Т.И.ФИЛИППОВ
Т.И.ФИЛИППОВ
В память А. Ф. Гильфердинга
В память А. Ф. Гильфердинга
(Читано в собрании СПб. Славянского Комитета 14 февраля 1873 г.)
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
В память А. Ф. Гильфердинга, Филиппов Тертий Иванович, Год: 1873
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Славянофильство: pro et contra. 2-е изд.
СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2009. — (Русский Путь).
Незаменимая утрата, которую понес в прошлом году СПб. Славянский Комитет, случилась в такую пору года, когда даже для того, чтобы проводить до могилы дорогие останки нашего неожиданно и безвременно скончавшегося председателя и дать им последнее целование, могла собраться лишь небольшая кучка его друзей и почитателей. При таких обстоятельствах общее единодушное желание окружавших гроб Александра Федоровича почтить его память особым чрезвычайным собранием Комитета не могло быть проведено в исполнение немедленно, без явного ущерба для цели, которая имелась в виду: несмотря на глубокое уважение, которым пользовался почивший в разнородных слоях нашего общества и при всех усилиях Комитета, устроенное в честь его собрание могло бы оказаться, без чьей-либо вины, слишком малочисленным и своим скудным видом вовсе не соответствовать действительному общественному настроению.
Затем, как только мысль о необходимости отсрочить собрание была принята и явился вопрос о дне, в который всего приличнее и удобнее было бы устроить поминовение Александра Федоровича и праведными хвалами увенчать его многообразные труды и общественные заслуги, то по чьему-то счастливому указанию было признано за лучшее соединить эти поминки с нашим обычным торжеством, которое ежегодно совершается Славянским Комитетом в день памяти равноапостольного первоучителя славянского св. Кирилла и которое впервые еще раз празднуется без видимого между нами присутствия нашего бывшего руководителя. В таком выборе дня выразилось явно желание Славянского Комитета воздать лишнюю, сколь возможно большую честь своему бывшему председателю, на нем же, принявших от Комитета поручение быть перед настоящим собранием исполнителями его воззрений на деятельность Александра Федоровича и одушевляющих его чувств, лежит обязанность с доступною нашим силам ясностью начертать духовный образ Александра Федоровича, хранимый в нашем воспоминании, и тем хоть несколько уменьшить скорбное ощущение его отсутствия на сегодняшнем празднике.
Многосторонность деятельности Александра Федоровича и, с другой стороны, весьма понятное желание многих участвовать в выражении общественной к нему признательности подали повод к избранию из среды Комитета четырех лиц, между которыми, по их взаимному соглашению, могли бы быть разделены труд и честь участия в этом деле.
При этом дележе на мою долю досталось разъяснение того вопроса, откуда возникли и при каких условиях развивались в уме и душе Гильфердинга те стремления и убеждения, коих он с таким неизменным постоянством следовал во всю свою — увы! слишком краткую — жизнь и добрые плоды коих, выразившиеся в его ученой, государственной и общественной деятельности, мы собрались сегодня почтить благодарным о них воспоминанием.
Александр Федорович воспитывался, как известно, в Московском университете, куда он поступил в конце 40-х годов, в то тяжкое, безотрадное время, когда, из желания уберечь русский народ и в особенности учащееся поколение от разлившихся по всей Европе противуправительственных стремлений, признано было полезным: во-первых, затруднить, сколь возможно, для юношества доступ в университеты, для чего и было установлено нормальное число студентов не свыше 300 на каждый университет, затем изгнать из гимназий преподавание тех предметов, которые составляют главную основу серьезного умственного воспитания в этом возрасте, т. е. латинского и преимущественно греческого языка, на том, между прочим, основании, что древняя греческая философия была родоначальницей философии германской, которая в свою очередь признавалась источником революционных движений конца 40-х годов, наконец, усилить и без того невыносимо строгий надзор за литературой и всяческим общественным проявлением живой человеческой мысли.
При таких предзнаменованиях вступление в университет не обещало даровитому юноше хороших последствий. Правда, в то время университет имел еще в своей среде лучших профессоров прежнего времени. Александр Федорович имел еще возможность слушать чтения Грановского, Шевырева, Бодянского, Кудрявцева и других, но дух и настроение Московского университета были уже не совсем те, что прежде: чистому, бескорыстному юношескому одушевлению, господствовавшему между студентами предыдущего периода, стала уже являться на смену, с одной стороны, умственная апатия и отвращение к серьезному труду, с другой — то злобное и беспорядочное настроение, которое обыкновенно бывает прямым последствием ничем не заслуженного и никакою необходимостью не оправдываемого гнета.
Но избранная натура Гильфердинга не поддалась ни одному из этих возникавших в ту пору зол университетской жизни и, вместе с бодростью ума, помогла ему сохранить в своей душе то нравственное равновесие, которое уберегло его на всю жизнь от односторонних увлечений беспощадной ненависти, погубившей на Руси не одно блестящее дарование. Впрочем, в этом деле на помощь его собственным природным силам пришли и внешние благоприятные обстоятельства. По давнему знакомству отца Александра Владимировича с А. С. Хомяковым ему, с студенческой еще скамьи, открылся доступ в то небольшое числом своих членов, но богатое духовными силами, литературное общество, в котором Хомякову принадлежала самая видная, преобладающая роль и в котором впоследствии самому Гильфердингу так радушно отведено было подобающее его достоинствам и заслугам место. Там-то, среди этих крепких мыслию и безукоризненно чистых по стремлениям русских деятелей, в общении с Киреевскими, Аксаковыми, Самариным, впервые были восприняты юным умом Гильфердинга те высокие начала человеческой деятельности, та пламенная любовь к своему народу и к его соплеменным братьям, коими он был руководим до последней минуты его земного существования, о чем свидетельствует и самая его смерть.
В то время, о котором идет речь, славянофилы не пользовались в литературе не только тем почетом, в котором не отказывают им в настоящую пору и который, как вам, м. г., известно, еще очень далек от меры уважения, соответствующей их действительному значению в истории русской мысли, но даже и вовсе не признавались большинством за людей серьезных. Если мы раскроем наудачу какую угодно книжку любого из наиболее распространенных повременных изданий того времени, мы неизбежно встретимся в ней с какою-нибудь пошлою выходкою одного из тогдашних остроумцев, направленною против славянофильских учений. Обнадеженные слепым сочувствием читающей массы и уверенные в ее дружных рукоплесканиях каждому слову, обращенному в укор их литературным противникам, враги славянофилов были не очень разборчивы в своих полемических приемах и очень часто приписывали им такого рода (преимущественно ретроградные) мнения, которые были совершенно чужды духу и коренным основам славянофильского катехизиса, и тем весьма много способствовали отчуждению от славянофильства университетской молодежи, по самому возрасту своему неизбежно и прежде всего свободолюбивой.
При таком систематическом извращении одного из оснований славянофильства, которое совершалось людьми умными, энергическими и присвоившими себе одну из самых завидных монополий, между университетским юношеством, очень естественно, не могло быть большого числа последователей этого строгого и возвышенного учения, для самостоятельного усвоения коего требовалась умственная зрелость, превышающая возраст университетского воспитанника, или исключительная даровитость, которая, как известно, составляет удел немногих.
Те немногие, которые, от юныя версты и от младых ногтей, тем или иным путем дошли до признания и усвоения славянофильских воззрений, без сомнения, помнят то умственное одиночество, которое они испытывали среди многочисленного круга своих сверстников и совоспитанников, и тягость той ежедневной борьбы, которую они должны были вести со своими иномыслящими и крепко сплоченными товарищами.
Я уверен, что и Александру Федоровичу приходилось подчас нелегко, но тем более ему чести, что, невзирая на все неудобства и тягости, сопряженные с исповеданием непопулярного и общий уровень массы превышающего учения, он так бодро нес от юности взятое иго.
В настоящем случае было бы неуместно входить в подробный разбор всего славянофильского учения, в духе коего воспитан был ум и характер Гильфердинга, для моей цели будет совершенно достаточно припомнить и изложить, в самых кратких словах, его главные основные черты.
Что такое, в сущности, были славянофилы, чему они учили и что защищали?
Прежде всего, они были искренне верующие христиане, дети Православной Церкви, учение которой было ими не только усвоено во всей его беспредельной высоте и глубине, но некоторыми из них разъяснено, в известных его частях, с такою точностью и полнотою, которая способна удовлетворить самую придирчивую критику и самую жадную пытливость человеческого разума. Глубокое изучение Церкви и ее учения открыло им источники и верные средства для окончательного непогрешимого решения множества вопросов, касающихся как внутреннего мира человеческой совести, так и человеческого общежития, и таких вопросов, которые, вне этой области мышления, не могут никогда получить удовлетворительного решения и потому долго еще будут тревожить и колебать человеческое общество, живущее вне света православной истины.
В то же время глубокое изучение христианства в его богооткровенных источниках и в его истории, в святоотеческих творениях, соборных постановлениях и т. п., не могло не раскрыть пред их очами и того положения, в котором Православная Церковь, по судьбам Божиим, находится и в настоящее время и из которого извести ее было, конечно, не в силах, но помышления их беспрестанно обращались в эту сторону и они всю жизнь свою не переставали ждать ее обновления, завещав нам эти священные упования.
Затем они были истинными детьми своего народа и поборниками его самостоятельного развития, в этом именно смысле они обличали недостатки петровского преобразования, совершенного не без насилия и не без оскорбления народных верований, убеждений и добрых обычаев. Литературные противники славянофилов охотнее всего устанавливались на этом пункте их учения и все усилия свои устремляли к тому, чтобы этот возвышенный протест обратить во мнении общества в проявление квасного патриотизма и в заступничество древнего невежества и общественного застоя. В своих полемических нападках они не стеснялись ни перед чем, ни даже перед теми чудными произведениями нашей народной поэзии, в которых так полно и легко вылился величественный и кроткий образ русского народа и коих художественное достоинство поставлено в настоящее время вне всякого сомнения. Над этою святынею народного творчества так еще недавно дозволялись самые неистовые и невежественные глумления в таких изданиях, которые считались руководителями общественного мнения и которые потом, без всякой застенчивости, явились жаркими панегиристами того, что еще вчера топили в грязь. Представители критики 40-х годов, которые, воюя с русскою народною песнью как представительницею русского народа, приводили для своих читателей в образец народного творчества:
Танцевала рыба с раком,
А петрушка с пустарнаком,
немало, я думаю, были бы удивлены, если бы на страницах руководимых ими некогда журналов могли усмотреть отпечатанные длинные ряды творческих произведений презираемого ими народа.
Наконец, славянофилы, сообразно с их названием, были в ту пору единственными представителями тех симпатий к соплеменным нам народам славянским, которые составляют одну из существеннейших обязанностей всякого политически образованного русского человека и которые только в недавнее время распространились за тесные пределы литературного кружка, и хотя до сих пор встречают еще немало противодействий и вызывают в иных весьма упорную вражду, но никак уже не считаются, как прежде, за какую-то причуду или праздный каприз. В наше время и подрастающим детям уже известно, что вопрос славянский есть один из важнейших всемирных вопросов, значение коего не может умалить никакая клевета и никакое противодействие.
Вот, в самых кратких словах, сущность идей и стремлений тех людей, в среде коих наш бывший председатель получил первое понятие о том, чему потом была всецело посвящена его общественная деятельность и которым он был усвоен как присный член их избранной семьи и как равноправный, хотя и младший возрастом, деятель.
Это усвоение составляет, по моему мнению, высшую честь, какой только мог достигнуть общественный деятель нашего времени: ибо я вполне разделяю мнение древних, полагавших, что высшее счастье состоит в том, чтобы placere optimis suae aetatis {Нравиться (в смысле соответствия их требованиям) лучшим людям своего времени (лат.). — Ред.}.
Печатается по первому изд.: Гражданин. 1873. 19 февр. No 8. С. 243—245.
Тертий Иванович Филиппов (1825—1899) — публицист славянофильской ориентации, член ‘молодой редакции’ ‘Москвитянина’ (1850— 1856), государственный контролер (1889—1899), создавший в Государственном Контроле кружок писателей консервативно-православного направления (А. Ф. Васильев, И. Ф. Романов, Н. П. Аксаков, В. В. Розанов и др.).
А. Ф. Гильфердинг занимался историей и языками славян, фольклором. Сочинения: Собр. соч. Т. 1—4. СПб., 1868—1874, ‘О сродстве языка славянского с санскритским’ (СПб., 1853), ‘Об отношении языка славянского к языкам родственным’ (М., 1853, магист. дисс), ‘История балтийских славян’ (Москвитянин. 1854—1855. отд. М., 1855), ‘История сербов и болгар’ (Собр. соч. Т. 1). В 1871 собрал ‘Онежские былины’ (СПб., 1873). Умер, заразившись во время экспедиции тифом.
Гильфердинг находился под сильным влиянием А. С. Хомякова, которому посвятил стихотворение (СПб. ведомости. 1860. No 216). Свой цикл очерков ‘Босния. Путевые заметки’ он публиковал как ‘Письма к А. С. Хомякову’ // Русская беседа. 1858. Т. 1—4, 1859. Т. 1—2. Гильфердинг принял участие в сборнике ‘В память об Алексее Степановиче Хомякове’ (Русская беседа. 1860. Кн. 2. Приложение).