Велледа, или Христіянинъ и язычница въ 3 столтіи.
(Повсть.)
Шатобріанъ. В. И.
——
Велледа, или Христианин и язычница в 3 столетии, Шатобриан Франсуа Рене, Год: 1812
Время на прочтение: 18 минут(ы)
….По вол Кесаря, Констанція получивъ намстничество, Арморики {Часть Галліи.}, прибылъ я въ замокъ, мн назначенный не далеко отъ моря. Сей замокъ былъ древле Галльскою крпостію, распространенною Юліемъ Кесаремъ. Онъ стоялъ на утес въ лсу примыкающемъ и омываемымъ волнами озера.
Тамъ провелъ я нсколько мсяцевъ въ глубокомъ уединеніи, бесдовалъ съ Богомъ и совстію, вникалъ духомъ въ спасительныя истины Христіанской вры, и со дня на день побждалъ сильне остатокъ мірскихъ склонностей: но страсти этой, подобно женамъ ласковымъ, влекли меня къ себ тайною прелестію.
Случай прервалъ, мои изслдованія и побды надъ самимъ собою.
Воины увдомили меня, что съ нкотораго времени неизвстная жена выходитъ изъ лсу передъ наступленіемъ ночи, одна въ ладьи переплываетъ озеро, и на другомъ берегу скрывается.
Мн было извстно, что Галлы повдаютъ женамъ самыя важныя таинства, и отдаютъ на судъ дочерей и супругъ дла нершенныя въ совтъ мужей. Народъ мною управляемый сохранилъ нравы отцевъ своихъ, и съ негодованіемъ покорствовалъ Римлянамъ. Духъ его, какъ у всхъ народовъ Галліи, былъ дерзкій, буйственный и строптивый. Мн ничего упустить не хотлось, чтобы не лишиться милостей Діоклетіана и покровительства Констанціи, a донесеніе воиновъ требовало осторожности: и итакъ я ршился самъ примчать за Галльскою невидимкою.
Передъ вечеромъ, въ доспхахъ воинскихъ, прикрытыхъ хитономъ тайно прокрался я изъ замка на берегъ озера и сталъ на томъ мст, на которое указывали мн воины, за скалами и утесами.
Долго ждалъ я, никто не показывался. Вдругъ втеръ съ озера доноситъ ко мн звуки голоса человческаго, и напрягаю слухъ мой, и въ тоже время усматриваю ладью, качаемую волной, она опускается, скрывается подъ бурнымъ плескомъ двухъ валовъ, и снова поднимается на верхъ волнистаго бугра, таинственная жена, управляя весломъ, приближается къ берегу, она поетъ, сражаясь съ бурею. По духу ея неустрашимости кажется, будто она играетъ втрами и повелваетъ стихіями, рука ея приноситъ жертвы, свергая въ озеро куски полотна, овечье руно, соты меда и другія млочи серебряныя и золотыя.
Скоро незнакомка пристаетъ къ берегу, ступаетъ на землю, привязываетъ ладью къ стволу осокори и наконецъ идетъ въ лсъ, подпираясь тмъ весломъ, которымъ управляла: она прошла мимо, и меня не видала. Но я могъ разсмотрть ее. Она имла высокой станъ, черная короткая и безрукавная мантія едва одвала ея наготу. На мдномъ поясъ вислъ золотый серпъ, a голова была увнчана дубовой втвію. Близна рукъ и лица ея, голубыя очи, алыя уста, длинные свтлорусые волосы по плечамъ разсыпанные являли образъ красоты и нжности, a величавая осанка и поступь ея нчто гордое и дикое: то была дщерь Галліи. Она пла сладкимъ голосомъ слова грозныя, и обнаженная грудь ея опускалась и воздымалась, подобно какъ пна морская.
Я слдовалъ за нею въ нкоторомъ разстояніи. Она протекла каштановый лсъ, котораго древеса, современныя началу свта, изсохли вс на вершинахъ. Около часа перебирались мы черезъ пустыню, заростшую мхомъ и папоротникомъ. На конц ея былъ дремучій лсъ, a въ лсу обширная площадь съ курганомъ, который почитается у Галловъ могилою воиновъ, и на которомъ лежалъ камень.
Ночь наступила, юная два остановилася у камня, три раза всплеснула руками, и громко произнесла одно таинственное слово.
Внезапно во глубинъ лса засвтилися безчисленные огни, при каждомъ дуб, такъ сказать, родился Галлъ, со всхъ сторонъ двинулись варвары въ великомъ множеств, одни въ наряд воинскомъ, другіе съ дубовою втвію въ правой рук и съ пламенникомъ въ лвой. Я смшался съ толпою: за первымъ шумомъ и безпорядкомъ собранія слдовала тишина и порядокъ, и тотчасъ началось торжественное шествіе.
По совершеніи сего обряда, возвращаются къ надгробному камню. Тамъ водружается обнаженный мечь для означенія мста совта. По камнямъ, укладеннымъ ступенями у подошвы кургана, жрица (въ которой узналъ я дву незнакомку) всходитъ на площадь послдняго камня, и Галлы обступаютъ ее съ оружіемъ и пламенниками: память древней свободы приводитъ сердца въ умиленіе, нкоторые воины, съ сдыми волосами, плачутъ, крупныя слезы катятся на щиты ихъ. Все, преклонясь впередъ и опершись на копья, внимаютъ заране словамъ жрицы.
Нсколько минутъ она безмолвствуетъ передъ лицемъ воиновъ и того народа, который дерзнулъ первый возгласить къ земнороднымъ: ‘Горе побжденнымъ!’ Дерзкое слово, нын обращенное Богомъ на главу его! На ея лиц написано сожалніе и глубокое чувство сего народнаго бдствія. Скоро она собирается съ мыслями и произноситъ рчь:
‘Врные сыны Тентатеса! вы, которые, среди отечества, вверженнаго въ рабство, пребыли неизмнны въ законахъ и вр отцевъ вашихъ! не могу взирать на васъ безъ слезъ и стенанія? Вы ли остатокъ того народа, который давалъ уставы вселенной? Гд цвтущія страны Галліи и тотъ величавый совтъ женъ, передъ которымъ великій Аннибалъ смирялся? Гд т Друиды, которые посвящали себя образованію юношества? Едва нкоторые изъ нихъ живы, но въ изгнаніи, въ безвстности? въ пещерахъ дикихъ сокрытые. Одна слабая жрица, Велледа, совершаетъ нын ваши моленія и жертву. О Слинской островъ {Жерсей, какъ надобно полагать.}! о мсто почтенное и святое! одна я осталась изъ девяти двъ, посвященныхъ на служеніе Тенанатесу. Скоро послдніе рыцари его сокрушатся, послдніе служители умолкнутъ. Но есть надежда! Объявляю вамъ о новомъ и сильномъ союзник: кто изъ васъ не обратится къ оружію, и въ комъ истребилась память народнаго бдствія? Вы родитесь невольницами, едва выходите изъ дтства, и Римляне васъ похищаютъ. На что? Не знаю. Въ лтахъ мужества васъ высылаютъ на границу положить свой животъ за вашихъ мучителей, или бороновать землю для ихъ пропитанія. Въ тяжкихъ работахъ, на васъ возложенныхъ, вы сскаете лса ваши, вы пролагаете съ величайшимъ трудомъ дороги, вводящія рабство внутрь отечества вашего, по симъ путямъ, какъ скоро они отверзты, притекаетъ неволя, гоненіе и смерть съ воплемъ злодйской радости. Наконецъ, если переживете вс оскорбленія, то васъ приведутъ къ стнамъ Рима, и тамъ, на амфитеатр, спустятъ васъ другъ съ другомъ для убійственной драки, для забавы свирпой черни. Галлы! постите Римъ, но другимъ образомъ, достойнйшимъ вашей древней славы! Предстаньте внезапно съ Капитолія, какъ первые и грозные его постители, ваши предки и предшественники. Васъ зовутъ на позорище? Летите! исполните волю славныхъ зрителей васъ требующихъ, да научатся Римляне умирать, но другимъ образомъ, не упиваясь вашею кровію во дни ихъ празднества, не смотря на вашу смерть, a сами ее принимая. Дло возможное. Поселившіяся въ Испаніи племена Франковъ возвращаются въ свое отечество, ихъ флотъ стоитъ у береговъ вашихъ, они ожидаютъ только знака вашего, чтобы подашь вамъ руку помощи. Но если небо не увнчаетъ нашихъ подвиговъ, если счастіе принесетъ въ другой разъ побду Кесарямъ, то укроемся съ Франками въ неизвстной уголъ свта, гд нтъ рабства, гд нтъ притсненія!’
Сія рчь, произнесенная во мрак ночи, при освщеніи факеловъ, въ дремучемъ лсу, у могилы воиновъ, и подъ свистомъ бушующихъ втровъ, имла необыкновенное дйствіе. Воспаленное воображеніе привело разсудокъ въ бездйствіе. Тотчасъ положили соединишься съ Франками. Три раза одинъ воинъ покушался говорить противъ общаго мннія, три раза обращали его къ молчанію, и въ послдній разъ герольдъ обрзалъ полу его мантіи. Но сіе происшествіе было только преддверіемъ другаго грознаго явленія. Для испытанія воли небесъ, толпа требуетъ громогласно жертвы, и жертвы человческой. У Друидовъ закалаемы были въ сихъ случаяхъ преступники, на смерть осужденные. A какъ не было на сей разъ такой жертвы, то Велледа объявила, что божество обрекаетъ на смерть древнйшаго изъ старцевъ.
Тотчасъ приносятъ чашу, надъ которою надлежало Велледъ принесть старика на закланіе, и ставятъ передъ нею. Она не сходила съ того мста, съ котораго говорила къ народу, но возсла на бронзовый треугольникъ въ безпорядк одянія, съ растрепанными власами, съ кинжаломъ въ рук и съ факеломъ пылающимъ подъ ея ногами. Не знаю, какой конецъ имло бы сіе приготовленіе. Можетъ быть, еслибъ я осмлился перервать его, то самъ погибъ бы подъ мечемъ варваровъ, но Богъ положилъ иначе въ небесномъ совт своемъ. Звзды катилися на западъ. Боясь, чтобы утренній свтъ не застигъ ихъ за приношеніемъ жертвы, они ршились ожидать, для совершенія адскаго обта, того часа, въ который Дій, отецъ мрака, выведетъ другую ночь на землю. Толпа разсялась, и огни угасли. Только изрдка отъ факеловъ, развваемыхъ втромъ, сыпались искры и сверкали во мракъ лса, a ехо разносило унылыя псни Бардовъ.
Я спшилъ возвратиться въ замокъ, и созвалъ на другой день жителей Арморики. Когда они собрались передъ крпостію, я объявилъ, что мн извстны ихъ тайныя собранія и мятежные умыслы противъ Кесаря.
Варвары, пораженные страхомъ, ожидали неминуемой казни: вокругъ ихъ стояли въ строю Римскіе воины. Вдругъ раздается жалобный вопль. Къ намъ стремится толпа Галльскихъ женъ, христіанокъ, съ младенцами, вновь крещенными въ мою вру. Он падаютъ къ ногамъ моимъ, молятъ меня пощадить ихъ супруговъ, сыновъ и братій, подносятъ ко мн новокрещенныхъ младенцовъ, и заклинаютъ именемъ сего христолюбиваго грядущаго поколнія помиловать отцевъ для дтей Божіихъ.
Сестры мои! отвчалъ я: милую ближнихъ вашихъ для имени Христова. Отвтствуйте мн за супруговъ, сыновъ и братій, и я буду покоенъ, когда вы мн ручаетесь за врность ихъ Кесарю,
Галлы, въ радостныхъ вопляхъ, возносили до небесъ мое милосердіе и мою кротость, которыя не стоили мн никакого усилія. Но, отпуская народъ, я обязалъ, его словомъ не приносить впредь человческихъ жертвъ, давно возпрещенныхъ самымъ Тиверіемъ и Нерономъ, и выдать мн въ тотъ же день жрицу Велледу и отца ея Сегенакса, перваго ихъ чиновника. Передъ вечеромъ привели ко мн обоихъ аманатовъ, я отвелъ имъ жилище въ замк. Выступившій по моему повелнію флотъ принудилъ суда Франковъ удалиться отъ береговъ Арморики, и все пришло въ спокойствіе. Но мн надлежало испытать безпокойство другаго рода.
Горесть и заключеніе ввергли Сегенакса въ тяжкіе недуги, и я облегчалъ ихъ всми способами, какіе повелвала любовь къ человчеству. Ежедневно посщалъ я отца и дочь въ ихъ уединеніи. Сіи попеченія, которыхъ не имли другіе областные правители Римскіе, утшали страдальцевъ, Сегенаксъ ожилъ, и жрица, до того времени унылая, ободрилась. Не одинъ разъ встрчался я съ нею: она съ веселымъ лицемъ прогуливалась по обширному двору замка, по длиннымъ его галлереямъ, по скрытымъ переходамъ, и по излучистымъ лстницамъ, ведущимъ на высоту неизмримую, она безпрестанно мелькала по слдамъ моимъ, и когда я полагалъ ее у отца, вдругъ сбгалась со мною на поворот темнаго корридора, какъ привидніе ночное.
Сія дивная жена, подобно всмъ своимъ согражданкамъ, имла нчто своенравное и заманчивое. Взоръ ея былъ скоръ, уста показывали пренебреженіе, a улыбка кротость и остроуміе. Въ ея обращеніи было видно иногда высокомріе, a иногда сладострастіе, въ лицъ ея соединялись слабость и величавость, искусство и невинность. Глубокія познанія въ Греческой словесности и въ исторіи отечества изумилибъ меня въ женщин почти дикой, еслибъ мн не было извстно, что ее воспитывали для ученаго сословія Галльскихъ первосвященниковъ. Сія дикая дышала гордостію, и распаленіе чувствъ ея простиралось до изступленія.
Одну ночь провелъ я задумчиво въ оружейной галлере, откуда небо видно только было черезъ узкія и длинныя отверзтія толстыхъ каменныхъ стнъ. Нкоторый звздный свтъ, изливаясь въ галлерею, освщалъ блестящіе мечи, копья и орлы, по стнамъ развшенные. Я не хотлъ имть свтильника, и прохаживался во мрак.
Вдругъ, на другомъ конц галлереи, блдный лучь сверкнулъ въ тни. Свтъ разлился, и скоро предстала передъ меня Велледа. Она держала въ рук лампаду Римскую на золотой цпочк. Ея свтлорусые волосы, связанные и закинутые на голову по обыкновенію Гречанокъ, украшались цвточнымъ внкомъ, священнымъ у Друидовъ, одежда ея была вся блая: царская дочь не можетъ быть прекрасне, благородне, величаве.
Она привсила лампаду свою къ ремнямъ одного щита, и подступя ко мн, сказала:
Отецъ мой покоится, сядь со мною, выслушай.
Я снялъ со стны связну копьевъ и мечей, и положилъ ихъ на землю, мы сли на сей пукъ оружія передъ самою лампадою.
Знаешь ли ты, сказала мн юная два, что я чародйка?
Я требовалъ объясненія сего слова, Галльскія чародйки, отвтствовала она, имютъ силу воздвизать бури, укрощать ихъ, быть невидимками, и являться въ образъ всхъ животныхъ.
Не признаю сего чародйства, отвчалъ я съ важностію. Какъ можешь ты врить сама такой сил, которой никогда не имла? Наша вра не терпитъ сего суеврія. Только Богу одному повинуются бури.
Не говорю о твоемъ Бог, возразила она съ нетерпніемъ. Скажи: слышалъ ли ты вчерашнюю ночь стенаніе источника въ лсу и ропотъ втерка въ трав, растущей подъ твоими окнами? Знай, что я воздыхала въ втеркъ и въ источник, мн кажется, что ты любишь унылый шумъ водъ и втровъ.
Я не могъ безъ сожалнія внимать словамъ безразсудной, и сіе чувство изобразилось на лиц моемъ.
Ты почитаешь меня безумною, сказала она, но вини въ томъ себя самаго. Для чего ты облегчалъ судьбу моего родителя съ такою чувствительностію? для чего обращался со мною такъ кротко и ласково? Передъ тобою жрица и два съ острова Слинскаго: сохраню ли, нарушу ли обтъ двственный, все равно я погибну! Ты будешь виновникомъ смерти моей, о томъ хотла извстить тебя. Прости.
Она встала, взяла свою лампаду и скрылася.
Никогда не страдалъ я такъ въ душ моей. Возмутить невинность есть ужасное злополучіе. Къ тому же небо не оставило мн способа удалить опасность. Сегенакса не льзя было выпустить изъ замка, по причин его слабости, и не льзя мн было безъ крайней жестокости разлучить отца съ дочерью. И такъ невольно имлъ я у себя врага и вблизи терплъ его удары. Напрасно пересталъ я посщать старца, напрасно скрывался отъ Велледы: везд съ нею встрчался, по цлымъ днямъ она ожидала меня въ тхъ мстахъ, гд мн не льзя было не проходить, и говорила мн о любви своей.
Правда, я чувствовалъ, что Велледа не можетъ возродить во мн той сердечной склонности, которая опредляетъ судьбу жизни, но дщерь Сегенаксова цвла младостію, красотою, самою страстію, и когда пламенныя рчи любви изливались изъ устъ ея, вс чувства во мн кипли.
Въ нкоторомъ разстояніи отъ замка въ лсу, извстномъ у Друидовъ подъ именемъ Двственнаго, стояло сухое обнаженное дерево подобно черному призраку, среди другихъ растущихъ деревъ. Вокругъ сего мертваго исполина на высокихъ дубахъ, облитыхъ у корня кровію человческою, висли копья, щиты и булаты Галльскихъ воиновъ: втеръ шевелилъ сучьями, подъ ними оружіе сшибаясь съ оружіемъ стучало въ воздух и пускало стонъ по лсу.
Не рдко посщалъ я сіе мсто и сей памятникъ древняго поколнія Цельтовъ. Въ одинъ вечеръ я стоялъ тамъ въ задумчивости, вдали свирпствовали бурные втры и срывали съ деревъ наросты моха. Велледа явилась вдругъ передо мною.
‘Ты бгаешь отъ меня, говоритъ она: ты ищешь уединенныхъ пустынь? чтобъ скрыться отъ моего присутствія, но тщетно: буря приноситъ къ тебъ Велледу, какъ завялый мохъ къ ногамъ твоимъ.’
Она стала пepeдo мною, руки сложила крестомъ, устремила на меня взоры, и продолжала:
,,Мн есть о чемъ говорить съ тобою, и желается говорить долго. Знаю, что мои стованія наносятъ теб скуку, и никогда не принесутъ любви, но, жестокой! я упиваюсь любовными словами, питаюсь ихъ пламенемъ и утшаюсь признаніемъ безмрной въ теб страсти. Ахъ, еслибъ ты любилъ меня! какое блаженство вкусили бы мы на земл? Тогда отыскала бы я выраженія достойныя небесъ, теперь ихъ нтъ въ языкъ человческомъ, отъ того что душа твоя не отвчаетъ душъ моей.’
Ударъ втра потрясъ дерева въ лсу, застучалъ мдными щитами, и стонъ раздался по лсу. Устрашенная два подняла голову, и воззрвъ на трофеи, съ горестію молвила: ‘стонетъ оружіе отца моего, оно предвщаетъ мн злополучіе.’
Черезъ минуту молчанія она воскликнула: ‘нтъ! есть какая нибудь причина твоего равнодушія. Моя любовь къ къ теб, любовь безмрная, должнабы, кажется, воспалить любовь въ теб самомъ. Такая холодность необыкновенна…’ —
Она перервала рчь свою, снова задумалась, и вдругъ, какъ бы внезапно пробужденная, громко сказала: ‘Я нашла причину! Ты не можешь терпть меня за то, что не могу принести дара тебя достойнаго!’
Потомъ, какъ будто въ изступленіи, возложа руку на мое сердце, она продолжала: ‘Воинъ! сердце тавое не трепещетъ подъ рукою любви, но можетъ быть оно забьется передъ трономъ и короною? Говори, хочешь ли царства? Галльская жена общала его Діоклетіану’, Галльская жена теб его предлагаетъ: та была только пророчица, a я пророчица и любовница, могу все для тебя, теб извстно, что мы располагали порфирою. Въ тайн вооружу нашихъ воиновъ. Тевтатесъ къ теб обратится, и силою чародйства преклоню небеса въ твою пользу. По моему гласу Друиды двинутся изъ лсовъ, сама выступлю на бой съ дубовой втвію въ рукъ, и если судьбы будутъ къ намъ строги, то есть въ Галліи пещеры, гд скрою моего супруга, какъ новая Епонина. О злополучная Велледа! имя супруга на устахъ твоихъ, a ты никогда любима не будешь.’
Голосъ юной двы замираетъ, рука ея, къ сердцу моему приложенная, опускается отъ слабости, она преклоняетъ голову, и жаръ ея гаснетъ въ быстромъ поток слезъ.
Съ того часа началъ я ужасаться ея страсти и отчаеваться въ моей побд. Чувства мои волновались, когда Велледа говорить перестала, и во весь тотъ день на сердц моемъ еще лежала горячая рука ея. Но чтобы испытать послдній способъ къ моему спасенію, я принялъ мры, которымъ надлежало упредить бдствіе, но которыя противъ чаянія довершили его: такъ Богъ наказываетъ слабыхъ!
Совершенное выздоровленіе Сегенакса и непреодолимое искушеніе любви подали мн мысль освободить моихъ заключенныхъ подъ видомъ именнаго повелнія отъ Кесаря, Велледа хотла видться со мною передъ отъздомъ, но я отказалъ ей, чтобы ее и себя избавить отъ лишняго мученія: дочерняя любовь не позволила ей разлучиться съ отцемъ, и она удалилась съ нимъ изъ замка, a на другой день явилась передъ крпостію. Ей объявили, что нтъ меня въ замк, она опустила голову и безмолвно возвратилась подъ снь дремучаго лса. Нсколько дней сряду она вступала во врата крпости, и тотъ же отвтъ принуждалъ ее удаляться. Въ послдній разъ она долго стояла, прислонясь къ дереву и смотря на стны крпости. Я видлъ ее въ окно и не могъ удержаться отъ слезъ. Наконецъ такими шагами она удалилася, и съ тхъ поръ не возвращалась.
Я отдохнулъ немного, и надялся, что Велледа изцлилась наконецъ отъ любви своей. Наскуча заключеніемъ, изъ котораго долго не смлъ выходить, я накинулъ на плча медвжью кожу, вооружился копьемъ, и выступя въ открытое поле, взиралъ съ высокаго холма на море, шумящее у его подошвы.
Подобно Улиссу тоскующему объ Итак, или подобно Троянкамъ заточеннымъ на поляхъ Сицилійскихъ, слдовалъ я взоромъ за теченіемъ бурныхъ волнъ, и проливалъ слезы. Я родился и выросъ на берегу моря, говорилъ и самъ въ себ, и внималъ еще въ колыбели унылому шуму водъ. У сколькихъ береговъ стоялъ я передъ пною и плескомъ тхъ самыхъ валовъ, которые на семъ мст приливаютъ къ берегу! Кто могъ предсказать мн за нсколько лтъ передъ симъ, что со мною возстонутъ на берегахъ Галліи т волны, которыя въ глазахъ моихъ катились по златому песку Мессеніи? Гд предлъ страннической жизни моей? Блаженъ, если бы смерть постигла меня до вступленія на путь земнаго странника, и до поднятія бремени земнаго труженика! —
Такъ размышлялъ я, когда втеръ принесъ ко мн звуки гитары и голоса человческаго. Сіи звуки, прерываемые молчаніемъ, стономъ втра, и береговъ, и дикимъ крикомъ морскихъ птицъ являли нчто прелестное и суровое. Я увидлъ тотчасъ Велледу, сидящую въ дубравъ. Безпорядокъ одянія показывалъ состояніе ума ея, на ней было ожерелье изъ ягодъ шиповника, у груди висла гитара на перевязи, свитой изъ поблекшихъ цвтовъ и увялаго моха, на голову накинутое блое покрывало одвало ее до ногъ. И въ семъ чудномъ наряд, съ блднымъ лицомъ, съ глазами красными отъ слезъ, она сіяла еще красотою безсмертною. Ее видно было за кустомъ засохшимъ: такъ пснопвецъ изображаетъ тнь Дидоны за миртовымъ лсомъ, подобно лун, свтящейся за тонкимъ облакомъ.
Невольное движеніе мое заставило дочь Сегенаксову оглянуться. При встрч нашихъ взоровъ томная радость изобразилась на лиц ея. Съ таинственнымъ знакомъ руки она воскликнула ко мн: ‘я знала, что приманю тебя силою моего волшебнаго голоса’ — сказала и запла:
‘Алкидъ постилъ цвтущую Аквитанію, и Пирена, Царевна сей страны благословенной, возлюбила Греческаго витязя, ибо Греки трогали всегда женское сердце.’
Велледа встала, приближиласъ ко мн, и сказала: ‘Какое-то непобдимое очарованіе влечетъ меня по слдамъ твоимъ, скитаюся вокругъ твоего замка, и сердце мое рвется къ теб черезъ каменныя преграды. Но я заготовила чародйныя заклинанія. Ничто не устоитъ противъ нихъ. Подкрадуся къ теб на лучахъ мсяца, заворкую передъ тобой въ образъ горлицы, и буду день и ночь летать надъ тою башнею, гд ты обитаеть. Еслибъ знала, кто для тебя приятне… то могла бы… но я не хочу. Нтъ! ты любилъ бы тогда не меня, a тотъ видъ, который бы я приняла на себя.’
При семъ словъ тяжкое стенаніе вырывается изъ груди ея. Скоро перемнивъ мысли и какъ бы читая въ глазахъ моихъ, воскликнула: ‘Знаю: Римлянки: истощили твое сердце! ты любилъ ихъ безъ мры! Но разв Римскія красавицы прелестне нашихъ? Не такъ блы и чисты лебеди, какъ наши Галльскія двы, въ нашихъ глазахъ лазурь небесная, наши власы такъ прекрасны, что Римлянки осняютъ груди свои сими заемными кудрями, но чистая лиственная зелень есть только украшеніе для того дерева, на которомъ она произрастаетъ. Видишь ли кудрявые власы мои, до земли вьющіеся? Еслибъ я хотла уступить ихъ, то они разсыпались бы нын по плечамъ царицы, я сама украшаюсь ими для тебя, какъ царскою короною. Разв ты не знаешь, что наши отцы, наши братья, наши супруги находятъ въ насъ божество? Конечно лживая толпа вострубила, что Галльскія жены втренны, легкомысленны, неврны? Ахъ, не врь ея рчи. Въ потомств Друидовъ страсти важны и слдствія ихъ грозны.’
Я схватилъ руки несчастной, и прижавъ ихъ къ моему сердцу, сказалъ нжнымъ голосомъ: ‘Велледа! если ты хочешь доказать мн любовь свою, то возвратися въ отцу твоему, его старость требуетъ твоей опоры. Не предавайся горести, которая помрачаетъ твой разсудокъ, и сведетъ меня въ могилу.’
Я спустился съ холма Велледа слдовала за мною. Мы шествовали по дебрямъ, усяннымъ муравою и кустарниками.
‘Еслибы ты любилъ меня’ говорила Велледа, ‘съ какимъ сердечнымъ наслажденіемъ обтекали бы мы сіи дебри и долы! Какое утшеніе бродить съ тобою по симъ уединеннымъ тропинкамъ, подобно агниц, зацпившейся за терновые кусты и оставившей на нихъ клочки мягкаго пуха…’ —
Голосъ ея перервался, она взглянула на свои руки похудлыя, и съ улыбкою примолвила:
‘И меня уязвилъ колючій терновникъ въ пустын, и я предаю ему остатки слабаго бытія моего.’
Погружася снова въ задумчивость, она, воскликнула черезъ минуту молчанія: ‘На берегу ручья, у подошвы горы, подъ кровомъ того лса, на тхъ браздахъ, гд пробивается первая зелень, которой не дождуся, мы любовались бы закатомъ вечерняго солнца. Иногда, въ часы бури, притаясь подъ соломеннымъ кровомъ, или у развалинъ ветхаго зданія, мы внимали бы вмст стону втра, свирпствующаго подъ грознымъ небомъ. Ты думалъ, можетъ быть, что въ обманчивыхъ мечтахъ блаженства представлялась мн доля царей, пышность чертоговъ, сокровища злата? Увы! я возсылала на небо другія скромнйшія моленья и небо ихъ не исполнило. Никогда не встрчала я въ лсу подвижнаго шалаша пастушескаго, безъ того чтобы не представилась мн сладкая мысль, что съ тобою довольно бы мн было и сего убогаго шалаша. Веселье и блаженне кочующихъ Скиовъ, мы переносили бы нашу хижину изъ пустыни, въ пустыню, и жилище наше, подобно жизни, не заключалось бы въ тсныхъ предлахъ.
Мы вступили во внутренность сосноваго лса. Велледа остановила меня и сказала: ‘Здсь обитаетъ мой родитель, не ступай на сію землю, онъ укоряетъ тебя въ любовномъ согласіи съ его_дочерью. Ты можешь безъ страданія видть скорбь и тоску мою, ибо я имю силу и молодость, но слезы старца переломятъ сердце. Я сама приду къ теб въ замокъ.’ Произнеся послднее слово, она удалилась скорыми шагами.
Сія неожиданная встрча ввергла меня въ безпамятство. Такова сила страсти, что не имя въ ней участія, человкъ дышетъ въ ея стихіи зловреднымъ огнемъ, который приводитъ его въ упоеніе. Нсколько разъ, когда Велдеда изъясняла мн нжную страсть свою, нсколько разъ я готовъ былъ упасть къ ногамъ ея, изумить ее преклонностію моего сердца, восхититъ ее признаніемъ въ моей слабости. Меня спасло только сожалніе къ участи несчастной, a сіе сожалніе наконецъ погубило меня, отнявъ послднія силы. Я чувствовалъ себя беззащитнымъ противъ Велледы и любви ея, я обвинялъ себя въ ея страсти и въ строгости моихъ правилъ. Такой печальный опытъ мудрости отвратилъ меня отъ самой мудрости, и слабость со дня на день возрастала.
Протекло нсколько дней, Велледа не являлася въ замовъ, не смотря на ея общаніе, и неизвстность меня устрашала. Съ волнующейся душею хотлъ я идти прямо къ отцу ея, какъ вдругъ встникъ предсталъ предо мною съ увдомленіемъ, что многочисленныя суда Франковъ снова показались у береговъ Арморики. Мн тотчасъ надлежало отправиться къ тому мсту. День былъ пасмурный, и порывы сильнаго втра казалися предтечею скорой бури. A какъ варвары пользуются всегда для высадки войска такими бурными днями, то я удвоилъ свою бдительность, разставилъ стражей по берегу, и укрпилъ мста открытыя. Цлый день протекъ въ сихъ работахъ, и ночь, принеся къ намъ бурю, съ нею принесла новое сомніе.
У одного крутаго и песчанаго берега, на которомъ едва проростаетъ трава сквозь вязкой песокъ, гд самымъ моремъ возносятся столпы Друидскихъ камней, наподобіе надгробнаго памятника. Сіи камни, обуреваемые втрами, дождями и морскими волнами, стоятъ уединенно между моремъ, землею и небомъ. Ихъ происхожденіе скрывается во мракъ древности. Но Галлы не приближаются къ симъ камнямъ безъ великаго страха, тамъ видятся имъ блудящіе огни и слышатся голоса мертвецовъ.
По дикости сего мста, и по ужасу имъ производимому въ Галльскомъ народ, я ожидалъ тамъ высадки варваровъ, для того приставилъ стражу къ берегу, и самъ ршился провести ночь въ семъ мст.
Невольникъ, посланный мною съ письмомъ къ Веллед, возвратился безъ отвта. Ее не было у отца, жрица удалилась изъ дому въ третьемъ часу дня, и никто не зналъ куда она скрылася. Сіе извстіе поразило меня. Съ растерзаннымъ сердцемъ уединился я отъ стражи на другой конецъ ряда камней: вдругъ передъ моими глазами нчто движется въ тни, съ чувствительнымъ шорохомъ. Я обнажилъ мечъ, вскочилъ съ мста, и прямо устремился къ призраку бгущему. Какое удивленіе, когда я схватилъ Велледу!
Какъ! сказала она тихимъ голосомъ, ты здсь? Разв ты зналъ, что я скрылася въ семъ мст? — Нтъ, отвчалъ я, но какъ ты сама здсь? Не уже ли ты задумала измнить Римлянамъ? — Измнить! повторила она съ негодованіемъ. Я клялася теб неимть никакого противъ тебя умысла: будь покоенъ, но иди за мною и ты узнаешь мое намреніе.
Мы приближились въ одному изъ Друидскихъ камней, и она взвела меня за руку на высочайшій и острый конецъ стоящей скалы. Море волновалось подъ нашими ногами съ дикимъ ревомъ. Водяные вихри его, движимые втромъ и бурею, плескали на насъ пну и огненныя искры. По небесамъ неслися тучи передъ луною, которая сама быстро текла черезъ ряды черныхъ пятенъ.
‘Поврю теб великія таинства! воскликнула Велледа: На семъ берегу обитаютъ рыболовы теб неизвстные. Съ первыми пснями встника полуночи нкто ступитъ на порогъ ихъ хижины, и воззоветъ ихъ отъ сна голосомъ кроткимъ. Тайная сила увлечетъ ихъ къ берегу. Тамъ представятся имъ ладьи, нагруженныя тлами мертвыхъ, и едва не утопающія отъ тягости, но имъ покажутся ладьи пустыми. Въ часъ совершатъ рыболовы суточное странствіе, и съ тнями пристанутъ къ острову Британскому. Посл высадки тайный голосъ перечтетъ новыхъ пришельцовъ передъ стражею душъ: и если въ ладьи приплывутъ жены, то про возгласится имя ихъ супруговъ. Жестокой! не льзя будетъ провозгласить моего супруга!’—
Я старался вывесть Велледу изъ ея безпамятства и суеврія, но жрица, какъ будто бы я оскорбилъ божество, воскликнула грозно: ‘умолкни! скоро огненный столпъ явится предтечею мертвыхъ. Слышишь ли какъ они стонутъ?’
Велледа замолчала, и вслушивалась въ стенанія. Черезъ нсколько минутъ молчанія она повторила: ‘Когда меня не будетъ на свт, пиши ко мн о моемъ родител, и письма пересылай съ тнями мертвыхъ. Въ селеніяхъ любви и памяти я буду читать ихъ съ восторгомъ, и мы будемъ бесдовать съ двухъ сторонъ гроба.’
При семъ словъ свирпый валъ, ударившійся о скалу, потрясъ ея основаніе. Сильный порывъ втра раздвоилъ черную тучу, и блдный лучь звзды скатился съ небесъ на море. Берега стенали, морскія птицы на отмляхъ сидящія наполнили воздухъ крикомъ, подобнымъ унылому воплю утопающаго человка. Приведенная въ ужасъ стража закричала къ оружію. Велледа встрепенулась, и съ распростертыми руками, воскликнула: ‘зовутъ меня! зовутъ!’ и тотъ часъ сверглась бы въ море, еслибъ я не удержалъ ее за покрывало…
Сей случаи истощилъ мои силы, я не могъ уже сражаться съ любовію несчастной Велледы. Ея красота, ея страсть, ея отчаяніе привели меня самаго въ безпамятство. Нтъ! воскликнулъ я во мракъ ночи и бури: нтъ, не имю силы быть xpистіаниномъ. И заключивъ Велледу въ мои объятія, примолвилъ съ нкоторымъ изступленіемъ: и ты будешь любима! —
Несчастная возвратилася къ жизни, или справедливе сказать не хотла смерти. Она безмолвствовала въ нкоторомъ изумленіи, которое приносило ей въ одно время тяжкую муку и неизреченное блаженство, любовь, совсть, стыдъ, страхъ и сомнніе волновали ея душу, она не врила, чтобы я стоялъ передъ нею, тотъ самый человкъ, который до того часа былъ такъ нечувствителенъ, взирала на меня какъ на привидніе ночи, и осязала мои волосы и руки, чтобы удостовриться въ истин бытія моего. A мое счастіе уподоблялось отчаянію, и ктобъ видлъ насъ въ ндрахъ любовнаго блаженства, тотъ принялъ бы обоихъ за преступниковъ на казнь идущихъ.
Съ того часа сдлался я въ самомъ длъ преступникомъ вры и заговорилъ языкомъ богохулителя: ‘Велледа: воскликнулъ я: будемъ только жить другъ для друга, отречемся отъ боговъ, безпокойная совсть умолкнетъ передъ небесными радостями. Для чего боги даровали намъ страсти непобдимыя? Да караютъ насъ, если мы виновны въ томъ, что пользуемся ихъ дарами. Съ твоимъ дыханіемъ впиваю къ себя сладость любовной страсти, и когда добродтель гаснетъ въ сердц, приобртемъ по крайней мр муки вчности всми наслажденіями жизни.’
Плакавъ и улыбаясь въ одно время, Велледа, счастливйшая и злополучнйшая изъ тварей, внимала мн въ молчаніи. Заря блла на неб. Неприятеля не видно было. Я возвратился въ замокъ вмст съ бдною жертвою. Двукратно ночь одвала наши слабости темнымъ покровомъ, и двукратно утренняя звзда выводила къ намъ стыдъ и раскаяніе. Съ третьей зарею Велледа возсла на мою колесницу, чтобы постить отца своего. Едва она скрылася, вдали надъ лсомъ поднялся столпъ огня и дыма. Мн объявили, что изъ селенія въ селеніе передается голосъ народа, по обыкновенію Галловъ въ знакъ великаго происшествія. Я заключилъ изъ этого, что Франки выступили на берегъ, и спшилъ къ лсу съ воинами.
Скоро встрчаю я отвсюду бгущихъ поселянъ, съ которыми соединяется многочисленная толпа, ко мн идущая. Я двинулся съ моимъ воинствомъ на встрчу сельскаго ополченія. Но въ нкоторомъ разстояніи удерживаю своихъ воиновъ, и выступая впередъ, говорю: ‘Галлы! на кого идете вооруженною рукою? на Франковъ или на насъ. Подаете ли мн руку помощи, или объявляете себя врагами Кесаря?’ —
Старецъ выступаетъ изъ рядовъ. Едва рамена его сдерживаютъ тягость брони, и копье дрожитъ въ рукъ его. О изумленіе! Я узнаю т самыя латы, которыя висли въ лсу Друидовъ. О стыдъ! о горесть! То былъ почтенный воинъ Сегенаксъ.
‘Народъ! восклицаетъ старецъ: клянуся симъ оружіемъ юношескихъ и бодрыхъ силъ моихъ, снятымъ нын съ того древа, которому его посвятилъ, клянусь,что сей Римлянинъ обезславилъ сдины мои. Наперстникъ примчалъ за моей дочерью лишенною разсудка, и былъ свидтелемъ его преступленія. Онъ погубилъ честь жрицы и двы Слинской. Отмстите за дщерей и супругъ, отмстите за боговъ вашихъ!’
Изрекъ и пустилъ въ меня копье безсильною рукою. Оно упало къ ногамъ моимъ, но я благословилъ бы его, еслибъ оно пронзило мое сердце. Галлы съ громкимъ воплемъ на меня стремятся, мои войны укрываютъ и защищаютъ меня. Напрасно хочу прекратить бои, брань свирпствуетъ, и во всхъ концахъ воинства гремитъ вопль мести и отчаянія. Казалось, будто невидимыя божества Друидовъ побуждали Галловъ къ убійству и кровопролитію, такъ яростно метала рука ихъ копья и стрлы. Не примчая ударовъ на меня устремленныхъ, я старался только о спасеніи Сегекакса, но въ самое то время когда я освобождалъ его изъ рукъ воина, и готовился закрыть щитомъ моимъ, изъ средины толпы копье вылетаетъ и съ ужаснымъ свистомъ вонзается въ сердце слабаго старца. Онъ падаетъ мертвый подъ снію отечественнаго дуба, какъ древній Пріамъ подъ лавромъ, внчавшимъ его домашніе жертвенники.
Въ ту минуту на конц поля показывается колесница. Наклоненная впередъ жена, съ растрепанными власами, ускоряетъ бгъ коней и стремится воскрилитъ ихъ. Велледа не застала отца своего, но узнала, что онъ собиралъ народъ для отмщенія ея чести. Жрица, угадывая что любовь ея не есть уже тайна, и оплакивая свое заблужденіе, летитъ по слдамъ старца, достигаетъ до поля брани, скачетъ черезъ ряды воиновъ, и видитъ меня стенящаго надъ мертвымъ тломъ отца ея. Несчастная дочь удерживаетъ коней и говоритъ съ высоты колесницы: ‘Народъ! прекрати брань. Я виновница вашего бдствія, я убійца моего родителя. Не проливайте крови вашей за дочь недостойную. Римлянинъ безвиненъ, сама жрица Слинская предалася ему, сама нарушила обты двственныя. Смерть моя да возвратитъ спокойствіе отечеству!’ —
Тогда, сорвавъ съ чела своего цвточную корону и снявъ съ пояса золтый серпъ, какъ бы для принесенія богамъ жертвы, она громко сказала: ‘не оскверню боле, сихъ украшеній Весталки!’
И тотчасъ она заноситъ на сердц острое оружіе, кровь брызжетъ. Какъ жница, докончившая трудъ свой, и съ утомленіемъ засыпающая на браздахъ нивы. Велледа клонится на колесницу, нмющая рука выроняетъ серпъ златый, и глава скатывается на плечо. Языкъ ея хочетъ еще наименовать любезнаго для нее человка, но уста произносятъ одни неясные звуки: непобдимый сонъ, закрывъ очи прекрасной жены, представляетъ ей меня и любовь уже въ однхъ сновидніяхъ.
Простите слезамъ, текущимъ изъ глазъ моихъ. Не буду говоришь, какъ воины удержали меня и не допустили къ Веллед лишающей себя жизни. Такъ угодно было небу, чтобы я не видался уже никогда съ тою, которой я погубилъ спокойствіе….
Шатобриан Ф.Р. де Велледа, или Християнин и язычница в 3 столетии: (Повесть) / Шатобриан, [Пер.] В.И. [В.В.Измайлова] // Вестн. Европы. — 1812. — Ч.65, N 19/20. — С.161-194.