ВЪ ПОГОНЮ ЗА СЛАВОЙ.
ВЪ ПОГОНЮ ЗА СЛАВОЙ.
——
‘Живописное Обозрніе’, NoNo 29—32, 1875
В погоню за славой, Английская_литература, Год: 1875
Время на прочтение: 22 минут(ы)
Господинъ Адамсонъ, коренной житель города Бельфаста въ Ирландіи, хотя и былъ ученымъ, но главное, имлъ значительное состояніе. Тмъ не мене это послднее обстоятельство, составляющее для многихъ предметъ столькихъ желаній, не доставляло нашему ученому большого счастья, его безпокойный умъ желалъ гораздо большаго: жаждалъ славы, которою пользуются извстные въ мір ученые, обогатившіе науку своими безсмертными открытіями. Каждое утро, вставая съ своего ложа, г. Адамсонъ задавалъ себ такой вопросъ: ‘почему путешественникъ Брюсъ не открылъ въ Египт полуострова Мероэ?’ И вслдъ за этимъ начиналъ по цлымъ часамъ рыться въ картахъ Брюса и въ сотый разъ съ глубочайшимъ вниманіемъ водилъ пальцемъ по направленію отъ Лунныхъ горъ до Гермополиса, въ конц концовъ, не найдя этого несчастнаго полуострова, онъ впадалъ въ глубокое уныніе.
— Нтъ, этого быть не можетъ!— восклицалъ Адамсонъ, ударяя кулакомъ по карт.— Геродотъ видлъ же его когда-то своими собственными глазами и онъ долженъ, непремнно долженъ быть.
Томясь тоскою по слав, нашъ ученый наконецъ не вытерплъ, оставилъ родной городъ и отправился чрезъ Францію въ Средиземное море, но направленію къ Египту.
— Отъищу во что бы то ни стало этотъ полуостровъ и тогда…. о! тогда имя Адамсона будетъ записано въ книгу славныхъ открытій и я сдлаюсь безсмертнымъ.
Обольщая себя такими радужными надеждами, господинъ ученый прибылъ на берега Нила, онъ такъ былъ возбужденъ своимъ мечтательно-настроеннымъ воображеніемъ, что даже допустилъ совершить большую невжливость, не одарилъ достославные памятники фараоновъ не только поклономъ, но даже и малйшимъ вниманіемъ. Хотя, повидимому, скромныя пирамиды и не заявили своей претензіи господину ученому, однако въ душ древнія старушки были глубоко оскорблены и, будучи, какъ весь вообще женскій родъ, мстительны, ршили строго наказать Адамсона за его невжливость.
Пробывъ въ Капр всего нсколько часовъ, нашъ искатель славы двинулся дальше и скоро достигъ развалинъ Карнака. Здсь, статуя Мемнона, подземелья Озимандиса, обелиски Луксора и прочія чудеса ивъ оказались счастливе пирамидъ, хотя, правда, вскользь, но Адамсонъ удостоилъ ихъ своимъ вниманіемъ. Направляясь дальше вверхъ Нила, ученый прозжалъ мимо Лотополиса, Элепсіи, Аполлинополиса, Омбоса, но Боже!… какъ невжливъ, какъ непозволительно невнимателенъ былъ г. Адамсонъ. Величественный видъ развалинъ этихъ древнихъ городовъ не вызвалъ изъ эгоистичной души ученаго ни одного звука восторга.
— Мероэ, Мероэ!— шептали запекшіяся отъ жары губы г. Адамсона.— Гд ты, мой благословенный полуостровъ? Приди, приди ко мн, душа моя!
Въ пылу охватившей его тоски, бдный ученый совершенно забылъ, что полуостровъ Мероэ вовсе не женщина, чтобы могъ придти на его страстный зовъ.
Гоняясь такимъ образомъ за сиреной-полуостровомъ и отдавая себя подъ полную власть палящихъ лучей тропическаго солнца, г. Адамсонъ, покрытый крупными каплями пота, изморенный, истомленный, начиналъ принимать весьма непредставительный видъ мокрой курицы, тло его громко взывало о настоятельной потребности освженія, крпился — крпился нашъ ученый и, длать нечего, пришлось допустить величайшую вольность — опуститься въ манящія волны Нила, проще сказать — выкупаться. Принявъ такое отважное ршеніе, г. Адамсонъ внимательно, при помощи зрительной трубы, рекогносцировалъ мстность и убдившись, что его вольность не будетъ замчена чьимъ-либо нескромнымъ взглядомъ, осторожно снялъ одежду и сапоги, разложилъ все у берега и солидно опустился въ прохладныя волны. Благословляя распорядительность предупредительной матери-природы, сопоставившую палящіе пески возл прохладной рки, г. Адамсонъ безмятежно наслаждался купаньемъ, солидно разрывая волны широкими взмахами рукъ и ногъ. Но эта солидность длилась не долго, слабости человческія всегда какъ-нибудь да прорвутся, такъ случилось и съ г. ученымъ: почувствовавъ себя на простор вольной природы и вполн убдившись, что присматривать за нимъ некому, чопорный англичанинъ вспомнилъ старину, милое дтство и…. вздумалъ немного пошалить, оставивъ солидные взмахи руками и ногами, г. Адамсонъ нырнулъ подъ воду, опять выскочилъ и, брызгая во вс стороны, поплылъ на средину рки. Школьная пословица гласитъ: шалости никогда не проходятъ безъ наказанія, ребенокъ-ли зашалитъ, взрослый-ли, а это начатое во здравіе веселье сведется всегда за упокой, эта мудрая пословица оказалась примнима даже къ ученымъ.
Совершая въ вод различныя эквилибристическія упражненія, г. Адамсонъ вдругъ почувствовалъ за собою чье-то зловщее не то дыханіе, не то фырканье. Ученый затаилъ дыханіе.
— Что если отыскался какой-нибудь мой двойникъ и также, какъ я, наслаждается купаньемъ! ужаснулся бдняжка. Въ одинъ моментъ въ воображеніи его мелькнула та непозволительная картина, которую онъ, ученый, да еще англійскій, представлялъ, выдлывая въ вод различные пируэты,— и несчастный искатель славы совсмъ упалъ духомъ.
— Нырну и хоть задохнусь, но не вылзу изъ воды до тхъ поръ, пока этотъ глупецъ не уберется вонъ,— блеснула въ голов ученаго геніальная мысль.
Но въ это мгновеніе до слуха Адамсона долетлъ какой-то весьма подозрительный, нечеловческій звукъ, онъ обернулся и,— о ужасъ! въ нкоторомъ разстояніи отъ себя онъ увидлъ громадную пасть крокодила съ зубами и два, налитыхъ кровью, глаза, которые, казалось, сами собою, помимо участія пасти, могли проглотить тощенькую фигурку Адамсона какъ пилюлю.
Положеніе несчастнаго ученаго было едва ли лучше, чмъ еслибъ онъ встртилъ цлую фалангу издателей англійскихъ газетъ, которые на другой же бы день занесли въ свои журналы эквилибристическія продлки стремящагося къ слав ученаго. Но г. Адамсону не время было размышлять о преимуществахъ того или другого положенія, онъ усиленно работалъ ногами и руками, стремясь добраться до какого-то песчанаго островка, уединенно лежащаго среди Нила. Иногда ему казалось, что чудовище было такъ близко къ нему, что на ногахъ своихъ онъ чувствовалъ его горячее дыханіе (бдняжка въ испуг забылъ даже то, что крокодилъ иметъ холодную кровь). Наконецъ, ему удалось добраться до берега островка, и Адамсонъ, въ припадк радости, хотлъ было воздать благодарственное молебствіе Богу, какъ вдругъ вспомнилъ, что крокодилъ — животное земноводное, слдовательно, можетъ преслдовать его и на суш. Благодарственное молебствіе замнилось просительнымъ.
— Господи!— воззвалъ несчастный, устремляя глаза вверхъ, къ небу.
Прошеніе остановилось на этомъ воззваніи: дло въ томъ, что глаза ученаго, при взгляд на верхъ, наткнулись на высокую стройную пальму, одиноко растущую на остров. Геніальный умъ всегда найдетъ исходъ: въ одинъ моментъ нашъ ученый, съ легкостью и быстротою блки, очутился на дерев, совершая эту вторую непозволительную для ученаго вольность, онъ даже не почелъ за нужное обозрть нтъ ли постороннихъ, кром крокодила, свидтелей его акробатическаго искуства, настолько сильно говорило въ немъ чувство самосохраненія.
Примостившись какъ могъ удобне на пальм, перепуганный ученый ршился взглянуть внизъ. Нельзя сказать, чтобы зрлище, представившееся его глазамъ, было особенно пріятію: преслдовавшій его крокодилъ выходилъ изъ воды, отряхивая свой чешуйчатый панцирь, и быстро приближался къ пальм. Г. Адамсонъ началъ поспшно рыться въ своей памяти, отыскивая свдній о крокодилахъ, вызвалъ старичковъ Плинія и Сааверса и ему припомнилось, что у нихъ какъ будто упоминается о томъ, что крокодилы могутъ взлзать на пальмовыя деревья. Вдумавшись хорошенько, онъ вспомнилъ, что самъ же и не очень давно писалъ въ ‘Belfast-Review’ статью, въ которой утверждалъ, что крокодилы, какъ кошки, взбираются на деревья. Дрожа какъ осиновый листъ, бдный Адамсонъ зарылся въ втвяхъ и выглядывалъ оттуда на своего врага, чудовище какъ-то радостно извивалось, видя такъ близко свою жертву, однако на дерево не лзло, потому что знало, лучше ученыхъ, невозможность этого. Осада перешла въ блокаду: расположившись около дерева крокодилъ, повидимому, ршился выжидать возвращенія г. Адамсона на землю. Первое время г. ученый находился въ недоумніи относительно намреній преслдователя, но убдившись, что тотъ не лзетъ на дерево не изъ деликатности, а потому что не можетъ, обезкураженный ученый пришелъ въ нкоторое смущеніе: статья въ ‘Belfast-Review’ предстала его памяти во всей своей милой неприкосновенности.
— И какимъ же образомъ сунуло меня сочинить о лазательныхъ способностяхъ крокодиловъ!— распинался ученый. Впрочемъ, чтожъ,— тотчасъ же и утшилъ онъ себя,— не я одинъ способенъ ошибаться: это маленькая слабость свойственна почти всмъ ученымъ, къ тому же новость эта была фактомъ, обогащающимъ науку, а всякая лепта, принесенная въ сокровищницу науки, должна быть принята обществомъ съ благодарностью, поэтому никто не можетъ поставить мн въ вину эту небольшую оплошность, да и кто узнаетъ о ней, исправлять свою статью я ни въ какомъ случа не намренъ, такъ какъ писалъ ее въ полномъ убжденіи, что крокодилы дйствительно взлзаютъ на деревья, а ученый, для поддержанія своего авторитета, долженъ быть непоколебимъ въ своихъ убжденіяхъ. Напротивъ, если Всевышнему будетъ угодно возвратить меня когда либо съ этой высоты на землю, я, въ первомъ город, спрошу себ перо и бумагу и пошлю въ ‘Belfast-Review’ краснорчивый разсказъ о томъ, какъ я, совершая ученыя изслдованія вершины пальмоваго дерева, чуть было не сдлался вкуснымъ завтракомъ для крокодила, который, завидя изъ воды сидящаго на дерев человка, вышелъ на землю и съ замчательною ловкостью въ одинъ моментъ вскарабкался на самую вершину.
— Но какже, подумаютъ вс читающіе, онъ не сълъ этотъ прекрасный завтракъ,— тотчасъ опровергнулъ самъ себя г. ученый.
Г. Адамсонъ задумался, но на одинъ только моментъ. На серьезномъ лиц англичанина показалась ясная, какъ лазурь, улыбка.
— О! заключеніе можно придумать очень интересное, романичное. Можно написать, что отъ напора тяжеловснаго тла крокодила, вершина дерева обломилась и я, не удержавшись, полетлъ прямо въ воду, гд, благодаря счастливой случайности, встртилъ лодку, попросился въ нее и, такимъ образомъ, благополучно достигъ берега.— А крокодилъ? Крокодилу удалось уцпиться за дерево, гд онъ, благодаря той же счастливой для меня случайности, запутался въ листьяхъ, а пока выпутывался, мы уже успли скрыться изъ виду.
Сочинивъ такой интересный и въ то же время обогащающій науку драгоцнными фактами романъ, нашъ искатель славы былъ счастливъ, какъ дитя, которому удалось сдлать какой нибудь великій, по его мннію, фокусъ.
Но, въ большинств случаевъ, радость не бываетъ продолжительна, мало по малу улыбка сошла съ лица ученаго, брови насупились и онъ погрузился въ глубокое раздумье.
Солнце уже садилось, послдніе его лучи обливали золотомъ все ту же картину: распластаннаго по земл крокодила и безмолвную, безлюдную мстность. Долго думалъ несчастный ученый, сравнивалъ не разъ свое положеніе съ г. Робинзономъ Крузе, родомъ изъ Нью-Іорка, которому пришлось также провести одну ночь на дерев,— и, не придумавъ никакого исхода, ршилъ за лучшее послдовать примру своего предшественника, то есть заснуть. Выбравъ поудачнй положеніе, г. Адамсонъ протянулъ на сучьяхъ ноги, облокотился на стволъ и, утомленный испытанными треволненіями, заснулъ, не взирая на угрожавшую такъ близко опасность. Но сонъ его былъ вдругъ прерванъ неожиданнымъ обстоятельствомъ.
Господинъ Адамсонъ привыкъ у себя, въ Белфаст, спать, растянувшись на удобной кушетк, причемъ ноги его покоились на особо прилаженномъ для нихъ возвышеніи, здсь же представительному англичанину пришлось скорчиться въ три погибели, причемъ голов досталось не совсмъ удобное положеніе. Вслдствіе этого, вроятно, г. Адамсону стали сниться страшные сны: онъ видлъ себя въ собраніи академиковъ въ Бельфаст, у каждаго ассистента въ рукахъ былъ тотъ нумеръ ‘Belfast-Review’, гд онъ говорилъ о лазательныхъ способностяхъ крокодиловъ, самъ онъ стоялъ на особо-устроенной каедр, кругомъ которой въ креслахъ сидли представители ученаго міра, живые и умершіе, собранные со всего свта. Направо отъ этой каедры помщалась другая, гд стоялъ какой-то важный господинъ въ очкахъ и читалъ обвинительную рчь.
— Господа академики и ассистенты!, — говорилъ съ каедры замогильный голосъ обвиняющаго. Въ нашемъ обществ, обществ непогршимыхъ авторитетовъ, появился нкій субъектъ….
— Слово ‘субъектъ’ слишкомъ тривіально,— послышался голосъ изъ ряда ассистентовъ,— прошу г. обвиняющаго отъ имени всего общества, замнить его боле вскимъ.
Обвинитель низко склонилъ голову въ знакъ согласія и чрезъ минуту началъ снова. Онъ говорилъ медленно, важно и долго, посл обвинительной рчи была прочитана статья г. Адамсона, затмъ — обвинительный приговоръ.
— Господа академики и ассистенты!— воззвалъ обвинитель.— По моему мннію, тотъ ученый, который дозволилъ себ такъ открыто выдавать явную ложь за достоверный фактъ, заслуживаетъ такого наказанія, которое постыднымъ образомъ свело бы его съ занимаемаго имъ положенія и сдлало бы его навсегда посмшищемъ города. Съ этою цлью я изобрлъ весьма подходящій для нашего обвиняемаго дурацкій колпакъ, въ которомъ онъ въ первый праздничный день иметъ пройти по всмъ улицамъ города Бельфаста.
Закончивъ эту рчь, прокуроръ сдлалъ куда-то въ сторону пригласительный жестъ. Черезъ минуту трое человкъ, одтые въ какой-то фантастическій костюмъ изъ газетныхъ листовъ, ввезли въ залу таратайку, на которой лежалъ предназначенный для г. Адамсона дурацкій колпакъ. На склеенной въ пирамидальную форму шапк была изображена такая картина: рка, среди ея островокъ съ одинокою пальмою, у ногъ этой послдней распластанный крокодилъ, а на верхушк ея — ученый Адамсонъ въ неподкрашенномъ костюм, поза его — просительная: онъ стоитъ на колняхъ, сложилъ, какъ для молитвы, об руки и смотритъ на звря умоляющимъ взглядомъ, подъ картиною сдлана надпись: ‘ученый изъ города Белфаста, г. Адамсонъ умоляетъ крокодила взлсть на дерево, для поддержанія своего авторитета, за что общаетъ ему сытный завтракъ, въ вид своей тощенькой фигурки’.
Видъ дурацкаго колпака привелъ г. Адамсона въ такое волненіе, что онъ, позабывъ свое опасное положеніе, хотлъ вскочить. Къ счастью, сдлавъ неловкій поворотъ, г. ученый наткнулся на сучекъ, боль, почувствованная имъ, привела его въ сознаніе. Минута еще и онъ бы слетлъ съ дерева на хвостъ крокодила. Оглядвшись кругомъ нашъ ученый свободно вздохнулъ: онъ убдился, что академія, обвинитель, обвинительная рчь и, главное, дурацкій колпакъ,— были порожденіемъ его разстроеннаго воображенія, въ дйствительности же было все то же: безлюдный островъ, пальма, и крокодилъ подъ нею. Спать было во всякомъ случа опасно, г. Адамсонъ поэтому сталъ пальцами поддерживать вки глазъ.
Остатокъ ночи прошелъ безъ особенныхъ происшествій, крокодилъ занимался ловлею рыбы, г. ученый облизывался, глядя какъ его врагъ пожиралъ мясо рыбъ, хотя у себя, въ Бельфаст, г. Адамсонъ рдко когда допускалъ на обдъ или завтракъ рыбное блюдо, однако теперь онъ охотно бы раздлилъ обдъ съ крокодиломъ, еслибъ былъ увренъ, что тотъ приметъ его любезно. Между тмъ на неб занималась заря, изъ-за Нила брызнулъ лучь солнца, за нимъ другой, третій и вмигъ рка облилась краснымъ заревомъ. Картина была вполн достойна вниманія г. Адамсона, а онъ совсмъ и не видлъ ея, уныло повсивъ голову, несчастный невольникъ крокодила сердито щипалъ свои холеные, взрощенные заботами многихъ лтъ, бакенбарды, дло въ томъ, что желудокъ,— вчный нелюбезный кредиторъ нашего организма, энергично заявлялъ о своихъ потребностяхъ.
— Ну что я теб дамъ, что мн съ тобой длать, бдняжка! — чуть не со слезами взывалъ г. ученый, потаскивая свой пустой, какъ мшокъ, желудокъ. Ты видишь, что я при всемъ моемъ пылкомъ, какъ у любого француза, желаніи, не могу двинуться съ этой пальмы. Вдь крокодилы не понимаютъ деликатности, вонъ онъ нался и потшается надо мной, а я….
Въ это время на носъ чуть не рыдающаго Адамсона свалилось сверху что-то тяжеловсное, онъ подхватилъ рукою и пріятно изумился, увидя сочный плодъ финиковой пальмы.
— Глупецъ я, глупецъ!— смущенно прошепталъ ученый,— сидлъ на финикахъ и плакалъ о томъ, что нечего сть.
Онъ приподнялъ одну изъ втвей и торопливо началъ общипывать плоды. Набравъ достаточное количество, г. Адамсонъ услся на втвяхъ и принялся за завтракъ. Правда, здсь не было ни бивстекса, ни вина, которые привыкъ видть за завтракомъ нашъ ученый, тмъ не мене онъ показался ему такъ вкусенъ, и съденъ былъ съ такимъ аппетитомъ, котораго въ Бельфаст даже и не снилось г. Адамсону.
Удовлетворивъ эту первую и насущнйшую потребность, г. ученый нсколько успокоился и принялся философствовать на тому о справедливости судьбы, ему казалось, что судьба — особа весьма несправедливая: къ однимъ она, безъ всякой уважительной причины, слишкомъ пристрастна, другихъ же ни за что, ни про что преслдуетъ всю жизнь. Къ этимъ послднимъ несчастный искатель славы причислилъ и себя, никогда онъ не былъ любимцемъ Фортуны: сначала, въ ранней молодости, когда ему хотлось пожить всласть, она не давала ему ничего и дразнила наслдствомъ въ будущемъ, правда, онъ его и получилъ, но уже тогда, когда ему больше хотлось славы, чмъ денегъ, для достиженія славы, она его толкнула на поиски полуострова Мероэ, и, вмсто полуострова, усадила его на остров, да еще не на земл, а на вершин пальмоваго дерева, къ тому же еще и не одного, а въ самомъ непріятномъ tete—tete съ крокодиломъ. Философствуя на эту тему, г. Адамсонъ вдругъ припомнилъ и въ своемъ недалекомъ прошедшемъ одну несправедивость, которую онъ допустилъ себ сдлать: въ его памяти возстали оскорбленныя имъ пирамиды и другіе памятники фараоновъ, которымъ онъ не отдалъ должнаго почета.
— Вотъ гд я долженъ искать причину своего настоящаго несчастнаго положенія, не судьба играетъ мною, а величественныя пирамиды, которыя изъ мести ниспослали на меня эту блокаду крокодила. Несчастный, несчастный! Чмъ ты загладишь теперь свою вину? Чмъ ты вымолишь себ прощеніе у оскорбленныхъ старушекъ? Ты долженъ будешь на колняхъ ползать передъ ними, ты обязанъ сочинить имъ такой панигирикъ, отъ котораго бы затрепетали ихъ высохшія сердца… Да, да… панигирикъ-то панигирикъ, однако чертовски пить хочется, эти отвратительные финики только раздразнили желудокъ, а отъ жары во рту точно полкъ французовъ переночевалъ. Съ горя бдный ученый начиналъ даже говорить тривіальнымъ языкомъ, чего съ нимъ не было съ тхъ самыхъ поръ, какъ онъ впервые научился произносить имена своихъ папаши и мамаши. Хоть бы дождя Господь послалъ!
Г. Адамсонъ взглянулъ на небо, оно покрылось тучами и, казалось, готово было исполнить желаніе ученаго. Онъ уже сложилъ руки въ пригоршню, какъ бы приготовляясь ловить живительную влагу, какъ вдругъ въ его памяти, подобно роковымъ ‘манэ, факэлъ, фарэсъ’, возстала надпись: ‘граница дождей’, которую путешественникъ Россиніоль провелъ какъ разъ на карт Нила. Несчастный г. Адамсонъ совсмъ упалъ духомъ: его пальма расположилась въ томъ мст, гд небо хотя и затуманивается, однако никогда не плачетъ.
— Боже, Боже! И нужно же мн было забраться въ этотъ обиженный Тобою край! Нтъ, положительно, я несчастнйшій изъ несчастныхъ! Что передо мной Робинзонъ Крузе. Это просто баловень судьбы. Хотя онъ, правда, провелъ, также какъ и я, ночь на дерев, но за то, выспавшись, онъ спокойно сошелъ на землю, поймалъ себ нсколько попугаевъ на завтракъ, запилъ ихъ водой и даже ромомъ, прогуливался подъ зонтикомъ и, главное, ни разу не встртился съ крокодиломъ, потомъ онъ отыскалъ себ удобную для жилья пещеру, а для развлеченій — товарища. А я, злосчастный! Я вижу предъ самымъ своимъ носомъ рку и долженъ умереть отъ жажды.
Г. Адамсонъ вздумалъ было предаться отчаянію, однако, разсудивъ, что отъ этого его положеніе ни на іоту не измнится, ршилъ за лучшее послдовать примру г. Робинзона Крузе, то есть, пуститься на изобртенія. Нашъ искатель славы по даромъ назывался ученымъ, въ скоромъ времени онъ сдлалъ на дерев радостный жестъ и даже вскрикнулъ, ни къ кому, впрочемъ, не обращаясь, ‘Эврика’. Услыхавъ это непонятное для себя слово, крокодилъ приподнялся и насмшливо завилялъ хвостомъ, думая, вроятно, что его невольникъ хочетъ спуститься съ дерева. Но г. Адамсонъ не былъ настолько прость, слово ‘эврика’ было произнесено не даромъ: онъ нашелъ средство напиться, не подвергая свою жизнь риску. Сорвавъ нсколько втвей пальмы, онъ скрпилъ ихъ вмст и, выбравъ минуту, когда крокодилъ отошелъ отъ дерева, опустилъ приготовленную помпу въ рку, когда пористые листья напитались водою, онъ впился въ нихъ губами и высосалъ живительную влагу, посл нсколькихъ такихъ маневровъ г. Адамсонъ совершенно утолилъ мучившую его жажду и, радуясь своей находчивости, разразился, какъ школьникъ, пустымъ смхомъ.
Житейская пословица гласитъ, что человкъ — существо вчно недовольное своимъ настоящимъ, вчно стремящееся къ улучшенію своего быта. Нашъ ученый не составлялъ въ этомъ отношеніи исключенія. Обезпечивъ себя со стороны насущнйшихъ потребностей бытія, онъ захотлъ большаго: оградить себя отъ могущаго случиться насморка, такъ какъ природный костюмъ г. ученаго отлично годился для дня, а для сырой ночи не мшало бы позаботиться о боле подходящемъ. Робинзонъ былъ путеводною нитью для г. Адамсона.
— Если Робинзонъ Крузе съумлъ непосредственно изъ рукъ природы изобрсть для себя зонтикъ, пищу, одежду и даже трубку, то почему же и мн не быть настолько изобртательнымъ. Я имю для этого еще больше шансовъ: онъ былъ простымъ искателемъ приключеній, а я ученый.
Поощряемый чувствомъ соревнованія, г. Адамсонъ ршился во что бы то ни стало не только по уступать ни въ чемъ своему предшественнику, но еще превзойти его въ находчивости.
— Тотъ вс эти удобства пріобрлъ при свободномъ положеніи, то есть когда могъ совершенно покойно распоряжаться и своимъ временемъ, и трудомъ,— я же все это изобрту, не двинувшись съ мста.
Дйствительно, второе ‘эврика’, огласившее громкимъ эхомъ пустынную мстность, показало, что г. Адамсонъ не былъ простымъ хвастуномъ. Въ нсколько минутъ дятельнаго труда, онъ нарвалъ кучу пальмовыхъ листьевъ и смастерилъ себ пальто, правда, оно далеко не напоминало собою ‘пальмерстонъ’, которое привыкъ носить нашъ англійскій ученый, но все же въ нужд могло хорошо сослужить свою службу. Изъ двухъ меньшихъ листьевъ, г. Адамсонъ соорудилъ себ что-то въ род не то шляпы, не то ночного колпака. Но изобртательность этимъ не ограничилась, припомнивъ изрченіе Сенеки о способахъ достиженія счастья во всякомъ положеніи, ученый ршилъ, что онъ долженъ и можетъ быть счастливымъ. Въ самомъ дл, устроить это было совсмъ нетрудно, такъ какъ природа почти ни въ чемъ не отказывала ему: она поставила его въ прекрасныя климатическія условія, дала ему, правда, скромную, но за то здоровую и питательную пищу, впрочемъ, въ будущемъ она дразнила его лучшими обдами: г. Адамсонъ надялся ловить на лету эфіопскихъ голубей, жарить ихъ на солнц, и такимъ образомъ устроивать себ лукулловскія пиршества, воды онъ могъ имть во всякое время, сколько душ угодно, квартира его была тепла и суха, чего не всегда достигалъ онъ даже въ Бельфаст, воздухъ въ ней былъ всегда чистъ,— чего же еще боле?
Въ духовныхъ удовольствіяхъ также не было ощутительнаго недостатка: г. Адамсонъ могъ наслаждаться по утрамъ очаровательной картиной восхода солнца и изрдка далекимъ щебетаньемъ птицъ, цлый день къ его услугамъ была величественная картина разстилающейся у его ногъ рки и далекихъ развалинъ, для развлеченій, онъ могъ играть съ крокодиломъ, котораго онъ не только пересталъ бояться, но еще началъ забавляться надъ нимъ. Вечеромъ онъ могъ любоваться закатомъ солнца, а по ночамъ спать.
Г. Адамсонъ все это отлично обдумалъ и ршилъ, что вовсе не такъ несчастливъ, какъ думалъ раньше, и что, напротивъ, здсь онъ можетъ устроиться такъ хорошо, что даже послужитъ предметомъ зависти для другихъ. Одною изъ слабыхъ струнъ нашего ученаго была любовь къ комфорту, поэтому онъ тщательно занялся устройствомъ для себя возможно комфортабельной квартиры. Съ этою цлью онъ раздлилъ свое помщеніе на три комнаты, изъ первой, самой большой, онъ хотлъ сдлать пріемную, но, разсудилъ, что принимать ему будетъ некого, перевелъ въ нее свой рабочій кабинетъ, здсь онъ смастерилъ изъ втвей столъ, на которомъ лежала пачка листьевъ, замняющихъ ему бумагу и кусокъ заостренной, на подобіе карандаша, коры. Дале слдовала столовая, въ ней г. Адамсонъ развсилъ свою гидравлическую помпу, и склалъ запасъ свжихъ и сухихъ финиковъ, за столовой помщалась спальня, въ которой было устроено весьма покойное кресло для сна.
Дни нашего ученаго текли самымъ безмятежнымъ образомъ: вставая съ своего ложа, онъ выходилъ на особо устроенный бельведеръ, съ котораго любовался восходомъ солнца, затмъ отправлялся въ столовую завтракать, посл, него выходилъ опять на террассу, съ которой бросалъ крокодилу нсколько финиковъ, причемъ отъ души смялся, забавляясь жадными пріемами звря. Время между завтракомъ и обдомъ проходило въ серьезныхъ занятіяхъ: г. Адамсонъ предавался ученымъ воспоминаніямъ, рылся въ библіотек своей памяти и, въ компаніи съ Геродотомъ, посщалъ лабиринтъ, берега Меридова озера или Арсиноэ,— страну розъ. Если въ голову его западала какая-нибудь новая мысль, онъ брался за кусокъ коры и записывалъ ее на пальмовомъ лист, какъ на лучшей веленевой бумаг. За нсколько минутъ до обда, онъ, для возбужденія аппетита, прогуливался взадъ и впередъ по комнатамъ, выходилъ на бельведеръ, откуда виднлась долина Камбиза, и иногда, разчувствовавннісь, посылалъ бднымъ египтянамъ, которыхъ такъ жестоко опустошили невжественные персы, слезу состраданія. Плотно покушавъ за обдомъ, г. Адамсонъ отдыхалъ съ полчаса на своемъ кресл. Вечеромъ занимался астрономическими наблюденіями надъ южными созвздіями и затмъ покойно отходилъ ко сну, напившись, вмсто чая, воды.
Г. Адамсонъ зналъ, что за нимъ никто не слдилъ, дйствій его никто не критиковалъ, ни одинъ журналъ не могъ его задть, и ему было такъ хорошо, легко, покойно, что онъ ни разу не позавидовалъ своимъ земнымъ собратіямъ.
Однако, въ здшнемъ мір ничто не вчно, не могъ быть вчнымъ и покой г. ученаго. Случилась одна не ожидашіость, которая поставила вверхъ дномъ вс планы Адамсона и ршительно повліяла на исходъ его положенія.
Въ то время, какъ г. Адамсонъ въ Белфаст изнывалъ надъ пылкимъ стремленіемъ къ открытію полуострова Мероэ, другой ученый, г. Дарлингль, въ Лондон, будучи страстнымъ ботаникомъ, томился желаніемъ подарить наук жолтый лотусъ, тотъ самый лотусъ, о которомъ упоминаетъ Геродотъ, и который, съ того самаго времени, какъ въ воду канулъ.
Бельфастскій ученый отправился за поисками налегк, съ нимъ не было не только чемодана, даже ружья, лондонскій же ботаникъ оказался предусмотрительне: разсудивъ, что лотусъ, одичавшій въ грубой стран, можетъ и не знать европейскихъ обычаевъ, то есть, по всей вроятности, не пойдетъ къ нему на встрчу съ привтствіемъ, а скоре забьется куда нибудь въ ущелье и заставитъ бгать за собою нсколько дней,— г. Дарлингль взялъ съ собою запасъ блья, провіанта, пороху, нсколько хорошихъ карабиновъ, зрительную трубу и пр. и нанялъ по дорог двухъ арабовъ, которые бы охраняли его отъ могущихъ встртиться непріятныхъ случайностей. Вс эти приготовленія заняли не мало времени, такъ что г. Дарлингль на нсколько дней отсталъ отъ г. Адамсона и прибылъ въ страну фараоновъ тогда, когда уже бельфастскій ученый сидлъ на пальм и ломалъ голову надъ различными изобртеніями. Г. Дарлингль началъ свои розыски съ Ливійскихъ горъ и, заглядывая во вс попадавшіяся на пути ущелья, направлялся къ тому самому мсту, гд г. Адамсонъ сдлался жертвой своего вольнодумства, допустившаго его окунуться въ Нилъ.
— Заглянемъ еще въ это ущелье,— говорилъ самъ съ собою г. Дарлингль, — не прячется ли здсь мой коварный лотусъ?
Ботаникъ поднялся на небольшой выступъ и нагнулся впередъ, чтобы заглянуть въ ущелье,— какъ вдругъ глазамъ его представилась великая неожиданность: вмсто лотуса, онъ, въ нкоторомъ разстояніи отъ себя, на берегу Нила, увидлъ что-то въ род пары сапоговъ.
— А-о-о-о!— изумленно протянулъ г. Дарлингль.
Встрча съ цлымъ семействомъ ядовитыхъ змй не столько бы поразила ученаго ботаника, сколько видъ этой пары сапоговъ, изъ которыхъ одинъ стояла, гордо выпрямившись, а другой уныло склонился въ сторону, утомленный, вроятно, долгимъ ожиданіемъ.
Г. Дарлингль первоначально приписалъ это явленіе оптическому обману.
— Странная игра природы — не боле, вроятно, это ничто иное, какъ обломокъ ливійской скалы, который принялъ такую причудливую форму.
Но, подошедши ближе, ботаникъ удостоврился, что сапоги какъ есть настоящіе.
Второе ‘А-о-о-о-о-о!’, произнесенное еще съ большимъ выраженіемъ, обратило вниманіе арабовъ на предметъ изумленія. Если г. Дарлингль удивлялся тому, какимъ образомъ это произведеніе европейской цивилизаціи очутилось на уединенныхъ пустынныхъ берегахъ Нила, то его спутники, не видавшіе отъ роду сапоговъ, удивились имъ самимъ. Переглянувшись другъ съ другомъ и ршивъ, по выраженію лица ботаника, что эти фигуры, вроятно, представляютъ собою что-либо опасное, врные арабы схватились за карабины и, не прошло минуты, какъ несчастные сапоги г. Адамсона, пронзенные четырьмя пулями, свалились въ рку.
— Несчастные! Что вы сдлали?— крикнулъ ученый ботаникъ, обернувшись къ своимъ спутникамъ.
Арабы, не понимавшіе ни слова по англійски, разинули рты и выпучили глаза на г. Дарлингля.
— Варвары! Знаете ли чего вы лишили міръ?!…. ‘Сапоговъ, скажете,— ненужнаго украшенія ногъ европейца’. Глупцы! Эти сапоги, это пустое украшеніе могло привести насъ къ великимъ открытіямъ. Кто знаетъ, можетъ быть это были сапоги Ливингстона, можетъ быть по нимъ можно было какъ нибудь найти ихъ владльца, наконецъ въ нихъ могли находиться драгоцнныя рукописи…. О нецивилизованный народъ! О дикари! О отщепенцы науки! О….
Послднее ‘о!’ такъ и замерло въ воздух. Г. Дарлингль ринулся впередъ и, устремивъ куда-то вдаль крайне удивленный взоръ, не двигался и, казалось, не дышалъ. Арабы, сочтя ученаго за сумасшедшаго, сначала хотли было схватить его и бросить въ рку, но, привлеченные забавными ужимками англичанина, пытавшаго что-то разглядть вдали, ршили оставить его на свою потху и принялись отъ души хохотать надъ нимъ. Ученый ботаникъ быль такъ занять, что даже не замтилъ этой дерзости.
— Да, да…. положительно…. пальма…. листья, какъ у обыкновенной финиковой…. Вотъ странность…. Вотъ открытіе!… Вотъ будетъ фуроръ-то, когда я помщу въ журналахъ свое открытіе. Что передъ нимъ вся коллекція желтыхъ лотусовъ? Нуль, ничтожество!… А какъ назвать?… Назову ‘пальмой Дарлингля’…. Да…. да… это будетъ эффсктно и, по крайней мр, міръ никогда не забудетъ того, кто открылъ этотъ новый родъ ‘махающей’ пальмы.
Чтобы объяснить этотъ непонятный монологъ г. ботаника, намъ надо вернуться къ старому знакомцу, г. Адамсону.
Успокоенный искатель полуострова Мероэ только было началъ предаваться въ своемъ спальномъ кресл пріятнымъ послобденнымъ грёзамъ, какъ вдругъ слухъ его былъ пораженъ двумя сильными выстрлами.
— Караулъ! грабятъ!— крикнулъ въ просонкахъ перепуганный ученый и, рискуя провалиться вмст со своей спальней на голову крокодила, вскочилъ съ кресла.
Очнувшись, онъ вспомнилъ, что грабить у него нечего, кром разв только пальмоваго пальто, о которомъ не стоило и сокрушаться, такъ какъ всегда безвозмездно можно было замнить его другимъ,— и, спокойно поправивъ свой туалетъ, прошелъ въ кабинетъ. Здсь онъ, сквозь листья, сталъ вглядываться по тому направленію, откуда послышались выстрлы и вдругъ, о ужасъ! Передъ нимъ трое людей, да одинъ изъ нихъ еще кажется европеецъ, да чуть ли еще не англичанинъ.
Г. Адамсонъ вглядлся пристальне, увидалъ на размахивающихъ рукахъ г. Дарлингля перчатки и этимъ уврился, что тотъ дйствительно англичанинъ.
— Вотъ еще сюрпризъ! ужъ и этотъ не за полуостровомъ ли Мероэ гоняется? Ну, мессиръ, шалите. Ужъ если я не нашелъ, то вамъ, въ перчаткахъ, и подавно не найти. Вмсто Мероэ-то не угодите, какъ я, на пальму.
Г. Адамсонъ хотлъ было ретироваться опять въ спальню, чтобъ заснуть, но человческая слабость не совсмъ еще замерла въ немъ. Увидавъ свободно разгуливающихъ людей, несчастный невольникъ припомнилъ свое прежнее положеніе, когда онъ могъ совершенно свободно располагать своей особой, и желаніе жизни и простора бурнымъ потокомъ разлилось по его сердцу. Г. Адамсонъ ршилъ дать о себ знать. Обревизовавъ предварительно свою особу и тщательно расчесавъ волосы на голов и бакенбардахъ обломкомъ коры, онъ отломилъ длинную втвь пальмы, ощипалъ, за исключеніемъ кистеобразной верхушки, вс листья, въ другую руку набралъ нсколько финиковъ и, вооруженный такимъ образомъ, вышелъ на бельведеръ. Предварительными сигналами были финики, которые заключенный на пальм бросилъ въ воду. Цль была достигнута: г. Дарлингль, громившій въ ту минуту патетическою рчью своихъ невжественныхъ спутниковъ, услыхалъ всплескъ воды, оборотился и замеръ на мст. Побросавъ финики, г. Адамсонъ взялся обими руками за пальмовую втвь и, примостившись какъ могъ ловчее на дерев, принялся махать ею во вс стороны. Эффектъ вышелъ полный: махающая пальма произвела громадное впечатлніе на ученаго ботаника. Налюбовавшись ею вдоволь, г. Дарлингль вынулъ свой дорожный альбомъ и помтилъ въ немъ слдующее: ‘Въ верхнемъ Египт, на небольшомъ островк среди Нила, находится родъ пальмы, которая съ поразительною силою колышетъ въ разныя стороны своей верхушкой. Пальму эту открылъ, во время своихъ ученыхъ экскурсій, англійскій ботаникъ Дарлингль, почему и назвалъ ее своимъ именемъ — ‘махающей пальмой Дарлингля’. Затмъ г. ботаникъ прислъ на землю и принялся срисовывать дерево.
Арабы, заинтересованные дйствіемъ своего патрона, обратили также вниманіе на пальму. То, чего не могъ сообразить г. ученый ботаникъ, замтили ‘невжественные варвары’. Они разглядли что-то похожее на человческую фигуру въ густыхъ листьяхъ пальмы и догадались, что ‘махающая пальма’ есть ни что иное, какъ несчастный, взывавшій о помощи. Не будучи въ состояніи объяснить это г. Дарлинглю словами, они употребили въ дло всю свою способность пояснить мимикой, но если г. ученый не могъ различить человка отъ дерева, то могъ ли онъ понять выразительность мимики?
— Д…. да…. Я ужъ давно вижу,— отвчалъ онъ, думая, что арабы обращаютъ его вниманіе на махательныя способности пальмы.— Нтъ! Вы представьте, какой переполохъ произведетъ мое открытіе въ ученомъ мір. Шесть тысячелтій прошло со времени сотворенія міра, нсколько сотенъ ученыхъ появлялось и сходило съ житейской сцены и ни одинъ, замтьте, ни одинъ изъ нихъ не находилъ ‘махающей’ пальмы. И вдругъ въ 18…
Въ это время г. Дарлингль долженъ былъ прекратить потокъ своего краснорчія, потому что арабы, выведенные изъ терпнія его непонятливостью, схватили его, подсадили, какъ мячикъ, на небольшую скалу, пихнули ему въ руки трость и стали двигать его руками на подобіе того, какъ долженъ былъ это длать ученый, сидвшій на пальм.
Г. Дарлингль вспылилъ и готовъ былъ взмахнуть тростью по спинамъ арабовъ, но т во время отвернулись и, взявъ подзорную трубу ботаника, приставили ее къ его глазамъ. То, что онъ увидлъ, своею неожиданностью, превзошло даже появленіе сапоговъ и открытіе ‘махающей пальмы’. Сюрпризъ былъ не особенно пріятенъ, такъ какъ разбивалъ его иллюзіи о важномъ открытіи. Г. Дарлингль не издалъ ни одного звука, безмолвно отнялъ отъ глазъ трубу, также безмолвно вынулъ свой дорожный альбомъ, прочелъ нсколько разъ надпись, внимательно осмотрлъ рисунокъ и многозначительно оттянулъ нижнюю губу.
Но арабы не дали ему долго предаваться размышленіямъ, они настойчиво дергали его за рукава, призывая идти на помощь къ несчастному, заключенному на пальм. Разочарованный Дарлингль послдовалъ за своими спутниками, въ Ассуан они наняли лодку.
— На островъ пальмы Дарлингля!— торжественно воскликнулъ ботаникъ.
Владлецъ лодки съ удивленіемъ поглядлъ на англичанина, улыбнулся и обратился къ арабамъ. Т объяснили гораздо проще: простое указаніе пальцемъ было для рыбака совершенно достаточно.
Приближаясь къ берегу, арабы и рыбакъ стали мняться какими-то знаками, оглядли свои карабины и стали въ такую позицію, которая ясно говорила о встртившейся опасности.
Г. Дарлингль взглянулъ по направленію ружья и… обомллъ: въ этотъ короткій промежутокъ времени ему суждено было увидть четвертую по счету неожиданность.
Вглядвшись по тому направленію, куда мтили арабы, г. Дарлингль увидлъ громаднаго крокодила, растянувшагося у самыхъ ногъ злополучной ‘махающей пальмы’. При всей тропической жар, нашего ботаника проняла такая дрожь, что онъ ходуномъ заходилъ по лодк.
— Ворочай назадъ! Ну ее къ чорту, эту пальму Дарлингля!— выругался представительный англичанинъ.
Но арабы и рыбакъ, не знавшіе ни слова по англійски, только переглянулись и спокойно продолжали плыть къ острову.
— Вотъ съумасшедшіе-то!— воскликнулъ взбшенный Дарлингль.— Да вы слушайте! Если вы своихъ дурацкихъ головъ не жалете, то обязаны, ради науки, пощадить мою. Правда, я еще не сдлалъ никакихъ великихъ открытій, но у меня есть надежда и желаніе ихъ сдлать и, можетъ быть, въ непродолжительномъ времени имя Дарлингля прогремитъ по всей вселенной.
И на этотъ разъ арабы не обратили ни малйшаго вниманія на разсерженнаго ученаго, лодка продолжала тихо двигаться къ берегу. Крокодилъ, чувствуя приближающуюся добычу, зашевелился, подползъ къ самому берегу и растянулся на земл, разинувъ пасть, какъ бы приготовляясь схватить перваго смльчака, который высадится изъ лодки. Но арабовъ, которымъ было не въ первый разъ встрчаться съ подобными страшилищами, нисколько не испугало поведеніе крокодила: они прицлились ружьями, сдлали условленный знакъ и выстрлили разомъ. Пуля попала въ пасть, единственное мсто, куда можетъ быть раненъ крокодилъ, и пронизала насквозь внутренность чудовища, онъ сильно затрясъ головой, началъ выбрасывать потокъ черной жидкости и вскор растянулся мертвымъ на земл.
Въ то время, какъ г. Дарлингль, едва живой, изъ-за спинъ арабовъ, съ трепетомъ слдилъ за результатомъ ихъ дйствій, г. Адамсонъ, на пальм, отъ души потшался забавнымъ для себя зрлищемъ. Когда представленіе кончилось, т. е. крокодилъ былъ убитъ, г. Адамсонъ скрылся на минуту въ свои внутренніе апартаменты, поправилъ на скоро туалетъ, поискалъ-было, по привычк, перчатокъ и сталъ осторожно, чтобы не изорвать своего пальмоваго пальто, спускаться съ дерева.
Арабы вообще народъ не изъ смшливыхъ, но на этотъ разъ, при вид оригинальной одежды англичанина, не могли удержаться отъ смха, даже самому г. Дарлинглю, строго преслдовавшему правила приличія, надо было употребить всю свою силу воли, чтобы не сдлать величайшей непристойности,— не расхохотаться своему компатріоту прямо въ носъ.
Ботаникъ и изслдователь встртились чрезвычайно любезно.
— Г. Адамсонъ, житель города Бельфаста, ученый и изслдователь невдомыхъ странъ свта,— солидно рекомендовалъ себя, бывшій невольникъ крокодила.
— Г. Дарлингль, житель города Лондона, любитель ботаникъ.
Оба англичанина раскланялись и дружески пожали одинъ другому руки. Затмъ, они начали разсказывать свои приключенія. Г. Адамсонъ, конечно, скрылъ т изъ своихъ похожденій, которыя отличались мальчишествомъ, и причину своего пребыванія въ адамовомъ костюм мотивировалъ совершенно другимъ обстоятельствомъ.
‘Однажды ночью,— разсказывалъ г. Адамсонъ,— измучившись дневными странствованіями, я только-было началъ дремать, какъ вдругъ слышу какой-то страшный храпъ, открылъ глаза — и что же? Шагахъ въ пяти, шести отъ меня страшное чудовище, разинувъ пасть, оно направлялось прямо ко мн. Не потерявъ присутствія духа, я вмигъ раздлся и, бросивъ платье на берегу, пустился въ вод искать спасеніи. Крокодилъ, вроятно, не ждалъ этого и нсколько времени пролежалъ истуканомъ на земл, такъ что я усплъ отплыть порядочное пространство… Однако, послушайте, г. Дарлингль, — чего эти болваны смются, перебилъ самъ себя разскащикъ, указывая на арабовъ.
Сконфуженный ботаникъ сдлалъ повелительный знакъ арабамъ, но т, какъ бы оправдывая свой смхъ, тыкали пальцами въ пальто Адамсона и захохотали еще громче.
— Извините ихъ невжество, — проговорилъ Дарлнигль, стараясь заслонить своей спиной комическую фигуру ученаго.— Прошу, продолжайте!
‘И такъ, я уже усплъ отплыть довольно далеко отъ берега, но въ это время крокодилъ опомнился и, какъ бы спохватись, проворно заработалъ въ вод своми страшными лапищами. Я уже готовъ былъ отдать себя ему на съденіе, какъ вдругъ увидалъ небольшой островокъ съ пальмой, мн это подало надежду, и я, собравъ послднія силы, направился къ берегу…. Но это, наконецъ, чортъ знаетъ что такое!— вспылилъ англичанинъ, котораго смхъ арабовъ вывелъ изъ себя.— Они дождутся, что я подамъ на нихъ жалобу англійскому консулу. Велите имъ замолчать!’
Г. Дарлингль хорошо зналъ, что ему не угомонить арабовъ, поэтому онъ заблагоразсудилъ снять съ себя холщевое пальто и предложить его своему компатріоту. Впрочемъ, не надясь этимъ вполн усмирить расходившихся арабовъ, онъ счелъ за лучшее усадить г. Адамсона въ лодку.
Сцена разставанья съ островомъ вышла чрезвычайно чувствительной: освобожденный невольникъ, чувствуя горячую благодарность къ призрвшей его пальм, крпко обнималъ ее и, рискуя поцарапать лицо о кору, обливалъ ее слезами умиленія, затмъ онъ слазилъ на дерево, взялъ оттуда драгоцнные памятники своего заточенія и пожертвовалъ ихъ г. Дарлинглю для національной галлереи ‘Charing-Cross’. Вдохновившійся ботаникъ сказалъ Адамсону прекрасную благодарственную рчь отъ имени города Лондона, въ которой превозносилъ до небесъ ученыя заслуги отважнаго изслдователя. Разчувствовавшійся Адамсонъ, въ свою очередь, былъ глубоко тронуть рчью Дарлингля и общалъ, черезъ журналы, сдлать свту извстнымъ открытіе неутомимымъ ботаникомъ особаго рода ‘махающей пальмы’, которая, по вншнимъ признакамъ, весьма близко подходитъ къ цейлонскому алоэ.
Оба ученые были очень довольны другъ другомъ и изліяніямъ ихъ не было бы конца, еслибъ арабы снова не заявили своего невжества громкимъ смхомъ: видъ двухъ комично-одтыхъ англичанъ, размахивающихъ руками и чуть не ломающихъ другъ друга въ объятіяхъ, до такой степени ихъ потшалъ, что они ршили перенять ихъ манеры, чтобы потомъ этимъ позабавить своихъ земляковъ. На островк устроилась, такимъ образомъ, преинтересная комедія, для которой, къ сожалнію, не нашлось другихъ зрителей, кром мертваго крокодила и рыбака. Громкій смхъ этого послдняго привлекъ вниманіе ученыхъ, они оглянулись и только теперь поняли какимъ посмшищемъ служили они невжественнымъ арабамъ. Ршивъ принести на нихъ жалобу англійскому консулу, они заблагоразсудили прекратить свои изліянія, услись въ лодку и поплыли въ деревню Ассуанъ. Здсь, г. Адамсонъ пополнилъ свой туалетъ и, за стаканомъ вина, изслдователь и ботаникъ скрпили завязавшіяся узы своей дружбы.
Полуостровъ Мероэ и желтый лотусъ были совершенно забыты, оба они поршили, что глупо гоняться за какими-то химерами и подвергать свою жизнь опаснымъ случайностямъ, и что предпріимчивому человку можно добиться славы и другими путями, какъ напримръ, рекламою. Съ этою цлью они дали другъ другу слово прокричать про себя въ газетахъ и возвести на пьедесталъ великихъ путешественниковъ изслдователей. Это прекрасное намреніе не было имя отложено въ далекій ящикъ. Добравшись съ караванами до Капра, они, въ Александрійскомъ порт, сли на мальтійскій пакетбот и вскор прибыли на островъ Мальту. Черезъ нсколько дней посл ихъ прибытія, въ ‘Malta-Times’ была напечатана статья г. Адамсона о неустрашимомъ путешественник и ботаник г. Дарлингл, который, въ Верхнемъ Египт, умертвилъ двухъ ядовитыхъ чудовищъ, изъ породы змй (сапоги г. Адамсона), и открылъ замчательное дерево — ‘махающую пальму’, которую назвалъ своими, именемъ. Къ стать былъ приложенъ и рисунокъ, сдланный г. Дарлинглемъ въ мст открытія.
Дарлингль же, въ свою очередь, извщалъ міръ о полной самыхъ чудесныхъ приключеній экспедиціи ученаго изслдователя, г. Адамсона, которому удалось миновать даже третій водопадъ Нила, но главными его заслугами для науки были: исправленіе карты Брюса и найденное средство умерщвлять крокодиловъ посредствомъ ‘электричества’.
Эти дв статьи, дошедшія до вниманія общества ученыхъ, надлали много шуму, и для ‘замчательныхъ путешественниковъ’ были приготовлены шумныя оваціи. Рисунокъ пальмы Дарлингля былъ присоединенъ къ собранію Zoological-Garden, а тло крокодила, ‘умерщвленнаго посредствомъ электричества’ помщено въ зал Charing-Cross.
Сами изслдователи, кром благодарностей, получили пожизненную пенсію въ 500 фунт. стерлинговъ и назначеніе консулами въ двухъ лучшихъ городахъ Индіи.
Что касается настоящаго положенія нашихъ ‘знаменитыхъ путешественниковъ’, то мы можемъ дать нкоторыя свднія только объ одномъ изъ нихъ, — о г. Адамсон. Онъ прекрасно устроился въ Chandermagor, купилъ себ хорошенькую виллу на берегу Гангеса, завелъ полдюжины слоновъ и съ дюжину прислуги, женился на красавиц креолк и живетъ буквально съ великолпіемъ набаба.
Однако, странно человкъ устроенъ! Никогда не доволенъ тмъ, что иметъ. Все, къ чему онъ стремился, достипіулъ: и слава, и положеніе въ обществ, и богатство, и красавица-жена, все было неотъемлемо при немъ, а между тмъ не рдко срые глаза нашего консула заволакивались какимъ-то туманомъ и, сидя на балкон своей виллы, онъ иногда по цлымъ часами, смотрлъ куда-то въ даль. Въ это время ему вспоминалось его житье-бытье на пальм необитаемаго острова и становилось невыразимо жаль и дорогого дерева, и финиковъ, и помпы, и той жажды, которая первое время таки, испугала его, и даже самого крокодила, къ которому онъ усплъ привыкнуть.
Тоска эта доходила иногда до того, что ему противно становилось все окружающее, и если въ такую минуту прекрасная креолка, его супруга, имла неосторожность подходить къ нему съ ласками, онъ дерзко отталкивалъ се и отчаянно вскрикивалъ:
— Ахъ! зачмъ ты не крокодилъ!
Что касается г. Дарлингля, то о немъ намъ ничего неизвстно. По всей вроятности онъ счастливъ, потому что ничего не пишетъ о себ.