная машина неопредленнаго цвта, которую вы съ такою благосклонностью всегда называете экипажемъ. Притомъ, отсюда до села только два шага.
— Я, мой другъ, семь лтъ жила въ губернскомъ город, сказала съ достоинствомъ Ненила Григорьевна.— Тамъ церкви еще ближе, и все-таки тамъ ни одна порядочная дама, у которой есть экипажъ, не ходитъ пшкомъ къ обдн.
Противъ такого всепобждающаго аргумента, Вра, привыкшая къ безусловному повиновенію, не находила никакихъ приличныхъ возраженій: она поспшила надть шляпку. Таня накинула на нее ватный салопъ, и об дамы, перекрестившись три раза, отправились въ сопровожденіи няни и горничной по лстниц мезонина, въ которомъ помщались ихъ комнаты.
У чернаго крыльца ихъ ожидалъ, запряженный четверкою, экипажъ, который Вра называла машиною неопредленнаго цвта. Дйствительно, по вышин и громадной сложности этого локомотива, его скоре можно было принять за какой-нибудь механическій снарядъ, чмъ за коляску, которой онъ носилъ названіе.
Тому, кто не видалъ подобныхъ замчательныхъ произведеній нашихъ уздныхъ доморощеныхъ художниковъ прошлаго столтія, трудно составить себ понятіе о его форм, соединявшей въ себ вс удобства тарантаса и обыкновеннаго рессорнаго экипажа. Въ его конструкціи замысловатое русское досужество такъ искусно соединило вковую прочность съ удобствомъ, привольемъ и просторомъ, что вы, разсматривая его непостижимыя подробности, въ изумленіи не знаете, чему отдать преимущество: геніальности ли смлыхъ соображеній, соединившихъ въ такое дивное цлое эти массы дерева, желза и кожи, или вол того, кто вызвалъ геній художника къ созданію этого неизмримаго двигателя?
Съ помощію лакея и горничной, Ненила Григорьевна и Вра благополучно достигли вершины безконечной подножки, которую мощная рука лакея развернула передъ ними, дверцы хлопнули съ такимъ же шумомъ, съ какимъ были открыты, подножка поднята, и экипажъ двинулся.
Въ то время, когда мои путешественницы, напутствуемыя молитвами и благословеніями старой няни, прозжали ршетчатыя ворота и поворачивали налво, въ полуверст съ правой стороны по дорог, лежавшей изъ сосднихъ селеній, четверка вороныхъ быстро несла къ дому коляску обыкновенной формы. Вра первая увидла ее.
— Посмотрите, ттенька, вдь это Петръ Иванычъ, сказала она:— что это значитъ, такъ рано? Папаша спитъ еще.
— Да, да, это онъ, это Петръ Иванычъ! воскликнула Ненила Григорьевна, и лицо ея выразило страшную душевную тревогу.— Ахъ, мой Творецъ! что это значитъ? чмъ свтъ и несется, какъ сумасшедшій. Врно что-нибудь случилось… Постой, Филиппъ… ради самого Бога, остановись (кучеръ остановилъ лошадей). Скажите, пожалуйста, чмъ свтъ!.. Непремнно что-нибудь случилось. Не даромъ сегодня поутру у меня было такое волненіе въ нервахъ… Ахъ, мой другъ, Врочка, вотъ теб и обдня! Боже мой, какое положеніе!
— Сашка, ты ничего не слыхалъ?
Этотъ вопросъ обращался къ лакею, который въ своей ливре изъ толстаго синяго сукна, съ краснымъ откиднымъ воротникомъ, обшитомъ позументами, въ круглой кожаной шляп съ гребешкомъ, совершенно скрылся за безпредльнымъ откиднымъ верхомъ коляски.
— Ничего не слыхалъ, сударыня, закричалъ изъ своего убжища Сашка, который глядлъ выпуча глаза на приближающуюся коляску и вполн раздлялъ изумленіе Ненилы Григорьевны.— Посмотри-тка, какъ его нелегкая несетъ. Словно нечистая сила за нимъ гонится.
— И ты, Филиппъ, ничего не слыхалъ? спросила Ненила Григорьевна кучера.
— Ничего не слыхалъ, сударыня, отвчалъ Филиппъ.— Чему къ чорту случиться! Съ жиру, чай, бсится, ворчалъ онъ подъ носъ: — вишь ты гонитъ, благо свои живогы-то, сердечные.
— Каково, Врочка! никто ничего не слыхалъ, воскликнула Ненила Григорьевна.— Непремнно что-нибудь случилось. Ахъ, Творецъ мой! да подъдетъ ли онъ когда-нибудь?..
Черезъ нсколько секундъ, коляска, предметъ безпокойныхъ ожиданій, была въ пятидесяти шагахъ. Ненила Григорьевна не могла доле выдерживать.
— Петръ Иванычъ! Бога ради! закричала она изо всей силы:— говорите скоре, что случилось?..
Кучеръ Петра Ивановича, видвшій издали, что дамы находились въ ожиданіи, остановилъ лошадей, а самъ Петръ Ивановичъ, снявъ фуражку и сбросивъ шинель, поднялся на ноги и вжливо раскланялся.
Это былъ мужчина лтъ сорока, невысокаго роста, сухощавый, немного-лысый, съ физіономіею монгольскаго типа: въ его быстрыхъ, черныхъ, узенькихъ глазахъ виднъ былъ умъ, хитрость и упрямство.
— Мое вамъ почтеніе, Ненила Григорьевна, сказалъ онъ сладкимъ голосомъ: — съ добрымъ утромъ, Вра Николавна, честь имю васъ поздравить съ праздникомъ. Какъ ваше здоровье? Сегодня превосходная погода!
— Да скажите же скоре, что у васъ такое случилось… Творецъ мой! дождусь ли я отвта?.. Вы умертвите меня!
— Васъ умертвить! Убей меня Богъ!.. Что вы это говорите?
— Ахъ, какое мученье!.. что у васъ случилось? спрашиваю я… Умилосердитесь, скажите мн скоре…
— Что у меня случилось?..
— Да, да, Бога ради поскоре… Не мучьте, что такое случилось?..
— Гм… что у меня случилось? Покуда еще ровно ничего… А, можетъ-быть, случится…
— Вы меня ужасаете… Какъ случится? Что такое случится?..
— Да-съ, я надюсь, что случится, и не дале, какъ сегодня…
— Сгало-быть, что-нибудь пріятное?..
— Весьма и весьма-пріятное можетъ случиться.
— Уфъ… слава Богу… Вы меня до смерти перепугали.
— Скажите!!
— Я думала, Богъ-знаетъ какіе ужасы случились, мы съ Врочкой такъ и ахнули…
— Совсмъ напротивъ, сударыня.— Вы къ обдн изволите хать?
— Точно такъ-съ.
— Усердно прошу помолиться за меня.
— Съ величайшимъ удовольствіемъ. Фу! какъ вы меня испугали. Пошелъ, Филиппъ… До пріятнаго свиданія, Петръ Ивановичъ.
Петръ Ивановичъ снова вжливо раскланялся, надлъ фуражку, которую онъ держалъ въ рукахъ во все время разговора, и слъ на свое мсто. Коляски разъхались. Петръ Ивановичъ отправился къ крыльцу.
— Какъ ты думаешь, Вра? спросила Ненила Григорьевна племянницу, когда он отъхали на такое разстояніе, что Петръ Ивановичъ не могъ слышать ихъ разговора.
— О чемъ, ттенька?
— Ну, объ этомъ происшествіи.
— Я не знаю, что думать.
— И я тоже. Что онъ такое толковалъ?.. Я ничего не поняла. И ты тоже?
— И я тоже, ттенька.
— Чудеса, да и только… Это не даромъ: воля твоя…
— Ай, ай, Филиппъ!.. тише, ради самого Бога… тише… Куда ты дешь? Ай, ай, ай, ты насъ опрокинулъ…
— Сидите знайте, сударыня, отвчалъ Филиппъ лаконически и сурово.
Крикъ Ненилы Григорьевны произошелъ отъ-того, что лвое заднее колесо коляски въхало на маленькій бугорокъ (на который оно възжало каждое воскресенье и каждый праздникъ) и коляска едва замтно наклонилась на правую сторону.
— Замтила ты, Вра, продолжала Ненила Григорьевна:— какъ онъ разодтъ сегодня. Я его такъ никогда, кажется, не видала… Блый галстухъ и блая жилетка, пике… сердоликовая булавка съ золотою цпочкою, синій фракъ съ свтлыми пуговицами, который онъ о спажинкахъ привезъ съ ярмарки и даже какая-го новая фуражка,— и какъ раздушенъ, распомаженъ, даже изъ коляски было слышно… Я даю руку на отсченіе, что это не даромъ. Какъ ты думаешь, Врочка?
— Вроятно, ттенька… Я васъ поздравляю…
Ненила Григорьевна показала глазами на кучера, давая знать этою пантомимою о нескромности поздравленія, но въ то же время лицо ея просіяло счастіемъ.
Между-тмъ, какъ дамы мои подъзжали къ церкви, у дверей которой стояла толпа мужиковъ въ синихъ кафтанахъ съ красными кушаками, и бабъ, съ маковки до подошвы одтыхъ въ красное съ желтымъ, Петръ Ивановичъ остановился у благо крыльца того же самаго дома, откуда сейчасъ только ухали мои героини. Когда онъ выходилъ изъ коляски въ грязныя сни, наполненныя запахомъ, вовсе-непохожимъ на благоуханіе амбры, какъ говоритъ Донъ-Кихотъ, соткнулся съ нимъ носъ-съ-носомъ лакей, во всей наивной простот ночнаго костюма, босой и съ всклоченными волосами. Взглянувъ на гостя, онъ протеръ глаза, и, казалось, пришелъ въ недоумніе, дйствительно ли онъ видитъ того, чья особа была передъ нимъ.
— Что ты, Сергй, выпучилъ такъ глаза? спросилъ его Петръ Ивановичъ съ благосклонною улыбкою: — знать ты, братъ, вчера хватилъ неосторожно. Не выспался. А пора бы ужь!— Петръ Ивановичъ вынулъ изъ кармана золотые часы на золотой цпочк.— Семь минутъ девятаго. Это, братецъ мой, не по-деревенски. Ты, кажется, все еще и теперь не узнашь меня?
— Какъ не узнать, сударь. Да што это вы больно рано изволили пожаловать? Мы здсь вотъ уже пятнадцать лтъ имемъ прожительство, а никто еще не прізжалъ никогда въ эту пору… Все ли у васъ благополучно?
— Все, братецъ, слава Богу, хороша ли твоя встрча?
— Моя встрча, сударь, самая благожелательная. Съ праздникомъ честь имю васъ проздравить.
— Ты, кажется, скоро именинникъ?
— Въ пятницу, сударь.
— На, вотъ теб, братецъ, четвертакъ, выпей за мое здоровье.
Сергй бросился отворять двери въ прихожую.
— Баринъ еще не вставалъ?
— Никакъ нтъ, сударь, еще не изволили звонить.
Петръ Ивановичъ вышелъ въ прихожую и увидлъ тамъ другаго лакея, который, сидя на прилавк, совершалъ свои утренній туалетъ. Появленіе гостя произвело въ немъ повидимому еще сильнйшее недоумніе, нежели въ Серг, такъ что онъ съ разинутымъ ртомъ и съ сапогомъ въ рукахъ, сидя неподвижно, глядлъ на постителя.
— Встань, разиня! грозно крикнулъ Сергй.— Ослпъ, что ли ты?
Петръ Ивановичъ прошелъ во внутренніе покои, черезъ маленькую залу и столовую онъ достигъ до дверей спальни хозяина и тихонько постучался.
— Какая бестія тамъ возится? воскликнулъ голосъ изъ-за двери.
— Отоприте, это я,
— Кто тамъ такой? Кого чортъ принесъ съ-позаранка? продолжалъ тотъ же голосъ.
— Я, я, Петръ Иванычъ
— Петръ Иванычъ?
— Да, я, Петръ Иванычъ.
— Войди, братецъ,— не заперто.
Петръ Ивановичъ отворилъ дверь и вошелъ въ спальню, совершенно соотвтствовавшую комнат Вры.
Т же, ничмъ-необитыя, почернвшія отъ времени, бревенчатыя стны, только повыше. У задней стны въ углу простая, деревянная, некрашенная кровать, у которой мсто занавса замняетъ пологъ изъ серпянки, возл ея съ одной стороны коммодъ, совершенно-подобный тому, который находился въ комнат Вры, а съ другой — маленькій столикъ, грубо-выкрашенный зеленою масляною краскою, и на стол погашенная свча, въ простомъ мдномъ подсвчник, щипцы и колокольчикъ. Въ переднемъ углу передъ образомъ Николая-Чудотворца въ серебряной риз старинной работы съ жемчужными украшеніями и золотымъ внцомъ, теплилась серебряная лампада, подъ которою въ бумажной стк висло красное яйцо, а подъ нимъ маленькая фигурка изъ писчей бумаги, затйливо сложенной и вырзанной въ образ и подобіи птицы миньятюрпаго размра. Подъ образомъ помщался другой столъ, нсколько-побольше перваго, съ ящиками, выкрашенный красною краскою, съ черными разводами, необыкновенно-хорошо выражавшими красное дерево, на этомъ стол помщались: бритвенный ящикъ, кипа бумагъ, разныя подробности ежедневнаго костюма хозяина, окованный желзными полосами старый черный, засаленный сундучокъ и нортоновы сферообразные часы.
На стн, прямо противъ постели, въ рамк, позолоченной безъ большихъ претензій, гордо красовался пергаментъ съ красною печатью, и… каждое утро, просыпаясь, каждый вечеръ, ложась спать, владтель этого пергамента, украшеннаго великолпнымъ бордюромъ, прочитывалъ, что дворянское депутатское собраніе опредлило: Николая Григорьевича Бормотышина и родъ его внести въ родословную дворянскую книгу. Ниже, въ такой же рамк, только гораздо меньшаго размра, на другомъ пергамент, также украшенномъ печатью и бордюромъ повшенъ былъ дипломъ Бормотышина на чинъ прапорщика.
Вы легко можете понять, сколько прошедшаго, сколько сладкихъ и утшительныхъ воспоминаній воскресало въ сердц Николая Григорьевича, когда взоръ его, спускаясь съ перваго пергамента, падалъ на второй и потомъ тихо и медленно останавливался на висящей подъ нимъ картинк, точно въ такой же рамк, какъ оба пергамента, но еще меньшаго размра, и въ которой помщалось акварельное, миньятюрное, поясное изображеніе молодаго офицера, въ мундир, съ подписью: ‘уволенному изъ военной службы подпоручику Николаю Бормотышину. Другъ его Ерастъ Филтинъ’. Вы догадываетесь, что это былъ портретъ Николая Григорьевича, снятый съ него однимъ изъ его товарищей въ послдніе дни грустной его разлуки съ поприщемъ Беллоны. Въ этихъ трехъ безмолвныхъ свидтеляхъ прошедшаго изображались три важнйшіе фаза исторіи его жизни.
Продолженіе собранія памятниковъ находилось въ комнат, которую я описалъ въ начал разсказа, а именно: тотъ масляный портретъ женщины съ розою въ рукахъ досказывалъ, что Николай Григорьевичъ былъ женатъ, особа Вры дополняла, что бракъ этотъ не былъ безплоденъ. Еще одинъ эпизодъ этой исторіи не имлъ представителей въ двухъ извстныхъ уже вамъ комнатахъ: первымъ плодомъ счастливаго брака Николая Григорьевича былъ сынъ, Гриша, его портретъ-дагерротипъ (присланный только за недлю до начала моего разсказа съ обозомъ изъ Москвы) находился въ кабинет. Изъ этого подробнаго описанія комнаты, въ которую вошелъ Петръ Ивановичъ, вы видите, что въ ней было много такого, что могло бы обратить вниманіе наблюдателя-философа и служить предметомъ глубокомысленныхъ размышленій.
Въ этомъ боле чмъ скромномъ убжищ, гд все дышало наивною простотою прошлыхъ столтій, жилъ и уже прожилъ боле пятнадцати лтъ Николай Григорьевичъ Бормотышинъ, имющій боле шестисотъ душъ обоего пола и до шестнадцати тысячъ десятинъ земли и лсовъ — владніе, занимающее боле полутораста квадратныхъ верстъ пространства и, слдовательно (еслибъ вс эти земли, разбросанныя по Россіи, соединить въ одно мсто), равняющееся значительнйшимъ баронствамъ Англіи, Франціи и Германіи…
Но Петръ Ивановичъ вовсе былъ не расположенъ къ философскимъ разсужденіямъ, во-первыхъ, потому-что онъ, при вход въ комнату Николая Григорьевича, вовсе не могъ видть всхъ ея подробностей, такъ-какъ единственное окно, черезъ которое проникалъ въ нее свтъ, было закрыто деревянною рамою съ натянутою на ней черною, плотною холстиною, отъ-чего въ комнат царствовала совершенная темнота, во-вторыхъ, онъ видлъ эту комнату почти каждый день въ-теченіе пяти слишкомъ лтъ: стало-быть, она вовсе не могла уже произвести на него, на этотъ разъ, никакого особеннаго впечатлнія, въ-третьихъ, практическое направленіе ума не дозволяло ему заниматься открытіемъ тайныхъ причинъ состоянія вещей, которыми онъ любилъ пользоваться такъ, какъ он есть, и, въ-четвертыхъ, наконецъ, въ эту минуту онъ былъ слишкомъ занятъ предметомъ гораздо-важнйшимъ.
Чтобъ объяснить причину тревожнаго, такъ-сказать, состоянія, въ которомъ находился Петръ Ивановичъ, я долженъ возвратиться нсколько назадъ.
Дло состояло въ томъ, что Ненила Григорьевна совершенно-угадала истинную причину ежедневныхъ посщеній, которыми Петръ Ивановичъ постоянно въ-теченіе пяти лтъ удостоивалъ домъ своего сосда, Николая Григорьевича. Носятся слухи, будто-бы послдствія ея объясненія съ обольстительнымъ постителемъ были вовсе не такъ холодны и суровы, какъ она разсказывала племянниц, но я не нахожу достаточнаго основанія признавать достоврными эти слухи посл ея личнаго отзыва объ этомъ предмет. Какъ бы то ни было, дла Ненилы Григорьевны шли такъ хорошо, что въ то же самое утро, когда интересная вдова замышляла планъ серьзной аттаки противъ безбрачнаго состоянія моего Ловласа-сосда, находя сомнительнымъ его къ себ расположеніе, Петръ Ивановичъ проснулся часовъ въ пять съ глубокою думою объ этомъ важномъ предмет…
На чистомъ, безоблачномъ неб едва только занялась розовая заря. Петръ Ивановичъ посмотрлъ на часы, надлъ туфли, прочелъ свои утреннія молитвы, и отправившись въ кабинетъ, принялся ходить по немъ взадъ и впередъ въ глубокомъ раздумь.
— Ршено, говорилъ онъ про себя: — ду сегодня и покончу всю эту исторію формальнымъ образомъ.
Онъ подошелъ къ окну, отворилъ его и взглянулъ въ телескопъ, помщенный на маленькомъ столик противъ окна.
Домъ Петра Ивановича стоитъ на вершин довольно-высокаго холма, кабинетъ находится въ мезонин, и такъ-какъ домъ Николая Григорьевича построенъ тоже на довольно возвышенной мстности и не боле какъ въ двухъ верстахъ по прямому направленію (хотя по объздной дорог считается до него пять слишкомъ верстъ), то изъ окна своего Петръ Ивановичъ въ телескопъ видлъ все, что длалось на двор его пріятеля. Не смотря на легкій туманъ и неврный свтъ утра, онъ удостоврился, что тамъ все еще было погружено въ мирномъ усыпленіи. Петръ Ивановичъ затворилъ окно и снова началъ прохаживаться.
— Да, надобно жениться на ней, продолжалъ онъ разговаривать самъ съ собою: — чортъ ли такъ! скука смертная одному въ дом безъ женщины! Посл Маши — царство ей небесное…
Петръ Ивановичъ подошелъ къ столу, медленно открылъ огромную, красивую бумажную табачницу, произведеніе Лукутина, съ тихимъ вздохомъ досталъ оттуда щепотку табаку и энергически втянулъ ее въ одну ноздрю, закрывъ пальцемъ другую,— какъ-будто этимъ процессомъ онъ хотлъ дать другой оборотъ мыслямъ и заглушить грустное воспоминаніе.
— Не могу себ выбрать ни одной по нраву, какія-то вс дубовыя, а я ужь сдлалъ привычку ко всему этакому пріятному, избаловался… Что прикажешь длать? Да (Петръ Ивановичъ щелкнулъ языкомъ), штука, пожалуй, можетъ выйдти преглупая… Въ этихъ женщинъ иногда словно бсъ вселяется… А какъ быть… какъ быть, желалъ бы я знать? поди тутъ, разсуждай. Безъ нихъ нельзя!— Петръ Ивановичъ снова почерпнулъ изъ произведенія Лукутина пріемъ свжихъ мыслей.
— Впрочемъ, кажется, Ненила Григорьевна добрая баба. Вотъ вдь ужь почти пять лтъ мы съ нею… знакомы…
Онъ остановился на нсколько секундъ передъ зеркаломъ съ самодовольною улыбкою.
— Оно, конечно, до замужства, этихъ милостивыхъ государынь самъ чортъ не раскуситъ. Притомъ она вс мины подводитъ, чтобъ привести дло къ концу… Ну, да что жь такое и въ-самомъ-дл? вс на свт женятся, не одинъ я. Благодаря Бога, я ужь не ребенокъ… человкъ съ характеромъ… А васъ съумю заставить плясать по своей дудочк… Оно бы, на этотъ счетъ, много лучше, кабы Врочку… вотъ душа-то, ужь за эту можно головой отвтить, что не перемнится… Чудо, что за двушка!.. Истинное сокровище!.. Да не пойдетъ, чай! Скажетъ: старъ… Оно-таки и жаль ее. Ей не такого мужа надобно.
Петръ Ивановичъ обнаружилъ нкоторое внутреннее волненіе, и, какъ-бы желая побдить его, снова подкрпилъ себя призомъ табаку.
— Да что это у меня такая за манера думать о несбыточномъ!.. экая дуресть! Во-первыхъ, за Врою этотъ старый упрямецъ не даетъ больше тридцати-пяти душъ, а за Ненилой Григорьевной слишкомъ пятьдесятъ: это разница. Потомъ… оно и совстно какъ-то. Пять лтъ водить, водить, такъ-сказать, за носъ, да вдругъ… Нтъ, вздоръ — такъ вздоръ… что гутъ такое въ-самомъ-дл? А вдовушка хоть куда, еще, по-моему, красиве Вры: глаза черные такъ и жгутъ, женщина полная, развязная, а та нженка такая, жимолостная. Притомъ эта хозяйка славная, поопытне, — статья важная. Надобно, чтобъ умла поддержать то, что я съумлъ устроить.
Петръ Ивановичъ съ довольствомъ и гордостію обозрлъ кругомъ себя. Кабинетъ его представлялъ разительную противоположность съ описанными мною комнатами Вры и Николая Григорьевича. Это была просторная, хотя тоже не слишкомъ-высокая, комната, соединявшая въ себ много условій порядка и даже комфорта.— Стны ея, какъ разсказывала Андреевна, были обклеены довольно-изящными обоями, купленными въ Москв, въ магазин, потолокъ выштукатуренъ и росписанъ съ нкоторымъ вкусомъ, на паркет постланъ премиленькій коврикъ. Тугъ былъ покойный оттоманъ, два волтеровскія кресла домашней работы, огромный письменный столъ краснаго дерева, покрытый туалетными и другими бездлушками, весьма-порядочнаго тона и украшенный, сверхъ-того, большою лампою съ матовымъ стекломъ, нсколько стульевъ и креселъ краснаго дерева, большое зеркало въ прекрасной рам, стнные часы подъ стекляннымъ колпакомъ, дв или три довольно цнныя гравюры, обдланныя со вкусомъ и наконецъ извстная вамъ больщущая мдная труба, обратившая на себя особенное вниманіе Андреевны.
Окинувъ вс эти предметы медленнымъ и внимательнымъ взоромъ, Петръ Ивановичъ не могъ удержаться отъ небольшаго порыва тщеславія, весьма-позволительнаго въ его положеніи…
— Да-съ! сказалъ онъ, подошедъ снова къ табачниц, понюхавъ и щелкнувъ пр ней пальцами: — желаю я знать, многіе ли изъ моихъ почтеннйшихъ сосдей, которые въ-пятеро меня побогаче, живутъ такъ прилично… могу даже сказать… роскошно. У всхъ почти въ дом не лучше, чмъ у моего будущаго братца Николая Григорьевича: ни красы, ни чистоты, ни порядка… Поживаютъ себ, какъ Камчадалы, имъ и горя нтъ, что мы находимся, по милости Божіей, не на Алеутскихъ-Осгровахъ… А я не могу и не хочу такъ жить. Я хочу жить по-людски. Вра вкъ живетъ въ грязи, а Ненила Григорьевна семь лтъ провела въ губернскомъ город… вотъ и эта разница значительная… Стало-быть, ршено… ду и сватаюсь сегодня: отказа быть не можетъ.
Петръ Ивановичъ снова раскрылъ окно, посмотрлъ въ телескопъ и потомъ взглянулъ на часы: стрлка показывала 47 минутъ шестаго, онъ дернулъ бронзовую ручку стннаго колокольчика (нововведеніе, которое Петръ Ивановичъ одинъ въ цломъ Р—мъ-Узд ршился себ усвоить). Черезъ пять минутъ явился лакей съ заспанными глазами, но прилично и опрятно одтый.
Петръ Ивановичъ веллъ заложить коляску, одлся, какъ вы знаете уже, самымъ щегольскимъ образомъ, перекрестился, слъ въ коляску и веллъ везти себя въ сельцо Ванегу, резиденцію Николая Григорьевича. Между резиденціями нашихъ героевъ протекаетъ извилистая, крутоберегая и быстрая рчка, которую нельзя перезжать вбродъ по прямому направленію, отъ-чего изъ Архангельскаго, усадьбы Петра Ивановича, дорога въ Ванегу длаетъ большой, какъ говорятъ у насъ, крюкъ, на деревянный мостъ, перекинутый черезъ рчку и на половин пути до этого моста (значитъ, верстахъ въ двухъ отъ Архангельскаго) надобно подыматься на чрезвычайно крутую гору, на вершин которой красуется деревянный, довольно большой, украшенный, какъ водится, колоннами и выкрашенный зеленою краскою, помщичій домъ, въ которомъ живетъ отставной ротмистръ, графъ Павелъ Сергевичъ Верейскій.
Петръ Ивановичъ прохалъ уже нсколько шаговъ мимо этого дома подъ горою, какъ вдругъ сзади его, сверху, раздался громкій, сильный голосъ:
— Петръ Иванычъ!
Путешественникъ мой оборотился и увидлъ у раствореннаго окна графа, который махалъ ему рукою. Петръ Ивановичъ вовсе не разсчитывалъ на перепутья въ такое раннее время, и пантомима графа произвела-было на него сначала непріятное впечатлніе, но въ характер его была совершенная готовность на вс препятствія и способность улаживаться съ ними скоро и съ полнымъ душевнымъ спокойствіемъ, съ твердымъ упованіемъ, что, можетъ-быть, все устроится потомъ какъ не надобно лучше,— нчто въ род непобдимаго и неизмннаго врованія въ предопредленіе, совершенно, однакожь, непохожее на восточный фатализмъ, но превосходно выражающагося знаменитымъ нашимъ ‘авось’. Въ Петр Иванович это врованіе не было безсознательнымъ и слпымъ, оно имло въ немъ видъ философскаго убжденія, въ послдованіи которому, какъ онъ уврялъ, доказывая основательность его множествомъ фактовъ, онъ никогда не раскаивался.
— Фу, чортъ возьми! воскликнулъ онъ, услышавъ и увидвъ нечаянное приглашеніе.— Да что это за пропасть? Никакъ сегодня вс задумали свататься! За коимъ чортомъ поднялся онъ сегодня такъ рано? Какъ-будто на смхъ!.. Вотъ, прошу покорно. Петръ Ивановичъ съ досадою вынулъ изъ кармана золотую табакерку, и, захвативъ щепоть табака, нсколько времени держалъ ее пальцами.
— Петръ Ивановичъ!.. эй, Петръ Ивановичъ! глухой! раздался снова голосъ графа.
— Что жь ты, не слышишь, что ли, Сенька? крикнулъ Петръ Ивановичъ кучеру, поспшно понюхавъ: — пошелъ на лво, къ графу.
Сенька поворотилъ лошадей. Петръ Ивановичъ посмотрлъ на часы.
— Седьмаго двадцать, сказалъ онъ съ совершеннымъ спокойствіемъ.— Ну, что жь? вдь еще рано… И солнце еще недавно взошло только. Оно и кстати, что такъ случилось: графъ меня задержитъ часъ, другой, а то и въ самомъ дл, къ-чему это я бы пріхалъ чмъ свтъ въ Ванегу? какъ-будто къ смерти грхъ, не могъ подождать два, три часа… Оно, авось, такъ-то лучше уладится… Вслдъ за этимъ разсужденіемъ, Петръ Ивановичъ вышелъ изъ коляски, подъхавшей къ крыльцу, и вошелъ въ кабинетъ графа, гд онъ нашелъ съ нимъ молодаго человка, его племянника. Графъ былъ что-называется ‘лихой малый’: онъ пилъ, какъ губка, дрался, какъ Гризье, на всхъ возможныхъ оружіяхъ, здилъ верхомъ какъ Лежаръ, и, словомъ сказать, имлъ вс достоинства молодца былыхъ поэтическихъ временъ, не нашего вка. Онъ сохранилъ привычки холостой жизни, не смотря на пятнадцатилтнее брачное состояніе, съ длинными черными волосами, съ огромными усами, вчно въ военномъ сюртук и въ рейтузахъ, подтянутыхъ ремнемъ, съ лицомъ, пылающимъ отъ неизгладимаго румянца, графъ Павелъ Сергевичъ составлялъ самый рзкій контрастъ съ неукоризненно-фшенебельною фигурою своего племянника.
— Здравствуй, Петръ Иванычъ! воскликнулъ графъ, протягивая руку: — куда ты летишь ни свтъ, ни заря? Не-ужь-то въ Ванегу?..
Слова эти сопровождались, какъ показалось Петру Ивановичу, язвительно-насмшливою миною, въ-слдствіе чего онъ почувствовалъ маленькое замшательство и возъимлъ намреніе скрыть отъ своего сатирика-сосда истинную цль поздки. Замчаніе молодаго человка еще боле утвердило его въ этомъ намреніи.
— Да вы поглядите, дядюшка, какъ онъ расфрантился сегодня, сказалъ смясь племянникъ графа.
— Те, те, те, въ-самомъ-дл, ты, братецъ, сегодня смотришь совершеннымъ Адонисомъ, сказалъ графъ, осматривая гостя:— что у тебя такое наум? Садись-ка, разскажи намъ… Напьмся вмст чаю… (графъ приказалъ вошедшему лакею подавать чай.)
— Позвольте прежде узнать о здоровь вашего сіятельства, возразилъ вжливый Петръ Ивановичъ, себ-на-ум, желая сколько возможно дале отложить отвтъ на допросъ графа, чтобъ дать себ время придумать для отвта сколь возможно ловкій оборотъ.
— Что, братецъ, намъ длается съ тобой! отвчалъ графъ.— Съ этой стороны ты можешь избавить себя отъ труда освдомляться… На десять лтъ впередъ я освобождаю тебя отъ твоей вжливой заботливости… Разскажи-ка лучше, куда это ты собрался съ ранняго утра…
— Нтъ, позвольте, графъ, еще спросить васъ о здоровь ея сіятельства, графини Зенаиды Александровны.
— Графиня Зенаида Александровна ухала третьяго-дня, и потому не могу теб ничего сказать о состояніи ея здоровья въ настоящую минуту…
— Куда же это изволила отправиться ея сіятельство?
— За границу.
— За границу! воскликнулъ Петръ Ивановичъ, и въ изумленіи вынулъ свою золотую табакерку.
— Да, за границу.