Честь мундира и нравы военной среды, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1912

Критика и публицистика
Время на прочтение: 60 минут(ы)
Скачать в PDF

В. Г. Короленко

Честь мундира и нравы военной среды.

Полное собраніе сочиненій В. Г. Короленко.
Томъ четвертый
Изданіе т-ва А. Ф. Марксъ въ С.-Петербург. 1914
Два убійства.
‘Тнь Сморгунера’.
Продолженіе дла ген. Ковалева и д-ра Забусова.
Новая ‘Ковалевщина’ въ Костром.
Еще о дл генерала Ковалева.
Трагедія Ковалева и взгляды военной среды.
Кто виноватъ?

I.
Два убійства.

Намъ приходится отмтить два печальныхъ случая, жертвами которыхъ сдлались почти одновременно два провинціальныхъ писателя.
Въ истекшемъ мсяц, въ болгарскомъ поселк Катаржин (Херс. губ.) убитъ сотрудникъ одесскихъ газетъ г. Сосновскій. Онъ работалъ въ ‘Новоросс. Телеграф’ и, какъ сообщаютъ газеты, въ ряд статей уличалъ мстныхъ переселенцевъ-болгаръ въ недостатк русскаго патріотизма и въ сепаратистскихъ стремленіяхъ, выражавшихся, между прочимъ, въ томъ, что болгаре женятся только на болгаркахъ, избгая браковъ съ русскими и т. д. ‘Къ несчастію,— говоритъ одна изъ газетъ,— съ появленіемъ этихъ статей совпали нкоторыя репрессіи по отношенію къ жителямъ села, и они приписали это вліянію корреспонденцій Сосновскаго’. Повидимому, изъ своей родины катаржинскіе болгаре вынесли чисто турецкіе нравы, которые еще не успли исчезнуть на новомъ мст. Корреспондентъ найденъ убитымъ въ своей квартир. Впрочемъ, слдствіе откроетъ виновныхъ въ этомъ дикомъ зврств, и во всякомъ случа огульныя обвиненія по адресу катаржинскихъ жителей вообще пока преждевременны.
Къ сожалнію, никакимъ сомнніямъ и смягченіямъ не подлежитъ другое событіе такого же рода. Уже и теперь оно освщено многочисленными корреспонденціями столичныхъ и провинціальныхъ газетъ съ самой трагической полнотой и ясностію. Дло состоитъ въ слдующемъ.
Въ Ташкент проживалъ сотникъ 5-го оренбург. казачьяго полка Колокольцовъ, имвшій жену и 2 дтей. На квартир у мего, въ качеств постояльцевъ, жили сотникъ Мальхановъ и дворянцнъ Джорджикіа, грузинъ, бывшій чинонникъ, а въ данное время служащій въ частномъ обществ транспортированія кладей. Г. Джорджикіа, по отзывамъ знавшихъ его, былъ человкъ порядочный, скромный и уживчивый. Къ сожалнію, жильцамъ пришлось вскор стать свидтелями такихъ проявленій ‘домашней жизни’ въ семь сотника Колокольцова, которыя не могутъ оставить равнодушнымъ самаго черстваго человка. По словамъ обвинительнаго акта, составленнаго впослдствіи противъ Джорджикіа,— сотникъ Колокольцовъ… ‘пьянствовалъ, унижалъ жену, бранилъ ее площадной бранью, не стсняясь ни родныхъ, ни знакомыхъ, и билъ ее’ (‘по большей части по голов’ — прибавляетъ оффиціальный документъ для точности). Джорджикіа старался удержать Колокольцова и имлъ на него нкоторое вліяніе,— Колокольцовъ иногда его слушался, порой обнималъ, но возмутительныя безобразія продолжались. Посл встрчи новаго года сотникъ Колокольцовъ, вернувшись домой пьяный, сталъ опять истязать жену, сжегъ на террас ея платье, стрлялъ въ комнатахъ изъ револьвера, ‘подносилъ спичку къ голов жены’ и жегъ волосы. Джорджикіа отнялъ у него револьверъ, которымъ, между прочимъ, истязатель (повидимому душевнобольной) грозилъ застрлиться. Нужно замтить при этомъ, что у Джорджикіа была невста, и о какихъ бы то ни было романическихъ отношеніяхъ между нимъ и г-жей Колокольцовой не могло быть и рчи. 2-го января эти безобразныя сцены продолжались, и несчастная жертва вынуждена была сначала скрыться въ комнату сотника Мальханова, а затмъ, съ двумя дтьми — въ гостиницу Александрова. Джорджикіа же кинулся къ товарищамъ и начальству Колокольцова, прося принять какія-нибудь мры… Командиръ, полковникъ Бояльскій, послалъ къ Колокольцову адьютанта Сычева. Послдній сообщилъ Джорджикіа, что Колокольцовъ ‘далъ ему слово’ больше не безобразничать. Понятно, что слово изступленнаго и совершенно невмняемаго человка никакого значенія не имло. При встрч съ Джорджикіа Колокольцовъ сообщилъ, что онъ сейчасъ детъ въ гостиницу Александрова, гд (какъ онъ будто бы узналъ отъ своего начальства) скрывается его жена, и притащитъ ее за волосы. При этомъ онъ опять сталъ требовать отнятый револьверъ, который Джорджикіа спряталъ къ себ въ карманъ. Испуганный угрозами Колокольцова, Джорджикіа бросился въ гостиницу, чтобы препроводить поскоре несчастную женщину съ дтьми хотя бы въ полицію,— но было уже поздно: въ корридоръ уже входилъ Колокольцовъ. Тогда, не помня себя, со словами ‘Николай Павловичъ, Николай Павловичъ’… онъ выхватилъ спрятанный въ карман револьверъ и произвелъ въ Колокольцова 5 выстрловъ, причинившихъ, впрочемъ, лишь легкія раны (Колокольцовъ находился въ госпитал съ 3-го по 7-е января). Вслдствіе этого дворянинъ М. И. Джорджикіа былъ преданъ суду по обвиненію въ томъ, что ‘3 января 1899 года, въ город Ташкент, въ номерахъ Александрова, въ запальчивости и раздраженіи, вызванномъ внезапнымъ появленіемъ сотника 5-го оренбургскаго казачьяго нолка Ник. Павлова Колокольцова въ то время, когда онъ хотлъ спасти жену послдняго отъ его преслдованій, съ цлью лишить жизни Колокольцова, сдлалъ въ него почти въ упоръ 5 выстрловъ изъ револьвера, но, по независящимъ отъ Джорджикіа обстоятельствамъ, смерти не послдовало’ {‘Русскій Туркестанъ’, NoNo 88 и 89, авг. 1899 года, обвинительн. актъ по длу Джорджикіа.}…
Защитникомъ Джорджикіа выступилъ въ суд частный повренный и редакторъ ‘Русскаго Туркестана’ Сморгунеръ. По долгу совсти, онъ сказалъ въ пользу обвиняемаго все, что былъ обязанъ сказать, въ томъ числ, конечно, указалъ на безуспшныя усилія Джорджикіа оградить женщину отъ дикихъ истязаній… Судъ, признавъ Джорджикіа виновнымъ, постановилъ, въ виду выяснившихся обстоятельствъ дла, ходатайствовать о полномъ помилованіи обвиненнаго. Сморгунеръ, въ качеств редактора мстнаго органа, началъ печатать сухой судебный отчетъ въ ‘Русскомъ Туркестан’.
Между тмъ по городу распространился слухъ, будто въ своей защитительной рчи Сморгунеръ сказалъ: ‘гг. казаки днемъ бьютъ нагайками лошадей, а ночью своихъ женъ’. Теперь уже совершенно извстно, что фразы этой Сморгунеръ не говорилъ. Вся рчь его была вполн корректна, и ни разу онъ не былъ остановленъ предсдателемъ. Тмъ не мене, командиръ пятаго оренбургскаго казачьяго полка, полковникъ Сташевскій, считая эти (не сказанныя) слова оскорбительными для чести полка, явился 2-го сентября въ квартиру Сморгунера и сталъ бить его нагайкой, говоря, что казаки умютъ бить не однихъ женъ. Сморгунеръ схватилъ стулъ, а г. Сташевскій выхватилъ револьверъ, который, къ счастью, далъ осчку.
Тогда, недовольный, очевидно, сомнительнымъ исходомъ столкновенія и раздраженный попыткой Сморгунера предать гласности его покушеніе {‘Костр. Листокъ’, No 109.}, полковникъ Сташевскій ршился довести дло до копца. Это было нетрудно, такъ какъ Сморгунеръ, повидимому, человкъ мужественный, по прежнему являлся въ судъ и всюду, гд этого требовало исполненіе его обязанностей. 4-го сентября, полковникъ Сташевскій пришелъ въ канцелярію суда, воорушенный револьверомъ, и здсь убилъ наповалъ безоружнаго адвоката-писателя.
Еще и до настоящаго времени вся русская печать, столичная и провинціальная, полна отголосками этой трагедіи. Мстный оффиціальный органъ (‘Туркестанскія Вдомости’) посвятилъ памяти Сморгунера теплую статью, кончающуюся словами: ‘Миръ праху твоему, честный ратоборецъ печатнаго слова’. Изъ другихъ (очень многочисленныхъ) отзывовъ мы приведемъ здсь письмо Джорджикіа, папечатанное первоначально въ ‘Астраханскомъ Листк’ и обошедшее вс газеты.
‘За что погибъ человкъ? — спрашиваетъ Джорджикіа…— Зачмъ убійца ворвался въ храмъ правосудія, гд раздается голосъ Александра ІІ, сразилъ безмезднаго защитника угнетенныхъ и чистою кровью его обрызгалъ храмъ правосудія, представители котораго, наравн съ обществомъ, убиты горемъ? На этотъ вопросъ,— клянусь свжею могилою Сморгунера, я отвчу безъ всякой злобы одною правдой’.
‘День 14-го мая,— продолжаетъ Джоржикіа,— былъ счастливйшимъ днемъ для русской Средней Азіи. Старое судопроизводство уступило мсто окружнымъ судамъ. Въ составъ судей были назначены новыя лица изъ центра Россіи, девизомъ которыхъ было и есть: ‘Защита правды и справедливости’. Съ какою желчью и нежеланіемъ старые помщики разставались со своими правами въ 1861 г.,— съ такою злобою и ненавистью встртили нкоторыя лица въ Средней Азіи судебную реформу. Вчерашніе всемогущіе миніатюрные Тамерланы — сегодня, благодаря судебной реформ, становились ничмъ… Въ этотъ именно моментъ неравной борьбы устарлыхъ традицій со свжею образованною силою, ратующей за правду и истину, было назначено къ слушанію и мое дло’.
Переходя затмъ къ самому важному моменту процесса,— Джорджикіа передаетъ содержаніе своего показанія передъ судомъ:
‘Господа судьи,— сказалъ онъ,— можетъ быть, у васъ возникнетъ вопросъ — почему сотникъ Колокольцовъ во время пьянства придирался къ жен, а не къ другимъ лицамъ? на это отвчу: потому, что въ подчиненіи сотника Колокольцова находились два существа — жена и лошадь, когда онъ пьянъ, что бывало каждый день, то днемъ загонялъ и билъ плетью лошадь, а по ночамъ колотилъ жену, къ стороннему лицу онъ не могъ придираться, ибо могъ получить взаимное оскорбленіе! ‘
‘Этого выраженія Сморгунеръ не цитировалъ и вообще на эти слова никмъ не было обращено вниманія. Да, наконецъ, оно не могло относиться, помимо самого Колокольцова, къ его сослуживцамъ и къ цлому полку’.
Справедливо указавъ на то, что полковникъ Сташевскій имлъ полную возможность обратиться къ предсдателю суда или прокурору, которые не преминули бы разъяснить ‘недоразумніе’ и убдить его, что изъ устъ Сморгунера не исходили оскорбительныя слова ни по чьему адресу,— г-мъ Джорджикіа утверждаетъ, что убійц и не нужно было выясненіе истины. ‘Просто онъ остался недоволенъ приговоромъ, вообразивъ виновникомъ его моего защитника, кровожадно расправился съ нимъ, кстати избравъ мстомъ мщенія канцелярію суда… Сморгунеръ убитъ за то, что онъ стоялъ за правду, за то, что около него сгруппировалась вся мстная интеллигенція, чуждая интригъ, низкопоклонничества и заискиваній’. Своею крошечной газетою, ‘Русскій Туркестанъ’, Сморгунеръ язвилъ окраинные порядки… {Заимствуемъ изъ ‘Россіи’, 29 сентября, No 154.}.
Хотлось бы думать что хоть этотъ яркій примръ послужитъ къ просвтленію извращенныхъ понятій о чести, жертвою которыхъ сдлался покойный. Застрлить опытной рукой человка въ черномъ сюртук, не умющаго защищаться, застрлить съ вроятностью несоразмрно легкаго наказанія,— нтъ, въ этомъ не можетъ быть ни мужества, ни истиннаго достоинства, ни чести. А вотъ, стоять на своемъ посту, въ сознаніи гражданскаго долга, презирая гоненія и опасность, какъ устоялъ до конца Сморгунеръ, въ этомъ есть и честь, и мужество, и та истинная красота, которую одну только должно цнить, передъ которой одной должны преклоняться вс мы, безъ различія профессій и состояній.
Газеты сообщаютъ, что семья Сморгунера осталась безъ всякихъ средствъ къ существованію.
1899.

ІI.
‘Тнь Сморгунера’.
(Къ дламъ ген. Ковалева и Е. Голицынскаго).

Читателямъ ‘Р. Бог.’ памятно еще, вроятно, громкое дло казачьяго полковника Сташевскаго, застрлившаго изъ револьвера беззащитнаго редактора газеты ‘Русскій Туркестанъ’, Сморгунера. Въ свое время въ нашемъ журнал были напечатаны подробности этого возмутительнаго убійства. Полковникъ Сташевскій былъ судимъ и понесъ наказаніе. Не касаясь размровъ этой кары и вопроса объ ея соотвтствіи съ преступленіемъ военнаго, напавшаго съ оружіемъ въ рукахъ на мирнаго гражданина,— мы должны сказать, что, повидимому, уголокъ россійской имперіи за Каспіемъ особенно изобилуетъ ‘героями въ мирное время’, для которыхъ личность и даже жизнь ихъ мирныхъ согражданъ представляется чмъ-то совершенно ничтожнымъ и ни въ какой мр не ограждаемымъ существующими законами. Такъ, по крайвей мр, заставляютъ думать новыя дла, громкіе отголоски которыхъ вновь доносятся до насъ изъ-за Каспія…
Въ март настоящаго года вс газеты облетло извстіо о томъ, что ‘одинъ изъ врачей, въ одномъ изъ городовъ подвергся тяжкому насилію со стороны одного изъ лицъ, занимающихъ видное положеніе’… Извстіе было перепечатано во всхъ русскихъ, столичныхъ и провинціальныхъ газетахъ, и общественное мнніе чутко насторожилось. ‘Мы ждемъ, что судъ прольетъ свтъ на это мрачное дло’ — писали въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’, и другіе органы печати выражали надежду, что уже прошли времена, когда насилія, совершаемыя ‘лицами, занимающими видное положеніе’, проходили безнаказанно, и дла объ нихъ ‘заминались’. Еще черезъ нкоторое время таинственность, окружаввіая это происшествіе, постепенно разсялась, и имена участниковъ стали достояніемъ гласности, какъ и подробности факта. Главнымъ его героемъ оказался генералъ Ковалевъ, бывшій тогда начальникомъ Закаспійской казачьей бригады. У этого генерала явились какіе-то счеты съ старшимъ врачемъ Средне-Азіатской дороги, г. Забусовымъ. Что это были за счеты и въ чемъ они заключались,— совершенно неизвстно, дло, очевидно, партикулярное. Фактъ состоитъ въ томъ, что 14 марта настолщаго года генералъ Ковалевъ пригласилъ къ себ г-на Забусова, какъ врача къ больному, приказавъ предварительно казенной прислуг (т. е. денщикамъ) нарзать розогъ и позвать четырехъ военныхъ писарей, т. е. нижнихъ чиновъ, состоящихъ на служб подъ его начальствомъ. Не подозрвая предательства, докторъ, позванный къ больному, явился въ квартиру генерала. Г. Ковалевъ предложилъ ему угощеніе, а затмъ, по данному знаку, вошли 7 казаковъ… Такимъ образомъ противъ одного врача, предательски вызваннаго для исполненія обязанностей его профессіи и, конечно, безоружнаго, въ квартир позвавшаго его притворно-больного оказался цлый отрядъ казаковъ. По приказанію генерала Ковалева, принявшаго команду надъ отрядомъ, ‘казаки растянули доктора,— такъ лаконически говорится въ обвинительномъ акт,— и подвергли его жестокому истязанію розгами’…
Повидимому, генералъ, устроившій эту засаду, разсчитывалъ на то, что подвергшійся насилію г. Забусовъ изъ чувства стыда умолчитъ объ этомъ происшествіи… Тогда, конечно, въ ‘обществ’ начались бы перешептываніе и т подлые, злорадные толки, которые всегда къ услугамъ торжествующаго насилія. Но г. Забусовъ обманулъ ожиданія генерала Ковалева. Онъ ршилъ, что невозможность защититься отъ нападенія одмому противъ семи не составляетъ позора и что, наоборотъ, позоръ на сторон устроившихъ засаду. И поэтому докторъ Забусовъ огласилъ фактъ и призвалъ генерала Ковалева на судъ оффиціальный и на судъ общественнаго мннія.
Общественное мнніе высказалось вполн опредленно. ‘Многоуважаемый товарищъ, Николай Петровичъ,— говоритъ, напримръ, одинъ изъ адресовъ, посланныхъ пострадавшему:— Общество русскихъ врачей въ Петербург, ознакомившись въ засданіи своемъ 13 мая съ исторіей возмутительнаго оскорбленія и предательскаго насилія, которому вы подверглись со стороны генерала Ковалева при исполненіи вами врачебнаго долга, преисполненное чувствомъ глубокаго негодованія, постановило выразить вамъ, почтенный товарищъ, свое искреннее и горячее сочувствіе’ {Подписали: предсдатель, академикъ X. Поповъ, тов. предс. проф. И. Паввовъ, секрет. прив.-доцентъ Ф. Чистовичъ.}. Въ томъ же тон глубокаго негодованія составлены были другіе адресы и статьи газетъ, единодушно откликнувшихся на дикій поступокъ закаспійскаго генерала.
Дло слушалось недавно въ особомъ присутствіи кавказскаго военно-окружнаго суда. ‘Ковалевъ, признавая себя виновнымъ въ превышеніи власти, отрицалъ желаніе подвергнуть Забусова физическому истязанію, оправдывался невмняемостью (!?) въ моментъ совершенія преступленія, о мотивахъ коего умолчалъ, и отказался отъ вызова свидтелей’ {‘Русскія Вд.’, 11 ноября, No 314.}. Посл четырехчасоваго совщанія судъ, признавъ ген. Ковалева виновнымъ въ превышеніи власти и истязаніи, постановилъ (за примненіемъ манифеста) исключить его со службы безъ лишенія чиновъ. Какъ на интересную черту этого процесса, ‘Нов. Время’ указываетъ на оглашенныя въ суд ‘телеграммы генераловъ Куропаткина и Субботича, давшихъ подсудимому прекрасную аттестацію’, и особенно на телеграмму генерала Уссаковскаго (начальника Закаспійской области), который ‘проситъ принить участіе и облегчить судьбу подсудимаго’. Газета не безъ основанія видитъ въ этомъ послднемъ обращеніи ‘противозаконное давленіе на судъ’ {Замтку ‘Нов. Вр.’ цитируемъ по ‘Нижег. Листку’, No 313.}.
Мотивы преступленія остались совершенно невыясненными. Выяснить ихъ, если они хоть сколько-нибудь смягчали безобразный характеръ происшествія,— было въ интересахъ генерала Ковалева. Но онъ отъ этого воздержался, ссылаясь только на свою ‘невмняемость’, которая, однако, не помшала ему отдать храброму отряду вс распоряженія, точно передъ боемъ. Въ одномъ изъ первоначальныхъ газетныхъ извстій указывалось на ‘романическую подкладку’ происшествія. Генералъ Ковалевъ отомстилъ будто бы своему счастливому сопернику. Но никакихъ подтвержденій этого объясненія разбирательство дла не представило. Съ другой стороны, г. А. Ст — нъ, фельетонистъ ‘Новаго Времени’, счелъ возможнымъ огласить часть письма, полученнаго имъ отъ какого-то изъ своихъ корреспондентовъ ‘въ связи съ дломъ Ковалева’. ‘Имйте мужество,— пишетъ этотъ неизвстный,— отвтить печатно: 1) какъ бы вы поступили не на окраин (повидимому, на окраин корреспондентъ допускаетъ другіе законы поведенія), а въ центр столицы, если бы на вашихъ глазахъ хулиганъ оскорбилъ вашу родную мать, дочь или жену? 2) какой бы-вы заплатили гонораръ врачу, который повелъ бы лченіе вашей матери, жены или дочери ‘на зоологической подкладк?’ {‘Новое Вр.’, 14 ноября, No 10312}.
Нужно сознаться, что г. Ст — ну пишутъ иной разъ странныя письма и, быть можетъ, еще боле странно печатать ихъ ‘въ связи съ дломъ Ковалева’, когда самъ г. Ст — нъ удостовряетъ тутъ же, что никакого отношенія къ длу Ковалева вопросы корреспондента не имютъ, ‘потому что, сколько извстно, въ этомъ дл не замшаны родственники’. Какъ бы то ни было, противъ одного бездоказательнаго намека не въ пользу генерала Ковалева выдвигается другой, не мене бездоказательный, противъ потерпвшаго. И разумется, нтъ ни малйшихъ основаній отдавать предпочтеніе второй инсинуаціи только потому, что ея объектъ является потерпвшимъ отъ трудно объяснимаго насилія. Если бы вопросы, оглашенные г-мъ А. Ст — мъ, были обращены ко мн, я отвтилъ бы, что не знаю еще, какъ бы я поступилъ въ перечисленныхъ случаяхъ. Но знаю твердо, что, во-первыхъ, не заманивалъ бы врача въ ловушку, прикинувшись больнымъ, потому что роль всякаго врача, призываемаго къ больному, должна служить ему полной гарантіей, во-вторыхъ, не позорилъ бы полка, въ которомъ бы служилъ, приказаніемъ его солдатамъ играть роль безсмысленныхъ палачей надъ безоружнымъ человкомъ.
А именно это сдлалъ генералъ Ковалевъ. И, сдлавъ это, онъ оскорбилъ не г-на Забусова, которому причинилъ лишь физическую боль, и не ‘корпорацію’ русскихъ врачей, которая стоитъ выше мундирныхъ представленій о чести. Онъ оскорбилъ все русское общество, которое не можетъ безъ тревоги видть, какъ легко состоящіе на служб солдаты исполняютъ приказы даже ‘невмняемыхъ’ начальниковъ по отношенію къ безоружнымъ обывателямъ…
Въ тхъ же Закаспійскихъ странахъ пріобрлъ въ послдніе дни знаменитость и г. Е. Б. Голицынскій. Г-нъ Е. В. Голицынскій не совсмъ военный, а только ‘почти военный человкъ’ (гражданскій чиновникъ военнаго вдомства). Онъ не Сташевскій и не генералъ Ковалевъ, а нчто въ род маленькой каррикатуры на обоихъ. Его оружіе — не револьверъ, а перо, и не насиліе, а только прославленіе насилія и угроза… И намъ кажется, что зрлище, представляемое г-мъ Голицынскимъ, довольно поучительно и, пожалуй, можетъ имть до извстной степени ‘отрезвляющее вліяніе’…
Господинъ Голицынскій поэтъ, повидимому, довольно плохой. Онъ прислалъ свои стихотворенія въ редакцію газеты ‘Самаркандъ’, которая признала ихъ для печати негодными. Спустя короткое время посл этого приговора, въ редакцію поступило анониімное произведеніе, написанное тмъ же почеркомъ и тми же чернилами, въ которомъ содержался рядъ оскорбительныхъ выраженій, заканчивавшихся недвусмысленной угрозой: ‘Мы русскіе,— писалъ анонимный авторъ,— умемъ вызывать тни Сморгунеровъ, но умемъ и пронять ихъ сначала нагайками, а потомъ и чмъ-нибудь посильне’. Въ дальнйшемъ этотъ храбрый ‘русскій человкъ’, считающій аттрибутами патріотизма ‘нагайку и что-нибудь еще посильне’,— стуетъ на подборъ перепечатокъ, ‘которыя разстраиваютъ ему нервы, какъ русскому человку и воину’, такъ какъ ‘подбираются въ угоду армяно-жидовскимъ симпатіямъ продажными русскими людьми’ {‘Спб. Вд.’ 16 окт., No 284.}.
Редакція газеты представила это поэтическое упражненіе въ судъ, который, по сличеніи почерковъ письма и стихотвореній за подписью Е. В. Голицынскаго, пришелъ къ заключенію объ ихъ тождественности… При этомъ г. Голицынскій подалъ заявленіе, въ которомь доказывалъ свою неподсудность мировому судь, въ качеств ‘гражданскаго чина военнаго вдомства’. Явившись въ камеру во время самого разбирательства и узнавъ, что судъя призналъ отводъ неосновательнымъ, г. Голицынскій тотчасъ удалился со словами: ‘Пусть ихъ разбираетъ. Мн все равно’. , Посл рчей обвинителей (издателя Болотина и завдывающаго редакціей Морозова), выяснявшихъ тяжелое положеніе провинціальной печати, мировой судья призналъ Голицынскаго виновнымъ въ оскорбленіи и угроз и приговорилъ къ 10 днямъ ареста. Въ угроз убійствомъ воинственный поэтъ признанъ оправданнымъ.
Ршеніе намъ кажется совершенно правильнымъ. Угрозы человка, который посылаетъ ихъ, прикрывшись анонимомъ, конечно, только комичны. Но есть въ этомъ маленькомъ эпизод и очень серьезныя стороны…
Это, во-первыхъ, самое содержаніе анонимнаго письма, съ его якобы патріотическими фіоритурами, которыя, въ другой форм, не разъ тяжело отзывались на провинціальной печати. Во-вторыхъ, это великолпное пренебреженіе ‘гражданскаго чина военнаго вдомства’ къ суду, не облаченному въ военные мундиры. И въ-третьихъ, это тнь Сморгунера, которую съ такимъ кощунственнымъ легкомысліемъ вызываетъ этотъ ‘русскій человкъ и воинъ’. Очевидно, поступокъ полковника Сташевскаго иметъ въ извстной сред своихъ идеологовъ… Но намъ, людямъ въ черныхъ сюртукахъ, которыхъ оружіе только мысль, слово, перо,— нтъ надобности напоминать о скорбной тни Сморгунера… Она укоризненно стоитъ и передъ нами, и передъ русскимъ обществомъ, и будетъ стоять до тхъ поръ, пока будутъ гг. Сташевскіе, генералы Ковалевы, Е. В. Голицынскіе… Къ сожалнію, этотъ перечень можно бы продолжить еще многими именами, пріобрвшими печальную извстность на той же мало почетной арен.
1904 г.

ІІІ.
Продолженіе дла ген. Ковалева и д-ра Забусова.

Т изъ нашихъ читателей, которые обратили вниманіе на замтку объ этомъ дл въ предыдущей книжк ‘Русск. Богатства’, помнятъ, вроятно, и великолпный совтъ ген. Уссаковскаго, начальника Закаспійской области: знакомиться съ ‘положеніемъ края’ по газетамъ, издающимся въ этой благословенной области. Совтъ превосходный! Если бы слдовать ему съ надлежащею строгостью, то русская печать и русское общество даже не подозрвали бы о ‘случа’ съ ген. Ковалевымъ и докторомъ Забусовымъ: об газеты, издаваемыя въ подвдомственной ген. Уссаковскому области (надо думать, случайно и безъ всякихъ воздйствій?), даже не заикнулись о дикомъ поступк ген. Ковалева и о происходившемъ въ Тифлис суд надъ этимъ генераломъ!
Очень можетъ быть, что и самъ генералъ Ковалевъ, приступая къ своей знаменитой отнын кампаніи противъ безоружнаго доктора, находился подъ вліяніемъ той же аберраціи: ему могло казаться, что и вся Россія есть безгласная пустыня, въ которой его команда, а за ней свистъ розогъ и вопли беззащитной жертвы прозвучатъ безъ всякаго оттолоска. Если это такъ,— то, но крайней мр, на сей разъ разсчетъ оказался ошибоченъ: имя генерала Ковалева пріобрло широкую извстность не только за предлами благодатной ‘подвдомственной ген. Уссаковскому области’, но и за предлами Россіи. Отнын это имя навки внесено въ бытовую исторію нашего отечества.
А пока можно сказать безъ преувеличеній, что все русское образованное общество слдитъ за ковалевскимъ дломъ съ неостывающимъ интересомъ. Въ газ. ‘Русь’ появилась, между прочимъ, горячая статья С. Елпатьевскаго (‘Мы требуемъ суда’), резюмирующая общее настроеніе не однихъ врачей, но всхъ, кому дороги интересы человческаго достоинства и правосудія… Въ послдніе дни стало извстно, что судъ все-таки будетъ. По жалоб потерпвшаго и его повреннаго д-ру Забусову возстановленъ срокъ для подачи жалобы, и дло будетъ вновь разсмотрно въ главномъ военномъ суд. Когда это произойдетъ, мы, разумется, вернемся еще къ этому длу, съ его прямо загадочной дикостью. А пока — всхъ интересуетъ вопросъ: какъ могло случиться, что потерпвшій не былъ вызванъ въ тифлисскій судъ ни какъ истецъ, ни свидтель?
На это отчасти отвчаетъ главный прокуроръ военнаго суда ген.-лейт. Н. Н. Масловъ. Въ разговор съ сотрудникомъ газ. ‘Русь’ онъ объяснилъ обстоятельство, вызвавшее такое волненіе во всемъ русскомъ обществ,— простой ошибкой мелкаго чиновника главнаго военнаго суда (‘и, какъ на грхъ, чиновника. самаго аккуратнаго и добросовстнаго’), который, получивъ исковое прошеніе повреннаго д-ра Забусова,— завелъ объ немъ отдльное длопроизводство (!!), вмсто того, чтобы ввести его въ производившееся уже дло. По поводу этой роковой ‘ошибки’ газеты вспомнили традиціоннаго стрлочника, единственнаго виновника всякихъ ‘крушеній’ (въ данномъ случа настоящаго ‘крушенія правосудія’). Во всякомъ случа, это объясненіе оставляетъ мсто для нкоторыхъ вопросовъ: какъ же могли не замтить судьи и военный прокуроръ, во время самаго производства, этого отсутствія потерпвшаго, который вдь является и важнйшимъ изъ свидтелей? Какъ они не замтили того обстоятельства, что въ дл осталисъ только г. Ковалевъ и его подчиненные, сами въ значительной степени виновные въ происшедшемъ?
Этотъ вопросъ сотрудникъ ‘Руси’ предложилъ тоже генералу Маслову.
— Видите ли,— отвтилъ послдній,— г. Забусовъ, разсказавъ подробно объ обстоятельствахъ дла, ничего не могъ выяснить о причинахъ и мотивахъ преступленія. Генералъ же Ковалевъ не только не отрицалъ факта своего преступленія, но и въ изложеніи подробностей его совершенно совпадалъ съ показаніемъ потерпвшаго. Слдовательно, вызовъ послдняго на судъ явился бы, какъ я понимаю мотивы мстной военно-судебной администраціи, только лишнимъ мученіемъ для него, заставляя его еще разъ переносить публично испытанныя терзанія, не принося никакой пользы процессу {‘Русь’, 19 дек. 1904 г., No 348.}…
Ген. Масловъ оговорился въ начал своей бесды съ сотрудникомъ ‘Руси’, что онъ еще недостаточно освдомленъ относительно всхъ подробностей тифлисскаго суда, и намъ кажется, что въ его объясненіи ‘мотивовъ военно-судебной администраціи’ есть дйствительно мсто для значительныхъ недоумній. Во-первыхъ, далеко нельзя сказать, чтобы ‘признанія’ ген. Ковалева вполн или хоть во всхъ существенныхъ чертахъ совпали съ показаніями потерпвшаго: послдній, напримръ, ршительно настаивалъ на жестокомъ истязаніи, что генералъ Ковалевъ и его подчиненные столь же ршительно отвергали. Судъ согласился съ показаніями виновныхъ. Но вдь еще вопросъ,— получился ли бы тотъ же результатъ, если бы на суд показывали не одни обвиняемые въ истязаніи, но и жертва истязанія, и сторонніе свидтели…
Напрасны также были опасенія суда — причинить вызовомъ д-ра Забусова излишнія мученія потерпвшему. Какъ извстно, явка въ качеств свидтеля изъ другого судебнаго округа необязательна, и докторъ Забусовъ могъ самъ уклониться отъ ‘излишняго мученія’, если бы нашелъ это нужнымъ. Теперь же является несомнннымъ, что докторъ Забусовъ въ своихъ столкновеніяхъ съ военной средой — пострадалъ сугубо: одинъ разъ отъ безпримрной расправы генерала Ковалева, въ другой отъ столь же безпримрной ‘деликатности’ военнаго суда…
Нужно ли прибавлять, что истинному, а не кастовому правосудію не нужно ни того, ни другого, а нужно ‘нелицепріятіе’, и что все русское общество съ понятнымъ нетерпніемъ ждетъ разршенія вопроса: возможно ли ‘возстановленіе силы закона’ въ сословно-военномъ суд хотя бы въ такихъ воистину вопіющихъ случаяхъ?
Янв. 1905 г.

ІV.
Новая ‘Ковалевщина’ въ Костром.

Понятное возбужденіе, вызванное въ русскомъ обществ. ,дломъ’ закаспійскаго генерала, далеко еще не улеглось, какъ уже несутся новыя извстія о подвиг того же характера, пожалуй, еще боле яркомъ. На этотъ разъ мстомъ дйствія являются уже не ‘чудные уголки’ подвдомственной генералу Уссаковскому окраинной области, а центръ Россіи, гор. Кострома. Вотъ что пишутъ по этому поводу въ мстной подцензурной газет ‘Костромской Листокъ’ {Заимствуемъ изъ ‘Южнаго Обозрнія’ отъ 15 дек.}:
‘Жизнь нашего города въ послдніе дни преподноситъ неожиданные сюрпризы, которые и безъ того уже запуганнаго и загнаннаго обывателя въ конецъ ошеломляютъ и вызываютъ вполн справедливыя нареканія и стованія. ‘Сюрпризы’, прежде не выходившіе изъ стнъ ресторановъ и гостиницъ, завоевываютъ себ мсто въ общественныхъ собраніяхъ и мстныхъ учрежденіяхъ, какъ, напр., театръ, почта и т. п. Мы сообщали уже о происшествіи въ ‘Московской гостиниц’. Вслдъ за этимъ мы получили письмо о подобномъ же случа въ мстномъ почтовомъ отдленіи и, наконецъ, къ крайнему нашему сожалнію, должны отмтить возмутительный фактъ, имвшій мсто 5 декабря въ городскомъ театр, глубоко взволновавшій все общество. Суть дла въ слдующемъ. Въ одномъ изъ антрактовъ въ городскомъ театр по адресу прогуливавшейся съ юношей молодой двушки однимъ изъ присутствовавшихъ была допущена какая-то пошлость. Вспыхнувшій отъ нанесеннаго двушк оскорбленія, юноша потребовалъ отъ оскорбителя извиненій, но, встртивъ вмсто этого издвательство, глумленіе и попытку быть выдраннымъ за уши, далъ нахалу пощечину. Посл этого разыгралась безобразная сцена, когда чрезъ фойе и на лстниц театра бжалъ за юношей съ обнаженнымъ оружіемъ получившій пощечину, послднему, однако, не удалось догнать юношу, скрывшагося домой. Фактъ этотъ вызвалъ глубокое волненіе среди присутствующихъ въ театр, при чемъ нкоторые ршительно заявляли, что безъ оружія въ карман теперь нельзя никуда показаться’.
Такимъ образомъ, здсь рчь идетъ уже не о единичномъ насиліи: тутъ уже терроризированъ цлый городъ. Продолженіе этой изумительной исторіи, однако, еще поразительне. Въ той же газет напечатано извстіе о томъ, что, посл происшествія въ театр, къ одному изъ представителей мстнаго общества, подъ предлогомъ дловыхъ объясненій, явились въ квартиру четыре офицера и нанесли ему грубое оскорбленіе. ‘Случай этотъ,— прибавляетъ газета,— стоящій въ связи съ цлымъ рядомъ прямыхъ безчинствъ, имвшихъ мсто за послднее время, какъ въ отношеніи беззащитныхъ стариковъ, такъ и двушекъ изъ почтенныхъ семействъ, глубоко взволновалъ и возмутилъ мстное общество’. Другія газеты даютъ боле точныя указанія и комментаріи. Оказывается, что ‘четыре героя’, такъ храбро расправляющіеся со стариками, явились къ отцу того самаго юноши, который заступился за двушку въ театр, съ чудовищнымъ требованіемъ: ‘прислать сына въ офицерское собраніе для порки (!!) или — драться на дуэли’.
Итакъ, здсь мы имемъ дло не съ однимъ закаспійскимъ генераломъ, а съ цлой группой военныхъ, съ цлымъ ‘офицерскимъ собраніемъ’ (неужели это правда?). Если вскрыть взгляды, которые сказались въ этомъ почти невроятномъ инцидент, то получится слдующій своеобразный кодексъ поведенія:
1) Всякій офицеръ иметъ невозбранное право отпускать по адресу любой двушки разныя ‘пошлости’ и оскорбительныя замчанія, при чемъ никто изъ близкихъ не въ прав заступиться за оскорбленную.
2) Если же кто-нибудь за нее заступится, то г. костромской офицеръ иметъ право надрать ему уши, а заступникъ не въ прав прибгнуть къ самооборон физическими средствами.
3) Если онъ все-таки прибгнетъ къ самооборон, и отпускающій пошлости офицеръ потерпитъ при этомъ уронъ, то послдній долженъ обнажить оружіе и убить противника.
4) Если и это не удалось, то уже офицерское собраніе (!) беретъ дло въ свои руки, и его посланцы избиваютъ беззащитныхъ стариковъ родственниковъ…
Этотъ силлогизмъ кажется намъ до того поразительнымъ, что мы ждали опроверженія, мы ждали, что въ газетахъ появится разъясненіе въ томъ смысл, что хоть офицерское собраніе тутъ ни при чемъ. Вдь единственно разумный и единственно достойный выходъ для людей, понимающихъ, что значитъ слово честь,— состоялъ лишь въ немедленномъ очищеніи своей среды отъ проявленій хулиганства. Все послдующее въ этомъ безобразномъ происшествіи явилось естественнымъ послдствіемъ непристойнаго поведенія офицера, оскорбившаго двушку. Въ этомъ и только въ этомъ, на взглядъ всякаго не ослпленнаго человка, могло состоять истинное оскорбленіе ‘корпораціи’. Честь корпораціи не въ кулак и не въ полос желза. Эта честь въ томъ, чтобы никто не могъ обвинить члена корпораціи въ безчестномъ поведеніи, роняющемъ достоинство всякаго порядочнаго человка. Разъ это можно сказать о данномъ член корпораціи,— она уже оскорблена именно своимъ товарищемъ. И неужели общество офицеровъ въ Костром держится иного взгляда? Неужели оно полагаетъ, что позоръ непристойнаго поведенія искупается успшной дракой, а возстановленіе чести корпораціи достигается тмъ, что вся она выражаетъ солидарность съ виновникомъ пошлаго скандала и требуетъ у отца выдачи сына на позоръ и истязаніе въ своемъ ‘собраніи’.
Недавно въ ‘Руси’ было напечатано письмо генерала Кирева по поводу Ковалевскаго дла. ‘Онъ — не нашъ,— пишетъ ген. Киревъ въ этомъ лисьм,— разъ навсегда — не нашъ!’ {‘Русь’. Запмствусмъ изъ ‘Ниж. Листка’ отъ 21 дек. 1904 г.}. Хотлось бы думать, что этотъ голосъ не останется одинокимъ, что и въ военной сред есть умы, не ослпленные столь чудовищно извращенными понятіями о сословной чести, и есть сердца, способныя биться негодованіемъ на подвиги Ковалевыхъ закаспійскихъ и Ковалевыхъ костромскихъ…
У насъ теперь много говорятъ, много пишутъ, много надются и много благодарятъ за общаніе возстановленія ‘полной силы закона’, для всхъ доступнаго и для всхъ равнаго… Мы ждемъ съ величайшимъ интересомъ, въ какой форм и скоро ли почувствуютъ на себ эту ‘силу закона’ т господа, которые полагаютъ, что оружіе дано имъ для того, чтобы безнаказанно оскорблять русскихъ двушекъ и избивать въ ‘отечеств’ беззащитныхъ стариковъ. Вдь иначе — это уже полное разложеніе элементарныхъ гражданскихъ понятій, своего рода — ‘военная анархія’.
Янв. 1905 г.

V.
Еще о дл&#1123, генерала Ковалева.

Въ ноябрьской книжк ‘Р. Б.’ мы говорили уже о дл генерала Ковалева, заманившаго врача (подъ предлогомъ болзни) къ себ на квартиру и здсь подвергшаго его сченію при помощи семи казаковъ. Мы уноминали также о томъ, что начальство генерала Ковалева (генералъ Куропаткинъ и генералъ Уссаковскій) дали ему наилучшія рекомендаціи, а послдній присоединилъ къ этому ходатайство о смягченіи участи подсудимаго. ‘Новое Время’, въ замткахъ г-на Ст — на, а также и другіе органы печати увидли въ этомъ ‘противозаконное давленіе на судъ’. Г. А. Ст — нъ, кром того, далъ легкую характеристику края, въ которомъ произошло событіе. Воспоминанія г-на А. Ст — на объ этомъ кра имютъ, по его словамъ, чисто кошмарный характеръ.
Теперь генералъ Уссаковскій прислалъ въ ‘Новое Время’ длинное письмо, въ которомъ возражаетъ по пунктамъ на замтки г-на А. Ст — на. Вторая часть этого письма касается ‘кошмарности’ впечатлній. Какъ начальникъ края, генералъ Уссаковскій считаетъ себя обязаннымъ заступиться за ‘природу и жизнь’ ввренной ему области и рекомендуетъ г-ну А. Ст — ну познакомиться съ содержаніемъ издающихся въ Асхабад газетъ (‘Закаспійское Обозрніе’ и ‘Асхабадъ’).
Можно бы много возразить генералу Уссаковскому по поводу рекомендуемаго имъ метода ознакомленія съ ‘жизнью края’, такъ какъ извстно, что, по разнымъ причинамъ, съ нкоторыми сторонами мстной жизни гораздо удобне иногда знакомиться по газетамъ, боле свободнымъ отъ ‘мстныхъ воздйствій’… Г. Ст — нъ могъ бы, въ благодарность за совтъ,— отплатить такимъ же совтомъ генералу Уссаковскому: почерпать свднія о нкоторыхъ сторонахъ мстной жизни изъ газетъ, издающихся вн подвдомственной ему области. Во всякомъ случа, однако, споръ ршается уже наличностью и условіями ‘дла генерала Ковалева’. Какъ для кого, а для людей, не имющихъ чести носить военный мундиръ,— достаточно и одного этого факта: одинъ изъ ‘высокопоставленныхъ’ военныхъ, имющій, по свидльству своего начальства, наилучшую репутацію, по неизвстнымъ побужденіямъ заманиваетъ врача въ свою квартиру и употребляетъ казаковъ своего полка въ качеств палачей надъ беззащитнымъ человкомъ…
Невольно при этомъ приходитъ въ голову: если такъ могутъ поступать наилучшіе, то чего же можно ожидать въ этомъ удивительмомъ кра отъ среднихъ и худшихъ? Мы можемъ, конечно, согласиться съ генераломъ Уссаковскимъ, что въ природ Закаспійской области ‘есть и чудные уголки’… Но, по вопросу о томъ, что въ этихъ чудныхъ уголкахъ происходитъ,— мы склонны скоре принять мнніе г-на А. Ст — на, которому вспоминаются разные ‘кошмары’.
Генералъ Уссаковскій касается затмъ вопроса о ‘противозаконномъ давленіи на судъ’, котораго онъ въ своемъ поступк ршительно не усматриваетъ. Мы недостаточно знакомы съ процедурой и обычаями суда военнаго, несомннно отличающагося многими особенностями отъ обычнаго представленія о суд и гарантіяхъ ‘обихъ сторонъ’ въ процесс, Но мы съ трудомъ представляемъ себ судъ ‘гражданскій’, на которомъ предсдатель огласилъ бы, напримръ, ‘ходатайство’ какого-нибудь высокопоставленнаго лица о смягченіи участи подсудимаго чиновника…
‘По какому праву,— спрашиваетъ дале генералъ Уссаковскій,— авторъ ‘замтокъ’ въ своей защит независимости суда идетъ дале самого суда’. На этотъ вопросъ отвтить очень не трудно: по праву писателя и гражданина, по праву члена общества… А судъ, всякій судъ, есть явленіе общественное, и его зависимостью или независимостью въ прав интересоваться нстолько данный составъ самого суда, но и вс граждане тосударства. Въ самые даже тяжелые для печати періоды русской жизни за ней признавалось право обсуждать эти вопросы… Вдь если бы аргументація генерала Уссаковскаго была правильна, то, даже относительно дореформеннаго суда, даже русскому писателю Гоголю можно было предложить тотъ же вопросъ: съ какой стати онъ заботится о достоинств суда больше, чмъ, напр., повтовый судья гор. Миргорода?.. Итакъ, и по этому вопросу не мы одни, но, полагаю, и вс русскіе писатели, даже т, кто, подобно г-ну А. Ст — ну, ‘очень чтятъ военныхъ’,— не могутъ стать на точку зрнія ген. Уссаковскаго.
Къ сожалнію, мы должны пойти еще нсколько дальше этой общей постановки вопроса, такъ какъ то, что сообщаютъ газеты объ условіяхъ именно даннаго суда, вызываетъ самыя тревожныя недоумнія. Такъ въ газет ‘Русь’ (отъ 25 ноября, No 345) одинъ асхабадецъ, ‘занимающій положеніе, которое вызываетъ на полное довріе’, сообщаетъ очень интересныя и серьезныя указанія условій и обстоятельствъ, при которыхъ прошелъ процессъ Ковалева, ‘бывшаго командира Закаспійской казачьей бригады и замстителя начальника области’. По словамъ этого асхабадца, опирающагося на приговоръ суда, помщенный въ оффиціальной газет ‘Кавказъ’ отъ 9 ноября — разборъ этого дла представляетъ небывалыя особенности:
Во 1-хъ, дло слушалось въ Тифлис, хотя преступленіе совершено въ Асхабад, гд находится и потерпвшій, и свидтели.
Во 2-хъ, не только не были вызваны въ засданіе суда потерпвшій, свидтели и заявившій для участія въ дл гражданскій искъ, но никого не сочли даже нужпымъ увдомить о слушаніи дла въ Тифлис, вмсто Асхабада.
и въ 3-хъ, не смотря на двукратную оффиціальную экспертизу (въ первый разъ слдственную), установившую наличность тяжкаго изстязанія (до 52 ударовъ нагайками и палками по задней части тла, животу и паховой области) — наличность истязанія была судомъ отвергнута.
‘Приговоръ, постановленный съ такими особыми условіями, являющійся приговоромъ вновь, особо ad hoc введеннаго келейнаго судилища, достоинъ стать достояніемъ общества’,— замчаетъ г. асхабадецъ {‘Русь’, No 345.}.
Свднія, сообщаемыя въ этой замтк, до такой степени изумительны, что, вроятно, въ слдующей книжк журнала намъ придется еще вернуться къ громкому длу генерала Ковалева, чтобы сообщить’ (хотлось бы, по крайней мр, такъ думать) оффиціальное разъясненіе тревожныхъ вопросовъ, поставленныхъ ‘заслуживающимъ доврія’ асхабадцемъ въ распространенной русской газет. А пока, полагаемъ, читатель согласится, что передъ мотивами, выдвигаемыми этимъ дломъ и его обстановкой, совершенно уже блднетъ волросъ объ его ‘подкладк’… Подкладка эта — есть вопросъ индивидуальной оцнки личностей и ихъ досудебныхъ отношеній. А гарантіи сторонъ на суд и огражденіе судомъ личнаго достоинства и неприкосновенности русскихъ гражданъ, носящихъ и не носящихъ мундиры,— есть насущный, близкій, неотложный интересъ всего русскаго общества.
P. S. Наша замтка была уже набрана, когда въ газетахъ появилось письмо потерпвшаго г-на Забусова. Приводимъ его цликомъ и думаемъ, что это долженъ сдлать каждый органъ печати, которому дороги правда, человческое достоинство и правосудіе.
Вотъ это письмо {См. ‘Новое Время’, 8 дек. 1904, No 10336.}:
‘До сихъ поръ я не могъ писать ничего, такъ какъ надялся, что судъ такъ или иначе выяснитъ обстоятельства и причины зврскаго насилія, производеннаго надо мной генераломъ Ковалевымъ. Въ то же время я былъ такъ глубоко потрясенъ происшедшимъ, что всякое воспоминаніе о нелпой и безцльной гнусности приводило меня въ болзненное состояніе. Энергія пала, духъ сломленъ. Но теперь мн хочется не только писать, но кричать на площадяхъ и улицахъ,чтобы найти себ хоть тнь защиты у общества. Какъ можно сдлать насиліе надъ личностью и остаться весьма мало наказаннымъ — показываетъ гнуснйшее въ лтописяхъ Россіи ‘дло генерала Ковалева’. Вотъ оно въ чемъ. ‘Въ март 1904 года, въ город Асхабад, вечеромъ, по телефону, я былъ приглашенъ къ тяжело заболвшему Ковалеву, приглашеніе было весьма настойчивое и повторено дважды. Я тотчасъ же бросилъ свои дла и похалъ черезъ 2—3 минуты, какъ только могъ найти извозчика. Ковалева я зналъ очень мало, не больше, чмъ обыкновенное шапочное знакомство, никогда его не лчилъ и тутъ естественно подумалъ, что съ нимъ случилось что-то экстренное, такъ какъ я по спеціальности хирургъ. Голосъ изъ телефона уврялъ меня, что генералъ очень боленъ.
‘Пріхавъ быстро къ нему на квартиру, я тотчасъ спросилъ, что у него болитъ, онъ отвтилъ, что еще успется объ этомъ поговорить. Въ это время у него сидлъ какой-то неизвстный мн молодой человкъ, какъ выяснилось потомъ, служащій въ служб сборовъ Средне-Азіатской желзной дороги, Самохненко. Ковалевъ приказалъ подать стулъ, предложилъ садиться, предлагалъ сигары и вино.
‘Все время я сидлъ спиной къ сосдней комнат и мелькомъ замтилъ тамъ нсколько человкъ нижнихъ чиновъ-казаковъ, которыхъ принялъ за псенниковъ.
‘Ковалевъ о своей болзни ничего не говорилъ, но настойчиво предложилъ вина. Я отказывался, говоря, что не пью.— ‘Отчего?’ — Потому что отъ вина у меня длается сердцебіеніе,— отвтилъ я.— ‘Это не отъ вина, а отъ того, что вы любите не того, кого слдуетъ’. Удивленный этими словами, я попросилъ ихъ объясненія, котораго не получилъ.— ‘Ваше здоровье’,— говоритъ Ковалевъ, чокаясь со мной стаканомъ, такъ же поступилъ и его собесдникъ. Не усплъ я поставить стаканъ на столъ, какъ сзади былъ неожиданно схваченъ нсколькими людьми, грубо раздтъ и началось безпощадное истязаніе. Какъ ни былъ я потрясенъ, но все-таки и тутъ требовалъ объясненія, въ отвтъ же со стороны Ковалева раздавалось только неистовое: ‘Бей его, мерзавца’. Зврское истязаніе продолжалось и по животу: я тутъ уже понялъ, что меня хотятъ убить. Я былъ лишенъ малйшей возможности къ какой бы то ни было самозащит и, какъ врачъ, понималъ ясно, къ чему могутъ повести удары по животу. Дале я былъ одтъ и выведенъ подъ руки на извозчика. Какого-либо протеста со стороны присутствующаго г. Самохненки не было.
,’Въ эту же ночь все дло мною было обнародовано и даны оффиціальныя сообщенія. Это все произошло 14 марта. Глубоко потрясенный, я напрасно искалъ и ищу до этой минуты какого-либо объясненія всего происшедшаго. Но вотъ что изъ этого произошло. Насилію я подвергся 14 марта, дло разбиралось будто, бы въ Тифлис въ начал ноября. Такимъ образомъ, преступное дяніе Ковалева подпало подъ силу высочайшаго манифеста. Дале, ни я, какъ пострадавшій, ни мой повренный, юрисконсультъ Средне-Азіатской жел. дор. А. А. Хонинъ, не получали ни повстки, ни вообще какого-либо увдомленія отъ суда, и потому на суд были лишены возможности быть (‘пострадавшій не явился’, какъ сказано было въ суд). Что было вообще на суд — намъ неизвстно по тмъ же причинамъ. Ковалевъ, будто бы, не былъ признанъ виновнымъ въ истязаніи, но я, какъ врачъ, протестую противъ этого и настаиваю, что здсь именно было преднамренное истязаніе. Ковалевъ судился и былъ осужденъ, будто бы, только за превышеніе власти, но моя личность гражданина оставлена безъ вниманія. Но вдь я не военный, и мн нтъ дла до дисциплинарныхъ отношеній Ковалева къ его подчиненнымъ. Съ ужасомъ прочиталъ я въ No 10333 ‘Новаго Времени’ письмо генерала Уссаковскаго, который смло возводитъ на мою честь самое тяжелое обвиненіе, тяжело оно главнымъ образомъ потому, что тайное. Генералъ Уссаковскій, прося не залзать въ его душу, настолько признаетъ душу у мени, что вотъ что говоритъ:
‘Иной вопросъ, почему я считалъ себя обязаннымъ ходатайствовать за генерала Ковалева: это, конечно, дло моей совсти, и надюсь, авторъ ‘Замтокъ’ не станетъ забираться ко мн въ душу, но могу указать одно: я знаю генерала Ковалева и, что главное, знаю совершенно точно подкладку дла, которую авторъ только угадываетъ и, конечно, неудачно. Бываетъ такъ въ жизни, что расправа зврская, а побужденія къ ней самыя благородныя, послднее, разумется, не можетъ оправдать расправы, но до нкоторой степени ее извиняетъ’.
‘Итакъ, Ковалевъ, въ лиц своего защитника генерала Уссаковскаго, находитъ извиненіе: очевидно, что обвиняюсь я, врачъ Н. П. Забусовъ, въ совершеніи чего-то столь гнуснаго, столь постыднаго, что даже подлйшее насиліе изъ-за угла является мною лышь только заслуженнымъ, потому что ‘побужденія къ нему самыя благородныя’, и съ точки зрнія генерала Уссаковскаго можетъ быть извиняемо. Генералъ Уссаковскій отрицаетъ, что своимъ ходатайствомъ на суд за Ковалева онъ произвелъ давленіе на судъ, можетъ быть, это такъ, я не юристъ, но давленіе на общественное мнніе онъ своимъ письмомъ въ No 10333 отъ 5 декабря пытается сдлать, и давленіе опять-таки въ пользу Ковалева. Генералъ Уссаковскій ясно намекаетъ, что за мной имется величайшая гадость и что наказаніе я заслужилъ (благородныя нобужденія). Я безсиленъ опровергнуть эту вопіющую неправду, если мн не будетъ дана возможность давать объясненія въ гражданскомъ суд, если не будутъ допрошены нкоторыя личности, если не будетъ выяснена роль г. Самохненки во всемъ этомъ постыдномъ дл и если обвиненіе въ какой-то сдланной гнусности, которое высказывается теперь тайно, не будетъ высказано публично. Всего этого я былъ лишенъ до сихъ поръ и по желанію кого-то превратился изъ потерпвшаго въ обвиняемаго во вкус метаморфозъ Овидія. Я заявляю въ окончательной форм вотъ что. Съ Ковалевымъ я имлъ только самое мимолетное шапочное знакомство, не сталкивался съ нимъ ни на почв служебныхъ, ни на почв частныхъ отношеній даже самымъ малйшимъ образомъ, ни въ одной общечеловческой слабости никогда въ жизни не имлъ съ нимъ ни малйшаго соприкосновенія, никогда о Ковалев не говорилъ ни хорошаго, ни дурного, такъ какъ имъ совершенно не интересовался. Со всми знакомыми Ковалева былъ почти незнакомъ, исключая шапочнаго знакомства, Ковалева никогда не лчилъ,— словомъ, къ Ковалеву я имлъ вообще такое же отношеніе, какъ и къ каждому жителю Марса. Я такъ усталъ душевно отъ безпощадной травли, что у меня едва хватаетъ силы жить. За что же это? Во имя какого принципа?
‘Неужели 63-лтній старецъ Ковалевъ продолжаетъ думать, что онъ сдлалъ хорошее и достойное дло, неужели его поддерживаютъ только потому, что этого требуетъ солидарностъ касты?
‘Неужели мой голосъ останется голосомъ вопіющаго въ пустын, и никто не придетъ на помощь невинно погибающему нравственно человку?
‘Я могу только сказать, что дятельность врачебная требуетъ отъ врача, чтобы онъ былъ и честнымъ человкомъ, какъ только этого нтъ, онъ не можетъ быть врачомъ, сама корпорація должна его изгнать изъ своей среды. Такъ и я долженъ быть отвергнуть врачебной корпораціей, какъ недостойный ея членъ, какъ позорящій ее. А это должно быть, если врить генералу Уссаковскому.
‘Итакъ, вотъ моя ставка на общественномъ суд, но что поставятъ въ отвтъ на это Ковалевъ и другіе? По адресу г. А. Ст — на скажу, что мн удивительно, почему для него и для всхъ безпристрастныхъ людей особенно цнно авторитетное (?) свидтельство начальника области, что у подсудимаго были обстоятельства, извиняющія его поступокъ. Нтъ, г. А. Ст — нъ, не авторитетно это свидтельство, а въ особенности для всхъ безпристрастныхъ людей, потому что это авторитетное свидтельство есть обвиненіе, а для безпристрастія ‘audіatur et altera pars’, если ужъ меня ставятъ въ роль обвиняемаго. Въ достаточной ли мр отражаютъ мстную жизнь газеты ‘Асхабадъ’ и ‘Закаспійское Обозрніе’, ясно изъ того, что почему-то (?!) ни въ одной изъ этихъ газетъ не появилось ни слова о насиліи надо мной. Можетъ быть, это и достаточно, но для кого?

‘Старшій врачъ Ср.-Аз. ж. д. Н. Забусовъ’.

1904 г.

VІ.
Трагедія Ковалева и взгляды военной среды.

I.

Въ истекшемъ ма мсяц вс газеты облетла краткая телеграмма (отъ 16-го мая): ‘На станціи Гулькевичи Владикавказской жел. дороги въ гостиниц застрлился генералъ Ковалевъ, обвиняемый по длу объ истязаніи доктора Забусова’. Дополнительныя извстія сообщали, что генералъ Ковалевъ, желая уклониться отъ новаго судебнаго разбирательства, предстоявшаго въ іюл или август,— отправился въ Читу, откуда послалъ просьбу о зачисленіи его въ дйствующую армію. Генералъ Церпицкій выразилъ готовность принять его въ свой отрядъ, очень вроятно, что и другіе генералы такъ же охотно дали бы гонимому общественнымъ мнніемъ товарищу возможность почетно уклониться отъ суда, что, несомннно, было бы новымъ оскорбленіемъ русскому обществу и самой иде даже и военнаго правосудія. Нтъ также сомннія, что еще годъ или два назадъ предпріятіе это могло блестяще осуществиться. Теперь изъ Петербурга послдовалъ отказъ, а Ковалевъ получилъ приказаніе вернуться. Но генералъ Ковалевъ — натура цльная: онъ ‘готовъ былъ предстать передъ судомъ равныхъ себ людей’, т. е. передъ кастовымъ судомъ военныхъ, разъ уже сдлавшимъ въ его пользу ничмъ не объяснимыя правонарушенія. Общественное мнніе онъ презираетъ, въ своемъ ‘поступк’ не раскаивается. Но мысль, что даже въ кастовомъ суд на этотъ разъ будутъ предоставлены какія-то права людямъ въ сюртукахъ, а не въ военныхъ мундирахъ, какимъ-то гражданскимъ истцамъ и частнымъ обвинителямъ,— совершенно не укладывалась въ его голов. Онъ считалъ возможнымъ бить ‘не военныхъ’ людей и счь ихъ розгами,— но судиться съ ними, отвчать на ихъ вопросы, выслушивать ихъ мннія о своемъ поступк… Нтъ,— лучше смерть! И вотъ, на маленькой станціи вблизи Армавира посредствомъ короткаго револьвернаго выстрла онъ ликвидируетъ вс свои счеты и съ судомъ, и съ общественнымъ мнніемъ, и съ газетами, и съ частными обвинителями…
Но онъ не захотлъ уйти молча, передъ своей вольной смертью онъ излилъ свои чувства въ длинномъ, проникнутомъ горечью письм, которое появилось въ ‘Новомъ Времени’. Самая идея о ‘нелицепріятіи суда’, повидимому, совершенно чужда автору этого письма: свою печальную судьбу онъ приписываетъ чьей-то несправедливой оцнк его личности, сравнительно съ другими. Онъ — ‘подачка, жертва, отданная властямъ и судамъ’. А между тмъ,— спрашиваетъ онъ съ горечью,— разв я ‘государственный преступникъ, анархистъ, неужели мой поступокъ расшаталъ государственные устои и тронъ? Неужели я хуже гласныхъ воровъ и мошенниковъ, спокойно живущихъ и занимающихъ высокіе посты? Неужели хуже тхъ жалкихъ трусовъ, тхъ бездарностей, которые, сохраняя свою шкуру, ради реляцій жертвуютъ десятками тысячъ или сдаютъ въ позорный плнъ истинныхъ, врныхъ царскихъ слугъ, тхъ, кто позорно и униженно кладетъ ключи ввренной ему крности въ ногамъ врага-язычника, а самъ даже съ гордымъ сознаніемъ свято исполненнаго долга спшитъ къ домашнему очагу, къ спокойствію и комфорту? Нтъ, это все — герои, увнчанные и увнчиваемые славой и побдными лаврами. Больно, обидно до слезъ!’
Стоитъ лишь немного вдуматься въ это письмо, и передъ вами встанетъ міровоззрніе цльнаго военнаго человка, пропитаннаго насквозь взглядами нашего россійскаго милитаризма послднихъ десятилтій. Посмотрите тотъ перечень нреступленій, которыя генералъ Ковалевъ признаетъ заслуживающими наказанія,— и вы увидите, что это — преступленія исключительно профессіональныя: военный человкъ не долженъ быть ни политическимъ преступникомъ, ни анархистомъ, онъ не долженъ расшатывать тронъ, не долженъ расхищать предметы довольствія и снаряженія ввренныхъ ему командъ, не иметъ права сдавать крности врагу и жертвовать десятками тысячъ жизней для реляціи. Если онъ не сдлалъ ничего подобнаго,— онъ правъ, что бы ни натворилъ по отношенію къ другимъ, не-военнымъ областямъ жизни… Самая мысль, что военный есть также гражданинъ даннаго общества, что для него обязательны законы его страны, что онъ долженъ уважать личность, имущество, честь своихъ соотечественниковъ, хотя бы и не носящихъ военнаго мундира, что гражданское общество въ прав требовать возстановленія нарушеннаго права,— вс эти соображенія ршительно чужды генералу Ковалеву. Ему, очевидно, не приходитъ даже въ голову, что янычарскія насилія военныхъ надъ народомъ могутъ по-своему ‘расшатывать тронъ’ и превосходить даже въ этомъ отношеніи иныя ‘государственныя преступленія’… Онъ просто указываетъ на военныхъ людей, совершившихъ, по его мннію, профессіональные грхи, и спрашиваетъ съ наивнымъ и горькимъ недоумніемъ: почему онъ ‘отданъ въ жертву властямъ и судамъ’, а они — увнчаны побдными лаврами?

ІІ.

Правда, ослпленный горечью, генералъ Ковалевъ сильно преувеличилъ ‘побдные лавры’, якобы выпавшіе на чью-то долю. Лавровъ пока вообще очень мало въ этой безславной войн, и принадлежатъ они по большей части погибшимъ. Что же касается до лицъ, на которыхъ, очевидно, намекаетъ предсмертное письмо генерала Ковалева,— то пока они пользуются слишкомъ щедро установленнымъ содержаніемъ, но безъ прибавки, въ вид славы или лавровъ. Военачальники, ‘жертвовавшіе десятками тысячъ жизней для реляцій’, завдомые воры, подъ шумокъ патріотическихъ возгласовъ торговавшіе ‘защитой отечества’,— тоже едва ли чувствуютъ себя теперь особенно спокойно, такъ какъ если русской жизни, дйствительно, предстоитъ очищеніе отъ заполонивніей ее низости и корыстнаго предательства, то ихъ ждетъ такой общественный судъ, передъ которымъ должно поблднть самое ‘дло Ковалева’…
Есть, однако, одинъ аргументъ, который могъ бы привести генералъ Ковалевъ и на который было бы гораздо трудне отвтить тмъ, кому онъ адресуетъ свои предсмертные укоры. Вмсто того, чтобы указывать на лицъ, провинившихся противъ военнаго кодекса, онъ могъ бы поименовать десятки, даже сотни военныхъ, которые длали какъ разъ то же самое, что сдлалъ онъ, такъ же дико ругались надъ честью, чужой неприкосновенностью, достоинствомъ безоружныхъ русскихъ гражданъ. И онъ могъ бы сказать: разв я хуже ихъ? И почему же я умираю, а они остаются безнаказанными или отдлываются пустяками и продолжаютъ мирное теченіе своей карьеры?..
Вотъ на это было бы очень трудно отвтить правосудію нашей страны.
Дйствительно, то, что сдлалъ генер. Ковалевъ надъ Забусовымъ, далеко не представляется небывалымъ. У генер. Ковалева есть предшественники, сотоварищи, послдователи. Такъ, еще въ 1896 году газеты глухо сообщали объ исторіи офицеровъ Блгородскаго полка, ‘дозволившихъ себ, вопреки существующихъ правилъ (sіc!), взять команду нижнихъ чиновъ, которыхъ заставили чинить противузаконную расправу надъ нкоторыми обывателями мстечка Межибожа Подольской губ.’ {‘Русск. Инвал.’, цит. изъ ‘Нов. Вр.’, 29-го авг. 1896 г.}. Говорили тогда объ этой исторій много, но газетамъ было запрещено сообщать возмутительныя подробности многочисленныхъ насилій, произведенныхъ нижними чинами по команд офицеровъ. Въ томъ же 1896 году въ тифлисскомъ военно-окружномъ суд разбиралось дло ротмистра пограничной стражи Копыткина, который приказалъ подчиненнымъ ему солдатамъ высчь дворянина Сумбатова. 22-го марта 1899 года корнетъ В. (въ Варшав), пригласивъ къ себ на квартиру надсмотрщика почтово-телеграфной конторы, приказалъ тремъ рядовымъ своего полка снять съ него пальто и тужурку, связать руки назадъ и нанести ему 25 ударовъ хлыстомъ, что и было исполнено {‘Св. Курьеръ’, 21-го сент. 1900 г.}. Въ 1901 году заявилъ о себ корнетъ фонъ-Викъ (въ гор. Холм). Онъ не платилъ денегъ портному Гапину и вдобавокъ заподозрлъ послдняго въ подач на него судебнаго иска. По этимъ необыкновенно основательнъмъ и возвышеннымъ причинамъ онъ счелъ свою военную честь оскорбленной и требующей реабилитаціи. Зазвавъ портного въ свою квартиру, онъ выскъ его нагайкой при помощи денщика и рядового Вакарчука {‘Южн. Обозр.’, 24-го іюня 1901 г. — Въ первомъ изъ описанныхъ случаевъ нсколько офицеровъ Блгородскаго полка были разжалованы въ рядовые, вроятно въ виду небывалыхъ размровъ скандала, о которомъ писали заграничныя газеты. Послдующая исторія уже не знаетъ столь суровыхъ приговоровъ. Въ случаяхъ Копыткина и корнета В. главному военному суду пришлось нсколько увеличить мру наказанія, назначенную военно-окружными судами съ поразительной снисходительностью. Такъ, корнетъ В. былъ первоначально приговоренъ къ 3 недлямъ гауптвахты, а корнетъ фонъ-Викъ, уже при благосклонномъ участіи самого главнаго военнаго суда, отдлался 3-мя мсяцами гауптвахты, вроятно потому, что потерпвшій — только портной!}.
Таковы ‘прецеденты’. Дале, въ то саыое время, когда о дл Ковалева писали въ газетахъ и говорили въ общественныхъ собраніяхъ, въ Костром разыгрался возмутительный эпизодъ: офицеръ Васичъ сначала оскорбилъ двушку, а потомъ гнался за ея юнымъ защитникомъ въ фоне и по лстницамъ театра съ обнаженной шашкой. Теперь газеты сообщаютъ, что ‘подъ вліяніемъ общественнаго мннія’ (!) подпоручикъ Васичъ былъ удаленъ изъ Костромы и дло было передано его начальствомъ военно-окружному суду. Судъ призналъ поступокъ ‘несоотвтствующимъ офицерскому званію’ и приговорилъ Васича… къ трехмсячному аресту на гауптвахт съ нкоторымъ ограниченіемъ въ правахъ и преимуществахъ по служб {‘Русское Слово’, цит. изъ ‘Волыни’, 5-го іюя, No 100.}.
И это все! Если и это нужно считать данью ‘общественному мннію’, то должно признаться, что военный судъ ограничилъ эту дань самыми минимальными размрами… Человкъ, совершившій поступокъ, ‘не соотвтствующій офицерскому званію’, возвращается къ этому званію посл краткаго отдохновенія на гауптвахт.
Но наиболе интересной чертой этого дла являются нкоторыя предшествовавшія и сопровождавшія его обстоятельства: уже ране одинъ офицеръ напалъ съ обнаженною шашкой на статистика. Безобразія и насилія происходили на улицахъ, на бульварахъ, въ общественныхъ мстахъ. Въ мстной подцензурной печати писали, что въ Костром опасно выходить изъ дома безъ оружія. Казалось бы, все это должно обратить вниманіе и вызвать противодйствіе въ самой военной сред. Вмсто этого, мы узнали, что общество офицеровъ выступило на защиту Васича и потребовало у старика-отца, чтобы онъ выдалъ сына (защитника оскорбленной офицеромъ двушки) для сченія въ офицерскомъ собраніи. Когда отецъ отказалъ въ этомъ чудовищномъ требованіи, то четыре офицера избили старика въ его собственной квартир!
Это изумительное сообщеніе газетъ не было никмъ опровергнуто, а вдь это значитъ, что все общество офицеровъ въ Костром заявило свое право на ‘ковалевщину’… И это обстоятельство, повидимому, даже не затронуто судомъ. Что же значитъ единичный поступокъ Ковалева передъ такимъ чудовищнымъ извращеніемъ понятій о законности, о достоинств и чести, захватывающимъ уже цлое собраніе и принимающимъ характеръ бытового явленія среды…
Совсмъ также недавно и даже почти въ то самое время, когда генералъ Ковалевъ производилъ свою расправу надъ Забусовымъ, въ Александропол произошла точно такая же, пожалуй еще боле дикая, еще боле преступная расправа, о которой сообщаетъ корреспондентъ ‘Руси’. Герой ея — корнетъ (всего только!) 45-го драгунскаго нолка Посажной, жертва — помщикъ Драмповъ. Въ начал прошлаго 1904 года {Истязаніе Забусова произошло, какъ извстно, 14 марта того же года.} въ крпостномъ александропольскомъ артиллерійскомъ склад была обнаружена кража патроновъ. Предполагая возможность вывоза послднихъ изъ Александрополя, начальство распорядилось разставить кругомъ города пикеты. Драмповъ съ знакомой дамой выхалъ кататься за городъ и при возвращеніи былъ подвергнутъ обыску (господа военные въ этомъ отношеніи не стсняются лишними формальностями). На ироническое замчаніе Дрампова, что цлесообразне было бы обыскивать не възжающихъ въ городъ, а вызжающихъ, пикетъ отвтилъ задержаніемъ. Впрочемъ, когда г. Драмновъ былъ ‘представленъ по начальству’, то личность его была удостоврена, и онъ былъ отпущенъ. Но въ тотъ же день къ Дрампову въ гостиницу ‘Италія’ явился корнетъ Посажной, который вызвалъ его и предложилъ хать къ командиру полка ‘для допроса по длу о краж патроновъ’. Удивленный Драмповъ заявилъ, что ему но этому длу ничего неизвстно, но, какъ русскій человкъ, привыкшій повиноваться всякому, хотя бы и самому наглому нроизволу,— похалъ. Посажной вмсто командира повезъ Дрампова за городъ и здсь, совершенно какъ Ковалевъ, произвелъ надъ беззащитнымъ Драмповымъ возмутительнйшія истязанія. ‘Тутъ было,— пишетъ корреспондентъ ‘Руси’ {Цитирую изъ ‘Кіевскихъ Откликовъ’, 4-го мая 1905 г.},— все, начиная съ раздванія (въ ту ночь морозъ доходилъ до 20®) и кончая примрною смертною казнью (!). По приказанію корнета солдаты привязали несчастнаго Дрампова къ дереву, при чемъ туго обвязали все тло и шею, и начали бить его плетьми. Потомъ, приказавъ солдатамъ взять ружья ‘на изготовку’, Посажной заявилъ, что если посл двукратной команды Драмповъ не укажетъ мста нахожденія спрятанныхъ патроновъ, то за третьей командой будетъ казнемъ. Не получивъ (весьма естественно) желаемаго отвта, корнетъ развязалъ его, веллъ повалить на землю и бить, при этомъ пришелъ въ такое разъяренное состояніе, что началъ и самъ бить его ногами и шпорами. Закончивъ эту возмутительную процедуру, онъ приказалъ влить Дрампову въ ротъ водки и потащилъ свою жертву въ трактиръ, гд продолжалъ свое глумленіе. Передъ тмъ, какъ отправить измученнаго Дрампова домой, онъ взялъ съ него расписку, что никакого насилія надъ нимъ не производилось’.
Съ этихъ поръ прошелъ годъ… Прошелъ тотъ самый годъ, въ теченіе котораго шло дло Ковалева, поглотившее, повидимому, все вниманіе военной юстиціи. Ковалевъ погибъ съ сознаніемъ, что его на этотъ разъ никто не защититъ отъ громкаго требованія правосудія, заявленнаго негодующимъ обществомъ… А o корнет Посажномъ мы не слышимъ даже, чтобы онъ предсталъ предъ судомъ. По словамъ корреспондеита, онъ ‘преблагополучно продолжаетъ службу въ полку’ и товарищи вроятно подаютъ ему руку, а начальство… Когда, посл долгой предварительной процедуры, дло стало прибдижаться къ судебпой развязк, то командиръ полка благосклонно разршилъ свирпому корнету отпускъ, и дло опять затянулось. ‘Чмъ оно кончится, неизвстно. — заключаетъ корреспондентъ свое повствованіе,— какъ неизвстно и то, откуда вытекаетъ непонятная благосклонность командира’.
Итакъ,— чмъ же, въ самомъ дл, генералъ Ковалевъ хуже корнета Посажного?.. Посажной, какъ и Ковалевъ, вызываетъ свою жертву обманомъ (который, вдобавокъ, у Посажного носитъ служебный характеръ: вызовъ къ командиру полка). Какъ и Ковалевъ, корнетъ Посажной употребляетъ для истязанія подчиненныхъ ему нижнихъ чиновъ, которые безсознательно играютъ роль палачей, только вдобавокъ корнетъ еще и лично становится палачомъ, принимая участіе въ самыхъ изысканныхъ мучительствахъ… Но въ то время, какъ Ковалевъ не предпринимаетъ ничего для скрытія своей расправы,— корнетъ Посажной прибгаетъ къ чисто приказной,— правда, очень наивной — уловк, рисующей сразу и нравственный, и умственный уровень корнета по сравненію съ суровымъ изуврствомъ закаспійскаго генерала: онъ вымогаетъ у своей жертвы оправдательную расписку въ томъ, что его не истязали!..
И однако Ковалева успли судить, и, какъ бы то ни было, даже осудили, не смотря на заступничество генераловъ Куропаткина и Уссаковскаго. Подъ давленіемъ общественнаго мннія ршенъ пересмотръ заново всего процесса, Ковалевъ успваетъ ухать въ Читу и получаетъ приказъ вернуться, наконецъ онъ трагически кончаетъ вс эти счеты выстрломъ и смертью… А корнетъ Посажной ‘благополучно продолжаетъ службу въ полку’… Какой ‘несчастной случайностью’ можетъ военная емида объяснить эту странность, и что она можетъ отвтить на горькіе вопросы предсмертной апелляціи застрлившагося генерала?.. Отвчать передъ закономъ, поставленнымъ такъ высоко, что на его ршеніе. не можетъ повліять никто, ниже генералиссимусы дйствующихъ армій,— это одно. Но генералу являться случайной жертвой якобы правосудія, которое въ то же время и за боле тяжкій проступокъ не въ состояніи настигнуть александропольскаго корнета,— это, вдь, дйствительно ‘горько, обидно до слезъ’, потому что это — произволъ, усмотрніе, жертва общественному негодованію, уступка… Все, что угодно, но только не правосудіе, которое равно для всхъ и должно считаться лишь съ закономъ.

ІІІ.

Со времени дла Сташевскаго, убившаго журналиста Сморгунера за исполненіе послднимъ своихъ гражданскихъ обязанностей (и отдлавшагося, сказать кстати, совершенными пустяками) — я привыкъ обращать вниманіе на дла этого рода, далеко не полно оглашаемыя въ газетахъ, и теперь въ моемъ распоряженіи находится ужасающій мартирологъ, отмченный все тою же исключительностью военныхъ взглядовъ на значеніе профессіональной чести, тмъ же презрніемъ къ личности и жизни русскаго невоеннаго человка и такъ же обагренный кровью… Перечислить полностью весь этотъ длинный рядъ насилій въ небольшой замтк нтъ никакой возможности, и потому, чтобы не быть голословнымъ, я приведу лишь случаи, относящіеся къ двумъ мсяцамъ, располагая ихъ въ простой хронологической послдовательности.
Апрль. Изъ Красноярска пишутъ ‘Праву’: ‘На вокзал, въ комнатахъ І и ІІ класса, публика, являющаяся будто бы ‘интеллигентной’, держитъ себя непозволительно. Преимущественно это желзнодорожные саврасы, прозжіе и мстные субъекты, бряцающіе оружіемъ. Помимо шума, громкихъ окриковъ, насмшекъ, неприличныхъ выраженій по адресу дамъ и вообще лицъ, почему-либо не нравящихся этимъ оболтусамъ (я цитирую точно), послдніе злоупотребляютъ еще оружіемъ: вынимаютъ револьверы, длаютъ видъ, что хотятъ стрлять, потрясаютъ саблями. На дняхъ такой еще юный пижонъ, упившись до блыхъ слоновъ, вообразилъ, что находится на передовыхъ позиціяхъ въ Манчжуріи и пустился шашкой рубить цвты и посуду, находившіеся на общемъ стол’ {Цит. изъ ‘Нижегор. Листка’, 9 апрля 1905 г., No 94.}.
12 апрля въ 4 часа дня, въ Томск, въ Кривомъ переулк, два офицера публично избивали извозчика, а съ нимъ, кстати, и сдока. Послдній кричалъ: ‘естьли тутъ студенты, заступитесь!’ На помощь избиваемымъ явилась публика, а къ офицерамъ присоединился третій товарищъ, который, во время составленія протокола, въ обращеніи избиваемаго къ студентамъ усматривалъ призывъ къ бунту… {‘Сибирскій Встн.’ Цит. изъ ‘Нижегор. Листка’, No 115.}.
22 апрля въ Твери былъ произведенъ ускоренный выпускъ юнкеровъ тверского юнкерскаго кавалерійскаго училища. По обычаю, окончившіе военное воспитаніе молодые люди отправились ‘вспрыснуть’ новые мундиры въ общественный садъ, въ ресторанъ, называемый ‘Кукушкой’. Начались эти ‘вспрыски’ съ того, что изъ верхняго зала этого публичнаго мста были изгнаны ‘штатскіе’… ‘Ты зачмъ, шпакъ? Убирайся по добру, по здорову!’ — такъ обращались эти ‘воспитанные’ молодые люди къ совершенно имъ незнакомымъ лицамъ гражданскаго состоянія. Затмъ, съ отвоеваннаго такимъ образомъ верхняго этажа посыпались вызовы, обращенные уже ко всей находившейся внизу публик, при чемъ храбрая молодежь требовала ‘подать имъ на расправу хоть одного (!) студента’. Наконецъ, разгоряченные виномъ, юноши сошли въ садъ и очень скоро, ‘обнаживъ шаніки, бросились на публику’, очевидно, вынеся изъ своего учебнаго заведенія огульное представленіе обо всемъ невоенномъ обществ и народ, какъ о врагахъ, подлежащихъ искорененію. ‘На меня (писалъ корреспонденту ‘Новостей’ одинъ изъ очевидцевъ, присяжный повренный Ч.) наскочили двое съ обнаженными шашками, но я отбился палкой. Слышалъ 4—5 револьверныхъ выстрловъ’. Одинъ изъ ‘почетныхъ жителей’ гор. Твери разсказывалъ тому же корреспонденту: ‘Около 11 час. вечера я встртилъ близъ почты большую толпу народа, которая бжала отъ офицеровъ… Въ конц Милліонной улицы вскор показалась толпа офицеровъ, и вся публика, скрываясь отъ нихъ, бросилась въ почтовую контору, откуда долго никто не ршался выходить’… Такимъ образомъ, военныя дйствія были перенесены на улицу. Между тмъ, ‘изъ сада двое были отправлены въ больницу (съ разсченными ранами). Получившіе мене значительныя раны разъхались по домамъ’. На другой день въ юнкерскомъ училищ выплачивали контрибуцію пострадавгаимъ за испорченное платье, а инымъ и за раны (такъ, одинъ изъ писцовъ получилъ 62 рубля за разсченную руку и пальто). ‘Длу данъ законный ходъ’ {‘Новости’. Цит. по ‘Кіевскимъ Откл.’, 9 мая, No 127.}. Но какое разбирательство (если оно и состоится, что, однако, сомнительно) покроетъ тотъ фактъ, что военная молодежь, только что сошедшая со школьной скамьи, первый пылъ своихъ ‘юныхъ увлеченій’ направляетъ, безъ всякаго даже разбора, на истребленіе своихъ безоружныхъ согражданъ? И такъ они начинаютъ свою карьеру!.. Каково же будетъ продолженіе?.. При правильномъ взгляд на дла этого рода, у этихъ юношей слдовало отнять оружіе немедленно и навсегда, такъ какъ они обнаружили сразу, что изъ своего учебнаго заведенія не вынесли самыхъ элементарныхъ понятій о томъ, что такое оружіе, для чего народъ снабжаетъ имъ свою армію, и въ какихъ случаяхъ обнаженіе сабли должно считаться однимъ изъ тягчайшихъ преступленій даже съ профессіональной точки зрнія…
24 апрля опять въ Томск офицеръ Червяковскій, подозвавъ извозчика, сталъ грозить, что ‘разобьетъ ему морду’, если, подъзжая, онъ брызнетъ на него грязью. Испуганный извозчикъ предпочелъ вовсе не подавать лошадей такому грозному сдоку. Тогда Червяковскій кинулся въ пролетку, сталъ бить извозчика по голов и затмъ обнажилъ шашку. Къ счастью, извозчикъ усплъ соскочить съ пролетки. Возмущенная публика обезоружила буяна и потребовала составленія протокола въ участк. Часа черезъ 2 или 3 тотъ же Червяковскій появился на Нечаевской улиц (у извозчичьей биржи) съ цлымъ взводомъ солдатъ. Извозчики въ паник бросились въ разпыя стороны, а Червяковскій, ‘давъ команду стрлять’ (которую солдаты, очевидно, не исполнили?), послалъ взводъ въ погоню за бглецами. Когда же на шумъ изъ сосдняго двора выбжали маленькіе гимназисты, то озврвшій офицеръ приказалъ: ‘бей ихъ прикладами!’ Къ счастію, вскор подоспли другіе военные, и Червяковскій, который взялъ изъ казармы солдатъ безъ разршенія коменданта (и солдаты послдовали за безумцемъ!), былъ арестованъ. ‘Будетъ ли длу данъ законный ходъ’ — корреспонденту неизвстно… {‘Сибирскій Встн.’. Цит. изъ ‘Нижсгор. Листка’, No 115.}
24-го же апрля въ другомъ конц Россіи, а именно въ г. Новороссійск, казачій хорунжій Еглевскій произвелъ цлый погромъ, едва не кончившійся кровавымъ столкновеніемъ толпы съ войсками. Напившись пьянымъ, этотъ вояка вышелъ вооруженный на улицу, съ двумя казаками, и сталъ избивать людей, попадавшихся на-встрчу. Сначала онъ ни за что ни про что ударилъ школьнаго сторожа Шпаковскаго, потомъ ‘създилъ по уху’ проходящаго армянина, затмъ далъ пощечину рабочему Медвдеву. Когда товарищи послдняго сдлали попытку заступиться, то Еглевскій скомандовалъ сопровождавшимъ его казакамъ: ‘шашки вонъ!’ И т, какъ безсмысленныя машины, безъ проблеска сознанія, безъ признаковъ пониманія того, что такое служба, и что преступленіе — исполнили дикую команду, а самъ Еглевскій выхватилъ револьверъ и сталъ стрлять, при чемъ ранилъ въ плечо двочку Татьяну Сухорукову. Посл этого его видли въ другихъ мстахъ, и всюду онъ производилъ буйства, и всюду, какъ автоматъ, за нимъ слдовалъ казакъ, безсмысленно, по приказу размахивавшій шашкой (другой, повидимому, скрылся). На шумъ и выстрлы сбжалась толпа, и дло стало принимать серьезный оборотъ. Тогда Еглевскій скрылся въ постояломъ двор Шумахера, а толпа, все возроставшая и страшно возбужденная, запрудила всю улицу. Ждали, очевидно, нападенія на постоялый дворъ и самосуда: была вызвана полиція, жандармы и, наконецъ, войска. Къ счастію, до кровавыхъ столкновеній дло не дошло. Приставу и жандармскому офицеру удалось проникнуть въ постоялый дворъ и увести Еглевскаго заднимъ ходомъ. При этомъ оказалосъ, однако, что, даже находясь въ осад, хорунжій Еглевскій усплъ избить давшаго ему пріютъ Шумахера. Волненіе въ обществ и народ было такъ сильно, что для успокоенія города начальство сочло нужнымъ расклеить по улицамъ объявленіе: ‘По длу о произведенныхъ хорунжимъ Еглевскимъ на Цемесской улиц выстрлахъ, исправляющій должность губернатора лично производитъ дознаніе’ {‘Русское Слово’ (цит. изъ ‘Южнаго Об.’ 29 апр.), ‘Черном. Побережье’ 29 апр.. No 667, ‘Нижегор. Лист.’, No 115.}.
Вообще 24 апрля (1905 г.) является какимъ-то роковымъ: въ тотъ же день, въ Петербург штабсъ-капитанъ Сквиро (на этотъ разъ отставной), замтивъ на вокзал Московско-виндаворыбинской желзной дороги еврея Винника съ Георгіевскимъ крестомъ, подошелъ къ нему и спросилъ, за что онъ.получилъ этотъ крестъ? Винникъ отвтилъ, что получилъ его за отличіе при взятіи крпости Таку. Тогда Сквиро внезапно схватилъ съ груди Винника крестъ и бросилъ его на платформу, а самъ скрылся столь поспшной что возмущенная презрнной выходкой публика не успла задержать трусливаго наглеца. На глазахъ у Винника были слезы. Публика наперерывъ выражала ему сочувствіе {‘Южн. Обозрніе’, 15 мая, No 2833.}.
Въ самомъ конц апрля или въ начал мая компанія частныхъ лицъ, прохаживаясь въ Николаев по Соборной улиц, вела оживленную бесду, при чемъ одинъ, жестикулируя, нечаянно задлъ одного изъ двухъ проходившихъ мимо офицеровъ. Задвшій, на замчаніе офицера, снялъ шляпу и извинился. Офицеръ (Яковлевъ) не удовлетворился даже вторичнымъ извиненіемъ и сталъ гаворить грубости по адресу всей компаніи, а затмъ даже наступать съ хлыстомъ, грозя что-то ‘показать жидамъ’, которыхъ, впрочемъ, по словамъ корреспондента, въ собравшейся на шумъ толп было очень мало. Яковлевъ толкнулъ г-на Р. такъ, что тотъ едва устоялъ на ногахъ, а его товарищъ Потаповъ ударилъ г-на Р. сзади по голов. Затмъ были опять пущены въ ходъ обнаженныя шашки, при чемъ г-нъ P., схватившись за лезвіе, поранилъ себ руки. Офицеры приказывали городовому арестовать г-на P., но толпа свидтелей происшествія настояла на препровожденіи въ участокъ для составленія протокола и самихъ развоевавшихся офицеровъ {‘Од. Новости’. (Цит. изъ ‘Нижег. Листка’, No 118, отъ 6 мая).}.
5 мая въ город Екатеринослав на пароход между пьянымъ офицеромъ Петровымъ и помщикомъ Грековымъ произошла ссора, по разсказамъ очевидцевъ, изъ-за того, что Петровъ приставалъ къ дам, сидвшей вмст съ Грековымъ. Послдній попросилъ офицера вести себя приличне, а офицеръ, увидвъ въ этомъ напоминаніи оскорбленіе мундира, ударилъ Грекова и затмъ обнажилъ шашку. Тогда Грековъ выхватилъ револьверъ и… убилъ Петрова почти наповалъ. Суду предстоитъ ршить, въ какой степени это вызывалось необходимостью самообороны, но, при описанныхъ обстоятельствахъ, въ ршеніи суда сомнваться трудно {‘Встникъ Юга’. Цит. изъ ‘Нижегор. Листка’, No 124, 12 мая. }.
15 мая въ сел Лоцманской Каменк (Екатериносл. губ.), офицеръ лейбъ-гвардіи гренадерскаго Екатеринославскаго полка, въ нетрезвомъ вид, ворвался въ неуказанное время въ пивную и потребовалъ пива. Когда хозяинъ, Драганъ, отвтилъ, что въ такой ранній часъ онъ по закону не въ прав отпустить пива, то офицеръ, обнаживъ шашку, приставилъ ее къ носу Драгана, а затмъ нанесъ ударъ по плечу. День былъ базарный, и къ мсту происшествія быстро собралась толпа, состоявшая преимущественно изъ крестьянъ. Одного изъ нихъ (Омельченко) храбрый воинъ укололъ шашкой въ плечо. Тогда, очевидно мало обращая вниманія на неприкосновенность мундира, въ который былъ облеченъ пьяный буянъ, крестьяне быстро его обезоружили, сдлавъ, такимъ образомъ, безопаснымъ {‘Нижег. Листокъ’, 23 мая 1905, No 135.}.
21 мая, въ 2 часа пополудни, по главной улиц города Ченстохова (‘Аллеямъ’), служащей мстомъ гулянья, прозжалъ верхомъ по п 23,шеходной части улицы офицеръ 42-го. драгунскаго Митавскаго полка, Познякъ. На замчаніе одного изъ публики,— что эта часть ‘Аллеи’ назначена только для пшеходовъ,— офицеръ отвтилъ ударомъ кулака въ лицо. Полицейскій побоялся составить протоколъ и сталъ энергично приглашать возмущенную публику расходиться {‘Отеч.’, 28 мая 1905, No 87.}.

ІV.

Все изложенное представляетъ, безъ сомннія, лишь слабое отраженіе того, что совершается въ дйствительности. Я взялъ лишь факты, оглашенные за два послднихъ мсяца {Статья писалась въ начал іюня 1905 г. и назначалась для ‘Русск. Богатства’.}, но я, конечно, не исчерпалъ всего, что появилось за это время въ газетахъ, а газеты не печатали всего, что имло мсто въ жизни. При этомъ я нарочно устранилъ вс случаи, гд гг. военные выступаютъ въ роли усмирителей всевозможныхъ замшательствъ, такъ какъ въ этихъ случаяхъ явленіе усложняется наличностью страстей и увлеченій другого порядка. Легко понять, въ какой мр злоупотребленіе оружіемъ въ этихъ случаяхъ превосходитъ обычные пріемы ‘мирнаго времени’. Я вроятно еще вернусь къ этому предмету, а пока въ приведенныхъ примрахъ мы имемъ дло съ обычными, будничными отношеніями военной среды къ обывателямъ. Военные люди являются здсь въ роли такихъ же обывателей, нанимающихъ извозчиковъ, проходящихъ по улицамъ, заходящихъ на почты, въ увеселительные сады или рестораны. И вотъ какъ легко вс эти мирныя дйствія заканчиваются обнаженіемъ оружія и ранами, а иногда и смертью…
Нигд уже въ Европ (за исключеніемъ, можетъ быть, Турціи) нтъ такихъ нравовъ и такой ихъ безнаказанности. Когда происходитъ что-нибудь подобное въ парламентскихъ странахъ, то это подаетъ поводъ къ огромному общественному движенію. Два случая такой расправы съ гражданами изъ-за мундирной чести въ Германіи доставили много непріятныхъ минутъ министрамъ, которымъ пришлось оправдываться и выслушивать очень суровыя рчи Бебелей и Рихтеровъ. Если бы хоть что-нибудь подобное произошло въ Англіи,— это могло бы поколебать министерство, вызвало бы парламентское слдствіе и пересмотръ всего военнаго быта. У насъ десять оглашенныхъ случаевъ {А сколько не оглашенныхъ! Вдь дло Посажного оглашено только черезъ годъ!} въ два только мсяца не обращаютъ особеннаго вниманія тхъ, на чьей обязанности лежало бы прекращеніе систематическихъ правонарушеній, и военное правосудіе довольно спокойно взираетъ на подвиги всхъ этихъ Васичей и Посажныхъ, Червяковскихъ, Еглевскихъ, Яковлевыхъ, Потаповыхъ и имъ подобныхъ, прилагая лишь старанія по возможности оттянуть судъ, ограничить предлы его разсмотрнія и смягчить приговоры {Въ 1896 ГОду на зап.-сибирской ж. д. корнетъ Карповъ выстрломъ изъ револьвера въ спину убилъ наповалъ ннженера Курмана, который шелъ къ начальнику желзнодорожной станціи заявить о скандальномъ поведеніи Карпова въ вагон (Карповъ оскорблялъ пассажирокъ). Общество было страшно возмущено этимъ наглымъ убійствомъ, при которомъ не было ни одного смягчающаго обстоятельства. Приговоръ военнаго суда, уже и самъ по себ мягкій (ссылка въ Иркутскую губ. на мсколько лтъ съ исключеніемъ со службы), замненъ заключеніемъ въ крпости, посл чего Карповъ ‘благополучно’ вернулся къ продолженію столь достойно начатой служебной карьеры…}. И никому, какъ будто, не приходитъ въ голову, что это все растущее на почв безнаказанности явленіе деморализуетъ армію, понижаетъ ея нравственный уровень и принимаетъ, наконецъ, размры грознаго общественнаго явленія. Искать правосудія?.. Но вдь жалобы приходится адресовать прежде всего такимъ же военнымъ, которые сами ‘были молоды’ и съ доброй улыбкой снисходительныхъ дядюшекъ вспоминаютъ собственныя милыя продлки надъ безоружными ‘шпаками’, т. е. надъ людьми изъ русскаго общества и народа, который своимъ трудомъ содержитъ самую армію.
Вотъ наудачу классическій примръ, какъ иной разъ встрчаются эти законныя жалобы. Въ 1900 году г. Тулушевъ, житель города Кирсанова (Тамбовской губ.), проходя въ цирк къ своему мсту, нечаянно тронулъ палкой трость офицера Тихонова. Послдній осыпалъ его за это грубыми оскорбленіями, при чемъ размахивалъ тростью надъ головой Тулушева. Тулушевъ принесъ на это жалобу начальнику 5 кадра кавалерійскаго запаса, г-ну Туганову. Фактъ былъ на лицо, отрицать его было невозможно. И вотъ — оффиціальный отвтъ Туганова (No 1642):
‘По подробномъ разслдованіи дла по вашей жалоб на шт.-ротмистра ввреннаго мн кадра, Тихонова, препровожденной мн городскимъ судьей города Кирсанова при отношеніи отъ 12 августа сего 1900 года, за No 1083, выяснена обоюдная обида: со стороны вашей тмъ, что вы толкнули своей палкой кончикъ трости (sіc) шт.-ротмистра Тихонова, а со стороны шт.-ротмистра Тихонова тмъ, что онъ при разговор съ вами махалъ палкой и употреблялъ бранныя слова,— почему дло оставлено мною безъ послдствій…’ (‘Русскія Вд.’ 12 сентября 1900 года, No 254). Признаюсь, я сильно затруднился бы отвтить на вопросъ генерала Ковалева: хуже ли его поступокъ съ Забусовымъ этого оффиціальнаго отвта, беззастнчиво приравнивающаго личность штатскаго русскаго гражданина къ… кончику трости военнаго!
И при такихъ-то условіяхъ, когда чуть не каждая недля приноситъ русскому обществу нсколько извстій объ оскорбленіяхъ, насиліяхъ, иной разъ убійствахъ беззащитныхъ гражданъ — каждый отдльный случай безпричиннаго оскорбленія офицера вызываетъ цлую бурю. За нсколько лтъ мы знаемъ лишь четыре такихъ случая. Въ одномъ изъ нихъ полу-невмняемый субъектъ ударилъ молодого офицера (Кублицкаго-Шотуха). Тотъ не убилъ его, и потому самъ покончилъ съ собой, отдавъ молодую жизнь въ жертву Молоху ‘мундирной чести…’ И по этому поводу М. И. Драгомировъ, авторитетный писатель по вопросамъ военнаго быта, не нашелъ ничего другого сказать своимъ младшимъ товарищамъ, кром изумительнаго совта,— чтобы ‘малйшее (sіc!) посягательство на оскорбленіе дйствіемъ вызывало мгновенное возмездіе оружіемъ, рефлекторное’… Въ подтвержденіе этого лоложенія кастовой этики М. И. Драгомировъ привлекаетъ соображенія о ‘несоотвтствіи законовъ съ требованіями жизни’, и даже вспоминаетъ о скрижаляхъ завта, которыя разбилъ Моисей въ своемъ гнв на израильскій народъ!.. Престарлый генералъ и авторитетный военный писатель представляетъ себ, очевидно, всхъ военныхъ Моисеями въ праведномъ гнв, а насъ, обыкновенныхъ гражданъ, безусловными гршниками. Въ виду этого онъ рекомендуетъ своимъ коллегамъ разбивать походя и т небольшія скрижальцы отечественныхъ законовъ, которыя еще ограждаютъ хоть отчасти права невоенныхъ гражданъ на неприкосновенность личности и на гарантіи суда. Совтъ М. И. Драгомирова есть совтъ презирать законы отечества, упраздняющіе дикій принципъ кастоваго самосуда, и ставитъ личный судъ въ своемъ дл выше этихъ законовъ… М. И. Драгомировъ при этихъ подстрекательствахъ забываетъ только, что привычка къ нкоторымъ рефлекторнымъ движеніямъ, съ одной стороны, разслабляетъ задерживательные и даже мыслительные центры, а съ другой — порождаетъ часто такіе же, нежелательные и несдержанные отвтные рефлексы…

V.

И это въ послднее время сказывается все замтне. Такъ какъ мы ограничили свою замтку матеріаломъ за два мсяца, то не станемъ перечислять вс случаи, когда толпа избивала прибгавшихъ къ оружію офицеровъ, рвала на нихъ погоны, отнимала и изламывала сабли (таковы парадоксальныя послдствія излишняго огражденія неприкосновенности ‘мундира’). Но и въ приведенныхъ нами выше эпизодахъ этотъ мотивъ постоянно сопровождаетъ происходящія столкновенія… ‘Возмущенная публика’, ‘сбжавшійся на шумъ народъ’, ‘прибжавшая съ базара толпа мужиковъ’ — всюду принимаетъ сторону безоружныхъ гражданъ. Въ Костром печатно провозглашается необходимость запасаться оружіемъ въ виду систематическихъ насилій со стороны офицеровъ, въ Екатеринослав Грековъ убиваетъ наповалъ оскорбившаго женщину и обнажившаго саблю офицера Петрова, наконецъ, въ случа съ Еглевскимъ настроеніе толпы принимаетъ такой угрожающій характеръ, что требуетъ экстренныхъ мръ, и противъ негодующаго народа выдвигаются войска. И это, конечно, потому, что за пьяными и изступленными Еглевскими и общество, и народъ чувствуютъ не случайныя выходки отдльныхъ буяновъ, а признаки настроенія военной среды, привычку многихъ ея представителей безнаказанно топтать чужое достоинство и чужую честь… Самое объявленіе губернатора, извщавшаго населеніе о томъ, что онъ производитъ дознаніе лично,— указываетъ очень краснорчиво на недовріе къ безпристрастію военнаго правосудія, на которое съ такой горечью указываетъ (съ противоположной точки зрнія) и предсмертная апелляція несчастнаго Ковалева…
Генералъ Ковалевъ, несомннно, является жертвой своей среды и ея нравовъ. По многимъ прежде бывшимъ примрамъ, онъ тоже имлъ полное основаніе считать себя Моисеемъ, безнаказанно разбивающимъ скрижали. Эта увренность на сей разъ его обманула: обычные пріемы кастоваго суда встртились съ возростающимъ не по днямъ, а по часамъ правосознаніемъ русскаго общества. И въ отвтъ на приговоръ первой инстанціи раздался такой громъ единодушнаго негодованія и протеста, что… генералъ Ковалевъ остался одинокимъ…
Въ своемъ предсмертномъ письм онъ говоритъ, что не раскаивается въ своемъ поступк. Но не всегда онъ говорилъ такимъ образомъ. Еще недавно, посл тифлисскаго разбирательства, онъ помстилъ въ ‘Новомъ Времени’ письмо, въ которомъ звучитъ явная попытка смягчить подавляющее общественное негодованіе. Тамъ онъ говорилъ, между прочимъ: ‘Оспаривать справедливость нравственной оцнки моего преступленія я не могу, потому что самъ себя осуждаю и наврное гораздо строже, чмъ кто бы то ни было’ {‘Нов. Время’. Цит. изъ ‘Южн. Обозр.’, 19 января 1905 г., No 2724.}. Но если такъ,— то и послдствія очевидны: за виной и при томъ виной тяжкой, должна слдовать отвтственность, условія которой заране и безлично установлены законами. Только этого и добивалось и общество, и печать въ дл ген. Ковалева.
Онъ не захотлъ или просто не имлъ мужества принять эту отвтственность въ условіяхъ, гарантирующихъ также и потерпвшую сторону. Онъ предпочелъ этому смерть…
Это его дло… Ни обществу, ни печати не въ чемъ упрекнуть себя. Могила ген. Ковалева говоритъ не объ излишней суровости общественнаго суда, а лишь о томъ, что на смну русской безсудности идетъ возростающее гражданское самосознаніе. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

VI.

Моя статья была уже закончена, когда газеты принесли новое потрясающее извстіе. 18 іюня офицеръ проходившаго черезъ Курскъ эшелона артиллеристовъ на неповиновеніе и грубость соддата отвтилъ смертельнымъ ударомъ шашки. А возмущенная этимъ толпа напала на вагонъ, въ которомъ заперся отстрливавшійся офицеръ, вывела оттуда сопровождавшую послдняго семью и зажгла вагонъ. Офицеръ погибъ.
Таковы первоначальныя извстія объ этой потрясающей трагедіи. Каковы бы ни были дальнйшія подробности, он не въ состояніи измнить ея глубокаго основного значенія. ‘Рефлексіи’, такъ беззаботно рекомендуемыя генераломъ Драгомировымъ,— двусторонни, обоюдоостры и опасны…
Наконецъ, для отдыха отъ мрачныхъ впечатлній, мн пріятно привести извстіе другого порядка. Газеты сообщаютъ, что ‘отъ имени многихъ офицеровъ гвардейскихъ и артиллерійскихъ полковъ послано ходатайство о разршеніи собранія офицеровъ для обсужденія нкоторыхъ вопросовъ, касающихся положенія офицеровъ въ обществ’. Въ ходатайств указывается, что офицеры сознаютъ свою оторванность и отчужденность… ‘Мы чувствуемъ себя словно въ завоеванной стран,— говорится въ ходатайств,— и такое положеніе становится невыносимымъ’ (‘Р. Вд.’, цит. изъ ‘Черном. Побер.’, 22 іюня 1905 г.).
Исходъ ясенъ. Онъ въ признаніи, что военные должны стать гражданами своей страны, что законъ долженъ быть одинъ для всхъ, что профессіональная нравственность не можетъ стоять въ противорчіи съ началами, которыя признаны всмъ обществомъ… Только тогда исчезнетъ и отчужденность, и оторванность, и ковалевскія трагедіи, и курскіе ужасы, и многое, многое другое,
1905 г.

VII.
Кто виноватъ?
(Нсколько словъ ‘Русскому Инвалиду’ *).

*) Въ ‘Русскомъ Богатств’ (мартъ 1912) была помщена статья г-на . Кр. о книг военнаго педагога В. Н. Кульчицкаго. ‘Русскій Инвалидъ’ взялъ подъ свою защиту взгляды г-на Кульчицкаго и счелъ возыожнымъ коснуться также ‘прискорбныхъ столкновеній’ между военными и штатскими, которыя въ послдніе годы повторяются все чаще и наконецъ (уже въ 1914 г.) стали обращать тревожное вниманіе даже въ военныхъ сферахъ. ‘Русскій инвалидъ’ обвинялъ во всемъ этомъ печать. Настоящая статья служитъ отвтомъ офиціозу военнаго вдоыства и подводитъ итоги явленію, служившему темой предыдущихъ статей по этому предмету. (Позднйшее примчаніе В. К).

І.

— Обратили ли вы вниманіе на два номера ‘Русскаго Инвалида’, въ которыхъ военный офиціозъ говоритъ о статьяхъ ‘Русскаго Богатства’?
Этотъ вопросъ мн предложилъ одинъ изъ нашихъ читателей, бывшій военный, продолжающій интересоваться военными длами и военной литературой.
Мн пришлось отвтить, что, къ сожалнію, на эти номера мы какъ-то вниманія не обратили. Столько теперь ‘полемизируютъ’, и часто полемизируютъ въ такомъ тон, что далеко не за всмъ услдишь, и далеко не за всмъ стоитъ слдить. Къ сожалнію, и въ военной пресс, которой подобала бы, повидимому, особая сдержанность выраженій, нердко встртишь ‘статьи’, ничмъ не отличающіяся отъ расхожей черносотенной печати. Есть, напримръ, журналъ ‘Военный Міръ’, въ этомъ журнал въ март мсяц была напечатана замтка ‘Ритуальное убійство’, которая по ршительности заключеній, по литературности и по общему тому могла бы украсить страницы ‘Двуглаваго Орла’, издаваемаго въ Кіев извстнымъ ‘студентомъ’ Голубевымъ. ‘Возмущенные горожане едва не произвели рзни евреевъ. И только благодаря стараніямъ бургомистра эта справедливая месть (курсивъ мой) не была приведена въ исполненіе’ {‘Военный Міръ’, 1912, No 3.}. Это говорится по поводу одного изъ ‘историческихъ’ эпизодовъ съ ритуальными убійствами, и напечатано это не въ уличномъ черносотенномъ листк, а въ ‘Военномъ Мір’. Такимь образомъ, для этого военнаго органа ничего не разбирающій погромъ не есть грубое проявленіе дикаго самосуда, а убійство озврлой толпой женщинъ, стариковъ, дтей является осуществленіемъ ‘справедливой мести’, Понятно, какими полемическими перлами украшаютъ такіе авторы свои статьи по адресу инакомыслящихъ, и какъ мало поучительнаго можно найти въ такихъ ‘выступленіяхъ’…
Нашъ собесдникъ находилъ, однако, что ‘Русскій Инвалидъ’ — не ‘Военный Міръ’, и что со статьями его по нашему адресу и обвиненіями, которыя онъ противъ насъ выдвигаетъ, ознакомиться не мшаетъ.
Мы ознакомились, и отсюда — эта нсколько запоздалая замтка.
Рчь въ ‘Р. Инвалид’ {См. NoNo 72 и 73. } идетъ о статьяхъ нашихъ сотрудниковъ: г-на Мстиславскаго (‘Помпонная идеологія’ и ‘Безъ евреевъ’) и. г-на . Кр. (‘Армейская дидактика’). Статей г-на Мстиславскаго мы пока касаться не будемъ. Читателямъ извстно, что по этому поводу мн, какъ оффиціальному редактору ‘Русскаго Богатства’, придется въ боле или мене близкомъ будущемъ вести ‘полемику’ въ судебныхъ инстанціяхъ. Еще недавно въ русской печати всхъ направленій было принято въ такихъ случаяхъ пріостанавливать полемику до судебнаго разбирательства. Но… не по одному только этому вопросу литературнаго поведенія мы, вроятно, разошлись бы съ нашими оппонентами изъ ‘Русскаго Инвалида’. Да и вопросъ по ныншнимъ временамъ слишкомъ ужъ ‘тонкій’.
Есть кое-что и погрубе, въ чемъ, повидимому, договориться было бы легче. Касаясь ‘Помпонной идеологіи’, авторъ полемики говоритъ, между прочимъ, что г. Мстиславскій ‘понадергалъ особеннымь остроумнымъ, но не серьезнымъ образомъ подлинныя {Курсивъ мой. В. К.} цитаты изъ статей ‘Русск. Инвалида’, ‘Развдчика’, ‘Встника русской конницы’, изъ коихъ ‘совершенно искусственно создаетъ картину ничтожества военной среды’. Мы были бы очень огорчены, если бы кто-нибудь доказалъ, что нашъ сотрудникъ неправильно распорядился съ цитатами. Къ счастью, никто еще не попытался этого доказывать (и нашъ оппонентъ признаетъ цитаты ‘подлинными’). Но насъ радуетъ, что, повидимому, у насъ съ авторомъ изъ ‘Русскаго Инвалида’ есть хоть одна общая отправная точка: очевидно, и военный органъ признаетъ, что съ цитатами надо обращаться добросовстно, и что ‘жонглированіе фразой’ есть вещь предосудительная…
Очень жаль только, что оффиціозная газета не считаетъ эта правило обязательнымъ на своей собственной территоріи. Вотъ, напримръ, какъ ея авторъ передаетъ своимъ читателямъ мысли противника: онъ (г. . Кр., авторъ статьи ‘Армейская дидактика’ въ мартовской книжк ‘Р. Богатства’) ‘становится въ позу, извергаетъ изъ себя фонтанъ фразъ на тему о зависимости русскаго обывателя отъ ‘опричника-армейца’ и т. д. Намъ кажется, что если, вмсто того, чтобы привести точно слова противника, говорятъ объ его поз и о фонтан, то это и есть ‘жонглированіе фразой’, въ которой ‘Р. Инвалидъ’ обвиняетъ другихъ. Еще хуже, когда чужія якобы слова неправильно ставятся въ ковычки. Ковычки всегда подчеркиваютъ ‘дословность’ цитируемаго, и читатели ‘Инвалида’, вроятно, удивятся, когда узнаютъ, что во всей стать г. . Кр. слова ‘опричники-армейцы’ не встрчаются ни разу, и никакихъ ‘фразъ о зависимости обывателя’ вообще нтъ. Авторъ идетъ еще дале: онъ приписываетъ г-ну . Кр. ‘возмутительную картину, на подобіе той, которая представилась глазамъ кн. Серебрянаго, увидвшаго опричниковъ съ песьими головами’ и т. д. Итакъ, нашъ военный полемистъ сначала незамтнымъ образомъ втискиваетъ свое собственное выраженіе въ чужія ковычки, а потомъ приписываетъ противнику картину, которой въ разбираемой стать тоже нтъ. Есть даже какъ разъ обратное: ‘Я имю основаніе думать, говоритъ г-нъ . Кр., что далеко не вся армія проникнута такими представленіями о порядочности и чести, какія рекомендуетъ г. Кульчицкій и нкоторые военные воспитатели’. И дальше онъ приводитъ мннія другихъ военныхъ, что ‘армія есть только часть цлаго, плоть отъ плоти, кость отъ костей своей націи’ {То же подчеркинается и въ статьяхъ г-на Мстиславскаго.}… и т. п.
Какъ видите, авторъ не только не изображаетъ всю данную среду опричиной съ песьими головами, но, наоборотъ, старается защитить ее отъ огульнаго обвиненія въ тхъ взглядахъ, на которые нападаетъ. Полагаю, мы въ прав поэтому вернуть ‘Русскому Инвалиду’ упрекъ въ жонглированіи фразами, съ непріятнымъ прибавленіемъ, что даже и самыя фразы, которыми ‘жонглируютъ’ на его страницахъ, не подлинныя.
Есть, увы! — и другія, не боле изящныя черты этой оффиціозно-военной полемики, на которыхъ мы не станемъ останавливаться подробно. Вотъ, напримръ, взятыя наудачу фразы: ‘Съ ловкостью, какой позавидовалъ бы и всякій другой (?!) еврей’… Удивительно ‘тонкій’ и убійственный намекъ, что г. Мстиславскій — еврей. Не значитъ ли это, однако, слишкомъ развязно утверждать боле того, чмъ знаешь? Правда, вопросъ для насъ довольно безразличенъ: участіе евреевъ мы ни мало не считаемъ предосудительнымъ, хотя бы это были и не Гурлянды, оказывающіе такія цнныя услуги оффизіозной ‘Россіи’. Къ сожалнію, однако, ‘Русскій Инвалидъ’ позволяетъ себ говорить больше (и даже безконечно больше) того, что знаетъ, и нб въ столь безобидной области. Онъ говоритъ и говоритъ дважды (по поводу статей г-на Мсткславскаго) о какихъ-то таинственныхъ ‘заказахъ’ (‘хорошо исполненный заказъ’, ‘по тому же, вроятно, заказу’). Намекъ ясенъ: рчь, очевидно, идетъ о ‘еврейскихъ заказахъ’, иначе говоря — о литературной подкупности. Писать по такимъ побужденіямъ есть величайшая гнусность. Кто, дйствительно, способенъ этимъ возмущаться, тотъ прежде всего обращается съ такими обвиненіями осторожно и не позволитъ себ кидать грязные намеки вскользь, мимоходомъ, безъ основаній и доказательствъ… Кто длаетъ это съ такимъ легкимъ сердцемъ, тотъ, очевидно, не способенъ чувствовать всю силу такого обвиненія. Сдержанность, пропорціональная серьезности обвиненія, обязательна для всякаго, кто хочетъ оставаться джентльмэномъ въ печати. Легкость, съ которой перекидывается такими полемическими аргументами уличная пресса,— едва ли приличествуетъ тону оффиціоза, и при томъ еще военнаго… Таково наше гражданское мнніе по этому вопросу литературной этики. ‘Рус. Инвалидъ’, повидимому, думаетъ иначе….

ІІ.

Все это (вплоть до неподлинныхъ ковычекъ) довольно, какъ видитъ читатель, неопрятно. И если, все-таки, мы ршаемся вернуться къ стать ‘Русскаго Инвалида’, то лишь потому, что нападеніе военнаго оффиціоза ставитъ по существу нкоторые вопросы изъ такой области, въ которой ‘гражданская точка зрнія’ сильно расходится съ точкой зрнія военной (впрочемъ, только даннаго момента и при данныхъ условіяхъ).
Рчь идетъ о книжк г-на В. М. Кульчицкаго.
В. М. Кульчицкій,— человкъ, очевидно, военный, книга называется ‘Совты молодому офицеру’. Въ предисловіи ея сказано, что цль ея изданія — избавить молодыхъ офицеровъ отъ промаховъ и ошибокъ, какъ въ частной жизни, такъ и на служб, что тутъ собраны старыя, но вчно новыя истины и т. д. Дальнйшую ея характеристику читатель можетъ возобновить въ памяти по стать г-на . Кр. ‘Армейская дидактика’ (‘Русское Богатство’, мартъ 1912 г.).
Книжка отчасти смшная. Съ этимъ какъ будто готовъ согласиться и защитникъ изъ ‘Русскаго Инвалида’. Онъ допускаеть, что, ‘какъ всякіе совты, сводящіяся иногда къ нсколько смшнымъ ‘правиламъ хорошаго тона’,— брошюрка эта представила богатое поле для изощренія остроумія’… Допускаетъ даже, ‘что ‘Совты молодому офицеру’, дйствительно, заслужили, чтобы надъ ними посмялись’… Но затмъ авторъ спохватывается и заявляетъ, что это онъ допускаетъ лишь на секунду (всякіе совты этого рода нсколько смшны… на секунду?). Есть въ ней и сторона очень серьезная. ‘Наряду со смшными совтами въ род указанія, что въ обществ не совсмъ прилично закладывать ногу на ногу, авторъ обличенія армейской дидактики выуживаетъ и ‘страшные’ совты, какъ поступать въ случаихъ, когда офицеру приходится пускать въ ходъ оружіе. Необходимость оговорить и такой случай изъ жизни непредубжденному сознанію должна быть понятной. Стоитъ вспомнить гибель несчастнаго Піотухъ-Кублицкаго, заплатившаго жизнію именно за неумніе ршить этотъ вопросъ, въ результат чего драма оскорбленнаго, но не отомщеннаго въ глазахъ современнаго общества (!) человка и самоубійство’. ‘Сознанію автора разбираемой статьи (говорится дале въ стать ‘Русскаго Инвалида’) такая простая логика вещей, повидимому, не подъ силу’.
Никогда не слдуетъ выставлять своихъ противниковъ слишкомъ глупыми. Откуда авторъ взялъ, что г. . Кр. возражаетъ противъ ‘необходимости говорить’ о тхъ случаяхъ, когда ‘офицеру приходится пускать въ ходъ оружіе’ не противъ нападающаго врага и даже не въ случа открытаго возстанія,— а противъ безоружныхъ соотечественниковъ, въ личныхъ столкновеніяхъ, гд офицеръ является и спорящей стороной, и судьей въ собственномъ дл, и исполнителемъ смертной казни. Нтъ, говорить объ этомъ надо, и мы теперь не возвращались бы къ книжк г. Кульчицкаго, если бы военный оффиціозъ именно этого пункта не взялъ подъ свою ‘авторитетную’ защиту’.
Да, говорить нужно. Но — какъ и что говорить, въ этомъ именно заключается узелъ вопроса. Нашему сотруднику, г-ну . Кр. показалось интереснымъ, что объ этомъ можно говорить печатно такъ, какъ говоритъ г. Кульчицкій, и что эта точка зрнія рекомендуется нкоторыми ‘педагогами’ военной молодежи чуть ли не какъ катехизисъ. А мн теперь интересно, что оффиціозъ военнаго вдомства тоже пріобщается къ этимъ далеко не забавнымъ совтамъ ‘армейскаго дидакта’.
Да, на многое теперь точки зрнія оффиціально-военная и гражданская (порой тоже оффиціальная) радикально расходятся. Упоминая, напримръ, о драм Піотуха-Кублицкаго, ‘Р. Инвалидъ’ совершенно напрасно упоминаетъ о взглядахъ ‘современнаго общества’. Случай этотъ еще памятенъ многимъ. Пьяный хулиганъ оскорбилъ офицера. Офицеръ не убилъ его на мст и потомъ застрлился самъ именно оттого, что не убилъ. Такова эта драма Піотуха-Кублицкаго, по словамъ ‘Русскаго Инвалида’ — ‘оскорбленнаго, но не отомщеннаго въ глазахъ современнаго общества’ (курсивъ мой). Нтъ, что касается ‘современнаго общества’, то все оно, цликомъ, съ его культурой, съ его взглядами на законность и право, наконецъ съ его положительнымъ законодательствомъ — основано на отрицаніи самоуправной личной мести, особенно мести кровавой. Общество борется со всякимъ самоуправствомъ. Вс личные счеты между своими членами, служившіе въ сдыя времена предметомъ самосудовъ, оно взяло въ свои руки, отдавъ ихъ суду, дйствующему во имя верховной власти въ той или другой ея форм. Это аксіома, начертанная на первыхъ страницахъ всякой современно-общественной организаціи. Загляните въ нашъ ‘сводъ законовъ’, и вы найдете тамъ статьи, строго карающія т же самые поступки, которые г. Кульчицкій съ такимъ легкимъ сердцемъ рекомендуетъ ‘молодымъ военнымъ’ среди правилъ хорошаго тона.
Я помню изъ временъ своего дтства офицера, который, въ царствованіе императора Николая І-го, былъ разжалованъ въ солдаты лишь за то, что, разгорячившись въ спор съ обывателемъ, позволилъ себ до половины вынуть шашку изъ ноженъ. Вотъ какъ смотрла на эти дла военная юрисдикція суроваго Николаевскаго времени. Съ тхъ поръ въ военной сред произошли большія перемны во взглядахъ на этотъ вопросъ, но все остальное современное общество съ его гражданскимъ законодательствомъ только развивало дальше основную аксіому права. И если несчастный, повидимому глубоко-симпатичный юноша Піотухъ-Кублицкій погибъ трогательной жертвой, то эта жертва принесена не ‘взглядамъ современнаго общества’, а только взглядамъ современной военной среды, врне нкоторой ея части. Взгляды эти, чисто специфическіе, для насъ, остальныхъ членовъ общества, необязательны. Наоборотъ: и основныя начала всякаго общественнаго устройства, и даже прямыя статьи обязательныхъ для насъ законовъ предписываютъ намъ взглядъ прямо противуположный: кровавый самосудъ въ личномъ дл есть дяніе, караемое и мнніемъ ‘современнаго общества’, и его законами…
Было бы интересно увидть юриста,— военнаго или штатскаго безразлично,— который взялся бы оспаривать это положеніе.

ІІІ.

Но… пусть. Мы знаемъ, что взгляды оффиціально-военной этики давно отдлились въ этомъ вопрос отъ взглядовъ обще-гражданскихъ. И, конечно, не нашимъ слабымъ перьямъ остановить это раздленіе. Намъ кажется, однако, что и въ этомъ должны же быть извстные предлы, и что даже многіе изъ тхъ военныхъ, которые не раздляютъ нашей гражданской точки зрнія на вооруженный самосудъ, отвернутся, можетъ быть, даже съ негодованіемъ, отъ той постановки, какая придана вопросу нашимъ армейскимъ дидактомъ г-мъ Кульчицкимъ.
Бываютъ случаи, когда даже присяжные оправдываютъ прямое убійство. Это тогда, когда оно совершено подъ вліяніемъ аффекта: человкъ не могъ стерпть внезапнаго оскорбленія своей личной чести, или чести семейной… Онъ забываетъ все: святость человческой жизни и собственную судьбу.
Этотъ послдній моментъ (самозабвеніе, жертва своимъ будущимъ) облагораживалъ въ прежнія времена поединки. Они карались строго, иной разъ вплоть до разжалованія. Но люди не считались съ этими послдствіями изъ соображеній правильно или неправильно понятой чести. Человкъ рискуетъ жизнью,— естественно, что онъ не думаетъ объ испорченной карьер. Въ порыв гнва онъ убиваетъ обидчика, но при этомъ онъ забываетъ и о своей разбитой жизни. Честь мундира! Предполагалось, что это — мотивъ, всегда вызывающій въ военномъ аффектъ самозабвенія. При оскорбленіи личной чести онъ еще можетъ сдерживаться и регулировать свои поступки дуэльными правилами. Но при оскорбленіи мундира онъ испытываетъ такой внезапный приливъ бурнаго гнва, что забываетъ все: и отвтственность, и то, что передъ нимъ, вооруженнымъ, стоитъ человкъ безоружный, не могущій защищаться. А вдь такая побда всегда безславна…
Таковы были презумпціи. Теперь… Уже поединокъ по предписанію, по обязанности, съ разршенія начальства сильно измняетъ психологическую картину дуэлей… Но все же тамъ остается (хотя и весьма незначительный) рискъ собственной жизнью. Въ случа же убійства безоружнаго, убійства, требуемаго новйшимъ ‘кодексомъ военной чести’ и фактически почти безнаказаннаго, нтъ и этого мотива. Тутъ уже всякая фикція неудержимаго аффекта исчезаетъ… Но вотъ является еще г. Кульчицкій и печатно доводитъ эту фикцію до такого крайняго логическаго и нравственнаго абсурда, что защита его оффиціальнымъ органомъ военнаго вдомства является прямо чмъ-то совершенно уже изумительнымъ и непонятнымъ.
Припомнимъ, въ самомъ дл, соотвтствующій ‘совтъ молодому офицеру’.
‘Если,— говоритъ армейскій дидактъ,— обстоятельствами принужденъ прибгнуть къ сил оружія — полумръ не должно быть. Бей наповалъ (курсивъ мой) и непремнно съ одного раза. Даже за одно обнаженіе оружія отвтишь по суду. Бойся живого, а мертвый безвреденъ и на суд. Раненый и калка — ярмо. Онъ обвинитъ тебя на суд. Спасая себя отъ отвтственности (!), оклевещеть, а ты, не доказавъ его лжи, хотя и правъ, погибъ или принужденъ содержать его всю жизнь (не убитаго тобою), вслдствіе ршенія экспертовъ и суда, какъ неспособнаго къ труду посл увчья’…
Можно ли боле опошлить предметъ, чмъ это сдлалъ авторъ ‘дидактики’!.. Вмсто доводящаго до самозабвенія неудержимаго душевнаго порыва, заставляющаго забывать о святости чужой жизни, о нарушеніи законовъ божескихъ и человческихъ, вмсто ‘самоотверженной’ защиты чести мундира (допустимъ, что такъ),— однимъ словомъ, вмсто правильно или неправильно понимаемыхъ традицій стараго рыцарства, г. Кульчицкій вводитъ низменно-мщанскій, холодный, прозаическій разсчетъ. Разсчетъ сутяжническій и торгашескій. Бей своего штатскаго соотечественника непремнно на смерть. Это теб выгодно. Выгодно юридически: ты устраняешь опаснаго свидтеля на суд… Убивъ безоружнаго, постарайся еще обезоружить и его память… И кром того… есть тутъ еще и прямо денежный разсчетецъ: не придется тратиться на содержаніе изувченнаго тобой калки!..
Вотъ къ какимъ побужденіямъ сводитъ г. Кульчицкій вопросы рыцарства и чести! Вотъ какую мораль рекомендуютъ нкоторые педагоги военной молодежи, вступающей въ жизнь… И вотъ, наконецъ, что находитъ поддержку въ оффиціозномъ орган военнаго вдомства!..
Мн хотлось бы думать, вмст съ г-мъ . Кр., что далеко не вся армія проникнута такими взглядами, и что во многихъ сердцахъ подъ военными мундирами шевельнется чувство возмущенія и брезгливости отъ этихъ меркантильно практическихъ разсчетовъ ‘армейскаго дидакта’.
Можетъ быть, даже въ ндрахъ самого ‘Русскаго Инвалида’ отыщутся люди, которые найдутъ, что защита такихъ ‘совтовъ’ на страницахъ военнаго органа должна быть названа по самой меньшей мр прискорбнымъ недоразумніемъ?
Или это надежда слишкомъ смлая?

IV.

А пока ‘Инвалидъ’, не довольствуясь защитой, переходитъ въ нападеніе. И тотчасъ же опять маленькое ‘недоразумніе’. Авторъ увряетъ, будто нашъ сотрудникъ г-нъ . Кр. ‘доказываетъ благосклонному читателю ‘Русскаго Богатства’, что вс (курсивъ мой) многочисленныя столкновенія офицера съ толпой — результатъ вычитанныхъ имъ дурныхъ совтовъ’…
Но вдь это, въ самомъ дл, удивительно,— эта безпечная неряшливость, съ какой на страницахъ оффиціоза передаются чужія слова и мннія. Никогда подобной глупости о ‘всхъ столкновеніяхъ’ нашъ сотрудникъ не говорилъ. Такъ позволяетъ себ нашъ оппонентъ передавать его фразу: ‘Неизвстно, читалъ ли поручикъ Кугатовъ Совты молодому офицеру’… Значитъ, во-первыхъ, рчь идетъ не о всхъ случаяхъ, а объ одномъ, и въ этомъ одномъ случа… ‘неизвстно’… Передача, можно сказать, боле чмъ вольная, и даже не передача, а прямо передлка и извращеніе! И вслдъ за этимъ полемическимъ пріемомъ нашъ оппонентъ продолжаетъ съ той же безпечностью:
‘Но если бы сознаніе автора (т. е. г-на . Кр.) прояснилось хоть на минуту (sіc!), онъ немедленно понялъ бы, что, наоборотъ, именно въ распространеніи статей, подобныхъ ‘Армейской дидактик’ или ‘Помпонной идеологіи’, лежитъ огромный зарядъ отрицательной энергіи, которою авторы старательно заряжаютъ своихъ читателей. Неискреннимъ посл этого кажется удивленіе этихъ господъ, когда внушенное имъ {Курсивъ мой. В. К.} разрядится въ первомъ же уличномъ столкновеніи, гд заране вс шансы на мирный исходъ убиты ихъ же разсивающей пропагандой отрицательнаго отношенія къ арміи’.
Обвиненіе тяжеловсное, и еще въ недавніе годы такого (хотя бы и столь же неосновательнаго) утвержденія на страницахъ оффиціоза было бы достаточно, чтобы немедленно вызвать торопливую административную репрессію. Теперь мы, кажется, имемъ возможность со всей, подобающей вжливостью спросить:ъ
— Вы это утверждаете, господа? Хорошо. Готовы ли вы и доказать это?
Чтобы облегчить задачу, мы вамъ предлагаемъ слдующій пріемъ: мы процитируемъ наудачу оглашенные печатью случаи ‘прискорбныхъ столкновеній’, а вы будете любезны указать: въ чемъ именно тутъ усматривается вліяніе статей ‘Русскаго Богатства’?
Вотъ эпизоды, приводимые г-мъ . Кр. Инцидентъ поручика Кугатова. Вы его помните: поручикъ Кугатовъ поселился нсколько неосторожно въ такомъ мст, куда прежде городская молодежь ходила довольно безцеремонно. Его жена сидла на скамейк. Молодой приказчикъ Поляковъ подошелъ къ ней съ грязнымъ предложеніемъ. Его арестовали.
Казалось бы — конецъ у мирового. Никакой чести мундира Поляковъ не оскорблялъ и даже не зналъ, къ кому подходитъ. И однако поручикъ Кугатовъ явился въ участокъ, приказалъ привести къ себ арестованнаго, изрубилъ его шашкой и изршетилъ пулями на глазахъ у полицейскаго караула…
Случай достаточно ‘прискорбный’ даже съ чисто военной точки зрнія (стоитъ припомнить уставъ о караульной служб, не говоря о прочемъ). Но… мы спросимъ авторовъ ‘Русскаго Инвалида’, кто собственно здсь начитался статей ‘Русскаго Богатства’ до такой степени, что ‘вс шансы на мирный исходъ оказались заране убитыми’? .
Изрубленный Поляковъ?
Или изрубившій Кугатовъ?
Или городовые, почтительно созерцавшіе беззаконную расправу?..
Другой эпизодъ изъ той же области: въ Тифлис идетъ вагонъ трамвая. Въ вагон между другими пассажирами — почтенный штатскій старикъ, убленный сдинами, и два офицера. Офицеры курятъ. Штатскій напоминаетъ о правил, воспрещающемъ курить въ трамваяхъ. Молодые люди зовутъ городового и…. почтеннаго старца по ихъ (совершенно незаконному) приказу тащатъ въ участокъ ‘для выясненія личности’. Въ участк оказывается, что неизвстный — членъ судебной палаты. Полиція получаетъ выговоръ, ‘молодые люди’ вынуждены на сей разъ извиниться..
Не думаетъ ли ‘Русскій Инвалидъ’, что этотъ, финалъ послдовалъ благодаря тому, что въ Тифлис не читаютъ ‘Русскаго Богатства’, а не потому, что неизвстный оказался ‘особой’?
Дале: вотъ факты, оглашенные въ послднее время газетной хроникой въ различныхъ мстахъ нашего отечества.
Кіевъ. Ночью на 1 мая въ кафе-шантанъ ‘Аполло’ явились дв компаніи офицеровъ въ сопровожденіи дамъ. Тутъ была не одна зеленая военная молодежь. Газеты называютъ фамилію одного генерала, одного полковника генеральнаго штаба, и самъ герой столкновенія — подполковникь (по другимъ извстіямъ полковникъ) по фамиліи Лиліе. Въ отдльный кабинетъ былъ вызванъ хоръ и піанистъ Штрейнбергъ. Кутили до утра. Въ 4 часа полковникъ Лиліе потребовалъ у піаниста, чтобы тотъ сыгралъ ‘Саратовскій маршъ’. Къ несчастію, піанистъ не умлъ играть Саратовскаго марша безъ нотъ. ‘Отвтъ этотъ,— эпически повствуетъ газетная хроника,— почему-то возмутилъ полковника Лиліе, и онъ, выхвативъ отточенную шашку, воткнулъ ее остріемъ въ голову піаниста, ниже праваго уха. Клинокъ вышелъ черезъ ротъ наружу, задвъ сонную артерію. Штрейнбергъ тутъ же скончался. Посл него осталась большая семья, безъ всякихъ средствъ существованія’ {‘Кіевская Мысль’. ‘Р. Слово’, ‘Рчь’ (8 мая), ‘Полт. Рчь’ и др.}.
Это — въ Кіев, въ блестящемъ ресторан. Теперь — глухой Аткарскъ, убогая пивная мщанина Сидорова. Въ ней — казачій офицеръ въ компаніи съ казакомъ. За прилавкомь — жена Сидорова. Захмелвъ, казакъ и офицеръ потребовали, чтобы имъ привели женщинъ. Сидорова отказалась, пояснивъ, что она сводничествомъ не занимается. Офицеръ, при уплат денегъ, безъ всякаго другого повода ударилъ ее по лицу. Поднялся крикъ. Прибжала невстка Сидоровой. Оба воина набросились на пришедшую и стали наносить ей побои кулаками и ногами. Сбжалась толпа пароду, но никто не рискнулъ заступиться за избиваемую. Казаки спокойно ушли въ свои части, избитую увезли въ больницу {‘Рчь’, No 128., 12 мая 1912 г.}.
Оба случая — въ ма. А вотъ въ Сртенск (Забайкальской области) 15 апрля,— случай еще боле яркій. ‘Одинъ изъ офицеровъ 16-го Восточнаго Сибирскаго стрлковаго полка съ компаніей отправился въ публичные дома. Обойдя четыре ‘заведенія’, компанія зашла въ пятое, гд офицеръ… обнажилъ шашку и замахнулся на одного изъ служащихъ, но былъ во время обезоруженъ. Тогда офицеръ вызвалъ дежурную роту солдатъ и, отдавъ приказъ заряжать ружья, приступилъ къ осад заведенія… Дале корреспондентъ описываетъ картину осады и взятія своеобразной крпости, которую мы повторять не станемъ. Корреспондентъ увряетъ (и до сихъ поръ это не опровергнуто), что ‘солдаты гонялись за проститутками, ловили ихъ и насиловали… съ разршенія начальства… угрожая штыками’ {‘Рчь’, No 125, 4 мая 1912 г.}…
Я не стану продолжать. ‘Русскій Инвалидъ’ повритъ мн, что, подвигаясь вглубь недавняго прошлаго, я могу чуть не каждый мсяцъ отмтить двумя-тремя ‘хроническими’ замтками такого же рода изъ разныхъ мстъ: отъ столичныхъ улицъ, ресторановъ и площадей до дальнихъ городовъ и пивныхъ Сибири. Воздерживаюсь также отъ толкованій. Мы въ данномъ случа не нападающая сторона, а только защищающаяся. Мы ждемъ, что ‘Русскій Инвалидъ’ укажетъ связь между статьями ‘Русскаго Богатства’ и участью несчастнаго Штрейнберга или избитой Сидоровой.
Нелпость обвиненія, съ которымъ выступилъ противъ насъ ‘Русскій Инвалидъ’, надюсь, очевидна.
Теперь мы позволимъ себ остановить вниманіе оффиціоза на одномъ очень громкомъ эпизод недавняго времени. Дло происходитъ въ Уральск. На полицмейстера Ливкина поступаетъ жалоба двухъ жителей, евреевъ,— полицмейстера Ливкина обвиняютъ во взяточничеств и вымогательств. Положеніе, конечно, непріятное. Полицмейстеръ Ливкинъ служилъ до полиціи на военной служб. Вымогательство, несомннно, мараетъ мундиръ, но… служитъ ли мундиръ гарантіей, что вымогательствъ не было? Иначе: можно ли сказать, что обвиненіе человка, носившаго военный мундиръ, безпримрно и само по себ невроятно?
Конечно нтъ. Достаточно вспомнить многихъ интендантовъ, въ томъ числ изъ настоящихъ военныхъ. Почти параллельно съ ‘дломъ’ Ливкина шло нсколько длъ, гд военные обвинялись въ хищеніяхъ: командиръ 34-го казачьяго полка С. приговоренъ за растрату къ трехгодичному заключенію въ арестантскія отдленія съ лишеніемъ правъ {‘Рчь’, 26 янв. 1912 г.}, командиръ миноносца капитанъ Гол — инъ растратилъ 3,155 рублей и приговоренъ военно-окружнымъ судомъ въ Севастопол къ исключенію со службы и заключенію въ крпости на 16 мсяцевъ. Тамъ же — поручикъ Ляшковъ, въ Вильно поручикъ Носовъ, въ Новочеркасск ген.-маіоръ Тевяшевъ (присвоеніе казенныхъ денегъ и подлоги), шт.-кап. Янченко въ Харьков, казначей Усть-Двинской крпостной артиллеріи г. Иванковичъ,— вс они доказали печальнымъ опытомъ, что военной сред свойственвы т же слабости, какъ и всякой другой. Не дале 7 марта ныншняго года особое присутствіе Спб. судебной палаты признало капитана Задарновскаго, помощника прцстава, виновнымъ въ дяніяхъ, въ какихъ пытались жалобщики обвинить уральскаго Ливкина.
Предстояло слдствіе, судъ, можетъ быть, арестантскія роты. Былъ ли виновенъ капитанъ Ливкинъ въ томъ, въ чемъ его обвиняли? Теперь можно говорить лишь о вроятностяхъ. Мы полагаемъ, что, если бы онъ не былъ виновенъ, то принялъ бы вс мры, чтобы довести дло до суда, гд постарался бы опровергнуть позорное обвиненіе. Онъ счелъ, однако, боле выгоднымъ поставить дло иначе. Онъ — военный. Значитъ — обвиненіе его задваетъ честь мундира. Онъ становится подъ защиту своего мундира, отправляется къ одному изъ жалобщиковъ и… убиваетъ его наповалъ. Потомъ детъ къ другому и тоже, ‘безъ полумръ’, кладетъ его на мст… Такимъ образомъ, обвиненіе въ лихоимств и вымогательств онъ подмняетъ другимъ: убійствомъ въ запальчивости и раздраженіи, для… ‘защиты чести мундира’… Разсчетъ оказался, повидимому, правильнымъ, и теперь довольно трудно категорическое ршеніе вопроса: г-нъ ли Ливкинъ защищалъ честь мундира или фикція мундирной чести прикрыла вымогателя и лихоимца?
Чрезвычайно интересно, что когда одному свидтелю, военному, представитель гражданскаго иска задалъ вопросъ: какъ слдуетъ военному человку ‘реагировать’ на такія оффиціальныя, подаваемыя въ законномъ порядк жалобы, то этотъ свидтель отвтилъ, повидимому, съ глубочайшимъ убждет ніемъ:
— Реагировать надо оружіемъ…
Это — послдовательно: вымогательство — дяніе безчестное, позорящее и человка и, допустимъ, мундиръ. На оскорбленіе мундира надо ‘реагировать оружіемъ’. Вотъ два жалобщика и убиты…
Еще шагъ на пути этой послдовательности: показаніе свидтеля тоже можетъ быть оскорбительно: убить надо и свидтеля. Но больше всего, конечно, позоритъ приговоръ суда. Значитъ… При дальнйшемъ развитіи этихъ началъ гг. Ливкинымъ приходится убивать и судей?.. И все это будетъ считаться. защитой военной чести? А не защитой преступленій?
Берегитесъ, господа… Посмотрите, кто еще за гг. Ливкиными тянется къ этой очень ‘выгодной’ аргументаціи.
Въ Каменецъ-Подольск въ март текущаго года разбирался процессъ полковника Мордвинова. Это — фигура почти фантастически уголовная, что-то въ род Рокамболя въ военномъ мундир. Онъ увлекъ молодую женщину и женился на ней, предварительно потребовавъ, чтобы она сдлала завщаніе въ его пользу. Ослпленная любовью женщина исполнила это, но, когда у нея родилась дочь, а мужъ предсталъ въ настоящемъ его вид,— она стала подумывать о перемн завщанія. Тогда полковникъ Мордвиновъ ршилъ убить ее, и шелъ къ этой цли до такой степени откровенно, что мстныя власти сочли необходимымъ приставить къ несчастной Мордвиновой особаго полицейскаго пристава для охраны. Но приставъ, по словамъ газетъ, ‘оказался трусомъ’: Мордвиновъ застрлилъ жену на его глазахъ, а онъ убжалъ при первомъ выстрл.
Не торопитесь, господа. Не говорите, что я ставлю этого корыстнаго убійцу на счетъ всей русской арміи. Нтъ, наоборотъ: Мордвинова презирали и въ военной сред. За нкоторыя безчестныя продлки офицеры его полка не подавали ему руки. Начальникъ штаба 12-й дивизіи характеризовалъ его нахаломъ, лживымъ хвастуномъ и скандалистомъ. Но… было и другое къ нему отношеніе изъ той же военной среды. На суд сторону Мордвинова держалъ, между прочимъ, отставной полковникъ Марковъ, одесскій ‘союзникъ’, сподвижникъ знаменитаго ген. Каульбарса. Онъ разсказываетъ, что ген. Каульбарсъ считалъ Мордвинова истиннымъ патріотомъ, подарилъ ему карточку съ собственноручной надписью, а отрицательное къ нему отношеніе офицерства объяснялъ ‘революціоннымъ настроеніемъ ‘!!
Генералъ Каульбарсъ, конечно,— не армія, и я привожу эти свднія, чтобы показать, какъ трудно охватить однимъ словомъ ея настроеніе. Интересенъ въ этомъ эпизод не ген. Каулъбарсъ, а то обстоятельство, что и полк. Мордвиновъ, посл совершенія убійства жены съ явно-корыстною цлью, счелъ возможнымъ, подобно Ливкину, потянуться подъ защиту ‘чести мундира’. На суд,— писали въ газетахъ,— онъ держится съ бахвальствомъ, кичится мундиромъ, говоритъ объ оскорбленіи чести… Землевладлецъ Павликовскій показалъ, что ‘вс свои скандалы Мордвиновъ объяснялъ защитой чести носимаго имъ мундира’. Надежда на этотъ аргументъ и при убійств жены была въ немъ такъ сильна, что, по показанію полицейскаго стражника, уже арестованный, онъ обратился къ народу со словами: ‘Не поминайте лихомъ. Я скоро возвращусь и всхъ вознагражу’ {‘Совр. Слово’ (4 марта). ‘Рчь’ (6 марта 1912 г.), No 64.}.
Мордвинову не удалось: каменецъ-подольскіе присяжные, разбиравшіе это дло, осудили его безъ всякихъ смягченій, и его шумная карьера по заслугамъ закончится на каторг. Но не страшно ли думать, что даже въ такомъ дл, направляя револьверъ на беззащитную женщину, онъ могъ надяться, что его защититъ ‘честь мундира’?
Вы скажете: надежда безумная? Почему же? Силу этого аргумента онъ уже отчасти испыталъ на безнаказанности прежней своей ‘наглости и скандаловъ’, которые засвидтельствованы и начальникомъ штаба 12-й дивизіи, и землевладльцемъ Павликовскимъ. Это — во-первыхъ, а во-вторыхъ — полицмейстеру Ливкину удалось же замнить непріятное дло о вымогательств (гражданскій судъ) гораздо боле ‘выгодной’ отвтственностью передъ судомъ кастовымъ за убійство двухъ человкъ во имя якобы чести мундира?..
Ливкинъ открыто стремился къ этому и достигъ. На суд жена его говорила прямо: мужъ объяснялъ ей убійство двухъ человкъ тмъ, что онъ предпочитетъ лучше судиться за убійство, чмъ за вымогательство.
Чрезвычайно пріятное, въ высшей степени удобное право выбора самим преступникомъ предмета для судебнаго изслдованія!..

V.

Я хорошо понимаю, что всякому человку, носящему военный мундиръ, очень непріятно читать то и дло о такихъ ‘прискорбныхъ явленіяхъ’, порой съ комментаріями, хотя бы и самыми корректными, но уже не съ военной, а съ гражданской точки зрнія. Однако,— не можемъ же мы, ‘штатскіе’, рукоплескать, когда обязательное для насъ обращеніе къ суду замняется для господъ военныхъ неписаннымъ правомъ и даже ‘обязанностью’ стрлять или рубить насъ безъ всякаго суда, и когда гг. Кульчицкіе въ руководствахъ хорошаго военнаго тода совтуютъ бить насъ наповалъ, такъ какъ это гораздо ‘выгодне’. съ разныхъ точекъ зрнія…
Ожидать этого было бы наивно. Но такъ же наивно объяснять возникающія отсюда чувства не самыми фактами, а ихъ оглашеніемъ въ печати, какъ это длаютъ авторы ‘Русскаго Инвалида’. Неужели семья человка, убитаго при обстоятельствахъ, при какихъ убитъ городовой офицеромъ Вачнадзе, или семьи тхъ, кого переранили въ инцидент братьевъ Коваленскихъ… или ихъ родственники, знакомые, сосди, сторонніе свидтели, сбгающіеся на выстрлы и крики,— будь это въ столиц или въ отдаленномъ Аткарск,— неужели вс они могутъ сочувствовать такой несомннно беззаконной расправ, и русскаго обывателя приходится отучать отъ этого сочувствія какими бы то ни было статьями газетъ и журналовъ…
Наконецъ, вдь эта все ростущая волна ‘прискорбныхъ столкновеній’ насчитываетъ уже не одну ‘земскую давность’… Началась она и все крпнетъ еще со временъ министра Ванновскаго, ея развитіе шло въ т годы, когда подцензурная печать не имла возможности не только комментировать, но часто и оглашать такіе факты. И, однако, при этомъ безмолвіи то и дло вспыхивали столкновенія, обнажалисъ шашки, гремли выстрлы, лилась кровь, и… собиралась толпа, которая не всегда вела себя такъ смирно, какъ въ Аткарск… Порой на беззаконный самосудъ гг. офицеровъ она дйствительно отвчала своимъ столь же беззаконнымъ самосудомъ. Но собирали ее — тогда-то ужъ во всякомъ случа — не статьи газетъ и журналовъ, а стоны, крики и выстрлы…
Конечно, причина этихъ явленій лежитъ глубоко, и объяснять ихъ вс ‘правилами’ г-на Кульчицкаго было бы такъ же наивно, какъ наивно винить въ этомъ гражданскую прессу. Для меня несомннно, однако, что однимъ изъ условій, способствовавшихъ развитію зла — является русская безгласность, то обстоятельство, что военная среда слишкомъ ужъ долго оберегается отъ непрофессіональной критики, отъ очищающаго и укрпляющаго смха русской сатиры.
Такое огражденіе вредно для нравовъ оберегаемой среды, для ея самосознанія и для ея внутренней силы…
‘Россія — такая чудная земля,— сказалъ когда-то Гоголь,— что если скажешь что-нибудь объ одномъ коллежскомъ асессор. то вс коллежскіе асессора отъ Риги до Камчатки непремнно примутъ на свой счетъ. То же разумй и о всхъ званіяхъ и чинахъ’. Когда геніальный сатирикъ еще въ сороковыхъ годахъ поставилъ своего ‘Ревизора’,— среди бюрократіи поднялось великое негодованіе и тревога. ‘Посягательство на основы общества’… И, однако, ‘Ревизоръ’ былъ поставленъ въ присутствіи императора Николая, несмотря на то, что этотъ государь чувствовалъ глубину и силу сатирическаго удара. Извстна его историческая фраза при выход съ перваго представленія Гоголевской комедіи:. ‘Досталось всмъ, а больше всхъ мн’.
Еще въ т времена (правда, съ колебаніями и возвратомъ репрессій) съ бюрократическаго міра снято волшебное ‘табу’. Чиновникъ сталъ доступенъ и критик, и сатир. Даже порой чиновникъ крупный, не только ‘коллежскій асессоръ’, но и ‘дйствительный статскій совтникъ’.
Среда военная до сихъ поръ остается неприкосновенной: военный мундиръ не допускается на сцену, какъ священническая ряса. Это достигается соединенными усиліями драматической цензуры, администраціи съ ея чрезвычайными полномочіями и нердко — прямыми выступленіями самихъ военныхъ. Доходитъ это порой до курьеза. Совсмъ недавно, въ гор. Гродно, на вечер въ пользу Краснаго Креста, одинъ изъ артистовъ показывалъ, какъ танцуютъ: ‘гимназистъ, студентъ, чиновникъ, старый штатскій генералъ… Вс смялись. Но вотъ, дошла очередь до стараго генерала военнаго званія. Можетъ ли старый военный танцовать нсколько смшно? Задваетъ это честь мундировъ тхъ полковъ, гд онъ могъ служить въ своей молодости, когда, вроятно, танцовалъ гораздо лучше?.. Повидимому, нтъ. Но вотъ одинъ изъ присутствующихъ генераловъ въ негодованіи вскакиваетъ съ мста и командуетъ: ‘занавсъ!’, прибавляя разныя ходячія словечки о жидахъ и о прочемъ. Возмущенная публика (все читатели ‘Русскаго Богатства’?) покидаетъ залъ, вечеръ испорченъ, а на другой день корпусный командиръ выражаетъ генералу Ю — чу благодарность за то, что онъ ‘не далъ опорочить честь мундира’ {‘Рчь’, 5 февраля 1912 г.}! ‘Честь мундира’ требуетъ, значитъ, чтобы отставные генералы въ 80 лтъ танцовали съ рзвостью и граціей молодыхъ подпоручиковъ?
Въ данномъ случа рчь идетъ о легкомъ шарж на любительскихъ подмосткахъ. Но и серьезной современной комедіи и драм приходится съ чувствомъ зависти вспоминать о тхъ старыхъ временахъ, когда Александру Сергевичу Грибодову было дозволено вывести на сцену своего браваго полковника, Сергя Сергевича Скалозуба. Можно ли отрицать, что это была злая сатира на нкоторыя стороны тогдашней армейской психологіи. ‘Хрипунъ, удавленникъ, фаготъ, созвздіе маневровъ и мазурки!’
Невольно приходитъ къ голову: можно ли было бы въ наши дважды пореформенные дни вывести эту фигуру, служившую, какъ извстно, ‘въ тридцатомъ егерскомъ, а посл въ сорокъ-пятомъ’. А если бы генію Грибодова и удалось преодолть цензурныя рогатки,— то… не пришлось ли бы автору имть дло съ генераломъ Ю. или другими защитниками чести военнаго мундира? И еще,— какъ поступила бы съ нимъ военная молодежь, носящая мундиры 30-го егерскаго и 45-го полковъ?..
Наконецъ: какъ отнесся бы къ Грибодову современный судъ, передъ которымъ то и дло приходится отвтствовать намъ, русскимъ писателямъ, дерзающимъ порой касаться въ той или иной форм типовъ и нравовъ современной военной среды?
Но исторія литературы не говоритъ намъ ни о чемъ подобномъ по поводу Скалозуба. Тогдашняя армія не боялась сатиры. Военные рукоплескали въ партер актеру, произносившему комическія реченія Скалозуба, а ране сами списывали его характерные монологи… И это была александровская армія… Армія, недавно вернувшаяся изъ Парижа, покрытая всесвтною славой… Она не требовала неприкосновенности, она не боялась признать, что въ ея сред есть Скалозубы, что, какъ среда, она доступна человческимъ слабостямъ и смшному, хотя бы даже связанному съ военной профеесіей. И это всего лучше защищало ее отъ отожествленія всей арміи съ Сергемъ Сергевичемъ Скалозубомъ…
Теперь современная намъ армія, имющая за собой рядъ тяжкихъ несчастій и пораженій, требующихъ глубочайшей вдумчивости и всесторонней критики,— остается все такъ же забронированной и неприкосновенной. И, къ сожалнію, т элементы ея, которые особенно кидаются въ глаза, быть можетъ, закрывая своими шумными выступленіями и манифе’стаціями боле глубокія и серьезныя теченія, о которыхъ говоритъ и г. . Кр., и г-нъ Мстиславскій,— успшно отстаиваютъ эту забронированность. И имъ не только удается проникать со своими притязаніями и взглядами на страницы смшныхъ ‘правилъ хорошаго тона’, но они находятъ защиту и на столбцахъ оффиціозовъ,
Это печально… И это зловще… Стоитъ въ самомъ дл припомнить, что эта неприкосновенность нашей арміи длится много лтъ, начавшисъ задолго до нашихъ временъ, она сопровождала ее вплоть до мрачной трагедіи Ляо-Яна и Цусимы. И что же? прибавила ли она крпости стнамъ нашихъ фортовъ, непроницаемости брон нашихъ судовъ, дальности полету нашихъ ядеръ, стойкости нашимъ батальонамъ, талантовъ и находчивости нашимъ полководцамъ?
И теперь печатные военные органы, которые должны бы призывать къ критик и обновленію, вновь заводятъ ту же старую псню, поддерживаютъ кастовыя привилегіи и предразсудки, защищаютъ нарушеніе законовъ и права, легкомысленно обвиняя гражданскую печать въ послдствіяхъ. Это, конечно, легче, чмъ бороться съ предразсудками и очищать нравы. Но не значитъ ли это бить въ сторону наименьшаго сопротивленія, отводя такимъ образомъ вниманіе отъ настоящихъ источниковъ зла…
1912.
Короленко Владимир Галактионович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. К десятилетию со дня смерти Л. Н. Толстого, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1920
  2. Открытое письмо В.Л. Бурцеву, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1917
  3. Метаморфоза ‘Гражданина’, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1896
  4. Полтавские празднества, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1909
  5. Любители пыточной археологии, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1907
  6. Воззвание к американцам, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1919
  7. Интервью корреспонденту Роста, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1919
  8. Публицистика, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1911
Электронная библиотека