Ив. Франко.
Ив. Франко.
ВЪ ПОТ ЛИЦА.
ВЪ ПОТ ЛИЦА.
ОЧЕРКИ ИЗЪ ЖИЗНИ РАБОЧАГО ЛЮДА.
ПЕРЕВОДЪ
О. Рувимовой и Р. Ольгина.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе М. Д. Орховъ.
Лса и пастбища.
Лса и пастбища.
РАЗСКАЗЪ БЫВШАГО ХОДОКА.
Леса и пастбища, Франко Иван Яковлевич, Год: 1883
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Господи Боже, сколько крику было у насъ изъ-за этихъ лсовъ и пастбищъ!
Какъ изворачивались помщики, какъ совщались, подкупали инженеровъ и адвокатовъ, чтобы избавиться отъ всякихъ податей. Мудрыя головы!
Они знали, что хотя цесарь и далъ крестьянамъ волю и отмнилъ барщину, однако, если они не дадутъ имъ лсовъ и пастбищъ, то крестьянину придется или погибать или притти къ нимъ съ поклономъ. А тогда опять вернется барщина, хотя и въ другомъ наряд, но для крестьянина вовсе не мене тяжелая, чмъ прежняя.
И вы думаете, что барщина не вернулась у насъ?.. Придите только да посмотрите на наше село сами убдитесь. Правда, надсмотрщики и экономы съ нагайками не разъзжаютъ уже подъ окнами, на помщичьемъ двор уже нтъ той дубовой колоды, на которой. бывало, каждую субботу производилось ‘всеобщее битье палками’, но поглядите-ка на мужиковъ, поговорите съ ними!.. Черные, какъ земля, изможденные, хаты ободранныя, старыя, перекошенныя… Заборовъ почти что и совсмъ нтъ, хоть лсъ кругомъ, какъ море, поля приходится обкапывать рвами и обсаживать деревьями. Скотина заморенная, мелкая, да и та у рдкаго хозяина есть. А спросите идущихъ съ косами и серпами: куда, добрые люди, идете? то, наврно вамъ отвтятъ: На помщичье поле рожь жать, или: ‘на помщичій лугъ косить’. А если вы удивитесь, какъ это такъ, что они теперь идутъ къ помщику на работу, когда у самихъ еще ничего не сдлано, а тутъ солнце жжетъ, зерно осыпается — такъ они разв только головами покачаютъ и печально скажутъ: ‘что подлаешь? Сами мы видимъ и сердце у насъ разрывается, но что длать! Задолжали мы помщику, а у него такое правило, что хоть громъ греми, а раньше ему отработай, а ужъ потомъ за свое принимайся. У насъ такъ каждый годъ: у помщика сдлаемъ все во-время и хорошо и чисто, а наше собственное тмъ временемъ пропадаетъ въ пол. И хитро же это нашъ помщикъ придумалъ! У него лсъ — а у насъ на двор и щепочки нтъ безъ его вдома! У него пастбище — а у насъ скотъ пропалъ, а остатки бродятъ, какъ скелеты. У него поле въ исправности, чистое, а наше заросло репейникомъ да бурьяномъ,— навозу нтъ, нечмъ поле унавозить, — скотинки рабочей нтъ! А что и уродится на этомъ, то такъ на пол и пропадетъ, потому что по условію обязаны раньше помщику отработать. И никогда мы не можемъ поправиться, не можемъ стать на ноги, не можемъ вырваться изъ помщичьихъ рукъ. А помщикъ прижимаетъ, прижимаетъ что есть силы! теперь онъ у насъ войтомъ, какой-то прислужникъ его — писаремъ, и все общество должно плясать по ихъ дудк. Бднаго не пуститъ изъ села ни на заработки, ни на службу, книжки не выдастъ. ‘Здсь сиди, нечего шляться — дома работай!’ А дома, конечно, длать нечего,— иди къ помщику! А помщикъ даетъ по десяти крейцеровъ за день въ самую горячую пору, — и надо работать, потому что некуда дться! Ботъ такъ-то онъ и забралъ насъ въ руки и чмъ дальше, тмъ сильне затягиваетъ узелъ. Скажите сами — нужна ли еще посл, этого барщина? Мн кажется, что прежняя барщина съ палками и экономами не была такъ тяжела, какъ ныншняя.
А теперь послушайте, какъ онъ устроилъ, чтобы выгнать насъ изъ нашихъ хатъ и забрать насъ въ свои руки. Я самъ былъ при этомъ,— такъ могу вамъ сказать правду и каждое слово подтвердить присягой. Вотъ слушайте!
Началось наше несчастье со временъ переписи, — знаете, что была въ 59-мъ году. До того времени жили мы съ помщикомъ въ добромъ согласіи. Онъ боялся насъ трогать, потому, тогда помщики еще были напуганы мазурской рзней. А мы его тоже, конечно, не трогали: пастбище у насъ было, лсомъ мы пользовались такъ же, какъ и наши отцы, и все считали, что это лсъ общественный — даже лсничаго на общественный счетъ держали. А тутъ вдругъ — перепись. Знайте ли, народъ темный, не знаетъ, что къ чему — перепугался. Нашъ мужикъ все боится, чтобы податей не прибавили. Такъ и тогда: записывать будутъ не только людей, а и скотъ тоже! Ужъ это не даромъ.
Вотъ разъ въ воскресенье посл обдни выходятъ, по обыкновенію, люди изъ церкви, располагаются на площади совтъ держать. Тутъ и войтъ читаетъ какіе-то приказы, другіе про урожай говорятъ… Какъ вдругъ — помщикъ… Такъ и такъ, господа громада, важное дло, перепись. Я вашъ другъ, я теперь такой же мужикъ, какъ и вы. Знаете, цесарь поровнялъ насъ всхъ, теперь уже нтъ господъ…— Ну, говоря просто, сталъ намъ лазаря пть. Мы и разинули рты отъ удивленья, что въ первый разъ слышимъ отъ нашего помщика человческое слово!— ‘Такъ и такъ’ — говоритъ онъ дале — важное дло, перепись.— Будьте такъ добры, прошу насъ къ себ, мн нужно кое-что важное сказать: относительно того, какъ вамъ поступать нужно при переписи’… И пошелъ впередъ ко двору. А мы вс, сколько насъ было, лавой двинулись за нимъ. Вошли во дворъ. Онъ сталъ на крылечк, оглянулъ насъ, а потомъ вызвалъ нсколько стариковъ къ себ и пошелъ съ ними въ комнату. Стоимъ мы, ожидаемъ. Возвращаются наши старики.— ‘Ну, ну, что баринъ говорилъ, что за дло такое?..’ А старикй наши головами качаютъ, и все мурлычатъ: ‘Такъ-то такъ, правда и есть!’ А потомъ къ намъ: ‘Идемъ въ деревню, чего тутъ шумъ подняли на барскомъ двор? Разв здсь вамъ мсто для сходокъ?..’ Пошли мы.
— Знаете,— люди добрые, господа громада, — заговорили наши старики, когда мы снова стали на площади — завтра къ намъ должны прибыть на перепись. Вотъ баринъ нашъ, дай Господи ему здоровья, веллъ намъ предупредить громаду. Смотрите, говорить, за скотомъ! Они записываютъ скотъ и наложатъ на васъ съ каждой штуки по гульдену подати. А если скажете, что пасете въ лсу, то будете и за лсъ платить двойную подать: разъ за лсъ, а другой разъ за то, что пасете. Баринъ совтуетъ сдлать такъ: раньше всего не говорить, что мы пасемъ въ лсу, а потомъ запрятать часть скотины въ лсу на завтрашній день и при переписи показывать меньше скота, нежели у насъ есть. Такъ, говоритъ, длаютъ и по другимъ селамъ. А лсъ, говоритъ, какъ былъ вашимъ, такъ и останется, потому что перепись не касается земель.
Судили, рядили и поршили послушаться помщика. Вотъ дураки! Если у кого было штукъ пять скота,— онъ три въ лсъ, а дв оставляетъ, чтобъ показать, у кого десять — онъ семь въ лсъ, а три оставляетъ. Цлый гуртъ скота со всего села загнали въ лсъ, въ самую чащу и спокойно ждемъ перепись. Такъ ужъ тяжело приходятся человку эти подати, что мы не поколебались обмануть, лишь бы выпутаться изъ бды!
На другой день, такъ около обденнаго времени, наступила перепись на сел. Записываютъ. Ну, мы вс держимся того, на чемъ поршили: показываемъ какъ можно меньше скота, открещиваемся отъ пастбищъ въ лсу и радуемся, что дло идетъ такъ гладко. Наконецъ, дошла перепись до помщика. Кое-кто изъ любопытства пошелъ за ней. Спустя немного времени, прибгаютъ въ село задыхающіеся, испуганные.
— Что мы надлали?— кричатъ они.— Здсь что-то не такъ, что-то неладно! Не подвелъ ли насъ помщикъ! Онъ записалъ не только весь свой скотъ, но и нашъ, который мы спрятали въ лсу, и комиссія похала туда!
Мы обомлли, услыхавъ такія слова. Сейчасъ же собрались вмст и побжали въ лсъ. Комиссіи уже не было. Спрашиваемъ пастуховъ: были, говорятъ, господа и нашъ помщикъ, что-то писали, считали скотину, но насъ ни о чемъ не спрашивали. Мы въ село. Говорятъ намъ, что комиссія ужъ выхала со двора другой дорогой. Тронулись мы за нею. догнали уже въ другомъ сел. Такъ и такъ — говоримъ — господа считали въ лсу нашу скотину.
— Какъ же она ваша, если вы сами говорили, что больше скота, у васъ нтъ, а въ лсу вы не пасете?
— Мы такъ и говорили,— насъ помщикъ научилъ.
— Такъ чего же вамъ теперь нужно? Чтобы мы другую перепись у васъ сдлали, что-ли? Оставайтесь здоровы!.. Что посяли, то жните. Что написано, то пропало. А, впрочемъ, нтъ, вы можете аппеляцію подать, но на-передъ вамъ говоримъ, что анпеляція вамъ не поможетъ, а только еще и сами подъ судъ попадете за то, что обманули цесарскую комиссію.
Съ тмъ мы и вернулись. Пропало, — сказали мы.— посмотримъ, что изъ этого будетъ.
Ждемъ годъ, другой — нтъ ничего. Помщикъ опять съ нами въ мир, только, если упомянешь о переписи, то усмхнется и скажетъ: ‘Э, шутка да и только!’
Наконецъ, на третій годъ слышимъ — какая-то комиссія детъ въ село пастбище межевать.
— Тьфу ты, бсъ!— думаемъ — это что такое? Зачмъ?.. Почему?.. Пастбище испоконъ вковъ наше, зачмъ его межевать? Правда, мы въ послднее время одинъ кусокъ подлили между собою и вспахали, думаемъ себ: можетъ, то пріхали, чтобы измрить — сколько мы вспахали и сколько еще осталось.
Пріхала комиссія. Пообдали, а потомъ на пастбище. Разложили карту, помщикъ самъ съ ними ходитъ и показываемъ: вотъ отсюда тянется и до сихъ поръ, а это они вспахали.
Подошли мы къ этой комиссіи, кланяемся издали, потомъ приступаемъ ближе, опять кланяемся, а комиссія и вниманія на насъ не обращаетъ. Потомъ войтъ набрался храбрости и говоритъ:
— Это. извините, наше пастбище, зачмъ вы его мрите и и межуете?
— А ты кто такой?— спрашиваютъ господа.
— Я войтъ.
— Ну, и хорошо, — отвтили они и продолжаютъ длать свое дло.
Вспаханный кусокъ отмежевали отдльно, а остальное тоже отмтили вхами. Мы съ войтомъ ходимъ за ними и смотримъ, но, что они говорятъ, не понимаемъ, потому что лопочутъ по-нмецки. Потомъ окончили и садятся въ бричку. Войтъ за ними, не отстаетъ и все старается узнать, въ чемъ дло. Тогда одинъ господинъ встаетъ и обращается къ намъ.
— Вы, люди добрые, видли, какъ комиссія мрила пастбище?
— Видли,— говоримъ.
— А видли, какъ вхи вбивали?
— И это видали.
— И знаете, что вонъ тамъ — показалъ онъ на вспаханный кусокъ,— то ваше, общественное, а вотъ это помщичье?
— Га, что, какъ?— вскрикнули мы, какъ ошпаренные, и къ комиссіи: комиссіи и слдъ простылъ.
На другой день гонятъ паши пастухи скотину на пастбище, а тамъ помщичьи слуги. ‘Маршъ отсюда, это помщичье пастбище, не смйте и ногой ступить!’ Пастухи погнали скотину въ другую сторону, въ лсъ, а тамъ помщичьи лсничіе и гайдуки: ‘Маршъ отсюда, лсъ помщичій, не смй за ровъ и ногою вступить! ‘
Пастухи, понятно, дти — въ плачъ, гонятъ скотину обратно домой. Гвалтъ, крикъ начался такой, словно кто-нибудь село поджегъ со всхъ четырехъ сторонъ.
Что тутъ длать? Бабы кричатъ: ‘мы съ кочергами пойдемъ и тмъ барскимъ слугамъ головы проломимъ!’ Но люди постарше, кое-какъ успокоили ихъ и сейчасъ же выбрали нсколько человкъ, для отправки прямо во Львовъ, къ адвокату, посовтоваться. Выбрали и меня. Похали мы, нашли адвоката, русина, заслуженнаго, говорятъ, и честнаго. Пришли къ нему, разсказываемъ: такъ было дло и такъ. ‘Что-жъ — говоритъ,— затемъ процессъ. Достаньте свидтелей, документы и денегъ, а, пока сидите спокойно, потому что всякое насиліе только помшаетъ длу’.
— А какъ же, господинъ — говоримъ мы,— какъ намъ сидть спокойно, если намъ некуда скотину выгнать? Вдь, безъ корму скотъ погибнетъ..
— Гм, — говоритъ адвокатъ,— что же я вамъ могу тутъ посовтовать? Вотъ какъ выиграемъ процессъ, то помщикъ долженъ будетъ вамъ возвратить вс убытки, а теперь длайте, какъ знаете сами.
Съ тмъ мы и пошли. Начался процессъ. Сколько мы на него денегъ издержали — одинъ Богъ вдаетъ. На одного адвоката да на пошлины пришлось истратить свыше семисотъ гульденовъ. Громада тянула изъ себя послднее, какъ ни трудно это приходилось ей, потому что лсъ и пастбище остались въ помщичьихъ рукахъ, и мы принуждены были большую половину скота немедленно продать за полцны, такъ какъ у насъ нечмъ было кормить его.
Остатокъ скота бродилъ — и по сію пору бродитъ — то по гусинымъ лужкамъ, то по паровому полю, то по огородамъ. Сады наши завяли, паски пропали, а скотина!— только и осталось отъ нея, что кожа да кости.
Семь лтъ тянулся нашъ процессъ, и это время было для насъ такимъ, какъ если-бы кто семь лтъ изъ насъ жилы тянулъ. Извелись мы за это время, а къ помщику ни-ни. Онъ къ намъ — тоже. Ужъ въ какихъ мы только судахъ, какихъ инстанціяхъ не бывали! И въ округ, и въ губерніи, и въ министерств и Богъ вдаетъ гд. Въ одномъ мст проиграемъ — аппелируемъ, въ другомъ выиграемъ — помщикъ аппелируетъ, а конца все нтъ и нтъ. Наконецъ — слава теб, Господи!— дождались мы! Приходитъ урядникъ, приноситъ намъ резолюцію изъ самаго главнаго министерства. Такъ и такъ, чтобы покончить споръ между громадою и помщикомъ, назначается губернская комиссія, которая на спорномъ мст должна все разсмотрть, проврить документы, выслушать свидтелей и постановить окончательную резолюцію. Поэтому об стороны обязываются такого-то числа быть на спорномъ мст со всми своими доказательствами. Ршеніе этой комиссіи будетъ безъ аппеляціи утверждено и приведено въ исполненіе. Ну, слава теб, Господи! подумали мы. Теперь, врно, будетъ наша правда, если комиссія должна на мст разсудить. Тутъ каждый будетъ имть возможность сказать то, что знаетъ, каждаго выслушаютъ, а въ такомъ случа должны же они признать, что правда на нашей сторон.
Нашъ помщикъ, получивъ такую же резолюцію, очень присмирлъ и носъ повсилъ, но потомъ, видно, что-то надумалъ, слъ въ бричку и отправился въ Львовъ. Куда онъ здилъ — неизвстно, но два нашихъ мужика, бывшихъ тогда въ Львов, разсказывали потомъ, что видли, какъ онъ шлялся по городу съ нашимъ адвокатомъ. Разумется, разузнали объ этомъ ужо тогда, когда всему былъ конецъ! Достаточно того, что, спустя два-три дня, пріхалъ нашъ помщикъ изъ Львова немного боле веселый и даже радостный. Удивляемся, но не знаемъ, что это должно означать.
Навдались и мы къ своему адвокату. Обрадовался очень. ‘Выиграемъ дло’,— говоритъ. ‘Я самъ’,— говоритъ,— предстану съ вами передъ комиссіей. Но за день передъ этимъ прізжайте сюда, ко мн: войтъ, уполномоченные, свидтели, привезите съ собою какіе у васъ есть документы — нужно пересмотрть, посовтоваться. Знаете, какъ передъ битвой готовятся, такъ намъ нужно подготовить себя. Прізжайте пораньше, я скажу каждому, что кому нужно говорить (потому, видите, дло запутанное), а въ полдень сядемъ и подемъ въ село, чтобы въ назначенный срокъ быть на спорномъ мст’.
Послушались мы его совта, еще и благодаримъ. Собрались: войтъ, два уполномоченныхъ и три самыхъ старыхъ хозяина въ сел въ качеств свидтелей, собрали вс старые документы, какіе у кого были, и, за день передъ пріздомъ комиссіи, отправились въ полночь въ Львовъ. Рано утромъ приходимъ къ адвокату — дома нтъ, куда-то вышелъ, но сейчасъ придетъ, просилъ подождать. Ждемъ мы, ждемъ — нтъ адвоката. Ужъ десять, одиннадцать, двнадцать часовъ — нтъ. Проголодались мы и пошли къ возамъ, чтобы что-нибудь перекусить. Прибгаемъ черезъ короткое время — нтъ еще адвоката. Что за несчастье? Ужъ первый, второй, наконецъ, третій часъ — тутъ ужъ пора намъ хать домой, чтобы къ вечеру пріхать, а его нтъ. Наконецъ, такъ около четырехъ — идетъ.
— Ахъ, извините, — говоритъ — очень васъ прошу, извините, господа, но, право, не я виновенъ, что такъ опоздалъ: былъ въ суд, на разбор, защита затянулась до сихъ поръ. Но ничего, мы еще успемъ все сдлать, какъ слдуетъ. Прошу въ комнату!
— А можетъ, мы-бы сейчасъ похали въ село, — сказалъ я.— Вы-бы тамъ пересмотрли документы и научили насъ, что говорить.
— Э, нечего торопиться,— сказалъ онъ,— успемъ пріхать, а пересмотръ документовъ не долго насъ задержитъ.
Пошли мы съ нимъ въ его кабинетъ и услись. Документовъ нанесли цлую охапку. Началъ это онъ читать: читаетъ, читаетъ, медленно, внимательно, иногда спроситъ у насъ что-нибудь, мы отвчаемъ, онъ снова читаетъ, а тутъ ужъ проходитъ полчаса, часъ, наконецъ другой — онъ ничего. Мы сидимъ какъ на иголкахъ, вертимся, потемъ, а онъ все насъ разспрашиваетъ, все документы читаетъ, мурлычитъ — отвратительная минута!.. Ужъ мы сколько разъ намекали: пора-бы хать. А онъ все свое: сейчасъ, сейчасъ, и опять читаетъ. Пробилъ ужъ шестой часъ, когда онъ дочиталъ. Ну, думаемъ, слава теб, Господи, конецъ этому чтенію, подемъ! Эге, какъ-бы не такъ! Какъ начнетъ нашъ адвокатъ толковать намъ весь процессъ отъ начала, пространно, подробно, словно мы совсмъ ничего и не знаемъ. Говоритъ, говоритъ, а мы чуть изъ себя не выходимъ, — чуть не плюнули мы ему въ глаза и не пошли, да глядь — конецъ! Потомъ сталъ насъ учить, какъ мы должны говорить передъ комиссіей, и правда, хитро научилъ! Такимъ яснымъ стало для насъ все дло, такъ хорошо каждый зналъ, что ему длать, что любо!.. Жаль только, что когда это ученье окончилось, пробило девять часовъ. Смерклось совсмъ. Онъ какъ будто только теперь спохватился, а тутъ еще гремть начало.
— Ай-ай, а это что такое?.. вечеръ уже?..— сказалъ онъ, озираясь.
— Да, вечеръ же, — отвтили мы, словно осужденные на смерть.
— Что же теперь длать?.. Какъ хать?..
— Разв я знаю?— отвтилъ я.— Теперь тяжело хать, дорога скверная и даль порядочная, лсами!..
— Сами не знаемъ, что длать!— сказали наши.
— А въ которомъ часу должна завтра пріхать комиссія?
— Къ десяти утра.
— Къ десяти? Э, пустяки — переночуйте вы здсь, а завтра ранехонько встанемъ и покатимъ въ село такъ, что чертямъ тошно станетъ. Къ восьми тамъ будемъ. Вотъ идите, сейчасъ возл моего дома шинокъ есть, еврей порядочный, тамъ и переночуйте, а завтра, помните, не опоздайте, я буду насъ ждать.
Что длать! Рады не рады пошли мы. Еврей, какъ-будто ужъ ждалъ насъ.
— Вы не отъ пана-ли адвоката?— спрашиваетъ.
— Да, да!
— Ну, ну, идите, найду для васъ мсто, ночуйте на здоровье!.. А, можетъ, еще чего-нибудь нужно.
— Да дайте по шкалику водки, лучше будетъ спаться.
Выпили мы, легли въ добрый часъ и сейчасъ же заснули, какъ убитые. Долго-ли мы такъ спали — одинъ Богъ вдаетъ. Просыпаюсь — день блый. Схватываюсь, къ окну, гляжу и,у солнце — ужъ далеко за полдень. Оглядываюсь — вс наши спятъ, какъ мертвые. Господи Боже, что это такое? Сонъ-ли это или наяву? Крикнулъ я, что есть мочи — нтъ, это не сонъ! Спохватились и они, тоже къ окну. Что такое?.. Полдень уже?.. Неужели мы такъ долго спали? Ой, горе наше горькое! Мечемся мы, словно пискари посоленные, кости поютъ, словно изломанныя!.. Зовемъ еврея: сколько вамъ за ночлегъ слдуетъ?— Немного, всего шесть гульденовъ.— Какъ? что? Какимъ образомъ?— А онъ, злодй, видя, что намъ некогда, что мы мечемся и почти губы грыземъ отъ нетерпнія, сталъ себ въ дверяхъ и только усмхается, поглаживая бороду.— Такъ у меня вс гости платятъ.
Нкоторые изъ нашихъ стали торговаться съ нимъ, но куда тамъ!— слова не даетъ сказать. Швырнули мы ему денегъ, сколько онъ хотлъ, и скорй къ адвокату. Прибгаемъ — нтъ дома, утромъ ждалъ-ждалъ насъ, а потомъ одинъ ухалъ, веллъ, чтобы мы какъ можно скоре спшили за нимъ. А документы наши?
— Документы оставилъ, вотъ вамъ ваши документы!— Вотъ такъ штука! Похалъ, а документовъ не взялъ. Господи милосердный, что съ нами тогда длалось — вспомнить страшно!’ Что если, думаемъ себ, тамъ ужъ безъ насъ дло разсудили и общество проиграло, что намъ скажутъ люди?.. Какая бда ожидаетъ насъ впереди?.. Мы словно заране видли то, что насъ ожидало, да и не трудно ужъ было тогда видть!
Покатили мы домой да не прямо въ село, а на пастбище. Нтъ никого. Въ лсъ. Нтъ никого. А тутъ ужъ вечеръ наступаетъ. Мы къ помщичьему двору,— во двор псни, смхъ, угощеніе, музыка — помщикъ комиссію угощаетъ. Глядимъ мы и адвокатъ нашъ тамъ, красный, веселый, разговорчивый. Сколько въ ту минуту на него проклятій посыпалось,— врно, онъ въ своей жизни столько рюмокъ вина не выпилъ! Мы прямо одеревенли, не говоримъ ничего, не разспрашиваемъ — и зачмъ? Сами знаемъ, что настала бда.
Стали мы, какъ пни на крылечк, стоимъ, ждемъ, а сами не знаемъ, кого и зачмъ. Господа какъ-то увидали насъ, подняли хохотъ въ комнат, но къ намъ не выходитъ никто. Слуги проходятъ мимо насъ и также смются, шутятъ, толкаютъ насъ, но къ намъ ни слова. Собаки приходятъ, обнюхиваютъ насъ, одна-другая зарычитъ, а другіе и такъ, тихонько отойдутъ. А мы ничего, стоимъ, какъ мертвые. Ужъ смерклось, въ комнатахъ зажгли огонь, мужчины и дамы стали псни пть, на двор дождь сталъ накрапывать, а мы все стоимъ на крылечк съ глазами, устремленными въ свтлыя стекла, съ дрожью въ тл и отчаяніемъ въ груди.
Вотъ, наконецъ, ужъ поздно ночью, отворились двери и стали одинъ за другимъ выходить господа къ своимъ бричкамъ. Раньше всхъ вышли господа изъ комиссіи. Проходя мимо насъ, самый толстый изъ нихъ остановился, посмотрлъ на насъ грозно и говоритъ:
— Вы кто такіе?
— Здшніе мы.
— Чего вамъ нужно?
— Что съ нашимъ процессомъ сталось?
— Съ вашимъ процессомъ? Такъ вы только теперь приводите объ этомъ спрашивать? Пьяницы мерзкіе! Пастбища вамъ нужно?.. Лса?.. А сумы не хотите? Идите же домой и не смйте объ этомъ и думать! Прошли времена, когда васъ отъ добра во вс стороны распирало!..
Вся комиссія захохотала, сла на брички и отправилась. Посл комиссіи вышелъ нашъ адвокатъ, крадучись, какъ воръ, смущенный, точно пьяный.
— Га, вы тутъ, вы тутъ?— лепеталъ онъ.— Ждалъ васъ, ей Богу ждалъ, чего вы не пришли?
— А много вамъ нашъ помщикъ заплатилъ, чтобы вы насъ задержали въ город, пока тутъ комиссія ршитъ такъ, какъ онъ хотлъ?
— Что?!.. Какъ?!. га! клянусь честью!.. лепеталъ онъ, садясь на бричку, и покатилъ, что есть духу со двора.
— Чтобъ ты себ голову сломилъ!— пожелали мы ему вслдъ. Но напрасно: не сломалъ головы, собака!
Наконецъ, и помщикъ нашъ появился, точно выросъ, передъ нами. Стоитъ, покачиваясь у открытыхъ дверей.
— Э-э-э,— говоритъ онъ съ пьянымъ хохотомъ,— господа громада, обыватели, граждане, уполномоченные! А что слышно?.. Какъ процессецъ идетъ?.. Хорошо, хорошо!.. Ну подождите-ка. буду я васъ уму-разуму учить!.. Будете плясать, такъ, какъ я того захочу!.. Я вамъ покажу себя,— будете вы меня помнить!..
И сдержалъ слово! Такъ всхъ скрутилъ, что и дохнуть нельзя! Правда, общество не сразу поддалось. Подали мы аппеляцію, но аппеляцію отклонили. Тогда мы ршили силою защитить свое право, но еще больше напортили себ. Женщины, дти, старики — вс вмст хлынули изъ села, чтобы не дать помщику занять пастбища. Онъ вызвалъ войска. Мы попадали передъ войскомъ на колни, крича: ‘Разстрляйте насъ, а мы отъ этой земли не отступимся, она наша!’ Но войско не стрляло и не рубило, а только, раздлившись на дв роты,— маршъ черезъ хлба, и заборы въ село. Пришлось намъ вернуться. Два мсяца стояли солдаты въ сел, все что было лучшаго изъ скота — повырзали и съли, раззорили насъ, а когда выхали, то помщикъ могъ быть спокойнымъ: общество было разбито и раззорено до-чиста и само должно было отдаться ему въ руки.
Вотъ такова-то наша доля. Будетъ ли когда-нибудь лучше, придется ли намъ хоть при смерти вздохнуть свободно, Господь вдаетъ. А помщикъ чмъ дальше, тмъ сильне опутываетъ насъ своими стями. Завелъ пять трактировъ въ сел, школы нтъ, священника выбралъ такого, который держитъ его сторону, а намъ не съ кмъ посовтоваться, работаемъ какъ волы, и даже и для дтей своихъ не ожидаемъ лучшей доли…
Май 1883 г.