В тылу, Венский Евгений, Год: 1916

Поэзия
Время на прочтение: 41 минут(ы)
Скачать в PDF

Евг. ВНСКЙ.

ВЪ ТЫЛУ

ОГЛАВЛЕНЕ.

Вмсто предисловя

Съ клыками.

Марь Иванна Д’Аркъ
Графиня — мать солдатская
Кузина милосердя
Бженцы
Разные
Герой
Пробуждене

Сйесы.

Прелюдя
Провъ Фомичъ съ Ильинки
Съ Литейнаго, 46
Митька изъ Португальскаго банка
Координаця
Ваше благороде, какъ же это?
Ильинка себя оказываетъ
Cher Allee

Средне.

Въ кафе
Сплинъ
Подъ полой
Обыватель
Заячье горе
У пункта

Трафить надо.

Трафить надо
. Сологубъ
С. Городецкй
И. Сверянинъ
Н. Агнивцевъ
Ал. Липецкй
Недотыкомка
А. Д’Актиль
Wega
Мих. Андреевъ
. Сологубъ
Вл. Кохановскй
B. Лазаревскй
Несчастной Бельги
Драматургъ
Нашимъ донцамъ
Издатель
Война и богема

Новый бытъ.

Читаютъ летучку
Читаютъ
Моей родин
Новый бытъ
Бурсацкая
На лон
Въ кухн
Обломъ
Въ новыхъ мхахъ
Великй русскй языкъ
Все въ прошломъ

Лирика.

Сестрица
Волшебный корабль

ВМСТО ПРЕДИСЛОВЯ.

Я карандашъ въ волненьи грызъ, склонившись надъ бумагой, и слалъ въ пространство: ‘берегись! потшусь надъ бднягой!’.. Я злую книгу сочинялъ съ названьемъ ‘Типы тыла’, и тмъ и этимъ поддвалъ и въ гриву, въ хвостъ и въ рыло…
Я настрочилъ уже прологъ… Трудне стало втрое,— да, я въ поту холодномъ взмокъ и… не нашелъ героя…
Пучковъ, великй сентябристъ, войной забронированъ, и Дурашкевичъ- скандалистъ надолго застрахованъ, совсмъ чудесный былъ герой,— для насъ первйшй номеръ!— увы, и Карповъ нашъ второй для фельетона померъ… Нельзя теперь Годзнику взять,— спаси меня Создатель!— Годзянко нын, такъ сказать, простйшй обыватель.
Взять гласныхъ? Боже упаси! Нтъ, это путь опасный: теперь персона на Руси любой досель безгласный… Что-жъ? Околоточнаго взять, градского санитара, управцевъ аховую рать, хапугу коммиссара?. Того нельзя, того не тронь!
— ‘Великъ, хотя и шкодитъ.’
— ‘Въ Сморградахъ нонеча Сморгонь.’
‘Терситъ въ Патроклахъ ходитъ.’
Какъ ни вертись, героя нтъ!.. Застыли ‘Типы тыла’… Какъ измнился Божй свтъ! Какъ прежде лучше было! Бывало, жаришь гиль и чушь, что соловейко въ рощ,— какъ, (для примра) — дачный мужъ страдалъ отъ вдьмы тещи…
Теперь,— долой мужья, монъ шеръ! Не надо больше вздора,— пиши:
— ‘Guillaume s’en va-t-en guerre!’
— ‘Ха-ха-ха-ха, умора!.. Ха-ха-ха-ха, на Марн бой! Ха-ха, бои на Висл! Вильгешка съ вздутою губой!.. усы его повисли!’..
Ха-ха! Ха-ха! сметесь вы?.. Виватъ!.. Позоренъ плакса отъ грозной Марны до Невы, отъ Темзы до Аракса…
А мн, простите,— не смшно. Вотъ, скажутъ мн,— чудакъ-то!.. Въ нашъ вкъ, конечно, быть гршно писателемъ безъ такта…
‘Guillaume’ позоренъ, споровъ нтъ,— и словъ излишни траты,— но тутъ потребенъ не куплетъ,— на то у насъ солдаты..
А мы, простите,— мы должны, пока есть въ сердц сила, прощелкать вшей лихой войны и паразитовъ тыла…

СЪ КЛЫКАМИ.

МАРЬ ИВАННА Д’АРКЪ.
‘Красавица всего мра и его окрестностей,
любимица публики (имя рекъ), детъ
на воину въ качеств сестры милосердя.
Болзнь, однако…’
Артистка Зарайская, милостью Рока,
Въ ту среду пойдетъ далеко-далеко,
Туда, на Карпаты, влекома судьбой,
Сестрой милосердя,— прямо на бой.
Артистка Зарайская грустью томится:
Ее убиваетъ шальная столица.
Весь день телефонъ… Телеграммы летятъ..
Въ гостиной безъ малаго tout Petrograd
Пажи, лицеисты, мышиный жеребчикъ…
На доброй сестриц холосенькй чепчикъ..
Передничекъ блый… Въ очахъ ея грусть…
Военный стишокъ на устахъ (наизусть).
На столик розъ ароматъ предразсвтный
На столик возъ вермишели газетной.
Въ газетахъ замтка… Въ замтк порывъ,
Въ порыв печаль, а въ печали — надрывъ
‘На-дняхъ изъ гнзда на Б. Караванной
Подетъ въ ту среду за славою бранной,
Ршившая бросить для родины ‘Паркъ’,
Артистка Зарайская, русская Д’Аркъ.
Прощайте, страдалица, солнышко наше!
Вернитесь скоре бодре и краше!
Да минетъ васъ смерть, и раненья, и плнъ!
Прощайте, великая!’ (Подпись: ‘N. N.’)
——
Дыхане смерти разлито въ гостиной.
Душа умиляется дивной картиной.
Тоскуютъ поклонники, грустно твердятъ:
— Она узжаетъ къ проходамъ Карпатъ…
Молва по столиц бжитъ, не смолкая.
— Слыхали, конечно, вы,— новость какая!
Зарайская детъ, какъ русская Д’Аркъ…
Сегодня съ внками подемте въ ‘Паркъ’.
——
Курсистки… банкиры… спортсмэны… студенты…
Восторги.. Записочки… Апплодисменты…
Цвты… подношенья… Надъ кассой аншлагъ…
Въ уборной ‘Кристаль’, а къ нему кавардакъ.
——
Вокзалъ провожаетъ великую диву,—
Буквально тамъ негд упасть черносливу
Зарайскую взяли поклонники въ плнъ.
Чего такъ боялся оплаченный ‘N’.
Зарайская детъ.— Прощайте, родная!..
Зарайская плачетъ…— Ахъ, Боже, одна я!..
Зарайская стонетъ…— Измучили, ф-ффу!..
Зарайская ‘на зиму’ детъ въ Уфу…
ГРАФИНЯ — МАТЬ СОЛДАТСКАЯ.
Кто летитъ въ автомобил,
Ся въ пшихъ злой протестъ,
И зачмъ къ нему прибили
Нить флажковъ и Красный Крестъ?
Можетъ быть,— тамъ жертвы боя?
Санитары?.. Нтъ, не то,—
Платье нжно-голубое
И зеленое манто…
Браво!.. Браво!.. Фу, разиня,—
Не узналъ?.. Вдь, то пылитъ
Наша добрая графиня,
Анна Львовна фанъ-деръ-Флитъ.
——
На пункт тихо… Блья гора.
Сидитъ портниха и шьетъ съ утра.
Володя съ нею, студентъ-юристъ,—
Куда грязне, чмъ трубочистъ.
Ихъ незамтно,
Ихъ нтъ средь насъ,
Зато какъ Этна
Горячъ экстазъ.
А по столиц, вздымая пыль,
Съ графиней мчится автомобиль
Тамъ вютъ флаги и шантеклеръ.
Чертитъ зигзаги артистъ шофферъ
— Иванъ, налво,
У пункта стопъ…
Студентъ и два,
Каморка — гробъ…
— Ахъ, какъ тутъ мило… О, Петроградъ
Табакъ и мыло пуръ повръ сольдатъ.
Мы, безъ сомннья, отрада ихъ
Тамъ, гд сраженья анъ ундъ фюръ зихъ
Чуть шьетъ портнишка,
Студентъ усталъ,
Несутъ бльишко
И старъ и малъ.
А по столиц, вздымая пыль,
Вновь дальше мчится автомобиль.
— Иванъ, тоскую о страшныхъ дняхъ
Маршъ на Морскую во весь размахъ.
Ушибла палецъ,
Но эта боль
Для насъ страдалицъ
Пустякъ и ноль.
Нельзя графини нигд поймать,
Графиня нын солдату мать,
Графиня всюду, что репортеръ,
Являясь люду, что метеоръ…
——
Но вышла драма:
Скривили бокъ
И ‘Панорама’,
И ‘Огонекъ’.
Вотъ вамъ награда: пришлось страдать..
О, Русь!.. Какъ надо, не могутъ снять.

КУЗИНА МИЛОСЕРДЯ.

Веселая дамочка, Нина Сергвна, бранитъ камеристку взволнованно-гнвно, а та, идотка, (изъ жанра Ре—ми) знай хлопаетъ кротко ‘скопскими’ ушьми.
— Сто разъ говорила, сто разъ объясняла, что время для жизни давно миновало,— мать-родина требуетъ жертвы отъ насъ… Меня же ты будишь, сокровище, въ часъ,— а надо въ двнадцать!.. Готова-ли ванна? звонила-ль графиня Тамара Иванна?.. Дай кофе скоре и ванну живй, и пусть подаетъ нерадивый Андрей.

——

Часъ — ванна, часъ — завтракъ… Звонки телефона. Потомъ маникюрша Сусанна Семенна. А въ сердц тревога жужжитъ, что оса:
— Ахъ, Господи Боже! четыре часа!.. Къ Лорану! Живй!
Преисполненъ отваги, шофферъ артистически строитъ зигзаги. На улицахъ людно, весенне-свжо…
— Смотрите, смотрите на красный ‘Пежо’.
Любуется Ниной Сергвной столица:
— Сестра милосердя къ раненымъ мчится… Страдалица наша, салдацкая мать, а это, братъ, надо тово… понимать.
Манто въ девять тысячъ, да въ сорокъ — брильянты, куда вы двались — и тряпки и банты? Передничекъ блый и черный платокъ, да черный апостольникъ, мраченъ и строгъ…

——

Страдалицу юркй фотографъ снимаетъ. Страдалица въ гор, страдалица таетъ:
— Я такъ избгаю ненужныхъ рекламъ… Тамъ карточки всюду, по разнымъ угламъ, а я не хочу, ну… Вотъ я не желаю, я васъ, шеръ ами, отъ души умоляю,— въ витрины меня ни-ни-ни не вставлять, а, если ужъ нужно, то карточекъ съ пять.

——

На Невскомъ съ кмъ надо случайныя встрчи… Съ солдатикомъ раненымъ тихя рчи,— пусть, полнъ умиленья, глядитъ Петроградъ:
— Смотрите,— сестрица, а съ нею солдатъ.

——

Ахъ! Столько работы и разнаго дла. Страдалица за день совсмъ похудла. Страдать за несчастныхъ не такъ-то легко,— и съ этимъ согласенъ румяный Коко, седьмого разряда какой-то тамъ ратникъ, а par exellence, и жуиръ, и развратникъ, спортсмэнъ, побдитель на прошломъ серсо…
— Апостольникъ?.. Пфа!.. Холосо!.. Холосо!.. Сестлица, стладалица, Бозья невста,— подемъ, возьмемъ кабинетъ у Элнеста,— не такъ фешенебельно — голодъ,— но я-бъ сълъ дюзыну устлицъ, какъ бсеный клабъ.
— Ужасно, ужасно!.. Тамъ дло… солдаты… меня поджидаютъ въ больниц палаты… Но, но на минутку, проказникъ Коко,— всего десять устрицъ съ бокаломъ Клико.

——

Рыдаютъ румыны… Брильянтятся люстры… Лакеи мелькаютъ, торжественно шустры. За всми дверями ‘фляграны дели’.
— Коко!.. Да проказникъ! Ко… ко…. нешал… ли…
— Ужасно!.. Ужасно!.. Уже закрываютъ?.. Всего-жъ только часъ… И открыть не желаютъ?.. Кружится, Коко, у меня голова…
— Одно остается… Шофферъ! Острова!

——

‘Пежо’ и нжне и какъ-то напвнй надъ Малою Невкой и Новой Деревней, и воздухъ весеннй задумчиво-пьянъ и нженъ, какъ старый забытый романъ.
— Пора къ баронесс фонъ-Клопъ на собранье… Работа, работа!. Жизнь — трудъ и страданье, вся жизнь, какъ безумный, надорванный бредъ…
— Коко! Я забыла… попасть въ лазаретъ!!!.

БЖЕНЦЫ.

Много бженцевъ изъ края, ‘гд военная страда’, въ Петроградъ, блаженство рая, мчатъ экспрессы-позда…
Сколько ихъ, несчастныхъ, сирыхъ, штатскихъ жертвъ лихой войны, въ ресторанахъ и трактирахъ нашей мирной стороны. Изъ Пружанъ, изъ Блостока, изъ Свнцянъ и мелкихъ Бродъ, разоренные жестоко, мчатся выше и впередъ…
Что ихъ ждетъ въ краю далекомъ? Какъ ихъ встртитъ Петроградъ? Какъ посмотритъ жесткимъ окомъ? Будетъ радъ или не радъ? Растопыритъ-ли объятья? Пуститъ жалкую слезу?— ‘позабудьте, скажетъ, братья, про военную грозу’. Иль сурово-жестко броситъ:— ‘уходи-ка, молъ, краса!’ — и о вызд попроситъ ровно въ 23 часа.
Значитъ, вновь страдай жестоко отъ шрапнели и невзгодъ въ жуткихъ битвахъ Блостока, Минска, Пинска, Блъ и Бродъ…

——

Моисей Абрамычъ Флитъ въ день часовъ 17 кряду вьется, мечется, юлитъ, словно бсъ, по Петрограду. Жизнь — не шутка. Жизнь — борьба… Не раскисни врод тста…
Въ 1 часъ — свиданье у Кюба.
Въ 2 ‘ — свиданье у Эрнеста.
Въ 3 ‘ — ‘мука’.
Въ 4 ‘ —‘шлакъ’.
Въ 5 ‘ —‘поставка шпалъ и йода’.
Въ 6 ‘ — ‘поташъ’ и ‘обувь бракъ’.
Въ 7 ‘ — ‘картинки для народа’.
Сколько надо взять рекламъ!.. Сколько сбыть овса и краски!.. Да еще къ восьми часамъ быть въ Рождественскомъ участк ..
Вдругъ тамъ приставъ повелитъ:
— Ну-ка, маррршъ въ родное мсто!..
И заплачетъ въ гор Флитъ, горькй бженецъ изъ Бреста…

——

Мимо Вильны… мимо Ровно… по трущобамъ навьихъ тропъ… ланью мчится Сура Львовна, волковысскй ‘Modes et robes’…
За Варшавой канонада, за Варшавой трескъ гранатъ… убгать скоре надо, ну, хотя-бы въ Петроградъ.
Добжала… Истомилась… Знать, погибнуть не судьба!.. Осмотрлась, очутилась въ кабинет у Кюба.
Словно блка, завертлась въ вавилонскомъ колес… Какъ мечталось, какъ хотлось… жить, какъ сотни… какъ и вс…
Князь… Баронъ… Бомонда дамы… ‘Институтъ античныхъ позъ’… И таинственность рекламы:

‘200—300… Feuille de rose’

Семь скандаловъ на недл!.. А доходъ?.. Поврьте мн,— эти чертовы ‘модели’ неприступны по цн. А шампанское?! Въ транше легче жить, чмъ горькимъ намъ… Вотъ онъ гд сидитъ, на ше, этотъ дьявольскй Бедламъ… Не житье, а муки ада!.. Нтъ покою, и доколь!… Хоть и есть ужъ тамъ, гд надо, тысячъ на 30 онколь…
А враговъ?! Абрашки!.. Гершки!.. А какой при этомъ рискъ!..
Ой, отправятъ безъ задержки Суру Львовну въ Волковысскъ…
РАЗНЫЕ.
Истомно-ароматная,
На всхъ смотря въ лорнетъ,
Обходитъ дама знатная
Притихшй лазаретъ,
Пройдетъ съ субреткой бойкою
Весь госпиталь кругомъ,—
Того одлитъ слойкою,
Другого пирогомъ.
Играя тальей гибкою,
Дразня безстыдствомъ формъ,
Кладетъ на столъ съ улыбкою
Полдюжины ‘Реформъ’.
Напвнй Вари Паниной
Чарующй вопросъ:
— Солдатикъ, вы не раненый?..
Вамъ надо папиросъ?
Тепло-ли вамъ въ халатик?
Довольны-ли судьбой?
Шуршатъ въ отвтъ солдатики:
— Спасибо вамъ, родной…
——
Крадется ночка темная,
Вползаетъ въ лазаретъ.
Безсоница истомная
Колдуетъ, ся бредъ.
Кошмарно незабытая
Кровавая гроза…
Улыбка чья-то сытая…
Зовуще глаза…
Маняще, безстыдные
Кошмары гршныхъ позъ…
Ненужные, обидные
Улыбки и вопросъ.
——
Гудитъ, переливается
Разгуломъ хмльно-пьянъ,
Разгуломъ надрывается
Сбсившйся шантанъ.
Истомно-ароматная,
Вся грхъ, порокъ и зло,
Смется дама знатная
Въ блестящее стекло…
——
Колдуетъ ночка темная,
За окнами палатъ.
Внутри и мука томная
И лавръ кровавый ядъ
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
ГЕРОЙ.
Писалъ онъ громке стишки,
Тангльфутъ-статьи и горе-прозу,
Толстожурнальные кружки
Его причислили къ обозу.
И тамъ онъ шелъ… Стерегъ журналъ,
Бывъ въ убжденьяхъ сталактитомъ…
Талантовъ новыхъ не пускалъ
И былъ безъ трехъ минутъ ‘маститымъ’.
Пришла гроза… Ударилъ громъ.
Къ оружью встало полъ-Европы,
И молчаливо, напроломъ,
Пошло въ кровавые окопы.
Пошли туда — за ратью рать,
Въ борьб ища Христова лика,
И побждать и умирать
Безъ громкихъ возгласовъ и крика…
Чтобъ свергнуть Крупповскй кумиръ
Своими жизнями и кровью,
И завщать потомкамъ миръ
Съ неугасаемой любовью.
Въ молчаньи строгомъ шли на бой.
Полки въ окопахъ пропадали
И, обреченные судьбой.
Въ молчаньи строгомъ умирали…
Онъ долго думалъ и — ршилъ!
Онъ ‘снесъ’ статью, отнесъ въ газету
Разнесъ ‘Полдневный Крокодилъ’
Его кудахтанье по свту:
— ‘Писатель,— если только онъ
Волна, а океанъ — Росся,—
Не можетъ быть не возмущенъ,
Когда возмущена стихя.
Подъ зовъ трубы туда я рвусь,
Лечу потокомъ… Завтра, въ среду,
Варшавскй, часъ,— за матку Русь
Я умирать, какъ вс, поду…
Я буду нтъ вамъ о бояхъ,
Взнесенный сказочнымъ моментомъ!!.’
——
Въ ту среду онъ, врагамъ на страхъ,
Ухалъ въ Тверь — корреспондентомъ.
ПРОБУЖДЕНЕ.
Нтъ, не могу!.. Покой позоренъ,
Когда вся Русь идетъ туда,
Гд сводъ небесъ отъ дыма черенъ,
Гд кровью скрашена вода,—
Туда, туда, гд полъ-Европы
Пошло на гнуснаго врага,
Гд гибнутъ т, засвъ въ окопы,
Кому отчизна дорога!
Долой комфортъ и муть привычекъ,
И сонъ, и праздность, и покой,
И трудъ безъ всяческихъ кавычекъ,
И трудъ позорный и пустой!
Довольно словъ!.. Я тоже ду!
Долой тоску, катарръ и сплинъ!
Впередъ на общую побду!
Впередъ на Вну и Берлинъ!
Я не возьму ни пуль, ни ружей…
Блокнотъ, перо — и я готовъ.
Adieu!.. Отъ ‘Сплетницы Досужей’
Везу подарки въ городъ Львовъ.
Вотъ только къ Оцуну заду,
Снимусь… Не надо много позъ.
‘Нашъ соб. корр. N’, что детъ въ среду,
Съ своей собачкою ‘Матросъ’,
‘Нашъ соб. корр. N въ рабочей блуз’,
‘Нашъ соб. корр. N въ кругу семьи’,
Каррикатура: ‘N въ конфуз…’,
Каррикатура: ‘Пьетъ Аи’,
‘N въ тихомъ Остров на сн’,
‘N дома съ книгою Прево…’,
‘N за столомъ въ извстной ‘Вн’…
И будетъ!.. Больше ничего!..
Adieu!

СЙЕСЫ.

ТОРГОВО-ПРОМЫШЛЕННАЯ ПОЭМА.

Прелюдя.
Я прошу извиненья, читатель, за тему.
Нтъ въ ней дачнаго мужа, ни тещи-яги,
Извиняюсь,— нельзя брать героемъ въ поэму
Ни купца, ни треску, ни съ ханжой сапоги…
Я хочу разсказать про поддлку Сйеса…
Быль Сйесъ — знаменитый когда-то аббатъ.
Имъ не созданы ересь иль новая месса.
Но гремлъ онъ когда-то, какъ въ бурю набатъ.
Онъ гремлъ въ дни великой слпой гильотинки.
Что держала святую свободу въ плну…
Ну, а я разскажу про Сйесовъ съ Ильинки
Что спасать собирались родную страну.
Это т, что придумали слово ‘промессы ‘.
Т, о коихъ трактуетъ ‘Судебный Уставъ’.
‘Боги биржъ’ — въ резиньяцяхъ уличной прессы,
Т, кому въ просторчи кличка — ‘удавъ’…
Провъ Фомичъ съ Ильинки.
Въ дни великой общей встряски,
Въ дни весеннихъ бурь и грозъ,
Провъ Фомичъ, что лшй въ сказк,
Поднялъ кверху сизый носъ,
Видя смлыя ршенья
И великя дла,
Какъ смнялась лнь тюленья
На стремительность орла.
Полный важности и вса,
Провъ Фомичъ, исполненъ силъ,
Имитируя Сйеса
На банкет голосилъ:
Въ насъ — потенця воловья,
Въ насъ — динамика огня.
Мы — торговое сословье —
Въ первыхъ съ ноншняго дня.
Мы созрли къ новой роли.
Были — нуль, а стали — все.
Въ трудовой расейской дол
Будемъ длать то и с.
Мы торговлю быстро двинемъ,
Мы финансы создадимъ,
Мы индустрю разинямъ
Въ руки сонныя дадимъ.
Закипитъ бурлящей лапой
Жизнь, полна могучихъ силъ!…
Такъ Сйесъ съ Ильинки бравый
На банкет голосилъ.
Съ Литейнаго, 46.
Изъ кружка славянофиловъ,
Безмятеженъ, тихъ и милъ,
Добродушно нашъ Маниловъ
Вс нерусское бранилъ.
Съ тла видный, чревомъ славный,—
Състь и выпить не дура къ,—
Настоящй, православный
Поль Телятниковъ — русакъ.
Поль Телятниковъ не любитъ
Пуще рдьки нмчуру.
— Насъ Европа, слышь, погубитъ,
Нмецъ намъ не ко двору.
Мы Европамъ-то покажемъ!
Ишь, добра-то!! Погляди!
Этакъ ляжемъ вотъ съ вальяжемъ,—
Цыцъ, молъ, ты! Не подходи.
Мы-ста-во! У насъ земли-то
Во какой обширный край,
Отъ Харбина до Ирбита.
Стало, ты и не замай.
А земля! Руда! А лсъ-то!
Богатырскй вчный сонъ.
Намъ съ родимаго насста
Лзть къ бельгйцамъ не фасонъ.
Не твоя про то забота,
Что пустырь сплошной да гать —
Наше!! Нехристю — болото,
А для нашихъ — блаадать.
Чать, надъ нами-то не капать,—
Подожди-ка-съ,— будетъ прокъ.
Чать, не даромъ далъ намъ Западъ
Экономики урокъ.
Вонъ, Карлушки! Къ бсу, Гансы
Брысь, канальи, подъ кровать.
Мы торговлю и финансы
Будемъ сами создавать.
Иль подрзанныя крылья
Русака не подросли?
Отъ Карлушкина засилья
Мы избавиться смогли.
Сколько воли видитъ око!
Знай работай да не трусь.
Вотъ за что тебя глубоко
Я люблю, родная Русь.
Сколько мощи и простора!
Что за сила, за размахъ!
Сколько дтскаго задора
Въ изоспавшихся рукахъ.
Мать Расея, помоги мн!
Слезы радости я лью
И пою въ экстазномъ гимн
Ддку Муромца Илью.
Зрю тебя во всей крас я,
Пьяный, хмельный безъ вина,
Мать Расея, мать Расея,
Мать расейская страна.
Такъ соловушкой надъ лсомъ,
Полный юношескихъ силъ,
Поль Телятниковъ Сйесомъ
На банкетахъ голосилъ
Митька изъ Португальскаго банка.
Была его бабушка — сводня,
Папаша — мишуресомъ былъ,
А Митька,— представьте,— сегодня
Однимъ изъ большихъ воротилъ.
Когда-то одесская шпанка,
Расплюевъ-Кречинскй pure sang,—
Въ верхахъ Португальскаго банка
Онъ занялъ отвтственный санъ.
Юля предзаутреннимъ бсомъ
Въ ‘эпоху великихъ началъ’,—
И Митька заправскимъ Сйесомъ
О ‘третьемъ сословьи’ вщалъ.
Смотрите, какъ рчи-то вски!..
Какая въ словахъ глубина!
Жакетъ у него отъ Тедески,
Акцентъ отъ кафе Робина.
Пустякъ, что съ Фемидой во фронд,
Мазурикъ съ пробора до пятъ,—
Джентльментистъ, какъ дендинскй лонди.
С. с., и уменъ, и богатъ.
Супруга — отъ Бакста картинка,
Совсмъ какъ Атилла, шофферъ.
А шикъ?! Отъ Родэ Альфонсинка
И титулъ ‘владыка аферъ…’
— Мы, рыцари русской культуры,
Мы, ласточки знойной весны,—
Не будемъ томительно хмуры.
Какъ наши дремуче сны.
Спокойные сильные люди,
Гандейцы дремучей Руси,—
Кричимъ мы грядущему:— Буди!.
Не ждя за работу ‘мерси’.
Воспвшй Лопахина Чеховъ
Не насъ-ли предвидлъ вдали?
За дло безъ ‘аховъ’, безъ ‘эховъ’
На пользу родимой земли.
Юля предзаутреннимъ бсомъ
Въ ‘эпоху великихъ началъ’,
Такъ Митька заправскимъ Сйесомъ
О ‘третьемъ сословьи’ вщалъ.
Координаця.
Зазвенли буйнымъ хоромъ
Молодые голоса.
Дтски-радостнымъ задоромъ
Засяли небеса.
Въ свтлый праздникъ обновленья
Шли великя дла,
Какъ смнялась лнь тюленья
На стремительность орла.
— Намъ общественное благо
Подороже личныхъ благъ,
Какъ милй родная брага,
Чмъ мартелевскй коньякъ.
Праздникъ нон… Брызни дрызни
Посл браги трепака.
Вс Расе, вс отчизн,
Вс для брата-мужика.
Дрыхнуть, братъ, ужъ не моги мн,—
Весь ходи, гори въ огн.
Пой со мной въ экстазномъ гимн
Славу будущей стран…
——
Стой! Зачмъ согласье псни
Портитъ чей-то глупый рогъ?
Въ новой псн новой Прсни
Много лишнихъ скверныхъ нотъ.
Сквозь аккорды вольной псни,
Сверхъ-нахально неучтивъ,
Лзетъ въ уши,— ты хоть тресни,—
Вчный, наглый лейтъ-мотивъ,
Гордый, твердый, непреклонный,
Нудно-пошлый, что матчишъ,
И собою упоенный,
Какъ огическй фетишъ:
Von der Deutsch’ bis an der Yanky
Von der Britt bis an der Kelt
‘Хабенъ’, ‘хабенъ’ — ber Alles,
ber Alles in der Welt ‘.
*) Ни разу по-нмецки не сочинялъ,— это первый блинъ.
‘Ваше благороде, какъ же это?..’
Эхъ ироня судьбинушки!
Эхъ, словечки — трынъ-трава!..
Хорошо было дтинушкъ
Сыпать разныя слова…
А пришлось ему со славою
Съ дломъ встртиться въ бою,—
Опустилъ онъ кучерявую,
Буйну голову свою.
Гд ужъ намъ до бранныхъ ратниковъ!..
Что мы? Тюря,— не народъ.
Крпко заперъ Поль Телятниковъ
Винокуренный заводъ.
Поль Телятниковъ, что вспаренный.
Муку горькую таитъ:
Вонъ, гляди, и пивоваренный
Заколоченный стоитъ.
— Везъ работы будто въ род я.
Это какъ-же понимать?
Дайте, ваше благороде.
Волю водкой торговать…
Это-съ… какъ-же-съ?.. Разорене!
Прямо вымолвить — разоръ!
Если нтъ винокуреня,—
Это значитъ — ‘подъ заборъ?’
Страсть въ какой большой обид я,—
Подоплекой говорю…
Вдь, диви-бъ была субсидя,—
А безъ оной… Балдарю!..
Знать отъ форменной простраци
Жизнь приходится скончать:
Мы запросовъ нашей наци,
А равно — ассимиляци,
Или вотъ — координаци —
Неспособны понимать.
Родились мы неудалыми.—
И исправимся въ гробу:
И съ большими капиталами
Можно вылетть въ трубу.
Разъ ‘пивникъ’ я, гд-жъ мн въ паточный
Передлывать заводъ?..
Чую,— въ стади зачаточной
Вся индустря помретъ…
Голоштанецъ будто въ род я…
Подыхай же!.. На же!.. На!..
Слушьте, ваше благороде..
Дти, врите-ль, жена…
Ильинка себя оказываетъ.
Мы-съ?.. Причемъ-же-съ, низвините?..
Государственность и мы?..
Этимъ дломъ, какъ хотите,
Довертишься до сумы…
Людямъ нашего-то стана
Уподобиться-ль орлу?..
Намъ Сйесова сутана,
Низвините, не къ мурлу.
Время нон боевое,—
Лозунгъ — ‘Спирька,— ходуномъ!
Нон рупъ, а завтра вдвое!..
Грабь, ребята, табуномъ!’
Мяса?.. Нту нон мяса…
Хлба?.. Нтъ,— пришелъ къ концу.
Да-съ, Сйесова-то ряса
Намъ, простите, не къ лицу…
Вся гражданственность погасла…
Спички?.. Рыба?.. Лукъ?.. Дрова?..
Мясо?.. Зелень?.. Яйца?.. Масло?..
Нон рупъ, а завтра — два…
А бороться съ нашимъ братомъ,
Низвините, ни къ чему:
Все уложимъ синдикатомъ,—
Не рыпайся потому.
Ежли-жъ совсть,— это къ бсу…
И безъ оной — благодать.
А вотъ вашему Сйесу
Нон мяса не достать.
ber Alles.
У Митьки-‘аббата ‘
На рыл лучи.
Въ гостиной у хвата
Рвачи-ухачи.
Русакъ и еврейчикъ,
И пара армянъ,
И самъ Воробейчикъ,
Таежный Иванъ.
Отъ Митьки — сянье.
Отъ Митьки — лучи.
Вс — слухъ и вниманье
Рвачи-ухачи.
— Подъ шумъ пустозвоновъ
Я власти достигъ,
Я сто миллоновъ
Барановъ остригъ.
——
Воробейчикъ смется,
Колыхается зобъ.
И умильно смются
Восемь смачныхъ утробъ,
——
— Я король!.. Я везд, вдь!
Я — dernier qui rira.
Я — 529
Сдлалъ ‘Лену’ вчера,
Я внимательно слушалъ,—
Я съ огнемъ говорилъ.
‘Волгу’,— здравствуйте,— скушалъ
У вахлачьихъ Гаврилъ.
Пусть бросаются въ Крюковъ,
Пусть взываютъ съ тоской:
—‘Ты отъ Митькиныхъ трюковъ
Насъ спаси, Шаховской!’
Донъ-Кихоты и Пансы,—
Успокойтесь, друзья:
C’est moi — вс финансы,
Вся индустря — я.
Что мн волку-Малют
Тьмы ‘идейныхъ началъ!?’
Я на Внской валют
Сколотилъ капиталъ.
Вс свалю предпрятья!
Вс бумаги свалю!
А объятья, проклятья
Не равны-ли нулю?
——
Воробейчикъ смется…
Колыхается зобъ.
И умильно смются
Восемь смачныхъ утробъ…
——
И Воробейчикъ молвилъ тоже,
Великъ и мудръ, что Соломонъ:
— Тьмы низкихъ плюхъ для насъ дороже
Насъ возвышающй купонъ.
Мы вс равны: французъ, малаецъ…
Молчи, коль нтъ, и рви, коль есть.
Да изъ кафе послднй заяцъ
Вамъ дастъ на бланку ‘Продачесть’…
Отъ Митьки — сянье..
Отъ Митьки — лучи.
Вс слухъ и вниманье
Рвачи — ухачи…
——
Несчастный Гаврилка,—
Смотри-ка, балбесъ,—
Ты видишь: могилка,
Въ могилк — Сйесъ…

СРЕДНЕ

ВЪ КАФЭ
Сижу въ кафэ я
За шоколадомъ.
Напротивъ фея.
Другая — рядомъ.
Вкругъ пахнетъ злобой,
Тепломъ, комфортомъ.
Смюсь утробой,
Разсвшись чортомъ
Впиваюсь страстно
Въ листокъ ‘Минутка’.
Въ окопахъ жутко,
Но… мн прекрасно.
Да неуже ль мы
Кого сробемъ?
Что намъ Вильгельмы
Съ Энверомъ беемъ?
Ну, что намъ Францы,—
Ей-ей, умора,—
Иль оборванцы
Съ бреговъ Босфора?
Пруссаки храбры,
А мы такъ втрое.
Хватай за жабры!..
Впередъ, герои!
Въ насъ силъ избытки…
Я-жъ не робю.
Дай подъ микитки
Любому бею.
Прибей Энвера!
Бей — Талаата!
——
Si non e vero…
СПЛИНЪ.
(Безъ политики).
Тяжело!.. Въ душ тоска.
Жизнь!.. Экстазъ!.. Да буди жъ, буди!
Какъ вареная треска,
Я лежу на общемъ блюд.
Дайте мн гремящихъ битвъ!
Гама, шума, визгу ль, крику ль,
Жизни тоньше острыхъ бритвъ
И пикантнй острыхъ пикуль.
Раньше — жизнь въ горячк пилъ,
Нытикъ, критикъ, аналитикъ,—
Нын — просто паралитикъ
Безъ руля и безъ втрилъ.
Гд газетный кавардакъ?
Гд журнальные дебаты?
Гд раскаты шумныхъ дракъ
Нижней аховой палаты?
Гд ты, скромный октябристъ,
Не невстная невста?
Гд ‘пассивнаго протеста’
Сверхлояльный анархистъ?
Гд, пропахнувшй кутузкой,
И надежда, и оплотъ,
Раскудрявый курско-русскй
Бессарабскй патривотъ?
Тишь… Во всемъ одни купюры.
Нтъ, ей-Богу, я сбгу
Съ этой чортовой микстуры
Посл сои и рагу.
Убгу я въ волчьи страны,
Иль пущу гранату въ лобъ,
Иль уду въ край Нирваны,
Въ легендарный Конотопъ.
ПОДЪ ПОЛОЙ.
‘…He мальчишка — съ ‘Лукою’ Баркова,—
Съ Достоевскимъ поэтъ Гауптманъ’,
(‘О нмцахъ, извините за выражене’).
Только станетъ смеркаться немножко,
Кто-то тихо пройдетъ въ кабинетъ.
Кто-то шторой зависитъ окошко,
Броситъ въ печку десятокъ газетъ,
Кто-то въ книгу тогда углубится,
Въ уголк притаившись, какъ тать,
И пойдутъ за страницей страница
И листы за листами мелькать.
Будетъ кто-то вздыхать отъ волненй
И горть отъ томительныхъ грезъ,
Что наветъ колдующй генй,
Кмъ-то сброшенный генй-колоссъ.
Будетъ кто-то вздыхать и томиться
По далекой прекрасной стран,
И, какъ вольная птица, умчится
Въ свтлый рай на воздушномъ челн
Будетъ кто-то, жестоко-угрюмый,
Въ тихомъ счастьи съ улыбкой мечтать
И, смущенный неясною думой.
Вновь захочетъ любить и страдать.
Но едва за дверьми кабинета
Гость прокашляетъ, къ ужину званъ,—
Въ мигъ въ рукахъ очутится газета,
А книжонка нырнетъ подъ диванъ.
Будетъ гость говорить о погод,
О движеньи искусства впередъ…
Въ ртомъ нудномъ томительномъ род
Два часа безтолково пройдетъ…
Гость исчезнетъ,— и съ книжкою снова
Кто-то стихнетъ, какъ мышка у крупъ
Не мальчишка съ ‘Лукою’ Баркова,
Съ книгой Гете — старикъ Сологубъ..
ОБЫВАТЕЛЬ.
Ахъ, Господи, Боже,
Чего же, чего же?
Не знаю,— досада,
Чего бы мн надо?
Восторга?.. Порыва?..
Подумаешь,— диво!
Нирваны?.. Не надо.
Досада, досада!..
На выставку?.. Скучно.
Въ театръ?.. Несподручно.
На лекцю?.. Скука.
Взять книжечку?.. Мука
——
Чего же мн надо?
Стаканъ шоколада?
Ни кофе, ни чаю,—
Убей,— не желаю
Отрады молитвы?
Иль отзвуковъ битвы?
Шантаннаго танго,
Иль яри мустанга?
——
Тоскливо… Тоскливо.
Стаканчикъ-бы пива.
О, гд ты, отрада?..
Пивишка мн надо!
Я душу больную
Отвелъ-бы въ пивную,
За столъ усадилъ-бы,
И пилъ-бы я, пилъ-бы…
О муки надрыва!
О, гд-же ты, пиво?!
ЗАЯЧЬЕ ГОРЕ
Какъ угнетаетъ военный крикъ!
Какъ прижимаетъ зайчину Krieg!
Куда дваться? Кругомъ труба,
Коль издаваться начнетъ судьба.
Нашъ ‘Озерковскй’ давненько трупъ,
Adieu, ‘Петровскй’ и ‘Шустеръ Клубъ’…
Ну, что тамъ было?.. Пустой скандалъ.
Швейцаръ верзила да въ пудъ шандалъ.
Во всхъ забили навки дверь.
Какъ прежде били и какъ теперь?!
И биржи нту, и ‘Лены’ нтъ.
И нтъ работы, и нтъ монетъ.
Сгубила ‘сапа’!.. Имя франкъ,
Какъ на арапа игралъ я въ бланкъ,
Какъ надвалъ я въ бобрахъ пальто,
Какъ вызжалъ я въ своемъ auto.
Какъ улыбалось все впереди,
О. какъ мечталось вотъ тутъ въ груди!
Три миллона!.. Дворецъ!.. Ого!
И отъ ‘Донона’ мамзель Марго!
Автомобили!.. И съ негромъ дверь!..
Какъ прежде били, какъ бьютъ теперь!
Съ небесъ, что щепка, на землю прыгъ.
Сгубила крпко зайчину Krieg…

У ПУНКТА.

Веселые куплеты для шантана.

Тамъ гд-то смерть на навьихъ тропахъ, туманъ и холодъ, дождь и мгла… Тамъ рать защитниковъ въ окопахъ въ сватомъ порыв залегла. Тамъ рвутся жуткя шрапнели, тамъ пули пчелами жужжатъ… Въ тряпк изорванной шинели въ земл копается солдатъ.
Пускай обратно нтъ возврата, иль, можетъ быть, побда ждетъ,— упорно роется лопата, какъ кротъ, неспшно, по впередъ…
Но стынутъ руки, стынетъ тло… Нтъ больше силъ окончить трудъ: падетъ лопата онмло, и тускло руки упадутъ.
И тамъ, гд рки крови льются, въ всечасномъ чаяньи конца, въ замерзшемъ тлъ пылко бьются святыя русскя сердца.
А мы?.. Зимой, какъ знойнымъ лтомъ, поемъ и хвалимъ свой Содомъ съ холодной льдинкой подъ жилетомъ, подъ декольте съ холоднымъ льдомъ…
И такъ свирпо и сурово, ‘законы общества’ поправъ, безумно хочется любого схватить покрпче за рукавъ…

——

Пардонъ, мадамъ. Куда въ карет вы такъ изволите летть?… Насъ ждутъ въ отдльномъ кабинет?… Постойте,— дло не ‘Медвдь’.
Вы мчитесь встртиться съ зазнобой? онъ получилъ уже впередъ?.. Постойте,— мальчикъ мднолобый еще немного подождетъ… Мадамъ, минутку!.. Пунктъ направо,— совсмъ, совсмъ недалеко,— ну что вамъ стоитъ бросить, право, одну единую Клико?
Поврьте, свтская руина, вамъ будетъ лучше во сто кратъ: одинъ, вдь, литръ бенедиктина согретъ дюжину солдатъ!..

——

Мад’муазель, всего два слова, я не нахалъ, не наглый воръ: я вижу, вамъ нужна обнова, и мчитесь вы въ Гостиный Дворъ… Нужна вамъ новенькая шубка, чтобъ утереть подруг носъ?.. Иль эта новая покупка ршитъ замужества вопросъ?..
Мад’муазель, вдь, вы недавно купили чудное манто: на васъ оно сидитъ такъ славно, идетъ и къ вашему auto… Мад’муазель, не дуйте губки, пройдемте въ пунктъ, не надо тратъ:— одинъ рукавъ отъ вашей шубки согретъ дюжину солдатъ!..

——

Эй, ты, енотовая шуба и пара теплыхъ мокроступъ!.. Прости, что я кричу такъ грубо: ты самъ и скупъ, и грубъ, и тупъ. Постой купецъ, куда ‘Снную’ свою утробу ты влачишь,— на книжку выручку дневную внести солидно норовишь?..
Шипитъ молва, что волку другъ ты,— а, да, пускай шипитъ молва: взвинтивши цны на продукты, замолишь грхъ у Покрова..
Зайдемъ-ка въ пунктъ, безъ всякой шутки, мой толстокожй, грубый братъ,- вдь, твой доходъ за эти сутки согретъ дюжину солдатъ!..

——

Э-э-э, послушьте, я не спьяна къ вамъ пристаю, мой милый франтъ. Монъ шеръ, вашъ путь лежитъ къ Контану, или влечетъ васъ Самаркандъ? Монъ шеръ, побудьте нын дома, возьмите книгу, вдь, война… Вамъ имя Пушкина знакомо? писалъ недурно старина!
Пускай цыганскя улыбки другимъ продажно потекутъ, пускай румынъ продажныхъ скрипки другимъ о страсти пропоютъ…
Пасюшьте, пшютъ… Долой Эрнеста! пусть будетъ ночь на новый ладъ,— вдь, ночь домашняго ареста согретъ дюжину солдатъ!…

——

Коллега, будетъ! друже, бросьте! вдь, 60 копекъ часъ!.. Ступайте къ Марь Иванн въ гости, иль спать ложитесь,— день погасъ. Коллега, гд-то Висла съ Саномъ, Дунай и Сава, Энъ и Ипръ, а тутъ несутся ураганомъ ‘дуплетъ’, ‘шестерка’, ‘ржу’ и пр…
Облито кровью полъ-Европы, какъ лсъ щетинятся штыки, тамъ стонутъ ужасомъ окопы,— а тутъ летаютъ ‘дураки’…
Пойдемъ-ка въ пунктъ, тепло одты, куда пойдетъ весь Петроградъ, и замолчавше дуплеты согрютъ дюжину солдатъ!..

ТРАФИТЬ НАДО.

ТРАФИТЬ НАДО
— ‘Лсная сказка’ вамъ возвращается:
можетъ быть, дадите что-нибудь военное…
Въ редакци.
— Друже, сдлайте услугу,—
Я пишу ‘Войну и Миръ’,—
Растолкуйте мн, какъ другу,
Что такое ‘канониръ’?
— Ужъ полсотн беллетристовъ
Объяснилъ я сотни разъ:
Такъ въ сред кавалеристовъ
Называется ‘фугасъ’.
— Ой-ой-ой, предъ цлымъ мромъ
Осрамился-бъ, остолопъ:
Я, вдь, назвалъ канониромъ
Блиндированный оконъ.
— Пустяки -одна нелпость,—
Все читатели съдятъ…
— А, скажите,— слово ‘крпость’
Это то же, что ‘снарядъ’?..
. СОЛОГУБЪ.
(Изъ книги ‘Жарь, Кузьмичъ! Слопаютъ!’).
Ради нмца распрохвоста,
Символизмъ да модернизмъ
Промнялъ я очень просто
На квасной патротизмъ.
Чтобы нмца-душегуба
Изъ Рассеюшки погнать,
Надо нмцамъ Сологуба
Вслухъ на Бзур прочитать:
— ‘Ахъ, ты, жалкй пруссачишка,
Нмецъ-перецъ-колбаса,
Разнесемъ тебя, мартышка,
Абсолютно въ полчаса!
Прежде чмъ весна откроетъ
Ложе влажное долинъ,—
Будетъ нашими поисками
Взятъ заносчивый Берлинъ’.
Вотъ тогда пускай Вильгельма,
Крпко свши въ мокросгупъ,
И узнаетъ, вредный шельма,
Что такое Сологубъ!..
СЕРГЙ ГОРОДЕЦКЙ.
О, Русь!.. О, русская! о, Русь!
Я крикнуть громче не берусь!..
——
Встаетъ блестящей перламутра
Надъ Русью радостное утро.
Идетъ для русскаго народа
Давно желанная свобода.
О, Русь!.. О, Русь!.. Впередъ!.. Впередъ!
Тебя твой долгъ туда зоветъ!
——
О, Русь! А, Русь! И, Русь!.. У, Русь!
А нмецъ — шго?.. Галанскй гусь!
——
Нмецъ што?.. Одна машина,
Нашъ Иванъ же,— врьте,— левъ.
А стихи-то,— въ три аршина,—
Отнесу я въ Эртелевъ…
Темка славненькая — ворогъ.
Жарь, старательный.
Гонораръ-же въ… (Невскй, 40)
Сногсшибательный!..
И. СВЕРЯНИНЪ.
Стихи пвучи, какъ баранина,
Какъ мыло ‘Ландышъ’ отъ Ралле.
Ахъ!.. Кто пошле Сверянина
На это — снговой земл?
Никто! Люблю восторгъ я всяческй
И удивленья общй гулъ.
Живу на Средней на Подьяческой.
Но къ слав лзу, точно мулъ.
Люблю пройтиться я съ горняшкою,
Какъ господа, вдоль по Морской,
Въ ‘Торжк’ сидть за чайной чашкою.
Стихи писамши день-деньской,
Люблю сниматься въ черной блузк и
А lа Бодлеръ и Поль Верленъ,
Люблю читать, какъ рати русскя
Берутъ трусливыхъ нмцевъ въ плнъ
Люблю пропть въ бульварной пресс я,
Что предо мной Берлинъ падетъ…
——
Своя у каждаго професся,
И всякъ по-свойски…
НИК. АГНИВЦЕВЪ.
Бомба слва, бомба справа,
Я убитъ… Убитъ въ животъ.
Ничего.
Смотрите вотъ:
Для него
И смерть забава.
Гей, дивизя впередъ!
Какъ вольготно и легко
Бри-ки-ки,
Ро-ко-ко,
Разливаются полки
Широко.
Сколько въ битвахъ
Словно въ бритвахъ
Ки-про-ко!
Бумъ и К.
АЛЕКСЙ ЛИПЕЦКЙ
Сейчасъ атака… По окопамъ
Готовятъ воины штыки,
И нжно пахнущимъ укропомъ
Пропахли въ пол бугорки.
Я весь но власти думъ неясныхъ
Безъ думъ, терзанй и безъ злобъ,
Изъ шести дюймовыхъ ужасныхъ
Граната стукнулась мн въ лобъ.
Разорвалась на мягкой травк.
Лазурнымъ клубомъ вьется дымъ.
И кто то стонетъ на муравк
Подъ небомъ сине-голубымъ.
Идутъ тевтоны… Стонутъ кони.
Какой ужасный выйдетъ бои!
А я пью кофе на балкон
На поэтичной Боровой.
НЕДОТЫКОМКА.
Вилли.
Дейтшдандъ, Дентшландъ, уберъ Аллесъ,
Какъ дла твои, камрадъ?
Францъ.
Ты скажи, чтобъ убирались,
Эти русске съ Карпатъ.
Вилли.
Эхъ, длишки наши плохи,
Я непризнанный герой.
Францъ.
А меня зали блохи,
И дохалъ геморой.
Вмст.
(Плачутъ).
Жоффръ.
Ха, ха, ха, ха, ха, ха, ха.
(Смется).
А. Д’АКТИЛЬ.
На груди у пышной мамы
Тихо дремлетъ тощй Гансъ,
Ганса раны, Ганса шрамы
Повергаютъ маму въ трансъ.
О, жестокая судьба, умъ
Оправданй не найдетъ.
Гансъ наткнулся на шлагбаумъ
Въ комнатушк темной день.
Онъ громилъ руины въ Раймс,
И хотлъ имть тамъ шансъ.
Ганса въ ‘Таймс’, Ганса въ ‘Times»
Англичане ввергли въ трансъ.
WEGA.
Посл ряда столкновенй
Наши храбрыя войска
Имли рядъ соприкосновенй
Въ район Ужока.
25-го апрля,
Въ район Стришовъ и Брисошонъ
Столкновене имли
Восемь ротъ и пять полковъ.
Въ Дарданеллахъ форсировка,
Значитъ, высаненъ десантъ.
Галлиполи — мышеловка
А Энверъ паша — ‘талантъ’.
МИХАИЛЪ АНДРЕЕВЪ
Мн снились кровавыя зори,
Гратъ пуль надъ омною шумелъ,
И я съ вдохновеньемъ во взоре
Каклету говяжю елъ.
Мн снились усталыя лица
Безмолвно суровыхъ солдатъ,
И мокъ я о нихъ лишъ молитца
Но мне не удалось напитца,
Поэтъ я, и нету деньжатъ.
—-
Я груздь покинутыхъ пою,
Я молодой весны предтча,
Я сплю, я ду, я стою,
Я, я, я…

ФЕД. СОЛОГУБЪ.

‘Чавьи нары’, или ‘Мобилизаця’.

Латышъ Ольстъ былъ чернорабочй на ферм. И подолгу смотрла на него Альцона.
— Тихй мой, тихй мальчикъ,— шептала она, лежа на инкрустированномъ лож, увнчанномъ розами и умащенномъ лучшими эстляндскими маслами,— я не люблю тебя, мой милый, тихй мальчикъ… Я не люблю тебя…
Дйствительно,— Ольстъ былъ грубый тихй мальчикъ, четырехугольный, нескладный, а душа у него была шестиугольная, какъ сапоги съ наборомъ. Глыба. И смялся арабесочно, бросково, мелкобсочно. Корявый…
Она была прекрасна, Альцона. Талантлива, какъ Чеботаревская, умна, какъ Анастася, интеллигентна, какъ Николаевна.
Рожокъ прогудлъ утромъ, и началась война, отечественная, 1915-го года. Съ подлымъ тевтономъ — Гогенцоллерномъ. Мобилизаця зашелестла. Тихе мальчики бросили купанье, увнчанное розами, въ кустахъ, умащенныхъ маслами. Триродова въ ротную швальню полковымъ писаремъ взяли. А Ольстъ выступалъ впереди латышскаго отряда добровольцемъ и на какомъ-то странномъ,— казалось, и чудилось, и врить хотлось, что на латышскомъ язык,— плъ веселый гимнъ войн, солнцу и любви.
Выбжала. Кинулась. Ринулась.
— Люблю!— вскричала ангельскимъ голосомъ.— Пажъ ты мой распрекрасный, на войну подался съ подлымъ тевтономъ? Лежала я и маслами инкрустировалась увнчанными розами… Не понимала я, какова есть сила латышско-русская… Понимаю теперь!
— Oleum et operam, выходитъ, perdidi,— нечеловческимъ голосомъ вскричала болонка.
И выла болонка, изступленная на ногу и на хвостъ, умасленный розами и инкрустированный маслами.
И было радостно. И было отъ болонки гадостно.
И пла въ душ война.
— На пути въ ‘Лукоморье’!.. ‘Просвтлене души Альцоны’… Три гривенничка строчка…

ВЛАД. КОХАНОВСКЙ.

‘Лейтенантъ фонъ-Штрипке’.

До войны лейтенантъ фонъ-Штрипке былъ выдающимъ приватъ-доцентомъ Гейдельбергскаго университета, который былъ издавна знаменитъ по своей наук и тому подобнымъ вещамъ. Онъ былъ далекъ отъ всего житейскаго, мелкаго, пошлаго, погруженный въ науку, какъ-то: ботанику, философю, и вообще.
Онъ почти и не былъ ни съ кмъ знакомъ, кром одной курсистки, русской, Елены Николаевны, которая часто ходила въ паркъ, который ей страшно нравился своимъ ддовскимъ старческимъ покоемъ.
И тамъ они по цлымъ днямъ бесдовали по наукамъ, какъ-то: ботаник, философи, и вообще. Ей нравился его карй взглядъ его задумчивыхъ очей, его срый жилетъ, который обрамлялъ, и ему страшно нравились эти бесды, и было видно, что онъ, фонъ-Штрипке, до боли и до ужаса любитъ науку, какъ-то: ботанику, философю и вообще.
Грянула вторая отечественная война. Елену Николаевну задержали на курорт подлые тевтоны и заперли ее въ кордегардю. На утро ее представили лейтенанту фонъ-Штрипке. который до сего былъ выдающимъ приватъ доцентомъ Гейдельбергскаго университета.
Нсколько мгновенй онъ жадными глазами смотрлъ на ея вздрагивающя плечи, на ея маленькя, открытыя по локти, блыя руки. Потомъ подошелъ къ ней и, близко нагнувшись къ ея лицу, глухимъ голосомъ проговорилъ:
— Тогда я довольствовался только вашими бесдами. Но я тевтонъ. Мы разрушимъ 15-го сентября Реймскй соборъ, мы потопимъ ‘Лузитаню’, мы удивимъ злодйствомъ мръ,— и упокойнички въ гробахъ ‘спасибо’ скажутъ, что умерли… Пей подъ ножомъ Прокопа Ляпунова!
Она торопливо бросилась къ дверямъ, но онъ быстрымъ движенемъ схватилъ ее въ объятя и, тяжело и жарко дыша ей въ лицо, сталъ искать ея губъ. Насколько секундъ они молча боролись. Вдругъ ея рука нащупала у пояса фонъ-Штрипке кобуру съ револьверомъ. Тогда она быстрымъ движенемъ выхватила револьверъ и выстрлила лейтенанту въ животъ.
— Дейчландъ убирались!— глухо сказалъ онъ, тяжело — сильно разстроенный, вздохнулъ и отъ огорченя въ тую-же секунду вымеръ…

БОР. ЛАЗАРЕВСКЙ.

‘Во время войны’.

Помощникъ присяжнаго повреннаго Сергй Акакевичъ (Бабушка Сергя Акакевича, Марья Христофоровна Кремъ-Лысогорская, была большая поклонница старинныхъ традицй, и давала всмъ своимъ дтямъ имена по святцамъ. Такъ,— родившйся 15-го мая былъ Акакй, 3-го юня — Лукилланъ, 1-го сентября — Анфала, 6-го юля- Архелай и т. п., и т. д.) Кремъ-Лысогорскй понималъ, что война есть — война, но онъ не могъ понять цли разрушеня великой немеркнущей красоты Реймскаго собора, Лувэнской библотеки и т. п.
Не могъ понять онъ и цли разрушеня такой классической красоты, какъ старинный городъ Брюгге, описанный знаменитымъ поэтомъ Роденбахомъ.
Но война захватила его разъ, и навсегда, и цликомъ. Дикая прелесть войны оставила неизгладимый слдъ въ его тонкой, интеллигентной, чеховски-грустной душ. Онъ жилъ въ Ялт, въ гостиниц ‘Италя’, изъ оконъ которой по вечерамъ была видна крыша дачи Чехова. По утрамъ онъ уходилъ подальше отъ города, въ поле, и тамъ до самаго полдня лежалъ въ кустахъ нжной жимолости и смотрлъ, невидимый, на купальщицъ. Тамъ всегда купались дв дамы. Одна была еще подростокъ, двочка лтъ десяти-одиннадцати. Ея дтская неразвившая грудь заставляла трепетать Сергя Акакевича. Черныя роскошныя кудри чародйки обрамляли.
Грянула война. Презрнный тевтонъ въ нагломъ безумств величя объявилъ войну. И война потрясла всю тонкую многогранную душу Сергя Акакевича.
Онъ ршилъ скоре-скоре ухать въ свое Лысогорское, чтобы тамъ на простор обсудить все то, что пришлось пережить ему въ кустахъ жимолости, на лазурномъ берегу Чернаго моря.
На пароход, Сергй Акакевичъ оказался рядомъ съ тми самыми дамами, на которыхъ онъ всегда любовался изъ кустовъ жимолости. Давка была ужасна, и онъ получилъ много чудесныхъ прикосновенй. Когда дамы ушли, онъ остался на палуб и думалъ о войн, вспоминая чудесныя прикосновеня.
Глядлъ на розовую воду, и думалъ о томъ, что это весеннее утро самое лучшее и самое интересное во всей его красивой, многогранной, чеховски-сложной жизни.
И онъ былъ такъ благодаренъ жестокой войн, которая дала ему нсколько чудныхъ прикосновенй.
А на пароход шла военная работа, двочка лтъ 10—12 мыла посуду на бак. Ея неразвившая грудь особенно бросилась въ глаза Сергю Акакевичу. Черныя кудряшки ея обрамляли. А онъ думалъ о жестокости войны, и благодарилъ небо за войну, давшую ему нсколько чудесныхъ прикосновенй…
‘НЕСЧАСТНОЙ БЕЛЬГИ’.
Онъ бездаренъ, какъ рыба,
Но нахаленъ, какъ гидъ,
И прославился, ибо
Черезчуръ дловитъ,
Пишетъ вирши и прозу
Безталаннй моржа
Про красавицу-розу,
Про красавца-пажа.
Дохли мухи со скуки
Отъ тоскливыхъ поэзъ.
Этотъ типъ изъ ‘Вампуки’
Нын въ славу пролзъ.
Въ день большого концерта
Будетъ въ сильной цн
— ‘Великана Альберта
Разоренной стран!’
Все, что нужно для рынка!
Все, что стерто, какъ грошъ!
Есть ‘Очамъ Метерлинка’…
Дальше — Брюгге найдешь…
Все есть, все, безъ сумлнья!
Все за пару монетъ!
Только нтъ вдохновенья
И поэзи нтъ.
Локти есть, ну, и двигай!
Что молчать-то, чудакъ?
На концерт надъ книгой
Красовался аншлагъ:
— ‘Половину дохода
Нашъ поэтъ отдаетъ
Для страдальца народа,
Для бельгйскихъ сиротъ!!’
Тамъ поэта качали
За нелпую чушь.
Дамы ‘браво’ кричали
Подъ воинственный тушъ.
Самъ посланникъ поэта
Вдругъ ‘возьми да уважь’.
Средь высокаго свта
Разошелся увражъ…
Только Бельги что-то,
Богъ ужъ всть, отчего,
Почему-то, съ чего-то
Не пришлось ничего…
ДРАМАТУРГЪ
—!!! Сенсацонная пьеса вы 4-хъ актахъ знаменитаго
артиста Флегонта Скандальскаго ‘Тевтонскй стыдъ’!!!
Скандалы красили артиста путь.
Его дубасили не ‘какъ нибудь’,—
Дубьемъ, шандалами, чмъ Богъ пошлетъ.
Гремлъ скандалами и перъ впередъ.
Но въ Арзамасъ-ли, въ Твери-ль, въ Перми
Его дубасили,— а онъ вельми.
——
Европа грянула окопы рыть.
И въ Лету канула артиста прыть.
Великъ общественный святой подъемъ.
Экстазъ торжественный горитъ кругомъ.
Долой скандальныя дла твои!
Долой шандальные дебошъ-бои!
Онъ тихимъ кроликомъ (увы, не битъ),
Сидитъ за столикомъ и псстт!.. творитъ.
Кипитъ писане… Журчитъ коньякъ.
Держись, Германя, ничтожный врагъ!
Иди-ка, бдная, на старый трактъ:
Скончалъ побдно я четвертый актъ.
——
Бумъ, какъ въ Америк,— и все перомъ
103 истерики, и пушекъ громъ,
И гимнъ Республики, и сербскй маршъ…
Несите рублики!.. Чудесный фаршъ!
Фальсификаця?.. Алмазы ‘Тетъ’?..
Цвты… оваци… слеза въ жилетъ..
Великъ общественный святой подъемъ.
Лети божественный! греми орломъ!
——
Тимошка Блудниковъ — злодй герой,
Сережка Зудниковъ — премьеръ второй.
Анютка Гущина — премьерша-шикъ…
Реклама пущена, что львиный рыкъ.
Есть забубенная одна изъ Галь.
— Коль примадонна я.— прощай ‘Централь’.
Въ сосднемъ Лигов — пятьсотъ и такъ.
Аншлагъ въ Чернигов, въ Холм аншлагъ
Цвты, оваци, восторговъ крикъ.
Въ Анютк граци, что у Жюдикъ.
А Гадя Савина,— краса кафе,—
Весьма прославлена теперь въ Уф.
Тимошка Блудниковъ, что Качаловъ,
Сережка Зудниковъ, что Мочаловъ.
О, блескъ сляня!.. Артистъ — Шекспиръ,
Трактиръ ‘Свидане’, кафе ‘Ампиръ’…
‘НАШИМЪ ДОНЦАМЪ!’
‘Казачьи псни. Сочиненя поэта Николая Яковлевича
Ноткина. Музыки С. Б. Блостоцкаго!!!’.
Коля Ноткинъ въ экзальтаци,
Весь въ ршеньи жечь, сердца,
Воспваетъ гордость наци,
Разудалаго донца.
Льются строчки грустно-нжныя.
Томно-нжныя, какъ сонъ,
То воинственно-мятежныя
На станичный на фасонъ.
Льются-льются рифмы-строченьки
Безъ предла, безъ конца.
Коля позже ночь-полноченьки
Жжетъ глаголами сердца.
Рютъ грезы изумрудныя
Надъ кудрявой головой.
Рифмы самыя претрудныя
Льются лавой огневой.
Будетъ Ниночка Платонова
Колю съ трепетомъ читать,
Будетъ Маня Спиридонова
Съ книгой Колиной мечтать,
Будутъ Колю звать издатели:
— Рубль за строчку!.. Дайте намъ
Вс враги и непрятели
Вдругъ закурятъ фимамъ,
Будутъ псни въ хрестомати,
Ихъ заучатъ наизусть,
У Парнасской вредной брати
Вспыхнетъ въ сердц зависть-грусть
Для славянки обездоленной
Псни Коли издадутъ,
На дневныхъ концертахъ Долиной
Псни хоромъ пропоютъ.
Ахнетъ вся родная наця,
Будетъ плакать и вздыхать,
Звать портомъ Dei gratia,
Будетъ псню распвать:
КАЗАЧЬЯ ПСНЯ.
Маршъ звучалъ кавалерическй.
Усъ рукою теребя,
Молодой донецъ классическй
Думалъ такъ изъ подъ себя:
— Гей! вернусь къ своей коханочк,
Гей! съ Георгемъ къ зим,
Да съ повязкою на раночк
По Крючковски по Кузьм.
Гей! куплю своей зазнобушк
Передъ свадьбой много плахтъ,
Положу вотъ такъ въ коробушк:
— На, Маруся! Абгемахтъ!
Накуплю теб карамели!
Кушай!.. Знай, какъ я люблю.
Для твоей родимой мамеле
Шубку новую куплю,
Платье цвтомъ нжно-колерно…
Гд-ты?.. Сдлай отзовизмъ!
Мы идемъ на Гогенцоллерна
За евонный шовинизмъ!..
ИЗДАТЕЛЬ.
Занялъ на день у кухарки
Пять рублей,
Полтора рубля — на марки,
Рубль — на клей,
Гд-то въ долгъ досталъ бумаги.
И въ обдъ
Издалъ съ другомъ, полнъ отваги,
‘Громъ побдъ’.
Чудо вышелъ первый номеръ,
Юнъ и свжъ:
— ‘Францъ сегодня ночью померъ!!
— Отнятъ Льежъ!!
Флотъ французскй занялъ Краковъ!!
Вотъ такъ такъ,—
Покраснлъ не хуже раковъ —
Австрякъ!!’
Да читатели-то зври —
Бунтари:
Имъ пиши хоть про потери,
Да не ври
Предлагаешь:— ‘Нате, шьте’…
Не берутъ.
Чай, живемъ не въ Будапештъ,—
Здсь не врутъ.
Эхъ, расейске порядки!
Эхъ, удлъ!
‘Громъ побдъ’ безъ правды-матки
Похудлъ.
А какой былъ первый номеръ!..
Въ цвтъ лтъ
У мальчишекъ въ сумкахъ померъ
‘Громъ побдъ’
Вновь или на службу клеркомъ…
Безъ аферъ…
Здсь не знаютъ:— ‘А la guerre comme
А la guerre’.
Клей пропалъ, пропали марки…
Вой, какъ волкъ:
Какъ отдать теперь кухарк
Крупный долгъ…
ВОИНА И БОГЕМА
У художника Алова,
Развеселаго малаго,
Есть собака по имени ‘Муммъ’,
Есть подруга Тамарочка,
Стульевъ сломанныхъ парочка
И нарядный весеннй костюмъ.
У художника Алова,
Развеселаго малаго,
Вся мансарда восторгомъ горитъ
Аловъ барски валяется,
‘Муммъ’ печенкой питается,
А Тамарочка кофе варитъ.
Кончилъ Аловъ съ заботами.
Вонъ икрою и широтами
Убранъ солнечно радостный столъ.
Знай цлуйся съ Тамарою,
Занимайся гитарою
И лежи, какъ лнивый оселъ.
На Вильгельма Кроваваго
——
У художника Алова
Десять шаржей купилъ ‘Винегретъ’.
‘Муммъ’ гудитъ, заливается.
Аловъ стъ, наслаждается,
Вся Тамарочка — счастье и свтъ.
У художника Алова,
Разнесчастнаго малаго,
Нтъ собаки по имени ‘Муммъ’,
Нтъ Тамары блондиночки,
Развалились ботиночки
И заложенъ весеннй костюмъ…
Тамъ, за черною лстницей.
Съ пуделихой прелестницей
Потерявшй фасонистость песъ
Обнагллъ анархически,
Отощалъ аскетически,
Огрублъ, какъ плимутскй матросъ.
Въ Лтнемъ нжная парочка:
Колька Львовъ и Тамарочка,—
А надъ ними злодй Купидонъ.
На Вильгельма Кроваваго
Въ 300 строчекъ безъ малаго
Продалъ Колька ‘Зар’ фельетонъ.
Аловъ стонетъ и бсится.
Аловъ хочетъ повситься:
Жизнь мрачна, какъ преступника бредъ,—
У художника Алова
На Вильгельма Кроваваго
Не взялъ шаржей журналъ ‘Винегретъ’…

НОВЫЙ БЫТЪ.

ЧИТАЮТЪ ‘ЛЕТУЧКУ’.

— Семеновъ, сегодня ты читай. У Миколки во рту каша,— ничего не поймешь, что и какъ…
— ‘Каша’! Ничего не ‘каша’, а газету вы такую купили.
— Засохни! Читай, Семеновъ: какъ тамъ наши, ловко-ли бьютъ?
— Только вы не перебивайте, какъ Миколку, а то я собьюсь. Ну, слушайте… ‘Концентраця эльзасскихъ корпусовъ близится къ финалу. Въ районъ Марны предстоитъ генеральное сражене’.
— А мы, ребята, опять не ту газету ку пили. Ты, Сигаревъ, покупалъ!
— Да какъ же, не русскую? Газетчика. Федька — ‘лопни глаза, говоритъ, русская’,— землякъ, одной волости,— не станетъ обманывать. Что жъ ему?
— Это онъ на смхъ, шкура. А теперь какъ же это будетъ, Семеновъ: кто кого, и каке генералы будутъ промежъ себя бой устраивать?
— Написано ‘генеральное сражене’.
Должно быть, одни генералы, въ род, напримръ, Стесселя или тамъ Драчевскаго, а съ той стороны тоже. Вонъ тутъ и подпись есть: ‘ПТА’.
— Это что же, фамиля такая? Птаха, что ли?
— Пташкинъ, може. или Птахинъ. Ну ладно. Дальше пойдемъ. ‘Таймсу’ телеграфируютъ, что бюро корреспондентовъ, тенденцозно освщая событя, мистифицируетъ Берлинъ’. Тьфу! На, Миколка, читай ты,— вспотлъ!
— Это что же освщаютъ?
— Церковь, надо полагать, или больницу, построили и освщаютъ.
— Больницу, конечное дло,— для раненыхъ. Церковь-то потомъ.
— Ты, Миколка, еще на другую страницу поверни, можетъ, тамъ по-русски.
— ‘Германцы перерзали кабель у Восточной Канады…’
— Ишь, дьявола, мало имъ людей, такъ до кобелей добрались.
— Это тоже надо понимать. Вонъ, у нашей генеральши пуделекъ, такъ она стъ съ нимъ заодно, Истинный Богъ! Толстый, лшй!
— Значитъ, на зло перерзали. Чтобы и кобелю мука и барын мука. Ну?
— ‘На плацдарм Рава — Санъ у австрйцевъ замчается лихорадочная перетасовка частей…’
— Такъ имъ и надо! Значитъ лихорадкой вс полегли и промежъ себя потасовку завели.
— ‘На западномъ фронт, на лини Ла-Ферте, то-есть, въ движени въ Шампаньи отъ Самбры и Уазы, у Люксембурга и вдоль Аррагонскаго хребта…’
— Ловко! Это кому же вдоль хребта?
— Сербы, надо думать. Поймали, видно, кого-нибудь да вдоль хребта и отработали.
— ‘Возобновилась сесся парламента. Асквитъ сдлалъ декларацю о билл. Вопросъ о гомрул…’ На, Семеновъ, читай ты. Истинный Богъ, лучше-жъ мн всю Боровую утранбовать, нежели такую муку на душу…
— ‘Семеновъ, Семеновъ’, что я вамъ каторжный? Купили, срые анаемы, не русскую газету, а мы страдай. По мн давай почитаю. ‘Арьергардъ колонны, двигающейся къ гипотенуз Санъ — Висла, сосредоточенъ на диспозици…’ Баста! Айда, ребята, дадимъ газетчику мятку, а потомъ въ ‘Алую Розу’…
— Во! Тамъ Спирька, фицянтъ, все теб обскажетъ, что и какъ, и кто кого, и самымъ русскимъ языкомъ…
— …Ты что, мордастый песъ, народа, обманываешь? Какую ты намъ газету продалъ, безстыже твои глаза?
— Землякъ считаешься, а таке твои поступки… А этого вотъ не любишь?
— Ты меня за ухи не дери, я т не Австря, пруссакъ несчастный!
— Да чтобы мы у тебя когда теперь газету купили, да чтобы мы, варваръ ты…
— Ты за варвара отвтить можешь! Вотъ я сейчасъ городового кликну.
— Смотрите, варваромъ ругаются… Будьте столь любезны…
— Проходи, не застрвай! Ты, штукатуръ, съ языкомъ полегче, разъ время военное. За варвара теб мировой пропишетъ. Разойдись!

ЧИТАЮТЪ ГАЗЕТУ.

— Окажите,— сколь хитро это удумано,— шрапнель: летитъ и взрывается!
— Пустое дло.
— А одначе?
— Для сраго человка.
— Нтъ?!
— Порохъ и гвозди!
— Неужели?
— Механика.
— А всячески?
— Выпалятъ и зажгутъ.
— И полетитъ?
— Сколько угодно!
— И разорвется?
— Сдлайте ваше одолжене!
— А скажите, вы не изъ военныхъ будете?
— Нтъ, мы мукой занимаемся.
— А сколь все это вы прекрасно понимаете, что инда духъ захватываетъ!..

МОЕЙ РОДИН.

(Масляничная).

Зачинается псня отъ новыхъ дней… Вы послушайте, что споемъ мы въ ней. Псню праздную, псню блинную, псню новую, не былинную… Ужъ ты слушай, мръ, слушай нонче ты, что споютъ теб гусли звончаты, да на новый ладъ, скоморошй ладъ, какъ блины теперь на Руси дятъ.
Ой, ты, Русь моя, матка темная, мать Рассеюшка черноземная! А и въ ширь ты, Русь, пораскинулась, а и въ даль къ морямъ понадвинулась.. Ой, вы, рченьки многоводныя, вы, боры-лса непроходные, вы, поля, луга неоглядные, села срыя, безотрадныя!..
Ой, Рассеюшка! про тебя пою, про тебя пою, про печаль твою…
Ой, ты, тихая, ой, ты, сонная, подъ сугробами погребенная, срымъ небушкомъ позабытая, молчаливая да забитая. А и всмъ ты, Русь, пребогатая,— сила мощь въ теб непочатая… Ой, ты, бдность-эта, эта былинная, домотканная да мякинная, бдность горькая, безотвтная, бдность срая, несусвтная… И смшна жъ ты, Русь, матка темная, черноземная, преогромная, неуклюжая, курослпая, диво всхъ земель — пренелпая… Тутъ и мужество, и отчаянье, рядомъ съ творчествомъ пустобаянье, тутъ дрожитъ — горитъ электричество, десять верстъ уйди,— жуть язычества, посл ‘Разина’ — подъ припвъ пурги — разнесчастные ‘Не блы снги’… да самой Судьбой спта-дадена развеселая ‘Перекладина’…
Ой, Рассеюшка, про тебя пою, про тебя пою, про печаль твою!..
Ай ужъ не было свту радости?.. Все печаль-тоска съ самой младости? ай одна тоска безотрадная? ай лишь тьма одна непроглядная, да надрывная скука веля?.. Али жъ не было дней веселя?.. Ай теб Судьбой не было дано распьянымъ пьяно зелено вино, влага хмльная, духъ бодрящая, въ обтованный рай уносящая, влага жаркая, да затйная, ароматная да питейная?.. Ну, ушла она, расплескалася… Время знойное миновалося…
Русь, другую пснь я теб сложу, сослужу, сложу, да про мать ханжу!..
Ой, ты, Маслена, ширь былинная. Ой, ты, Маслена, рожа блинная. Пузо грешнево да сметанное, пузо хмльное, пузо пьяное.
Ворота тесовы растворяются, гости хмльные собираются. Имъ хозяинъ-другъ улыбается, имъ хозяюшка ухмыляется… Разговоръ кипитъ политическй, энергическй, экстатическй — про хлба, про покосъ, про старинушку, про солдатскую матку-спинушку, да про то, что пить не повелно, какъ-то сно въ степи будетъ зелено…
А хозяинъ другъ всерачительный, разливаетъ спиртъ освтительный…— ‘Пей, компаня. кушай, честная,— влага знатная, да древесная’… А хозяюшка улыбается, съ политурою разстилается… А на улиц бубенцы звенятъ, псни слышатся молодыхъ ребятъ, псни буйныя, псни бурныя, псни русскя, политурныя:
— Я веселенькй мальчишка,—
Крпокъ съ лаку на догахъ.
Мин голову пробили
Въ девятнадцати мстахъ…
— Пригласить дружка — не срамъ.
Далъ провизоръ 200 граммъ.
Подъ горой стоитъ аптека,—
Любовь сушитъ человка…
Ой, гудетъ псня съ перебранкою, льется, вольная, за тальянкою. То не громъ реветъ, не пурга гудетъ, то по улиц молодежь идетъ…
Ой, ты, Русь моя, Русь безбрежная, Русь сугробная, бълоснжная, Русь веселая, Русь сумбурная, освтительно-политурная!.. Ой, Рассеюшка, про тебя пою, про веселую про судьбу твою, да на новый ладъ, скоморошй ладъ, про житейскй твой бытовой укладъ…
НОВЫЙ БЫТЪ.
Хозяйка въ платье нжно-лиловомъ
Убираетъ въ журфиксу столъ
Чтобы все было въ стил новомъ:
Гость нын ядовитый пошелъ.
Пр идетъ экзекуторъ Кабанъ съ половиной,
Столоначальникъ, губернскй снобъ…
Будутъ гости съ презрительной миной
Говорить про хозяекъ-жадобъ.
‘Ишь, дескать, вдьма-лярва скупая.—
Пойдутъ въ уголкахъ цдить нараспвъ,—
— Добро-то въ мелочной покупая,
Хочетъ устроить блэффъ’.
Дамы перемоютъ у нея вс кости,
Осудятъ гостиную, закуску, столъ…
— Вотъ они гд сидятъ, эти гости…
Гость нын ядовитый пошелъ!
Звонокъ взволнованно треплется въ прихожей.
— Явились идолы!.. Господи, пронеси!
— Вотъ и я!.. Хозяюшкъ пригожей!..
Хозяйка радостно краснТетъ:— Мерси!
Опять звонокъ оглашенно трепыхается,—
Явился экзекуторъ Кабанъ.
Толстый, красный, пыхтитъ, отдувается.
Сзади него дтей караванъ.
У Кабанихи физя бекасино-утиная
Изливаетъ ехидство вокругъ:
Ну и прихожая, ну и гостиная!
На буфет-то не дубъ, а букъ…
— Гости дороге, пожалуйте къ столику,
Какъ говорится,— чмъ богатъ, тмъ и радъ…
Кабанъ взволнованъ…— Мн, алкоголику,
Дозвольте вотъ этого… Люблю денатуратъ.
Таетъ отъ блаженства толстая его фигура.
Губернскй снобъ тоже оказываетъ честь:
— А по-моему, много лучше политура,—
Въ ней что-то инфернальное есть.
За дамскимъ столикомъ пахнетъ одеколономъ.
Ароматная влага блеститъ въ стекл.
Нтъ числа разныхъ фасоновъ флаконамъ,
‘Резеда’, ‘Хризантемы’ и даже ‘Moderne’ отъ Ралле,
Для барышень отдльно есть угощенье:
Передъ тмъ, какъ польку не заигралъ рояль.
Слабеньке поданы, для возбужденья,
Въ изящныхъ пузанчикахъ ‘Шампунь’ и ‘Вежеталь’.
Снобу шепчетъ инфернальная Муня:
— Мн кажется, я — гостья небесныхъ атмосферъ,
У меня кружится голова отъ ‘Шампуня’.
Я опьянена, какъ великй Шарль Бодлэрь.
Я такъ люблю французскую литературу:
Мопасанъ… Генрихъ Сенкевичъ… Вальтеръ Скоттъ…
— Ахъ, напрасно я пилъ политуру…
Приходите завтра,— у меня есть Гюго переводъ.
У васъ такой бергсоновекй ротикъ…
Я плыву въ челнок по озеру грезъ,
Въ чаду какихъ-то туземныхъ экзотикъ…
Что, если бъ я вамъ еще ‘Шампуня’ принесъ?
Хозяйка шепчетъ мужу у дверей кабинета:
— Слава Богу, сошло все, какъ у людей,
Для Кабана нужна санитарная карета,—
Въ кухн керосину назюзюкался злодй.
Снобъ стоитъ предъ еклою въ прихожей:
— Вы экзотична, какъ… какъ краковякъ…
екла ухмыляется всей радостной рожей,—
У нея внутри и снаружи лакъ…
БУРСАЦКАЯ.
Наливочка родная,
Наливочка спиртная,
Древесная, квасная,
Освтительная.
Сколь чудно въ май прелестный
Въ компани всечестной
Пить синй спиртъ древесный!
Восхитительно!
Достанешь спирту съ рискомъ,—
— А, ну-ка, подкрпись, кумъ,—
И блый слонъ vobiscum
Продолжительно…
У пвчихъ вотъ натуры:
Безъ штофа политуры
Хрипятъ форитуры
Удивительно.
Нашъ грекъ, философъ-стоикъ,
Накупитъ для попоекъ
Калгановыхъ настоекъ
Расточительно.
А гомилетикъ, иже
Къ Платону духомъ ближе,
Лишь лакъ съ комода лиже
Нерачительно.
У бати сице быста:
Онъ такъ поетъ басисто,
Какъ ахнетъ граммовъ триста
Сокрушительно.
А я, какъ ни стараюсь,
Но съ нимъ не состязаюсь,
Отъ сотни спотыкаюсь
Укоснительно.
Тмъ паче съ нашимъ дьякомъ:
Бутыль осадитъ съ гакомъ,
Ханжу-жъ покроетъ лакомъ
Упоительно.
По этому случаю
Я сице отмчаю,
Что пиво лучше чаю
Несравнительно.
НА ЛОН
(Масляничная),
Я отдамся на праздникъ
Богу чрева — Ваалу:
Селивановъ, лабазникъ,
Богатй и проказникъ,
Угоститъ до отвалу.
Покатаетъ на тройк,
Вечеринку устроитъ,
Для веселой попойки
Погребочекъ откроетъ.
Я ломаться не стану .
Къ бсу мозгъ и культуру!
Дай блины и сметану,
Подавай политуру!
Буду всласть отъдаться
Безъ ‘рефлексовъ’ и мысли,
Чтобы съ денатуратца,—
Водки кровнаго братца,—
Вс мыслишки раскисли…
Вс культуры вериги,
И песы, и книги
Я смню такъ-то рьяно
На пирогъ изъ визиги
И рюмашку ‘Тюльпана’
Подъ икру и сардинки
Можно выпить безмрно
Ароматной ‘Снжинки ‘
И тройного ‘Модерна’…
Привкусъ ‘Ландыша’ тонокъ
Для свинячьей натуры,—
Проситъ съ хрномъ свиненокъ
Стакашокъ политуры…
Вотъ подъ рыбу, подъ кэту,
Полагается ‘Роза’,
Посл жъ тройки съ мороза
Упоенье и греза —
Чекалдыкнуть одну ‘Волетту’.
Въ плясъ пойдешь безъ конфузу,
Цловаться ползешь,
Щелкнешь даму по пузу
И въ угоду ‘союзу’
Что нибудь смарсельезишь…
Скажетъ:— ‘Дока столичный!
Ужъ такой великатный,
Собесдникъ отличный,
Ну, и пьяница знатный’
Какъ прекрасно все это:
Перезвоны стакановъ.
‘Cri’ и ‘Шипръ-Волетта’,
И поклонникъ поэта —
Меценатъ Селивановъ.

ВЪ КУХН.
(Пасхальное).

— Самый это гиблый постъ и зловредный,— кто тамъ мн чего не разсказывай,— гд народъ самый безтолковый и неноссный?.. На углу Глазовой!
— Первое дло,— сплошь мастеровые, опять же дома неприличные, а въ-четвертыхъ,— заводы тайные-спиртовые, и разговоры ехидные и косноязычные…
На Невскомъ, конечно, звонъ колокольный, публика, извините, гуляется, кулича тамъ паска, разговоръ богомольный, и все, что по законамъ полагается, а у меня на посту, извините, здся — не паска, а самое канительное любопытство,— всякй къ городовому:— ‘Христосъ Воскресе!’ и обязательно подковырка и злоехидство.
Теперича Сашка-Балда, оглашенный — пьяно-распьяно посл обдни (вышелъ токмо что за скандалъ дерзновенный,— самъ я его отправлялъ намедни), такъ не то, чтобы по-человичьи да прилично, какъ говорится, по-хорошему, по закону, нтъ т, норовитъ на всю Боровую зычно:
— Христосъ Воскресе! господину фараону!
— Ну, а чего извините ему на это? Въ участокъ не полагается на паскъ,— опять же, для эдакого шпингалета одно вдовольстве посидть въ участк…
Теперича тоже Гараська, который ‘отречемся’, самый ехидный на Боровой пролетарй, первый заводила на фабрик Бромса,— и тотъ тоже съ тараканьей харей:
— Что, говоритъ, товарищъ? на Эфес, ножки свся? У всхъ, говоритъ, паска, а у васъ постъ, какъ у паря? А промежду продчимъ, хоша, говоритъ, и ‘Христосъ Воскресе’, а все-таки ‘Да здравствуютъ пролетари!’…
Что оно такое это самое обозначаетъ, конечно, для меня невразумительно, а только человкъ много себ дозволяетъ, по-моему, это никакъ неукоснительно. Взять тоже портного Ивашку Исчадина,— носъ до заутрени сизый, а самъ, что ведьмдь, бурый:— ‘Меня, говоритъ, Манька отъ Кармачихи, гадина, опоила табачной политурой, не иначе, говоритъ, какъ на нюхательномъ али на шпанской мух, потому у меня въ животахъ сотрясене, ноги сводитъ и трещатъ объ ухи, и, главное, въ Свтлое Христово Воскресене!!’
Конечно, Ивашку въ участокъ не отправишь, а огорченя и разговоровъ много.
— Чего ты, говорю, нечестивый, отлукавишь? Вотъ теб, говорю, прямая къ Обуховской дорога!..
Цльный день канитель рта продолжается, все говори, толкуй да обсказывай… Самый это вредный постъ обртается на углу Боровой и Глазовой.
Возьмите теперь подмастерью сапожнаго Николашку… Налакался тройного ‘Гелотропу’, легъ посреди улицы въ растяжку.
— Не вылзу, кричитъ, изъ окопу!.. Вс вы, говоритъ, распрохвосты-тевтоны. Эхъ, говоритъ, кабы были у меня ноги не щербаты, продалъ бы я свои демикатоны, удралъ бы воевать на Карпаты… Обезпечилъ бы хорошимъ словомъ расподлую Шурку, да за хорошя дла Сеньку Шоффера и похалъ-бы колошматить турку на берегу всамдлишнаго Босфора!!
А народъ, конечно, вокругъ его тучей Почему человкъ шебаршитъ, неизвстно, а любопытно: потому одеколонный случай, нужному пьянаго посмотрть лестно… А скоплене, оно всячески не дозволяется: ‘не скопляйся, коли ты съ политурной рожей!’…
Вижу, Гаврилка промежду мотается, мтитъ на ридикуль у барыни прохожей…
А ежели вамъ, Палагея Семенна, знать желательно, какя на Боровой завелись красотки, такъ это даже обвизательно надо доложить въ околодк.
Вотъ вы теперь, извините, кухарка и даже можете, извините, за повара: жалованье получаете и въ разсуждени тоже подарка, и безо всякаго непрятнаго говора,— а вотъ кухарки у извозчиковъ въ артели, что у ‘Зимняго сада’, въ дом Семенова, такъ непутемъ разбогатть захотли на счетъ народа не ученаго… Наварили къ паск ханжи, посудинъ двсти,— гляжу, у каждаго горлышко въ голенищ,— разрази меня на эстомъ мст нажили бабы большя тыщи!..
Только съ поста уйтить невозможно, а то бы я ихъ предоставилъ… И таково ведутъ себя неосторожно, а все безъ всякихъ законныхъ правилъ.
Одного оттуда отправилъ въ покой премный,— но выживетъ, потому, сложене чисто коровье…
Ужъ больно вы налили, Палагея Семенна, по огромной… Ну, съ праздничкомъ васъ… Ваше здоровье!..
Кххх! Красный шпиртъ синяго много духовите, особливо ежели сварить съ корицей…
Со Свтлымъ васъ праздничкомъ, извините, и вамъ того же самаго сторицей… Кххх! Тьфу!
ОБЛОМЪ.
Гости были самые отборные:
Миллонщикъ Дербеневъ съ сынкомъ,
Батюшка да дьякона соборные.
Адвокатъ Балалайкинъ съ англйскимъ хохолкомъ,
Почесть вся братя акцизная.
Изъ Контрольной Палаты восемь головъ.
Мадамъ Аннетъ, дама, страсть, какая капризная,
И пвчй Эммаусскй бывшй богословъ.
Верзила эдакй лохматый и дремучй,
Рычитъ, что левъ… Не голосъ, а груба.
Смотритъ на всхъ туча тучей
Заплывшими глазками изъ-подъ косматаго лба.
— Издревле, говоритъ, привыкъ во время оно
Закусывать точю языкомъ,—
И съ закусью сего одеколона
Азъ, cum pudoris, сице незнакомъ.
Смшно смотрть на этого верзилу:
Въ бомонд онъ, какъ на забор песъ.
— Для насъ, рычитъ, духи си не къ рылу,-
Ханжа есть вещь, а прочее — отбросъ.
Духи ‘Модернъ’ закусывалъ грибами,
Духи ‘Лонгшанъ’ конфектами Ирисъ.
Увидлъ поросенка и зачмокалъ губами.
Свинья, говоритъ, но гречески — ‘сисъ’
Подъ онаго говоритъ ‘сиса’ выпью ханжицы,
Особливо ежели въ ней клюквенный квасъ.
Увольте, говоритъ, меня отъ одеколонной водицы,—
Пусть пьетъ оную приготовительный классъ
Сегодня, говоритъ, день моего Ангела
И уржу я муху ростомъ со слона…
Потомъ мадамъ Аннетъ съ адвокатомъ тангила
И съ нимъ флиртовала сполна.
Акцизный танцовалъ модную фурляну.
Танецъ, удивительно похожй на казачка.
А Эммаусскй — обломъ, сдури да спьяну,
Изображалъ въ натур пьянаго дьячка.
Ужасно невоспитанный и некультурный!
Выпилъ всю ханжу, и одеколонъ, и духи.
Нашелъ въ кухн остатокъ политурный.
И мн писалъ въ альбомъ эротическе стихи.
Только ужъ, слава Богу, по латыни
Или тамъ по англйски, не разберешь.
Потомъ ахнулъ бутыль spiriti vini
И слъ въ прихожей посреди калошъ.
— Азъ, говоритъ, издревле алкоголикъ
Но cogito, какъ рекъ философъ Локкъ,—
А посему возлягу спать подъ столикъ,
Зане безъ водки что за файфъ-о-клокъ?!
Мадамъ Аннетъ съ хохлатымъ адвокатомъ
Отправили въ больницу,— опились.
А мужъ ругался съ алкоголикомъ лохматымъ.
А тотъ доказывалъ, что мужъ мой — ‘сись’.
Было весело на файфъ-о-клок ужасно,
Но утромъ голова трещала, какъ въ лсу морозъ,
Вотъ только Эммаусскаго позвали напрасно:
Онъ въ бомонд все равно, что на заборъ песъ…

ВЪ НОВЫХЪ МХАХЪ.

— Мама, что такое водка?.. Папа, что такое кабачокъ?— спросятъ насъ наши дти,— и что мы отвтимъ имъ? Г. Протопоповъ недавно въ газет поднялъ этотъ роковой вопросъ и предложилъ замнить популярнаго ‘Чижика’, который на Фонтанк испоконъ вковъ пилъ водку, котикомъ, который теперь тамъ моетъ лапки. Но если легко обмануть ребенка (ему-то все равно,— была бы мораль ‘настоящая’), какъ мы обманемъ юношество и отрочество, какъ мы введемъ массу въ сложный кругъ новыхъ понятй и образовъ?..
Посмотрите всю литературу. Начиная отъ Гаврила Державина, кончая какимъ-нибудь захудалыми поэтомъ ‘Тетюшскаго Свточа’, вы встртите слова: ‘водка’, ‘пиво’, ‘опьянене’, ‘хмль’, ‘спиртное’, ‘пьяный’, ‘кабакъ’, ‘стойка’.
Ну, что, напримръ, скажутъ юнош нашего времени слова басни Крылова:
‘ Они дерутъ,
Зато ужъ въ ротъ хмельного не берутъ…’
Что это: похвала или укоризна? Или у Никитина:
‘…..одна дорога торная
Открыта къ кабаку.’
Что это за мсто такое?.. Что-нибудь въ род университета, или что неприличное?… Кошмарные, роковые вопросы!
Въ вид опыта мы предлагаемъ исправить вс т мста въ литератур, гд попадаются эти слова, и замнить ихъ современными, понятными и близкими масс и юношеству. Такъ: ‘Чижикъ’ будетъ въ нашемъ истолковани таковъ:
— Чижикъ, чижикъ, гд ты былъ?
— На Фонтанк кофе пилъ.
— Кофе? Кофе!? Дудки, братъ!
— Пилъ, наглецъ, денатуратъ.
— Ай, не бейте!.. Ай, скажу!
На Фонтанкъ пилъ ханжу…
Въ такой интерпретаци ‘Чижикъ’ будетъ всмъ понятенъ и попрежнему милъ и симпатиченъ. Попрежнему онъ на Фонтанк, попрежнему пьетъ, но не какую-то загадочную водку, которая еще, кто ее знаетъ, что собою и представляетъ, а всмъ понятную и знакомую милую ханжу…
Правда, ‘Чижикъ’,— литература, такъ сказать, второго или даже третьяго призыва, неважная… Но, вотъ, напримръ, популярная псенка Дениса Давыдова, вошедшая и во много хрестоматй и распваемая на всхъ студенческихъ и гимназическихъ вечеринкахъ: ‘Бурцевъ, ера, забяка, собутыльникъ дорогой, ради рома и арака пости домишка мой’…
По нашимъ временамъ ‘ромъ’ и ‘аракъ’ — понятя весьма отвлеченныя, а все отвлеченное — для дтей вредно, а для взрослаго человка — безполезно.
Сдлаемъ такъ:
‘— Бурцевъ, ера, забяка,
Собутыльникъ дорогой,
Ради свженькаго лака
Пости домишка мой.
Въ немъ нтъ роскоши буржуя,
Раззолоченныхъ палатъ,
Но зато тяну ханжу я
И съ кваскомъ денатуратъ.
Какъ гусаръ, предпочитаю
Влагу разнымъ мишурамъ,
И къ обду ожидаю
Изъ аптеки 300 граммъ…’
У Лермонтова въ знаменитомъ ‘Спор’ есть одна совсмъ фантастическая нелпая картина: ‘…пну сладкихъ винъ на узорные шальвары сонный льетъ грузинъ…’ Какъ-то не врится, чтобы одинъ грузинъ въ наши дни лилъ пну не одного какого-нибудь захудалаго вина, а именно нсколькихъ винъ, да не куда-нибудь въ надлежащее мсто, требуемое и правилами традици рода человческаго, и простой физологей, а на шальвары.
Не будетъ ли правдоподобне такая картина:
— Посмотри: въ бесдъ тсной
Тамъ подъ тнью миртъ
Освтительно древесный
Пьютъ грузины спиртъ…
А знаменитый некрасовскй ‘Генералъ Топтыгинъ’… Вдь, тамъ все содержане именно въ томъ, что поводырь общалъ ямщику поднести шкаликъ, что ‘видитъ Трифонъ кабачокъ’, что сильно выпили ямщикъ и поводырь, что даже станцонный смотритель первымъ дломъ предложилъ генералу Топтыгину: ‘Что угодно приказать: водки или чаю?’
Ну представьте теперь такую картину,— и она будетъ для васъ мертве прощаня Гектора съ Андромахой… А вотъ если ее исправить, хотя бы такъ:
— Видитъ Трифонъ pharmacie,—
— Вотъ, она,— храмина-съ.
Выпьемъ чти-ли-ча?
— Мерси!
Тутъ поди на выносъ?
— Ну, такъ что же? Долбанемъ
Здсь у подворотни,
Счасъ рецептикъ черканемъ
Граммовъ на полсотни ‘…

—

Пройдутъ вка. Насъ смнятъ новыя поколня. Будутъ новыя слова и новая литература. И пожелтвшй историкъ будетъ сидть въ тиши своего кабинета и искать смысла въ сакраментальныхъ словахъ: ‘ханжа’, ‘спиртъ’ и прочее, будетъ сравнивать ихъ со словами другихъ языковъ и, въ конц-концовъ, ничего не пойметъ и ничего не разгадаетъ.
А въ интимныхъ театрахъ, среди любителей старины, люди будутъ танцевать и соборне пть оргастическя псни на странномъ мертвомъ язык.
Въ этихъ псняхъ будетъ говориться о томъ, что гд-то, когда-то были аптеки и двушки, что когда-то что-то шумло и гудло, и шелъ дробный дождикъ, и никто не хотлъ проводить младешеньку-младу до аптеки…
Наврное, таковы будутъ эти псни:
— ‘Et sonat, et conat,
Pluviumque coeliim dat.
Quivis vellet me puacllara
Ad apfecam reducat?
Vinum spiritum est!
Зависть каждаго застъ…
Qui vis vult mecum, puaella,
Тяпнуть банку за приссть’.
ВЕЛИКЙ РУССКЙ ЯЗЫКЪ.
Мы слова свои имемъ,—
Въ чемъ же дло? Разъ и два —
Живо вытравить сумемъ
Вс тевтонскя слова.
Все нмецкое далече
Избгать — возьмемъ въ законъ,
И изгонимъ вонъ изъ рчи
Настоящй лексиконъ:
——
Абрисъ, абцугъ, балетмейстеръ,
Банда, балка, аксельбантъ,
Бархатъ, бравый, квартирмейстеръ.
Бухта, вафля, прейсъ-курангь,
Вымпелъ, вахмистръ, клей, брандмейстеръ,
Буръ, бухгалтеръ, декъ, верстакъ,
Гарусъ, кнель, полицеймейстеръ,
Дамба, бритва, друкарь, шлакъ,
Галстухъ, гильза, гаспель, вахта.
Грифель, егерь, зала, флангъ,
Гаршнель, замша, кнопка, шахта,
Клецка, клумба, клапанъ, шлангъ,
Бергъ, инспекторъ, бинтъ, блокъ-гаузъ
Вахтеръ, клеверъ, кранъ, мундштукъ,
Крейсеръ, крона, лейбъ, цейхаузъ,
Панцырь, клавираусцугъ,
Книксенъ, сталь, клеенка, кабель,
Лозунгъ, пемза, флеръ, маляръ,
Пластырь, ротмистръ, зицъ, муштабель,
Плацъ, спринцовка, флангъ, футляръ,
Лагерь, оберъ, мачта, ширма,
Локонъ, муштра, грошъ, ландшафтъ.
Лакъ, ландкарта, юнкеръ, фирма,
Пудель, проба, брудершафтъ,
Грифъ, кронверкъ, кронциркуль, вензель.
Маклеръ, пачка, рашкуль, бунтъ,
Пэтетъ, фальшивый, трензель,
Слесарь, статскй, ундеръ, грунтъ,
Шлюзъ, тюрьма, брандвахта, гаузъ.
Фалда, гильдя, форпостъ,
Фельдшеръ, фижмы, шина, страусъ,
Факелъ, рама, рангъ, нордъ-остъ,
Культуртрегеръ, рашпиль, клейстеръ,
Флагманъ, флигель, флецъ, корвергъ,
Парикмахеръ, флюсъ, танцмейстеръ,
Флюгеръ, фортка, фейерверкъ,
Гроссъ-парадъ, казарма, табель,
Койка, книнель, колба, рангъ,
Краги, крендель, пинкель, кабель,
Офицеръ, ракета, банкъ,
Плацъ, плацкарта, помпа, лоцманъ,
Кучеръ, танецъ, цугъ, форшмакъ,
Цифра, шенкель, шиферъ, боцманъ,
Туфъ, шлагбаумъ, рундъ, аншлагъ,
Трауръ, шельма, шлихта, фура,
Буттербродъ, форшлагъ, камрадъ,
Трафить, ролики, цензура,
Клопфъ, рейтузы, циферблатъ…
——
Ну, начнемъ!.. Трудна лишь проба!
Лозунгъ взявъ: ‘долой тевтонъ’ —
Я съ моимъ камрадомъ — оба
Вс слова изгнали вонъ…
ВСЕ ВЪ ПРОШЛОМЪ.
(Элегя).
Иду Суворовскимъ… Знакомая дорога:
Я ей хожу безъ малаго пять лтъ.
Вотъ тутъ, свернувъ на Пятую немного,
Мансарда, гд когда-то жилъ поэтъ.
Какъ грустно вкругъ!.. Какъ тихо и уныло?
Вотъ тутъ шумлъ когда-то ‘Трансвааль’,
Вонъ тамъ ‘Базаръ’… Все это было, было.
И грустно мн, и дней минувшихъ жаль.
Гудлъ ‘Любимъ’ и ‘Яхта’ рокотала.
Я тугъ позналъ и юность, и любовь,
Впивалъ букетъ поджареннаго сала
И лъ съ лучкомъ румяную картофь.
Тугъ пиво пилъ съ Ванюшей Веселовымъ,
Рыдалъ подъ музыку и ой-ру танцовалъ,
И тьму очищенной съ коллегою Хохловымъ
Подъ антрекотъ и шнитцель выпивалъ.
Ахъ, пирожки!.. О. милая перцовка!..
Навкъ смнилъ васъ жидкй гнусный чай…
Ей-Богу, мн, какъ будто, и неловко,
Что распахнулъ я душу невзначай.
Конецъ весн и розовому маю!
М въ сердц грусть и тихая печаль…
И проходя унылый ‘Трансвааль’,
Почтительно я шляпу поднимаю…

ЛИРИКА.

СЕСТРИЦА.

— Вотъ т прудъ, вотъ и ива плакучая… Невозможно и попомнить безъ слезъ, что по вол Господняго случая намъ увидть тогда довелось.
— Видишь пни-то?.. Тутъ роща зеленая у кургана когда-то цвла… Видишь трубы-то?.. Избы спаленныя отъ большого когда-то села.
Пустыри, да трущобы безлюдныя, да одна непроходная гать, а, вдь, были поля изумрудныя, да луга, да лса,— благодать! Богомъ Господомъ благословенная наша мстность когда-то цвла, да пришла непогода военная,— сокрушила, снесла и смела…
Тутъ любой т мальчонка, старуха ли, все разскажутъ подробно про бой. Какъ за горкой орудя бухали и сносили избу за избой, какъ полки проходили нмецке (старики и мальчишки-юнцы) и какъ псни свои молодецкя распвали казаки-донцы. Какъ кипла кругомъ рукопашная, ся вкругъ мертвецовъ и калкъ, какъ иная башка безшабашная сразу клалъ по пяти человкъ. Какъ косила струя пулеметная рядъ за рядомъ, что травку коса, какъ краснла водица болотная, какъ окутывалъ дымъ небеса,— все разскажутъ, про все пережитое…
Видишь иву надъ тихимъ прудомъ? Спитъ вотъ тутъ, въ нол чистомъ зарытая, божья душенька ангельскимъ сномъ… Плачетъ старая ива плакучая надъ стоячей зеленой водой, тихо стонетъ осока гремучая, плачетъ грачъ на могилк сдой…
Шли полки за полками въ сражене, грохотали въ дыму небеса,— разбжалось все наше селене по болотамъ, въ глухе лса. А вернулись,— глядь, чистое полюшко… Невозможно и вспомнить безъ слезъ, что дала намъ суровая долюшка, что намъ видть тогда довелось.
Крикъ да стоны кругомъ безконечные, все тла да тла, безъ числа, да снаряды, да пули картечныя вкругъ сожженнаго боемъ села.
Ой, великое горюшко бранное! Ой, ты, тяжкая доля-бда!.. Вce-то стоны кругомъ непрестанные, все-то кровь, что весною вода…
И послалъ намъ Господь утшене, словно ангела къ людямъ послалъ: появился онъ въ пол сраженя, перевязывать раненыхъ сталъ.
Появилась до Бога усердная, до людского страданья добра, тихй ангелъ, сестра милосердная, милосердная божья сестра… Даетъ воды, перекреститъ безгршная, рану чистымъ бинтомъ перевьетъ, нжной ручкой сестрица сердешная пулю страшную въ тл найдетъ: цлый день и всю ноченьку мается, утшаетъ: молъ, будешь живой, а сама-то, видать, убивается: видъ сурьезный такой, дловой… А глаза, что у ангела, нжные, голубые, какъ есть небеса, что теб василечки прибрежные — и въ кудряшкахъ большая коса…
Издалека явилась… нездшняя… Только утречкомъ солнце блеснетъ, смотришь,— вонъ уже ходитъ сердешная, да и въ ночь-то, смотри, не уснетъ. Ну, и насъ потрудиться заставила, какъ взглянула,— до сердца дошла… Вспомянули Христово-то правило, да и въ поле за ней изъ села.
Воронье отпугнули поганое и пошли работать мужики, въ день очистили полюшко бранное вплоть отъ горки до самой рки, шалашей по рк понастроили, вскипятили болящимъ чайку, мертвецовъ подъ холмомъ успокоили, для хромыхъ смастерили клюку… Потрудились для брати немощной старики и совсмъ малыши,— тихо, чинно, какъ будто за всенощной,— молъ, для Бога и ближней души…
— Ой, остра же ты, шашка желзная, и страшнъ же ты, часъ боевой.
Завязала вс раны болзная свтло-ангельской чистой рукой, утшала, лчила, старалася, два часа въ трое сутокъ спала, и для всхъ-то тепло улыбалася, словно ангелъ, чиста и свтла… Пули свищутъ,— сестриц помха ли?… Ждетъ сама санитарныхъ каретъ… Дождалась,— санитары прхали и съ собой привезли лазаретъ… Утромъ прибыли,— къ вечеру скрылися: начался у околицы бой, пруссаки за горой появилися, много пушекъ примчали съ собой. Загудли, завыли, загрохали, въ Красный Крестъ навели сгоряча,— и опять мы въ испуг заохали, какъ убило гранатой врача, санитара убило гранатою… Ночь молились… Глядимъ по утру,— загубили сестру сдоватую и другую старушку-сестру…
Видно, крестные знаки не дороги,— поперечнаго-встрчнаго бьютъ, появились проклятые вороги и пришелъ намъ послднй капутъ. Разстрляли убогаго Фомушку (птицеловъ былъ, рыбачить мастакъ!), прокололи старинную Домнушку, малый Сенька попалъ подъ тесакъ…
— Всхъ,— слышь,— кончимъ, знай ноги утаскивай! ихъ начальникъ сказалъ, лейтенантъ,— самъ свирпый, да мрачный, не ласковый, настоящй варнакъ-арестантъ… Увидалъ онъ сестричку болзную, что стояла вблизи у плетня, вынулъ шашку большую, желзную…
— Эта двка,— кричитъ,— для меня!.. Ничего, слышь, двченка невредная,— такъ устрою я съ двочкой пиръ!…
Эхъ, прости ты, сестра милосердная, что не смогъ тебя выручить мръ!
Видишь, звона ива плакучая?… Невозможно и вспомнить безъ слезъ, что по вол Господняго случая намъ увидть тогда довелось.
Засмялся онъ, каторжный, спшился,— грхъ надъ нимъ непокрытый большой,— надругался, злой воронъ, натшился надъ невинною дтской душой. Надругался надъ птичкой небесною, душу съ тломъ свирпо убилъ…
— Кто тебя, голубицу безвстную, къ этой мук сюда отрядилъ?.. Ты откуда сюда появилася?.. Гд ты, цвтикъ, росла и цвла?.. Какъ ты съ матерью горькой простилася?.. Иль одна ты на свт жила?..
А натшился коршунъ неистовый,— та нашлася за нею вина, что, блдне косынки батистовой, стиснувъ зубы, молчала она. Не смялась, вишь ты, непреклонная…
И случилась лихая бда,— покатилась она, прострленная вотъ подъ ивушкой, тутъ, у пруда… Да и самъ онъ жизнь кончилъ зловредную,— самъ попался въ тотъ часъ казаку, и донецъ за сестру милосердную вздернулъ ворога здсь на суку.
Схоронили мы душу небесную, что за ближняго жизнь отдала, схоронили сестрицу безвстную на пруду, въ сторон отъ села… Ей могилку мы вырыли тсную, сколотили ей гробикъ въ степи, обрядили голубку небесную, помолились…
— Спи, ангельчикъ, спи! Пострадала за ближнихъ, безгршная, умерла отъ несказанныхъ мукъ,— спи спокойно, сестрица сердешная, спи-ка, Господу истинный другъ…
Втры псни поютъ ей печальныя,— въ этихъ псняхъ и мука и плачъ,— ива сказки ей шепчетъ хрустальныя, и бывалый съ ней шепчется грачъ,— какъ прошла тутъ война всенародная, небывалая въ мр война, какъ отчизна — Росся свободная — встала къ жизни, мощна и сильна.
Вотъ лежитъ тутъ, въ могилк зарытая неземная святая душа, спитъ въ землиц, всмъ мромъ забытая, подъ плакучую пснь камыша… Только тучки, небесныя странницы, что надъ ней, какъ барашки, плывутъ, встанутъ тихо у божьей посланницы, и тихонько слезинку прольютъ…
ВОЛШЕБНЫЙ КОРАБЛЬ.
(Сказка нашихъ дней).
‘Въ Америк снаряженъ громадный
пароходъ съ подарками для дтей солдатъ
Англи, Франци, Бельги и Росси’.
По гребнямъ сдой Атлантиды,
Гд въ грохот бшеныхъ водъ
Унылый хоралъ панихиды
О смерти всечасной поетъ,
Гд скалы таятся льдяныя,
Полночнымъ грозя кораблямъ,
Гд смерчи царятъ водяные,
Вздымаясь во тьм къ небесамъ,—
Тамъ днемъ при зловщемъ туман
И ночью — впередъ и впередъ —
Сверкаетъ огнемъ въ океан
Волшебный гигантъ-пароходъ.
Гудитъ громовая сирена
И снасти отъ бури скрипятъ,
Сурово команды каптэна
По палубамъ въ рупоръ звучатъ,
Смняются рзкя склянки,
Кипитъ дловитый авралъ,
Пропитанный бетелемъ янки
Вертитъ флегматично штурвалъ.
Но лишь темнота ниспадаетъ
Въ безумство бушующихъ водъ,—
Куда-то каптэнъ пропадаетъ,
И съ нимъ экипажъ пропадетъ.
Стихаетъ во мрак сирена
И винтъ позади не реветъ,
Не слышно команды каптэна,—
Но мчится впередъ пароходъ.
Ни смерчей, ни рифовъ, ни шквала.
Ни страховъ для смлаго нтъ…
Тамъ чудо!.. Стоитъ у штурвала
Лучистый Рождественскй Ддъ.
Весь въ лучикахъ свтлыхъ морщинокъ.
Весь въ ине, свтло-сдой,
Подъ шапкой блестящихъ снжинокъ.
Съ пушистой льняной бородой…
На немъ серебристая шубка
Осыпана иглами хвои.
Въ зубахъ неразлучная трубка
И елка за доброй спиной.
Пути океана знакомы
Извчному другу ребятъ,
Но съ марса помощники-гномы
Но тьму неусыпно глядятъ,
Глядятъ неусыпно и зорко,
Все видя въ туман и мгл
Отъ сумрачныхъ фабрикъ Нью-орка
До розовыхъ башенъ Калэ…
——
Труба пропоетъ золотая.
И бархатной полночи часъ
Ударитъ, изъ горнихъ слетая,
Незримаго ангела гласъ,—
И въ мигъ океанъ усмирится.
Отъ марса до нижнихъ каютъ
Огнемъ пароходъ озарится,
Весь — роскошь, тепло и уютъ.
Исчезнутъ и мачты, и реи.
Зеленыя елки взрастутъ,
И ванты, смоленыя зми.
Гирляндами елки увьютъ.
Смолкаетъ порывъ урагана.
Чуть плещется снизу вода,
И вплоть до краевъ океана
Сверкаетъ на елк звзда.
И нтъ непогоды грозовой.
Кругомъ тишина… тишина…
Вода пеленой бирюзовой
Прозрачна до самаго дна.
Сводъ неба, лазурный и синй,
Откроется въ роскоши нгъ..
И всюду серебряный иней,
И елки, и горки, и снгъ…
И музыка тихая льется…
Веселый поетъ хороводъ…
Но такъ же все быстро несется
Волшебный гигантъ-пароходъ.
И сказочный грузъ оживаетъ…
Безмолвный откроется трюмъ.
И весь пароходъ наполняютъ
Веселье, и радость, и шумъ.
По палубамъ прыгаетъ серна,
Крутится, шумитъ бильбокэ,
Герои изъ книги Жюль-Верна
На утломъ плывутъ челнок,
Свистятъ и летаютъ стрекозы,
Мартышки на вткахъ висятъ,
Трещатъ по кругамъ паровозы,
Блестящй шумитъ водопадъ,
Блистаютъ точеныя сабли,
Въ атаку зоветъ барабанъ,
И рютъ, жужжатъ дирижабли,
Толпой догоняя фарманъ,
Тьма куколокъ стайкою чинной
Выходитъ гулять на паркетъ
И яркой гирляндой старинный
Медлительный ткетъ менуэтъ,
Жужжатъ заводныя лягушки,
Мурлыка ласкается котъ
И, къ уху прижавшись въ подушк,
Малютк балладу постъ,
За лордомъ и чопорной лэди
Красуется бархатный пажъ,
И всюду медвди… медвди
Заводятъ смшной ералашъ…
Ахъ — мишка, ты, плюшевый мишка,
Теб ль за лисичкой поспть?
Смотри-ка, смется мартышка!
Ахъ, пухлый, потшный медвдь!
Вонъ хижина сраго волка…
Яга притаилась у пней…
Сверкаетъ зажженная елка
Мирьядами синихъ огней,
Пылаютъ зеленыя свчи,
Смются съ конфеткой орхъ…
Вокругъ и веселье, и рчи,
И псни, и танцы, и смхъ…
Летитъ все быстрй и быстре
Волшебный гигантъ-пароходъ,—
Самъ ангелъ, надъ мачтами ря,
Его легкокрыло ведетъ…
——
Но только свтать начинаетъ,
Виднье, какъ сонъ, пропадетъ.
Опять ураганъ налетаетъ,
Какъ щенку, вертитъ пароходъ.
Застонутъ дежурный склянки.
Матросы взлетятъ на авралъ,
И въ шляп клеенчатой янки
Вернетъ дловито штурвалъ,
И будетъ средь адскаго гула,
Какъ мдный, стоять у руля
И съ верхняго ждать караула
Веселаго крика — ‘Земля!’
Земля, гд кипитъ мровая,
Кровавая, злая война,
Гд пушки гремятъ, не смолкая.
Гд въ битвъ сошлись племена.
Земля, гд такъ много въ подвалахъ
Столицъ и глухихъ деревень
Не жившихъ, но жизнью усталыхъ.
Малютокъ, похожихъ на тнь,
Дтей, не извдавшихъ счастья.
Не вдавшихъ дтскихъ годовъ.
Ни ласки, ни капли участья
Въ трущобахъ большихъ городовъ
Къ земл!.. Съ материнскою лаской.
Сдой побдивъ океанъ,
Явитесь волшебною сказкой
Къ дтямъ изъ невдомыхъ странъ
Съ волшебнымъ сокровищемъ трюма
Отрадой младенческихъ лтъ,—
Каптэнъ, сизоносый отъ ‘рума’.
И ласковый Святочный Ддъ…
Венский Евгений
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Басни, Флориан Жан-Пьер Клари, Год: 1792
  2. Стихотворения, Антипов Константин Михайлович, Год: 1913
  3. Стихотворения, Фалеев Николай Иванович, Год: 1907
  4. Басни, Аскоченский Виктор Ипатьевич, Год: 1868
  5. Стихотворения, Байрон Джордж Гордон, Год: 1825
  6. Пародии, Измайлов Александр Алексеевич, Год: 1908
  7. Стихотворения, Венский Евгений, Год: 1913
  8. Женщина, Ратомский Николай Алексеевич, Год: 1904
Электронная библиотека