В холерный год, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1893

Критика и публицистика
Время на прочтение: 55 минут(ы)
Скачать в PDF

В. Г. Короленко

Въ холерный годъ.
(Бытовой очеркъ*).

Полное собраніе сочиненій В. Г. Короленко. Томъ третій
Изданіе т-ва А. Ф. Марксъ въ С.-Петербург. 1914

Оглавленіе

Очеркъ первый. Холерные порядки и безпорядки
Очеркъ второй. Карантинъ на девяти-футовомъ рейд
*) Предлагаемые читателю два бытовые очерка имютъ свою исторію. Въ 1893 году по приглашенію ‘Русской Мысли’, я вмст съ Николаемъ едоровичемъ Анненскимъ согласился вести обозрніе провинціальной жизни. Для начала мы выбрали только что миновавшее холерное бдствіе, на фон котораго разыгрались памятные безпорядки, охватившіе низовое Поволжье. Оба мы были согласны въ томъ, что холерные бунты были вызваны не однимъ суевріемъ народа, но и излишей склонностью къ принудительной ‘изоляціи и дезинфекціи’ (тоже своего рода суевріемъ), а также обычными проявленіями сильной, но слишкомъ самонадянной власти. Тема для того времени щекотливая, и статья погибла ‘по независящимъ обстоятельствамъ’. Въ первоначальномъ вид статья была одна. Впослдствіи, уже въ 1900-хъ годахъ я обработалъ вторую часть отдльно и въ такомъ вид, съ нкоторыми дополненіями, она появилась въ ‘Русскомъ Богатств’. Этимъ и объясняется нкоторая разница въ тон этихъ очерковъ. Въ 1900-хъ годахъ и тема потеряла первоначальную остроту, и не приходилось считаться съ невозможными условіями цензуры 90-хъ годовъ.

ОЧЕРКЪ ПЕРВЫЙ.
Холерные порядки и безпорядки.

‘…Обязанности Мымрецова состояли въ томъ, чтобы, во-первыхъ, ‘тащить’, а во-вторыхъ, ‘не пущать’. Тащилъ онъ обыкновенно туда, куда ршительно не хотли попасть, а не пускалъ туда, куда этого смертельно желали’. (Гл. Успенскій. ‘Будка’).

I.

Наврное, читатели не забыли еще солнечнаго затменія 1887 года.
Въ теченіе нсколькихъ часовъ солнце было омрачено, на двадцать минутъ для многихъ мстностей Россіи водворилась полная тьма.
Газеты очень много занимались этимъ явленіемъ, преимущественно съ астрономической его стороны. Однако, среди подробныхъ описаній небывалаго происшествія въ небесныхъ сферахъ, хотя и вскользь, хотя и мимолетно, было также отчено отношеніе народа какъ къ самому явленію, такъ и къ намъ, интеллигентнымъ людямъ, которые осмливались его предсказывать и наблюдать.
Случай привелъ насъ въ это время въ небольшой и глухой раскольничій городишко. Я помню, меня особенно поразила тогда одна мысль, которая теперь вспоминается невольно.
Передъ разсвтомъ, среди ночной темноты, я ходилъ по глухимъ улицамъ и замтилъ, что городъ, особенно его окраины, не спалъ. Въ окнахъ виднлись лампадки, кое-гд люди стояли у иконъ и молились. Оказалось, что населеніе окраинъ ждало въ это утро свтопреставленія.
Да, ни боле, ни мене! Я стоялъ среди этого заколдованнаго мірка, слушалъ кое-гд испуганныя рчи, видлъ кое-гд непритворныя слезы и сердечное сокрушеніе. Подумайте только о настроеніи людей, съ полнымъ убжденіемъ, совершенно искренно врующихъ въ возможность того, что черезъ часъ или два міръ дрогнетъ въ своихъ основаніяхъ и все живущее исчезнетъ въ первобытномъ хаос. Внушите себ хоть на время эту идею, и вы поймете очень многое въ народномъ настроеніи. Если бы хоть на одно мгновеніе вы могли проникнуться этимъ мрачнымъ ожиданіемъ, то и у васъ, вроятно, появились бы на глазахъ слезы, въ лиц испугъ, въ душ смятеніе, и, пожалуй, даже вы ощутили бы ту же вражду къ какимъ-то дерзкимъ, невдомымъ людямъ, которые нахали Богъ всть откуда въ вашъ городокъ и невдомо зачмъ уставили свои трубы на восходящее солнце… Затмъ, чтобы дерзкими взглядами оскорбить великую тайну, скрытую отъ простого, Богомъ даннаго глаза человческаго, или, быть можетъ, даже, чтобы содйствовать неизвстному темному началу, возставшему противъ свта…
Да, я помню, что въ то тумаиное утро я пережилъ впервые еще съ такою поразительною ясностью особенное жуткое чувство, происходящее отъ близости этихъ двухъ столь далекихъ другъ отъ друга и такъ близко поставленныхъ умонастроеній… И оба искренни… Значитъ…
Ну, да, конечно, значитъ, оба по-своему правы.
Затменіе длилось не долго, оно происходило въгсоко, на неб, ничмъ или почти ничмъ не задвая непосредственно земныхъ интересовъ. Около мста наблюденій, гд стояли инструменты наблюдателей-астрономовъ, были поставлены отряды полиціи и два-три взвода солдатъ, н имъ не пришлось дйствовать. Отчасти газеты, брошюры, предварительные толки, грамота и школа внесли въ описанное настроеніе моментъ благотворнаго сомннія, которое ослабило непосредственность и силу темнаго якобы благочестія. Съ другой стороны, полная тьма длилась не долго. Едва угнетенное и мрачно напрягавшееся ожиданіе достигло высшей точки,— какъ опять брызнула золотая искра свта, и страхъ улетлъ. Настроеніе разомъ измнилось и нерасположеніе къ ученымъ наблюдателямъ смнилось удивленіемъ: ‘До чего только народъ доходитъ. Удивительно!’ Я никогда не думалъ, что и въ моей душ эта первая искра встртитъ также живое чувство почти благоговнія… А между тмъ это было именно такъ: она разсяла вражду и отчужденіе, она длала меня опять своимъ человкомъ, соотечественникомъ и собратомъ этой взволнованной, напуганной и омраченной толпы…
У насъ давно уже толкуютъ о розни между народомъ и интеллигенціей, но, право, именно т, кто боле всхъ толкуетъ объ этомъ, едва ли сознаютъ всю глубину и важность этого факта, едва ли съ полною ясностью ощущаютъ его, едва ли стараются отдать себ отчетъ въ томъ, гд эта рознь. Въ плать, въ рчи, въ манерахъ и политическомъ образ жизни?..
Нтъ, въ основахъ міровоззрнія. Кто хочетъ ясно представить себ эту рознь, пусть ищетъ ее, между прочимъ и прежде всего, въ ‘трехъ китахъ’. Человкъ, знающій, что солнце стоитъ, а земля вертится, и человкъ, полагающій, что кто-то рукой выводитъ на небо солнце,— человкъ, давно понявшій, что эти ‘зори’ (звзды по-народному) — цлые міры, вращающіеся въ стройномъ порядк, и человкъ, который полагаетъ, что громъ раздается изъ-подъ колесницы пророка Ильи,— это два глубоко различные человческіе ума. Въ отдльныхъ случаяхъ вы, конечно, часто не замтите этой разницы, и вамъ покажется, что она не иметъ значенія. Но соберите дв толпы, одну сплошь состоящую изъ первыхъ, другую — изъ вторыхъ, поставьте ихъ въ условія, которыя способны привести толпу въ движеніе, и вы увидите, что он отзовутся совершенно различно. Какъ ни ничтожно измненіе въ каждомъ отдльномъ ум, но вс эти молекулярныя перемны, сложившись вмст, дадутъ огромную коллективную силу. Вспомните, что молекулярныя движенія въ микроскопическихъ частицахъ воды разрываютъ чугунныя бомбы, разламываютъ гранитныя скалы. Теперь пришлось вспомнить объ этомъ по поводу холеры. Холера — не затменіе, она происходитъ на земл, она длится мсяцы, при ней намъ, нечестивымъ наблюдателямъ, не приходилось ограничиваться одними наблюденіями. Намъ пришлось не только узнавать, но и бороться съ тмъ, что народъ признавалъ волею Божіей, пришлось считаться не только съ его взглядами, но съ его домашнимъ бытомъ, съ его самыми интимными привычками, съ его пріемами борьбы передъ лицомъ смертельной опасности и самой смерти…

II.

Къ сожалнію, провинціальная пресса, изъ которой приходится теперь заимствовать матеріалы для характеристики недавняго народнаго настроенія, и теперь доставляетъ данныя по этому предмету далеко не въ изобиліи. Мы узнаемъ о случившихся фактахъ, имемъ дло съ вншиныи, самыми рзкими порой проявленіями, со сценами насилій, волненій, усмиреній и суда, подкладка же этихъ явленій (по обстоятельствамъ отъ печати независящимъ) отмчается неполно, неясно и слабо.
Постараемся, однако, собрать нкоторыя разбросанныя черты изъ этой области.
Прежде всего, приходится отмтить фактъ огромнаго значенія. Холера пришла вслдъ за голодомъ. Годъ неурожая, зима, полная лишеній, казенная ссуда, связанная съ этимъ зависимость отъ сторонней помощи, неувренность и тоска,— все это должно было наложить свою печать на народное настроеніе. Голодъ былъ не всюду, но фактъ голода въ двадцати губерніяхъ не могъ, конечно, не отозваться тревожными отголосками по всей Россіи. Вспомнимъ хотя бы о томъ, что Астрахань и низовья Волги были переполнены пришлыми рабочими, въ томъ числ изъ голоднаго района. Они принесли туда свжія еще воспоминанія объ ужасной зим и весн, и съ этими воспоминаніями шли на-встрчу новой гость.
Обратите вниманіе хотя бы на слдующую замтку, брошенную вскользь, кажется, ‘Астраханскимъ Встникомъ’: ‘Любопытый фактъ,— говорится въ этой газет:— въ полицейскіе участки все чаще и чаще начинаютъ доставляться страдающіе психическимъ разстройствомъ. По отзывамъ свдущихъ лицъ, такого наплыва умалишенныхъ въ прежніе годы не наблюдалось. Большинство этого рода больныхъ принадлежатъ къ числу иногородныхъ лицъ, попавшихъ въ Астрахань волею судебъ. По профессіямъ, главнымъ образомъ, чернорабочіе и прислуга. По бгломъ освидтельствованіи чрезъ городовыхъ врачей, больные отправляются въ домъ умалишенныхъ’.
Замтка относится къ Астрахани, но ‘пришлыя лица’ наводняли не одну Астрахань и всюду они несли съ собой расшатанные, угнетенные или возбужденные нервы. Вс эти толпы народа, которыя весна привела въ движеніе за поисками хлба и работы, въ масс представляли людей глубоко потрясенныхъ, истомленныхъ и несчастныхъ….
И вдругъ до нихъ доносятся слухи: господа предсказываютъ вдобавокъ ко всему холеру.
И тотчасъ же, какъ и передъ затменіемъ, является вопросъ: откуда они узнали? Человку, который представляетъ себ вселенную, какъ стройное цлое, гд среди безконечнаго величія царствуетъ законосообразность и порядокъ, легко понять, что три свтила могутъ стать на одной линіи и что въ этомъ нтъ ничего угрожающаго или опаснаго. Человку, знающему, сколько безконечно малыхъ организмовъ носится въ воздух и плаваетъ. въ вод, понятно, что въ сухомъ втр изъ знойной Индіи, въ ясной атмосфер можетъ носиться смерть къ лиц невидимаго безконечно малаго врага. Но народъ стоитъ на другой точк зрнія и теперь, когда передъ его истомленною душой выдвигаютъ новую грозу, которой еще нтъ, онъ не понимаетъ: ‘откуда господа узнали?’ Узнать, по его мннію, ‘волю Божію’ нельзя. Значитъ — это или выдумка, или… зависитъ отъ самихъ пророковъ…
Таково психологическое основаніе нелпой формулы: ‘холера выдумана, народъ умираетъ отъ докторовъ’, которая облетла всю Россію. Фактъ, исполненный, самаго печальнаго и рокового значенія: въ XIX вк одна часть русскихъ людей заподозрила другую въ коварной выдумк, прикрывающей намреніе — огульныхъ, массовыхъ и систематическихъ убійствъ.

III.

Остановимся нсколько на внутреннемъ значеніи этого факта.
Всякая идея является несомнно движущею силой. Но идеи бываютъ разныя. ‘Жиды Христа распяли и потому подлежатъ мести до конца вка’,— если хотите, это тоже идея, и мы видли не разъ ея дйствіе. И, однако, довольно 20 минутъ спокойнаго разговора, чтобы въ отдльномъ добросовстномъ ум пошатнуть ея основаніе. Вы напомните, что Христосъ самъ былъ еврей, что евреи первые дошли до идеи единобожія, что они разнесли по всему міру свтъ христіанства, что, наконецъ, никто не отвчаетъ за предковъ. И вотъ, эта сорная трава, разросшаяся на поверхности народной мысли, вырвана и, быть можетъ, на ея мст пустила уже корни новая идея — истинно-христіанскаго братства и терпимости.
Это уже идея другого типа. Насаждается и культивируется она съ гораздо большимъ трудомъ, какъ и многія сложныя истины, недоступныя непосредственному воспріятію, которыя призваны замнить простые предразсудки. Для нихъ нужны трудъ и время, и не всякое время для нихъ благопріятно. Въ 90-хъ годахъ у насъ широко распространялась мысль ‘о вред полузнанія’, какъ будто знаніе есть что-либо замкнутое въ себ и законченное, что можно длить на части или чмъ можно когда бы то ни было и кому бы то ни было обладать во всей полнот. Многіе боятся, наконецъ, что народная вра можетъ поколебаться отъ первыхъ же прикосновеній истины о Божьемъ мір. Когда же наступаютъ тревожные періоды, тогда мы спохватываемся, къ сожалнію, нсколько поздно. Дикія, сорныя идеи, разросшіяся, какъ бурьянъ, на нетронутой нив, обладаютъ живучестью. Дйствіе ихъ не глубоко, но за то охватываетъ страшныя массы. Когда люди темны, несчастны, когда ихъ волнуетъ что-либо, въ чемъ они не отдаютъ себ яснаго отчета, тогда краткія, сильныя въ своей нелпой простот и односложности сорныя идеи отзываются разомъ во всхъ темныхъ сердцахъ. ‘Жиды распяли Христа’,— и толпа уже ищетъ глазами ‘распинателя’. ‘Доктора морятъ народъ’,— и уже трудно разсказывать о бациллахъ и запятыхъ…

IV.

Невольная жалость и глубокая грусть охватываютъ наблюдателя при вид наивныхъ пріемовъ, которые выдвигаетъ народная среда на-встрчу близкому у,ке и явно для всхъ надвинувшемуся бдствію, когда его уже нельзя отрицать. ‘Ингуши, напримръ,— пишетъ кавказскій корреспондентъ газ. ‘Каспій’,— въ огражденіе своихъ селеній и себя лично отъ холеры, устраиваютъ таинственныя процессіи по подземинмъ галлереямъ. Для этого вырываются два колодца, соединяемые подземнымъ ходомъ. У того и другого колодца муллы читаютъ священный коранъ, а правоврные одинъ за другимъ спускаются въ одинъ изъ колодцевъ, проходятъ по тсной подземной галлерее въ другой, при чемъ по пути каждый проходящій отплевывается во вс стороны. Вышедшій такимъ образомъ на поверхность земли становится, но мстному поврью, какъ бы застрахованнымъ отъ холеры.
‘Жители Малой Кабарды устраиваютъ процессіи вокругъ селеній съ пніемъ стиховъ изъ корана. Въ сел. Абаевомъ имла мсто процессія слдующаго рода. Выбраны были два почетныхъ обывателя, изъ которыхъ одинъ вооружился шашкой, а другой взялъ въ руки бычачью кожу, на которой правоврные совершаютъ свой обычный намазъ. Эти лица, въ сопровожденіи громадной толпы, обошли селеніе, впереди пгелъ воинъ съ шашкой, грозно размахивая ею въ пустомъ пространств, товарищъ несъ за нимъ бычачью кожу въ вид священнаго знамени. Мстное поврье гласитъ, что холера не можетъ перейти извн черту, по которой прошла описанмая процессія’.
Въ нкоторыхъ станицахъ по рк Малк въ глухую полночь вы могли бы встртить въ поляхъ и на дорогахъ процессіи изъ двушекъ въ одномъ бль, съ распущенными волосами, и 9 парней въ такихъ же костюмахъ, вооруженныхъ граблями, вилами, кочергами и дубинами, съ цлью избить первое встрчное существо, такъ какъ, по ихъ поврью, холера входитъ въ станицу по ночамъ въ вид какой-нибудь твари земной. Говорятъ, что станичныя власти своевременно приняли мры къ тому, чтобы не допустить процессію къ какой-нибудь встрч, которая могла окончиться очень печально для запоздавшаго путника.
‘Верстахъ въ четырехъ отъ Нижняго-Новгорода,— пишетъ корреспондентъ ‘Новостей Дня’,— находится деревушка Кузнечиха. Въ конц іюля въ Кузнечих заболлъ одинъ крестьянинъ подозрительною по настоящему времени болзнью, и его отправили въ больницу. Испуганные жители ршились избавиться отъ лихой болзни и задумали попытать старинный, практиковавшійся въ такихъ случаяхъ снособъ. Около полуночи вс жители Кузнечихи собрались на околиц и вс въ блыхъ длинныхъ повязкахъ и разстегнутыхъ одеждахъ. И когда на церкви сосдняго села Высокаго пробило двнадцать часовъ, толпа впряглась въ соху, и началось шествіе. Впереди шла молодая двушка, съ растрепанными волосами и съ кадильницей въ рукахъ. Она бормотала какія-то заклинанія и кадила передъ иконой стариннаго письма, которую несли вслдъ за ней дв бабы. За иконой нсколько женщинъ тащили соху, а за сохой слдовала густая толпа народа. Процессія, съ тихимъ заунывнымъ пніемъ молитвъ, обошла вокругъ всей Кузнечихи, посл чего вс разошлись по домамъ, увренные вполн, что избавились отъ опасности’.
А вотъ обрядноети, совершаемыя чувашами Белебеевскаго у., Уфимской губ., по требованію стариковъ, сильно еще приверженныхъ къ языческой старин. Все населеніе чувашской деревни, по общинному уговору, вымылось въ бан и , одлось въ чистое праздничное платье. Мужчины, кром нсколькихъ человкъ, поставленныхъ съ заряженными ружьями по околицамъ, остались дома, а замужнія женщины и двушки вышли за деревню. Туда же былъ привезенъ и плугъ (сабанъ). Нсколько двушекъ и замужнихъ (преимущественно первенцы) впряглись въ этотъ плугъ и стали проводить борозду вокругъ своего селенія. Другія женщины шли впереди плуга, плясали и пли псни, въ которыхъ выражали, главнымъ образомъ, слдующія мысли и желанія: ‘Уйди ты, бда, на сто саженъ выше, на сто саженъ ниже и на сто саженъ въ стороны отъ нашего селенія!’ У околицъ это шествіе, сопровождавшееся неистовымъ визгомъ женщинъ, останавливалось, и находившійся въ засад мужчина длалъ выстрлъ изъ ружья. вруя, что испугаетъ и отгонитъ этимъ отъ селенія незваную гостью (‘Волжскій Встникъ’).
Духоборы села Славянскаго, Елизаветпольскаго узда, обратились за средствами чуть не ко временамъ идолоноклонничества. Они разведи треніемъ двухъ полнъ ‘живой огонь’ и, стучась въ полночь въ двери обывателей, стали предлагать имъ потушить старый огонь и брать у нихъ ‘новый, такъ какъ старый зараженъ’…
Такихъ фактовъ можно бы привести очень много, но мы ограничимся приведеннымивыше. Ошг взяты изъ разныхъ концовъ нашего обширнаго отечества и, однако, поражаютъ своимъ сходствомъ. И на рк Малк, и подъ Нижнимъ, и у черемисъ, и у ингушей, и по всему лицу земли Русской сохранилась, столь тщательно сберегасмая людьми извстмаго лагеря, ‘невинность ума и сердца’, побуждающая, передъ лицомъ общаго бдствія, обращаться къ обычаямъ сдой старины, бродить въ блыхъ рубахахъ по темнымъ дорогамъ и бездорожьямъ и въ каждомъ встрчномъ существ искать врага и призракъ смерти. Къ чему порой ведетъ эта ‘невинность’, показываетъ отчасти и слдующій фактъ, заимствусмый нами изъ ‘Приазовскаго Края’:
‘Прозжая изъ едоровки мимо одного изъ поселковъ едоровской же волости, верстахъ въ 45 отъ Екатеринодара, священникъ ст. Абинской, архитекторъ Ф. и старшина той же волости г. Трипалитовъ замтили пожаръ,— горлъ хлбъ вблизи поселка. Они остановились, и старишна отправился на мсто пожара, а священникъ съ архитекторомъ Филипповымъ послдовали за нимъ въ нкоторомъ отдаленіи. пройдя нкоторое разстояніе, они услышали крикъ и замтили,— дло происходило въ 10 час. вечера,— двигавшуюся по направленію къ нимъ толпу. Быстро подойдя къ нимъ, поселяне остановили ихъ и спросили: не врачи ли они? Г. Филипповъ назвалъ себя, священникъ также, но толпа, очевидно, не поврила имъ, заподозрила, что священникъ — переодтый врачъ, и немедленно окружила каждаго изъ нихъ въ отдльности и принялась истязать г. Филиппова. Поселяне связали ему руки, одинъ изъ парней бросилъ въ него дубиной, другой ударилъ полномъ въ голову. Вообще, неизвстно, чмъ это могло бы кончиться, если бы случайно подоспвшій священникъ станицы Абинской и ихъ же благочинный не усовстилъ буяновъ, и они развязали руки г. Филиппову. ‘Съ большимъ трудомъ, преслдуемые (все-таки?) выстрлами, добрались пшкомъ священникъ съ г. Филипповымъ до переправы на ст. Марьинскую. Здсь г. Филипповъ встртилъ своего извозчика, на которомъ прискакалъ къ парому подрядчикъ по постройк дамбъ по лвую сторону Кубани, котораго также преслдовали верховые поселяне, и онъ спрятался въ дом паромщицы. Храбрая женщина встртила выстрлами изъ револьвера непрошенныхъ гостей, добиравшихся до подрядчика. Испытавъ въ этомъ неудачу, поселяне хотли бросить въ воду извозчика, но подоспвшій съ г. Филипповымъ священникъ вырвали его изъ рукъ буяновъ, перешли на паромъ и очутились въ безопасномъ мст. Оттуда они направились въ ст. Марьинскую и на другой день прибыли въ Екатеринодаръ’.

V.

Слухи саыые нелпые, толки самые оскорбительные для нашего ‘національнаго самолюбія’ носились тучами. Главнымъ образомъ неслись они съ низовьевъ Волги, отъ Каспійскаго моря и Астрахани. Казалось, передъ заразой, впереди ея, втеръ гналъ эту тучу нелпыхъ толковъ, которые затмъ разлетались, жужжа надъ всею Русью, какъ ядовитыя мухи.
Борьба съ этими слухами, съ ‘превратными толкованіями, злонамренно распускаемыми въ народ’, какъ у насъ принято выражаться по традиціи, составляетъ характернйшую страничку данной минуты. Остановимся, на нкоторыхъ пріемахъ боръбы съ ними въ эти тревожные мсяцы. И прежде всего намъ приходится обратиться къ Нижегородскому краю.
Нижегородскому краю въ этомъ году повезло хоть въ одномъ отношеніи: какъ продовольственная, такъ и противухолерная дятельность въ Нижнемъ сказалась чрезвычанно выпукло и ярко. Можно сказать много и за, и противъ практиковавшихся въ Нижнемъ-Новгород пріемовъ, но мимо Нижняго наблюдателю пройти трудно. Все, что только намчается и робко проглядываетъ на свтъ въ нашей довольно-таки безпорядочной современности, здсь съ рзкою послдовательностью досказано до конца и освщается широко примняемою гласностью.
Поэтому и мы остановимся, прежде всего, на мрахъ борьбы съ превратными толками, практиковавшихся въ Нижнемъ.
Еще въ самомъ начал эпидемій (11 іюля) въ мстной газет (‘Волгарь’) были напечатаны два приказа генерала Баранова. Въ первомъ говорилось, между прочимъ: ‘Если, Боже упаси, гд-нибудь, пользуясь глупостью и легковріемъ темныхъ людей, кому-нибудь удастся нарушить порядокъ, я возстановлю его находящеюся въ моемъ распоряженіи военною силой, зачинщиковъ и подстрекателей повшу немедленно на мст, а участники жестоко, на глазахъ у всхъ, будутъ наказаны. Знающіе меня поврятъ, что я исполню общаніе’. Приказъ этотъ получаетъ особеыное освщеніе отъ прибавленія къ нему въ томъ же нумер другого: ‘Сегодня ночью на пріемномъ пункт Сибирской пристани, въ легкій досчатый баракъ, служащій мстомъ отдыха монахинь… брошенъ большой камень. Ударъ былъ такъ силенъ, что одна изъ досокъ сорвана съ гвоздей и вылетла оконная рама. Бездльникъ, пользуясь темнотою ночи, усплъ скрыться въ кустахъ Баранцева озера. Я радъ этому, потому что до отдачи вышепомщеннаго предостереженія я нсколько затрудненъ (!) былъ бы повшеніемъ негодяя на мст преступленія и пришлось бы примнить къ нему слишкомъ мягкую мру. Съ завтрашняго же дня я буду считать себя свободнымъ отъ всякаго стсненія’.
Въ печати уже говорилось объ этомъ приказ съ различныхъ точекъ зрнія. Мы только отмтимъ характерную черту: генералъ Барановъ чувствуетъ себя стсненнымъ до извстной степени (нсколько) лишь тмъ, что онъ лично не усплъ напечатать приказа ране, и неизвстный, кинувшій камень, не былъ предупрежденъ о намреніяхъ г. нижегородскаго губернатора до своего поступка. Что же касается закона, который даже въ военное время требуетъ непремнно суда передъ казнью, то, повидимому, онъ ни въ какой мр не подаетъ повода къ какимъ бы то ни было стсненіямъ. Этотъ безпримрный приказъ остался единственнымъ въисвоемь род. Теченіе, имющее своихъ защитниковь въ извстной части прессы,— которое хотятъ почему-то называть ‘силою власти’, хотя оно лучше бы характеризовалось словами ‘безсиліе закона’,— здсь сказалось уже. повидимому, съ послдовательностью слишкомъ смлою. Другіе пріемы, практиковавшіеся въ томъ же Нижнемъ, нашли за то большое сочувствіе и откликъ, стали гораздо боле популярны. Такова, прежде всего, исторія невольнаго санитара Китаева. Въ газет ‘Волгарь’ (7 іюля, No 155) мы читаемъ: . ‘4 числа, вечеромъ, задержанъ нижегородскій мщанинъ домовладлецъ Китаевъ, который, въ присутствіи значительнаго числа рабочихъ, говорилъ, что холеры никакой нтъ и что ее выдумали врачи, зарывающіе въ землю живыхъ. При этомъ Китаевъ позволилъ себ высказать угрозы по адресу врачей и мстной администраціи, прибавивъ, что если бы нашлось еще 7 человкъ такихъ, какъ онъ, то о холер и рчи бы не было… Дабы дать возможность Китаеву видть холерныхъ больныхъ, ухаживать за ними и слдить за тмъ, чтобы никто изъ такихъ больныхъ не былъ погребенъ заживо, я призналъ полезнымъ, не подвергая виновнаго никакому наказанію, назначить его на одинъ мсяцъ въ составъ санитарныхъ служителей плавучаго госпиталя, устроеннаго на случай холерныхъ заболваній. Китаевъ уже водыоренъ въ госпитал (5 іюля)’.
Другая мстная, спеціально ярмарочная газета, ‘Нижегородская Почта’, въ которой вс мропріятія ген. Баранова находили всегда страстныхъ приверженцевъ и комментаторовъ, говоритъ, между прочимъ, что ‘извстный приказъ о Китаев дышалъ юморомъ’, и затмъ вспоминаетъ о знаменитыхъ воззваніяхъ Ростопчина. Можно что угодно думать о послднихъ, хотя бы, напримръ, о знаменитомъ ‘я пріду назадъ къ обду… сдлаемъ, додлаемъ, злодевъ отдлаемъ’ и объ ихъ практическомъ. значеніи. Несомннно, однако, что сближеніе до извстной степени врно… Къ сожалнію, такіе приказы никогда еще не причислялись къ роду ‘юмористической литературы’ и мы не можемъ отршиться отъ вопросовъ объ ихъ законности, во-первыхъ, и цлесообразности — во-вторіихъ. Что касается перваго, то отвтъ не подлежитъ спору. Такого закона не существуетъ. Стоитъ, однако, прослдить исторію Китаева дальше, хотя бы по той-же газет, чтобы увидть, какъ опасны эти самостоятельныя экскурсіи въ область ‘доморощенныхъ’ уголовныхъ наказаній.
Прежде всего, что было бы, если бы Китаевъ заразился и умеръ въ первые же дни? Этого, къ счастію, не случилось, но… если бы! Вдь, это, все-таки, такъ возможно, особенно при наличности страха, вызваннаго подневольною службой въ опасномъ мст. Была ли бы этимъ достигнута главная цль, или, наоборотъ, результаты получились бы совершенно противуположные?
Повторяемъ, этого не случилось. Судьба сохранила Китаева какъ будто нарочно для того, чтобы экспериментъ могъ быть доведенъ до конца. Китаевъ сталъ знаменитостью, въ особенности, когда, уже освобожденный, явился въ засданіе благотворительной холерной коммиссіи и объявилъ, что онъ опять идетъ въ баракъ, уже добровольно. Об нижегородскія газеты въ трогательныхъ выраженіяхъ изображали эту сцену. Китаевъ кланялся въ ноги, благодарилъ за науку и прослезился. Китаева обнимали, Китаева лобызали, жали Китаеву руки и писали о Китаев въ газетахъ. Весь эпизодъ прошелъ въ томъ особенномъ патріархальномъ жанр, который теперь опять входитъ въ моду. Благодтельная строгость съ одной стороны, и смиренное уничиженіе съ другой, съ лобызаніемъ наказующей десницы. ‘Китаевъ,— писала та же ‘Нижегородская Почта’, служащая точнымъ отголоскомъ и истолкователемъ этого настроенія,— симпатичнйшій герой дня… онъ заставляетъ преклоняться передъ скромнымъ величіемъ своего подвига… это богатая натура, всегда способная къ самопожертвованію, это русскій человкъ, это русская земля…’
Все это писалось 15 іюля. Увы, 25 іюля ‘русская земля’ въ лиц Китаева опять очутилась въ кутузк, такъ, по крайней мр, слдуетъ судить по глухому сообщенію той же газеты: ‘Китаевъ,— читаемъ мы въ ней,— напроказилъ снова… ему пора посидтъ… Странное существо русскій человкъ: не то его на пьедесталъ, не то его въ кутузку!’
Свтъ нижегородской гласности, освщавшій во всхъ подробностяхъ первыя фазы этой чисто-нижегородской эпопеи, на этомъ мст меркнетъ, и мы не знаемъ точно ея дальнйшаго теченія. Одинъ изъ врачей, бывшій въ Нижнемъ, передавалъ намъ только, что Китаевъ явился въ баракъ не одинъ, а въ сопровожденіи 7 или 10 человкъ подозрительныхъ добровольцевъ, сгоравшихъ такимъ же самопожертвованіемъ, какъ и онъсамъ. Ихъ не приняли, явилось подозрніе, что это какъ разъ т самые ‘7 человкъ, такихъ какъ онъ’, которые ему были нужны раньше для уничтоженія холеры… Къ сожалнію, опытъ не ограничился Китаевымъ. 12 іюля въ холерный баракъ былъ препровожденъ мщанинъ города Балахны Лукьянычевъ, говорившій, ‘въ присутствіи многихъ лицъ, многія безсмысленныя выдумки о порядкахъ въ холерныхъ госпиталяхъ и объ обращеніи тамъ съ больными’, Дальнйшая исторія этого невольнаго санитара мене извстна. Приказъ о немъ напечатанъ 12 іюля, о срок выхода его ничего нигд не говорилось, а такъ какъ въ мстныхъ газетахъ (‘Волгарь’ No 179) упомянуто въ числ умершихъ имя и отчество Лукьянычева (едоръ Тимоеевъ), безъ указанія мста приписки, званія и фамиліи, то по городу и на ярмарк носились слухи, что этотъ невольный санитаръ дйствительно ‘въ административномъ порядк’ умеръ. Мы желали бы, чтобы это оказалось ошибкой, и упоминаемъ объ этомъ отчасти для того, чтобы вызвать точное опроверженіе или подтвержденіе этого слуха… Невозможнаго въ немъ, однако, нтъ ничего.
Въ другихъ случаяхъ къ этой форм наказанія въ Нижнемъ, сколько можемъ судить изъ мстныхъ газетъ, уже не прибгали, довольствуясь дйствительно ‘жестокими’, какъ говорится въ приказ, наказаніями (100 и 150 ударовъ розогъ), въ той же мр не предусмотрнными ни общими законами, ни дйствующимъ въ Нижнемъ-Новгород ‘положеніемъ объ усиленной охран’ {Такъ былъ наказанъ лысковскій санитаръ Усовъ. Условія и обстановка наказанія тоже представляютъ какое-то переживаніе древняго періода нашей исторіи.}.
Нельзя не обратить вниманія на одну сторону этого явленія: совершенно естественно, что оно вызываетъ подражаніе и, прежде всего, въ подчиненныхъ. Въ газет ‘Волгарь’ (No 169) мы уже безъ особеннаго удивленія читаемъ слдующее:. ’13 іюля въ Наклово прибылъ , вновь назначенный исправникъ г. Ржевскій, немедленно обратившій всю свою энергію на подготовительныя мры противъ холеры, послдствій которой можно опасаться только именно здсь’. Дале корреспондентъ, съ восторгомъ нсколько наивнымъ, разсказываетъ о томъ, какъ г. Ржевскимъ ‘ночью были собраны земскій начальникъ, волостной старшина и другіе’, какъ по селу Павлову былъ расклеенъ ‘приказъ’ (опять толки), какъ ‘въ унывающее населеніе г. исправникъ вдохнулъ новыя силы’, какъ, наконецъ, онъ самъ для ободренія больныхъ лично ‘принималъ сильно-дйствующія средства (каломель)’. Все это, конечно, очень похвально, жаль только, что корреспонденція заканчивается слдующими двумя ‘анекдотами’: у одного торговца хлбомъ были найдены два пирога съ тухлою начинкой. Торговецъ былъ посаженъ въ кутузку до тхъ поръ, пока не състъ самъ оба пирога, онъ сълъ ихъ и былъ освобожденъ, убдившись въ необходимости печь пироги со свжею начинкой. Одного волостного писаря, неправильно увдомившаго о холер, когда была естественная (?) смерть, г. исправникъ повелъ въ бараки показывать холеру (?!), но по его особой трусости отпустилъ его съ дороги’.
Мы тщательно просмотрли дальнйшіе NoNo нижегородской газеты въ слабой, правда, надежд найти опроверженіе хоть этого сообщенія. Опроверженія не было.
Какъ видите, тутъ не замтно уже ни капли остроумія — заставлять въ холерное время сть пироги съ тухлою начинкой или читать клиническія лекціи писарямъ! За то слишкомъ замтно плохое подражаніе Нижнему. Что же, однако, будетъ, если горбатовскіе урядники станутъ подражать господину горбатовскому исправнику и, вмсто указаній закона, примутъ въ руководство исключительно наличные запасы собственнаго остроумія? Не слишкомъ ли ужъ юмористична станетъ наша бдная провинціальная жизнь?
Къ этимъ, быть можетъ, слишкомъ даже яркимъ эпизодамъ остается прибавить немного: отдача въ невольные санитары нашла откликъ въ далекой Сибири. ‘Четверо лечившихъ холерныхъ больныхъ обложеніемъ мокрыми тряпками и нагрубившихъ участковому врачу,— пишутъ ‘Сибирскому Встнику’ изъ Омска,— отданы, по распоряженію губернатора, служителями въ холерную больницу, а мщанинъ (изъятый по закону отъ тлеснаго наказанія, замтимъ отъ себя) Францъ Домбровскій за оскорбленіе врача и ложные толки схваченъ полиціей и высченъ розгами, о чемъ въ назиданіе (?!) объявлено по городу расклеенными афишами’ (‘Сибирскій Встникъ’, No 100).
Затмъ, сченіе довольно усердно примняется въ Орл (губернаторъ недавно переведенъ изъ Нижняго-Новгорода, гд онъ былъ вице-губернаторомъ). Въ ‘Орловскихъ Губернскихъ Вдомостяхъ’ объявлены приказы, изъ которыхъ видно, что крестьянинъ Ливенскаго узда Іона Степановъ Шутовъ и запасный рядовой Мценскаго узда Тимоей Деминъ подвергнуты ‘строгому тлесному наказанію’ 4 августа… Какъ видите, здсь не опредлено даже число ударовъ и краткая формула ‘строгое наказаніе’ такъ и отзывается не просто добрыми старыми, а добрйвшми старйшими временами, когда постановлялось просто: ‘бить батоги нещадно’. Дальше, тому же наказанію подвергнутъ уже мщанинъ Бодровъ за то, что позволилъ себ сорвать вывшенное на двор мщанина Петрищева объявленіе губернскаго правленія, при чемъ дерзко глумился надъ составителями объявленія и надъ санитарными мрами. За таковыя дянія Бодровъ получилъ 50 ударовъ. Интересенъ еще приказъ (въ No 237 ‘Орловскихъ Губернскихъ Вдомостей’), которымъ крестьянинъ Болховскаго узда Филиппъ Горыльниковъ, заключенный предварительно въ тюрьму, предавался затмъ суду ‘по 37 ст. устава о наказ., налагаемыхъ мировыми судьями’.
А вотъ еще извстіе, напечатанное въ ‘Орловскомъ Встник’, которое мы, впрочемъ, заимствуемъ изъ ‘Кіевскаго Слова’ (8 сентября, No 1670): ‘Два болховскіе купца, живущіе въ узд — Захаровъ и Сидоровъ, подвергнуты мстнымъ земскимъ начальникомъ, за неисполненіе санитарныхъ требованій, довольно чувствительнымъ наказаніямъ’. Что значатъ ‘довольно чувствительныя наказанія’, которымъ купцовъ счелъ себя въ прав подвергнуть г. земскій начальпикъ,— это старается пояснить ‘Кіевское Слово’, прибавляя отъ себя, что ‘Сидоровъ и Сидорова коза въ извстномъ смысл достигли равенства’… Остроуміе, надо сказать, довольно печальнаго свойства. Однако, неужто, въ самомъ дл, дошло уже до этого? Да, поневол придется сказать въ этомъ случа, что сила подражанія велика… Что же касается силы закона, то о ней никакъ нельзя сказать того же.
Въ Кіев мры, принимаемыя противъ ‘слуховъ и толковъ’, хотя тоже были довольно суровы, но, повидимому, отличались нсколько большимъ спокойствіемъ и однообразіемъ и не выходили изъ предловъ, отведенныхъ положеніемъ усиленной охраны. По городамъ и селамъ Кіевской губерніи расклеено обязательное постановленіе, по которому ‘за распространеніе злонамренныхъ слуховъ о мропріятіяхъ власти и санитармыхъ учрежденій по предупрежденію и пресченію холерной эпидеміи, гласное осужденіе дйствій тхъ же властей, оказаніе имъ явнаго неуваженія или сопротивленія, а также за выраженіе угрозъ, Хотя бы заочно, по отношенію къ лицамъ, облеченнымъ обязанностью служить длу помощи, виновные подвергаются аресту до 3 мс.’ (‘Одесскія Новости’, No 2380).
Въ ‘Кіевскомъ Слов’ (NoNo 1667 и 1673) встрчаемъ приказы кіевскаго губернатора, которыми крестьяне: Слупскій, Панасюкъ и Ковальчукъ (‘приведшіе въ большое смущеніе женщинъ села Юрконецъ’), мщанинъ Остапцовъ, отст. солдатъ Яковъ Кривуля, крестьяне Зайченко, Костенко, Тыртычный, Макаренко, Дахно, Черный и Науменко приговорены въ разное время къ аресту, на различные сроки, въ общей сложиости составляющіе сумму въ 21 мсяцъ (по 53 дня на человка).
Такія же мры примнялись въ Казаиа.
Въ ‘Екатеринославскихъ Губернск. Вдомостяхъ’ встрчаемъ распоряженіе о высылк этапнымъ порядкомъ на родину крестьянина Тверской губерніи Трофимова, а изъ ‘Саратовскаго Дневника’ (No 192) узнаемъ, что ‘нсколькимъ лицамъ предложено оставить Астрахань’. Вроятно, въ связи съ этимъ находится краткое и нсколько загадочное сообщеніе ‘Астраханскаго Листка’ (3 сентября, No 191) слдующаго содержанія:
‘Постановленіемъ губернскаго правленія отъ 27 августа купецъ Н. И. Артемьевъ иметъ быть подвергнутъ административной высылк въ Енотаевскъ на неопредленный срокъ’. И дале, ‘вслдствіе отношенія г. начальника губерніи г. городскому голов, купецъ Н. И. Артемьевъ устраненъ отъ участія въ засданіяхъ думы’. Какъ причины высылки, такъ и вопросъ, отъ кого исходитъ это распоряженіе, въ газетахъ остались невыясненными.
Этимъ, безъ сомннія, далеко не полнымъ перечнемъ мы закончимъ обозрніе административныхъ мръ, направленныхъ къ прекращенію ходившихъ въ народ толковъ и слуховъ въ теченіе послднихъ недль. Слухи эти проникали всюду. Надо думать, однако, что въ другихъ мстахъ къ нимъ относились спокойне и считали достаточными боле простыя и боле законныя мры обычнаго времени… И, наврное, съ неменьшимъ успхомъ…

VI.

Нужно отмтить, однако, и другую сторону дятельности той же нижегородской адмиинстраціи.
Въ томъ же No нижегородской газеты, гд помщенъ приказъ объ отдач Китаева въ баракъ, въ невольные санитары, мы читаемъ другое офиціальное обращеніе къ населенію, отмченное инымъ характеролъ: Для чего построены бараки и холерныя больницы. Повторивъ вкратц указанія на пріемы первоначальной помощи заболвшымъ на дому и на необходимость тотчасъ же обратиться къ врачу, г. нижегородскій губернаторъ продолжаетъ:
‘Но что длать тмъ, у кого нтъ своего жилья, какъ быть съ прозжими и приходящими, которыхъ болзнь можетъ захватить на чужой сторон, въ пути, за кмъ некому ухаживать, у кого нтъ даже пристанища? Кто пуститъ къ себ такого больного, кто ршится ухаживать за чужимъ человкомъ, не боясь заразы? Что длать, наконецъ, съ людьми, живущими въ артеляхъ? Товарищи уйдутъ на работу, а больной можетъ умереть одинъ, безъ помощи. Кром того, отъ него могутъ заразиться другіе и разнести болзнь. Этого нельзя допускать, и потому для такихъ больгыхъ построены и строятся особые бараки и временныя больницы, при которыхъ находятся доктора и нрислуга. Въ этихъ баракахъ бездомные больные находятъ пріютъ, уходъ и леченіе’.
Объяснивъ, такимъ образомъ, назначеніе бараковъ, г. губернаторъ ставитъ вопросъ уже совершенно опредленно:
‘И такъ,— продолжаетъ онъ,— въ баракахъ и временныхъ больницахъ помщаются: 1) заболвающіе холерой на пароходахъ и баржахъ, 2) прозжающіе и проходящіе дорогою люди, которыхъ болзнь застигнетъ въ пути, 3) заболвшіе въ такихъ артеляхъ, гд не можетъ быть домашняго ухода и гд можетъ заразиться много людей, наконецъ, изъ мстныхъ жителей т больные, которые пожелаютъ сами (курсивъ подлинника) или которыхъ доставятъ родственники для леченія и ухода… Но выздоровленіи больные будутъ выпускаемы въ новомъ бль и необходимой одежд. Больные другими болзнями, а не холерой, отнюдь въ бараки помщаемы не будутъ… Усопшіе будутъ отпваемы въ открытыхъ гробахъ, по истеченіи 24 часовъ, имена скончавшихся будутъ выставляться на доскахъ у пристани рчной полиціи и указанъ будетъ часъ обряда для доставленія роднымъ возможности присутствовать при отпваніи близкихъ. Усопшіе, принадлежащіе къ православному вроисповданію, будутъ предаваемы земл при соблюденіи всхъ обрядовъ православной церкви, поклонники другихъ вроисповданій будутъ похоронены каждый по обряду еіо вры’.
Если не ошибаемся, этимъ объявленіемъ впервые съ такою опредленностью и ясностью ставился и ршался этотъ важный вопросъ, до сихъ поръ вызывающій еще многія колебанія и нершимость. Никто насильно въ бараки доставляться не будетъ,— это во-первыхъ. Во-вторыхъ, смерть отъ холеры и въ барак признавалась въ глазахъ народа такою же ‘честною смертью’, какъ и всякая другая, что, быть можетъ, еще важне.
Вс знающіе дло люди, съ кмъ намъ доводилось говорить объ этомъ предмет, свидтельствуютъ единогласно, что это ясное и категорическое заявленіе произвело самое успокоительное дйствіе, а точное и гласное примменіе его довершило это впечатлніе. Въ самомъ дл, если у народа есть свои суеврія, то и у насъ есть тоже свои. Крайности увлеченія ‘изоляціей’, ‘дезинфекціей’ и предосторожностями отъ зараженія, этотъ своего рода санитарный фетишизмъ, преклоненіе передъ ‘карболкой’ во что бы то ни стало — въ своемъ бездушіи стоитъ порою любого, самаго темнаго народнаго колдовства {До какихъ курьезовъ можетъ доходить это преклоненіе передъ ‘дезинфекціей’, видно изъ того, что, наприм., въ Мелитопол фактически закрыли бани, предложивъ банщикамъ вывозить использованную воду въ мсто свалки нечистотъ за городъ. Было даже предложено городовымъ врачомъ, ‘для обезвреженія мыльной воды, перекипячивать ее вновь’ (‘Крымскій Встникъ’, No 182).}. Въ Нижнемъ-Новгород въ теченіе всего времени умершіе отъ холеры въ баракахъ отпвались съ открытыми лицами {Разумется, при этомъ были приняты разумныя мры дезинфекціи.}, на островъ, гд стояли бараки, допускались близкіе больнымъ и даже сторонніе люди, здсь не было и рчи о черныхъ фургонахъ съ блыми надписями ‘холера’, мрачно сновавшими въ начал эпидеміи по Астрахани, никто даже не говорилъ о какихъ-то ‘клещахъ’ и ‘крючьяхъ’, которыми будто подымались заболвшіе на улицахъ, или о томъ, что въ бараки таскаютъ здоровыхъ. Улицы имли обычный видъ, городовые не чувствовали себя призванными заглядывать въ лица прохожихъ, спрашивать васъ о причинахъ вашей задумчивости, справляться о состояніи вашего разсудка и т. д. Съ холеры и съ холерныхъ бараковъ сразу былъ снятъ этотъ устрашающій покровъ, который на каждаго больного ложился какимъ-то проклятіемъ, сразу отчуждая его отъ всхъ его близкихъ, отъ родныхъ, отъ сочувственнаго взгляда, и обрекалъ его на какую-то ‘собачью’ смерть, безъ ‘могилы и креста’, безъ похороннаго обряда, безъ прощанія… Болзнь оставалась, страшная по прежнему, но устрашающая обстановка, этотъ удивительмый осколокъ старинныхъ суеврій, отпадалъ совершенно.
Опытъ показалъ, что это отнюдь не способствовало распространенію болзни. Наоборотъ, это водворяло спокойствіе, ставило преграды ‘превратнымъ толкамъ’ въ гораздо сильнйшей степени, чмъ вс угрозы вислицами и сченія розгами. Публика, разъзжаввіаяся съ ярмарки, увезла съ собой изъ Нижняго много юмористическихъ разсказовъ о томъ, какъ въ бараки ‘просились’ притворно-больные холерой, и мы имли случай читать нсколько такихъ анекдотовъ въ газетахъ. Въ разсказахъ этихъ встрчалось порой не мало комическихъ штриховъ, но, во всякомъ случа, это гораздо лучше астраханскихъ и иныхъ трагедій съ мрачными и ни къ чему ненужными атрибутами. Можно ли сомнваться, которымъ изъ двухъ указанныхъ выне пріемовъ вызвана эта перемна? Угрозами ли вислицы какому-то ‘негодяю’, бросившему камень (для котораго, кажется, слишкомъ ужъ много чести сознавать, что изъ-за него отмняются даже дйствующіе законы),— угрозами, которыя внушаютъ всмъ преувеличенное представленіе объ опасностяхъ, требующихъ пріостановки нормальнаго порядка,— или же этимъ примромъ спокойнаго отношенія къ страшной болзни, которое въ свою очередь внушаетъ спокойствіе толп?
Нашъ народъ во многихъ отношеніяхъ живетъ прошлымъ. Вспомнимъ еще разъ описанныя выше волшебныя церемоніи, почти одинаковыя у ингушей, у духоборцевъ, у жителей нижегородской деревни Кузнечихи, въ станицахъ Кубани и у чувашъ. Какъ приходитъ народъ къ необходимости спускаться въ подземелья, зажигать огни, бродить съ факелами вокругъ деревень въ глухую полночь? Думаете ли вы, что это нчто постоянно присущее нашему народу, что любой житель деревни впередъ могъ бы сказать, что именно они будутъ длать въ этомъ случа? Безъ сомннія, нтъ. Не нужно особенной силы воображенія, чтобы представить себ ясно, какъ возникаютъ въ деревняхъ эти однообразные пріемы. Растерянная, испуганная толпа ищетъ средства борьбы ощупью, и, отчужденная, недоврчивая къ ‘господамъ’ съ ихъ непонятною и не мене для народа ‘волшебною’ наукой, обращается къ какой-нибудь удрученной годами древней Макрид или престарлому начетчику, хранителямъ наивной премудрости предковъ. И вотъ въ старомъ ум начинаютъ шеведиться древнія воспоминанія. Холера, чума бываютъ не часто. Древніе старцы еще, быть можетъ, несмысленными юношами или дтьми присутствовали при томъ, какъ ихъ отцы прибгали къ своимъ Макридамъ. И встаетъ въ дряхломъ ум полузабытая картина, съ глухою ночью, огнями, освщавшими блыя фигуры, съ сохою, которою вели борозду, съ какими-то выдохшимися обрывками языческаго обряда и давно брошенной языческой молитвы… И то, что умерло тысячу лтъ назадъ, оживаетъ, какъ привидніе, въ минуту народной невзгоды.
Но если такъ живучи эти тысячелтнія воспоминанія, то воспоминанія боле близкія о больницахъ блаженной памяти ‘приказовъ общественнаго призрнія’, о пріемахъ дореформенной медицины, конечно, еще свжи и живы, какъ новорожденные младенцы. Кто, положа руку на сердце, скажетъ, что боязнь больницы, столь сильная въ простомъ русскомъ человк, не иметъ самаго реальнаго основанія въ недавнемъ еще прошломъ? и если бы кто сказалъ это, то намъ такъ легко привести признаніе врачей о томъ, что еще лтъ десять назадъ въ нкоторыхъ даже столичныхъ больницахъ всякая болзнь съ неизбжностью закона переходила непремнно въ тифъ {Интересна въ этомъ отношеніи еще одна небольшая черточка: въ нкоторыхъ мстахъ на Волг, въ числ ‘старинныхъ’ народныхъ средствъ противъ холеры, употреблялся деготь въ смси съ медомъ. Изъ архивныхъ воспоминаній о холер 1848 года видно, что въ то время смсь дегтя съ медомъ рекомендовалась населенію отъ медицинскаго департамента! Теперь мы готовы разсматривать и его, какъ темное народное суевріе!..}.
Мы читаемъ газеты, мы знали сразу, съ самаго начала, какія именно мры приняты на случай холеры, какъ устраиваются бараки, сколько куда назначено врачей, фельдшеровъ и студентовъ. Но отъ народа, не читающаго газетъ и не знающаго современнаго положенія этого дла,— на какомъ основаніи можемъ мы требовать, чтобы онъ отршился отъ традиціоннаго взгляда и, разставаясь съ домомъ, съ родными, съ уходомъ родной и любящей руки, шелъ умирать въ неизвстное мсто, надъ которымъ тяготютъ воспоминанія, совершенно реальныя для недавнихъ временъ?
И, вдобавокъ, какъ ни тяжела болзнь, какъ ни страшна ‘мотуха’ (народное названіе холеры), русскій человкъ, право, не такъ ужъ боится смерти. Но онъ придаетъ огромное значеніе самому процессу смерти. Ему нужно, чтобъ она совершалась съ торжественностью, соотвтствующею важности момента, ему нужно, чтобъ его отпли, проводили, попрощались съ нимъ передъ могилой. Только тогда онъ чувствуетъ, что умираетъ, какъ человкъ, какъ умирали его отцы и дды, а не ‘дохнетъ’, какъ безсловесное животное. Только въ этихъ условіяхъ онъ чувствуетъ себя готовымъ въ безвстный путь и отправляется въ него съ тмъ стоическимъ спокойствіемъ, которое отмтили наши лучшіе писатели.
Въ город Майкоп возникло слдующее очень характерное пререканіе между городскимъ головой и духовенствомъ: ‘Городской голова города Майкопа,— пишутъ въ ‘Церковномъ Встник’,— обратился къ мстному протоіерею отцу Соколову съ просьбой, чтобы онъ, какъ благочинный, запретилъ подвдомому духовенству напутствовать больныхъ и хоронить умершихъ отъ холеры, мотивируя свое ходатайство тмъ обстоятельствомъ, что этимъ своимъ дйствіемъ духовенство будто бы само развиваетъ и распространяетъ холеру въ город. Голова телеграфировалъ объ этомъ въ Ставрополь къ епископу Евгенію, кокорый отвтилъ, что голова не вправ предъявлять такихъ требованій. Голова прислалъ въ консисторію офиціальную бумагу съ представленіемъ при ней протокола засданія городской думы, на каковомъ засданіи и было постановлено, чтобы воспретить духовенстеу напутствованіе больныхъ и погребеніе умершихъ’.
Газета ‘Волынь’ (No 167), изъ которой мы цитируемъ этотъ фактъ, называетъ его ‘поразительно дикимъ и очень сквернымъ’, заподозрвая какъ будто религіозныя чувства майкопскаго муниципалитета. Мы, съ своей стороны, уврены, что тутъ не можетъ быть и рчи о чемъ-либо подобномъ. Тутъ только съ полною послдовательностью сказалась суеврная боязнь передъ холерой: все должно уступить передъ ‘изоляціей и дезинфекціей’.
Безъ сомннія, майкопскіе муниципалы неправы. Далеко не все отступаетъ передъ санитарными требованіями, и чмъ больше будетъ пощажено въ обществ интимныхъ чувствъ и законныхъ привычекъ, чмъ меньше будетъ нарушено обычныхъ, законныхъ нормъ, тмъ лучше. Холера прошла или, во всякомъ случа, дала намъ продолжительный роздыхъ, и теперь, когда наступаетъ время для подведенія итоговъ, приходится сознаться, что она стоила очень дорого во многихъ отношеніяхъ. Въ томъ же (‘часто упоминаемомъ’, какъ писалось въ старинныхъ бумагахъ) Нижнемъ-Новгород, по краткому отчету, недавно появившемуся въ мстной газет, затрачено около 516,000 руб. Больше полумилліона,— это, конечно, очень дорого, ‘по рублю на бациллу’,— говорятъ шутники не объ одномъ, впрочемъ, Нижнемъ {‘Возможно ли,— спрашиваетъ, напримръ, ‘Сторонній зритель’ въ газет ‘Каспій’,— чтобы, считая въ среднемъ 12 больныхъ, на содержаніе ихъ вышло 690 р. въ мсяцъ (какъ это случилось въ Балаханахъ)? Или чтобы карболка, стоющая въ Баку 5 р. за пудъ, при перевозк ея въ Балаханы обходилась въ 15 рублей!’ Къ сожалнію, приходится сказать, что и эти, и тысячи другихъ чудесъ въ этомъ род, наврное, весьма возможны…}. Намъ кажется, однако, что еще большею цной пришлось бы оцнить ту ломку правовыхъ нормъ, тотъ подрывъ чувства законности, которые хотя и не такъ осязательно, однако, глубоко проникали за это время въ наше и безъ того слабое въ этомъ отношеніи общество. Но есть области, соприкасающіяся съ такими интимными сторонами человческой жизни и смерти, нарушеніе которыхъ не поддается уже никакой оцнк, на свободу которыхъ нельзя посягать ни при какихъ условіяхъ, съ которыми должна считаться всякая ‘дезинфекція’. Таковъ, между прочимъ, и майкопскій случай, но эту точку зрнія слдуетъ расширить и провести до возможныхъ предловъ. Разумная осторожность какъ въ отношеніи къ возможности физическаго зараженія, съ одной стороны, такъ и — съ другой — къ законнымъ бытовымъ формамъ, къ убжденіямъ и задушеннымъ привычкамъ народа,— вотъ руководящая нить, протянувшаяся въ об стороны, забвеніе которой почти всегда и неизмнно приноситъ больше косвеннаго вреда, чмъ прямой пользы. Мы глубоко уврены, что если бы на далекихъ низовьяхъ Волги сразу же была принята основная мысль, проведенная въ циркулярахъ г. нижегородскаго губернатора, то мы, наврное, не были бы свидтелями мрачныхъ сценъ, разыгравшихся въ тхъ мстахъ.
Просматривая отчеты о засданіяхъ комиссій, проектирующихъ общія системы борьбы съ холерой въ размыхъ мстахъ, мы видимъ значительное колебаніе по вопросу о томъ, слдуетъ ли считать обязательнымъ немедленную отдачу больныхъ въ бараки. ‘Вопросъ о томъ, можетъ ли быть и при какихъ условіяхъ допуекаемо оставленіе заболвшихъ холерою для леченія на дому,— читаемъ мы, напримръ, въ столичныхъ газетахъ,— обсуждался, по предложенію градоначальника генерала В. В. фонъ-Валя, особымъ присутствіемъ при врачебномъ управленіи столицы, состоящимъ подъ предсдательствомъ помощника с.-петербургскаго градоначальника И. Н. Турчанинова. По мннію присутствія должно быть принято за общее правило всхъ холерныхъ больныхъ немедленно направлять въ больницы. Но такъ какъ бываютъ случаи, когда сами больные или ихъ близкіе непремнно желаютъ, чтобы заболвшій продолжалъ леченіе на дому, то присутствіе признало необходимымъ установить особыя правила’.
Мы не станемъ перечислять здсь этихъ правилъ, скажемъ только, что условія, требуемыя присутствіемъ, могутъ быть примняемы разв только въ семьяхъ сравнительно богатыхъ, вообще значительно выше средней зажиточности. Правда, скученность и особыя условія столичной жизни играютъ тутъ значительную роль, однако скученность имла также мсто на Нижегородской ярмарк и, однако, опытъ блестяще подтвердилъ правильность вышеуказанной точки зрнія, принятой въ Нижнемъ. Тмъ боле, что послдовательное проведеніе строгаго надзора далеко не всегда выполнимо и предполагается только въ теоріи. Вспомнимъ о существовавшихъ нкогда запрещеніяхъ курить на улицахъ. Было замчено, что съ тхъ поръ, какъ эти запрещенія отмнены, пожары отъ папиросъ въ городахъ почти неизвстны, потому что никто не скрываетъ второпяхъ закуренной папиросы. Легко допустить, и, я думаю, врачи-практики подтвердятъ это, что въ бараки больные охотне и въ большемъ количеств доставляются тамъ, гд гд ихъ не тащили силой.
‘Когда, въ начал іюня, на берегу Волги, подъ горой вблизи отъ большой пристани принялись строить баракъ (цитируемъ частное письмо), то въ населеніи это сооруженіе было встрчено чрезвычайно враждебно. На улицахъ, у кабака и на базар толковали громко, что въ баракъ никто не пойдетъ, что баракъ надо разнести по бревнышку, и, право, невольно врилось въ возможность какой-нибудь дикой выходки, при вид сверкающихъ глазъ и сжимавшихся кулаковъ. Дачиики помышляли о перезд въ другія, боле спокойныя мста.
‘Теперь холерный баракъ какъ-то слился съ окружающимъ пейзажемъ, а холерная баржонка съ желтымъ флагомъ качается у берега такъ спокойно, какъ будто она прижилась тутъ окончательно. Вражды къ бараку и врачамъ совсмъ нтъ, толки затихли. Въ ожиданіи ‘привоза’ (случаи не особенно частые) новаго больного съ парохода или близкихъ деревень сторожъ мирно спитъ на корм, а деревенскія бабы давно уже пытаются эксплоатировать мостки этой баржи, какъ мсто, весьма удобное для стирки блья. Проснувшись, сторожъ ихъ непремнно прогонитъ. Все-таки, непорядокъ,— мсто казенное.
‘И все это измнилось въ столь благополучномъ смысл съ тхъ поръ, какъ населенію было объявлено положительно, что изъ домовъ никого не станутъ брать насильно. Недавно былъ случай, когда, наоборотъ, насильно пришлось удалять псевдо-холернаго добровольца. Старый служака, бездомный и уставшій отъ скитальческой жизни, водворился здсь на правахъ якобы холернаго, и санитарамъ стоило не малаго труда удалить его съ помощью урядника’.
А вотъ, кстати, и еще характерная картинка изъ того же письма:
‘Много тревоги произвелъ въ населеніи слухъ, что колодцы уже отравлены. Ночью въ окно къ какой-то старух постучались двое мужчинъ, ‘въ блыхъ картузахъ’ (что считается здсь признакомъ дачника), спросили: ‘Гд тутъ у васъ колодцы?’ — и скрылись, не дождавшись отвта. Такъ какъ это повторялось нсколько разъ, то, догадавшись, зачмъ таинственнымъ незнакомцамъ нужны колодцы, жители собрали сходъ, кододцы закрыли, съ приложеніемъ печатей старосты, и теперь бабы ходятъ по воду къ родникамъ въ сосднюю деревню (около версты). Нужно ли прибавлять, что это не усилило расположенія аборигеновъ къ намъ, интеллигентнымъ несчастливцамъ, носящимъ блыя фуражки и загнаннымъ въ эти безпокойныя мста злополучною судьбой и исканіемъ ‘спокойствія на лон природы’? На насъ косились, а подъ вечеръ провожали подозрительными взглядами… Черезъ нсколько дней странная легенда получаетъ неожиданно совершенно реальное объясненіе: пойманы два ‘отравителя’ въ блыхъ фуражкахъ, которыми оказались двое мстныхъ лоботрясовъ-подростковъ, пугавшихъ старухъ отъ скуки. Сначала ихъ хотли было представить по начальству, но потомъ побоялись и пожалли: а ну, какъ ихъ за это озорничество повсятъ,— времена строгія!.. Ограничились келейнымъ внушеніемъ, а легенда продолжаетъ гулять, переходя, конечно, отъ села къ селу, отъ деревни къ деревн’.
Какую услугу могло бы оказать и въ этомъ, и въ тысяч другихъ случаевъ простое гласное разбирательство! Мы привели эти выдержки именно потому, что он ярко иллюстрируютъ сравнительное значеніе обоихъ пріемовъ, имвшихъ мсто въ одной и той же губерніи, по распоряженію одного и того же лица: генерала Н. М. Баранова.

VII.

Въ огромной масс отрывочнаго, пестраго и безсистемнаго матеріала, доставленнаго газетами за послднія только недли холернаго періода, мы встрчаемъ не мало и фактовъ ‘отраднаго свойства’. Правда, къ значительному большинству сообщеній этого рода приходится относиться съ невольною осторожностью. Печать забираетъ силу, ее начинаютъ цнить и въ провинціи… И это, увы, сказывается, между прочимъ, и тмъ, что многіе очень ‘цнятъ’ печатныя восхваленія. Кром того, невольно приподнятое настроеніе вырабатываетъ какой-то особенный жаргонъ. Мы не слышимъ уже о дятельности врача, а непремнно о ‘самоотверженной дятельности’, не встрчаемъ просто административныхъ мръ, а непремнно ‘энергичныя мры’ и тоже ‘самоотверженныя мры’. Однимъ словомъ, никакъ дло не ходитъ теперь безъ пышныхъ эпитетовъ, и если самое простое исполненіе самой простой обязанности, сколько-нибудь соприкосновенной къ холер, назвать просто по имени, то многіе, пожалуй, обидятся {Въ No 169 ‘Волгаря’ объявлена печатная благодарность г-на нижегородскаго губернатора прапорщику морской артиллеріи В. И. Главацкому за ‘быстрое устройство сигнальныхъ фонарей и флаговъ’.}.
Это обстоятельство подмчено и другими наблюдателями провинціальной жизни. ‘Въ то время,— пишетъ ‘Сторонній зритель’ въ фельетон газеты ‘Каспій’ (No 193),— когда вы въ рдкой изъ газетъ, даже столичныхъ, не читаете объ ужасномъ санитарномъ состояніи нашихъ городовъ, о нераспорядительности городскихъ думъ и о разнаго рода неурядицахъ, происходящихъ въ силу множества причинъ общихъ и частныхъ, ‘Терскія Вдомости’ пишутъ: ‘Благодаря станичному атаману и фельдшерамъ, у насъ небывалая чистота и порядокъ. Благодаря внушеніямъ атамана, станичное населеніе лишено было суеврнаго страха. Съ появленіемъ болзни, не малую пользу приносилъ и мстный учитель, и фельдшера трудились по мр силъ своихъ, и можно надяться, что общество оцнитъ это и не преминетъ увеличитъ имъ содержаніе’. ‘Впрочемъ, если бы мы пожелали,— продолжаетъ фельетонистъ,— подвести итоги идолопоклонства, то пришлось бы поставить на видъ и не такого рода невинные и весьма прозрачные курьезы’.
Все это вынуждаетъ къ осторожности въ оцнк ‘свтлыхъ явленій’, по крайней мр, теперь, пока не миновала еще указанная выше склонность къ неизмнно-высокому стилю. Мы ограничимся лишь указаніемъ на фактъ общаго характера и огромнаго значенія: въ большимств мстностей, постигнутыхъ холернымъ бдствіемъ, населеніе сравнительно быстро примнялось къ анти-холернымъ порядкамъ, несмотря на тревожные слухи, тучей запосившіеся съ низовьевъ Волги. Изъ этого видно, конечно, что здравый смыслъ народа способенъ усваивать значеніе фактовъ, гд эти факты дйствительно противупоставляются мрачнымъ легендамъ.
Въ No 3999 ‘Южнаго Края’ помщено обстоятельное письмо изъ Сумскаго узда. ‘Съ первыхъ чиселъ минувшаго іюля,— говоритъ авторъ письма,— земство образовало три санитарныхъ отряда, состоящихъ каждый изъ врача, трехъ фельдшеровъ и трехъ санитаровъ. Эти отряды начали свой объздъ. Прідутъ въ село или деревню, осмотрятъ избы, дворы, кабаки, колодцы, и начинается чистка и дезинфекція. Работа кипитъ на сел. Навозъ вывозится на поля, колодцы чистятся, избы моются и заново блятся. Сами крестьяне охотно отводятъ избы подъ холерныя больнички, заготовляютъ лошадей для медицинскаго персонала, кабаки приводятся въ опрятность. Въ управу то и дло летятъ отъ санитарныхъ отрядовъ карточки съ лаконическимъ извщеніемъ, что ‘все сдлано, никакихъ актовъ нтъ, и отрядъ вызжаетъ дальше’. Въ какихъ-нибудь 10—15 дней узда не узнать. Всюду опрятность, чистота, и все подтянулось’.
‘Въ с. Королев заняли избу подъ временную больницу. Крестьянинъ, у котораго нанята изба, живетъ рядомъ въ другой своей же изб. Во двор у него колодецъ. ‘Я,— говоритъ онъ, — никого изъ больнички не пущу брать воду, а купите кадушку, поставьте у воротъ и каждое утро мы наполнимъ ее водою, а вы берите воду сами’ (это потому, что докторъ разъяснилъ легкость зараженія черезъ воду). Когда въ деревн Ульяновк заболлъ казакъ Курмакъ, вернувшійся съ Дону, у котораго пояились судороги, то сейчасъ же собравшіеся крестьяне обмыли его, дезинфицировали, старое его блье и верхнюю одеоісду сожгли, а взамнъ того натащили ему кто рубахъ, кто верхнее платье, и препроводили въ больницу. Казакъ выздоровлъ… Но въ чемъ же,— спрашиваетъ въ заключеніе авторъ,— кроется причина здравыхъ житейско-гигіеническихъ понятій и поразительнаго послушанія здшняго простолюдина? Отвтъ ясенъ. Въ правильной постановк земской медицины и народной школы, на что земство не жалло средствъ.
И тутъ же корреспондентъ вспоминаетъ: ‘А сколько изъ-за этого было шума!’
Въ ‘Донской Пчел’, издающейся въ Ростов-на-Дону, мы находимъ не мене обстоятельную статью, посвященную тому же предмету, озаглавленную: Холера и затемерницкіе нравы. ‘Когда впервые появились смертельные случаи отъ холеры, въ поселеніи стали циркулировать слухи, что доктора морятъ больныхъ какими-то порошками. Рьяне всхъ бросались на эти слухи бабы и разносили ихъ изъ устъ въ уста, изъ двора во дворъ, съ значительными прикрасами собственной фантазіи. Какъ заболвшіе, такъ и здоровые, но ожидавшіе той же участи, твердо ршились лучше умереть отъ ‘гнва Божьяго’, чмъ отъ докторскихъ ‘порошковъ’… Врачу М. . Крассу, прибывшему сюда почти въ разгаръ эпидеміи, мало кому знакомому и чуть не въ каждомъ дом встрчавшему отпоръ, приходилось очень трудно. Вотъ тутъ-то оказала благотворпое вліяніе дятельность мстныхъ попечителей, какъ людей, уже извстныхъ своимъ односельчанамъ. Во многіе дома врачъ былъ допускаемъ только благодаря участію попечителя, а въ нкоторыхъ — попечителямъ приходилосъ даже принимать на себя и леченіе больного, такъ какъ врача ни за что не ршались принимать’.
Вы видите здсь вс данныя для такъ называемыхъ ‘холерныхъ безпорядковъ’: и суевріе, и толки, и раздраженіе противъ врачей, и упорство. Въ одномъ случа, когда авторъ письма, самъ, очевидно, бывшій санитарнымъ попечителемъ, вошелъ во дворъ, гд былъ больной крестьянинъ, то ‘на дворъ выскочили дв бабы, мать и жена больного, съ расширенными глазами и сжатыми кулаками, очевидно, вообразивъ, что пришелъ докторъ. Однако, увидавъ знакомаго человка, тотчасъ же смутились и пустили его, прося помочь больному’.
Что при такихъ условіяхъ оставалось длать врачу? Очевидно, предстояло два исхода: увидть въ первомъ же такомъ случа вредное упорство и возстановлять авторитетъ науки при помощи полиціи. Дальнйшее извстно: вмсто борьбы съ холерой, борьба съ холерными и ихъ близкими, между тмъ какъ врачу едва хватаетъ времени и на то, чтобы подать помощь тамъ, гд его пускаютъ и даже просятъ. Въ данномъ случа дло пошло иначе: врачъ предоставилъ, не заботясъ о ‘возстановленіи авторитета’, выполнять свои распоряженія санитарному попечителю, твердо настаивая на необходимости дезинфекціи всюду, гд было возможно, но въ крайнихъ отдльныхъ случаяхъ отступая даже и отъ этихъ требованій, а затмъ старался длать свое дло и давать возможность населенію видть результаты.
И населеніе начало сдаваться само. Нсколько случаевъ, рзко оттнявшихъ пользу санитарныхъ мръ и изоляцій больныхъ, довершили дло. Въ одномъ дом были спасены такимъ образомъ двое дтей, и случай этотъ,— говоритъ авторъ корреспонденціи,— ‘до того поколебалъ рутинныя воззрнія родителей, что т, отбросивъ всякую непріязнь къ врачу и аптечнымъ снадобьямъ, встрчали и провожали насъ всегда съ поклонами и привтствіями. Теперь они уже съ глубокою врой прибгали къ помощи и совтамъ врача, дорожа каждымъ его словомъ’.
Въ конц-концовъ, врача въ цломъ околотк встрчали на улиц съ привтствіями и поклонами, чуть не въ каждый домъ стали просить его къ скрываемымъ прежде больнымъ, а въ пріемный покой стало собираться столько больныхъ, въ большинств одержимыхъ поносами, предшествующими острымъ припадкамъ холеры, что не было возможности записывать въ книгу амбулаторныхъ. Всть о доктор, которому вполн можно врить, разнеслась даже за предлы двухъ участковъ въ Затемерницкомъ поселеніи.
Здсь,— говоритъ въ заключеніе авторъ,— приведены лишь нкоторые, боле выдающіеся, факты, но сколько было мел.кихъ, не мене характерныхъ, гд врачу приходилось брать нa себя роль лектора передъ окружавшею его толпою: объяснять свойства болзни, причины зараженія ею, важное значеніе дезинфекціи и роль каждаго изъ медикаментовъ въ отдльности, приходилось умолять родныхъ согласиться давать ледъ больнымъ или предварительно самому принимать т порошки, которые назначались больнымъ, чтобы разсять подозрнія въ смертельномъ дйствіи порошковъ… ‘Такихъ случаевъ,— кончаетъ корреспондентъ,— разнообразныхъ, мелкихъ, но характеристичныхъ, было очень много’.
Общіе результаты всего этого сказались, по словамъ ‘Темерничанина’, въ томъ, что въ Затемерницкомъ поселеніи уже съ послднихъ чиселъ поля не было случаевъ холеры, благодаря быстро развившемуся доврію къ врачамъ и строго (въ особомъ смысл) проведенной дезинфекціи, тогда какъ въ сосднемъ же город и по хуторамъ холера продолжала уносить свои жертвы…

VIII.

Примры затемерницкихъ поселеній далеко не единичны, но читать о нихъ приходится рдко. А бьющіе въ глаза примры народной темноты, суеврія, невжества гораздо чаще отмчаются прессой. Понятно, что у культурнаго читателя складывается невольно одностороннее представленіе. Читая обо всхъ этихъ ‘раціональныхъ мрахъ борьбы съ эпидеміями’, о приготовленіяхъ къ встрч,— мы невольно начинаемъ воображать, что ‘разумъ и порядокъ’ съ нашей стороны являются общимъ правиломъ. И по общему же правилу народъ отвчаетъ на эти попеченія суевріемъ, дикостью и буйствомъ…
Это большая несправедливость. Мы вдь тоже часть русскаго народа, плоть отъ его плоти и кость отъ его костей. Наша жизнь течетъ не только параллельно съ его жизнью. Она переплелась съ нею тысячью нитей, и всегда его грхи и его ошибки неразрывно связаны съ нашими. Народная темнота, невжество и предразсудки — только почва, на которой посвъ взращивается реальными фактами, исходящими порой не отъ народа…
Холера, какъ извстно, пришла за огромнымъ, небывалымъ еще по размрамъ голодомъ 1891—2 года.
Это бдствіе тоже сопровождалось обычными у насъ, на Руси, явленіями: недовріемъ народа къ такъ называемымъ правящимъ и культурнымъ классамъ и мрачными легендами. Одна изъ этихъ ‘голодныхъ’ легендъ, распространенная очень широко, гласила, между прочимъ, что т добровольцы изъ общества, которые несли народу не казенную, а вольную помощь на средства, собранныя изъ частныхъ пожертвованій, посланы никмъ инымъ, какъ антихристомъ. Реакціонная печать съ большимъ злорадствомъ подхватила тогда эту глупую бабью сказку: сначала по отношенію къ Толстому, а затмъ и относительно другихъ представителей ‘интеллигенціи’ съ ихъ неосязательной и нечиновничьей помощью,— она сочувственно перепечатывалась и ‘Московскими Вдомостями’, и ‘Гражданиномъ’… Лично мн пришлось сталкиваться въ деревняхъ Лукояновскаго узда съ тми же подозрніями, которыя пускались въ ходъ людьми древляго склада и темнаго умонастроенія и поддерживались преимущественно старухами. И, однако, нигд, ни разу эта мрачная сказка не пошла дальше заугольнаго шипнія и вздоховъ. Всюду она падала передъ очевидностью: въ вольныхъ столовыхъ давали хлбъ, а не камень, и никого туда не гнали насильно. И вотъ, въ очеркахъ голоднаго года мн пришлось отмтить, что т самые люди, которые изобртали или повторяли легенду объ антихристовой печати,— приводили своихъ дтей въ столовыя и сами просили внести ихъ въ списки. Такъ жизненный фактъ побждалъ изуврныя теоріи.
Совершенно иная судьба постигла легенду холерную. Еще боле дикая, еще боле нелпая,— она была направлена противъ культурныхъ работниковъ, которые шли къ народу на помощь съ истиннымъ самоотверженіемъ, съ опасностью жизни… И въ то время, какъ ‘голодныя легенды’ безсильно стихали передъ очевидностью помощи, встртивъ послдній пріютъ на страницахъ отсталой печати,— легенда холерная сгустилась въ темную тучу, облеклась въ плоть и кровь и, поднявшись въ низовьяхъ Волги, промчалась мрачнымъ ураганомъ кверху, захвативъ Астрахань, Дубовку, Царицынъ, Саратовъ… И всюду лилась кровь,— сначала врачей и медицинскаго персонала, а затмъ и жестоко ‘усмиряемаго’ народа.
Въ слдующемъ очерк я пытаюсь выяснить условія, которыя дали этому кошмару силу и значеніе реальнаго факта…

ОЧЕРКЪ ВТОРОЙ.
Карантинъ на девяти-футовомъ рейд.

I.

Какъ извстно, слухи о холер носились давно. Газеты указывали на то, что она свила себ гнздо въ нкоторыхъ мстахъ пограничной Персіи, но, какъ это бываетъ обыкновенно, на слухи не обращали особеннаго вниманія… Пока все было ‘благополучно’ въ предлахъ Россіи,— о возможности холеры велась лишь безплодная секретная переписка въ ндрахъ различныхъ канцелярій…
Но вотъ, слухи стали превращаться въ настоящую и близкую угрозу. Холера уже появилась у самой границы, холерные случаи, еще тщательно скрываемые мстными начальствами, уже обнаружились въ прикаспійскихъ степяхъ.
Тогда начались ‘приготовленія’. Приготовленія на нашемъ бюрократическомъ язык это значитъ: проявленіе административной энергіи въ вид циркуляровъ, предписаній, негласныхъ совщаній чиновниковъ, выработка таинственныхъ мропріятій, которыя должны настигнуть обывателя боле или мене врасплохъ. Это значитъ, что гг. врачебные инспектора шлютъ предписаніе врачамъ городовымъ и узднымъ, т кидаются къ полиціи, полиція во дворы обывателей, обросшіе горами навоза. Сыплются протоколы и штрафы, а надъ всмъ этимъ властно гремлтъ и рокочутъ приказы гг. губернаторовъ и спеціально командированныхъ высшихъ медицинскихъ чиновниковъ ‘съ особыми полномочіями’. Но такъ какъ, разумется, приказывать всегда легче, чмъ исполнять приказы, то и выходитъ обыкновенно, что господа губернаторы, медицинскіе чины съ особыми полномочіями, врачебные инспектора и полицейскіе пристава ‘развиваютъ огромную энергію’, за которой никакъ не могутъ поспть никакія обывательскія старанія. Обывателя казнятъ и мировые судьи, и газеты, а административная энергія выступаетъ въ наивыгоднйщемъ свт… И никому какъ-то не приходитъ въ голову, что вдь и для проявленія этой энергіи предоставлялось обширное поле дйствій въ боле спокойное время… Но тогда она дремала вмст съ обывательской доморощенной санитаріей…
Такъ какъ на этотъ разъ холера шла изъ Персіи, то на господъ губернаторовъ бакинскаго и астраханскаго пала почетная обязанность встртить опасную гостью и не допустить ее въ предлы Россіи.
И господа губернаторы приступили ‘во всеоружіи власти’ къ исполненію отвтственной миссіи. Къ сожалнію, о Баку мы имемъ не особенно полныя извстія. Какъ наиболе интересную черту героической борьбы бакинской администраціи съ холерой, газеты того времени отмтили,— будто бакинскій губернаторъ (г. Рогге) прежде всего счелъ цлесообразнымъ удалиться на нкоторую почтительню дистанцію въ горы, откуда, повидимому, можно было лучше обозрвать поле предстоявшей борьбы.
О приготовленіяхъ къ этой борьб города Астрахани мы имемъ нсколько боле подробныя извстія. Прежде всего были приготовлены очень эффектныя повозки. Къ сожалнію, для исторіи не осталось фотографическихъ снимковъ этихъ замчательныхъ сооруженій. Компетентные свидтели сообщали, что они имли форму большихъ ящиковъ, отчасти напоминавшихъ телжки для ловли бродячихъ собакъ, только значительно больше. Он были выкращены черной краской, по которой блыми буквами виднлась ободряющая надпись: ‘холера’. Впослдствіи врачебный инспекторъ, г. Краевичъ, сообщалъ въ своемъ отчет, что ‘сдланные гор. управленіемъ экипажи вызвали открытое неудовольствіе со стороны обывателей’ {‘Астрах. Листокъ’, No 101.}.
Это — боле чмъ вроятно. Но тогда возникаетъ вопросъ: почему г. Краевичъ, видный членъ административпой комиссіи, взявшей всецло въ свои руки верховное распоряженіе противохолерной борьбой въ г. Астрахани,— не произнесъ своей компетентной критики ране? Что замчательные экипажи были построены на городскія средства,— это совершенно врно. Но врно также и то, что городское управленіе не имло ‘своего’ самостоятельнаго голоса въ этихъ длахъ, и что гласные, въ какомъ-нибудь отношеніи противодйствовавшіе или не соглашавшіеся съ намреніями администраціи, немедленно попадали въ ‘неблагонадежные’ и выдворялись административнымъ порядкомъ изъ города. ‘Нсколькимъ лицамъ предложено оставить Астрахань’,— читали мы въ то время въ ‘Саратовскомъ Дневник’ {1892, No 192.}, а въ мстной газет ‘Астраханскій Листокъ’, хорошо освдомленной и выходившей подъ цензурой мстной же администраціи,— появилось слдующее нсколько загадочное извстіе: ‘Постановленіемъ губернскаго правленія отъ 27 августа, купецъ Н. И. Артемьевъ иметъ быть подвергнутъ административной высылк въ Енотаевскъ на неопредленный срокъ’. И дале: ‘вслдствіе отношенія г. пачалышка губерніи г. городскому голов, купецъ Н. И. Артемьевъ устраненъ отъ участія въ засданіяхъ думы’ {‘Астрах. Л.’, 3 сентября 1892, 191.}.
Мы, разумется, ничего не знаемъ ни о преступленіяхъ купца Н. И. Артемьева, ни о томъ, одинъ ли онъ изъ гласныхъ думы (и земства) почувствовалъ на себ всю силу астраханскаго губернскаго правленія и г-на астраханскаго губернатора. Очень можетъ быть, что эту же участь уже ране испытали и другіе строптивые представители самоуправленія, которыхъ имена утонули въ общей формул: ‘нсколькимъ лицамъ предложено оставить городъ’… Намъ важно одно: тамъ, гд администрація можетъ примнять акія мры и гд она ихъ дйствительно примняла,— думу можно винить разв въ слишкомъ пассивномъ подчиненіи административному произволу. Но за этой, важной, правда, и тяжелой оговоркой, необходимо также признать, что отвтственность за вс дальнйшія предпріятія на отвоеванныхъ у самоуправленія позиціяхъ ложится уже цликомъ на одну администрацію… Управа стала ея исполнительнымъ органомъ, а не органомъ самоуправленія, и заготовленныя этой покорной управой ‘повозки’, очевидно, вполн отвчали требованіямъ начальства…
Какъ бы то ни было,— аппараты для ловли больныхъ были заблаговременно готовы, и обывателю приходилось впередъ утшаться мыслью, что, случись съ нимъ на улиц дурно,— его ждетъ уже ‘приличное помщеніе’…
Дальнйшія мры вполн соотвтствовали этому эффектному началу. Тотъ же, цитированный уже нами выше медицинскій инспекторъ, г. Краевичъ, сообщалъ въ своемъ интересномъ доклад, что уже въ 1890 году были большія основанія ожидать появленія холеры изъ Персіи, и по этому поводу въ тайникахъ канцелярій уже два года велась переписка, и даже намчались пункты для врачебно-санитарнаго надзора. Разумется, вс эти переговоры административныхъ инстанцій велись наисекретнйшимъ образомъ: холера разсматривалась, какъ предстоящее нашествіе иноплеменныхъ, а мры борьбы съ нею охранялись отъ преждевременнаго оглашенія, какъ охраняются отъ нескромныхъ взоровъ дипломатическая переписка или планы минныхъ загражденій. Все это до обывателя какъ бы не относилось и должно было непремнно застигнуть его съ извстной внезапностію и врасплохъ.
И все это, разумется, повело къ тому, что въ два года ровно ничего путнаго не было сдлано, и все пришлось начинать сначала, когда (26 мая) начальникъ Закаспійской области телеграфировалъ, что болзнь появилась въ аул у ст. Каука, Закаспійской жел. дороги, и что въ Узунъ-Ада установленъ трехдневный карантинъ. Кром того, сообщалось также, что товары изъ персидскаго гор. Мехшеда, наиболе пораженнаго холерой, направляются, въ обходъ карантинныхъ пунктовъ на русской границ, прямо въ Асхабадъ, откуда зараза легко могла быть занесена и въ Астраханскую губернію {Отчетъ медиц. инсп. Д. Д. Краевича. ‘Астрах. Встникъ’, No 925.}.»
Итакъ, диспозиція была ясна: холера грозила изъ Персіи, почему и слдовало встрчать ее съ этой стороны посредствомъ ‘обсерваціи, изоляціи и дезинфекціи’. Г. астраханскій губернаторъ (Тевяшевъ), черезъ пять дней по полученіи этого извстія (и вроятію, посл конфиденціальнаго совщанія съ г. Краевичемъ. и другими чиновниками) — призвалъ къ себ доктора Арустамова и возложилъ на него исполненіе своихъ плановъ, снабдивъ, разумется, соотвтствующей инструкціей…
Докторъ Арустамовъ долженъ былъ отправиться немедленно на передовыя позиціи, въ Каспійское море, съ цлью во что бы то ни стало задержать персидскую холеру и ‘не пущать’ ее въ гор. Астрахань…

II.

У Глба Ивановича Успенскаго въ его ‘Очеркахъ переходнаго времени’ (гл. XI) есть очень яркое описаніе своеобразнаго мстечка, которое на географическихъ картахъ носитъ странное, ‘нежилое’, если можно такъ выразиться, названіе: ‘Девять футъ’.
‘Подъзжая къ этому мстечку ночью,— говоритъ авторъ,— уже за десятъ — пятнадцать верстъ начинаешь замчать какую-то массу едва мерцающихъ и скученныхъ въ одномъ мст огней. Скоро пароходъ вступаетъ въ водяную улицу, обставленную точь въ точь, какъ на Невскомъ, съ обихъ сторонъ фонарями, укрпленными на вхахъ въ якоря… Къ огнямъ фонарей начинаютъ прибавляться огни судовъ… и вотъ, наконецъ, пароходъ останавливается въ самой середин огромнаго каравана всевозможнаго вида и названія судовъ… Это и есть Девять футъ’.
Еще дальше въ мор стоитъ другой такой же плавучій городокъ, носящій названіе Двнадцати футъ. Расположенъ онъ въ 70—80 верстъ отъ Астрахани, на взморъ, гд струи великой Волги сливаются съ солеными волнами Каспія. Здсь идетъ перегрузка изъ глубоко сидящихъ морскихъ судовъ (если товаръ идетъ въ Астрахань) въ мелко-сидящія рчныя, и наоборотъ,— здсь же волжскія суда перегружаютъ свою кладь на морскія суда, отправляющіяся въ море, по всему побережью Россіи и Персіи…
Сюда-то и былъ командированъ астраханскимъ губернаторомъ Тевяшевымъ докторъ Арустамовъ, съ цлью встртить и задержать здсь холеру, какъ задерживаютъ пограничную контрабанду. Для этой цли доктору Арустамову было приказано устроить немедленно обсерваціоиные пункты и карантинъ, т.е. ‘учредить плавучую больницу, бактеріологическій кабинетъ, дезинфекціонную камеру, аптечку для больныхъ и пассажировъ’. Предписаніе это было получено докторомъ Арустамовымъ 3 іюня, и уже черезъ пять дней онъ исполнилъ предписаніе, водворившись со своимъ небольшимъ отрядомъ на ‘Девяти’ и ‘Двнадцати футахъ’, на разстояніи 70 верстъ отъ Астрахани и въ 30 верстахъ по ближайшему направленію отъ берега, по сосдству съ мысомъ, носящимъ зловщее названіе ‘Могильный бугоръ’. На этомъ мысу былъ устроенъ баракъ и дезинфекціонная камера. Что это былъ за отрядъ и насколько онъ соотвтствовалъ важности задачи, видно изъ того, что ‘даже въ самое горячее время весь медицинскій персоналъ (на трехъ пунктахъ!) состоялъ изъ врачей: Коханова, Воробьева, Опотовича и самого д-ра Арустамова. Изъ этихъ лишь врачъ Опотовичъ занялъ ‘Могильный бугоръ’, докторъ Воробьевъ обосновался на ‘Двнадцати футахъ’ съ однимъ фельдшеромъ. Было еще двое (!) санитаровъ, одна повивальная бабка и одинъ поваръ для больницы. Ни сидлокъ, ни прачекъ, ни санитарныхъ фельдшеровъ вовсе не было {Докладъ д-ра Арустамова обществу врачей. ‘Астрах. Встникъ’, No 929.}.
Таковъ былъ авангардъ, выдвинутый энергичнымъ распоряженіемъ г-на астраханскаго губернатора въ море для того, чтобы задержать холеру и не допустить ея въ устья Волги. Посл этого господинъ Тевяшевъ и астраханская администрація повидимому успокоились: безъ сомннія, ‘бумага’, которая по этому поводу была послана въ Петербургъ, имла очень приличный видъ. Далеко въ мор уже ждетъ эпидемію цлый отрядъ, выдвинутый попечительнымъ начальствомъ, съ бактеріологическими станціями, съ санитарами, съ поваромъ, даже съ повивальною бабкой, и главное — съ строжайшими инструкціями: задержать холеру и подвергнуть ее ‘обсерваціи, изоляціи и дезинфекціи’… А пока превосходная бумага шла изъ астраханской канцеляріи въ канцеляріи петербургскія, ‘единственная карантинная пристань’ на ‘Девяти футахъ’ покачивалась на морскихъ волнахъ, въ ожиданіи исполненія своей, поистин исторической, миссіи.
Жщдать пришлось недолго. На дальнемъ горизонт показывался дымокъ за дымкомъ. Это шли пароходы изъ Баку и изъ Персіи съ товарами для нижегородской ярмарки. Они сначала останавливались на ‘Двнадцати футахъ’, гд, вроятно, подвергались первоначальному досмотру, потомъ переходили къ главному карантину на ‘Девяти футахъ’, гд уже должны были получать свидтельства на пропускъ въ Астрахань, если на нихъ все обстояло благополучно.
Такъ какъ, согласно инструкціямъ, холера должна была придти изъ Персіи, то вниманіе наблюдателей естественно и было направлено на персидскіе пароходы. Оказалось, однако, обстоятельство неожиданное и даже странное: ‘суда, шедшія изъ Персіи, за вс время не доставили санитарно-обсерваціонной станціи ни одного больного’, ршительно обманувъ ожиданія и диспозиціи начальства. Что же касается до судовъ, приходившихъ изъ Баку, то тутъ по диспозиціямъ все, наоборотъ, должно было бы обстоять вполн благополучно, такъ какъ городъ Баку самъ по оффиціальнымъ даннымъ долженъ былъ очищать, обсервироватъ и дезинфицировать зараженныя суда, шедшія изъ Персіи черезъ его пристань. Въ виду этого и согласно инструкціи,— вс суда, приходившія изъ Баку подъ русскимъ и персидскимъ флагами, пропускались на законнйшемъ основаніи и спокойно исчезали въ мглистыхъ устьяхъ Волги, по направленію къ Астрахани.
Оказалось, однако, что и здсь ожиданія инструкціи были обмануты: къ тому времени въ Баку уже съ начала іюня умирали отъ холеры, въ город начиналась паника и спшные массовые побги, но бакинская администрація (руководимая г. Рогге съ кавказскихъ вершинъ?) еще не признавала ‘подозрительныя заболванія’ холерными, очевидно, предпочитая, чтобы ‘во ввренномъ кра’, для утшенія высшаго начальства, какъ можно дольше все обстояло благополучно.
И вотъ, 9 іюня изъ Баку, въ качеств ‘вполн по холер благополучнаго’, вышелъ пароходъ ‘Александръ’, который и прибылъ 12-го къ ‘Девяти футамъ’. На немъ было пассажировъ: 126 мужчинъ, 73 женщины и 66 дтей,— всего, значитъ, 265 человкъ. Изъ нихъ одинъ (шестилтній ребенокъ) скончался въ мор, съ несомннными признаками холеры, а нсколько человкъ были въ безнадежномъ состояніи. ‘Если бы не это обстоятельство,— говорилъ впослдствіи докторъ Арустамовъ въ своемъ доклад обществу врачей,— то санитарная станція, согласно данныхъ ей инструкцій, должна была пропустить этотъ пароходъ безъ обсерваціи и дезинфекціи’. Теперь пароходъ былъ задержанъ. Къ 14 іюня число умершихъ на немъ дошло до пяти. Къ 15-му на девяти-футовую плавучую больницу было доставлено еще 4 больныхъ съ ясными признаками азіатской холеры… Слдовательно, ‘Александръ’ привезъ (изъ оффиціально благополучнаго гор. Баку) на ‘Двнадцати-футовой рейдъ’ девять холерныхъ и сомнительныхъ больныхъ, изъ коихъ 5 умерло уже къ 16-му іюня. Затмъ, 13 іюня прибылъ изъ Баку другой пароходъ ‘Цесаревичъ Александръ’, сдавшій въ Петровск двухъ больныхъ холерой, и посл этого ‘число пароходовъ и зараженныхъ пассажировъ оттуда все увеличивалось’…
Такимъ образомъ, маленькій сторожевой отрядъ очутился лидомъ къ лицу съ ожидаемымъ непріятелемъ, подоспвшимъ, однако, совсмъ не съ той стороны, съ какой его ожидали. Изъ зараженной Персіи пароходы продолжали приходить здоровые, изъ благополучныхъ владній бдительнаго губернатора Рогге они то и дло подвозили умирающихъ. Врагъ былъ уже тутъ и, что всего хуже,— онъ усплъ уже совершить обходное движеніе и проникъ въ Астрахань… 14-го іюня былъ констатированъ несомннный случай холернаго заболванія въ город {‘Астраханскій Встникъ’, 18 сентября 1902 г., No 933.}. Откуда бы ни проникла болзнь,— прохала ли она съ отличными рекомендаціями на бакинскихъ пароходахъ еще до начала обсерваціи, или пробралась сухимъ путемъ,— во всякомъ случа, съ этихъ поръ роль доктора Арустамова, повидимому, была кончена… И главное — было очевидно, что задача обсерваціи на ‘Девяти футахъ’ далеко превышала средства отряда. Но все это съ точки зрнія существа дла, а докторъ Арустамовъ обязывался смотрть также и съ точки зрнія инструкціи. По предписанію онъ былъ присланъ, по предписанно задержалъ 265 человкъ на одномъ пароход и столько же, вроятно, на другомъ, по предписанію же только и могъ прекратить эти операціи, допустивъ истомленныхъ людей въ Астрахань, гд, конечно, было больше возможности справиться съ задачей…
Но такого предписанія не было, и потому ‘обсервація’ продолжалась (до 3 іюля) съ такой неуклонностью, которая способна повергнуть всякаго сторонняго наблюдателя въ глубочайшее изумленіе передъ необычайной энергіей исполнителей… Еще нсколько дней, и съ каждымъ дымкомъ, появлявшимся на южномъ горизонт,— бдствіе росло, число задержанныхъ увеличивалось. ‘Появились наливныя шкуны, на которыхъ были сотни пассажировъ, бжавшихъ изъ Баку’. Это было безпорядочное бгство населенія, напуганнаго внезапностью появленія болзни и, думаемъ также,— таинственностью угрожавшихъ обывателю ‘административныхъ воздйствій’. Люди заболвали и умирали въ дорог, а между тмъ, ‘на всхъ прибывавшихъ судахъ не было не только врача, но даже фельдшера и аптечки’ {Докладъ д-ра Арустамова. ‘Астрах. Встникъ’, No 929.}.
Что же, съ своей стороны, предлагалъ больнымъ отрядъ на ‘Девяти футахъ’? Мы уже видли: три врача (на трехъ пунктахъ), поваръ, два фельдшера и… повивальная бабка. ‘Обстановка больницы,— по словамъ самого доктора Арустамова,— была такова: кром 10 кроватей, больше ничего не им&#1123,лось. Блья для больныхъ не хватало, не было стульчаковъ, гидропультовъ, клеенчатыхъ халатовъ, резиновыхъ галошъ и… гробовъ’… {Тамъ же.}.
Иначе сказать,— не было ничего, что нужно для больныхъ и умирающихъ, а была одна мымрецовская инструкція: ‘тащить’ больныхъ на обсервацію и ‘не пущать’ ихъ въ Астрахань… Это ясное приказаніе высшей астраханской администраціи маленькій ‘санитарный’ отрядъ выполнилъ образцово: съ своими ничтожными средствами онъ далъ сигналъ, и на ‘водномъ Невскомъ проспект’ (употребляю выраженіе Г. И. Успенскаго) движеніе было остановлено, какъ останавливается опо на настоящемъ Невскомъ проспект по мановенію подчаска. Пароходы переставали дымить, спускали якоря… И вотъ у карантинной пристани покорно, смиренно, безъ ропота ошвартовались сотни судовъ. За время обсерваціи были задержаны на Каспійскомъ взморь ни много, ни мало… 263 (двсти шестьдесятъ три!) парохода и 214 (двсти четырнадцать!) баржей. ‘По минимальному разсчету,— писалъ докторъ Арустамовъ въ своемъ доклад,— на Девяти футахъ скопилось (одновременно!) до десяти тысячъ человкъ’… И, сообщивъ эти поразительные цифры, докторъ Арустамовъ ставитъ вопросъ:
‘Чмъ только питались эти люди?!’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

III.

Да, это вопросъ, отъ котораго у свжаго человка волосы подымаются дыбомъ… ‘Какъ чмъ питались? — спроситъ, наврное, читатель,— да разв, давая приказы объ остановк каравановъ въ мор, астраханская администрація не подумала заране, что задержанные будутъ нуждаться въ пищ?’
Именно такъ: астраханская административная комиссія, во глав съ губернаторомъ г. Тевяшевымъ, составляя свои строгія инструкціи, имла въ виду только холеру, которую слдовало ‘задержать’ совершенно такъ, какъ задерживаютъ неодушевленную контрабанду, но совсмъ не имла въ виду живыхъ людей и ихъ потребностей. Среди этого десятка тысячъ людей, остановленныхъ въ мор для ‘обсерваціи, изоляціи и дезинфекціи’,— находились подозрительные и нeблагонадежные по холер личности… Ну, значитъ, ихъ и надлежало подвергнуть медицинскому аресту, для чего имлись 10 кроватей, поваръ и повивальная бабка. Что же касается здоровыхъ, то для нихъ не было приготовлено даже хлба и, что еще важне,— воды! А кругомъ было соленое море!
‘Санитарная станція,— гласитъ краснорчивый докладъ доктора Арустамова,— по мр возможности (!) доставляла провіантъ. Къ концу обсерваціи (только къ концу!) нкоторыя пароходныя общества стали подвозить провизію для своихъ пассажировъ… Но это,— эпически прибавляетъ докладчикъ,— была лишь капля въ мор’. При этомъ еще ‘буфетчики и судовая команда на пароход, пользуясь тяжелымъ положеніемъ пассажировъ, безсовстно эксплуатировали послднихъ’. Только тотъ,— продолжаетъ этотъ замчательный докладъ,— кто присутствовалъ при ужасныхъ сценахъ плача, жалобъ и проклятій здоровыхъ пассажировъ, находившихся вмст съ больными и разлагающимися трупами (!!) — только тотъ можетъ имть понятіе о томъ, какое благодяніе оказывали быстрая и тщательная дезинфекція людей и вещей на ‘Могильномь бугр’ и устроенные тамъ бараки’…
Докторъ Арустамовъ очевидно настоящій оптимистъ… Конецъ этого періода, неожиданно прославляющій благодянія быстрой дезинфекціи, для которой задержано 10 тысячъ людей безъ воды и пищи,— признаемся откровенно,— ни мало не убждаетъ насъ въ томъ, что эта дезинфекція представляла для кого бы то ни было благодяніе, а не ужасающее бюрократическое преступленіе. ‘Другая же больница,— продолжаетъ докладчикъ,— была устроена только къ 20 іюня, почему въ плавучей больниц стали накопляться больные и мертвые’. Часть труповъ Арустамовъ съ своими помощниками свозилъ на берегъ (30 верстъ!) и хоронилъ своими средствами, а больныхъ, въ числ 45 человкъ, и 17 труповъ отправилъ съ 19-го на 20-ое іюня на Благословенный промыселъ.
Между тмъ, съ утра и до поздней ночи, одни за другими, подходили суда къ санитарной станціи за свидтельствами. И большая часть привозила больныхъ и умирающихъ, или люди заболвали во время стоянки, что, разумется, при описанныхъ условіяхъ должно было идти въ усиленной степени…
При этомъ справедливость требуетъ отмтить, что личный составъ отряда длалъ настоящія чудеса. ‘Въ продолженіе десяти дней медидинскій персоналъ (мы видли — какой) работалъ безъ отдыха и сна’. ‘Кругомъ станціи стояла масса судовъ съ тысячами пассажировъ. Необходимо было снимать трупы, возможно скоре свозить ихъ на берегъ и предавать земл’, тмъ боле, что ‘много труповъ привозилось съ моря уже разложившимися’, а земля была на разстояніи 30—40 верстъ отъ станціи. ‘Берега настольно мелководны, что даже на лодкахъ нельзя было приставать къ нимъ. Больныхъ и трупы нужно было переносить на рукахъ, по колно въ вод’ {‘Докладъ’. Тамъ же.}…
Дале: ‘необходимо было самимъ врачамъ снимать больныхъ со шкунъ въ больницу, ибо команда шкунъ и пассажиры отказывались помогать въ этихъ случаяхъ. Нужно было самимъ врачамъ снимать платье съ больныхъ, омывать ихъ, переодвать и переносить въ палаты, гд больные лежали на сн (въ мшкахъ), тсно другъ около друга, надо было ежеминутно обеззараживать изверженія больныхъ. По причин такой неурядицы, одинъ фельдшеръ, Земскій, умеръ отъ холеры’…
Вотъ каково было положеніе вещей, изображенное докторомъ Арустамовымъ, главнымъ дятелемъ Девяти-футовой обсерваціи, и вотъ, при какихъ условіяхъ передовой санитарный пикетъ встртилъ холеру въ Каспійскомъ мор передъ Астраханью. А вдь это и была первая встрча, которая опредлила очень многое въ дальнйшемъ.
Разумется, поведеніе доктора Арустамова и всего этого передового отряда, если смотрть на нихъ, какъ на исполнителей выработанныхъ астраханскимъ губернаторомъ инструкцій,— стоитъ выше всякихъ похвалъ. Впослдствіи мы читали, въ связи съ этой холерной кампаніей, много приказовъ о наградахъ и благодарностяхъ, начиная съ гг. губернаторовъ и кончая упомянутыхъ уже прапорщикомъ морской артиллеріи В. И. Гловацкимъ, котораго H. М. Барановъ печатно благодарилъ ‘за быстрое изготовленіе фонарей и флаговъ’. О награжденіи или хотя бы благодарности доктору Арустамову мы ничего не помнимъ. А между тмъ, когда вс фонари разобьются и истреплются вс флаги,— имена доктора Арустамова съ товарищами должны перейти въ бытовую исторію русской общественности, какъ примръ истиннаго героизма, который, однако, на служб у безсмысленныхъ чиновничьихъ усмотрній, оказался не только безплоднымъ, но прямо гибельнымъ и вреднымъ.

IV.

Къ сожалнію, эта послдняя оцнка совершенно неоспорима. Отрядъ исполнилъ свою задачу (т. е. выполнилъ инструкцію) съ истиннымъ, а не мишурнымъ героизмомъ, но было бы, вроятно, гораздо лучше, если бы на мст этихъ упорныхъ людей, сумвшихъ задержать сотни судовъ и десятки тысячъ людей у временного городка въ открытомъ мор, безъ воды и хлба, при наличности десяти кроватей, двухъ санитаровъ, акушерки и повара,— если бы на ихъ мст явились люди малодушные, которые сбжали бы передъ этой тучей отчаянія и смерти, и явились бы къ г. астраханскому губернатору съ докладомъ, что его инструкція нелпа и неисполнима, и что мымрецовская формула ‘тащить и не пущать’ не есть лучшее средство борьбы съ эпидеміей… Что было бы тогда?.. Астрахань, волей-неволей, вынуждена была бы принимать больныхъ у себя (какъ это и случилось посл 3 іюля), сдавать ихъ въ свои больницы, хоронить на своей земл… Тогда ‘казенное благополучіе’ Астрахани прекратилось бы днями десятью раньше,— и только… Но за то можно сказать наврно, что не было бы многаго, гораздо боле мрачнаго, что зародилось впервые на ‘Девяти футахъ’.
А родилась тамъ (для меня это несомннно), или во всякомъ случа, тамъ приняла значеніе очевидности, облеклась плотью позорная и кровавая легенда,— что врачамъ приказано морить народъ подъ предлогомъ холеры.
‘Чмъ эти люди питались?’ — спрашивалъ, какъ мы видли, докторъ Арустамовъ, и самъ же отвчалъ, что вс старанія станціи въ этомъ отношеніи были только ‘капля въ мор’,— то-есть въ мор искусственно созданнаго голода и жажды… Что должны были испытывать жертвы этой бездушной и слпой якобы санитарной канцелярщины, которая произвела скопленіе тысячъ людей въ самой ужасной обстановк, которая держала живыхъ людей вмст съ разлагающимися трупами, и къ бдствіямъ, порожденнымъ холерой, прибавила бдствія, порожденныя безсмысленнымъ распоряженіемъ. Одинъ капитанъ зевекинскаго парохода передавалъ моему брату, какъ очевидецъ, что пароходныя команды продавали стаканъ воды по 20 копекъ — тмъ, разумется, кто могъ платить эту цну.
А кто не могъ?.. И такихъ были именно тысячи…
И еще одна подробность, которую докторъ Арустамовъ не внесъ въ свой докладъ, но которую я, живя и разъзжая въ то время по холернымъ районамъ Приволжья, слышалъ отъ многихъ въ устной передач. Въ одинъ изъ дней этого ужаснаго томленія, когда, даже по словамъ самого докладчика, на задержанныхъ пароходахъ происходили сцены въ род дантова ада, на горизонт со стороны Астрахани показался дымокъ… Бжалъ казенный пароходикъ, который сразу привлекъ вниманіе и возбудилъ въ истомленныхъ сердцахъ радостныя надежды: наврное, это везутъ изъ Астрахани припасы, а можетъ быть, даже приказъ снять этотъ жестокій и нелпый арестъ баржей и пароходовъ въ открытомъ мор. Сотни глазъ жадно всматривались въ выроставшее темное пятиншко съ казеннымъ флагомъ… Но, когда пароходъ присталъ къ карантину, то оказалось, что на немъ не было ни запасовъ прсной воды, ни хлба для арестованныхъ… Вмсто всего этого пароходъ привезъ… гробы…
Мы, люди, нсколько знакомые съ бюрократическими порядками, можемъ дать ‘трезвое’ объясненіе этому явленію. Въ самомъ дл, оно такъ понятно: мы уже видли, что докторъ Арустамовъ указывалъ въ своемъ доклад на отсутствіе ‘гидропультовъ, клеенчатыхъ халатовъ, резиновыхъ галошъ и — гробовъ’… Мы, уврены, конечно, что въ своихъ донесеніяхъ по начальству онъ не забылъ и объ отсутствіи воды и хлба. Но… ‘административная комиссія’ ближе всего, конечно, приняла къ сердцу то, что касалось дезинфекціи и изоляціи, вообще,— что непосредственно касалось преслдуемой болзни. Забота о здоровыхъ — выходила за предлы ея компетенціи. Послдовало, разумется, соотвтствующее распоряженіе, кто-нибудь, быть можетъ, получилъ даже благодарность ‘за быстрое изготовленіе гробовъ’, какъ прапорщикъ морской артиллеріи Гловацкій — за фонари и флаги. И вотъ, заботливое начальство спшитъ порадовать свой передовой отрядъ… Гробы, дйствительно, необходимы, такъ какъ въ это время доктора на своихъ плечахъ выносили въ лодки трупы, завернутые одними простынями, и везли ихъ для похоронъ къ Могильному бугру… Кто же могъ предвидть обстоятельства, при которыхъ этотъ полезный подарокъ появится передъ глазами истомленной толпы, и тотъ логическій выводъ, который она сдлаетъ?
А выводъ, который она сдлала, былъ необыкновенно простъ: приказано уморить еще столько людей, сколько прислано гробовъ… А тамъ — можетъ быть, помилуютъ, а можетъ подошлютъ еще…
Одинъ изъ корреспондентовъ столичныхъ газетъ, описывая нкоторые эпизоды этого ‘сиднія’,— высказывалъ удивленіе, что толпа не расправилась съ докторомъ Арустамовымъ такъ, какъ впослдствіи расправлялась съ другими. Объясненіе этого факта довольно просто: во-первыхъ, толпа была въ непривычной обстановк, на разрозненныхъ судахъ, а во-вторыхъ, по разсказамъ очевидцевъ, докторъ Арустамовъ импонировалъ необыкновеннымъ мужествомъ и самоотверженіемъ, съ которымъ исполнялъ свою нелпую ‘изоляціонную’ миссію. Толна прощала своему санитарному тюремщику, видя, что этотъ человкъ является самъ первой жертвой какого-то таинственнаго и непонятнаго ‘приказа’. Но что приказъ состоялъ въ томъ, чтобы переморить въ мор возможно больше людей,— въ этомъ темная и изстрадавшаяся толпа не сомнвалась.
И вотъ, на ‘Девяти футахъ’, въ открытомъ мор на палубахъ арестованныхъ санитарной полиціей пароходовъ, назрвали мрачныя событія… Призракъ, родившійся изъ невжества, тьмы, страданія и обычнаго произвола — облекался здсь живою плотью и кровью…

V.

Въ двадцатыхъ числахъ іюня этого злополучнаго года мн пришлось хать по Волг къ Саратову. Плыли мы на прекрасномъ большомъ пароход, не видвшемъ етце ни одного холернаго случая. Вообще, заботами администраціи и цензуры общественное спокойствіе въ то время еще довольно успшно ограждалось отъ точныхъ извстій о холер, слухи о ней доходили до общества, но мало его тревожили: они ходили два года, какъ отголоски чего-то еще далекаго, быть можетъ, не имющаго реальнаго значенія, а точныя извстія газетамъ печатать воспрещалось. Можно было только заимствовать изъ ‘Правительственнаго Встника’. Но правительственный органъ молчалъ… Значитъ, все еще обстояло на Руси благополучно.
Былъ вечеръ. Въ большой кают второго класса, освщенной электричествомъ, сидло веселое общество и въ томъ числ очень общительный и милый помощникъ капитана. А въ открытыя двери и окна глядла теплая, ласковая ночь, во тьм которой неясно проплывали очертанія береговыхъ возвышенностей.
Пароходъ подходилъ къ Вольску, и въ открытую дверь виднлась уже кучка огней, казавшаяся намъ какимъ-то спутаннымъ созвздіемъ. Но помощникъ капитана вглядлся въ это созвздіе, и на его лиц появилось выраженіе недоумнія и нкотораго безпокойства. Онъ подошелъ къ двери и крикнулъ вахтеннаго.
— Посмотри-ка,— сказалъ онъ матросу:— вдь это у пристани стоитъ наша ‘Вра’ {Не могу теперь поручиться за точность названія.}.
— Такъ точно,— отвтилъ матросъ.
Мы вс не могли понять ни того, какъ они узнаютъ свою ‘Вру’ въ этомъ безпорядочномъ созвздіи огоньковъ, ни того, почему это ихъ обоихъ видимо безпокоитъ. Но для волгарей рка была точно открытая книга, въ которой они читали свободно.
— Плохо, господа,— сказалъ помощникъ капитана на наши разспросы.— ‘Вра’ шла книзу и по росписанію должна быть въ Астрахани. Ее вернули, примрно, изъ Царицына — значитъ…
— Что же именно?..
— Значитъ, что въ Астрахани холера!..
И это оказалось правдой. Когда нашъ пароходъ тихо причалилъ къ борту стоявшей у пристани ‘Вры’, то уже всюду, въ каютахъ и на палубахъ, говорили, что въ Астрахани эпиденія въ разгар, и люди умираютъ сотнями. Многіе пассажиры роптали даже на то, что мы такъ безпечно пристаемъ къ борту опаснаго парохода.
Я съ однимъ изъ знакомыхъ перешелъ по кинутымъ мосткамъ на ‘Вру’, чтобы разспросить очевидцевъ… На нижней палуб, въ такъ называемомъ четвертомъ класс, въ повалку лежали мужики-рабочіе. Это были люди съ землистыми лицами, съ выраженіемъ угрюмымъ и печальнымъ. Когда намъ приходилосъ порой переступать черезъ нихъ,— они не двигались и только провожали насъ недружелюбными взглядами, кое-гд раздавалось сердитое ворчаніе… Не было слышно ни псенъ, ни шутокъ, ни гармоніи, ни обычныхъ волжскихъ разговоровъ. Какое-то тяжелое настроеніе нависло надъ этой толпой. Я приписалъ это тому, что эти люди недавно пережили голодъ, на низовьяхъ Волги они искали обычнаго заработка и теперь возвращались оттуда въ мрачномъ разочарованіи.
Большинство пассазкировъ верхняго этажа, т. с. второго и третьяго классовъ, хали только отъ Царицына и Саратова, и потому не могли намъ сообщить ничего интереснаго. Одно было несомннно: низовья уже были захвачены эпиденіей.
— Вотъ этотъ господинъ детъ изъ Баку,— спросите у него,— посовтовалъ намъ одинъ изъ собесдниковъ.
Господинъ, на котораго намъ указали, стоялъ на корм и, облокотясь на перила, смотрлъ на темную рку. Видъ у него былъ тоже задумчивый и угнетенный, и онъ не особенно дружелюбно повернулся ко мн, когда я, извинившись, предложилъ ему свои вопросы.
— Да, все правда,— отвтилъ онъ неохотно…— Все правда! холера въ Баку и Астрахани. Я ду изъ Баку… выдержалъ карантинъ на ‘Девяти футахъ’.
И вдругъ, повернувшись совсмъ, такъ что электрическая лампочка освтила его блдное лицо, онъ спросилъ:
— Видли внизу… на палуб?..
— Бурлаковъ?
— Да… Они тоже выдержали карантинъ. Это первая партія выпущенныхъ съ ‘Девяти футъ’… Первыя ласточки. Погодите,— двинутся еще остальные…
И онъ въ общихъ чертахъ разсказалъ мн все то, что боле подробно и точно изложено выше. Говорилъ онъ съ перерывами, неохотно, не особенно связно, какъ человкъ, не оправившійся отъ тяжкаго угнетенія. Но выводъ изъ разговора былъ совершенно опредленный: онъ предсказывалъ неизбжные безпорядки, по мр того, какъ эти тысячи народа кинутся изъ карантиновъ, кверху, по Волг…
Я пробылъ дня три въ Саратов, гд тоже начиналасъ холера и уже назрвали близкія событія… Затмъ я вернулся въ Нижній, и еще дня черезъ два съ низовыми пароходами пришли извстія о холер и холерныхъ безпорядкахъ въ Астрахани, въ Дубовк, въ Царицын и въ Саратов… Убивали санитаровъ, въ нкоторыхъ мстахъ прямо на глазахъ у господъ губернаторовъ. Въ Саратов губернаторъ въ самую критическую минуту ухалъ изъ города, и когда прибшось призвать войска, то не было ни его, ни полиціймейстера. Войска были приглашены низшимъ полицейскимъ чиномъ (фактъ, установленный судомъ и оглашенный въ газетахъ). Тмъ не мене, войска все-таки были призваны, и опять полиласъ кровь, на этотъ разъ кровь поврившей дикой легенд и усмиряемой войсками толпы, которая должна была впослдствіи расплачиваться еще передъ военнымъ судомъ…
Сказка, правда, старая, повторявшаяся не разъ. Но вдь много, среди искусственно поддерживаемой тьмы, бродитъ по свту старыхъ сказокъ, которыя, какъ легенда объ антихристовой помощи во время голода, рождаются въ изуврныхъ умахъ, повторяются съ недоумніемъ и зарождающейся уже въ народ критикой, и падаютъ въ безсиліи передъ всякой попыткой культурной работы… Но холерная легенда, наоборотъ, получила видимое подтвержденіе на карантин ‘Девяти футъ’. Тамъ она облеклась плотью и кровью и двинулась старымъ историческимъ путемъ: прослдите послдовательность возникновенія холерныхъ бунтовъ, и вы увидите, какъ они захватывали одинъ городъ за другимъ снизу вверхъ. Какъ будто кто-то идетъ по великой рк и зажигаетъ на ней пожаръ за пожаромъ. И дйствительно, это шли толпы истомленныхъ людей, разсказывавшихъ всюду самую настоящую правду о томъ, что было съ ними на карантинахъ въ Каспійскомъ мор…
Въ сел Работкахъ (большая приволжская лсная пристань) я встртилъ знакомаго водолива съ остановившагося у пристани каравана. Это былъ необразованный, по разумный и пріятный человкъ, который недавно женился на вполн грамотной и читавшей книги горожанк. Я былъ увренъ, что здсь я встрчу трезвое отношеніе къ событіямъ. Къ моему удивленію, водоливъ былъ тоже во власти дикой легенды…
— Правда! — говорилъ онъ съ упрямой энергіей. — Господинъ!.. Владиміръ Галактіоновичъ!.. Врьте моей совсти, потому что я самъ это видлъ.
И онъ опять разсказалъ мн о томъ, какъ на ‘Девяти футахъ’ держали людей безъ воды и припасовъ, здоровыхъ вмст съ больными, живыхъ съ разлагающимися трупами, а вмсто хлба, въ самую страшную минуту, прислали гробы…
— Что же это значитъ?.. Кому нужно? для чего?.. Какъ по вашему?
Мн стоило большого труда объяснить ему и другимъ, что это была благонамренная ‘обсервація, изоляція и дезинфекція’, а не адское желаніе морить народъ… Что чудовищнаго приказа морить людей ни откуда не было и быть не могло, а были только циркуляры о безпрекословномъ повиновеніи неограниченной власти господъ губернаторовъ. Ну, а господа губернаторы, и вообще чиновники, въ особенности облеченные экстренными полномочіями, имютъ въ виду прежде всего непремнно переловить всхъ больныхъ, изолировать ихъ (то-есть попросту арестовать) и затмъ уже облагодтельствовать по сил возможности лченіемъ и дезинфекціей. Бда только въ томъ, что весь механизмъ, находящійся въ ихъ распоряженіи, отлично приспособленъ для уловленія и арестованія больного и здороваго человчества, но очень плохъ для леченія и уже совсмъ не иметъ въ виду другихъ потребностей живого человка, въ особенности человка простого званія, не всегда располагающаго ‘карманными’ деньгами. Отъ этого происходитъ нкоторое прискорбное несоотвтствіе: ловятъ больныхъ и въ одиночку, и массами отлично… Ну, а лечатъ плохо, кормить же иной разъ совсмъ забываютъ… И отъ этого чиновничьи заботы становятся порой хуже и грозне самой эпидеміи.
Но ‘невжественная толпа’ этого не понимаетъ, не хочетъ относиться спокойно къ ‘маленькимъ недостаткамъ механизма’ и кидается на докторовъ и санитаровъ, какъ на ближайшихъ исполнителей чиновничьей программы.

VI.

Я не имлъ въ виду писать полную исторію того времени, и ограничиваю свои воспоминанія наиболе, по моему мннію, яркими и опредляющими его эпизодами. Будущему историку не трудно доказать, что всюду въ большей или меньшей степени повторялись т же мотивы: всюду администрація брала дло въ свои руки, высылала возражателей и недовольныхъ, приглашала ‘покорныхъ’ гласныхъ и врачей лишь въ качеств слпыхъ исполнителей и затмъ принудительно осуществляла ‘указанія науки’ чисто полицейскими мрами, совершенно не считаясь съ самыми ясными и законными требованіями жизни. Стоило врачамъ въ Самар и Саратов указать на то, что квасъ нужно варить изъ кипяченой воды,— какъ вс квасныя посудины на пристаняхъ внезапно, точно бурей, опрокинуты полиціей, и тысячи бурлаковъ вынуждены были питъ грязную воду прямо изъ волжскихъ затоновъ, какъ будто она была кипяченая. И всюду, гд строился холерный баракъ,— передъ населеніемъ вставалъ призракъ принудительнаго, при содйствіи полиціи, водворенія въ это учрежденіе даже сомнительно больныхъ и заболвшихъ другою болзнью…
Результаты всмъ еще памятны: въ Астрахани, въ Дубовк, въ Царицын, въ Саратов, не считая мелкихъ городовъ и поселковъ, населеніе жгло холерные больнщы и бараки. Въ одномъ мст фельдшера облили керосиномъ и зажгли, докторовъ и сидлокъ убивали, въ Саратов убили реалиста Немурова, который заступился за санитара…
Потомъ начался судъ… Въ виду ‘важности обстоятельствъ’, это былъ судъ военный, и въ одной Астрахани онъ приговорилъ: 20 человкъ къ смертной казни черезъ повшеніе, 22 человка — въ каторжныя работы на 15 лтъ, одного — на 20 лтъ, двухъ — на 12 и 33 человка — къ меньшимъ наказаніямъ {‘Гражданинъ’. 1893 г., No 7. Смертная казнь была замнена безсрочной каторгой.}.
И, какъ всегда въ такихъ случахъ,— двери суда были тщательно закрыты отъ гласности. Почему? Потому, конечно, что передъ судомъ должны были предстать дйствія господъ ‘высшихъ губернскихъ администраторовъ’, а это могло уронить ихъ престижъ. Одной изъ гибельнйшихъ сторонъ нашего бюрократическаго строя является полное отсутствіе обобщающаго и контролирующаго аппарата. Судъ играетъ эту ролъ во всхъ странахъ. Но у насъ поучительныя черты изъ дятельности гг. губернаторовъ астраханскаго, бакинскаго и саратовскаго прошли въ закрытомъ помщеніи и только смутными отголосками проникли въ общество… А затмъ, все это было сдано въ архивъ, и никому не пришло въ голову свести на очную ставку хотя бы данныя, добытыя судебнымъ слдствіемъ, съ донесеніями самихъ господъ губернаторовъ.
А гг. губернаторы, разумется, торопились установить свою собственную точку зрнія: и въ страшныхъ размрахъ, которые приняла эпидемія, и въ холерныхъ бунтахъ оказались виновными вс факторы мстной жизни, кром того, который присвоилъ себ наибольшую власть, а, значитъ, принялъ и наибольшую отвтственность за послдствія… У насъ вышло, что власть принадлежала администраціи, а отвтственность предоставлялась общественнымъ учрежденіямъ. Какъ только холера ослабла, народъ пересталъ умирать и волноваться, а бунтовщики были разсажены по тюрьмамъ.— такъ господа губерматоры немедленно пустили въ ходъ свое властное обвинительное краснорчіе. Едва ли слдуетъ удивляться, что самыми строгими судьями явились при этомъ губернаторы Бакинской и Астраханской губерній…
Г. Рогге (вернувшійся изъ горныхъ мстностей?) тотчасъ же сдлалъ гласное (‘пропечатанное’ въ газетахъ) внушеніе врачамъ, которые, по его мннію, не были на высот положенія (если г. Рогге дйствительно былъ въ горахъ, то немудрено, что онъ чувствовалъ себя гораздо выше!), а г. Тевяшевъ въ Астрахани отчиталъ гласныхъ думы. ‘Его превосходительство,— почтительно сообщалось въ хроник мстныхъ газетъ,— сказалъ, между прочимъ, что онъ не принялъ гласныхъ въ тотъ разъ, когда, посл бунта, они пожаловали выразить свое сочувствіе (удивительные люди!),— потому что они не оправдали надеждъ, возлагавшихся на нихъ во время бунта: не ршились идти повліять на толпу’… Правда, исторія не говоритъ о томъ, чтобы и самъ г. губернаторъ на это ршился, а астраханскіе жители говорили совсмъ другое, но это, повидимому, нисколько не вліяло на величавый тонъ губернаторской ръчи. ‘Не умолчу,— сказалъ дале его превосходительство,— что нкоторыя лица изъ торговаго сословія позволили себ неумстные и неблаговременные разговоры. А въ послднихъ надо быть очень осторожными…’ {‘Астрах. Листокъ’, No 193.}.
Невольно возникаетъ вопросъ: не были ли эти лица свидтелями того, что происходило на ‘Девяти-футовомъ рейд’, и не говорили ли они объ истинномъ значеніи и послдствіяхъ такой ‘обсерваціи’?..
Наконецъ, даже бакинскій врачебный инспекторъ, докторъ Алексевъ, единственный изъ врачей облеченный административной властью, выразилъ суровое осужденіе городскому самоуправленію. Но его отзыву,— ‘городское самоуправленіе, какъ всегда (?!), обнаружило свою полную несостоятельность’ {‘Астрах. Листокъ’, No 194. Здсь же приводится въ осужденіе городу постройка извстныхъ ‘фургоновъ’.}.
Оставалась еще для правильной оцнки событій газетная гласность. Газеты, правда, дали не мало матеріала для будущей исторіи этого періода. Было даже одно короткое время, когда казалось, что мстныя газеты скажутъ все объ этомъ замчательномъ и мрачномъ эпизод, и что посл этого останется только подвести для всхъ очевидные итоги. Дло въ томъ, что между Астраханью и Баку начались нкоторые взаимные счеты по вопросу,— кто повиненъ въ ‘незадержаніи’ холеры… Врачебный инспекторъ Краевичъ заявилъ категорически, что гор. Баку не исполнилъ своего долга передъ отечествомъ и пропускалъ персидскія суда безъ обсерваціи. И это было напечатано въ астраханскихъ газетахъ {‘Астрах. Встникъ’, 13 сент. 1902.}. Тогда и въ бакинскомъ орган съ благословенія цензуры стали появляться замтки, разоблачавшія нкоторыя стороны изъ дятельности администраціи астраханской. Благодаря такимъ благопріятнымъ для гласности обстоятельствамъ, которыми судьба изрдка балуетъ провинціальные органы,— картина начинала понемногу выясняться, и можетъ быть, выяснилась бы до конца совершенная непригодность чиновничьей гегемоніи въ такихъ вопросахъ, если бы это цензурное междоусобіе не было прекращено на половин.
И когда, посл этого я, въ качеств скромнаго бытописателя провинціальной жизни, сдлалъ попытку свести (въ ‘Русской Мысли’) въ одну картину весь этотъ (цензурный) матеріалъ,— то московская цензура, какъ уже сказано, вырзала мою статью изъ журнала.
Вроятно, такая же участь постигла не мало другихъ статей о томъ же предмет, и посл этого ничто уже не могло нарушить общаго оптимистическаго колорита губернаторскихъ самооцнокъ. Общество, конечно, знало ихъ дйствительную стоимость, но когда подошло время ‘административныхъ’ итоговъ, то все Поволожье съ удивленіемъ узнало о… многочисленныхъ наградахъ.
Награждены съ одинаковой благосклонностью и бакинскій губернаторъ г. Рогге, котораго Астрахань обвиняла въ небреженіи интересами отечества, и астраханскій г. Тевяшевъ, устроившій трагедію на ‘Девяти футахъ’, и саратовскій кн. Мещерскій, котораго не могли разыскать въ город въ самую критическую минуту, когда требовались его распоряженія… И, въ конц концовъ, образцовая кампанія 1892 года была возведена въ систему,— въ вид устава 11 августа 1903 года, отдавшаго дло борьбы съ эпидеміями въ руки администраціи… Родился онъ, какъ мы видли, на ‘Девяти-футовомъ рейд’, подъ ‘стоны и проклятія’ задержанныхъ для обсерваціи голодавшихъ людей, окрпъ вмст съ холерной легендой подъ крики озврлой толпы, убивавшей врачей, и окончательно отдалъ обывателя и его представителей въ распоряженіе ‘административныхъ комиссій’…
Докторъ Арустановъ награжденъ не былъ. Даже, кажется, наоборотъ… Такъ, по крайней мр, можно заключить изъ отчета о любопытнымъ засданіи астраханскаго общества врачей (10 сент. 1902 г.), на которомъ доктору Арустамову пришлось оправдываться противъ обвиненій г. Краевича, будто это онъ пропустилъ холеру въ Астрахань, хотя имлъ въ своемъ распоряженіи двухъ фельдшеровъ, повара и акушерку. Когда во время преній выяснилась вся поразительная исторія девяти-футовой обсерваціи, то г-на Краевича и тутъ не оставила бюрократическая самоувренность. Виновата все-таки не администрація… Со стороны астраханской администраціи, по его словамъ, вся эта борьба была лишь ‘результатомъ человколюбія’, такъ какъ она могла бы въ это дло и не вмшиваться. Что же касается до инструкцій, данныхъ доктору Арустанову, то, по словамъ г-на Краевича, онъ ихъ просто не понялъ: администрація имла въ виду пунктъ только ‘обсерваціонный’, а въ результат онъ оказался ‘карантиннымъ’. На вопросы изумленныхъ врачей, какая разница этихъ двухъ терминовъ и что въ сущности долженъ былъ длать докторъ Арустамовъ, если бы правильно попялъ инструкцію,— г-въ Краевичъ отвтилъ, не обинуясь, что онъ долженъ былъ снимать больныхъ, а пароходы отправлять обратно въ Баку для тщательной дезинфекціи {‘Астрах. Листокъ’, No 930. Тамъ же замчательныя снова о человколюбіи: ‘Астраханская администрація вовсе не была обязана усиленно работать, а если и работала, то изъ человколюбія, а не на основаніи закона’.}.
Въ этой замчательной программ, очевидно, оживали традиціи дореформенныхъ становыхъ, взаимно перебрасывавшихъ мертвыя тла черезъ границу своихъ становъ. Но такъ какъ и бакинское начальство могло стать на ту же точку зрнія (пароходы изъ Баку вышли оффиціально благополучными), то въ воображеніи невольно встаетъ совершенно фантастическая картина: если бы докторъ Арустамовъ правильно понялъ мудрую инструкцію, то въ водахъ Каспія, между Баку и ‘Девяти-футовымъ рейдомъ’ появилась бы цлая флотилія легендарнаго Летучаго Голландца, осужденная, во имя инструкціи, на безконечнуіо изоляцію въ открытомъ мор. И вс т сцены Дантова ада, которыя описалъ докторъ Арустановъ, хотя и происходили бы въ еще боле сильной степени, но за то… это было бы за предлами Астраханской губерніи, на нейтральномъ морскомъ простор…
Можетъ быть, это и было бы настоящимъ торжествомъ обсерваціи, изоляціи и дезинфекціи, такъ какъ черезъ нкоторое время оставалось бы только потопить или сжечь безпріютныя суда, на которыхъ болзнь прекратиласъ бы ‘за отсутствіемъ матеріала’…

VII.

Въ август 1892 года эпидемія начала стихать.
‘Ha дняхъ,— писали въ газет ‘Каспій’,— отпущено (изъ холерныхъ бараковъ) около 200 человкъ. Нкоторыхъ изъ нихъ сопровождаютъ родные. Эти выпуски произвели большую сенсацію въ город и положительно можно сказать производятъ благотворное и успокоительное впечатлніе на жителей. Простой народъ, особенно женщины, при вид ихъ, крестясь, творятъ молитву, сопровождая любопытнымъ взоромъ выздороввшихъ, большинство которыхъ — изъ чернорабочаго класса. Такъ какъ бывшая на нихъ одежда уничтожена, то въ больниц имъ выданы новыя ситцевыя рубашки, штаны и фуражки, а на ноги лапти, чмъ они и обращаютъ общее вниманіе проходящей по улиц публики’.
Въ другой замтк той же газеты говорится:
‘Холера ослабла. Въ воскресенье, въ 4 часа дня, на общемъ городскомъ кладбищ было совершено настоятелемъ. Николаевскаго собора о. Юницкимъ, совмстно со всмъ городскимъ духовенствомъ, общее отпваніе умершихъ отъ холерной эпидеміи. Посл окончанія отпванія родственники и знакомые умершихъ разсялись по всему кладбищу, отыскивая родныя могилы, на которыхъ вскор явились цвты. Кладбище опустло только къ вечеру’…
Отъ этой картины, даже въ сухой репортерской передач ветъ тихою грустью и нашимъ русскимъ смиреніемъ. Но все же при чтеніи ея приходитъ невольная мысль, что съ такого отношенія къ населенію, охваченному болзнью и страхомъ, слдовало начать… Тогда, быть можетъ, многое было бы иначе.
Но къ несчастью, на-встрчу суеврію народа диннулось другое суевріе: излишняя вра въ силу ‘изоляціи и дезинфекціи’, передъ которыми должно уступить все. У народа требовали пассивнаго подчиненія и доврія… Но… было ли оно заслужено?
Къ сожалнію,— то, что было на ‘Девяти футахъ’, собрало лишь, какъ въ фокус, всю неурядицу, царившую во многихъ мстахъ Россіи и во истину суеврную панику, охватившую не одно простонародье.
Такъ, администрація города Симбирска, во имя пресловутой ‘изоляціи’, объявила этотъ городъ абсолютно отдленнымъ отъ остальной Россіи. Здсь васъ просто спрашивали на пристаняхъ — откуда вы слдуете, и изгоняли безъ дальней церемоніи, безъ всякой даже изоляціи и карантиновъ, находя, что это гораздо проще. Допускали только своихъ, изъ недальнихъ мстъ. Въ это время одинъ купецъ получилъ извстье, что его жена заболла холерой именно въ Симбирск. Мужъ, конечно, тотчасъ же детъ туда, но съ пристани его обращаютъ вспять, не принимая никакихъ резоновъ… Онъ впрочемъ догадался дохать на пароход до Тетюшъ и оттуда сухимъ путемъ прохалъ безпрепятственно. Черезъ недлю цосл этого мудраго приказа пріздъ въ Симбирскъ съ Волги совсмъ прекратился. Здоровые и больные хали черезъ Тетюши, а оттуда ‘на долгихъ’ подъзжали къ тому же Симбирску, развозя возможную заразу по узду…
Вотъ еще бглыя замтки изъ другихъ мстъ. Въ Самарской губерніи сильно развилась эпидемія, благодаря халатности земской управы… ‘Не было ни врачей,— писалъ корреспондентъ ‘Русской Жизни’,— ни фельдшеровъ, ни федьдшерицъ, не было даже студентовъ-медиковъ и не было запасено достаточно дезинфекціонныхъ средствъ…’ ‘По деревнямъ были разосланы санитары, подборъ которыхъ былъ крайне неудаченъ: многіе были взяты прямо пзъ трущобнаго міра…’
Въ Баку ‘во время самой эпидеміи противъ многихъ уволенныхъ уже санитаровъ и другихъ служащихъ возбуждены уголовныя преслдованія за утайку денегъ, отобранныхъ этими дятелями у больныхъ холерою’ (‘Каспій’, No 193).
Въ Коканд построили заблаговременно бараки, но… когда холерныхъ больныхъ стали свозить со всхъ концовъ (и наврное принудительно?), въ баракахъ не оказалось ни коекъ, ни прислуги. Лекарствъ въ город тоже очень мало’ (‘Окраина’, No 93).
Въ Саратовской губерніи,— между врачами Аткарскаго узда возникла полемика, ‘тайный смыслъ которой,— по словамъ одного изъ врачей,— знаетъ весь городъ, въ особенности т, кому приходилось лежать въ городскомъ холерномъ барак’. По мткой характеристик г. аткарскаго исправника,— ‘если положить пять человкъ холерныхъ, то они будутъ другъ другу бл… въ лицо’ (‘Сарат. Дневникъ’, No 182).
И народъ долженъ былъ съ довріемъ отдавать своихъ отдовъ, женъ, дтей въ такіе бараки, онъ былъ обязанъ доврять ихъ жизнь даже такимъ санитарамъ…
И за отсутствіе этого доврія, посл ‘картинъ дантова ада’ на 9-ты футахъ его судили не одни только оффиціальные суды, а еще и судъ ‘общественнаго мннія’.
‘Они такъ недавно еще носились по улицамъ, какъ демоны разрушенія, уничтожая все на своемъ пути, безчинствуя и наводя на насъ ужасъ. Теперь они сидятъ по тюрьмамъ и ждутъ праведнаго возмездія… Пойдемъ же спокойно въ оперу, хотя, правда, поютъ въ ней довольно скверно’.
Это буквальная выдержка изъ одной приволжской газеты посл-холернаго времени. Увы, даже въ газет ‘Каспій’, оказавшей много услугъ гласности разоблаченіемъ,— правда не бакинскихъ, а только астраханскихъ порядковъ,— писали уже 19 августа:
‘На-дняхъ въ клуб состоялся экспромптомъ танцовальный вечеръ, на которомъ было очень весело, и всхъ заинтересовала какая-то прізжая красавица. Эту красавицу, какъ я слышалъ, выписали изъ T., вслдствіе нефтяного кризиса, на компанейскихъ началахъ. Хорошо бы, если бы хоть на этихъ началахъ выписать еще какихъ-нибудь дамъ, а то по саду бгаютъ, подбирая хвосты, какія-то куропатки’ {‘Каспій’, 12 авг. 1892 г.}.
Очевидно мстная жизнь входила въ свои права и отраженіе ея, печать, тоже ‘переходила къ очереднымъ дламъ’.
P. S. Нсколько непріятныхъ минутъ пережила администрація многихъ поволжскихъ городовъ, въ виду предстоявшаго военнаго суда. Предполагали, что онъ долженъ вскрыть многое, что могло бы освтить оборотную сторону медали. И впослдствіи говорили, что онъ дйствительно вскрылъ многое… Но процессъ происходилъ при закрытыхъ дверяхъ…
1893 г.
Короленко Владимир Галактионович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Помощь военнопленным, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1918
  2. Историческая справка, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1912
  3. Признаки украинской колонизации на Урале, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1906
  4. ‘Дело о описании прежних лет архивы’, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1895
  5. Честь мундира и нравы военной среды, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1912
  6. М. А. Плотников, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1903
  7. Защищайте свободу, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1917
  8. Ненастоящий город, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1918
Электронная библиотека