КАВКАЗЪ
КАВКАЗЪ
Повсть А. Коптева.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
Кавказ, Коптев А., Год: 1873
Время на прочтение: 39 минут(ы)
Кавказъ представляетъ необыкновенное разнообразіе климатовъ. На небольшомъ пространств какой нибудь одной географической мили, — изъ тропическаго жара долины можно черезъ нсколько минутъ ходьбы подняться въ тнь вковыхъ нетронутыхъ лсовъ, или достичь пышныхъ горныхъ снокосовъ, съ душистою сочною травою, въ поясъ вышиной, — а если не лнь, то легко добраться даже и до покрытыхъ вчными снгами суровыхъ вершинъ, откуда во вс стороны открывается необъятно-далекій и очаровательный видъ, на гигантскіе хребты, свтлые потоки, и множество деревень, усадьбъ, садовъ,— и затмъ любоваться, какъ
‘Между нихъ, прорзавъ тучи,
Стоитъ всхъ выше головой Казбекъ,—
Кавказа царь могучій,
Въ чалм и риз парчевой.’
При занятіи нашими Грузіи, она была почти пуста и вся покрыта развалинами, отъ свирпыхъ опустошеній Турокъ и Персіянъ, почему для размщенія нашихъ войскъ, которыхъ негд было расположить въ жилыхъ мстностяхъ, необходимо было отвести имъ для устройства штабъ-квартиръ отдльныя урочища, гд бы находились въ изобиліи лсъ, вода и луга. Понятно, что къ этимъ хозяйственнымъ соображеніямъ конечно присоединялось еще желаніе наиболе благопріятныхъ условій и въ гигіеническомъ отношеніи. Вслдствіе этого происходитъ то, что даже до сихъ поръ, жители Тифлиса на лто бгутъ отъ удушливаго зноя въ ближайшіе полковые штабы, ‘на легкій воздухъ’ по мстному выраженію, также какъ изъ Петербурга вс лтомъ вызжаютъ на дачи.
Когда-то нсколько семействъ жили на Тетри-Цхали. Тетри-Цхале не обртается на картахъ Грузіи и не значится въ дизлокаціи войскъ Кавказской арміи. Тмъ удобне мы можемъ расположитъ эту романическую штабъ-квартиру, на возвышенномъ плато, у подножія Лысой горы, на живописной рчк текущей въ Алазань.
Вс штабъ-квартиры на Кавказ имютъ скоре видъ мстечка, нежели казармъ. Такъ какъ они строились и меблировались нижними чинами собственноручно, то понятно что въ нихъ не было зданій очень обширныхъ, а напротивъ, они представляли рядъ построекъ весьма незначительныхъ размровъ, разбросанныхъ по удобству мстности, которыя легче возводить и поправлять смотря по надобности. Это приносило солдатамъ ту пользу, что они длались гораздо практичне и научались разнымъ мастерствамъ,— отчего, по отставк, многіе изъ нихъ оставались тамъ же на поселеніи, строили себ домики, которые отдавали въ наймы семейнымъ офицерамъ, и занимались различными ремеслами, заведясь семьею и хозяйствомъ.
Для холостыхъ и молодыхъ офицеровъ обыкновенно въ этихъ штабахъ имлся офицерскій флигель, т. е. домъ съ нсколькими отдльными комнатами и общей большой залой. Дома эти назывались въ шутку Топиловками, Забгаевками, и т. п. Въ Тетри-Цхал дамы называли офицерскій флигель сумасшедшимъ домомъ, потому что оттуда всегда неслись шумъ, смхъ, псни, и тамъ вчно были карты, глентвейнъ, а иногда кто нибудь и верхомъ прямо възжалъ въ середину залы и дирижировалъ барабаннымъ хоромъ, среди бла дня.
Былъ іюнь, четыре часа посл обда. Зной доходилъ до 49 въ тни по Реомюру. Молчаніе и тишина — изумительныя для уха, непривычнаго къ полному засыпанію жизни въ подобное время, подъ 37 градусомъ сверной широты. Хоть бы чирикнула какая нибудь птичка! Хоть бы змя шевельнула засохшую траву! Ничего. Ничего! Совершенное отсутствіе движенія на урочищ Тетри-Цхал.
Но не всегда духъ человка подчиняется спокойствію природы.
Въ небольшой чисто-выбленной комнатк сумасшедшаго дома, въ которой стояли дв желзныя кровати, находились два офицера. Одинъ, Исаевъ, лтъ 30-ти, съ рябоватымъ, обросшимъ густыми бакенбардами лицомъ, съ срыми и чрезвычайно быстрыми глазами и свтлорусой курчавой головой, лежалъ въ самой легкой одежд, закинувъ об руки подъ затылокъ. Другой, очень красивый и статный брюнетъ, въ бломъ кител, мрно шагалъ діагональю, страшно дымилъ трубкой, и изрдка самодовольно улыбался. Ему было повидимому лтъ около 22-хъ. На ковр на полу лежала охотничья собака Бехо — въ томъ положеніи, которое ясно говоритъ, что она не знаетъ куда дваться отъ жары, — слыша шаги хозяина, иногда лниво чуть-чуть раскрывала свои глаза, и стукнувъ по полу разъ или два хвостомъ, опять предавалась полному успокоенію.
— Охота теб, Сталинъ, маячить взадъ и впередъ! сказалъ наконецъ Исаевъ.— Вдь посмотри пожалуйста, даже и собак лнь хвостомъ махнуть. Что ты совсмъ что-ли ужь влюбился? Надолъ право. Приткнись хоть куда нибудь, если самъ спать не хочешь.
— Влюбленъ? Вотъ вздоръ! Я не могу влюбиться, и совсмъ не влюбленъ, вспыхнувъ какъ маковъ цвтъ отвчалъ Сталинъ.
Исаевъ засмялся.— Отчего же это — ты не можешь влюбиться? сказалъ онъ.— Шибко жилъ, что ли? Прошелъ огонь, воду и мдныя трубы?
— Ты вчно вздоръ говоришь, Исаевъ! Я совсмъ не оттого, чтобы я уже отжилъ,— а въ кого же? Тутъ не въ кого. Вотъ отчего я сказалъ…
— Не въ кого? А Анна Александровна на что? А Марья Петровна? А княжна Мелани?
— Помилуй, он только что на мсяцъ какой нибудь пріхали, и что же ты меня способнымъ считаешь влюбиться немедленно, не узнавши женщину, точно я будто первой юбк обрадовался?
— Ну, этихъ пожалуй я теб подарю. А разв нельзя во что нибудь считать роскошныхъ волосъ и плечь, и чудной пары глазъ на античномъ личик Александры Николаевны? Не финти, братъ Сталинъ! Меня не надуешь! только я теб скажу, что она тебя непремнно надуетъ по вдовьей совсти.
Александра Николаевна была вдова одного штабъ-офицера, убитаго подъ Талитлемъ.
При имени ее Сталинъ окончательно сконфузился и разсердился.
— Меня удивляетъ такое предсказаніе съ твоей стороны, отвчалъ онъ.— Я люблю говоритъ съ ней, потому что она умна и очень мила и любезна, но чтобы она была способна къ обману… стыдно Исаевъ такъ говоритъ про женщину, которой ты хорошо не знаешь.
— Посмотримъ однако, кто изъ насъ лучше знаетъ? Потолкуемъ немного. Александр Николаевн сколько лтъ? 25 коли не боле. Что жь ты думаешь, разв она будетъ вкъ сидть вдовой? да что жь она будетъ длать не имя дтей? Теб сколько лтъ? Съ небольшимъ 22? Пара ли ты ей? Кром того, она иметъ извстное положеніе и пенсіонъ за смерть мужа, а ты что? Какое ты можешь ей положеніе доставить? Быть счастливымъ съ ней безъ брака? Извини, братъ, она не захочетъ этого никогда. Она для этого слишкомъ умна…
— Скажи лучше, слишкомъ честна.
— Просто, слишкомъ умна, повторилъ Исаевъ,— потому что для нея это значило бы сжечь свою будущность для твой потхи какъ старую бумажку. Предположи же теперь, что ей выпадетъ подходящая партія, и скажи мн: что она съ тобой сдлаетъ? Ясно, что дастъ теб чистую, просто таки исключитъ изъ своей службы.
— Разв она сама не можетъ полюбить меня?
— Тмъ хуже! тогда надувательство выйдетъ самое непритворное, потому что ты будешь завлеченъ еще больше, а она все-таки очнется скоре тебя и бросится на первую возможность брака, чтобы только самой спастись отъ твоей любви. Пошевели-ко мозгами!…. Втеченіи этихъ разсужденій Исаева, Сталинъ слъ на свою кровать и облокотясь на столъ рукой, такъ чтобы закрыть ею свое лицо,— задумался.
— Какіе мы пустяки говоримъ! сказалъ онъ.— Вовсе я не влюбленъ въ Александру Николаевну, да и она врно лежитъ теперь въ одной блуз, нжится себ, а объ насъ даже и помышлять не думаетъ. Сегодня впрочемъ я можетъ быть увижу ее. Я постараюсь быть съ ней какъ можно похолодне и равнодушне. Тмъ все и кончится.
— Пріударь-ка ты лучше за другими, Сталинъ. Клинъ надо клиномъ выбивать. Дло-то чище будетъ.
— Никогда! да и нечего мн выбивать.
— Ну смотри, будешь меня вспоминать да поздно.
Исаевъ лниво потянулся и сталъ набивать трубку.
Сталинъ надлъ фуражку, кликнулъ Бехо, и вышелъ изъ дома.
Сталинъ былъ съ 16-ти лтъ, изъ Московскаго дворянскаго пансіона, выпущенъ на свою волю. Онъ былъ остроуменъ и учился легко, въ Москв бывалъ принимаемъ въ хорошемъ обществ, — видлъ свтъ, угощалъ въ новотроицкомъ трактир многихъ изъ студентовъ университета, куда и самъ желалъ опредлиться, но волею судебъ не поступилъ, а безъ всякихъ средствъ, по недостатку презрннаго металла, опредлился юнкеромъ на Кавказъ. При Шамил Кавказъ былъ обтованная земля для умныхъ, ршительныхъ людей. Безпрестанные набги горцевъ съ одной стороны и экспедиціи противъ нихъ съ другой давали случай быстро выслуживаться даже разжалованнымъ, не говоря уже о блестящихъ карьерахъ людей даровитыхъ, подобныхъ Пассеку и др. То былъ какъ бы приготовительный классъ практическаго изученія войны — выпускавшій опытныхъ кандидатовъ на случай войны европейской. Общительный и добрый характеръ, высшее образованіе — противъ той среды, гд онъ находился,— свтскій лоскъ, самолюбіе и храбрость въ длахъ противъ непріятеля, скоро доставили Сталину офицерскій чинъ и квартиру въ сумасшедшимъ дом на Тетри-Цхал. Въ полку его любили, за то что никто такъ беззаботно не проигрывалъ въ карты, не давалъ такъ легко денегъ въ займы безъ отдачи, если таковыя случались, не былъ всегда такъ готовъ выручить изъ бды или замнить на служб товарища, и наконецъ ни кто боле его не былъ душою общества во всхъ холостыхъ и дамскихъ собраніяхъ. Дамы даже, безъ зазрнія совсти, вс до единой называли его своимъ рыцаремъ.
Но въ дл любви, тмъ не мене, Сталинъ было еще неопытенъ. Ему еще ни разу не доводилось быть серіозно влюбленнымъ въ порядочную женщину, что какъ извстно такъ необходимо молодому мужчин для того чтобы наконецъ сдлаться и самому порядочнымъ человкомъ. Сердце его, хотя неяснымъ языкомъ, но — тоскливо просило, жаждало любви и Боже! Какъ играли страсти его неопытной душой!
Когда среди прелести южной роскошной природы, юныя и свжія мечты, весело играя, какъ свтъ по водяной глади,— представляли ему какія нибудь свтлые ласкающіе образы, оказалось, что въ окончательной форм они съ нкотораго времени вообще все рзче и рзче стали для него выясняться въ вид Александры Николаевны.
Лтъ за 9 до начала нашего расказа, въ Тифлис, около Св. Давида, въ небольшой низенькой комнатк, на одинокой кровати въ бреду метался умирающій больной. Онъ просилъ льду. Но льду не было, а вмсто него отвсные лучи солнца, жгучимъ потокомъ падали на плоскую земляную крышу, по которой бгали и дрались скорпіоны. Въ маленькой комнатк, занавшенной тонкой кисеей на окнахъ, въ предохраненіе отъ мошекъ и мустиковъ, и закрытой ставнями отъ свта, въ углу въ золотой оправ вислъ образъ Богоматери нечаянныя радости, передъ которымъ теплилась лампадка, и склонялась головкой до земли, стоя на колняхъ и обливаясь горькими слезами, двушка лтъ 17-ти, въ кисейной блуз, съ распущенною косой. Двушка эта уже нсколько дней не смыкала глазъ и постоянно ходила за своимъ умирающимъ отцомъ, перемняя ему на голов примочку изъ распайлевой воды, и наблюдая часы когда нужно было давать ему лекарство, преимущественно соляную кислоту, или освжать ему ротъ глотками лимонада.
Яркій свтъ изъ другой комнаты вдругъ ворвался сквозь полурастворенную дверь.
— Саша, Шурочка! крикнулъ слезливой голосъ пятилтней двочки,— посмотри пожалуста!
Двушка быстро встала, неслышными шагами вышла въ другую комнату, изъ которой раздавались звуки, и притворила за собою дверь.
— Врочка! сказала она сестр,— ты вчно шумишь! Папа нездоровъ, а ты не можешь одна поиграть съ своей куклой!
— Что-же длать когда она изломалась? отвчала дитя.— Вотъ смотри, рука совсмъ отстала! и вся труха высыпалась…
— Хорошо, я теб починю твою куклу, только пожалуста сиди смирно и играй на полу на ковр, и не сходи съ него, понимаешь?
Дитя съ радостными глазками, въ которыхъ еще видны были слезы, обняло сестру.
Александра Николаевна (это была она) собрала на коверъ вс игрушки сестры, потомъ взяла съ фортепьяно небольшую бонбоньерку служившею ей вмсто шкатулки, достала оттуда сургучъ, зажгла свчку, и склеивъ руку куклы, подавая ее сестр сказала: ‘ну вотъ теб, сиди только смирно пожалуста, Врочка, пока я опять не приду. Господи! сказала она, окинувъ взоромъ комнату и смотря на другую дверь изнутри запертую крючкомъ,— что это Федосья нейдетъ! Хоть-бы вернулась скоре! Правда и то: вдь далеко. Шуткали по эдакой жар старух на Навтлугъ създить! Да еще найдетъ-ли она дома Адама Ивановича…
Адамъ Ивановичъ былъ докторъ, лечившій больнаго.
Больной тоже былъ докторъ, Николай Павловичъ Мизерандскій. Федосья была солдатка, хозяйка дома, въ которомъ жилъ умирающій, и постоянно прислуживала ему и его семейству.
Снаружи постучали въ дверь.
Александра Николаевна быстро откинула крючокъ, и на порог показалась съ повязаною головой, старуха въ чорномъ салоп, съ строгимъ морщинистымъ и озабоченнымъ лицомъ.
— Что, Федосьюшка?
— Плохо, мой свтикъ. Адамъ Иванычъ сказалъ, что завтра онъ завернетъ, а теперь нечего здить. Онъ сказалъ, что завтра онъ будетъ нужне вамъ, а больному будетъ совсмъ хорошо.
Александра Николаевна поняла, что это былъ неотразимый смертный приговоръ, и поняла многія наставленія своего отца, когда находясь еще въ памяти при начал болзни онъ поручалъ ей беречь Вру, а самъ настойчиво требовалъ чтобы его причастили.
— Льду купила на майдан, да шутка-ли, азіаты проклятые,— по абазу за фунтъ содрали, чтобъ имъ пусто было! прибавила Федосья, снимая салопъ и кладя на столъ кусокъ льду, завернутый въ мокрый платокъ.
— Ну, слава Богу! сказала крестясь Александра Николаевна,— хорошо что мы его причастили! и взявъ ледъ, пошла къ своему отцу.
— Няня! няня! смотри что безъ тебя здсь было, сказала Врочка, подбгая къ Федось.— Чуть было несчастіе не случилось. Ахъ какъ я перепугалась! Кукла мою руку сломала, да Саша спасибо скоро поправила. Ахъ, какъ я испугалась!
— Касаточка, куколка ты моя милая, говорила крестя и цлуя ее старуха,— и не эдакія несчастія Богъ посылаетъ да излечиваетъ! Вотъ я теб принесла гостинца. Поподчуй имъ свою куклу. Федосья дала ей апельсинъ и стала прибирать кое что по хозяйству.
Николай Павловичъ Мизерандскій былъ сынъ соборнаго протопопа, извстнаго промышленнаго города Славно-Градска. Родитель его былъ человкъ истинно врующій и умный. Названіе Мизерандскаго носилъ отецъ Павелъ не потому чтобы оно было его родовое (такъ какъ русскому человку никакъ сами собою не могли-бы залзть въ голову латинскія прозванія: Мизерандскій, Беневоленскій, Сперанскій, Бенескриптовъ и подобныя тому порожденія схоластицизма), но потому что отецъ Павелъ, при отдач его въ семинарію, не носилъ никакой фамиліи — и тамъ требованія современныхъ понятій заставили ему дать непремнно латинскую, кличку по жеребью. Выпала ему — Бенедиктинскій. На несчастіе оказалось, что въ Римской церкви есть Бенедиктинскій орденъ монаховъ. Желая избгнуть тни еретичества, ректоръ семинаріи нашелъ что имя будто не подходящее, и подумалъ: бдный мальчикъ! не имешь даже и православнаго имени по латын — О, miseres! воскликнулъ онъ громко.
— Какъ-съ? Мизересомъ назвать прикажете? спросилъ письмоводитель.
— Да, напиши: Мизерандскій, поршилъ ректоръ.— Поди сюда, Мизерандскій!
Мальчикъ подошелъ. Отецъ его, дьячекъ села Стрижева, что на Ок, Подгребайлово тожь, со страхомъ, надеждою и любовью смотрлъ издали на ректора и радовался. ‘Слава Богу! думалъ онъ,— приняли моего сына!’ До фамиліи ею не было ему никакого дла, и для Мизерандскаго началась извстная школа.
Въ послдствіи однако, будучи уже протоіереемъ въ Славноградск, онъ избралъ для своего сына Николаши другую стезю. Онъ отдалъ его въ гимназію, а тамъ въ московскій университетъ по медицинскому факультету. Николай Павловичъ учился съ любовію къ наук и труду. Кром спеціальныхъ занятій, прилежно слушалъ и многія постороннія лекціи извстныхъ профессоровъ. Большое вліяніе имлъ на него въ особенности Грановскій. Кроткій, веселый и услужливый нравъ молодою Мизерандскаго сильно привлекалъ къ нему многихъ изъ его товарищей студентовъ, и одинъ изъ нихъ доставилъ ему мсто на время лтнихъ вакацій, въ семейств богатаго графа Мастодонтова, съ тмъ чтобы заниматься лтомъ съ его сыномъ въ деревн и подготовлять его къ гимназическому экзамену. Въ этомъ почтенномъ семейств Мизерандскій имлъ случай познакомиться съ пріемами и взглядомъ на врщи всего высшаго общества древней столицы. Онъ такъ-сказать вновь воспитался и вообще вынесъ изъ университетской своей жизни образованіе основательное и многостороннее. По окончаніи курса, Мизерандскій оставался нсколько времени въ Москв, и имлъ хоть и не очень значительную практику, но достаточную для того чтобы существовать не богато и не бдно. Свободное время употреблялъ онъ на развитіе въ себ эстетическаго чувства. Посщалъ музеи, галлереи и библіотеки. Думалъ създить и въ Петербургъ для этой же цли, но ждалъ случая. Желзныхъ дорогъ тогда не было, и поздки обходились дорого и были дломъ труднымъ. Случай этотъ такъ и не представился, а представился, другой,— женитьба.
Въ томъ же самомъ дом, гд квартировалъ Мизерандскій, жила бдная двушка, выпущенная изъ московскаго екатерининскаго института и дававшая уроки музыки и пнія. Жила она у своей старой бабушки, бывшей мелкопомстною дворянкой, но продавшей какъ свое имньице и перехавшей въ Москву, гд думала какъ нибудь устроиться съ нею вдвоемъ и тихо жить на капиталъ. Жили такъ он года три, но всему на свт бываетъ конецъ! Пришелъ онъ и для бабушки, которую лечилъ Мизерандскій по сосдству…. Мизерандскій давно уже замтилъ молодую и хорошенькую музыкантшу, а въ Москв не такъ какъ въ Петербург,— хоть умирай за стной, ни одинъ сосдъ не узнаетъ,— нтъ! тамъ сосди не только ближайшіе, но даже живущіе по сосднимъ городскимъ частямъ досконально знаютъ все что слдуетъ о своемъ ближнемъ. Значитъ, въ теченіе трехъ недль, которыя прошли во время бабушкиной болзни, и докторъ и внучка вполн и легко могли себ объяснить другъ друга.
— Благодарствуйте, дорогой Николай Павловичъ, за ваши заботы, сказала внучка, протягивая ему руку, когда воротились съ похоронъ,— я никогда не забуду что вы для насъ длали и сколько я вамъ обязана.
— Врьте, что желанія было много, Лизавета Александровна, но что же длать? Власть Божія.
— Всегда и во всемъ, прибавила она.
— Правда. Но что же вы теперь будете длать?
— А что Богъ приведетъ — и сама не знаю.
Кончилось тмъ, что Николай Павловичъ съ Лизаветой Александровной, черезъ три или четыре мсяца, считая вмст съ дорогой,— такъ какъ тогда на выгодныхъ условіяхъ докторовъ вызывали въ Тифлисъ — водворились въ томъ самомъ домик, гд мы въ настоящее время познакомились съ Александрою Николаевною. Отецъ и мать сами занимались своею дочерью. Съ любовью, съ знаніемъ дла старались они образовать изъ нее женщину-человка, пріучая ее къ труду мысли и труду рукъ, прививая къ ней понятія о жизни трезвыя, чуждыя преувеличеній и эгоизма, объясняя ей высокое значеніе вры и нравственнаго долга.
— Саша у меня молодецъ будетъ! Человкъ-женщина будетъ! говаривалъ потирая себ отъ удовольствія руки Николай Павловичъ, если иногда видлъ въ ней какое нибудь движеніе сердца, соединенное съ ясной мыслію.
— Отчего же, папа, не просто человкъ? вдь это и всякій бы могъ сказать или сдлать! Вс дйствуютъ и думаютъ одинаково.
— Нтъ, не вс, другъ мой. Мужчина длаетъ властію и силой, а женщина вліяніемъ и обаятельностію. Всякому свое. Одному мужество, другой — женственность. Обоимъ — доблесть.
— Такъ отчего же не просто — женщина?
— Потому что для этого надо имть мужескій умъ. Да и женщины бываютъ разныхъ разрядовъ. Есть женщины-дамы и женщины-кухарки. Первыя хоть и аристократничаютъ, но по моему чуть ли не хуже другихъ. Нтъ! ты у меня человкъ-женщина будешь!
И запала въ душу Александры Николаевны эта мысль, имть въ женственно прелестной оболочк мужской серіозный и пытливый умъ. Она не выказывала его безъ нужды, чтобы не считали ее педанткой или синимъ чулкомъ, и чтобы не задть чужаго самолюбія. Напротивъ, никто лучше ея не умлъ поддлываться подъ уровень понятій тхъ, съ кмъ ей приходилось говорить или имть дло.
Взявъ ледъ, она пошла къ своему отцу.
Ледъ приложенный къ темени видимо освжилъ его. Онъ поднялъ глаза и неподвижно уставилъ ихъ на дочь.
— Еще! еще! больше льду. Дай мн кусочекъ въ ротъ.
‘Можно-ли?’ подумала Александра Николаевна: ‘а впрочемъ, все равно теперь. Будь что будетъ!’ и взявъ маленькій кусочекъ, положила ему въ ротъ.
— Саша, прощай! Благословеніе Бога да будетъ на теб и сестр твоей! Береги ее какъ покойница мать. Ты была моей помощницей и все знаешь. Благодарю тебя!.. льду! льду! не плачь, не время, между дломъ поплачешь.
— Охъ, слава Богу! сказалъ онъ, проглотилъ еще нсколько кусочковъ и впалъ въ забытье. Это было послднее, и схоронили его,— и множество бдныхъ, которыхъ лечилъ онъ, несли и провожали его до могилы, и осталась 17-ти лтняя двушка одна съ пятилтней сестрою на рукахъ и старою нянькой своей Федотьевой. Дла покойнаго доктора были не блестящи. Въ наличности за его смертію и похоронами было около 300 рублей да билетъ въ 4 тысячи. Вотъ что имъ осталось обимъ. Правда, по билету слдовало еще получить проценты за цлый годъ.
— Буди Господи воля Твоя! сказала крестясь Александра Николаевна,— слава Богу что еще долговъ нтъ. Какъ нибудь проживемъ!.. и она прижала къ груди своей Врочку. Дитя хотя еще и не могло понимать всей тяжести своей потери, но, видя печаль всхъ въ дом, была тоже печальна,— и когда Александра Николаевна обняла ее, дтскія слезы горячимъ потокомъ капали ей на плечо.— Саша! говорила она,— Саша! а ты все таки люби меня! Что же длать? Когда такъ Богу угодно. Онъ и не такія несчастія посылаетъ да излечиваетъ.
— Гд это ты услыхала? смясь сквозь слезы спросила Александра Николаевна.
— Няня говорила, когда у меня кукла руку сломала…
Александра Николаевна стала серіозно заниматься съ Врочкой и учить ее. Она хотла сама выучиться на ней преподавать, и длала это вспоминая уроки матери, по языкамъ и музык, и уроки отца, по другимъ предметамъ. Она хотла достать еще нсколько уроковъ, а потомъ завести пансіонъ. Но увы, и тому и другому мшали ея собственные, еще слишкомъ юные года, которые препятствовали доврію къ ней.
Капитала она ни подъ какимъ видомъ трогать не хотла. Прочія средства, какъ ни экономничала Александра Николаевна, истощались. Она прибгала къ рукодлью. Вышивала по канв, сама рисовала узоры и продавала, часто хорошенькія ботинки ея мелькали на Эриванской площади, близь магазина мадамъ Блоттъ, покупавшей ея работу, и оттуда на армянскій базаръ и потомъ домой, съ огромнымъ кожанымъ сакъ-вояжемъ, куда складывала она всякую провизію, купленную на деньги вырученныя иногда продолжительной работой. Но она не унывала. Даже ршилась заняться фотографіей на всякій случай.
Такъ продолжалось года два, до тхъ поръ пока одна изъ прежнихъ знакомыхъ ея матери не пригласила ез съ сестрою хать съ нею на легкій воздухъ, на Тетри-Цхале.
Черезъ два мсяца въ полковомъ штаб прибавилась новая блестящая дама, жена батальоннаго командира подполковника Русанова. У него былъ тамъ свой домикъ съ хорошенькимъ садикомъ. Александра Николаевна съ чувствомъ необыкновенной радости и любви предалась желанію сдлать изъ этого домика — очаровательную дачку.
Въ немъ появились фортепіано, цвты, а садъ былъ по возможности разширенъ и засаженъ плодовыми деревьями и кустарниками. Клубника заалла на клумбахъ. Дорожки извивались въ англійскомъ вкус. Виноградникъ образовалъ трельяжную бесдку, и въ сентябр украшалъ ее обоями янтарныхъ и яхонтовыхъ гроздій. Сяный газонъ зазеленлъ передъ опрятной широкой галлереей обвитой павеликой. Хозяйство стало ея страстію, которую длила она съ музыкой. Если прибавить лошадей, дв коровы, куръ и хорошую собаку, то понятно что для Врочки домъ сестры буквально олицетворялъ собою Эдемъ, въ особенности по дружб ея съ черношелковистой громадной жучкой.
— Жаль только, что Федосьи нтъ, говорила Врочка,— а то бы все хорошо было.
Но Федосья не хотла оставить своего Тифлиса, и не похала. Вмсто нея прислуживала имъ Марина, жена стараго деньщика Логина, который впрочемъ долженъ былъ скоро получить отставку за 25-ти лтнюю службу, изъ коихъ двадцать прожилъ съ своимъ настоящимъ бариномъ, и опредлилъ свою Марину къ молодой барын.
— Нечего видно длать съ тобой, милая моя Шурочка! говорилъ ей мужъ.— Отвоевала ты у меня моего Логина. Первый разъ и въ походъ со мной не хочетъ идти, въ случа надобности.
Не долго они счастливы были. Мюридизмъ сильно переворотилъ Кавказъ. Дла стали упорны, сопротивленіе жестокое. Посл одной изъ экспедицій того времени, Александра Николаевна Русанова осталась вдовою, въ своемъ домик, одна, въ ожиданіи когда изъ тифлисскаго института Св. Нины выйдетъ и прідетъ къ ней ея Врочка. Одни лишь Логинъ и Марина по прежнему ей не измнили.
Оставшись одна, Александра Николаевна думала не взять ли ей опять къ себ сестру изъ института, куда еще при жизни мужа отдала ее, потому что обязанности жены и хозяйки, по обстоятельствамъ общественной полковой жизни, отнимали у нея много времени отъ серіозныхъ занятій съ нею, да кром того развлекали и ее, и сестру. Красота и образованность Александры Николаевны сдлали бы ее самою видною женщиною везд, а не только въ Закавказскомъ захолусть. Не удивительно, что многое множество молодыхъ сердецъ, при вид ея, шибко-шибко бились, подъ разными мундирами. Ощущенія эти для нея были такъ новы и пріятны, и много разъ Александра Николаевна напрягала свою волю, дабы иногда отказать себ въ удовольствіи поблистать лишній разъ на какомъ нибудь вечер, пикник или катань (она отлично здила верхомъ), изъ опасенія увлечься черезъ мру чувствомъ тщетнаго самодовольства. Но это выходило еще хуже. Безъ нея никакія удовольствія не удавались, и тогда вс приставали къ ней и къ ея мужу, который напротивъ съ гордостію смотрлъ на тріумфы своей жены и радовался ея успхамъ, не понимая того тонкаго чувства деликатности, которое ею руководило. Впрочемъ, она объ этомъ ему и не говорила ничего, изъ того же самаго чувства — деликатности. Оставшись вдовою, она разсуждала, что ей длать. Теперь она лично находилась все таки въ нсколько лучшемъ положеніи нежели по смерти отца. Есть у меня теперь, думала она,— хоть точка — моя собственная, на земномъ шар. Есть небольшой, но опредленный доходъ: пенсія мужа. Надобности ни въ чемъ никакой. Домъ какъ полная чаша. Капиталъ больше нежели былъ прежде. Взять ли мн Вру или нтъ? Ей еще осталось доучиваться два года, а мн носить годъ трауръ. Если взять — то будутъ ли ей въ прокъ мои занятія съ нею, когда и самой мн нужно нсколько въ себя прійти, она же напротивъ, съ радостью вырвавшись на свободу, наврное не станетъ ужь заниматься какъ прежде. Э! пусть доучивается лучше, ршила она:— а деньги нужныя на ея содержаніе, если бы я ее взяла, пусть лучше пойдутъ ей на блье и на платья ко дню ея выпуска.
И не взяла. И цлый годъ траура принимала рдко, а еще рже вызжала, и ни когда не показывалась иначе, какъ совершенно запросто въ боле короткихъ или почтенныхъ семействахъ (въ штаб было семействъ до 30, кром прізжихъ). По окончаніи траура конечно жизнь ее пошла нсколько свободне, веселе, но прежнихъ увлеченій уже опасаться ей было нечего. Она умренно веселила скоре другихъ чмъ себя, и сберегала средства для встрчи сестры, которой втайн желала подобной же какъ себ участи, кром вдовства разумется.
Изъ сосднихъ штабъ квартиръ часто прізжали въ гости на Тетри-Цхале офицеры и другихъ полковъ. Въ числ ихъ былъ князь Вязьминскій. Потомокъ старыхъ русскихъ князей, онъ былъ помщикъ одной изъ черноземныхъ губерній и владлецъ боле 20 тысячъ годоваго дохода, которые впрочемъ проживалъ безъ сожалнія, проигрывался въ карты, задавалъ праздники и пикники всему полку, а иногда и двумъ, бросая деньги псенникамъ и музыкантамъ и раздавая всякому желающему, которые отдавали ему лишь на половину. Онъ былъ простой и добрый, готовый съ любезностію на всякія услуги для нуждающагося, именно то что называютъ душа-человкъ. Послднее время онъ все чаще и чаще сталъ появляться на Тетри-Цхале. Само собою разумется, что необходимое требованіе приличія заставляло его всякій разъ навстить вдову стараго пріятеля, съ которымъ не разъ длили они и хлбъ-соль, и походные труды, и боевыя опасности. Князь былъ прекрасный музыкантъ и даже композиторъ. Подъ конецъ траура, Александра Николаевна, на небольшихъ вечерахъ, занималась иногда музыкой, и віолончель князя какъ нельзя лучше вторилъ чудесной ея игр на фортепіано.
Само собою разумется также, что Сталинъ всегда былъ очень недоволенъ его появленіемъ и радъ его отъзду. Жалокъ человкъ! Чувство, столь прекрасное какъ любовь, иногда пораждаетъ въ немъ столь же черныя мысли какъ и злая ненависть! ‘Всякъ для себя, одинъ Богъ для всхъ’ и ‘своя рубашка ближе къ тлу’ говоритъ народъ.
И народъ правъ: дйствительность не можетъ никогда походить на идеалъ — и жизнь всегда будетъ выраженіемъ тяжелой и трудной борьбы съ обстоятельствами, которую необходимо выдержать человку, дабы дйствительность согласовать и сблизить съ его идеаломъ. Да и кому еще это удается.
Ясно, во первыхъ, что человкъ во многихъ случаяхъ самъ себ составляетъ обстановку. Боле или мене гордый или искательный характеръ, боле или мене предусмотрительный умъ или опрометчивость каждаго — доставляютъ ему успхъ или неудачу, если разумется сопровождаются настойчивостію и неуклончивостію воли. Но ясно и во вторыхъ, что въ мір отношеній его къ себ подобнымъ людямъ, которыхъ онъ встрчаетъ тысячи, дйствуютъ и тысячи разныхъ волей, невсегда совпадающихъ въ своихъ стремленіяхъ и тоже боле или мене создающихъ для себя обстановку. Такимъ образомомъ, человкъ дйствуетъ въ извстной сред, на которую боле, или мене вліяетъ, но которая отъ него не зависитъ и существуетъ совершенно сама по себ, нисколько объ немъ не безпокоясь, хотя въ то же время вліяетъ и на человка. Повидимому, что можетъ выйти изъ свободной личной дятельности миліоновъ людей кром сумбура?— такъ же какъ не можетъ выдти концерта изъ крика миліона голосовъ,— а выходитъ однако нчто гораздо боле. Выходитъ исторія, логично слдующая извстному прогрессивному закону, который объясняетъ мыслителю тайны жизни и роста и развитія человчества. Выходитъ, что эта исторія слагается не случайно, а по неуклонно опредленнымъ до вка законамъ, которыхъ послдовательность и вчную логическую правду никто и ничто измнить не въ состояніи, и которая въ каждую данную минуту превращается въ статистику, а успхъ является только какъ награда свободной воли человка, за совпаденіе ея съ волей провиднія,— причемъ нравственная отвтственность вполн ложится на человка не за успхъ или неудачу, а за направленіе и стремленіе свободной собственной его воли.
Съ галлереи и изъ оконъ дома Русановой, видъ на Алазанскую дорогу былъ истинно великолпенъ. Верстахъ, примрно, въ 20, виднлась голубая Алазань, извиваясь у подножія зубчатаго снжнаго хребта, вдоль котораго блли, среди яркой зелени, многіе грузинскіе поселки и наши укрпленія,— составлявшія лезгинскую кордонную линію. На огромное пространство, чудной панорамой, въ ясномъ неб рисовались горныя вершины, на которыхъ даже отдльныя деревья, были видны съ поразительною ясностью. Въ разныхъ мстахъ долины змились ручьи, впадающія въ рку, и всему виду придавали необыкновеннное разнообразіе разбросанные по предгорьямъ: Телавъ, Сабуи, Руистери, Вердисубаты, Ципондалы, Сацхенисъ, Лагодехъ и даже Закаталы и Сигнахъ, то есть пространство верстъ на 200, среди коего царственно возвышались: вчными тучами повитая Кадора, свтлый Химрикъ и зеленющій шатеръ Мессельдигера. Къ числу знаменитйшихъ въ свт видовъ, Константинополя, Неаполя, Ріо-де-жанейро, извстныхъ по обширности кругозора яркости и мягкости колорита, смло мы можемъ прибавить видъ Алазанской долины отъ Телава и видъ съ моря на Сухумъ-Кале. Если добавимъ сюда Ялту, то окажется, что наше любезное отечество въ этомъ отношеніи, какъ во всхъ другихъ, не вовсе обижено природой.
Но любоваться этимъ видомъ не всегда возможно. Когда, среди яркаго дня, изъ глубины долины поднимаются въ форм густаго желтоватаго тумана испаренія, вся она тонетъ въ жаркой и непроницаемой неопредленности, только при восход и закат солнца, на нсколько времени можно доставить себ это удовольствіе,— да еще при тхъ довольно-рдкихъ впрочемъ случаяхъ, когда надъ долиною пройдетъ гроза, и сильный дождь прибьетъ къ земл знойный туманъ, не задвъ при этомъ точки зрнія, откуда освщалъ бы лучъ солнца — чудную картину. Когда Сталинъ, оставивъ Исаева, надлъ фуражку и въ сопровожденіи недовольнаго Бехо вышелъ изъ дому,— въ это самое время Александра Николаевна, пользуясь именно рдкимъ случаемъ ясности долины, снимала съ нея фотографію. Давно уже извстно, что влюбленные, куда бы ни пошли, но совершенно противъ своей воли, только одною силою обстоятельствъ, обыкновенно вынуждены бываютъ очутиться около жилища любимой особы, какъ бы по видимому далеко она ни обрталась.
Сталину оказалось необходимымъ провдать на баттарейной конюшн свою лошадь, возвращаясь назадъ онъ заглянулъ въ пустую барабанную школу, а оттуда, чтобы пряме вернуться домой, уже по невол надо было пройти мимо луча зрнія снимавшей фотографическій ландшафтъ Русановой.
Подойдя къ одному дереву, Сталинъ остановился и посмотрлъ на садъ Александры Николаевны. Бехо тоже остановился и какъ бы желая угадать мысли своего хозяина, въ стремительной и умной поз, неподвижно смотрлъ прямо ему въ глаза.— Милая, милая женщина! думалъ Сталинъ,— лежитъ себ, я думаю, и не подозрваетъ, какъ я брожу около нея, какъ демонъ около рая! что-то она теперь длаетъ?
Она тоже замтила Сталина, когда онъ появился въ фокус ея стекла, и остановился задумчиво смотря на нее, но еще ея не видя. Ее вовсе не удивило его появленіе. Сердце женщины всегда чувствуетъ любовь къ ней мужчины.
— Хорошо же, подумала она,— сниму я его на моей картин, вмст съ собакой. Боже мой! только онъ смотритъ на меня, чуть-ли не такъ же какъ и она на него. Своевременно она захлопнула аппаратъ и унесла его въ другую — темную комнату.
Негативъ вышелъ очень удачно, но такъ какъ Сталинъ былъ въ кител, то среди картины онъ выходилъ слишкомъ яркимъ блымъ пятномъ.— Ну, ничего надо его при отдлк замазать немножко, улыбаясь сказала про себя Русанова.
Когда она воротилась въ прежнюю комнату,— Сталина уже не было.
Она сла въ кресла, и смотря въ окошко задумалась.
Она чувствовала, что симпатичный и пылкій Сталинъ любилъ ее искренно и глубоко. ‘Но что же изъ этого могло бы выдти? думала она,— вдь я его могла бы только связать собою, а потомъ постарть и опостылть ему, помшавъ его молодости и его служб. Нтъ, вздоръ это,— надо его вылечить, ршила она. А какъ онъ хорошъ, и милъ, и уменъ!— Для моей Вры, онъ былъ бы хорошій женихъ. Жили бы здсь со мною какъ мои дти, и тогда хватило бы и средствъ, да кром того и въ случа экспедиціи Вра со мной бы осталась.
И она задумалась еще боле. Задумалась за себя. У ней сердце было тоже не каменное, но жизнь не дозволяла ей давать ему когда нибудь забываться и свободно биться въ отвтъ тому, котораго оно моглобы выбрать. Жажда любви наполняла его вмсто самой любви, когда она была еще за мужемъ,— и какъ она счастлива и довольна была, что мужъ ея былъ человкъ котораго еще можно и не стыдно было любитъ. Вышедши замужъ боле или мене по нужд, не вс бываютъ такъ счастливы. Многія погибаютъ потому, что и желаютъ и пробуютъ — но оказывается нельзя любить: слишкомъ ничтоженъ мужъ!…
Александра Николаевна тоже пробовала, и проба шла успшно, и она уже думала что вотъ счастье близко… цль достигнута… Какъ вдругъ — глупая, залетная пуля, какого нибудь оборваннаго горца, поразила добраго воина и освободила Александру Николаевну отъ всякихъ заботъ, надеждъ и думъ по этому предмету. Какъ тутъ не призадуматься бдной женщин?
— Что мы съ клубникой-то будемъ длать, сударыня? раздался позади Александры Николаевны голосъ Марины.
Марина была женщина лтъ далеко за 40. На полномъ, кругломъ ея лиц, видны были слды прежней красоты, но теперь она была толста, румяна и бла. Рукава ея платья были засучены гораздо выше локтей, и выказывали блыя руки покрайней мр въ три вершка къ діаметр. Она была, что называется, веселаго нрава — и при большой доброт, съ огромною физической силой, соединяла нкоторую насмшливость, причемъ была охотница поговорить.
— Эхъ, красавица — барыня, все то вы думаете да печалитесь, сказала Марина, видя что Александра Николаевна въ раздумь ничего не отвчала на ея вопросъ.— Полно-те убиваться, матушка! И не такого еще мужа вамъ Богъ пошлетъ. Что ужь помышлять о прошедшемъ! Вдь его не воротишь. Лучше впередъ глядть надобно.
— Что это теб вздумалось меня сватать Марина!— и кто теб сказалъ, что я объ этомъ думала?
— Лта сказали, милая барыня. Съ этакой красотой не вкъ же вдовой вковать! Это ужъ и отъ Бога грхъ. Мы хоть люди и темныя, а видимъ таки, какъ добрые люди по васъ убиваются.
— Кто же это такіе, добрые-то люди? смясь сказала Александра Николаевна.
— Ну вотъ ужъ, сударыня, не вамъ бы и говорить да не мн бы и слушать! Ужь не говоря уже про другихъ, одинъ Сталинъ чай вс ноженки оттопталъ, чтобы издали хоть на крышу взглянуть, гд наша краля живетъ. Вы думаете, что такъ ничего и не видитъ никто!
— Да что же тутъ видть? Какая мн пара Сталинъ? Я старуха, а онъ еще мальчикъ передо мной. Этакъ замужъ выходить, такъ и жить будетъ нечмъ.
— Ну, молоденекъ-то, оно пущай правда, сказала Марина,— да вдь и старый то пожалуй не лучше. Иной попадется такой кулакъ, что не приведи Господи! А что ужь жить нечмъ,— такъ это что? лишь бы былъ любъ, а то какъ узнаютъ что вы за кого замужъ идете, сейчасъ въ чиновники произведутъ, казначеи, а либо въ квартермистры выберутъ.
— Ну, хорошо, быть по твоему. Да кто теб сказалъ, что сама-то я замужъ хочу?— разв замужемъ-то лучше?
— Ай, барынька!… ай, красавица, да какъ-же? чуть не запла Марина, сплеснувъ руками: — извстное дло: живой объ живомъ и думаетъ… Ну, что за радость какъ не съ кмъ и словечка по душ перемолвить?… Вдь что теперь поглядть на васъ?… Ну, тамъ въ гости чтоль забжитъ, али сами повстрчаете знакомаго — все вдь это чужой человкъ: перекинетесь куплетомъ двумя, поклонъ да и врозь… А тутъ, примрно коли законный супругъ, баринъ молодой красивый — любо-дорого взглянуть, а самъ очей съ васъ то есть не сводитъ, не надышется на васъ, и спитъ и видитъ, чмъ бы вамъ какое удовольствіе оказать…
— Ну, ну?!… улыбалась Александра Николаевна, — а какъ мы не сойдемся съ нимъ? Вдругъ онъ мн своимъ ухаживаньемъ до тошноты надостъ? Куда я тогда съ нимъ днусь?
— И! что вы это? Да разв не отъ васъ вся власть будетъ? Ужъ на что я, а и то своего Логина — какъ захотла, такъ и управила — и не слышитъ, не чуетъ, какъ подъ мою дудку пляшетъ, — а вамъ то и Богъ веллъ!… Да въ этакихъ-то бленькихъ ручкахъ мужчина мягче воску станетъ — что хошь, то и лпи изъ него…
— То-то и есть…— Ну, что это за мужъ будетъ, какъ его же еще и учить придется, полушутя, полусеріозно проговорила Александра Николаевна, — нтъ, ужъ коли выходить замужъ, такъ надо человка, опору и наставника.— Не до него спускаться, а чтобъ онъ велъ за собой, выше и выше… Чтобъ я уважать могла… Чтобъ я сама все лучше и лучше становилась…
Марина тупо глядла на нее и очевидно не могла взять въ толкъ ея рчей, но при послднихъ словахъ вдругъ оживилась…
— Чего еще лучше-то? перебила она:— ужъ и такъ красна, что твое солнышко, что твоя злачна ягодка-клубничина!
Александра Николаевна расхохоталась.
— Дура ты, Марина, сказала она,— ну убирайся! только разбунтовала меня,— длай съ твоей клубникой что знаешь.
Марина смясь взяла пухленькую руку Александры Николаевны, которая утонула въ ея мягкихъ и громадныхъ рукахъ какъ масло въ пшеничной каш, и поцловала ее съ большимъ наслажденіемъ, говоря:— милая барыня, ангельчикъ ты нашъ красный!
— Дура, убирайся! сказала Русанова.
Въ дверяхъ показалась невозмутимая, суровая физіономія Логина.
— Что вы ее, матушка-сударыня, слушать изволите! Много видно я ее билъ, что кости вс вывалились, одна мякоть только осталась и языкъ совсмъ безъ костей! такъ мелетъ чай по пословиц: у бабы волосъ дологъ…
— Больно вы ужь нынче умны стали, Логинъ Яковлевичъ! прервала Марина,— вонъ писаря сказываютъ, васъ хотятъ скоро енараломъ произвести.
При этомъ она правую руку подперла подъ бокъ въ вид полу-ферта.
Александра Николаевна хохотала еще боле. Логинъ искоса взглянулъ на жену и не обращая на нее ни малйшаго вниманія.
— Александра Николаевна, я себ пріемышку взялъ, добавилъ онъ,— извольте посмотрть. По крайности хоша умереть придется мн, али хоть и ей послдней,— тутъ онъ головой кивнулъ на жену,— будетъ хоть кому гршныя кости въ могил зарыть.
Онъ выдвинулъ впередъ двочку, лтъ 10-ти, очень бдно одтую и всю въ слезахъ.
— Иди! въ землю барын кланяйся,— ручку проси, сказалъ онъ.
Русанова съ недоумніемъ смотрла на Логина. Марина развела руками, и пытливо оглядывала двочку.
Двочка поклонилась въ землю, и съ полными слезъ глазами подошла въ Русановой. Она была блондинка, съ заплаканными голубыми глазами, въ ситцевомъ сарафанчик, гологожкой.
— Что это такое значитъ, Логинъ?
— Да что, сударыня? Своихъ дтей не далъ Богъ. Нынче ходилъ въ Духанъ, вижу объявленіе съ барабаномъ длаютъ. Посл Натытчихи сироты остались, не пожелаетъ ли значитъ кто на воспитаніе взять, за себя написать. Я подумалъ, подумалъ… Что? такъ въ сердц своемъ помышляю. Скоро барышня молодая Вра Николаевна выйдетъ, тоже ей прислуга будетъ нужна. Взялъ, да эту вотъ за себя и записалъ.
У Александры Николаевны сердце стукнуло.
— Ты балуешь меня, Логинъ! сказала она.— Это ты для того сдлалъ, чтобы для Врочки ради меня горничную приготовить! Марина, милая! прибавила она вставая и обнимая Марину,— побережешь ли ты,— захочешь ли ты поберечь эту двочку? Старикъ-то твой вдь и не спросилъ тебя!
Марина съ жаромъ обхватила и какъ ребенка приподняла Александру Николаевну, и цлуя ее гд попало отвчала:— голубушка моя, милая, что вы говорите мн объ этомъ? Разв я зврь какой лютый? Разв Богъ не велитъ сироту приберечь? Разв она отъ меня откусила что? А звать то какъ ее, Логинъ Яковлевичъ?
— Надеждой зовутъ.
— Надя! схвативъ ее сказала Марина,— пойдемъ я умою и одну тебя. Эко изъ моей юбки ей чай платьевъ съ десятокъ выйдетъ!
Они ушли. Но сладкія слезы долго лились изъ глазъ у Русановой.— Удивительно какъ за малое добро привязчивъ русскій человкъ! думала она.
Межь тмъ приближался вечеръ.
Александра Николаевна перевела на бумагу снятый ею видъ, и разсматривала свою работу. Немножко передержала, подумала она,— благодаря Сталину: показался подъ конецъ. Но онъ за то очень хорошо вышелъ. Вотъ будетъ удивленъ. А какъ всегда удачно снимаются карточки, когда не знаютъ этого т съ кого ихъ снимаютъ. Что значитъ больше спокойствія, непринужденности и естественности позы!
— Здравствуйте, Александра Николаевна! раздался съ галлереи голосъ Сталина,— дома вы? Что вы тутъ смотрите?
— А вотъ посмотрите, отвчала Александра Николаевна,— взойдите сюда.
Сталинъ вошолъ, стараясь придать своему лицу по возможности холодное и серіозное выраженіе, мало впрочемъ шедшее къ его молодости.
Русанова тотчасъ же замтила это.
— Что это у васъ сегодня такая оффиціальная физіогномія? спросила она.— Вы врно очень устали, разгуливая гд нибудь на зар.
— Нигд я не разгуливалъ,— и мн не понятно, отчего обыкновенное выраженіе моего лица вамъ угодно называть офиціальнымъ. Впрочемъ, я готовъ и въ этомъ какъ и во всемъ подчиняться вашему желанію.
Александра Николаевна расхохоталась и показала ему фотографію.
Сталинъ вспыхнулъ и растерялся.
— Какой вы ребенокъ, Сталинъ! сказала она,— вдь вы совсмъ не мастеръ хитрить, зачмъ же вы пробуете?
— Александра Николаевна, что вы со мной сдлали? Безсердечная женщина, вы убили меня! Можно ли же было увковчить меня на этой чудесной картин въ такомъ положеніи и въ этомъ глупомъ бломъ балахон!
— Балахонъ не бда, я изъ него вамъ пожалуй и сюртукъ сдлаю, а увковчила васъ для того, чтобы вы не отпирались въ томъ, что вы гуляли передъ моими окнами. Не считая того впрочемъ, что вмсто одного пріятнаго воспоминанія-вида, у меня будетъ еще и другое — портретъ добраго знакомаго. Я надюсь что вы за это на меня не будете въ претензіи.
Она протянула ему руку, которую онъ крпко поцловалъ.
— Ну, во первыхъ, садитесь. Раскажите мн, что вы длали? Много ли проиграли въ карты въ вашемъ сумасшедшемъ дом?
— Я все объ васъ думалъ и полагаю, что изъ всхъ сумасшедшихъ самый сумасшедшій я.
— Это не хорошо, Сталинъ. Я вамъ запрещаю думать обо мн иначе какъ въ моемъ присутствіи.
— Тогда у меня есть другое дло, это любоваться вами и ничего ни помнить.
— Ахъ, Боже мой! Это опасно становится, берегитесь. Вамъ надо льду на голову. Марина! дай намъ воды со льдомъ и варенья. Сталину дурно. По крайней мр надо хоть себя обезпечить.
— Вы все шутите, Александра Николаевна, а я говорю очень серіозно.— Ахъ, пожалуйста не серіозничайте, я нынче не расположена ни къ чему серіозному, тмъ боле что мы съ Мариной для васъ только что невсту приготовили.
— А какъ разъ парочка, тоже молоденькая!— сказала Марина, входя въ комнату съ подносомъ, слегка поклонившись Сталину и насмшливо взглядывая на него.
— Покажи ему, Марина.
— Ну ужъ скоро больно будетъ, сударыня! Пускай ко женихъ подольше еще походитъ, тогда и, невсту покажемъ.
Русанова смясь разсказала про двочку.
— Ну а теперь будемъ дло говорить, сказала она.— Что почта изъ Тифлиса еще не пришла?
— Пришла сегодня.
— А что же вы мн книги не принесли?
— Еще не распаковали журналовъ. Завтра доставлю.
— А сегодня возьмите Тьера. Я прочитала его съ большимъ удовольствіемъ.
— Меня удивляетъ, какъ это вы читаете такія скучныя вещи. Я никакъ не могъ собраться даже и приступить къ нему.
— Разв васъ онъ не интересуетъ какъ воина? Странно! я думала что вы найдете тамъ много въ особенности интереснаго для васъ. Да кром того, тамъ есть прекрасныя и даже поэтическія картины. Напр., хоть переходъ Бонапарта черезъ Сенъ-Бернаръ, съ однимъ швейцарскимъ проводникомъ. А Блинскаго вы прочитали? Объ этомъ можно много намъ съ вами поговорить…
— Не буду хитрить съ вами, Александра Николаевна, ничего этого я не читалъ да теперь и не хотлось, какъ-то не до того было.
— Знаете что, Сталинъ, право вамъ необходимо поглубже подумать о себ. Служба требуетъ какъ и самая жизнь — много знанія, если вы только не располагаете оставаться всегда на обыкновенномъ уровн всхъ другихъ, ничмъ не отличающихся отъ толпы. Но съ вашей стороны мн кажется это невроятнымъ. Мн бы по крайней мр не хотлось, что бы это такъ было.
— Если что нибудь изъ меня и выйдетъ, то этимъ я буду обязанъ вамъ, единственно вамъ, сказалъ Сталинъ.
— Ну, тмъ боле пріятно было бы, чтобы вышло что нибудь очень хорошее! Приходите иногда, вмст читать и разсуждать будемъ.
Въ это время къ крыльцу подъхали дрожки, и вошелъ князь Вязьминскій.
— Александра Николаевна, сказалъ онъ раскланиваясь,— у насъ завтра охота собирается, и многія дамы дутъ на нее и на пикникъ, который за нею послдуетъ у развалинъ Пшавскаго замка. Не будете ли вы изъ нашихъ? Я пришелъ предложить себя въ ваши кавалеры.
— Съ большимъ удовольствіемъ, князь. Но только какъ же хать — верхомъ или въ экипаж?
— Какъ хотите. Если вамъ угодно, позвольте мн представить къ вашимъ услугамъ мой кабріолетъ. За лошадь я отвчаю.
— Нтъ, я думаю, лучше верхомъ. Свободне будетъ хать и мене будемъ зависть отъ дороги.
— Да и кром того, можетъ былъ въ такомъ случа ни позвольте и мн быть вторымъ кавалеромъ вашимъ, сказалъ Сталинъ.
— И тмъ лучше будетъ, прибавилъ князь,— потому что въ здшнихъ мстахъ легко могутъ поднять медвдя или кабана, тогда удобне двумъ кавалерамъ оказать какую либо услугу дам, если бы что случилось съ лошадью.
— Господа! я вполн довряюсь вамъ. Садитесь, князь. Что длаетъ вашъ віолончель? вдь право досадно, что онъ у васъ остается такъ далеко отсюда въ вашемъ штаб.
— Онъ здсь, сказалъ князь.— Съ тхъ поръ какъ онъ удостоился чести акомпанировать вашей чудесной игр, я оставилъ его у Михева, чтобы не возить съ собою взадъ и впередъ, въ надежд что когда нибудь еще буду имть тоже удовольствіе.
— А пошлите за нимъ, мы съ вами что нибудь съиграемъ, а Сталина превратимъ въ хозяйку, онъ намъ будетъ чай длать!…
Князь послалъ кучера своего за віолончелью.
— Съиграемте элегію Эрнста, сказалъ онъ.
— И прекрасно, а потомъ что нибудь изъ Бетховена или Мендельсона.
— А потомъ прослушаемъ восхитительное соло изъ какой нибудь оперы, которое вы намъ споете?
— По крайней мр постараюсь чтобы было сносно если не восхитительно.
Князь былъ очень оживленъ, веселъ, и хорошее расположеніе духа заразило собесдниковъ. Музыка шла прекрасно, чай не блисталъ особеннымъ искусствомъ приготовленія, за то доставлялъ поводъ шутить и подтрунивать надъ Сталинымъ, и вечеръ былъ очень милъ и задушевенъ.
Они сидли въ саду. Яркій свтъ лампы сіялъ сквозь густую листву деревьевъ, а среди темнаго неба блистали звзды. Любезность князя была увлекательна, и Александра Николаевна съ давно неиспытаннымъ удовольствіемъ слушала его умную и мужественную рчь. Разсказы его отличались простотой и правдой, сужденія — снисходительностію, и глубиною воззрніи.
Сталинъ за то все упорне и упорне молчалъ, и если бы было свтле, то легко было бы замтить, что онъ длался все угрюме, даже зле. Его грызла ревность. Наконецъ онъ схватилъ фуражку и сталъ прощаться.
— Хотите, я подвезу васъ? сказалъ князь.
Сталинъ сдлалъ видъ будто не слышалъ.
— Такъ до завтра! сказалъ князь обращаясь къ Александр Николаевн.— Только это довольно рано. Часовъ въ 8 надо выхать, если позволите я къ этому времени буду у васъ.
— Приходите утромъ пить кофе, сказала Русанова.
— А какъ хорошо у васъ! точно рай! Не хотлось бы даже и на время убжать отсюда. Ну, до свиданія! сказалъ онъ, протягивая ей руку.— Такъ хотите, я подвезу васъ? добавилъ онъ обращаясь къ Сталину.
— Вы какъ будто хотите похвастать экипажемъ передъ М-me Русановой…. съ досадой отвчалъ Сталинъ,— напрасно! Ваше богатство я думаю довольно ей извстно.
Съ этими словами онъ быстро поклонился и вышелъ.
— Если вамъ не нравится, что я вамъ сказалъ, то я къ вашимъ услугамъ, прибавилъ онъ въ дверяхъ.
Князь вопросительно и съ недоумніемъ смрилъ его холоднымъ и строгимъ взглядомъ.
— Вотъ юноша! съ улыбкою сказалъ онъ, обращаясь къ Александр Николаевн.
Она была поражена. Въ теченіе вечера, ей вовсе не приходило на умъ даже что нибудь подобное заподозрить въ душ Сталина, тмъ боле, что они съ часъ сидли въ темнот сада, наслаждаясь чудеснымъ теплымъ вечеромъ и видомъ освщенныхъ деревьевъ, но тутъ она поняла все. Ей стало его жаль.
— Князь! сказала она протягивая руку и какъ бы желая задержать его, чтобы онъ не пошелъ вслдъ за Сталинымъ,— простите ему. Это видно какъ онъ еще юнъ. Завтра врно онъ образумится, и я заставлю его извиниться передъ нами.
— Передо мной пожалуйста не заставляйте. Онъ скоре виноватъ передъ вами. Но мн жаль только, что вы завтра будете озабочены и потому не будете расположены къ удовольствію, такъ какъ бы намъ этого хотлось.
— О, если я теперь уврена въ васъ, то это нисколько не помшаетъ мн вполн отъ души веселиться. Ручаюсь вамъ.
— Ну и прекрасно! такъ до завтра?
— Къ 7 часамъ я буду готова и буду васъ ждать съ чаемъ или кофе.— До свиданія.
— Экой мальчишка! подумалъ князь, садясь въ свои дрожки.— А она-то? Что за женщина! И умна, и добра, и мила! Да, прелестная женщина! Какъ за нее дуэлямъ не быть? Еще спасибо уметъ отлично держать себя, а то наврное давно бы уже половина ея знакомыхъ перестрлялась!…
Сталинъ вышелъ какъ отуманенный. Совсть говорила ему, что онъ страшно наглупилъ, а сердце бунтовало въ груди, и онъ не могъ ни успокоиться, ни ясно взглянуть на свое положеніе. Какъ въ калейдоскоп, мысли и представленія носились въ его воображеніи, но безъ всякой логической связи и ничмъ другъ съ другомъ органически не связанныя. Давно бродилъ онъ, нисколько не думая о своей квартир, переживая въ одну ночь — романъ, котораго для другого стало бы на цлую жизнь, и несмотря на то что воображеніе рисовало ему большею частію вздоръ и небылицы, онъ при каждомъ эпизод страдалъ или томился, какъ бы и въ самой ощутительной дйствительности.
Вотъ уже зааллъ востокъ. Легкимъ розовымъ свтомъ подернулись серебристыя вершины горъ, и въ боле ясныхъ очертаніяхъ стали выдаваться вс предметы и обозначаться ихъ краски.
— Боже мой! Что это? Что это такое? вскрикнулъ онъ, обими руками схвативъ себя за голову.
Но небо было глухо. Безстрастной красотой своей оно повидимому намрено было блистать какъ и прежде, ни сколько не обращая вниманія ни на радости, ни на страданія земнородныхъ. Чудная картина разсвта какъ-то механически развлекла однако Сталина. Давно знакомые предметы показались ему въ какомъ то новомъ, особенномъ свт, таинственные и заманчивые. Перспектива казалась какъ будто отдаленне, и природа вся одвалась какой-то вчно новой, чудесною одеждой.
— Э! что мн за дло до этой природы! Хоть бы ея и не было вовсе, подумалъ Сталинъ.— Лучшее что въ ней ей есть — это она. Да и она бездушна точно также какъ эти горы, эти тополи, это глупое солнце! Вся природа устроена на эгоизм. Въ матеріи это непроницаемость, а въ человк чувстро: лишь бы мн хорошо было, а тамъ хоть трава не роста.
Человкъ умираетъ отъ любви, или, что еще хуже, пожалуй убиваетъ другаго,— такъ что-жъ? Легкое пожатіе плечами, приложеніе надушеннаго платка къ безслезнымъ глазамъ, какое нибудь восклицаніе, которое если перевести на человческій языкъ — будетъ значитъ: ‘дураки, дураки!’, вотъ и все, а результатъ: смотрите, дескать, вотъ я какая — не вамъ чета! О, какое проклятое существо женщина!…
— На пле-чо! раздался голосъ ефрейтора, ведшаго мимо Сталина смну.
— Ружья вольно, приказалъ Сталинъ. Ему стало совстно передъ этими солдатами смотрвшими на него съ удивленіемъ, передъ своимъ собственнымъ положеніемъ. Онъ вспомнилъ, что скоро надо идти на охоту, что ему надобно переодться, оправиться, придать наконецъ себ хоть сколько нибудь сносный и приличный видъ,— и пошелъ домой.
Исаевъ крпко и безмятежно спалъ, когда онъ вошелъ въ свою комнату. При шум его шаговъ, а также и отъ луча солнца падавшаго изъ окна прямо на глаза — Исаевъ проснулся и взглянулъ на Сталина.
— Гд это ты пропадалъ, братъ? сказалъ онъ.— Чай въ слободк слонялся? а у насъ нынче охоту затяли. Да что это съ тобой? на теб вовсе и лица нтъ!
Исаевъ слъ на своей кровати.
— Да, да, радуйся и веселись! Дьявольская проницательность! Врно предсказалъ все чему быть должно! Великій человкъ по крайней мр отыскался на земномъ шар, явился пророкъ въ отечеств своемъ! отвчалъ раздраженнымъ голосомъ Сталинъ, сбрасывая съ себя одежду куда попало. Сюртуку досталось прежде другихъ частей — и потому онъ немедленно оказался подъ стуломъ на полу.
Исаевъ слегка подсвиснулъ.— Ну такъ! сказалъ онъ:— вотъ теб и равнодушное объясненіе. Эй, Стуколенко!
Деньщикъ Стуколенко показался въ дверяхъ.
— Трубку! да кофе — живой рукой — чтобы былъ крпкій! Понимаешь?
— Чего не понять?— Понимаю. А люди-то вонъ ужь давно идти собираются.
— Ну не разсуждай, а дло длай!
— Чего длать? Сливокъ-то достать негд.
— Подай архіерейскія. Ну разсказывай, обратился Исаевъ къ Сталину,— говори какъ тебя изъ службы-то выгнали?
Сталинъ разсказалъ, какъ адское кокетство Русановой взбсило его, какъ онъ бросилъ въ глаза оскорбленіе князю, и вроятно навсегда покончилъ съ этою женщиной, а въ заключеніе просилъ Исаева быть его секундантомъ.
Исаевъ слушалъ внимательно.
— Изъ всего этого ясно только одно: что ты наглупилъ, сказалъ онъ.— Да и весь вечеръ не блисталъ остроуміемъ. Хорошо. Я готовъ быть въ случа нужды твоимъ секундантомъ,— хотя бы и не слдовало помогать глупостямъ,— но только съ условіемъ: предоставь мн уладить все это дло.
— Но только ужъ я извиняться не буду. Ты меня извини, я не мальчикъ!