Ив. Франко.
Ив. Франко.
ВЪ ПОТ ЛИЦА.
ВЪ ПОТ ЛИЦА.
ОЧЕРКИ ИЗЪ ЖИЗНИ РАБОЧАГО ЛЮДА.
ПЕРЕВОДЪ
О. Рувимовой и Р. Ольгина.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе М. Д. Орховъ.
Урокъ чистописанія.
Урокъ чистописанія.
Урок чистописания, Франко Иван Яковлевич, Год: 1879
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Въ обширномъ второмъ класс дрогобычской нормальной школы отцовъ Базиліанъ тихо, хоть макъ сй. Приближается урокъ чистописанія, страшный для всхъ не столько самимъ предметомъ, сколько, главнымъ образомъ, особою учителя. Въ школ отцовъ Базиліанъ, по всмъ предметамъ преподавали сами отцы,— только для чистописанія они пригласили свтскаго человка Валька, какого-то бывшаго управляющаго имніемъ или что-то въ этомъ род. Вальку еще и до сихъ поръ кажется, что онъ управляющій,— и если съ нагайкою теперь ходить не приходится, то онъ не брезгаетъ хоть тросточкой и никогда не пренебрегаетъ длать изъ нея соотвтствующаго употребленія. Ясное дло, что дти, хотя бы только на часъ отданныя во власть такого учителя, дрожатъ заране, и чистописаніе является для нихъ самой большой мукой. Одинъ только маленькій Миронъ сидитъ на скамь спокойный, даже веселый. Онъ удивляется, отчего это сразу стало такъ тихо въ класс, когда одинъ смльчакъ, посланный въ корридоръ для развдокъ, вбгаетъ въ классъ и кричитъ: ‘Валько пришолъ’. Въ это самое мгновенье и стало тихо въ класс. Маленькій Миронъ не знаетъ еще Валька. Онъ только что окончилъ сельскую школу, отецъ записалъ его во второй нормальный классъ отцовъ Базиліанъ и сегодня у него первый день ученья. И хотя въ сел онъ считался очень слабымъ въ писаніи, не умлъ ни пера надлежащимъ образомъ въ руки взять, ни вывести гладко да ровно ни одного штриха, такъ онъ, вдь, ребенокъ,— не ему заране печалиться о томъ, чего онъ еще не знаетъ. Онъ удивился, отчего это сразу стало такъ тихо, но о причин не ршился разспрашивать никого изъ своихъ сосдей — онъ съ ними до сихъ поръ былъ очень мало знакомъ. Да, впрочемъ, его это и не очень трогало. Среди этой для другихъ страшной и тревожной тишины онъ тмъ удобне отдался самому любимому занятію — думамъ о своей родной сторон. Нельзя сказать, чтобы онъ тужилъ по ней: онъ зналъ, что каждый понедльникъ увидитъ и отца и мать. Онъ только представлялъ себ, какъ хорошо будетъ, когда онъ, когда-нибудь, лтомъ, прідетъ домой, опять сможетъ свободно бгать по лугамъ, сидть надъ рчкою или бродить по ней за рыбой, это были мысли прежде всего веселыя, ясныя, блестящія, а не грустныя или жалобныя. Маленькій Миронъ съ восхищеніемъ виталъ въ этой красот природы, которая среди срыхъ, холодныхъ стнъ Базиліанской школы, расцвтала въ его воображеніи, и не думалъ о гроз, надвигавшейся надъ классомъ.
— Ба, а ты чего не приготовишь себ тетради для письма?— тихо спросилъ сосдъ Мирона, толкая его въ бокъ.
— Что?— отвтилъ Миронъ, непріятно разбуженный отъ своего золотого сна.
— Тетрадь приготовь для письма!— повторилъ товарищъ и показалъ Мирону, какъ по предписанію Валька, нужно положить тетрадь, чернильницу и перо.
— Идетъ уже, идетъ!— пронесся, словно при приближеніи грознаго царя, шопотъ въ класс, когда въ корридор раздались шаги учителя чистописанія. Скоро затмъ отворилась дверь класса — и Валько вошелъ. Миронъ взглянулъ на него. Учитель своимъ видомъ совсмъ не напоминалъ царя. Это былъ средняго роста человкъ съ коротко остриженными волосами на круглой бараньей голов, съ рыжими короткими усами и рыжей испанской бородкой. Его широкое лицо и широкія, сильно развитыя скулы вмст съ большими въ сторону торчащими ушами, придавали ему выраженіе тупого упрямства и хищничества. Небольшіе лягушечьи глаза глубоко сидли въ орбитахъ и смотрли оттуда какъ-то злобно и непріязненно.
— Ну-ка!— крикнулъ онъ грозно, затворивъ за собою дверь класса и помахивая гибкой тростниковой палочкою. И, какъ отъ втра въ лтній облачный день дружно склоняются колосья ржи, такъ отъ этого крика склонились головы восьмидесяти пяти учениковъ надъ сине- и красно-разлинованными тетрадями. У каждаго ученика въ рук дрожало перо. Одинъ только маленькій Миронъ, незнавшій еще характера Валька, сидлъ, обернувшись лицомъ къ классу, и всматривался въ новаго учителя.
— А ты что?— злобно крикнулъ на него Валько и прямо направилъ свои шаги къ нему.
Маленькій Миронъ такъ и отороплъ отъ внезапнаго испуга. Онъ какимъ-то безсознательнымъ движеніемъ обернулся и придалъ своему тлу такое-же положеніе, въ какомъ уже съ минуту трепетали его товарищи.
Валько взялъ въ руки млъ, подошелъ къ доск, размахнулся и началъ писать. Сначала онъ писалъ только буквы, маленькія и большія, гласныя и согласныя, безъ всякаго, впрочемъ, смысла. Но потомъ понемногу дошелъ и до словъ и, наконецъ, до цлыхъ изреченій, какъ, напримръ: ‘Богъ сотворилъ міръ’, ‘Человкъ иметъ дв руки’, ‘Земля мать наша’. Исчерпавъ такимъ образомъ всю свою мудрость, достаточно показавъ свое знаніе чистописанія въ многочисленныхъ выкрутасахъ и долги хъ, какъ свтъ, да ровныхъ какъ колбасы, хвостикахъ, Валько положилъ млъ, отошелъ, еще разъ съ любовью взглянулъ на исписанную доску и, обернувшись къ трепещущему классу, грозно крикнулъ:
— Писать!
Въ эту минуту счастливо закончилась его научная дятельность — теперь начиналась уже дятельность управляющаго. Чтобъ показать это наглядно, онъ сильно щелкнулъ пальцами, чтобъ стряхнуть съ нихъ ученую мловую пыль, взялъ въ руки свою тросточку — и, какъ орелъ, слдящій съ горы за добычею, озираясь на классъ, сошелъ съ каедры и началъ свой обходъ.
Первый, на котораго натолкнула его злая судьба, былъ какой-то маленькій, слабенькій, очень запуганный ученикъ. Весь въ поту, склонившись надъ тетрадью, онъ напрягалъ вс силы, чтобы удержать перо въ дрожащихъ пальцахъ, и ежеминутно взглядывалъ на доску, стараясь выводить на бумаг такіе-же крючки и колбасы, какіе вывела на доск ловкая рука управляющаго. Но на грхъ рука его дрожала, крючки да колбасы выходили ломаные, неровные,— непослушное перо ежеминутно вертлось въ пальцахъ, скрипло, брызгало, словно сердилось на что-то и хотло возможно скоре освободиться.
Валько сталъ надъ нимъ, словно палачъ надъ душою, и, злобно усмхаясь, не говоря ни слова, началъ присматриваться къ его работ. Бдный мальчикъ почуялъ бду и, въ конецъ, утратилъ всякую власть надъ своей рукой и непослушнымъ перомъ.
— Такъ ты вотъ какъ пишешь??— медленно процдилъ Валько, но тмъ быстре свиснула въ воздух его трость и змей обвила плечи бднаго мальчика.
— Ой-ой-ой!— закричалъ онъ, но тотчасъ же смолкъ, встртивъ грозный зминый взглядъ учителя.
— Ты не можешь лучше писать?— спрашивалъ Валько.
— Умю, умю!..— лепеталъ мальчикъ, самъ не зная, что лепечетъ.
Учитель — управляющій, можетъ, и въ самомъ дл врилъ, что мальчикъ уметъ писать лучше и что только ему на зло — или, быть можетъ, изъ большой любви къ его тросточк старается писать скверно.
— Ну, такъ смотри же!— и Валько пошелъ дальше, убдившись, какіе спасительные плоды принесла его сердитая наука. Впрочемъ, его эти плоды и не занимали — онъ теперь былъ только управляющимъ и ничмъ больше. Глаза его уже обратились въ другую сторону и въ другомъ углу класса избирали новую жертву. Тамъ сидлъ еврей, который, по старинной привычк своего племени писать въ обратномъ направленіи, силился выводить выкрутасы Валька отъ правой руки къ лвой, отъ конца строчки къ началу. Одну строчку онъ ужъ такимъ образомъ написалъ и точно такъ же началъ другую отъ словъ: ‘Сотъ. Богъ a s k Сыръ’. Написанная уже строчка выглядла какъ слдуетъ, но новая, неготовая еще, начатая съ конца, бросилась въ глаза Вальку.
— А ты какъ пишешь, Мойше?— закричалъ онъ, подскочивъ къ еврею.
Валько всхъ евреевъ въ класс звалъ ‘Мойше’ — если только они не были сыновьями богатыхъ городскихъ ‘тузовъ’, къ которымъ онъ питалъ большое почтеніе. Еврей, по имени Йонасъ Туртельтаубъ, услышавъ этотъ окрикъ и увидавъ наскакивающаго врага, скорчился, съежился и пересталъ писать.
— Ха, ха, ха!— заливался Валько, присматриваясь къ письму еврея.
— Господинъ учитель…— началъ еврей и запнулся.
— Поди сюда!
И не ожидая, пока Попка сойдетъ со скамьи, взялъ его за ухо и потащилъ на средину.
При вид бднаго Йонки, съежившагося, дрожащаго и плачущаго отъ страха, весь классъ громко расхохотался, хоть каждый и самъ дрожалъ да ежился.
Но такова ужъ сила деспотическаго гнета, что стоитъ тирану усмхнуться — какъ вс, находящіеся подъ его вліяніемъ, будутъ хохотать, несмотря на то, что смются сами надъ своей же бдой.
— Пойди къ доск! Ну-ка, пиши!
Валько собственной рукой стеръ часть своего письма и втиснулъ еврею млъ въ руку. Еврей началъ писать, по своему обыкновенію, въ обратную сторону. Снова классъ расхохотался, усмхнулся и Валько, но тотчасъ же лицо его нахмурилось, онъ обернулся къ послдней скамь, гд сидли самые большіе и сильные парни, и крикнулъ:
— Ну-ка, дайте ему!
Еврей задрожалъ всмъ тломъ и пролепеталъ что-то, но къ нему быстро подскочили два товарища — скуторы и повели на каедру.— Тихо стало въ класс. Вмсто смха на всхъ лицахъ выступила блдность — только болзненный визгъ Йонки разносился среди глухихъ стнъ Базиліанскаго монастыря.
— Будетъ съ него!— сказалъ Валько, и Йонка, всхлипывая, пошелъ на свое мсто.
Исполнивши это высоко-педагогическое дло, Валько снова началъ свой обходъ по классу, и снова раздались удары его тросточки по плечамъ и рукамъ бдныхъ мальчиковъ.
— Какое впечатлніе произвела вся эта наука на Мирона, передать трудно. Онъ безпрестанно дрожалъ, какъ въ лихорадк, у него въ ушахъ шумло и рябило въ глазахъ, словно въ бурю. Ему чудилось, что и его не минетъ эта буря, каждый ударъ страшнаго учителя казался ему предназначеннымъ для него. Написанныя слова и строчки скакали предъ его глазами, надувались, спутывались — и выглядывали еще хуже, чмъ были на самомъ дл. Онъ и самъ не замтилъ, когда пересталъ писать,— срый туманъ стоялъ предъ его глазами.
— Ты вотъ какъ пишешь?— крикнулъ Валько надъ его головою.
Миронъ встрепенулся, схватилъ перо, ткнулъ его въ чернила и поволокъ по бумаг, словно быка за рога.
— Разв ты не знаешь, какъ перо держать?
— Я не знаю!— прошепталъ Миронъ.
— Что?— рявкнулъ Валько!— Я теб не показывалъ уже десять разъ, а?
Миронъ устремилъ удивленные глаза на разсвирпвшее лицо Валька. Но, вмсто отвта, Валько стиснутымъ кулакомъ ударилъ мальчика въ лицо. Словно подкошенный, повалился маленькій Миронъ на скамью, а со скамьи на полъ..
Кровь обливала его лицо.
— Подымите его!— крикнулъ Валько. Съ задней скамьи прискочили двое,— т же самые, что за минуту пороли Йонку, и подняли потерявшаго сознаніе Мирона. Его голова не держалась на плечахъ и склонялась внизъ, словно у мертваго.
— Бгите за водой!— продолжалъ командовать Валько и еще разъ взглянулъ на Мирона.
— Это что за мальчикъ?— спросилъ онъ.
— Миронъ,— отвтилъ ‘цензоръ’, самый старшій и сильный въ класс, котораго отцы Базиліане поставили наставникомъ надъ товарищами.
— Кто такой?— спрашивалъ опять Валько.
— Сынъ одного мужика изъ Н…
— Мужицкій сынъ! Тьфу, какого бса этимъ мужикамъ лзть сюда!— проворчалъ Валько. У него отлегло отъ сердца. Онъ сталъ, было, побаиваться своего поступка, но мужицкій сынъ — значитъ, можно его бить и обижать, какъ хочешь, за мужицкаго сына никто не заступится!
Валько не ошибся въ своемъ расчет. Никто не вступился за мужицкаго сына. Безчеловчный поступокъ учителя-управляющаго сошелъ ему съ рукъ, какъ и многіе его безчеловчные поступки. Только въ сердц мужицкаго сына не прошелъ онъ даромъ, а остался первымъ сменемъ возмущенія, презрнія и вчной вражды противъ всякаго насилія и гнета.
1879.