ВЧНЫЙ ЖИДЪ.
ВЧНЫЙ ЖИДЪ.
ПОЭМА
(Изъ Ленау).
Вечный жид, Ленау Николаус, Год: 1845
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Я одиноко брелъ среди нмой долины,
Кругомъ — одни пески, да сосны-исполины…
Въ горахъ беззвучная царила тишина,
Съ днемъ умирающимъ боролась ночь одна.
Долин сумрачной міръ первобытный цлый,
Казалось, завщалъ свой духъ окаменлый…
Я видлъ коршуна. Перелетая лсъ,
Мелькнулъ онъ, точно мысль о смерти, и — исчезъ.
Вдругъ полилъ сильный дождь… Когда онъ льется ровно
По голой груди скалъ, все небо плачетъ, словно,
И грустно небесамъ, что отъ потоковъ слезъ
Не просыпается безжизненный утесъ.
Такъ отъ безсильнаго рыданія людскаго
Развалины страстей не оживаютъ снова,
И, смертью скованы, не молодятъ насъ вновь
Надежды, сладость мукъ и первая любовь.
Одинъ еще металлъ изъ ндръ земли громадной
Мы можемъ выманить огнемъ у смерти жадной,
Чтобъ перелить его, чтобъ въ звукахъ ожилъ онъ
И дрогнули сердца подъ колокольный звонъ…
— ‘Они ушли, ушли дни счастья!.. Сердцу больно…
Вокругъ меня темно’, воскликнулъ я невольно:
‘Когда бъ хоть умереть съ лучемъ послднимъ дня!..’
И раны старыя открылись у меня.
А дождь пошелъ сильнй. Проснувшись, втеръ бурный
На тучу тучу гналъ пустынею лазурной.
Такъ горе новое рождается и вдругъ
Возобновляетъ боль давно затихшихъ мукъ.
Въ долин мракъ густлъ, и съ ропотомъ гремучимъ
Потоки бшено нелись по горнымъ кручамъ,
Тоскливо втеръ нылъ въ ущельяхъ мрачныхъ скалъ.
Чу! громъ — но коршуна я больше не видалъ.
Гд жъ коршунъ и куда вщунъ зловщій скрылся?
Онъ, врно, въ трещин утеса пріютился,
Внимая грохоту небесъ во тьм ночной:
Въ своихъ мученіяхъ такъ любитъ жизнь больной.
Лишь въ мір я одинъ все въ мір ненавижу,
Чужой всему, что въ немъ встрчаю, слышу, вижу,
Съ тхъ поръ, какъ по земл я принужденъ блуждать
И милліоны лтъ напрасно смерти ждать.
Въ уединеньи горъ я былъ бы радъ пріюту —
Вдругъ дымомъ на меня пахнуло въ ту минуту,
Какъ будто бы суля въ лсу радушный кровъ
Въ убогой хижин, гд ужинъ мн готовъ.
Смотрю — вотъ огонёкъ мелькнулъ въ угрюмой чащ,
Я слышу голоса, забилось сердце чаще,
Дверь въ хату отперта, но на единый мигъ
Подъ кровлей низкою къ окошку я приникъ.
Въ углу сидлъ старикъ. По облику, по складу,
Узналъ лсничаго по первому я взгляду.
Казалось, вспоминалъ онъ, молчаливъ и тихъ,
О похожденіяхъ охотничьихъ своихъ.
Его красивый сынъ винтовку чистилъ. Лося
Онъ снесъ бы на себ, его на плечи взброся.
Взглядъ юноши суровъ, рука его тверда,
Какъ у охотника, безстрашнаго всегда.
У очага же мать, семь готовя ужинъ,
Зоветъ къ нему дтей, а имъ давно онъ нуженъ:
Они за нимъ слдятъ, и все въ нихъ говоритъ
Про дтскій, молодой, здоровый аппетитъ.
И думалъ я, той сценой умиленный,
Какъ счастливъ человкъ, любовью окруженный,
И какъ онъ одинокъ, какъ жалокъ онъ въ своей
Безумной гордости, въ волненіяхъ страстей!..
Уютно въ хижин. Семейные подарки
На полкахъ и въ шкафахъ: стаканы, чашки, чарки,.
А съ чистыхъ стнъ глядятъ съ лампадой образа.’.
Нужда открытая не мечется въ глаза.
Прекрасна бдность скромной чистотою,
Когда она идетъ, какъ два, подъ фатою,
Стараясь скрыть отъ насъ лохмотья нищеты,
И блещетъ двственнымъ румянцемъ красоты.
Я въ хижину вошелъ, гд принятъ былъ радушноу
Мн руку протянулъ хозяинъ добродушно
И, мсто предложивъ у жаркаго огня,
Остаться ночевать упрашивалъ меня.
Я голодъ утолилъ кускомъ хорошей дичи.
Мн подали плоды охотничьей добычи:
Медвжій окорокъ и мясо дикихъ козъ —
Все, что добыть въ лсу охотой удалось.
Стрлокъ мн показалъ ружье и похвалялся,
Что съ нимъ его отецъ за сернами гонялся,
Когда былъ юношей. Затмъ, старуха-мать
Наивно торопилась показать
Мн кучу разныхъ женскихъ бездлушекъ,
Но боле всхъ бусъ, колецъ и побрякушекъ.
Монетою одной былъ пораженъ мой взглядъ:
Какъ листъ, затрепеталъ я, ужасомъ объятъ.
Какъ око въ смертный часъ, казалось, мн мигала
Монета темная. Она изображала
Спасителя въ тотъ мигъ, когда вели Христа
Къ Голго и онъ палъ подъ тяжестью креста.
О, не единое еще произведенье
Картинныхъ галлерей, гд блещетъ вдохновенье,
Меня не трогало, какъ видъ монеты той,
Какъ дивный образъ тотъ, скорбящій и святой!..
Тогда взошла луна, разсявъ мракъ гнетущій.
Молитву прошепталъ старикъ на сонъ грядущій^
И дтямъ сонъ смежилъ усталые глаза.
Въ лсу настала тишь и замерла гроза.
Смотря на кроткій ликъ, сіявшій подъ луною,
Мн чудилось, что онъ вдругъ ожилъ предо мною,
Какъ будто духъ его меня куда-то звалъ,
И очутился я въ краю пустынныхъ скалъ.
Надъ головой моей плъ жаворонокъ звонко,
Я видлъ въ облакахъ парящаго орлёнка
И серну робкую надъ бездной, и стрлка
Съ винтовкою въ рук. Вотъ поднялась рука,
И выстрлъ прогремлъ: съ горы упала серна,
Но эхо горъ она не слышала наврно,
Отзывно грянувшихъ, лишь страшенъ былъ испугъ
Ея трепещущихъ, смутившихся подругъ.
Пока ущелья горъ гремли, оживая,
Поднявши голову и ноздри раздувая,
Все стадо замерло, не зная, гд бда,
Гд нужно спрятаться и убжать куда.
Вдругъ, молніи быстрй, оно умчалось въ горы,
Быть можетъ, затаивъ безсильные укоры,
Несправедливостью людской возмущено
И вчно трепетать за жизнь осуждено.
А серна, со скалы упавшая подъ меткой
Свинцовой пулею, добычей стала рдкой
Охотника. Съ собой понесъ ее стрлокъ:
Еще въ ея зубахъ торчалъ травы клочекъ…
Съ своею ношею тяжелой и съ винтовкой
Тропинкой тайною побрелъ охотникъ ловкій,
Вдругъ хворостъ затрещавъ подъ тяжкою стопой:
На встрчу путнику шелъ тою же тропой
Старикъ — почти гигантъ. Глаза его смотрли
Изъ подъ сдыхъ бровей, густыхъ, какъ втви ели.
Былъ на утёсъ похожъ весь обликъ старика,
Какъ бы изваянный изъ одного куска..
Онъ громко крикнулъ: ‘стой!’ Въ горахъ, стрлку казалось,
Такого грохота еще не раздавалось:
Отъ страха много козъ попадало со скалъ,
Старикъ же булавой тяжелой потрясалъ
Съ безумной яростью и полный силы львиной,
Путь преградивъ стрлку, съ приподнятой дубиной,
Онъ, словно, ждалъ, когда, смущеніе свое
Охотникъ поборовъ, зарядитъ вновь ружье.
Рукою правою оружьемъ угрожая,
А лвой на груди хламиду разрывая:
— ‘Стрляй сюда, мн въ грудь!’ воскликнулъ исполинъ:
‘Иль гибель для тебя и смерть — исходъ одинъ’…
Въ глазахъ охотника — туманъ и помраченье,
Но всякое теперь опасно промедленье.
Онъ пулю шомполомъ вогналъ въ ружейный стволъ,
Насыпалъ пороху, курокъ винтовки взвелъ,
Прикладъ прижалъ къ плечу, и громкій выстрлъ грянулъ,
Но отъ груди свинецъ, какъ отъ стны, отпрянулъ
И пуля безъ вреда скатилась на песокъ —
Зато отъ ужаса свалился самъ стрлокъ,
Но видлъ, какъ прошелъ старикъ чудесный мимо,
Смерть укорялъ за то, что смерть неумолима,
И долго слышались еще издалека
Проклятья, и мольбы, и стоны старика.
И плакалъ Вчный Жидъ: ‘Нигд, лишенъ прощенья,
‘Я не могу найти покоя и забвенья…
‘О, какъ бы я желалъ уснуть, стереться въ прахъ,
Исчезнуть, какъ мой вопль, затерянный въ горахъ!
‘Я — собственная тнь, лишенная могилы,
Я — эхо собственной, давно угасшей силы,
‘Прикованной къ скал, подъ вчной тьмою тучъ
Безсмертный стебель я, окаменлый лучь…